КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706104 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272715
Пользователей - 124641

Последние комментарии

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Тень за троном (Альтернативная история)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах (ибо мелкие отличия все же не могут «не иметь место»), однако в отношении части четвертой (и пятой) я намерен поступить именно так))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

Сразу скажу — я

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Гончарова: Азъ есмь Софья. Государыня (Героическая фантастика)

Данная книга была «крайней» (из данного цикла), которую я купил на бумаге... И хотя (как и в прошлые разы) несмотря на наличие «цифрового варианта» я специально заказывал их (и ждал доставки не один день), все же некое «послевкусие» (по итогу чтения) оставило некоторый... осадок))

С одной стороны — о покупке данной части я все же не пожалел (ибо фактически) - это как раз была последняя часть, где «помимо всей пьесы А.И» раскрыта тема именно

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

Боги Абердина [Михей Натан] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Михей Натан «Боги Абердина»

Посвящается Рейчел, которой отдано мое сердце

Алхимия появилась из естественных наук в Средние века и стала мостом. С одной стороны — в прошлое… с другой — в будущее, к современной психологии бессознательного.

Карл Юнг
Человек может родиться, но чтобы родиться, он должен вначале умереть, а чтобы умереть, он вначале должен проснуться.

Георгий Гурджиев

От автора

Эта книга появилась благодаря моим родителям, которые верили в значимость творчества и словесного самовыражения, а заодно — благодаря любви моей сестры к различным историям.

Я хочу выразить благодарность моему литагенту, Марли Русофф, которая была союзницей, заступницей и покровительницей. Она продолжает вселять в меня надежду, как и следует поступать агенту. Мой редактор в издательстве «Саймон энд Шустер» Мэрисью Руччи обладает несравненным талантом. Ее мастерство вдохновляет меня и побуждает писать лучше.

Я в долгу перед Чуком Адамсом, Ларри Блоком, Генри Моррисоном, Артуром Филипсом и Пэт Витроу. Все они сыграли важную роль в создании этой книги. Я в долгу перед Натанами, Кейнами, Коэнами и Бикоффами, а заодно — перед тремя моими собратьями, Джеком Халперном, Байеном Смитом и Ноной Даяном. Спасибо вам всем за поддержку и оптимизм. Они помогли мне больше, чем вы думаете.

И я в глубочайшем долгу перед своей женой, которая сохраняла веру, когда я ее терял, и лелеяла мою мечту, как свою собственную.

Пролог

Я хорошо помню Абердинский университет — даже сейчас мог бы вам рассказать, как он выглядит в любой день, в любое время. Я мог бы вам рассказать, как пахнет там воздух, какой длины тени, создаваемые серебристыми кленами в четырехугольном дворе. Эти тени растекаются по траве, словно реки чернил. Я мог бы сказать вам про зиму в Абердине, о покатых заледенелых сугробах, о голых деревьях, которые окрашивают снег в черный цвет. Я мог бы говорить о том, как воет ветер, проносясь по лесу, о том, как выглядит небо ночью, о белых точках, разбросанных по темному холсту…

Не так давно я вернулся в Абердин, к дому доктора Кейда. Я обошел его и прогулялся к пруду, который вспоминал с любовью и ожидал увидеть таким, как помнил: неровные камыши вдоль берега, тучи комаров, бесконечно летающих над зеркальной поверхностью, по которой от ветра идет рябь. Ожидалось найти роголистник и ряску, во множестве плавающую у берега. Но, несмотря на прошедшие годы, воспоминания все еще оставались слишком яркими, и я не мог опустить пальцы в холодную воду, опасаясь рассмотреть, как нечто, поднимая пузыри, всплывает из неведомых глубин, встречая меня пустыми глазами и оскаленными зубами. Дом доктора Кейда, который так привлек меня и сбил с пути во время учебы на первом курсе Абердинского университета, теперь выглядел заброшенным. Окна покрывал толстый слой грязи, краска потрескалась и облупилась, а подъездная дорога уже не уходила, петляя, в вечность, как я когда-то представлял. Она заканчивалась там, где всегда — у небольшой тропинки, на которой среди каменных плит пробивалась трава.

Я поехал в город и увидел, что сам Абердин тоже зачах. Время свело его к тому, чем он был всегда — старинному представляющему исторический интерес университету, неизбежно не замечающему внешний мир. Библиотека имени Х. Ф. Мореса, где когда-то витали таинственные силы, теперь представляет собой лишь душное книгохранилище. Окружающие территорию университета возвышенности и леса, в которых мы провели столько холодных зимних дней в поисках потерявшегося друга, вновь стали безликими, рощи бересклетов слились в нечто темное и расплывчатое, они словно растаяли в тумане.

Во дворе болталось несколько студентов, которые рано вернулись с летних каникул. Я незаметно проскользнул мимо них под тенью Гаррингер-холла со шпилями, к черному дубу на краю территории. На стволе, среди многочисленных царапин, потрескавшейся коры и ползущих черных муравьев я стал искать остатки инициалов, которые мы с Дэном вырезали на дереве много лет назад, одним теплым октябрьским днем. Я знал, где теперь находится Дэн. Но остальные друзья, с которыми я сошелся в те дни, давно исчезли из моей жизни, их след — словно затянувшиеся раны на стволе старого черного дуба.

Я вернулся в Абердин, поскольку надеялся, что он вернет нечто, взятое у меня много лет назад. Но стало понятно — такие места никогда не возвращают то, что забрали. Они взыскивают с тебя плату, а когда долг отдан, узнаешь, что твое время закончилось — не по звучанию какого-нибудь колокола, а по незаметному появлению апатии. Ностальгия становится очками с черными стеклами, обещание бессмертия сбрасывает кожу, и ты понимаешь, что незаметно скользишь в тени гигантов своего времени, которые слишком устали, чтобы обращать на тебя внимание…

ЧАСТЬ I Абердин

Глава 1

Я приехал в Фэрвич в сумерках, и вместе с моим появлением начался дождь. Тучи висели весь день от Нью-Джерси до Коннектикута. Сойдя с автобуса, я почувствовал порыв холодного ветра. Послышался тихий рокот грома, начался дождь. Пришлось вызвать такси из телефона-автомата.

Я ждал машину, стоя в телефонной будке и наблюдая, как вокруг темнеет, а с листьев капает вода. Чуть дальше по улице маленький мальчик бросил ярко-желтый велосипед на лужайке перед домом и забежал внутрь.

Пока подъезжало такси, дождь усилился. На водителе была надета потрепанная зеленая бейсболка. Пластик в задней части кепки оказался спрятанным среди черных кудрей прямо над загорелой шеей. Изо рта шофера свисала потухшая сигарета. После моей просьбы отвезти меня в Абердин, таксист поинтересовался, в первый ли раз я приехал. Я сказал, что да — именно первокурсник. Он кивнул, держа одну руку на руле, а вторую закинув на спинку сиденья для пассажира.

— Ты откуда? — спросил водитель.

— Нью-Джерси.

— У меня была девушка из Нью-Джерси, — сообщил таксист.

Я прижался головой к боковому стеклу и смотрел на деревья, они пролетали мимо, сплетаясь в нечто неясное, неотчетливое, коричневое и зеленое. Обочина у дороги отсутствовала, имелась только тонкая полоса, где заканчивался черный асфальт. Там начинались острые сорняки. Это зрелище напомнило мне Уэст-Фолс, поездки в город с мамой, дорогу, по краям которой шла пыльная, темная земля.

— Впервые к нам? — Таксист смотрел на меня в зеркальце заднего вида.

— Я — американец. — Мне подумалось, что он имеет в виду страну.

Шофер снова посмотрел на меня в зеркальце заднего вида.

— Ты серьезно? — Водитель рассмеялся. — Я имею в виду, впервые здесь, в сельской местности. Фермы… леса…

— А-а, — протянул я. — Не был в сельской местности с десяти лет.

— Родители больше не брали в походы?

— Я — сирота.

— Правда?

Таксист вынул сигарету изо рта, мгновение смотрел на нее, потом выбросил из окна.


Когда такси завернуло за поворот и оказалось на подъездной дороге, мощеной брусчаткой, я увидел Гаррингер-холл, который стоял за редеющими кленами и соснами. Он мало походил на здание студенческого союза, скорее — на средневековый замок. Я представил себе дракона с зелеными чешуйками, перепончатыми крыльями и блестящими, как рубины, глазами, который, кружась, спускается с серого неба и садится на самый большой из трех шпилей.

Потом я достал сложенную втрое карту, которую мне прислали вместе с уведомлением о зачислении. По бокам Гаррингер-холла располагались два строения меньших размеров. К самому западному вела дорога, выложенная кирпичом и деревом. Это была библиотека имени Х. Ф. Мореса, в которой, судя по учебному плану, мне предстояло проводить два утра в неделю. Она оказалась не столь высокой, как Гаррингер-холл, но более длинной и построенной из таких же необработанных гранитных блоков. Сверху располагаюсь многочисленные зарешеченные слуховые окна. Для самого восточного здания, полностью увитого плющом, использовали темный камень. Там крышу украшали башенки, на центральной бросались в глаза массивные часы. Я узнал Торрен-холл, главное учебное здание университета.

Мы медленно ехали вверх по пологой возвышенности. Вокруг сновали студенты с серыми зонтиками и коричневыми сумками для книг. Черные ботинки блестели от дождя.

Не помню точно своих ожиданий от размещения, хотя представлял нечто подобное общежитиям, которые видел по телевизору. Они выглядели одинаково: маленькие комнатки, застеленные коврами, кровати с провисающими, заляпанными пятнами матрасами. Так что я удивился, открыв тяжелую деревянную дверь в предоставленную мне комнату в Падерборн-холле. Внутри было просторно, потолок уходил вверх на одиннадцать футов, висели книжные полки, паркетный пол оказался поцарапанным, а письменный стол — залитым чернилами. На нем остались следы студенческого прошлого — обертки от жвачки, ручки и скрепки для бумаг. Шторы цвета слоновой кости развевались на ветру, который дул в распахнутое окно. Я бросил сумку и уселся на полу, слушая далекий гром и наблюдая за черными тучами, которые плыли над раскачивающимися деревьями. Бледные листья свернулись, словно спасаясь от бури.

Любовь к открытым пространствам у меня в крови. Я родился и провел первые десять лет жизни в Уэст-Фолсе в штате Миннесота, в маленьком домике на ферме. Отец ушел, когда мне было пять лет, а мама умерла от рака еще через пять. Меня отправили жить с ее троюродной сестрой Наной. Квартира с двумя спальнями располагалась в Стултоне, в одной из так называемых «обновленных городских зон» — точнее, перестроенных районов Нью-Джерси. Это стало тюремным приговором. Похоже, Нане я не очень нравился, а ее муж Леон и два их сына прямо демонстрировали враждебность. Одноклассники в новой школе меня невзлюбили, потому что я был младше, пропустив один класс в средней школе (меня в свое время перевели в старший класс, минуя предыдущий).

В Стултоне жизнь казалась удушающей, словно мокрое серое одеяло набросили на город, и все мы оказались под ним в ловушке. Хуже всего было летом — непрерывный гул кондиционеров, горячие автомобильные выхлопы. Жару источали даже стены и тротуары. Летом больше всего не хватало дома, в котором прошло мое детство. Казалось, что если бы я мог просто вернуться в Уэст-Фолс, украдкой пробраться в наш дом и жить, как безбилетный пассажир, в каком-нибудь уголке или на чердаке, то все снова стало бы хорошо. Я возвратился бы к своей прошлой жизни, отец никогда бы не уходил, а мама никогда бы не умерла.

Но возвращение домой было столь же невозможно, как воскресение мамы. Уэст-Фолс умер вместе с ней, и у меня остался только Стултон.

В конце концов, я приспособился, моим убежищем стала средняя школа — единственное место, где можно спокойно читать и не слышать орущий телевизор, лающих собак или ругающихся соседей. Я обычно оставался в школьной библиотеке после занятий и читал книги, пока сторож не отправлял меня домой. Сочувствующие учителя давали бумагу и ручки, блокноты и калькуляторы. Каждый год до самого выпуска я побеждал в конкурсах и викторинах, продемонстрировав склонность к языкам, в особенности — к латыни. К последнему году учебы у меня появилось несколько друзей. Хотя я и скучал по Уэст-Фолсу, пришлось смириться со своим положением, с суровой действительностью. Это мучительно и больно, но я стойко переносил страдания.

После выпуска мои друзья рассеялись, словно семена на ветру. Я остался один. Пришлось устроиться на работу на склад в торговый центр, находившийся через улицу от нашей квартиры. Каждый месяц приходили брошюры из различных учебных заведений. Однако Нана всегда говорила, что я слишком беден и не могу позволить себе получить высшее образование.

Я чувствовал, как постепенно заражаюсь ее апатией и смирением с жизнью. Друзья разъехались. Не стало убежища — средней школы. Поэтому я опустил голову, продолжал работать и складывал деньги с зарплаты в дыре в полу нашей ванной. Однажды вечером в воскресенье, освобождая почтовый ящик от макулатуры, я вдруг увидел темный рекламный проспект, на котором блестящими белыми буквами было напечатано «Абердинский университет». Брошюра смотрела на меня сквозь прозрачный пластик мешка для мусора. Я разорвал мешок, взял рекламку и принялся читать прямо на лестнице в тусклом свете.

Абердинский университет. Расположен в Фэрвиче, штат Коннектикут. Основан в 1902 году. Далее был напечатан девиз: «Ех Ungue Leonem» — «По части можно судить о целом». Если буквально: «По лапе можно судить о льве». Глянцевые фотографии обещали все: пологие возвышенности, буйную растительность, высокие деревья, поле с изредка встречающейся тенью от дерева. В центре первой страницы бросался в глаза снимок Гаррингер-холла. Здание выглядело, словно готический собор. На ведущих внутрь ступенях стояли студенты. Блондинки были модно одеты, в косах красовались банты. Молодые люди держали кожаные сумки для книг и неестественно уверенно улыбались. «Ех Ungue Leonem». Каждый студент является представителем Абердинского университета, ныне и до конца дней своих. Особенности сельской местности Новой Англии въелись тебе в кожу, змеей пробрались в твои кости, и там они останутся навсегда — этакие усики плюща, навечно оплетающие руки и ноги…

Обольщение было быстрым и полным. Все остальное являлось формальностью — заявление, запросы о финансовой поддержке и стипендии, рекомендательные письма учителей и моего начальника из торгового центра. Получив уведомление о зачислении, я достал деньги из тайника в полу ванной, купил билет на автобус и кожаную сумку. Через три месяца после прочтения той брошюры на грязной лестнице дома в Стултоне, я, наконец, совершил побег. Моим освобождением стал Абердинский университет.


На следующий день после приезда я шел мимо Моресовской библиотеки, чтобы встретиться с куратором. Внезапно дверь в библиотеку с шумом распахнулась, и по ступеням, слегка пошатываясь, спустился высокий студент. Его светло-русые волосы торчали во все стороны, голубая рубашка была только наполовину заправлена в брюки. Он остановился на тропинке, поправил стопку книг под мышкой, снял очки и поднял их, чтобы осмотреть. Парень оказался выше меня, немногим более шести футов ростом, широкоплечим, с маленьким симметричным лицом.

— Время знаешь? — спросил студент.

Я ничего не ответил, не будучи уверен, обращается ли он ко мне, ведь парень продолжал рассматривать очки.

— Время, — терпеливо повторил он. — Часы есть?

— Пятнадцать минут.

— Пятнадцать минут чего?

— Десятого.

Он снова надел очки.

— Ты когда-нибудь страдал бессонницей? — спросил студент.

Я кивнул.

— Это не очень отличается от сна, — заявил парень. — Не спишь всю ночь, а потом наступает день, и все кажется сном.

Я просто стоял на месте.

— Чем ты спасаешься? — спросил студент.

— Читаю, — ответил я.

Парень рассмеялся.

— В этом-то вся проблема, — последовало пояснение. — От чтения я не сплю.

Студент повернулся и пошел прочь, держа книги под мышкой. Я смотрел, как он исчезает из вида.

Мой куратор, доктор Генри Ланг, был лысым, полным мужчиной с тонкими губами. Он казался неуклюжим, как лошадь, которую усадили в кресло. Его кабинет в Торрен-холле выглядел маленьким и опрятным, говорил о педантичности хозяина в мелочах. Все лежало или стояло в определенных местах, находилось в футлярах, на держателях, в специальных стаканчиках — ручки, очки, карандаши с отдельными точилками, даже зонтик был пристроен в деревянную трубку рядом с вешалкой.

Доктор Ланг снял очки, убрал в коричневый кожаный очечник и посмотрел на меня, держа в руке документы.

— Вы неплохо проявили себя на выпускных экзаменах, — заметил он, достав толстую золотую ручку из футляра. — Правда, я не нашел никаких подтверждений курса латыни в копиях ведомостей.

— Такой курс у нас не предлагался, — пояснил я. — Я учил латынь сам. Мистер Суарес, учитель испанского, иногда помогал мне после уроков.

Доктор Ланг приподнял брови.

— Ну, тогда я уверен, что мистер Суарес будет рад услышать эту новость. Рекомендую вам начать с курса «Латынь-301» Доктор Тиндли — отличный преподаватель. Полагаю, вы собираетесь специализироваться в истории. Правильно?

— Да, сэр.

Доктор Ланг почти улыбнулся. Вернее, верхняя губа попыталась изогнуться в улыбке, но вес лба и плоского широкого носа толкал ее назад, на место.

— Как вы уже, вероятно, знаете, наша кафедра истории — одна из лучших в стране. Я сам — профессор и весьма уважаемый человек на факультете…

По завершении своего толкования-экзегезы он откинулся на спинку стула, и тот заскрипел под профессорским весом.

— Так что, видите ли, Данне, хотя вы добились высоких результатов в средней школе, позвольте предостеречь вас насчет гордости и высокомерия. Человек с вашим финансовым положением не должен пробрасываться предоставляющимися возможностями. Что касается работы в университете, — он бросил взгляд на бумаги у себя на письменном столе, — то вы будете трудиться под руководством мистера Грейвса, старшего библиотекаря.

Доктор Ланг склонился вперед над столом и стал говорить тише.

— Большинство студентов Абердина считают мистера Грейвса тяжелым человеком. Заверяю вас: он эксцентричен, но ничего более. Обычные последствия процесса старения.

Он снова откинулся на спинку стула и сложил руки на животе.

— Несколько лет назад у нас учился молодой человек вроде вас, — продолжал он. — Из трудной семьи. Отец был наркоманом, мать села в тюрьму за что-то ужасное. Не помню, за что именно. — Он скривил губы, словно попробовал что-то неприятное. — Я сказал тому парню: если ему что-то потребуется, то пусть просто даст мне знать. Возможно, вам трудно в это поверить, но я на самом деле понимаю, как тяжело приспособиться к новому месту.

Доктор Ланг покачал головой.

— Тем не менее, парень бросил учебу. Я считаю, что это как-то связано с наркотиками. Вы выросли в городе, правильно?

Я кивнул.

— Скажите мне, вы легко могли достать запрещенные наркотики? — задал он вопрос.

— Нет, — ответил я. — Мои приемные родители не были наркоманами, если вы это имеете в виду.

— Боже мой, нет. Я и не думал намекать на это. — Доктор Ланг заерзал на стуле. Ему явно стало не по себе. — Меня просто беспокоят последствия воспитания детей в городе. Моя племянница живет в Нью-Йорке, и я постоянно за нее беспокоюсь. Она сообщила, что одна ее одноклассница беременна. Вы можете себе такое представить?

Я услышал, как в коридоре кто-то жалуется по поводу стоянки для автомобилей студентов на территории университета. Доктор Ланг глубоко вздохнул, сняв колпачок с золотой ручки.

— Приспосабливаться трудно. В этом не стыдно признаваться, и я говорю вам то же самое, что сказал тому парню: если возникнут какие-то трудности, пожалуйста, сразу же обращайтесь ко мне.


В семь утра во вторник я в одиночестве шел через университетский двор, направляясь в Моресовскую библиотеку. Двор представлял собой большой квадрат, негусто засаженный деревьями. Он располагался между тремя зданиями — Гаррингер-холлом, библиотекой и Торрен-холлом. Рядом находилась асфальтированная дорога, которая петляла по территории университета.

В библиотеке пахло древней потрескавшейся кожей и старым деревом. Пол в вестибюле покрывали протертые персидские ковры; украшенная резьбой арка, которая вела в основной читальный зал с пятнадцатифутовыми потолками. По всему помещению стояли диванчики и стулья. У стены слева от меня, примерно в десяти футах от входа, находился массивный письменный стол. От одного конца зала в другой шли высокие стеллажи с книгами, причем расстояние между стеллажами оказалось небольшим. Они терялись в темноте.

Я направился к письменному столу, под ногами скрипели половицы.

На поцарапанной и поблекшей поверхности стола лежала открытая книга с толстыми, словно куски холста, страницами, по виду — явно тяжелая. Текст был на латыни, а шрифт оказался вычурным. Страницу обрамляла рамка из цветных рисунков: зеленый виноград, кроваво-красные розы. В верхнем левом углу целый лабиринт колючих растений обвивал небольшого человечка. Они оплели его всего, каждая конечность оказалась в капкане. Он стоял с открытым ртом, а одна рука сжимала камень, из которого выходили блестящие золотые строчки.

Текст содержал только формулу и рассказ о каком-то химическом эксперименте с кислотами и минералами. Однако мое внимание привлекла последняя строка: «Experto credite, sic itur ad astra. Sed facilis descensus Averni». «Верь тому, у кого есть опыт, — говорилось там. — Это путь к бессмертию, хотя дорога ко злу легка».

Я перевернул страницу. Легкое шуршание бумаги нарушило тишину. Там была вставлена закладка из пожелтевшей бумаги.

Кто-то сделал на ней запись дрожащей рукой. Строка оказалась неровной, а чернила выцвели, словно писали ее очень давно: «Fiat experimentum in corpore vili» — «Пусть эксперимент проводится на никчемном теле».

Металлическая дверь заскрипела, словно бы раздался крик какой-то жуткой птицы. Я в испуге выпрямился и повернул голову в сторону уходящих в темноту книжных стеллажей. Было видно только очертания книг в неосвященных рядах вдоль стены.

— Здравствуйте!

Я чувствовал себя дураком, приветствуя кого-то в огромном, погруженном в тишину зале. Солнце закрыло облако, и в библиотеке стало еще темнее. Книги слились и неясную массу.

Пришлось положить документы на письменный стол и поспешить к входу, оглядываясь назад. Перед тем, как закрыть за собой дверь, я услышал легкий шорох в погруженном во мрак здании. Звук напоминал постукивание палки по деревянному полу.


Мой первый семинар тем утром проходил в Торрен-холле. Аудитория доктора Тиндли представляла лекционный зал средних размеров. Места для студентов располагались полукругом и поднимались вверх. В центре, перед первым рядом, находилась кафедра. Стены были окрашены в коричневый и оранжевый цвета, пол покрыт серым ковром.

Войдя в аудиторию, доктор Тиндли слился с окружающей обстановкой — и голосом, и одеждой. Он говорил с английским акцентом, очень четко, без растягивания произносил слова. В глаза бросалась редкая рыжая бородка, маленькие круглые очки и копна седых вьющихся волос. Вероятно, когда-то его костюм в желто-коричневую клетку стоил дорого, но теперь он явно вышел из моды. Галстук был переброшен через плечо, а на шерстяных брюках выделялось пятно от кофе. Профессор принес с собой черную кружку и время от времени отпивал из нее, делая это громко.

— Для тех из вас, кто в прошлом году учился у доктора Руппрехта, сообщаю, что меня зовут доктор Тиндли… — Казалось, ему самому наскучил собственный голос. — Сегодня я оценю ваши знания, проведем этакий небольшой экзамен. Я всегда так делаю. Экзамен предназначен не только для новых студентов, которые, возможно, записались на этот курс преждевременно, — он бросил взгляд на меня, потом отвернулся, — но и для всех остальных, которые, не исключено, летом недостаточно занимались. Пожалуйста, помните, что результаты контрольной не проставляются ни в какие ведомости и никак не засчитываются. Она проводится лишь для вашего блага.

Я закончил раньше всех и протянул листы доктору Тиндли, который прочитал мою фамилию, а затем жестом попросил следовать за ним. Мы отошли к двери.

— Мне кажется, что раньше я нас не видел, — сказал доктор полным драматизма шепотом. — Вы первокурсник?

— Да, — прошептал я в ответ.

Он кивнул, словно все стало ясно.

— Понятно, — произнес профессор. — Вас зовут Эрик, да? Да, понятно. У меня есть места и на курсе «101», и на курсе «201». Вы хотите, чтобы я вас туда записал?

— Я думаю, что мне и здесь будет неплохо, доктор Тиндли, — ответил я шепотом.

Он выдавил из себя «о-о», затем выпрямился и потянул нижнюю полу пиджака.

— Очень хорошо. Мы решим к завтрашнему дню.


В среду доктор Тиндли представил нам своего помощника из студентов, Артура Фитча. Я его узнал — это был тот студент, которого я видел на прошлой неделе выходящим из библиотеки. Арт раздал нам контрольные. В верхнем углу моей стояли два слова: «Отличная работа».

Примерно на середине занятия профессор вызвал меня и предложил перевести особо сложный отрывок из Вергилия. Двое других студентов уже пробовали это сделать и провалились, но у меня практически не возникло проблем. До конца семинара Арт бросал на меня взгляды, а потом я быстро ушел.

В тот вечер я ужинал в столовой Падерборн-холла вместе с двумя другими первокурсниками, которые жили напротив меня. Одного звали Кенни Хаусман, это был худой парень с тихим мягким голосом и блуждающим взглядом, от которого становилось неуютно. Я не мог решить, куда смотреть, пока он говорил. Второго звали Джош Бриггс, его прыщавый лоб скрывался под светлыми вьющимися волосами. Брат Джоша Пол учился в Абердине на последнем курсе. Я слышал, что вся семья Бриггсов — выпускники Абердинского университета.

Я спросил у Джоша, не знает ли он Арта Фитча.

— Конечно, — ответил Джош, откусывая от веточки сельдерея. — Артура все знают. Это — гений. Мой брат в прошлом году вместе с ним посещал занятия по химии. Он говорил, что Арт веселый, шумный и уморительный, всегда спорил с преподавателем, приносил на занятия странные книги. Как я понял, парень когда-то украл все это в химической лаборатории, а профессор решил, что он по ним изготовляет наркотики у себя в ванне.

— Артур их готовил? — спросил я.

Джош громко жевал.

— Кто его знает? — ответил он. — В конце концов, ему пришлось заплатить за все взятые книги. На самом деле, никто не интересовался. Родители у Арта богатые, поэтому тут никаких проблем не возникло. Кстати, о деньгах… — Джошу нравилось подшучивать над моей бедностью. — Как там твоя трудовая повинность?

— Меня определили в библиотеку, — сообщил я. — Работать на мистера Грейвса.

— Ты знаешь, что мистер Грейвс поклоняется дьяволу? — спросил Кенни.

— Это правда, — кивнул Джош. — В лесах за Келлнер-холлом находится могила жертвенных голубей.

Я жил в Абердине всего неделю, и до меня уже дошли слухи о тысячах акров покрытой лесом местности, которая принадлежит университету. Предполагалось, что среди огромных сосен, в самом центре густой чащи находится ферма по выращиванию марихуаны просто гигантских размеров. Эта марихуана специально выведена в правительственной лаборатории и оттуда украдена. В некоторые байки верилось больше, в другие меньше. Говорили о встречах профессоров и студентов в полночь, об оргиях студенческого братства, ритуалах друидов, которые проводились в день летнего солнцестояния.

Джош выдавил один из прыщей на лбу, поморщился и отдернул руку.

— Невилл Николс видел могилу, — сообщил он.

— Все правильно, — подтвердил Келли. — После первого курса Невилл отправился в поход с парой друзей, и они ее нашли.

— Может, Невилл соврал, — высказал предположение я.

Джош покачал головой. Кенни посмотрел на лоб приятеля, потом повернулся ко мне.

— Пошли с нами, — позвал он.

* * *
Мы прошли мимо Моресовской библиотеки и направились к Келлнер-холлу. Отличники и аспиранты жили на краю студенческого городка. Здание было высоким и прямоугольным, оно напоминало аванпост с часовыми на границе какой-то деревни. Освещенные комнаты казались пятнами на темном кирпиче, внутри двигались тени. Я на мгновение задумайся об Арте. Он живет на территории университета или, как некоторые невероятно невозмутимые старшекурсники и аспиранты, за которыми я наблюдал издалека, снял себе квартиру в самом Фэрвиче?

Джош остановился у края леса и вперил руки в боки. Мы с Кенни смотрели на него. Круглая голова нашего спутника освещалась сзади луной. Налетел порыв ветра, и сорняки, доходившие нам до колен, зашуршат.

— Не думаю, что это хорошая мысль, — сказал Кенни. Он засунул руки в карманы и опустил плечи. Волосы развивались на холодном ветру.

Джош повернулся ко мне, словно я внезапно стал тут главным.

— Испугались, ребята? — спросил я.

Оба покачали головами.

— Мы просто замерзли, — ответил Джош. — Ладно, пошли.

— Да, пошли, — кивнул Кенни.

Примерно ярдов сто мы пробирались сквозь густые заросли сорняков. Наконец, над нами оказались высокие деревья с раскидистыми ветками, которые ничего не пропускали вниз. Земля в том месте была покрыта мягким слоем гниющих сосновых иголок и свернувшимися остатками старых листьев. Кое-где в кронах виднелись проемы, в которые проникал лунный свет, едва освещая землю.

Мы шли дальше. Внезапно Джош остановился и показал вперед.

— Вот они, — объявил он.

Я прошел вперед, наклонился и увидел мертвых голубей, накиданных грудой в мелкой канаве, освещенной лунным светом. Тушки покрывали ветки и листья.

— Что ты думаешь? — шепотом спросил Кенни, стоя рядом со мной.

— Отвратительно, — ответил я.

Я чувствовал запах гниения маленьких толстых серых тушек. Запах напомнил помойку за нашим домом в Стултоне — особенно, летом. Тогда вонь становилась особенно ужасной и, казалась, даже осязаемой.

— Это дьяволопоклонничество, — объявил Джош, наклонился и поднял нечто, напоминающее старую, раздавленную банку из-под пива.

— А зачем мистеру Грейвсу приносить голубиные жертвоприношения? — спросил я.

Джош бросил банку из-под пива. Она ударилась о ствол дерева и отскочила от него.

— Не знаю, — ответил он. — Наверное, чтобы вызвать дьявола. Чем еще занимаются сатанисты?

Я посмотрел в могилу и содрогнулся.

— Что мне делать? — спросил я.

— В смысле? — посмотрел на меня Кенни.

— Я имею в виду работу в библиотеке. Не хочется работать на дьяволопоклонника.

— Откажись, — посоветовал Джош. — Мои брат пристроит тебя в кафе «У Эдны» помощником официанта. Они дружат с поваром.

— Но я должен работать в университете. Если откажусь, то лишусь стипендии.

— М-да, надо подумать, — медленно произнес Джош. Налетел очередной порыв ветра, и парень содрогнулся. — В уставе университета что-то должно быть насчет того, что студент не обязан работать на поклоняющегося дьяволу типа.


В ту ночь я не спал. Вместо этого я сидел за письменным столом и читал учебники до самого утра. Над территорией университета три дня висели дождевые тучи. Наконец, утром разразился дождь. Тогда я отправился в библиотеку.

В тот день я впервые увидел Корнелия Грейвса. Он оказался вовсе не негодяем, каким я его представлял, а сгорбленным дряхлым стариком с густыми седыми волосами. Грейвс держал под мышкой большую стопку книг, в другой руке — палку. Он, приволакивая ноги, шел от ряда стеллажей.

Мистер Грейвс направлялся в мою сторону, его желтоватые глаза, казалось, смотрели, не видя, трость опускалась на пол впереди, словно у слепого, ощупывающего дорогу. Рот библиотекаря был приоткрыт, я не видел его ног и даже стоп, — длинная мантия волочилась по полу.

Он подошел ко мне так близко, что я почувствовал его дыхание. Затем Грейвс поднял голову, наклонив ее вбок, и прищурился. Седые волоски торчали у него из ноздрей и ушей. Морщинистая кожа была натянута на кости, словно старое покрывало на антикварную мебель. Создавалось впечатление, будто старик тает или рассеивается.

Корнелий Грейвс показал на объявление на стене над письменным столом. Там значились часы работы библиотеки.

— Приходите через час, — сказал он.

Я с трудом нашел в себе силы открыть рот.

— Меня зовут Эрик Данне, сэр, — объявил я, медленно отступая назад. — У вас с понедельника оставались мои документы.

Он опустил руку мне на грудь, и я замер на месте.

— Вы получили мои документы? — спросил я.

Корнелий положил стопку книг на письменный стол.

— Ваши документы, — произнес он сухим слабым голосом. — Эрик Данне.

Грейвс уселся, подпер голову рукой, другой ухватился за зеленый медный набалдашник палки. С тощей шеи на цепочке свисал качающийся почерневший серебряный крестик. В библиотеке стояла тишина, если не считать стука дождя по черепичной крыше. Я увидел, как тяжелые грозовые тучи висят низко над землей, почти касаясь верхушек деревьев. Порыв ветра разбрызгал дождевые капли по стеклу.

— Вас интересуют мои книги? — спросил он и постучал пальцем по закрытому тому, лежавшему наверху стопки на письменном столе. Вспомнилось, что именно в эту книгу я заглядывал во вторник.

— Простите, сэр?

— Вот эта… вы ведь ее читали. Во вторник.

— О, да, эта. Она просто привлекла мое внимание. Простите меня.

— За что?

— Не знаю, — ответил я.

Мистер Грейвс продолжал сидеть на месте и тяжело дышать. Казалось, он может умереть в любой момент. Вместо этого он облизал губы и откашлялся.

— Моя мама очень любила одну французскую поговорку, — заговорил он. — «Si jeunesse savait, si vieillesse pouvait». «Если бы молодость знала, если бы старость могла…» Это любимая максима Клода Анри де Рувруа, графа де Сен-Симона… Мама говорила, что он однажды вечером прошептал ей это высказывание во время ужина. В то время генерал Лафайет был дерзким юнцом и носил кепи революционера. — Он снова откашлялся. — Вы говорите по-французски?

— Немного. В средней школе я год изучал французский.

Грейвс выглядел несколько разочарованным. Потом он склонился вперед.

— Кто вас прислал?

— Я должен здесь работать. Это часть обязательной программы моего обучения в университете. Я оставил вам документы…

— Я выбросил их вон. Со мной не посоветовались.

— Мне очень жаль. Простите.

— Э? Опять извиняетесь? Почему вы все время извиняетесь? Кто прислал вас сюда?

— Доктор Ланг, — заикаясь, ответил я.

— Генри велел вам следить за мной? — Корнелий Грейвс постучал палкой по полу. — Я делаю все так, как хочу.

Рядом прогрохотал раскат грома. Грейвс открыл книгу и притворился, что читает. Он пугал меня, но я не мог уйти. Как сказать доктору Лангу, что меня уже уволили?

— Мне нужна эта работа, — сказал я.

Корнелий Грейвс поднял голову, его ладони лежали на открытой книге.

— Вам это нужно, да? То есть, вы не хотите, просто вам нужно? Я слышу, как дети целый день говорят о том, что им нужно. Все их действия вытекают из этих туманных нужд. Так с чего бы вам от них отличаться?

Он махнул рукой, словно я его совершенно не волновал.

— Расставьте эти книги по полкам и не попадайтесь мне на глаза. — Грейвс показал на стопку на письменном столе и отвернулся.

Я взял книги и нырнул в первый ряд между стеллажами, пытаясь успокоиться. Лицо у меня горело от злости и смущения.


Во второй половине дня я встретился с доктором Лангом в его кабинете. Я сидел с одной стороны его широкого письменного стола, он с другой, и ему было также некомфортно на стуле. На аккуратно сложенной стопке бумаг была расстелена салфетка. На ней стояла чашка кофе и лежал наполовину съеденный круассан.

Доктор Ланг предложил мне поработать у него помощником, и мы договорились на два дня и неделю по моему выбору. Я не знал, что точно от меня требуется, и даже теперь, много лет спустя, став профессором, не могу объяснить, что именно делал для Ланга. Все это подпадаю под категорию «административная работа». Но я не помню, чтобы занимался чем-то, кроме опускания писем в почтовые ящики на территории университета или ксерокопирования каких-то учебных планов, расписаний, конспектов и программ.

— Вы должны вернуться, — заявил доктор Ланг после того, как я рассказал ему о встрече с библиотекарем Грейвсом. — Если казначей университета узнает о нарушении условий зачисления, то вы, вероятно, не сможете остаться в Абердине. Наверное, я мог бы вмешаться, но на самом деле, не вижу в том необходимости.

— Но мистер Грейвс не хочет меня там видеть.

— Тем не менее, вы должны вернуться.

— Может, вы скажете ему что-нибудь…

Испепеляющий взгляд стал мне ответом. Вторая половина круассана исчезла у Ланга во рту.

Тем вечером я нашел в энциклопедии Клода Анри де Рувруа, графа де Сен-Симона. Это был французский философ, проповедовавший общество технократов, в котором будет уничтожена бедность и восторжествует рационализм. Он написал несколько книг, включая трактат «О реорганизации европейского общества». В то время Сен-Симон считался радикалом. Граф умер в Париже в возрасте 65 лет из-за разрыва аппендикса.

Корнелий Грейвс говорил, что его мать разговаривала с Сен-Симоном за ужином. «Если бы молодость знала, если бы старость могла», — сказал ей Сен-Симон, говоря о Лафайете — том самом маркизе де Лафайете, который дружил с Томасом Джефферсоном и Ларошфуко. Грейвс явно страдал старческим слабоумием, если и ничем больше. Клод Анри умер в 1825 году.

Если же сказанное доктором — правда, то ему должно быть больше ста пятидесяти лет.


На протяжении следующих нескольких недель установился мой распорядок дня. Вернулась бессонница, но это не волновало. Поскольку учился я бесплатно, да еще и получал стипендию, то у меня уже сформировалась навязчивая идея насчет оценок. Я был уверен, что если получу что-то ниже высшего балла «А», то доктор Ланг отправит меня назад в Стултон. Поэтому пришлось заниматься почти все время — учиться и спать. А когда не хотел спать, то снова садился за учебники.

После того, как заканчивались занятия, я обычно отправлялся на долгие прогулки по территории университета, осматривая здания. Например, Келлнер-холл, красивое строение в романском стиле из красного кирпича. На краю студенческого городка я обнаружил Уайт-центр, спортивный клуб, построенный почти полностью из стекла. Я выяснил, что Гаррингер-холл служил католической церковью до того, как в Абердине ввели четырехгодичное обучение. Остальное мне рассказал сторож. На этом месте первой построили церковь. Ею заведовал священник, отец Гаррингер, который в дальнейшем завещал здание основателю Абердина, Эфраиму Хаусеру. Это произошло в 1901 году. Часть старого здания сохранилась до сих пор. Первые три ряда сидений бывшей церкви теперь использовались для размещения посетителей различных презентаций, которые проходили на приподнятой сцене, где раньше размещался алтарь. Студенческие организации устанавливали столы в среднем храме, вдоль боковых частей, где раньше находились часовни. В полдень многоцветный свет проникал сквозь изначальные витражи. Ходила легенда, что по ночам дух отца Гаррингера гуляет по коридорам, недовольный тем, что церкви больше не существует.

В сумерках я обычно выходил из комнаты и сидел у дерева в университетском дворе. До меня доносился успокаивающий шум, создаваемый студентами вокруг. Они играли в футбол или волейбол, строили планы на выходные. Иногда я видел, как Арт широкими шагами пересекает двор вместе с невысоким пареньком — судя по виду, моего возраста. Обычно Артур возбужденно говорил, а парень слушал, опустив голову и сжав руки за спиной.

Однажды я видел, как Арт идет с красивой женщиной в длинной серой юбке. Он говорил и говорил, как и каждый раз, когда я его видел, и не замечал, что другие смотрят на девушку и поворачивают головы.

В среду он замещал доктора Тиндли на занятиях по латыни. Арт стоял на возвышении у кафедры и копался в стопке бумаг.

— Доктор Тиндли просил меня сообщить вам, что контрольная, запланированная на пятницу, переносится на понедельник, — объявил он. По аудитории пронесся вздох облегчения. — Мы начнем с того, на чем доктор закончил в прошлый раз. Пожалуйста, откройте «Энеиду», часть шестую. Арнольд… Мне кажется, что сейчас ваша очередь читать.

Арнольд Эвен был низеньким толстым студентом предпоследнего курса, с козлиной бородкой и красными от наркотиков глазами. Он сидел на последнем ряду и часто засыпал. Я не понимал, как Арнольд оказался на курсе «Латынь-301».

Арни поднял голову на Арта и прижал тетрадь к груди.

— У меня возникли проблемы, — сообщил он.

— Это особенно трудный отрывок, — сказал Арт. — Я уверен, что все нашли его трудным.

Арнольд вздохнул и заерзал на месте. Кто-то выдул жевательную резинку, и она лопнула.

— Начать с первой строки?

Помощник преподавателя кивнул. Арнольд с трудом переводил. В итоге он просто обмяк на стуле, его рубашка со спины потемнела от пота.

Арт перевел взгляд на меня, никак не показывая, что меня узнал, и попросил переводить с того места, где закончил Арни.

Я придвинулся поближе к столу и открыл тетрадь.

Те, кого ты видишь здесь, — бедняков несчастные души,
Незахороненных. Только лишь тех, кто оплакан и был упокоен,
Перевезет ладья через эти темные воды.
Все же другие останутся здесь, пока прах землею не станет,
Или же будут блуждать по берегу годы и годы…
По-моему, это был отличный перевод. Я над ним очень напряженно потрудился. Но, судя по виду Артура, он не произвел на него впечатления.

Мы перебрались на эмоциональную встречу Энея с Дидоной. Арт снова вызвал меня.

Волей богов я оставил страну твою, не был я волен
В выборе. Холод, скитанья и тьма — столь печальным уделом
Я награжден. Сквозь бесконечную полночь
Бреду без надежды на счастье…
— Для нас будет неплохо начать с отрывка, прочитанного Эриком, — объявил Артур. — Здесь Эней представляет Дидоне свою версию. Как пишет Вергилий, «душу пылавшую он мольбами хотел успокоить». Наш герой понял — похоже, слишком поздно, — что его долг — завершить начатое дело. А это многое потребует от него за счет всего остального: за счет счастья, любви, надежды на выражение своей воли. Дидона знает, что не может стоять у него на пути, что его долг перед Римом гораздо важнее, чем любовь к ней или к кому-либо еще. Посмотрим, на несколько строк ниже. «И отвернувшись, она от него быстрым шагом / В рощу ушла, недруга видя в Энее…» Дидона покидает его, у нее разбито сердце. Хотя Эней, скорее всего, тронут (он «в слезах продолжал смотреть вослед ей») — посмотрите, о чем говорится в следующей строке: «…Потрясенный участью горькой ее, и жалея Дидону».

Арт кивнул, его глаза округлились от возбуждения. Он ткнул пальцем в открытую книгу, которая лежала перед ним на кафедре.

— Причитайте это снова. «Потрясенный участью горькой ее». Он не просто чувствует вину, а действительно потрясен. Эней видит, что его действия словно идут откуда-то извне его. Конечно, он расстроен из-за того, что Дидона страдает, но это не снижает его целеустремленности. На самом деле, герой даже несчитает, что сам принес ей боль. Она оказалась на пути его непреклонной судьбы, поэтому Эней сожалеет о Дидоне. Это дихотомия — потеря любимой эмоционально ужасна, но, тем не менее, при сильной печали не возникает никаких сомнений, никаких сожалений. Он готов пожертвовать всем для большего блага, даже идеалом, который мы, в наше время, считаем священным — любовью. Благодаря этой жертве Эней становится одним из величайших литературных героев. И какова же его награда за непреклонное следование определенной судьбой дорогой?

Я обвел взглядом группу. Похоже, никому не было интересно. Кто-то опять надул резинку, и пузырь лопнул. Я услышал, как кто-то хихикает в последних рядах.

— Награда Энея — это несчастливая жизнь, — объявил Арт, явно в раздражении. — И если это не героизм, то я не знаю, что такое героизм.


После занятий Арт подошел ко мне, когда я убирал учебники. Вблизи он оказался выше, чем я думал вначале, шесть футов и несколько дюймов. Светло-русые волосы были убраны за уши. Его отличат мелкие черты лица: короткий нос, маленький подбородок, маленький рот. Но Артур оказался обладателем больших голубых глаз, ярких и глубоких, даже за очками. Смотрел он напряженно. Из кармана пиджака торчал кончик курительной трубки.

— Твой перевод был идеальным, — сказал помощник преподавателя.

— Спасибо, — поблагодарил я. — Мне на самом деле понравилась твоя лекция.

— Думаю, что ты один такой, — он посмотрел на часы. — У тебя еще есть занятия?

Я покачал головой.

— Отлично, — сказал Арт и улыбнулся. — Пойдем выпьем кофе в «Горошине»?

Кофейня «Горошина» располагалась в студенческом городке, в подвале здания студенческого союза. Подвал расширили, и в нем теперь находились университетский книжный магазин и общая столовая Абердина, куда ходили по самым разным поводам. Мы с Артом сели за маленький столик в углу. Он пил эспрессо, я ничего не заказал.

Артур спросил, нравиться ли мне университет.

— Очень, — ответил я. — У меня ощущение, будто жил тут всю жизнь.

Арт потягивал кофе из маленькой белой чашечки.

— Ты думаешь, что вращаешься среди элиты, не так ли? — Он улыбнулся. — Я бы поостерегся смешивать окружение с обитателями. Половина ребят находится здесь потому, что их родители не знати, что еще с ними делать. Они просто хотят, чтоб их сыновья и дочери учились в заведении, где плюш обвивает кирпич, а в общежитии — освинцованные окна. Возьмем парня из нашего класса, Арнольда Эвена. Он отвратительный студент, взят на поруки с первою дня пребывания здесь — за его поведение.

— За что?

— За одну проказу в первый год обучения. Они решили заставить одного парня влезть на флагшток. Это был какой-то несчастный, оказавшийся в компании Арнольда и его дружков по общежитию. На полпути вверх веревка оборвалась, и парень свалился вниз. Он разбил голову, рухнул на тротуар.

— Это ужасно, — проговорил я.

— Вот именно. Но как думаешь, был ли Арнольд наказан? Его отец — какой-то крутой юрист, специализирующийся по международным делам. Он оплатил Абердину новый эллинг и подкупил семью погибшего пария. В результате университет только шлепнул Арни по руке — и все.

Эллинг представлял собой чудовищное деревянное сооружение, которое находилось на краю студенческого городка, и выступаю в Куинниньяк. На нем большими белыми буквами было написано: «Эллинг имени Фрэнсиса Дж. Эвина».

— Конечно, не все здесь из богатых семей, — продолжал Артур. — Возьмем меня, например. Моя семья не голодает, учти, но у нас нет никаких летних домиков на Ибице. А еще есть ты.

— Я?

— О, да. Один взгляд на тебя — и я знаю все, что нужно. Твоя обувь, твоя одежда. Все с чужого плеча, верно?

Я чувствовал себя униженным.

— Это так явно?

— Конечно, но не в том дело. Не сомневайся: половина богатеньких мальчиков, которые тут ходят, глядят на тебя и думают: «Вот парень, который не желает проклятых денег отца. Молодец! Как бы мне хотелось быть таким же смелым и сказать старику, чтобы катился прочь». Ни секунды не сомневайся в этом! Самое смешное, что ты, очевидно, на стипендии, поэтому они не знают и половины правды. Знаешь поговорку: «Богатые могут позволить себе благотворительность»? Зато бедные могут позволить себе благородство.

Арт сунул трубку в рот, затем поднес к ней спичку, втянул щеки и выдохнул сладковатый белый дым, который повис над нашим столиком. Он откинулся на спину стула и качался на двух задних ножках, оглядывался вокруг, на проходящих мимо студентов.

— Расскажи мне что-нибудь еще, — попросил я.

— О чем?

— Не знаю… что угодно. Откуда ты родом, чем занимаются твои родители — ну, что обычно рассказывают.

Я вкратце пересказал ему свою историю жизни — про потерю родителей, переезд в Стултон, тесную квартирка и борьбу за выживание.

— От чего умерла твоя мама? — спросил он.

— Рак яичника.

Арт присвистнул. На него это произвело впечатление. Он положил трубку на стол, пододвинул стул к столу, положил обе ладони на стол и уставился на меня.

— Как ты зарабатываешь деньги?

— Работаю в библиотеке, — сказал я. — И профессор Ланг предложил место у себя на кафедре.

— Что ты думаешь о сумасшедшей старой птице? — поинтересовался Арт.

— О докторе Ланге?

— Нет, о Корнелии Грейвсе.

— Я слышал, что он поклоняется дьяволу, — сказал я тихим голосом. — Ты знал про голубей, которых он убивает?

— Про голубей?

Я кивнул.

— Я видел, куда он выбрасывает тушки.

— И где же они?

— В лесу за Келлнер-холлом, — сообщил я.

— Сколько их там?

— Я не знаю, — ответил я. — Много. В неглубокой могиле.

Арт скептически посмотрел на меня:

— А что-нибудь еще ты видел? Какие-нибудь черные свечи на этой могиле?

— Нет, но…

— Самодельный алтарь? Оскверненное распятие? Может, церемониальный нож?

— Я не знаю, как выглядит оскверненное распятие, — признался я.

Артур Фитч вздохнул.

— Дело в том, что леса вокруг полны койотов и лис. Может ты видел нору койотов. Нечто подобное обугленным костям, которые отмечали вход в пещеру дракона в «Беовульфе». — Он улыбнулся. — С другой стороны, доктор Ланг… Вот уж мерзавец так мерзавец. Мирового класса. Если кто-то и поклоняется дьяволу, то этот самодовольный ублюдок. В прошлом году я переводил и анализировал работу одного поэта шестнадцатого века из бенедиктинцев, Теофило Фоленго. Пришлось ходить к доктору Лангу на занятия по историографии. Он поставил мне «С». Я подал апелляцию в совет, но они защищают своих, все оказалось простой потерей времени…

Арт замолчал. Судя по всему, парень был на грани срыва. Он тер пальцем трубку, и гнев постепенно исчезай с лица.

— А ты уже познакомился с доктором Кейдом? — спросил он.

Я еще не видел этого преподавателя, но слышал о нем. Доктор Кейд читал курс лекции о крестоносцах для студентов-отличников, специализирующихся по истории. Он был ученым с мировым именем, и вакантные места на его занятия заполнялись полностью в течение первого дня предварительной записи. Кейд пригласил профессора Рандольфа М. Кавендиша, бывшего преподавателя из Оксфорда, ведущего собственного шоу на Пи-би-эс под названием «Чудеса античности», для прочтения одной из лекций курса.

Это стало важным событием в академических кругах Абердина. Однажды во второй половине дня во время работы я услышал, как профессор Ланг и профессор Грюнебаум возбужденно обсуждают приглушенными голосами, как разместить Кавендиша. Они предложили в распоряжение свои дома на время его пребывания. В их голосах слышалась некоторая язвительность и злобность, когда они предположили, что он остановится у доктора Кейда.

В библиотеке для первокурсников в Торрен-холле (небольшой комнатке в подвале, со старыми, потерявшими актуальность и потрепанными учебниками на полках) имелся экземпляр романа доктора Кейда, получившего Пулитцеровскую премию. Он назывался «Пройдет и это». Книга лежала под стеклом на мраморной подставке, в центре библиотеки, она сразу же бросалась в глаза. Под ней в мраморе выбили цитата: «Если должно быть что-то, чего следует бояться, то пусть это будет не смерть, а застой ума».

Впервые я увидел доктора Кейда издалека, глядя, как он идет из Торрен-холла через университетский двор, одетый в темный, хорошо сидевший костюм. В руке доктор нес небольшой портфель. Профессор оказался ниже, чем я представлял, — примерно моего роста, — и худым. Но все равно складывалось впечатление уверенности и спокойствия. Профессор был похож на монаха, неторопливо идущего по лужайке. Везде вокруг студенты суетились, что-то бормотали себе под нос, иногда останавливались, смотрели и показывали на фигуру в темных одеждах…

Арт заново зажег трубку. Я видел огонек и поднимающийся дым.

— Недавно доктор Кейд получил приличный аванс на серию из трех книг по средневековью, — сообщил он. — Она все еще в зачаточном состоянии, только составляется план глав. Но профессор уже знает, какую цель преследовать, на какие моменты обратить особое внимание — и так далее. Большую часть времени занимает исследовательский труд перед написанием книги. Надо проводить очень много работы, но у доктора Кейда нет времени на библиотеку. Поэтому последние два года я работаю его помощником, тружусь вместе с двумя другими ребятами. Он обеспечивает нас жильем и питанием, ежемесячно платит неплохую стипендию…

— Он оплачивает твою квартиру? — перебил я.

— Мы живем у него дома. Это может показаться странным, но имеет смысл, если учесть характер работы. Мы — команда, и очень важно сравнивать записи и делиться ими. Сбор материала на три тома требует большой работы, особенно для книги, которая будет претендовать на Пендлетонскую премию. Ты слышал про Пендлетонскую премию? Это самая желанная награда в академических кругах. Судит какой-то тайный комитет, присуждается она один раз в десять лет в каком-то экзотическом месте, причем никогда — в одном и том же. Если не ошибаюсь, то в последний раз церемонию награждения проводили в Судане, в Хартуме…

Один из студентов за соседним столиком — парень с толстой шеей, короткой стрижкой, одетый в джинсы, кроссовки и спортивный костюм — откинулся на спинку стула и уставился на Артура. Но тот его проигнорировал.

— В любом случае, я являюсь координатором проекта, — продолжал Арт. — И, как ты понимаешь, отвечать всегда приходится мне. Постоянно ищу дополнительную помощь, в особенности в плане переводов и написания предварительных тексов. У тебя хорошие переводы, мне нравится ритм. Уверен, что ты мог бы…

Парень с толстой шеей откашлялся. Он был сложен, как медведь. На зеленой куртке спереди значилось «Абердин регби».

— Здесь не разрешается курить, — сказал он.

Арт продолжал дымить. Регбист склонил голову набок, посмотрел на трубку Артура, затем на ее обладателя.

— Ты разве не слышал, что я сказал?

— Слышал, — ответил Арт.

— Значит, загаси трубку.

— Погашу, когда докурю.

Регбист вздохнул.

— Вот мерзавец, — сказал он.

Артур повернулся назад ко мне. Регбист еще смотрел на Арта какое-то время, потом вернулся к своему обеду.

— Вот о чем я говорю, — пояснил Арт, затягиваясь и выпуская кольцо дыма. — Богатые детки. Никакого характера. Храбрость отсутствует.

Я не знал, что сказать. Мой собеседник постучал по трубке, высыпал табак на пол и прижал ботинком.

— Наверное, приятно осознавать, что ты — последний, — заявил мне Артур, убирая трубку. — Чувствуешь свободу.

Я улыбнулся в замешательстве, не понимая, о чем он говорит.

— Ты — сирота, — сказал он. — Остался только ты. Насколько я понимаю, никаких братьев и сестер у тебя нет?

— Откуда знаешь?

— Догадался. Тебя нравится Чосер?

— Мне он не нравится, — признался я. До этого дня я ничего не читал из Чосера.

Артур рассмеялся.

— Чосер выразил это лучше всех: близкое знакомство порождает презрение. Если ты проводишь достаточно времени рядом со смертью, и она перестает тебя пугать, то начинаешь ее ненавидеть. Понимаешь, что я имею в виду?

— Нет, — ответил я. — Не понимаю. Я на самом деле не боялся смерти, пока не умерла мама.

Артур пожал плечами и с сочувствием посмотрел на меня.

— Тебе следует сходить к доктору Кейду и сказать, что мы с тобой побеседовали. Передай ему: я считаю, что ты станешь хорошим дополнением к нашему маленькому клубу.

Он улыбнулся мне, взмахнул рукой и быстро ушел, держа в руке портфель. Я остался за столом, размышляя, почему моя персона вообще его заинтересовала.

Глава 2

В пятницу утром я нашел кабинет доктора Кейда в Торрен-холле. В коридорах стояла тишина, только мои шаги нарушали торжественность священного шестого этажа, где работали все старшие преподаватели Абердина.

Кабинет Кейда оказался последним в конце коридора. Я быстро прошел мимо, надеясь услышать голос изнутри, но до меня не донеслось никаких звуков.

Под табличкой с фамилией клейкой лентой прикрепили карикатуру, края которой обтрепались и пожелтели. Это был черно-белый рисунок с изображением мужчины на диване в гостиной. Он закрывал лицо руками. Женщина в переднике, с бигуди в волосах стояла над ним и показывала пальцем ему в лицо. Ее рот был раскрыт — она кричала. У ног мужчины находился пудель с поднятой задней лапой. Пудель на него мочился. Сквозь окно гостиной можно было увидеть полицейского, который стучался в дверь и держат за шиворот мальчика. Подпись под рисунком вырезали, вместо нее красными чернилами написали одно предложение: «Quos deus vult perdere prius dememtat» — «Тех, кого Бог хочет уничтожить, Он вначале сводит с ума».

Я тихо постучался. Мгновение спустя дверь раскрылась, и на меня уставился глаз.

— Чем могу быть полезен?

Глаз моргнул.

— Доктор Кейд?

Глаз медленно закрылся, словно устал.

— Да?

— Меня зовут Эрик Данне. Вчера со мной разговаривал Артур Фитч…

Глаз оставался закрытым.

— Он упомянул, что для вашего проекта требуется помощь… — я замолчал.

Глаз открылся.

— И?

— Арт сказал, что я стану неплохим дополнением.

Глаз посмотрел вниз.

— Я могу еще как-то помочь вам, Эрик?

Было странно слышать мое имя из уст Кейда. Я не ожидал такого обращения от него. Эффект получился противоположным. Вопрос звучал более официально и отстраненно, чем если бы он обратился ко мне «мистер Данне».

— Нет… Я просто хотел узнать…

— Я очень занят, — сказал глаз. — Извините меня.

Щелчок. Дверь закрыли.

Я развернулся и пошел прочь, злясь на себя за то, что вообще отправился туда.


Арта не было на занятиях у доктора Тиндли, поэтому я пребывал в смятении и никак не мог сконцентрироваться на лекции. У меня в сознании продолжал вертеться рассказ Корнелия Грейвса. Его мать ужинала с современником генерала Лафайета. Но это невозможно!

Потом я задумался об открытой книге, которую видел на письменном столе Грейвса, об опутанном колючками блаженном, который держит золотой камень, нарисованный так, словно внутри него мерцает свет.

— Мистер Данне?

Я поднял голову. На меня с возвышения глядел доктор Тиндли. Длинный нос смотрел вниз, преподаватель поджал губы и стал стучать указательным пальцем по деревянной кафедре, словно метроном.

— Шестая часть «Энеиды». Мне перевести за вас или просто назвать номер страницы?

Я обратил внимание на текст и стал читать вслух о спуске Энея в подземное царство.


В тот вечер за ужином я сидел рядом с Николь Дженнингс. Она приехала из Нью-Йорка и специализировалась по истории искусства. Такие девушки обычно смеются на комедиях положений и любят красить ногти в ярко-розовый цвет, а также носят коротенькие топики, демонстрируя подтянутый загорелый живот. После начала занятий она красила волосы, по крайней мере, уже трижды, выбирая одежду под новый цвет. В последнее время Николь стала блондинкой, что прекрасно сочеталось со свитером цвета слоновой кости, который и сейчас был на ней. Край свитера не доходил до верха брюк, проглядывал пупок.

У нас имелось очень мало общего, и нашу дружбу можно было отнести к социологическим феноменам, свойственным лишь учебным заведениям и офисам. В таких местах сталкиваешься с различными людьми и можешь подружиться практически с любым.

Мы ели виноград и говорили о какой-то ерунде — об общежитии, о том, как идет семестр. Она спросила о моей работе, я рассказал ей про Корнелия и о том, что Джош с Кенни показали мне в лесу.

— Я слышала об этом, — призналась Николь, оторвав виноградину от ветки на моей тарелке. Теперь она держала ее между кроваво-красными ногтями. — Поклонение дьяволу и все, что с этим связано, меня пугает… — Моя собеседница драматически содрогнулась. — Ты слышал, что в прошлом году в этом лесу нашли кости какой-то девушки? Знаешь, что я думаю? Я считаю, что этот самый Корнелий — больной человек.

— Вполне может быть сумасшедшим, — согласился я. — И я считаю, что он умирает. Грейвс кашляет кровью.

— Ну, в любом случае, он очень стар. Вероятно, у него рак или еще что-то. Ему, наверное, девяносто лет. По крайней мере.

— Он сказал, что больше, заявил, что его мать ужинала с маркизом де Лафайетом.

— А это кто такой? Любитель помучить женщин?

— Нет, — ответил я. Николь в это время потирала рукой живот. Девушка любила пофлиртовать, несомненно. — Лафайет сражался вместе с колонизаторами во время Войны за независимость. Он умер в 1834 году. Если мать Корнелия Грейвса с ним ужинала, даже если мы предположим, что она в то время была маленькой девочкой, все равно получается, что профессору больше ста пятидесяти лет.

Похоже, это не произвело впечатления на Николь.

— Моя собака прожила двадцать лет. А тот старик в Библии… — Она вытянула руки над головой, что было еще одной ее привычкой. Так Николь могла продемонстрировать большую грудь, привлекая к ней внимание. Свитер прекрасно облегал ее формы. — Мафусаил, так? Он умер где-то в возрасте тысячи лет.

— Это просто сказка, — заметил я.

— Нет, не сказка. Это из Библии. — Девушка скрестила руки на груди. — Ты не веришь в Библию?

— Совсем не верю.

— Почему? Ты еврей? Ты не похож на еврея.

— Я не еврей, — ответил я.

Полной уверенности в этом не было. Предположительно, у меня имелась двоюродная бабушка с фамилией Левин, но все сведения умерли с моей мамой.

Николь раздраженно выдохнула:

— Тогда почему ты не веришь Библии?

— В твоих словах нет смысла, — заметил я. — Евреи верят Библии.

— Судя по тому, что я слышала, — нет. — Она улыбнулась мне, демонстрируя идеальные зубы. — В любом случае, тебе, наверное, следует прямо спросить Корнелия Грейвса, сколько ему лет. Если только ты не боишься того, что он может сказать.

Вечером в пятницу я сидел за письменным столом в своей комнате и заканчивал перевод шестой части «Энеиды». Николь подсунула записку мне под дверь. В центре ярко разукрашенного явно не типографским способом листа бумаги было написано ее почерком: «Эрик, в „Горошине“ проходит фестиваль фильмов Кубрика. Тебе это должно понравиться. Заходи, если хочешь. Я никогда не видела „Заводной апельсин“».

Николь казалась естественным входным билетом в сексуальную жизнь университета. Но в моем случае, ее агрессивность оказалась не к месту. У меня не было опыта с противоположным полом. Я всего один раз поцеловал девочку в школе, в предпоследнем классе, во время единственной вечеринки, на которую пошел за четыре года. Девочка оказалась у нас по программе обмена учениками и приехала из Салоников. Она плакала весь вечер у меня на плече, рассказывая о том, как скучает по дому и как холодно в Нью-Джерси. Гречанка говорила, как ненавидит машины, асфальтированные черные улицы и здания, которые все выглядят одинаково. Мне было ее жаль, что и понятно — я тоже скучал по дому.

Мы разговаривали несколько часов, а ближе к концу вечера я наклонил голову и поцеловал ее в пухлые губы, перебив на середине фразы. Отчасти это было сексуальным экспериментом, а отчасти — жалостью. Мне подумалось, что ее знания английского недостаточно, чтобы выразить всю глубину чувств. А я немного знал только древнегреческий — после двух лет самостоятельного изучения. Вероятно, этот язык звучал бы странно и архаично для современного человека.

Я почувствовал вкус пива у нее на губах, а затем она притянула меня к себе и сунула язык мне в рот. Язык оказался твердым, работала она им энергично, исследуя мою ротовую полость, словно инструментом стоматолога. Я оттолкнул девушку, встал с пола и отправился домой. Мне было стыдно, хотя для этого не имелось никакого повода.

Я был на два года младше Николь Дженнингс, мне исполнилось шестнадцать, ей — восемнадцать. Мысль о каких-либо сексуальных отношениях с ней с ней казалась безнадежной, они существовали только в моем воображении. Мастурбируя, я представлял все возможные сценарии, странные и причудливые видения героических спасений — Николь прикована к стене цепями, одетая, в кожаные ремни и сапоги до колена. Я вбегаю с пистолетами наготове в помещение, где ее держат, осыпаю пулями ее похитителей. За этим следует секс, во всех позициях, рот у нее приоткрыт, веки сомкнуты, ресницы дрожат во время оргазма, капельки пота собираются на крепкой груди. В то время я считал секс только чистым спортом, включающим пот и физическое истощение. И очень мало знал о том, как его получить, поэтому совсем не мог говорить на эту тему. Хотя Николь практически указала путь к нижней части своего тела, я все равно жался в углу, чувствуя себя собакой, которая лает из-за забора и убегает прочь, когда открываются ворота.

Мой телефон зазвонил в восемь, я снял трубку, ожидая услышать раздраженный голос Николь. Я держал в руке ее письмо и думал об ее животе.

— Привет, Эрик. Это Арт.

Последовала короткая, но яростная схватка: похоть против любопытства. Я хотел, чтобы позвонила Николь. Но я думал и о разговоре с Артуром.

— Что ты делаешь сегодня вечером? — спросил он.

Я бросил взгляд на записку Николь. Точки над «i» напоминали пузыри.

— Ничего, — сказал я. — Просто читаю.

Он рассмеялся:

— Очень удивил! Послушай, доктор Кейд организует ужин в честь моего небольшого достижения. Я купил книгу Брактона «Английские законодательные и общепринятые нормы» за две тысячи долларов у одной старушки в Бухаресте. Ты знаешь эту работу?

— Нет, — сказал я ему. — С чего бы мне ее знать?

— О, прекрати! — воскликнул Арт. Судя по голосу, он был пьян. — Брактон… Автор основополагающей работы по английскому общему праву…

Я услышал, как кто-то рядом с ним закричал: «Выпендрежник!»

— Ты подумал о нашем недавнем разговоре? — продолжал Артур.

— Немного, — соврал я. На самом деле я серьезно размышлял.

— И что?

— Заинтересовался, — объявил я. — Это кажется классным делом.

Я услышал звон бокалов, кто-то чокался.

— Да, наверное, это классное дело, — сказал Арт. Судя по голосу, он теперь улыбался.

— Такое же классное, как гнилой помидор, — сказал голос на заднем плане.

— Ты уже ужинал? — спросил у меня Артур.

— Нет, — ответил я.

— Ну, тогда присоединяйся к нам. Я настаиваю. У нас тут молодая баранина и отличное вино. Я заеду за тобой через двадцать минут. Надень что-нибудь приличное, если у тебя есть.


Арт ездил на микроавтобусе конца семидесятых. На приборной доске в глаза бросались трещины, сиденья были обмотаны клейкой лентой. На полу валялись квитанции вместе с монетами, спичками и мешочками из-под табака. Заднее сиденье оказалось полностью заваленным книгами, в основном — в мягких обложках, с вырванными или порванными страницами. Однако выделялось несколько книг, обтянутых кожей, с латунными застежками-фермуарами.

На сей раз Артур надел маленькие очки в металлической золотой оправе. Он достал трубку и начал ее набивать, приставив колени к рулю. Закрывающие небо тучи не позволяли лунному свету освещать дорогу, поэтому нам оставалось только пользоваться фарами. Они прорезали темноту; перед нами словно бы плыл узкий яркий круг света.

— Как я понял, вы с Корнелием Грейвсом по очереди читаете тексты на латыни задом наперед, — проговорил Арт. — Ходят слухи, что ты в полночь режешь баранов в Гаррингер-холле, там, где раньше находился алтарь.

Я уставился в окно.

— Грейвс рассказал мне очень странную историю, еще во время нашей первой встречи, — сообщил я.

На мгновение салон машины осветился красным светом. Это Арт зажег спичку, собираясь раскуривать трубку.

— Позволь мне догадаться, — заговорил Арт. — Корнелий сообщил тебе о том, как его мать ужинала с одним французом, который умер в 1825 году.

— Клодом Анри де Рувруа, графом де Сен-Симоном, — подтвердил я.

Артур затянулся и удерживал дым в себе. Потом он стал выпускать его через рот тонкой струйкой и снова вдыхал носом. Трюк завершился несколькими кольцами, выпущенными друг за другом, каждое следующее проходило сквозь предыдущее.

— Да, это что-то, — сказал Арт. — Значит, получается, что Корнелию Грейвсу больше ста лет.

— Ста пятидесяти, — поправил я.

— Ты ему веришь?

— Наверное, нет.

— Судя по голосу, ты не очень уверен.

За окном я видел только смутные темные очертания, черные деревья на фоне черного неба.

— Конечно, уверен, — объявил я. — Это смехотворная история.

— Ты с кем-то еще ее обсуждал?

— Только с моим куратором, доктором Лангом. Он посоветовал мне просто не обращать внимания.

— Вот тебе и ответ.

Арт снизил скорость, резко повернул направо, на подъездную дорогу с воротами. Послышался скрип гравия под колесами. Артур опустил стекло и набрал код на приборе дистанционного управления. Ворота медленно раскрылись, и мы въехали на территорию.

Несмотря на все, что случилось позднее, в темные дни, когда дом покрывал слои смога, а фруктовые деревья напоминали скелеты на кладбище зимой, я все равно вспоминаю дом доктора Кейда таким, как впервые увидел его в тот вечер. Слева и справа от меня поднимался лес величественных деревьев, они напоминали в темноте призрачные колонны. Вдоль дороги шел ряд ровно подстриженной живой изгороди. Наибольшее впечатление производил дом, расположенный примерно в пятидесяти ярдах от ворот, в конце мягко петляющей мощеной дороги. Это был двухэтажный деревянный домик в греческом стиле, покрашенный в ослепительно белый цвет. Он освещался прожекторами так, что казался массивным мраморным сооружением. В здании светилось каждое окно. В прихожей со сводчатого потолка на длинной железной цепи свисала люстра. Ее яркий свет падал из окон, ближайших к двери. На крыльце стояли тыквы с вырезанными улыбающимися и хмурящимися масками греческого театра.

Арт припарковал микроавтобус рядом с двумя другими машинами. Одна оказалась маленькой иномаркой, вторая — «ягуаром», черным, обтекаемым, с низкой посадкой. Мой проводник выключил двигатель, и мы просто сидели там, слушая тиканье часов и поскрипывание деревьев.

— Что думаешь? — спросил он.

— Красиво.

— Действительно, красиво. Доктору Кейду принадлежит десять акров земли. Все деревья вокруг нас. Лес простирается довольно далеко. Он сказал, что хочет сделать это нашим убежищем. — Арт расстегнул ремень безопасности. Разговаривал он, не вынимая изо рта трубки, слова вылетали из уголка рта. — Здесь только мы и творения Божьи, если считаешь, что это две разные вещи.

Я вышел из машины. Веры в судьбу или реинкарнацию у меня не было, но по какой-то причине — может, из-за чего-то, глубоко запертого в моем генетическом коде, я почувствовал, что прибыл на место, откуда меня когда-то забрали. Когда мы с Артом шли ко входу в дом, вокруг стояла тишина, как в святом месте, словно в благоговении перед моим возвращением.


Внутри дом доктора Кейда тоже впечатлял: деревянные полы, толстые восточные ковры, разбросанные кругом пятнами сочно-красного и голубого цвета. В гостиной у дальней стены находился большой камин, три диванчика стояли вокруг внушительного кофейного столика с медной столешницей. У арочного прохода возвышались комнатные растения, которые почти доходили до потолка. Фламандская шпалера с изображением какой-то битвы висела за одной из кушеток. В углу виднелся большой мраморный бюст Карла Великого. Поверх резной обшивки я рассмотрел большую старую карту в рамке из темного дерева, она освещалась сверху. За гостиной просматривалась застекленная створчатая дверь, сквозь нее виднелась маленькая комната — кабинет со встроенными книжными полками вдоль стен и коричневым большим креслом в углу. На сиденье просматривалась паутина белых линий — кожа потрескалась. За кабинетом располагалась еще одна стеклянная створчатая дверь. Она вела на тускло освещенное крыльцо в задней части дома.

Из гостиной появилась большая черная неуклюжая собака с высоко поднятым хвостом. По виду это был лабрадор. Пес врезался в меня, обнюхал меня и лизнул руку.

— Нил, — произнес Арт, наклонился и почесал псу за ухом. — Вообще-то, он принадлежит Хауи, но мы все его усыновили.

Вверх вели широкие и длинные ступеньки. С них, словно поток, спускалась не совсем белая дорожка. Справа от меня находилась столовая. Стол оказался застелен белой скатертью, он был накрыт на шестерых. Там стояли белые фарфоровые тарелки, чашки и высокие бокалы тонкого стекла. По центру поставили букет осенних цветов в изящной белой вазе. Цветы оказались сочного оранжевого и желтовато-коричневого оттенка. Открывающаяся в обе стороны дверь вела в кухню. Об этом я догадался по звукам — лилась вода, звенели кастрюли, жужжал блендер. Я услышал женский смех, высокий и мелодичный, за ним последовал металлический звон и брань какого-то мужчины.

Дверь резко распахнулась, и появился человек с затуманенным взором. По тому, как он держал правую руку, стало понятно — ему больно. Он был босиком, одет в мятые штаны цвета хаки и расстегнутую рубашку навыпуск. У людей с такими пухлыми круглыми лицами в зрелые годы обычно обвисают щеки. Его отличало плотное телосложение, широкие плечи, короткие толстые руки; создавалось впечатление, будто грудь сразу же переходит в ноги. Волосы вошедшего выглядели темно-рыжими.

— Тебе давно пора было вернуться, — заявил он Арту, потом посмотрел на свою правую руку и втянул воздух, сжав зубы. — Я обжег пальцы на вертеле — на твоем вертеле с барашком.

Нил оставался рядом со мной и каждый раз, когда я прекращал его гладить, тыкался носом мне в ногу.

Хауи посмотрел на собаку и нахмурился:

— Нил! Прекрати, иди отсюда.

Пес опустил голову и побрел назад в гостиную.

Я стоял, держа руки в карманах, и ждал, когда Арт представит меня. Дверь в кухню снова открылась, и появилась женщина с тряпкой в руке. Она улыбнулась, покачав головой. Волосы цвета меда были стянуты в хвост; привлекали внимание миндалевидные ярко-зеленые глаза, короткий прямой нос и тонкие губы. Лоб казался высоким и гладким. Женщина носила джинсы и свитер с высоким отворачивающимся воротом, плотно прилегающим к шее. Я раньше видел ее на территории университета. Именно она шла вместе с Артом через университетский двор.

— Положи тряпку на руку, Хауи, — сказала она, протягивая ее. — И в следующий раз слушайся, если я говорю тебе, что нужно взять прихватку.

Мужчина взял тряпку и уселся на одном из стульев в столовой. Руку он положил на колени и посмотрел на меня.

— Как я предполагаю, это Эрик.

— Здравствуйте, — мой голос прозвучал тише, чем обычно.

Он кивнул без улыбки:

— Меня зовут Хауи Спакс.

— А меня Эллен… — женщина пожала мне руку. Ее пальцы оказались мягкими и сильными.

Я сложил руки за спиной и попытался сохранять спокойствие. Я чувствовал себя так, словно герои фильма, который я смотрел, вдруг обратились ко мне. Хауи продолжал меня рассматривать, а Эллен повернулась к Арту, поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку. Он быстро обнял ее и показал в сторону кухни.

— Ужин готов? — спросил мой провожатый. — Я проголодался.

Эллен взяла его за руку и повела к двери в кухню. Артур повернулся, посмотрел на меня и хлопнул Хауи по плечу.

— Он тебя развлечет, — сказал Арт. — Хочешь что-нибудь выпить? Доктор Кейд с Дэном скоро вернутся с вином.

— Мне и так хорошо, спасибо.

Хауи откинулся на спинку стула и положил одну ногу на другую.

— Принеси мне остатки коктейля, ладно?

— Этот коктейль и есть причина ожога, — сказала Эллен, остановившись в дверном проеме. Артур прошел мимо нее.

— И что? — Хауи прищурился. — Значит, ты мне его не принесешь?

— Я этого не говорила.

Она зашла в кухню, а Хауи раздраженно выдохнул воздух.

— Я всегда думал, что мужчина может получить стакан в собственном доме, если о том попросит.

Его лицо теперь ничего не выражало, и он жестом показал мне, чтобы я тоже сел. Я уселся в конце стола.

Хауи стучал пальцами по столу и что-то мурлыкал себе под нос.

— Ну и что у тебя за история? — спросил он.

— Что ты имеешь в виду?

— Говорить не любишь?

— Я не знаю, — ответил я. Это был глупый ответ, но я не мог придумать ничего другого.

— Ты очень молод, — заметил Хауи. — Арт сказал мне, что ты пропустил пару классов и стал учиться со старшими. Не самая лучшая мысль, не правда ли?

— Я пропустил лишь один. И это не было моим решением.

— А если бы ты отказался? Сказал бы директору, что не хочешь.

Я пожал плечами:

— Я об этом не подумал.

— Боже! Возьми судьбу в свои руки, парень. — Он склонился вперед и сопровождал каждое слово ударом длинного пальца по скатерти. — Сам управляй своей жизнью, или это сделает кто-то другой. Вот лучший совет, который я получил от своего отца. Почти единственный, который я когда-либо от него получил. — Хауи уставился на меня, вытянув губы в одну линию. Рыжие волосы закрывали одну бровь. Он снова перевел взгляд на кухонную дверь. — Где, черт побери, моя выпивка? — заорал он, а затем снова перевел взгляд на меня:

— Я должен забрать свой стакан. Пойди посиди в гостиной. Составь компанию Нилу.

Несколько минут спустя Хауи уселся напротив меня на диване оливкового цвета. Опускаясь на подушки и держа стакан с мартини в одной руке, он ворчал, как старик. Пес устроился между нами, положил морду на лапы и следил за моими движениями.

— Ты любишь собак или предпочитаешь кошек?

Пришлось снова пожать плечами, положив руки на колени.

— У меня никогда не было домашнего животного, — сообщил я.

Хауи кивнул, хотя выглядел разочарованным.

— Что планируешь делать после окончания учебы?

— Я не знаю.

— Но какие-то мысли у тебя должны быть.

— У меня их нет.

— А у меня есть. Я собираюсь в бизнес, — потягивая коктейль, сообщил он. — Мой отец — вице-президент судоходной компании, занимающейся внутренними перевозками, на Среднем Западе. Они думают выходить на международный рынок, а это означает, что ему потребуется кто-то для работы в зарубежном представительстве. Я заканчиваю учебу этой весной, после чего убираюсь к чертям собачьим из Коннектикута. Я вернусь в Чикаго. От этой Новой Англии быстро устаешь.

— Ты специализируешься по коммерческой деятельности?

Хауи одним глотком допил остатки коктейля и удовлетворенно застонал.

— Шутишь?! Сидеть в аудитории с этими идиотами? Не надо! Бизнесу следует обучаться в процессе. Отец не имеет диплома о высшем образовании. Он всего добился сам и стал миллионером, честное слово.

— Но тогда что ты изучаешь?

— Историю, как и все здесь. Не спрашивай, почему. В основном, это войны и короли — скучное дело, как и все остальное. Знаешь, даже не хотелось отправляться в университет, но отец сказал, что я должен это сделать до того, как он пустит меня в свою компанию. Он говорит, что я должен посмотреть, что еще есть в этом мире, а уж потом принимать какое-то взрослое решение. Ну, посмотрел, что есть… Могу тебе сказать, Эрик: это куча дерьма.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду.

— Как ты можешь понимать? Тебе шестнадцать лет, черт побери. Боже, ты машину водить умеешь или еще нет? Погоди секунду. — Он встал, вышел из гостиной и вернулся минуту спустя с полным стаканом. — Оливок не осталось, — сказал Хауи, поднимая стакан с мартини. — Мужчина не может получить оливку в мартини в собственном доме, черт побери! Что там Хемингуэй говорил про мартини без оливки? Это словно шлюха без сисек… Может, я сам это придумал, кто знает?

Я кивнул и открыл книгу, которая лежала на кофейном столике. Это был большой иллюстрированный том, посвященный английским садам. Над тропинками нависали высокие розовые алтеи, густо разросшиеся живые изгороди терлись о низкий заборчик. Порядок из хаоса. Хауи устроился на краю диванчика, склонился вперед и потягивал коктейль мелкими глотками. Я отчаянно хотел что-то сказать, но не мог придумать никакой достаточно невинной темы. Мой новый знакомый выстукивал ритм ногой и пил, а закончив, поставил стакан на стол и вытянул руки над головой.

— Так лучше, — сказал он. — Ты уверен, что не хочешь ничего выпить?

— Спасибо, я на самом деле не хочу.

— Ну, как хочешь. Так на чем мы остановились?

— Ты спросил, умею ли я водить машину.

— Риторический вопрос, риторический. — Хауи махнул рукой. — Я тебя обидел? Арт говорил, что ты немного обидчивый.

— На самом деле, нет, — ответил я. Сомнительно, что Артур такое говорил. — Просто все это немного пугает.

Хауи приподнял брови. Он был искренне удивлен.

— Честный парень. Мне это нравится. — Он подмигнул мне и взял стакан.

— Похоже, тебе нужно добавить, — сказал я, показывая на стакан.

Мой собеседник перевернул его вверх дном, и мы наблюдали за двумя стекающими по стенкам каплями.

— Думаю, ты прав, — сказал он и улыбнулся.


Мой приемный отец пил, и в результате я понимаю культуру пития, отличительные черты характера, склад ума и своеобразие манер среднего алкоголика. При общении с большинством этих людей требуется терпение. Пьющие люди прекрасно все понимают, когда пьянеют. Они знают, что пьяны, мало кто злит их больше, чем человек, который наивно считает, что пьяница не видит, насколько он пьян. Такие люди, как правило, невероятно погружены в себя, заняты своими собственными мыслями. Если расспросить такого о его жизни, то ты уже на полпути к произведению хорошего впечатления. Раздели с ними их настроение, каким бы оно ни было, стань символом трезвого двойника, коллеги, подтверждающего мнение пьяного, — и ты уж точно понравишься. Один актер, которого я видел по телевизору, заявил, что алкоголики — это эгоманьяки с низкой самооценкой. Хауи не был исключением, и я соглашался с его слабо завуалированными оскорблениями. В конце концов, через полчаса, когда открылась дверь и вошел Дэн, мы с Хауи уже достигли взаимопонимания.

Впервые увидев Дэна, я подумал, что нашел товарища. По виду он был одного возраста со мной, и его приняли в эту клику старшекурсников. Он держал в руках картонную коробку. Одет был Дэн в черный костюм и такое же пальто.

— Мы взяли целую коробку, — сообщил он, обращаясь к Хауи, даже не бросив на меня взгляда, когда проходил мимо. Дэн поставил коробку на деревянный пол в прихожей. — Пол отыскал золотую жилу… «Вега Сицилия». На прошлой неделе завезли.

Хауи потер руки, направился к коробке и заглянул внутрь.

Я встал, когда Дэн вешал пальто на вешалку у двери. Он оказался ниже меня, лицо было совершенно обычным, каштановые волосы зачесаны на прямой пробор. В глаза бросалась родинка на правой скуле. Он проверил ворот рубашки, разгладил галстук, потом посмотрел на меня и вежливо улыбнулся.

— Добрый вечер. Меня зовут Дэн. Ты Эрик?

Мы пожали друг другу руки.

Рядом со мной оказался Хауи, хлопнул меня по плечу, и у меня перед носом появилась бутылка вина.

— Вино пьешь?

— Пью.

— Хорошо.

Дэн выхватил бутылку из рук Хауи.

— Беру на хранение, — сказал он и направился к кухне, осторожно держа ее за горлышко.

Хауи мгновение стоял в задумчивости, затем побежал, чтобы удержать кухонную дверь, пока та не захлопнулась.

Я остался один перед открытой входной дверью, задумавшись, где я и что делаю. Ко мне подошел Нил и ткнулся мордой в руку. Я смотрел в темноту, туда, куда уже не падал свет из прихожей. У дальнего края лужайки мигнули автомобильные фары. Стояла тишина, типичная для сельской местности, только стрекотали сверчки, и ветер гулял в ветках деревьев.

Я опустил руку, чтобы почесать Нилу шею, затем пес залаял. Подняв голову, я увидел человека более старшего возраста, с седыми, зачесанными назад волосами. Он стоял на крыльце, с большим интересом уставившись на меня.

— Это только я, Нил, — произнес человек спокойным голосом, протянул руку в перчатке, и пес ее обнюхал.

Это был доктор Кейд — я узнал его голос. Даже в тусклом свете голубые глаза преподавателя продолжали блестеть. Он посмотрел мне через плечо, разок моргнул, затем улыбнулся:

— Мне можно войти?

— О-о… — я покраснел и отступил в сторону.

Он шагнул в дом и закрыл дверь.

— Чем-то пахнет просто восхитительно, — сказал он, снимая пальто и вешая на вешалку рядом с пальто Дэна. — Должно быть, они готовят барашка, мое любимое блюдо.

Он снова уставился на меня, легко улыбаясь.

— Вас зовут Эрик, да?

— Да, сэр.

Он протянул мне руку, рукопожатие длилось чуть дольше, чем обычно.

— Надеюсь, что сегодня утром не был с вами слишком резок, — продолжал он. — Нас с издателем поджимают сроки, и у меня нет времени ни на что другое. Вы учитесь у Дэвида Тиндли, правильно?

Я кивнул, не находя слов, чувствуя себя так, словно находился рядом со знаменитостью. Наверное, так оно и выглядело. Доктор Кейд безупречно и просто одевался в темно-серый костюм. Загорелую кожу покрывали мелкие морщины, как у яхтсмена, щеки слегка покраснели. Вероятно, ему было пятьдесят с лишним или даже шестьдесят лет, но благодаря живости и энергии он казался моложе. Никаких драгоценностей я не заметил, у Кейда не имелось даже часов.

Арт вышел из кухонной двери в переднике, заляпанном коричневыми пятнами. Он подошел к преподавателю и улыбнулся, затем показал на меня.

— Это Эрик, доктор Кейд. Я вам о нем рассказывал.

— Да, мы уже познакомились.

Кейд улыбнулся в ответ. Артур выглядел неуверенным в себе. Он не знал, куда деть руки и нервничал так, словно представлял двух своих друзей при встрече, которую сам организовал.

— Извините меня, — сказал доктор Кейд, снимая перчатки.

Он заявил, что ему нужно переодеться перед ужином, а затем ушел вверх по лестнице. Арт хлопнул в ладоши и направился назад в кухню, оставив меня одного с Нилом.

Через пятнадцать минут обеденный стол, еще недавно представлявший собой стерильную картину из белой скатерти, пустых стаканов и холодного серебра, совершенно изменился. На нем стояли супница, от которой шел пар, с супом из морепродуктов, приготовленным Артуром; корзинка с французскими булками; керамическая миска, наполненная греческим салатом, приготовленным Дэном; и, наконец, три шампура с барашком, идеально приготовленным Хауи, несмотря на полученные в процессе травмы.

Доктор Кейд сел за стол последним. Предварительно он отделил столовую от остального дома, закрыв небольшие двери, ранее скрытые в арке. Теперь профессор переоделся в толстый свитер крупной вязки и серые шерстяные брюки. Кейд выглядел расслабленным богатым дядюшкой. Верхний свет был приглушен, он отбрасывал сияние цвета карамели на все происходящее.

Они начали разговор так, словно меня там не было, или я находился в компании с самого начала, зная все о предмете беседы. Я чувствовал себя полностью подавленным, несмотря на попытки Арта включить меня к разговору. Большая часть времени ушла на попытки переварить вино; оно оказалось не таким сладким, как я привык. Я допустил ошибку, попросив кубик льда. Когда я бросил его в бокал, последовала недолгая, но многозначительная тишина. Хауи спросил, не нужен ли мне кетчуп для баранины, и все (за исключением доктора Кейда, как я отметил) стали сдавленно смеяться. Тогда мне ничего не было понятно. Хотелось вернуться в общежитие, к простым друзьям, которые у меня там появились.

Меня посадили между Артом и Эллен. От нее пахло сиренью, запах был тонким, но стойким. Мне хотелось вдыхать его подольше, склонить к ней голову, как я склонился бы к приятному цветку. В процессе еды она заметила, как я ел каперсы из салата, проткнула один вилкой и подняла ее так, словно собиралась меня с нее кормить.

— Они очень хорошие, — с улыбкой сказала Эллен, протягивая к моим губам вилку с каперсами. Глаза у нее сияли, блеск казался сильнее из-за серых теней на веках. — Давай…

Я съел каперсы у нее с вилки, и это простое действие тут же привело к сильнейшей эрекции. Этиология желания часто представляет собой запутанный поиск. Мы приписываем значение случайному касанию рук или быстрому взгляду на того, кого желаем. Тем не менее, я точно знаю момент, когда во мне загорелась страсть к Эллен. Ее губы, подбородок, затылок, шея, положение руки на бедре, нежные пальчики — все это оказалось выжженным у меня в сознании, будто мерцающее клеймо. Даже теперь, много лет спустя, все еще чувствуется след той туманной дымки, которая нашептывает мне на ухо ее имя. Происхождение моей страсти отмечено ее вилкой с каперсами, хотя это и лишено романтичности и волшебства. Потом я всегда ассоциировал запах йода, типичный для каперсов, с самой сильной эрекцией в моей жизни.

После окончания ужина последовала коллективная пауза, уникальная для обильных трапез. Шампуры с бараниной почти опустели и лежали в беспорядке в центре стола.

Наконец, к беседе подключили и меня. Они уже использовали все другие темы. Первым заговорил Дэн.

— Артур говорил, что ты учился в школе в Нью-Джерси.

Я кивнул.

— Я учился в «Элм-Хилл», — сказал Дэн. — Я был в команде, которая три года подряд выигрывала у «Полка» в национальном чемпионате.

Я не представлял, о чем он говорит.

— Я в школе играл в футбол, — пришлось ответить мне.

Дэн был поставлен в тупик.

— В какой школе ты учился?

— В тридцать второй, — ответил я.

— Какой тридцать второй? — не понял Дэн.

— Просто тридцать второй, — пожал я плечами.

— Это номер? — наш младший собеседник выглядел шокированным.

Хауи засмеялся.

— А тридцать первая школа была? — спросил Дэн.

— Я не знаю, — ответил я.

— Но ты должен был слышать про соперничество «Элм-Хилла» и «Полка», — настаивал Дэнни. — «Полк» — это самая престижная академия в Нью-Джерси. Они каждый год попадают в национальный чемпионат.

Я не представлял, что сказать. К счастью, вмешался Арт.

— Эрик перескочил через два класса. Он не так много времени учился в средней школе.

— Только один класс, — поправил я, но меня никто не слушал.

— Боже мой, — воскликнул доктор Кейд и налил себе вина. — Два класса — это, как мне кажется, слишком много. Удивлен, что ваши родители согласились.

— Я жил у опекунов, — ответил я.

Это привлекло его внимание. Последовала недолгая пауза.

— Вы сирота? — спросил доктор Кейд.

Снова это слово — сирота. Наверное, я на самом деле сирота. Как назвать ребенка, чей единственный оставшийся в живых родитель не является частью его жизни? Строго говоря, я не был сиротой, хотя и не знал точно, жив отец или нет. Он не был родителем — по крайней мере, в трудный период. Он стал донором спермы, который оставался достаточно долго, чтобы убедиться: его ребенок растет здоровым. После этого отец уехал.

— Это ужасно, — Хауи покачал головой. — Мой дед умер в прошлом году… — Он надул щеки, словно лягушка-бык, и выпустил воздух. — Удовольствие ниже среднего. Я никогда не видел отца таким расстроенным. Он начинал плакать без причины. Однажды вечером мы все смотрели телевизор, началась реклама с грустной музыкой…

— Мне очень жаль, что так получилось с вашими родителями, — сказал доктор Кейд, кивнув Эллен. Она встала и забрала у него тарелку. — Вы отличный молодой человек, достойный восхищения, — продолжал он, сворачивая салфетку и опуская ее на скатерть.

Дэн встал и начал помогать Эллен убирать со стола. Хауи дразнил ее своей тарелкой — протягивал ее ей, забирал назад, предупредительно грозил пальцем, затем потребовал принести ему стаканчик «Хеннесси».

Эллен с Хауи начали спорить, но как казалось, доктор Кейд не обращает внимания ни на что, кроме нашего разговора. Мне было трудно сконцентрироваться, поскольку Эллен распустила волосы, они упали на одну половину лица, отблескивая на свету. Ее волосы напомнили мне о стихотворении Байрона, которое я учил на уроке английского в последнем классе средней школы… «Эти локоны, которые так ласково вьются, заключают наши сердца в более крепкие цепи…»

Доктор Кейд прекратил говорить, и во время паузы я понял, что продолжаю смотреть на Эллен. Теперь они с Хауи спорили о месте женщины в доме. Когда Эллен шлепнула своего собеседника по макушке и оставила ему тарелку, я быстро отвернулся.

Хауи рассмеялся и что-то прокричал, но она уже шла в кухню.

— У нее не очень хорошо получается эта роль, — сказал Арт, обращаясь к Хауи.

— Ей нужно расслабиться… Не то что я — антифеминист. Знаешь, думаю, что ей просто нужен…

— Заткнись, — сказал Арт.

Они уставились друг на друга, затем Хауи оттолкнулся руками от стола и встал. Он потянулся, зевнул и потер глаза.

— Я иду наверх, — объявил он, ни к кому конкретно не обращаясь, легко взмахнул рукой и отправился к кухне. Выходя из столовой, Хауи, чтобы сохранить равновесие, держался за косяк.

— Хауи — прекрасный художник, — сказал доктор Кейд. — Он делает карты для моих книг.

Сообщение адресовалось мне, но доктор Кейд в это время наблюдал за Артом. Напряжение пронеслось по комнате, словно порыв горячего ветра.

Прошла минута. Я слышал, как Дэн с Эллен разговаривают в кухне, как там льется вода и гремит посуда. Доктор Кейд откашлялся.

— Вы не против присоединиться ко мне в кабинете наверху и выпить ликера?

Я думал, что он со мной уже закончил — после моего-то жалкого поведения за ужином.

— Конечно, — заикаясь, ответил я. — Я имел в виду: если это не доставит вам каких-то неудобств.

— Если бы это доставляло мне неудобства, то я не стал бы вам предлагать, — ответил, вставая, доктор Кейд.

Я последовал за ним наверх по роскошной лестнице, неотрывно глядя ему в спину, пытаясь подражать его манере ходьбы. Доктор оставался невозмутимым и абсолютно спокойным, словно океан под ясным небом, его фигура напоминала Аполлона.


Доктор Кейд повел меня по узкому коридору с паркетным полом. На стенах цвета пергамента на уровне глаз висели портреты. Мы прошли две двери по левой стене и одну — по правой. Затем Кейд достал из кармана ключ и открыл последнюю дверь перед небольшой лестницей в конце коридора. Снизу, из лестничного колодца, доносились голоса Дэна и Эллен, было слышно, как звенит посуда. Судя по звукам, ее уже расставляли по местам.

Кабинет доктора Кейда оказался маленьким и теплым, пол покрывал один яркий ковер. Здесь же был камин, облицованный красным и серым мрамором. Над ним я заметил картину — женщина в белом платье, управляющая колесницей; черные кони везли ее к пещере. У дальней стены, где размещался письменный стол, находились книжные полки. Там стояли хрупкие безделушки, маленькие изящные вещицы, крошечные старинные произведения искусства. Это напоминало музейные стенды. С ними резко контрастировали большие книги в кожаных переплетах, с почерневшими лагунными фермуарами и потрепанными краями.

Напротив двери я увидел небольшое окно. Были заметные раскачивающиеся ветки деревьев.

Доктор Кейд прошел к письменному столу и вынул пробку из хрустального графина, наполненного прозрачной жидкостью. Он жестом предложил мне сесть и наполнил из графина два бокала, суженных кверху; из таких обычно пьют коньяк.

— Граппа, — пояснил он, протягивая мне напиток.

Сам профессор опустил нос к краю бокала. Профиль у Кейда был четко очерченным и простым: прямой нос, густые брови, небольшой, не волевой подбородок.

Доктор сделал глубокий вдох.

Граппа оказалась хуже вина и оставила у меня в горле горящий след, а потом вспыхнула факелом в животе. На глаза навернулись слезы, и я в смущении отвернулся. Доктор Кейд отпил из своего бокала, потом опустил его на стол. Мгновение он стоял неподвижно, затем прошел к камину и убрал экран.

Я еще раз попробовал напиток. Он обжигал губы.

— Первый раз в этом году, — я еще ни разу не зажигал камин, — сообщил доктор Кейд.

Он брал поленья из разрубленных на четыре части чушек и аккуратно складывал позади камина, там, где виднелся слой сажи. Затем поставил защитный экран на место и нажал на кнопку в стене. Прозвучало три щелчка, и язык пламени вырвался из-под сложенных поленьев.

— У нас был камин, — сказал я. — В нашем доме в Уэст-Фолсе. Это была огромная железная печка, которая стояла в углу гостиной. Я помню, как принес в дом снег и бросил на него, а потом наблюдал, как снег тает и шипит.

— Это было, когда вы жили с опекунами?

— Нет, — я сделал еще один глоток. На этот раз граппа не показалась мне такой кусачей, только язык онемел в том месте, куда она попала. — Моя настоящая семья жила в Уэст-Фолсе, в Миннесоте. А потом, когда мне исполнилось десять лет, умерла мама. И меня перевезли в Стултон.

Мне все еще становилось грустно вспоминать прошлые годы. Для разговора о печальном требуется подготовка, как и для того, чтобы пережить бурю: нужно проверить, все ли окна и двери закрыты, везде ли накинуты щеколды… А без подготовки тяжелая беседа вызовет ненужные воспоминания, выплеск эмоций.

Я сделал еще один глоток.

— А ваш отец?

— Он уехал, — сказал я. — Когда мне было пять лет.

Лицо доктора Кейда смягчилось.

— А ваша мать умерла пять лет спустя… Это наверняка было болезненно. — Он покачал головой и уставился в огонь. — Вы поддерживаете связь с отцом?

Мне действительно не хотелось об этом говорить. Я ничего не ответил, просто сидел на месте, держа бокал обеими руками.

— Не сомневаюсь, что это болезненная тема, — сказал доктор Кейд.

Я пожал плечами, боясь, что расплачусь.

— Фрейд считал, что ребенку больше всего требуется защита отца, — заявил преподаватель.

— Я помню тот день, когда отец ушел, — произнес я. — «Скоро вернусь», — сказал он. Так и сказал: «Скоро вернусь». Все казалось нормальным. Я помню, что его ложка торчала из чашки с кофе, а от тарелки с омлетом шел пар.

Я обмяк в кресле. Ветка дерева ударила о стекло. Оранжевые языки пламени извивались вокруг дров в камине.

— Я больше об этом не думаю, — продолжал я. — Отец даже не приехал на похороны мамы.

Доктор Кейд ничего не сказал. Несколько минут мы просто сидели молча.

— В седьмом классе у меня начались кошмары, — снова заговорил я. — После прочтения «Приключений Гекльберри Финна». Той части, где отец Гека забирается в окно, а сам он заходит в комнату и видит там отца с сальными волосами, свисающими на лицо. У меня повторялся кошмарный сон — лицо отца в окне. Он смотрел на меня, прижимал руки к оконной раме… — я содрогнулся.

У меня гудело в голове, пришлось моргнуть, чтобы прояснилось зрение. Я огляделся, уставившись на какое-то увядшее растение в греческой вазе у двери, затем перевел взгляд на помешенные в рамочки дипломы, развешенные на ближайшей ко мне стене. Один был из Мертона, второй — из Оксфорда, третий — из Кембриджа. Снизу донеслись звуки пианино. В камине треснуло полено, вверх взлетели искры.

— Теперь о вашей матери, — мягко произнес доктор Кейд. Лицо у него было напряженным, он явно чувствовал себя неудобно, словно задавая необходимый вопрос и зная, насколько он неприятен. — Отчего она умерла?

— От рака.

Он кивнул с серьезным видом и откинулся на спинку кресла, держа бокал в руке.

— Мама полгода проходила курс химиотерапии, но это не помогло, — пришлось пояснить мне. — В последний месяц делали еще и облучение, но это вообще ничего не дало, только выпали оставшиеся волосы.

— А точный диагноз вы знаете? Это была опухоль из лимфоидной ткани, болезнь Ходжкина?

— Злокачественная опухоль яичника, — проговорил я. — Хирург попробовал ее полностью удалить, но что-то пропустил, пошли метастазы, распространились по телу…

Снова воцарилось молчание. Я оглядывал комнату в поисках часов. Они висели на стене напротив письменного стола, сделанные из стекла и латуни. Вещь получилась красивой: циферблат цвета слоновой кости и стрелки филигранной работы.

«Почти одиннадцать, — подумал я. — Николь сейчас возвращается с фестиваля».

Наконец, доктор Кейд нарушил молчание. Он снова наполнил свой бокал и жестом показал мне на графин. Я кивнул — скорее из вежливости, — и профессор заново наполнил бокал и мне.

— Артур рекомендовал взять вас помощником для проведения исследований. Он очень высоко о вас отзывался, говорил о вашем прекрасном знании латыни. У меня не было возможности просмотреть ваше личное дело, но на настоящий момент слова Артура достаточно. Знаете, что нас поджимает время?

— Арт немного мне рассказывал.

— В общем, имеет значение каждый день. А поскольку мы не можем позволить себе прохлаждаться, я ожидаю, что вы будете работать быстро.

— Понимаю.

— И вы считаете, что сможете совмещать обучение в университете и работу по моему проекту?

— Думаю, да.

Доктор Кейд сделал глоток, поставил бокал на стол, посмотрел на меня и улыбнулся.

— Уже поздно, — сказал он. — Как бы мне ни хотелось продолжить наш разговор, все равно требуется еще поработать перед сном.

Я встал, не слишком уверенный, следует ли мне оставить полный стакан граппы или осушить его одним глотком.

— Понимаю, что разговор о смерти родителей может выбить из колеи и расстроить, — вставая, произнес он. — «Для большинства мужчин смерть отца — это новый стимул к активной жизни». Я считаю, что это мудрые слова. Возможно, они дадут какое-то утешение.

Кейд замолчал, глядя на меня, но я не собирался ничего говорить. Вместо этого сделал последний глоток, вздрогнул, поставил бокал на письменный стол и пробормотал: «Спасибо».

— Домой вас отвезет Хауи, — сказал доктор, пожал мне руку и попросил закрыть за собой дверь, когда буду выходить.

* * *
В гостиной оказался один Хауи. Он сидел, развалившись на диване, запрокинув голову, открыв рот и закрыв глаза. По кофейному столику были разбросаны бумаги, покрытые набросками. На книгу об английских садах поставили пустой стакан, из которого торчало множество карандашей. С обеденного стола все убрали, если не считать место, за которым ужинал студент-выпускник. Вокруг тарелки лежало много крошек, салфетка представляла собой смятый шар, заткнутый в бокал из-под вина.

Пол заскрипел у меня под ногами, Хауи резко дернулся и посмотрел на меня.

— Дерьмо, — он прищурился, глядя на меня. — Предполагается, что я отвезу тебя домой.

Судя по его виду, он находился не в состоянии вести автомобиль.

— Я возьму такси, — сказал я, роясь в карманах, чтобы удостовериться, с собой ли у меня ключи. — Не беспокойся.

Хауи посмотрел на часы.

— Уже очень поздно. — Он бросил взгляд на лестницу, обернувшись через плечо. — Ты был наверху с доктором Кейдом?

Я кивнул.

— Ну и как прошла беседа? — спросил художник тихим голосом.

Наверху хлопнула дверь, под чьими-то шагами заскрипели половицы.

— Я не думаю, что произвел хорошее впечатление, — признался я.

Художник пожал плечами, зевнул и сел прямо, затем уставился на наброски на кухонном столе.

— Я очень отстаю от графика, — сказал он. — Предполагается, что к концу месяца я прочерчу тушью карандашный рисунок.

Я получше присмотрелся к наброскам. Самый крупный оказался картой мира. У шести континентов красовались головы-ветры. Пухлые и розовощекие лица надували щеки, выдувая маленькие фонтанчики ветра. Корабли плыли в направлении отмеченных путей, подобные змеям чудовища угрожали открытым морям. Обрамление карты оказалось очень сложным, оно напоминало оформление текста старой Библии. Это были сложные решетки и гроздья фруктов. В нижнем правом углу карты красовалась декоративная шкатулка с именем Хауи, написанным каллиграфическим почерком.

— Поразительно, — проговорил я.

Это не произвело впечатления на художника.

— Когда я закончу обводку тушью, придется заняться медной пластиной. А это кошмарная работа. Но тебе не нужно беспокоиться ни о чем таком: доктор Кейд поручит тебе легкие вещи. Зароешься в книги и будешь сидеть целый день, как Арт и Дэн.

Он потер глаза и покачал головой, напоминая боксера, отправленного в нокаут и пытающегося прийти в себя.

— Телефон на кухне, — сказал Хауи. — А деньги — в коробке из-под печенья, если тебе нужно.

После этого он словно бы забыл о моем существовании и уставился в рисунки. Я так и ушел, больше не сказав ни слова и не услышав их от него.

Глава 3

Весь следующий месяц я не получал никаких известий от доктора Кейда и Арта. На самом деле Артур, похоже, потерял ко мне интерес. Он даже не избегал моего взгляда, а просто игнорировал его. После занятий он долго собирал учебники и тетради и не замечал, если я приостанавливался, проходя мимо его стола. Я думал об ужине, пытался определить, что сделал не так, размышлял, не оскорбил ли хозяев. Но мне ничего в голову не приходило. Поэтому винил во всем свою непригодность в целом: я им просто не подошел. В конце концов, как и бывает у первокурсников, мне пришлось отвлечься от этих мыслей и погрузиться в фантастическую жизнь в общежитии.

Теперь осень уже вступила в свои права, листья почти полностью опали, деревья с голыми ветками напоминали великанов-людоедов из сказок. Мы неумолимо приближались к зиме. Студенты тоже изменились, вместо белых и голубых цветов стали носить серое и черное. Шорты и сандалии уступили место брюкам и полуботинкам. Обычно я наблюдал из окна за бегающими трусцой девушками. Теперь они надевали спортивные куртки поверх коротких топиков.

Первые экзамены я сдал хорошо — получил «А» по всем предметам, и за все контрольные. После этого наступил период расслабленности. Я даже впервые покурил травку, разделив косячок с Николь во время небольшой пирушки у нее в комнате в последнюю неделю сентября. Позднее в тот вечер мы целовались, я неловко тискал ей грудь под белой блузкой. Мы могли бы зайти и дальше, но я заснул, положив голову девушке на плечо. А когда проснулся, оказалось, что она накрыла меня одеялом и подоткнула подушку мне под голову.

Я нашел ее сидящей на кровати. Девушка подтянула колени к груди, очки держались на кончике носа. На ней были красные шорты команды легкоатлетов Абердинского университета и серая спортивная куртка. Она скрутила волосы и вместо шпильки использовала карандаш. На коленях лежала открытая тетрадь.

Николь казалась разозленной, полные губы надулись и были плотно сжаты, словно во рту она держала что-то невкусное.

— Что происходит? — спросил я.

— Это ты мне расскажи, — она пожала плечами.

Я огляделся. Мои штаны лежали под тумбочкой. Я чувствовал себя дураком, сидя в трусах-«боксерах» с прикрытыми голубым одеялом ногами.

— Что-то не так?

— Все так, — она перевернула страницу тетради. — Кто такая Элен?

— Я не знаю.

Она посмотрела на меня поверх очков.

— Ты не знаешь?

— Нет, — сказал я, надевая штаны под одеялом. — Не знаю никого по имени Элен.

Произнося имя, я внезапно все понял. Эллен. Она имела в виду Эллен. Я застегнул штаны, изогнув спину дугой на полу. Эллен. Я думал о ней практически каждую ночь после ужина, мастурбировал чуть ли не до бесчувственного состояния, представляя, как ее тело прижимается к моему животу, а губы целуют мою кожу. Я составлял ее портрет из женщин, которых каждый день видел на территории университета. У нее были те же волосы, что у блондинки, проживающей на одном этаже со мной, те же губы, что у Николь, а зеленые глаза — как у одной высокой рыжей девушки из очереди в «Горошине».

— Не Элен, — сказал я. — Эллен. Это подруга Арта. Его девушка.

— Арта?

— Арта Фитча. Он учится на последнем курсе.

— Я его не знаю, — заявила Николь.

— Ну, он знаменит, — заметил я.

— Уверена, что если бы он был знаменит, то я о нем слышала бы, — проговорила Николь. — В любом случае, ты повторял ее имя во сне. Снова и снова: «Эллен, Эллен…» — Она резко захлопнула тетрадь. — Знаешь, если ты с кем-то встречаешься, то тебе следовало просто сказать мне…

Пришлось встать и провести ладонью по волосам.

— Я ни с кем не встречаюсь, — ответил я, развернулся и направился к двери.

Можно было догадаться, что немногие молодые люди покидали ее комнату с такой поспешностью. Я обернулся и посмотрел на нее.

— Пока не знаю. — Я вышел.


Позднее в то утро я направился в библиотеку. Небо было серо-синим и мрачным, оно напоминало грязную лужу. На землю передо мной опустилась ворона, склонила голову набок и мигнула блестящими черными глазами. Я подумал о голубях Стултона, толстых и совершенно лишенных грациозности. Черная ворона шествовала по земле рядом со мной, словно священник, опустивший голову и сложивший руки за спиной. Она остановилась, затем быстро ткнула клювом в грязь мгновенным, убийственным ударом. Затем ворона расправила крылья и улетела прочь, к лесу.

Передо мной возвышалась Моресовская библиотека, деревянные двери оказались закрыты. Я сделал глубокий вдох, затем поднялся по ступеням. Сорванные листья шуршали у меня под ногами.

Корнелий Грейвс сидел за письменным столом, словно его запеленали в бесконечные складки мантии. Палка лежала у него на коленях. Он взял ее и ткнул в большой пластиковый кувшин, который стоял на столе. От этого кувшин едва не перевернулся.

— Наполните его водой. В ванной есть кран. Нужно полить цветы.

Я огляделся. В поле видимости стояло только одно растение — фикус без листьев, располагавшийся далеко от стола.

— Что вы изучаете? — спросил Корнелий Грейвс.

— Историю, — ответил я.

— Чего?

Я вертел в руках кувшин и уронил его. Он с грохотом рухнул на пол. Я наклонился и схватил кувшин.

— Я не знаю, — ответил я с горящим лицом. Рядом с Корнелием я всегда чувствовал себя полным идиотом.

— Вы еще не решили? — он подавил кашель. — Почему история? Почему не что-то полезное и практичное — например, философия?

«Доказательство вашего возраста — это то, что вы считаете философию чем-то полезным и практичным», — подумал я.

Грейвс закашлялся, изо рта у него вылетел кровавый сгусток и приземлился на письменный стол. Старик промокнул рот платком.

— Вы дружите с Артуром, — сказал он. — У меня для него приготовлены книги. Вам следует их забрать перед уходом.

— Вы знаете Артура? — спросил я.

Корнелий Грейвс кивнул.

— Я всех знаю, — заявил он. — У Генри Ланга еще оставались волосы, когда он только приехал в Абердин. Дон Грюнебаум все еще был со своей второй женой. Дин Ричардсон все еще был энергичным молодым человеком. — Корнелий улыбнулся. — Только студенты никогда не меняются. Вечные идиоты. Конечно, встречаются редкие исключения. Например, ваш друг Артур. Но однажды он уедет, и его место займет какой-нибудь идиот. Может, этим идиотом окажетесь вы.

— Я не идиот, — сказал я.

— Конечно, нет. Молодость никогда не бывает идиотской — только плохо информированной. — Корнелий Грейвс схватил палку и показал на груду книг на письменном столе. — Отнесете Артуру его книги?

Я кивнул и выглянул из одного из окон. На подоконнике сидел голубь, глядя в помещение библиотеки глупым моргающим глазом.

* * *
Прошло уже тридцать дней после той странной вечеринки в доме доктора Кейда, где я оказался вместе с Артуром и компанией. Уже пятую неделю я все еще не мог выбросить мысли об этом из головы. В сознании постоянно прокручивались все детали — стеклянный взгляд Хауи, плохо сидящий костюм Дэна, мягкая агрессивность Арта и пугающая красота Эллен. Я продолжал видеть Артура на занятиях, но он стал столь же отстраненным и далеким, как актер на экране. Такого человека я мог слушать и наблюдать, но не контактировать с ним. У меня все еще оставались предназначенные для него книги из библиотеки, три странных старых тома, — «Index Expurgatorius» («Каталог оправданий») Абрама Осло, еще один массивный том под названием «Универсальный компендиум Гилберта» и репринт изданного в 1898 году «Index Librorum Prohibitorum» («Каталога запрещенных книг»). Я держал их в своей комнате, словно жертв похищения. Они лежали стопкой на моем письменном столе и ждали, когда Арт выяснит у Корнелия Грейвса, что они находятся у меня. Но Арт ничего не говорил, а Корнелий, похоже, забыл, что отдал их мне. Поэтому я и оставил их там собирать пыль и следы от чашек, которые ставил на книги во время поздних вечерних занятий.

Я избегал встреч с Николь после поспешного ухода из ее комнаты. Когда девушка, наконец, развеяла напряжение, она сделала это в своем излюбленном стиле. Николь подкралась ко мне сзади в вестибюле Падерборн-холла и обняла, прижавшись всем телом. Ее темные волосы упали мне на плечи.

Я попытался извиниться за то, что так резко покинул тогда ее комнату, но она прикрыла мне рот рукой, пахнущей ванилью.

— Пожалуйста, — сказала девушка, — давай без лирики, ладно?

Над дверным проемом студенческого союза висел нарисованный от руки плакат. На нем рекламировался атлетический пробег, в котором будет участвовать команда Абердина. Николь стала координатором команды.

— Тебе действительно следует подумать о том, чтобы больше участвовать в студенческой жизни, — заявила она мне. — Ты никогда не хотел записаться в какую-нибудь спортивную команду? Не устал от отсутствия друзей?

— У меня есть друзья.

— Назови хотя бы одного.

Я остановился и улыбнулся ей.

— Ты, — сказал я.

Николь рассмеялась:

— Я имею в виду настоящих друзей.

— А ты не настоящая?

— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду… — она ухватила меня за руку и потащила за собой. — Настоящие друзья не трахаются.

Пришлось снова остановиться.

— У нас был секс?

Николь прикусила нижнюю губу.

— Еще нет.

Пришлось отвернуться, у меня горело лицо.

«Оставайся спокойным, скажи что-нибудь умное», — повторял я себе.

Мы направились через университетский двор. Николь все время что-то говорила. Она сообщила мне, что хочет перебраться в Нью-Йорк и работать в художественной галерее, которая принадлежит ее тете. Я почти не слушал, погруженный в собственные мысли, и вдруг увидел парня, который шел по траве перед нами. Он был одет в костюм, а в руках нес кожаный портфель. Я снова взглянул на него и узнал — это был Дэн.

Я взял Николь за руку и повел в противоположном направлении.

— Эй, — сказала она, нахмурилась и выдернула руку, затем поправила манжеты на блузке, — что с тобой?

— Не хочу, чтобы он меня видел, — пояснил я. — Это один из тех парней, про которых я тебе рассказывал.

Девушка бросила взгляд через плечо.

— О-о, — она понизила голос до шепота. — Сумасшедший?

— Нет. Просто подождем минутку, пока он не отойдет подальше.

— Ты ведешь себя глупо.

— Нет.

Она сложила руки у рта рупором.

— Эй, ты! — заорала она вслед Дэну.

У меня внезапно возникло желание бежать, а лучше — спрятаться за деревом или нырнуть за угол здания.

— Если ты должен ему денег, то лучше доставай бумажник, потому что он идет сюда.

— Зачем ты это сделала? Ты же знаешь…

Я заткнулся. Дэн стоял перед нами и вежливо улыбался. Он держал ручку портфеля двумя руками перед собой. Костюм был хорошо отглажен, но оказался слишком велик, к тому же — с квадратными плечами. Одежда болталась на Дэне, как на вешалке, ему приходилось подворачивать манжеты. Нижняя часть брюк топорщилась на ботинках. Тонкая шея торчала из слишком большого ворота темно-серой рубашки.

— Рад снова видеть тебя, — кивнул он мне.

Я представил ему Николь, и Дэн осторожно протянул руку — так, словно приветствовал женщину в вечернем платье на официальном мероприятии. Они обменялись рукопожатием. Девушку эта встреча позабавила и удивила одновременно.

Дэн поднял голову и прищурился.

— Красивый день. Перистые облака — и ничего больше.

— Да, ты прав, — сказал я.

Николь странно посмотрела на меня, я одними губами спросил у нее:

— И что теперь?

— Все дело в высоте, — продолжал Дэн, продолжая глядеть в небо. — Перистые облака формируются на высоте в пять миль. На высоте в две мили появляются кучевые облака. Посмотрите вон одно кучевое. Их всегда можно определить на голубоватой пелене.

Николь вытянула шею и прикрыла от солнца глаза рукой.

— Черт побери, ничего не вижу, — заявила она.

— Как дела в доме? — спросил я.

— Как обычно, — ответил Дэн. — Полно работы, недостаточно времени. А как твои экзамены?

Я сунул руки в карманы, решив выглядеть чуть иначе. Я точно не знал, кого хочу изобразить — молодого повесу, лихого парня или кого-то еще.

— Неплохо. Все «А», — сообщил я.

— Поздравляю, — сказал Дэн.

Я тупо кивнул.

Николь вела себя поразительно тихо. Она изучала собственные ногти, широко разведя пальцы в стороны и вертя ими.

— Послушай, — Дэн поставил портфель на землю и поднял руки вверх, ладонями ко мне, словно я направлял на него пистолет. — Я не очень хорошо умею это делать, поэтому скажу просто: думаю, ты способен выполнять нужную работу.

— Ты о чем?

Он моргнул.

— Я просто удивился, и все, — заявил он.

— Чему удивился?

— Твоему решению. Я думаю, что ты стал бы отличным дополнением к команде.

— Доктор Кейд хотел, чтобы я в нее вошел? — недоверчиво спросил я.

— Конечно. А ты разве не… — он замолчал. — Я пытался тебя найти всю прошлую неделю. Мне пришлось оставлять сообщения у вашей старосты, потому что она отказывалась сообщить твой номер телефона.

Я посмотрел на Николь. Девушка обтачивала ногти пилочкой, а тут остановилась на полпути и приподняла бровь. Старостой в Падерборн-холле была Луиза Холс, ужасно тощая, злобная девица, которая практически ничего не делала — только сидела у себя в комнате и слушала музыку, включив ее на полную громкость. Ее комната находилась рядом с моей. В тех редких случаях, когда она покидала ее, Луиза сидела за столом в холле, проверяла почту и документы у студентов, хотя всех знала в лицо. По ночам ее часто мутило от обжорства. Для меня это служило будильником.

— Луиза страдает паранойей, — сообщила Николь. — В первый год учебы ее подругу изнасиловали, и теперь она никому не дает наши номера телефонов. Староста отказалась дать мой номер телефона даже моей тете. Вы можете в это поверить?

Я посмотрел на Дэна.

— Я не получал никаких сообщений, — сказал я. — Честно.

— Просто проблемы со связью, — сказал тот и пожал плечами. — Несколько недель назад мы провели совещание участников проекта. Все согласились, что ты нам будешь очень кстати. — Он улыбнулся Николь. — Эллен, девушка Арта, постоянно приходит в дом.

Николь убрала пилку и подула на ногти.

— Что?

— В дом профессора Кейда. Он не против того, чтобы к нам приходили подружки.

— Я не его подружка.

— О-о. Я думал…

— В любом случае Эрику со мной не справиться, — заявила она и высунула язык. Я шлепнул ее по плечу, она рассмеялась и отступила назад.

— В любом случае мы от тебя не слышали, и просто предположили, что ты не заинтересован. Но я уверен, что предложение все еще остается в силе, — сказал Дэн.

Знаю, что мне следовало бы подольше подумать об этом — съезжать ли из комнаты в общежитии и поступать ли в «домашнюю школу» доктора Кейда. Это было великолепное предложение: работать и жить вместе со старшекурсниками и аспирантами, может быть, устраивать вечеринки для интересной компании. Я подумал о земле, принадлежащей доктору, представил ее в дневном свете… Там можно расслабиться во второй половине дня, расположившись на лужайке, поиграть в крикет, что-нибудь неторопливо пить. Эллен в шезлонге, широкая юбка обернулась вокруг стройных ног после порыва теплого ветра Артур хлопает меня по спине, он многозначительно и хитро подмигивает Эллен. «Ты ей тоже нравишься, старик. Я не против того, чтобы поделиться, сказать по правде». Роль отводилась даже Хауи — веселому пьянице, от которого сладко пахнет виски, он рассказывает истории о крупных нефтяных и прочих компаниях…

— Странно как-то, — сказала Николь. — А почему он должен жить в том доме?

— Я не думаю, что должен, — ответил Дэн. — Но у Эрика будет большая личная комната, за домом находится пруд, по которому можно плавать даже в каноэ, есть примерно двадцать акров леса. Да вы еще не видели это место зимой. — Он перевел взгляд на меня. — Кроме того, для проекта требуется командная работа. Определенно, работать легче, если живешь вместе с коллегами.

— Первокурсникам не разрешается жить за территорией университета, — заявила Николь так, словно приняла окончательное и неоспоримое решение.

— Я жил там в прошлом году, — сказал Дэн.

Появилась белка и понеслась к деревьям, ее преследовала другая. Они взлетели по стволу вверх.

— Доктор Кейд может обо всем договориться, — заявил Денни и поднял портфель с земли. — Его имя многое значит здесь.

«Соглашайся, — мысленно велел я себе. — Соглашайся, пока не испугался».

— Дай мне об этом подумать, — сказал я. — Можно позвонить вечером?

— Конечно. Вот возьми.

Он порылся в кармане пиджака и достал визитку. Там значились его имя, фамилия, адрес и номер телефона. Николь склонилась ко мне и посмотрела на маленький белый прямоугольник у меня на ладони.

— Классно, — сказала девушка.

Дэн попрощался, и мы смотрели, как он пересекает университетский двор с портфелем в руке.

— Боже, он такой болван, — объявила Николь.


Мы продолжили прогулку, следуя по тропе, которая вела в лес сразу же за Торрен-холлом. Николь и я оставались на узкой тропке, змеей петляющей вниз в овраг и вдоль его краев. Галька и прутики падали вниз, выскальзывая из-под наших ног. Иногда мы слышали всплеск воды в протекающем внизу ручейке. Девушка сказала мне, что запирать себя в четырех стенах — это сумасшествие. Более того, я стану снобом, если буду общаться только с богатыми детками в особняке, да еще — «с профессором в роли богатого папочки».

— Мы больше никогда тебя не увидим, — показательно надулась она.

Я обещал пригласить ее на чай с печеньем, чтобы мы посидели в красивом саду за крыльцом в задней части здания, обсуждая апатичность буржуазии. Она сказала, что я и без того уже становлюсь высокомерным, потом ущипнула за бок и поспешила прочь по тропе. Николь смеялась и взвизгивала, как ребенок.

Я побежал за ней, пыряя под ветки, отмахиваясь от жестких листьев, которые царапали мне лицо. Тропа резко оборвалась, упершись в небольшой ручей. Она продолжалась на другом берегу, поднимаясь вверх по стенке оврага. Николь стояла на скользком от водорослей камне, в ручье, вода лениво текла мимо ее теннисок. Я прыгнул к ней, но у меня соскользнула нога. Девушка поймала меня удивительно сильной рукой, она мгновенно выбросила ее вперед. Я все равно промочил одну ногу, но, наконец, равновесие удалось восстановить.

— Теперь у тебя возникли проблемы, — сказал я и схватил ее за плечи.

Мы мгновение неотрывно смотрели друг на друга. Я чувствовал ее дыхание и слышал, как ветер гуляет в кронах деревьев.

По лицу девушки проплывали пятна — это солнце пробивалось сквозь ветки, от которых и получались блики. Ее руки нежно гладили мои, пока вода заливала обувь.

— Какие проблемы? — прошептала она, поднося губы к моим.

К ее нижней губе прилипла песчинка, приклеившись к красной помаде. Я словно видел нас сверху, стоящих на гладком от воды камне, мимо нас проплывали листья. Николь привлекала меня только в сексуальном плане, это была обычная эротика.

— Николь, — прошептал я.

Я осмотрел землю с другой стороны ручья в поисках плоского сухого участка, на котором можно было бы ее положить. Вести ее в мою комнату? Нет, нельзя. Это слишком далеко. Я потянулся к груди Николь, под жесткую ткань блузки. Она запустила руку мне в штаны спереди, и я ответил ей тем же.

Внезапно девушка шагнула назад и сморщила нос.

— Боже, какая вонь! — воскликнула она и опустила блузку. — Ты чувствуешь этот запах?

Что-то пахло, как гниющий мусор. Я посмотрел вверх по течению, по ветру, наклонился, чтобы прикрыть глаза от солнечных бликов, отражающихся от поверхности воды. Ручей медленно поднимался вверх и разделялся на маленькие потоки. Тут и там торчали кучки сланцеватой глины и горной породы. Благодаря им появлялись маленькие водопады. Ручеек пересекали опавшие ветки и коричневый плющ. Я пошел по ветру. Николь перебралась на другой берег. Тенниски у нее были заляпаны глиной, но она все равно тщательно выбирала путь среди кустиков ежевики и грязных луж с опавшими листьями.

Я увидел впереди неподвижный хвост. Мех был темным и спутанным. Хвост болтался над ручьем, свисая с камня. Я полез вверх по склону.

Это оказалась большая рыжая кошка, наполовину сгнившая. Живот у нее был вспорот, и внутренности полоскались в воде. Кошка умерла в середине ручья. Внутри живота собралась небольшая лужа. Иногда вода снова заливалась туда, а потом стекала в чистый ручей, который пузырился и переливался через сланцеватую глину.

Николь оказалась рядом со мной.

— Бедняга, — проговорила она. — Как ты думаешь, от чего она умерла?

— Вероятно, от бешенства, — сказал я, нашел палку и ткнул ею в кошку. Плоть подалась, как гнилое яблоко.

— Не прикасайся к ней. Еще заразишься бешенством.

— Так палкой же, — заметил я.

— Тем не менее, — сказала Николь и снова сморщила нос. — Мерзко.

Зеленая муха села на открытый глаз кошки, да так и осталась там, потирая передние лапки. Изо рта несчастного животного торчал язык.

— Memento mori, — сказал я.

Николь выхватила у меня палку и ткнула в кошку. Она проткнула ей бок, тут же заорала и бросила палку в ручей.

— «Помни, что ты должен умереть». В Средние века предметы искусства украшали черепом или еще каким-то символом смерти, чтобы напомнить зрителю о бренности его существования. Вот, например, это место, — я сделал широкий жест рукой, охватывая пейзаж вокруг нас. — Мертвая кошка контрастирует с красивым лесом.

— Что бы там ни было, я думаю, это просто мерзко, — отозвалась Николь.

Она сорвала лист с ветки дерева и подняла его вверх, а потом стала смотреть сквозь него на свет. Я ждал, что девушка скажет что-нибудь обычное для себя — может, о моей матери, а возможно, выдаст цитату из Карлоса Кастанеды (она как раз читала его «Учение»). Я рассказывал Николь о смерти матери. Это была одна из ночных исповедей, к которым, как кажется, располагает жизнь в общежитии. Но не хотелось, чтобы она думала обо мне в контексте моей потерн. Мне не требовалась жалости, как и многим, кому часто сочувствуют. Ирония подобных трагических событий заключается в том, что не хочется, чтобы люди всегда учитывали случившееся с тобой. Ты негодуешь, если у них сохраняется иллюзия, будто живешь, постоянно окруженный грустными воспоминаниями, и никак не можешь от них убежать. Ты ведь и в самом деле существуешь с воспоминаниями, привязан к ним цепями, а некоторые цепи длинные прочих. После каждой новой трагедии у тебя на запястьях появляются новые кандалы, и надо нарастить толстокожесть, чтобы их вынести.

— Ты так на меня смотришь, словно хочешь, чтоб я что-то сказала, — заявила Николь и бросила лист.

Листок приземлился в ручей, и я заметил, что на нем оказался муравей. Он судорожно носился от одного загнутого края к другому. У меня в сознании тут же возникла строка из «Энеиды»: «Вечности высший закон будет нарушен, коль скоро живого / Через Стикс переправит Харон…» Я поднял лист из бегущей воды, стряхнул муравьишку, а сам листок бросил лист назад в ручей. Он поплыл, закружился и оказался в животе у кошки.

— Это может звучать странно, но мне на самом деле хочется есть, — сообщила девушка.

Момент прошел. Мы отправились на поиски еды и питья для удовлетворения потребностей, которые до этого оставались без внимания.


Поев, я вернулся в свою комнату и заснул. Я не спал почти сорок восемь часов, и сон пришел неожиданно. Он словно ворвался в меня, когда я сидел за письменным столом, заканчивая задание по латыни. Я проснулся в темноте и сперва не понял, где нахожусь — в соседней комнате орал телевизор, сверху играла музыка, перед моей дверью смеялась девушка. Пришлось зажечь лампу на письменном столе. На будильнике мерцали зеленые цифры «19.00». Я проспал пять часов.

Пришлось отвести занавеску в сторону и посмотреть на университетский двор. Трое студентов курили, один из них бесцельно ворошил ногой кучу опавших листьев. Двое других яростно жестикулировали, размахивая сигаретами. Тлеющие кончики сигарет напоминали светлячков.

Зазвонил телефон, и я схватил трубку.

— Привет, мачо!

Это была Николь. Она орала в трубку, пытаясь перекричать жужжание фена. Я представил ее сидящей на полу, с феном в однойруке. Она прижимает телефонную трубку ухом к плечу и склоняется над только что накрашенными лаком ногтями на ногах. Пальцы обмотаны кусочками туалетной бумаги.

— Я только что собирался позвонить Дэну, — сообщил я.

— Кому?

У Николь была привычка не помнить никого, с кем она только что познакомилась.

— Тому парню, которого мы видели в университетском дворе, — раздраженно пояснил я. — Я собираюсь принять предложение профессора Кейда. О проживании в его доме… Помнишь?

— О-о, это, — ее голос звучал так, словно она слышала что-то давно известное. — Послушай, я собираюсь на вечеринку. Хочешь пойти? Это в городе. Ее организует Ребекка Малзоун, мы с ней ходим на занятия по дизайну. Ничего безумного, просто классные ребята, выпивка, может, сигаретка с травкой.

— Нет, спасибо, — ответил я.

Фен выключили.

— Ты внезапно стал любителем виски с содовой, раз теперь собираешься жить с более старшими? — Николь вздохнула. — Не заставляй меня просить. Я это сделаю, потому что я абсолютно бесстыдная, черт побери, но я никогда тебя не прощу.

Нельзя было исключать, что это моя последняя возможность посетить настоящую студенческую вечеринку. Такая мысль добавила достаточно романтизма, чтобы показаться привлекательной. Я сказал Николь, что буду у нее через десять минут, после этого позвонил в дом профессора Кейда. Потом оставил сообщение на автоответчике. Правда, говоря о предложении Дэна, я заикался. Затем добавил, что собираюсь на вечеринку в город, и мне можно перезвонить мне завтра. Повесив трубку, я задумался, не сказать ли, что я лучше сам им перезвоню, но удержался.

Вместо этого я отправился в душ.


«В городе» обычно означало на одной из двух улиц. Первая очень подходяще называлась Мейн-стрит, то есть Главная. Вторая совсем не соответствовала названию — Говернор-лейн. Мейн-стрит пролегала сквозь центральную часть Фэрвича, когда-то она была мощеной. Теперь ее по большей части заасфальтировали; асфальт клали на камни, словно ставили коронки на гнилые зубы. На этой улице находился «Погребок» — небольшой грязный бар под пиццерией. Больше ничего интересного там, пожалуй, не имелось. На Говернор-лейн располагалась единственная возможность для расселения студентов за пределами самого Абердина. Там, в основном, стояли старые большие дома, но в них мало чего сохранилось от прошлого величия.

Ребекка жила на Говернор-лейн, на втором этаже большого дома, который поддерживали в хорошем состоянии. Здания такого типа встречаются во французской провинции. Он был покрыт серой штукатуркой, темные окна выходили на улицу.

Вечеринка оказалась точно такой, как обещала Николь. Нас собралось не больше десяти, говорили не особо громко, на заднем фоне играл джаз. Со мной никто не разговаривал. Я сидел в углу на оранжевом стуле. Он напоминал стулья из фильмов пятидесятых годов, в которых показывали «дома будущего». Стены были плохо окрашены. То и дело на поверхности встречались белые полосы, не сочетающиеся ни с чем, и словно прыгали по ней. Холсты с нарисованными на них геометрическими фигурами висели неровно, возможно, этого и хотели добиться. На кофейном столике из хромоникелевой стали и стекла лежали фотоальбомы. Там были фотографии обнаженки. В тяжелой кобальтовой вазе лежали яблоки. Снаружи ваза была покрыта картинками, вырезанными из журналов: отрезанные головы присоединялись к телам животных, девушки в бикини оказывались под лицами старых мужчин, ворона и ребенок обменялись головами, соску-пустышку приклеили к лапе вороны.

Николь находилась в другом конце комнаты. Она стояла в углу с каким-то бритоголовым старшекурсником. Сквозь маленькие очки в черной оправе он довольно часто злобно посматривал в мою сторону. Несомненно, бритый думал, что я смотрю на него, раз он болтает с Николь. Но это было не так. Я выкурил половину косячка, и теперь очень старался, чтобы комната не плыла у меня перед глазами. Если так можно выразиться, я выбрал этого парня точкой опоры, за которую пытался держаться. А еще надо было постараться не обращать внимания на кренящийся пол под собой.

— Ты — друг Николь?

Я медленно повернулся влево и увидел парня постарше, который сидел на полу рядом с кофейным столиком, скрестив ноги по-турецки. Один из фотоальбомов находился у него на коленях. Он был открыт на сцене с изображением тощего мужчины, связанного кожаными ремнями, с кляпом, которым служил резиновый шар, связанного черным электрическим проводом.

— С тобой все в порядке?

Я рассмеялся, попытавшись ответить на его первый вопрос телепатически, уверенный, что мои мысли обрели форму и материальность, превратились в небольшие пятна, которые я проецировал туда, где по моим представлениям находилась лобная доля собеседника. Я видел влажные инверсионные следы своих мыслей, и дрожание кожи у него на лбу в тех местах, куда попадали пятна, проникая внутрь.

— Все нормально, — ответил я и откинулся на спинку стула. — Просто эта трава на самом деле крепкая.

Парень кивнул и закрыл альбом, лежащий на коленях. Похоже, ему было тридцать с небольшим. Оделся он во все черное, свитер с воротником-хомутом болтался на худом теле. Темные волосы, связанные в хвост, блестели, намазанные бриолином. Две чернильно-черных пряди выбились, спадая на лоб. Он был босиком, пальцы на ногах оказались удивительно белыми и длинными, почти как на руках.

— Меня зовут Питер, — представился парень и протянул руку. — Я тренер Ребекки по йоге.

— Ты индуист?

Похоже, мой вопрос поразил его.

— Не совсем… — Он расправил плечи. — Чтобы быть йогом, не обязательно принимать индуизм. Я достиг совершенства благодаря собственным духовным усилиям.

Я совершенно не представлял, о чем он говорит. Питер фыркнул и потер нос.

— Ты когда-нибудь занимался йогой?

Глаза у него были покрасневшими, но сфокусированными. Я почесал зудевший локоть, причем так сильно, что подумал, не расчесал ли его до крови. Но когда я взглянул туда, там оказалась только краснота.

— Нет, — сказал я. — А правда, что йоги способны замедлять биение сердца так, что его не улавливают приборы?

Питер сменил позу и распрямил спину. Делал он это медленно, выверенно, в движениях чувствовалась демонстративность.

— Йога учит человека контролировать собственный организм, телесные ощущения. Это напоминает водопроводный кран. — Он сделал движение, изображая, как открывают воду. — Можно выбрать, игнорировать боль или испытать удовольствие. Как в случае с напором воды, можно настраивать и изменять интенсивность определенного ощущения.

— Питер, ты поразителен, черт побери.

Рядом с ним появилась Ребекка Малзоун. Она стояла над Питером, положив руку ему на голову. Это была маленькая, очень худая девушка с длинными вьющимися рыжими волосами и синими глазами. Под ажурным свитером просматривался черный бюстгальтер.

— Я у него обучаюсь уже почти полгода. Питер говорит, что я отлично держу равновесие.

Ребекка затянулась сигаретой с травкой, стряхнула пепел на кофейный столик, затем сделала еще одну затяжку.

— Смотрите, — сказала она.

Девушка отдала сигарету Питеру и встала на одну ногу, вытянув другую назад. Вначале тело и нога составляли одну линию. Потом Ребекка наклонилась вперед, схватилась за стоящую на полу ногу и прижала голову к колену. Верх ажурного свитера просвечивал, мне стали видны мелкие детали ее лифчика. Ткань слегка потерлась по краям.

— Очень хорошо, — проговорил Питер, положив сигарету на кофейный столик. Он сжимал ее кончиками пальцев так, словно это было нечто грязное. — Хочешь попробовать?

Я поднял руку и смотрел на Питера сквозь пальцы.

— Не сейчас… Я упаду, — ответил я.

В районе макушки было ощущение, будто кто-то лил туда ледяную воду, она попадала на каждый фолликул и пробиралась к центру мозга. Я коснулся головы, чтобы удостовериться, не тает ли она. Джаз превратился в долгое, судорожное соло трубы. Звук гудел у меня в ушах, словно муха билась в барабанные перепонки.

Я оглядел комнату в поисках Николь, но не смог ее найти. Парень, с которым она разговаривала раньше, теперь лежал на обтянутом серой кожей диване, растянувшись на подушках вместе с другой девушкой. Оба выглядели обкурившимися. Мой мозг оказался в плаценте, окруженный серой, илистой водой. Он перемещался в мешке, прижимаясь к стенкам, словно мягкое белое мясо, плавающее в грязном супе.

— Думаю, меня сейчас вырвет, — объявил я.

Питер встал и положил руку мне на плечо.

— Выглядишь ты не очень хорошо, — сказал он. Серые глаза прищурились. — В йоге есть одна вещь, которую мы называем «дхарана». Это означает «укрепление сознания». Предварительно проводится сдерживание ощущений и регулировка дыхания. Я сам использовал это в подобных ситуациях, когда казалось, что сознание выходит у меня из-под контроля.

«Дхарана. Идеальное имя для ребенка», — подумал я.

— Пойдем со мной, — позвал Питер, сжимая мое плечо.

Ребекка исчезла, а соло на трубе продолжалось. Я ударился голенью о кофейный столик, но ничего не почувствовал. Дхарана уже работала, это слово звучало как заклинание, отгоняя боль прочь. Потом увидел себя, следующего за Питером к двери с облупившейся белой краской. Гостиная закрывалась у меня за спиной, стены расширялись, словно оболочка, наполняемая водой. Трещины в стене стали кровеносными сосудами, они пульсировали и натягивались. Хотелось сказать йогу, чтобы поторопился, что мы должны выйти за дверь, пока стены не взорвались, но мы уже сбежали. Я вдохнул благословенную тишину тускло освещенной комнаты, в которой мы теперь находились. У меня за спиной натянутая кожа стены треснула с громким хлопком, звук трубы превратился в поток, выплескивающийся с тысячей пузырьков. Они со звоном ударялись друг о друга, словно пустые металлические шарики.

Я потер лицо руками и сделал глубокий вдох. Питер сидел на кровати, сложив руки на коленях. Лицо его ничего не выражало. Мы находились в маленькой комнатке, в которой стояли только кровать и комод. С потолка лился тусклый свет. Судя по запаху, комнатой не пользовались, она служила гостевой спальней. На комоде располагалась ваза с мумифицированными цветами, над кроватью криво висела гравюра с изображением какой-то оживленной городской улицы — все было схвачено в движении, и расплывалось.

Я слышал голоса, доносившиеся из-за двери. Питер похлопал по кровати рядом с собой.

— Иди сюда, — мягко сказал он. — Подыши вместе со мной.

Я шагнул назад и прижался спиной к двери.

— Я должен идти, — ответил я.

Электрическая лампочка мигнула, и я развел руки в стороны, чтобы удержать равновесие. Питер встал и направился ко мне, вытянув руку. Длинные пальцы покачивались, словно антенны. Мгновение я не мог сосредоточиться и вспомнить, в какую сторону смотрел и где стоял, поэтому решил, что лучше присесть.

— Дхарана, — согласился я. Ребекка что-то говорила про йогу и равновесие. Она стояла на одной ноге…

«На одной ноге, — подумал я. — Поразительно».

Надо мной горел свет, словно далекая звезда, взорвавшаяся много лет назад. Ее энергия все еще эхом разносилась во вселенной, но сама она превратилась в мельчайшие частички космического мусора, облачка газа и первичную клейкую массу, меняющую форму и продолжающуюся кружиться на одном месте. Если кружащееся облако газа все еще можно увидеть на расстоянии ста миллионов миль через много лет после взрыва звезды, то сколько голосов мертвых людей отлетают от нашей ионосферы, словно радиоволны? Сила передачи снизилась, но все равно удается их принять. Вероятно, это объясняет, почему существуют экстрасенсы, а их связь с умершими всегда такая обыденная и тривиальная. Редко когда говорится о том, какова жизнь после смерти, существует ли божественное возмездие. Вместо этого медиумы комментируют чьи-то новые ботинки или погоду во Флориде. Может, экстрасенсы — это просто радиовышки, думал я, настроенные на более низкую частоту. Они принимают старые мысли и прошлые разговоры за текущую связь с потусторонним миром. Существует ли голос моей матери среди сигналов, сразу же за каналом, по которому Джон Фитцджеральд Кеннеди выступает с речью перед жителями Западной Германии?..

— Твои ботинки. Хочешь, я их сниму?

Питер улыбался мне. Мне пришлось моргнуть и посмотреть вниз. На мгновение пришла мысль, что я провалился сквозь пол и попал в капкан между половицами. Сперва я сидел, прислонившись к двери, а теперь лежал на кровати. Штаны оказались расстегнуты — и пуговица, и молния. Их спустили на бедра, штанины застряли на выпирающей тазобедренной кости.

— Почему всегда о ботинках? — спросил я и захихикал. — Расскажи мне про загробную жизнь. Там есть деревья?

Я хотел натянуть штаны, но не мог прекратить хихикать. Мой внутренний голос был приглушен. Судя по его тону, он хотел сказать мне что-то важное, но нельзя было сосредоточиться. Я знал, что Питер пытается меня раздеть, но мне было гораздо легче просто лежать.

В дверь постучали. Питер подпрыгнул, резко повернул голову к двери, затем назад ко мне, и прижал длинный палец к тонким губам.

Случившееся после этого станет одним из определяющих моментов моей жизни. Это единственный случай, когда супергерой свалился с неба и бросился в бой, словно безжалостная неумолимая сила, отбрасывая злобные ничтожества в стороны лишь одним взмахом руки. Я пребывал в почти коматозном состоянии от сильнодействующей смеси марихуаны и фенциклидина (как выяснилось в дальнейшем). Препарат тоже повлиял на мое воображение. Цвета казались более яркими, звуки усилились, и все происходящее напоминало комикс, который разыгрывался рядом с испуганным лицом Питера, показанным крупным планом. Потом камера словно переключилась на мою грудь и спустилась на брюки, которые оказались спущены с талии на бедра. Затем произошло быстрое переключение на нашего супергероя, Артура Фитча, который резко распахнул дверь. Его высокая фигура заполнила дверной проем, плечи касались косяка. На лице было написано отвращение, рот напоминал глубокий разрез, глаза — диагональные черты, проведенные ручкой, квадратную челюсть кто-то словно обвел мелками. Он выглядел несколько туманно, но сурово.

Питер стоял у кровати, скрестив руки и высоко вздернув подбородок. Все в нем, от пятки до позвоночника, было идеально выровнено.

— У вас нет права сюда врываться таким образом, — сказал он.

Артур зашел в комнату и наклонился надо мной.

— Эрик, — произнес он медленно и четко. — С тобой все в порядке?

Я посмотрел на Питера, затем на свет наверху.

— Нет, — ответил я. А затем я добавил:

— Мне нравится Эллен. — При этом сознание кричало мне, чтобы я больше ничего не говорил.

Арт кивнул и похлопал меня по плечу.

— Натяни штаны, — велел он.

Артур повернул к Питеру. Последовало какое-то движение, которое я не уловил, и Питера отбросило на комод. Ваза с засохшими цветами завалилась на бок, покатилась, а потом упала на ковер. Арт нависал над Питером, потом схватил его за горло. Мне удалось застегнуть молнию на брюках, но не пуговицу. Я сел.

— Что мне с ним сделать? Что ты хочешь? — Арт обращался ко мне, но смотрел в глаза Питеру. Зубы моего приятеля была оскалены, челюсти сжаты, галстук переброшен через плечо, рубашка расстегнута. Йог извивался на полу, глаза выражали ужас, рот открывался и закрывался, из него то и дело вылетали сдавленные крики.

Пришлось встать и застегнуть штаны.

— Пошли, — сказал я. Потом посмотрел на Питера — практически без эмоций. Он казался фигурой в рамке, которую крепко держала рука, торчащая из края панели.

Арт отбросил йога в сторону, тот отлетел к кровати, стукнулся об угол и свалился на пол. Там он рухнул на спину и вскрикнул. А потом прозвучал вопль. В дверном проеме появилась Ребекка Малзоун. Опущенные руки были сжаты в кулаки.

— Что ты с ним сделал? — она одновременно кричала и плакала.

Девушка пробежала по комнате, оттолкнув Арта, упала на колени и стала утешать Питера.

Дверной проем заполнился зрителями. Появились бритоголовый парень в очках в черной оправе, превосходно сложенная, высокая брюнетка в красных кожаных сапогах до колена. Кто-то помянул полицию. Питер сидел на полу, прислонившись спиной к стене, одной рукой гладил шею и выкрикивал ругательства. Ребекка пыталась его успокоить. Арт схватил меня за руку и потащил прочь, проталкиваясь сквозь толпу в гостиную. Я увидел Николь, которая в бессознательном состоянии сидела на оранжевом стуле.

— Им нужна дхарана, — сказал я, вышагивая нетвердой походкой.

Мы оказались на лестнице. Артур спустился на одну ступеньку, поддерживая меня одной рукой. Стены кружились и плыли, сознание уходило, уменьшившись до единственной электрической лампочки высоко наверху, которая мигала, словно умирающая звезда.

После этого я потерял сознание. Что-то манило меня в небытие холодной мягкой рукой.

Глава 4

Я проснулся в движущейся машине. Голова оказалась прижатой к дверце изнутри, правой щеке было больно — под ней как раз проходила трещина в виниловой обшивке. Арт постукивал пальцами по рулю. Нижняя часть его лица освещалась тусклым желтым светом от приборной доски. Я тер глаза, пока не выступили слезы, причем тер не пальцами, а нижними частями ладоней, примыкающими к запястьям. Из темноты ко мне приплывали образы. Я видел мужчину в черном свитере с воротником-хомутом. Мужчина целовал мой голый живот, проводил длинными, влажными пальцами у меня по груди. Потом он взял ими мой сосок, сжал и стал перекатывать его между большим и указательным пальцами. Мои руки отталкивали его голову прочь, запутались в длинных черных волосах. Все его движения превращали мои жесты, выражавшие протест, в интимные.

Я сел прямо и почесал шею в том месте, где ремень безопасности терся о кожу. На подбородке оказалась слюна. Желтые разделительные линии на дороге петляли перед нами в свете фар, напоминая змей.

— Фенциклидин, — произнес Арт. — В сигареты на этой вечеринке добавляли фенциклидин. Что ты там делал?

— Моя подруга Николь знакома с девушкой, которая там живет, — пояснил я.

— Хорошая подруга. Она должна знать поставщика.

Бледное лицо Питера снова возникло у меня в сознании. Я положил руку на живот. Он касался меня там. Я сунул руку под рубашку, дотронулся до груди, где побывали его пальцы. А еще они побывали там…

Я запустил руки в штаны спереди, а затем поднес пальцы к носу, ощутив запах другого человека, совершенно незнакомый, но в таком интимном месте… Это чем-то напоминало чужой одеколон у тебя на подушке. Значит, и там — тоже…

— Как себя чувствуешь?

Я скрестил руки на груди.

— Ужасно, — ответил я.

— А вся история с Питером…

Судя по тону, Артур ждал, чтобы я сообщил ему остальное, но я покачал головой:

— Ничего не произошло.

— Он — просто одинокий старый гомик. — Арт снял одну руку с руля, захрустел костяшками пальцев, потом ударил ими себя по бедру. — Не принимай близко к сердцу. Дело не в тебе лично. Я видел его и на других вечеринках… Парень, занимающийся йогой и чем-то там еще. М-да… — Он кивнул. — Питеру бы следовало знать: с кем-то твоего возраста — это изнасилование, преследуемое по закону.

Я подумал о том, как лицо Арта маячило надо мной, когда я беспомощный, лежал на кровати.

«С тобой все в порядке?»

«Нет… Мне нравится Эллен».

— Я мог бы его убить, — сказал Арт. Затрещали костяшки пальцев на другой руке. — А кто была та девушка? Которая закричала и бросилась к нему?

— Ребекка, — ответил я. — Подруга Николь.

— Симпатичная девица, — заметил Артур. — Но почему она кричала? Ей следовало бы аплодировать.

«Мне нравился Эллен».

Он не забудет то, что я сказал, я в этом не сомневался. Не хотелось больше об этом думать, так что пришлось уставиться в окно. Мимо проносился темный пейзаж, сливаясь в единую массу, то и дело откуда-то выпрыгивали тени, они поднимались, опадали.

— Питер… Кто бы мог предположить? — Арт в неверии покачал головой. — Я не думал, что он придет в такое отчаяние, что позариться на парня твоего возраста. Я считал, что он встречается только с мужчинами своего возраста.

Я молчал. Меня тошнило от одного имени «Питер».

Артур слегка улыбнулся:

— Некоторое время назад я посетил несколько занятий в его школе. Она тогда только открылась. Питер постоянно говорил о своей девушке. — Арт рассмеялся. — Он был неплохим преподавателем, в любом случае, других специалистов по йоге я не знал, а думал, что мне это нужно.

— Не хочу о нем говорить, — заявил я. Снова начала кружиться голова. — Просто говори о чем-то другом. О чем угодно, мне не важно.

Артур кивнул и стал постукивать пальцами по рулю. Несколько минут мы ехали молча, затем мой провожатый заговорил снова.

— Ты когда-нибудь слышал про Георгия Гурджиева?

Я закрыл глаза. Арт продолжил.

— Это русский маг девятнадцатого века. Он считал, что есть три ложных пути просвещения: физический, эмоциональный и интеллектуальный. Мы можем назвать это путем факира, путем монаха и путем йога. Но все они разочаровывает, потому что полагаются на принципы, проповедуемые учителями и старшими. Сторонники того или иного пути могут наслаждаться большей свободой, чем большинство из нас, но все равно подвержены недостаткам, несовершенствам, изъянам и слабым местам своих наставников. Гурджиев предложил решение этого вопроса, назвав его «четвертым путем» — путем совершенного человека. Подобный человек ставит задачу все проверить и испытать на себе. Гурджиев считал, что большинство людей живет внутри случайной реальности — то есть, с ними что-то происходит, обстоятельства бьют их, как сильный ветер. Они основывают свои решения на судьбе. Совершенный человек Гурджиева — противоположность этому. Он ничто не принимает на веру, устанавливает свои собственные правила и навязывает свою волю миру. Люди реагируют на него, а не наоборот.

Машина замедлила ход.

— Гурджиев считал, что лучший способ стать таким совершенным человеком — это бесконечная работа. Он предлагал поставить перед собой невозможную задачу, погрузиться в ее выполнение, подвергать себя невероятным трудностям, пока не возвысится и не укрепится твоя душа. И только тогда ты сможешь противостоять ветрам обстоятельств.

Арт остановил машину и выключил двигатель. Я открыл глаза. Мы находились у дома доктора Кейда, припарковались рядом с черным «ягуаром». Резные тыквы на крыльце заменили большим керамическим кувшином, перед дверью в гараж лежала внушительная груда дров, наполовину прикрытая сверху.

Мой приятель протянул руку на заднее сиденье и достал оттуда пиджак.

— Кстати, я получил твое послание, и Дэн рассказал, что говорил с тобой. Мы рады, что ты войдешь в команду. Особенно рад доктор Кейд. Он с нетерпением ждет твоей работы.

Я чувствовал себя дураком. Дураком меня сделали наркотики. Понятно, что надо что-то говорить, но привести мысли в порядок оказалось не самым скорым делом. Еще одна волна ударилась о залитый пейзаж моего сознания, растворив твердые линии всего вокруг меня в молекулы, напоминающие дымчатые пузыри. Края приборной доски расплавились, мне на ноги стало капать что-то черное, пропитывая ткань брюк, словно разлитые чернила. Я протянул руку вперед и коснулся приборной доски. Пальцы ощутили холодное виниловое покрытие, оно было успокаивающе твердым, хотя у меня на руке осталось липкое и вязкое пятно.

— С тобой все в порядке? — Артур опустил руку мне на плечо, на лице было написано беспокойство.

— Я украл твои книги, — объявил я.

— Мои книги?

— Мне их отдал Корнелий Грейвс. Еще в прошлом месяце. Он велел мне отдать их тебе, но я не отдал. Они лежат у меня на письменном столе.

Арт на мгновение нахмурился.

— Книги… — медленно повторил он, и я увидел у него по лицу, как он внезапно все понял. — Осло и Гилберт? «Каталог»?

Я кивнул.

— Они лежат в моей комнате в общежитии.

— Я уже месяц спрашиваю Корнелия про них, — раздраженно воскликнул Артур. — Он отвечает: забыл, что с ними сделал.

— Прости меня, — сказал я.

Арт вставил ключ зажигания и повернул.

— Это не твоя вина, — сказал он. — Если бы доктор Кейд не принимал решения так долго, черт побери, я не потерял бы целый месяц. Ты сказал, что у тебя три книги, правильно?

Я кивнул.

— А такое долгое время на принятия решения для доктора Кейда необычно? — спросил я.

— Совсем нет. Мы же нацеливаемся на Пендлетонскую премию, поэтому он должен был удостовериться, что ты подходишь. Он разговаривал с каждым из нас, а потом еще и поинтересовался у доктора Тиндли твоими способностями к языкам. Ну, и так далее, — судя по тону, Арту до смерти надоела эта тема. — Мне эти книги нужны сегодня, — заявил он. — Поедешь со мной?

— Ты сейчас собираешься туда?

Артур кивнул и стал нетерпеливо постукивать пальцами по рулю.

— Я не могу поехать, — сказал я, собираясь с мыслями. — Я все еще под дурью. Если Луиза увидит меня в таком состоянии, то вполне может позвать дежурного врача.

Я слышал про Джоша Бриггса, который неделю назад пришел на занятия в подобном виде, и представитель службы безопасности отвел его в медицинский центр университета.

Арт скептически посмотрел на меня.

— Кто такая Луиза?

— Староста общежития, — пояснил я.

Он покачал головой.

— Ты ведешь себя, как параноик. Староста не будет делать гадостей.

— Она — гарпия, — сообщил я.

— Да по тебе и не скажешь, что ты под дурью, — заметил Арт. — Если хочешь, можешь отдать мне свой ключ и подождать в машине.

На самом деле, мне не хотелось возвращаться на территорию университета.

— Наверное, лучше подождать здесь, — сказал я.

— Круглый ключ — от входной двери, — пояснил Артур. — Нужно повернуть несколько раз. Подожди меня в гостиной. Если Нил начнет лаять, просто почеши ему шею, и он заткнется.

Мы обменялись ключами, и Арт тронулся с места, как только я захлопнул дверцу машины. Мгновение я стоял в темноте, глядя на дом мистера Кейда, потом медленно направился к крыльцу.


Лучшее средство для человека, страдающего от неприятных последствий употребления галлюциногенного наркотика — это отвлечься. Я думаю, именно поэтому Арт, вернувшись домой с тремя книгами под мышкой, решил провести для меня экскурсию. Он начал с кухни, которая была меньше, чем я ожидал. Дверь оттуда вела в задний двор, слева имелся закуток для завтрака, у задней стены — лестница, которая вела наверх. Над мойкой располагались два окна, выходившие на пруд и к эллингу. Пруд больше напоминал маленькое озеро, растянувшееся примерно на двести ярдов, он уходил вправо. Там, по словам Арта, протекала речка Бирчкилл, которая, в свою очередь, впадала в Куиннипьяк. Вдоль берегов росли тимофеевка и высокие камыши. Там же, затерявшись среди нависающих ветвей ивы, стоял эллинг. Он, как рассказал мне Артур, был построен Хауи летом, года два назад. Эллинг больше напоминал сарай: доски были установлены вертикально и прикрыты остроконечной крышей, обшитой гонтом. С угла крыши свисала одна лампочка, и я увидел яркий спасательный жилет, висящий в одном из маленьких окон, и прислоненное к нему весло. К стволу ивы привязали лодку, она мягко покачивалась в слабом течении. По черной поверхности пруда от легкого ветра шла рябь.

Из гостиной мы отправились в кабинет, а затем — на крыльцо в задней части дома. Туда имелся выход прямо из кабинета. С крыльца мы спустились в красивый сад с фонтаном и двумя каменными скамьями, украшенными орнаментом. Арт показал мне подвал, в котором была кладовка с банками и консервами, стоявшими от пола до потолка. Там нашелся и большой пакет кошачьего корма. Артур говорил, что он там хранится уже много лет. В углу стояла половина старого органа, прикрытая одеялом, рядом с велосипедом в нерабочем состоянии — по виду, из 1950-х. Переднее колесо отсутствовало, а с руля свисали смятые гоночные вымпелы.

Во время экскурсии Арт рассказал мне про книжный проект доктора Кейда — о том, как все начиналось. Изначально планировалось сделать только один том, который станет учебником. Потом идея менялась — вплоть до нынешнего варианта, всесторонней, исчерпывающей и тщательно подготовленной книжной серии об эпохе средневековья.

Артур говорил с огромным энтузиазмом, словно это был его собственный проект. Узнал я и о долгих часах, которые провел над древними рукописями и текстами. Мой приятель искал, обнаруживал новую информацию, доказывал несостоятельность тех или иных идей. С его точки зрения, доктор Кейд являлся одним из немногих существующих ученых-первопроходцев, «человеком с несравненным интеллектом и лингвистическими способностями, необыкновенно одаренный, на одном уровне с Шампольоном и Гротефендом».

Я не представлял, кто эти двое, но спрашивать не стал.

Арт сказал, что доктора Кейда звали к себе лучшие университеты мира. Но, тем не менее, он остается в Абердине, считая его своим родным, относится к нему, как отец к ребенку, и без устали работает, чтобы добиться признания для этого учебного заведения.

Приятель отвел меня в предназначенную мне комнату на втором этаже. Это была последняя дверь перед лестницей, ведущей вниз, в кухню. Туалет находился прямо напротив.

— Из твоей комнаты открывается лучший вид, — сказал Артур, заводя меня внутрь. — Лучше всего утром, когда светит солнце, особенно, в это время года. Солнечные лучи проникают прямо сквозь вершины деревьев.

Стены покрывали деревянные панели с темными пятнами. Там также имелся простой письменный стол, стул и комодик на низких ножках у стены. На кровати бросалось в глаза изголовье из клена с резными желудями и снопами пшеницы. Полоток был ниже над кроватью, опускаясь под углом. Так кровать становилась более уютной, словно бы закрытой еще одним одеялом.

— Можешь ложиться здесь, если хочешь, — предложил Арт. — Или я отвезу тебя домой. Но решай быстро, — он посмотрел на часы. — Уже поздно, а я устал.

Я рухнул на кровать.

— Сегодня останусь здесь, а завтра заберу свои вещи.

— Нельзя ли потише? — прозвучал чей-то голос.

В дверном проеме стоял Хауи — без рубашки, в красных «боксерах», одна штанина которых завернулась. Он почесывал бедро. Рыжие волосы спутались и прилипли ко лбу.

— Иди спать, Хауи, — проговорил Артур. Его сотоварищ уставился на меня.

— Переезжаешь?

Я посмотрел на Арта, а потом ответил:

— Да.

— Отлично. Ванную придется делить еще с кем-то. — Он посмотрел на Арта. — Кстати, тебе звонила Эллен. Два раза.

— Спасибо, — ответил Артур. Судя по тону, он не хотел об этом слышать.

— Похоже, она обижена. Я сказал ей, что не знаю, где ты. — Хауи засунул палец в ухо. — Не думаю, что она мне поверила…

— Понял. Возвращайся в кровать.

Хауи зашел и опустился на кровать рядом со мной. От него пахло спиртным. Вблизи он оказался более тучным, чем я помнил. Тело было таким массивным и плотным, что выглядело опасным, словно грузовик с плохими тормозами. Выпивка и бездеятельность уже оставили свои следы — над верхом трусов свисала жировая прослойка, хотя мышцы еще оставались. Плечи и грудь выглядели мощными и хорошо развитыми. Я догадался, что в средней школе он играл в американский футбол, причем относился к типам, которые всю ночь пьют с друзьями, а на следующий день смотрят на мяч сквозь красную пелену похмелья. Вероятно, его отец ходил на каждую игру, кричал громче всех зрителей и гордился сыном, о чем тайно мечтает любой отец. Такой парень гуляет с девушками, увлекается спортом, не страдает от типичных подростковых страхов, беспокойств и тоски, но и не стремится ни к чему сверхъестественному. А значит — гарантированно придет в семейное дело. Я всегда восхищался подобными отношениями отцов и детей. О них много говорится в историях о войнах и завоеваниях — цели становятся наследственными, передаются из поколения в поколение, определены четко и ясно. Ты — тот, кто ты есть, и единственное, что может нарушить подобное положение дел, — это нежелание сына оставаться верным тому, что принадлежит ему по праву рождения. Иными словами, если вместо этого он сделает нечто неприемлемое — например, станет художником или объявит, что он голубой. Если и существуют доказательства предопределенности, то их можно найти в биографиях сыновей владельцев судоходных компаний на Среднем Западе.

Хауи прикрыл глаза рукой и зевнул.

— В твоей жизни есть девушки? — спросил он.

«Если Арт и не вспоминал раньше мои слона про Эллен, то теперь он их точно вспомнит», — подумал я.

— Да… девушка у меня в общежитии.

— Это серьезно? — настаивал художник.

Арт продолжал стоять со скрещенными на груди руками. Его лицо ничего не выражало и не выдавало никаких чувств.

Я ответил:

— На самом деле, нет. — Голова у меня прояснялась, наркотический туман отступал. — Мы просто дурачимся.

Хауи подтянул трусы, расправил завернувшуюся штанину, другой рукой продолжая закрывать глаза.

— Вот это мне нравится, — объявил он. — Я люблю свободу и свободные отношения. Не хочу думать о том, что нужно перезвонить или купить открытки на день святого Валентина и к еще каким-нибудь дурацким праздникам… Это просто способы держать нас в узде. Помни: то, что тебе принадлежит, в конце концов, начинает владеть тобой. — Он кивнул сам себе, затем медленно повторил последнюю фразу:

— То, что тебе принадлежит, в конце концов, начинает владеть тобой. Все правильно, — объявил он, явно довольный собой.

Казалось, Хауи совершенно не замечает неловкую тишину, которая за этим последовала. Он так и лежал на спине, закинув одну руку за голову, другой закрыв лицо. Артур легонько пожал плечами, глядя на меня. Он словно говорил: «Теперь он — твоя проблема». Пришлось пихнуть художника локтем.

— Иди на свою кровать, мне надо выспаться, — сказал я.

Хауи встал и зевнул.

— Добро пожаловать домой, — сказал он и вышел, пройдя мимо Арта.

В комнате остался воинственный запах алкоголя, поднимавшийся от матраса.

Артур уставился в пол, плотно сжав губы, которые вытянулись в одну жесткую линию. Выражение лица было суровым. Щелкнула батарея, оконная рама задрожала под порывом ветра. Я закрыл глаза и быстро погрузился в темноту.

Глава 5

Официальный переезд в дом доктора Кейда произошел на следующей неделе. Я уложил все свои вещи в две сумки и загрузил их в микроавтобус Арта. Было решено оставить мой почтовый адрес прежним, поскольку отдел размещения о моем отъезде информировать не следовало. Ведь в любом случае я не платил за проживание. Пускай письма приходят в Падерборн-холл.

Николь заявила о разбитом сердце, хлопала ресницами и прижимала руки к груди в притворной печали. Я объяснил ей, что это возможность, которую просто нельзя упустить. Я стану получать больше денег, чем когда-либо зарабатывал в жизни. Заодно ей было сказано, что утреннее солнце в комнате просто поражает.

— Лучи пробиваются прямо сквозь верхушки деревьев, — сказал я девушке.

Доктор Кейд уехал из города на две недели на какую-то конференцию в Чикаго. Я чувствовал, что если бы он остался дома, то моя инициация прошла бы куда легче. Прибытие никак не праздновалось, а я ожидал хоть чего-то, чувствовал себя самозванцем, вторгнувшимся без приглашения, посягнувшим на нечто чужое, нарушившим установившийся порядок. У тех, кто проживал в доме, уже установился определенный распорядок. Они вместе ели, вместе работали, вместе ездили на занятия и с занятий, беседовали о людях и местах, которые я не знал. Мне ничего не рассказывали о проекте. Когда я спросил Арта о порученных мне заданиях, он ответил, что это будет решать доктор Кейд. Больше Артур ничего не добавил.

Из-за своей изоляции я проводил много времени на территории университета. После занятий приходилось подолгу оставаться в библиотеке, дополнительно работать в кабинете доктора Ланга, несколько дней в неделю сидеть за чашкой чая в «Горошине» и читать. Я чувствовал себя застрявшим между двумя мирами. Покинутый мир казался навсегда потерянным — мои друзья по Падерборн-холлу теперь только вежливо улыбались мне на бегу и следовали дальше. В новой реальности были попытки найти свое место, но, похоже, она не желала меня принимать.

Хуже всего было ночью. Моя личность будто затмевалась домом. Она представлялась незначительной в сравнении с ним. После ужина я обычно болтался в гостиной и ждал, чтобы кто-то начал разговор, но никогда ничего не получалось, и, в конце концов, я начинал гладить Нила, пока тот не заснет. Затем следовал уход в комнату. Дождавшись, когда все заснут, я выходил и слонялся по дому, словно призрак, обитающий в коридорах.

За эти две недели я участвовал только в одном долгом разговоре, причем странном. Мне удалось заснуть до полуночи. Меня разбудил кто-то, оказавшийся у меня на кровати. Вначале подумалось, что я нахожусь в своей комнате в общежитии, и ко мне без объявления проскользнула Николь. Но когда я открыл в темноте глаза, то увидел Арта, сидящего на краю постели. Я видел контуры его фигуры в лунном свете. Одет он был в спортивную куртку и шорты.

Арт какое-то время оставался неподвижным — даже после того, как я сел. Затем зазвучал его голос, хриплый и напряженный.

— Не спишь?

— Нет, — ответил я и потер глаза. Будильник показывал три часа ночи. — Что происходит?

— Я думаю, что болен, — объявил Артур.

После этого он протянул руку к письменному столу и включил лампу. Лицо у него вытянулось, глаза ввалились. На щеках и подбородке выступила короткая щетина.

У меня резало глаза от света, я прищурился и жестом попросил его выключить лампу.

— Мы можем говорить в темноте, — сказал я. — Свет…

— Мне нужно, чтобы ты кое на что взглянул, — объявил он и до того, как я успел ответить, повернулся ко мне спиной и снял куртку.

Я мгновенно подумал о Питере и даже боялся, что меня вырвет. Спина у Арта оказалась совершено белой, с небольшим количеством веснушек.

— Рядом с левой лопаткой… Видишь там пятно?

В тени лопатки оказалась маленькая коричневая точка.

— Ты это видишь? — голос звучал нетерпеливо.

Я сглотнул, чтобы меня не вырвало.

— Да, — ответил я.

— Как оно выглядит? — спросил Арт, протянул руку назад и почесал это место указательным пальцем. — Оно зудит. Я всю ночь мучаюсь от зуда.

— Не вижу ничего странного. Просто пятнышко. Веснушка.

— Ты уверен? — вздохнул он.

— Да.

— Пятно у меня под левой лопаткой?

— Да.

— Какого оно цвета?

Что я мог поделать? Не выставлять же его отсюда…

— Красновато-коричневое, как мускатный орех…

— Я не сплю всю ночь, черт побери, — воскликнул Арт, выключил лампу, встал и снова надел куртку. — Но иногда это необходимо. Рак стоит на четвертом месте среди причин смерти в нашей возрастной группе. Ты знаешь, что на первом и на втором?

Я пожал плечами. Меня это особо не интересовало, тем более, что я считал кошмары единственным последствием ночной встречи.

— Несчастные случаи и самоубийства, — сообщил Артур.

— Все должны от чего-то умереть, — ответил я, пытаясь как-то закончить разговор. — Моя мама умерла от рака яичника.

— Да, я помню, ты об этом рассказывал. — Он покачал головой. Казалось, он искренне сочувствует. — У моего дела была опухоль мозга, от этого он сошел с ума. У нас дома шепотом говорили, что под конец дед стал есть собственное дерьмо и вел беседы с королем Ричардом о том, чтобы поднять цены на бензин. Бабушка умерла от рака желудка, как и две ее сестры.

— Люди умирают, — сказал я. В этой фразе выражалась вся моя боль, и это было моей философией, помогающей справляться с жизнью. «Люди умирают». Этакая наклейка на бампер для машины общества нигилистов.

Арт направился к двери и остановился на пороге.

— Но это не должно быть обязательным, — проговорил он.

Его фигура туманным силуэтом маячила в дверном проеме.

Минуту спустя (за это время ни один из нас не издал ни звука) он мягко прикрыл дверь, оставив меня одного справляться со своими кошмарами.


На протяжении многих холодных вечеров я в одиночестве гулял вдоль пруда, принадлежавшего доктору Кейду. Компанию мне составлял только Нил, который обнюхивал землю и лакал черную воду с берега. Профессор владел большой территорией, а под прикрытием ночи она казалась еще огромнее. Густой лес представлялся непроходимым, слово стена колючих растений. Пруд составлял его сердце, он оставался темным даже при дневном свете. Это было черное покрывало, которое иногда слегка сминалось на ветру. Порой по нему проплывали листья и прутики, но, как правило, поверхность не менялась.

«Пруд был здесь изначально, — записал я в своем дневнике. — Это словно последняя капля давнего моря. Там внизу могут найтись первобытные рыбы или окаменелые останки корпуса какого-то корабля… Я думаю, что озерцо уходит на много миль вниз…»

Я опасно привык к одиночеству, обнаружив, что ныряю за дверь, едва только слышу приближающиеся шаги кого-то из проживавших вместе со мной в доме. Я стал бояться звука автомобильного двигателя, который означал, что кто-то возвращается домой. Несмотря на все это, решение переехать сюда все еще не казалось мне ошибкой. Так что остракизм по отношению ко мне приходилось рассматривать, как некую добровольную аскезу, необходимую для становления ученого. По крайней мере, в этой области я процветал: на занятиях получал только высшие баллы, а после меня обуревало неутолимое любопытство. Во время прогулок по лесу, окружающему дом, появилась навязчивая идея все классифицировать. Просто нельзя было спокойно пройти мимо болиголова и рябины, возвышающихся голубых елей и ветвистых кленов, а заодно — и огромной ивы, которая склонялась над прудом. Ее длинные и тонкие ветви качались на ветру. Я выучил все их названия на латыни. Tsuga canadensis имела желто-коричневую толстую кору, с глубокими бороздами, словно покрытую ржавчиной по краям. Sorbus aucuparia — это беженец из Скандинавии с перистыми листьями и оранжево-красными ягодами. Picea pungcns, с серебристыми иголками, очертаниями напоминает монаха, закутанного в многочисленные одежды и поднимающего руки к небу. Acer saccharum сбрасывает смена, словно вертолет с вращающимися лопастями. Salix babylonica — это седой старик с длинной зеленой бородой, которая лениво оставляет след в пруду.

Я пытался запомнить все названия на полках Моресовской библиотеки, ряд за рядом, авторов и каталожные номера. Чтобы порисоваться, я называл каждую книгу, которой касался Корнелий Грейвс, проходя по рядам. Он показывал наних палкой и фыркал каждый раз, когда я давал правильный ответ. Знание всего, что меня окружало, создавало какое-то подобие управления жизнью. Я нацелился выяснить пределы своих возможностей. Есть ли у мысли материальность? Есть ли границы объема, который способен удержать мой мозг? В какой момент факты и цифры вырвутся из своих ячеек и потекут у меня из ушей?

Во вторую пятницу после переезда в дом я сидел в кабинете на первом этаже. Пес спал у моих ног. В здании никого не было. Арт упомянул, что встречается с Эллен, которую я не видел после того, как перебрался сюда. Моя паранойя снова убедила меня: причина тому — мое заявление в тот вечер, когда Ребекка устраивала вечеринку. Дэн с Хауи на пару встречались с девушками, с которыми договаривался Хауи. Он познакомился с ними в предыдущие выходные.

В кабинете было прохладно и пахло старой кожей. Кто-то оставил открытую книгу на приставном столике — «Collectanea Chemica» («Сборник по химии»). Я заглянул на первую страницу.

«Поскольку многие писали про философский камень, ничего не зная о данном предмете, а несколько существующих книг, написанных нашими учеными предшественниками и истинными мастерами этого дела, или потеряны, или спрятаны…»

Я взглянул на вторые застекленные створчатые двери, которые вели в сад. На цементной скамье лежала пара листьев. Я увидел сосны и мягко спускающуюся к краю леса лужайку. Приближались сумерки, садящееся солнце просматривалось сквозь деревья.

Нил поднял голову, насторожился и заскулил. Я зашел в гостиную и выглянул в окно на подъездную дорогу. Отъезжало такси. По мощеной дорожке шел доктор Кейд с двумя сумками.


Он вручил мне сумки, как только я поприветствовал его у двери. Пес возбужденно прыгал вокруг, махал хостом, ударял им по стенам, лизал доктору Кейду руку, смотрел на нас двоих так, словно мы собирались прямо сейчас вывести его на улицу и играть с ним, бросая палку.

— Поставьте их перед лестницей, — сказал доктор и показал на багаж, который мне вручил. — Мы можем отнести их наверх и позднее. Идемте со мной на кухню. Расскажете, как тут обстоят дела.

По-моему, в последние несколько недель я был призраком, забыв, насколько напряженным может быть взгляд Кейда. Он лишь раз быстро взглянул на меня и, казалось, сразу же все понял.

— Выпьете со мной бокальчик вина?

Я согласился и уселся в нише, где мы обычно завтракали. Доктор Кейд открыл бутылку шардонне.

— Артур сказал, что вы горите желанием начать работу над книгой. — Он вручил мне бокал и налил себе. — Прошу меня извинить за неудачно выбранное время. Я уже несколько месяцев планировал поездку на эту конференцию. Вот и посчитал, что для вас будет лучше приспособиться к стилю управления Артура без моего вмешательства. Он до сих пор не представил мне исправленные планы глав, но я уверен, что знаю, какие части собирается поручить вам. Артур объяснил, насколько важно уложиться в график?

— Он говорил, что график очень напряженный.

— Это — если мягко выразиться. Рукопись должна быть закончена к концу следующего семестра. Это означает, что верстка закончится до начала июня. Что, в свою очередь, позволяет нам претендовать на Пендлетонскую премию.

Я читал статью о готовящейся к выходу серии книг Кейда в одном из научных журналов в кабинете доктора Ланга. В статье подробно рассказывалось о постоянной вражде между профессором Кейдом и профессором Стэмфордского университета доктором Линвудом Тайерсом. С ним когда-то шло сотрудничество. Доктор Тайерс получил Пендлетонскую премию десять лет назад за биографию папы Григория VII. Этот был совместный проект с доктором Кейдом. Но они что-то не поделили перед завершением первого варианта, и наш профессор вышел из проекта.

Доктор Тайерс сейчас тоже занимался написанием серии книг по Средним векам. Однако, по словам его агента, работа Тайерса посвящена только Высокому Средневековью, концу XV — началу XVI века, — «в противоположность более широкому подходу профессора Кейда к трактовке всего средневековья, как одной исторической эпохи». Конечно, доктор Кейд воспринял это, как личное оскорбление.

— Конец следующего семестра наступит быстрее, чем вы думаете, — доктор Кейд прищурился. — Моих издателей можно уговорить подождать, но комиссия, присуждающая Пендлетонскую премию, ждать не будет. Именно поэтому ваша работа так важна. Я бы посоветовал вам начать читать о святом Бенедикте Нурсийском. Перевод Гасквета найдете у меня в кабинете. Если предпочтете оригинал, я отыщу его сегодня вечером, но попозже. Для комментариев можно использовать и одно, и другое. Хотя я предпочту, чтобы вы работали с оригиналом.

— Когда вам это нужно?

— Вчера, — ответил доктор Кейд. Судя по тону, он совсем не шутил. — Но завтрашний вечер сойдет.

Нил залаял из другой комнаты, и входная дверь с шумом распахнулась. Голос Хауи звучал, словно из репродуктора. Профессор поставил бокал на стол и вышел из кухни.

Меня ждал святой Бенедикт Нурсийский.

* * *
Час спустя я, сидя за письменным столом, услышал голоса Арта и Хауи, а потом еще и Дэн поднялся наверх. Я взглянул на часы — начало восьмого. За этот вечер я написал две вещи. Рядом с моим локтем лежало свернутое письмо Эллен, незаконченное, нервное и мелодраматичное. Я не собирался его отправлять, но написание стало для меня неким очищением. «Я люблю тебя. Я влюбился в тебя, когда увидел в первый раз. Ты вышла из кухни с той мокрой тряпкой в руке. Если бы я мог выбирать, то влюбился бы в девушку одного со мной возраста, в девушку, которая не встречается с моим лучшим другом, — но это не в моей власти».

Работа для доктора Кейда лежала на краю письменного стола, один уголок загнулся.

«…Святой Бенедикт настаивал на том, чтобы его школа предназначалась для обычного человека, который хочет вести жизнь праведного христианина. Как писал сам святой, „не будет устанавливаться никаких суровых или обременительных порядков“. Это являлось прямым опровержением более ранних монастырских требований. Ранее любовь к Богу демонстрировалась терпением и аскетизмом. Тем не менее, правила святого Бенедикта требовали терпения другого рода — подчинения и полной униженности. Он настаивал, что монах-бенедиктинец „должен знать, что у него нет власти даже над собственным телом“. Монаху не позволялось не подчиняться ни аббату, ни приору, даже если он считал, что отданный ему приказ неправилен. Это применялось и in extremis — в чрезвычайных обстоятельствах. Даже если монаху приказывали выполнить что-то невозможное, ему дозволялось только объявить о причине невозможности исполнения. Если же тот, кому он должен подчиняться, продолжал настаивать, не оставалось выбора, кроме подчинения и веры в бесконечную мудрость Бога…»

Я сложил письмо Эллен, убрал в карман, а написанную для доктора Кейда страницу протолкнул под дверь его кабинета.

* * *
Я сел ужинать в восемь вечера, а к девяти мы с Хауи уже выпили бутылку шампанского и теперь переходили к многослойному напитку из разноцветных ликеров, который иногда пьют после ужина. С каждым слоем ликера я чувствовал, как мой мозг подвергается выдалбливанию, этаким земляным работам. Я чувствовал, как идут раскопки — песчаные, легко сдвигаемые уровни моего сознания отступают, внизу показывается более твердая порода.

Хауи отличался легкомысленностью и ветреностью, которые я начал ценить. В нем была мужская грубость и твердость, а это всегда считал недостижимыми и поразительно очаровывающими качествами. Он хлопал меня по спине и наполнял мой бокал — каждый раз, как только я осушал очередной. Это было давление равного человека, находящегося в самой прекрасной форме, которого ничто не смущает и, не пугает. Хауи твердо придерживался своего мнения. Как выяснилось, именно это и требовалось, чтобы вырваться из-под покрова серьезности, который в последнее время окутал мою жизнь.

Из-за невидимой стены нашего опьянения я наблюдал за Артом и Дэном. Они тоже выглядели расслабленными, даже включили меня в какой-то светский разговор, чего я добивался. Я рассказал им про свою учебу, про профессора Шелкопфа, который вел семинар по английской литературе. Он славился тем, что приходил на занятия, нанюхавшись кокаина, на лбу у него выступала испарина, нос был красным и тек, словно преподаватель простудился. Призрак Эллен маячил на границах моего сознания, временами записка в кармане становилась тяжелой, словно кусок свинца. В поведении Арта я не чувствовал никакой неловкости, и по мере продолжения вечера стал размышлять, не являюсь ли сам источником напряжения. Может, Артур на самом деле такой, каким предстал во сне несколько недель назад, — человек, который не против того, чтобы поделиться. Или же он не считает меня угрозой и отчего-то находит мои чувства к его девушке лестными…

Доктор Кейд рассказывал про конференцию в Чикаго, о том, как хорошо было принято его выступление о нынешнем состоянии маленьких гуманитарных университетов. Тем не менее, некоторые члены Академии выразили недовольство и не скрывали зависть. Профессор считал, что такие учебные заведения следует сохранять по возможности, гуманитарными и художественными, а не ориентировать на карьерный рост. А цель — избежать капкана единообразия, в который, по его мнению, попали государственные школы.

— Конечно, все можно исправить обязательным курсом обучения критическому мышлению для каждого первокурсника в каждом учебном заведении, государственном или частном, — отодвигая тарелку, сказал он. — Некоторые из моих коллег завили, что подобное лекарство — это фашизм… Я думаю, что наоборот. Я стал бы поощрять свободу мысли, а не навязывать впечатлительным молодым умам узкие доктрины и догмы продвижения по карьерной лестнице. Студентов нужно научить думать, а потом пусть их направляет опыт.

Мы ели легкую пищу, но вкусную — нарезанный сыр нескольких видов, фрукты, брушетту и канапе из французского батона и свежей холодной мясной нарезки. Белая скатерть была заляпана винными пятнами.

Профессор Кейд продолжал говорить, то и дело поднося ко рту бокал и отпивая из него маленькими глотками.

— Студентов больше не обучают концепциям. Только фактам и обрезкам знаний, которые не открывают ничего, ведь на них смотрят со слишком близкого расстояния. Это подобно разглядыванию картины Жоржа Сера на расстоянии длины собственного носа. Ты не можешь оценить ее красоту, пока не отойдешь подальше. Артур, помните, о чем мы говорили на занятиях на прошлой неделе? Семь Даров Святого Духа?

— Sapientia, intellectus, consilium, timor, scientia, pietas… и fortitude, — заявил Арт на латыни и опустил подбородок на руки.

Доктор Кейд кивнул:

— Разум, понимание, хороший совет, сила духа, рациональное знание, почтительность к старшим и страх перед Богом. И еще совместные усилия, совместная деятельность, — сказал профессор Кейд. — Истинные знания — если мы выберем их, как путь поиска интеллектуального идеала, совершенствования — это больше, чем сумма частей. Это вызывающая благоговение ответственность, и к ней нельзя относиться легкомысленно.

— Но как человек может идти вперед к опыту без знаний? — спросил Арт. — Они обеспечивают нас картой, показывают, куда направляться дальше. Разве не следует приобретать знания и опыт одновременно?

Профессор улыбнулся:

— Но знания приходят гораздо быстрее, чем опыт. Поэтому средневековый разум советует отказываться от такого знания, пока то, что тебе известно в настоящий момент, не помогает двигаться дальше по стезе. Конечно, к этому времени ты мог уже сделать ложный поворот. Вот еще один пример парадокса средневекового мышления.

— Homo silvestris, — произнес Хауи. — Человек дикий: только опыт и никакого знания. Дикий человек в лесу, похотливое, агрессивное существо. Оно не почитает никакого бога и отвержено обществом. Я помню, как профессор Стюарт приносил вам гравюру на дереве с изображением дикаря, сопровождающего двух придворных по лесу.

— Да, — кивнул Кейд, — еще один парадокс. «Неукрощенный человек» рассматривается, как животное. Но, тем не менее, он превосходит среднего человека благодаря своей неиспорченности и неразвращенности во время жизни в лесу. Ранний пример «благородного дикаря», не связанного этикой или духовным осознанием. Однако интересно: если бы нам пришлось выбирать, кто принес больше зла, кто станет оспаривать, что это сделал цивилизованный человек?

— Вы не можете начать проповедовать возвращение к первобытному образу жизни, — заявил Артур. — Поиск знаний неотъемлем для человечества. Мы не можем идти назад.

— В конце концов, у нас может не остаться выбора, — проговорил доктор Кейд. — Этот поиск истины дал толчок ужасным вещам: подчинению малых народов, разграблению окружающей среды, появлению ядерного оружия. Помните, что представлял собой запретный плод — не зло само по себе, а знание.

— Я бы продолжил, — сказал Арт, водя вилкой по салфетке. — Я бы продолжил поиск интеллектуального идеала, даже если бы это означало мой крах.

Кажется, профессор Кейд уже собирался что-то сказать в ответ, но послышался стук в дверь.

— Это Эллен, — заявил Артур. — Я велел ей принести для вас подарок в честь возвращения домой.

Доктор улыбнулся и процитировал эпиграмму на латыни о том, как Ева принесла яблоко Адаму, и о том, что если женщина приносит подарки, то это обычно является предвестником неудачи.


Арт отправился к входной двери, а я целиком проглотил прюнель. Дэн убирал со стола вместе с Хауи, который насвистывал что-то себе под нос и нес тарелки в одной руке, что вызывало опасения за их сохранность. Затем внезапно потаились Артур с Эллен, Нил следовал сразу же за парой и тыкался им в ноги сзади. Я помахал рукой у рта, проверяя дыхание, а потом отругал себя за это. У меня был простой план — вести себя абсолютно нормально рядом с Эллен, может даже немного высокомерно или сдержанно. Обращать больше внимания на Артура, льстить ему, как только представится возможность, внимательно слушать, что он говорит, кивать и улыбаться, потом снова кивать и улыбаться… Но самое главное — больше никакого алкоголя.

Она выглядела великолепно в сером свитере с воротом-хомутом и в черных брюках. Светлые волосы свободно падали на спину и сами по себе вились на кончиках. Маленькая грудь прекрасно подчеркивалась облегающей одеждой, спину девушка держала прямо. Этот прямой, как стена, торс, незаметно переходил в талию. Эллен сбросила обувь и встала на цыпочки, чтобы поцеловать Арта. Я смотрел на изгиб ее белых стоп, на кожу, которая сморщилась на сгибе между пальцами и подъемом, на ее гладкие и чистые пятки, на ахиллесовы сухожилия, напоминающие тонкие струны, выходящие из тени с двух сторон. Я знал, какие ощущения вызовут ее стопы при прикосновении к моим. Холодая сухая кожа будет мягко тереться, напоминая кошачий язык.

Ее улыбка привела меня в ужас. У меня возникло ощущение, будто я никогда раньше, до этого момента не видел улыбки. «В сердце красоты лежит что-то бесчеловечное», — сказал Камю. «Как идеально подходит для этой минуты», — подумал я тогда. Человек понимал ужасы тщетности. Плоды наших надежд находятся в геометрической прогрессии к первоначальным мыслям. И я держался за крошечные кусочки надежды, что улыбка Эллен когда-нибудь будет равняться годам наших воспоминаний, связанных с изгибом идеального красного полумесяца — ее губ. Я надеялся, что она станет просто знакомой и не будет наводить ужас.

Внезапно она приблизилась. Арт плелся за ней. Я пришел в панику и потянулся за прюнелью.

— Привет, Эрик, — сказала Эллен, наклонилась и поцеловала меня в щеку. От нее пахло сливой. Или — прюнелью, я не знал. Я был очень пьян.

— Шоколадное печенье с орехами, ради всего святого! — объявил Артур, поднимая коробку с полуфабрикатами, чтобы я мог видеть. — Она принесла шоколадное печенье с орехами!

Девушка выхватила у него коробку.

— Я уже несколько недель не ходила в бакалею. Это все, что у меня стояло дома.

Она посмотрела на меня и улыбнулась. Я улыбнулся в ответ.

— Ну, тогда будем есть шоколадное печенье с орехами, — согласился Арт. — Я разведу камин.

Он окликнул художника, который вылетел из кухни с извечным стаканом в руке.

— Пошли за дровами, старина, — позвал Арт, хлопая пьяного приятеля по спине.

«Он зовет только его?» — подумал я.

Хауи зевнул и покачал головой:

— Там слишком холодно.

— Несчастный ребенок, — воскликнул Артур. — Пошли!

Эллен схватила меня за руку и потянула к кухне.

— Ты когда-нибудь что-то пек? Такой молодой парень! Ты только взгляни на свои руки!

Она перевернула мою ладонь и уставилась на нее, прищурившись, потом стала водить указательным пальцем по линиям. Ее волосы свисали опасно близко.

— Детская мягкость. Ни дня физической работы.

— Я вырос на ферме, — сказал я. Вторую руку я засунул в карман в отчаянной попытке прижать к ноге эрегированный член.

— Я думала, что ты вырос в Нью-Джерси, в Стултоне. Или это была сказка? Гениальный мальчик выбирается из городского ада. — Эллен рассмеялась и сжала мою руку между ладонями. Они были теплыми. — Давай займемся яичницей.

Хауи продолжал протестовать за нашими спинами, пока внезапно не воцарилось молчание. Арт рассмеялся, громко и дико.

— Ты будешь платить за химчистку, — заорал Хауи, глядя на свое зимнее пальто. Он вылил содержимое бокала на себя. В ответ на это Арт только ткнул пальцем и рассмеялся, согнувшись пополам. Нил завершил картину, подойдя к хозяину. Пес вылакал небольшую лужу спиртного, собравшуюся у ног Хауи.

Черная столешница оказалась уставленной кастрюлями, мисками и тарелками, плиту залили растительным и сливочным маслом. Очищенные креветки лежали в мойке. Я зачарованно уставился на них, пока Эллен не толкнула меня в бок и не положила три яйца мне в руку:

— Разбей их вон в ту миску.

Мы работали молча, а когда противень уже стоял в плите, девушка опустилась отдохнуть на табурет в нише для завтрака. Она потерла глаза, потом положила ногу на ногу и откинула волосы назад, одной рукой убирая упавшие на лоб пряди. Я продолжал стоять, пытаясь прийти в равновесие, опираясь о кухонный стол под опасным углом.

Надо было прилагать усилия, чтобы выглядеть вежливым и обходительным. Но я не мог не смотреть на нее.

Эллен рассмеялась.

— Пить ты не умеешь, верно?

Я покачал головой.

— У меня это ужасно получается, — пришлось мне выдавить из себя признание.

Она снова рассмеялась:

— Хорошенькое ты дельце выбрал, раз оно у тебя получилось ужасно.

Я кивнул, пытаясь распрямиться. Минуту мы молчали, потом слова все-таки стали вылетать у меня изо рта — правда, мучительно медленно.

— А сколько времени вы с Артом вместе?

Ее губы были слегка приоткрыты. Я видел кончик ее розового языка, спрятанный во рту.

— Несколько лет. Правда, «вместе» — это слишком туманное выражение. Нам правится общество друг друга, у нас отличные отношения, насколько я знаю. — Ее губы изогнулись в саркастической улыбке.

— О-о, — произнес я — больше ничего не мог придумать. — А ты учишься в Абердине?

— Я закончила в прошлом году, — сообщила Эллен. — А работаю помощницей вице-президента Фэрвичского коммерческого банка. Хауи говорит, что я отличная секретарша. Может, он и прав, но, по крайней мере, я независима финансово, чего нельзя сказать про него.

Мы поменялись местами. Я уселся на табурет, она встала и принялась убираться на кухне. Хотелось ей помочь, но у меня невероятно кружилась голова, немного мутило. Поэтому пришлось продолжать сидеть и надеяться, что она не посчитает меня шовинистом. Однако, похоже, это девушку не беспокоило.

Я слушал, как Эллен рассказывает про свою семью на Западе. Когда она открыла духовку, я почувствовал тепло на босых ногах. Ее голос звучал мягко и расслабленно. Такой тон уникален для женщин, занятых на кухне.

То, что она рассказывала, напоминало сюжет фильма. Ее отец был хирургом, специализирующимся на кистях рук, мать — бывшая мисс Теннеси. Они жили у океана, в высоком доме, на берегу залива Сан-Франциско. Детей четверо, Эллен — самая младшая и единственная дочь. Она вспомнила, как впервые купалась в море, как в семь лет ее обожгла медуза. Девушка заочно училась в Брук-колледже в Нью-Гэмпшире, но познакомилась с Артом в Нью-Йоркском университете во время курса лекций по итальянской археологии. Они оба были тогда первокурсниками. Артур жил вместе с ней летом на второй год знакомства, понравился ее родителям, но впал в депрессию. Он ненавидел океан, а работа в кафетерии положила конец идеалистической любви к пролетариату.

Она рассказала мне о первых впечатлениях от доктора Кейдом. Она увидела его впервые не в Абердине, а в Брук-колледже, во время первой недели занятий. Профессора пригласили прочесть лекцию о жизни в монастырях двенадцатого века. Эллен сказала, что во второй раз (теперь их свел Артур) доктор Кейд даже вспомнил, как ее зовут, хотя она не задала во время лекции ни одного вопроса и лишь представилась в конце занятия. Девушка убеждала меня, что Кейд — самый выдающийся человек, которого она когда-либо встречала. Затем она рассмеялась и добавила, что если Арт ее когда-нибудь бросит, то сделает это ради своего преподавателя.

В кухню ворвался Хауи, рыжие волосы падали на лоб так, словно он только что проснулся, глаза медного цвета налились кровью, были не сфокусированными и стеклянными. Он посмотрел на нас, переводя взгляд с меня на Эллен, потом хитро улыбнулся:

— Я чему-то помешал?

— Не будь идиотом, — нахмурилась девушка, подошла к духовке и заглянула сквозь стекло. — Печенье почти готово. Хочешь?

Он кивнул, схватил со стола открытую бутылку вина, налил в запачканный мукой мерный стакан, не обращая внимания на то, что часть темной жидкости пролилась на кухонный стол. Мука всплыла на поверхность и стала кружить в вине белой массой, но Хауи это проигнорировал. Я недоверчиво наблюдал, как он осушил стакан, затем вытер рукавом рот, прислонился к кухонному столу и уставился на меня.

— Она великолепна, черт побери, ты не находишь?

— Достаточно, Хауи. — Эллен выпрямилась и уперла руки в бока. — Прекрати.

— Такая великолепная, что у тебя завязывается язык. Внутри у тебя все извивается. — Хауи обеими руками изобразил нечто извивающееся у себя перед животом. — Даже не можешь нормально думать.

— Прекрати его дразнить. Прекрати! Я серьезно.

Эллен подошла к Хауи и ткнула пальцем ему в грудь. Он нависал над нею.

— Ты слышал когда-нибудь про «De Secret is Mulierum»? — художник посмотрел на меня. — «Женские секреты», написано под псевдонимом Альбертом Великим в тринадцатом веке. Он утверждал, что женские тела от природы грязны и развращены, они представляют опасность для мужчин. Он проповедовал три вещи — избегать, судить и казнить.

Он улыбнулся и повертел пальцем у виска, все еще глядя на меня.

— Я вижу, что происходит. Она совращает твой впечатлительный юношеский ум.

— Ты слишком пьян, чтобы что-нибудь понимать. Вот что происходит, — тон девушки смягчился.

— Может, и так, — согласился Хауи и потер глаза. — Мы идем кататься на лодке, — объявил он.

— Сейчас? — удивилась Эллен. — Мне кажется, ты говорил, что слишком холодно.

Он щелкнул по крошке, и она перелетела через стол.

— Я слишком пьян, и не почувствую холода, — сказал он и посмотрел на меня. — Хочешь присоединиться?

— Я никогда не греб прежде.

— Это легко. Просто берешь чертово весло и… гребешь.

— Кажется легким делом, — признал я.

— Умник. — Он направился в гостиную, но остановился на пороге, придерживая дверь босой ногой. — Пошли, Эрик, поплывешь со мной. Будешь первым помощником. Пошли!

Я посмотрел на Эллен в поисках помощи, но она доставала из духовки противень с печеньем и не обращала на меня внимания. Девушка уже выразила свою точку зрения.

Глава 6

Дэн с Артом забрались в каноэ, а мы с Хауи оказались в барже, как он почему-то назвал маленькую открытую лодку с веслами, прикрепленными с каждой стороны. «Капитан» заявил, что сам будет грести одним веслом, а мне велел взяться за второе. В результате, мы ходили большими кругами, тогда как Арт с Дэном рванули вперед к противоположному берегу, по направлению к устью Бирчкилла, которое пряталось в темноте за нависающими деревьями. Я слышал тихие всплески их весел и тихие голоса.

В нашей лодке воняло спиртным. Хауи взял с собой полную фляжку и практически сразу же ее пролил. Теперь пролитое переливалось с места на места по днищу. Я думал, что «капитан» отключится, и один раз парень бросил весло, опустил плечи и немного отклонился назад. Однако он быстро справился, опустил руку в воду, набрал пригоршню и побрызгал себе на лицо.

— Да, здесь очень хорошо, — произнес он. Слова я разобрал с трудом.

Я немного пришел в себя от прохладного воздуха. Хотелось разглядеть Эллен в освещенном доме, но ее было не отыскать. Все окна второго этажа оставались погруженными во тьму. На третьем этаже светилось только одно окно, словно неотрывно смотрящий на тебя желтый глаз.

— Это чердак? — спросил я.

Я помнил, что чердак находится с другой стороны дома, и там только одно окно, которое выходит на подъездную дорогу.

Хауи повернул голову, что было нелегким делом в его состоянии, затем придвинулся ко мне.

— Нет. Это комната Кейда.

До той минуты я даже не задумывался о том, где спит профессор Кейд; почему-то думалось, что у себя в кабинете.

— Помнишь лестницу, которая ведет на чердак? — спросил Хауи, словно почувствовав мое состояние. — На чердак — направо, а единственная дверь слева ведет к Кейду.

— А ты там бывал?

Он снова посмотрел на меня.

— Где, на чердаке? Конечно. А ты нет? Поче… — он замолчал и уставился на дно лодки, потом долго сидел в молчании.

— Хауи?

— Что? — спросил он, все еще уткнувшись взглядом в днище.

Резко и пронзительно закричала гагара, звук эхом пронесся над водой. Я услышал голос Арта, звучал он надтреснуто. Я его не видел, но слышал всплески весел на другой стороне пруда Артур и Дэн скрылись за поворотом.

— Что ты собирался сказать? — спросил я.

— Ничего, — ответил Хауи и снова взялся на весло. — Где ребята?

— Вон там, — я махнул в нужном направлении и почувствовал, что упущу возможность, если не буду действовать немедленно. — Ты мне собирался что-то сказать?

Теперь я могу с уверенностью говорить, что мое отчуждение объяснялось не только робостью шестнадцатилетнего парня, пытавшегося приспособиться к жизни в новом доме. Было что-то еще, нечто упущенное. Словно бы я пытался определить, какой предмет находится за занавеской, видя лишь его нечеткие очертания. Я не могу четко выразить это словами. Скорее, возникло ощущение, интуитивное предвидение необъяснимых событий, недостающих частей картинки-загадки. Все это казалось столь неясным и гуманным, что оставалось у меня в сознании, словно остатки сна. Но что-то было. Неделю назад Дэн с Артом устроили большой спор в саду. Потом Дэнни в ярости ушел прочь. Через несколько дней после этого я нашел Артура спящим в гостиной в середине дня. На кофейном столике стоял мешок с грибами. Когда я позвал его по имени, он медленно открыл глаза и обалдевшим взглядом обвел комнату. Я спросил, все ли в порядке, и мой приятель ответил, что да, а грибы — это сморчки, которые собраны в лесу. На прошлой неделе он мучился от бессонницы и вот, наконец-то, заснул. Почему же я, черт побери, его разбудил? Я знал, что он врет, просто не представлял, почему.

И это было еще не все. Арт почти постоянно пребывал в дурном настроении. Я часто слышал, как кто-то украдкой ходит по дому поздно вечером. Были слышны шаги на чердаке, стук открывающихся и закрывающихся дверей. Это происходило через много времени после того, как все отправлялись спать. Однажды ночью я сидел на погруженной во тьму кухне, отупев от бессонницы, и увидел, как Артур идет к пруду с перекинутым через плечо мешком. Было непонятно, что он с ним сделал, но когда Арт возвращался назад, мешка при нем не оказалось.

Если рассматривать эти события по отдельности, то их можно посчитать странными ритмами признанно эксцентричного дома. Но все вместе начинало напоминать нечто зловещее — этакую картинку-головоломку, которая появляется после соединения точек. Но точек пока было немного, я просто не мог догадаться об остальном.

— Не думай об этом и не волнуйся, — произнес Хауи. — Они тебе скажут, если захотят.

— Что скажут?

— Я не могу это объяснить. Не мне решать.

Он схватился за оба весла и налег на них. Нас понесло вперед — вначале рывками, затем быстрее и ровнее. Вода пенилась под лодкой. Направлялись мы к дальней части пруда, в темноту.

— Хауи, ты просто не можешь произнести что-то подобное, а потом ничего не говорить, — я был почти в отчаянии от любопытства.

— Расслабься, — ответил он, начиная быстрее работать руками. Мы шли на весьма приличной скорости. Ветер свистел у меня в ушах, холодный воздух бил по щекам. — Ты нравишься Арту. Ты слишком молод, но это может пойти тебе на пользу. Из-за этого ты менее циничен… в отличие от меня.

Парень рассмеялся. Несмотря на его состояние, Хауи оказался хорошим гребцом. Он работал всем телом, взмахи весел были равномерными, сильными и уверенными, весла входили в воду без всплеска и на нужную глубину. Над водой они тоже проходили идеально — чуть выше поверхности. Светила луна, и отблески отражались в спокойной поверхности пруда.

— Хауи, — позвал я, на этот раз громче.

— Тихо, — послышалось в ответ.

— Ты можешь минуту меня послушать? Мне нужно знать…

Я услышал удивленный вскрик, повернул голову и увидел Дэна с Артом в каноэ. Они находились не более, чем в пятнадцати футах от нас. Оба оказались захваченными врасплох в середине гребка. На голове Дэне красовалась смешная лыжная шапочка с оранжевым помпоном на макушке. В свете луны из трубки Арта поднимался дым, словно от крошечного паровоза. Он опустил весло в воду и крикнул Хауи, чтобы тот остановился. Дэн принялся яростно грести, создавая много шума. Он пытался отвести каноэ в сторону. Я схватился за борта лодки и повернулся к своему «капитану», который, судя по виду, не представлял, что происходит. Гагара снова резко закричала, я отпустил борта и бросился на Хауи, пытаясь остановить движение весел. Но вместо этого я встретился с его правым кулаком, который в момент гребка врезался мне в щеку.

Я рухнул на дно лодки как раз в тот момент, когда мы врезались в каноэ. Хауи отбросило вперед, носок его ботинка попал мне по спине, когда он летел в воду. Все кричали, включая меня, хотя я не помню, что именно мной было сказано.

Я быстро поднялся и осмотрел нанесенный урон. Каноэ перевернулось и почти развалилось на две части. Арт держался за один борт, Дэн барахтался в воде. У меня по щеке стекало что-то теплое. Я дотронулся до нее — на пальцах осталась кровь. От удара кулака Хауи…

Выплевывая воду, Арт подплыл к краю лодки, в которой находился я.

— Что происходит, черт побери? — заорал он. — Вы что, нас не видели?

Послышались другие крики, издалека, с берега. Женский голос. Лай Нила…

— Я пытался его остановить, — мне пришлось кричать. — Он был так пьян, а я не…

Что-то большое плюхнулось в лодку. Моя сторона накренилась, и я снова полетел носом вперед, правда, быстро вернулся в исходное положение и огляделся.

Это был Хауи. Он лежал на спине на дне лодки и смотрел в небо, положив одну руку себе на лоб.

— Дерьмо, — выдавил он из себя, хватая ртом воздух. — Я чуть не умер.

— Ты пьян, черт побери, — рявкнул Арт, перебрался через борт и гневно уставился на Хауи. — Ты что, ослеп, черт тебя побери?

— Они хотели меня забрать, — глядя на меня, объявил Хауи. — Они хотели, чтобы я оказался там, внизу. Они впивались когтями мне в лодыжки.

— Кто? — спросил я и непроизвольно содрогнулся.

К нам подплыл Дэн и ухватился на борт. Хауи продолжал смотреть в ночное небо. На лбу был порез.

— Кошки, — сказал Хауи. — Они все там внизу.

* * *
Через час я сидел на полу в гостиной, прижав колени к груди. Наши вещи находились в сушилке, а профессор Кейд приготовил нам горячий индийский чай «Дарджилинг». Затем он занялся раной Хауи. Доктор обработал ее марлевым тампоном, который наклеил пластырем. Арт с Эллен находились в обычном месте — он лежал на спине на диване, она сидела по-турецки у него в ногах. Дэн расположился рядом со мной, натянув одеяло до плеч. Его чашка чая стояла на кофейном столике нетронутой. На противоположном диване Хауи сидел в одиночестве.

— Вы уверены, что не чувствуете головокружения или тошноты? — спросил доктор Кейд.

Он уже провел какое-то диагностирование Хауи при помощи маленького фонарика, встроенного в ручку, осмотрел его зрачки, заставил парня следить за движением его пальца. Теперь доктор Кейд снова зашел в комнату. Он явно волновался и тут снова нагнулся над моим бывшим «капитаном», чтобы осмотреть ему лоб.

— Со мной все в порядке, — сказал Хауи. — На самом деле, о’кей.

Кейд перевел взгляд на меня.

— Как ваша щека, Эрик?

Я коснулся повязки на щеке, чувствуя себя глупо от такого внимания к своей персоне. Ведь это просто царапина, не больше…

— Все в порядке, — ответил я.

Доктор Кейд прищурился и опять повернулся к Хауи.

— Скажите еще раз, сколько времени вы были без сознания?

— Секунду или две, самое большее.

— Внимательно следите за выделениями из носа. Если начнется тошнота или головокружение, сразу же дайте мне знать. Независимо от времени, хорошо?

Хауи кивнул и отпил чай.

Доктор Кейд вышел. Мы почти ничего не говорили со времени возвращения в дом. Несколько попыток начать даже самую простую беседу провалились. Таковы оказались последствия пережитых ощущений. Все четверо едва избежали опасности. В большинстве случаев после подобного начинаются возбужденные разговоры, а вот у нас возбуждения не наблюдалось. Мы просто сидели на одном месте, погруженные в собственные мысли, наслаждаясь тишиной и спокойствием, которое прерывалось только потрескиванием огня в камине. Все были.

— О чем ты думал? — спросил Арт у Хауи, когда мы тянули его в дом.

Эллен находилась на берегу с профессором Кейдом, в ее руке оказался фонарик. Они пытались разобраться, что случилось, кому угрожает опасность. Девушка бросилась к нам, как только мы выбрались из лодки в нескольких футах от берега. Мы втроем несли Хауи, который обнял нас на плечи, ноги его волочились по земле. Он не совсем понимал происходящее, со лба парня текла кровь. Нам пришлось отгонять Нила, потому что пес все время пытался облизать руки Хауи.

— Клянусь: я вас не видел, ребята, — сказал «капитан», когда доктор Кейд обрабатывал ему рану.

Тогда мы все находились в кухне, художник сидел в нише для завтрака, а мы сгрудились вокруг него, стоя в лужах воды. Стол превратили в лазарет. Там оказались перекись водорода, йод, нити для зашивания ран, бинты.

— Эрик мне что-то говорил, — сообщил Хауи и поморщился. — Я не обращал внимания на другое.

— Ты не слышал, как я кричал? — не унимался Арт.

Доктор Кейд заставил всех замолчать.

— Потом это обсудите, — сказал он. — Давайте вначале удостоверимся, что с Хауи все в порядке.

Однако я не представлял, как «капитан» мог их не увидеть, или не услышать дикие крики Арта, когда тот понял, что мы идем на таран. Я помнил глаза Хауи в момент перед столкновением, когда набросился на него, пытаясь остановить. Они были пустыми. Или этот взгляд означал целеустремленность? Например, упорство пьяного. Может, здесь имелась какая-то глубоко сидевшая враждебность, которая вырвалась на свободу после употребления большого количества алкоголя.

Я оглянулся через плечо на Арта, который все еще лежал на спине и смотрел в потолок. Эллен читала журнал, натянув одеяло на ноги. «Между ними ничего нет, — подумал я. — Совсем никакого сексуального напряжения между Хауи и Эллен». Если он что-то и делал, то отталкивал ее, настраивал против себя. Это не было флиртом или мягким поддразниваем, зато выглядело откровенным издевательством и хамством. Он иронизировал насчет феминизма, шутил над одеждой, которую она носит. Парень спрашивал ее в присутствии Арта, планируют ли они свадьбу. Однако она обращалась с Хауи мягко. Я думаю, что Эллен понимала, что во всех подобных грубых людях живут детские страхи. А их недавняя перепалка в кухне? Похоже, он получал от нее удовольствие, но за его улыбкой скрывалось что-то еще. Месть?

Я перевел взгляд на Дона, который казался зачарованным огнем. На его лицо падали оранжевые отблески, в глазах отражались миниатюрные язычки пламени. Каштановые волосы все еще оставались мокрыми на затылке. Он тоже ничего не сказал. Между ним и Хауи тоже не наблюдалось какого-то напряжения. По крайней мере, они общались. Создавалось впечатление, что Дэн находится под влиянием Хауи.

«Но что тогда?» — подумал я. Может, Хауи не видел их и каноэ. Пьяные водители способны несколько миль ехать по улице с односторонним движением, заезжать в озера, врезаться в сугробы среди бела дня. Может, просто не повезло? Или я действительно отвлек «капитана» вопросами?

— Как твои лодыжки? — повернувшись к Хауи, спросил я. Он поднял голову и посмотрел на меня.

— Отлично. А почему ты спрашиваешь?

— Ты что-то говорил про то, как их дерут когтями.

Эллен опустила журнал.

— Когда я это говорил? — Хауи громко отхлебнул чай. Ко лбу была приклеена большая марлевая повязка.

— После того, как снова забрался в лодку. Ты лежал на спине и заявил, что «они» драли тебе лодыжки когтями.

— Чушь какая, — Хауи опустил чашку и откинулся на спинку дивана. Он выглядел искренне удивленным. — Наверное, я был немного не в себе. В этом пруду много водорослей, и они вечно обвиваются вокруг ног.

— Да, они — настоящая проблема, — согласился Дэн. — Роголистник прошлым летом очень пышно разросся.

— Мы вырвали какую-то часть в июле. Помните? — Арт потянулся и поменял положение ног. — Пол лодки забили, и еще возвращались четыре раза. Я так сильно обгорел, особенно, шея сзади…

— У тебя кожа сходила несколько недель, — засмеялся Хауи. — Как у прокаженного.

Вот оно — захлопывание двери, которое я замечал и раньше, сплочение рядов. Я глядел на Эллен, раздумывая, что известно ей, и известно ли вообще что-то. Она посмотрела на меня, и на мгновение наши взгляды встретились.

— Всем спокойной ночи, — вставая, пожелал я.

Я с нетерпением ждал вечерней мастурбации, безразличный к тайным заговорам, которые другие строили в мое отсутствие. Я слишком устал, чтобы еще о чем-то думать. Может, будет легче, если я не стану ничего замечать. Возможно, незнание и на самом деле благо…

— О-о, насчет твоих штанов, — заговорила Эллен. Она снова открыла журнал, отвернувшись от меня. — Твой кошелек лежал в переднем кармане. Слава Богу, он не выпал в пруд. Я оставила его на верху сушилки.

— Спасибо, — поблагодарил я, и именно тогда мне в голову пришла неожиданная мысль.

Я направился к двери в подвал.

* * *
Она прочла это! Бумага промокла, но чернила остались. Записка, которую я ей написал и засунул в штаны, теперь лежала сложенной вчетверо на сушильной машине. Босым ногам было холодно на цементном полу, воздух пах сухим деревом и старой плесенью. Кто-то оставил велосипед с отсутствующим передним колесом и смятыми гоночными вымпелами лежать на боку. Рядом валялось множеством гаек и болтов.

Я развернул записку и перечитал ее, а затем еще минуту пытался себя убедить, что, может быть, Эллен ее не видела. Возможно, она начала читать, а затем остановилась, подумав, что записка предназначена какой-то другой девушке. Ведь приветственная строка отсутствовала, поэтому Эллен могла принять это за любовное письмо к кому-то еще.

Я снова прочел записку, разорвал ее, влез на пустой ящик, который стоял у стены, и открыл подвальное окно. Внутрь ворвался холодный воздух, ветер принес старые хрупкие листья, которые ударялись о раму. В проеме подрагивала давно оставленная пауком паутина, останки погибших в ней насекомых вертелись на ветру. Я выбросил обрывки письма и смотрел, как они опускаются на опавшие листья. Новый порыв ветра унес несколько клочков бумаги в темноту. Я представил, как один клочок летит высоко, вместе с потоками воздуха, пролетает над крышей дома, может быть, едва ее не задев, от него отскакивают капли дождя. Потом он опускается вниз, летит вдоль рамы и попадает в комнату Арта. Там он приземляется — единственная выжившая убийственная часть записки, несомненно, написанной моим почерком. Останавливается он у него на столе. «Эллен…» Единственное слово на мокром обрывке бумаги. Я всего один раз использовал ее имя в этом письме.

Я резко захлопнул окно, уселся на ящик и ругал себя, пока не стало лучше.

Глава 7

Весь следующий месяц я приспособился к жизни в доме, сосредоточившись на занятиях в университете и выполнении поручений, которые мне, наконец, стал давать доктор Кейд. Это были большие, устрашающие и часто обескураживающие куски непереведенного текста, которыми я занимался в выходные. Но такова оказалась работа, в которую можно уйти с головой. Поэтому я занимался ею без жалоб. Казалось, чем больше я делал, тем больше профессор поручал мне. Обычно я оставлял пачку листов перед дверью его кабинета в понедельник утром, а к пятнице пачка еще большего размера оказывалась перед моей.

В начале ноября я недолго встречался с одной рыжеволосой девушкой по имени Таня. Мы с ней вместе ходили на занятия по английской литературе. Я помню про нее только две вещи: она любила модернистскую поэзию Эзры Паунда и пыталась уломать меня на ЛСД — хотела, чтобы я составил ей компанию. Мы прекратили свидания после того, как я привел ее в дом и представил товарищам, с которыми его делил. Арт смотрел на девушку осторожно и с неодобрением, особенно после того, как она провела сравнение между Паундом и Боэцием. Так Таня пыталась показать, что английский для поэзии подходит больше, чем латынь.

Мои встречи с Таней были первой попыткой изгнать Эллен из сознания. Попыткой номер два стали посещения Николь каждый вечер на протяжении двух недель. Я занимался сексом, как сумасшедший, до крови стирая колени на ковре, которым был застелен пол в ее комнате в общежитии. Наконец, мне удалось добиться результата: Эллен по большей части оставалась только в моих снах, где правила, словно Морфей, приходила и уходила, как пожелает. Сны колебались между сексом и мрачными, жуткими вещами,часто имеющими отношение к смерти. Мы обычно занимались сексом, а потом я вдруг смотрел вниз и видел, что член у меня покалечен, распух, а ее половые органы превратились в стальные зажимы. Глубокий поцелуй быстро переходил в удушающий, они обвивала мою талию голыми ногами, бедра плотно прижималась к моим, она терлась лобком, словно вонзаясь в мое тело, высасывала из меня воздух. Обычно я просыпался среди ночи, спина оказывалась мокрой от пота, а передняя часть трусов — липкой от спермы.

Мы никогда не обсуждали письмо, которое она нашла, даже в дальнейшем. Эта проблема просто ушла, как одно из странных мгновений, которое оказалось общим у двух людей, а потом растворяется в памяти благодаря забвению. Но, как мною было решено, эмоциональное равновесие было слишком важным, чтобы идти на риск с этой женщиной, которую я, вероятно, совершенно не интересовал. Я считал свое решение очень зрелым для шестнадцатилетнего парня (а пожалуй — и для человека в моем нынешнем возрасте). Конечно, пришлось обмануться. Ведь похоть — одна из самых толстых нитей, связывающих людей, как паутина. Если бы мне было с кем поговорить, то, возможно, с проблемой удалось бы управиться лучше. Но никого не оказалось рядом.

Средневековые философы изучали феномен Любви, как и любую другую науку. Поэтому я в отчаянии обратился к этим источникам. Там проповедовалась концепция «Amor de lonh» — любви издалека. Это поэтизированная идея привязанности, которая становится благородной из-за страданий, страсти, усиленной лишениями, и необходимости препятствий для существования хрупкого идеала. Ведь если дать любви возможности расцвести, она может оказаться ложной. «Наверное, в этом все и дело, — думал я. — Наверное, я на самом деле не любил Эллен по-настоящему. Как я мог? А если бы возможность когда-то представилась, то мои заблуждения сразу же рухнули бы и оказались унесенными ветром».

Особенно запомнилась одна ночь. Я рылся в холодильнике. Внезапно в кухню вошла Эллен в мужской рубашке в тонкую полоску, низ которой едва прикрывал зеленые шелковые трусики. Она улыбнулась мне усталыми глазами и принялась заваривать чай.

— Для горла, — объяснила она, поглаживая шею спереди и морщась. — У меня аллергия на собак, а здесь Нил… Иногда горло распухает.

Эллен не щелкала выключателем, она колдовала над чаем в холодном свете, падающем из открытого холодильника.

У меня скрутило живот, я стоял, замерев от ужаса. Меня охватило поразительно сильное желание схватить ее, притянуть к себе и закричать: «Ты что, совсем не понимаешь?» Девушка встала на цыпочки, потянулась за коробкой с пакетиками чая. Я смотрел, как напрягаются ее икры, как на них выступают тонкие прожилки, на нежную округлость мышц, потом на колени сзади, на то, как натягиваются мышцы под ними, на мягкую белизну кожи… Кожа на голых бедрах была натянута, на ней не было никаких следов, она казалась идеальной. Мне стало стыдно, словно я смотрел на ноги не по летам развитой двенадцатилетней девочки.

— Что-то не так? — спросила она, стоя с пакетиком чая в руке. Пакетик раскачивался, словно маятник у гипнотизера. Эллен держала ниточку большим и указательным пальцами.

Я покачал головой. Вот она, Феба — роскошная, в шелковых зеленых трусиках…

— Ты выглядишь старше, — заметила она с легкой улыбкой.

Девушка провела пальцем по бедру в том месте, где заканчивалась рубашка и начиналось тело. Эллен загнула ноготь под ткань и легко ее потянула, словно чесала в зудящем месте.

— Может, все дело в освещении, — сказала она хриплым голосом и гораздо тише, чем обычно.

— Мне все еще шестнадцать лет, — ответил я, тут же себя отругав: «То-то и оно, что шестнадцать, чертов идиот!»

Дверца холодильника оставалась открытой, моя рука лежала на ней.

Эллен улыбнулась и отпустила подол рубашки. В тени послышался шепот зеленого шелка. Я представил, как под ним находятся мягкие, влажные восхитительные вещи.

Чайник засвистел. В окно за ее спиной проникал лунный свет. Волосы Эллен блестели в нем. Она и в самом деле была Фебой, богиней Луны, — по крайней мере, в это мгновение…

— Вода кипит.

— Спасибо, — поблагодарила она. Тон был двойственным. Эллен повернулась ко мне спиной и сняла чайник с плиты.

Я стоял на том же месте еще несколько мучительных мгновений, компанию мне составляла оптимистическая эрекция. Затем пришлось отправиться к себе в комнату. Впереди следовал мой целеустремленный солдат. Мне снова было грустно оттого, что пришлось отступить.

* * *
За день до Хэллоуина я вернулся домой во второй половине дня и обнаружил, что Дэн сидит на диване, читая книгу. На голове у него красовалась красная шерстяная шапочка — охотничье кепи. А одет он был в подходящий по цвету костюм для верховой езды. Вначале я подумал, что это его маскарадный костюм — может, Дэн решил одеться Шерлоком Холмсом, но денег было мало, и получилась этакая малобюджетная версия. Но когда я снял обувь, он поднял голову и улыбнулся.

— Что ты делаешь следующие несколько часов? — спросил мой коллега.

Я планировал сидеть за письменным столом и заниматься, может, вывести Нила на прогулку, пока не стемнело.

Дэн встал и потряс ключами. Это были ключи от «ягуара» Хауи.

— Он мой на весь день. Хауи поехал в университет вместе с Артуром. Они собираются изучать какие-то карты в библиотеке… — Дэн бросил мне ключи. — Хочешь поехать к Лошадиной Голове?

— У меня нет водительских прав, хотя какая разница… — ответил я.

Я несколько раз водил машину поздно ночью по тихим улочкам Стултона, которые заканчивались тупиками. Это были автомобили приятелей.

Дэн прошел к окну гостиной и выглянул наружу.

— У Лошадиной Головы есть ферма под названием «Фруктовый сад Виктора». Мы в прошлом году туда ездили. Пятьдесят акров плодовых деревьев, растянувшиеся возвышенности, маленькие пруды, разбросанные по территории. Напоминает сельскую местность в Уэльсе. Можно пообедать в «Свистке», если хочешь.

Он выглядел смехотворно, стоя в старом английском охотничьем костюме. Коричневые вельветовые штаны мешком обвисли на лодыжках, на темных ботинках с толстой подошвой было множество царапин, которые пересекались друг с другом. У Дэна имелась родинка, которую я не замечал раньше — небольшое пятно винного цвета под левым ухом. Оно добавляло некоторое разнообразие к полностью непримечательному лицу. В тот раз, когда он стоял в гостиной доктора Кейда, освещенный осенним солнцем, я впервые его хорошо рассмотрел, — или мне так показалось. Прежде мешали люди, которые нас окружали — во время моего первого ужина в этом доме, в университетском дворе с Николь, в тот день, когда Арт, Дэн и я убирали лужайку перед домом профессора и жгли листья в пугающе большом костре, который угрожал охватить стоящий рядом клен.

Как и я, Дэн хорошо маскировался в обществе. Нет, его не игнорировали, просто присутствие Дэнни заполняло пустоту. Он всегда устраивался в сторонке, тогда как другие — Хауи, Арт, доктор Кейд — занимали передние места и центр. Мой неприметный приятель был человеком с фотографии, которого ты не замечаешь, пока кто-то не обратит на него внимание. Иногда, чувствуя себя особенно циничным, я думаю, что именно поэтому потребовалось так много времени, чтобы найти его труп.

Странная способность Дэнни сливаться с окружающей местностью продолжалась даже после смерти.


Лошадиная Голова оказалась дальше, чем я ожидал. От дома доктора Кейда пришлось ехать полтора часа на запад, туда, где катаются на лыжах. В теплое время года там пусто, словно на убранном поле. И только после первого снегопада появляются дорогие машины и громкоголосые студенты.

Вначале мы отправились в кафе «Свисток» — роскошный маленький ресторанчик, встроенный в гору сбоку. Он славился своей оригинальной конструкцией — нависал над стремительно бегущим потоком, выступая из скалы. Мы ехали, пока яркое солнце не начало скрываться за высокими горами вдали. В пути мы играли в «двадцать вопросов» и еще одну похожую игру, которая нравилась Дэну и называлась «дым». В ней использовались метафоры и знаменитые люди. Я рассказал Дэну о своем детстве и ферме родителей на равнине, а заодно — о сильных ураганах, которые уничтожают все, что возвышается на бесконечных просторах Среднего Запада. По признанию самого Дэна, Средний Запад его очаровывал. Сам он вырос в Итаке, в штате Нью-Йорк. Его отец был адвокатом, специализирующимся по вопросам налогообложения, а мать преподавала филологию в Корнельском университете. Он всегда жил среди зеленых возвышенностей и узких ущелий, рядом с водопадами, и оврагами. Как он выразился, сама мысль о том, что ты окружен бесконечным океаном земли, приводила в ужас.

— Значит, она не заканчивается? — повторил он мои слова. — Просто ровная земля, насколько видит глаз…

Я кивнул, глядя вперед на идущую вверх дорогу.

— Я думаю, что заработал бы агорафобию. А ты никогда не чувствовал себя ничтожным? Может, это, конечно, не совсем подходящее слово. — Он теребил ремень безопасности. — Лучше сказать, уязвимым? Ты один, вокруг тебя ничего нет, а облака, о которых ты говорил, напоминают огромные руки, они давят на твой дом сверху…

— Мне там нравилось, — ответил я.

Это было правдой. Я не мог представить более красивого места. Для меня нет ничего более величественного и грандиозного, чем ненарушенный вид, абсолютно одинаковый, несмотря на всю склонность природы к хаосу и разнообразию. И если я соглашаюсь, что леса, реки и лужайки классически красивы, то простор тянущейся вдаль равнины сравним с современным искусством — максималистским, брутальным, пробуждающим чувство дискомфорта и неуверенности.

Какое-то время мы обсуждали Абердин, наши занятия, преподавателей и все прочее. Дэн сообщил мне, что учится на последнем курсе.

— Но я думал, что тебе только семнадцать! — воскликнул я.

— Да. Я пропустил два года в Камдене.

— Вау! — в этом моем возгласе почувствовалась неожиданная зависть. Как я думал раньше, перепрыгивание через курс было только моей претензией на славу в нашем доме. — Никто мне этого не говорил.

— Мы не хотели лишать тебя предмета гордости, — он рассмеялся и стал играть с рычажком автоматического замка — вверх-вниз, вверх-вниз. — Зато хорошо, что ты живешь в доме. Иногда я чувствую себя слишком юным рядом с остальными.

Я хотел сказать, что прекрасно его понимаю, но промолчал.

— А ты давно живешь в доме? — задал я очередной вопрос.

— Теперь уже около двух лет, — ответил Дэн. — Моя семья давно знает профессора Кейда. Мама познакомилась с ним примерно шесть лет назад на какой-то конференции в Брауне. С тех пор она — его поклонница. После смерти отца она хотела большего, но не сложилось. Это все, что мне известно…

— Я не знал, что ты потерял отца… — произнес я.

Дэн посмотрел в окно.

— Тогда мне было четырнадцать лет. Он обычно летал на своей «Сессне» из Итаки в Буффало, в гости к живущим там друзьям. У них там была юридическая контора. Как я думаю, это были его товарищи по юридическому факультету. Но однажды вечером что-то пошло не так — и все. Фюзеляж нашли примерно в шестистах ярдах от места аварии.

— Ужасно, — сказал я.

— Да… — Дэн вздохнул и пожал плечами. — Но что можно поделать?

Несколько минут мы молчали, чтобы воспоминания рассеялись.

У меня было столько вопросов, что я не знал, с чего начать, поэтому просто выпалил:

— В прошлом месяце я нашел Арта без сознания. Он лежал на диване, а потом заявил, что спал. Но я ему не поверил. Думаю, он принимал наркотики.

Дэн посмотрел на свои ногти. Казалось, мои слова его нисколько не взволновали.

— Вероятно, выпил лишнего, — наконец, проговорил он.

— Я так не думаю. Не было запаха алкоголя.

— Хм-м-м, — только и выдал Дэн.

— Ты не считаешь это странным? — продолжал я.

У него округлились глаза, он удивленно посмотрел на меня. Думаю, Дэнни удивлялся тому, что я продолжаю тему.

— А ты? — спросил он.

Я отвернулся и уставился на дорогу. За спиной остался желтый знак со словами «Выстрели в меня». На нем красовалось множество отверстий от пуль и дроби.

— Арт — не наркоман, если тебя это беспокоит, — заявил Дэн.

— Меня — не беспокоит, — ответил я, внезапно занервничав. — О чем вы там спорили?

Он посмотрел на меня так, словно ничего не понял.

— В прошлом месяце, в саду, — пояснил я. — Он на тебя кричал, а ты резко развернулся и ушел. Пару дней вы не разговаривали друг с другом, именно тогда я и нашел его без сознания на диване.

Дэн пожал плечами.

— Кто знает? Не помню. Вероятно, дело касалось проекта доктора Кейда. Я всегда не укладываюсь в график, а ты сам знаешь, что Арт иногда пребывает в дурном настроении…

— Все дело в Эллен? — спросил я.

— Причем тут она?

— Настроение Арта связано с Эллен? — пояснил я. — У них проблемы?

Дэн снова начат играть с рычажками.

— Если они и возникают, то его винить нельзя. Арт находится под очень сильным давлением. Он должен учиться в университете, работать над проектом, а тут еще и Эллен с Хауи.

Это было ударом ниже пояса.

— Эллен с Хауи? — переспросил я.

Я не мог этого представить. В принципе я мог вообразить, что определенным девушкам Хауи понравится. Он большой, громкоголосый, создает много шума, порывист, нахален, дерзок. Этот парень обладает определенной харизмой, как и любые крупные, шумные, нахальные мужчины. Но Эллен казалась для него слишком утонченной. Ее забавлял Хауи — и больше ничего. Дальше не заходило.

Дэн поднял рычажок вверх, потом опустил вниз.

— У меня есть подозрения насчет них, — признался он. — Они выводят друг друга из себя. Действуют в стиле ребят из средней школы. В смысле: та девочка, которую ты дразнишь, тебе нравится.

— Арт в курсе? — недоверчиво спросил я.

— Думаю, да. Я не знаю, волнует его это или нет. Они с Эллен… странная пара.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду.

На самом деле я не понимал, но мне хотелось, чтобы Дэн не останавливался.

— Я не знаю, есть ли Арту дело до Эллен. Я имею в виду, что он любит ее и все такое, но она определенно не занимает высшую строчку в списке его приоритетов. Иногда кажется, что Артур забывает, что у него есть Эллен. А ведь она — одна из самых красивых женщин, которых я видел.

Я кивнул. Это мне было известно.

— У Арта бывают навязчивые идеи, — продолжат Дэн. — Если он на что-то нацелится… то отказывается от всего остального. Словно забывает о нем.

— Однажды ночью он пришел ко мне в комнату, — сообщил я, радуясь, что и мне есть что вставить в беседу. — Арт попросил меня проверить кожу у него на спине на предмет рака. Он не поверил, когда я сказал, что это просто пятнышко, типа веснушки.

Дэн покачал головой.

— Тебе следует на него посмотреть, когда он простужается. Он вечно опасается, что это чума или туберкулез.

Дорога резко повернула, и Дэн направил нас на узкую подъездную дорожку, к маленькому белому домику. Под шинами трещала галька. Веранду закрывала ширма, огибающая ее вокруг. Я увидел, что на веранде за столиками, покрытыми белыми скатертями, сидят люди. Когда мы припарковались и выключили зажигание, звук бегущей воды усилился. Я подошел к краю подъездной дороги и посмотрел вниз. Там, очень далеко, бежал ручей, пробираясь сквозь густые заросли сосен и мимо обточенных водой валунов. Нас окружали зеленые возвышенности и голубое небо с редкими облачками. В воздухе пахло свежей, холодной водой.

Дэн выбрался из машины и вытянул руки над головой. Он снял смехотворное кепи и пригладил волосы, огляделся вокруг, покачался на каблуках и откашлялся, словно собирался произнести речь.

— Сделаешь мне одолжение? — спросил Дэнни, теребя в руках кепи.

— Все зависит от того, что попросишь, — с улыбкой ответил я.

Дэн не улыбнулся в ответ.

— Пожалуйста, не передавай Арту то, что я говорил о нем и Эллен. И уж точно ничего не говори Хауи.

— Не буду, — ответил я.

— Я серьезно, — он явно сильно нервничал. — Я не думаю, что им это понравится. Ты меня понял?

— Не беспокойся, я умею хранить секреты, — ответил я.


Метрдотель посадил нас на веранде, в углу, рядом с пожилой парой. Они почти не разговаривали, просто сидели за столиком и медленно ели, тщательно пережевывая пищу. На женщине было платье с цветочным узором, выглядела она очень приличной, а ее одежда — подходящей. Муж носил темный шерстяной костюм, словно прибыл на похороны. Он уронил салфетку и нагнулся, чтобы ее поднять, и в это мгновение пукнул так громко, как будто раздался звук работающей циркулярной пилы.

Мы с Дэном переглянулись, затем рассмеялись, не в силах сдержаться. К нам подошел официант. Я в это время вытирал глаза салфеткой.

— Может, нам стоит пересесть, — спросил Дэн.

Он уставился на меня и глазами показал на пожилую пару. Я уголком глаза видел, как женщина гневно смотрит на нас.

— Внутри есть свободный столик, — сообщил официант.

Он был ровесником Арта, высоким и долговязым, с длинными черными волосами. Двигался парень лениво и как-то небрежно, чем напомнил мне известных наркоманов из средней школы в Стултоне. Глаза смотрели нежно и сонно. Создавалось впечатление, будто он улыбается, хотя на самом деле официант этого не делал. Я не думал, что встречу кого-то подобного в Коннектикуте.

— Мы замерзли, — сказал я.

Он кивнул и наполнил наши стаканы водой.

— Вы учитесь в «Хорсхед-Ист»? — спросил парень.

Дэн отпил воды.

— Мы закончили среднюю школу, — сообщил он.

— Мы учимся в Абердинском университете, — сказал я. — До него примерно часа два…

— Я знаю, где Абердин, — раздраженно перебил официант. — Сам там учился.

Дэн приподнял брови.

— А когда вы закончили?

— Я не окончил, — официант убрал волосы со лба. — Я заканчивал Фэрвичский колледж.

Он улыбался, словно бросая нам вызов, ожидая, посмеем ли мы что-нибудь ему ответить.

Абердинские снобы называли Фэрвичский колледж «проклятым». Он у нас служил чем-то вроде пугала, даже поговорка существовала: вылетишь из Абердина, будешь проклят. Имелось в виду, что придется завершать обучение в Фэрвичском колледже.

Мы заказали еду, а после четырех стаканчиков уже вели себя, как идиоты, поднимали тосты за все и за всех, начиная с подозрительного пятнышка на спине у Арта до святого Бенедикта Нурсийского, статью о котором велели переписать Дэну, поскольку моя работа оказалась «неудовлетворительной» по мнению доктора Кейда. Я был слишком пьян, чтобы что-то делать, и мог только смеяться.

Пожилая пара рядом с нами давно ушла, да и остальные посетители, прибывшие на ранний ужин, покидали ресторан. Создалось впечатление, будто мы с Дэном остались здесь одни, окруженные алкогольным туманом и множеством тарелок еды. Дэн заказал еще одну бутылку вина, десерт, потом еще выпить на посошок. Я выпил столько, что меня вырвало в туалете.

— Ubi est vomitotium? Где блевать? — спросил Дэн на латыни, когда я вернулся к столу. Я показал в сторону туалетов и закрыл лицо руками. Комната кружилась перед глазами.

— Эй, парень!

Мне на глаза попался наш официант. Совсем о нем позабыл, стултонский я наркоман. Пришлось сесть и потрясти головой, попытавшись прояснить мысли.

— Мы закончили, — сказал я. — Серьезно. Думаю, что оставил половину ужина в туалете.

— Мне не хочется сообщать вам дурные вести, — заговорил он, оглядываясь через плечо. — Но наш менеджер хотел бы, чтобы вы покинули заведение.

В другой части зала я увидел невысокого мужчину, стоявшего у бара, скрестив на груди руками. Рядом с ним находился метрдотель, и они оба сурово смотрели на меня.

— Что-то не так? — спросил я.

Официант посмотрел на бутылки вина и пустые бокалы.

— Нет проблем, — доставая бумажник, сказал я. — Совсем никаких проблем. Знаете, обычно я не такой. — Болтать было почти невозможно. — В средней школе я никогда не пил, честно.

— Абердин доводит до этого, — заявил официант. Его совершенно не интересовало мое импровизированное признание. — Послушай, парень, — он снова бросил взгляд через плечо, потом повернулся ко мне. — А сумасшедший старый библиотекарь еще работает?

Я поднял голову.

— Корнелий?

— Да, он. Сумасшедший лис.

— Я не знаю, сумасшедший ли он, — ответит я, внезапно вставая на защиту Грейвса. — Может, чуть-чуть страдает старческим слабоумием. Он действительно стар.

— Ну, ты на него не работал, — заметил официант.

— На самом деле, я как раз работаю на него.

— Честно? Он разговаривает с тобой на латыни?

— Да. Но я знаю латынь, поэтому…

— А как насчет голубей? Он просил тебя ловить для него голубей?

Я не был уверен, правильно ли его расслышал. Пришлось переспросить:

— Голубей?

Официант кивнул:

— Да. Он обычно давал мне мешок с крупой и заставлял прямо с утра устраиваться в университетском дворе, а потом загонять их в маленькую клетку.

Я не мог в такое поверить. «Если он скажет мне, что помогал Корнелию приносить жертвы Сатане, то я выбегу отсюда с криком», — подумал я.

— А что он делал с голубями? — спросил я.

— Не знаю, — ответил официант. — Я не хотел знать. Обычно отдавал ему клетку, и на этом работа заканчивалась. Так было все время. А ведь считалось, что я работаю помощником библиотекаря, этого старикашки, а не ловцом голубей, черт побери! И не браконьером! Знаешь, что я сделал? Я сказал: черт с вами со всеми, жрите свое элитное дерьмо! — После этого официант стал загибать пальцы. — И с вашими дружками, которые должны быть только из одного социального слоя, и с вашим расизмом в законе! Ты видел в студенческом городке хоть одного афроамериканца, кроме обслуживающего персонала? Я сказал: засуньте все это в ваши оправленные золотом задницы!

Все встало на место. Наш официант был тем парнем, про которого мне рассказывал профессор Ланг. Парень, который бросил учебу.

Бывший студент ухмыльнулся мне:

— Не хотел тебя оскорбить, парень.

— Вы и не оскорбили, — ответил я. — Я не богат.

Вернулся Дэн. Рубашка была заправлена только наполовину, он раскраснелся. Дэнни отсалютовал нашему официанту и вручил ему кредитную карточку.

— Я плачу, — сказал мой коллега, хлопая меня по плечу. Рукава его рубашки были закатаны. — И на том настаиваю.

Официант взглянул на кредитную карточку. Я увидел, что она платиновая. Затем он посмотрел на меня, приподнял брови и пошел прочь.

— Заводишь друзей среди местного населения? — спросил Дэн, надевая кепи и заправляя рубашку.

Коротышка и метрдотель продолжали неотрывно на меня смотреть. В центре ресторана сидела молодая, хорошо одетая пара, они тоже на нас поглядывали. Это вызвало мое внезапное смущение.

— Едва ли, — ответил я.


К «Фруктовому саду Виктора» я ехал, как сумасшедший. Дэн не знал, открыт ли он еще, но мы оба были слишком пьяны и не могли предложить ничего лучше. К счастью, ферма располагалась рядом со «Свистком», и мы вскоре оказались у нарисованного от руки указателя. Он висел на огромном дереве рядом с дорогой. Из яблока торчал улыбающийся червь и указывал путь тремя пальцами. Так червей изображают в мультиках.

«Фруктовый сад Виктора, — значилось на указателе. — 50 центов за самые лучшие яблоки в округе!»

Фермер оказался удивительно молодым деловым человеком, одетым в спортивную куртку Йельского университета, брюки цвета хаки и рабочие сапоги. Когда я подъехал ко входу, он тянул желтую цепь через дорогу. Мгновение фермер стоял неподвижно, разглядывая нас сквозь облако пыли, поднятое «ягуаром», потом направился к нам.

— Мы закрылись, — объявил он.

Фермер опирался на руку, которую прижал к верху машины с ободком над моим стеклом. У него было вытянутое лицо, светлые волосы, кожа оказалась очень сильно загорелой, на ее фоне резко выделялись белые зубы.

— Мы приехали издалека, — объявил Дэн. — Из Фэрвича.

— Вы студенты Абердина?

Он бросил взгляд на Дэна, осмотрел его странное одеяние, беспокойно нахмурился, и после этого уже обращался ко мне.

— Да, сэр, — ответил я.

Я посмотрел на собственные руки, которые лежали на кожаном руле «ягуара» Хауи.

«Вероятно, мы выглядим, как испорченные детки, которые учатся в университетах, — подумал я. — И определенно от нас воняет, как от пьяниц».

Он отвернулся, потом снова посмотрел на нас.

— Мне очень жаль, что вы зря проделали такой путь. — Судя по всему, все было как раз наоборот. — Мы на сегодня закрываемся. Приезжайте завтра. — Фермер шагнул назад и посмотрел на часы. — Знаете, мы рано откроемся.

— Завтра у нас не будет времени, — сказал Дэн. — Мы приезжали в прошлом году, как раз в это время. Вы позволили нам остаться после наступления темноты. Мы достали фонарики из багажника и погуляли. Тогда мы купили почти двадцать фунтов.

— Правда? — фермер снова посмотрел на цепь. — Наверное, был плохой день. Я не могу представить…

— Мой друг обещал прислать вам семена. Артур Фитч, помните его? Вы рассказывали ему, какие яблоки нужны для приготовления сидра.

Фермер остановился и задумчиво посмотрел на нас.

— О-о, высокий парень, правильно? — Он немного расслабился, но так и стоял с цепью в руке. — Артур действительно прислал мне несколько саженцев. Очень мило с его стороны. Они все еще в рассаднике. Сейчас примерно вот такие. — Фермер показал на уровень груди и улыбнулся. — Ну и как, получился сидр?

Поскольку я без того много времени проводил рядом с Артом, то часто воспринимал его харизму, как должное. Артура так беспокоил этикет и протокол, что иногда он казался чопорным и жеманным. Это противопоставлялось его любви к неподчинению правилам и инакомыслию, даже бунтарству. Две стороны его натуры казались несовместимыми, пока я не понял, что у обеих — одна цель. Если бы Арт обещал прислать этому фермеру семена экзотических яблонь, а потом не прислал, то оказался бы таким, как все остальные никчемные детки Абердина. Но он заплатил не просто за семена, а за саженцы, которые доставили откуда-то из Калифорнии. Именно экстравагантное, полное достоинства поведение Артура делало его таким незабываемым, а если внимательно подумать — то неискренним и каким-то фальшивым. Поэтому меня не удивило, что Арт непреклонно опровергал и доказывал несостоятельность идей Канта о том, что цель превыше действия. «Независимо от намерений человека, если его действия добродетельны, то в чем проблема? — сказал он мне однажды, когда мы ехали в магазин в его машине. — Ты что, предпочтешь добрые намерения и дурные действия, а не наоборот?»

Фермер бросил цепь на землю и жестом пригласил нас заезжать. Он сказал, что если нам потребуются джутовые мешки, то дальше по дороге мы найдем их в корзине.


Я понял, что никогда раньше не бывал во фруктовом саду. Я представлял его в виде идеальной сетки из хорошо утоптанных грунтовых плоских дорожек, вдоль которых рядами растут деревья — все одинаковой высоты, с ярко-красными блестящими фруктами на идеально круглых кронах.

Но «Фруктовый сад Виктора» оказался полной противоположностью. Рельеф местности постоянно менялся, земля шла под уклон, лишь иногда — ровно, с наклоном вбок. Иногда тропинка резко уходила вверх, в гору, затем без предупреждения открывался обрыв, под которым валялись листья, гравий и корни. Порой у меня возникало ощущение, будто я нахожусь на корабле среди бушующих волн. Садящееся солнце пробивалось сквозь листву, в лучах кружились пылинки, комары и мошки, которые перелетали от лучика к лучику. В теплом воздухе поздней осени висел сильный терпкий запах яблок.

Я немного пособирал яблоки, наполнил мешок на четверть, а затем пошел прочь от Дэна, по тропе, идущей вверх по поросшему деревьями пригорку. Мне пришлось перебираться через покрытое мхом бревно, которое упало и лежало поперек ручья. Сад остался позади, скрытый паутиной диких кустов, напоминающих голову медузы Горгоны, а также массивными валунами.

Я остановился и прислушался. Гудели насекомые. Тихо шумела и пузырилась вода. Приглушенный гул самолета слышался где-то над головой.

— О чем задумался?

Дэн появился рядом со мной и наклонился, чтобы поднять камень. Потом он сел на свой наполовину заполненный мешок и бросил камушек в ручей.

— Ожидаю, что какое-нибудь чудовище внезапно выпрыгнет из-за гниющего бревна, — признался я.

— Да, такая мысль действительно появляется, — согласился Дэнни и поддал ногой по куче листьев, смешанных с грязью. — Наверное, здесь вокруг можно найти наконечники индейских стрел.

Он обернулся и посмотрел на валун, маячивший над нами. В трещины забились старые листья, сбоку кучей лежали обрубленные ветки. По уменьшающемуся солнечному пятну на поверхности камня медленно полз жук. Дэн показал на основание огромной скалы.

— Видишь? Я думаю, что это медвежьи следы. Они тут точили когти.

В камне осталось несколько длинных тонких неровных полос.

— Ты уверен? — спорил я. Стало как-то не по себе.

— О, да, здесь водятся медведи. В прошлом году мы с Артом нашли пещеру примерно в миле отсюда. — Он показал на другую сторону ручья, на самую густую часть леса. — Артур предложил мне туда прогуляться.

— А ты?

— Я? Ни в коем случае. Правда, Арт пошел.

«Конечно», — подумал я.

— Он сказал, что видел там старые кости и куски меха. И там пахнет, как в зоопарке.

Я вглядывался в лес, а потом спросил:

— Хочешь проверить?

— Ты серьезно?

— Да, — ответил я. — Почему бы и нет? Никогда раньше не видел медведя.

Дэн неотрывно смотрел на меня, кепи было лихо сдвинуто на ухо, руки убраны в карманы, коричневый плющ обмотался вокруг одного ботинка. Что-то прожужжало рядом с моим ухом.

— Ну что? — спросил я.

Он пожал плечами.

— Ничего, — Дэнни почти улыбался.

Мы оба замолчали, мое возбуждение по поводу встречи с медведем сразу же прошло. На ветке над головой прыгала и щебетала птичка.

— Что смешного? — спросил я.

— Просто мне сейчас в голову пришла одна мысль, вот и все. — Он наклонился и поднял мешок с яблоками.

— О чем?

— Это глупость, — сказал Дэн.

— И что за глупость?

Тогда он на самом деле улыбнулся — смело и взбудораженно. Затем рассмеялся. Я засмеялся в ответ — скорее, из-за замешательства, чем по какой-то другой причине.

Что-то треснуло вдали, словно надломленная ветка. Мы оба подпрыгнули в испуге и посмотрели в направлении шума. Примерно в пятидесяти ярдах стоял олень и смотрел на нас большими черными глазами, затем бросился прочь. Мы увидели, как в чаще мелькает его белый хвост.

Дэн склонился вперед и поцеловал меня в щеку. Я отпрянул назад и уставился на него.

— Что это, черт побери?

Он пожал плечами.

— Нам пора назад, — сказал Дэнни. — Я не очень хорошо знаю эти сельские дороги, особенно, в темноте.

Он развернулся и пошел назад, к саду, перебросив мешок через плечо.

— Дэн! — позвал я, но он не услышал, или притворился, что не услышал. С этим вопрос был снят. Мы больше никогда не обсуждали тот день.

* * *
В первую неделю ноября резко потеплело. Со стороны побережья пришел фронт теплого воздуха. В результате в студгородке началось ностальгическое возрождение летних дней. Студенты достали шезлонги и вентиляторы, загорали на ступенях Торрен-холла между занятиями, играли в футбол в университетском дворе, раздевшись по пояс. Я решил не проводить вторую половину дня за чтением в библиотеке, и вместо этого вернулся домой. Хотелось отвести Нила к пруду, может, самому зайти вместе с ним в воду, почувствовать, как шелковистая грязь и ил хлюпают у меня между пальцев ног.

Это был необычно яркий день. Обжигающим белый свет падал с неба, словно от двух солнц, и даже цвет небес, казалось, поблек от этой яркости, став каким-то тускло-голубым. Я вышел из задней части дома и пошел к пруду. Сломанное каноэ все еще стояло на траве, со всех сторон лежали кучи листьев.

Доктор Кейд находился на краю сада, он стоял на коленях и копал лопатой в грязи. Профессор находился спиной ко мне. На поношенной рубашке из ткани шамбре в центре образовалось темное пятно от пота. Рукава были закатаны до локтей, седые волосы доктора слегка развивались на прохладном ветру. Я видел, что волоски у него на руках покрыты точками темной земли, он тяжело дышал от усилий.

Доктор Кейд занимался небольшим рядом незнакомых растений — маленькой живой изгородью, невысоко поднимающейся над землей. На кончиках веток висели тяжелые по виду плоды, напоминающие желтые сливы. Даже на расстоянии фрукты пахли тошнотворно сладко, почти гнилью. Кейд воткнул лопату в землю и схватился за ствол обеими руками. Я наступил на ветку, она хрустнула, профессор повернулся и увидел меня.

— Узнаете это растение? — выдохнул он, затем напрягся, что было видно по его плечам, и выдернул корень из почвы. Куски земли взлетели в воздух. Я увидел у него в руках раздвоенное, неровное коричневое корневище — очень толстое, длиной в предплечье. — Мандрагора, — объявил он.

Я увидел, как Нил бежит по берегу пруда. Он несся за маленькой толстой птичкой, но это было безнадежным делом. Птичка улетела и стала кружить над водой.

Профессор бросил растение в плетеную корзину.

— На Артура ваши исследования произвели впечатление. Он говорит, что вы любите все византийское. Могу ли я предположить, что это касается всех сфер вашей жизни? — Доктор улыбнулся собственной шутке. — Я прочитал вашу последнюю работу, короткий обзор бенедиктинского монашества. Ожидал чего-то более длинного…

— Я знаю… — открыл рот я, но доктор Кейд откашлялся и продолжил:

— То, что вы представили, многообещающе, и моя критика относится только к вашей неопытности — ни к чему больше. Не бойтесь писать, — вот что я пытаюсь сказать. Например, вы проигнорировали святого Макария Александрийского и святого Даниила Столпника. Они оба представляют отличный контраст с определением «обычных людей» святым Бенедиктом. Вы можете себе представить, что перенес святой Даниил, сидя наверху столпа более тридцати лет? Ими нужно восхищаться — если и не за их веру, то, по крайней мере, за их убеждения. — Он отряхнул руки от грязи и переступил с колена на колено. — Знаете, пятьсот лет назад мы бы заставили Нила выкапывать мандрагору. Тогда считалось, что в ней живут гомункулы, которые станут кричать, если их побеспокоить. Они убьют того, кто вытянул корень из земли.

— Вы их пересаживаете? — спросил я.

— Нет… как раз наоборот. Я собираю корни для профессора Тиндли. Он готовит чай из мандрагоры и утверждает, что благодаря ему зимой не болеет. Хотя я подозреваю, что коллеге просто нравится слабый наркотический эффект.

Доктор Кейд собрался с силами и вытащил еще одно растение. Его пришлось дернуть дважды. Корень вылетел из земли, и раздался высокий резкий вой, который эхом пронесся по двору.

Я отпрыгнул назад, ожидая, что профессор Кейд сейчас рухнет и будет лежать без движения с раскрытыми глазами и вывалившимся языком. Послышался еще один жалобный вой.

Нил плыл к берегу, поскуливая. Я бросился к пруду, ступая по грязи и кукушкиному льну. Пес, хромая, выбрался на берег и бросился ко мне, прижался мокрой головой к моему бедру. Из левой задней лапы капала темная кровь. Я увидел рану под спутанной шерстью. Это выглядело так, словно кто-то замахнулся топором и опустил его на лапу пса, но удар оказался скользящим. Нил скулил и пытался опустить лапу, но от этого только начал лаять.

К нам подошел доктор Кейд, наклонился над Нилом сзади и нежно поднял раненую лапу. Она представляла собой небольшую дугу, из которой пузырями текла кровь.

— Похоже, его хватила каймановая черепаха, — сказал он, выпрямился и вытер руки о заляпанные штаны. — Принесите бинт и пластырь из ванной. — Профессор погладил Нила по голове. — Ему придется сделать анестезию, чтобы зашить, но у меня здесь ничего нет. Если не возражаете, отвезите его к ветеринару. Я позвоню доктору Магаваро. До его клиники пятнадцать миль. Я не хочу перекладывать на вас свои дела, но у меня действительно много работы.

Доктор Кейд держал Нила за ошейник, пес стоял спокойно, кровь из раны капала и впитывалась в землю. Я бросился к дому бегом мимо корня мандрагоры. Но тут из плетеной корзины что-то внезапно выпрыгнуло и побежало по покрытому листьями полю.

Я внезапно остановился и оглянулся. Ветер шевелил опавшие листья, некоторые подлетали так близко ко мне, что я видел на них все прожилки. Зловонный запах плодов мандрагоры висел в воздухе. Они пахли сильнее из-за жары. Нил заскулил и снова замолчал.

— В чем дело? — спросил доктор Кейд.

Он заставил пса лечь на бок. За ними по поверхности пруда пошла рябь, темная вода словно морщилась под легкими дуновениями ветра.

— Все в порядке, — ответил я и пнул корзину.

Я был поставлен в тупик, и у меня немного кружилась голова — то ли от жары, то ли от вида лапы Нила, — непонятно, отчего. Корень мандрагоры пошевелился. Кусочки подсохшей земли отвалились от него. Лениво покатился набухший плод. Он был полон сока и мякоти, и жарился на солнце.

— Мне показалось, что я увидел гомункула, — признался я полушутя.

Доктор Кейд снова вытер лоб.

— Не вы первый.


В приемной ветеринарной клиники доктора Магаваро сидела пожилая дама с маленькой клеткой на коленях и что-то мурлыкала себе под нос. Из-за тонкой проволочной сетки на меня округлившимися глазами смотрела кошка. Она явно нервничала. Белые усы торчали наружу.

Я укоротил поводок Нила, и мы уселись напротив женщины. Кошка прижала уши и приоткрыла рот, словно издавая беззвучное шипение. Но пес слишком устал, чтобы обращать на это внимание, он опустил голову на забинтованную лапу и наблюдал за движениями секретаря в приемной.

С противоположной от входа стороны появился высокий, немолодой мужчина с седыми волосами. При виде меня он широко улыбнулся и протянул руку. На нем был белый халат, заляпанный пятнами различного цвета.

— Вы, вероятно, Эрик. А я — доктор Магаваро. — У него был сильный акцент жителя штата Мэн. — Уильям сказал, что считает это укусом каймановой черепахи. — Он опустился на колени рядом с Нилом и осторожно приподнял лапу пса. — Судя по всему, Уильям прав. Ты потом вернешься за псом, или подождешь с ним, пока я готовлю анестезию?

— Он будет под наркозом?

Доктор Магаваро медленно кивнул:

— Да. Но беспокоиться не о чем. Это обычная процедура. Под общим наркозом он будет лежать неподвижно, пока я оперирую. Мы побреем раненое место, потом зашьем и заклеим, и пес быстро придет в норму. Вы — его владелец?

— Нет, сэр, — ответил я. — Хауи.

— A-а, да. Рыжий. О-о, вот еще что…

Из-за стола к нам направилась худая женщина, и доктор Магаваро автоматически отдал ей поводок. Его внимание все еще было сконцентрировано на мне.

— Некоторым кошкам Уильяма пора делать прививки. Передайте ему, пожалуйста, что в нашем округе уже несколько случаев бешенства. В этом месяце — четыре, по большей части болеют бродячие животные, но, тем мне менее, следует принять профилактические меры…

— Я не знал, что у него есть кошки, — сказал я.

Доктор Магаваро выглядел удивленным.

— Конечно, есть, — выпалил он. — Он очень любит кошек. Как же это называется?..

— Элурофил, — подсказал я.

— Да, правильно. Очень впечатляет. — Он улыбнулся. — Вы учитесь в Фэрвичском колледже?

— Нет, в Абердине.

— О-о, — ветеринар снова улыбнулся. — Я не очень хорошо определяю возраст людей. Вот с четвероногими — другое дело, — Магваро рассмеялся. — Лили позвонит, когда можно будет забрать Нила. Это будет не позднее пяти — половины шестого. И не забудьте сказать Уильяму про эпидемию бешенства. Я знаю, что он станет сильно переживать, если что-то случится с его кошками.

* * *
Когда я вернулся в дом, на подъездной дороге стояла машина Арта. Все дверцы были открыты, работало радио, настроенное на какую-то новую программу. На дорожке стояла картонная коробка, на ней лежали стопки книг и бумаг. Доктор Кейд явно закончил работу в саду, поскольку корзина там отсутствовала, а оставшиеся три мандрагоры исчезли.

Арт вышел из главного входа со стаканом в руке. Он был босиком, в джинсах и белой футболке. Щетина шла от подбородка вниз, к шее.

— Я знаю про Нила, — сказал он. — Все в порядке?

— Да. Ему дадут общий наркоз перед тем, как зашивать, — я прислонился к машине. — А что ты делаешь?

— Осеннюю уборку. Сегодня вечером обещали понижение температуры до минус четырех по Цельсию. Поэтому я решил, что сегодня — наш последний хороший день на долгое время. Не могу поверить, сколько барахла тут обнаружил. — Артур поставил стакан на капот, затем отправился к водительскому месту. — Я нашел огрызок яблока, который, по-моему, лежал под сиденьем несколько месяцев.

— А у профессора Кейда есть кошки?

Арт уселся за руль и открыл бардачок. Он странно посмотрел на меня и улыбнулся страдальческой смущенной улыбкой человека, поставленного в тупик.

— Насколько я знаю — нет. А что?

— Доктор Магаваро сказал, что есть.

Арт на мгновение опустил глаза.

— У доктора Кейда? Не думаю. — Он продолжал рыться в бардачке, вытаскивая пустые пакеты из-под табака, коробки со спичками, маленькую батарейку. — Кошки — грязные создания. Ты знаешь, что пасти у них кишат пастереллами?

Артур достал из бардачка трубку и поднял ее вверх. Это была отличная трубка, вырезанная из дерева и напоминавшая горгулью. Хвост брался в рот, а в ухмыляющейся голове имелось отверстие для набивания табака. Кончик языка горгульи отломился.

— Я все думал, где она. Я купил ее в Праге, на Маластранской площади, три года назад у армянского торговца.

— Ну, доктор Магаваро велел мне передать доктору Кейду, что его кошкам пора делать уколы.

Арт обтирал трубку низом футболки.

— Ты уверен, что он не ошибся с профессором? Здесь их живет немало.

— Он хорошо знает доктора Кейда. Он называл его «Уильям». А еще знает, кто такой Хауи.

Артур пожал плечами и поднял трубку на свет, чтобы получше осмотреть.

— Он перепутал пациентов. Послушай, а что ты делаешь сегодня вечером?

Ежедневный выход в свет по четвергам. Арт с Хауи куда-то ездили каждый четверг и возвращались пьяными, шикали друг на друга, с грохотом поднимаясь по лестнице. Они громким шепотом обсуждали разных женщин, которых видели в тот вечер.

— Не знаю, — ответил я и обнял себя руками, когда на меня налетел порыв холодного ветра. — Мне нужно кое-что прочитать. И надо закончить одну работу.

Я не был уверен, хочу ли куда-то отправляться с Артом и Хауи после того, как Дэн рассказал мне про Эллен.Я чувствовал, что вокруг девушки сложилась крайне напряженная и даже опасная ситуация, и взрыв может произойти в любой момент. Не хотелось находиться рядом, когда это случится.

— Да, кстати, а как продвигается твоя работа на доктора Кейда?

Артур опустил трубку в карман. Где-то неподалеку находилась ворона, она громко каркала. Далеко на горизонте собирались темные тучи.

— Занимаюсь франками, — сказал я. — Меровингами и Каролингами.

— Хорошо. Будь повнимательнее, потому что твое следующее задание — Карл Великий. Так как насчет сегодняшнего вечера?

— Я же сказал тебе, что не знаю, — ответил я.

Арт улыбнулся и выбрался из машины.

— Надеюсь, ты понимаешь, какая это честь. Мы никогда не брали даже Дэна на наши ночные приключения по четвергам.

— Не удивлен.

Он замер на месте.

— Почему?

— Это просто не в его стиле, вот и все.

Артур кивнул:

— У него стиль «голубого», так?

— Этого я не говорил.

— Ну, я сказал. Он никогда к тебе не приставал? У Дэнни склонность влюбляться в своих друзей.

— У нас с Дэном все в порядке, — ответил я.

— Уверен? — Арт хитро улыбнулся. — Что-то не верится.

— Ты никому не веришь, — заметил я.

Артур рассмеялся.

— Единственный человек, который не знает, что Дэн голубой — это сам Дэн. Ему просто следует признать это, — и все станет здесь гораздо проще.

Он взял кучу барахла с переднего сиденья и отправил в коробку.

Я сжался под порывами холодного ветра и наблюдал за приближением туч. Они были темными, базальтового цвета, плотными, набухшими… огромными.


Мои воспоминания о зимах в Миннесоте наполнены лишь холодом, ледяным ветром и безжалостным льдом. Ничего там больше нет. Помню, как в последнюю зиму перед смертью матери я рано встал в одну из суббот и уставился на пустые кукурузные поля. Они напоминали замерзшее море — вода, которая стояла в оставленных трактором следах, за одну ночь превратилась в блестящий лед. Деревьев не было нигде — только сломанные стебли кукурузы, которые поднимались из земли, словно перебитые кости. Мы покрывали трактора зеленым непромокаемым брезентом, который при каждом порыве ветра трепетал и надувался, напоминая пойманную в ловушку гигантскую птицу.

В отличие от Миннесоты, зимы в Нью-Джерси оказались грязны и неприятны. Снег быстро чернел, машины прокладывали слякотные траншеи на посыпанных солью улицах. Зимой города вызывали еще большую клаустрофобию. Создавалось впечатление, что они сжимаются вокруг и накрывают тебя.

Первый снег, который я увидел в Абердине, пошел в ту ночь. Буря бушевала в Коннектикуте от Шотр-Бича до Норт-Холлоу. Мы поехали в город на «ягуаре» Хауи. С черного неба падали толстые белые хлопья, парили и кружили везде вокруг нас. Художник вел машину удивительно медленно и осторожно, словно старик.

Нашей целью был маленький бар на краю города под названием «Паб Пита», знаменитый куриными крылышками за десять центов (местная кухня, товар импортирован из Буффало) и пятидолларовыми кружками канадского пива (владелец, Пит, был родом из Торонто). Мы сидели в угловой кабинке, в тесной темной нише за толстым, сильно изрезанным дубовым столом, который напоминал мне о средневековье. Я представлял нас усталыми после путешествия крестоносцами, которые остановились выпить в придорожной таверне среди покрытых лесом гор Болгарии. Хауи заказал «Тома и Джерри» в кружке. От темного бульона, который пах, как ром со специями, поднимался пар. Арт взял темное пиво, я тоже это пил, хотя мне оно совсем не понравилось.

Паб тускло освещался настенными лампами с оранжевыми стеклянными абажурами. Под ними горели маленькие, мигающие лампочки, которые, как предполагается, должны напоминать языки пламени. «Средневековый китч», — так называл это Артур. Посетители тоже казались небрежно высеченными, лица — каменными, черты — грубыми. На них падали тени и высвечивали то скулы, то лбы. Разговаривали все тихо, ровный гул голосов прерывался звоном стаканов и взрывами смеха.

После трех кружек темы для разговоров закончились. Мы уже обсудили университет, карьерные планы и проект доктора Кейда. Хауи сообщил, что только-только закончил последнюю карту — византийские торговые пути тринадцатого века. Карта предназначалась для первого из трех томов. Apт заявил, что завершил план главы о вторжении германцев в Западную Европу. Благодаря пиву, у меня сильно гудело в голове, однако мне удавалось еще как-то контролировать и держать себя в руках. Но ступал я по тонкому льду, временами впадая в полубессознательное состояние. Иногда я вдруг осознавал, что сижу там и смотрю в никуда. Тогда, словно заснувший за рулем водитель, я резко вскидывал голову, чувствуя прилив адреналина. Пиво притупило и мои опасения насчет Эллен. Казалось, что отношения у Арта и Хауи прекрасны. На самом деле, я никогда раньше не видел их настолько расслабленными при общении друг с другом.

Хауи навалился на стол и катал двадцатипятицентовую монету по тыльной стороне пальцев левой руки. Он безразлично наблюдал за ней полуприкрытыми глазами, пальцы дергались, словно хвост у спящей кошки. Несмотря на опьянение Хауи, монета перепрыгивала с костяшки на костяшку без остановок. Она скакала с мизинца на безымянный палец, потом, внезапно — на большой, затем возвращалась на указательный, — и все начиналось сначала. Я смотрел, очарованный происходящим, но, скорее, пребывал в коматозном состоянии. В центре стола стояла тарелка с куриными косточками, окрашенными в красный цвет остатками горячего острого соуса.

— Смотришь за монеткой? — спросил Хауи.

Когда я кивнул, он перебросил четвертак на большой палец и потер указательным.

Хауи протянул мне руку с растопыренными пальцами, показал мне ее с одной и с другой стороны. Монетка исчезла.

— Посмотри в свою кружку, — предложил он.

На дне лежала монетка.

— Я не думал, что ты допьешь до конца, — сказал художник.

Я посмотрел на порез у него на лбу и увидел, что он зажил.

Осталась тонкая линия, словно часть морщины.

«Сколько я выпил? — подумалось мне. — Три кружки. Потом еще что-то вместе с Хауи. Виски? Бренди? Или, все-таки, виски?»

— У Хауи много талантов.

Арт достал трубку с горгульей, круглая голова которой была отполирована так, что блестела, положил на стол пакет с табаком, и взял оттуда немного содержимого.

— Хауи, почему бы тебе не сыграть для нас что-нибудь? — попросил Артур.

— Ты знаешь, что я ненавижу это пианино. Оно расстроено.

— О-о, прекрати. Эрик никогда не видел, как ты стучишь по клавишам.

— И не увидит теперь. — Хауи осмотрел ноготь большого пальца. — Я не играю на старье.

Я огляделся и нашел пианино, пыльное и коричневое. Лак облез с него, кое-где виднелись царапины. Пианино, на котором стояла пепельница, скрывалось в углу.

— Там дека вся покорежена, — Хауи вылил себе остатки из графина и продолжал говорить, будто Арт задал ему вопрос. — Оно стоит тут понта ради, а не для игры.

Арт пожал плечами и зажег спичку.

— Вероятно, ты прав. — Он два раза затянулся, затем откинулся на спинку сиденья, держа трубку в руке. — На нем может играть только Пит, потому что знает все его особенности. — Арт посмотрел на меня. — Иногда Пит исполняет пару песенок — так, ничего особенного. Мелодии из старых фильмов, что-то вроде того.

— И звучат они дерьмово, — заявил Хауи, хрустя костяшками.

Он осушил стакан одним глотком, затем вытер рот рукавом, обернулся на пианино, а потом посмотрел на свои руки. Они слегка дрожали.

— Однако здесь достаточно сухо, — сказал он. — Не исключено, резонатор будет работать лучше, чем в прошлый раз. Может, Пит потратил немного денег на настройку.

Он снова посмотрел на пианино.

Хауи встал, его слегка зашатало, он схватился за перегородку. Затем художник распрямился и пошел вперед, словно опытный стрелок, отправляющийся на дуэль.

— Хауи целый семестр учился в Джиллиарде, — сообщил Арт.

— В Нью-Йорке?

Артур кивнул и затянулся трубкой. Горгулья ухмылялась, дым выходил из ее макушки.

— Бесплатно, со стипендией. Он пришел в приемную комиссию консерватории на слушания. Предположительно, они сразу же приняли его, прямо после прослушивания.

Хауи добрался до угла, уселся на табурет перед пианино, встал, вытер табурет, снова сел и открыл крышку. Бармен проследовал к дальнему концу стойки и что-то сказал ему. Художник медленно кивнул и прошелся по клавишам правой рукой.

— Однако его исключили, — продолжал Арт. — Начались проблемы с выпивкой.

Бармен вернулся с хайболом, наполненным виски с содовой и льдом, и вручил высокий стакан Хауи, который поставил его на пианино, а затем быстро сыграл гаммы.

— Я удивлен, что он поступил в Абердин, — признался я.

— Он не поступил, — Арт прижался спиной к стене. В одной руке он держал трубку, другой постукивал по столу. — Точнее, не в традиционном смысле. Он посещал несколько курсов, не будучи зачисленным. Я думаю, что Хауи собирался снова подавать документы, но больше к этому не стремится. Он сказал, что одного отчисления достаточно.

Я предполагал, что мы все учились в Абердине.

— Значит, Хауи просто работает на доктора Кейда?

— Да. Если бы не доктор, ему пришлось бы вернуться домой и начать работать на отца.

— Думаю, что он как раз этого хочет, — заметил я. — Хауи говорил мне, что с нетерпением ждет окончания университета, чтобы попасть в «настоящий мир».

Артур нахмурился.

— Ты шутишь? Это — самое последнее, чего он хочет. Его отец считает, что он учится в университете. Он продолжает присылать деньги на обучение. Хауи их тратит, но много откладывает. У него крупный счет в Фэрвичском коммерческом банке. — Арт подавил зевок. — Мои родители — вполне обеспеченные люди, но Хауи из совершенно другого мира. В такие деньги сложно поверить. Их там очень много.

Я поставил кружку на стол с большим грохотом, чем собирался, но, будучи пьяным, не опасался ничего.

— Мне жаль, что ты сказал все эти вещи про Дэна, — заявил я.

Артур замер с кружкой в воздухе.

— Это все еще тебя беспокоит.

Я ничего не ответил.

— Знаешь, я ведь только пошутил.

Я покачал головой, все еще будучи смелым от алкоголя.

— Не думаю, что это правильно. Мне нравится Дэн.

— Мне он тоже нравится, — сказал Арт.

— Он в меня не влюблен, — воскликнул я. — И я не считаю его «голубым».

— Вполне возможно. Не исключено, что ты прав, — ответил Артур.

— Если ты кому-то нравишься, это совсем не означает, что он в тебя влюблен, — продолжал я.

— Согласен. Тебе нравится Эллен, правильно? Но никто из нас не скажет, что ты в нее влюблен.

Арт улыбнулся мне. Я ощутил прилив адреналина, с жадностью опрокинул в себя остатки пива, магическая двадцатипятицентовая монета Хауи стукнулась о мои зубы.

Хауи уже играл. Пальцы летали над клавишами, ноги нажимали на педали, голова раскачивалась в такт музыке. Это был джазовый номер, что-то в новоорлеанском стиле, вокруг исполнителя уже собралась небольшая толпа. К моему удивлению Хауи запел.

О, пожалуйста.
Не говори обо мне.
Когда я уйду,
Хотя наша дружба
Прекращается с этого момента.
Если не можешь сказать ничего по-настоящему хорошего,
То лучше вообще ничего не говори.
Это мой совет.
Кто-то открыл входную дверь паба, и внутрь ворвался поток холодного воздуха. Мы с Артом несколько минут сидели молча, нам было неловко. Я продолжал пить, судорожно пытаясь найти в кружке последние капли.

Наконец, Арт нарушил молчание.

— Как идут твои исследования?

Я поднял голову от кружки.

— В университете отстаю, — осторожно проговорил я. — Проект доктора Кейда стал главным в моей жизни.

— Но разве ты не хотел такой жизни?

— Не знаю, — ответил я. На мгновение у меня все поплыло перед глазами. — Я не знаю, какой жизни хотел.

Арт заказал еще пива.

— Ты всегда можешь вернуться в общежитие, — заметил он. — Тебя в доме никто не удерживает.

— Но мне нравится дом.

— Конечно, нравится. Я могу перестроить график, передать часть твоей работы Дэну.

— Это будет несправедливо по отношению к нему, — заметил я.

— Несправедливо? — рассмеялся Арт. — Справедливость — враг амбиций. Если бы меня волновала справедливость, мы бы еще больше отстали от графика с проектом доктора Кейда.

Я весь прошлый семестр составлял предложение по главе о средневековой науке, но доктор Кейд отказался от него. Он даже не прочитал весь текст, потому что, по его словам, у него нет времени. Вот это определенно несправедливо, но необходимо. Я выяснил разницу между справедливостью и необходимостью.

Хауи закончил номер, послышались аплодисменты, и он тут же начал снова играть.

— Я видел в кабинете одну книгу. «Collectanea Chemica», — признался я. — Ты пользовался ею для написания той главы о науке?

Артур тихо захлопал в ладоши, но тут же прекратил и посмотрел на меня:

— Ты читал книгу?

— Только первую страницу.

— Что решил?

— Я и раньше читал про философский камень, — сказал я. — Это интересно, но напоминает мне «Сумму теологии». Фома Аквинский пытался смешать сверхъестественное с эмпирическим…

— Смешивание веры и эмпиризма всегда рискованно.

— Это невозможно, — заявил я.

Я наслаждался собственным ступором, плавал в какой-то неясной, расплывчатой паутине. Пальцы на ногах слегка покалывало от тепла. Несколько минут мы с Артом сидели молча. Я притворялся, что смотрю на играющего Хауи.

— Не так уж невозможно, — внезапно сказал Артур. — Посмотри, что святой Ансельм взял в качестве девиза, которым руководствовался всю жизнь: «Fides quaerens intelligentiam» — «Вера ищет понимания». Он показал, как можно использовать разум для разъяснения и истолкования сути веры. Они могут работать вместе: вера — на одной части весов, разум — на другой. Самой важной является точка, в которой они приходят в равновесие. — Он поднял руки над столом, изображая весы. Ладони смотрели вниз, обе руки то поднимались, то опускались на все более незначительное расстояние, и, наконец, остановились на одном уровне. — Я думаю, что здесь и заключается истина.

— Истина, — повторил я.

Арт устало посмотрел на меня.

— Ты хорошо себя чувствуешь?

— Прости, — ответил я. Мне на самом деле было очень жаль, что я столько выпил. — По правде сказать, я одурел от спиртного.

— Да уж, — Артур улыбнулся. — Наш маленький Эрик становится алкоголиком — прямо у нас перед глазами.


Вскоре после этого мы ушли, практически унеся Хауи от пианино. Пришлось подождать на стоянке, пока он блевал в сугроб. Потом мы с трудом затолкали его обмякшее тело на заднее сиденье, где он сразу отключился. Художник привалился к дверце и щекой прижался к стеклу. Снег становился липким и покрывал местность тонким белым одеялом, которое в тусклом лунном свете казалось пятнистым и подтаивающим. Я тоже чуть не заснул. Меня укачали ритмично работающие дворники и тихий звук, издаваемый шинами «ягуара» на слякотных дорогах. Алкоголь подействовал, словно укол морфия.

Двигатель выключили, и я проснулся, открыл глаза и увидел Дэна, который шел по мощеной дорожке к входной двери. Одет он был по-зимнему. Наверняка это был Дэнни, судя по очертаниям профиля. Парень нес под мышкой большой глиняный горшок или кувшин. Фары на короткое время высветили его спину, затем Арт их выключил. Часы на приборной панели показывали час ночи.

— Эй, Хауи, — Артур повернулся и схватил Хауи за плечо. — Вставай. Вставай!

Хауи открыл один глаз и быстро снова закрыл.

— Я буду спать здесь, — произнес он серьезным тоном, устроился поудобнее и сложил руки на груди.

— Ты замерзнешь.

— Значит, замерзну. Отвали.

— Хорошо. Отвалю.

Арт выбрался из машины и захлопнул дверцу. Я ждал мгновение, не зная, что делать, потом оглянулся на Хауи. Лицо у него расслабилось, волосы прилипли ко лбу, широкие плечи опустились. В машине пахло винными парами.

Двигатель молчал. Снег бился в окна.

— Если ты не придешь в дом в течение пятнадцати минут, я вернусь, — пообещал я и выбрался.

В доме было душно и жарко. На резиновом коврике в прихожей стояли ботинки Дэна, снег таял и собирался лужей вокруг них. Свет не горел нигде, кроме кухни. Из-под двери пробивалась тонкая полоска желтого свечения. Покачиваясь, я направился к кухне, мимо стола в столовой, который пах свежей полировкой.

Дэн стоял рядом с разделочным столом, глиняный кувшин торчал из мойки. Это был простой коричневый кувшин, покрытый старыми травинками и кусками грязи. Верх заткнули большой пробкой, которую, в свою очередь, замотали чистым пластиком. На разделочном столе лежала открытая книга с какой-то цветной иллюстрацией на раскрытой странице. Дэнни повернулся ко мне и закашлялся, затем быстро показал на кувшин.

— Травы, — сказал он.

На голове у него было все то же смешное красное кепи. Он прикрыл уши.

Арт с грохотом спустился по лестнице, ведущей в кухню, и обратился к Дэну, не видя меня.

— Предполагалось, что ты раньше его выкопаешь, — его голос звучал раздраженно. — Именно такие небрежности на самом деле…

Увидев меня, он замолчал. В лице у него что-то промелькнуло — вина, опасение, удивление, — нельзя было определить точно. Затем Артур улыбнулся и прошел к мойке.

— Очень милый артефакт, не правда ли? — он медленно стряхнул часть грязи рукой.

— Что там? — спросил я.

Арт посмотрел на Дэна.

— Травы, — повторил Дэнни.

Артур неожиданно рассмеялся:

— Ты так ему сказал?

Дэн кивнул и посмотрел на старшего товарища.

Арт снова рассмеялся:

— Наверное, можно и так это назвать.

Распахнулась кухонная дверь, появился шатающийся Хауи. У него на голове таял снег, частично скрытый густыми спутанными волосами. Щеки ярко раскраснелись, словно он долго пробыл на ветру.

— На улице очень холодно, черт побери, — заявил Хауи сквозь сжатые зубы, затем посмотрел на всех нас по очереди и, наконец, уставился на кувшин затуманенными глазами.

— Там конское дерьмо, — сказал он. — Уберите его от меня, пока я не блеванул.

Я посмотрел на Арта.

— Ну, in vino veritas, — сказал Арт, скрестил руки на груди и покачал головой. — Истина в вине.

Глава 8

Следующие два часа я сидел и комнате Арта и слушал, как он спокойно и рационально объяснял, почему верит в три, казалось бы, смехотворные идеи.

1. Алхимия — не псевдо-наука, скорее, это оправданный и обоснованный поиск на основании ряда признанных несовершенными теорий.

2. Алхимики знали рецепт бессмертия и давали ему множество названий («quinta essential», «aurum potabile», наиболее популярным стал «философский камень»), по точный рецепт был утерян за столько веков.

3. Точный рецепт можно снова открыть.

Мы выложили множество бумаг на кровати Арта, использовав для подкладки шерстяной шарф. Артур, тем временем, рассказывал мне про доктора Жаклин Фелицию, французскую женщину-врача, которая защищалась против обвинений в преступной небрежности при лечении больного. Эти обвинения выдвинул против нее Парижский университет в 1322 году, в результате изобретения и распространения ею «aqua clarissima», чистой лекарственной жидкости. Она давала удивительные результаты у сотен пациентов. Арт показал мне работы Джабира ибн-Хайяна, который в десятом веке перевел с греческого рецепт создания лучшей панацеи, которую использовал для себя и жены более двухсот лет, пока, наконец, не погиб от рук наемных убийц — стражников шейха. Это случилось в 1108 году. Количество анекдотических доказательств поражало — это были рассказы о трансмутациях, то есть превращениях, проведенных при королевских дворах, о больших кусках свинца, которые превращались в куски блестящего золота. Прокаженные и жертвы чумы излечивались благодаря таинственным эликсирам. Слухи о тайном рецепте философского камня ходили по Европе и Азии. Но рецепты всегда ревностно охранялись, а при упоминании использовались аллегории. Поэтому даже если секрет выкрадывали, не прошедшие инициацию люди терялись среди поэтических образов, обнаруженных вместо лабораторных инструкций. «Зеленый лев — это минеральная субстанция, используемая алхимиками для создания красного льва, или орла, путем сублимации со ртутью. После этого следует провести соединение с крылатой жабой, чтобы достичь очищения двукрылого лебедя…»

Арт составил несколько графиков. 1471 год — Джордж Рипли. «Алхимический сборник»; 1476 год — «Medulla alchemiae» («Суть алхимии»); 1541 год — «In hoc volumini alchemia» («Сочинения по алхимии»); 1561 год — Питер Перна, компиляция пятидесяти трех алхимических трактатов; 1666 год — барон Гельвеций в работе «О трансмутации» заявляет, что стал ее свидетелем в Гааге.

Артур также проследил пути по фотокопиям старых карт. Каждая из них представляла собой сеть из крестиков и стрелочек с названиями различных мест и датами, нацарапанными черными чернилами. Карты ставили в тупик. Иногда что-то было вычеркнуто, иногда подчеркивалось, время от времени появлялись восклицательные и вопросительные знаки, порой слово просто обводили красным кружком. Создавалось впечатление долгого и напряженного поиска ускользающей дичи. Монастырь в румынской деревне Чурисов сгорел в середине 1950-х годов. Ходили слухи, что богатый князь послал своего представителя для покупки одной инкунабулы из многочисленных полузатопленных и прописанных водой книг и старинных рукописей. Он заплатил свыше одного миллиона американских долларов за книгу, содержание которой по условиям сделки не разглашалось. За десять лет до того пришли слухи из Китая, из окрестностей горы Музтаг, о старейшине деревни, который, наконец, умер в возрасте 315 лет. Говорили, что на протяжении всей жизни он пил какую-то смесь, золотистую жидкость, напоминающую «aurum potabile», которая славилась в средневековой Европе. По словам Арта упоминания о философском камне встречаются с восьмого века. Их как будто передают под столом истории из одной руки в черной перчатке в другую, показывают только при тусклом свете мигающей свечи и в затененных уголках греческих храмов, византийских соборов, средневековых таверн и гостиниц в горах.

По завершении этой эпической речи Арта я встал, огляделся в комнате и уселся на восточный ковер в центре пола.

Артур снял очки. Глаза у него слезились и выглядели усталыми.

— Не понимаю, — сказал я. Слишком много было выпивки, чтобы четко мыслить. — Что было в кувшине?

— Сера, ртуть, конский навоз. Это рецепт Парацельса. Мы смешали ингредиенты и закопали кувшин на пятьдесят дней.

— И что потом?

— Ну, мы его протестируем, — пожал плечами Арт. — Признаю: подобное лекарство — это выстрел во тьме. Ни Дэн, ни я не ожидаем, что оно сработает. Но кое-какие другие вещи, над которыми мы работаем… Вот это по-настоящему шокирует. Мы занимаемся этим больше года. Начинали вдвоем, Дэн и я. Иногда к нам подключается Хауи, время от времени проводит какие-то маленькие эксперименты. Где-то полгода назад очень не повезло, — он замолчал и уставился в пол. — Со мной произошел несчастный случай. Я неправильно рассчитал и принял дозу Amanita pantherina, черного гриба, которую считал безопасной. Не спрашивай меня, о чем я думал. С толку меня сбила рукопись Крисцентия и все разговоры о «благородных ядах» Теперь я гораздо более осторожен.

Снаружи стояла тишина. Буря прекратилась. Батареи начали потрескивать.

— Значит, тестирование ты проводишь на себе? — спросил я.

Арт покачал головой с мрачным видом.

— Иногда использую кошек, — признался он. — Мне хотелось бы, чтобы существовал другой способ, но его нет…

«Они хотели меня забрать. Они хотели, чтобы я оказался там, внизу. Они впивались когтями мне в лодыжки…»

Однажды ночью я видел, как Арт нес мешок к пруду. Значит, туда он сбрасывает кошек, — понял я.

«Сколько их там? — подумал я. — Сотни костей разбросаны по дну пруда?»

— Кошки, — произнес я и содрогнулся. — Арт, это ужасно.

Мои слова совершенно его не обескуражили.

— Ученые постоянно экспериментируют на животных, — сказал он. — Я использую кошек, потому что у них более сложные организмы, чем у мышей, и в них нет недостатка, особенно, здесь, в сельской местности. Тут никто из фермеров не кастрирует домашних животных. Я бы использовал собак, учитывая, насколько их генетический код близок к нашему. Но меня останавливают этические принципы. Когда я был ребенком, у меня была собака, и я не могу заставить себя…

Я вспомнил разговор с Хауи в ту ночь в лодке: «Не думай об этом и не волнуйся, — произнес Хауи. — Они тебе скажут, если заходят». — «Что мне скажут?» — «Я не могу это объяснить. Не мне решать».

— Хауи почти решился рассказать мне, — сообщил я. — В ту ночь, когда он пробил ваше каноэ. Он чуть не рассказал мне что-то о чердаке, но заставил себя замолчать. Вы там проводите эксперименты?

Арт покачал головой.

— Хауи не умеет держать язык за зубами, — с отвращением воскликнул он. — Раньше я думал, что во всем виноват алкоголь. Он начинал болтать на вечеринках, рассказывал людям, что работает над тайной бессмертия. Он занимается этим по другим причинам — не тем, что мы с Дэном. На самом деле, его поведение противоречит всему духу алхимии. Хауи напоминает шарлатанов, благодаря которым у алхимии и сложилась дурная репутация. Такие шарлатаны дурили королей, чтобы те финансировали их мошенничество, они злоупотребляли доверием. У него возникла сумасшедшая идея — он станет независимым и богатым, а значит, сможет полностью разорвать отношения с отцом.

— Он считает, что алхимия сделает его богатым? — спросил я.

— Конечно. Трансмутация. Превращение никчемных базовых металлов в золото. — Арт зевнул. — Это естественный побочный продукт философского камня.

— Однако все это — только теория, верно?

— Может быть, — сказал Арт. — Это все теория. Пока мы не добьемся успеха. Но требуется время. Нужно не просто вылить ингредиенты в миску, смешать, взмахнуть волшебной палочкой — и отступить в сторону. Трансмутация — сложный процесс, а отдача часто настолько мала, что не стоит усилий. Кроме того, трансмутация — это средство достижения результата, а не конечная цель.

— Дай мне осмотреть чердак, — попросил я.

Артур покачал головой.

— Исключено.

— Почему?

— Можешь заразиться. Ты же не знаешь, как вести себя в лаборатории. А самое главное — это не твой проект. Тебе нужно концентрироваться на работе на доктора Кейда.

— А доктор об этом знает? — спросил я.

Арт встал и собрал бумаги с кровати.

— Профессор Кейд с уважением относится к тому, чем я занимаюсь в свое свободное время, если я не отстаю в работе по проекту. Если честно, я мог бы у себя в комнате организовать бордель, и доктор о том ничего бы не узнал. Его заботят книги, он слеп ко всему остальному.

— Тебе кто-то еще помогает?

— Корнелий Грейвс, — сказал Арт.

«Конечно, — подумал я. — Корнелий и голуби. Арт и кошки».

— Однако у нас разная методология, — продолжал Арт. — Он иногда помогает мне, делает переводы, но, как правило, это — просто болтающий чушь старик. Я не особо обращаю на него внимание.

Наверное, мне к тому времени следовало потерять самообладание, но я был слишком возбужден. Все вставало на место, тени за занавеской становились четкими — от шагов на чердаке до голубиной могилы и странных рассказов Корнелия о Клоде Анри де Рувруа, и даже трех книг, которые Грейвс просил меня передать Арту. Это были путеводители по редким книгам. Артур приобретал редкие книги в поисках рукописей алхимиков. Предлогом служили исследования для доктора Кейда.

— А эти грибы? — спросил я. — Ты же ими отравился в тот день, когда я нашел тебя на диване без сознания?

Арт кивнул.

— Первые алхимики — в дохристианскую эпоху, до того, как в алхимических рецептах появились аллегории, которые все запутали — считали: духовный компонент алхимии столь же важен, как и материальный. Они считали, что ты должен научиться воспринимать мистические знания перед тем, как сможешь понять научную сторону. Поэтому и использовались галлюциногены — короткий путь к связи с более высокими уровнями сознания. Я попробовал лофофору, мескалин и даже спорынью, как в Средние века. Грибы, которые ты видел в тот день, — это Stropharia cubensis. Помнишь тот вечер, когда я спас тебя от Питера?

Конечно, я помнил.

— Я пришел на ту вечеринку, чтобы купить ЛСД у Леона, — сообщил Арт. — У парня с бритой головой в очках, который приставал к твоей девушке Николь.

— Николь — не моя девушка, — заметил я.

— Леон продал мне какой-то новый товар под названием АЛД-52, производимую от ЛСД-52, — продолжал Артур. — Он сказал, что это очень сильная вещь и хорошо «шибает по мозгам». Все оказалось чушью. Несколько часов у меня перед глазами менялись цвета, затем началась головная боль, и я заснул.

— Почему? — спросил я.

— Вероятно, плохое качество, — пояснил Арт. — Предполагается, что если препарат хороший, ты…

— Нет, — перебил я. — Почему ты это делаешь?

Артур посмотрел на меня так, словно я спросил о чем-то совершенно очевидном.

— Я ищу истину, — ответил он. — Ищу равновесие между верой и разумом. Это суть алхимии. Разве ты не видишь символизм? Свинец — в золото, трансмутация… Все это — аллегория. От неидеального — к идеальному. От смерти — к жизни. Бессмертие… Можешь ли ты представить более красивую цель, более благородный поиск?

Я ничего не сказал. Арт выглядел раздраженным.

— Разве ты не боишься смерти? — спросил он.

Я обманывал себя, думая, что если бы ответил по-другому и присоединился к поиску Арта, то тогда, не исключено, направил бы его в иную сторону. Кто может сказать наверняка? Физики заявляют, что бабочка, пошевелившая крыльями в Пекине, может повлиять на погоду в Нью-Йорке. Может, если бы я проявил больше любопытства или что-то сказал доктору Кейду, или как-то поменял свое поведение, хотя бы чуть-чуть, — то мрачных дней впереди удалось бы избежать. Однако более вероятно, что такие мысли — это просто остаточные идеи, сохранившиеся с того времени, когда я считал, что такая власть у меня была.

Нет, сказал я ему, что совсем не боюсь смерти. Хотя я соврал, но в то время считал это правдой.

* * *
На следующее утро я проснулся рано и работал у себя за столом, несмотря на красную пелену перед глазами и похмелье. Я видел, как на ярком солнце, под окном в заднем дворе, где, в конце концов, снег растаял, играют Хауи с Нилом.

«Карл Великий появился во тьме, в Западной Европе седьмого века, лишенной знаний и пострадавшей под властью династии Меровингов. Он смотрел в будущее, но корнями прочно уходил в прошлое. Следовало восстановить римскую цивилизацию, влив в нее новую струю христианства. Его королевство, королевство Карла Великого, должно было получить не только одобрение церкви: в конечном счете, оно должно было получить одобрение Бога. Это считалось гораздо более важным.

В государстве франков недоставало ученых, которые требовались для воплощения идеи Карла Великого в жизнь. Поэтому он приглашал их из соседних земель. Павел Диакон, историк лангобардов; Петр Пизанский, филолог и грамматист; аббат Ангильберт… Вестгот Теодульф приехал из Испании. Алкуин, величайший ученый своего времени, оставил дом в Йорке и присоединился с еще большими амбициями к Карлу Великому. Королевство должно было стать воплощением античности, иудейской, греческой и римской, подняться из пепла отсталой Европы и восстановить бывший блеск и великолепие. Алкуин считал себя „Горацием“, Ангильберт был „Гомером“, Карл Великий, миропомазанный король, теперь стал „Давидом“, а его сын Пепин — „Юлием“. Первый эдикт Карла Великого требовал, чтобы все монахи и все представители духовенства обучились грамоте. Устав ордена бенедиктинцев становился стандартом для всех монахов. Было недостаточно того, что правитель обеспечивал защиту своему народу. Он видел свой долг в создании правления Бога на Земле — и никак не меньше. А этого, по мнению Карла Великого, можно было достичь любовью к знаниям самим по себе».

Я помнил, как Арт кое-что упомянул несколько недель назад, гуляя вместе со мной и Нилом по участку доктора Кейда. Дэн с Хауи снова отправились на встречу с девушками, которая, как я выяснил позднее, с треском провалилась. Мы с Артуром фантазировали о нашем идеальном будущем, правда, так мечтают только студенты; никакого брака, никаких детей, никакой постоянной работы. Ничто важное в жизни не меняется, всегда ценится привязанность к старым друзьям. В тот день Арт дал клятву, что мы когда-нибудь зайдем на территорию университета уже профессорами и возьмемся за возрождение классических традиций, когда знание одновременно было священным и оскверненным, раздавалось только немногим достойным и возводилось до высокого искусства. Знание — это данность, бытие, а не просто товар или продукт.

— А тех, кто не подчиняется, мы побеждаем, — сказал Арт. — Как Карл Великий поступил с саксами. Нужно предоставить выбор: сменить веру или умереть.

Во время написания статьи о Карле Великом для доктора Кейда, я, наконец, понял, о чем говорил Артур. Возможно, мы видели (или хотели видеть) наш дом этаким восстановленным Аахеном — столицей Карла. Но он был обречен с самого начала, раз столько веры заложено в знание, хотя знание само по себе может быть опасно. А мы тогда слишком сильно уверовали в знание. Так что, когда я обнаружил иронию судьбы в истории Карла Великого, следовало понять — намерений недостаточно.

«Карл Великий спал с пером и бумагой под подушкой, притом — каждую ночь. Говорили, что он страдал от бессонницы, а когда не мог спать, писал. Есть сообщения о том, как король-воин лежал в постели, а свечи сгорали до основания. Во всем Аахене стояла тишина, если не считать скрипа его пера. Иногда слышались и другие звуки: раздраженный вскрик, разрывание бумаги, бросание предметов. Это были звуки мучений Карла Великого. Несмотря на все усилия, он умер неграмотным правителем, научившись лишь ставить подпись».

* * *
Позднее в тот день я отправился в библиотеку и обнаружил Корнелия Грейвса спящим за письменным столом. Судя по виду, он провел так всю ночь. На столе рядом с ним стояли термос и пустая чашка, на плечи было накинуто одеяло.

Пришлось раздвинуть занавески, проявляя осторожность, чтобы свет не упал на старика. Следующие полчаса я наводил порядок: поправил коврики, расставил по полкам лежащие в разных местах книги. На коленях у Корнелия лежал увесистый старый том, обтянутый сухой потрескавшейся кожей. Остатки позолоты на переднем обрезе теперь представляли собой лишь точки. Поверх открытой страницы лежала лупа. Я подобрался поближе, чтобы прочитать текст на белом пергаменте. Это была страница из Второзакония на латыни — из Вульгаты.

Корнелий Грейвс положил руку на страницу, и я удивленно выпрямился. Но на этот раз он не сделал никакого сварливого замечания, на лице было просто усталое выражение. Он произнес скрипучим тихим голосом:

— «Aliquando bonus dormitat Homerus». «Даже добрый Гомер кивает».

После этого Грейвс снова закрыл глаза.

— «Mutato nomine de te fabula narrator», — тихо произнес я. — «Если изменить имя, то история относится и к тебе». Я знаю про голубей.

Я не был уверен, слышал ли меня Корнелий. Он положил одну руку на колено и собрался встать. Палка дрожала у него под рукой, но каким-то образом, напоминая старую ржавую машину, он поднялся, будто тянулся к невидимым шестеренкам и шкивам.

— Арт рассказал мне про философский камень, — продолжал я, набравшись смелости. — Он сообщил, что экспериментирует с животными. А еще — была встреча с одним человеком, который раньше работал на вас. Он сказал, что вы заставляли его ловить голубей в университетском дворе.

Корнелий откашлялся и поднял дрожащую руку — ладонью ко мне.

— Минутку, минутку.

Он откашлялся и сплюнул в платок.

— Что вы хотите узнать? — спросил он и уставился на меня.

Я не ожидал такого ответа. Я спланировал весь сценарий. По нему Корнелий Грейвс все отрицает, я давлю на него. Перед отправлением на работу я даже составил список фактов и объяснений их связи друг с другом. Но Грейвс не выглядел человеком, которого застали за чем-то предосудительным. А вот я сам внезапно почувствовал себя загнанным в угол. Может, все знают про голубей. Возможно, это часть стариковской эксцентричности, безобидный симптом (то есть, безобидный для всех, кроме голубей), и администрация университета принимает это чудачество, чтобы Корнелий оставался доволен.

«Кроме того, какое тебе дело, если даже все это — неправда?» — подумал я.

Библиотекарь постучал пальцами по палке.

— Вы хотите знать, существует ли философский камень? — спросил он.

Я не знал, что сказать и во что верить.

Он вздохнул и коснулся моей руки:

— Пойдемте со мной.

Грейвс отвел меня к себе в кабинет, за дверь в дальней стене. Я никогда в жизни не видел такого беспорядка и завала: горы папок и книг, опасно наклонившихся, готовых обрушиться в любой момент. На маленьком письменном столе лежали груды бумаг, пожелтевшие уголки торчали, иногда заворачивались. По бумагам рассыпались скрепки, разнообразные закладки, замки, ключи, перевернутые чернильницы, металлические перья, ручки, треснувшие лупы, бритвы, баночки с засохшим клеем и карманные часы с треснувшим циферблатом. Корзина для мусора оказалась переполненной, на стенах оказались разлинованные листы бумаги вместе с картами без рамок, а заодно — косо повешенные гравюры. Повсюду валялись конверты с обведенными красным маркером обратными адресами.

«Вот так будет выглядеть мозг Корнелия, если вскрыть ему череп», — подумал я.

Среди этих джунглей я вдруг заметил его диплом под старым стеклом, трещины на котором располагались в виде паутины. Он висел в надтреснутой рамке, несколько кусочков от нее отвалились. Диплом выглядел, словно икона какого-то прекратившего существование ордена, которая теперь лежит забытой и неиспользуемой.

Над его столом висела черно-белая гравюра с изображением лабиринта с цитаделью в центре. «Amphitheatrum aeternae sapientiae alchemic», — гласило название. «Бессмертный амфитеатр алхимических знаний». Под названием мелким шрифтом значилось имя автора: Генрих Кунрат. Картина была типично средневековой и по пропорциям, и по стилю — мужчины в туниках и треугольных шляпах перемещались внутри лабиринта, одни пешком, другие — на лошадях. Некоторые остановились поговорить друг с другом. Кто-то смотрел в небо, словно пытаясь определить свое местонахождение. Несколько исследователей взобрались на стену, но видели лишь цитадель, стоявшую в воде, наполненной извивающимися морскими змеями. К башне вел один путь — деревянный мост с драконом в конце. Свернувшийся дракон отдыхал на арке и смотрел вниз на старика в мантии, который остановился у входа. Тот держал в руках фонарь, из которого исходили линии, словно свет направлялся вперед.

Корнелий Грейвс встал рядом со мной и показал палкой на рисунок на стене.

— Двадцать ложных дорог, все они связаны. Так посвященный может блуждать годами, думая, что нашел правильный путь. — Он провел по лабиринту концом палки, резиновый наконечник сделал круг около цитадели. — Из лабиринта нет выхода после того, как человек туда попал, за исключением двадцать первого пути. — Он остановился на драконе. — Это страж башни знаний. Взгляните сюда. — Грейвс провел линию к мосту. — Правильный — только двадцать первый путь. Тогда происходит ритуальный выход. Видите ли, дракон — это змей. Архетипичный искуситель. Голова показывает на север, хвост — на юг. Два варианта выбора: caput draconic или cauda draconic — голова дракона или хвост дракона. Какая тропа? Какое направление? Как вверху, так и внизу…

Он смотрел еще мгновение, затем перевел палку на человека, который лежал на животе за одной из стен.

— Этот упал и лежит мертвым. А вот этот… — он показал на второго, стоявшего над мертвецом и запустившего руку в его карман. — Что вы видите?

— Он что-то у него крадет, — выпалил я.

— Что? Деньги? Еду?

Я снова посмотрел.

— Не знаю, — признался я.

— Он крадет знание, — объявил Корнелий. — Поэтому все эти самозванцы навсегда останутся потерянными. Они думают, что знание можно взять. Посмотрите сюда…

Конец палки Грейвса остановился на верхнем крае иллюстрации, на человеке, оказавшемся в лабиринте с полными золота карманами.

— Он не нашел ничего необычного, — неодобрительно проворчал Корнелий. — Трансмутация, серебро — в золото, ртуть — в золото, любительские достижения… И, тем не менее, он считает, что подошел близко. Видите предвкушение у него на лице? Но загляните в следующую комнату.

В следующем помещении двое мужчин сцепились в схватке — один душил другого с искаженным от ярости лицом, другой держал нож над головой и готовился ударить. Вокруг них находились столы, покрытые книгами и приспособлениями алхимиков: флягами, барабанами, мисками, весами. Из открытой печи шел черный дым, почти окруживший двух сражающихся людей.

— Вот что случается с нечистыми, — сказал Корнелий Грейвс. — Ответы откроются только добродетельным, а все остальные уничтожат себя в огне собственной слепой алчности.

Корнелий улыбнулся, рот у него был черным и напоминал пещеру.

— Вам Арт это показывал? — спросил он.

— Они показывал мне свои исследования, — ответил я. — Артур сказал, что вы ему иногда помогаете. С переводом.

Корнелий Грейвс прекратил улыбаться.

— А вы что думаете об этом?

Арт дал мне почитать кое-какие книги по алхимии и заставил пообещать, что я никому их не покажу, даже доктору Кейду. Я прочел их — то, что, мог. Но снова возникли проблемы с графиком, да еще меня ждала контрольная по экономике. Я не смог закончить некоторые наиболее непонятные разделы о розенкрейцерах и масонах.

— Я не знаю, — сказал я.

Происходящее очаровывало меня, потому что я кое во что верил, а может, я, как и все одинокие мальчики, искал утешения в неизвестном…

Корнелий Грейвс кивнул и стал копаться в бумагах на столе, методично облизывая пальцы. Бумаги он раскладывал по маленьким пачкам и что-то мурлыкал себе под нос.

— Вам известно, сколько времени Джеральд Хьюз будет в творческом отпуске? — спросил он меня.

Я покачал головой. Джеральд Хьюз преподавал у нас философию, и я не представлял, какое отношение он имеет к алхимии, драконам и бессмертию. Но в тот момент меня ничто бы не удивило.

— Как грустно! — воскликнулКорнелий Грейвс. — В Абердине слишком мало хороших преподавателей философии. Джеральд был у нас лучшим, но Рассел Гиббс когда-нибудь может достичь величия… Он читает курс по Аристотелю… Как же это называется? То ли риторика, то ли логика, я не помню…

Он продолжал сортировать бумаги.

— Вы закончили на сегодня? — вопросил Корнелий, не глядя на меня.

— Я только что пришел, — ответил я.

Грейвс вздохнул и закрыл глаза.

— Тогда идите домой, — сказал он. — Сегодня для вас нет работы.

Я мог сказать по его тону, что он устал, но под усталостью Грейвс часто имел в виду скуку. Поэтому я ушел, будучи в замешательстве, но не понимая, почему.


Я вышел из библиотеки и увидел, что стоит великолепная погода: легкий морозец, солнце ярко светит и бросает отблески на снег. После бури деревья в университетском дворе лишились листвы, опавшие листья разлетелись. Особенно много их собралось под стволами. Я шел в «Горошину» и по пути разбрасывал кучи листьев.

Если мыслить рационально, мне было трудно примять показанное Артом и Корнелием Грейвсом. Но если пойти глубже, за пределы обыденного разума, то скептицизм начинал уходить. В конце концов, решил я, ведь прошлые идеи существования Вселенной когда-то считались основополагающими и незыблемыми, но с каждым новым открытием разлетались, словно соломинки на ветру. Менять исходную схему не требовалось — я знал, что перемены происходили по нарастающей. Прими силу тяжести — и ты принимаешь закон Вселенной. Прими закон Вселенной — и ты принимаешь место Земли во Вселенной, как часть системы. Прими это, и тогда ты начинаешь искать, как работает система, твои взгляды взлетают вверх к небесам, за пределы того, что ты в состоянии видеть, к тому, относительно чего ты можешь только строить гипотезы. Вот здесь и соединяются алхимия и наука, идея мистиков и оккультистов: «Ut supra, infa», «что вверху, то и внизу».

Я не верил во Вселенную бесконечных возможностей. Я знал, что есть правила, которым подчиняется реальность. По мере расширения знания расширяются границы — они всегда движутся всегда вперед. Поэтому новые явления находятся сразу же за ограничениями. Алхимия казалась противоположностью такому подходу — здесь происходил квантовый скачок в истинном смысле слова — за барьер реальности, как я ее знал, к неизведанным регионам, местам без правил. Я знал, что сказал бы Арт: «Глупо думать, что можешь увидеть структуру всего этого. В своей громадности оно становится невозможным для понимания среднего разума…»

В «Горошине» было много народу, я быстро огляделся в поисках знакомых и заметил доктора Кейда в начале очереди за кофе. Он разговаривал с молодым парнем за прилавком. Я мгновение колебался, думая, уйти сразу же или подойти к профессору. Но он принял решение за меня — заметил и поманил к себе.

Мы вместе сели за столик в темном углу. Передо мной стоял горячий шоколад, перед ним — кофе.

— На меня произвела впечатление ваша работа, — сказал он, стряхивая невидимые крошки с лацкана пиджака. — Причем настолько большое впечатление, что меня беспокоит, не игнорируете ли вы занятия в пользу моего проекта.

— Я получил все «А», — ответил я.

Это было правдой, хотя я не был уверен, что получу тот же балл за последние контрольные.

Доктор Кейд кивнул:

— Недавно разговаривал с доктором Лангом, — сообщил он. — Как у вас складываются отношения с ним?

— Нормально.

— Работа на него отнимает не слишком много времени? Или график слишком напряженный?

— Иногда бывает напряженным. — Я заерзал на стуле. — Но когда закончится курс экономики профессора Хенсона, я думаю…

— Хотите, я поговорю с профессором Хенсоном? Попрошу его снизить нагрузки из-за ваших прочих обязанностей…

Я уставился на доктора Кейда.

— Нет, не нужно, — ответил я.

— Хорошо, — профессор помешал кофе. — Вам следует знать одну вещь. Профессор Ланг сообщил мне, что ваша кандидатура представлена на грант Честера Эллиса.

Грант Честера Эллиса на сумму две тысячи долларов предоставлялся первокурсникам, чей средний балл — «отлично». Позднее в тот день я попытался написать открытку своей родственнице и сообщить о гранте, но прекратил после первых нескольких строк, выбросив открытку в мусорную корзину.

— Если вы победите в этом конкурсе, то это станет впечатляющим достижением, — заявил доктор Кейд. Он выглядел довольным, и у меня тоже поднялось настроение. — Но если вас больше всего беспокоят деньги, учтите, что в прошлом я несколько раз обеспечивал гранты студентам, имеющим трудности с финансами. Зарабатывание вами только отличных оценок для гранта не должно мешать работе по проекту. Согласны?

Я кивнул.

— А если окажется, что работа на меня мешает вашим занятиям, пожалуйста, дайте мне знать. Я прослежу, чтобы для вас составили особый график. Мои коллеги, в основном, понимают, насколько важен этот проект. Я не могу представить, чтобы они мешали нашему графику, видя, как быстро приближается срок сдачи. Администрация понимает важность Пендлетонской премии не только для меня, но и для Абердина в целом.

Он замолчал, мгновение смотрел в сторону, потом снова повернулся ко мне:

— Вы строили какие-то планы на зимние каникулы?

— Я собирался остаться в доме.

Доктор Кейд произнес «Хм-м-м» и отхлебнул кофе.

— Мне следовало сказать вам об этом раньше. — Он поставил чашку на блюдце, она тихо звякнула. — Я собираюсь на Кубу на четыре недели, и мой приятель, коллега из Оксфорда, адъюнкт-профессор, будет жить в Фэрвиче три недели во время каникул. Я предложил ему остановиться в своем доме. — Следующую фразу он произнес так мягко, как только мог. — Я предложил ему в распоряжение весь дом. Я думал, что предупредил вас об этом, когда вы только переехали. Простите меня. Я просто предположил, что вы куда-то поедете, как все остальные. — Он покачал головой и медленно развел руками. — Мне очень неловко, — сказал Кейд.

— Не беспокойтесь, — ответил я.

Я пытался как-то сдержать красноту, поднимающуюся к лицу. Варианты выбора у меня были ограничены — я скопил достаточно денег, чтобы несколько недель пожить в гостинице. Имелось международное студенческое общежитие, открытое и зимой, но я не знал, что делает Абердин для собственных студентов, которым некуда ехать — если делает что-то вообще.

— У вас нет родственников, с которыми вы могли бы пожить?

Я покачал головой:

— У меня есть друзья в Чикаго. Пара ребят, с которыми я вместе учился в средней школе, сейчас они учатся в Северо-Западном университете.

Это была ложь, которая только что пришла мне в голову. Я никого не знал в Чикаго или в других местах, за исключением Стултона и Абердина.

— Вы не считаете, что возникнут проблемы, если вы поедете к ним на целый месяц после такого короткого уведомления? — Он сделал глоток из белой чашечки. Поскольку я не ответил сразу же, Кейд продолжил. — Несправедливо с моей стороны ожидать, что вы будете строить планы в последнюю минуту. Не беспокойтесь… Я все объясню Томасу. Если вы…

— Пожалуйста, не надо, — впервые перебил я доктора Кейда; дискомфорт становился невыносимым. — Все будет в порядке, где бы я ни остановился.

Он замолчал и уставился на меня:

— Вы уверены?

— Несомненно.

Доктор Кейд кивнул, словно вопрос был закрыт. Я мог поменять решение, если потребуется, но на его лице появилось облегчение, пусть и мимолетное.

Позднее в тот вечер ко мне в комнату зашел Артур. Уже перевалило за полночь. Арт в темноте уселся на край моей кровати. Батареи щелкали, лунный свет проникал в щелочки между шторами. Его ночные посещения больше меня не удивляли и не пугали, поскольку он будил меня так уже несколько раз после переезда в дом. Иногда у него возникали вопросы на медицинскую тему. («Какие симптомы у аппендицита? Как мне понять, у меня расширение сосудов — или просто мигрень?») Но, по большей части, ему просто хотелось поговорить. Арт, как и я, часто мучился бессонницей, причем страдал от нее гораздо сильнее. Обычно я просто лежал и слушал, как он болтает на самые странные и неожиданные темы. Артур говорил о химической войне в Древней Греции, Парнасском движении конца девятнадцатого века во Франции, романах Кретьена де Труа. Он мог говорить часами приглушенным возбужденным голосом, который часто врывался в мой сон. Иногда я спал, пока Артур говорил, только снился мне Лисандр во время атаки на Галиарт или поиски Святого Грааля. Я ехал на лошади по лесу в горах, а мои доспехи звенели и блестели в лучах яркого солнца.

Я сел и спросил, что ему надо.

— Требуется твоя помощь, чтобы внести Дэна в дом. Он позади здания, в саду.

— Зачем тебе моя помощь?

— Потому что он в отключке.

Я зажег свет, и Арт закрыл глаза рукой. Выглядел он ужасно — кожа побелела, выступил пот.

— Ты пил или еще что-то? — спросил я.

— Еще что-то, — Артур встал, покачиваясь, и расправил рубашку. — Ты собираешься мне помогать, или нет?

Мы занесли Дэна в дом. Он лежал на каменной скамье в саду, недалеко от выхода из кабинета. Один раз Арту пришлось остановиться, его вырвало в тени пустого фонтана. Пот лил с него ручьями, и, судя по виду, парень мог в любой момент потерять сознание, но все равно передвигал ногами, помогая мне доставить Дэна наверх. Мы уложили Дэнни на кровать в его комнате и оставили там с открытым ртом. Тело у него было столь же безвольным, как у трупа.

— Пожалуйста, ничего не рассказывай доктору Кейду об этом, — попросил Арт чуть позже. Он медленно выпил стакан воды и вымыл лицо на кухне. — Мы очень по-любительски подошли к делу — нашли в лесу несколько мухоморов, с маленькими красными шляпками, усыпанными белыми точками, — как в сказке. Джабир ибн-Хайян считал, что тайный ингредиент рецепта философского камня Парацельса содержится в ведическом напитке — соме. Я решил, что в дальнейшем определили присутствие в соме мухомора. Поэтому, конечно, мы его попробовали, и, конечно, не добились ничего, кроме галлюцинаций, головокружения и сильной тошноты. Дэн съел слишком много, ты видел, что с ним случилось.

Арт налил в стакан еще воды и выпил залпом.

— Но давай забудем про очевидно неправильный перевод Джабиром источника, — продолжал он. — Я не могу его за это винить. Может, в ведическую сому входит не мухомор, а другое, еще не открытое растение, минерал, или что-то еще. Вот если бы у Джабира было больше времени, то он бы это выяснил. Однако больше всего меня интересует один важный вопрос, впервые поставленный Эдвардом Шульцем о галлюциногенном напитке яга. Как все эти первобытные общества, практически не знавшие современной химии, выяснили, как активировать алкалоид, используя ингибитор при окислении и восстановлении моноамином?

Я сел и уставился на него. Артур поставил стакан на стол.

— Пойду спать.

Я решил остаться на кухне, сидя в нише для завтрака и зная, что этой ночью больше не засну.

* * *
Вечером в пятницу бушевала буря. Дрова в камине потрескивали, Нил спал, свернувшись у дивана, мы с Дэном сидели с гостиной и играли в триктрак. Хауи разговаривал в кабинете по телефону с отцом. У него был громкий голос, крики и вопли легко проникали сквозь закрытую дверь.

Дэнни играл робко, всегда спешил. Он был слабым игроком. А еще ему ужасно не везло — редко получалось то, что хотелось. Дэн не обращал внимания на количество очков, он просто двигал шашки к цели как можно быстрее. В результате, мой приятель умудрялся проигрывать даже, казалось бы, в самых невероятных случаях.

Мы пили газировку. Я заметил, что когда мы с Дэном оказывались вдвоем, то не употребляли алкоголя. Только в присутствии Арта и Хауи мы поддавались их мягкому, но, тем не менее, настойчивому нажиму. Мы ели жаркое, приготовленное Артуром — что-то с репой, морковью и китайским соусом. Слова Хауи эхом разносились по дому, звуки напоминали плевки. Так разговаривают только в неблагополучных семьях.

— Я знаю это, ты только послушай…

— Но какая разница…

— Хорошо, тогда почему ты просто не руководишь моей жизнью, и…

— Угу. Нет, я этого не говорил.

— Да, и ты пошел к черту!

Молчание. Мы с Дэном ожидали, что Хауи ворвется к нам ругаясь и крича. У него часто случались такие споры с отцом. Как правило, после них следовали получасовые рассуждения о том, как мне повезло быть сиротой, как повезло Арту, что его родители не вмешиваются в его жизнь и ни к чему его не принуждают, а мать Дэна — это просто идеал, к которому должны стремиться все родители.

Мать Дэна была сочувствующей, не навязчивой, поддерживала сына финансово и не ставила никаких условий. Споры Хауи, как я вскоре выяснил, всегда касались денег. Отец настаивал, чтобы он купил дом где-то в Фэрвиче, жил там до окончания университета и продал потом с прибылью, или, если захочет, сдавал после отъезда из Коннектикута и возвращения в Чикаго. Что касается родительских просьб, эта казалась вполне безобидной. Мне бы очень хотелось иметь достаточно средств, чтобы купить собственное мини-поместье, может быть, даже дом с колоннами. Или трехэтажный особняк с садом, храмами и статуями по типу греческих, как было модно в начале двадцатого века. Но Хауи отказался, заявив отцу, что не хочет в одиночку управляться с домом. Он счастлив жить с друзьями, а администрация университета «тут кое-что напутала». Поэтому он теперь не знает, когда закончит учебу.

Дэн сказал, что Хауи уже давно играет с отцом в кошки-мышки, откладывая признание в том, что больше не учится в университете.

Естественно, Хауи начинал все неудачные разговоры с отцом, держа под рукой бутылку виски. К концу разговора бутылка пустела на треть, и художник отвратительно пьянел. Судя по тому, что мне рассказывал Дэн, отец и сын, вероятно, оба напивались к окончанию беседы. Дэн познакомился с мистером Бофордом Спаксом прошлой весной и наблюдал, как тот выпил восемь двойных мартини за один вечер. Это частично объясняло неизбежный крах внешних приличий и столь же неизбежный переход к крикам и ругательствам.

— Это в последний раз, черт побери! — заявил Хауи, заходя в гостиную. — Когда он позвонит еще, скажите, что меня нет дома.

Дэн посмотрел на меня и бросил кости. Они упали на доску с приглушенным стуком. Ему требовалась любая комбинация, чтобы получилось семь. Шансы были пять к одному. Получилось три и два, конечно же.

— Черт побери!.. — Хауи выругался, не обращаясь ни к кому конкретно. — Если он перезвонит, скажите, что я съехал и перебрался на остров Санта-Крус. Скажите ему, что я живу на пляже, в гамаке. Загораю, прыгаю по камням, пью коктейли и ем кокосы с деревьев!

Он ходил взад и вперед, запускал обе руки в волосы. На спине голубой рубашки выделялось темное пятно от пота. Хауи остановился и повернулся ко мне.

— На Санта-Крус кокосы есть?

Я посмотрел на Дэна. Мы оба быстро обменялись улыбками.

— Не знаю, — ответил я.

Хауи нетерпеливо махнул рукой.

— Он хочет знать, когда я заканчиваю, — заявил художник со странным спокойствием, которое свидетельствовало о панике больше, чем истерика. — Сказал, что думает об уходе в отставку. Отходит от дел, — медленно произнес он, словно пытался удостовериться, что понимает сам себя. — Вы можете в это поверить, черт побери?! В его возрасте? Ему пятьдесят с небольшим, и он здоров, как рабочая лошадь.

Хауи рухнул на стул и положил ноги на оттоманку.

— Шутки кончились. Он вскоре захочет, чтобы я взял на себя бизнес, — как только закончу университет и получу диплом… — Хауи замолчал, с грохотом опустил ноги на пол и склонился вперед. — Послушайте, ребята, кто-нибудь из вас что-то знает про Фэрвичский колледж?

— О, нет! — воскликнул Дэн. — Положение не может быть таким ужасным.

— Боюсь, что оно как раз такое и есть.

— Диплом среднего специального учебного заведения? Но как ты объяснишь…

— Скажу ему, что это был оптимальный вариант. За наименьшее время — максимум знаний. Эффективно и сберегает годы.

Думаете, ему до этого есть дело? Главное — чтобы у меня была корочка с моей фамилией, внесенной туда черным каллиграфическим почерком. Старик сам не учился ни в колледже, ни в университете. — Хауи стал говорить тише и другим тоном. Я предположил, что он так копирует отца:

— «Я хочу, чтобы мой сын понял ценность образования. Я хочу, чтобы перед ним открылись все возможности, которых не было у меня».

— Тем временем, он зарабатывает кучу денег, — заметил я. — Очень иронично, не правда ли?

Хауи замолчал и уставился на меня.

— Почему ты это говоришь? — спросил он.

Последовала неловкая пауза. Дэн бросил кости и смотрел только на доску.

— Я просто имел в виду, что у него, как кажется, все в порядке без какого-то диплома.

Хауи выглядел ошарашенным, словно я дал ему пощечину.

— Кучу денег? — повторил он. — Мы не Рокфеллеры, черт побери!

Он все еще неотрывно глядел на меня; вдоль линии волос выступил пот.

— Бедный ублюдок вроде тебя никогда не видел денег и не знает разницу между напряженно работающим бизнесменом и султаном чертова Брунея, — произнес Хауи тихим голосом с нехорошей, злой улыбкой.

Дэн замер на месте, держа шашку между большим и указательным пальцами. Хауи смотрел неотрывно, фокусируясь на мне, как часто делают пьяные. В камине треснули дрова.

— Бедный ублюдок, — снова повторил он, на этот раз так, словно разговаривал сам с собой. Потом Хауи горько фыркнул и содрогнулся, медленно моргнул, встал, распрямил спину и вышел. Затем, громко топая, он отправился вверх по лестнице. Мгновение спустя я услышал, как с грохотом захлопнулась дверь.

Мы с Дэном молчали несколько минут, продолжая играть. Естественно, Дэнни проигрывал. Я пытался сконцентрироваться, но не мог. У меня раскраснелось и вспотело от смущения лицо.

— Он просто пьян, — сказал Дэн, беря в руки шашку. — Ты же знаешь, как он слетает с катушек, когда звонит отец…

— Не волнуйся. Со мной все в порядке, — ответил я.

— На самом деле, Эрик… ты нравишься Хауи.

Его попытки меня успокоить унижали еще больше, чем оскорбления художника. Я молчал и вел игру до конца, снова с легкостью выиграв у Дэна.

* * *
Ноябрь быстро закончился, часто шел снег. Зима вступила в свои права — вторглась, словно видение в гипнотическом сне.

Я обнаружил мотель на окраине города, где мне позволят пожить четыре недели каникул за небольшую плату в комнате, расположенной в подвале. Но телевизор там почти не работал, телефон отсутствовал, отопление оставляло желать лучшего, вода или текла тонкой струйкой, или просто капала. Эта комната предназначалась для людей, перемещающихся в поисках работы, и для безработных бродяг. Это был жест доброй воли со стороны владельца, Генри Хоббса. Он сам заявлял, что раньше был «лоботрясом» и поднялся в этом мире. Теперь он считал своей кармической обязанностью вернуть часть удачи, которая ему благоволила. Но комнатой редко пользовались, поскольку в Фэрвич в поисках работы приезжали нечасто, даже в пригороды, особенно — после наступления зимы. По ночам было холодно, ледяной воздух загонял домой всех жителей Новой Англии, кроме самых стойких. Если оглянуться назад, то моя идея жить в этой комнате была глупой, поскольку у меня накопилось больше денег, чем я мог потратить. Я не знал, куда их девать, получая стипендию и зарплату у доктора Ланга. Можно было позволить себе приличный номер в одной из хороших гостиниц Фэрнича. Но я так долго жил в бедности, что привык экономить на всем. У меня оставалось сильно неразвитым понимание практической пользы денег; с моей точки зрения, самое дешевое было и самым лучшим.

Последнюю неделю перед каникулами я провел, гуляя по городу. Мы с Дэном ходили в кино, в единственный кинотеатр в городе, который заодно служил и театром. После этого мы вдвоем обычно ужинали в кафе «У Эдны» и были единственными студентами в зале, полном рабочих бумажной фабрики. Мы с Дэнни стали большими друзьями после того, как я рассказал ему, что Арт посвятил меня в алхимические эксперименты и опыты с кошками. Правда, мой приятель настаивал, что в последних участия не принимал.

Дэн заявил, что чувствует облегчение, поскольку ему очень не нравилось мне врать. Однако он знал, насколько серьезно Арт относится к проекту и как хочет сохранить тайну. Дэнни сказал, что участвует во всем этом скорее из научного любопытства, чем по какой-то другой причине.

— Значит, считаешь, что никакого рецепта нет? — спросил я его.

— Этого я не говорил, — ответил он. — Арт верит в это, а я верю в Арта. Вот так обстоят дела.

— Но ты подвергал свою жизнь опасности, — заметил я. — Однажды ночью я помогал Артуру заносить тебя в дом… Ты тогда съел эти грибы и отключился в саду.

— Мы допустили ошибку, — проговорил Дэн. — Этого больше не повторится.

В праздничном ужине участвовали доктор Кейд, Хауи, Арт, Дэн и я. Мы ели корнуэльских цыплят, фаршированных грибами, а также тыквенный пирог, который я принес из кафе «У Эдны».

«Это моя новая семья, — решил я. — Это мое новое прошлое».

У всех моих товарищей, с которыми я жил в доме, на зимние каникулы были запланированы какие-то дела. Арт уезжал в Лондон к друзьям перед тем, как встретиться с Эллен. С ней они собирались одну неделю провести в Праге. Дэн собирался домой, в Бостон, а Хауи — в Новый Орлеан к какому-то из многочисленных кузенов. Тот жил в «поразительной хате» над самым большим джаз-клубом на Бейзин-стрит. Я как только мог уходил от их вопросов насчет того, что собираюсь делать в этом месяце. И Дэн, и Хауи предлагали взять меня с собой.

— Одно я точно могу тебе обещать, — заявил Хауи, хлопая меня по спине. — Если поедешь со мной, трахаться будешь каждый день.

Дэн сказал, что я смогу жить в гостевой комнате в доме его матери. Однажды вечером я так напился, что чуть не принял предложение Дэна, побуждаемый его описаниями цивилизованного Бостона с мистическими брахманами на каждом перекрестке.

— Мы сходим в библиотеку Гарварда, — сказал я, возбужденно разлив часть выпивки. Джин с тоником впитались в манжету моей рубашки. — Будем плевать в студентов шариками из жеваной бумаги и болтаться по факультету.

— Пускают только студентов Гарварда, — вставил Артур.

Арт гладил рубашку. Она была расправлена на полотенце, на обеденном столе. Он собирался на свидание с Эллен. Какая-то русская танцевальная труппа выступала в «Мортенсенс», местном театре. Позднее в тот вечер девушка пришла за ним, и у меня просто перехватило дыхание. На ней было маленькое черное платье, ноги окружала шуршащая ткань, темные складки словно пели вокруг ее бедер.

— Мы сможем пройти в библиотеку, — заявил Дэн. — Мой отец завещал половину своей коллекции их отделу редкой книги.

— Или нужно просто попросить доктора Кейда позвонить, — Арт поднял рубашку, чтобы осмотреть. — В моем случае это сработало.

Хауи уехал первым, в пятницу вечером. Он бросил два чемодана в багажник «ягуара», а бутылку белого калифорнийского зинфанделя — на переднее сиденье рядом с собой. На художнике были футболка, шорты и сандалии. Он сказал, что поедет без остановок — все тридцать часов.

— Говорю тебе: трахаться будешь без перерыва, — сказал он, ныряя под капот.

Хауи проверял масло, пока я держал для него фонарик. Подмораживало, было слишком холодно для снегопада. Но, казалось, он не чувствовал холода в летней одежде, насухо вытирая указатель уровня.

— Там — просто гедонический рай. Ты когда-нибудь бывал в Новом Орлеане?

Он и раньше меня об этом спрашивал. Я, дрожа, покачал головой и пытался ровно держать фонарик.

«Почему бы не поехать?» — мелькнула мысль.

Предложение искушало, и, как в случае со многими предложениями, искушение было главным. Я не хотел проводить целый месяц с Хауи, зная, что если поеду с ним, то буду пить каждый день. Я устал от алкоголя и немного — от дома доктора Кейда. Хотелось провести месяц в одиночестве, вместе со своими книгами, а может — и несколько вечеров с Николь перед ее отъездом.

Мы распрощались с Хауи, и я смотрел, как красные габаритные огни его «ягуара» исчезают вдали.

На следующее утро уехал Дэн. Когда я спустился вниз, для всех нас была оставлена записка с телефоном его матери.

Я повел Нила на прогулку. Стоял яркий зимний день, солнечные лучи отражались от покрытой снегом поверхности пруда. После моего возвращения выяснилось, что домой только что приехал доктор Кейд с новыми чемоданами.

— Когда вы отправляетесь в Чикаго? — спросил он меня, когда я помогал ему донести чемоданы.

Вопрос меня шокировал. Я забыл, что врал ему в тот день в «Горошине». Меня удивило и то, что он не слышал правды ни от кого в доме.

— Уезжаю в понедельник, — сказал я.

«Признайся сейчас, — промелькнула в голове мысль. — Он знает. Конечно, знает».

Последовало молчание. Наверное, доктор Кейд сделал эту паузу, предоставляя мне возможность для признания. Но я смолчал.

Он снял шляпу и пригладил седые волосы.

— Отлично. Я улетаю завтра утром, а Томас не прибудет до понедельника. Не знаю точно, когда Артур отправляется в Лондон.

Я понял, что он не знает правды. Похоже, никто ничего не говорил профессору.

* * *
Доктор Кейд уехал на следующий день. Он пожелал мне «благополучного и прекрасного Нового года». Его рождественским подарком стал красивый синий кашемировый шарф. Затем профессор сел на такси и уехал. Нил оставался рядом со мной с высунутым языком, махал хвостом, но от присутствия пса я чувствовал себя еще более одиноким. У меня пропало все желание отправляться на долгую прогулку, которую планировал раньше. Вместо этого я поднялся к себе в комнату и читал за столом. Нил спал около моей постели. Нанесенные ветром сугробы на лужайке у дома доктора Кейда темнели вместе со спускающимися сумерками. Вначале они стали синими, как море, потом почернели под безлунным небом. Батареи начали нагреваться, металл потрескивал и пощелкивал.

Насколько я знал, Арт уже находился в Лондоне. Я заглядывал к нему в комнату раньше и увидел, что у него заправлена кровать, а бумаг нет. Он оставил список необходимых для путешествия вещей на столе. Рядом с каждым словом был нарисован квадратик, а в квадратике поставили крестик. Там значились паспорт, телефонные номера, дорожные чеки, карманные деньги… Рядом лежал еще один листок бумаги, на нем было что-то напечатано плохим шрифтом, словно на очень старой и грязной пишущей машинке:

…L’eternite.
C’est la mer melee
Au soleil.
Вечность — море,
Смешанное с солнцем.
Я подумал, что вижу одно из стихотворений Артура, причем неплохое. Это казалось наиболее вероятным. Затем я вышел из комнаты.

Я позвонил Николь, но услышал только автоответчик и решил, что она, вероятно, гуляет с тетей, перекусывает в стильных маленьких кафе и флиртует с официантами.

Пришлось отправиться на чердак и встать перед дверью. Представлялось, что за ней находятся клетки с кошками, древние книги разложены по столам. Может, там есть даже головы жен Синей Бороды, выставленные в ряд и насаженные на шампуры. Они ждут с открытыми ртами и невидящими глазами, готовясь поприветствовать меня.

Я прижал ухо к двери, слушал какое-то время, затем открыл ее и вошел.

Все оказалось совсем не так, как я ожидал. Никаких длинных столов, заставленных колбами, мензурками и лабораторными стаканами, никаких ступок с яркими порошками, острых запахов, развешанных пучков сухих трав, кастрюлек с пузырящимися жидкостями… Стены не были заляпаны кровью, нигде не хранились ящики с частями кошачьих тушек.

Это оказался типичный чердак, чуть большей площади, чем обычно, и более холодный, чем остальная часть дома. Пол был серым и явно старым; под арочным потолком, между торчащими балками раскачивалась паутина. У одной стены составили написанные маслом неоконченные картины — пейзажи, натюрморты, портреты с неузнаваемыми лицами. У дальней стены находились свернутые ковры, напоминая огромные тряпичные бревна, там же складировали старую мебель без ножек и ящиков. Стоял здесь и открытый платяной шкаф, внутри висела какая-то одежда. Я порылся в одежде и нашел один пиджак, который подходил мне по размеру. Он был твидовым, с рисунком «в елочку», похоже, с настоящими позолоченными пуговицами.

Я порылся в старых ящиках, заглянул в темные уголки, где виднелись остатки жизнедеятельности крыс. Кругом накопилось много пыли. В конце концов, пришлось отказаться от поисков и пойти вниз. Дом стоял в тишине, я словно сидел у него в брюхе. Одиночество, которого я когда-то так желал, теперь стало медленным огнем, который меня поджаривал.

Мои друзья уехали. Здесь для меня ничего не осталось. Поэтому я ушел.

Глава 9

Когда я прибыл в мотель «Парадиз», Генри Хоббс провел со мной великолепную экскурсию по предоставленной мне маленькой комнате. Это было бы комично, если бы не его добродушная улыбка. Улыбался он постоянно, словно хотел служить мне примером человека, который благодаря одной целеустремленности преодолел финансовые трудности и стал владельцем собственного дела. Хоббс был невысоким и полным, благодаря круглой лысеющей голове он чем-то напоминал средневекового монаха. Одевался хозяин мотеля в вышедшую из моды одежду, словно владел ею уже много лет, несмотря на изменения в обхвате талии.

— Здесь тихо, вот еще один плюс этого места, — заявил Генри Хоббс. — Здесь можно хорошо поработать. Знаешь, Торо любил оставаться в одиночестве. Он считал, что это помогает ему собраться с мыслями. — Генри показал на дальнюю стену, напротив кровати. — Бойлер с другой стороны, вместе с цистернами с горячей водой. Поэтому если не слышишь никаких щелчков или прочих звуков, не беспокойся. Это просто означает, что все хорошо работает, — подмигнул он.

Комната была маленькой, пол выложен коричневой и желтой плиткой. В ней стояла односпальная кровать, старый комод, криво привалившийся к стене, поскольку одна ножка оказалась короче. Имелся туалет, ржавая, покрытая серой краской и чем-то заляпанная мойка с двумя кранами. Такие обычно встречаются на предприятиях. Старая душевая была рассчитана на одного человека, занавеска висела на круглом карнизе. Все выглядело чистым, но сквозь запах химикатов с ароматом сосны пробивался запах плесени. Света было мало — окна отсутствовали, имелась лишь одна лампа с коричневым абажуром (она стояла на комоде) и лампочка на потолке. При взгляде на нее возникала мысль о виселице. Лампочка вдобавок отбрасывала странные неровные тени на тускло-серые стены.

— Специально отопление сюда не проводили, но поскольку ты находишься рядом с бойлером и цистернами, то тепло просачивается сквозь стены и обогревает. Не замерзнешь. — Генри церемониально вручил мне два ключа. — Большой от подвала, маленький — от комнаты. Обязательно запирай дверь в подвал, когда уходишь. У меня здесь много чистящего оборудования, и у него есть склонность исчезать. Кто-то приделывает к нему ноги! — он заговорил тише, словно нас могли подслушивать воры. — Я очень доверчив, но знаю человеческую природу. — Хоббс заговорщически подмигнул мне. — Знаешь, какие эти мексиканцы, которые у меня работают?

Я не знал, но кивнул.

— Они предпочтут меня грабить, а не честно зарабатывать деньги. — Генри выпрямился. — В любом случае, ты можешь пользоваться телефоном на стойке администратора, когда захочешь, — сказал он обычным голосом. — Там дежурю или я сам, или мой сын Люк. Просто постарайся, чтобы тебе самому поменьше звонили. Если честно, я бы вообще предпочел, чтобы сюда не звонили, это надолго занимает линию.

Я поблагодарил его и положил рюкзак на кровать. Генри улыбнулся. Это была широкая улыбка, кончики губ поползли вверх, и рот превратился в этакую дугу. Круглое лицо от этого сильно изменилось.

— Сохраняй позитивный настрой, сынок! — Похлопал он меня по спине. — Нельзя позволять женщине доводить тебя до уныния. Особенно — в твоем возрасте. Ты — симпатичный парень, тебя ждет еще много рыбок.

Раньше я ему соврал, сказав, что порвал с девушкой, и она вышвырнула меня из квартиры. Я не знаю, почему так сказал — оснований не было. Было ощущение вины, поэтому я забрался под слегка влажное одеяло и стал думать, чем заняться, чтобы не сойти с ума.


Ничто не может сравниться с ощущением постоянного холода. Я каждое утро просыпался в холоде и не мог пошевелиться оттого, что у меня затекло все тело. Ощущение было таким, словно у меня начинался грипп, голова раскалывалась, да так, что казалось, будто она вот-вот треснет по швам, которые шли вдоль висков, или взорвется где-то в районе макушки.

Генри ошибся. Тепло, исходящее от бойлера, останавливалось у стены, а не проходило сквозь нее. Мне доставалось лишь одно теплое пятно над участком облезающей краски — и больше ничего. Каждое утро я заворачивался в одеяла, заваривал чай и прижимался спиной к этому теплому пятну на стене. Я пил горячий чай, пока не набирался мужества раздеться и принять душ. Я начал с ужасом ожидать утра, причем ужас нарастал, и я беспокоился уже с вечера.

Но днем была свобода. Я сидел или в кафе «У Эдны», или в публичной библиотеке Фэрвича, пролистывая различные журналы, обычно оставаясь там до закрытия. Я узнал про дюжину различных хобби и видов отдыха — ремонт машин, садоводство, переплетение книг, фотографию, ремонт часов, приготовление пищи, коллекционирование антиквариата. Пришлось заодно просмотреть все каталоги для женщин, ознакомиться с такими темами, как подвенечные платья или особые требования по уходу за волосами и кожей зимой.

Однажды вечером, сидя у стены и читая какой-то дешевый роман, который я взял в библиотеке, я обнаружил, что становится причиной арктического холода в комнате. Струя ледяного воздуха била мне в лоб, а в углу на потолке нашлась дыра. Вокруг подгнивших краев образовались водяные разводы.

Я тут же вышел на улицу и стал осматривать землю на уровне потолка. Было видно даже кончик листика, покрытого льдом, который торчал из-под тонкого слоя снега, словно ископаемое из той далекой эпохи, когда было тепло.

Я сообщил о находке Люку, который сидел за стойкой администратора с газетой на коленях. В одной руке он держал наполовину съеденный пончик, посыпанный пудрой. Люк посмотрел на меня (я заметил белую пудру в уголках рта) и сказал, что передаст отцу, и это все, что он может сделать. Когда я попросил клейкую ленту, чтобы, по крайней мере, заклеить дыру, Люк заявил, что не знает, где она лежит и есть ли она вообще. Потом он затолкал остатки пончика в рот, взял газету и шумно раскрыл. Он прикрыл ею лицо, отгораживаясь от меня.

Я сам купил скотч, но он не особо помог. Хотя снег больше не собирался в углу на плиточном полу под дырой, по мере удлинения ночей и вступления зимы в свои права мои жилищные условия оказались на грани ужасающих. Спать пришлось урывками, просыпаясь от холода и дрожа.

Однажды вечером я открыл ежедневник и с ужасом увидел, что прошло только две с половиной недели. «Осталось почти четырнадцать дней», — сказал я себе, уходя в фантазии о возвращении в дом доктора Кейда. Я мог бы жить там мышкой, украдкой выскакивать из своей комнаты ночью, красть еду из холодильника и ждать, когда уйдет Томас. Тогда я выходил бы в гостиную и сидел бы у камина. Там можно дремать, наслаждаясь теплом огня, которое медленно бы окутывало меня.

Вечером в воскресенье я ел суп и смотрел местные новости. По вечерам и ночам прием был лучше, чем днем, изображение — достаточно четким. Поэтому я даже мог мастурбировать, глядя на Синтию Эндрюс, ведущую шестичасового выпуска новостей на седьмом канале. Она была привлекательной женщиной, хотя я затруднился бы с ее описанием, как и часто в случае с дикторами. Каждое воскресенье я засыпал с ее образом перед глазами, не осознания, как сильно дрожу, машинально подтягивая колени к груди. А телевизор невнятно бубнил на заднем плане.

Утром в понедельник кто-то постучал мне в дверь. Я натянул подушку на голову, стук повторился — на этот раз громче. Я выскользнул из кокона одеял, подумав, что это Люк или Генри, которые, наконец, пришли заделать дыру. Дверь открыл сразу, благо был одет.

Вначале мне показалось, что я сплю. В дверном проеме стоял Арт, безупречно одетый в черный облегающий свитер с воротом-хомутом, песочного цвета вельветовые штаны и бордовое пальто. Он коротко подстриг волосы и купил новые очки. От Артура легко пахло одеколоном и свежим снегом. Ледяной запах улицы все еще держался.

Он снял очки.

— Вначале я, — сказал Арт, поднял руку в перчатке ладонью ко мне и бросил взгляд мне через плечо. — Какого черта ты здесь делаешь?

Он снова заглянул в комнату, затем недоверчиво уставился на меня.

— Здесь не так плохо, как кажется вначале, — ответил я.

Артур оттолкнул меня и вошел в комнату. Он встал в центре, вперив руки в бока, и обвел помещение взглядом. Казалось, он заполнил почти всю комнату, его голова находилась всего в нескольких дюймах от потолка.

— Это хуже, чем можно себе вообразить, — заявил Арт, снова надевая очки. — Плесень. — Он сморщил нос. — И здесь холодно. Сколько времени ты так живешь?

— Две недели.

— Собирался здесь жить все каникулы?

Я кивнул.

— Почему?

Я пожал плечами:

— Ехать мне больше некуда. В доме остановился друг доктора Кейда, — пояснил я. — А Падерборн-холл закрывают на зимние каникулы.

Арт рассмеялся.

— Почему, ради всего святого, ты не поехал с Дэном? Или с Хауи?

— Мне не хотелось, — ответил я. Более честного ответа я придумать не мог.

Артур уселся на кровать. На нем были новые ботинки — кожаные, черные, блестящие, как кожа мокрого тюленя. Доходили они до лодыжки.

— Это поразительно, — сказал он. — Ты словно святой Даниил — отказался от всего земного комфорта.

Мой коллега бросил взгляд на свисавшую с потолка лампочку.

— Какая милая деталь! Очень подошла бы для фильма ужасов.

— Я думал, что ты в Лондоне, — признался я.

Он прислонился к стене и забросил ноги на кровать.

— Я был в Лондоне. Как всегда, отлично провел время. Гостил у приятеля, Джорджа Пинкуса. Я про него рассказывал? На первом курсе мы были в одной гребной команде. Он перевелся в Кембридж. Умный парень. Вот только у него два дня назад вырезали аппендицит. Джордж оказался в больнице, а я убивал время в кафе. Знаешь, в одиночестве человек не может выпить очень много. Ты представляешь, я застрял в Лондоне, и мне там было нечего делать?!

— Я могу назвать и худшие места, — заметил я.

— Не сомневаюсь.

— А что с Эллен?

— Что с Эллен? — повторил он.

— Разве ты не собирался встретиться с ней в Праге?

— О, да, — выражение лица у него стало кислым. — Она проехала в Лондон. Появилась в квартире моего друга, ни о чем не объявив. Она сказала, что поездка на поезде в Прагу будет романтичной — только мы вдвоем. — Артур посмотрел на ноготь большого пальца и стал вычищать из-под него грязь. — Неважно, что я так ждал встречи с Джорджем и надеялся на развлечения. Я же не видел его больше трех лет. Но тут Джордж отправляется в больницу с аппендицитом, а Эллен считает, что мы должны пораньше отправиться в Прагу. Знаешь, что я думаю? — он поднял голову и посмотрел на меня. — Я думаю, что она мне не верит. Эллен явно решила, что я там развлекался с женщиной.

— Это оскорбительно, — заметил я, хотя на самом деле так не считал.

— Вот именно, — кивнул он и сел. С ботинок на кровать упала грязь. — Что это за подход к отношениям? Знаешь, это трудно — поддерживать взрослые отношения, когда она ведет себя, как ребенок, словно за мной надо следить. Я ведь не смотрю постоянно ей через плечо.

Он сбросил что-то с носка ботинка. Иногда Арт бывал поразительно требовательным и привередливым.

— И поэтому ты вернулся домой, — сказал я.

— Она привела меня в ярость, если хочешь знать правду. Из этого ничего хорошего бы не вышло. Я на нее разозлился, она разозлилась, потому что разозлился я. У нас над головой висела эта поездка в Прагу… Поэтому я решил вернуться. Эллен отправилась к кузине в Париж. Вероятно, сейчас, когда мы с тобой разговариваем, она бегает по магазинам. И набивает рот шоколадом.

Арт взял подушку и понюхал.

— Опять плесень. Знаешь, плесенный грибок может попасть в легкие. А если тут еще и насекомые какие-нибудь живут? Это ужасно!

Он отбросил подушку в сторону.

— В любом случае, я вернулся в город вчера вечером и спросил у Томаса, не получал ли он от тебя сведений, — продолжал Арт. — Он не получал и вообще не понял, о чем я говорю. Он и в самом деле забеспокоился, словно ты пропал. Я сказал ему, что, вероятно, все перепутал и уверен, что ты в порядке. Потом отправился в город и зашел перекусить в кафе «У Эдны», зная, что это твое любимое место. Там я спросил у официантки, не видела ли она тебя. Она тебя знает. Заодно выяснилось, что ее сестра замужем за владельцем этой дыры.

— Генри Хоббсом, — сказал я, чувствуя себя похожим на доктора Ватсона, наблюдающего за другом, который решил особенно сложную задачу.

— Ты похудел? Выглядишь ты больным, — заметил Арт. — Кожа у тебя стала цвета обезжиренного молока. Как себя чувствуешь?

Я толкнул лампочку и смотрел, как она раскачивается на тонком проводе.

— Холодно, — сказал я.

Артур сморщился и потер шею, потом прищурился и уставился на лампочку.

— Она кажется тебе яркой? Сколько ватт?

Я повернул лампочку.

— Сорок пять.

Арт поднес руки к горлу так, что они оказались под подбородком, а потом стал указательными и большими пальцами щупать что-то ближе к ушам.

— Ты что-нибудь знаешь про распухшие гланды?

Я ответил, что не знаю. Он сел прямо на краю кровати и принялся качать головой из стороны в сторону.

— Менингит, — с серьезным видом произнес он. — Мужчина в палате с Джорджем выздоравливал после менингита. Сестра заверила меня, что заразиться от него уже невозможно, опасная стадия болезни миновала. Но ты знаешь, как эти микробы остаются в больницах?

— Считаешь, что его подхватил?

Он замер на месте и уставился на меня.

— Не могу быть уверен. У меня болит шея, и я думаю, что распухли гланды… А этот свет кажется слишком ярким. Знаешь, один из симптомов — это гиперчувствительность к свету.

— Как и у бешенства, — вставил я. Не знаю, почему так сказал.

Арт нахмурился.

— Наверное, — произнес он и осмотрелся.

Все мои книги лежали на комоде. Маленький телевизор с вытягивающейся антенной торчал, словно плохо сконструированная декорация для какого-то научно-фантастического фильма.

— Поехали в Прагу, — сказал он так небрежно, словно приглашал вместе сним выпить кофе в «Горошине».

— Что?

— Я оплачу твой билет. Паспорт у тебя есть?

— Есть, — ответил я. — Перед смертью мамы… мы планировали поездку в Англию.

Я уставился на него в тусклом свете. Узкая челюсть, грязно-белые, коротко подстриженные волосы, маленькие прямоугольные очки. Уверенная легкая улыбка.

Тогда я понял, что по силе убеждения с Артом не может сравниться никто. Она влияет на людей, независимо от возраста и пола. Совращение оказалось полным.

Глава 10

Мы уехали на следующее утро. Я не летал на самолете со времени смерти матери. Тогда пришлось лететь из Уэст-Фолса в Стултон вместе с сотрудницей социальной службы. Она сидела рядом со мной и беспрерывно говорила, заверяя меня, что полет безопасен. Я совершенно не обращал на нее внимания и рисовал драконов. Коробку карандашей мне дала стюардесса.

На сей раз я не знал, чего ждать, и Арт благородно пытался отвлечь меня рассказами о Праге. Однако не прошло и получаса, как началась зона турбулентности. Зажглось табло с требованием пристегнуть ремни. Мне пришлось нестись в туалет, там меня вырвало в маленький металлический унитаз. Голубоватая вода напоминала какие-то ядерные отходы, лампа дневного света гудела над головой. Булочка с изюмом и апельсиновый сок исчезли в унитазе, я распрямился, побрызгал на лицо водой и посмотрелся в зеркало. Вид был, как у зомби: темные круги под глазами, бледная кожа, белые губы…

Я вернулся на свое место, покрывшись потом. Кружилась голова. Арт приготовил для меня столик, и на нем меня ждал пластиковый стаканчик с имбирным элем. Сам он прижал голову к подушке и читал книгу. Самолет снова качнуло, двигатели завывали.

Пилот объявил, что мы летим над штормовым фронтом, следует ожидать «нескольких толчков, хотя беспокоиться не о чем». Я мог только представить кадры из фильма ужасов: мигают огни салона, качаются кислородные маски, стюардессы врезаются в тележки.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Артур.

— Отвратительно, — признался я.

Арт закрыл книгу, но зажал пальцем место, на котором остановился. Это была одна из книг, которые ему через меня передавал Корнелий Грейвс и которые я так долго держал у себя на письменном столе, — «Index Expurgatorius» Абрама Осло.

— Помнишь, что я рассказывал тебе про Гурджиева?

Бесконечный труд. Совершенный человек…

— Я думаю, что у меня пищевое отравление, — сказал я.

— Пищевое отравление? Тебя просто укачало, — ответил Арт, засунул руку в сумку и протянул мне маленькую книжку, «Labor et Paracelsus» («Труд и Парацельс»). — Попробуй отвлечься. Почитай вот это, — предложил он. — Парацельс был врачом, жил в шестнадцатом веке. Он заявлял, что приготовил смесь под названием «универсальное лекарство Парацельса» — красноватый порошок, который помогал ему совершать чудесные излечения. Предположительно, он носил немного порошка в рукоятке меча.

Внезапно самолет подбросило, потом он резко опустился вниз.

— В этом есть какое-то шарлатанство, — казалось, на Артура турбулентность совершенно не влияет. — Но его успех врача был поразительным. Он вылечил маркграфа Бадена от дизентерии. Для этого Парацельс перемалывал и растирал полудрагоценные камни и добавлял немного того самого «универсального лекарства», а затем готовил настойку.

Я попробовал прочитать первые несколько страниц, но не мог сконцентрироваться. Последовала новая серия толчков, словно мы на полной скорости неслись по ухабистой дороге. Пришлось закрыть книгу и вжаться в спинку кресла.

— Не могу читать, — сказал я. — Прости.

Свет мигнул, книга упала на пол.

Арт вздохнул:

— Хочешь принять валиум?

В этот момент я бы принял и лошадиный транквилизатор.

— Что угодно, — ответил я, — только бы сработало.

— О-о, сработает. Ты раньше когда-нибудь принимал валиум? — прошептал Арт, опуская руку в карман. Я покачал головой. — Возьми только половину, — проговорил он и опустил маленькую зеленовато-желтую таблетку мне на ладонь.

Я раскусил ее напополам, увидел, что надкус очень неровен, затем слизал горькие остатки с губ и проглотил все, запив тепловатым имбирным элем.

Через сорок минут я находился уже в собственном полете, парил сразу же над облаками и расслаблялся под успокаивающим взглядом веселенького солнца.

* * *
Мой первый урок в Европе: несмотря на смерть фашизма, поезда, как обещал Муссолини, приходят вовремя.

Наш самолет приземлился в Париже, а оттуда мы собирались ехать в Прагу на поезде. Оставалось несколько часов, и Арт отпел меня в маленькое кафе на берегу Сены, оно называлось «У Мишеля», а владел им перебравшийся в Париж на постоянно жительство американец. Арт познакомился с ним пять лет назад, когда впервые попал во французскую столицу. Меня потрясало и ошеломляло все: последствия приема валиума, от которого голова стала дурной, быстрое произношение парижан, ледяной блеск Сены, цвета домов, шиферный сланец и бетон, романский архитектурный стиль каменных сводчатых зданий с алебастровыми куполами, вычурные формы готических церквей. Я видел, как солнце отражается от витражей и высвечивает ажурную каменную работу, а потом скользит вниз по тонким шпилям. Все люди были худыми, все курили. Артур ходил по улицам так, словно жил здесь всю жизнь, тогда как меня на каждом перекрестке отвлекали узкие переулки, рекламные щиты и маленькие машины, издававшие тонкие сигналы. Я слушал мелодичный современный разговорный французский, вылетавший изо рта у современных галлов и франков.

По пути Арт купил бутылку вина и пакетик турецкого табака. Я собирался отправить открытку Николь, но забыл. Мы сели за небольшой столик из кованого железа в кафе «У Мишеля», Артур пил эспрессо и разговаривал с владельцем, который раньше звался Майклом, а теперь стал Мишелем. Я закрыл глаза и просто слушал, а солнечный свет струился сквозь окно и грел мне лицо.

Напротив нас сидели две девушки лет двадцати с небольшим на вид. Одна была одета в хорошо сидевший на ней черный костюм с короткой юбкой и черные сапожки, доходившие до икр. На второй оказался красный, как кровь, свитер с воротом-хомутом, такого же цвета, как ее губы, и обтягивающие джины. Коротко стриженые черные волосы загибались под подбородок. Мишель улыбнулся им, девушка в костюме ответила глазами на его улыбку. Нижнюю часть ее лица заслоняла чашечка кофе.

Арт смотрел карманную карту.

— На поезде нам ехать около двенадцати часов, если не возникнет никаких проблем. Мы пересечем немецкую границу в Саарбрюккене… — Он провел линию пальцем. — Затем поедем на восток, к Франкфурту — если будет время, заглянем в город и выпьем пару кружек пива. Затем — в Нюрнберг, пересекаем границу с Чешской Республикой в городе Хеб, потом — в Прагу.

— Вам следовало лететь на самолете, — заметил Мишель, постучав сигаретой по тыльной стороне ладони. Он все еще говорил с американским акцентом, причем он выдавал жителя Среднего Запада. — Из Парижа в Прагу. Легким самолетом или вертолетом. Насколько я знаю, семьдесят долларов на человека.

У него были короткие и неровные ногти, прилизанные черные волосы. Торс плотно обтягивал черный свитер с вырезом лодочкой. Мишель смутно напоминал мне Питера — йога, собиравшего меня изнасиловать.

— Эрик никогда не бывал здесь раньше, — складывая карту, сообщил Арт. — Я хочу, чтобы он посмотрел местность.

— В таком случае, ему также следует посмотреть Париж. Я знаю дешевую гостиницу на левом берегу Сены, в десяти минутах ходьбы от Люксембургского сада.

Женщина в красном свитере смотрела на меня, затем склонилась к своей подруге, и они обе рассмеялись. Я спросил у Мишеля, далеко ли до церкви Сен-Жермен-де-Пре.

— C’est a environ vingt minutes a pied, cinq minutes par le taxi, — ответил он, зажигая сигарету, выпустив облако дыма и глядя на девушек. — Примерно двадцать минут пешком, или пять минут на такси.

— Кончай издеваться, — глядя на Мишеля, сказал Арт, достав пакетик с табаком. — Говори по-английски.

Хозяин кафе посмотрел на меня.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать.

Он стряхнул пепел на пол.

— Значит, Арт — это кто-то вроде старшего брата?

— Non, mais is est mon meilleur ami, — ответил я. — Нет, но он мой лучший друг.

Арт рассмеялся и кивнул мне.

— Как тебе это нравится? — спросил он.

— Са ne m’a fait pas bonne impression, — сообщил Мишель, встал и пошел прочь. — Это не производит на меня хорошего впечатления.

Сигарета осталась зажженной у него на тарелке.

— Ну, хочешь посмотреть Сен-Жермен де Пре? Поезд отходит в половине третьего. У нас примерно…

Он посмотрел на часы и нахмурился:

— Дерьмо!

Ровно тридцать минут спустя мы неслись по Восточному вокзалу, рюкзаки били нас по спинам. Мы проталкивались сквозь туристов, бизнесменов и попрошаек. Завернув за угол, мы обнаружили наш поезд. Сопровождавший состав железнодорожник стоял на огражденной задней площадке последнего вагона и разговаривал с одним из механиков на платформе.

Я рванул вперед, одно плечо прогибалось под тяжелым рюкзаком. Когда я оглянулся, чтобы проверить, где Арт, то увидел, как он зацепился за ребенка, который внезапно оказался у него под ногами. Артур изогнулся и сделал шаг в сторонку, словно игрок в американский футбол, увертывающийся от полузащитника, но его багаж съехал с плеча и ударил мальчишку. Тот упал, громко стукнувшись, и стал орать. Я остановился, не зная, что делать. Мать бросилась к своему сыну, опустилась рядом с ним на колени и стала его успокаивать ласковыми словами, как всегда делают матери. Одновременно она касалась его лица в поисках ран.

— С ним все в порядке, все в порядке, — говорил Арт, оглядываясь на меня.

Я побежал к нему и попытался извиниться, но мать заорала на Артура и с силой прижала сына к себе. Его лицо скрылось у нее на груди.

— Пошли! — заорал Арт, не обращая внимания на гнев матери. Он продолжил бег и замедлил его только для того, чтобы снова наорать на меня.

Я посмотрел на Арта, который теперь несся, как на спринтерской дистанции — рюкзак качался на ремнях, словно марионетка. Похоже, мать потеряла интерес к нам и уделяла все внимание ребенку. Поэтому я тоже побежал.

Мы успели. Железнодорожник на задней площадке перегнулся через перила и взял наш багаж. Мы с Артом схватились за металлический поручень и забрались на площадку, оставшись на ней, когда поезд отходил со станции.

— Думаю, маленький мальчик пострадал, — заметил я. — Он очень сильно ударился о землю.

Арт просто пожал плечами и прочитал небольшой отрывок из речи Цезаря о безжалостности войны, которая закаляет юношу перед будущими жизненными невзгодами.

* * *
Мы проехали город Эперне, где, как мне сообщил Арт, в 1592 году был убит Арман де Гонто, защищая французских католиков от осаждавших гугенотов. Потом мы продолжили путь вдоль реки Марны и французской сельской местности, мимо бесчисленных деревень с маленькими каменными домиками. По возвышенностям были разбросаны виноградники, голая лоза свешивалась с осевших заборов. Овсяница и бледно-зеленая осока покрывали большую часть земли, тут и там виднелись пригорки и пятна снега, которые напоминали куски ваты, разбросанной по местности. Солнце светило тускло, создавалось впечатление, будто Марну окружает золотистая дымка. Река петляла, то подходя ближе, то удаляясь от железнодорожного полотна, словно играла с ним в пятнашки. Течение казалось медленным. Наши вагоны ритмично стучали, но на фоне течения двигались они очень быстро.

Арт приготовил постель и улегся на нижней полке, я же прижался к окну и смотрел, как мимо проносится бело-зеленый пейзаж. Мы говорили о Париже. Артур рассказал мне, как впервые приехал туда пять лет назад, в предпоследний год учебы в средней школе. Естественно, он влюбился — в девушку двадцати лет, студентку из Брюсселя, будущего врача, которая училась в Сорбонне. Она была высокой и худой, с густыми длинными каштановыми волосами и холодными голубыми глазами, которые напоминали Арту омуты. Мой приятель соврал ей, сказав, что он музыкант, путешествующий по Европе. Потом они занимались сексом в Люксембургском саду при свете луны.

Неделю спустя он вернулся домой и решил, что женится на ней, даже все организовал. Он продал машину, связался с агентством по недвижимости в Париже и кое-что выяснил про уроки игры на гитаре. Артур несколько раз спорил с родителями, которые убеждали его, что действует он слишком импульсивно, однако Арт заявил — он никогда в жизни не был ни в чем так уверен. Но прошел месяц, и письма стали приходить реже, а через восемь недель после его возвращения домой девушка вообще прекратила писать. Артур сказал, что если бы снова встретил ее, то все равно предложил бы выйти за него замуж — неважно, когда бы это случилось, завтра или двадцать лет спустя. Вот такая была девушка.

Ко времени ужина мы повернули на север, перебрались через реку Мез и город Верден. Арт сказал, что изначально это был римский аванпост, а в дальнейшем он стал коммерческим центром империи Каролингов. Из Вердена мы поехали в Мец, и кондуктор объявил по громкоговорителю, что вагон-ресторан закрывается через час.

Еда была восхитительной — куриная грудка в сметанном соусе, со свежим хлебом и крепким бордо. Я поел сытно, закончив ужинать к сумеркам. Теперь от солнца остался только оранжевый отблеск за далеким лесом. Я видел свое отражение в окне поезда, — мятая рубашка, мешковатые брюки, немытые волосы, — и чувствовал себя разгильдяем и недотепой.

Арт довольно улыбнулся и откинулся на спинку сиденья, потом похлопал себя по животу.

— Вероятно, это наш последний хороший ужин. В следующие несколько дней не рассчитывай на вкусную еду, если только ты не любишь свинину. Кажется, только ее и едят в Праге. Большими кусками. Есть и нарезная, и фаршированная, и тушеная, и вареная…

Он закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Несколько минут мы молчали.

— Ты когда-нибудь читал о Праге? — спросил он. Голос Артура меня испугал, я было думал, что он заснул.

Поерзав на сиденье, я уставился в темное окно. Вагон ритмично стучал, то взбираясь на возвышенность, то спускаясь с нее.

— Немного, — ответил я.

Я знал про Дом Габсбургов — в предпоследнем классе средней школы я писал о них реферат. Помнил и фотографии города — темные нагромождения высоких шпилей, вездесущую реку Влтаву, которая разделяет Прагу на две части. Была еще легенда, которую я вычитал в одной из моих любимых книг, напыщенно названной «Необъяснимые существа, животные и явления древнего и современного мира». Вероятно, я дюжину раз прочел ту книгу из школьной библиотеки, прятал ее высоко на полке, за толстым учебником по геотермической динамике. Это была одна из тех из фантастических книг, которые теперь, кажется, не выпускают. На обложке красовалась черно-белая репродукция средневековой гравюры на дереве. Она изображала оборотня, нападающего на крестьянина. Статьи сопровождались нечеткими фотографиями, а чаще мрачными иллюстрациями с изображением так называемых «монстров» и цитированием ученых с сомнительной репутацией. Больше всего было высказываний некоего «доктора Х. Л. Фостера, профессора античности из Сент-Кармишельского университета». Должен отметить, что я до сих пор так и не нашел университета под таким названием. Каждый раздел обычно заканчивался вульгарно-претенциозным абзацем, который оставлял читателя в напряжении: «Удастся ли науке когда-нибудь проникнуть в темные глубины озера Лох-Несс? Найдем ли мы когда-нибудь ответы, лежащие за тайной этого ускользающего морского чудовища? Мы можем только ждать и надеяться, что старина Несси не обнаружит нас первым…»

Из той книги я вычитал легенду о големе — огромном глиняном существе в образе человека. У него на лбу написано тайное имя Бога. Голем использовался своим создателем для защиты от зла. Предполагалось, что жизнь голему в Праге впервые дал рабби Леви, который использовал глину с берегов Влтавы. «Возможно, голем все еще лежит в неизвестной гробнице под оживленными улицами Праги и ждет сигнала хозяина, чтобы снова оказаться среди живых…»

— На самом деле, все получилось хорошо, — произнес Арт со все еще закрытыми глазами. — В смысле, то, что ты поехал вместе со мной вместо Эллен.

Мы остались последними пассажирами в вагоне-ресторане. У нас за спиной официант вытирал столы.

Артур открыл глаза.

— Я уже полгода ищу одну книгу, — сообщил он. — Наконец, я нашел ее в Праге. Это было таким очевидным местом, что я даже не подумал там искать.

Он подозвал официанта и попросил содовой.

— Я тебе когда-нибудь рассказывал про Ярослава Капека? — спросил Артур, как только официант отошел.

— Немного, — ответил я. Я помнил, что видел это имя в одной из книг, которые мне давал читать Арт. — Это был чешский алхимик, верно?

Арт опустил руку в сумку, которую взял с собой в вагон-ресторан и достал оттуда «Index Expurgatorius» Осло.

— Страница 123, второй абзац, — объявил он и положил книгу на стол.

Я открыл ее в указанном месте.

«Малезель, Иоганн. Название: „Во славу Божью“. MCCCLIX.

Формат: 1/4 печ. листа. 163 страницы с титульным листом. Иллюстраций нет.

Количество изданий неизвестно. Объявлена еретической епископом Тера из Лавижери в 1363 году за ссылки на алхимию и дьявольщину».

— Ярослав Капек основывал свою работу на трудах брата Иоганна Малезеля, — сказал Арт. — Малезель также известен, как Священный Целитель Сен-Черни. Он был аббатом монастыря святого Афанасия в городе Бротеве, где-то в начале четырнадцатого века. В 1350 году брат Пизано из Милана по приказу римской католической церкви отправился в Бротев, чтобы посмотреть на так называемые чудеса брата Малезеля. Пизано заявил, что не видел никаких чудес. Более того, он посчитал увиденное еретическим. Иоганн Малезель мог возвращать зрение слепым, калеки у него снова начинали ходить. Предположительно, он делал все это при помощи белого порошка, который размешивал в святой воде и давал больным.

Официант поставил перед Артом содовую и ушел. Артур снял с края стакана кусочек лайма и выдавил его в воду. Ресторан опустел, оставались только мы, свет горел лишь над нашей кабинкой.

— За эту ересь. Иоганна Малезеля тут же отлучили от церкви и посадили в тюрьму в Брашове, маленьком городке у подножия Альп в Трансильвании. Наказание мало повредило его репутации. Как раз наоборот, его слава росла, множество больных и умирающих отправлялись в паломничество к его тюрьме. Они оставляли там пожертвования и забирали все, до чего, как они верили, коснулся брат Малезель — от мусора из корзины до отломленных кусков камня из стен тюрьмы. Наконец, после многих лет подобного паломничества стали распространяться слухи. Городской священник заявлял, что видел неземной свет, струящийся из камеры Иоганна Малезеля. Ходили слухи, что каждую ночь Иоганна посещает дьявол. В лесу заметили таинственного человека, который ехал на огромном козле. Сам он был в черном плаще, расшитом таинственными символами. Статуя Иисуса в церкви святого Гельвеция стала плакать миро. Это посчитали знаком недовольства Господа. Затем в Брашов для излечения прибыла группа зараженных чумой путников. Чума распространилась по городу. Похоже, тогда жители решили, что им уже хватит и брата Малезеля, и его чудес. Жители городка штурмовали тюрьму, планируя вытащить Иоганна Малезеля из камеры и повесить на центральной площади. Но, когда они добрались до камеры, его там не оказалось. Они нашли пустую келью с одеялом, поношенным монашеским одеянием и книгой «Ad Majorem Dei Glorium» — «Во славу Божью». В книге говорилось обо всех алхимических опытах брата Иоганна с детальными инструкциями по каждому процессу. Малезель писал на трех языках — на латыни периода до появления Вульгаты, на древнееврейском и, как ни странно, на коптском языке. Никто не знал, как ему удалось все это написать, потому что заключенным строго воспрещалось иметь перья и бумагу, в особенности человеку с репутацией Малезеля. Поэтому, естественно, «Ad Majorem Dei Glorium» посчитали работой дьявола. Церковь изъяла книгу и держала в тайне, пока Ярослав Капек каким-то образом до нее не добрался.

— А где сейчас находится книга?

— В монастыре святого Тельдена, — сообщил Арт. — Она хранится в архивах одного старого монастыря бенедиктинского ордена. Но посмотрим дальше, ведь это вполне могла быть подделка. Со старыми книгами никогда не знаешь, что выйдет: иногда подделки выглядят лучше, чем подлинники…

Он встал и потянулся. Я огляделся в ресторане, провел рукой по гладкой лакированной поверхности нашего столика, коснулся бархатных занавесок на окне и поболтал подтаявший лед в стакане.

«Где я был в прошлом году в это время? — подумал я. — Сидел на коричневом ковре в квартире в Стултоне? Страдал на уроке математики мисс Гойнер?»

— Я останусь здесь ненадолго, — сказал я вслух.

Арт улыбнулся. Я думаю, он все понял, зная, что мне не хочется спать, что я получаю огромное удовольствие. Артур пожелал мне спокойной ночи и ушел. Перед тем, как дверь между вагонами закрылась, в ресторан ворвался порыв холодного воздуха, и я услышал металлический лязг.

Внезапно появился официант, материализовавшись из мрака, окружавшего наш столик. Он спросил, не хочу ли я чего-нибудь еще. У него были усталые, но дружелюбные глаза. Я заметил, что официант очень молод, практически одного со мной возраста.

— Колоду карт, если она у вас есть, — сказал я.

Он вскоре вернулся с запечатанной колодой. Следующие два часа я играл в свою любимую игру на одного — в «Сорок разбойников». Предположительно, за ней Наполеон предпочитал проводить время в ссылке на острове Святой Елены.

* * *
В ту ночь я лежал на полке, мягкое покачивание поезда расслабляло меня, пока мы неслись по погруженной в темноту сельской местности. Я снова и снова проигрывал у себя в голове рассказ Арта. Следовало признать, что он был фантастическим. Мне, шестнадцатилетнему парню, все казалось возможным, однако даже тогда я почувствовал элемент мифологии. Монах в поисках бессмертия. Выход из милости. Нервные горожане с местным священником приходят в панику, которая выливается в религиозную истерию. Таинственное исчезновение и загадочные подсказки (книга, Грааль), оставленные заключенным.

Но в отличие от большинства легенд, которые я знал, здесь фантазия просачивалась в реальность. У меня были те же ощущения, что и у археолога, который выкопал из земли топор Пола Буньяна. Топор нашли рядом с окаменелой бедренной костью его голубого вола. Возможно, это окажется розыгрышем, более подходящим для «Необъяснимых существ, животных и явлений древнего и современного мира». Я успокоился, решив, что узнать ничего невозможно, пока мы не увидим книгу. С этой мыслью я спокойно заснул.

Проснулся я под стук поезда. За окном проносилась коричневато-серая местность. Арт уже открыл глаза, он лежал на нижней полке и чистил очки краем футболки. Похоже, Артур давно не спал. Он побрился, заправил постель, сумки стояли у двери.

Вдали виднелись горы — неровные черные вершины на горизонте. Нас окружали вечнозеленые деревья, но по мере приближения к цели лес редел и, наконец, перешел в голый, холодный, неровный пейзаж. На нем встречались лишь маленькие, чахлые низкорослые кустарники. Местность оказалась плоской, как американский Средний Запад, но окрашенной в свинцовые и оловянные цвета. Вдали текла река, черная и неторопливая. Она бесцельно петляла, приближаясь к горам, ползла мимо деревушки, которая выглядела размытым пятном на горизонте. Стали появляться четкие очертания — дымовые трубы, некоторые из которых бездействовали. Другие же выпускали черный дым, который поднимался в серое небо, словно пальцы похороненной руки.

— Остатки коммунистической промышленности, — сказал Арт.

Мы проехали мимо города. Глядя на квадратные здания, приземистые плоские дома цвета бетона, я решил, что никогда не видел более унылого пейзажа. Американский Средний Запад был живым, излучал жизненную силу. Несмотря на обширность и пыль, там в почве чувствовалась душа. Если ты разрезал землю, она плакала.

Теперь же мы ехали по земле, покрытой шрамами и выглядевшей побитой, словно старая кость с высосанным костным мозгом.

Наш поезд катился вверх по склону, по узкому проходу, вырубленному в густом лесу. За спиной исчезали равнины, словно отлив. Вскоре мы оказались среди возвышенностей, там росли сосна и дуб, поднимаясь из покрытой снегом земли. Мимо нашего окна пронеслась стая черных птиц. Когда мы поднялись выше в горы, поезд замедлил ход. Снег покрывал верхушки деревьев. По обеим сторонам железнодорожного полотна росла густая чаша, молчаливые сосны возвышались над нами, словно лапы динозавров.

Пошел снег, теперь небо по виду напоминаю грифельную доску с трещинами. Пейзаж немного изменился. Заваленная снегом чаща за окном уступила место предгорьям, покрытым ледяной коркой вечнозеленым деревьям и голым ясеням, затем появились хутора с маленькими домиками, которые стояли посреди изрезанной бородами замерзшей земли.

— Вот она, — произнес Арт, показывая из окна.

На нечетком, размытом горизонте сквозь снежные хлопья проступили высокие готические шпили замка Градчан и невыразительная планировка городского пейзажа внизу. Затем мы увидели узкую реку Влтаву, которая пролегала перпендикулярно нашему движению прямо через центр города, а потом на север, к горам, покрытым темно-серой дымкой.

— Вот она, — повторил Артур, и его глаза засияли. — Это Прага.

Глава 11

Прага — это город наложений, путаница, оставшаяся после того, как мистик столкнулся с прагматиком, а язычник воевал с христианином. Это был дом рыцарей-тамплиеров, Казановы, Моцарта, Тихо Браге и Иоганна Кеплера. Герб чешской столицы — рука, держащая меч и высовывающаяся из дверного проема. Человек, который держит меч, скрыт. Герб предупреждает тех, кто не понимает: опасность в том, что ты не видишь. На протяжении всей истории проявлялся этот парадокс. Чешский философ шестнадцатого века Давид Ганс попытался примирить теорию Коперника с иудейскими верованиями, но в то же время на другой стороне реки рабби Леви занимался кабалистическими ритуалами, пытаясь оживить големов из глины, собранной на берегах Влтавы. Вот она, все та же схема — алхимик против ученого, тьма против света, священное против мирского. Статуя черной Девы Марии на улице Целетна — манифестация египетской богини Исиды, фригийской Кибелы и греческой Деметры. Пока советские танки грохотали по улицам в 1968-м, старые чехи, которые все еще помнили прошлое, молились языческой проповеднице Либуше, которая спит вместе со своей армией витязей в катакомбах под Вышеградом. Некоторые верят, что Прага — это то место, в котором разорвана полупрозрачная ткань между тем миром, который мы знаем, и нижней частью неизвестного. Арт в такое верил. Именно это привело его назад в город.

От железнодорожного вокзала мы пешком пошли на Карлов мост и остановились у входа в арочный каменный подземный переход. Перед нами простирался покрытый снегом мост, заполненный туристами, национальность которых было трудно определить. Некоторые прижимались к ограждениям и смотрели вниз, на медленно текущую темную реку. Другие сами текли человеческой волной. Справа от нас оказалась статуя Иисуса на кресте, она помещалась рядом с газовым фонарем. Под ним у столиков стояли уличные торговцы, продавали шапки, маленькие флажки, открытки и рисунки без рамок. Вдали, словно задумчивый король, осматривающий свои владения, стоял замок Градчаны, в небо взмывали шпили. Он был темным и древним, по обеим сторонам виднелись более изящные высокие шпили собора святого Вита.

Мы с Артом стояли у начала моста, холодный ветер развивал наши волосы. Мы подняли багаж на плечи и пошли через мост. Темно-серые тучи казались почти черными, приближались и вскоре нависли у нас над головами.

Если Париж был смесью космополитической современности и европейской истории, причем склонялся к первому, то Прага, которую я увидел зимним утром, казалась городом временного застоя. Лишь иногда здесь встречались какие-то американские черты. Мимо нас проходили туристы в джинсах и толстых лыжных куртках. Казалось, они не обращают внимания ни на кого, кроме торговцев, стоявших вдоль дороги. То и дело на стенах моста попадались скульптуры: турок в клетке, Дева Мария с Иисусом на руках, массивная горгулья с прищуренными глазами и высунутым языком. Со всех сторон возвышались башни в готическом, барочном и романском стилях. Они стояли рядом с простыми каменными домиками. Нове Место — Новый Город за нашими спинами был наполнен соборами и церквями, с куполами и шпилями, а впереди открывалась Маластранская площадь. В той стороне тоже возвышались соборы и церкви, только отсутствовал столь же внушительный замок, как Градчаны.

В конце моста мы прошли еще под одной аркой. Эта протянулась между двумя башнями неравной высоты, построенными в романском стиле. Слева и справа от меня на берегах реки Влтавы возвышались дома, окрашенные в бледно-желтый цвет с темно-бордовыми и красными черепичными крышами. Темные окна были закрыты от холода, из труб в утреннее небо поднимался дым. Ко мне подошел человек в зеркальных очках и кожаной куртке и ткнул мне в грудь рекламным проспектом ночного клуба. У женщины, которая шла перед нами, ветром сорвало шляпку, ей пришлось бежать за ней по улице; каблуки стучали по камням. Мимо пронеслось небольшое такси, почти сразу же за ним проехал красный трамвай, предупредительно сигналя. Туристы пассивно смотрели из окон, словно сидели перед телевизором. Я слышал вой ветра, звук от развевающегося длинного пальто Артура, а также гул различных голосов вокруг. Говорили на английском, чешском, французском, немецком. Мои собственные шаги гулко отдавались от булыжников. Дети бегали и смеялись, играя у берега. Один бросил в другого снежок, тот завизжал и бросился прочь, раскрасневшийся и смеющийся.

Наш путь продолжался вдоль трамвайных путей. Небо оставалось темным, но прямо над головой тучи расступились. Сквозь этот проем пробивался слабый лучик солнца. У меня возникло сильное ощущение дежа вю. Меня окружали бастионы и крепостные валы, средневековая вертикальная планировка с устремленными вверх зданиями. Это была Европа, причем такая, как я себе представлял.

Мы пошли вверх к Маластранской площади, мимо близко стоящих друг к другу домов, которые возвышались по обеим сторонам узкой улочки, и остановились перед церковью святого Николая. Из открытых дверей выходили люди. Американцы в голубых джинсах фотографировали, показывали на зеленый купол и шпили с крестами наверху. Мы продолжили путь вверх, завернули за угол и увидели небольшой указатель, прикрепленный к черному с зеленоватым налетом газовому фонарю. На нем значилось «Нерудова».

— На этой улице жил Моцарт, — сообщил Арт, до верха застегивая пальто.

Снова пошел снег, и вместо легких невесомых снежинок вскоре стали падать тяжелые мокрые хлопья. Затем над головой поразительно вспыхнул свет, озарив раздутое брюхо штормовых туч. Последовал раскат грома. Я оглянулся на Карлов мост и реку Влтаву и представил, как артиллерия Габсбургов осыпает город градом пушечных ядер. Мне пришлось пригнуться, сопротивляясь встречному ветру, и следовать за Артом, глядя на ботинки.

Мы завернули еще на одну короткую узкую улочку, а потом вышли из тени на центральную. Мимо нас проносились машины. Впереди возвышалось большое современное здание, жутко имитирующее окружающие его романские и готические. Внизу находилась новая, недавно выложенная и покрашенная стоянка для автомобилей. Две одинаковые башни располагалась по обеим сторонам трехскатной крыши. Фасад блестел, весь покрытый окнами. Некоторые были освещены, другие оставались черными. Служащие в серых курках до талии много перемещались вокруг. Они заносили багаж в гостиницу, выносили его. Ходили они быстро и уверенно, напоминая хорошо вымуштрованных солдат.

— Гостиница «Мустових», — сообщил Арт. — Пять лет назад ее здесь не было. Здесь стояла старая церковь с обрушившейся южной стеной, вся покрытая мхом и разваливающаяся. Там, под аркадой, жили бездомные собаки. Если подойти ночью, можно было слышать, как они воют. Вон там, где сейчас наклонный въезд на стоянку, — показал Артур, — находился алтарь. Деревья пробили стену. Выглядело все так, будто славянские боги вернулись, чтобы потребовать назад отобранное у них Кириллом и Мефодием.

Мы зарегистрировались в гостинице, Арт рухнул на кровать, а я встал у венецианского окна. У нас был большой номер — с двумя отдельными спальнями, кухней, баром из вишневого дерева, гостиной, которая могла служить и кабинетом. Ванна блестела мрамором и латунью. Открывался поразительный вид на город, который стоял на склоне горы. Замок Градчаны располагался над нами. Я видел шпили церкви святого Николая, снег падал в черную воду Влтавы. Все крыши были покрыты белым. Внизу ходили люди, пригнув головы от ветра, видны были только их нечеткие очертания. Я чуть-чуть приоткрыл окно и услышал гудки машин, трамвайные звонки. Транспорт следовал по усыпанным снегом улицам и переулкам.

Небо осветила еще одна вспышка молнии. Я отошел от окна.

— Сделай мне коктейль, — Арт сбросил ботинки и прислонился к изголовью кровати. — Лучше что-нибудь с водкой.

Я нашел банку апельсинового сока в маленьком холодильнике и вылил в стакан, затем щедро добавил водки из маленькой бутылочки.

— Наверное, мы прогуляемся в город, перекусим, может, посмотрим какие-то достопримечательности, — сказал Арт и отхлебнул из стакана. — С братом Альбо встречаемся примерно через четыре часа. Если получится, то вечером посидим в баре. Здесь есть отличный джазовый клуб, «Редута», в переводе — «Бал-Маскарад». — Он закрыл глаза и поставил стакан себе на грудь, обхватив его обеими руками. — Знаешь, чешки с ума сходят по американским мужчинам. Они считают, что мы все — звезды кино.

Наши планы не сработали — Арт заснул после того, как осушил стакан. Мы вышли из гостиницы, как раз когда закончилась буря. Теперь улицы утопали в снегу, он доходил до лодыжек. Ветер полностью прекратился, и город оставался поразительно тихим. Появилось солнце — желтый ореол, пробивающийся сквозь тучи, из которых только что валил снег.

Мы поели в кафе на углу — заказали рохлики-рогалики и баранину кусочками с двумя пинтами крепкого пива. После ужина мы отправились в противоположном от нашей гостиницы направлении, по петляющей узкой улице с домами по обеим сторонам. В зданиях я заметил крошечные двери. Мы собирались посмотреть монастырь святого Тельдена, о чем сообщил Арт. Он сказал, что там размещался старейший монастырь бенедиктинцев всей Восточной Европе, и, в дополнение к книгам Малезеля, монастырь святого Тельдена славился коллекцией средневековых инкунабул.

— Когда я сказал об этом доктору Кейду, он предложил оплатить мне авиабилет, — сказал Артур.

— И ты согласился?

Арт кивнул. Он шел с опущенными плечами, стараясь бороться с холодом.

— Его постоянно забитый бар оплачивает дурную привычку Хауи, — продолжал он. — Это премия Хауи. А билет — моя премия…

Мы шли по узкой улице. Арт остановился у низкой каменной стены. Поверх нее шел черный железный забор с заржавелыми пиками. С забора свисал коричневый плющ, напоминая неухоженные волосы. Мы с Артуром попытались заглянуть на территорию сквозь забор.

— Предположительно, это здесь, — сказал Арт. — Угол Остры и Берека. Ты что-нибудь видишь?

Я видел только ровную землю, покрытую снегом, и желтые бульдозеры с белыми ковшами, которые стояли рядом с горами земли и кучами пиломатериалов. Высокие серые здания окружали пустой участок. Показалась собака, которая бежала вприпрыжку. Она остановилась и стала что-то нюхать рядом с одним из бульдозеров. Арт свистнул, собака подняла голову, увидела нас и снова примялась обнюхивать бульдозер.

— Может, у тебя неправильно записан адрес? — заметил я.

— Я только в прошлом месяце разговаривал со знакомым из университета, — сказал мой приятель.

Он развернулся и прислонился к стене. Арт не выглядел очень расстроенным, но я видел, что настроение у него испортилось.

— Если только он дал мне неправильный адрес… Но я не понимаю, как такое возможно? — продолжал он. Сколько здесь может быть монастырей святого Тельдена?

Мимо проходил молодой человек. Он остановился и повернулся к нам.

— Вы американцы? — спросил он.

Я кивнул. Похоже, Арт его не заметил. Вместо этого он уставился на улицу, глубоко погрузившись и свои мысли.

Молодой человек улыбнулся. На нем была ярко-оранжевая куртка и наушники. Он сиял их, до меня донесся звук музыки правда, негромкий. Молодой человек запустил руку под куртку и выключил музыку.

— Классно, — судя по акценту, он был чехом. — Вы из Нью-Йорка?

— Из окрестностей Нью-Йорка, — ответил я.

Парень кивнул. Лоб у него был покрыт прыщами, столь же красными, как и обветренные щеки.

— Я поеду в Нью-Йорк этой весной, — сообщил он. — К сестре. Она учится в университете. А вы?

— В Абердине.

— Вы ходите там на вечеринки? Много девушек?

— Девушек полно, — медленно произнес Арт, поднял голову и посмотрел на парня. — Ты знаешь, где находится монастырь святого Тельдена?

Молодой человек покачал головой.

— Я не христианин, — сказал он. — Мои родители ходят в церковь, а я не хожу. — Парень улыбнулся и посмотрел нам за спины. — Здесь что-то стояло, — показал он пальцем. — Думаю, церковь. Она сгорела в прошлом месяце. — Молодой человек развел руками. — Был большой пожар. Мы с друзьями сидели у меня на крыльце, курили травку и наблюдали за огнем.

Налетел порыв ветра и растрепал ему волосы.

— Вам нравится курить травку? — спросил он.

Арт посмотрел на меня. Я пожал плечами.

— Сколько? — спросил Арт.

Молодой человек повернулся, посмотрел куда-то в конец улицы и свистнул, сунув два пальца в рот. Мгновение спустя я услышал шум небольшого мотора и увидел пария на «харлее», который ехал к нам. Он был в шлеме и в длинной кожаной куртке. Щиток для лица оказался затененным.

Мотоциклист остановился и снял шлем. У него оказались короткие черные волосы, как и у его приятеля, но выглядел он несколько старше. Они стали переговариваться друг с другом, и парень на мотоцикле бросал в нашу сторону осторожные взгляды.

— Сколько хотите? — спросил мотоциклист. Его акцент оказался не таким сильным, как у товарища.

— Несколько сигареток, — ответил Арт. — Если товар окажется хорошим, вероятно, возьмем еще.

Мотоциклист кивнул:

— Он хороший.

Парень на мотоцикле расстегнул куртку, достал трубку из одного из внутренних карманов и украдкой протянул ее Арту. Мой приятель кивнул в сторону узкого переулка между двумя маленькими домиками, и мы туда нырнули. По обеим сторонам возвышались кирпичные стены, из одного из закрытых окон доносился звук работающего телевизора. Парень в оранжевой куртке остался на улице, вероятно, он стоял на стреме.

Арт сделал несколько затяжек и протянул трубку мне. Я сделал одну большую затяжку, и у меня возникло ощущение, будто кто-то бросил раскаленный уголек мне в горло.

Я сложился пополам и попытался не кашлять, но это было бесполезно. Дым валил из меня, как из трубы. Артур и мотоциклист расхохотались.

— Неплохо, — услышал я голос Арта.

— Гораздо лучше, чем неплохо, — ответил мотоциклист. — Отличный товар, черт побери! Возьмешь весь мешок?

Я снова закашлялся и поднял голову. Трава оказалась крепкой. Уже чувствовалось, что она будто бы гладит мой мозг спереди. Я потер лицо руками и посмотрел в зимнее сумеречное небо, потом сделал несколько глубоких вдохов. Стало лучше.

— Ты знаешь что-нибудь про церковь, которая здесь сгорела? — спросил Арт и вручил мотоциклисту несколько сложенных купюр.

Мотоциклист быстро пересчитал деньги, убрал их в карман и передал Артуру раскрытый мешочек. Внутри лежало что-то темно-зеленое.

— Это была не церковь, а монастырь, — сообщил он, хлюпая носом, потом застегнул куртку. Ветер стал холоднее. — Место сгорело дотла, парень. Думаю, что здесь собираются построить «Макдоналдс». Будут продавить биг-маки и картошку, — сказал он, улыбнулся и погладил живот. — Есть хотите?

Арт покачал головой.

— А куда делись монахи? — спросил он.

Мотоциклист мгновение раздумывал, затем щелкнул пальцами.

— Гостиница «Париж», — сказал он. — В Старе Место. Вы знаете, где находится улица Махова?

Арт кивнул, посмотрел на мешочек, раскрыл и опустил туда нос.

— Это не то, что мы курили, — сказал он.

— Нет, то, — ответил мотоциклист.

Мой приятель достал немного травы и размял пальцами.

— Нет, — повторил он. — Пахнет по-другому, бутончики короткие и узенькие. — Он поднял один кверху. — Это дикорастущая трава. А мы курили посевную, специально разводимую. Уверен в этом, могу определить по ощущениям.

Казалось, слова Арта никак не тронули мотоциклиста.

— Это неважно, — обратился Арт ко мне, показательно игнорируя парня на мотоцикле. — На самом деле, трава здесь такая дешевая, что это не имеет значения.

Он улыбнулся и бросил мешочек в снег. Мотоциклист недоверчиво рассмеялся, а Артур пошел назад на улицу. Похоже, ему хотелось уйти.

— Ступайте с Богом, — сказал мотоциклист, снова надел шлем и завел мотоцикл.

Парень в оранжевой куртке держат мешочек, брошенный Артом, смотрел на него и быстро что-то говорил другу на чешском.

Артур сунул руки в карманы, и мы продолжили путь по узкой улочке.

Человека характеризуют мелкие детали. Теперь, наблюдая за приятелем, шагающим по снегу и опустившим голову, не замечающим чудеса вокруг нас — шпилей, мощеных улиц, древних церквей, которые, словно каменные кулаки, торчали из склона, — я, наконец, понял масштаб его навязчивой идеи. Это не испугало меня. Наоборот, я стал уважать Артура еще больше.

* * *
Мы прошли по Карлову мосту и направились в Старе Место, оказавшись на площади в Старом Городе. Хотя я сделал всего лишь одну затяжку, но находился под кайфом. Думаю, что и Арт тоже был под кайфом, потому что мы бродили где-то с час перед тем, как найти улицу Махова. Снова пошел снег, легкие снежинки напоминали пух. Они лениво и неторопливо спускались с черного неба, их или проглатывали темные, медленно текущие воды Влтавы, или они кружились вокруг фонарей, словно мотыльки с дрожащими крыльями.

Из баров на улицы вываливались группы людей, смеясь и держась друг за друга. Некоторые несли в рукахбутылки и победно поднимали их к ночному небу, словно языческие короли, выли на луну. Я увидел, как один человек согнулся пополам и блевал в сугроб. Ему спину терла женщина, одновременно разговаривавшая с подругой. Я поразился тому, сколько хороших людей живет в мире. В этот момент мне не хотелось бы оказаться в каком-то другом месте. Этим зимним вечером в Праге я с радостью скользил по покрытым снегом улицам Старе Место, рядом со мной шел Арт. Его черное пальто развивалось сзади на ветру, через плечо была перекинута сумка. Я слушал его рассказ про первую богемскую династию, Пржемыслов — о том, как они поднялись к власти в десятом веке.

Затем внезапно мы оказались на месте — перед остроконечным, стоящим в низине кирпичным забитым досками зданием. Оно шло вдоль тротуара вплоть до перекрестка. На старой поблекшей вывеске облезающей черной краской значилось «Гостиница „Париж“». Под названием красовался силуэт танцовщицы.

Мы с Артом мгновение стояли на месте, глядя на вывеску. Каждое окно было забито доской, а дверь изрисована граффити.

— Этот мотоциклист был полон дерьма, — сказал Артур, закрыв глаза и потирая лоб.

— Ты все еще под кайфом? — спросил я.

Арт продолжал тереть лоб.

— Думаю, да, — ответил он, резко выдохнув воздух и открыв глаза. — На самом деле, я под большим кайфом. Я просто одурел от наркотиков.

Он уставился на меня, и мы оба расхохотались, смеясь так сильно, что рухнули в мягкий снег. Потом мы уселись на бордюр и смотрели на реку. Огни на Маластранской площади мигали.

— Давай останемся здесь, — сказал Артур.

— Мы замерзнем и умрем от холода, — ответил я.

— Я имел в виду, в Праге. — Арт подтянул колени к груди и укутал их полами пальто. — У меня достаточно денег. Мы могли бы сиять квартирку недалеко от университета, получить дипломы здесь. Нам не потребуется никогда возвращаться назад.

— А как же насчет проекта доктора Кейда? — спросил я.

Артур молчал несколько минут.

— Он найдет кого-то другого. Всегда кто-то находится.

Это было странным, искушающим предложением. У меня ничего нет. Я никому ничем не обязан. Кто-нибудь станет обо мне скучать? Кто-нибудь вообще заметит, что я уехал? Я сделаюсь героем еще одной истории, которую станет рассказывать доктор Ланг. Еще одним городским парнем, который бросил учебу. Может, когда-нибудь я случайно встречусь с каким-то студентом Абердина и предупрежу его насчет Корнелия — сумасшедшего старика Корнелия Грейвса, который убивает голубей в поисках бессмертия. Арт продолжит поиски философского камня, пока я живу среди тусклых книжных полок Карлова университета, затерянный в старине.

Если наше существование имеет значение, то мы должны оставаться в одном месте достаточно долго, чтобы врасти в землю и оставить свой след. Моя проблема заключалась в том, что я нигде не оставался достаточно долго, чтобы пустить корни. Оставил след ноги на пыльной земле фермы в Уэст-Фолсе, потом — на грязной лестнице в доме в Стултоне. Если я покину Абердин, то там тоже останется только след от ноги, что-то едва заметное и смазанное на блестящих деревянных полах и мраморных лестницах. Экзистенциальное головокружение будет слишком сильным. Я считал вполне возможным, что если уеду, то однажды проснусь в квартире в Праге и обнаружу, что стал невидимым и невесомым — этаким запоздалым раздумьем, мыслью, пришедшей в голову слишком поздно.

Я сделал глубокий вдох и попытался прояснить мысли.

— Нам следует вернуться в «Мустових», — повернувшись к Арту, сказал я. — Завтра мы поспрашиваем и выясним…

Артур встал и направился к входу в гостиницу «Париж». Он постучался, подождал, прижав ухо к двери, снова постучался и, к моему величайшему удивлению, дверь открылась.

Появился молодой парень в темной коричневой рясе. Его юное лицо смотрело на Арта из дверного проема. Парень моргнул раз, другой, затем попытался поплотнее закутаться в рясу. У него были короткие, довольно жидкие волосы. Его отличали мягкие черты лица и высокий, почти женский голос, который плыл в ночи, словно струйка дыма.

— Dobry vecer. Mate prani? — поздоровался парень. — Добрый вечер. Что вам угодно?

— Dovolte mi, abych se predstavil. Jmenuji se Arthur Fitch, — сказал Арт. — Позвольте представиться. Меня зовут Артур Фитч.

Потом Арт показал на меня:

— Toto je pan Eric Dunne. Это — господин Эрик Данне.

Парень кивнул и улыбнулся.

— Mluvite anglicky? — спросил Арт. Эту фразу я знал. «Вы говорите по-английски?»

Парень поднял руку ладонью вниз и повертел ей несколько раз.

— Альбо Лушини, — произнес Арт.

При упоминании этого имени парень улыбнулся и широко раскрыл дверь.


Он провел нас по короткому коридору с отделанными деревянными панелями стенами, которые пахли, словно старые сигареты. Я смотрел, как снег таял на спине у Арта, капли стекали с пальто на разбитый паркет.

В конце коридора парень открыл дверь в большую комнату с низким потолком. Там стояли маленькие круглые столики. За некоторыми сидели пожилые монахи, ели и разговаривали. На других столиках стояли коробки. На полу лежал красный ковер, стены были обклеены желтыми обоями с перемежающимися золотыми полосами и красными геральдическими лилиями, которые шли от пола до потолка. У дальней стены имелось возвышение, скорее, сцена. Слева от нее шла лестница, слегка загибаясь вправо. Ступеньки покрывала потертая красная ковровая дорожка. В центре сцены стоял латунный шест, вокруг него обвивалась рождественская гирлянда.

Молодой послушник поспешил вперед и склонился перед монахом, который сидел в одиночестве за столом, заваленным открытыми книгами. В руке пожилой монах держал калькулятор. Мгновение спустя он медленно встал и жестом подозвал нас с Артом.

— Заходите, — произнес монах, его сильный четкий голос заполнил комнату. В английском произношении слышался легкий акцент. — Присоединяйтесь к нам. У нас есть еще еда, если вы хотите есть.

Мы с Артом сели за стол. Старый монах улыбнулся мне, я ответил нервной улыбкой. Он оказался невысоким и стройным, с большими густыми седыми бровями, которые напоминали кусты, пустившие корни на краю скалы. Наш собеседник не был одет в монашеское одеяние, как остальные. Вместо этого на нем оказались коричневые спортивные штаны и застиранная футболка с надписью «Мюзикл „Кошки“!»

Старый монах наполнил два стакана из полупустой бутылки красного вина и подтолкнул их по столу к нам.

— Во славу Божью, — сказал он, поднял свой стакан и шумно выпил. — Спасибо за вино, которое приносит радость человеку…

Монах поставил стакан, облизал губы, затем откинулся на спинку стула, сложил руки и улыбнулся. В уголках рта появились морщинки. Я посмотрел на других монахов, которые разглядывали на нас, явно наслаждаясь развлечением.

— Я — брат Альбо, — представился старый монах. — Петер сказал, что вы пришли ко мне.

Арт поставил сумку на пол и представил нас.

— Мистер Корсо из Карлова университета назвал ваше имя, — сообщил Арт. — Я приехал посмотреть вашу коллекцию рукописей.

Альбо кивнул:

— Большую часть удалось спасти. Слава Богу, библиотека загорелась последней, да и потери, в основном, были из-за дыма и воды.

— Мне очень жаль, что вы лишились монастыря. — Артур огляделся и обаятельно улыбнулся. — Но это кажется неплохим местом, чтобы начать все сначала.

— Оно подходящее, — ответил Альбо. — Вы что-нибудь знаете про гостиницу «Париж»? Это был… как же это называется?.. — Монах в задумчивости посмотрел в стол. — Здесь давались низкопробные представления со стриптизом, — наконец с улыбкой выдал он. — На этой сцене танцевали женщины, — он показал на подмостки. — А комнаты наверху? Иногда они предназначались для туристов, но, в основном — для посетителя и той дамы, на которую упал его взгляд.

Монахи живут в заброшенном стриптиз-клубе. Если бы я не был под кайфом, то задал бы тысячу вопросов, но после марихуаны на поверхность всплывает самая чушь. Поэтому я просто сидел с закрытым ртом и широко раскрытыми глазами, потягивал кислое вино, которое разлил Альбо, и пытался концентрироваться на разговоре.

Брат Альбо рассказал нам про гостиницу «Париж», о том, как раньше ею владел Николас Донегар, один из самых знаменитых магов Праги, который изначально открыл здесь ночной клуб. Николаса сбила машина, он умер. И его сын Николас превратил гостиницу «Париж» в притон для наркоманов и проституток. Его через какое-то время арестовали, потом постановили гостиницу снести. Но десять лет ничего не происходило. Она просто стояла на том же месте, заброшенная и гниющая, пока Альбо не обратился в городской совет. Он сказал, что монахам требуется новое аббатство.

— Нам отдали это благословенное здание. Значит, на то была воля Божья, — сказал монах. — А теперь мы продолжаем исполнять волю Божью, собирая деньги и реставрируя когда-то красивое здание. Мы планируем снести сцену, убрать бар, — он показал на противоположную часть помещения, где по всей длине стены шла барная стойка. На стене, на полках, где раньше стояли бутылки, теперь оказались коробки и посуда. — Может, даже откроем приют в свободных комнатах. Но все упирается в деньги.

Он потер большой и указательный пальцы.

— Вам не хватает вашего старого монастыря? — спросил я.

Альбо посмотрел на меня, и у него на морщинистом лице появилась странная улыбка.

— Да, — медленно ответил он. — Наверное, не хватает. Но Господь пожелал, чтобы мы остались здесь, и мы останемся здесь. Слава Божья продлится вечно, и Господь будет радоваться деяниям своим. Это новый путь, который Он выбрал для нас.

«Как и в случае с моей старой фермой, — подумал я. — И со всеми остальными местами, где пришлось побывать».

Я нашел утешение в словах старого монаха. Если бы Господь хотел, чтобы я остался там, то я бы остался.

Арт опустил руку в сумку и достал оттуда книгу Осло и «Универсальный каталог» Гилберта. Он открыл перечень Гилберта и протянул Альбо. Пока монах читал, появилась кошка, она прогулялась по полу. Кошка была черной с белыми лапками и белым носом. Она потерлась о ножку стола с высоко поднятым хвостом, затем направилась к ногам брата Альбо. Выгибая спину, она потерлась мордочкой об его ногу.

— Мистер Корсо сказал, что у вас есть книга Малезеля, — заявил Арт.

Альбо почесал голову.

— У нас много книг, — ответил он. — Я не знаю их все. С кем вы разговаривали, повторите еще раз?

— С мистером Корсо, — сказал Артур. — Из университета. Он работает в библиотечных архивах…

Брат Альбо шлепнул ладонью по столу, наши стаканы запрыгали по нему и зазвенели.

— Конечно, конечно, — кивнул он. — Корсо помогал нам составлять каталог наших книг несколько лет назад. Он их знает лучше, чем я. Вы сказали, что вы — студенты университета.

Мы кивнули.

— И приехали в Прагу за книгой?

— Это часть исследовательского проекта, — быстро пояснил Артур.

— Вероятно, очень важный проект, — заметил Альбо.

— Очень, — подтвердил Арт.

Брат Альбо приподнял брови и легко кивнул, затем сделал глоток вина и продолжал сидеть, разглядывая нас, словно мы его чрезвычайно поражали. Возможно, американцы и были удивительны для чешского монаха.

— Вы, — монах показал на меня, — вы тоже участвуете в этом исследовательском проекте?

До того, как я успел придумать хороший ответ, слова родились сами собой:

— Нет, я на каникулах.

— И вы так проводите каникулы? Ездите вместе с другом по монастырям в поисках какой-то старой книги?

— Или это, или — кабельное телевидение, — ответил я.

Брат Альбо рассмеялся, как и другие монахи, которые слушали наш разговор.

— Это хорошо, — сказал он и снова шлепнул ладонью по столу. Судя по виду, монах немного опьянел. — Очень хорошо. Или — кабельное телевидение. Очень-очень хорошо.

Альбо допил вино одним глотком и встал, похлопал по животу и огляделся, словно что-то забыл.

— Ладно, я отведу вас к книгам, — объявил он. — Посмотрим, прав ли господин Корсо.

* * *
Из «Универсального каталога» Гилберта.

«1359 год, Иоганн Малезель, „Ad Majorem Dei Gloriam“.

Переплет, обтянутый вначале сукном, потом свиной кожей, квасцовое дубление поверх деревянных, частично скошенных по краям дощечек, потайные швы, тиснение слабое, рисунок нечеткий. В центральной части — ряды желудей, внутри рисунка перечислены теологические добродетели — вера, надежда, любовь, а также главная добродетель — справедливость. Инициалы владельца (Л.Д.) также стоят на обложке, хотя и потускнели. На книге остался нижний фермуар и часть верхнего.

Состояние книги (на май 1910 года): переплет, как указано выше, корешок и обложки умеренно заляпаны пятнами и стерты, в уголках кожа сорвана, на обложке имеется небольшая дыра, несколько маленьких червоточин на корешке. Страницы по-разному изменили цвет от старости, покрыты бурыми пятнами, иногда встречаются восковые и водяные пятна (также возможно миро). Буквы не поддаются чтению в одном месте (стр. 38–40), где капля воска прожгла в странице небольшую дыру».

Альбо повел нас из танцевального зала по узкому коридору, потом мы вошли в двустворчатую дверь и начали спускаться по каменной лестнице. Мы молчали, словно воры, а когда добрались до низа, Альбо зажег свет. Там находилась самая большая коллекция книг и всевозможных альманахов, которую я когда-либо видел. Они лежали стопками и просто были навалены горами.

Книги размещались в центре помещения, в стопках, высотой доходивших до груди. Стопки стояли и вдоль стен, книги лежали в больших деревянных ящиках. Остальная часть подвала была заполнена хламом — лампами, сломанными стульями и столами, кучами свернувшихся пожелтевших газет и журналов, скатанными старыми коврами, наваленными друг на друга, как бревна. Одну стену целиком заполняли зеркала, некоторые помутнели, другие оказались в пятнах, а большинство треснули. Помещение как-то криво отражалось в них темными беспорядочными очертаниями. На дальней стене висела большая статуя русалки с длинными бирюзовыми керамическими волосами и большой грудью, окрашенной в желтоватый цвет. В комнате пахло плесенью, старой кожей и затхлым дымом.

Альбо снял с одной книжной стопки пульверизатор и направил его в пол. Он что-то пробормотал себе под нос на чешском, а потом направил струю белого тумана на насекомое, несущееся от одной стопки книг к другой.

— Тараканы, — пояснил монах, вновь нажимая на баллон. — Они едят книжные переплеты.

Арт шагнул вперед и посмотрел на одну из книг наверху стоики, доходившем до пояса.

— Финеллан, «Le Triple Vocabularie Infernal», — произнес Арт, легко касаясь обложки, потом обвел взглядом помещение. — «Тройной дьявольский словарь»… А книги лежат в каком-то порядке? — поинтересовался он.

Альбо покачал головой и погладил одну из ближайших к нему книг, как отец обычно гладит ребенка.

— Мы все еще распаковываем вещи, — сообщил он. — Каталог мистера Корсо, к сожалению, пропал в огне. Могут потребоваться годы, чтобы снова задокументировать то, что у нас есть. Мы даже не знаем, что потеряли.

— Тогда где мне искать книгу Малезеля?

Брат Альбо пожал плечами и мягко улыбнулся.

— Нужно молиться, чтобы Господь привел вас к ней, — только и сказал он.

— Это все ваше? — спросил, заметив музыкальный автомат с потрескавшимся стеклом. Электрическая гитара лежала поверх части пианино — по крайней мере, это выглядело, как часть пианино.

Монах тихо засмеялся.

— Нет. Николас Донегар был коллекционером, как вы видите. Это было здесь, когда мы сюда перебрались…

Он осмотрел помещение, поджав губы, слегка нахмурился. Лицо выражало неодобрение.

— Если хотите, я скажу брату Фаллдину, чтобы принес чай, — предложил Альбо, снова улыбаясь. — Он вам поможет, но у меня от этой сырости начинают болеть старые кости…

— С нами все будет в порядке, — ответил Арт.

Он уже начал поиски, осторожно пробираясь среди стопок и куч.


Какое-то время я помогал Арту, но, в конце концов, пробрался к горе хлама, представляя, что найду какой-нибудь кошель с золотыми монетами. Вместо этого я отыскал коробку с порнографическими ручками. Чтобы с женщин слетели одежды, авторучки следовало перевернуть. Я их и вертел вверх-вниз какое-то время. Заодно нашлись сотни конвертов с проспектами, рекламирующими одну чешскую поп-группу. Еще в одной коробке лежали какие-то официальные бланки — налоговые или что-то в этом роде. В ящике рядом с ней находились старые, покрытые грибком альбомы с фотографиями все той же группы, про которую я никогда не слышал. На дальней стене имелась дверь, но она оказалась запертой.

Арт сидел на полу и разбирал кучу бумаг. Он выглядел усталым — плечи опущены, веки потяжелели.

Я снова попробовал открыть дверь, задумался на мгновение, а потом пришел к выводу: ее, вероятно, не открывали много лет. Когда я впервые коснулся ручки, на руке остался след ржавчины. Вероятно, по крайней мере, за этой дверью не окажется ничего, принадлежащего монахам. Значит, я не войду туда, куда заходить не следует.

— Замки открывать умеешь? — спросил я у Арта.

Если бы я задал вопрос кому-то другому, то он показался бы диким. Но Артур обладал множеством самых неожиданных и причудливых навыков — например, умел показывать карточные фокусы, владел оригами (один разя видел, как он сделал фигурку женщины с зонтиком из ресторанного счета). Мой приятель умел решать сложные математические задачи в уме, извлекать квадратные и кубические корни, делать сложное деление, и даже починить машину. На протяжении семестра я видел, как он менял тормоза, что-то подгонял, регулировал, прикручивал и даже частично перебрал двигатель.

— Дверь может быть заперта не просто так, — заметил Арт. — На то вполне могут иметься веские основания.

— Ее не открывали много лет, — ответил я.

Арт опустил бумаги и устало посмотрел на меня, затем встал и направился через комнату. Он остановился, осмотрел пол и взял велосипедное колесо, затем стал отсоединять спицу.

— Нельзя исключать, что книга Малезеля пропала в огне, — заметил Артур.

Я молчал, да и что можно было сказать?

— Если так, то нам, возможно, придется отправиться в Софию. — Арт крякнул и оторвал спицу от колеса, затем принялся ее гнуть. — Я оплачу твой билет, об этом не беспокойся. Но я даже не начинал следующий раздел для доктора Кейда и планировал вернуться вовремя, чтобы, по крайней мере, закончить первую треть раздела о крестовых походах. А если нам придется ехать в Софию, то уж не знаю, как смогу перевести Малезеля перед началом семестра.

Я не был уверен, правильно ли его расслышал.

— В Софию? — уточнил я. — В Болгарии?

Арт кивнул.

— В Петровской библиотеке вполне приличная коллекция рукописных книг. Их переписывали те несчастные монахи, которые портили глаза за этим делом в скрипториях. Не люблю пользоваться рукописными работами, но, возможно, у нас просто не останется выбора — конечно, если предположить, что в Софии имеется список с книги Малезеля. Ее ведь признали ересью. Но думаю, что нечто с «Dei» в названии было сохранено хотя бы из принципа…

У Арта имелись все основания для опасений. Скриптории были ужасными местами. В них старший монах сидел перед группой других в тускло освещенной комнате и на протяжении многих часов читал текст вслух. Другие монахи, особенно, те, на которых наложили епитимью (ведь работа в скриптории часто служила наказанием) сидели, склонившись над неудобными столами. Они записывали его слова, частенько засыпая. А когда просыпались, продолжали запись, словно ничего не пропустили. Иногда, когда скука становилась невыносимой, они делали маленькие злобные замечания на полях: «Будь проклят автор этого ужасного текста. У меня болит спина, затекла шея, в глазах туман, а до окончания еще шесть месяцев». В результате, многие записанные таким образом тексты (включая Библию, что не любят признавать многие христиане) полны серьезных ошибок и пропусков.

Арт держат в руках велосипедную спицу, конец которой бил загнут перпендикулярно.

— А теперь помоги мне найти скрепку для бумаги, — сказал он. — А вообще, подойдет любая тонкая, но прочная проволочка.

Я немного поискал вокруг, потом меня озарило, и я отсоединил зажим одного из металлических колпачков на порнографической ручке. Артур уже находился около двери, когда я протянул ему зажим колпачка.

Он осмотрел его, потом сунул в замок вместе с загнутым концом велосипедной спицы. Через несколько напряженных минут Арт расслабился и повернул спицу. Я услышал четкий щелчок и воскликнул:

— Невероятно!

Артур бросил инструменты на пол и вытер руки о штанины.

— Опыт, — только и ответил он и отправился назад к книгам.


Я вошел в маленькое помещение. Предметы передо мной тускло освещались единственной лампочкой в подвале, они представляли собой лишь темные очертания. После того, как глаза привыкли к темноте, я увидел, что дальний угол комнаты заставлен банками и стеклянными коробочками, а стены завешаны рекламными плакатами. Это были старые постеры периода смены столетий, на которых рекламировались маги: «Великолепный Бандини!», «Таинственная некромантия Корвиния из Венгрии!» Также рекомендовались эликсиры, которые, согласно утверждениям, лечили все — от водянки до чахотки. На одном плакате изображался мускулистый мужчина с усами и железными браслетами на запястьях. Он раскачивал бутылочку, на которой значилось: «Придающее силу масло Макджилли-кьюти». На следующем плакате набравший силы мускулистый мужчина сдерживал трех лошадей. Он широко расставил ноги, а вытянутыми руками держал толстые поводья. Вокруг стояли зрители и аплодировали ему.

Я прошел мимо письменного стола, по центру лежал большой ежедневник. В нескольких местах были нацарапаны записи. Кто-то нарисовал голую женщину и написал под рисунком номер телефона. Рядом с ежедневником лежали колода карт и резиновый клоунский нос, который затвердел от времени. Я взял его в руку и сжал, нос распался на две части. В одном ящике стояла открытая баночка с воском, вазелином или чем-то подобным, сзади к ней прилипла давно умершая муха. В другом ящике оказались шелковые платки, завязанные различными узлами. В третьем — мешочек со зловещим белым порошком, крепко завязанный плетеной веревкой, рядом с ним — пластиковые ложечки, пакетик сахара и палочки для помешивания кофе. В комнате пахло чем-то знакомым, кисловатым, как уксус, и сладким. Этот запах скрывался под запахом плесени и влаги. Вскоре я понял, чем здесь пахнет — формалином. Он напомнил мне запах лаборатории в кабинете биологии в средней школе.

Баночки и стеклянные коробочки покрывал толстый слой пыли. Когда я обтер верх одной из самых больших склянок, то понял, откуда идет запах. Внутри плавала неподвижная кисть руки. Она распухла, а облезающая кожа выглядела, словно пчелиный воск.

Я повертел банку в руках и осмотрел кисть со всех сторон.

«Чья это рука? — подумал я. — Николаса Донегара? Какого-то повешенного вора?»

Я знал про «мертвые руки» — кисти рук повешенных преступников. Их отрубали и использовали для защиты от воровства.

«Да, вам это не помогло», — подумал я и стер пыль с еще одной банки.

Внутри оказалась ступня с двумя отсутствующими пальцами. Я счистил пыль со стеклянных баночек. Там хранились различные органы, везде имелись надписи на английском языке. Я увидел селезенку, желчный пузырь и печень. В самой большой банке находился крупный серый кусок. На этикетке, приклеенной к стеклу снаружи, значилось «Сердце Никифора, Адриатического Гиганта».

Самую большую банку прикрывало черное полотенце. Я сделал глубокий вдох и снял покрывало.

В стеклянном шаре хранилась голова. Это чудовище смотрело на меня ввалившимися глазами. Создавалось впечатление, что они могут в любой момент моргнуть. Я увидел черные вьющиеся волосы, которые кружились в жидкости, раздутые деформированные губы, оскаленные зубы цвета топленого молока. Под головой, на деревянной подставке было выгравировано:

Доктор Горацио Дж. Гримек

Ясновидящий, спирит, провидец

Просите, и дано будет вам.

Я уставился на голову, одновременно испытывая очарование и отвращение. Потом постучал по склянке костяшками пальцев. Горацио уставился в ответ. Волосы так и кружились в жидкости вокруг головы, черные линии пересекались на лбу.

— Философский камень существует? — спросил я.

Создавалось впечатление, будто одно его ухо вот-вот отвалится.

— Арт найдет книгу, которую ищет? Сколько лет Корнелию?

Я склонился поближе и прошептал:

— Эллен любит меня?

Горацио Дж. Гримек продолжал смотреть в никуда. Над ним висел плакат с изображением Кармина Великолепного. Кармин держал черную палочку в одной руке, а в другой — огненный шар. Глаза у него были ярко-голубого цвета, словно летнее небо.

Пришлось опустить черное полотенце на место.

«Глупо», — подумал я, повернулся и пошел прочь.

Именно в этот момент послышался глухой удар. Такой звук может произвести нечто, плавающее в ведре с водой, если ударится о стенку. В дальнейшем я убедил себя, что этот звук произвела мышь, которая выбежала из укрытия и неслась среди банок и стеклянных коробок. Но в то время, когда я еще считал возможным все, находясь в подвале бывшего стриптиз-клуба, превращенного в бенедиктинский монастырь в поисках старинной рукописи, в которой на пожелтевших страницах между обложек, обтянутых свиной кожей, содержится секрет бессмертия, я поверил: голова доктора Горацио Дж. Гримека все еще, вероятно, обладала какими-то способностями к чародейству.

Я рванул из комнаты, ударившись бедром о письменный стол, уронил коробку с пластиковыми волшебными палочками, вылетев в большое помещение и захлопнув дверь за собой.

Арт поднял голову от стопки книг. Двигался он медленно, с каким-то отстраненным интересом.

— Нашел что-то полезное? — спросил он.

Я тяжело дышал, сердце судорожно билось в груди.

— Человеческая голова в стеклянной банке, — сообщил я.

К моему удивлению, Арт просто кивнул и вернулся к работе.

* * *
Альбо любезно разместил меня в одной из свободных комнат. Там стояли кровать, покрытая тонким шерстяным одеялом, и старый обогреватель с открытыми и накаленными докрасна спиралями. Арт сказал монаху, что, с его разрешения, он продолжит поиски и ночью. Если рукопись найдется, то утром Артур сделает Альбо предложение…

— Предложение? — переспросил монах.

— О покупке книги, — пояснил Арт. — У меня есть некоторое представление об ее ценности, но вы наверняка можете назвать свою…

— Наши книги не продаются, — отвечал Альбо с доброй улыбкой. — Определенно, деньги нам нужны, но я не могу расстаться с нашими книгами. Они — наша единственная связь с прошлым.

Думаю, Артур собирался что-то ответить, но брат Альбо успокаивающе улыбнулся.

— Конечно, вы можете скопировать все, что вам требуется. Если хотите, я попрошу брата Лушаузена вам помочь.

— В этом нет необходимости, — ответил Арт. — У меня есть помощник.

Он посмотрел на меня и приподнял брови.

— Hoc opus, hie labor est, — сказал я. — Это трудная работа, требует большого труда.

Альбо рассмеялся, в уголках глаз появилось множество морщинок. Я почему-то подумал про рукава высохшего русла реки.

Где-то посреди ночи я проснулся. Надо мной стоял Арт и легко тряс меня за плечо. Секунду я думал, что нахожусь у себя, в доме доктора Кейда.

— Эрик! — прошептал Арт.

Обогреватель мерцал красным светом. Шерстяное одеяло опустилось мне на пояс, я дрожал. Лицо Артура напоминало полумесяц: одна половина освещалась оранжевым светом, исходящим от обогревателя, другая оставалась погруженной в темноту.

«На этот раз у него рак, — подумал я. — Или, возможно, какое-то редкое заболевание крови. А может, он хочет поговорить об обычных вещах — византийских литературных салонах в Фессалониках, астрономической обсерватории в Трапезунде, о подъеме и крахе империи саксов?..»

Я натянул одеяло на себя.

— Я ее нашел! — возбужденно сообщил Арт. — Я отыскал книгу.

Мне тоже хотелось порадоваться, но действовала разница во времени, и я не мог представить, как встану с кровати и пойду по холодному каменному полу.

— Я устал, — сказал я.

— Говори тише, — прошипел Артур. — Мне нужно, чтобы ты кое на что взглянул.

— Сколько времени? — спросил я.

— Три часа, может четыре, — ответил он, запустил руки в волосы и обвел глазами маленькое помещение. — Одевайся и следуй за мной. Ради всего святого, не шуми.


Мы уселись на сцене в самом большом помещении гостиницы, рядом с шестом. Белые рождественские гирлянды освещали книгу. Остальная часть помещения была погружена во тьму — маленькие круглые столики, углы. Огоньки отражались в зеркале за барной стойкой, словно далекие звезды.

Арт надел резиновые перчатки и держал в руке ювелирную лупу.

В центре обложки находился ряд желудей, как и описывалось у Гильберта. В четырех углах стояли слова «Fides, Lux Lucis, Caritas, Aequitas»: «Вера, надежда, любовь, справедливость».

«Lux lucis, — подумал я. — Какой странный выбор слов».

Надежда «lux lucis» полностью отличается от «spes», теологической добродетели, именуемой «надеждой». Spes — это желание будущего добра, которое, как считала средневековая церковь, возможно достичь только с помощью Бога. (Теперь-то я знаю, что «spes» также подразумевает надежду на вечную жизнь, которая славит Бога. Ведь, по мнению Церкви, вечная жизнь возможна только через Бога. Зная это, решение Иоганна Малезеля о замене «spes» на «lux lucis» приобретало еще большей смысл).

«Lux lucis» — это свет, видимый глазом, свет дня, который проливается на что-то неизвестное. Такая двойственность, двусмысленные выражения — не редкость в еретических текстах. Сама природа еретических трудов подразумевает скрытые значения, ясные только посвященным. Но, похоже, брат Малезель не был столь умен, как считал сам. А может, ему было просто все равно, обратит Церковь на это внимание или нет.

Однако ничто из этого Арта не интересовало. Когда я спросил его, что он думает про lux lucis Малезеля, он просто шикнул на меня и прочел вслух громким шепотом, с верха первой страницы:

— «Я выдвигаю гипотезу, что в этой трансмутации мышьяк действует в виде катализатора, как и сера…»

Арт перевернул страницы и нашел тридцать восьмую. У Гилберта отмечалось, что на этой странице была прожжена небольшая дыра, пострадала и следующая. Артур вставил в глаз ювелирную лупу и аккуратно разгладил края дыры пальцем в перчатке.

— Думаю, что до сих пор можно разглядеть следы воска, — он вынул лупу и протянул мне. — Скажи, что ты видишь?

Мне лупа не требовалась.

— Это выглядит, как дыра, — заявил я.

— Да, но какая?

— Я не знаю, — ответил я. — Маленькая.

— Хотелось бы мне знать количество и местонахождение червоточин в корешке, — сказал Арт. — Подобную дырку, прожженную воском, можно подделать, но со следами книжных червей сложнее. Если у них гладкие края, это означает, что их проделывали каким-то механическим инструментом — например, маленьким сверлом. Конечно, если поработать над краями достаточно долго, они могут сойти за настоящие червоточины, но для этого требуется талант…

Сейчас он уже разговаривал сам с собой. Арт даже не смотрел на меня, просто глядел в страницу и что-то бормотал про подделки и Церковь, которая помещала ложную информацию в копии еретических текстов.

Артур аккуратно перевернул страницу, потом еще одну, затем закрыл книгу и похлопал по обложке. Он завернул ее в длинные полосы белой ткани, а закончив, опустил в свою сумку и снял резиновые перчатки.

— Что ты делаешь? — спросил я.

— Заимствую то, что мне нужно, — ответил он.

— Ты имеешь в виду — крадешь то, что тебе нужно.

Арт покачал головой:

— Я собираюсь вернуть книгу, когда с ней закончу.

— Но почему бы тебе просто не попросить брата Альбо?

Он застегнул сумку.

— Они даже не читают свои книги. Монахи просто их хранят. А она не предназначается для того, чтобы стоять на полке в темном углу монастырского подвала.

Мой приятель тихо соскользнул со сцены и перебросил сумку через плечо.

— Ты готов?

Я обвел взглядом помещение. Брат Альбо не заметит, что у него взяли книгу. Он никогда об этом не узнает, даже много лет спустя, когда будет проводиться инвентаризация. Монах просто предположит, что она пропала в огне. Я вспомнил добрую улыбку Альбо и плохое вино, которым он меня поил, его радость, когда я попытался пошутить на латыни («Нос opus, hic labor est»). Я не верил в Бога, по крайней мере, нравственного, которого беспокоят наши дела. Но уверен, что кража у монахов регистрируется где-то в космической канцелярии.

Однако Арт совершенно не выглядел обеспокоенным. На самом деле, он казался более счастливым, чем был с тех пор, как зашел ко мне в подвал в мотеле «Парадиз». Я посмотрел на его сумку, молча извинился перед любым богом, который мог нас слушать, и последовал за Артуром из комнаты. Я застегнул пальто и попытался выбросить из головы образ головы доктора Горацио Дж. Гримека.

«Я знаю, что вы сделали, — говорил Горацио. — Просите, и дано будет вам».

Мы пошли назад к гостинице, тяжело ступая по новому слою снега. Наш путь освещали уличные фонари, луна то и дело появлялась из-за облаков.

— Нам не следовало брать книгу, — заметил я.

Арт поправил сумку на плече.

— Отправлю анонимно чек, — раздраженно сказал он. — Прекрати об этом волноваться.

Я пнул ногой почерневший кусок льда. Суля по виду; он отвалился от днища какой-то машины. Артур достал трубку и начал ее набивать.

— Разве тебя не мучают угрызения совести? — спросил я.

Я подумал, не начнет ли Арт на меня орать, но это нисколько не волновало. Вместо этого он остановился, чиркнул спичкой и стал затягиваться трубкой, делая долгие затяжки. Потом мой приятель выдохнул дым, откинул голову назад и уставился в ночное небо.

— Я верю в необходимость, — сказал он. — Если я что-то и чувствую, то жалость к Альбо Лушини. У него был ключ к открыванию тайн Вселенной, а он об этом даже никогда не знал.

«Пожалел Эней Дидону…» — подумал я.

Снова задул ветер. Он поднимал вокруг нас снег, свистел над покрытыми снегом камнями мостовой, отлетал от кирпичных стен, отдаваясь эхом над долиной и исчезая в горах. Там он ударялся о неровные вершины и покрытые льдом сосны, и разлетался, словно пыль.

Глава 12

Я работал всю ночь, сидя за письменным столом. Учебники были выложены в ряд. Работа на доктора Ланга давала мне доступ к архиву факультета, а это означало, что я раньше кого-либо другого узнавал расписание и учебный план. Так что можно заранее купить учебники и выполнить задания по двум предстоящим курсам еще до начала семестра.

Я закончил как раз, когда первые лучи солнечного света появились над готической линией горизонта Нове Места. Они набегали на бледные, покрытые снегом здания, а потом падали на реку каскадом ярко-желтого света.

Арт крепко спал, не раздеваясь. Он раскинулся на одеяле и прикрыл лицо подушкой. Артур начал переводить книгу Малезеля. Кроме того, он много выпил, осушив пять маленьких бутылочек из бара: три — с водкой и две — с виски. Маленькие пластиковые пустые бутылочки теперь лежали у него на кровати, как миниатюрные кегли.

Я посмотрел в окно. Городской пейзаж, купающийся в первых лучах дня, казался двухмерным, словно декорацией для кинофильма, вырезанной из фанеры и покрашенной в различные оттенки серого, черного и пепельного. Я находился в Европе уже почти два дня, и, тем не менее, чувствовал себя точно таким же. Не знаю, чего ждал — откровения, каких-то мгновенных перемен в мировоззрении, драматического взросления. Я включил телевизор и посмотрел какой-то французский фильм с титрами на чешском. Кино было ужасным. Какой-то человек бегал по городу с портфелем, в него стреляли мужчины в костюмах, потом начались погони на автомобилях, крупным планом показывали секретные документы и звонящие телефоны. Я выключил на середине, потому что единственную привлекательную женщину в фильме, французскую проститутку, только что закололи ножом, и она умирала в объятиях главного приключенца.

Мне, возможно, следовало выпить. Я осмотрел бутылочки на серебряном подносе, но ни одна меня не привлекла. Наконец, я решил смешать немного джина с тоником. Джина должно быть именно немного, чтобы он на меня не подействовал — хотелось просто смочить рот. Я сделал два глотка, а потом вылил содержимое стакана в раковину.

Я наполнил ванну и представил себя каким-то римским императором. Стены были персикового цвета, покрытые капельками пара, я проводил руками по гладким мраморным колоннам, которые окружали огромную овальную ванну.

Я вообразил себя в Иерусалиме, погрузившись почти целиком. Может, позднее следует сходить в большой цирк, посмотреть какое-нибудь мрачное представление, например, христианин против льва, анатолиец — против еврея. Или сражение преступников за императорское помилование — например, карманник, работавший на рынке, против нечестного торговца, который мухлевал с весами. Трезубцы, сети, пропитанная кровью земля разбрасывается и давится пыльными сандалиями…

— Луций, приведи ко мне рабынь, — обратился я к стене.

В ответ вода капнула из крана. Я подумал, что, возможно, мне следует заказать проститутку по телефону. Мы в Восточной Европе. Сколько она тут стоит? Может, я закажу двух девочек, отдам одну Арту, или — обеих, обменяв их на Эллен. На нее надо менять двоих, так будет правильно.

Я рассмеялся вслух. Самое смешное заключалось в том, что Артур как раз мог заключить такую сделку.

Арт остался моей первой любовью. Это звучит странно? Я влюбился в него до Эллен, а дальнейшие женщины в моей жизни должны были полностью соответствовать призраку Артура Фитча. Сам он оставался неизменным и не обращал внимания ни на каких призраков. Перед глазами я видел один образ: длинный белый халат, постоянная задумчивость, словно вытатуированная на лице. Он смешивает растворы и растирает в ступке травы, спешит от одной колбы к другой с древней кулинарной книгой в руке.

Моя любовь к Арту до сих пор остается необъяснимой, поскольку оказалась глубже, чем дружба. Такое чувство я ожидал бы в браке, длящемся тридцать или сорок лет. Но все это время оказалось сжатым в один год в Абердине. Синклер Льюис писал, что для определения разницы между любовью-дружбой и романтической любовью нужно решить, что предпочтет человек: проводить время исключительно с любимым или в компании друзей. Любовь-дружба, говорил он, требует большей группы. Однако романтическая любовь ревнива и хочет только любящего и любимого, а всех остальных исключает. Если так — хотя сомнительно все, что говорит этот автор, — то я, вероятно, любил Арта в классической традиции героев поля брани и сильных императоров. И я боролся с этим парадоксом, и именно этого хотел бы Артур.

В конце ноября в гости приехал старый друг Арта по средней школе. Его звали Чарли Косман. Он оказался долговязым длинноволосым аспирантом Массачусетского технологического института и собирался стать инженером. Чтобы отпраздновать его приезд, Арт организовал «бал при горящих факелах» далеко в лесу, окружающем владения доктора Кейда. Мы проводили его в полночь, присутствовали Эллен и несколько ее подруг, а заодно Чарли, Хауи, Дэн и я. Мы оделись в костюмы из соломы, травы и рваных газет, следуя указаниям Артура, изображая дикарей. Из папье-маше сделали кривые рога, а из джутовой мешочной ткани — длинные развивающиеся бороды. Арт расчистил в лесу круг и осветил участок горящими факелами. Предполагалось, что они добавят мероприятию элемент опасности. В Средние века искры от факелов иногда падали на костюмы участников празднества, и люди сами превращались в факелы.

Когда мы прибыли в круг, окруженный факелами, и увидели, как в ночном воздухе пляшут языки пламени, словно желая нас лизнуть, все тут же ушли — за исключением Чарли и Арта. Они вдвоем кричали и орали под луной. Дело как раз близилось к полнолунию.

— И так глупо ведет себя человек, который отказывается прикасаться к дверным ручкам в ресторанах, потому что боится заразиться какой-то ужасной хворью, — сказала мне Эллен по пути назад.

Однако он был склонен и к внезапной депрессии. Артур по нескольку дней оставался в своей комнате, не приходил на занятия доктора Тиндли, не присоединялся к нам за ужином, не отвечал на телефонные звонки Эллен и пьяные уговоры Хауи. До этого времени я никогда не сталкивался с депрессией, поэтому просто рассматривал поведение приятеля, как задумчивость и уход в себя — может быть, слишком изощренные и лишенные простоты. Я представлял, что так вели себя По и Милтон — это была роль гения-сумасшедшего, который отрезает себя от мира, этакого одинокого волка, Христа в пустыне, святого Даниила на столпе… Арта в спальне.

Артур завяз и в прагматизме, и в мистицизме. Он проникся их идеями, твердо верил в существование призраков и злых духов, презрительно относился к физикам и астрологам. Его злили любые заговорщики-теоретики, он помещал их в одну категорию с религиозными консерваторами, борцами за защиту окружающей среды, вегетарианцами и противниками войн.

Арт сделался заклятым врагом клуба политических активистов, существовавшего в Абердине. При любой возможности мой приятель бросал им вызов. У них имелась будка перед Гаррингер-холлом. Стояла она там все время, только работала не всегда. Напротив находился стол республиканцев, также действовавших на территории университета. Артур всегда спорил с ними во время их мероприятий в университетском дворе, например, когда они протестовали против торгового эмбарго, наложенного США на определенные страны Ближнего Востока. К ним часто присоединялся Хауи и во время различных мероприятий орал: «Да здравствует Карл Мартель!»

Я быстро понял, что ревностный, почти фанатичный поиск Артом неизведанного в большой мере объясняется влиянием профессора Кейда, а также отчаянием из-за своих собственных ограничений. Он заявлял, что придерживается учения Гурджиева, но тут было нечто большее. Артур не дотягивал до гениальности — его темперамент не допускал необходимой эмоциональной зрелости, присущей всем мировым умам. Я считаю, что он это знал, и думаю, это приводило его в ярость, а иногда в подобном состоянии Арт мог выйти за границы, которых мог достичь в нормальном состоянии.

Мы оба отличались большим трудолюбием и несгибаемой этикой при подходе к работе, но сангвиническаяжестокость и свирепость Артура почти больше ничего не допускали. Если я мог закрыть книги и забыть о них, очистить голову, погуляв у пруда или поиграв с Нилом на заднем дворе, то Арт не мог отключиться. Любая проблема требовала внимания двадцать четыре часа в сутки. Арт оказывался в дурном настроении. Затем, после решения проблемы, следовал подъем. Но эти вспышки радости, словно «римская свеча», вскоре исчезали — как только появлялись новые сложности. Именно поэтому я думаю, что алхимия идеально подходила моему приятелю. Она вечно ускользает, дразнит, она плодотворна, порхает на границах видения, ее невозможно ухватить окончательно.

Особенно хорошо запомнился один ужин в начале декабря. На нем присутствовали Арт, доктор Кейд и я. На центральной электростанции Фэрвича сгорел трансформатор, мы сидели без электричества и поэтому зажгли в столовой свечи.

Голубые глаза доктора Кейда сияли в пламени свечей, он пил красное бургундское вино и говорил на свою любимую тему ограниченность интеллекта.

— Я не спорю о том, как далеко мы зашли благодаря науке и рациональному мышлению, — сказал он. — Но я предупреждаю тех, кто считает науку единственным образцом истины, как предупреждаю и религиозных фанатиков, которые слепо придерживаются веры, проповедуемой различными церквями. В конце концов, и религия, и наука — это рабы человека, они могут дать ровно столько, сколько позволят оковы.

Арт сидел, откинувшись на спинку стула, руки лежали на коленях. Он неотрывно смотрел на доктора Кейда.

Доктор Кейд снова отпил вина.

— Агриппа говорил об оккультной добродетели, — продолжал он. — О необъяснимых, неизменно сильных стихиях, влияющих на человеческое существование. В чем они живут? В деревьях, камнях, огне и кометах. В крике животного и шелесте ветра в чаще. Агриппа знал, что человеческий интеллект и разум в одиночку не способны определить эти сильные свойства и характерные особенности. Это могут сделать только опыт и интуиция. Он отрицал понятие абсолютной истины, верил, что человек способен добиться полного и всеобъемлющего понимания Вселенной через веру и труд. Но, конечно, были и другие, кто считал, что путь к абсолютной истине ведет к прямому познанию Бога. А если этого добиться, то можно достичь бессмертия. Вы помните спор Буридана и Оресма, Артур?

— Преходящая достаточная истина против достигнутой опытом полезной истины, — сказал Арт. — Обе — просто вариации стремления к абсолютной истине.

Доктор Кейд кивнул:

— Алхимики считали возможным заглянуть за пелену Вселенной и увидеть вечное знание. Что представляет собой философский камень, как не высшую мудрость, конечную цель эмоционального и интеллектуального совершенствования? Это рассматривалось, как прямая дорога к Богу. Трансмутация базовых металлов в золото отражала трансформацию алхимика.

— Это был короткий путь, — заявил Арт. — Алхимия являлась идеальной связью между священным и обыденным.

— Это одна из интерпретаций. — Доктор Кейд покрутил бокал в руке, держа его за ножку. — Найди философский камень, и все тайны Вселенной падут к твоим ногам. Конечно, при изучении Средних веков может возникнуть искушение поверить во многие абсурдности той эры. Ведь их так уверенно представляли самые прославленные умы того периода. Наш современный эмпиризм может иметь тот же эффект и заставлять нас упорно держаться за неизведанное, словно детей, которые просят родителей рассказать им про призраков. Мы жаждем тайны и тайного знания. Так мы чувствуем себя особенными и сильными.

— Значит, вы не верите, что философский камень существовал? — спросил Артур.

Кейд сочувственно улыбнулся.

— Я выбрал рациональный взгляд на мир, — сказал он. — И к моей радости мир и предстает таким. Все остальное — вера, от которой мне нет пользы.

Я считаю это оправданием последующих действий Арта. Он был человеком веры. Несмотря на все свои недостатки, мой приятель держался за веру дольше, чем кто-либо, кого я знал.


Я вылез из ванны, закутался в предоставленный гостиницей халат и тихо вышел в гостиную. За окном рассвело, свет падал на голубой ковер. Арт сидел за письменным столом. Рядом стояла чашка с кофе, от которой поднимался пар, перед ним лежала книга Малезеля. Артур накинул на плечи одеяло и все еще оставался в одежде, в которой был вчера, за исключением одного носка.

— Мы полетим на четырехчасовом самолете, — объявил Арт, продолжая сидеть спиной ко мне. — Я договорился с гостиницей. Нам разрешили остаться в номере до трех.

— Я думал, что мы посмотрим достопримечательности, — сказал я.

— Времени нет, — ответил он. — Семестр начинается через неделю. Мне нужно это перевести, самое позднее, к среде.

Он потягивал кофе. Я заметил пустую бутылочку мятного ликера рядом с кофейной чашкой.

Я оделся. Поглощенный работой Арт не обращал на меня внимания, даже когда я надел пальто и шапку. Он поднял голову, только когда услышал, как я трясу ключом от номера.

— Ты куда-то собрался? — удивленно спросил Артур. Под глазами у него выделялись темные круги.

— Я хочу посмотреть Градчаны, — ответил я.

— Но у нас столько работы. — Он уставился в книгу, потом на ключ у меня в руке. — Мне требуется помощь с переводом. Я думал, что ты меня сменишь на каком-то этапе, дашь моему мозгу отдохнуть…

— Ты раньше здесь бывал, — сказал я. — А я нет, и хочу…

— Хорошо, хорошо. Не надо речей, пожалуйста. — Он отвернулся. — Попроси у портье на выходе прислать завтрак в номер — яичницу-болтунью из трех яиц. Не зажаривать. Еще — ржаной хлебец, большой стакан апельсинового сока. И пусть разбавят сок водой. У меня с животом не все в порядке, поэтому не думаю, что ему поможет кислота.

* * *
Я часами бесцельно бродил по городу, потом купил карту у уличного торговца и направился к замку, пока не утратил интерес. Затем я пошел назад, вниз к реке. День был прекрасным, болезненно ярким и холодным. Солнце отражалось от блестящего снега, который за одну ночь превратился в мелкий порошок. Его сдувало с крыш, словно из распылителя. Я держался подальше от толп туристов, поэтому направился вдоль Влтавы. Кто-то в университете, может, Джош Бриггс, упоминал, что на зимние каникулы собирается в южную Францию. Он рассказывал мне о ней одним жарким осенним днем, когда я оделся слишком тепло и вспотел. Мне было очень некомфортно в заднем ряду на занятиях по французскому языку. Последнее, что я хотел услышать тогда, — это рассказ о пляжах в Каннах: белый песок, черные бикини, океан простирается в теплой аквамариновой дымке и мягко бьется о берег, покрытый следами людей.

Теперь передо мной текла Влтава с черной водой. Она почти незаметно ползла вперед, поверхность напоминала лист обсидиана. Я постоянно слышал кого-то за спиной и даже подумал, что это Альбо Лушини с группой разозленных монахов. Но каждый раз, оглядываясь, я никого там не замечал. Рядом на землю опустилась ворона, размахивая крыльями и каркая. При виде ее тени я поднял руки вверх, подумав об Эллен и о том, увижу ли ее снова. Разорвала она отношения с Артом — или нет? Как правильно вести себя согласно этикету? Навсегда ли Эллен останется вне пределов досягаемости, раз встречалась с моим лучшим другом?

Я натолкнулся на уличную ярмарку. Меня притянул запах свежего хлеба. На длинном вертеле над железным желобом, наполненным тлеющими углями, крутилась свиная туша. Я оказался на маленькой городской площади, окруженной крутыми узкими переулками, которые врезались между домами. Здания словно боролись за место, как высокие деревья в лесной чаще.

Я взглянул на лица людей, которые предлагали мне купить их товар или попробовать еду. Я смотрел им в глаза и шел дальше, стараясь сделаться невидимым, еще одним анонимным туристом. Они все тоже были безымянными — торговцы с однодолларовыми товарами, разложенными на складных столиках, повара в перчатках без пальцев, окруженные паром, который поднимался от шипящих кастрюль и сковородок. Наконец, я остановился у одного прилавка и купил сосиску из какого-то серого мяса. Она оказалась соленой и поразительно вкусной, чувствовались фенхель и мята. Затем я купил стаканчик горячего шоколада и сел на крыльцо церкви, где и пообедал.

От еды я немного проснулся и продолжил прогулку, остановившись у конца уличной ярмарки, около стола, прикрытого нависающим причудливым ковром с кисточками, натянутым на четыре шеста, словно шатер. Внутри грязного стакана из переливчатого стекла, почерневшего от сажи и дыма, горела ароматическая палочка. Пожилая женщина в одиночестве сидела с другой стороны стола и смотрела на улицу. Она была одета в поношенную куртку команды «Бостонские кельты» и коричневую с пурпурным юбку. Голову прикрывала красная пестрая шаль, похожая на кашемировую. Перед ней на столе лежали карты Таро. Я улыбнулся ей, она кивнула в ответ. Выражение ее лица было не прочитать, оно могло выражать много вещей: усталость, незаинтересованность, даже мечтательность и апатичность, которая казалась грустью под грузом десятилетий, отмеченных на морщинистом лице.

На картах Таро бросался в глаза логотип известной американской компании, производящей игрушки. Он был напечатан на рубашках. Я обратил внимание, что у ее ног лежит планшетка для спиритических сеансов, с логотипом той же американской компании. Женщина жестом предложила мне сесть, но я пошел дальше. Не хотелось платить за взгляд в будущее при помощи мистических предметов массового производства.


Казалось, усталость тянула меня к земле, уговаривала на минутку присесть и закрыть глаза. Я подумал, что если сяду отдохнуть, то могу замерзнуть и умереть. Вероятно, это был иррациональный страх, а, может, и нет. Кто станет меня будить? Люди просто предположат, что это — еще один американский студент, который страдает после бурной ночи и спит с похмелья на пороге какого-то дома.

Я редко пил кофе, но тут решил, что он даст мне сил для возвращения в гостиницу, поэтому нырнул в первое кафе, которое увидел, уселся за столик в маленьком зале и заказал турецкий кофе. Он оказался крепче, чем ожидалось — густым и сладким. Я расстегнул пальто и, усевшись поудобнее, молча пил, наблюдая, как посетители входят и выходят из кафе.

Через полчаса я заскучал, слегка разнервничавшись от кофеина, и спросил у официантки, где находится телефон-автомат. Она показала в сторону туалетов, и я отправился туда по узкому коридору. На стене висел старый аппарат. Кто-то написал рядом на английском черным маркером: «Здесь были Ник и Тина».

Если бы я знал номер Эллен, то набрал бы его. Воспоминания об ее голосе буквально переворачивали все во мне. «Посмотри на руки», — как-то сказала она, держа мои руки кончиками пальцев и повернув их ладонями вверх, словно читала судьбу.

Я помню, как видел крошечные волоски вдоль ее ушной раковины.

«В ту ночь мы пекли печенье, — вспомнил я. — И в ту ночь с Хауи произошел несчастный случай».

Я набрал оператора, перевел платеж на мой номер в университете и дозвонился до студенческого городка Абердина — до комнаты Николь. Я услышал два гудка, а затем к моему удивлению трубку сняли.

— Николь?

— Да. — Она жевала жвачку или что-то еще. — Кто это? Эрик?!

Голос раздавался гораздо громче, чем я ожидал. На линии слышался легкий гул, на заднем фоне звучала музыка.

— Да, это я. Я в Праге.

— Подожди секундочку, — Николь положила трубку на стол, и я услышал, как музыка прекратилась. — Где ты? В Праге?

— Да. — Я прислонился к стене. Ее голос успокаивал. — Говорю с телефона-автомата из какого-то кафе.

— Черт побери, как классно! — она рассмеялась. — А что ты там делаешь?

— Отдыхаю вместе с Артом. Мы… — Я посмотрел на венецианское окно, выходящее на улицу. — Мы смотрим достопримечательности. Рядом с нашей гостиницей находится замок.

— Вау! — воскликнула Николь. — А там холодно? У нас тут жуткая буря. Сидим дома. Дороги закрыты, все закрыто. Пришлось даже вызывать национальную гвардию, черт побери.

— А почему ты так рано вернулась? — спросил я.

Она раздраженно фыркнула:

— Помогаю с переводами студентов на весенний семестр. Устраиваем эти глупые тематические беседы… Мы все тут занимаемся дурацкими делами. Я здесь одна, я и студенты-иностранцы. На ужин почти каждый день макароны. Эй, — она щелкнула жвачкой. Видимо надула пузырь, и он лопнул.

— Я видела твоего друга, как там его зовут? Большого рыжего…

— Хауи?

— Да. Он был в стельку пьян. Я видела его в «Погребке», примерно три недели назад.

Хауи часто сидел в «Погребке», и в результате его знало большинство студентов Абердина. Как выразился Арт, Хауи был одним из студентов, входящих в землячество, которые приходят на вечеринки еще долго после окончания университета.

— Он подрался с одним из вышибал, — сообщила Николь. — Приезжала полиция — в общем, по полной программе. Твой друг орал всякую чушь, — что он вернется и купит бар, и будет всех постоянно поить бесплатно. Тебе стоило это увидеть — он впал в истерику. Полицейским пришлось его тащить силой. На самом деле мы все лопались от смеха. Хауи сказал, что ему никто не может причинить зла, что он бессмертен. И всю эту чушь он орал в стельку пьяным, практически лишаясь чувств. О, Боже, это было так смешно! — Она захихикала.

«Это не мог быть Хауи», — подумал я, а затем решил, что вполне возможно он не сразу поехал в Новый Орлеан, а завернул в «Погребок», чтобы выпить на дорожку.

— Так когда ты возвращаешься? Правда, я тебя теперь в любом случае не вижу. После той недели, когда мы встречались каждый вечер…

Она замолчала. Мы оба подумали об одном и том же, я понял это. Секс у нее на ковре, мы оба под кайфом. Это казалось таким далеким…

— Ну, я загляну, когда вернусь, — ответил я и опустил глаза, словно Николь стояла передо мной.

— Не парься на эту тему, — сказала девушка, внезапно став легкомысленной — доброй старой Николь.

Мы попрощались, я повесил трубку и отправился в туалет. Я думал о Хауи, взбесившемся быке, запахе алкоголя у него изо рта, о том, как рыжие пряди падают ему на лоб. Из-за чего он ввязался в драку? Оскорбление? На него не так посмотрели? Он сидел в тюрьме? Ударил кого-то? Что подумает доктор Кейд?

Я заплатил за кофе и ушел. На холодном ветру пришлось поднять воротник. Я направился назад в гостиницу — разбираться с навязчивыми идеями.

В номере я оказался примерно в десять утра. Арт все еще сидел за письменным столом с очками на кончике носа. Глаза у него покраснели, веки казались тяжелыми. Теперь он переоделся в халат и белые тапочки, на которых по верху было вышито «Гостиница „Мустових“».

— Как замок? — спросил он усталым голосом.

— Я туда не пошел, — ответил я и заметил градусник, который лежал на прикроватной тумбочке. — Ты заболел?

— Нет… Устал, и все. Вероятно, на меня действует разница во времени. — Артур слабо улыбнулся. Выглядел он плохо. — Я продвинулся вперед, — сообщил он и кивнул на книгу на письменном столе. — Но не так, как надеялся. Медленно идет.

Арт встал и, шаркая ногами, отправился к бару, открыл банку пива.

— Книга Малезеля — поразительная. Я никогда не читал ничего подобного. — Он сделал несколько глотков и опустился на стул. Тапочка болталась у него на ноге. Арт посмотрел на меня, но явно не видел меня четко. — Кстати, ты до замка добрался?

— Я уже отвечал на этот вопрос. Нет, — сказал я и подошел поближе. У него оказались стеклянные глаза. — Ты уверен, что нормально себя чувствуешь?

— Со мной все в порядке. Сейчас не могу остановиться. Только маленький перерыв, чтобы собраться с силами.

Арт сделал глубокий вдох, и у него опустились плечи.

— Я звонил Николь, — сообщил я. — Помнишь ее? Девушка из моего общежития.

Он изобразил интерес, хотя на самом деле ему было все равно.

— Она сказала, что Хауи ввязался в драку в «Погребке», — сообщил я.

Артур снова сфокусировался на мне.

— Правда?

Я кивнул:

— В дело вмешалась полиция…

Арт покачал головой.

— Николь сказала, что Хауи что-то кричал о своем бессмертии.

Мой приятель прикончил остатки пива.

— Так… — только и произнес он.

Затем Арт встал со стула и направился назад за письменный стол. Что-то выпало у него из кармана — маленький пластиковый пакетик. Я поднял его с голубого ковра.

— Что это?

Артур обернулся.

— Листья белладонны, — ответил он. У него раскраснелось лицо, и я заметил, что зрачки расширились. — Они помогают мне видеть разные вещи, — медленно произнес Арт. — Григорий Нисский использовал ее, даже невзирая на высокий риск отравления. Он считал, что результат пропорционален риску. Послушай, — Артур поднял руку. — Ты слышишь?..

Я думал, что кто-то включил музыку под нашим номером, сквозь пол доносились ритмичные глухие удары. Затем я понял, что звук исходит от Арта.

— Боже! — воскликнул я. — Это твое сердце?

Он блаженно улыбнулся:

— Симптом отравления белладонной.

Я собрался отойти от него подальше, но Арт схватил меня за руку.

— Никому не говори, — резким тоном сказал он. — Со мной все будет в порядке, я знаю дозу. Через несколько часов все пройдет. Почему бы тебе не выпить внизу? Вернешься около трех.

Я посмотрел на его пальцы, сжимающие мое плечо, и попытался вырвать руку, но Арт держал крепко.

— Обещай, что ничего никому не скажешь, — он неотрывно смотрел на меня черными глазами. Сердце у него так и билось, словно поступь приближающейся Судьбы. — Обещай!

— Хорошо, Арт. Я обещаю.

Он опустил руку и потер глаза.

— Обернись, — проговорил он.

Я быстро обернулся. Бар, телевизор, пустая банка из-под пива на мраморной стойке…

— Ты что-нибудь видишь? — спросил Арт.

— Например?

Арт мгновение смотрел в пол, затем повернулся к письменному столу. Книга Малезеля открытой лежала перед ним.

— Думаю, что тебе лучше уйти, — сказал он. — И, пожалуйста, повесь на дверь табличку «Не беспокоить».

* * *
Я выпил две «кровавых Мэри», и меня сморил сон. Я заснул в холле, в плюшевом кресле, ноги перевешивались через ручку. Сознание то возвращалось, то опять вырубалось. Меня убаюкивали мягкие шаги людей, звук колесиков багажных тележек, негромкий гул разговоров. Я услышал, как один американский бизнесмен жалуется на размеры своего номера, молодая пара спрашивала у одного из посыльных, не знает ли он в окрестностях какой-то спортивный бар, где сегодня можно посмотреть футбол. Итальянская женщина с придыханием разговаривала с портье. Она была чем-то недовольна, но говорила относительно тихо. Я заставил себя открыть глаза, но увидел только, как она взмахнула черными, как смоль волосами, как взлетела пола ее длинного черного пальто, потом зацокали напоминающие кинжалы каблуки — она удалялась к лифтам.

Я знал, что выгляжу ужасно — волосы не расчесаны, одежда помята, но при такой усталости это роли не играло. Тем временем, Арт в нашем номере будил духов алхимии или кем они там являлись, черт побери! Мне просто хотелось домой. Сумасшествием было мое согласие поехать с ним. Он мог сам поехать в Прагу, украсть книгу Малезеля, а потом отдыхал бы еще несколько дней, и ему не требовалось бы беспокоиться обо мне. Но это означало бы, что Арт был бы один, а он терпеть не мог одиночества.

Кто-то похлопал меня по плечу. Я ожидал, что это портье вежливо просит меня вернуться в номер, поэтому проигнорировал его и опять обмяк в кресле.

— Я знаю, что ты проснулся.

Это был Арт. Я открыл глаза. Он был полностью одет и побрился. Наши рюкзаки стояли на ближайшей тележке для багажа. Артур выглядел невероятно хорошо отдохнувшим, учитывая состояние, в котором я видел его недавно.

— Пора ехать, — он посмотрел на часы. — У нас самолет через час.

Я сел прямо и почесал голову. Везде вокруг нас ходили люди. Слева, в другом конце помещения, посетители бара разговаривали друг с другом, сидя на высоких табуретах со стаканами в руках. Бармен вытирал стойку медного цвета белой тряпкой. Справа от меня находился вход, вертящиеся двери постоянно двигались, на ковре таял снег. Посыльные в красных куртках заходили и выходили, напоминая пчел в улье.

— А почему меня никто не разбудил? — спросил я, заправляя рубашку и приглаживая волосы.

Я заметил собственное отражение в зеркалах вдоль дальней стены слева. Молодой парень в большом кресле. Никакой щетины на лице, никакой припухлости век, никакого скомканного коричневого пакета под ногами. Я ожидал увидеть кого-то измученного, как обычно в фильмах показывают частного детектива, который всю ночь закладывал за воротник в местной таверне, или карточного шулера после ночи игры в покер с высокими ставками. Такому виду я втайне завидовал — усталому, мрачному, таинственному… отстраненному.

— А зачем кому-то тебя будить? — спросил Арт с улыбкой. — Ты выглядишь, как чей-то ребенок.

— Но бармен мне наливал… Я выпил две «кровавых Мэри».

Артур приподнял брови.

— Это Европа, и мы платим пятьсот долларов в день за номер. Думаешь, они тебе откажут?

Мы взяли такси в аэропорт. Я был полупьян и тупо смотрел из окна на сугробы, заполненные людьми улицы, звенящие трамваи. Солнце только угадывалось, этакое размытое белое пятно за пеленой неплотных облаков.

— Что произошло после того, как я ушел из номера?

Арт какое-то время не отвечал.

— Не могу сказать, — наконец, произнес он. — Я видел… Я не знаю. Часть, причем, даже большая часть, объясняется белладонной, я в этом уверен. Что-то темное мигало на границах моего зрения, в ванне слышались шаги. Кто-то сбросил банку пива со стойки. И появился запах.

Я повернулся и посмотрел на него.

— Запах напоминал старую шерсть. Мокрую собаку. Так Нил пахнет летом после купания в пруду. — Арт отказывался смотреть на меня, вместо этого глядел вперед. — В номере что-то было. Вместе со мной.

— Горничная, — сказал я.

Арт покачал головой.

— Я об этом читал какое-то время тому назад, но посчитал чушью. О духах и прочем. Ты знаешь, что тайна трансмутации пришла к Парацельсу в видении? Так он ее и обнаружил. Животное несло золотую склянку во рту. Он дал животному кличку — Берит. Парацельс говорил, что это была большая черная собака. Юнг назвал это архетипом запретного знания. Склянка представляет знание, которое держит в зубах опасный зверь.

— Ты на самом деле не веришь, что в нашем гостиничном номере находился большой черный пес, — заметил я. Такси снизило скорость. Мы приближались к аэропорту. — Ты сам говорил, что белладонна вызывает галлюцинации.

Арт пожал плечами и достал трубку, чиркнул спичкой и медленно затянулся, потом выпустил дым, который пополз вверх у него по лицу.

ЧАСТЬ II Снова в Абердине

Все действительно безнравственное начинается с какой-то невинности.

Э. Хемингуэй

Глава 1

Я провел в Европе два дня. За это время, как мы выяснили, на всем Восточном побережье два раза объявлялось штормовое предупреждение. Дул ледяной ветер, а один раз мела метель, в результате на полу в Нью-Йоркском метро оказался трехфутовый слой снега. Теперь атаке холодных ветров подвергся Коннектикут, отключаюсь электричество, прорывало трубопроводы. В Нью-Хейвен вызвали национальную гвардию для расчистки двухфутового слоя снега и льда с дорог. Движение транспорта было закрыто от Канака до Миддлтауна до специального уведомления. Наш автобус из Нью-Йорка в Фэрвич ехал медленно и осторожно. Чтобы добраться туда, нам потребовалось пять часов. Я проспал все это время.

В Праге мои глаза словно побывали на пиру, и теперь, когда автобус завернул на Эш-стрит, а оттуда в Фэрвич, проехал мимо кафе «У Эдны» и табачной лавки «Санс Фэкон», мимо «Подвальчика» и перекрестка с Губернаторским переулком, я продолжал смотреть вверх, ожидая увидеть элегантные шпили, возвышающиеся колокольни и пирамидальные крыши. Но они, конечно, отсутствовали. Заметна была лишь причудливая простота фасадов из красного кирпича. Все эти здания строились в девятнадцатом веке. Я видел расчищенные лопатами тротуары и тропинки, ведущие к домам, маленькие домики с деревянными ставнями, обшитые вагонкой. Их маленькие трубы торчали с крыш. На улицах царила тишина, стояли заваленные снегом автомобили. Попадались группы студентов с загорелыми лицами — расслабленных, вернувшихся с каникул.

Я посмотрел на свое отражение в окне. Глаза ввалились, сам я осунулся, волосы спутались, были давно не мыты и напоминали плохой парик.

Мы с Артом ждали такси на той же скамейке, на которой я сидел в день своего первого приезда в Абердин. Над головой низко висело серое небо. С ним сливались горы на западе, снег, гонимый ветром, летел по улице.

— Я рад, что мы вернулись, — сказал Арт и прищурился из-за холода. — Мне не хватало этого места.

Было почти смешно слышать, как он это говорит, особенно, когда вокруг нас задувал холодный ветер. Но и у меня были схожие ощущения.

— Встретимся в доме, — сказал я, когда такси остановилось у края тротуара.

Арт встал и вопросительно посмотрел на меня.

— Поеду в общежитие… Хочу проверить, нет ли писем. Может, встречу Николь, — пояснил я.

На самом деле, мне требовалось провести какое-то время без него. Думаю, Артур хотел того же самого, поскольку он кивнул и забрался в такси. Машина отъехала, а я пешком направился в университет.

Я не уверен, почему решил, что могу дойти туда пешком — Абердин находился в целых трех милях от автобусного вокзала Фэрвича. Туда вела одна дорога, с тонкой полосой обочины справа и заполненной снегом канавой слева. Пришлось опустить голову и считать шаги. Носки ботинок промокли от слякоти на обочине, под подошвами трещали мелкие камушки. Над головой раздался тихий гул самолета, я поднял голову и увидел белые инверсионные следы, которые уже таяли в вышине. Я посмотрел на горы вдали и вспомнил, как мы с Дэном несколько месяцев назад ездили туда.

Я добрался до университетского городка как раз, когда небо потемнело. Оно стало густо-серым, с него стали сыпаться снежинки, напоминая белый пепел. На ступенях Падерборн-холла стояли несколько студентов, они курили и разговаривали. Я узнал среди них Джекоба Блума, компанейского парня из Нью-Йорка, который был известным поставщиком очень хорошей травки. Предположительно, он тоже спал с Николь. Джекоб кивнул мне, выбросил сигарету, а потом стал рассказывать о том, как поразителен Нью-Йорк во время каникул. Он относился к типу людей, которые постоянно напоминают тебе, что они из Нью-Йорка, хотя, как я слышал, он проживал на Лонг-Айленде, то есть, в тихом маленьком пригороде. Я прошел мимо него и оказался в холле.

Обычный набор рекламных проспектов и брошюр на досках отсутствовал. Я поднялся по лестнице. На краю одной ступеньки стояла пустая пластмассовая кофейная чашка, валялись затушенные окурки и несколько одноцентовых монет. Я остановился перед дверью Николь. Полная тишина.

Я постучал два раза, подождал, потом постучал снова. Батарея заскрипела и застонала. Лампы дневного света гудели над головой и мигали в конце коридора. Подождав еще минуту, я направился дальше по коридору — к своей комнате.

Там было поразительно холодно — я оставил окно чуть-чуть приоткрытым, внутрь даже залетел снег. Все оказалось словно замороженным — будто я никогда и не уезжал: неубранная постель, открытая тетрадь на комоде, ручка без колпачка на полу рядом со свернутым носком. Это напомнило мне рассказ из книги «Необъяснимые существа, животные и явления» — историю корабля-призрака «Мария Целеста», который бесцельно плыл по Атлантике, без единого человека на борту. В камбузе была приготовлена пища, да так оставлена на столах. А экипаж исчез бесследно, оставив судно.


Я отправился в «Горошину». Там оказалось гораздо больше народу, чем я ожидал. Студенты рассказывали о том, как провели каникулы, обсуждали будущее расписание. Мне хотелось рассказать кому-то о своем путешествии, но я понял, что говорить придется слишком многое, и ни во что из этого невозможно поверить. Что я сделал? Я ехал на поезде из Парижа в Прагу, нашел комнату, полную сохраненных частей человеческих тел, помог Арту украсть древнюю рукопись у монахов-бенедиктинцев. Затем я напился и вырубился в холле пятизвездочного отеля, тогда как Артур принял белладонну, его преследовали галлюцинации — огромная черная собака, которая безобразничала у нас в номере.

Отличный рассказ. Что я мог сказать людям? Пожалеть, что их там не было?

Я уселся в уголке, пил горячий шоколад и читал «Квилл» — литературный журнал, издаваемый студентами-отличниками, обучающимися по специальности «Английский язык». Пролистнул его, мне стало скучно, я откинулся на спинку стула и задумался, чем заняться в следующие несколько часов. Все еще не хотелось возвращаться в дом доктора Кейда. Может, стоит взять такси и съездить в город, походить по улицам, рассматривая витрины? Можно покопаться в антикварной лавке или отправиться в кафе «У Эдны» и посмотреть, не узнает ли меня кто-нибудь.

Затем я поднял голову и увидел ее. Эллен. Она отходила от кассы. Парень, который только что принимал от нее деньги, очарованно следил за девушкой. («Да, я знаю, что ты чувствуешь», — подумал я). На лице парня одновременно отражались паника и болезненное желание. Я внезапно понял, что Эллен улыбается и идет ко мне. Захотелось уйти, может, даже вылететь через черный ход.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она, остановившись около моего стола.

Я чувствовал себя так, словно не видел ее несколько лет. Выглядела она роскошно — коротко подстриженные волосы цвета меда или чуть темнее, небесного цвета свитер с воротником-хомутом, который заворачивался у нее прямо под подбородком. На девушке были узкие черные брючки и длинный синий шерстяной жакет. Рукой в черной перчатке она держала маленькую красную сумочку. Я сразу же понял, почему люблю ее — из-за сдержанности красоты Эллен. Она требовала твоего внимания, но проявляла себя лишь слабым мерцанием и отдельными вспышками. Девушка показывала себя всегда не полностью, позволяя тебе самому соединять все вместе.

В другой руке она держала стаканчик кофе, из которого торчала красная палочка для размешивания.

— Я думала, что ты в Праге с Артом, — сказала Эллен, сняв пластиковую крышку со стаканчика. Вверх повалил пар. — Ты ездил или нет?

Я жестом предложил ей сесть, все еще будучи ошарашенным ее внешностью.

— Да… — произнес я не очень уверенно. — Он пришел за мной, а на следующий день мы улетели.

— Как я думаю, он рассказал тебе про нашу ссору. — Эллен села, совсем не выглядя расстроенной. Может, она немного смущалась, но не злилась, как я ожидал. — У нас не получается совместное путешествие. После ссоры в Лондоне он заявил мне, что отправляется домой за тобой. Я ответила, что это прекрасная мысль. — Девушка заставила себя улыбнуться. — Но хватит об этом. Расскажи мне, как тебе понравилась Европа.

Я выдал ей обычную версию — место зарождения истории, вино, еда, архитектура…

— А как тебе Прага? — спросила она. — Ты видел Градчаны?

— Нет, — ответил я. — Но мне едва не предсказали будущее по картам Таро.

Это было самое удивительное, что я мог ей рассказать. Больше на ум ничего не приходило.

Эллен потягивала кофе.

— О-о, — протянула она. — Интересно. А чем ты еще занимался?

Я пожал плечами.

— Это все, — сказал я. Я не знал, сообщил ли ей Арт про книгу Малезеля.

Девушка отодвинулась от стола.

— Все? Никаких экскурсий? Хоть куда-нибудь вы ходили?

— В основном, мы оставались в гостинице, — сказал я. — На самом деле мы провели там один день.

Она прищурилась.

— Как странно. Арт обычно все осматривает. — Эллен посмотрела в стол. Рот у нее был слегка приоткрыт. — Артур заключил какую-нибудь сделку, пока вы вдвоем находились в Праге?

Я колебался — происходила небольшая внутренняя борьба между двумя привязанностями. Как сохранить верность обоим?

Затем я ответил:

— Нет.

— Он ничего не говорил ни про какую книгу?

— Нет.

— Тебе неудобно говорить со мной? — мягко спросила Эллен, откинув волосы назад.

— Со мной все в порядке, — произнес я.

— Конечно, конечно, все в порядке, — улыбнулась она по-доброму, вновь отпивая кофе. — И ты — друг Арта. Я понимаю.

Она бросила взгляд на свитер и что-то с него сняла.

— Я знаю, что он собирался купить книгу, — произнесла она ничего не выражающим тоном и встретилась со мной взглядом. — Это связано с алхимическим проектом. Арт отказывается сообщать мне детали, но я знаю, что он на это тратит много денег. На самом деле, мне наплевать. Просто не нравится вся эта таинственность. — Она вздохнула. — Знаешь, он мне звонил из Лондона и сказал, что Джордж серьезно болен, самому Арту все наскучило, он устал от прогулок по городу в одиночество. Артур просил меня приехать пораньше. И я приехала; мне нравится Лондон. Арт сводил меня в «Мантру», недавно открывшийся ресторан. — Эллен замолчала, понимая, что мне лондонские названия ничего не говорят. — За ужином Артур начал говорить про философский камень и бессмертие — как обычно. Ты знаешь, каким он становится, когда у него появляется какая-то навязчивая идея.

Я знал, притом — очень хорошо.

— А затем он заявил мне, что собирается опробовать рецепт на себе в ближайшее время, поскольку только так будет все знать точно. Ну, кошек я еще могу понять. Но люди — это совсем другое дело. — Эллен прикрыла рот рукой. — Ты не знал? — спросила она.

— Про кошек он мне уже рассказал, — сообщил я.

— И ты это нормально воспринял? Не пришел в ярость? Не посчитал это ненормальным?

— Посчитал, — признался я. — Но затем я решил, что доктор Кейд должен об этом знать, и если он не возражает…

— Профессор Кейд? — Эллен покачала головой. — Если бы он знал, то отправил бы Арта к психиатру.

Девушка размешала кофе.

— Так что, ты теперь тоже замешан в деле?

— Нет, — ответил я. Было стыдно признаться в этом. — Я не верю ни во что подобное.

Похоже, Эллен меня не услышала.

— Мне следовало знать, — произнесла она. — Я высказала ему свое мнение за ужином, говорила, что считаю всю эту алхимию пустой тратой времени. И я — не единственная, кто так думает. Хауи пришел в чувство и не хочет больше иметь с этим никаких дел. Он изначально ввязался только потому, что ему требовалось какое-то занятие, надо было чем-то загрузить мозг. Ты же знаешь, сколько пьет Хауи, но, наверное, не представляешь, почему.

— На ум приходит алкоголизм, — заметил я.

Эллен улыбнулась.

— Это, конечно, так… Но Хауи пьет еще и потому, что ему нечего делать. Ты посмотри на несчастного парня — он же городская мышь, оказавшаяся в сельской местности и застрявшая там. Что касается Дэна… Он просто делает то, что говорит Арт. — Эллен сказала это с легким укором. — Думаю, здесь нечто большее, чем дружеская привязанность. Хочешь услышать правду?

— Не знаю, — ответил я.

Она рассмеялась. Я видел, как у нее пульсирует горло, как блестят глаза. Опасная красота Эллен резала меня, как бритва — до крови.

«Если честно, не стану расстраиваться, если Арт погибнет во время автомобильной аварии», — мрачно подумал я.

— Это должно остаться между нами. — Эллен склонилась ко мне и стала говорить тише. — Меня совершенно не волнуют сексуальные предпочтения людей, но я думаю, что Дэн… сам несколько запутался. Ты в курсе?

Я кивнул.

— Арт любит флирт, — продолжала Эллен. — Мужчины, женщины — ему все равно, главное, чтобы внимание фокусировалось на нем. Если у Дэна изначально имелась определенная предрасположенность, то я уверена, что некоторые странности… — она замолчала. Потом, потягивая кофе, продолжила:

— Кое-что из этого — глупость. Например, прогулки по лесу за домом доктора Кейда со свечками и монотонными песнопениями. Этим они занимались втроем. Алхимия смешана с оккультизмом. Ведь Церковь, в конце концов, поэтому ее и запретила. Магические круги, вызывание духов, а иногда — и человеческие жертвы. — Увидев выражение ужаса у меня на лице. Эллен мгновенно прикрыла мою руку ладонью. — Артур — не сумасшедший, пожалуйста, успокойся. У него более академический подход. Ты в курсе, что они с Дэном в прошлом семестре изучали клинопись, чтобы в Хэллоуин пронести какой-то вавилонский ритуал?

— Это я помню, — сказал я. — Они мне сказали, что отправляются на какой-то маскарад.

— Считай, что тебе повезло, раз ты туда не попал, — заявила Эллен. — Большинство магических ритуалов связаны с сексом. В первый год учебы я писала об этом курсовую, — она улыбнулась. — О гомосексуальном подтексте диких и разнузданных религиозных обрядов. Сперма — главная составляющая часть любого спиритического сеанса и всего подобного…

— Я не знал, — ответил я. — Я не думал, что Арт или Хауи…

— О-о, они не «голубые», — с серьезным видом сказала девушка. — Совсем нет. На самом деле, Хауи — настоящий гомофоб. А Арт — типичный медиевист, который приходит в ужас от женщин. Когда я говорила о сексуальных ритуалах, то имела в виду только сливание в одну чашу. Все встают в круг, а потом кончают в одну емкость. Но уверена, что Дэн был не против.

Образы были отвратительными и отталкивающими, и меня это очень беспокоило. Мои товарищи, с которыми я вместе жил в доме, раньше попадали в простые категории: умный, пьяница и молодой.

«Что же дальше? — подумал я. — Что я еще услышу? Что доктор Кейд держит в подвале гарем прикованных цепями девственниц?»

В «Горошине» стало меньше народа. Оставалось несколько студентов, которые сидели в разных частях помещения, за маленькими круглыми столиками, склонившись над книгами.

— А затем есть ты, — игриво сказала Эллен и положила ногу на ногу. — Арт всегда считал, что ты — в некоторой степени, загадка. Сирота-гений. Тихий, задумчивый, сидишь у себя в комнате днем и ночью, словно маленький монах. Знаешь, он именно так о тебе и говорил. Мы все думали, что ты нас разыгрываешь. «Несчастный ребенок», «бедный ребенок» — вот как тебя называли. Хауи подозревал, что ты — патологический врун.

— Зачем мне придумывать прошлое, которого я стыжусь? — спросил я. — Если бы я и придумывал, то… Не знаю… Наверное, сказал бы, что мой отец получил Нобелевку по физике.

— Вот в этом-то все и дело — ты считаешь свое прошлое таким ужасным, — Эллен прищурилась. — А знаешь, как Хауи и Арт тебе завидуют? Это правда. Им хочется думать о себе, как о тех, кто выживает при любых обстоятельствах, об идеале аскета, отшельника и тому подобном. Артур до сих пор придерживается странной идеи о том, что пролетариат почему-то более благороден, чем мы. Считает, что это очень по-христиански. Хотя он взбесился бы, если бы я высказала все это ему в лицо. Хауи изображает своего отца каким-то предводителем бандитов начала девятнадцатого века. Но его отец унаследовал деньги семьи. Это старое состояние, оно передается из поколения в поколение. Моя семья разбогатела недавно. Но у тебя нет никакой истории. Ты создаешь ее по мере продвижения по жизни.

Эллен уставилась в чашку, потом отодвинула ее. Мысли судорожно крутились у меня в голове, пока я пытался выстроить все, услышанное от нее, в какую-то систему. За всем, что девушка говорила, следовал тихий голос узнавания у меня в сознании. «Ах, да…» — говорил он. Наверное, мне следовало начать беспокоиться после услышанного, но я все равно продолжал смотреть на алхимию и эксперименты, как на всего лишь большую интеллектуальную загадку, которую Арт отчаянно хотел решить. Хотел решить не потому, что верил в это — как он мог в такое верить? Но это ошеломляло, ведь ответы ускользали так долго от такого количества людей. Конечно, все это было очень странным, но не более сюрреалистичным (или нереальным), чем моя жизнь до сих пор…

— Я забыла, как мы пришли к этой теме, — призналась девушка. Опустив руку в сумочку, она достала оттуда помаду и провела ею по губам.

— Мы начали с твоей ссоры с Артом, — напомнил я.

— Я не стала бы называть это ссорой, — она застегнула сумочку. — Я, наконец, заявила ему, что, по моему мнению, эти дела с алхимией зашли слишком далеко. Он разозлился. Я осталась в Лондоне, он полетел за тобой. Артур очень впечатлительный и эксцентричный, — продолжала она с улыбкой. — Иногда он проходит подобные этапы. Это дает выход всему, что крутится в его сознании. На самом деле, он гениален. Ему постоянно требуется что-то, над чем работать.

Эллен посмотрела на часы и принялась застегивать пальто.

— Хочешь пойти ко мне на ужин? — спросила она. По ее тону становилось понятно: ей все равно, соглашусь я или нет. — Не могу обещать тебе смену блюд, как у доктора Кейда, но в квартале от моего дома есть отличный китайский ресторанчик. Оттуда можно заказать еду.

— С удовольствием, — ответил я, а затем попытался убедить себя, что меня действительно интересует только ужин.

Я впервые ехал в машине Эллен. Это был старый зеленый «сааб» с поблекшей внутренней обшивкой песочного цвета. Автомобиль больше подошел бы мужчине, но почему-то подходил и ей. Внутри пахло лосьоном и духами, все было очень чисто, машина явно принадлежала взрослому человеку.

На заднем сиденье лежал блокнот, скрепленный проволочной спиралью, смятый в шар лист бумаги торчал из пепельницы. Эллен извинилась за беспорядок.

Квартира располагалась на верхнем этаже трехэтажного дома в викторианском стиле на Поси-стрит. Это была маленькая улочка с односторонним движением на восточной окраине Фэрвича. На востоке города стояли только жилые дома, причем, как я понял, только жилища богатых людей. Там жил ректор университета вместе с несколькими профессорами и мэром Фэрвича. Хозяином дома Эллен был вышедший на пенсию преподаватель изобразительных искусств, который раньше работал в Абердине. Он также был известным художником, который, судя по всему, ежегодно жертвовал зарплату Музею изобразительных искусств Коннектикута и много заработал на продаже живописи. Он позволил Эллен жить там за сниженную арендную плату при условии ухода за садом. Девушка обитала здесь уже два года и ни разу не видела сад. Задний двор представлял собой участок, густо засаженный деревьями. С хозяином она встречалась четыре или пять раз.

Я ожидал увидеть современный дизайн — много свободного места, дорогую мебель, картины, может быть, ковер с геометрическими фигурами. Я оказался прав насчет всего, кроме ковра. Деревянный пол блестел под маленькими лампочками, лучи которых пересекались.

— Я отполировала его в прошлом месяце, — сказала она.

Настенах действительно оказалось несколько современных полотен — Лихтенштейн, Гоген и маленькая картина Дали. Над камином висел портрет Эллен. Это был абстрактный рисунок — немного линий и мазков, но художник очень точно подметил ее черты. Два мазка — и получился подбородок, вытянутая запятая — нос. Полупрозрачные волосы каскадом ниспадали ей на шею, словно шелковый водопад. Самый яркий и сочный цвет во всей картине использовался для глаз — миндалевидные очертания художник заполнил зеленым, который казался влажным.

— Очень хороший портрет, — сказал я, неотрывно глядя на него.

Эллен бросила пальто на спинку дивана.

— Это Хауи рисовал, — сообщила она. — В прошлом году.

Я посмотрел на нее.

— Хауи?

— Да, — кивнула она.

— Классно, — произнес я.

Девушка с опаской посмотрела на меня.

— Ты хотел меня о чем-то спросить?

— Нет, — ответил я.

На самом деле я хотел спросить, почему Хауи нарисовал ее портрет, и знает ли об этом Арт. Но, конечно, я ничего не сказал, обводя взглядом всю квартиру. Из гостиной можно было попасть в маленькую кухню, потом просматривался коридор.

Эллен направилась в кухню.

— Хочешь что-нибудь выпить? — спросила она. — У меня есть немного шардонне… — Она открыла холодильник. — Апельсиновый сок, клюквенный сок, содовая…

Я ответил, что вода из крана подойдет прекрасно, но девушка открыла бутылку родниковой воды и налила мне стакан. Ее туфли цокали по полу, когда она несла его мне.

— Минутку, — сказала Эллен и исчезла в коридоре.

Я сидел на диване, с одного края, потягивал воду и осматривал комнату. Часы показывали 4.30. Я стал выбивать на колене ритм одной песенки, потом поставил стакан на кофейный столик и осмотрел старую коросту у себя на запястье. На столике лежал журнал — какие-то публикации о моде на французском. На обложке была модель с недовольным видом, в двух тонких полосочках, символизировавших бикини.

Эллен вернулась в гостиную босиком, в джинсах и свободном свитере грубой вязки. Она держала в руке бокал вина, усаживаясь напротив меня в кожаное кресло песочного цвета. Голые ступни были белыми и нежными, лодыжки — тонкими. Голубоватые вены змейками петляли над костями.

— Мне требовалось снять одежду, в которой я хожу на работу… Сегодня работала только полдня, — сказала она, запуская одну руку в волосы и теребя их. — Знаешь, я никогда раньше не видела тебя в «Горошине».

— Я редко хожу туда, — ответил я.

— Да, кофе там не очень хорош. — Эллен говорила так, словно я не ходил туда по этой причине. — Но там попадаешь в другую атмосферу. Во всех других кафе в городе я обычно встречаю людей с работы, но за пределами офиса не хочу иметь никаких дел с банкирами. Они хуже ученых, если ты можешь в такое поверить. Похотливые, настороженные и чопорные мужчины средних лет. Не представляешь, как они меня разглядывают. — Она содрогнулась.

«О-о, вполне могу поверить», — подумал я.

— Расскажи мне побольше про место, где ты вырос, — попросила Эллен, подтянула ноги и уселась на них. Она медленно потягивала вино, держа бокал обеими руками, иногда поглаживая ножку и глядя на меня. — Не про ужасную квартиру в городе, а про детство. Где оно прошло? Где-то на Западе?

— В Уэст-Фолсе, в Миннесоте, — сказала я, принимаясь за рассказ.


В конце концов, мы заказали ужин в «Кухне Хань» и сидели друг напротив друга на полу. Я прижимался спиной к дивану, она — к креслу. Мы ели рис со свининой и что-то овощное из маленьких белых коробочек, прикончили бутылку шардонне, и Эллен сделала коктейль мартини. Но я посчитал вкус невыносимым и лишь два раза глотнул из стакана, а потом поставил его на кофейный столик. Девушка налила себе второй.

С ней было прекрасно. Эллен могла многое рассказать и великолепно поддерживала беседу. Меня впечатлило и то, что она знает, и то, чему обучалась. Девушка говорила о французской литературе, современном искусстве, потом переключилась на свою любимую тему: старое кино, особенно, тридцатых и сороковых годов. Такие фильмы я сам всегда ассоциировал с красивыми женщинами с сонными глазами, мужчинами в мягких шляпах с продольной вмятиной и с «плохими парнями», которые держат оружие на уровне пояса. Эллен любила фотографию и скульптуру, после нескольких просьб она достала альбом и показала мне снимки. Это были поразительные черно-белые фотографии — деревья в сумерках, покрытые снегом, одинокая собака, грустящая около бетонного здания; старая женщина, отдыхающая на скамейке. Был даже снимок Хауи, лежащего на кровати. Он спал с полуоткрытым ртом и держал подушку на груди. Эллен быстро перевернула страницу, словно забыла, что фото в альбоме.

Она рассказала мне про кузину Люсинду, знаменитого фотографа. Кузина обучалась у Хелен Левит, ее работы регулярно появлялись в «Монд». Эллен сообщил, что Люсинда покончила с собой, приняв слишком большую дозу снотворного, и сделала последний снимок себя самой. На нем она лежит на деревянном полу в квартире в Гринвич-Виллидж. У нее открыт рот, из глаз уходит свет, рука тянется к линзам, готовясь к последнему щелчку. Эллен сказала, что хранит эту фотографию в коробке из-под обуви у себя в шкафу, но не смотрела на нее уже несколько лет, потому что после этого ей снятся кошмары.

— Это Лоуренс, мой отец, — Эллен показала на фотографию высокого красивого мужчины, который стоял без рубашки на берегу. Вдоль всего берега виднелись очертания домов. — Снимали пять лет назад в Сан-Франциско, около нашего дома.

Ее отец выглядел успешным хирургом, кем и являлся. Он явно был уверен в себе, расслаблен. Бросались в глаза легкий загар и большая голова с густой шевелюрой черных волос. На следующем снимке оказалась ее мать Ребекка. На мгновение мне почудилось, что это Эллен, но потом я заметил морщинки и более темные волосы. Ее мать была красавицей и выглядела по-королевски. Она улыбалась в камеру и чувствовала себя абсолютно свободно, когда ее фотографировали. Эллен унаследовала рот и глаза, но у матери был высокий лоб, так что она напоминала какую-то европейскую модель.

— У тебя красивая мама, — сказал я.

Эллен рассмеялась.

— Да, она красива и дает другим это понять. Мисс Теннеси. — Эллен произнесла последнюю фразу с сильным южным акцентом и снова рассмеялась. — Она словно до сих пор носит наградную ленту на груди.

Мы стояли на коленях друг рядом с другом, склонившись над открытым альбомом. Коробки с китайской едой валялись на полу вокруг нас. Эллен наклонила голову набок и на мгновение стала удивительно похожа на скульптуру в профиль. Она замерла на месте, и каждая линия, каждый изгиб ее лица словно стал подчеркнутым и более заметным. Я смотрел на изогнутые губы, вздернутый и красиво очерченный подбородок с ямочкой, а волосы, как и всегда, напоминали мягкий шелк. Гладкие пряди касались ушей, завивались сзади и спадали вниз по шее. Я почувствовал себя сильным и смелым, в мыслях появилась уверенность. Я сглотнул и сделал долгий глубокий вдох.

И я ее поцеловал — взял подбородок кончиками пальцев, повернул губы девушки к моим и поцеловал их.

Эллен мягко отстранилась и уставилась на меня. Ее губы не ответили мне. Я провел рукой у нее по черному свитеру сзади, чувствуя толстую мягкую шерсть.

— Что это было? — спросила Эллен. Ее дыхание пахло сладким вином.

Я снова потянулся к ней, и девушка отпрянула назад.

— Ты знаешь, что делаешь? — спросила она.

Я лишился дара речи. Не могу адекватно сказать о глубине своего желания, но оно было всеохватывающим. Возникло ощущение, будто это желание способно разломить мой мозг надвое.

— Я люблю тебя, — признался я.

— Нет, не любишь, — ответила Эллен, сочувственно улыбнувшись.

Я ожидал не такого ответа. Могли быть смешок или улыбка польщенной женщины, или даже (из области фантастики) страстные объятия. Но не отказ. Это вывело меня из транса, и я встал, сказав:

— Думаю, мне следует уйти.

Эллен рассмеялась. Ее смех в эту минуту выражал множество вещей — часть из них была реальной, часть воображаемой, — жестокость, веселье, жалость…

— Боже мой, расслабься, — сказала она и прислонилась к креслу. — Ты даже не доел рис.

Эллен заглянула в коробочку и стала в ней рыться палочками.

Я заметил свое пальто на вешалке и бросился к нему.

— Уже поздно, — сказал я. — И я чувствую себя полностью униженным.

— Для этого нет повода, Эрик. Послушай… Если ты не собираешься остаться, то позволь мне, по крайней мере, отвезти тебя домой.

Она собралась встать, но я повернулся к ней и стал искать ключи от дома, потом уронил их на пол.

— Просто не делай ничего, — попросил я. Слова прозвучали более резко, чем хотелось бы.

Я засунул ключи в карман брюк и открыл входную дверь, потом оглянулся в какой-то отчаянной попытке убедиться в ее правоте — будто я не люблю ее. Может, на самом деле я ненавидел Эллен за то, как она поступила с Артом и со мной.

Девушка стояла в гостиной босиком, со скрещенными на груди руками, склонов голову набок. Локон упал на лоб. Она изучающе смотрела на меня зелеными глазами. Джинсы низко сидели на бедрах, свитер задрался, открылся кусок кожи и полукруг пупка.

— Прости, — сказал я и поспешил наружу, громко хлопнув дверью.

Глава 2

Я взял такси и чуть не вылетел из него в панике, когда машина завернула на подъездную дорогу к дому доктора Кейда. Внезапно я решил, что Арт сможет унюхать запах Эллен у меня на руках и изобьет меня до полусмерти, или, еще хуже, расскажет о моем предательстве доктору Кейду. В таком случае профессор выгонит меня из дома и отправит назад, в общежитие. Мои эмоции простирались от ненависти к самому себе до восторга, внутри все дергалось и раскачивалось, словно на корабле во время шторма. Я утратил контроль над собой, это было труднее принять, чем что-то еще.

Стоял тихий вечер. Ветра не было, звуки почти отсутствовали, все приглушалось холодом и одеялом из снега и льда. В гостиной горел свет, стало видно, как Дэн выходит из столовой. Я остановился у входа, взял себя в руки и зашел.

Дом оказался таким, как в последний раз, когда я тут находился, словно и не уезжал никуда. Точно также успокаивающе пахло полированным деревом, а от очага — горелой сосной. Все было чисто — ни пятнышка, обеденный стол вытерт до блеска. По центру стоял огромный букет цветов, как я выяснил в дальнейшем, его оставил Томас. У одной из стен столовой стоял закрытый ящик с вином, тоже подарок Томаса. Ко мне направился Нил, обнюхал мою руку и ткнулся мордой в ногу.

«Он ее учуял, — подумал я. — Арт его выдрессировал, как собак в аэропорту».

Дэн повернулся ко мне, улыбнулся и широко раскрыл объятия.

— Привет, привет! — воскликнул он, быстро меня обнимая. Каштановые волосы отрасли, но он так и зачесывал их на левую сторону. Затем парень стал старым привычным Дэнни — засунул руки в карманы и задумчиво опустил голову. — Арт сказал мне, что нашел тебя живущим, словно монах-францисканец, в подвале «Парадиза». Ты обитал в холоде, в спартанских условиях, кутался в одеяла.

Дэн рассказал мне про Бостон — о прошедшем снегопаде, долгих, медленно тянущихся днях, полных скуки, походах по магазинам с кузенами на Ньюбери-стрит, пеших прогулках, времени, проведенном в библиотеке Гарварда за изучением старых атласов. Дэнни один раз разговаривал с Хауи. Тот позвонил как-то в среду в два часа ночи, будучи пьяным. Он говорил заплетающимся языком, на заднем фоне громко играла музыка. По словам Хауи, одна девушка хотела, чтобы Дэн сел на самолет и летел к ним, поскольку желала лечь с ним в постель.

Арт вышел в холл, зевая. На нем была полосатая фланелевая пижама. Он почесал Нила за ухом.

— Николь звонила, — сообщил Артур. Его очки сидели на кончике носа. — Она сказала, что будет дома после девяти. Куда ездил?

У меня была готова дюжина вариантов вранья.

— К доктору Лангу, — наконец, сказал я. — Потребовалось забрать чек и подготовить расписание на семестр.

Арт уже не обращал на меня внимания и смотрел на свои руки.

«Эллен звонила, — подумал я. — Она посчитала весь эпизод забавным и решила поделиться с Артом».

— Ты идешь спать? — спросил у меня Арт. Воспоминания об Эллен улетели прочь.

— Сейчас только восемь вечера, — ответил я.

— О-о, — он почесал голову и робко улыбнулся. — А по ощущениям, гораздо позднее. Разница во времени. Ну, ты это понимаешь.

Арт вздохнул, взялся за перила и пошел вверх по лестнице. Шел он медленно, тяжело волоча ноги, словно в кандалах.


Мы с Дэном развели огонь в камине и уселись играть в триктрак. Около десяти пошел сильный снег. Дэн сообщил, что доктор Кейд оставил Арту гору работы — переводы и подробные планы глав, а заодно поручил собрать информацию по проекту доктора Линвуда Тайерса. Артур решил представиться репортером какого-то академического журнала и позвонил в кабинет доктора Тайерса в Стэнфорде. Его секретарша ничего не знала, только задала кучу вопросов: «Для какого журнала? „Перо“? Вероятно, это новый журнал… Еще раз повторите, кто вы?..» Она предложила Арту позвонить агенту по рекламе, который работает на доктора Тайерса.

Мы поговорили о Праге и экспериментах Арта: о белладонне, видениях черной собаки и сброшенной банке из-под пива.

— Не считаешь, что это опасно? — катая в руках шашку, спросил я. — Белладонна легко могла бы его убить.

Дэн покачал головой.

— Арт знает, что делает, — заявил он.

— А как насчет той ночи, когда ты вырубился в саду? — не отставал я.

Дэнни нахмурился:

— Разве мы это уже не обсуждали?

— Да, но…

— Это была ошибка, — твердо сказал он. — Это все — часть процесса.

— Значит, ты занимаешься алхимией не ради забавы, — понял я.

Дэн посмотрел на меня с легким отвращением:

— Совсем нет.

— И ты в это веришь — в бессмертие и все остальное. Ты считаешь, что если умрешь, то сможешь вернуться.

— Я не верю в это.

Дрова в камине треснули, и горящее полено разломилось на две части, вверх взметнулись искры.

— Так почему мы пока не видели никаких доказательств? — спросил я. — Если эти знания добыты уже несколько столетий назад, то где же бессмертные?

— А как насчет Корнелия? — спросил Дэн. — Артур говорил мне, что ему двести лет.

— У Грейвса старческое слабоумие, — сказал я, хотя сам в это не очень верил.

Дэнни также не выглядел убежденным.

— Это фантастическая идея, — заявил он. — С подобным я готов согласиться. Но она не выходит полностью за пределы возможного. Почему ты так не хочешь, по крайней мере, признать существование возможности?

— Из-за здравого смысла, — ответил я.

Я привык к фантазиям Арта, иногда они меня даже захватывали, но слышать их же из уст Дэна казалось неправильным. Он говорил слишком логично и спокойно. И, тем не менее… Я подумал о ритуалах, о которых мне рассказывала Эллен, представил Дэна в черной мантии, с капюшоном на голове, мастурбирующим в золотую чашу.

— Ты хочешь жить вечно? — спросил я у Дэнни.

Он какое-то время раздумывал, наблюдая за огнем и вертя в руках стакан.

— Не вечно, — сказал он. У него на лице играли тени. — Я устану смотреть, как умирают все, кого я люблю.

— Ты можешь и им дать зелье, — заметил я. — Купить где-нибудь большой дом и смотреть, как проходят столетия.

— Или учиться в университетах на протяжении следующей сотни лет, — заявил он. — Получить дипломы во всех областях.

— По молекулярной биологии?..

— По ремонту двигателей.

Мы сидели у камина еще несколько часов и обсуждали, как жили бы, если бы у нас имелась в распоряжении тысяча лет. Мы стали бы богатыми и обладали властью, купили бы особняки на вершине горы, двухсотфутовые яхты, летом отправлялись бы в экспедиции в тропические леса Мадагаскара, зимой поднимались бы на горы Каракорум. Чтобы заполнить столетия, мы выучили бы все существующие языки, например, суматранский или ацтекский. Дэн сказал, что если бы у нас было достаточно времени, можно научиться играть на всех существующих музыкальных инструментах или написать историю Америки в десяти томах. Или — ничего не делать и просто растратиться по мелочам, словно божественные фланеры. Имея в распоряжении миллениум, можно накопить поразительное количество знаний. Дэнни считал, что мы стали бы богами, что вызвало наш смех.

Еще через два джина с тоником снег прекратился. Участок перед домом доктора Кейда сквозь венецианское окно гостиной смотрелся, словно черно-белая фотография. Там росли голые высокие и низкие деревья, каменная стена отделяла нас от дороги. Ничто не шевелилось — ни качающиеся ветки, ни летящий снег. Ветер стих.

* * *
На следующее утро я проснулся рано, чтобы вывести Нила на прогулку, но было так холодно, что у меня смерзлись ноздри, а пес продержался всего десять минут. После этого у него между пальцев образовался лед, и пришлось вести Нила назад в дом. После этого я уселся в кухне и завтракал, а пес чавкал, опустошая миску, которую я наполнил.

Предполагалось, что Хауи вернется или в четверг вечером, или в пятницу, а доктор Кейд — после него, в выходные. Занятия начинались в понедельник, и я с ужасом думал о предстоящем семестре. Предстояло много работы — шесть курсов, включая дополнительный часовой семинар по истории славянских народов. Доктор Ланг хотел, чтобы я работал дополнительно, поскольку его помощник с последнего курса взял отпуск до конца года. Перед каникулами Корнелий Грейвс ничего не говорил насчет возвращения в библиотеку. Поэтому я планировал просто не появиться на работе, надеясь, что он забудет, или ему окажется не до меня. Договоренность о моей обязательной работе в университете распространялась только на первый семестр, а после его окончания предусматривалось пересмотреть этот вопрос. Я был уверен, что профессор Ланг постарается от моего имени, и вероятно, переведет на свою кафедру.

Я вернулся в свою комнату и принялся за перевод текстов, составленных монахами в одиннадцатом и двенадцатом веках. В некоторых предписывались реформы, в других, напротив, говорилось о мрачных вещах. Имелись размышления монахов на военные темы, как солдат Христа, идущих войной против дьявола и его приспешников. Там же говорилось и о чудесах, удивительных явлениях, свидетельствующих о силе различных святых. Например, о чуде святой Рипалты.

«Мы оказались в деревне Амьен и по прибытии увидели много больных и страждущих. К нам за помощью обратился аббат. Он просил убрать тела из часовни святого Георгия. Все они были монахами [и верно служили ему и не жаловались]. Он молился за их спасение, но, тем не менее, пришла смерть.

— Наверняка это работа дьявола, — сказал аббат, и мы с ним согласились. Будучи божьими людьми, мы и раньше видели работу дьявола, [спрятанную] под прикрытием болезни.

— Покажите мне, где проводится крещение, — попросил я, и аббат повел нас к маленькой речке, над которой стоял монастырь.

Там я сел на берег и плакал, обращаясь ко Господу. Его помощь пришла ко мне в образе святой Рипалты, и я велел принести тела к реке и положить на воду. После этого собрались тучи, а вода в реке покраснела. Мы все упали на колени и молились Господу, ибо все монахи теперь ожили, были укрыты в одеяния святых и благодарили за то, что мы сделали».

Я пропустил ужин и непрерывно работал до восьми вечера, затем спустился вниз. Поразительно, но дом оказался пустым. Машина Арта отсутствовала, в снегу остался прямоугольный след в том месте, где она стояла. Его ботинки, как и ботинки Дэна исчезли из холла.

Я прошел в кухню, открыл дверь, ведущую в задний двор, и посмотрел на пруд. Внутрь ворвался холодный воздух, ужалив меня в лицо. Лунный серп отражался в воде, мягко покачиваясь на поверхности. Голые деревья маячили вдоль всего берега. Ночное небо простиралось над головой, освещаемое звездами, расположенное на головокружительной высоте и бесконечное. Казалось, что звезды кружатся у меня над головой. С тех пор это небо много раз снилось мне.

* * *
Примерно в три часа ночи меня разбудил Арт, сидевший у меня на кровати. Я представил разнообразные причины — от еще одной подозрительной родинки или веснушки, которую он попросит меня осмотреть, до сыпи на руке, означающей скарлатину. Но когда он схватил мое плечо и стал сильно трясти, я подумал о единственной возможной причине. Эллен ему все рассказала.

Он произнес мое имя, но я не открывал глаз. Арт потряс меня еще раз — так сильно, что я больше не мог притворяться, что сплю. Пришлось внутренне сжаться, перекатиться на спину и открыть глаза. Каким-то образом я приготовился к предстоящему.

Комната была погружена во мрак, Артур казался черной, как смоль фигурой, сидящей на краю кровати.

— Кое-что случилось, — произнес он, дыша тяжело и часто. — Тебе нужно спуститься вниз.

Батарея у меня в комнате щелкнула и зашипела.

— Уже поздно, — сказал я. — Мы все сделаем завтра утром.

— Это не может ждать до завтрашнего утра.

— Послушай, Арт, сейчас три часа ночи…

— Мы попробовали рецепт.

Мне потребовалось мгновение, чтобы понять, о чем он говорит.

Артур встал и зажег лампу. При одном взгляде на его лицо я быстро встал, натянул спортивные штаны и проследовал вниз.

Не хочется пересказывать первые несколько минут после того, как я направился за Артом вниз и увидел тело Дэна на полу в холле. Больше я не верю в то, что травматический опыт неизгладимо остается в памяти, словно выжженный клеймом. Я помню далеко не все, а то, что осталось от той ночи, может содержать бессознательные преувеличения. Уверен только в одном образе — Дэн лежит на спине, откинув в сторону голову. Руки и ноги широко разведены и неуклюже вывернуты. Он напоминал фигуру снеговика, которую играющие дети иногда оставляют, играя зимой. На лице засыхала слюна, в уголках рта собралась белая пена. Глаза — мертвые, зрачки — словно две лужицы разлитых чернил. К кончику одной ресницы прилипла соринка. Изо рта торчит кончик языка…

Я помню, как схватил его за запястье и стал искать пульс, затем сунул два пальца ему под подбородок в поисках пульса на шее. Но и там ничего не почувствовал. Затем я сделал то, что видел по телевизору — в этих полных напряжения медицинских мелодрамах, в которых молодые красивые доктора постоянно бегают вдоль пропитанных кровью вещей и каталок, — достал фонарик из ящика в кухне и посветил им прямо в глаза Дэну. Зрачки никак не отреагировали. Ничего не изменилось.

Я ударил его по лицу, потряс за плечи, повторяя его имя:

— Дэн… Дэнни…

В холодной прихожей стоял Арт в красном свитере грубой вязки, на подбородке темнела щетина. Я сидел, подтянув колени к груди, сон уходил. Нил расположился под обеденным столом и наблюдал за нами.

— Что случилось? — спросил я, а потом повторял эту фразу слова и снова. Даже не знаю, когда прекратил повторять. Или я просто задавал различным людям этот вопрос после той ночи?


Вскоре я оказался в нише для завтрака, сидя в темноте. Кухня освещалась только луной и ночником над раковиной. Арт сидел напротив меня, он говорил, объяснял — о том, что произошла ошибка с дозировкой, о неправильных расчетах Малезеля, ошибках в переводе, нечистых ингредиентах, о том, что Дэн выпил зелье несмотря на его, Артура, предупреждения. Они ждали в гостиной, сидя напротив друг друга на диванах, напряженно и молча. Час спустя Дэн встал и объявил, что ничего не чувствует. Совсем ничего, настаивал он, а затем вдруг стал что-то несвязно и нечетко болтать. Потом рухнул на колени. Последовали судороги, изо рта пошла пена. Дэнни рухнул на спину, а его сердце прекратило биться, когда Арт слушал, прижав голову к груди сотоварища. Он считал удары, они становились все более редкими и неровными, делались все слабее и слабее, а потом, наконец, прекратились вовсе.

Арт замолчал, достал бутылку виски из одного шкафчика, рухнул на скамейку, открыл бутылку и хлебнул. Темная жидкость потекла у него по подбородку.

— Мы должны что-то сделать, — произнес он.

Ничего делать не хотелось. Я оцепенел, но знал, что приближается паника. Потом увидел вдали черный образ на туманном горном кряже, и он начал движение, пока я наблюдал за ним. Это чудовище неслось по болоту и полю — жуткий Грендель приближайся, чтобы сожрать люден короля данов Хродгара…

Я встал, повернувшись к двери в столовую.

— Что ты делаешь?

— А вдруг он жив? — произнес я. — Мы не можем сказать точно. Ведь не проверили, дышит ли он?! Может, Дэн в коме. Я один раз видел по телевизору, как какой-то мужик случайно съел ядовитую рыбу, все думали, что он умер, а потом…

— Пульса нет, — перебил Арт, еще раз глотнув виски. — Я долго прижимал голову к его груди.

Кто-то царапнулся в дверь.

Я резко дернулся назад и врезался в угол стола, за которым мы завтракали. Артур прижал бутылку виски к груди. На одно короткое ужасное мгновение наши глаза встретились. Мне в голову пришел отрывок, перевод текста о сражении под Кортенуовой, как вспомнил я, пребывая в почти бессознательном состоянии: «Они встали, пусть и окровавленные, и побитые, — встали с вытянутыми руками и проклинали нас, пока мы стояли молча и наблюдали».

Снова послышалось царапанье, дверь дернулась, потом вернулась в исходное положение. Около дверного косяка показался собачий нос. Я легко потянул дверь на себя, и к нам вошел Нил. Он махал хвостом, уши были отведены назад. Я с ужасом посмотрел на тело Дэна, лежащее на полу в прихожей — бледное лицо, открытые глаза, мятая одежда…

— Не могу туда вернуться, — сказал я. — Мы должны кого-то позвать.

— Кого?

— Не знаю. Полицию. Врачей…

— Подожди, подожди, просто подожди секундочку. — Арт выдохнул воздух и запустил обе руки в волосы. — Нил, сядь! Я не могу сконцентрироваться, когда этот чертов пес бегает тут из стороны в сторону.

Нил с недовольным видом отправился к черной лестнице и свернулся у нижней ступеньки.

— Хорошо. — Арт отодвинул бутылку с виски в сторону. — Мы вызываем полицию. Что потом?

— Ты им рассказываешь о случившемся.

— Я скажу им, что он выпил яд, у него начались судороги, он рухнул, и (им такое понравится!) я ждал час до того, как обратиться за помощью. Подожди… — Артур посмотрел на часы над плитой. — Полтора часа.

— Нет… этого не может быть! Ты меня разбудил в 2.47. Сейчас только четверть четвертого, — заметил я.

— Я час сидел там, — тихо произнес Арт. — Не мог решить, что делать. Что я мог сделать? Боже, если бы ты только его видел, это было ужасно… Какие звуки он издавал…

Я закрыл глаза. «Не хочу знать. Заткнись…»

— Это не могло быть так долго, — произнес я вслух. — И они не смогут определить, сколько прошло времени на самом деле.

Арт рассмеялся, это было горькое фырканье, которое напомнило мне о Хауи.

— Выяснят. Патологоанатомы способны определить время смерти. Это их работа, черт побери!

Я опустился на плитки пола в кухне, закрыл глаза и прислонился к двери.

* * *
Через десять минут я открыл глаза. Арт опять рухнул на скамью и сидел с опущенными плечами, руки лежали на краю стола. Он смотрел в стену, а лицо ничего не выражало.

— Мы должны кого-то позвать, — сказал я.

Нил тявкнул во сне, у него дернулись лапы. Кто-то завыл в лесу, это был высокий печальный вой. Я подумал, что это койот, затем вспомнил, что говорил Артур несколько месяцев назад, когда мы впервые пили кофе в «Горошине», и я рассказал о голубиной могиле в лесу за Келлнер-холлом. «Может, ты видел нору койотов. Нечто подобное обугленным костям, которые отмечали вход в пещеру чудовищного Гренделя в „Беовульфе“».

Я смотрел в пол, опасаясь выглядывать в окно над раковиной, будучи уверен, что там маячит Грендель, прижав покрытую щетиной морду к стеклу, а его глаза с диким выражением блестят в темноте.


В половине пятого Арт встал, закрыл уже наполовину пустую бутылку виски и отпер черный ход.

— Мы опустим его в пруд, — сказал он, стиснув пальцы, словно от боли, и уставился на задний двор. — Возьмем лодку и столкнем его рядом с устьем Бирчкилла… Его должно отнести в Куиннипьяк…

— Ты что, серьезно?..

— Конечно. Да, он может запутаться в водорослях или налететь на корягу, на упавшее дерево… Но Бирчкилл — достаточно глубокая река, а все водоросли гибнут зимой.

— Нет, — прошептал я. — Это сумасшествие!

Арт повернулся ко мне:

— У тебя есть лучшее предложение?

— Мы должны позвать кого-нибудь на помощь.

— Это мы уже обсуждали. — Артур толкнул дверь из кухни в столовую. — Посмотри на него, Эрик.

— Пожалуйста, закрой эту дверь, — произнес я, стараясь не просить, но, тем не менее, голос прозвучал умоляюще. — Пожалуйста, Арт. Я не хочу его видеть.

— Дэна больше нет. Ты меня понимаешь? Помочь ему нельзя. Хочешь позвонить в морг, организовать нормальные похороны? Может, его матери позвонить и спросить, что нам делать?

— Нам следует поступить правильно, — ответил я.

Арт закрыл дверь и принялся расхаживать из стороны в сторону, его ботинки тяжело стучали по плиткам пола.

— Правильно, что бы это ни было?! Милое уютное загородное поместье, несколько студентов живут со знаменитым профессором, а потом происходит случайная смерть. Отравление ядом. Или мне выразиться более точно? Наш друг умер, попробовав алхимическое зелье, приготовленное по рецепту трехсотлетней давности. Это пройдет действительно отлично. Чертовы пуритане сойдут с ума. Весь Коннектикут станет требовать наши головы. — Он уставился в пол, продолжая ходить из стороны в сторону. — Мы будем на первых страницах газет. Нас изобразят во всей красе: озабоченными, под дурью — какими угодно! Может, и доктору Кейду достанется. И Хауи — для комплекта. У меня есть деньги, я найму хорошего адвоката. А ты? Ты доверишь какому-то бесплатному защитнику, назначенному судом, свою жизнь?

Его лицо мерцало в свете луны, а слова напугали меня.

— Чем дальше тело окажется от дома, тем лучше, — сказал он. — Куиннипьяк может отнести его к Лонг-Айленду, если нам повезет.

— Мы этого не сделаем, — настаивал я.

Арт меня не услышал.

— Я сам его понесу, но мне нужна твоя помощь в лодке, — заявил он.

— Тебе следовало оставить меня в кровати. — Я закрыл глаза. — Тебе не следовало меня будить вообще.

Я открыл глаза. Артур неотрывно смотрел на меня.

— Боже праведный, Арт, я не могу это сделать!

— Хорошо, — сказал он и принялся застегивать рубашку. Потом отправился в столовую, а я закрыл лицо руками и остался на полу.


Я слышал ужасные вещи. Тяжелое дыхание Арта, пока он тащил Дэна по кухне. Шелест ткани по плиткам пола. Глухие удары ботинок, переваливающихся через порог. Поворот дверной ручки, скрип двери и завывание ледяного ветра. Скрип снега, грохот захлопывающейся двери черного хода…

Я поднял голову и увидел, как Нил мягко шлепает лапами по кухонному полу. Часы показывали 4.45. Я прошел к окну и увидел их — Арта и Дэна. Один сгорбился, склонившись вперед, и тащил другого по земле. Другой был на спине, с разведенными в стороны руками, ботинки оставляли в снегу две полосы. Карл Великий и Пепин. Давид и Юлий. Мои друзья…

«К Лонг-Айленду, если нам повезет», — сказал я себе. Когда я направился к черному ходу, скрутило живот. Меня вырвало.

* * *
В тот день я в первый раз проснулся в 16.45. Занавеска в моей комнате представляла собой темный квадрат в обрамлении бледного света. Я перекатился на другой бок, закрыл голову подушкой и снова погрузился в глубокий сон, не желая ничего вспоминать. Я надеялся, что валиум, который мне дал Арт, имеет какую-то примесь, которая позволит больше никогда не раскрывать глаз.

Снова проснулся я уже в темноте, сел у изголовья и осмотрелся в комнате. Там был Дэн, он стоял рядом с комодом в своем кепи в стиле Шерлока Холмса. С волос и одежды капала черная вода, которая собиралась лужей у него вокруг ботинок.

— Роголистник, — произнес он с улыбкой и склонил голову набок. Дэнни поднял ногу, и я увидел, что зеленые усики обвились вокруг его лодыжки и голени, словно змеи. — Разве я не говорил тебе, что эти растения приносят столько проблем? Мы с Артом четыре раза наполняли лодку этой дрянью прошлым летом… А затем Артур так сильно сжег спину на солнце, что облезал несколько недель.

— Ты мне это уже рассказывал, — напомнил я.

— О, все правильно!

Он опустил ногу, и вода вылилась из коричневого ботинка. Я услышал, как Нил царапается с другой стороны двери, скулит и просит себя пустить.

— Прости, — сказал я. — Мне очень жаль… Нам следовало вызвать «скорую». Не знаю, как оно получилось…

Дэн мечтательно улыбнулся.

— Все в порядке, — ответил он. — Арт умеет быть очень убедительным. Но, в конце концов, мне потребуются нормальные похороны.

Он подошел поближе. За ним тянулись водоросли, оставляя на полу мокрые следы.

— Но ты же похоронен, — заметил я. — Тебя унесло в море…

Дэн остановился рядом с моей кроватью. Я чувствовал его запах; от него веяло влагой и холодом, словно от грязи из пруда. Гнилой лист березы запутался в волосах.

Дэнни грустно покачал головой:

— Ты уже забыл отрывок из «Энеиды», который переводил? «Все же другие останутся здесь, пока прах землею не станет, или же будут блуждать по берегу годы и годы…» Я знаю, что здесь это не играет роли, или так предполагается. — Он посмотрел вдаль, в окно моей комнаты, затем снова повернулся ко мне. Внезапно на его лице появилась злость. — Но должен тебе сказать, Эрик: сто лет — это все равно слишком долго, черт побери!..


Я резко проснулся. Дыхание было тяжелым, вся спина покрылась потом. Меня окружала тьма, на часах светились зеленые цифры — 18.00. В ушах стучал пульс. На прикроватной тумбочке я отыскал вторую из таблеток, которые мне дал Арт. Положил ее в рот, — горький порошок растворился у меня на языке.

Я закрыл глаза и попытался вспомнить летние месяцы в Уэст-Фолсе — запах приближающегося дождя, грохот далекого грома, ярко-оранжевый цвет земли, падающей с моих рук, словно илистый водопад.

Глава 3

Хотелось бы думать, что следующую неделю я провел в паническом уединении, укрывшись в своей комнате. Я страдал паранойей, не мог спуститься вниз и пройти там, где Арт тащил неподвижное тело Дэна из прихожей в кухню.

Ночи были столь же невыносимыми. Кошмар повторялся за кошмаром, улыбающийся труп Дэна поднимался из темной воды, протягивал ко мне руки, изо рта у него шли пузыри, голос был булькающим и осевшим. Именно так я представлял голос утопленника.

Но если я узнал, насколько чувство вины может лишать трудоспособности, то пришлось выяснить, насколько стимулирующим оно может оказаться. Вина выгнала меня из комнаты и побудила к разнообразным действиям. Я каждое утро расчищал лопатой подъездную дорожку, рубил дрова у гаража, покрывал много миль на участке доктора Кейда вместе с Нилом. Совершенно не хотелось сидеть за письменным столом и читать. В любом случае, это оказалось невозможным. Именно моя комната, как ни странно, больше всего напомнила о содеянном. Ее тишина словно выдвигала обвинение, а голые стены представляли собой экран, на который проецировались тяжелые воспоминания. Я то и дело видел кромку неровного черного льда у берега пруда, темные очертания тела на снегу. Видел, как мы с Артом толкаем лодку, слышал всплеск и удары наших весел. Вот Артур переваливает Дэна через борт, я пытаюсь не плакать и вижу, как волосы Дэнни мгновение плывут по поверхности, словно черный мох, а потом его тело исчезает в чернильной воде. Эти образы возвращались только в моей комнате, поэтому я старался поменьше там бывать.

Мы с Артом работали отдельно, ужинали отдельно, возвращались домой в разное время, а уезжали по утрам из дома до того, как кто-то еще спустится вниз. Мы вошли в грустный ритм избегания встреч, словно супружеская пара с испорченными отношениями. Я думаю, обоим требовалось побыть в одиночестве, чтобы как-то смириться с содеянным.

Прошло пять дней, и ничего не случилось — полиция не стучала в дверь, мы не паниковали из-за того, что нас раскрыли. Казалось, ничего не изменилось. Я косвенно видел собственную смерть через гибель Дэна, и поэтому теперь могу точно вспомнить, когда мое сознание вдруг перешло от веры в то, что все вращается вокруг меня, к осознанию того, что это совсем не так. Одновременно успокаивало и пугало понимание независимости реальности от моего восприятия. Обстоятельства можно было легко изменить. Дэн мог остаться в живых, а я лежал бы на дне Бирчкилла или Куиннипьяка, или где он там сейчас находится. Я мог бы плыть вдоль дна реки, задевая за камни, и волосы кружились бы вокруг моего лица, словно полосы шелка…

* * *
Во второй половине дня в субботу небо было покрыто водоворотом серых туч, которые угрожали снегопадом. Но снег так и не пошел. В то утро Арт предложил подвезти меня в университет, поскольку мне требовалось взять расписание у доктора Ланга. Его машина никак не хотела заводиться на подъездной дорожке у дома профессора Кейда. Пока мы ждали, когда разогреется мотор, напряжение между нами растаяло. Мы сидели в тишине, на передних сиденьях, — и больше не могли молчать.

— Видел вчера Эллен, — сообщил Артур, глядя прямо перед собой. Очки покрывал тонкий слой влаги. — Она сказала, что вы ужинали вместе на прошлой неделе.

Я смотрел в окно со своей стороны.

— Мы ели китайскую еду.

Меня даже не волновало, сказала ли она ему, что случилось.

— Да… «Кухня Хань», — Арт рассмеялся. — Для девушки из Нью-Йорка Эллен плохо разбирается в китайской еде.

— Она из Сан-Франциско, — поправил я.

Артур повернулся ко мне, на лице появилось любопытство. Он улыбнулся.

— В любом случае, рад, что вы провели какое-то время вместе, вне дома.

— Правда? — я посмотрел на него.

— О, да. Эллен — отличная девушка. Я думаю, что когда-нибудь женюсь на ней. Мне нравится, что она так хорошо ладит с моими друзьями.

Не знаю, что в тот момент почувствовал — какой-то мрачный гибрид из чувства вины и ревности.

— Я не знал, что ты думаешь о женитьбе, — сказал я, стараясь, чтобы голос звучал как можно менее заинтересованно.

Арт смотрел через плечо, давая задний ход по подъездной дороге.

— Наступает время, когда приходится принимать решение. Знаешь, Эллен — из тех девушек, которые чтят традиции, она любит, чтобы все было распланировано. На нее сильно давят родители, постоянно спрашивают, когда она выйдет замуж. Поэтому я решил: почему бы и не за меня? Не могу представить, чтобы она нашла кого-то, кто знает ее столь же хорошо.

— Угу, — пробормотал я.

— Ну, я знаю, что Эллен несколько… как же лучше выразиться?.. Она несколько свободолюбива и своенравна. Ей присущ дух свободы и быстро все наскучивает. Так что чем больше я отдаляюсь, тем больше она старается подойти поближе. Если я демонстрирую привязанность, говорю об обязательствах, она чувствует себя в капкане. Я смотрю на это, как на идеальное положение вещей. Это позволяет наслаждаться обществом других женщин, зная, что так я только помогаю моим отношениям с Эллен.

— Звучит, как рациональное объяснение, логическое обоснование.

— Так оно и есть, — Арт улыбнулся. — Но ты не знаешь Эллен, как я.

«Ее может знать еще и Хауи», — подумалось мне.

Мы остановились у светофора. Указатель с названием города находился прямо впереди, на двух толстых столбах. Это была небольшая деревянная коричневая прямоугольная табличка с названием «Фэрвич», написанным печатными буквами. Ниже добавили, словно такая мысль пришла позже: «Основан в 1760 году».

Мы ехали по Мейн-стрит. Рядом появилась Николь в маленькой серебристой спортивной машине, нажала на клаксон при виде нас, помахав нам из окна рукой. Рядом с ней, на переднем месте пассажира сидела какая-то девушка, блондинка с высокой прической, она рассматривала собственные ногти, пока мы махали в ответ. В то мгновение, когда машина Николь свернула с Мейн-стрит, я обмяк на сиденье и закрыл лицо руками, зная, что почувствую, когда мой щит отрицаний и оправданий будет представлен обществу. И вот мы встретили Николь, почти не знакомую с Дэном, и я уже ощутил, что она подозревает о случившемся, словно это очевидно по каждому моему действию и выражению лица.

Мы заехали в зеленоватые ворота Абердина и направились по гладкой черной поверхности длинной подъездной дороги, тянущейся до Падерборн-холла. Наконец, в поле зрения появилось гранитное одеяние Гаррингер-холла, который торчал на фоне серого неба.

Арт остановил машину. Пара студентов уставилась на нас от входа в здание. Там стояла маленькая группа и курила.

— Он мне снится, — сказал я, прижав голову к боковому стеклу. — Приходит ко мне каждую ночь. Иногда мы играем в триктрак или просто говорим о всякой ерунде, типа погоды или ужина.

— Ты о ком говоришь? — спросил Арт, глядя прямо вперед.

— О Дэне, — удивленно ответил я.

«О ком же еще?»

— О-о, понятно… — Артур достал трубку из кармана пиджака и посмотрел внутрь. — Ты считаешь, что его привидение тебя преследует?

— Не знаю, — ответил я.

Меня раздражали размеренные движения Арта. Он неторопливо достал пакет с табаком, раскрыл его, набил трубку, утрамбовал табак, а затем чиркнул спичкой. Дым поплыл вверх неровной струйкой и стал растворяться в воздухе.

Арт затянулся один раз, потом — второй.

— Попробуй нарисовать волшебный треугольник вокруг кровати. Или положить под подушку успокаивающий камень. Антонио Эбрео рекомендовал разогретый азурит. — Артур слегка приоткрыл рот, выпуская белый дым.

— Неужели ты серьезно? — воскликнул я.

Он пожал плечами:

— Это просто предложение. По крайней мере, вреда не будет. Я не знаю, что еще сказать тебе, Эрик.

— Я думаю, что это наказание, — заявил я. — Помнишь Палинура, рулевого у Энея, обреченного блуждать сотню лет? Или Катона, который не мог переступить через границу между адом и чистилищем? Пока тело Дэна не найдут, я, как мне кажется, не смогу нормально…

— Чушь, — Арт снова затянулся трубкой. — Тебе просто нужно отмахнуться от чувства вины. Подозреваю, что единственный призрак, который тебя преследует, сидит вот здесь, — он постучал себе по виску. — Кроме того, если есть жизнь после смерти, то, я уверен, у Дэна имеются более важные занятия, чем появляться в твоих снах.

— А откуда ты знаешь?

Он проигнорировал или не заметил мой сарказм.

— Даже если мы предположим, что все язычники находятся в аду, в раю все равно окажется достаточно интересных христиан, чтобы не скучать. Подумай про Юстиниана и Константина… про Фому Аквинского, Ансельма исвятого Иеронима… Там тысячи людей, из которых можно выбирать. Разве ты не считаешь эгоистичным предположить, что Дэн скорее предпочтет проводить время с тобой?

* * *
В тот день, во второй половине, домой вернулся Хауи, загорелый и расслабленный. На нем была желтая рубашка с коротким рукавом на пуговицах по всей длине и поблекшие шорты песочного цвета. Волосы отрасли, такими длинными я их еще никогда не видел. Он немного прибавил в весе. Это было заметно по лицу — оно округлилось. Художник немедленно сжал меня в медвежьих объятиях и чуть не раздавил, потом громко хлопнул по плечу. Я понял, что забыл, насколько он крупный.

А вот Арт, похоже, уменьшался в размерах. Теперь он всегда держал голову опущенной, находясь в задумчивости, лицо стало худым, черты заострились. Навязчивые идеи и обязательства превратили его в двухмерный предмет, который занимал меньше места, чем следовало бы. Но Хауи ничто не связывало, его присутствие разгоняло мрачную тишину, которая распространялась и пропитывала дом на прошлой неделе. Он рассказывал о красивых женщинах Нового Орлеана и подозрительных барах, хвастался, что знает все места, которые обычный турист никогда не находит, поведал нам про опасную связь с креолкой, с которой познакомился в джаз-клубе в первую ночь в городе. У них было две ночи безумного секса, но все резко закончилось: в дом ворвался ее парень и пригрозил отрубить им обоим головы мачете.

— Он был вооружен? — спросил я.

— О, да, размахивал это проклятой штукой, словно самурай. — Хауи медленно отпивал из стакана, наполненного, что было невероятно, простым апельсиновым соком. Мы сидели на кухне в нише для завтрака. — Я имею в виду: можно понять, почему он был так недоволен. Мы же находились в его кровати, черт побери! Но, тем не менее, если кто-то собирается мне угрожать, то уж пускай идет до конца. — Хауи на мгновение отвернулся, затем продолжил:

— Поэтому состоялось настоящее шоу. Учтите, я был голым, в чем мать родила. И я сказал: «Послушай, тут случилось недопонимание. Я не знал, что это твоя женщина». Но он злился все больше, кричал на меня на креольском, орал на женщину, она кричала в ответ. А я оказался в центре всего, и мой член висел голый и незащищенный. В нескольких шагах мужик размахивал двухфутовым острым как бритва инструментом. Он заметил, что я иду к нему, и поднял руку так, словно собрался разрубить меня надвое. Поэтому я на полной скорости врезался в него, словно свалившийся манекен — бах… — Хауи врезал кулаком по открытой ладони. — И парень отправился в полет. Руки взметнулись вверх, ноги поднялись вперед, он врезался в стену и рухнул на пол. Вырубился начисто.

Хауи сделал еще один глоток апельсинового сока.

— Итак, как вы провели каникулы, черт побери? — спросил он.

Я рассказал ему о Праге, о поездке на поезде и о гостинице. Я не упоминал ни Альбо, ни книгу Малезеля. Вместо этого пришлось заполнить время описаниями города и моей встречи с цыганкой на уличной ярмарке.

— Не знал, что тебе предсказывали будущее, — заметил Арт.

— Мне его и не предсказывали. Я же объяснил, что только прошел мимо предсказательницы.

— Магия вуду пользуется большим успехом в Новом Орлеане, — сообщил Хауи.

Артур его проигнорировал.

— С такими вещами не стоит шутить, — заявил он, обращаясь ко мне.

— Ты разве не слышал, что я сказал? Ничего не было, — я пытался сдержать злость. — А, может, и стоило бы. По крайней мере, я бы немного развлекся, пока ты сидел в гостинице и занимался…

— Так, дорогие мои, достаточно. — Хауи встал, поднял с полу большую картонную коробку и водрузил ее на кухонный стол. — Смотрите сюда.

Он достал перочинный нож, разрезал коробку и извлек два плотно упакованных мешка со льдом, а потом пластмассовый термос, наполовину заполненный устрицами.

— Они до сих пор живы, — заявил художник. — Я их наловил два дня назад.

Арт извлек двух устриц из холодильника и, улыбнувшись, вручил мне. Все было отлично. Все было нормально…

— Будем есть сырыми, — объявил Хауи. — Разламывай на две половинки. Польешь горячим соусом — и можно отправлять в рот. И они мне ничего не стоили.

Я бросил устриц на стол.

— Я слышал, что в штате Мэн, если тебя поймают ворующим омаров из выставленных на них ловушек, рыбаки имеют право стрелять.

— Так бывает и в Новом Орлеане, — сообщил Хауи. — Я рисковал жизнью ради этих тварей, поэтому наслаждайтесь. — Он огляделся вокруг, словно что-то забыл. — Послушайте, а где Дэнни? Я ему кое-что привез.

Я посмотрел на Арта. Он отлично держал себя в руках, был абсолютно спокоен и стоял, опираясь на разделочный стол, скрестив руки на груди.

— Не знаю. Когда он уходил сегодня, то сказал, что у него есть какие-то дела.

«Вот оно, — подумал я. — Вот теперь все и начинается».

Но Хауи просто сидел на скамье. Он еще раз глотнул апельсинового сока, открыл одну из устриц и высосал блестящую серую массу с довольной улыбкой.

Позднее в тот вечер Арт, Хауи и я оказались в гостиной. Каждый занимался своим делом. Арт читал маленькую книжечку на французском, Хауи листал старые каталоги с туристическими предложениями на праздники, которые кучей лежали на кофейном столике. Я пытался сфокусироваться на задании к понедельнику.

— Дэн говорил, что отправляется на свидание? — спросил Хауи, глядя на часы.

В ответ в камине треснуло полено, а Нил тявкнул во сне.

— Не знаю, — ответил Арт и посмотрел на меня.

Я повернулся к Хауи.

— Я тоже не знаю, — сказал я. — Даже не представлял, что он ушел.

— Готов поспорить: он отправился к Кейти Мотт.

— Кто это? — спросил я.

— Одна девушка, которая ему нравилась в прошлом семестре. Они сблизились как раз перед каникулами. Если честно, я не думал, что у Дэнни хватит смелости продолжать отношения. Обычно он их никогда не продолжает. Вероятно, за этот последний месяц девушки из Большого Бостона преподали ему урок. Это пойдет на пользу парню.

Хауи вернулся к изучению каталогов и рассматривал предлагаемые подарки для мужчин и женщин стоимостью менее двадцати долларов. Я же весь следующий час только тупо смотрел в свои записи. И не смог прочитать ни одного слова.

* * *
На следующее утро Арт уехал встречать доктора Кейда в аэропорт, а я остался за письменным столом, мечтая и глядя в окно. Из комнаты были видны только край пруда и снежные сугробы на берегу. Пруд уже замерз. Одна ворона прогуливалась по двору.

Около десяти утра залаял Нил, я услышал, как открылась входная дверь, и на пол с грохотом опустили багаж. Затем прозвучал громкий баритон Хауи, который приветствовал профессора Кейда. Я выполз в коридор и слушал, о чем они говорят, с лестничной площадки.

Несколько минут продолжалась ничего не значащая беседа — отдых прошел хорошо, но мы с нетерпением ждем возвращения к работе, и все в том же роде. Затем заговорил доктор Кейд:

— Я не был в Гаване почти тридцать лет. Она доведена до нищеты. Все гораздо хуже, чем я помню.

Он ужинал с Кастро и оставил автограф на экземпляре своей книги «Пройдет и это» одному из сыновей вождя. Доктор Кейд ездил на рыбалку в бухту Гуантанамо и разговаривал с одним старым моряком, который чистил лодку Хемингуэя. Профессор проводил долгие вечера с местными жителями, рассказывая им об Америке и слушая жуткие истории про матерей, которые лишились детей. Их отправляли к предполагаемой свободе на плотах из связанных бревен, которые держали курс на Ки-Уэст.

Хауи вызвался приготовить сегодня ужин — что-то из креольской кухни, с использованием устриц и рыбы, которую Арт должен был привезти сегодня к вечеру. Доктор Кейд поблагодарил встречавших и сказал, что сейчас поднимется наверх и приляжет. Если позвонит декан Ричардсон, то пусть запишут телефонограмму.

Перед тем, как украдкой вернуться к себе в комнату, я услышал, что Арт спросил у Хауи, не связывался ли с ним Дэн. Художник рассмеялся и ответил, что Дэнни, вероятно, наслаждается жизнью с Кейти Мотт, и он ожидает, что юный коллега появится у входной двери в измученном и потрепанном состоянии. Дэн будет страдать от обезвоживания, а то еще и укол витамина В12 потребуется делать.

Я работал, пока не начали спускаться сумерки, небо потемнело. Чувствовался запах жарящегося лука и чеснока, который поднимался из кухни. Там я обнаружил Хауи, он резал морского окуня на разделочном столе. На плите стоял котел, в котором что-то бурлило. Арт выглядел уставшим, но стоял перед сковородой с длинной ручкой и помешивал белую массу деревянной ложкой. На тарелке лежала горка очищенных устриц, серых и влажных.

На кухонном столе стояла открытая бутылка содовой, а рядом с Хауи на разделочном столе — полный стакан, — похоже, той самой содовой. Бледно-зеленый кружок лайма плавал среди пузырьков и кубиков льда.

— Арт уже два раза сжег заправку для соуса, — с улыбкой сообщил художник. Он оторвал кусочек морского окуня пальцами.

Я посмотрел на Арта. Выглядел он больным, одет был в старую спортивную куртку команды Абердина и полосатые фланелевые штаны от пижамы. Волосы торчали в разные стороны под дикими углами, словно он только что встал с постели.

— На пути домой доктор Кейд сказал, что мы значительно отстали от графика, — тихим монотонным голосом сообщил Артур. — Не удивляйтесь, если он в два раза увеличит нам нагрузку, планируя сдать первый вариант первого тома к концу этого семестра.

Хауи бросил морского окуня на разделочную доску.

— Он серьезно? Я едва начал обводить карты чернилами.

— А у меня еще тридцать страниц перевода, — заявил я. — И он еще хочет, чтобы я что-то написал про императора Барбароссу. Двадцать страниц минимум…


Ужин получился поразительным. Хауи в трезвом состоянии оказался гораздо лучшим поваром, чем в пьяном. Благодаря шардонне, которое нам оставил Томас, я наконец расслабился, чего не мог сделать всю прошедшую неделю. Мы сидели за обеденным столом: доктор Кейд — во главе, мы с Хауи — друг напротив друга, а Арт — на другом конце. Стул Дэна пустовал, и это привлекало внимание.

— Я удивлен, что мы так и не слышали о Дэне, — сказал Артур, переливая остатки кушанья себе в тарелку. Он выпил много вина, примерно три стакана, а Хауи продолжал потягивать лишь газировку.

Доктор Кейд проявил беспокойство:

— Он еще не вернулся из Бостона?

— Он вернулся на прошлой неделе, — сообщил Арт. Язык у него слегка заплетался. — Ушел делать что-то… Вчера во второй половине дня, да? — Он посмотрел на меня.

— Да, — быстро подтвердил я.

— Понятно, — произнес доктор Кейд. — И никто насчет него с тех пор не слышал?

Мы все покачали головами.

— На Кубе у меня было время просмотреть то, что мы уже сделали, — доктор Кейд сложил руки пирамидкой. — Хотя мы теперь быстрее продвигаемся вперед, но все равно отстаем от графика. Разделы о папстве еще не отработаны, а то, что вы мне представили по герцогству Саксонскому… — Он покачал головой. — Давайте просто скажем, что там не хватает глубины. Хауи, предполагалось, что вы закончите карты, и они будут лежать у меня на столе. — Профессор повысил голос, чтобы не дать художнику себя перебить. — Эрик, как там идет перевод?

Я внезапно вспомнил, как дрожал под темным небом, стоя на коленях в лодке, пытаясь поднять Дэна, а Бирчкилл пузырилась и бурлила рядом. «Проверь, чтобы сейчас с него ничего не свалилось — ни ботинки, ни ремень, ничто другое», — сказал тогда Арт, голос которого дрожал от холода.

И мы проверили — все ли в порядке. Ничего не осталось в лодке? Потом мы перебросили Дэнни за борт. Лодка легко раскачивалась, пока Дэн проскальзывал под темную поверхность пруда. Я порезал руку и даже не заметил. Помню, как в дальнейшем смотрел на длинный разрез, который промывал под краном в ванной. Кровь заплеталась тонкими усиками на блестящем белом фарфоре. Ею заляпало и пол, и мои штаны, я размазал ее по щекам в тех местах, где тер их после возвращения в дом.

«Боже мой, — подумал я. — Что же мы наделали?»

— Эрик?

Я моргнул.

— Переводы, — сказал я. — Я закончил про чудо святой Рипалты.

— А-а, — доктор Кейд кивнул. — Да, это один из моих любимых отрывков. Пересказ истории Лазаря. А другое?

— Почти закончил, — ответил я. — Сегодня ночью… Может, завтра.

У меня на глаза стали наворачиваться слезы. Я извинился и поспешил к себе в комнату. Меня не волновало, что подумают Хауи и профессор, я знал, что это не имеет значения, поскольку они притворятся, что все о-кей. Никто никогда не спросит меня, в чем дело. Я ненавидел себя, потому что становился одним из них, заметал эмоции под коврик, пил, пока мир не превращался в тусклый туман.

Я упал на кровать, закрыл глаза и увидел голову Горацио Дж. Гримека, которая плавала в том сосуде в пахнущем плесенью подвале в Праге.

«Memento mori, — говорил он. — Помни, что и ты должен умереть».

* * *
В понедельник утром стало очень холодно. Я продержался первый день занятий, слушая, как бесконечный поток студентов возбужденно рассказывает о том, чем они занимались в прошлом месяце. Практически все рассказы напоминали истории, публикуемые в журналах для путешественников. Студенты сообщали, как загорали на пляжах Балеарских островов, ходили с рюкзаками по Новой Зеландии, жили в семейном поместье в Сан-Фелипе.

Моим последним занятием в тот день была лекция профессора Уолласа о готическом романе восемнадцатого века. Рядом со мной оказалась Эллисон Фейнштейн, одетая очень элегантно в черный брючный костюм. На тонком прямом носу низко сидели стильные очки в черепаховой оправе. Эллисон была дочерью сенатора от Род-Айленда и одной из самых известных студенток Абердина. Ее отличала красота с семитскими чертами и исключительная уверенность в себе. За девушкой часто тянулся след сигаретного дыма, окружали ее пялящиеся парни и завистливые девушки. Я видел ее несколько раз раньше — как она шла через университетский двор, ела бутерброд в «Горошине», загорала в черном бикини на лежаке за Торрен-холлом. Предположительно, несколько семестров назад она получила «D» у профессора Кейда по курсу истории Оттоманской империи. В результате в университет позвонил ее раздраженный отец, который угрожал снять финансирование, если Эллисон не аттестуют и не позволят в следующем семестре повторить курс. Но доктор Кейд стоял твердо. Ходили слухи, что он сделал такое же пожертвование, как сенатор Фейнштейн, щелкнув администрацию по носу. Это только укрепило его высокую репутацию в Абердине, как сторонника бескомпромиссных ценностей.

Эллисон в тот день оделась только в коричневые и черные тона — у нее не было ничего яркого и светлого; волосы — цвета вороного крыла, глаза — карие, ногти покрашены в багровый цвет. Я заметил, что она пользуется ручкой фирмы «Монблан», но не толстой, как предпочитал доктор Ланг, а тонкой, похожей на рапиру, серебряной. Красота девушки была полной противоположностью красоте Эллен — меланхоличной и аморфной, размытой по краям.

— Пожалуйста, прекрати, — резким тоном прошептала она.

Я повернулся и посмотрел на нее. Она глядела на меня, уголки губ были неодобрительно опущены вниз. А рот оказался слишком большим.

— Прости?

— Ты отбиваешь ритм, — она кивнула на мою ступню. — Я не могу сконцентрироваться.

В любой другой день я пробормотал бы извинения и отвернулся. Но последние события наполнили меня силой. Вселяющее энергию чувство вины теперь стало парой серых линз, сквозь которые я смотрел на мир и становился невидимым. Я полагал, что ничто не может принести мне боль.

— «Великий человек — этот тот, кто в гуще толпы и с наслаждением сохраняет гордое одиночество и личную независимость», — процитировал я Эмерсона.

Эллисон посмотрела на свои ногти.

— Что бы там ни было… просто прекрати стучать, — сказала она, снова повернувшись вперед.

Профессор Уоллас говорил об особенностях готического романа и обычные его темы — разрушенные замки и монастыри, густые темные леса с извивающейся, змеевидной растительностью, меланхоличные призраки и пребывающие в смятении или безумии героини. Уолпол, Рэдклиф и Шелли — все они, как я чувствовал, могли бы насладиться моими воспоминаниями о той ночи, когда мы с Артом сбросили Дэна в пруд. Тогда кричала сова, неровные облака то и дело закрывали полную луну, черная вода бурлила у нас под веслами, а тело Дэнни опускалось в ничто. В Стикс.

— Кто-нибудь из вас когда-нибудь был в Праге? — спросил доктор Уоллас, склонившись вперед над кафедрой и глядя на нашу группу.

Он был высоким и худым, типичным жителем Новой Англии — с изможденным и вытянутым лицом и грубыми чертами, словно вырезанными из скалы, с длинными руками и шишковатыми костяшками пальцев.

Я был уверен, что несколько студентов нашей группы владеют, по крайней мере, одним домом в Чешской Республике. Когда никто не ответил, я поднял руку.

— Я был там на зимних каникулах.

Эллисон посмотрела на меня.

— И ваши впечатления? — спросил профессор Уоллас.

Я понял, к чему он клонит, и стал говорить о строгости архитектуры, холодных водах Влтавы и остатках церкви, которая когда-то стояла на месте нынешней гостиницы, где мы останавливались. Мне хотелось произвести на всех впечатление, но, думаю, в конце концов, выступление оказалось претенциозным. Профессор Уоллас просто поблагодарил меня и продолжил рассказ о годах, которые сам провел в Праге. Он написал там диссертацию о сходстве Франкенштейна Мэри Шелли и голема рабби Леви.

После занятий, когда я собирал книги, ко мне подошла Эллисон Фейнштейн. Она представилась и быстро пожала мне руку.

— Знаешь, я пока еще не бывала в Праге, — объявила девушка, снимая очки и убирая их в тонкий кожаный очечник. Несколько студентов мужского пола оставались на своих местах и с завистью смотрели на меня. — Прошлым летом я хотела позаниматься в Карловом университете, но отец настоял, чтобы я вместо этого отправилась в Израиль. Конечно, там оказалось слишком жарко, а все парни — психами из армии. — Она быстро улыбнулась. — Повтори, пожалуйста, где ты останавливался в Праге?

— В «Мустових», — сказал я.

— Да, название мне сразу же показалось знакомым, — кивнула она. — Мой отец там останавливается, когда ездит в Прагу.

Я улыбнулся. У нас не было совершенно ничего общего, кроме знания лучшей пражской гостиницы.

— Я знаю, что лучше приглашать заранее, и у тебя уже могут быть какие-то планы, — заговорила Эллисон, открывая плоскую дамскую сумочку. — Но завтра вечером я устраиваю вечеринку — у себя дома на Линвуд-Террас.

Она протянула мне визитку с серебряным тиснением. Я подумал про визитку Дэна, которую он вручил мне в университетском дворе, когда его окликнула Николь. Вспомнилось, как он шел к нам в костюме не по размеру, как на нем висел пиджак, а брюки собирались на лодыжках. Наверное, что его визитка до сих пор лежала у меня где-то в коробке из-под обуви, которая стоит в нашем шкафу, словно урна с прахом, с костями нашего прошлого.

— Можешь взять кого-нибудь с собой, — сказала она с намеком на улыбку.

«Что это значит? — подумал я. — Я ее привлек? Или это любопытство? Проявление симпатии?»

Я подумал о том, кого смогу взять с собой — Николь, Арта, Хауи. Но никто из них не показался мне особенно подходящим. Эллисон быстро и официально пожала мне руку, закрыла сумочку с громким щелчком и пошла прочь. Темные волосы струились по плечам, как падающая тень.

Глава 4

Вместо того, чтобы возвращаться в дом доктора Кейда, я взял такси и поехал в город. Вышел у «Галантереи», лучшего магазина мужской одежды в Фэрвиче, купил ботинки, брюки и две рубашки, а также запонки из 14-каратного золота. После этого я провел остаток дня в своей комнате в общежитии, работая над переводами. Я пил чай, который заварил на позаимствованной плитке, он был с запахом апельсина, мне дал его Джош.

В общежитии почти ничего не происходило. По коридорам разносился тихий звук джазовой музыки, батареи подвывали и трещали, кто-то постучал мне в дверь, когда наступило время ужина, но я не удосужился ответить. Закончив работу, я попытался часок отдохнуть в одиночестве, но стало скучно. Тогда я отправился вниз, чтобы что-нибудь съесть, пока не закрыли столовую.

Там я нашел только то, что обычно остается к концу обеда или ужина, когда уже почти все поели — почерневшие бананы, яблоки с гнильцой, разлитую по тарелкам кашу. Когда я спросил парня за стойкой, откуда раздают горячую пищу, не осталось ли чего-нибудь от ужина, он только буркнул что-то себе под нос и пошел прочь, почесывая затылок сквозь сеточку, которая прикрывала волосы. Я взял сдобную булочку с подноса и уселся в уголке в одиночестве, слушая, как несколько студентов разговаривают в другом конце помещения.

На самом деле, обстановка действовала на меня успокаивающе. Я смотрел на коричневые стены и читал бесконечные инициалы, вырезанные и написанные на панелях на протяжении десятилетий. По большей части, это были две буквы, за которыми следовал год: «АМ78», «JT85». Некоторые указывали имя, буквы явно писались давно и стерлись, а сами имена казались старинными — Хорас, Марвин, Эстер.

Я быстро обвел взглядом помещение, затем взял ключ и принялся выцарапывать собственные инициалы, прикрывая левую руку правой.

— Эрик?

Я поднял голову. Рядом стояла Николь, а по обе стороны от нее — две молоденькие девушки, одетые с претензией. Она сама была во всем черном — плотно обтягивающих брючках и свитере, который безнадежно растянулся из-за ее груди. Я уже наполовину закончил инициалы на стене — получилась неровная «Е» и одна черточка от «D».

— Я и не представляла, что ты такой вандал, — заявила девушка, уперев руки в бока.

— Привет, Николь, — поздоровался я.

Она надула губки и бросилась вперед, обняла меня, обдав запахом ванили.

— На днях я видела тебя с другом — высоким, симпатичным парнем, который никогда не улыбается. Как же его зовут-то?..

— Артур.

— Да, с ним. В его машине…

— Я знаю. Мы же махали тебе.

Она кивнула и улыбнулась. Очевидно, что тема ей уже наскучила.

— Мы собираемся в «Погребок». Там выступают «Блюлайт Спешиалс». Хочешь пойти? Я могу провести бесплатно.

— Нет, спасибо, — поблагодарил я, двигая наполовину съеденную булочку по подносу. — Не очень хорошо себя чувствую.

— Да, выглядишь ты неважно, — заявила Николь, приложив ладонь к моему лбу. — Может, ты что-нибудь подхватил в Праге? Чешский грипп или что-то в этом роде.

Глаза у девушек округлились. Думаю, Николь это почувствовала и обняла меня за плечи.

— Он был в Праге на зимних каникулах, — гордо сообщила Николь. — Можете себе представить? Звонил мне из автомата в уличном кафе. Помнишь, Эрик?

— Помню.

— Я не могла в это поверить. Из всех людей, которым ты мог позвонить, ты выбрал меня. — Николь растрепала мне волосы. — А я была в гнусном Нью-Йорке. В пригороде Нью-Йорка, если быть абсолютно точной.

— И как там? — спросила одна из девушек с округлившимися глазами. Она была симпатичной блондинкой с влажными голубыми глазами и свежим лицом. Я почувствовал, что могу в нее влюбиться.

— Там было пасмурно, — сказала я, имея в виду Прагу. — Мрачно и холодно.

— Нам действительно пора, — внезапно сказала Николь.

Я знал, что привлек внимание блондинки, но не знал, почему. Теперь знаю — внимание молодых девушек всегда привлекают задумчивые типы с недовольным видом. Я хотел пригласить ее к себе в комнату, лечь с ней в постель и послушать истории об ее жизни. Она представляла собой все, чего я желал в эти минуты. Всех, с кем я хотел быть. Она символизировала то, на что я надеялся в это мгновение.

Но моим мечтам не суждено было сбыться. Вместо этого Николь поцеловала меня в щеку и велела позвонить. Я смотрел, как они уходят, что-то возбужденно обсуждая.

* * *
На следующий день я отправился на вечеринку к Эллисон Фейнштейн. Она жила в двухэтажном домике под щипцовой крышей на Линвуд-Террас, улице с односторонним движением, на которой стояло всего семь домов. Как в дальнейшем пояснила Эллисон, ей этот дом купили родители. Они считали, что всегда смогут его продать после окончания дочерью университета. А если ей понравится Фэрвич, недвижимость можно оставить и приезжать сюда отдыхать. В любом случае, Эллисон заявила, что это лучше жизни в общежитии или на съемной квартире. Она слышала слишком много историй о насильниках, которые любит места обитания студентов, и о ворах, часто появляющихся в общежитиях.

Хозяйка встретила меня у двери, одетая в черное платье для коктейля. Тонкие руки были обнажены, на них выделялись неплохие мускулы. Волосы она зачесала назад и завязала в хвост блестящей серебристой лентой. Звуки, которые я всегда ассоциировал со «взрослыми» вечеринками, долетали из-за ее спины — звон бокалов, тихий гул разговора, который иногда прерывался вежливым смехом. На заднем фоне негромко играла музыка. Эллисон взяла меня за руку и повела в дом. Он нее пахло алкоголем — чем-то медицинским, вроде водки или джина. Щеки у девушки слегка раскраснелись.

— Выпивка на кухне, — сообщила она. — Бармен работает до десяти, поэтому у тебя еще остается пара часов.

— Мне больше и не требуется…

Она рассмеялась и похлопала меня по руке, затем показала на большой стол в столовой. По крайней мере, комната выглядела, как столовая.

На запястье у Эллисон блеснул браслет с бриллиантами.

— Еда там, но боюсь, на креветки ты опоздал.

Она снова рассмеялась, поцеловала меня в щеку и отошла.

Часом позже я стоял в дверном проеме, ведущем в кухню, рядом с миловидной первокурсницей, вместе с которой в прошлом семестре слушал курс литературы. Мы наблюдали за девушкой, усевшейся, скрестив ноги, на ковре в гостиной. Она выложила кокаиновую дорожку на зеркальце пудреницы. Кто-то включил стереосистему — джазиста Арта Татума. Симпатичная первокурсница вручила мне маленькую голубую таблетку, и я проглотил ее без колебаний. Интересно, а согласится ли она пойти со мной в мою комнату в общежитии? Но мне было слишком грустно, я слишком устал, чтобы флиртовать. Вместо этого пришлось стоять на одном месте и, словно зомби, слушать, как она все говорит и говорит про какую-то трагедию, случившуюся с родителями ее подруги. Они погибли в автокатастрофе во время зимних каникул.

— А я — сирота, — объявил я.

— Неправда, — сказала она и ткнула меня в бок.

Это была маленькая блондинка с тонкими запястьями, тонкой шеей, грудь у нее практически отсутствовала. В голосе слышался намек на южный акцент, он становился все более сильным с каждым стаканом.

— Сирота, — повторил я. — Я жил в приемной семье в Нью-Джерси.

Она сморщила маленькое вздернутое личико.

— Я тебе не верю, — объявила девушка. Слово «ты» прозвучало с явным южным акцентом.

Когда я ничего не ответил, она посмотрела на меня уголком глаза, потом провела пальчиком по ободку бокала.

— Ты серьезно? — спросила блондинка.

Я огляделся, чтобы удостовериться, не подслушивает ли кто-то, а потом ответил полным драматизма голосом:

— Да.

Она резко втянула воздух:

— Что случилось с твоими родителями?

— Мой отец просто ушел из дома в один прекрасный день…

Она прикрыла рот рукой.

— …А мама умерла от рака.

Таинственная таблетка начала действовать, пол слегка наклонился под небольшим углом. Внезапно я устал от первокурсницы. Она что-то еще сказала мне, но я произнес «Ш-ш-ш», поцеловал ее в лоб и пошел прочь. На самом деле, я выплыл в гостиную, там словно бы завис над деревянным полом, а потом рухнул на кожаную кушетку.

Рядом со мной приземлился парень в пиджаке и развязанном галстуке. Он наклонился вперед и достал небольшой пакетик с белым порошком из кармана пиджака, раскрыл его и высыпал немного содержимого на стеклянный кофейный столик.

— У тебя есть с собой кредитная карточка? — спросил он меня.

— Прости?

— Неважно, — нетерпеливо ответил парень, выложив неровную кокаиновую дорожку указательным пальцем. Затем он склонился вперед, прижался лицом к стеклянной столешнице и втянул в себя весь порошок, после чего резко выпрямился. Глаза у него расширились, рот приоткрылся. — Заканчивай, если хочешь, — прохрипел он, бросая пакетик мне на колени. — Я в отрубе, черт побери!

— Эрик?

Я поднял голову. Передо мной стояла Эллен.

— Привет, — сказал я небрежно, словно весь вечер только ее и ждал. Потом посмотрел на пакетик. — Это не мое.

— Я догадалась. — Она взяла его с моих колен и опустила на стол. — Что ты здесь делаешь?

Парень пришел в себя, взял пакетик и ушел. Эллен заняла его место на кушетке. Пахло от нее поразительно.

— Мы с Рейчел заглянули поздороваться с Эллисон, — сказала она. — Ты с ней знаком?

— В некотором роде, — я отвернулся. — Она меня пригласила.

— Это очень мило.

— Да…

Какое-то время мы молчали. Я смотрел прямо вперед на маленькую группу студентов, которые танцевали в центре гостиной. Часть гостей разошлась, теперь остались только те, кто больше всех выпил, больше всех съел и больше всех накурился или нанюхался. Эллисон перемещалась среди мужчин в своем черном платье с серебристой лентой, напоминая призрака. Мне она казалась туманной и почти нереальной. Не знаю, видели ее приятели или нет, но, похоже, они не могли заметить и друг друга.

Эллен коснулась моей руки.

— Эрик, ты на меня сердишься? — осторожно спросила она.

Я повернулся к ней. Девушка выглядела, как всегда: волосы цвета меда, изумрудные глаза, нежная белая шея. Красивая… На самом деле, она такой и была всегда. Для ее описания достаточно всего одного слова.

— Я под кайфом. И пьян, — сказал я.

У меня в поле зрения появилась еще одна девушка — высокая, длинноногая, рыжая, в голубом свитере с начесом и обтягивающих джинсах. Она возвышалась надо мной, стоя слева, скрестив руки на груди, ее губы недовольно вытянулись в одну линию.

— Здесь все слишком молодые, — сказала она Эллен. — Пошли к Марри. Роджер сказал, что будет там.

— Я думаю остаться, — заявила Эллен, устраиваясь поудобнее. Она села поглубже, положив ногу на ногу. — Я уже какое-то время не виделась с Эриком.

— О-о… — высокая девица посмотрела на меня сверху вниз.

«Она похожа на амазонку», — подумал я.

— Значит, ты и есть Эрик. Живешь в одном доме с Артом, правильно? — спросила она.

Я кивнул.

Девица ткнула в меня длинным пальцем, ноготь был загнут, словно звериный коготь.

— Скажешь Арту, что он обделался. Передашь, что это сказала Рейчел. Понял?

Я снова кивнул, рыжая девица развернулась на каблуках, пересекла комнату и вышла через главный вход. Вспомнилась последняя встреча с Эллен — как она смеялась у себя в квартире, а я искал ключи. Еще я вспомнил, какой пыткой была поездка на такси назад, в дом доктора Кейда. Тогда я чувствовал себя так, словно ехал на казнь. И каждую ночь ждал, что Арт ворвется ко мне и станет меня бить. Пускай из-за последовавших событий эти опасения и отошли на второй план, они вернулись вместе с появлением Эллен. Теперь она сидела рядом со мной, и все вспомнилось все очень четко.

— Арт сказал, что женится на тебе, — заявил я, рассматривая собственные руки.

— Когда он такое говорил?

Я пожал плечами. Вот запамятовал — это было до смерти Дэна, или после? «До смерти…» Слово шипело, словно раскаленное клеймо, опускаемое в холодную воду.

— Это для меня новость, — заметила Эллен. — Мы давно с ним не разговаривали. Он так и заявил, что мы поженимся? — Она невесело рассмеялась.

Один парень упал на пол в гостиной, рядом с кофейным столиком, чуть-чуть его не задев. Он захихикал и перевернулся на спину. Из-под расстегнутой рубашки в тонкую полоску выглядывал сосок. Ноздри были выпачканы белым порошком. Другие гости плясали вокруг него полукругом, девушки скинули обувь и остались в чулках, мужчины — в темных носках. Все держали в руках стаканы и иногда проливали содержимое. Эллисон бродила среди них. За спиной у нее развевались черные волосы, браслет с бриллиантами злобно сверкал на костлявом запястье.

Я рухнул на кушетку и забрался в угол, между черными подушками и валиком. Хотелось уйти, но как бы незаметно проскользнуть мимо толпы поклонников Бахуса, чтобы меня не затянули в их ряды?

Я почувствовал, как чья-то рука опустилась на мою, и отдернулся.

Это была Эллен. Она поглядела на меня так, как обычно смотрят врачи и медсестры.

— Сколько выпил? — спросила она.

— Достаточно, — ответил я. — И я еще проглотил таблетку, маленькую и голубую.

Девушка склонилась поближе.

— Как ты себя чувствуешь? Сонным или беспокойным?

— Ни то, ни другое…

Она кивнула:

— Хочешь, чтобы я отвезла тебя домой?

— Нет, — ответил я. Вероятно, в голосе прозвучало отвращение, потому что она в удивлении отшатнулась. — Не хочу туда возвращаться, — я прилагал усилия, чтобы голос не звучал умоляюще. — Отвези меня назад, в Падерборн-холл.

Как только я это произнес, мне представилась темная комната в общежитии, холодная и пыльная, с нестиранным бельем на кровати. И запах пустоты, который я так ненавидел.

— Нет, отвези меня в «Парадиз», — сказал я и сел. Комната закачалась, словно мы находились на корабле в бурном море. — Я знаю Генри Хоббеса, владельца.

Эллен протянула мне руку, я взялся за нее и последовал за девушкой сквозь качающуюся массу пьяных и обкурившихся гостей к входной двери.

Воздух был морозным, под ногами хрустел снег, причем так сильно, словно падали срубленные деревья. На черном небе висел идеальный полумесяц. Никогда раньше я не чувствовал себя так прекрасно и так ужасно одновременно.


Я помню, как мы недолго ехали на машине, а потом медленно поднимались по лестнице. Затем проигрывались послания, записанные на автоответчике. Я оказался на кушетке и оставался там не знаю сколько времени. Может быть, полчаса, а может — пять часов. Кто-то тихо напевал на заднем плане, пол скрипел под чьими-то ногами. Я услышал, как открыли дверку холодильника, затем повернули кран.

Я раскрыл глаза и увидел квартиру Эллен в тусклом освещении. Сама девушка сидела напротив меня на полу, босиком, скрестив ноги по-турецки. На ней была спортивная куртка с надписью «Йельский университет» и серые спортивные штаны. Она читала журнал.

На часах была почти полночь.

Голове стало значительно лучше. На кофейном столике меня ждал стакан воды. Я сделал глоток, и Эллен подняла голову.

— Как себя чувствуешь?

— Отлично, — ответил я.

— Арт звонил, — она закрыла журнал. — Он рассказал мне про Дэна.

Адреналин молнией пронзил меня и обжег стенки желудка.

— Это странно, — сказала она и убрала прядь волос со лба. — Дэнни был таким домоседом. Если не считать каникул, я не думаю, что он покидал дом больше, чем на день или два. Как считаешь, где он может находиться?

— Не представляю, — сказал я.

— Именно так обычно отвечают те, кому на самом деле что-то известно, — она приподняла брови. — Знаешь, что я думаю… Полагаю, Хауи мог сказать что-то оскорбительное. У них с Дэном в прошлом были разногласия.

Несколько минут мы просидели в молчании. Я слушал, как тикают часы у нее в кухне, считал удары.

— Эрик, — произнесла она с болезненным выражением лица, которые обычно сопровождает разговоры на особенно неприятные темы. — Думаю, нам следует обсудить тот вечер. — Эллен отложила журнал в сторону, сцепила руки за спиной и оперлась на них. — Наверное, я неправильно себя вела. Я хочу извиниться.

Если бы у меня оставались силы, то я бросился бы прочь, как раньше. Вместо этого я скрестил руки на груди и уставился в пол, сказав:

— Я тоже вел себя глупо.

— О, прекрати. Ты уже признался в своих самых сокровенных желаниях, — она улыбнулась. — Теперь нет оснований сдерживаться.

«Почему бы и нет, черт побери?»

— Я люблю тебя, — сказал я и посмотрел ей прямо в глаза.

Эллен уже открыла рот, чтобы засмеяться или, возможно, сказать что-то остроумное, но мой взгляд остановил ее. Я так устал лгать! Хотелось во всем признаться — в том, что фантазирую о ней почти каждую ночь, что одновременно желаю смерти Арту и чувствую себя из-за этого страшно виноватым, что хочу только один вечер физических удовольствии, чтобы сохранить его в памяти и призывать, когда требуется… Будет достаточно воспоминаний о ее прикосновении, сладко шепчущих в моем сознании. Даже если впечатления перейдут в иллюзии (а такое часто случается со старыми воспоминаниями), я предпочту эту иллюзию тысяче реальных женщин.

— Я сомневаюсь, знаешь ли ты, что такое любовь, — сказала она добрым голосом.

— Вероятно, ты права, — ответил я.

Эллен улыбнулась и, милостиво сохраняя молчание, подошла, наклонилась и поцеловала меня в лоб. Прикосновение ее губ охладило мне кожу.

— Можешь спать здесь, если хочешь, — девушка зевнула. — Диван раскладывается, матрас удобный. Дэн спал тут в прошлом году, ему понравилось.

Внезапно я почувствовал его запах — запах чистой шерсти, который напомнил мне про его старые куртки, смешные маленькие шляпы и потрепанные зеленые штаны. На меня потоком нахлынули эмоции, такие сильные, что в первый момент я не знал, что чувствую. Затем дамба содрогнулась и взорвалась, и я зарыдал, одновременно подвывая. Тело содрогалось от конвульсий, жалость, чувство вины и стыд наполнили мой рот кислотой, они душили меня. Я рыдал бесконтрольно, чувствуя, что веревки рвутся, крепления отлетают, все, что держало мое сознание, слетает с опор, все строение шатается и разваливается…

Эллен бросилась ко мне и попыталась успокоить. Очевидно, она думала, что это последствия приема наркотиков. Мне повезло, что она не спрашивала, что со мной, поскольку услышала бы признание во всем. А так, я плакал, пока не заснул, и даже тогда, как кажется, продолжал плакать, потому что мне это снилось…

* * *
— Печка не работает, — сказал таксист и бросил мне одеяло, затем повернул на Мейн-стрит.

Было начало шестого. Я ушел из квартиры Эллен по одной причине — мне нужно было вернуться в дом доктора Кейда.

Вместо этого я попросил таксиста высадить меня у Падерборн-холла. Мужество покинула меня, как только я представил ночь в одиночестве у себя в комнате, всех призраков и духов, которые будут кружиться около.

Всюду лежал снег, стоял мрак, трясина теней и острые сосульки торчали из-под свеса крыши Падерборн-холла. Я с опаской прошел под этими сосульками, убежденный, что они молча и быстро свалятся и пригвоздят меня к месту. Моя кровь разольется по окуркам, которые валялись на крыльце.

В холле было пусто и холодно, в углах навалена мебель, забытая банка с содовой одиноко стояла на мусорном бачке. В воздухе пахло холодным цементом и старым дымом.

Я отнес пришедшие мне письма наверх.

Я несколько месяцев не заглядывал в свой почтовый ящик. Там лежало приглашение на какой-то симпозиум по клинописи от кафедры истории, открытка, адресованная на мой ящик, но предназначавшаяся другому студенту, конверт от мистера Дэниела Хиггинса, датированный за три недели до нынешнего дня. В то время я бесконтрольно дрожал в подвале мотеля «Парадиз».

Я вошел к себе в комнату, включил лампу на письменном столе, сел на кровать и разорвал конверт. Там лежал сложенный листок, вырванный из блокнота, скрепленного прополочной спиралью. Верх листа составляли оборванные полукруги там, где он раньше крепился к проволоке. Лист был исписан ровным почерком Дэна. Он писал черными чернилами, ручкой с тонким пером. Я помнил, что Дэнни всегда пользовался блокнотами, которые открывались вертикально, поскольку был левшой и не мог писать, если металлическая спираль тыкалась ему в ладонь.

«Дорогой Эрик!

Вероятно, я вернусь домой до того, как ты получишь это письмо, потому что не знаю, как часто ты заглядываешь в почтовый ящик в университете. Но я не помню, где ты собирался проводить каникулы. Надеюсь, что ты получишь это письмо вовремя и примешь наше с мамой приглашение на рождественский ужин в старом добром Бостоне. Мама сказала, что оплатит твой билет. Поэтому, если ты читаешь письмо в любое время перед Рождеством, у тебя нет оснований для отказа.

Что еще? В Бостоне серо и дождливо, и я простудился, как только приехал. Мама все время спрашивает про доктора Кейда и про то, когда он приедет в гости. Если я не говорил тебе раньше (а я не думаю, что говорил), знай: мама боготворит доктора Кейда. Но ведь мы все его боготворим, не правда ли?

Когда я вернусь в университет, то должен сказать Арту, что больше не заинтересован в его поисках камня. Смешно это слышать от меня, потому что идею-то подал как раз я. Но на самом деле, это было просто шутки ради, — нечто, чем можно заполнить время. Но где-то в процессе все стало слишком серьезно. Я не говорю, что все это чушь — я до сих пор думаю, что в этом что-то есть. Но мы дошли до опасной черты. Или, может в этом ничего нет, и нам всем просто стало скучно.

В любом случае, когда мы увидимся, пожалуйста, не заявляй „Я же тебе говорил“. Иначе я выброшу запасы виски Хауи и свалю это на тебя.

Жду в Бостоне.

Дэн»
Я сидел на кровати и смотрел на письмо. Так и сидел, пока небо не поголубело, и в комнате не стало светло. Затем я сунул письмо под матрас и долго стоял в душе.

Когда я вышел, зазвонил телефон. Я знал, кто это, я о нем думал.

— Эрик? — спросил Арт. — Послушай, Дэн с тобой не связывался?

— Нет, — ответил я.

Я смотрел, как вода капает с моих волос на деревянный пол. Снова пошел снег. Я закрыл глаза и задумался над письмом.

«Где-то в процессе все стало слишком серьезно…»

Было утро среды. Дэн все еще не нашелся.

Я услышал голоса на заднем фоне на том конце провода. Говорили доктор Кейд, Хауи и какой-то незнакомый низкий голос, звучавший официально. Артур снова обратился ко мне.

— Не хочешь подъехать к нам? У нас здесь служба безопасности университета. Простите, что вы сказали? — Он отошел от аппарата и что-то быстро обсудил с мужчиной с низким голосом. — Да, конечно, я ему передам, — произнес Арт, затем вернулся к аппарату. — Если хочешь, служба безопасности отправит кого-то к тебе в комнату, или ты можешь пойти в их контору.

— А в чем дело? — спросил я.

Арт замолчал, явно прикидывая, что говорить в пределах слышимости других людей, находившихся с ним в комнате.

— Они хотят задать несколько вопросов насчет Дэна, — сказал он, потом добавил фразу, важность которой мог понять только я:

— Больше ничего не происходит.

Я сделал два глубоких вдоха. Арт повесил трубку, я лег, слушая короткиегудки после разъединения.


Снег падал безжалостно, валился из серебристых туч. Снег прилипал к шпилям Гаррингер-холла, бился о часы Торрен-холла, крыша Моресовской библиотеки теперь полностью покрылась ровным слоем снега и напоминала огромный сугроб со срезанной верхушкой. В некоторых местах уже успел намерзнуть лед.

Служба безопасности университета располагалась на первом этаже Торрен-холла, ближе к задней части здания, в маленьком тесном кабинете с желтоватым освещением, отделанном в стиле семидесятых. Стены покрывали деревянные панели, на полу лежал тонкий оранжевый ковер, в окна были вставлены матовые шероховатые стекла. Я представился секретарю и уселся на коричневой кушетке, обтянутой порванной в нескольких местах искусственной кожей, теребя в ожидании пальцем небольшую трещину вдоль нижней части подушки. Через несколько минут в приемную вышел высокий тучный мужчина с пюпитром в виде дощечки с зажимом в руке. Форма на нем сидела безупречно, была отглажена, из кармана рубашки торчало несколько колпачков толстых ручек. Он посмотрел на меня с доброй улыбкой.

— Мистер Данне?

Я встал.

— Джеймс Ламбл, служба безопасности, — представился он и жестом показал в сторону кабинета. — Мне нужно задать вам несколько вопросов. Сейчас мой коллега Питтс находится на пути из дома профессора Кейда. Я уверен, что он лучше введет вас в курс дела, чем я. Мой кабинет справа, следующая дверь. Простите за бардак… Я долго пробыл в Майами с детьми, и все еще привожу дела в порядок.

Он зашел вместе со мной в кабинет, потом поспешил вперед, чтобы убрать со стула небольшую картонную коробку. Письменный стол был завален бумагами, конвертами, папками и стаканчиками из пластмассы. По краю стола стояли фотографии в золотых и серебряных рамках. На всех изображались смеющиеся дети.

Ламбл опустился на крутящийся стул за письменным столом. Я уселся на небольшой стульчик напротив него, и он уставился в пюпитр.

— Так, дело связано с вашим другом… Дэниелом Хиггинсом, все правильно?

Он достал одну из ручек из кармана.

Я кивнул, и он что-то нацарапал на бумаге, прикрепленной к пюпитру.

— Вы живете вместе с Дэниелом Хиггинсом в доме профессора Кейда, правильно?

— Да, сэр.

— Фамилии других, проживающих вместе с вами лиц…

Я ответил, он улыбнулся, продолжая писать.

— Когда вы в последний раз видели Дэниела?

— На прошлой неделе. Думаю, что в субботу, после полудня. Он сказал, что уходит по делам.

— Он поехал на машине?

Я покачал головой:

— У Дэна нет машины. Он обычно всюду ездит на такси.

— Понятно. А в тот день он поехал на такси?

— Я не знаю.

Ламбл снова улыбнулся, опустил пюпитр и надел на ручку колпачок.

— Да, сынок, каждый год у нас бывает один или два подобных случая… — Он занялся заусеницей. — И всегда оказывается, что это одно из двух. Студенты уезжают, не сказав никому ни слова. В таком случае они обычно, в конце концов, звонят родителям из какого-нибудь мотеля в Мексике. Или это какая-то шутка. Тогда друзья студента, в конце концов, признаются — после того, как мы пригрозим полицией.

Я кивнул. Он поднял голову.

— Так что это в данном случае?

— Простите?

Ламбл вздохнул:

— Это какая-то шутка, или ваш друг Дэниел решил подольше отдохнуть в этом семестре?

— Я не знаю, — ответил я.

— Не знаете?

Он прищурился и склонился вперед, стул под ним беспомощно заскрипел. У него за спиной за окном кружились и падали снежинки. Белый водоворот прижимался к тонкому стеклу.

— Нет, сэр, — сказал я. — Я не знаю, где он.

— Хорошо… — Ламбл поджал губы и уставился на меня. После паузы он заговорил снова:

— Наверное, мне придется задать вам еще несколько вопросов.

Он откинулся на спинку стула, положил ногу на ногу и опустил пюпитр на одно колено.

Я рассказал ему, что у Дэна не было девушки, по крайней мере, я ни о каких его девушках не слышал. Ламбл спросил про других друзей Дэна, и я сказал, что он, по-моему, общался только с нами — с теми, с кем вместе жил в доме. Нет, я ничего не знаю про родителей Дэниэла, но, вроде бы, у него только мать, а отец умер.

В поведении молодого человека не было ничего необычного, он никогда не пил и не принимал наркотики. По крайней мере, я об этом не знаю. Да, я считаю его хорошим другом. Думаю, что если бы он куда-то собрался, то сообщил бы мне об этом. Нет, он не авантюрный тип. На самом деле Дэн очень усердный и старательный, занят наукой. Я назвал бы его интровертом.

— Дэниел отлично учится, — заявил Ламбл, листая какие-то бумаги. — Так что это несколько странно. Он не относится к любителям вечеринок, с которыми обычно происходят подобные вещи. Но здесь, в Абердине, я выучил одну вещь: никогда не суди ни о ком по его внешнему виду. Особенно это касается умных ребят. За ними нужен глаз да глаз! Сейчас с ними все нормально, а потом — бах! Они больше не в состоянии выдерживать нагрузку и давление, и куда-то сбегают с кредитной карточкой родителей и экзотической танцовщицей из одного из ночных клубов в Букертауне. — Он рассмеялся. — Вы не поверите, какое дерьмо нам приходится разгребать из-за этих студентов.

Разговаривал он со мной доверительно, словно я был не студентом, а коллегой, еще одним представителем службы безопасности из соседнего учебного заведения.

— По большей части, дела связаны с наркотиками — смертельные дозы, или, по крайней мере, очень большие, плохая переносимость. Кокаин, смешанный со слабительным, марихуана, вымоченная в формальдегиде. Прошлой весной я поймал парня, торговавшего травкой прямо в университетском дворе, совершенно открыто. Я притащил его сюда, вызвал полицию из Фэрвича, но до того, как они успели что-то сделать, отец парня прислал адвоката из Нью-Йорка. Дело закрыли. Тот парень оказался из очень известной семьи. Если бы я назвал фамилию, то вы бы точно ее узнали. Поэтому мы предпочитаем решать подобные вопросы, не вынося за пределы Абердина. Нет смысла призывать местную полицию. Похоже, им очень не нравится, если богатые детки что-то нарушают в их городе. Однако ребята здесь неплохие. — Ламбл по-дружески улыбнулся. — Испорченные, вот и все. И кто может их за это винить? Бросаешь ребенку много денег, и к добру это не приводит. А как насчет вас? Ваш отец — какая-то большая шишка?

— Нет, — ответил я. — Он коммивояжер.

— Вероятно, научил вас ценить трудную работу.

— Научил.

— Ну, хорошо для вас. Вам повезло больше, чем другим студентам.

Дверь в кабинет распахнулась, вошел невысокий мужчина в лыжной шапочке и куртке, покрытой снегом. Ботинки оставляли мокрые следы. Он вытер густые черные усы тыльной стороной ладони в перчатке.

— Боже, как мерзко на улице, — сказал вошедший, обращаясь к Ламблу.

— Это Эрик Данне, — представил Ламбл, кивая в мою сторону. — Эрик, это мой коллега Питтс.

— Есть новости? — спросил Питтс у Ламбла. Тот покачал головой и принялся снова что-то писать.

Питтс прошел к письменному столу и бросил туда папку с бумагами.

— Никто не видел парня с субботы. Слава Богу, что еще никто не звонил родителям. Не нужно их беспокоить, а то начнут сходить с ума. Подобные вещи случаются очень часто. — Питтс повернулся ко мне. — Понимаете, обычно это одно из двух…

— Он знает, — перебил Ламбл. — Я уже ему рассказал.

Питтс откашлялся и огляделся в кабинете, словно искал что-то важное.

— Я просто хочу сказать, что обычно такие дела разрешаются сами собой. Нужно проявлять терпение. Вы живете в общежитии или у профессора Кейда?

Я задумался на мгновение, а потом ответил:

— У профессора Кейда.

— Хорошо. Если что-то изменится, позвоните нам. В противном случае мы сами с вами свяжемся. Знаете, этот Хауи — настоящий шутник. — Питтс улыбнулся и прислонился к письменному столу со скрещенными на груди руками. — Вы можете поверить, что он предложил мне выпить? «Харви Вальбангер»! Признаться, я такого дорогого виски не пил сто лет.

Они оба рассмеялись, я поблагодарил их и ушел, надеясь, что они не заметили, как сильно промокла от пота рубашка у меня на спине.

* * *
Вот так это все и началось, словно детская игра, я которой металлический шарик катится по желобку по качающейся вверх-вниз доске и падает в специальную чашечку. Она опускается и нажимает на рычаг, выталкивается следующий шарик, — пока все шары не перекатятся. Но все начинается одним простым движением. Одно движение в самом начале — и все меняется.

Когда я приехал домой после встречи с Ламблом, Хауи наигрывал что-то на пианино, а Арт играл в го с профессором Кейдом за обеденным столом.

Доктор Кейд сообщил, что только что разговаривал по телефону с одним из преподавателей Дэна, доктором Джунтой, который заявил, что сегодня видел его на занятиях. Он сидел в последнем ряду. Я на мгновение почувствовал панику. Дэн восстал из мертвых? Эликсир на самом деле сработал?!

Затем я вспомнил, что курс доктора Джунты «Семья Медичи: факты и вымысел» славился огромным количеством студентов, на него записавшихся. Кроме того, доктор Джунта отличался старческим слабоумием и плохим зрением. Понятно, что обман в этом запутанном деле становился обязательным, и любой другой подход означал гибель.

Кейти Мотт ответила на звонок Арта и сказала, что слышала в последний раз Дэна еще перед каникулами. Поэтому теперь любопытство доктора Кейда перешло из плоскости «куда» на «почему» Дэниэл нас избегает? Кто-то с ним спорил? Он недоволен университетом? Работой? Может, что-то в личной жизни?

— Хотелось бы рассчитывать, что Дэн обратится ко мне, если бы у него возникли трудности в этом доме, — заявил Кейд, расправляясь с последними черными шашками Арта. — От меня ожидают рукопись в конце этого семестра, а отсутствие помощи Дэна только увеличивает нагрузку на остальных.

В последнее время доктор Кейд часто повторялся — всегда по поводу своей книги. Кроме того, он не хотел, чтобы работа над ней мешала нашей учебе.

— Дэн был необычно тихим, когда мы видели его в последний раз, — заявил Арт, осматривая доску для игры в го в поисках возможных вариантов выхода. — Он даже не попрощался, а просто ушел.

— Да, по делам, как ты сказал. Я помню. — Доктор Кейд откинулся на спинку стула, зная, как и я, что Артур проиграл партию. — Я не могу представить, почему он не вернулся. Надо бы поискать его в студенческом городке, и вам, и мне. Может, кто-то из вас сказал что-то, что его разозлило… — Он бросил взгляд в направлении Хауи. — Ладно, давайте об этом забудем. Я не хочу знать, чья здесь вина. Меня волнует только то, что один член нашей команды отсутствует.

Было странно слышать от него подобные слова. Я не ожидал, что он назовет нас командой. Доктор Кейд никогда не играл роль посредника или советчика, а показывал поразительную нейтральность, когда дело касалось личной жизни. У меня сложилось впечатление, что профессора, на самом деле, не интересует то, чем мы занимались за пределами дома. И я думаю, что это впечатление было верным. Для человека, у которого нет собственных детей, мы выступали в их роли. Но теперь я понял, что он скорее похож на безликое божество, а не на родителя. Может, в нем было что-то от Аристотеля и Коперника…

— Мы действительно спорили, — тихо произнес Арт. Я взглянул на него, но он неотрывно смотрел на профессора Кейда.

— За несколько дней до того, как я видел его в последний раз. Это была глупость — чья очередь мыть посуду. Дэн быстро вышел из себя, это на него непохоже.

Профессор резко кивнул, встал и посмотрел на часы. Ему никогда не нравилось слушать рассказы про нашу обычную жизнь.

— Остаток дня я буду у себя в кабинете на факультете, — объявил он. — Если кто-то услышит новости о Дэне, пожалуйста, сразу же позвоните мне.

Последовало молчание. Доктор Кейд уставился на Хауи, который продолжал бить по клавишам. Через некоторое время художник прекратил играть и поднял голову.

— Что? — спросил он, переводя взгляд с одного из нас на другого…


В тот вечер я постучался в дверь Арта, предварительно проверив, что Хауи находится внизу, а доктор Кейд все еще не вернулся из университета. Артур лишь чуть-чуть приоткрыл дверь — показалось только его лицо. Очки отсутствовали, глаза были красные и дурные, словно он очень долго читал.

— Нам нужно поговорить, — сказал я.

— Опять снится кошмары?

— Просто впусти меня.

— Вначале скажи мне, в чем дело, — потребовал Арт.

Я склонился поближе.

— Дэн прислал мне письмо во время рождественских каникул, — прошептал я хриплым голосом. — Оно лежало в моем почтовом ящике в университете.

— И что? — передернул плечами приятель.

— Он сказал мне, что выходит из игры, — сообщил я. — Он больше не хотел помогать тебе в работе над алхимическим проектом.

— И что?

— Дэн тебе что-нибудь об этом говорил? — спросил я.

Арт задумался на мгновение.

— Он хотел выйти, но я убедил его продолжить работу, — сказал он, наконец, и уставился на меня. — У тебя есть другая теория?

Я стоял на том же месте и тоже неотрывно смотрел на него.

— Тебе нужно прекратить об этом думать, — проговорил Арт и потер глаза. — Сходи в кино, почитай книгу. Закончи переводы. Напиши раздел про Барбароссу или еще про кого-нибудь, черт побери. На самом деле и подъездную дорожку неплохо было бы расчистить…

— Почему ты сказал доктору Кейду, что спорил с Дэном?

Арт приподнял бровь.

— А ты подумай. Послушай, возьми-ка вот это…

Его лицо исчезло, потом снова появилось, рука просунулась в узкую щель между дверью и косяком. На ладони лежала маленькая зеленая таблетка.

— Это поможет тебе заснуть, — пояснил Арт.

Я мгновение смотрел на таблетку, потом спросил:

— Правда?

Он помрачнел и убрал руку.

— Ну, сладких сновидений, — сказал Артур и закрыл дверь.

* * *
До конца недели снег шел еще несколько раз. Выпало шесть дюймов, и на участке доктора Кейда образовались огромные белые дюны. Я едва пробрался к пруду. Теперь он весь заледенел, лед покрывали сугробы, а вокруг стояли присыпанные снегом деревья, казавшиеся странно пушистыми. Зимние птицы иногда опускались на покрытый снегом лед. Вороны, ласточки и синицы мелькали и сидели вместе, словно куски серой и черной материи. Даже Нил вышел на поверхность пруда, правда, пес вначале осторожничал, словно вспоминая времена, когда там была вода. Я задумался, способен ли он унюхать Дэна под черным льдом, если конечно, труп все еще находится здесь. Или, может, он может унюхать ботинок Дэна, который свалился, пока тело еще не унесло в Куиннипьяк? Этот ботинок вполне мог лежать среди гниющих листьев березы и спящего роголистника на дне пруда. Но если Нил и почуял Дэна, знака он не подал. Пес лишь бегал назад ко мне со светящимся теннисным мячиком, готовый снова за ним нестись, как только я брошу игрушку.

Когда Дэн не появился на ужине в пятницу, доктор Кейд решил, что пришло время звонить его матери.

— Может, она способна что-то нам сказать насчет его местонахождения, или объяснить, почему Дэниэл ушел. Я знаю, что Дэн с матерью — очень близкие люди. Если у него возникли трудности, то уверен, что она узнала о них первой.

— Я могу позвонить, — вызвался Арт, которым сидел на своем обычном месте, с другой стороны стола. В эту минуту он подцеплял последний кусок морковки у себя на тарелке.

Мы доели овощную лазанью, приготовленную доктором Кейдом, и, как всегда, когда готовил он (что случаюсь редко), еда получилась классной.

— Два года назад я ездил к ним на Рождество, — продолжал Артур. — Жил у них в доме на берегу залива. Мы все время играли в бридж. В этом году мать Дэна прислала мне поздравительную открытку.

«Я не верю ничему, что ты говоришь, — подумал я. — Все, что ты сказал — ложь».

— Очень хорошо, как хотите, — сказал профессор, сложив салфетку. — Но, пожалуйста, позвоните ей сегодня вечером. Мне нужно, чтобы эта проблема решилась. Срок сдачи разделов, над которыми работал Дэн, приближается очень быстро. Пока что он идеально выполнял работу. Не могу представить, чтобы кто-то из вас продолжил ее на этом этапе… Просто нет времени.

Хауи чихнул в салфетку. Несколько дней назад он сильно простудился, и с тех пор так и не вылечился. Художник ходил по дому в халате и тапочках со стаканом теплого рома в одной руке и упаковкой бумажных носовых платков — в другой. Он неделю воздерживался от алкоголя и не объяснял, почему вдруг перестал пить и почему опять начал. Но думаю, что парня гораздо сильнее беспокоило отсутствие Дэна, чем он показывал. Хауи любил подшучивать над Дэном, но тот терпимее, чем мы, относился к шуткам. Я думаю, что художник винил себя за уход Дэна из дома. Может, какая-то ссора или спор перед каникулами, перебор с приколами и оскорбления привели Дэниэла к решению окончательно покинуть дом профессора Кейда?

В предыдущий день Хауи отвел меня в сторону и спросил, не скрываю ли я чего-нибудь.

— Можешь открыться старине Хауи, — подмигнул он. От него пахло ирландским кофе с виски. — Я никому ничего не скажу. Это из-за меня, да? Из-за того, что я сказал?..

Я опустил руку ему на плечо. Парень был в отчаянии.

— Если бы я что-то знал, то сказал бы тебе.

Хауи закрыл один глаз и отодвинулся от меня.

— Примерно месяц назад мы с Дэном… устроили небольшие дебаты. Наверное, так правильнее выразиться. В общем-то, дело яйца выеденного не стоило, ничего особенного, знаешь ли. Мы спорили про этот дерьмовый философский камень. — Он обвел взглядом гостиную, чтобы удостовериться, не проникли кто-то украдкой во время нашего разговора. — До каникул… Я сказал Арту, что меня это больше не интересует. А он все распланировал — какая-то большая церемония в лесу. — Хауи замолчал. — A-а, какого черта! Вероятно, он тебе уже все рассказал.

— На самом деле, Артур мне ничего не рассказывал, — заявил я.

— Теперь это не играет роли. Что сделано, то сделано. После возвращения из Праги Арт заявил нам, что вскоре у него будет рецепт эликсира. Я ответил ему, что мне плевать, потому что я с этим закончил. Я заявил, что вся эта алхимия уже какое-то время тому назад перестала быть развлечением. Знаешь, иногда подобные вещи интересны, как спиритические сеансы… Хотя я сам никогда не верил ни во что подобное. Но ты знаешь Арта. После того, как он что-то вобьет себе в голову, его не остановить. Поэтому я сказал ему, что не заинтересован, а Дэн — что я просто упрямлюсь. Ну, я и сорвался с катушек… — Он замолчал, в больших зеленых глазах появилась грусть. — Может, я сказал что-то ненужное?

— Например?

Хауи фыркнул:

— Ну, я сказал очевидное…

Я вопросительно приподнял брови, показывая, что до меня не доходит.

— О, прекрати, Эрик. Может, ты и молод, но ты не слепой. Ты знаешь, что Дэн… Ну, ты знаешь… — Хауи закатил глаза.

— «Голубой», — произнес я вслух.

— Да, — художник вздохнул, словно испытал облегчение, раз я первым произнес слово. — Или, по крайней мере, он склоняется в этом направлении. Если честно, думаю, что он запутался, поставлен в тупик. Он не ведет себе, как «голубой», а обычно сразу же можно определить, что перед тобой гомик, в ту же секунду. Бог знает, я пытался ему помочь. Ты представить себе не можешь, сколько свиданий я для него организовал. Что-то в «голубых» притягивает женщин, словно мух к дерьму. Но я думаю, что Дэн может пойти и в одну, и в другую сторону, и не считаю правильным кое-что из того, чем он занимается с Артом.

— Эллен рассказывала мне про церемонии в лесу, — сказал я. — О кругах с факелами и обо всем остальном.

Хауи замолчал, рыжие волосы свисали лохмами, которые давно не расчесывали. На подбородке выросла двухдневная щетина.

— Ее там не было, — тихо произнес он.

Я понимал, что мы уходим на опасную почву и быстро снова спросил его о Дэне. Хауи засопел.

— Я заявил ему, что он занимается алхимией только из-за секса.

— О, Боже! — воскликнул я.

Хауи запустил руки в волосы и резко выдохнул воздух. Если бы я не знал правду про исчезновение Дэна, то поверил бы, что причиной его стали слова художника.

Теперь понятно, почему Хауи стал в ту пятницу катализатором. Он взвалил на себя ненужную вину. Хотя я уверен, что в пьяном ступоре он считал найденное им не представляющим важности, я все равно задумываюсь, не заподозрил ли художник что-то подсознательно. Алкоголь служил отвлекающим средством, но зерна сомнения все равно кружились и собрались у него в сознании, пусть и в глубине. Они ждали, когда их соберут, поднимут на свет и внимательно осмотрят, а потом прокричат разоблачительное: «Ага!»

Он поднял голову от тарелки, язык у него заплетался, в глазах стоял туман.

— Когда я вернулся с каникул, у Дэна на кровати лежало стихотворение, — объявил Хауи. — Я зашел к нему в комнату, чтобы оставить книгу, которую для него привез, и нашел стихи. На французском. Дэн говорит по-французски?

Я посмотрел на Арта, который в свою очередь посмотрел на доктора Кейда. Тот повернулся к Хауи.

— А где сейчас это стихотворение? — спросил профессор.

— У меня в комнате, — ответил Хауи.

Радиатор застонал.

— У меня на туалетном столике. Я его перевел и совсем про него забыл.

Профессор Кейд положил салфетку на стол и ушел. Пять минут мы ждали молча, слушая, как пол наверху скрипит у него под ногами. Хауи снова налил себе в бокал вина, Арт на меня не смотрел, вместо этого водил вилкой по тарелке с остатками лазаньи. Нил тихо прошел через гостиную и улегся на своем любимом месте у камина. Пожелтевший лист оторвался от фикуса, который стоял в арке, упал на пол возле доктора Кейда.

Профессор вернулся, держа сложенный лист бумаги между большим и указательным пальцем. Он наморщил лоб от беспокойства, уголки губ смотрели вниз. Хозяин дома выглядел обеспокоенным, немного испуганным, но в большей степени ему было любопытно, словно он наблюдал, как перед ним разворачивается великая трагедия, и находил это захватывающим.

Вскоре я понял, почему — профессор держал в руках то, что посчитал предсмертной запиской Дэна…

Глава 5

Потом был телефонный звонок. Голос доктора Кейда доносился из кухни, он звучал торжественно. Профессор позвонил в полицию Фэрвича и заявил об имеющихся у него основаниях считать, что один из студентов, вероятно, совершил самоубийство. Предсмертную записку выложили перед нами на обеденном столе, между блюдом с лазаньей и салатом с оливками. Это был кусок белой нелинованной бумаги с одной строфой, отпечатанной на машинке в центре страницы:

…Leternite.
C'est la irer melee
Au soleil.
Последовало долгое молчаливое ожидание, потом мелькнули красные огни полицейской машины. В дверь постучали, Нил запаял. Доктор Кейд пригласил двух полицейских в дом. Они с удивлением уставились на странную сцену, в которой мы участвовали. Арт, Хауи и я сидели на равном расстоянии друг от друга за обеденным столом. В центре лежала таинственная записка. Мы словно ждали, чтобы она материализовалась в человеческую форму и спела свою грустную историю.

Вопросы и вопросы — только мягким голосом, очень много повторов, правда, всегда очень точно и с подтекстом… Полиция копала гораздо глубже, чем служба безопасности университета. Я помню, как один полисмен спросил доктора Кейда, почему, если его студента не видели целую неделю, никто не предпринял ничего раньше. Доктор рассказал про профессора Джунту, который считал, что видел Дэна у себя на занятиях в среду.

— Значит, он видел его несколько дней назад, правильно? — уточнил один из полицейских.

— Думаю, да. Но доктор Джунта — один из наших самых старых… Давайте просто скажем, что я не считаю его надежным свидетелем.

— Но когда вы с ним разговаривали, он четко заявил, что видел Дэниела Хиггинса на занятиях в среду?

— Все правильно.

Полицейские переглянулись. Невысокий плотный мужчина по фамилии Беллис задавал вопросы, например, про депрессию. А его высокий и худой напарник Инман оставался в это время на втором плане, делал пометки в блокноте и прогуливался по первому этажу. Мы ответили отрицательно на все вопросы — и Хауи, и Арт, и я. Доктор Кейд в это время звонил, потом беседовал с Беллисом. Я не помню, о чем они говорили — что-то про убегающих детей и высокий коэффициент умственного развития. Нет, Дэн не принимал наркотики. Нет, он отлично учился и нисколько не беспокоился из-за занятий. Нет, у него не было проблем в общении, и общался он только с нормальными людьми. Ни с кем не ругался, все его связи были благопристойными.

Хауи перешел на кофе и потел от усилий, пытаясь выглядеть трезвым, пока полицейский с мрачным видом задавал кажущийся бесконечным поток болезненных и отвратительных вопросов. Я же думал, что мог бы, как сумасшедший у Эдгара По, отвести их к точному месту в пруду, бросить камень в воду и закричать: «Я не буду больше притворяться! Я признаюсь! Здесь! Здесь лежит труп!»

Беллис снова посмотрел на лист бумага и покачал головой.

— Мне это не кажется предсмертной запиской, — заявил он доктору Кейду. — Почему вы так решили?

Профессор перевел ему записку и вздохнул.

— Это послание, которое не предвещает ничего хорошего, — сказал он устало и терпеливо, словно измучился после общения с двумя людьми, которых, несомненно, считал невеждами, хотя и с благими намерениями.

Они, в свою очередь, только кивнули с серьезным видом, хотя я видел по выражениям лиц полисменов, что они считали все дело слишком раздутым.

Полицейские поинтересовались насчет поисков в окружающем дом лесу. Арт ответил, что мы прошли почти милю, до конца участка доктора Кейда, где находится большой овраг, отделяющий эту территорию от детского сада. И, конечно, пока еще не поговорили со всеми друзьями Дэна, хотя не считаем, что у него их было много. Определенно, нет таких, у кого бы он остановился, не поставив нас в известность. Мы были его самыми близкими друзьями, — заявил я им.

— И вы все живете здесь, верно? — спросил Инман, так и державшийся в тени.

— Они на меня работают, — гордо сообщил доктор Кейд. — В обмен на это я предоставляю кров и стол.

— Неплохо устроено, — заметил полисмен и улыбнулся с профессиональной строгостью, после чего возвратился к своим записям.

Мы не ложились до двух ночи. В камине остались только искры и угольки, которые недавно помешивал Арт. Полиция уехала с запиской и бумажником Дэна. Они отправились в Абердин на встречу со службой безопасности университета. Инман обыскал комнату Дэнни и обнаружил бумажник под кроватью, а когда принес его вниз, все переменилось. Беллис открыл новую страницу в блокноте и молча что-то записал. Инман спросил разрешения воспользоваться телефоном. Хауи мерил шагами комнату, пока Артур не попросил его сесть. Доктор Кейд спросил, не хочет ли кто-то выпить чаю.

Полиция заверила нас, что объявление будет сделано завтра утром. Всех студентов и преподавателей попросят сообщить, если те увидят Дэниела. Заодно свяжутся с родственниками Дэна, достанут его личное дело и начнут поиски. Но, судя по серьезным взглядам полицейских, стало очевидно: обнаружение бумажника Дэнни послужило плохим знаком.

Доктор Кейд позвонил миссис Хиггинс и оставил сообщение на автоответчике. Он сказал, что с ее сыном возникла проблема, и попросил сразу же перезвонить. После ухода полиции профессор отправился наверх спать. Арт, Хауи и я остались в гостиной. Каждый из нас мучился от чувства вины — заслуженной или нет. Мне в голову приходил только один образ, весьма странный и диковинный. Он был из Дантова «Ада». Мы с Артом попали в восьмой круг, сидим на спине Гериона, хватаясь за дурно пахнущий мех, и носимся по кругу обманщиков. Хауи смотрит на пески пустыни под сильным дождем и ищет потерянного друга…

* * *
Все было мрачно и запутано. Я думаю, что мог бы сделать нечто радикальное, если бы с самого утра не сбежал из своей комнаты и не отправился в студенческий городок.

Я безумно устал. Но это оказалось хорошо, поскольку позволяло ни о чем не думать. Голова была тяжелой, я словно впал в полубессознательное состояние. Прошлой ночью Арт не давал мне спать, зашел ко мне в четыре утра, чтобы поговорить о тройном толковании литературы Оригеном. Какие-то обрывки всплывали у меня из подсознания… «Телесное, духовное, образное…» Еще была интерпретация святого Августина. «Littera gesta docet quid credis allegoria; quid agis moralis, quo tendis anagogia». «Литература объясняет, для чего нужно верить в аллегорию, для чего необходимо возвышать мораль, и почему нужно раскрывать внутренний смысл».

Новость об исчезновении Дэна уже разносилась и распространялась по коридорам, кафе и факультетам, словно пожар по сухой равнине. Я слышал, как имя Дэнни упоминали в каждом разговоре от ступеней, ведущих в Торрен-холл до мужского туалета на первом этаже Гаррингер-холла. Сплетничали об этом и в очереди за кофе в «Горошине». Слово «пропал» или даже выражение «пропал без вести» повторяли, как мантру — шептали, произносили нарочито эмоционально и театрально. Собирались и расходились группы молящихся. Организовывались импровизированные поисковые группы, которые отправлялись в лес, окружающий студенческий городок. «Поисковики» возбужденно кричали, их голоса эхом отдавались от покрытых снегом возвышенностей. Копии фотографии Дэна прикрепили к доскам во всех коридорах и холлах, но качество было плохим, они получились слишком темными. В результате, Дэнни выглядел, как какой-то дикарь в рубашке с галстуком.

Стоял очень ясный день, морозный и ветреный, небо было голубым, далекие горы, окружающие Стэнтонскую долину, напоминали предгрозовые облака, собравшиеся на горизонте. Я ходил из здания в здание со стаканом горячего шоколада в руке, на меня никто не обращал внимания.

Я заметил Хауи, держащего руки в карманах, который быстрым шагом пересекал университетский двор. Как и обычно, оделся он не по погоде, слишком легко. Художник шел с опущенной головой. На мгновение у меня возникло желание его окликнуть, но стало понятно, что сказать ему будет нечего.

Примерно в середине дня я оказался в Моресовской библиотеке — впервые за несколько недель. Я начал читать книгу о Месопотамии, снова и снова повторяя про себя одно и то же предложение и находя успокоение в повторении. «Между реками Евфрат и Тигр земля была плоской, но тут и там в долине поднимались таинственные холмы…»

Дверь резко распахнулась, вошел Арт. Полы длинного черного пальто развивались у него за спиной, словно крылья гигантской вороны, вьющиеся волосы он зачесал назад, изо рта торчала дымящаяся трубка. Лицо у него раскраснелось от холода. Одет Артур был вроде бы в новый костюм темно-синего цвета с бордовым галстуком Похоже, он меня вначале не заметил, переводя взгляд с одной стены на другую, потом Арт уставился вперед, в проем между уходящими вдаль пыльными книжными стеллажами.

Я закрыл книгу и откинулся на спинку стула. Арт остановился у края большого ковра с восточным рисунком и устремил взор на меня. Он молча стоял в тусклом свете, и благодаря его росту создавалось впечатление, будто Артур нависает надо всем, оставаясь на краю ковра и вынув трубку изо рта.

— Ты видел Корнелия? — спросил он.

Я ответил:

— Какое-то время не видел.

Я не выходил на работу, и меня не волновало, возникнут ли из-за этого проблемы, или нет.

— Он болен, — сообщил Артур. — Ему делали химиотерапию в больнице святого Михаила. Подозревают рак желудка. Я подумал, может, его выписали…

Арт затянулся трубкой, несмотря на запрет на курение в библиотеке.

У Корнелия Грейвса — рак желудка. Он не бессмертен. Все это — сумасшествие, как я и подозревал. Карты с драконами, его глупые старые книга, голуби… Все это — полное сумасшествие!

— Это серьезно? — спросил я.

— Рак? — Артур пожал плечами. — Я навещал его на прошлой неделе. Выглядел он не очень хорошо.

Я заметил:

— Он никогда не выглядел хорошо.

Мне хотелось закричать: «Это тупик! Корнелий умирает! Нет никакого философского камня!»

— Я видел Хауи какое-то время тому назад, — сообщил я. — Что он делает в студенческом городке?

— Организует поисковую команду, — ответил Арт. — Не мог выбрать более холодного дня.

Мы замолчали на несколько минут.

— Сегодня вечером прилетает мать Дэна, — сообщил Артур. — Она остановится в «Риверсайде».

«Риверсайд» — единственный четырехзвездочный отель Фэрвича, построенный в викторианском стиле и недавно отреставрированный. Он стоял на берегу Куиннипьяк.

— Видел твою подружку Николь в «Горошине». Она спрашивала про тебя, про то, как ты все это выдерживаешь. Я ответил, что ты в норме, держишься хорошо — в той степени, в которой можно ожидать…

— Меня беспокоит доктор Кейд, — заявил я.

Мне хотелось сказать гораздо больше, но поблизости находилось несколько студентов. Они ходили по проходам между стеллажей или сидели, опустив головы и склонив спины, в отсеках для научной работы, типичных для книгохранилища. На самом деле, доктор Кейд меня совершенно не волновал. Я уверен, что он беспокоился, но отнесся к исчезновению Дэнни в классическом стиле — не очень расстроился, не был слишком спокоен, просто удобно устроился где-то посередине, не остановившись на какой-то конкретной эмоции. Видимо, он философски отнесся к этому делу, опасаясь, что Дэн совершил самоубийство, но, тем не менее, считая, что бывают и гораздо более жуткие судьбы. Просто нельзя представить, чтобы профессор присоединился к всеобщей истерии. Я был уверен, что даже самолично обнаружив тело Дэна, он продемонстрирует только спокойствие и уравновешенность: немного удивится, потом наступит момент грусти, затем Кейд станет серьезно размышлять о чрезмерных юношеских эмоциях и тихо пожалеет о потере прекрасной жизни…

Арт сделал пару затяжек.

— Не стал бы особо беспокоиться из-за доктора Кейда, — сказал он. — Думаю, что он, в некотором смысле, наслаждается всем этим… Предполагая, что результат будет положительным, как надеемся мы все. Знаешь, во всем этом есть что-то героическое и легендарное — как в захватывающих трагедиях…

Я молчаливо с ним согласился — в той мере, в какой позволяло чувство вины.

— Ты и половины не знаешь, — сообщил Арт, после чего ненадолго замолчал с трубкой во рту. — Примерно три года назад Дэн пытался совершить самоубийство.

Один из студентов в отсеке для научной работы заметно напрягся и повернул голову. Артур продолжил:

— Это было после смерти отца, тогда Дэнни было где-то четырнадцать. Он забрал у матери валиум и наглотался таблеток. Он сам про это рассказывал какое-то время тому назад. Мы поняли, что особо он от суицидной попытки не пострадал.

Арт покачал головой. Парень был или прекрасным актером, или говорил честно, поскольку выглядел по-настоящему встревоженным.

— Значит, думаешь, что это повторилось? — сделал я вывод, пытаясь скрыть сарказм. — Еще одна попытка самоубийства да?

— Кто знает? Мы не ничего не можем сказать, пока его не найдем. — Артур снова затянулся трубкой. — Кстати, вспомнил. Завтра с утра мы с Хауи отправляемся во «Фруктовый сад Виктора». Думаю, тебе следует к нам присоединиться. Если нам будет помогать еще один человек, мы охватим большую территорию.

Он выпустил облако дыма, затем повернулся на каблуках и ушел. Его пальто словно бы лизнуло косяк двери перед тем, как она захлопнулась. Почему-то мне оно показалось похожим на язычок черного пламени.

«Он что-то придумал, — понял я. — И все идет по его плану».

Я оставался в библиотеке до темноты, а когда вышел на ступени, был снегопад. Снежинки материализовались из ночного неба и кружили в свете фонарей, стоявших вдоль основной дорожки через университетский двор. За прошедшие четыре часа я принял много решений — и отказался от всего. Я решил сказать полиции правду, решил показать доктору Кейду письмо, которое лежало под матрасом в моей комнате в общежитии, решил прямо спросить Арта насчет предсмертной записки, а заодно — о том, почему то же стихотворение лежало у него на письменном столе несколько недель назад…

Вместо этого я отправился в Падерборн-холл и поспешно миновал вестибюль, держа голову опущенной. Хотелось проскользнуть к себе в комнату незамеченным. Там я собирался заползти в кровать и лежать до следующего телефонного звонка или поразительного открытия. Может быть, уже пропал Хауи, доктор Кейд или даже сам Арт. Все начинало казаться нелепым, бессмысленным и абсурдным, словно я вдруг очутился в какой-то пьесе среди декораций, войдя в роль одного из статистов. Я был почти уверен, что являлся на каком-то этапе одним из главных героев, но в процессе постановки мое имя свалилось с афиши. Теперь большие печатные буквы топтали толпы людей, которые шли в театр, чтобы посмотреть следующую сцену. Может, это и есть невидимость, — размышлял я. Возможно, от меня исходит какой-то жуткий запах, из-за которого все держатся подальше, — прогорклый отвратительный запах страдания и муки, который, как говорят, испускают вурдалаки и упыри, пока грустят вокруг кладбищ и покойницких.

Я прошел мимо пары первокурсников на лестнице и услышал обрывок разговора. Завтра в Гаррингер-холле, в бывшей алтарной части храма, собирался выступать декан Ричардсон. Предполагалось, что это будет объявление о предоставлении консультаций и услуг психолога для всех студентов, которые находятся в напряжении, особенно, для тех, кого, по их мнению, подавляет университет. Вероятно, таким оказался неуклюжий способ заявить о причине исчезновения Дэна. Способ справиться с кризисом — затыкание дыры после протечки.

Я увидел, как Николь выходит из комнаты, одетая в свои любимые обтягивающие черные брючки и зеленый свитер с воротником-хомутом. Она мгновенно бросилась ко мне, крепко обняла, а потом засыпала сочувственными вопросами и обеспокоенными взглядами:

— Значит, все в доме сходят с ума — или нет?

— Нам всем очень тяжело, — ответил я.

Опять эта фраза — словно строка из сценария какой-то мыльной оперы, когда симпатичная героиня находится в коме, а семья и друзья сидят вокруг ее кровати в больнице.

— Это так дико! — воскликнула Николь. — Я же с ним разговаривала, словно это было вчера! Помнишь тот день в университетском дворе? Он был такой забавный. Как думаешь, с кем все в порядке? Кто-то мне сказал про предсмертную записку, но я ответила, что они спятили. Ведь я в прошлом семестре работала в комитете студенческой взаимопомощи. И нас во время работы там обучали распознавать признаки склонности к самоубийству. Дэн не показывал ничего подобного. Конечно, хорошо я его не знала, но можно мгновенно определить, как только встречаешь человека…

Она посмотрела на свои ногти, прищурилась, безжалостно их изучая, а потом занялась заусеницей.

— Кстати, у меня есть очень хорошая травка, — заявила она. — Хочешь расслабиться?

— Считаешь, это поможет?

Николь уверенно закивала и схватила меня за руку.

— О-о, определенно. Когда моя мать вела себя после развода, как настоящая сука, я целый месяц курила марихуану почти каждый день. Это гораздо лучше, чем выпивка — от нее бывает депрессия, а потом еще и чувствуешь себя ужасно. А кроме всего прочего, знаешь, что к марихуане не бывает привыкания? Это правда. Можешь курить тридцать дней подряд и закончить, когда захочешь. Если попробовать то же самое с кокаином, то будешь носиться кругами, как курица с отрубленной головой…


В конце концов, я возвратился в дом профессора Кейда поздно ночью. В голове у меня стоял туман — последствие вечера, проведенного в комнате Николь. Она показала себя хорошим другом, приготовила на плитке яблочный чай с корицей и накормила меня маленькими пончиками с пудрой. Заходили и выходили какие-то люди. Эти лица я видел и в предыдущие месяцы, теперь у них на лбу был написан вопрос. Говорили пришедшие тихо и уважительно, пока Николь сидела рядом со мной и следила, чтобы никто не спрашивал насчет Дэна и вообще не упоминал ничего лишнего. Я все время лежал у нее на кровати, кальян для курения марихуаны стоял на прикроватной тумбочке, рядом лежали коробок спичек, открытая коробка с пончиками и кружка с дымящимся чаем на черном лакированном восточном подносе. Я чувствовал себя каким-то персидским царем рядом с наложницей Николь, принимал гостей, говоривших на странных языках, которые я не удосуживался понимать. Когда мне захотелось отправиться домой, она вызвала такси, и я выплыл в холодную зимнюю ночь, плотно держась за кокон, который за последние четыре часа сплел вокруг себя.

В доме доктора Кейда светилось только одно окно гостиной. Я видел высокую тень, которая промелькнула в гостиной, за ней следовала женская, невысокая. Возможно, это Эллен?

Внутри дома пахло весной. Везде стояли живые цветы, букеты жонкилий, нарциссов, тюльпанов и красных роз с длинными, толстыми, как мои пальцы, стеблями. Керамическая белая ваза была заполнена болотной мятой и аралией — густым пучком пурпурного и белого цветов. На обеденном столе оказались тигровые лилии — ржаво-оранжевые, миндально-коричневые и мягко отливающие бронзой. Кто-то прислал большой букет белых лилий и дамасские розы. Они все еще оставались в стоявшей под лестницей прозрачной пластиковой коробке, в которой их привезли.

Доктор Кейд вышел в столовую из кухни, держа в руке бутылку темного вина. Одет он был в один из своих любимых свитеров грубой вязки.

— Эрик! — воскликнул он, подходя ко мне с доброй улыбкой. — Как вы?

Я ответил, что со мной все в порядке, просто немного устал — и все. Доктор кивнул и жестом пригласил меня в гостиную.

— Хочу познакомить вас с одним человеком, — сказал он.

Конечно, это оказалась мать Дэна, миссис Элизабет Хиггинс. Она выглядела так, как я и представлял — с черными, как смоль, волосами, туго зачесанными назад и стянутыми в тугой узел на затылке. Кичка торчала на ее голове, словно ее приклеили. Миссис Хиггинс оказалась маленького роста, ниже Эллен и примерно на пятнадцать фунтов легче. Она недавно где-то загорала. На лице выделялись веснушки, тело состояло из сухожилий и костей. Обращали на себя внимание красивые глаза — глубоко посаженные, миндалевидные, цвета молочного шоколада. Их подчеркивало блестящее ожерелье с бриллиантами, которое плотно облегало гибкую шею. Мать Дэнни выглядела так, словно сильный ветер или даже злобный взгляд могли унести ее прочь. Шелковая блузка цвета слоновой кости нежно касалась ее стройной фигуры над узкими красновато-коричневыми брюками.

Когда профессор Кейд нас представил, она позволила себе легкую улыбку, продемонстрировав ряд маленьких, ровныхбелых зубов, потом быстро закрыла крошечный ротик. Она очень явно беспокоилась, это подчеркивалось морщинами, появившимися сразу же, как только миссис Хиггинс перестала улыбаться. Это был очень знакомый признак беспокойства. На лице у нее также оказался старый шрам.

Я уселся напротив нее на диванчике, который смотрел в сторону кабинета. Нил устроился у меня в ногах. На кофейном столике лежали какие-то бумаги. К одному из листов была прикреплена фотография Дэна размером с бумажник — его голова и плечи, серый костюм выделался на светло-голубом фоне. Это походило на снимок в старшем классе средней школы.

— Нам не хватало тебя в Рождество, — сказала миссис Хиггинс, глядя в огонь, и лишь потом обернулась ко мне. Голос у нее звучал четко и ровно.

— Простите? — произнес я, потом вспомнил письмо Дэна: «Я надеюсь, что ты получишь это письмо вовремя и примешь наше с мамой приглашение на рождественский ужин в старом добром Бостоне».

«Простите, — подумал я. — Дэн, мне очень жаль».

Миссис Хиггинс, которая сидела, положив ногу на ногу, переменила позу. Руки она держала на коленях.

— Ты выглядишь в точности так, как говорил Дэн. Очень молодо. И он тоже… Вы — как две капли воды. Наверное, так и есть. Очень похожи! Ты очень нравишься Дэниелу.

— Спасибо, — ответил я, на мгновение подумав, что расплачусь.

Она вежливо улыбнулась. В свете камина блеснул массивный бриллиант в кольце на среднем пальце. Миссис Хиггинс потерла его большим пальцем.

Доктор Кейд опустился на диванчик, где сидела она — только с другого края.

— Лиз — опытный филолог, — глядя на нее, сообщил он. — Она вела семинары почти во всех престижных учебных заведениях в стране — конечно, за исключением Абердина.

Она пробормотала «хм-м-м» и протянулась за бокалом вина.

— Этот университет недостаточно большой для нас двоих, — сказала миссис Хиггинс. — Боюсь, что твое эго подавляло бы меня.

Доктор Кейд рассмеялся. Я впервые видел, как он смеется.

— Когда все разрешится, возможно, я приглашу тебя провести здесь семинар. Не знаю, почему мы столько ждали. Последний раз я слушал тебя в Принстоне, верно? Серия лекций о Ювенале…

Миссис Хиггинс ничего не ответила, только смотрела в огонь. Она снова сплела пальцы, колени касались друг друга, а все ее тело напоминало тонкую темную соломинку. Я видел отражение лица Дэнни в ее внешности, в форме и мягким чертах. Но у нее присутствовала и жесткость, которой не было у ее сына. В ней также виделось привлекательное упрямство в выражении лица — более застарелое, чем нынешние волнения. Миссис Хиггинс моргнула и повернулась к нам. У нее на глаза навернулись слезы.

— Боже! — воскликнула она, расстегнув сумочку и достав небольшой квадратный бумажный носовой платок. — Этот жар раздражающе действует на мои глаза… Что ты там жжешь, Уильям?

Доктор Кейд быстро встал и направился к камину. Я еще минуту наблюдал, как миссис Хиггинс промокает щеки, затем неловко извинился и ушел. За спиной раздавался голос профессора:

— Пожалуйста, не беспокойся… Еще день — и его найдут… Дэн — ответственный парень.

Я подождал Нила внизу лестницы, потом отправился к себе в комнату, устало держа руку на голове пса. Римляне считали, что собаки чувствуют мертвецов и предупреждают лаем об их появлении.


В воскресенье — холодным, ясным и ветреным днем — я оставался у себя в комнате, игнорируя телефон. Я то засыпал, то просыпался и вышел только после наступления темноты, когда Арт с Хауи вернулись домой. У обоих раскраснелись лица, они устали от поисков вначале во «Фруктовом саду Виктора», потом в лесах вокруг Абердина. Там оба присоединились к поисковой команде из лыжников с последнего курса.

— Они использовали поиски, чтобы покататься на лыжах, — сообщил мне Хауи, разматывая черный шарф. — Я назвал их сборищем бесстыжих мерзавцев.

Затем, когда погода переменилась с солнечной и ясной (вечер оказался темным и ветреным), осталась лишь небольшая группа более серьезных добровольцев — охотники и рыбаки из Стэнтонской долины, которые слышали про исчезновение Дэнни в местных новостях. Это были седые старые ветераны местных трагедий вроде наводнения 1964 года. Тогда Куиннипьяк поглотила пять футов тающего снега и смыла восемь домов; погибла семья из шести человек. Некоторые из старших участников поисковой группы привели своих собак, гончих и охотничьих псов, которые бегали по колено в снегу. Хауи сказал, что происходящее напомнило ему старые фильмы ужасов, в которых деревенские жители с мрачными лицами отправлялись ставить капканы на оборотня или вампира и прочесывали окутанные туманом леса вместе с собаками.

— Удивляюсь, что тебя там не было, — сказал мне Хауи, развязал шнурки на ботинках и потирая ноги. — Чем занимался весь день?

Я закашлялся в кулак.

— Остался в доме. Думаю, что заболеваю.

Арт укоризненно посмотрел на меня.

— Ну, вероятно, оно и к лучшему, — заявил Хауи. — Это была просто потеря времени. Небольшой спектакль, чтобы развеять скуку. Однако я впервые видел горожан на территории университета. Одно это почти стоило входного билета.

Артур повесил пальто и рухнул на диван в гостиной.

— Подобные вещи заставляют маленькие городки объединиться, — заявил он, закрывая глаза рукой. — Кафе «У Эдны» пожертвовало десять галлонов горячего шоколада и большую коробку пончиков. Отец Рейнольд весь день молился в Гаррингер-холле вместе с верующими, которые приходили группами.

— Я категорически против подобного, — сказал художник. Он уселся на второй диван напротив Арта и зевнул. — Появляется хоть какое-то оправдание в чем-то поучаствовать — и церковь тут как тут. Они используют любую возможность, вот что я вам скажу, всегда пристраиваются на гребне кризиса. И знаете что еще? Погодите, мне нужно обдумать эту мысль…

Хауи вышел и вернулся через пару минут с бутылкой бренди в одной руке и узким бокалом — в другой.

— Вот что я считаю. — Он откупорил бутылку и налил бренди в бокал. — Дэн решил, что ему требуется уехать — по какой-то причине. Парень поселился в гостинице под вымышленным именем, затем несколько дней назад отправился на прогулку и потерялся. Помните, как в прошлом году он ушел в пеший поход к водопаду у Лошадиной Горы? Мы искали его три часа, ходили по лесу, кричали, звали по имени. Потом был дождь… Мы решили отдохнуть в том маленьком ресторанчике. Как он называется?..

— «Свисток», — подсказал Артур, все еще прикрывая глаза рукой.

Хауи кивнул:

— Да, заходим, и там на стуле сидит Дэн — сухой, как кость. Он читает газету и пьет кофе.

— Но ты ему это не спустил, — напомнил Арт. — Вы ругались и орали перед всем честным народом.

Хауи не донес бокал до рта и отвернулся. У него на лице появилось обеспокоенное выражение, затем художник пожал плечами и выпил содержимое бокала одним глотком.

— Ну, он это заслуживал, — сказал Хауи, вновь наполняя бокал и устраиваясь поудобнее и поглубже на диване.

Мы решили посмотреть шестичасовые новости, и художник отправился за маленьким черно-белым телевизором, который стоял в подвале. Телевизор поставили на пол перед камином, рассевшись вокруг. Наши лица освещались огнем от камина и яркой рекламой моющего средства, пива и подержанных машин («Вы никогда не видели более низких цен на такие поразительные машины, и никогда больше не увидите после окончания этой недели!») Новости на седьмом канале вела моя старая подружка, Синтия Эндрюс. Она неотрывно смотрела на нас, лицо обрамляла новая, более короткая прическа.

— Сегодня продолжались поиски студента местного Абердинского университета… — начала она торжественно.

— Какая отвратительная фотография, — заметил Хауи. — Дэн выглядит на одиннадцать лет.

— Помолчи.

— …Новое развитие событий, которое может помочь полиции пролить свет на местонахождение уроженца Бостона Дэниела Хиггинса. За дополнительной информацией мы обращается к Харрису Гевину. Прямое включение из Абердинского университета.

На экране появился Харрис Гевин в лыжной куртке и черных теплых наушниках. Он стоял на ступенях Гаррингер-холла, за его спиной находилась небольшая группа студентов, они показывали пальцами на камеру и смеялись. В руке корреспондент держал какую-то бумагу, волосы развивались на ветру.

— Я стою на ступенях Гаррингер-холла, в центре Абердинского университета, где поиски Дэниела Хиггинса продолжаются уже второй день…

— Боже, это кретинизм, — произнес Хауи.

— Может, заткнешься и дашь мне послушать? — ответил на это Арт.

— …Эксклюзивный репортаж для выпуска новостей седьмого канала. Анонимный источник сообщил нам, что Дэниела Хиггинса видели сегодня рано утром, примерно в шесть часов. Он ехал на белом седане по трассе 128 в городе Брант с (цитирую) «крупным мужчиной, афроамериканцем». Местная полиция отказывается выдвигать версии, но распространяет портрет пассажира Дэниела Хиггинса…

(В этот момент показали рисунок черным карандашом).

— …Просит всех, у кого имеется информация по этому делу, связаться с полицией Фэрвича по телефону…

— Вау! — воскликнул Хауи и осушил бокал.

Артур откинулся на спинку дивана. Я посмотрел на него, наши глаза на мгновение встретились, и мы оба испытали смущение.

Харрис Гевин брал интервью у какого-то студента. Парень был одет в спортивную куртку Абердина, надпись выделялась под ярким светом софитов.

— Да, я знал Дэна. В прошлом году мы вместе с ним учились на первом курсе, ходили на одни и те же занятия компьютерной грамотности…

Хауи встал и навис надо мной, держа в руке бокал. В одном из белых носков была дыра, оттуда проглядывал большой палец.

— Чернокожий парень? — произнес художник и с жадностью выпил бренди. — Не думаю, что Дэн когда-то хотя бы просто разговаривал с чернокожим парнем.

Артур вскочил и запустил обе руки в волосы.

— В чем дело?

— Он все еще жив, — заявил Арт, глядя на меня, но не видя.

Я лишился дара речи. Артур медленно вышел из гостиной и направился вверх по лестнице. Дверь в его комнату захлопнулась. Нил сел и залаял.

— Конечно, он жив, — сказал Хауи, ни к кому конкретно не обращаясь. Он осушил бокал одним глотком. — Сбежал с чернокожим парнем, черт побери!


Мы с Хауи оставались в гостиной еще примерно час, пили бренди, пока бутылка не опустела. Я слушал рассуждения художника о том, что Дэн, вероятно, запутался. Видимо, его решение «сбежать с каким-то чернокожим парнем» на самом деле явилось опровержением раздражающего образа жизни, который Дэнни не хотел вести дальше. Я не знал, что думать — произошло столько событий, что все казалось возможным. Хотя возможность того, что Дэн жив, представлялась очень маловероятной, это, конечно, было более реально, чем присоединение его к какому-то афроамериканцу для поездки по стране на машине.

Распутина травили, в него стреляли, и, в конце концов, утопили. Возможно, и Дэн оказался таким же живучим. Или свидетель ошибся? Есть много людей, похожих на парня, такого обыкновенного, непримечательного… Я часто забывал, как он выглядит.

Было гораздо легче притворяться, что я тоже сбит с толку, как и все остальные, и в тот день отправился спать, гадая, где Дэн. Мне и на самом деле было это неясно. Проснулся я, надеясь, что Дэнни в целости и сохранности вернется домой, я действительно на это надеялся. Чувство самосохранения притупило ощущение вины, у меня сформировалась эмоциональная черствость и безразличие. Это защищало меня от многочисленных срывов, которые могли бы произойти. Но все они оказались изжиты на прошлой неделе. Теперь я удовлетворялся тем, что просто закрывал свое сознание и смотрел на каждое событие, как на происходящее в книге или фильме. Я дистанцировался так, как только мог, и больше не чувствовал обычных эмоций, — скорее, сохранял абсолютное спокойствие. Так, вероятно, живет наркоман, переходя от одного кайфа к другому. Он ничего не чувствует, не ощущает никакого вкуса, ничего не желает — за исключением попадания в ничто, которое так часто принимают за блаженство. На самом деле, оно блаженно лишь из-за прекращения боли. Я мечтал об отсутствии существования и страстно желал этого. И ничего больше…

Хауи закончил речь о восстании Дэна и рассказал мне о событиях дня. Полиция сновала по территории университета, словно осы или надоедливые мухи на пикнике. Они ныряли в здания, приставали к студентам и преподавателям, которые пришли или помочь в поисках или просто поглазеть на разворачивающуюся драму. Администрация, по словам художника, очень нервничала и смотрела на полисменов, как на неизбежный раздражитель. В ректорате до их пор считали, что исчезновение Дэниела Хиггинса стал частью какой-то изощренной шутки или розыгрыша, которая зашла слишком далеко. Декан Ричардсон заверил всех, что если это на самом деле шалость, устроенная в самое неудачное время и привлекшая большее внимание, чем какие-либо проказы в прошлом, то будут применены меры дисциплинарного взыскания — вплоть до отчисления.

На территории университета видели профессора Кейда в сопровождении миссис Хиггинс. Они оба напоминали призраков, одетые в серое и черное. На протяжении дня Хауи видел их несколько раз. Они стояли у края леса за Келлнер-холлом, отдельно от групп студентов. Потом появлялись в коридоре Торрен-холла и читали многочисленные объявления на досках, и даже в «Горошине» сидели в уголке и пили из пластмассовых стаканчиков. Арт сказал, что миссис Хиггинс держала стаканчик руками в перчатках так, словно никогда раньше не касалась пластмассы.

Мы разговаривали, пока не отключились от усталости и алкоголя. Я рухнул на диван, Нил пристроился рядом. Хауи спал напротив меня, на другом диванчике. Мне кажется, я слышал, как он что-то бормотал себе под нос перед тем, как погрузиться в пьяное забытье.

* * *
Среди ночи меня разбудил Арт. Я уже собрался что-то сказать, но он прижал палец к губам и снова исчез в темноте.

Я принял сидячее положение и огляделся, целое мгновение не представляя, где я и что происходит. Гостиная освещалась бледным голубоватым светом луны. Серебристая дорожка бежала по полу и омывала лицо Хауи. Он заснул, откинув голову назад. Рот был приоткрыт, одна нога свешивалась с дивана и болталась в воздухе, вторая стояла на полу. На кофейном столике стояла пустая бутылка из-под бренди.

Насколько помню, я все еще не протрезвел, поскольку во рту оставался неприятный привкус, так что с трудом вспомнил, как оказался на диване.

Часы показывали 12.30. В камине лежало несколько маленьких мерцающих угольков. Арт медленно выпрямился и пошел прочь. Я последовал за ним вверх по лестнице, неуверенный, проснулся или все еще нет.

Мы оказались у него в комнате, где был выключен свет. Артур быстро и молча прошел к окну, словно силуэт, скользящий по комнате, потом поманил меня рукой.

— Вот там, — прошептал он и показал на задний двор. Черные деревья отбрасывали длинные тени на снег, словно ноги гиганта. — Ты его видишь?

Я посмотрел, куда показывал Арт, но ничего не заметил.

— Он вон там… — тяжело дыша, произнес Артур. — Я видел, как кто-то пробежал из леса по лужайке.

— Кто? — прошептал я.

Арт вытянул шею и уставился на пруд.

— Дэн, — выдохнул он.

Что-то шевельнулось у края леса, какая-то темная фигура, едва заметная. Она находилась слишком далеко, чтобы я мог ее четко рассмотреть. Потом это, кем бы оно ни было, бросилось назад в лес.

— О, Боже! — воскликнул я.

Арт еще мгновение неподвижно стоял у окна, затем задернул шторы и включил лампу на письменном столе. Я зажмурился от яркого света.

Артур оказался поразительно хорошо одетым для такого позднего часа. Голубая рубашка была чистой и выглаженной, на простом синем галстуке в глаза бросалась серебряная булавка.

У меня набралось слишком много вопросов. Я начал с самого главного:

— Откуда ты знаешь, что это Дэн?

Арт уселся за письменный стол и уставился на меня, затем склонился вперед, опустив предплечья на колени. На ногах у него были кожаные ботинки, купленные в Лондоне.

— Я не уверен, — объявил он, глядя в пол. — Но знаю, что этот человек, кем бы он ни был, следовал за мной от дома Эллен.

Это объясняло, почему он так одет. Я почувствовал укол ревности.

— Думал, что сегодня сойду с ума, — признался Арт, — после этой новости. Я говорил себе, что он никак не мог остаться в живых. Я имею в виду: ты же был там… Ты сам все видел.

Мне не требовались напоминания. Я помнил, как голова Дэна безвольно качалась на неподвижной шее, когда мы поднимали его со дна лодки. Одно веко оставалось открытым, из-под него болезненного проглядывало что-то белое… Я видел даже слишком много.

— Но сегодня, после того, как я отвез Эллен… Мы ужинали в «Орези», в этом новом неаполитанском ресторанчике. — Он поднял палец и склонил голову набок. — Ты слышал?

— Нет, — ответил я.

— Хм-м-м. В общем, я высадил ее и уже собирался повернуть на Мейн-стрит, но тут увидел, как со стоянки отъезжает белый седан. При других обстоятельствах я не обратил бы на это внимания, но после той новости… Я поехал по трассе 80, потом завернул назад в университет, чтобы проверить, на самом ли деле этот седан меня преследует. Я несколько раз думал, что он отстал, но затем на светофоре оглядывался и видел его. Фары светились на удалении. Это напоминало сцену из фильма ужасов.

— Тебе следовало обратиться в полицию, — сказал я, но Арт покачал головой.

— Знаешь, они сегодня во второй половине дня доставили нас с Хауи в участок. Задали кучу вопросов.

Я испытал шок.

— Не беспокойся. — Артур встал со стула и ослабил галстук. — Твое имя не упоминалось.

Несмотря на сложившееся положение, Арт оставался поразительно расслабленным — и к этой перемене я скоро привыкну. В толпе он вел себя сдержанно и холодно, хотя и нервничал, а потом становился со мной таким, как раньше, несмотря на наши общие воспоминания. Думаю, это, скорее всего, объяснялось чувством вины. Ведь оно может заставить человека ощутить болезненное, мучительное одиночество, если только нет никого, с кем можно вину разделить.

Артур сложил галстук и прошел к комоду.

— Как я и сказал, не уверен на все сто, что это он. Но белая машина следовала за мной на всем пути к дому, а когда я свернул на подъездную дорожку, проехала мимо. Я вошел в дом, обнаружил вас двоих, отключившихся на диванах, побежал наверх с биноклем и стал ждать. Прошло два часа — и я, наконец, что-то или кого-то увидел. Оно бежало через задний двор и в лес.

Требовалось подумать слишком о многом. Полиция допрашивает Арта, в лесу появляется какая-то фигура и, что невероятно, на задворках моего сознания, словно заноза в руке, постоянно присутствует Эллен. Я задумался, рассказала ли она Артуру о моем признании. И волнует ли его это — в том случае, если она рассказала?

— А если это был Дэн? — спросил я. Арт теперь расшнуровывал ботинки. — Что тогда?

— Мы уедем, — ответил он. — Мы уедем из страны.

— Прости?

Он поднял голову.

— Если это Дэн, то это означает, что рецепт работает.

— Но я думал, что ты хочешь как раз этого.

— Да. Просто… — Артур сбросил ботинки и уселся на край кровати, вытянув вперед пальцы. — Я не знаю, — сказал он, рухнул на спину и закрыл глаза ладонью. — Мы обленились, пропустили очистительные ритуалы…

— И что?

— Они — самая важная часть. Тело — на самом деле, душа или дух, да назови, как хочешь, — должно быть готово к бессмертию. — Арт перевернулся на бок и уставился в изголовье кровати. — Мне трудно провести весь ритуал, хотя я и знаю, что это — самый важный элемент.

— К чему ты клонишь?

Артур посмотрел на меня.

— Дэн не прошел очищения. Если он до сих пор жив, он мог… измениться. Не знаю, как лучше выразиться.

— Превратиться в чудовище? — я не мог не рассмеяться.

— Не в физическом смысле, не внешне, — ответил Арт, демонстрируя поразительное терпение. — Юнг говорил, что алхимия является мостом между подсознательным и сознательным. Очистительные ритуалы предназначены для удлинения моста. Чтобы удостовериться, что на поверхность не всплыло ничего опасного. Часть наркотиков, которые принимал Дэн, очень сильно воздействовали на психику, и при определенных обстоятельствах была опасность, что буквально человек сойдет с ума. Вернется к первобытному состоянию.

Я бросил взгляд на закрытое шторами окно.

— Трансмутация идет в обе стороны, — продолжал Артур. — И не всегда — в лучшую.

Что-то не сходилось. Мы разговаривали, как сумасшедшие. Я видел, как Дэн исчез под водой, как его лицо исчезало в чернильной пустоте. Если и существует рецепт продления жизни, то как он может действовать на уже мертвого человека? А если предположить, что Дэнни до сих пор жив (самая безумная идея, к которой я подошел достаточно близко), то зачем ему бродить по лесу ночью? Почему бы ему не выйти и не объявить, что все случившееся — это просто результат очень серьезного недопонимания? И почему боится Арт? Похоже, опасался он не полиции. К полисменам Артур подходил с почти опасной уверенностью, что его превосходящий интеллект — главная защита. Такое отношение передалось и мне, по крайней мере, в какой-то степени. Но было и что-то еще. Его пугал Дэн. «Но почему?» — спрашивал я себя.

Из-за слов Дэнни: «Когда вернусь в университет, то должен сказать Арту, что больше не заинтересован в его поисках камня…»

«Они зашли слишком далеко, — подумал я. — Настолько далеко, что Артур не мог отпустить Дэна».

«…Я не говорю, что все это чушь — я до сих пор думаю, что в этом что-то есть, но мы дошли до опасной черты…»

«Еще одно идиотство, еще одна тайна, связанная с убийством, — подумал я. — Не дури».

Бритва Оккама. Закон отрицания излишеств. Закон экономии доводов. Арт убедил Дэна задержаться еще ненадолго, как и сказал. И Артур не боится, он испытывает чувство вины, путая с ним страх.

— Расскажи мне про предсмертную записку Дэна, — сказал я.

Арт скрестил руки на животе, спокойный, как монах.

— «L’eternite…» — это Рембо, любимый поэт Дэна, — начал Арт. — Я написал это в ночь несчастного случая и оставил у него на кровати. Вначале думал, что записку найдет доктор Кейд, а может, служба безопасности университета — после того, как мы их вызовем. Но то, что записку нашел Хауи, сработало идеально. Бумажник под кроватью оказался еще лучше. Я не знал, где он, и слава Богу, а то сделал бы какую-нибудь глупость, например, выбросил бы в мусорный бак. Тогда его нашел бы Гектор, мусорщик.

«…Или, может, в этом ничего нет, и нам всем просто скучно…»

— А Дэн знал, что пьет? — медленно произнес я.

Арт посмотрел на меня.

— Конечно. Почему ты спрашиваешь?

— Тогда почему он не прошел очистительных ритуалов?

Артур не ответил.

— Арт?

Он закрыл глаза и лежал неподвижно, как камень.

— Арт, — осторожно позвал я. — Я видел стихотворение до зимних каникул. Я заметил его у тебя в комнате.

— Что ты делал у меня в комнате? — спросил он. Глаза оставались закрытыми.

— Не помню, — ответил я. — И это не имеет значения. Речь не о том.

Я вспомнил свой первый день в библиотеке, книгу на столе у Корнелия. «Fiat experimentum in согроге vili»: «Пусть эксперимент проводится на никчемном теле».

— Дэн не знал, не так ли? — спросил я. — Ты дал ему что-то выпить, и он не знал, что это. Ты это планировал, и поэтому…

— Я устал, — перебил Арт и перевернулся на бок. Он уставился в стену, повернувшись ко мне спиной. — Мы можем поговорить об этом как-нибудь в другой раз.

— Думаю, нам следует поговорить об этом сейчас.

Артур молчал, потом все-таки заговорил.

— Завтра мы снова отправляемся на поиски. Тебе следует немного поспать. Это так, Эрик. Неделя была выматывающей для нас двоих.

Вот как. Для него все так просто. Закрыться. Выключиться. Можно сидеть и много часов подряд задавать один и тот же вопрос, а он все равно ничего не скажет.

Я взял подушку и одеяло из своей комнаты и заснул на полу у Арта. Слишком страшно стало спать одному.

* * *
На следующий день я присоединился к поисковой группе в семь утра. Я планировал отправиться вместе с Артом и Хауи, но к тому времени, как оказался внизу, они уже ушли и оставили мне записку на обеденном столе.

Добравшись до университета, я увидел расставленные столы, которые служили указателями. Поисковые группы должны были отправляться прямо из дворика.

Я выпил горячего шоколада из бумажного стаканчика. Когда отряд, наконец, был готов тронуться в путь, нас набралось человек двадцать, в том числе — несколько студентов Абердина. Но, в основном, в команду вошли добровольцы из горожан.

Мы прочесали территорию к востоку от студенческого городка, прошли по хорошо утоптанным дорожкам к оврагам и усыпанными камнями возвышенностями, даже зашли далеко в лес. Иногда снег достигал до середины бедра. Мы осмотрели только половину территории, которую собирались, поскольку стало слишком холодно. Я вернулся к университету примерно час спустя. Пальцы ног и рук онемели.

Я заметил Арта и Хауи в университетском дворе, среди небольшой группы студентов и сотрудников службы безопасности.

— Я удивлен — видеть тебя здесь… — произнес Арт, глядя на заснеженный лес. — Я уже начал думать, что ты пропустишь еще день.

Хауи закатил глаза и кивнул на Артура.

— Вы далеко зашли? — спросил он у меня.

— До первого оврага после основных троп, — ответил я.

Арт прищурился.

— Это совсем недалеко, — заметил он. — Вчера мы осмотрели, как минимум, в два раза больше.

— Да, но вчера был северный лес — растительность гуще, и снега меньше, — заметил Хауи. — И было теплее. А сегодня мороз заворачивает, да еще и ветер пронизывающий.

— Тем не менее… — Артур посмотрел на меня. — Не вижу, как могут помочь эти поиски, если не предпринять более серьезную попытку.

— Не я руковожу поисками, — раздраженно заметил я.

Арт не ответил. К нам подошел сотрудник службы безопасности с красным лицом. Одет он был, словно для катания на лыжах, а на дутой оранжевой куртке бросался в глаза значок — символ принадлежности к службе. Это оказался Ламбл.

— Добрый день, господа, — с улыбкой поздоровался он. — Отвратительный день для прогулок. На улице совсем не хочется находиться. Готов поспорить: сегодня самый холодный день в году.

Он взял со стола стаканчик с горячим шоколадом. Мы все что-то пробормотали в ответ.

— Слышали какие-нибудь новости? — спросил Арт, ковыряя в снегу носком ботинка.

— Ничего, что не слышали бы вы, — ответил Ламбл. — Однако из Бостона прислали пару полицейских. Они вчера вечером заходили к нам в контору.

Артур кивнул. Я подумал, что это было слишком уж показательно.

— А зачем? — спросил он.

Ламбл снял шапку и почесал голову. Солнце отразилось от его персикового цвета лысины, на которой от холода тоже появились красные пятна.

— Как я понимаю, у миссис Хиггинс есть связи в полиции штата в Бостоне. Ее покойный муж дружил со старшим следователем… что-то в этом роде. Если честно, говорили мы мало.

Арт спросил, почему.

— У них было много вопросов о том, что мы уже выяснили. То о чем мы уже говорили с вами, ребята. — Он снова надел шапку. — Но они хотели все повторить. — Ламбл заговорил тише и наклонился поближе к Арту. — Знаете, это было оскорбительно, как будто мы совершенно некомпетентны. Я сказал…

— Но у нас же человек пропал, — сказал Артур, вынул трубку изо рта и осмотрел кончик. — Со всем уважением к вам, это гораздо важнее, чем арест старшекурсника за продажу наркотиков в туалете Гаррингер-холла.

— Правда? — Ламбл скрестил руки на груди. Его обычно веселая улыбка быстро исчезла, на лице появилось мрачное выражение.

— Появляется разочарование, — заявил Арт совсем не примирительным тоном. Он будто бы шел на ссору. — Все ведут себя так, будто с Дэном все в порядке. Я понимаю щекотливость ситуации, — его выражение лица указывало на обратное. — А отсутствие срочности, настоятельной необходимости, в конце концов, мешает решению проблемы. Мы должны предполагать худшее и действовать соответственно.

Ламбл кивнул.

— И что это за предположение? — спросил он.

— То, чего все боятся, но пока никто не произнес вслух. Дэн мертв.

Сотрудник службы безопасности собирался что-то еще сказать, — но сдержался. После того, как Арт чиркнул спичкой и сделал несколько долгих затяжек, Ламбл пошел прочь, бросив стаканчик из-под горячего шоколада в зеленый мусорный бак.

* * *
Я присутствовал на всех занятиях, игнорируя взгляды и приглушенный шепот. Мы было неуютно становиться знаменитостью — другом пропавшего человека. Даже Эллисон Фейнштейн, которая редко демонстрировала какие-то эмоции, кроме безразличия или скуки, остановилась и уставилась на меня, когда я проходил мимо нее по ступеням Торрен-холла.

Ее духи с запахом дыма обволокли меня. Но я шел дальше с намерением выбросить все из головы, пытаясь вместо этого сконцентрироваться на учебе. Я задумался, будет ли легче, если я исчезну — возможно, вернусь в «Парадиз» и встречусь со старым другом Генри Хоббесом. Может, к этому времени он установил отопление, — размышлял я. Может, клейкая лента все еще держится на дыре в потолке?

Во второй половине дня снова пошел снег, выпало еще два или три дюйма. Снежные горы по краям автомобильных стоянок увеличились. Судя по тому, что я слышал, полиция допросила свидетеля, который заявлял, что вчера видел Дэна. Теперь, после тщательного допроса Рой Элмор, фермер, выращивающий люцерну, шестидесяти с чем-то лет, который один год служил во Вьетнаме, в дельте реки Меконг, предположительно отказывался от предыдущих заявлений. Не уверен, сказал фермер, выглядел ли парень в белом седане, как Дэниел. И, может, его пассажир был не чернокожим, а пуэрториканцем или даже кубинцем, хотя житель Бранта вряд ли знал разницу между нами. Но слухи продолжали ходить, говорили, что Дэнни украли, после демонстрации фото чернокожего парня в местных новостях Фэрвича появилось несколько теорий о заговоре. Примерно в двадцати милях от Фэрвича, в Букертауне, случился пожар, который каким-то образом связали с исчезновением Дэна — вместе с кражей из мебельного магазина в Стэптонской долине. «Фэрвич Сентинел» решила опубликовать рисованный портрет чернокожего парня, сделанный в полиции, на первой полосе вместе с заголовком «Возможны след?» При этом, что местные власти настаивали на полной ненадежности свидетеля Элмора. На следующий день «Сентинел» опубликовала странную статью о «нападении, возможно мотивированном расистскими настроениями». Говорилось о случае перед одним кафе в Стэнтонской долине: афроамериканец подрался с двумя местными дорожными рабочими на автостоянке…

После занятий я взял такси и поехал в город, где попросил высадить меня у больницы святого Михаила. Это было маленькое невысокое здание из кирпича, с тонированными стеклами и дорожками из прессованного бетона, которые вели к автоматически открывающимся дверям. В приемном покое стоял телевизор, и я увидел, что главной новостью в пятичасовом выпуске стало исчезновение Дэниела Хиггинса. Они даже показали графический рисунок — голову Дэна, нарисованную черными линиями, поверх которой стоял огромный красный вопросительный знак.

— …Теперь поиски продолжаются уже третий день, и у полиции все еще очень мало информации относительно местонахождения Дэниела Хиггинса, которого в последний раз видели…

Я спросил, могу ли я увидеть Корнелия Грейвса, и медсестра из приемного покоя — полная женщина средних лет с синими тенями на веках, которые очень подходили по цвету к ее свитеру из целлюлозного химволокна — велела мне подписать какую-то бумагу. Ручка оказалась прикреплена к концу цепочки. Потом она спросила меня, не учусь ли я в Абердине. Я ответил, что учусь.

— Вы знаете что-нибудь насчет пропавшего парня? — она разговаривала со мной и одновременно смотрела новости. Синтия Эндрюс стояла перед Гаррингер-холлом и с торжественным видом говорила в микрофон.

— Нет, — ответил я.

— Что-то похожее случилось десять лет назад, — сообщила медсестра. Ее голос звучал одновременно сочувственно и укоризненно. — Одна несчастная девушка ехала автостопом по трассе 128. Да, думаю, так. Спустя неделю ее нашли в поле. Ее явно… ну, вы понимаете… — она неопределенно пошевелила руками. Этот жест, вероятно, означал, что раз девушка мертва, то лучше не упоминать случившееся с ней вслух. — Примерно месяц спустя нашли мужчину, который это сделал. Конечно, он жил в Нью-Йорке. За несколько лет он убил еще пару человек. Думаю, что даже признался, где всех похоронил. Это вам урок, — она погрозила мне пальцем. — Городские дети, вроде вас, не думают, что с ними здесь может случиться что-то плохое. Но, знаешь ли, ужасные вещи все-таки бывают. Маленький город, большой город — разницы никакой.

«Знаю», — подумал я и ушел.


Корнелий выглядел так, словно сжался в мумию под грудой белых одеял. Из одной сморщенной руки торчала игла капельницы. Кислородные трубки выходили из носа, как корневища маленького высохшего дерева. У него была отдельная тихая палата, шторы оказались задернутыми. Пахло антисептическим средством и детской присыпкой. Это напомнило мне палату матери, в которой она умирала в раковом отделении. На медицинском оборудовании мерцали светодиоды, гудели и иногда пищали мониторы, все было серым или белым, холодным и стерильным.

Я встал в ногах кровати и понял, что совершенно не понимаю, почему пришел и что собираюсь делать или говорить. Я смотрел, как ввалившаяся грудь Корнелия вздымается и опускается при каждом хриплом вдохе и выдохе.

«Он умирает, — подумал я. — И я увижу, как он умирает».

— Э? Кто это?

Я сделал шаг назад.

Корнелий повернул голову и стал вглядываться в моем направлении. Я знал, что он не может меня четко рассмотреть.

— Пол? Это ты?

— Это Эрик, — сказал я, с трудом выдавив слова, потом откашлялся. — Эрик Данне, из библиотеки. Я работал…

— Я помню, кто вы. — Он закашлялся и поднял руку. — Что хотите?

— Не знаю, — ответил я.

— Счастлив, что ничего не изменилось за время моего отсутствия, — произнес Корнелий Грейвс. — Эрик Данне все еще не знает, чего хочет. — Он снова закашлялся и попытался сесть. — Подойдите поближе.

Я подошел к кровати и встал сбоку. Чувствовалось тепло, исходящее от голубых мониторов и зеленых сканеров, оно напоминало тепло от автомобильного двигателя.

— Я смотрел новости, — сказал он, глядя на маленький телевизор, который висел в углу палаты, словно огромный металлический паук. Черный экран смотрел, будто злобный глаз. — Какой-то парень из университета пропал… Его фамилия показалась знакомой.

— Дэниел Хиггинс, — сказал я. — Это мой друг. И Артура.

Корнелий вздохнул:

— Я все равно не ассоциирую фамилию с человеком. Послушайте, вы не знаете, кого декан Ричардсон поставил во главе библиотеки? Догадываюсь, что никого приличного не нашли. — Внезапно он схватил меня за запястье. — Кто-то что-то вам говорил? Это аспирант? Сотрудник факультета?

Я чуть не заорал в испуге. Мне требовалось приложить усилие, чтобы немедленно не вырвать руку.

— Не знаю, — ответил я, медленно высвобождая руку, но Корнелий держал ее крепко. — Думаю, они просто наняли каких-то дополнительных людей, чтобы библиотека работала.

Он отпустил мою руку.

— У кого-то есть доступ ко мне в кабинет?

Я пожал плечами.

— Вы должны сказать декану, что я этого не позволю. — Грейвс шевельнулся, словно снова собирался меня схватить, и я отступил назад. — Вы понимаете? Я не могу допустить, чтобы дети рылись в моих бумагах и крали мои личные вещи. Это неприемлемо. Вы меня слушаете?

— Да, сэр, — ответил я. Его дыхание участилось. — Я скажу это декану Ричардсону завтра, первым делом.

Похоже, мои слова его успокоили. Он закрыл глаза и снова опустился на кровать, угрожая совсем исчезнуть. На шее лежали бледные складки обвисшей кожи, черты лица, казалось, утратили форму и порядок. Щеки стали плоскими и покрытыми морщинами, словно трещинами, над ними находились две одинаковые ямки. В этих глазах больше не было блеска.

Несколько минут мы молчали, компанию нам составлял писк мониторов и грохот снегоуборочной машины, которая работала на автомобильной стоянке перед окном Корнелия.

— Я сделал кое-что ужасное, — заявил я.

Глаза Корнелия Грейвса открылись. Он посмотрел на меня.

— Если это что-то такое ужасное, то зачем загружать меня признанием? — спросил он.

— Арт все еще верит в философский камень, — заявил я. — Он верит в ваши рассказы, следует вашим методам. Он экспериментирует на кошках, как вы на голубях, но произошло кое-что ужасное, и теперь, даже после исчезновения Дэна и с приближением срока сдачи у доктора Кейда…

— Срока сдачи? — перебил Корнелий. — Книжной серии?

— Мы претендуем на Пендлетонскую премию, — сказал я.

Это не произвело впечатления на библиотекаря.

— Уильям всегда считал, что эфемерное каким-то образом приведет к бессмертному. Раса ученых давно вымерла, и, тем не менее, Уильям до сих пор считает, что их склепы — это родильные палаты.

— Вы должны сказать Арту, чтобы он остановился, — заметил я.

Корнелий пожал плечами.

— Артур остановится, когда узнает.

— Когда узнает что?

— Истину, — ответил Грейвс.

— Но это все ложь, — заявил я. — Взгляните на себя. Вы умираете, вы не бессмертны.

Корнелий улыбнулся.

— И никогда не говорил, что бессмертен. Передайте мне, пожалуйста, воду.

Я увидел небольшую чашку на прикроватной тумбочке, но не пошевелился, поскольку был слишком зол.

— Мы все ищем трансформацию, — устало сказал Корнелий и сам взял чашку. Кислородные трубки, свешивавшиеся из носа, закачались. — Мы все хотим стать тем, чем не являемся. Помните карту, которую я вам показывал? У меня в кабинете?

Я помнил ее. Лабиринт алхимика. Дракон охраняет башню знаний…

— Потерявшись, посвященный может снова найти дорогу, если пойдет назад по своим следам и придет к тому месту, в котором выбрал путь, противоречащий его природе, — сказал Грейвс. — Никто не может вывести его из лабиринта. Посвященный должен действовать по собственной воле. Именно то, что он не действовал по собственной воле, привело к тому, что Арт заблудился.

— Значит, Арту не следовало вас слушать, — сделал вывод я и сфокусировал весь своей гнев на Корнели, на его вине, его лжи. — Дэн исчез из-за вас, — заявил я и вытер слезы, выступившие от ярости. — Вы — дракон. Архетипичный искуситель. Вы повели Арта по ложной дороге.

Корнелий медленно покачал головой.

— Мои дни искушений давно закончились, — сказал он. — Но не Арт потерялся внутри лабиринта.

Он уставился на меня.

— Вы посвященный, — произнес он. — И как теперь думаете, кто дракон?

Глава 6

За следующие сутки произошло много событий. К местным средствам массовой информации подключились станции Хартфорда, Нью-Йорка и Бостона. Присланные ими репортеры сновали по университетскому городку. Люди, игравшие роли статистов в моей жизни, внезапно получили главные роли. Я видел, как Джош Бриггс и Кенни Хаусман дают интервью перед Падерборн-холлом. Джейкоб Блум, пуская кольца дыма, болтал с какой-то восточной женщиной-репортером в тихом уголке «Горошины». Он явно жаждал славы.

Миссис Хиггинс предложила награду в сто тысяч долларов за информацию о местонахождении сына. Она сделала объявление в выпуске местных новостей по седьмому каналу, глядя в камеру. На заднем плане стояли сопровождавшие ее мужчины в темных костюмах. Адвокаты? Сыщики? Я не знал. Ее волосы были туго зачесаны назад и стянуты в кичку, маленькое тело облачено в одежду различных оттенков черного. С одной стороны стоял сенатор Фейнштейн, с другой — доктор Кейд, который, как я выяснил, пятнадцать лет назад потерял сына. Парень отправился гулять с собакой, и его больше никогда не видели.

Хауи связался со своими родственниками, и Спаксы тоже объявили о награде, о дополнительных десяти тысячах долларов, которые выделила судоходная компания. Я узнал, что номер миссис Хиггинс в «Риверсайде» превратился в военный штаб. Частный детектив двадцать четыре часа сидел за обеденным столом рядом с матерью Дэнни, а команды профессиональных спасателей отчитывались перед ними по рации. Хауи сообщил мне, что там висит огромная карта, разделенная на квадраты. На ней сделано уже немало пометок красным маркером. Частный детектив, известный полицейский, вышедший в отставку, по имени Тедди Уолфорд, все время ее разглядывает и одновременно яростно жует карандаш, потому что миссис Хиггинс не позволяет курить у себя в номере.

Позднее в тот день декан Ричардсон созвал первую из трех пресс-конференций. Я присутствовал на первой, проводившейся на месте бывшего алтаря в Гаррингер-холле, и стоял в задней части помещения. Студенты возбужденно болтали, а представители прессы выставили целую батарею микрофонов на длинный стол. Задавались и провокационные («Правда ли, что Дэниел Хиггинс отсутствовал целую неделю перед тем, как университет принял какие-то меры?»), и скандальные вопросы («Есть ли какие-то доказательства того, что наркотики сыграли роль в его исчезновении?») Я никогда раньше не видел декана Ричардсона, и в жизни он очень отличался от моих представлений. Это был невысокий худой мужчина, в волосах проглядывала седина, бросалась в глаза болезненная бледность. Она означала или недостаток сна, или проблемы с нервами, или все сразу. Он явно не привык к большому вниманию, и, в конце концов, занял оборонительную позицию, причем защищался так явно, что пресса не церемонилась с ним, смакуя на следующий день скандал.

«Конечно, мы серьезно отнеслись к сообщениям об исчезновении мистера Хиггинса. Все подобные сообщения немедленно и очень тщательно рассматриваются… Очень сомневаюсь, что исчезновение мистера Хиггинса имело хоть какое-то отношение к незаконным препаратам. В Абердинском университете не торгуют наркотиками, и подобные обвинения не оправданы…» — вот какие высказывания декана Ричардсона попали в прессу.

Я ушел примерно через десять минут и столкнулся с Хауи, когда пересекал университетский двор. Хотелось избежать встречи с ним, но он меня заметил и направился ко мне, чуть не свалившись на льду.

— Эрик, мальчик мой… — художник грустно улыбнулся и похлопал меня по спине. Серебряная фляжка выглядывала из кармана черного пальто. — Надеюсь, что ты принесешь счастье этой несчастной душе, —сказал он.

Его волосы торчали под странными углами, и ему требовалось побриться.

— У меня нет никаких новостей, — заявил я.

— Ни у кого нет, ни у кого. Ах, черт побери! — Хауи оперся о мое плечо и поднял голову, уставившись в серое небо. — Как ты считаешь, с Дэном что-то случилось?

— Я не знаю, — ответил я и подбросил ногой кусок льда. — Но непонятно, почему люди все время меня об этом спрашивают.

Художник потрепал меня по голове.

— Ты просто выглядишь, как человек, который может знать, вот и все. — Он отступил назад, положил руки на бедра и выглядел так, словно собирался сделать заявление. — Вот что я скажу: Дэн на этот раз зашел слишком далеко. Готов поспорить, он, как Гекльберри Финн, сейчас ждет собственных похорон, черт побери, чтобы появиться и шокировать всех.

— Это был Том Сойер, — заметил я.

— Э? — Хауи нахмурился.

— Том Сойер, — повторил я. — Том Сойер пришел на собственные похороны.

— Да, правильно, — Хауи почесал лицо. — Ну, я пошел. Должен принять душ и побриться. Ты Арта не видел?

Я покачал головой.

— Как считаешь, он случайно не у Эллен?

— Почему ты спрашиваешь?

Хауи пожал плечами:

— Без причины. Только кажется, что из проклятого дома пропали все. Надеюсь, что, по крайней мере, ты останешься. Vaya con Dias. Ступай с Богом, — сказал он и неуверенной походкой отправился прочь, держа руки в карманах. Полы пальто развивались на холодном ветру.

* * *
В конце концов, я увидел Арта в самом неожиданном месте — на автомобильной стоянке у больницы святого Михаила. Это случилось в тот же день, но позднее. Я взял такси, чтобы проведать Корнелия, однако медсестра в приемном покое сказала, что мистера Грейвса выписали сегодня утром.

— Но когда я здесь был в последний раз…

— Да, я знаю, — она покачала головой и рассмеялась. Получился громкий звук, напоминающий гудок. — Он заявил, что ему нужно вернуться к работе. Что мы могли поделать? Нельзя же держать его здесь против воли. Сказать по правде, дорогой, выписываясь, он выглядел не хуже, чем когда тут появился.

Я вышел на стоянку, подняв воротник, чтобы хоть как-то спастись от пронизывающего холода, и заметил Арта, выходящего из боковой двери. Вначале я его не узнал — на нем были солнечные очки и низко натянутая лыжная шапочка. Но затем я увидел его машину, поэтому позвал его по имени и подбежал к нему.

— Что ты здесь делаешь? — тут же спросил Арт, снимая очки и оглядываясь.

— Пришел проведать Корнелия. Мне сказали, что его выписали.

— Правда?

— Правда. С тобой все в порядке?

Артур пошел прочь, к машине.

— Если хочешь, чтобы я подвез тебя до университета, садись. Я сейчас еду туда, — сказал он. — В противном случае — извини. Времени болтать у меня нет.

Я последовал за ним.

— Что происходит? — спросил я, но Артур отказывался отвечать, пока мы не сели в машину.

Внутри он запер дверцы и снял шапочку. Лицо у него раскраснелось от холода. Выглядел Арт так, будто не спал всю ночь.

— Я думаю, что он следует за мной, — заявил он, выглядывая из окна.

— Кто?

— Дэн, — ответил он и завел машину. — Думаю, что он идет по пятам. Я снова его видел. Вероятно, это был он… сегодня утром. Он прошел мимо кафе «У Эдны».

— Разве ты не смотрел новости? — спросил я. — Полиция заявила, что тот фермер, выращивающий люцерну, ошибся.

Арт медленно выехал со стоянки.

— Да. Я читал об этом в газете. Для нас это хорошая новость. Я боялся, что если такая теория останется, то могут подключиться фэбээровцы. Знаешь, похищение человека считается преступлением по федеральному уголовному праву.

— Ты сколько спал? — спросил я.

Артур не ответил. На нем была выцветшая поношенная спортивная куртка Абердина и джинсы. Пахло от него кислятиной, как от нестиранной одежды. Было странно видеть его в таком состоянии.

Он потер глаза.

— Сегодня утром мне сделали компьютерную томографию, — сообщил он. — Дикая головная боль всю ночь — действительно, очень сильная боль, а не моя обычная мигрень. Не покидает ощущение, будто кто-то втыкает палочку для колки льда мне в висок. Я подумал, не аневризма ли это. Так умер мой дед, и его брат и… Подожди секундочку, — он замолчал. — Нет… нет, брат умер от разрыва аорты.

Мы направились назад к университету, проехав по только что расчищенной Мейн-стрит. Я смотрел, как люди рассматривают витрины — дети и их матери, студенты. Старики, волоча ноги, шли со своими старыми женами. Я задумался, сколько раз на улице проходил мимо убийцы. Не исключено, даже разговаривал с кем-то из них. Это мог быть сотрудник магазина, который укладывал в пакет купленные мною бакалейные товары, или водитель автобуса, который ругался из-за того, что у меня нет точной суммы на билет, и ему приходится искать сдачу. Может, у них в квартирах в это время лежали тела, разрубленные в ванне. А рядом валялись внутренности, кровь капала в сливное отверстие. Или куски тел были сложены в кучу, головы, руки и ноги, обмазанные красным торсы, расширившиеся глаза смотрели в никуда, капельки крови усыпали лица…

«Достаточно!..»

— Может, лучше держаться подальше от университетского городка, — заметил я. — Он кишит репортерами.

Я увидел, как со стороны Стэнтонской долины от горизонта приближаются темные, словно налитые свинцом тучи. Там шел снег, тучи словно выпускали усики. В Фэрвиче стояла тишина — жуткая, напряженная, какое-то оцепенение и спокойствие перед бурей.

— Хочу тебе кое-что показать, — сказал Арт, поглядывая в зеркальце заднего вида. — Что ты там сказал про репортеров?

— Их полно в студгородке. Они устроили походный лагерь перед воротами. Я слышал, как декан Ричардсон угрожал подать на них в суд за вторжение на чужую территорию, если они ее не покинут.

— Ладно. В таком случае поедем в обход. Можем припарковаться перед Келлнер-холлом. Я тебе когда-нибудь рассказывал про Абердинские туннели?


Абердинские туннели предположительно использовались, как сливные трубы. В годы запрета на продажу спиртных напитков это были тайные ходы. Ходил слух, что священник, который раньше служил в Абердине, отец Муллен, являлся собственником единственного в Фэрвиче кабака с нелегальной продажей спиртных напитков при сухом законе. Кроме того, там организовали временный центр содержания арестованных по время печально известного «Падернборнского восстания» 1968 года. Тогда двух студентов первого курса затоптали во время столкновения между полицией Фэрвича и студентами, протестовавшими против участия Америки в войне во Вьетнаме. Никто на самом деле не знал, почему существуют эти туннели и зачем их изначально строили. Они тянулись ко всем главным зданиями университетского городка — Торрену, Падерборну, Гаррингеру, Келлнеру и Моресовской библиотеке. Как и в случае с лесами, окружающими университет, с туннелями была связана зловещая мифология. Предположительно они являлись местом сбора тайных обществ и проведения сатанинских ритуалов. Ходили и более легкомысленные легенды, например, о существовании особой разновидности марихуаны, «бруклинской белой», появившейся в канализации Нью-Йорка. Она стала там расти после того, как торговцы наркотиками на протяжении десятилетий панически спускали в унитазы товары. Это считалось генетическим чудом.

Конечно, никто из моих знакомых в туннели не ходил, но только потому, что смотреть там не на что. Когда я сам впервые оказался в них вместе с Артом, то увидел лишь потрескавшийся цементный пол, окурки, ржавые лестницы, ведущие к заваренным люкам. Мы шли от Келлнер-холла в Торрен по заброшенной сливной трубе. Никаких пентаграмм, нарисованных краской из баллончика, раздавленных пивных банок или даже тускло освещенных коридоров. От одного конца к другому тянулись тонкие лампы дневного света в виде трубок и мигали. Только они и отбрасывали свет на грязные белые стены.

— Это служебные туннели, — пояснил Артур, пиная брошенную кем-то металлическую скобу. Она с грохотом поскакала по полу. — Иногда ночью, если найти нужное место на поверхности, можно приложить ухо к земле и услышать грохот тележек и человеческие голоса… Все эти туннели ведут в подвалы. Студенты-химики пользуются ими, если остаются допоздна в лабораториях Торрен-холла.

Мы завернули на повороте и оказались в более узком и низком туннеле. На пыльном полу валялись обертки от шоколадных батончиков и маленькие пакетики из-под чипсов. В конце туннеля, примерно в пятидесяти футах впереди, оказалась широкая серая дверь с металлической ручкой, как на старых холодильниках. Кто-то написал на двери черным маркером: «Зал храпа».

Арт внезапно остановился и прижал палец к губам. Второй рукой он схватил меня за плечо.

— Послушай! — прошептал он с округлившимися глазами.

Вначале я ничего не услышал. Затем появился какой-то глухой шлепающий звук, словно шаги где-то вдали. Нельзя было определить, с какого направления идет звук.

— Это он, — сказал Артур. — Я же говорил тебе, верно?

Я стал вглядываться в туннель, в направлении перекрестка. У лампы дневного света появился мотылек.

— Это может быть еще один студент, — заметил я.

Шаги не прекращались. Они были ровные, в одном темпе, и явно приближались. Теперь они казались мне мягкими и шаркающими, словно кто-то в теннисных туфлях брел по песку.

— В Торрен-холле мы будем в безопасности, — сказал Арт. — Не думаю, что Дэн пойдет за нами. — Он снова посмотрел в туннель. — Дэнни не захочет рисковать — иначе его увидят.


Подвал Торрен-холла оказался суше, чем туннель, и был выстроен из цементных блоков, покрашенных в белый цвет. Закрытые сетками лампочки располагались на равных интервалах друг от друга. Над дверью, ведущей в туннель, и в другом конце помещения мерцали красные надписи «Выход». В воздухе пахло серой.

Мы прошли мимо нескольких дверей, затем Арт остановился и достал ключ.

— Пятьдесят баксов в месяц, — сказал он и посмотрел в одну сторону коридора, затем в другую. — Столько я плачу сторожу за пользование этим помещением.

Он провел меня в поразительно большую комнату с низким потолком, рифленым плиточным полом, черными столами с серебряными газовыми кранами над ними, выставленными в четыре ряда. В конце каждого ряда имелась раковина, к стенам были привинчены пустые металлические полки. У дальней стены оказалась классная доска, треснувшая посредине. На черной поверхности все еще можно было рассмотреть остатки записей белым мелом (судя по виду, цифры и химические формулы). Работал только один ряд ламп, в дальнем конце помещения.

— Что это за место? — спросил я и провел рукой по ближайшему столу. На моем указательном пальце собрался слой пыли.

Арт расстегнул молнию на куртке и засунул ее в один из стенных шкафов.

— Какое-то время назад администрация попыталась улучшить научную и технологическую часть. Доктор Кейд говорил, что прибавилось около десяти новых лабораторий, пригласили пару преподавателей из Массачусетского технологического института. Но ничего из этого не вышло.

— Я задумывался над тем, куда ты перевел свои эксперименты, — признался я. — Чердак пуст.

Артур кивнул.

— Так лучше. Можешь себе представить, что бы было, если бы полиция решила обыскать дом доктора Кейда? Как я мог бы им объяснить, чем занимаюсь? Они бы посчитали меня сумасшедшим.

— Я думал, что, может, ты прекратил опыты, — сказал я. — После случившегося…

Арт разочарованно посмотрел на меня:

— Это была просто неудача. Задержка, препятствие.

— Большая неудача, — сказал я.

— Правильно. — Артур нырнул за один из столов. Я услышал, как он копается в шкафчике. — Хотя, судя по тому, как обстоят дела, я, похоже, все-таки не ошибся.

Он встал, держа в руках несколько трубочек и подносов.

— Не вижу никаких кошек, — едко заметил я. — По крайней мере, какой-то прогресс заметен.

Арт покачал головой и продолжил расставлять на столе предметы. Он подсоединял трубки, выставлял в нужных местах колбы, лабораторные стаканы и склянки, заодно выложил несколько мешочков, в каждом из которых содержался порошок разного цвета.

— Больше я кошек не использую, — сообщил он. — Использовал только в начале, когда хотел добиться хоть малейшего успеха.

Он достал из стола книгу, большой пыльный том с поблекшими золотыми буквами на обложке, и бросил ее на столешницу.

— Я знаю, что ты считаешь меня сумасшедшим, — заявил он. — Но ты когда-нибудь видел сумасшедшего, который тратит столько времени на одну-единственную цель? Психов здесь полно. — Арт всплеснул руками. — Всегда перескакивают с одного на другое. Но не я. Я — словно лазер, черт побери! Я фокусируюсь на одной… единственной… точке. — Он постучал по пыльной книге указательным пальцем. — Ты ничего не знаешь о моей работе. — При каждом слове Артур ударял по книге указательным пальцем. — Ни о затраченном времени, ни о преданности делу, ни о жертвенности, которая требуется для этого.

Он замолчал и посмотрел вниз. Палец загнулся, и рука просто лежала на обложке книги.

— Ты помнишь мою лекцию про шестую часть «Энеиды»? — спросил он.

Конечно, я помнил. Мне было грустно думать о тех временах. Это было так давно, на занятиях у доктора Тиндли, перед тем, как все это сумасшествие окружило нас.

— Я готов пожертвовать всем ради большего блага, — тихо сказал Арт. — Даже если это означает потерю того, что для меня важно.

Тогда он посмотрел на меня, и мой гнев мгновенно прошел. Артур умел закрыться и продемонстрировать идеальное для игрока в покер лицо. Точно также он умел и открыться — мгновенно и показывая все. И я почувствовал, что внезапно увидел это все — усталость, страх, неуверенность, чувство вины. Мой гнев перешел в жалость: «Как я мог быть таким бесчувственным?» Теперь я спрашиваю себя, как сумел быть таким невероятно глупым. Он не заслуживал моей жалости. Я не заслуживал собственной жалости.

Арт вернулся к работе, достал из кармана джинсов очки и нацепил на нос.

— Я сегодня утром разговаривал с полицейскими, — сказал он. — Перед томографией. Это было ужасно. Душный жаркий кабинет, плохой кофе, а у полисмена, к которому меня направили, еще дурно пахло изо рта. — Он содрогнулся. — Они спрашивали меня, принимал ли Дэн какие-то наркотики. Я рассмеялся. Ты можешь в это поверить? Я не собирался, но это показалось такой глупостью: Дэн и наркотики. Его было трудно даже заставить выпить.

— Что еще они спрашивали? — поинтересовался я, кусая ноготь большого пальца. Я понял, что делаю, и остановился, но уже после того, как оторвал кусочек кожи. Пошла кровь.

— Это было страшно, — медленно произнес Арт. — Конечно, я находился там по собственной воле, но возникло ощущение, будто я не могу уйти. Не то что они бы что-то сделали, просто создавалось впечатление, будто я должен ответить на все их вопросы. Иначе это покажется странным. Они спрашивали про последний раз, когда мы его видели. Ты помнишь, что мы сказали полиции в тот вечер?

— Конечно, помню. Дэн отправился по делам.

— Они, по крайней мере, раз десять попросили меня это уточнить. «По каким делам? Во что он был одет? Он сказал, когда вернется?» Слава Богу, я помнил, во что Дэн был одет в ночь… несчастного случая.

— В джинсы, — сказал я. — И в зеленый шерстяной свитер. А еще — любимые ботинки, те, коричневые.

— Правда? — Артур нахмурился. — Ты уверен, что это был не синий свитер?

— Уверен.

— Хм-м-м, — Арт зажег бунзеновскую горелку. — Я не сказал им цвет свитера. На таких деталях обычно ловят — на всяких мелочах. Может, у меня паранойя, но создавалось впечатление, будто они хотели, чтобы я противоречил сам себе. Несколько раз спросили, абсолютно ли я уверен во времени его ухода, и я ответил, что нет. Стал бы я обращать на это внимание? Тогда это не было так важно… Следует внимательно отнестись к таким вопросам. Лгуны называют слишком много деталей.

— Ты думаешь, и меня будут допрашивать?

Я не мог представить, что сохраню самообладание при таких обстоятельствах. Достаточно было и собственного внутреннего голоса с обвинениями.

Арт пожал плечами.

— Это имеет смысл, — сказал он. — Просто не знаю, когда они этим займутся. Пожалуйста, подай мне колбу с надписью H2SO4, — попросил он, показав на металлическую полку на стене.

Арт настроил огонь бунзеновской горелки и провел предплечьем по лбу.

Я совру, если скажу, что в глубине души не ожидал появления Дэна в комнате до того, как добрался до стены.

«Одна часть купороса, две части киновари, одна часть растертой в порошок цератонии. Высушивать нагревом, пока не останется серая масса. Потом направить на эту массу открытый огонь, достаточно раскаленный для превращения серой массы в белые кристаллы. Затем их можно растереть в порошок, растворяемый в любой жидкости. После переваривания нескольких гранул все болезни исчезнут, будь то излечиваемые и неизлечимые, известные и неизвестные, а жизнь может продлиться на неопределенный срок, если только Господь не решит иначе…»

— Книга Малезеля очень помогла, — заявил Арт, добавляя небольшое количество порошка медного цвета в тигель. — Но все равно приходится разбираться с христианскими аллегориями, а заодно — с ловушками, установленными в тексах. Иногда авторы дают указания по ядам вместо противоядия — и наоборот. Например, Григорий Нисский считал, что нашел формулу греческого болеутоляющего напитка. Но после того как он дал его выпить дочери во время родовых схваток, та умерла.

В тот день Артур мне многое показал, включая записи, по которым работали он и Дэн, их продвижение вперед за последний год, ошибки и маленькие успехи, которых они добились. Если ничего больше не было, это оказалось впечатляющей демонстрацией настойчивости. Они охватили почти все части света — от китайских рецептов для злополучного «aurum potable» до «lapis philosophorum» — то есть, от «питьевого золота» до «философского камня». Один эксперимент, в частности, включал более пятисот различных комбинаций, а в итоге ничего не дал. Это была попытка вычленить химикаты, которые использовались в универсальном противоядии, впервые обнаруженном в Болонье.

— Просто дурно пахнущее месиво, — заявил Арт.

Таковы были странные действия. Я смотрел, как он смешивает препараты, отделяет и выливает, жжет порошок. Вверх поднимались мерзко пахнущие клубы дыма, жидкость молочного цвета кипела над горелкой, а он собирал испарения в стеклянный колпак. И все это время Артур говорил о наших планах на будущее, об еще одном путешествии, которое он хотел проделать летом. Например, в Венецию, а то и в Микены. Эллен и Хауи вполне могут увязаться следом, а может, еще и Николь — словно между всеми нами не возникло никакого напряжения, и все в порядке. Словно ничего плохого вообще не произошло. По крайней мере, создавалось впечатление, будто эти несколько часов Дэн оставался в живых, находился в доме, играл в карты с Хауи и ждал нашего возвращения на ужин с профессором Кейдом. Пытаясь это отрицать, я понял, что смерть Дэнни навсегда вытатуирована у меня в сознании. Это нестираемая эмоция, она вечно будет влиять на мои решения и действия. Даже чувство вины, которое стало таким вездесущим, что я его больше не замечал, тут ни при чем. Это шрам — рана, которая, как я знал, никогда не заживет. Я смогу только привыкнуть к ней, — и привыкну.

— Посмотри сюда, — сказал Арт и подтолкнул ко мне маленькую книжку, обтянутую тканью. Ни на обложке, ни на корешке не стояло никаких надписей. — Вот труд Антонио Эксили, отравителя семнадцатого века. Ты знаешь, какая это редкость? — Он открыл обложку. — Время с пятнадцатого до конца семнадцатого столетия считалось золотым веком ядов. Очень многие рецепты утеряны. Некоторые существуют, как работа Эксили, но их трудно достать. Я купил эту книгу в Гранаде, в прошлом году. Это один из четырех известных репринтов девятнадцатого века.

— «Similia similibus curentur», — сказал я. — Подобные лекарства подобны. Польза яда заключалась в противоядии, а использование его в такой роли считается одной из немногих средневековых практик, на самом деле продемонстрировавших какую-то ценность.

Артур забрал книгу назад.

— Это часть твоей работы? — спросил я, кивая на книгу.

Он вылил желтоватую жидкость из лабораторного стакана в цилиндрический сосуд из металла и помешал стеклянной палочкой.

— На самом деле, я делаю «Aqua Toffana», — пояснил он. — Любимый яд Медичи. Состоит по большей части из мышьяка и шпанских мушек. Смерть безболезненна, происходит через несколько часов.

Я вспомнил про отравление Арта белладонной в нашем гостиничном номере в Праге, про его рассуждения о том, что вознаграждение пропорционально риску.

Я спросил Артура, для чего предназначается яд.

— Для Дэна, — спокойно ответил он. — Если он гоняется за нами, то я намерен убить его первым.

Он поставил цилиндр на стол и вытер палочку куском ткани.

«Конечно, намерен…»

— Мне надо идти, — сказал я.

Арт показал на дверь кивком головы, а затем принялся переливать желтоватую жидкость в другую чашу.

* * *
Я выпил кофе в «Горошине». В одиночестве, забившись в уголок, я чувствовал облегчение, что из-за снега и темноты журналисты покинули университет. Поиски продолжались пятый день, и изначальное возбуждение спало. Все перешло на более профессиональный уровень. Количество местных спасателей и групп уменьшилось и, в конце концов, их распустили. Они уступили место личной команде следователей миссис Хиггинс. Даже со всеми ее связями полиция была готова идти лишь до определенной черты. Судя по сообщениям в газетах и по телевизору, не имелось доказательств какой-то преступной деятельности. Жители Фэрвича начинали ворчать из-за внимания к Дэниелу Хиггинсу, они заявляли, что когда один местный парень потерялся несколько лет назад, никто не уделял ему и половины такого внимания.

При обсуждении причин исчезновения Дэна пресса склонялась к самоубийству. Журналисты считали, что мать Дэна — бесчувственная, одержимая женщина, амбиции которой довели сына до предела. Это был несправедливый портрет миссис Хиггинс. Я наблюдал за ней во время импровизированной пресс-конференции. Она была шокирована и пребывала в отчаянии, что выходило за пределы обычной печали. Мать Дэнни ответила на несколько вопросов, стоя на ступенях полицейского управления Фэрвича под полуденным солнцем. Ее сопровождающие маячили на заднем плане. Она была идеально одета и причесана, а такого едва ли можно ожидать от пребывающей в печали матери. Репортеры приняли молчание за апатию, но для меня ее выражение лица было знакомым. Я назвал бы его признанием поражения хорошо одетым трупом. Слезы часто намекают на какую-то надежду, это катарсис раненой души, которая на подсознательном уровне знает, что все станет лучше. Но перейдя границу нормальности, печаль не вызывает действий, катарсиса или страха. Есть только пустота. Это, как я считал, мне известно лучше, чем большинству.

Прогноз погоды обещал новые снегопады до воскресенья, затем оттепель, с температурой до плюс десяти с лишним по Цельсию, а это уже создавало угрозу выхода Куиннипьяк из берегов. Проживающих на берегу граждан предупредили о необходимости освободить подвалы и следить за уровнем воды в реке, поскольку ситуация может ухудшиться до «уровня великого наводнения 1964 года», как выразился один метеоролог. Но в тот вечер оттепель была столь же далека, как лето. Я опустил голову и пошел назад в Торрен-холл. Падал слепящий снег, он мгновенно заполнял мои следы, стоило только сделать следующий шаг.

Я остановился у кабинета доктора Ланга, чтобы выполнить кое-какую работу, и зашел внутрь. Верхние этажи Торрен-холла полностью опустели. Обычно, по крайней мере, один преподаватель оставался у себя в кабинете допоздна, из-под двери сочился теплый свет. Но в тот вечер никого не было заметно. В каждом углу я ожидал увидеть Дэна, поджидающего меня, одетого в мятую одежду и пахнущего водой из пруда. Я представлял, как он стоит, прислонившись к стене, и грустно улыбается.

Я часто спрашивал себя, почему не положил конец всей драме, когда это было так легко сделать — телефонный звонок, поход в полицейский участок, пятиминутное признание. Я давал только один ответ — чувствовал, что у меня нет другого выбора. Хотя какой это ответ?

Я решил посмотреть все до конца, независимо от исхода, независимо оттого, насколько сюрреалистическим все станет. Когда ты верить, что убежал из ада — а несмотря ни на что, Абердин все еще оставался раем в сравнение с жильем в Стултоне, — ничто другое не кажется столь уж плохим.

Глава 7

Доктор Кейд созвал срочное совещание, оставив записки под нашими дверьми. Они были написаны его аккуратным почерком на маленьких листочках толстой бумаги кремового цвета.

В пятницу, в 17.00, я намерен провести собрание по обсуждению проекта и других важных вопросов. После него будет подан ужин.

Искренне Ваш,
Доктор Г. Уильям Кейд
Я не видел Арта с утра четверга. В половине пятого он с грохотом распахнул входную дверь и бросился наверх, даже не сняв пальто. Нил махал хвостом и следовал сразу же за ним. Хауи, шатаясь, вошел через пятнадцать минут — со стеклянными глазами, раскрасневшимся лицом. Его движения были медленными и выверенными. Рубашка наполовину выбилась из брюк, на груди бросались в глаза несколько красных пятен.


Я ждал в гостиной, и увидел, как доктор Кейд идет по подъездной дорожке с портфелем в руке. На лице профессора было обеспокоенное выражение, какого, как мне кажется, я раньше никогда не видел.

Каким-то чудом Арту удалось взять себя в руки, и он появился хорошо выбритым, в чистой и отглаженной одежде. Волосы он зачесал назад, и они выглядели так, словно Артур только что их подстриг. В дальнейшем я нашел в раковине их остатки.

Даже Хауи постарался. Он выпил много черного кофе без сахара, который мне пришлось ему сварить. Художник заодно принял душ и побрился, хотя солидный кусок белой пены все еще оставался у него на ухе. Из обрывков фраз, которые я соединил вместе, выяснилась причина его полукоматозного состояния. В «Погребке» проводилась какая-то вечеринка, и Джейкоб Блум торговал различными таблетками по пять баксов за штуку.

Мы уселись за обеденный стол с доктором Кейдом во главе. Он переводил взгляд с меня на Хауи и Арта.

— Бесспорно, мы переживаем тяжелые времена, — с самым серьезным видом заговорил профессор. — Тяжелые для всех нас. Но мы должны продолжать вести обычную жизнь и выполнять наши обязательства. Это единственный способ не дать печали парализовать нас, особенно — теперь. Быстро приближается срок сдачи рукописи, а мы почти на две недели отстали от графика. — Он сложил руки, спокойный, как буддийский монах. — Поэтому я должен в два раза увеличить нагрузку, чтобы успеть сделать все, что надо, к концу следующего месяца.

На лице Хауи отразилось легкое удивление, притупленное наркотиками. Выражение лица Арта остаюсь тем же.

— Я разделяю часть Дэна между вами тремя. Это — единственный способ успеть вовремя.

Доктор Кейд опустил подбородок на сложенные пирамидкой руки.

— Очевидно, что благополучие Дэна беспокоит нас всех, но никакие награды или обязательства по контрактам не должны изменить наших приоритетов никоим образом. Он — наш дорогой друг, и до его возвращения домой в целости и сохранности я не ожидаю от вас самых высоких результатов. Но все же, мы не должны показывать себя и в худшем виде. — Он посмотрел на Хауи. — «Labor omnia vincit», труд все победит. Давайте отвлечемся работой, чтобы дни не тянулись слишком медленно, пока мы ждем новостей от нашего друга.

Профессор отогнул рукав пиджака и посмотрел на часы.

— Я нанял повара на сегодняшний вечер — Клайва Веска, — объявил он. — Это старший повар гостиницы «Риверсайд». Он вскоре подъедет с уже готовым ужином. Мне очень жаль, что я не смогу присоединиться к вам, но я обещал матери Дэна поужинать вместе с ней в новом итальянском ресторане.

— В «Орези»? — спросил Арт.

Доктор Кейд кивнул.

— Как она? — продолжал Артур.

— Вполне прилично, учитывая сильный стресс, под которым живет постоянно. Можете себе представить ее состояние? — Он поправил галстук. — В некотором роде вы четверо близки мне, как дети. И зная, что всего один в опасности… — Профессор Кейд отодвинул стул и встал. — Я предпочитаю об этом не думать.

Он пожелал нам хорошего вечера и вообще всего хорошего, после чего отправился наверх через кухню.

Арт стучал пальцами по столу.

— «Орези», — произнес Хауи, глядя в никуда.

Несмотря на впечатляющее кулинарное мастерство Клайва Веска, это был не самый радостный ужин.

* * *
На следующий день я прошел пешком от Мейн-стрит до восточной части Фэрвича и оказался на Поси-стрит, где жила Эллен. Наконец-то нас порадовал красивый день, ясный и тихий. Везде бросались в глаза лужи, кучи серого тающего снега, сосульки падали с крыш и пробивали дыры в сугробах. Я позвонил в квартиру девушки, стоя перед входом в дом, а пока ждал, бросил несколько снежков в телеграфный столб. На краю канавы, по которой уже текла вода, сидела ворона.

Я снова позвонил, подождал еще минуту и ушел. Потом отправился на Мейн-стрит как раз, когда мимо проехала черная машина, разбрызгивая лужи. Она завернула на Поси-стрит и проследовала до конца улицы. Солнечный свет отражался от стекол. Я обернулся, подумав, что это может быть «сааб» Эллен, но быстро понял — проехал черный «ягуар».

Он завернул на подъездную дорожку, не снижая скорости, и остановился уже там. Из машины вышел Хауи в солнцезащитных очках, свитере с воротником-хомутом и бумажным пакетом в руке. Судя по всему, в пакете лежала бутылка вина. Эллен вышла с другой стороны, с кресла для пассажира. Ее красный шарф развевался на ветру. Художник что-то сказал, и она засмеялась, приложив руку в черной перчатке к щеке. Я уже собрался поднять руку и окликнуть их, но тут девушка обернулась, глядя на покрытую лужами подъездную дорогу, выискивая сухое место. Хауи взял ее за руку.

Их руки соединились. Пальцы художника обвили ее запястье. Эллен смеялась, он беззаботно улыбался. Я подумал о фотографии Хауи в ее альбоме. Художник только-только просыпается, рыжие волосы спутаны, он без рубашки, лицо помято. Средневековые предсказатели иногда определяли будущее по отпечаткам лиц на смятых подушках. Мне подумалось, что, возможно, следовало поступить точно то же.

Я посмотрел снова, увидел стройные ноги в обтягивающих черных чулках, черные ботинки и серую юбку до середины бедра. Черный свитер плотно обтягивал фигуру Эллен, подчеркивая узкую талию и красивую форму груди. Хауи обнял ее за талию. Amor de lonh… Он притянул ее поближе, она быстро ткнула его в бок пальцем, а затем они стали подниматься по ступенькам. Ветер зашуршал среди веток…

Я направился прочь, но не туда, откуда пришел, а на окраину города, миновал зеленую водонапорную башню Фэрвича и почерневшую от сажи церковь святого Игнатия. Меня слепило солнце, отражавшееся от серебристых луж — остатков растаявшего снега. Я остановился у какой-то таверны, построенной из дерена и кирпича и заполненной стариками. Внутри стены оказались обшитыми темными панелями.

В таверне стояла тишина. Я сел в конце зала, на мягкое сиденье, за массивный деревянный стол. Рядом стоял музыкальный автомат, выключенный из сети — забытый и пыльный. Стены украшали геральдические символы на мебельном ситце с белым жеребцом, вставшим на дыбы. Щиты пересекали два серых меча. Гербы подсвечивались снизу оранжевым светом настенных светильников. У барной стойки в ряд сидели пожилые люди с опущенными головами. Бармен быстро и молча подходил к каждому и заново наполнял стаканы. Рукава у него были закатаны до локтей, через одно плечо перекинуто длинное белое полотенце. Лысая голова мягко блестела под барным освещением.

Я откинулся на обитую спинку сиденья и уставился в потолок, глядя, как тени растворяются и превращаются в образы, в которые пожелают. Там встречались кружащиеся молекулы, темные полосы, дрожащие геометрические фигуры, которые раскачивались на пересекающихся балках. Мои мысли были противоречивыми и несвязными: черный блеск «ягуара» Хауи, мертвая кошка, которую я видел в лесу вместе с Николь, наркоман, обслуживавший нас за столиком в «Свистке», когда Дэн был еще жив и мы отправились за яблоками… «Labor omnia vincit. Amor vincit omnia». «Труд все победит… Любовь побеждает все».

Я рассмеялся себе под нос.

Кто-то промелькнул рядом, я заметил это краем глаза. Это оказалась женщина в старом зелено-белом полосатом льняном переднике. Она явно пребывала в плохом настроении, седеющие волосы были собраны и заколоты на голове. Женщина положила мне на стол маленькую салфетку и обернулась в направлении бара перед тем, как снова перевести усталый взгляд на меня.

— Хотите содовой или еще чего-нибудь? — спросила она.

— С виски, пожалуйста.

Женщина приподняла брови и уперла одну руку в бок.

— Правда? — спросила она. Голос звучал резко и скрипуче, чем-то напоминая старую бритву.

Я улыбнулся:

— Если, конечно, виски есть.

Пауза.

— Да уж! — хмыкнула она по-доброму и пошла прочь, качая головой и все так же держа руку.

Через пару минут женщина вернулась со стаканом содовой, окрашенной в цвет карамели, — туда плеснули виски. Я сделал глоток, поискал в кармане мелочь, затем обнаружил телефон-автомат рядом с туалетами.

Я набрал номер Николь и прислонился к стене со стаканом в руке. На двери передо мной висела табличка с буквой «М». После третьего гудка Николь сняла трубку. Я услышал звук работающего телевизора, шло какое-то развлекательное игровое шоу, которые она так любит смотреть.

— Привет, Николь, — сказал я и сделал еще один глоток. — Это Эрик. Послушай, ты…

— Черт побери, Эрик, ты можешь в это поверить?! Я имею в виду, Боже мой, ты вероятно в ужасном состоянии… Если тебе что-нибудь нужно…

— Погоди, — перебил я. Один из стариков повернулся и посмотрел на меня. Мне пришлось тоже повернуться и уставиться в темноту. — О чем ты? — спросил я гораздо тише.

Николь издала недоверчивое восклицание и какой-то странный звук, напоминающий кудахтанье.

— Ты не слышал? О, Боже мой, я не хочу быть первой, от кого ты узнаешь новость. Могу представить, что ты чувствуешь… Боже, Эрик, сегодня утром нашли тело. Я только что видела это в новостях. Мне очень жаль, я знаю…

Я повесил трубку и еще минуту стоял на месте, глядя на букву «М». Затем ушел, бросив на стойку бара пятидолларовую купюру. И только миновав Поси-стрит, я понял, что бегу и все еще держу в руке стакан с виски с содовой. Содержимое пролилось мне на руку, рукав промок, от меня пахло, как от Хауи во время нашей первой встречи.


Я взял такси и на нем приехал в студгородок. Студенты стояли группами в дверных проемах и холлах, некоторые плакали и обнимались, другие просто разговаривали и устало оглядывались, ожидая, что случится теперь. Я ходил от здания к зданию в поисках кого-нибудь, обладающего информацией. Где его нашли? Кто его нашел? Что они собираются делать теперь?

Но все, кого я видел, выглядели такими же потерянными, как и я, поэтому я отправился в кабинет доктора Ланга.

Секретарша давно ушла, но доктора я застал там. Он сидел за письменным столом и разговаривал по телефону. При виде меня у него загорелись глаза, он поспешно распрощался с человеком, с которым разговаривал, и жестом пригласил меня в кабинет. На лбу у него пролегли глубокие морщины.

— Как я понимаю, вы слышали новость, — торжественно произнес доктор Ланг, вздохнул, откинулся на спинку стула и опустил подбородок на грудь. Второй подбородок служил подушкой. — Вероятно, вы очень расстроены.

Я кивнул. На самом деле, ощущение были непонятны. Сложно назвать какую-то конкретную эмоцию, как будто слишком многие одновременно пытались прорваться и застряли при выходе.

— Знаете, я потерял сына. Много лет назад. — Доктор Ланг поправил галстук. — Полиция нашла его собаку, бродящую по парку в Чикаго. Я не мог взять собаку. Моя жена сказала, что я сошел с ума, отправляя несчастное животное в приют… — Он сделал глубокий вдох. — По крайней мере, с Дэниелом теперь все выяснилось. Лучше знать точно. Не знать гораздо хуже, независимо от того, какой ужасной может оказаться правда.

Я посмотрел ему в глаза.

— Иногда правда может быть ужасной, — сказал я.

Доктор Ланг кивнул и процитировал Эмерсона:

— «Всегда есть выбор между правдой и покоем. Выбирай то, что тебе нравится, но и то, и другое получить нельзя».

* * *
На протяжении дня кое-кто из студентов попал в изолятор. Несколько человек потеряли сознание, два старшекурсника, стоявших в очереди в «Горошину» подрались, три первокурсницы пришли на занятия пьяными, а Луиза Хате, наша староста в Падерборн-холле, так орала на студента, которые отвечал ей тем же, что пришлось вызывать службу безопасности. Репортеры появились, словно шакалы, кусали и рвали представителей администрации и студентов без разбора. Представители администрации разгоняли их гневными криками, но пресса перестраивалась и снова нападала на беспомощных жертв — на всех и каждого, кто хоть как-то был связан с Дэном, пусть и опосредованно. На пути в Падерборн-холл ко мне бросилась миниатюрная блондинка тридцати с чем-то лет с короткой стрижкой, одетая в темно-красный костюм, сопровождаемая бородатым оператором. Она сунула мне под нос черный микрофон:

— Как на вас повлияла эта трагедия? Вы лично знали Дэниела Хиггинса? Как это характеризует ваш университет, по вашему мнению? Считаете ли вы учебную нагрузку в последнее время слишком большой?

Я прикрыл лицо рукой, словно известный актер, преследуемый папарацци, и бросился прочь, в Падерборн-холл, в свою холодную комнату. Там я задернул занавески и залез в кровать в одежде. Тишина, которая раньше меня так раздражала, была приятной. Она стала для меня желанным убежищем. Я чувствовал себя так, словно никогда не делал ничего плохого, убедив себя, что так оно и есть.

«В конце концов, возможно, это был сон, — подумал я, лежа на кровати и тупо глядя в потолок. — Нет доказательств, никаких…»

* * *
На следующее утро я встретился с полицией. Меня вызвали в участок. Как они сказали, это «формальность». На самом деле все напоминало опрос покупателей в супермаркете. Мне быстро задавали вопросы, причем в них не было ничего сложного, чего я боялся, ничего, подобного тому, что я видел в кино и по телевизору в детективных фильмах. Никакого двойного зеркала, никакого расхаживающего из стороны в сторону полицейского с сигаретой во рту и руками в карманах. Меня принимали в маленькой комнатке с длинным столом, дали пончик, посыпанным пудрой, и горячий шоколад. После этого мне задали несколько вопросов о поведении Дэна в последнее время — перед тем, что полиция теперь называла «несчастным случаем».

В комнатке находился Инман, но он стоял в отдалении, пока Беллис нервно постукивал ногой и задавал вопросы.

— Вы можете рассказать о чем-то необычном в его поведении? Он казался более замкнутым, чем всегда? Дэниел вам что-нибудь дарил? Делал какие-нибудь неожиданные подарки?

— Теперь, думая о прошлом, я считаю, что он нехарактерно выходил из себя, — сказал я, спокойно глядя на Беллиса. — Он подарил мне свои любимые брюки, — примерно месяц назад.

— Штаны?

— Да… Это были английские охотничьи штаны. Их ему сшили на заказ в Лондоне из коричневой шерсти. Он очень их любил.

Беллис кивнул и что-то записал в блокнот.

— Почему он вам их отдал? Вы ими интересовались?

— Нет, — ответил я. — Я никогда ничего не просил у Дэна.

Детектив продолжал писать.

— А где эти штаны сейчас?

— На мне.

— Понятно.

Беллис потер глаза под очками и осмотрел исписанный лист.

— А где его нашли? — спросил я.

— В Куиннипьяк… — Инман вложил большие пальцы в карманы брюк спереди. — Недалеко от Йельского университета… Один студент вывел собаку. Очень грустно, знаете ли. Ни один подросток не должен видеть ничего подобного.

Беллис покачал головой и положил блокнот на стол.

— Мне на самом деле очень жаль, сынок, — заявил Инман. — Никто не хотел такого конца.

— А как он выглядел? — спросил я.

— Кто? — посмотрел на меня Беллис. — Парень, который нашел труп?

— Нет, Дэн. Как он выглядел?

Беллис быстро переглянулся с Инманом.

— Сынок, ты когда-нибудь раньше видел мертвецов? — спросил Инман.

— Да. Маму.

Последовало молчание, всем было неуютно. Беллис закашлялся в кулак и встал, словно у него было назначено какое-то важное дело.

— Вот что я тебе скажу, — Инман нахмурился и заговорил бесстрастным тоном. — Твой друг Дэниел выглядел умиротворенно. — Детектив положил большую руку мне на плечо и слегка его сжал. — Упокой, Господи, его душу.

«Я невосприимчив, сверхпрочен, — подумал я. — Ничто не проникает сквозь мою оболочку».

Пришлось закрыть лицо руками, поскольку мне подумалось, что сейчас разревусь. Но слезы не появились.


Прямо из полицейского участка я отправился в кафе «У Эдны» — поехал на такси, хотя туда вполне можно дойти пешком. Когда я только приехал в участок, шел моросящий дождь, а к концу моего допроса уже хлестал ливень. Из-за ветра струи дождя были косыми.

Я провел в кафе три часа, пил чай со льдом и ел бутерброды с индейкой, сидя с опущенной головой на высоком табурете за барной стойкой. По маленькому телевизору, установленному на качающейся полке над мойкой, вначале шли повторы. Показали шоу о богатом белом мужчине, который усыновил двух чернокожих детей, затем мрачную серию репортажей об отделе убийств Нью-Йорка. Мне совершенно не понравился первый из них, зато второй увлек. Что-то в рассказе о насилии и быстром решении проблем дало мне успокоение. Затем начался фильм, в котором Ричард Чемберлен играл археолога, вышедшего на след утерянного золотого артефакта. Фильм был ужасный, и стал еще хуже благодаря постоянным комментариям толстого бородатого мужика, который сидел через несколько табуретов от меня. Во время каждой драки (а во всех этих сценах участвовал Ричард Чемберлен, который бил аборигенов) этот мужик бормотал себе под нос, что местные получают по заслугам.

Наконец, начался одиннадцатичасовой выпуск новостей. Это были новости четвертого канала с Тедом Райтом и Патрицией Куллен. Конечно, главным сюжетом было обнаружение трупа Дэна.

— Эй, Люси, — закричал один изпосетителей с другого конца стойки. — Сделай погромче!

— Меня тошнит от этого дерьма, — сказал толстый мужик. — Переключай на другие каналы.

Люси махнула рукой, словно отмахиваясь от него, усилила звук и отошла в сторону, скрестив руки на груди. Выражение усталого лица словно говорило: «Только пусть попробуют сказать какую-нибудь чушь».

— Продолжавшиеся неделю поиски, наконец, завершились, но вопросы остались. Мы говорим о смерти студента Абердинского университета Дэниела Хиггинса. — Тед Райт посмотрел в камеру одновременно ликующе и серьезно. — Его тело было обнаружено сегодня в реке Куиннипьяк, недалеко от Нью-Хейвена. Полиция и администрация университета отказались давать комментарии…

— Ну и что тут нового? — крикнул один из мужчин, сидевший в конце зала.

— …Но анонимный источник сообщил четвертому каналу, что на этот раз полиция не исключает самые различные причины смерти.

Я положил бутерброд на тарелку.

Тед Райт перевернул страницу. Послышался шорох бумаг, лежавших перед ним, затем ведущий выпуска резко поднял голову, словно не осознавал, что камера все еще включена.

— На месте была Патриция Куллен. — Он заерзал на стуле и посмотрел в сторону. — Вскоре после того, как студент Йельского университета обнаружил труп…

Камера еще мгновение задержалась на нем. Тед Райт мигал, ему явно было неудобно. Потом камера переместилась на брюнетку Патрицию, двойника Синтии Эндрюс. Корреспондент больше походила на соседскую девчонку. У нее был маленький курносый нос, веснушки и большие карие глаза. Она оделась в темный костюм и юбку чуть выше колена, неуклюже передвигалась по грязной тропинке вдоль реки и говорила в микрофон.

На заднем плане, на заснеженном берегу стояли полицейские с мрачными лицами. Они смотрели вниз в реку желтая оградительная лента с надписью «полиция» трепалась на ветру.

— Я стою на берегу реки Куиннипьяк в Нью-Хейвене. Сюда приезжают многие студенты Йельского университета — расслабиться, подумать или, как в случае с Грегори Форрестом, вывести собаку. Но для Грегори эта прогулка вскоре превратилась в нечто совсем другое. — Она взяла микрофон двумя руками. — Никто не ожидал подобного от обыкновенного маршрута…

Камера снова переместилась, на этот раз на студента с вьющимися волосами и расстроенным видом. Внизу на экране появилась надпись, указывающая, что это и есть Грегори Форрест. Он говорил в микрофон, который держал другой человек, не попадавший в объектив. Грегори в объектив не смотрел, вместо этого отводил глаза в сторону и прищуривался. Дул сильный ветер.

— Я постоянно спускаю Тео с поводка… Он любит поплескаться в реке, поэтому я даже не посмотрел, что он там нашел, пока не начал его звать, а пес все не приходил… Вначале я увидел несколько сломанных веток, застрявших среди камней, затем что-то большое, застрявшее у берега… Словно связка старой одежды. Потом я заметил ботинок, покрытый льдом, волосы… Я подумал, что это парик, который кто-то выбросил в реку…

Аппетит у меня пропал. Я положил на стойку двадцать долларов и ушел.


По пути домой продолжался дождь, дворники в такси работали ритмично, мимо пролетали машины с включенными фарами, но они казались размытыми и вихляющими. Дождь шел всю ночь и на следующее утро, стекая полосами по окну моей комнаты и приглушая все звуки. Из-за дождя и серого неба все казалось окутанным бесшумными тенями.

* * *
Я помню, как все происходило после смерти матери, как моя семья словно задернула шторы, отделяясь от остального мира.

Тогда невозможно было поверить, насколько обычным кажется все остальное — почему другие люди продолжают жить своей жизнью, когда моя мама только что умерла, и весь мир внезапно опустел? Странно, но похожие ощущения вернулись не после смерти Дэна, а после обнаружения тела. Самосохранение сдерживало эмоции, но теперь прорвалась печаль, ни в коей мере не ослабевшая и почти торжествующая в созданной ею сумятице. Она сбила эмоциональные подпорки, которые я так тщательно сконструировал и установил, крушила стены и рвала веревки и цепи, которые удерживали монстра.

Самыми сложными днями моей жизни стали недели после обнаружения тела Дэна. Я думал, что самое трудное закончилось, что я уже пережил пропитанные чувством вины дни после его смерти, и теперь со мной все будет в порядке. Но я оказался совершенно неподготовленным. До сих пор не знаю, как пережил похороны и встречу в доме миссис Хиггинс, а потом возвращение в университет и ужасные дни, которые, в конце концов, привели к моему срыву. Было бы нечестно сказать, что выносливость объяснялась моим четким пониманием содеянного и его последствий. Я тогда понимал очень мало; за исключением одного момента, который очень четко запечатлелся в памяти, просто оставался наблюдателем, протискивающимся сквозь эмоции тех, с кем рядом находился.

У всех были свои версии — у преподавателей, у студентов, даже у работников столовой и сторожей с сонными глазами. Самые простые, не имеющие последствий встречи с Дэном торжественно пересказывались на следующий день после обнаружения тела. Говорили о том, как он сказал «спасибо» после покупки пирожка с тыквой, о его выступлении с комментариями на занятии, о кивке, об улыбке. Все это вдруг приобрело значение. Вечером я смотрел по телевизору пресс-конференцию декана Ричардсона. У него покраснели глаза, говорил он с мрачным видом, заявив, что Дэниел Хиггинс был «энергичным и активным участником абердинского сообщества, его утрата — это наша утрата… С его смертью также ушла и часть нас самих». Это относилось к нам, проживающим в доме доктора Кейда. Но я очень сомневался, что эти слова относятся к другим студентам или сотрудникам университета.

Я не знаю, почему мне становилось дурно от реакции моих сокурсников и других людей в университете на смерть Дэна. Но мне стало так плохо, что я уже подумывал, не взять ли академический отпуск и не пожить ли безвылазно в доме доктора Кейда. Невозможно было видеть группы молящихся и рекламу горячих линий, куда следовало звонить в трудной ситуации. Эти рекламные проспекты подсовывали мне под дверь в общежитии. «Телефоны доверия» рекламировались на всех досках объявлений во всех зданиях. «Чтобы подобная трагедия никогда больше не повторилась», — значилось в одной рекламе. «Католическая община студенческого городка приглашает вас на двухчасовую службу в церкви святого Павла в среду вечером, в шесть часов. Мы советуем всем взять с собой друга». Религиозные группы Абердина раскололись на отдельные фракции и рассматривали трагедию, как доказательство все увеличивающейся необходимости обращения к Богу. И божественное усиленно поставлялось, возможно, разбуженное призраком отца Гаррингера. Привычная мирская атмосфера вдруг сменилась религиозным энтузиазмом, Абердин словно бы стал местом духовного возрождения. Даже Николь приняла в этом участие и носила на шее блестящий крестик, инкрустированный красными и черными камнями и напоминающий центральное распятие в каком-нибудь испанском соборе.

Я ненадолго встретился с матерью Дэна в доме доктора Кейда. Это было небольшое собрание, организованное профессором. Как я понимаю, оно планировалась, как поминки, хотя получилось нечто вроде вечера с коктейлями, хотя все вели себя тихо и чувствовали неуютно, несмотря на прилагаемые Кейдом усилия.

Я держался в стороне, чувствуя себя не к месту среди преподавателей Абердинского, Йельского и Гарвардского университетов. Они приехали отдать долг, но на самом деле все это время обсуждали различные проекты. В комнате находился и Хауи. Он, предположительно, заканчивал бутылку виски, с которой я видел его раньше. Арт отсутствовал, он был или у Эллен, или в университетском городке, или еще где-то. Меня от него тошнило, и я почувствовал облегчение оттого, что не видел Артура после обнаружения тела Дэна.

Миссис Хиггинс, судя по тому, что мне рассказал Хауи, была безутешна. Доктор Кейд находился вместе с ней, когда позвонили из полиции и сказали, что нужно приехать в полицейское управление Нью-Хейвена на опознание. Художник говорил, что она не плакала, произнес он это с благоговейным трепетом. Мать Дэнни молчала и лишь выполняла все необходимое, очень целеустремленно.

— Она поразительно держалась, — сообщил доктор Кейд, обращаясь к Хауи.

Однако ее печаль перешла в ступор ко времени начала поминок. Миссис Хиггинс все время тупо смотрела перед собой, сидя на диване. Оделась она в безупречный темно-серый костюм, волосы цвета воронова крыла были уложены в кичку, в тонкой руке мать Дэна держала бокал и принимала гостей, словно какой-то почитаемый оракул. Я хотел поговорить с ней, но испугался. Где-то я слышал, что матери поддерживают духовную связь с детьми, и был уверен: она уже подозревает о моем участии в смерти ее сына.

На следующий день приехал Чарли Косман из Массачусетского технологического института, друг Арта. Он привез с собой щенка коротконогой гончей и остановился в комнате Артура. Чарли спал на временно сооруженной постели, а щенок по имени Лео постоянно играл с Нилом. Он рычал, кусался и прекращал веселье только для того, чтобы написать на пол.

Родители Хауи прислали соболезнования и заявили, что останутся в Чикаго до похорон. Хауи сообщил мне, что Дэна похоронят в Бостоне, на кладбище «Каштановая гора». Доктор Кейд проводил много времени в кабинете, выбрав тот же путь, что и я — занимая большую часть дня работой. Три дня после обнаружения тела Дэна оказались у меня самыми продуктивными за весь семестр. Мать Дэнни увезли сразу же после поминок, я слышал, что она вернулась в Бостон.

Вечером, перед нашим отъездом в Бостон, Арт с Хауи устроили спор. Доктор Кейд находился в университете, где каждый день оставался до часа или двух ночи, занимаясь незаконченными Дэном разделами. Наконец, дом опустел, восстановилась тишина. Уехали доброжелатели и сочувствующие, и Чарли вернулся в Массачусетс после того, как профессор мягко сообщил нам, что «похороны Дэна будут закрытым мероприятием». Восстановилось наше уединенное существование, и тогда невыраженное вслух напряжение, которое копилось между Артуром и Хауи, наконец, прорвалось.

Все началось с крика. Я не мог определить, кто кричит, Арт или Хауи. Затем последовала тишина, потом громкий звон, словно кто-то разбил стекло. Потом последовал спор, глухие удары, залаял Нил. Я вылетел из своей комнаты, побежал вниз и остановился на полпути. Артур высунулся из входной двери, спиной ко мне, Нил находился в прихожей, продолжая лаять. Шерсть у пса встала дыбом, хвост был поднят. Послышался шум мотора, а потом «ягуар» Хауи сорвался с места, понесся по подъездной дорожке и с визгом шин вылетел на основную дорогу. Я посмотрел направо, в гостиную, и увидел, что пострадала застекленная двустворчатая дверь. Стекло выбили, двери перекосило — одна стояла открытой в кабинет, вторая — в гостиную. Там, где были вставлены стекла, остались неровные острые куски.

Арт закрыл дверь и повернулся. Я думаю, что он удивился, увидев меня. На нем был сбившийся набок галстук, лицо раскраснелось.

— Что случилось? — спросил я.

— Ты слышал.

— Я не знаю, что слышал.

— Все просто. Эллен нужно сделать выбор, — сказал Арт и провел ладонью по волосам. Он, в общем-то, разговаривал не со мной — я думаю, мы оба это понимали. — Я знаю, что был не самым внимательным парнем… Но она должна уяснить, что влечение почти полностью основывается на близости к тебе кандидатуры. Несколько лет назад проводились исследования в студенческих общежитиях. Изучалось количество связей, установившихся между парнями и девушками, живущими на одном этаже. Выяснилось, что чем ближе живут двое людей, тем вероятнее возникновение отношений. Это территориальная близость, ничего больше. Хауи стал проводить с ней больше времени, и дело пошло. — Он горько улыбнулся. — Ты знал, что отец Эллен пьет? Это правда. Идеальный случай комплекса Электры, который я когда-либо видел.

— Ты о чем?

— О, прекрати. Наивность устарела. — Арт помрачнел. — Ты, конечно, знаешь про Хауи и Эллен.

Я покачал головой.

Артур рассмеялся. Я ненавидел этот его смех. Всезнающий, страшно самоуверенный Арт…

— И не догадывался, да? — он спародировал мой жест — покачал головой, затем злобно улыбнулся. — Это так очевидно. Почти столь же очевидно, как твоя любовь к ней.

— Это неправда!

— Не нужно врать ради меня, — сказал он. — Я знал все это время.

Я уставился на него.

— Она мне рассказала, — сообщил Артур. — Рассказала, как ты признался ей в любви. И про письмо, которое она нашла в твоих штанах. В ту ночь, когда Хауи пытался меня убить. — Он снова рассмеялся. — О-о, я не против. — Арт наклонился и потрепал Нила по голове. — Я знаю, что Эллен — красивая девушка. Кроме того, ты не представляешь угрозы.

Его слова жалили. Хотелось сказать ему что-то обидное в ответ.

— Она тебя ненавидит, — выпалил я.

Арт погладил Нила по спине и оставил на ней красную полосу. Я увидел, что рука Артура кровоточит, пальцы порезаны. Он вздохнул, выпрямился и посмотрел на раненую руку. Кровь капала на пол.

— Ты разве не слышал, что я сказал? — Мой голос дрожал. — Эллен тебя ненавидит. Она считает, что я лучше, чем ты. Она мне так говорила. И я видел ее с Хауи на прошлой неделе. В ее квартире. Они держались за руки.

Кровь была везде — на спине Нила, на полу, на манжете рубашки Арта. Арт держал раненую руку другой, Нил стал слизывать кровь с пола.

— Мы уезжаем завтра утром, — объявил Арт. — Служба начинается в девять. Если мы выедет отсюда в пять, то будем в Бостоне самое позднее в семь.

Все это запомнилось очень четко. Левая рука Артура была залита кровью, она текла и капала на черную спину пса, вскоре весь мех Нила покрылся блестящими красными каплями. На полу капли тоже остались, а рядом — кровавые разводы, там, где их зализывал пес. Из собачьей пасти то и дело появлялся розовый язык, Нил снова лизал капающую кровь. Ею был запачкан и лоб Арта, что стало ясно, когда он откидывал волосы назад.

Я снова сказал Арту, как сильно его ненавидит Эллен, заявил, что все знали об ее изменах с Хауи, говорил о том, как она меня уважает, как сильно меня волнует ее благополучие. Но даже пока я говорил, Артур стал рассуждать о возможности пробок на дорогах, когда мы завтра поедем в Бостон. Он говорил, глядя поверх моей головы, словно ничего не случилось. Теперь, оглядываясь назад, на тот вечер, я думаю: это напоминало затопление «Титаника». Оркестр играл, даже когда корабль скрипел, качался и трясся, звук виолончели возносился к звездному небу, и не столь важно, что темные холод.

Глава 8

Бостон. Все серое в яблоках и крапчато-коричневое, постоянно идет дождь, из-за него на тротуарах и улицах темно. Постоянный поток машин. Под свинцовым небом, вдоль линии берега тихо стоят гребные базы…

Я сидел на заднем сиденье «ягуара» Хауи, приложив голову к стеклу, и смотрел, как мимо пролетают городские виды. Бизнесмены и деловые женщины спешили перейти улицы у светофоров, грязный снег лежал под мерными деревьями без листьев… Зимний воздух с привкусом соли. Узкие улочки, мощеные тротуары. И все серое, серое, серое…

Арт с Хауи помирились или, по крайней мере, заключили временное перемирие. Они даже разговаривали друг с другом во время поездки на машине. Артур пребывал в дидактическом настроении и устроил смехотворные дебаты с Хауи по поводу «Константинова дара», документа восьмого века, предназначенного для усиления власти Церкви. Его фальшивость в пятнадцатом веке доказал Николас Кузанский. Арт заявил, что Николас был не прав, потому что поддерживал идею о главенстве церковных советов над папой. Хауи нерешительно напомнил Артуру, что Николас в дальнейшем изменил свое мнение и заявлял, что папа главнее. Я, в основном, продремал эти два часа.

Мы подъехали в гостинице «Хингам», строгому кирпичному зданию, втиснутому между двумя офисными зданиями в модернистском стиле. Холл оказался маленьким и темным, с резной лестницей и лепным потолком. За стойкой сидел портье и говорил тихим нежным голосом, почти шепотом. Арт сообщил ему, кто мы. Он поприветствовал нас доброй, жалостливой улыбкой, словно знал о причине нашего появления.

— Завтрак до десяти. Если хотите, господа, вам его подадут в номер, без дополнительной оплаты…

— А попьянствовать где? — спросил Хауи и перекинул сумку через плечо.

— Простите?

Художник наклонился поближе:

— Бар. На какое спиртное я могу рассчитывать?

Арт опустил в карман ключ от номера и нажал на кнопку лифта. Похоже, он хотел добраться до апартаментов раньше всех. Мы с ним почти не разговаривали после спора вчера вечером. Но из-за торжественности сегодняшнего мероприятия у обоих не осталось энергии ни на что. Так что мы просто избегали друг друга. Это меня очень устраивало.

— Я думаю, что вам понравится выбор крепких спиртных напитков и вина, — заявил портье и слегка склонил голову. — Если вам что-то потребуется, может, какая-то конкретная марка…

— «Феймоус Груз» и «Гленфиддич», — заявил Хауи.

Портье замолчал, в задумчивости глядя вверх.

— Я распоряжусь, чтобы их сразу же прислали вам в номер, сэр.

— Отличное обслуживание, — заявил художник, хлопнул портье по плечу и подмигнул мне.

Доктор Кейд забронировал нам всем отдельные номера — странные комнаты на седьмом этаже с огромными кроватями и небольшими отсеками для работы, а также с восхитительным видом на город. Судя по расписанию, которое профессор подсунул нам всем под двери вечером перед отъездом, мы должны были встретиться в церкви святого Фредерика в девять. Предстояла короткая получасовая служба, после нее все на машинах отправятся на кладбище для захоронения, потом в дом миссис Хиггинс, на поминальную трапезу. Арту с Хауи предстояло нести гроб. Слава Богу, меня от этой роли освободили.

Я принял душ и побрился. Я не мог смотреть на себя в зеркало, по крайней мере, заглядывать в глаза. И тут мне вспомнилось, что никогда раньше не приходилось бывать в церкви. Я не знал, будет ли выставлено тело Дэна. Моя мать, оставаясь верной своей бунтарской природе и даже после смерти выражая социальный протест, велела не проводить никаких служб в церкви и не открывать гроб. Вместо этого она захотела нечто подобное похоронам, принятым у иудеев. Она умерла в понедельник, и ее похоронили во вторник во второй половине дня. Друзья произнесли речи у могилы, кузины оплакали ее, — и все закончилось. Мать похоронили в простом гробу с ложным дном, несмотря на протесты близких друзей, которые всегда поддразнивали ее за жизнь в стиле «хиппи». Я помню, как бросился к краю могилы, когда гроб опускали. Я вырвался из потных рук Наны и заметил бледную руку мамы, когда дно гроба отделилось, и тело с глухим ударом упало в землю. На ней было ее любимое платье, шелковое желтое, с подсолнухами, пришитыми к подолу. На него попала земля, грязные комья прилипли к ткани. Я это помню более четко, чем что-либо еще в тот день.

Доктор Кейд остановился в «Риц-Карлтоне». Он прилетел на самолете рано утром. Рукопись следовало сдать через три дня, и, несмотря на обстоятельства, мы все напряженно трудились, чтобы закончить наши разделы. Может, все, как и я, пытались найти успокоение в парализующих сознание заданиях по выстраиванию и классификации ссылок. Я по большей части писал длинный список сносок, все эти «там же». Даже если закрыть глаза, буквы стояли у меня в сознании длинной линией. Мне приходилось выполнять и домашние задания, например, сделать перевод тысячи слов из «Энеиды» — о смерти Турна.

Хауи позвонил мне в номер в 8.20, говорил громко. Он уже выпил. Художник заявил мне, что «мы должны трогаться, черт побери, или опоздаем». Я ответил, что встречу его в холле.

У меня началась тошнота, я побежал в умывальную и сидел на краю ванны. В голове крутился последний абзац, который я перевел перед телефонным звонком, когда пришло окончательное понимание, что направляюсь на похороны Дэна.

Молнией яростной меч сверкнул, в грудь Турна вонзаясь.
Тело обмякло, холодом смертным объято,
И, стеная от боли и страха, душа отлетела
В мрак непроглядный внизу…
* * *
Служба была ужасной. Немного слез, но по большей части печаль, глубоко въевшаяся в каменные, с высокими скулами, лица ближайших и дальних родственников Дэна. Все они каким-то образом напоминали его, все были, как и он, одновременно симпатичными и не привлекающими внимания. Я никогда не чувствовал такого облегчения при виде доктора Кейда. Он оказался там единственным ярким пятном — подавленный, но, тем не менее, возбужденный. Профессор привлекал к себе небольшие группы людей, спрашивавших о готовящихся к выходу книгах. Заодно его просили подписать экземпляры книги «Пройдет и это». Тело Дэнни не выставили на всеобщее обозрение, вместо этого поставили маленький столик с фотографией — увеличенной копией портрета, который я видел в доме Кейда. Рядом лежали разнообразные регалии и награды Дэна. Я один раз прошел мимо столика, но не мог на него смотреть.

Я попытался подойти к миссис Хиггинс перед службой, но она смотрела сквозь меня. Взгляд у нее был пустым и зафиксированным. Мать Дэнни сидела в первом ряду, по обе сторонам устроились богатые, судя по виду, женщины в черных платьях. Их длинные ноги были обуты в черные туфли, которые идеально подходили к сумочкам. Арт с Хауи стояли рядом с несколькими высокими мужчинами в другой части помещения. Все они были в костюмах, которые выглядели одинаковыми.

Я чувствовал себя бедняком в костюме, который купил вчера днем в секонд-хэнде, несмотря на заверения владельца о том, что он «более высокого качества, чем одежда в современном стиле». По словам владельца магазина, костюм сдала семья Уинслоу, имеющая одну из старейших и самых престижных родословных в Фэрвиче.

К счастью, меня нашел доктор Кейд. Он поймал мой взгляд из другой части помещения и извинился перед окружавшими его внимательными слушателями. Профессор двинулся по проходу в центре, а потом свернул за задний ряд. Его седые волосы были зачесаны назад, руки сцеплены впереди, голубые глаза горели.

— Я вижу, что вы один, как всегда, — он по-доброму коснулся моей руки. — Сегодня не тот день, когда следует оставаться в одиночестве. Давайте я представлю вас семье Дэна. Вы уже познакомились с кем-то из его тетушек? Их трое, они тройняшки. — Он улыбнулся. — Все — восхитительные женщины. Они отправили меня сюда за вами. Как я понимаю, Дэн часто рассказывал им о вас.

— Не могу, — сказал я, опасаясь, что расплачусь. — Нехорошо себя чувствую.

Профессор кивнул.

— И вы, и Артур. У него температура.

Я бросил взгляд в другой конец помещения на Арта. Тот, нахмурившись, стоял рядом с Хауи около одного из передних рядов, все еще среди высоких людей в одинаковых костюмах. Художник жестикулировал и качался на каблуках. Я задумался, знает ли кто-то из них, насколько он пьян.

— Красивая церковь, — сказал доктор Кейд, задрав голову. — Все очень сдержанно и очень красноречиво.

Мы стояли в среднем храме, справа находился трансепт. Священник, седовласый, царственный, облаченный в рясу цвета слоновой кости с зеленой епитрахилью, беседовал с миссис Хиггинс, пока заходили новые люди. Все разговаривав тихо, приглушенными голосами и шепотом. Пока двери не успевали закрыться, на короткое время внутрь залетал звук машин.

— Я впервые в церкви, — признался я.

Доктор приподнял брови.

— Правда? — спросил он почти довольным тоном. Кейд гордился своей нерелигиозностью и рассматривал церковь с уважением и большим любопытством стойкого язычника-интеллектуала. — Ты не еврей? — спросил он меня с блеском в глазах, словно, если бы я ответил утвердительно, профессор оказался бы в обществе очень необычного и интересного экземпляра.

— Нет, — ответил я. — Вообще-то, не знаю, кто я.

— Значит, вы мудрее остальных. Посмотрите, — он протянул руку и взял молитвенник из-за скамьи со спинкой. — Если у вас будет время, я посоветовал бы вам это пролистать. Вы найдете в одном отрывке, точное место которого я не помню, забавную типографскую ошибку. Изначальная фраза, исправленная после Толедским собором, звучала: «Верую в святую Католическую и Апостольскую Церковь». Но в этом издании вы найдете, что предлог «в» пропущен, как и слово «святая». Вместо изначальной фразы в переводе получилось: «Верю Католической и Апостольской Церкви». Меня всегда удивляло, что эту ошибку не исправили, хотя если вспомнить, с какой скоростью Церковь признавала и исправляла прошлые ошибки, другого ожидать не приходится.

Он вручил мне книгу.


Я сидел в четвертом ряду, в конце, недалеко от Хауи. Арт расположился с другой стороны прохода. Четверо шумных детей справа от него, одетых в маленькие костюмчики, все время соскальзывали со скамеек, толкали и пинали друг друга. Они смеялись и топали ногами, несмотря на повторные попытки усталых матерей заставить их замолчать. И только после того, как пожилой мужчина повернулся, гневно посмотрел и цыкнул на них, дети, наконец, прекратили шевелиться. Создалось впечатление, будто они превратились в камни, оцепенев после взгляда медузы-горгоны мужского пола.

Доктор Кейд сидел в первом ряду вместе с матерью Дэна. По другую сторону от нее расположились две сестры, сразу же за ними — их мужья. Они смотрели прямо перед собой, высоко вздернув подбородки. Священник говорил тихим голосом, на кончике носа у него сидели очки, двумя руками он держался за кафедру.

— «Даешь им — принимают; отверзаешь руку Твою — насыщаются благом. Сокроешь лице Твое — мятутся…» (Пс 103:28–29).

Хауи бормотал себе под нос те же слова в унисон со священником. От него пахло алкоголем и одеколоном. Бреясь, он пропустил участок под подбородком.

— «Пошлешь дух Твой — созидаются; и Ты обновляешь лице земли. Да будет Господу слава во веки; да веселится Господь о делах Своих!» (Пс. 103:30–31).

В задних рядах заплакали. Я смотрел вперед, концентрируясь на точке в стене за трансептом. Старик, сидевший перед нами, закашлялся.

— «Буду петь Господу во всю жизнь мою, буду петь Богу моему, доколе есмь» (Пс. 103:33).

Святой Августин предложил ударять в грудь во время исповедальной молитвы в виде покаяния. Исповедальная молитва восьмого века была частично переделана в одиннадцатом и в дальнейшем добавлена к мессе. В ней верующие троекратно просят прощения: «Quia peccavi nimis cogitatione, verbo et opera: mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa» («Моя вина, моя вина, моя величайшая вина»)…

Мать Дэна попросила Арта выступить. Я об этом не знал, пока не увидел, как он направляется в кафедре. У него раскраснелось лицо, словно поднялась температура. Добравшись до кафедры, Артур достал из кармана сложенный листок бумаги и медленно его развернул. В микрофоне послышался шорох бумаги. Хауи содрогнулся и потер глаза, причем очень сильно, вдавливая ладони в глазные яблоки. Когда он опустил руки, глаза слезились и покраснели.

Арт откашлялся и посмотрел на собравшихся. Его взгляд скользнул по мне, не останавливаясь, он словно меня не узнал. Артур схватился за кафедру с двух сторон и заговорил.

Когда-то нас было трое, и сердце — одно на троих.
То было когда-то. Теперь же — осталась печаль для нас,
Лишь горькие слезы остались, и чувств никаких иных.
Ушел… Но увидите сами — помянем его не раз…
Арт медленно сложил лист бумаги и убрал в карман, затем вернулся на свое сиденье, опустив голову. Он все время смотрел в пол. Никто не произнес ни слова.

«Какой странный отрывок», — подумал тогда я. Это был отрывок из стихотворения восьмого века, которое написал Алкуин о кукушке.

* * *
Кладбище «Каштановая гора» очень сильно отличалось от моих представлений. Во время следования похоронной процессии из церкви святого Фредерика я представлял покрытое туманом, готическое кладбище с разрушающимися надгробиями, колючими кустами, искривленными деревьями, каркающими на склепах воронами, черным железным забором с остроконечными кольями, окружающим неровную и грязную землю, вспаханную, как поле брани. Я ехал на переднем сиденье в «ягуаре» Хауи. Тот едва ли мог вести машину. Арт ехал в «бентли» с шофером вместе с доктором Кейдом и одной из племянниц миссис Хиггинс.

Прибыв на место, я увидел, что «Каштановая гора» — это полная противоположность тому, что я представлял. Всего лишь приятное место, поросшее деревьями, с многочисленными холмиками и пригорками, окруженное живой изгородью. Тут и там, между корней деревьев и под нависающими кронами, виднелись сугробы снега и лед.

Мы поехали вверх на гору и сделали полукруг. Вдоль всей дороги стояли голые каштаны и дубы. Я заметил вырытую могилу. Холмик земли возвышался среди ровной поверхности, словно миниатюрная ступа. Рядом с кучей вырытой земли, опираясь на лопаты, стояли двое мужчин в синих комбинезонах. Они о чем-то тихо беседовали, как и любые другие рабочие в обычный трудовой день. Один курил, но при виде останавливающейся кавалькады машин затянулся раза два и бросил сигарету, а потом затоптал ее.

На протяжении всего пути художник не произнес ни слова. Наконец, тормозя, он повернулся ко мне.

— Я этого не вынесу, Эрик, — сказал он. Губы у него дрожали. — Скажи им, что мне стало плохо, и я вынужден вернуться в гостиницу.

Хауи резко выдохнул воздух, а потом рукой откинул волосы назад со лба.

— Ты им нужен, — сказал я.

— Нет, — покачал он головой. — Я сорвусь, не выдержу. Клянусь тебе: я сорвусь.

— На похоронах все срываются, — заметил я.

— Но я никогда раньше не бывал на похоронах, — Хауи вытер глаза. — Никто из моих знакомых еще не умирал. — Он шмыгнул носом. — В прошлом году помер мой дед, но сказать по правде, я почти его не знал. Они с отцом много лет не разговаривали.

Я попытался сменить тему:

— Твои родители сегодня приедут?

Хауи пожал плечами.

— Они сказали, что должны быть здесь еще пять часов назад. Сегодня утром в Чикаго буря… Но они приедут.

— А как насчет родителей Арта? Они приедут?

— Его отец. Мать в Белизе, на раскопках.

Художник моргнул и отвел голову назад, словно пытаясь заново сфокусироваться.

Какое-то время мы молчали, сидя в «ягуаре», и смотрели, как люди выходят из машин. Доктор Кейд появился из серебристого «бентли», за ним последовал Арт и красивая женщина с длинными прямыми волосами. Она потрогала голову с двух сторон, словно чтобы убедиться, на месте ли волосы. Мимо прошла мать Дэна, ее под руки держали сестры. Они все были очень похожи — темные волосы, белая кожа, стройные, элегантные, изящные.

Стояла безветренная погода. Небо было светло-серым, словно туман на рассвете.

Хауи вздохнул и снова вытер глаза.

— Наверное, ты слышал про меня и Эллен, — сказал он по-деловому.

— До меня дошли слухи.

— Помни: она — просто женщина. Нет оснований разрушать нашу дружбу.

Кто-то постучал Хауи в окно. Я увидел одного из высоких людей. Художник открыл дверцу.

— Пошли, — позвал высокий мужчина, посмотрел на меня, а потом снова перевел взгляд на Хауи. — Мы готовы.

Он имел в виду гроб, который, как мы с художником видели, торчал из задней части открытого катафалка. Артур стоял рядом, засунув руки в карманы, но смотрел в другую сторону.

Художник повернулся ко мне, в его затуманенных глазах промелькнул страх. Он отстегнул ремень безопасности и медленно, с трудом, вышел из машины, как человек, отправляющийся на казнь.

Хауи сломался во время прочтения молитвы, закрыл лицо большими руками и стоял в одиночестве в конце процессии. Полы пиджака развивались на легком ветру, который начал дуть, когда достали гроб. Похоже, Арту стало хуже — кожа приобрела землистый оттенок, глаза сильно покраснели и ввалились, а после того, как гроб был пронесен к могиле, он снял куртку и уселся на землю. Спина рубашки пропиталась потом, под ней четко выделялся позвоночник.

Священник говорил тихим голосом, белая ряса выделялась на фоне черной земли. Голые ветки деревьев качались и потрескивали на ветру. Лицо матери Дэна было бледным и блестело, красные губы вытянулись в одну линию и напоминали края раны. Тихие стоны и сдерживаемые рыдания… «Теперь нужны силы», — хотелось сказать мне. Я это уже один раз проходил. Вскоре все закончится…

Мы выстроились, чтобы бросить по горсти земли на гроб Дэна. Земля оказалась мягкой и холодной и струилась сквозь пальцы, а потом бесшумно упала на гроб. Я не знаю, плакал ли тогда. Честно, не помню…

Глава 9

— Вот какое дело. Давайте скажем, что я хочу купить что-то простое и дешевое, вроде офисного здания в не пользующейся спросом части города. Мне не нужны наркоманы на углу или проститутки, стоящие посредине улицы. — Бофорд Спакс сделал большой глоток из высокого стакана и облизал толстые губы. — Место в перспективном районе, но он, черт побери, должен оставаться дешевым. Вы думаете, я стану спрашивать брокера, каков город из себя? Нет, сэр, я не получу честного ответа. Конечно, можно посмотреть стоимость домов, но она не расскажет о том, каков город из себя. Меня интересует характер города, а любой человек, который хоть что-то понимает, скажет вам, что характер — это судьба…

Он протянул пустой стакан проходящему официанту, не отводя взгляда от небольшой толпы, которая собралась вокруг. Все находились в гостиной миссис Хиггинс, в доме на берегу залива.

— Я заглядываю в местную галету, — продолжал Бофорд с хитрой улыбкой. — Не раздел новостей, — они фильтруются через репортеров, — а тематические объявления. Там никогда не соврут.

Группа бостонских «брахманов» одобрительно кивнула и придвинулась поближе к Бофорду, который явно наслаждался вниманием к себе.

— Низкие цены на автомобили показывают — местная экономика пребывает в плачевном состоянии. Дешевое оружие и вакансии для охранников говорят мне, что в городе высокий уровень преступности. А знаете тематические объявления, в которых приглашаются «натурщицы для художников»?

Ответа от слушателей не последовало, но он продолжат.

— Это мошенническая проделка. «Натурщицы» означает проститутки. То же самое — частные объявления от одиноких женщин.

Официант вернулся с еще одним высоким стаканом виски с содовой. Бофорд забрал его и даже не кивнул.

— С другой стороны, если я вижу объявления разведенных женщин с детьми, которые ищут мужа, то знаю: это — консервативное сообщество. — Бофорд быстро осушил стакан, снова облизал губы и похлопал себя по большому животу.

— Так что вы выбираете? — спросил один из слушателей, мужчина тридцати с чем-то лет, со светлыми волосами. Чуть раньше Хауи говорил, что это один из многочисленных кузенов Дэна. — Вы покупаете недвижимость в консервативном городе, или в… ну знаете… с более сомнительной репутацией?

— Если я отвечу вам на этот вопрос, то раскрою свои профессиональные секреты, не так ли? — Бофорд погрозил толстым пальцем.

Толпа вежливо рассмеялась и разошлась. Я сидел у стены темно-бордового цвета, справа от камина с алебастровой облицовкой, на которой были вырезаны лица херувимов и рельефный узор в кельтском стиле. Дом у миссис Хиггинс был большим даже по не бостонским стандартам, с длинной гостиной, высокими потолками и деревянным полом медного цвета. Кухня оказалась абсолютно белой, с островком для еды в центре и холодильником из нержавеющей стали, встроенным в стену, словно в экспрессионистском фильме Фрица Ланга. Еду подавали в столовой, окна которой выходили на залив, а также аллею, усаженную деревьями. Стены столовой оказались пурпурными, роскошно и богато оформленными. Массивный стол стоял в центре, на золотистом с сине-лиловым восточном ковре.

Бофорд Спакс с женой Шарден прибыл к миссис Хиггинс одновременно со всеми нами. Шарлей обняла и поцеловала мать Дэна, Бофорд сделал то же самое, а потом продолжал держать руки миссис Хиггинс в своих, тихо выражая соболезнования. Отец Хауи оказался высоким крупным мужчиной, одетым в длинное черное пальто огромного размера и черный же костюм. Галстук с красными точками спускался по широкой груди на огромный живот. У него были темно-каштановые, коротко подстриженные волосы, круглая голова, аккуратно подстриженная борода и усы. Этот человек просто источал энергию. Но больше всего в нем притягивали глаза. Это были две пронзительных голубых ямы, глубоко посаженных над толстыми щеками. Он слегка прихрамывал, словно у него болела спина, и это только привлекало к нему больше внимания. Неровная походка грузного неуклюжего бегемота, вероятно, являлась редким зрелищем в доме миссис Хиггинс.

Шарлей Спакс, напротив, оказалась хрупкой женщиной, одетой в тонкое, как дымка, черное платье. Независимо от того, где она находилась в комнате, создавалось впечатление, будто тень Бофорда падает на нее. У нее были роскошные золотисто-каштановые волосы, и мать Хауи выглядела гораздо моложе своих лет. Она стояла рядом с сыном и тихо разговаривала с ним. А ее муж перемещался по комнате, пил, рассказывал истории и раздавал советы.

Похоже, Бофорд Спакс особенно очаровал доктора Кейда, и они устроили оживленные дебаты рядом с обеденным столом.

— Но, определенно, вы не можете быть против высшего образования, мистер Спакс. — Доктор Кейд склонил голову набок, как часто делал во время серьезных дискуссий. — Оно идет человеку только на пользу.

— Я вижу это иначе. — Бофорд жевал пирог со шпинатом. — Вот посмотрите, я — идеальный пример. Никакого университетского диплома, сразу же окунулся в бизнес. И все у меня прекрасно, спасибо большое. Почему? Опыт. Люди вашего типа путают образование с информацией. Книги дают мне информацию, но обучить может только опыт. Вы считаете университет настоящим миром?

— Как понимаю, все зависит от того, что человек понимает под выражением «настоящий мир». — Профессор отпил вино. — С моей работой академическая жизнь как раз и является тем самым настоящим миром, как вы его называете.

— Все так, все верно. — Бофорд снова осушил стакан. — Но научные работники составляют всего один, может, два процента рабочей силы. Все остальные — это люди типа меня. Прагматики. Соль земли. Вы знаете, почему я отправил своего сына в университет? — Еще один пирожок исчез у него во рту. — Хочу, чтобы у него из головы вышла вся дурь до того, как он столкнется с реальностью, и она врежет ему по физиономии. — Он склонился поближе к доктору Кейду, нависая над ним, словно дерево, готовое вот-вот упасть на маленькое лесное животное. — И я признаю, что это действует. Мне радостно будет видеть, как мой мальчик получит диплом, которого у меня никогда не было.

Бофорд Спакс щелкнул пальцами перед носом проходящего мимо официанта, который тут же забрал у него стакан.

Я встал со стула и отправился в ванную. Она находилась в конце короткого коридора за кухней, и была маленькой. На уровне глаз на стене коридора висели портреты в золоченых рамках. Дверь в умывальную стояла открытой. Оказывается, Артур сидел на краю ванны. Сиденье туалета было поднято, и там в воде плавало что-то темное и мерзкое.

— Извини, — сказал я, пятясь назад. Но Арт покачал головой, пробормотав:

— Останься. Закрой дверь.

Я запер ее, заметив:

— Плохо выглядишь…

У него было бледное лицо, покрытое испариной. Рукава рубашки он закатал до локтя, ослабил галстук, расстегнул ворот рубашки. Волосы падали на лоб густыми влажными локонами.

— Я должен уйти сразу же после трапезы, — сообщил Арт. — Я взял машину в прокате и поеду назад в университет. Полиция снова хочет меня допросить.

У меня все перевернулось внутри.

— Зачем?

Он слабо пожал плечами.

— Задать дополнительные вопросы. Это будет четвертый или пятый допрос. Я уже потерял им счет.

У меня возникло дурное предчувствие. Я представил, что по возвращении в дом доктора Кейда меня встретят полицейские Беллис и Инман: «Нам нужно, чтобы вы проследовали с нами в участок часа на два…»

— Надеюсь, что это — последний раз, — продолжал Арт. — Они гораздо умнее, чем я думал. Уверен, что у нас были бы проблемы, если бы не миссис Хиггинс. Когда тот парень обнаружил тело Дэна и после первоначального осмотра не нашли ничего подозрительного, миссис Хиггинс захотела, чтобы все побыстрее закончилось. Она жутко боится прессы, а после предыдущей попытки самоубийства Дэнни…

— Откуда ты все это знаешь?

Арт вытер лоб скомканной салфеткой.

— Я встречался с Тедди Уолфордом, частным детективом миссис Хиггинс. Мы сравнили записи. — Он вздохнул. — Не думаю, что ты понимаешь, насколько тяжелой была эта последняя неделя.

Артур спустил воду в унитазе и схватился руками за голову.

— Но я считаю, что теперь все закончится. Думаю, полиция готова свернуть дело. Пару дней назад я сказал им, что Дэн был «голубым». Они спросили, не происходило ли чего-то между ним и доктором Кейдом. Ну, интимных отношений…

— О, Боже! — воскликнул я. — Если это всплывет и станет достоянием…

— Не всплывет. Такой слух дошел до миссис Хиггинс, и она просто спятила. Угрожала подать иск на всех: на университет, на местную полицию, на службу безопасности. Она не хочет, чтобы ходила такая информация. Что сделано, то сделано. Он мертв, все закончилось.

— Да, — кивнул я.

Я говорил не только про Дэна. Мир, который я построил для себя, который мы все построили — иллюзорный он, или нет, — теперь был разрушен.

Арт поднял голову и посмотрел на меня, темные глаза у него слезились и выглядели явно больными.

— Доктор Кейд очень сильно на меня давит. Ты закончил раздел о Карле Великом?

Я не ответил, и он продолжал.

— Мне пришлось сидеть в этом проклятом «бентли» и слушать, как Алисия, кузина Дэна, все говорит и говорит про какую-то чушь… Она заканчивает в этом году среднюю школу и хочет поступать в Корнельский университет. А этим летом намерена попутешествовать по Европе. Алисия боится, что если окажется на большом расстоянии от своего парня, то их отношения закончатся. И все в таком роде — одна глупая болтовня.

— Арт, послушай, — заговорил я. Это время было не хуже другого. Все притворство закончилось, растворилось, словно кубики льда в теплой воде. — Насчет Эллен…

Он выглядел поставленным в тупик.

— Тебя все еще это беспокоит? Она давно в прошлом. Между нами все кончено. Пусть ее имеет Хауи. — Артур схватился за живот и поморщился. — Она думает, что я убил Дэна.

— И я так думаю.

Мы уставились друг на друга.

— Эрик, ты ведешь себя…

— А как насчет письма Дэнни? — спросил я.

Арт раздраженно вздохнул.

— И что с письмом? — спросил он.

— Он сообщил мне, что выходит из игры, — сказал я, с трудом сдерживая неожиданную ярость, которая прокрадывалась в мой голос. — Дэн сказал, что это становится слишком опасным. Почему он передумал?

— Из-за книги Малезеля, — ответил Артур. — Из-за всей работы, которую я проделал на каникулах… Мы подошли ближе, чем когда-либо раньше. А затем… — Арт замолчал, на лице от гнева выступили желваки, и оно исказилось. — Черт побери! — воскликнул он. — Сколько раз можно повторять одно и то же?

— Дэн больше в это не верил, — настаивал я. — А ты верил.

Кто-то постучал в дверь. Артур уставился в пол и покачал головой. Снова постучали, и детский голосок попросил его пустить.

— Уходи, — пробормотал Арт, не знаю уж кому — мне или ребенку. Потом он, пошатываясь, встал и шагнул к раковине.

— Мне плохо. Тошнит от аконита, — сказал он. — Меня тошнит.

Голос звучал резко и неприятно. Злость с лица ушла.

Самое смешное, что правда меня больше не волновала. В любом случае, она не сыграла бы роли. Убил ли Арт Дэна, или это был несчастный случай, или Николь убила Дэна, или какой-то чернокожий парень, или ведущая новостей Синтия Эндрюс убила Дэна вилами и сбросила его тело в Куиннипьяк перед тем, как продолжить путешествие по штатам, убивая людей… «Обладает ли правда силой?» — в отчаянии задумывался я. Правда — не товарищ реальности. Она — ее раб.

— Ты, возможно, знаешь аконит под другим, более широко употребляемым названием — борец, — продолжал Артур, брызгая на лицо водой. — Он вызывает тошноту и потоотделение, а также затуманивание зрения. В последний раз я неправильно рассчитал дозу. Недостаточно борца, слишком много пижмы.

Я шагнул к нему, внезапно придя в ярость. Бессмысленность, печаль и чувство вины соединились в красный гейзер, который, как я думал, сейчас вырвется у меня из груди.

Арт посмотрел на меня и слабо улыбнулся.

— Ты выглядишь так, словно готов меня убить, — заметил он.

Я толкнул его так сильно, как только мог. Артур зацепился за край ванны и рухнул в нее, ударившись головой о голубые плитки стены.

Снова постучали, на этот раз громче, чем раньше. Арт обалдело уставился на меня, поднял руку к голове, потер ее, по виску скатилась тонкая струнка крови.

— Боже мой, — воскликнул он, глядя на окровавленную руку. — Посмотри, что ты наделал!

— У вас там все в порядке?

Я замер на месте. Глаза Арта округлились, он медленно поднялся и схватился для опоры за занавеску. Крючки, на которых держалась занавеска, отлетели со звоном, и Артур едва удержал равновесие, чтобы снова не рухнуть в ванну. Кто-то стучал в дверь.

— Что там происходит? Все в порядке?

Арт посмотрел на меня. Я отпер дверь и открыл. В это время он приложил ручное полотенце к голове.

Перед дверью стояла одна из сестер миссис Хиггинс и обеими руками держала маленькую черную сумочку. Она осмотрела сцену — занавеска на полу, кровь стекает со лба Арта. Я тяжело дышал, словно бегом поднялся по лестнице.

— Извините, — сказала она таким тоном, которым точно не просят прощения. — Я подумала — что-то случилось…

— С нами все в порядке, — ответил я.

Арт уселся на край ванны.

— Да, — сказал он. — Все прекрасно.

— Я просто хотела сообщить вам, что приехал ваш отец, — обратилась она к Артуру, нахмурилась, глядя на меня, и ушла.

Арт внезапно согнулся пополам. Он рухнул на пол, и его вырвало в унитаз. Я постоял еще мгновение, потом оставил его, хлопнув дверью.

* * *
Отец Арта оказался высоким и стройным, с волосами песочного цвета, как у его сына. Он носил маленькие очки в черной оправе, все в нем казалось словно урезанным — нос, рот, глаза. Держался он зажато, руки все время оставались в карманах, плечи были опущены.

Звали его Илайес и он, судя по тому, что я слышал, являлся прямым потомком, первых пилигримов с «Мейфлауэра».

Когда Арт появился в гостиной, отец поприветствовал его кивком, потом пожал руку. На лице Илайеса ненадолго появилось беспокойство. Артур был бледен, а на вороте рубашке бросалась в глаза размазанное кровавое пятно. Однако никто ничего не сказал. Я подумал, что если даже Арт рухнет без сознания посреди гостиной, то трапеза продолжится, как запланировано. Гости станут переступать через тело, словно это складка в ковре.

— …И закончить работу на Госдепартамент, — говорил Илайес одной из тетушек-тройняшек. — Я взял годичный отпуск в Принстоне до окончания этой работы, а потом мы с Дианой надеемся съездить на Сицилию…

Я стал искать глазами доктора Кейда. Он стоял в углу и беседовал с еще одной из сестер-тройняшек. Та положила ладонь ему на руку и улыбалась. Как всегда, профессор выглядел загадочно, подобно японскому саду. Кейд был абсолютно спокоен, и чем больше я смотрел на него, тем меньше знал.

Пришлось отвернуться и отправиться в толпу. Я не был голоден, при мысли об алкоголе меня тошнило, поэтому вполне подошли клюквенный сок и содовая.

Я разговаривал с одним из кузенов Дэна, парнем по имени Эмерсон, который учился на последнем курсе в Дартмуте, специализировался на экономике и собирался в Лондон в интернатуру. Мы поговорили минут десять, пока не исчерпали темы, а потом просто разошлись.

Бофорд заловил Хауи и читал ему лекцию об управлении деньгами. В тот день я совершил только одно полезное дело — я направился к ним и спросил Спакса-младшего, не хочет ли он, чтобы я принес ему что-нибудь выпить. Я планировал поговорить с художником один на один и рассказать ему про Арта, нашу драку в ванной и то, что он сказал про Эллен. Заодно можно сообщить и о решении перебраться из дома назад, в общежитие.

— Нет, черт побери! — резко ответил Бофорд, пронзая меня взглядом. — Кто учил тебя протоколу? Если бы я хотел выпить…

— Папа, — Хауи бросил на меня извиняющийся взгляд. — Это Эрик. Эрик, с которым мы вместе живем. Помнишь?

— О-о, — его отец улыбнулся. Создалось впечатление, будто на покрытом испариной лице растянулся каньон. — Прости меня. По твоему костюму я решил, что ты из прислуги. У меня болит спина, и я становлюсь вспыльчивым, вот и все. — Он обнял меня за плечи огромной ручищей. — Как я слышал, ты — маленький гений.

— Боюсь, что слухи о моих способностях сильно преувеличены, — заметил я.

— Правда? — Он рассмеялся, а его тело задрожало от усилий. — Скромный тинейджер, какое редкое зрелище! Хауи говорил мне, что ты со Среднего Запада.

— Из Уэст-Фолса в Миннесоте, — сказал я. Мне хотелось поговорить с приятелем без свидетелей, но было непонятно, как это можно сделать.

— Уэст-Фолс, да? — Бофорд Спакс задумчиво прищурился. — Никогда про него не слышал. Когда-то у меня имелась недвижимость в Сент-Пале. Однако это было много лет назад, до того, как Хауи отправился в большой мир. До того, как он стал все знать, правда, сынок? — Бофорд улыбнулся и притянул меня к себе. — Ты кажешься хорошим парнем. Надеюсь, что что-то из твоей скромности передастся и моему балбесу.

Я понял, насколько они оба пьяны. Я всегда ассоциировал алкогольные пары с Хауи, и когда они меня окутали на этот раз, я не посчитал это необычным. Но тут Бофорд покачнулся, и я сам из-за этого чуть не потерял равновесие. Я заметил, что его сын прислонился к стене, пытаясь не упасть.

— Если кому-то и нужен урок скромности, то тебе, — заметил Хауи, глядя на отца.

Бофорд отпустил меня и начал спорить с сыном. Я покинул их и пошел к выходу. Меня охватило дурное предчувствие. Из-за клаустрофобии стены качались.

Выбежав наружу, я лишь несколько секунд в панике суетился у входной двери, думая, что меня заперли, пока не понял, что толкаю ее, а не тяну на себя. Наконец, я сбежал и выскочил на тротуар. На другой стороне улице, на аллее две собаки приветствовали друг друга, подняв хвосты, они обнюхивали друг друга, прыгали. Затрещала белка, пробежав по стволу вверх, потом она внезапно остановилась, словно что-то забыла.

У меня по телу стекал пот. Я чувствовал, как пульсирует у меня в голове — туда отдавался бешеный ритм сердца.

Хотелось домой.

* * *
В гостинице я заснул, не снимая костюма.

На следующее утро я поехал домой с Хауи. Арт уехал еще вчера, и наше путешествие прошло без приключений. Художник просто смотрел вперед и ехал, как автомат, благородно страдая от жуткого похмелья.


Когда мы добрались до дома доктора Кейда, одна из медсестер, работающих у доктора Магаваро, выгуливала Нила. Пес бросился по покрытой снегом лужайке перед домом и прыгнул на меня. Над головами молча проплыли трое ворон — три черные стрелы на фоне ясного неба.

Хауи улегся спать у себя в комнате, а я тем временем собирал сумки и приготовил курицу.

После обеда я вызвал такси и отправился в студенческий городок. У меня в комнате будет пыльно и холодно, но меня это не волновало. Не хотелось больше оставаться в доме профессора Кейда.

Глава 10

В тот вечер я отправился на вечеринку в «Погребок». Ее организовывала Николь «в память о Дэне и как напоминание о том, что каждый день следует максимально наслаждаться жизнью». Это означало — влить в себя столько алкоголя, сколько сможешь, и выкурить столько травы, сколько удастся.

Я раньше никогда не бывал в «Погребке», и обнаружил, что место соответствует названию. Потолки были низкими, дощатый пол грязным, туалет маленьким — с единственной лампочкой, на которой еще кто-то черным маркером нарисовал непонятный знак. Я танцевал среди пьяных толп студентов, которые относились ко мне, как к знаменитости, благородному страдальцу, которому требуется утешение и понимание. Я танцевал и пил, пока не перестал что-либо чувствовать, а потом тихо ушел, выскользнув через черный ход.

Я вернулся к себе в комнату и лежал на кровати. Не помню, как долго там был — три, а может, и четыре часа — пока не зазвонил телефон.

— Доктор Кейд хотел, чтобы я тебе позвонил, — объявил Арт. — Ему нужен твой законченный раздел к завтрашнему утру.

— Не могу вернуться в дом, — сказал я. — Занесу к нему в кабинет…

— У нас сегодня вечером большой ужин, — сообщил Арт. — А после мы отправляемся на прогулку. Мы все, Хауи с Эллен, а может, мне даже удастся убедить профессора Кейда. Мы собираемся к Баттернат-Фолс. Туда тебя еще не возили. Тебе понравится — там есть водопад и маленький пруд, на котором можно кататься на коньках, а еще — огромные гладкие валуны…

— Нет, — сказал я.

Артур долго молчал.

— Знаешь, не могу остановиться, — сказал он. Голос звучал очень устало.

Я знал, о чем он говорит.

— Можешь, — ответил я. — Просто прекрати.

— В таком случае, смерть Дэна не имела смысла, — заметил Арт.

— У смерти нет никакого смысла, — сказал я. — Именно поэтому мы ее ищем.

Я опустил трубку и накрыл голову подушкой.


Мне в дверь постучали перед рассветом. Потом постучали еще раз, и до меня донесся знакомый голос, который напоминал крик привидения на кладбище.

— Эрик!

Шатаясь, я вылез из постели и открыл дверь. ОНА стояла там в облаке духов. У нее сияла кожа.

Эллен проплыла мимо меня. Я чувствовал себя так, словно не видел ее много лет. На ней были выцветшие джинсы, спортивная куртка и тенниски.

Я огляделся. В комнате царил жуткий беспорядок. На полу лежали скомканные простыни, листы бумаги были разбросаны у меня по столу. Окно закрыто, батареи работали на полную мощность, потрескивая и шипя.

Пришлось отступить назад, к кровати.

— Как ты? — грустно спросила она.

— Устал.

Эллен вздохнула.

— Мне очень жаль, что я не была на похоронах. Меня саму по себе не приглашали, только как девушку Артура. Предполагаю, ты знаешь, что произошло…

— Меня это не волнует, — ответил я. — На самом деле, совсем не волнует.

Я представлял невозможное. Как было бы здорово обнять ее и поцеловать, мы вдвоем упали бы на мою постель, неторопливо разделись бы, занимаясь бы любовью на рассвете. На нас падал бы шелковистый голубой свет, покрывая наши тела тонкой пленкой.

— Эрик, меня беспокоит Арт.

— Иди сюда, — предложил я. У меня приятно кружилась голова. Я коснулся руки Эллен.

— Ты пьян, — поняла она.

«Может, и да», — подумал я. Но отчего?.. Прошло несколько часов с тех пор, как я добрался домой. Или не прошло? Или я не пьян?..

— Послушай меня, — заговорила Эллен и схватила мою руку с удивительной силой. — Арт все еще пытается изготовить тот эликсир, или что это там, черт побери. Нам нужно… — Она шлепнула меня по руке, чтобы разбудить. — Нам нужно с ним поговорить. И есть кое-что еще…

Я уставился на нее.

— Расскажи мне, что случилось с Дэном, — попросила девушка.

«Вот оно», — подумал я.

Она придвинулась ко мне поближе. Ее губы раскрылись.

«Все, что от тебя требуется, — это сказать несколько слов».

— Мы с Артом подрались, — сказал я, ощупывая прикроватную тумбочку в поисках стакана воды. — Во время поминок в доме матери Дэна. В ванной. Подрались из-за тебя. Но ты любишь Хауи, поэтому это не играет роли, верно?

Эллен отшатнулась и уже собралась что-то сказать, но сдержалась. Выражение ее лица внезапно изменилось.

— Ты на меня сердишься? — спросила она.

Я собирался спросить ее, почему она это сказала, посмотрел на свои руки и увидел, что они дрожат.

— Разве ты не знаешь, как я ненавижу вас всех?

— Нет, — ответила она по-деловому. — Не знаю.

Мы сидели молча, затем она ушла, закрыв за собой дверь. После нее осталось только теплое углубление на одеяле и запах резких духов.

* * *
Как и следовало ожидать, я спал плохо. Снились неясные, мрачные сны. Запомнился только один.

…Я гулял с Нилом вдоль края пруда холодной осенней ночью. Небо казалось зияющей бездной без звезд и луны, и, тем не менее, холодный свет освещал мой путь. Пес был необычно нетерпелив, обнюхивал всю землю, выкапывал мокрую траву и какие-то корешки. Страха не чувствовалось, но стало некомфортно. Возникло зловещее чувство, встречающееся во снах, когда знаешь, что нечто плохое должно случиться до того, как оно происходит на самом деле.

Дыхание Нила было необычно громким; стебли травы царапали по его мокрому носу, и звук напоминал скрежет наждачной бумаги по металлу. Влажная земля слегка вдавливалась у меня под ногами. Я помню, как подумал, что придется вытирать собачьи лапы полотенцем перед тем, как позволить псу пройти в дом. Затем он резко остановился, поднял голову и посмотрел на черную воду. Воцарилась тишина. Что-то плескалось в пруду.

Не хотелось смотреть, но пришлось. По воде неслышно скользило каноэ, в центре сидел Дэн и медленно греб веслом. Его лица не было видно, но я знал, что это он. На нем была клетчатая фланелевая куртка, короткие прямые волосы трепались на ветру, несмотря на безветрие.

Он проплыл мимо, глядя прямо вперед, на лес за домом доктора Кейда. Я замер на месте, молясь, чтобы Дэн меня не увидел, но залаял Нил. Дэн внезапно остановился и повернулся. Что-то было не так с его лицом, на которое падала тень… Кожа натянулась и раздулась, какие-то твари шевелились у него в волосах, неприятные насекомые носились у него по лбу, вниз по щекам и падали в каноэ с глухим стуком.

Дэнни посмотрел на меня и грустно улыбнулся. Каноэ продолжало дрейфовать, вода билась о его борта. Дэн отвернулся и снова стал грести: взмах-свист, взмах-свист.

Я видел, как он растворяется в темноте, за тем местом, где останавливался холодный свет, который освещал путь. Он потерялся из виду, когда повернул к середине пруда. Нил завыл, внезапно, громко и печально… и я проснулся.

Сквозь окно струился солнечный свет. Одеяло было сброшено и свешивалось с краю кровати. Стояла тишина.

Я, шатаясь, пробрался мимо мятых рубашек и разбросанных книг к шкафу, где держал «Приветственный пакет», который мне вручили в первый день в университете. В нем лежали презервативы, арахисовое масло, крекеры и различные туалетные принадлежности, а самое важное — два пакетика с лекарством от простуды. «Может вызывать сонливость» — значилось на этикетке, которую я прочитал в свете лампы. Я разорвал оба пакетика, проглотил все четыре таблетки, не запивая, и, шатаясь, отправился назад в постель, надеясь, что лекарство правильно выполнит свою работу и убьет меня…

Во второй половине дня я отправился в кабинет доктора Кейда, постучал в дверь, подождал, снова постучал — на этот раз громче.

Мгновение спустя дверь чуть-чуть приоткрылась. Появились глубоко посаженные голубые глаза доктора — как и в первый день, когда я заходил в этот кабинет. Однако на этот раз они округлились при узнавании, и дверь распахнулась.

— Пожалуйста, заходите, — доктор Кейд показал на единственный стул, который стоял напротив его письменного стола. Он был хорошо одет, но выглядел устало, а улыбался слегка натянуто. Его явно побеспокоило мое вторжение.

Помещение оказалось поразительно большим для профессорского кабинета. На окнах висели толстые занавески, большую часть пола покрывали толстые ковры, которые лежали слоями — коричневые, цвета зеленой листвы, темно-бордовые и пурпурные. Письменный стол был таким же, как дома, из темного дерева, на нем лежали горы бумаг.

— Не думаю, что вы раньше бывали у меня в кабинете, — произнес он, просматривая одну стопку.

Я только кивнул.

— Кстати, мои поздравления, — произнес профессор Кейд. — Доктор Ланг сегодня утром рассказал мне о вашей победе.

О чем он?

— Вы не слышали? О-о, я первым сообщу вам об этом! Грант Честера Эллиса. Финалистов объявили на прошлой неделе. В этом году его получаете вы, Эрик.

Я попытался выдавить улыбку, но не смог. Похоже, доктор Кейд этого не заметил.

— Арт с Хауи представили свои работы сегодня утром, — продолжал он, помечая один лист толстой авторучкой. — Надеюсь, что вы закончили раздел… Или возникли проблемы?

Он поднял на меня голову и прекратил писать.

— Боже, Эрик, что случилось?

Я достал из кармана конверт и положил на его письменный стол. Внутри лежало письмо Дэна, помятое после нескольких недель пребывания у меня под матрасом. Я рассказал ему все, а закончив, опустил голову и молча плакал — так сильно и долго, что когда слезы, наконец, прекратили литься, я с трудом дышал и мог только хватать ртом воздух.

ЧАСТЬ III Отъезд из Абердина

Говорят, что бессмертие души — это «великое невероятие» однако все равно великое. Каждый из двуногих существ цепляется за эту веру — глупец, тупица и нечестивец все еще убеждены, что бессмертны.

Лорд Байрон, «Равеннский дневник»
  Год спустя это покажется мне несущественным — не по значимости, а для сохранения в памяти, словно постоянная мысль о том, что все было сном, на самом деле соответствовала действительности. (Для разнообразия, обманный литературный прием, именуемый «бог из машины» и обычно вызывающий раздражение, оказался бы очень кстати). Дэн умер, и его похоронили на кладбище «Каштановая гора», на склоне у старого черного дуба, рядом с могилой отца. Причиной смерти стал несчастный случай. Он шел вдоль реки Куиннипьяк во время январской бури, споткнулся на льду, упал в воду и разбил голову о камень. Да, это трагично, но не более того. Конечно, объяснение скрыло истинную причину, которая стояла за его смертью, и о которой шептались в коридорах, комнатах общежития и кафетериях Абердина. Дэнни стал еще одним призраком в абердинском фольклоре, еще одной молодой жертвой самоубийства и предупреждением всем родителям, которые требовали от детей достижений, выходящих за пределы их возможностей, и всячески подталкивали их. Парень пребывал в таком смятении, что даже не объяснил свой поступок в предсмертной записке. Вместо этого он оставил на кровати стихотворение Артюра Рембо. Много лет спустя я нашел еще одну цитату из Рембо: «Когда тебе семнадцать лет, ты не можешь быть по-настоящему серьезным». Я посчитал ее настолько загадочно подходящей, что смеялся, пока у меня из глаз не полились слезы. Это был первый по-настоящему хороший смех после отъезда из Абердина.

Я считал, что мне необходимо уехать из Абердина — не только ради собственного психического здоровья, но и ради всех окружающих. Было ощущение напоминания, петли пленки, которая бесконечно демонстрируется, вертясь в киноаппарате, этакого памятника случившемуся. Правда, вскоре стало понятно, что воспоминания следует загнать в дальние уголки памяти. Через месяц после того, как я во всем признался доктору Кейду, все следы Дэна исчезли — кризисный центр тихо переключился на семинары для злоупотребляющих алкоголем и рекомендации по безопасному сексу. Разговоры о стипендионном фонде Дэниела Хиггинса стали постепенно стихать и, в конце концов, полностью прекратились. Даже Николь, обожающая трагические ситуации, утратила интерес и снова стала ходить по вечеринкам в «Погребок» и домой к Ребекке Малзоун, вместе с йогом Питером и другими статистами, которое порой появляются у меня в кошмарных снах.

Доктор Кейд переделал старую комнату Дэна в библиотеку и пожертвовал всю мебель в благотворительную организацию, помогающую бедным. Правда, осталась куртка Дэнни, пахнущая плесенью, старая шерстяная куртка из шотландки, которая висела на одном из крючков для одежды у входной двери, под лыжной курткой Арта. Думаю, что о ней все позабыли. Куртка оставалась там, даже когда я съезжал. Думаю, что она до сих пор может там висеть — рядом с синим кашемировым шарфом, который профессор подарил мне на Рождество.

Только я один не мог освободиться от прошлого. Надеялся, что найду успокоение в исповеди, но вскоре понял, что даже она не всегда отпускает грехи. Я рассказал доктору Кейду правду не потому, что хотел торжества справедливости, — просто думал: это поможет мне избавиться от ночных кошмаров, приступов паники и душевных страданий. Они преследовали меня с той ночи, когда я затягивал тело Дэна в каноэ, греб к дальней части пруда и сталкивал его за борт.

Но мое признание имело противоположный эффект. От флегматичной и бесстрастной реакции профессора меня зашатало, его бесстрастное выражение лица напоминало голую каменную стенку, на которой мне не найти точки опоры. Когда я чувствую себя особенно циничным, то обвиняю его в греховной гордыне, в том, что он ставит собственные нужды и удобства перед всеми остальными, в том, что позволяет несправедливости остаться безнаказанной. Но все равно, большая часть меня (может, остатки моей молодости?) верит: доктор Кейд ничего не сделал, поскольку знал истинную причину моего признания и посчитал ее достаточной пыткой. А если это послужило ему логическим обоснованием, то он был прав.

Профессор Кейд долго сидел за письменным столом, уголки его рта слегка опустились вниз. Он читал письмо Дэна, пока я рассказывал ему о случившемся. Я действительно рассказал ему все — о нашей поездке в Прагу, о рецепте Малезеля, об экспериментах Арта с кошками и о том, как он постепенно сходил с ума. Я сообщил о своих подозрениях насчет гибели Дэна, независимо от того, знал парень или нет, что пьет зелье, приготовленное по старинному рецепту, о том, что мы делали в ту ночь, когда я спустился вниз и обнаружил Дэнни лежащим на полу в прихожей — он лежал побелевшим лицом вверх, с полуоткрытыми глазами. Я говорил доктору, что Арт признался в написании предсмертной записки, хотя давно об этом знал…

Доктор Кейд слушал внимательно, выражение его лица не менялось. А когда я потерял контроль над собой и расплакался, он просто ожидал прекращения истерики. Прошло пять минут, а может, и десять, пока я не взял себя в руки. Затем профессор откашлялся и опустил письмо.

— Это серьезное дело, — заявил Кейд, глядя на меня из-под полуопущенных век. Потом он снова посмотрел на письмо и поджал губы. — Очень серьезное. Да… Да, так и есть.

Профессор сложил письмо и убрал в верхний ящик письменного стола.

— Я тщательно все обдумаю, — заявил Кейд, сняв колпачок с ручки и поправляя синий галстук. — А теперь вернемся к другим вопросам. Ожидаю, что вы закончите текст к пяти вечера. Это — самое позднее. Я останусь в кабинете до десяти, если вам вдруг потребуется дополнительное время. Надеюсь, что не потребуется. Меня впереди все равно ждет огромный объем работы, поэтому если у вас есть еще что-то…

Он вернулся к работе, помечая листы бумаги серебряной ручкой фирмы «Монблан». Я ждал, что профессор скажет что-нибудь еще. Но единственными звуками были скрип пера и пощелкивание батареи. Пять минут перешли в десять, а я продолжал ждать, сидя напротив него. А доктор Кейд неторопливо работал над стопкой бумаг.

Наконец, я встал, вышел и не удосужился закрыть за собой дверь.

* * *
Я не думаю, что профессор Кейд верил в изучение философского камня или поддерживал это. Полагаю, что он лучше кого-либо из нас понимал смертность, а в результате преуспел — на каком-то уровне отхватил микроскопический кусочек бессмертия, которое предлагается нам всем. Правда, Корнелий Грейвс настаивал на противоположном. Профессор так остро понимал свое место во времени, что никогда не упускал возможности дать себя запомнить. Он был глубоко эгоистичен, но никогда не претендовал на то, чтобы считаться другим. Именно я создал ему образ духовного отца, на самом же деле его решение продолжать прикрывать смерть Дэна очень соответствовало тому, каков доктор Кейд был в реальности. «Решил смотреть на мир рационально, — сказал он однажды вечером во время ужина. — И к моей радости, мир таким и представляется».

Иногда я чувствую восхищение, если не нечто большее, перед отсутствием у него лицемерия. Знаю, что рационально объяснить можно все. Но независимо оттого, что любой из нас делал в дальнейшем, сколько лжи мы сказали и сколько возможностей сделать другой выбор упустили, — ничто не изменило реальности смерти Дэна. Это понимал доктор Кейд, и таково единственное утешение, которое я себе позволял.

* * *
Я действительно ожидал, что Арт умрет в тот день — случайно отравится в своей лаборатории, и, таким образом, не признается ни в какой другой вине. Но он оказался дома, когда я в последний раз позвонил доктору Кейду. Я сообщил Артуру, что во всем признался, что сидел в кабинете профессора Кейда и рассказал о своей роли в сокрытии смерти Дэна.

Арт минуту молчал, а потом заявил, что мы с ним встретимся за ужином.

— У нас на ужин барашек, — сказал он. — Будет здорово, если ты по пути домой купишь сладкий перец, а может, и бутылочку хорошего каберне. Если не будут продавать, позвони мне из магазина.

Я слышал, как на заднем плане Хауи играет на пианино свое любимое произведение Баха — отрывок из сюиты ре-бемоль. Нил поскуливал, чтобы его выпустили на улицу. Помню, как подумал, что снова создаются иллюзии. Теперь я стал memento mori.

Моя последняя работа для доктора Кейда осталась незаконченной. Она посвящалась гибели империи Карла Великого, писал я ее в комнате Николь в общежитии, пока она сама была на занятиях. По очевидным причинам, я не мог много времени проводить в своей комнате в одиночестве.

«Идея империи Карла Великого не умерла вместе с ним. Наоборот, она процветала и достигла концептуальной вершины почти через полвека после его смерти. Но самые яркие выражения его идеала появились после того, как возможности их реализации ушли — ко времени возрождения Каролингов империя распадалась. Атаки шли со всех сторон: викинги с севера и запада, венгры — с востока, сарацины — с юга. Поэтому конец был быстрым и полным. Города сожгли дотла, аббатства и церкви разграбили и бросили. Один монашеский орден из аббатства святого Майоля, который долго считался ярким примером идеала Карла Великого, вскоре вынужден был покинуть монастырь и спасаться бегством от захватчиков. Викинги атаковали их монастырь на острове Нуармутье, оттуда они бежали в Деас, затем Кюно, потом в Мессе, Сен-Пуркен-сюр-Сюль и, наконец, в Турню-сюр-Саон, где начали строительство великолепного собора. Сорок лет спустя, преодолев шестьсот миль, они, казалось, нашли безопасное убежище. Но передышка получилась короткой. Атаковали венгры, сожгли собор до основания, а выжившие монахи разбежались в разные стороны. Идеал Карла Великого вздохнул в последний раз…»

Я оставил незаконченный текст перед кабинетом доктора Кейда. А потом ушел от всего этого, как смог.

Той весной Корнелий Грейвс умер от сердечного приступа у себя в библиотеке, за письменным столом. К смерти привел стресс, полученный от радиотерапии и химиотерапии. Его тело обнаружил Джош Бриггс. Он принес книгу, которую уже давно должен был вернуть, и нашел Корнелия, обмякшего на стуле. Папка валялась на полу под безвольно висящей рукой.

На похороны Корнелия пришел только я, за исключением священника и могильщика. Его похоронила церковь на кладбище «Лесной ручей», у трассы номер 9 в Стэнтонской долине. Библиотекарь Грейвс, чего не ведал никто в университете, всю жизнь прожил в округе Фэрвич. Мне об этом рассказал старый священник. Его отец работал вместе с Корнелием на бумажной фабрике в Стэнтонской долине, почти семьдесят лет назад. Мне нравится думать, что голуби сообща вздохнули с облегчением, когда до них дошла новость о смерти Грейвса. Во всяком случае, я вздохнул. Смерть положила конец его мифологии. Пускай теперь боги зажгут созвездие Корнелия в ночном небе.

Я протянул до конца семестра, добился хороших результатов на занятиях, наслаждался жизнью в общежитии, ходил на вечеринки и встречался с несколькими девушками. Я блевал в кладовке, где держали метлы, поскольку не успевал добраться до своей комнаты, занимался сексом с первокурсницей в туалете на третьем этаже Торрен-холла, в общем, «жил нормальной жизнью студента», как выразилась Николь однажды теплым апрельским вечером, потягивая сигарету с травкой. Тогда мы вместе сидели на пожарной лестнице Падерборн-холла.

Я попытался остаться в Абердине, но обнаружил, что продолжаю беспокойно спать, а часы бодрствования все еще прикрывает темная пелена, несмотря на отдельные минуты чистой радости и счастья. Мучения длились до предпоследнего курса. Потом я подал заявление и был принят в другой старейший университет Новой Англии, «кузен» Абердина, расположенный в двадцати милях к югу — в Нью-Хейвен. В честь меня устроили несколько вечеринок — большую в «Погребке», маленькую — у Джейкоба Блума. Пролились непременные слезы. В основном, плакала Николь, которая заявила, что на сей раз мы точно прощаемся навсегда. Раньше, по ее словам, я жил в доме, полном элитарных снобов, а теперь отправляюсь в университет, переполненный ими.

Я в последний раз видел Эллен и Хауи в один и тот же день. Я собирался на автобус, отправляющийся в Нью-Хейвен, и у меня оставалось несколько часов, которые требовалось убить. Я решил пообедать в кафе «У Эдны», и как раз, когда я сел за столик, вошли они оба. Хауи подстригся покороче, был одет в черный облегающий свитер. Я никогда не ожидал увидеть его таким. Эллен дала волосам отрасти, они падали ниже плеч, соломенные пряди резко контрастировали с темно-красным свитером. В последние два года я мало о ней думал — меньше, чем опасался, и больше, чем надеялся. При виде ее, при виде их обоих на меня нахлынула болезненная волна ностальгии.

«Я влюбился в тебя из-за той выходки с вилкой», — подумал я.

Не хотелось, чтобы меня видели, но они все-таки заметили, и, к моему удивлению, предложили к ним присоединиться. И вновь, к своему удивлению, я согласился.

Между нами воцарилась старая атмосфера, причем с гораздо большей легкостью, чем ожидалось. Хауи прочитал мне лекцию о важности личного пенсионного фонда для раннего ухода на пенсию, девушка велела ему оставить меня в покое. Мы обсудили возможности поиска новой работы для Эллен в Чикаго, о переезде туда через полгода. Хауи собирался вместе с ней. Он заявил, что трезв, и добавил, что, «по крайней мере, пока». Она ткнула его в бок, и оба рассмеялись. Художник с гордостью сообщил, что набрался смелости заявить отцу, что не получит диплом. «Старик, конечно, думает, что я — наглый лоботряс и бездельник…» Но Бофорд, в конце концов, смилостивился. Только потому, что полгода назад у него был сердечный приступ, сказал Хауи, поэтому отец теперь «думал о перспективах».

Мы поговорили о моем будущем в Йельском университете, о том, как важно поддерживать связь. Кстати, этого не произошло. Во время первого семестра в Йельском университете я несколько раз писал Хауи на адрес Эллен. Несколько раз он ответил, а потом однажды мое письмо вернулось с неровно стоящим штемпелем на конверте: «Новый адрес неизвестен».

В тот раз мы болтали еще полчаса. В кафе заходили обычные посетители и покидали его (включая крупного мужчину, которому так нравились фильмы с Ричардом Чемберленом). Я ждал столько, сколько мог — выпил пиво, съел яблочный пирог, посыпанный сладкой крошкой, и лишь после этого спросил их про Арта. При упоминании имени Артура Хауи напрягся, и улыбка сошла у него с лица.

Он подозвал официантку.

— Насколько мне известно, Арт до сих пор живет у доктора Кейда, — сообщил Хауи.

— Шутишь!

— Нет… — он потер глаза. — Думаю, он помогает профессору с новой книгой. Кстати, Пендлетонскую премию он не получил. Ты знал об этом? Она досталась Линвуду Тайерсу.

«Столько усилий…» — подумал я.

— Не могу представить, что Арт когда-то уедет из Абердина, — сказала Эллен. — Он думает о написании докторской диссертации. По крайней мере, думал, когда мы виделись с ним в последний раз.

— А когда это было? — спросил я.

Официантка принесла счет, и Хауи тут же его схватил, несмотря на мои возражения.

— О, дай подумать… Может, полгода назад. Я случайно столкнулась с ним в кафе на Мейн-стрит. На пересечении с Тремонт. Как же оно называется?..

— «У Нили», — подсказал Хауи.

— Все правильно, — Эллен улыбнулась и погладила шею Хауи сзади. — Арт сидел в одиночестве, как обычно, с большой старой книгой на столе, вокруг были разложены бумаги. Мы немного поговорили. Он спрашивал про тебя.

Я резко выпрямился.

— Что он сказал?

— Хотел знать, что ты собираешься делать, и просил, если я тебя когда-нибудь увижу, крепко обнять. А еще — хотел, чтобы я тебя поблагодарила.

Мы с Хауи уставились на нее.

— За что? — спросил я.

Эллен пожала плечами:

— Он не объяснял.

Я уже знал ответ.

— Ты никогда мне про это не рассказывала, — заметил Хауи.

Девушка улыбнулась с наигранной скромностью.

— Это же не предназначалось тебе, — заметила она.

Некоторые воспоминания не исчезают никогда. На мгновение перед моими глазами возник образ Эллен с Артом. Я представил, что он сидит рядом с ней. Длинная рука призрака обнимает ее за плечи, на нем маленькие очки, от него пахнет гвоздикой и табаком…

Что-то щелкнуло, и все вырвалось из меня. Так всегда и получается проскальзывать мимо установленных барьеров.

— То, как умер Дэн… — Пришлось постараться глядеть в сторону. — Никто в это на самом деле не верит. Я имею в виду: как все говорят о случившемся. Вы не верите, да? — Я ущипнул себя за бедро, очень сильно, чтобы не расплакаться. Но это не сработало.

Хауи резко выбросил руку вперед через стол и схватил меня за запястье.

Я уставился на него, затем — на Эллен. Она взяла его за руку и нежно сняла ее с моей. Художник сделал глубокий вдох, поднял голову и покачал ею. Призрак Арта улетел с открытым в молчаливом крике ртом, унесенный призрачными ветрами.

Я не понял этого в ту минуту — мы обычно никогда не понимаем. Но именно тогда мы были честнее всего друг с другом, пускай никто из нас ничего не сказал.

Мы попрощались. Эллен поцеловала меня в щеку, Хауи чуть не раздавил в объятиях. Я остался в кабинке и смотрел, как они уходят.

Хауи стоял у дверцы «ягуара» и рылся в карманах. Солнце отражалось от обтекаемого капота, солнечные зайчики прыгали по окну на фасаде кафе «У Эдны». Лучи попадали и на мой стол. На руках, на тарелке с недоеденным обедом, на потрескавшейся красной пластиковой обшивке кабинки то и дело появлялись яркие пятна обжигающего солнца. Художник поднял голову и увидел, что я смотрю на него. Он улыбнулся, раскрыл объятия небу, затем забрался в машину.

И в то мгновение я понял, что он простил меня.

«Просите, и дано будет вам…» (Мф. 7:7).


Примечание к русскому изданию.

Цитаты из Библии даны в соответствии с синодальным переводом. Отрывки из «Энеиды», а также из стихотворения Алкуина — в переводе В. Борецкого.

Коротко об авторе

Михей Натан был ведущим ток-шоу на радио, кинорежиссером, лектором, занимался кикбоксингом, он считался сильным и заботливым тренером. Автор «Богов Абердина» родился в Голливуде, но сформировался как личность в сельской местности на западе штата Нью-Йорк. Сейчас он со своей женой проживает в Бостоне (штат Массачусетс). «Боги Абердина» — его первый роман.


Оглавление

  • От автора
  • Пролог
  • ЧАСТЬ I Абердин
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  • ЧАСТЬ II Снова в Абердине
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  • ЧАСТЬ III Отъезд из Абердина
  • Коротко об авторе