КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706105 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272715
Пользователей - 124641

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Тень за троном (Альтернативная история)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах (ибо мелкие отличия все же не могут «не иметь место»), однако в отношении части четвертой (и пятой) я намерен поступить именно так))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

Сразу скажу — я

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Гончарова: Азъ есмь Софья. Государыня (Героическая фантастика)

Данная книга была «крайней» (из данного цикла), которую я купил на бумаге... И хотя (как и в прошлые разы) несмотря на наличие «цифрового варианта» я специально заказывал их (и ждал доставки не один день), все же некое «послевкусие» (по итогу чтения) оставило некоторый... осадок))

С одной стороны — о покупке данной части я все же не пожалел (ибо фактически) - это как раз была последняя часть, где «помимо всей пьесы А.И» раскрыта тема именно

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

Британия в новое время (XVI-XVII вв.) [Уинстон Леонард Спенсер Черчилль] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Уинстон С. Черчилль Британия в новое время (XVI–XVII вв.)


На обложке: фрагмент картины А. Ван Дейка «Карл I в королевской мантии» (1636). Холст, масло. Виндзорский замок, Королевское собрание


ПРЕДИСЛОВИЕ

За два столетия, речь о которых пойдет в этом томе, в мире произошли события, имевшие далеко идущие последствия. Европейские искатели приключений открыли и заселили Новый Свет. Иные, неизвестные ранее миры открылись человеческому духу в областях мышления и веры, поэзии и искусства. В период с 1485 по 1688 г. народ, говорящий на английском языке, начал расселяться по всему миру. Англичане вступили в единоборство с могущественной Испанией и одолели ее. После завоевания свободы на морях возникли американские колонии. На западном берегу Атлантического океана выросли крепкие и энергичные сообщества, в будущем превратившиеся в то, что мы сейчас называем Соединенными Штатами. Англия и Шотландия приняли протестантскую веру. Два королевства на Британских островах объединились под властью шотландской династии. Столкновение между короной и парламентом по принципиальным вопросам государственного управления вызвало масштабную гражданскую войну. При Оливере Кромвеле ненадолго установилось республиканское правление, но этот эксперимент закончился неудачно, и по требованию большинства нации монархия была восстановлена. К концу этого периода, при Вильгельме III Оранском, укрепились позиции англиканской церкви, парламент стал играть более важную роль в государственных делах, американские колонии быстро развивались. Впереди была длительная и масштабная борьба с Францией.

4 сентября 1956 г.

Уинстон Спенсер Черчилль

КНИГА I РЕНЕССАНС И РЕФОРМАЦИЯ


Глава I. ЗЕМЛЯ — ШАР

Мы подошли к началу XVI века, ознаменовавшегося необыкновенными переменами, повлиявшими на всю Европу. Они исподволь подготавливались на протяжении нескольких предшествующих десятилетий, но с полной силой проявились именно в этом веке. На протяжении двух столетий или даже более идеи Ренессанса будоражили умы и души людей в Италии. Теперь и Англия оказалась затронута возрождением античного духа — разумеется, лишь в той мере, в какой это не затрагивало основ христианской веры. К тому времени римские папы превратились в могущественных светских правителей, движимых таким же стремлением к роскоши и пышности, что и другие властелины, но при этом претендующих на высшую духовную власть. Доходы церкви росли как на дрожжах за счет продажи индульгенций, отпускающих грехи как живым, так и мертвым. Чины епископов и кардиналов покупались и продавались, а простые люди обкладывались налогами, размеры которых были столь велики, насколько позволяло их легковерие. Эти и другие пороки в организации церкви повсеместно признавались и осуждались, но тем не менее оставались неустраненными. В то же время возрождение интереса к классике способствовало расцвету литературы, философии и искусства, а умы людей, получивших доступ к учению, постигали новые, далекие горизонты. Речь идет о гуманистах, предпринявших попытку примирить античные идеи с христианским учением. Одним из первых среди них был Эразм Роттердамский. Именно ему Англия в значительной мере обязана приобщением к идеям Возрождения. Благодаря книгопечатанию новые знания распространялись по средневековой Европе; примерно с 1450 г. и далее ядро постоянно расширяющейся сферы научных знаний формировалось печатными станками. В западном мире, от Лиссабона до Праги, к началу XVI в. существовало шестьдесят университетов, и в начале нового столетия они предоставляли обширные возможности для изучения различных наук. Их сотрудничество было взаимовыгодным, плодотворным и свободным. В Средние века образование сводилось главным образом к обучению священнослужителей; теперь оно постоянно расширялось, и его целью стала подготовка не только священников, но и светских ученых и грамотных джентльменов. Идеалом Ренессанса стал разносторонне развитый человек.

Ускоренное развитие человеческой мысли сопровождалось сомнениями в отношении устоявшихся теорий. В XV в. гуманисты впервые начали называть предшествующее тысячелетие Средними веками. Хотя в сознании людей сохранялось много средневековых черт, они чувствовали, что живут на пороге нового времени. То был век, отмеченный не только замечательными достижениями в искусстве и архитектуре, но и началом революции в науке, связанной с именем Коперника. Идея о том, что Земля вращается вокруг Солнца, доказанная им и впоследствии подтвержденная знаменитым Галилеем, была новой и оказала глубокое влияние на человеческое мировоззрение. Прежде Земля считалась центром Вселенной, предназначенной служить нуждам человека. Теперь этот взгляд начал меняться.

Потребность в исследованиях, диспутах и поиске новых объяснений известных фактов распространилась не только на область изучения классического наследства, но и на сферу религиозного познания. Заново пересматривались греческие, еврейские и латинские тексты Священного Писания. Это неизбежно вело к возникновению сомнений в устоявшихся церковных догматах. Ренессанс вскормил Реформацию. В 1517 г. тридцатичетырехлетний немецкий священник Мартин Лютер осудил продажу индульгенций, прибил к дверям виттенбергской церкви свои тезисы по этому и другим вопросам и вступил в рискованную интеллектуальную борьбу с папой. То, что началось как протест против церковной практики, вскоре превратилось в вызов всей доктрине церкви. В этой борьбе Лютер проявил решительность и убежденность, рискуя потерять все, что принесло ему известность и славу. Он дал импульс движению, которое в течение десятилетия охватило весь континент и получило обобщенное название Реформации. В разных странах она принимала различные формы. В Швейцарии ее возглавили Цвингли и Кальвин. Влияние последнего распространилось из Женевы через Францию в Нидерланды и на Британские острова, где особенно сильно ощущалось в Шотландии.

Существует много разновидностей протестантских доктрин, но сам Лютер твердо придерживался принципа «спасения верой, а не делами». Это означало, что стремление проводить праведную жизнь на земле, на которое уповали многие язычники, не гарантирует вечное блаженство. Необходима вера в христианское откровение. Не авторитет папы, а слова Святого Писания и побуждения собственной совести были для Лютера путеводными звездами. Сам он верил в предопределение: Адам согрешил в Эдемском саду потому, что это допустил Всемогущий Бог. От Адама — первородный грех человека. В минувшие годы считалось, что лучший способ избежать вечного проклятия — это принести монашеские обеты. К нему прибегала примерно десятая часть христиан. Теперь Лютер выдвинул идею о том, что семейная жизнь вовсе не препятствует спасению и все монахи и монахини могут вступать в брак. Лютер сам подал пример, женившись в сорок лет на беглой монахине, с которой и прожил счастливо до конца своих дней.

Реформация оказала определенное воздействие на все страны Европы, но нигде ее влияние не ощущалось сильнее, чем в Германии. Движение Лютера взывало к национализму немцев, недовольных поборами Рима. Он дал им перевод Библии, которым они по праву гордятся. Кроме того, он предоставил немецким князьям возможность поживиться за счет церковной собственности. Его учение, попав в руки радикально настроенных элементов, привело к Крестьянской войне в Южной Германии, в ходе которой погибли десятки тысяч людей. Сам Лютер горячо поддерживал ту сторону, которая противостояла возбужденным им массам. Он без колебаний использовал самые грубые выражения, адресуя их тем, кого прежде поднимал на борьбу. Он был готов пойти на все в борьбе с папой по вопросам доктрины, но угнетенные массы, давшие силу новому религиозному движению, не привлекали ею. Лютер называл их «свиньями» и прибегал даже к более грубым словам, а также укорял аристократию и зажиточных граждан за медлительность в подавлении Крестьянского восстания.

Ереси существовали всегда, и на протяжении столетий почти во всех странах Европы периодически обострялись антицерковные настроения. Но раскол, начавшийся с Лютера, был не похожим на прежние и гораздо более значительным. Обе стороны, которые он затронул — как противники Рима, так и его защитники, — по-прежнему находились под сильным воздействием средневековых взглядов. Все они считали, что восстанавливают чистоту ранней церкви. Однако Реформация только усилила смятение и неопределенность этого века, в котором люди и государства против своей воли цеплялись за старые якоря, столь долго удерживавшие Европу. После некоторого периода борьбы между папством и реформаторами протестантизм утвердился на большей части континента. При этом существовало большое разнообразие учений и направлений, самым крупным из которых было лютеранство. Римская церковь, укрепившись в ходе католического движения, известного как Контрреформация, а также при помощи действий инквизиции, сумела отстоять свои позиции в серии долгих религиозных войн. Разделение на противников и сторонников старого порядка угрожало стабильности каждого европейского государства, и некоторые из них лишились своего единства. Англия и Франция вышли из этой борьбы хотя и израненные, но сохранившие собственную целостность. Между Англией и Ирландией встал еще один барьер, но Англию и Шотландию связали новые, более прочные узы. Священная Римская империя распалась на множество мелких княжеств и городов; Нидерланды раскололись на Голландию и Бельгию. Древние династии уже не могли чувствовать себя в безопасности: прежние клятвы верности нарушались. К середине века острием протестантского копья стали кальвинисты, а щит и меч обороняющегося католицизма перешли в руки иезуитов. Лишь спустя сто лет истощение сил положило конец революции, начатой Лютером. Она завершилась только после того, как Тридцатилетняя война разорила Центральную Европу, а Вестфальский мир в 1648 г. прекратил борьбу, когда все уже позабыли, что послужило ее началом. И только в XIX в. в христианском мире воцарилось чувство терпимости, основанное на взаимном уважении. Известный викторианский богослов профессор Чарльз Бирд в 1880-е гг. в труде «Реформация XVI в.» прямо поставил несколько вопросов. «Так была ли Реформация, с интеллектуальной точки зрения, провалом? Свергла ли она одно ярмо только для того, чтобы возложить другое? Мы обязаны признать, что — особенно в Германии — она вскоре разошлась со свободным познанием, что она повернулась спиной к культуре, что она заблудилась в лабиринте пустых теологических противоречий, что она не протянула руку помощи просыпающейся науке. Даже в более поздние времена именно богословы наиболее громко провозглашали свою верность теологии Реформации, и именно они с наибольшим недоверием смотрели на науку и требовали полной независимости от современных знаний. Я не знаю, как, основываясь на любой теории Реформации, ответить на эти обвинения. Самые ученые, самые основательные, самые терпимые из современных богословов с крайней неохотой воспринимают во всей полноте системы Меланхтона и Кальвина. Дело в том, что, хотя услуги, оказанные деятелями Реформации делу правды и свободы, переоценить трудно, для них оказалось невозможным ответить на ими же поднятые вопросы. Их взгляды не просто разошлись с научными знаниями — они не понимали масштабов противоречий, в которые оказались вовлеченными. Их роль состояла в том, чтобы открыть шлюзы, и поток перемен, несмотря на все их благие намерения сдержать его или взять мод контроль, стремительно хлынул вперед, там сметая старинные вехи, здесь удобряя новые поля, но везде неся с собой жизнь и обновление. Смотреть на Реформацию саму по себе, судить ее только по ее теологическому и духовному значению означает признать ее провал. Считать ее частью общего движения европейской мысли, показать ее неотъемлемую связь с растущей ученостью и продвигающейся вперед наукой, доказать ее неизбежный союз со свободой, выявить, как она постепенно привела к установлению веротерпимости, — это и есть одновременно защита ее прошлого и обоснование перспектив в будущем».

Пока силы Ренессанса и Реформации укреплялись в Европе, мир за ее пределами понемногу открывал свои тайны европейским исследователям, торговцам и миссионерам. Еще в древней Греции некоторые мыслители выдвинули идею о том, что Земля является шаром. [1] Теперь, в XVI в., мореплавателям предстояло доказать это. В средневековье путешественники из Европы обратились лицом к Востоку: их воображение распаляли рассказы о легендарных царствах и сокровищах, лежащих в тех районах, которые видели рождение человека, повествования о царстве пресвитера Иоанна, располагавшемся где-то между Средней Азией и Абиссинией, а позднее уже более достоверные отчеты о путешествиях Марко Поло из Венеции в Китай. Однако Азия тоже выступила в поход против Европы. Одно время казалось, что вся она падет перед лицом страшной угрозы, надвигающейся с Востока. Языческие монгольские орды из глубин Азии, воинственные всадники, вооруженные луками, быстро прокатились по России, Польше, Венгрии и в 1241 г. нанесли сокрушительные поражения немцам у Бреслау и европейской коннице возле Будапешта. Германия и Австрия оказались предоставленными их милости. К счастью, в том же году в Монголии умер Великий хан и монгольские вожди поспешили назад, за тысячи миль, в свою столицу Каракорум, чтобы избрать ему наследника, — Западная Европа избежала опасности.

На протяжении Средних веков на восточных и южных границах Европы шла непрекращающаяся война с неверными. Население приграничных районов жило в постоянном страхе, так как неверные упорно продвигались. В 1453 г. турки-османы захватили Константинополь. Теперь экономике Европы угрожала еще более серьезная опасность, чем разорение в результате войн. Падение Византийской империи и захват турками Малой Азии ставили под угрозу сухопутный путь на Восток. Торговые пути, кормившие большие и малые города Средиземноморья, благодаря которым была заложена основа крупнейших состояний и политического влияния генуэзцев и венецианцев, оказались закрытыми. Смятение и паника распространялись все дальше, и хотя турки стремились сохранить торговлю с Европой, приносившую им немалые прибыли, занятие торговыми операциями и связанные с ними путешествия становились все более и более опасным делом.

Итальянские географы и мореплаватели уже давно искали новый морской путь на Восток, свободный от препятствий со стороны неверных. Хотя они обладали огромным опытом кораблестроения и судовождения, приобретенным во время освоения Восточного Средиземноморья, для рискованных океанских предприятий им недоставало некоторых важнейших ресурсов. Первой страной, нашедшей новый путь, была Португалия. В XII в. с помощью английских крестоносцев она добилась независимости, затем постепенно изгнала с материка мавров и теперь протягивала руки к африканскому побережью. Принц Генрих Мореплаватель, сын Жуана I и внук Джона Гонта [2], стал инициатором нескольких морских предприятий. Исследования неизвестных земель начинались из Лиссабона. На протяжении последних десятилетий XV в. португальские моряки упорно продвигались на юг вдоль западного побережья Африки в поисках золота и рабов, медленно расширяя границы известного мира, пока, в 1487 г., Бартоломеу Диаш не обогнул огромный мыс на южной оконечности Африканского континента. Он назвал его «Мысом Бурь», но король Португалии, выразив общее мнение, переименовал его в «Мыс Доброй Надежды». Надежда была не напрасной: в 1498 г. Васко да Гама бросил якорь в бухте Калькутты. Морской путь к богатствам Индии и Дальнего Востока был открыт.

Тем временем в голове некоего генуэзца по имени Христофор Колумб обретал очертания план, претворение которого в жизнь имело еще большее значение для будущего мира, чем открытие морского пути в Индию. Размышляя над картами, составленными его соотечественниками, он принял решение отправиться в плавание, держа курс на запад, через Атлантический океан, минуя уже известные острова, на поиски еще одного пути на Восток. Колумб женился на дочери одного португальского моряка, служившего у Генриха Мореплавателя, и из бумаг тестя узнал о великих океанских путешествиях. В 1486 г. он послал своего брата Бартоломео в Англию, надеясь найти там поддержку своему предприятию.

У французского побережья Бартоломео попал в руки пиратов, а потому, когда в конце концов прибыл на остров и удостоился внимания нового короля, Генриха Тюдора, было уже поздно. Однако Христофор все же добился поддержки правивших совместно в Испании Фердинанда Арагонского и Изабеллы Кастильской, и под их патронажем он в 1492 г. отправился в путешествие в неведомое из порта Палое, в Андалузии. После трехмесячного плавания Колумб высадился на одном из Багамских островов. Сам он и не подозревал о том, что открыл не новый путь на Восток, а новый континент на Западе, названный впоследствии Америкой.

Это произошло почти за сто лет до того, как Англия проявила себя как сильная морская держава. В этот период ее достижения были сравнительно невелики. Бристольские купцы предпринимали попытки отыскать северный морской путь на Дальний Восток, но, не получив поддержки и содействия, довольствовались малым. Их коллег в Лондоне и Восточной Англии больше заботила торговля с Нидерландами, приносившая значительные прибыли. Однако Генрих Тюдор правильно оценил выгоду, которую могли принести частные предприятия при том условии, что они не будут вовлекать его в конфликт с Испанией. Он финансировал экспедицию Джона Кабота, генуэзца, жившего в Бристоле. В 1497 г. Кабот обнаружил землю возле острова Кейп-Бретон. Но больших перспектив для развития торговли здесь не было, а огромный неизведанный континент воспрепятствовал дальнейшему продвижению. В ходе второй экспедиции Кабот прошел вдоль побережья Америки по направлению к Флориде, но это было уж слишком близко от сферы испанских интересов. После смерти Кабота осторожный Генрих прекратил атлантические предприятия.

Проникновение испанцев в Новый Свет и открытие ими там залежей драгоценных металлов привело к конфликту Испании и Португалии. Так как одним из побудительных для обеих стран мотивов было распространение христианской веры на только что открытые языческие земли, они воззвали к папе, имевшему в то время право одаривать новыми странами. В 1490-е гг. папа Александр VI издал ряд булл, посредством которых была определена линия, делившая мир на испанскую и португальскую сферы влияния. Это компромиссное решение стимулировало заключение договора между Испанией и Португалией. Стороны согласовали разграничительную линию, проходившую в 370 лигах к западу от Азорских островов, благодаря чему португальцы получили возможность распространить свое влияние на Бразилию.

Хотя Португалия первой начала океанские авантюры, она оказалась слишком мала, чтобы постоянно прикладывать немалые усилия для масштабных завоеваний. Говорят, что примерно половина населения Португалии погибла, пытаясь удержать заморские владения. Вскоре ее обошла Испания. В год первого путешествия Колумба Гранада, единственный город мавров, еще остававшийся на испанской земле, пала под натиском последней большой армии крестоносцев. Теперь испанцы завершили Реконкисту и могли обратить свою энергию на покорение Нового Света. Уже через несколько десятилетий португальский капитан, состоявший на испанской службе, Фернан Магеллан совершил путешествие к Южной Америке и пересек Тихий океан, рассчитывая обогнуть земной шар. Сам Магеллан погиб на Филиппинах, но его старший офицер Хуан Себастьян Элькано вернулся на корабле домой, пройдя мимо мыса Доброй Надежды. Далекие цивилизации постепенно сближались друг с другом, и последующие открытия должны были придать маленькому королевству в Северном море большое значение. В будущем ему предстояло стать наследником и Португалии, и Испании, хотя в начале XVI в. его время еще не пришло. После открытия новых морских путей все торговое дело начало революционизироваться. Восточные пряности стали попадать по морю на европейский рынок в Антверпене. Сухопутные пути приходили в упадок, итальянские города уступали первенство Северо-Западной Европе. Будущее принадлежало уже не Средиземному морю, а берегам Атлантики, где новые державы, Англия, Франция и Голландия, имели порты и бухты, дававшие им легкий выход в океан.

Богатства Нового Света в скором времени повлияли на ситуацию в Европе. В первой половине XVI в. Кортес завоевал империю ацтеков в Мексике, а Писарро победил инков в Перу. Огромные сокровища этих земель потекли через Атлантику. В Европу хлынуло золото и серебро, имеете с ними туда отправлялись новые товары — табак, картофель, американский сахар. Сам старый континент, куда поступали все эти богатства, переживал большие перемены. После долгого перерыва снова начало расти население, расширялось сельскохозяйственное производство, открывались новые мастерские. Увеличивался спрос на деньги для оплаты новых экспедиций, строительства новых зданий, организации новых предприятий и внедрения новых методов управления. Ни правители, ни широкие массы населения почти ничего не понимали в финансовых манипуляциях, и первое средство, к которому прибегали обнищавшие принцы, заключалось в том, чтобы понизить качество своих денег. Вследствие этого цены резко подскочили, и когда Лютер вывесил в Виттенберге спои тезисы, стоимость денег уже быстро падала. Из-за наплыва американского серебра по континенту прокатилась серия инфляционных волн. Только в XX в. обесценивание денег было столь масштабным. Прежний мир лендлордов и крестьян все более сдавал свои позиции, а по всей Европе обретала влияние и почет новая сила, уже начавшая использовать свое могущество. Для купцов и банкиров наступил век великих возможностей. Пожалуй, наибольшую известность получила семья Фуггеров в Германии, завоевавшая репутацию тем, что поставила свои необъятные богатства на службу искусству Возрождения. От их финансовой поддержки одно время зависели и папы, и императоры Священной Римской империи.

Как всегда бывает в периоды масштабной инфляции, население испытывало много лишений и трудностей, ему приходилось приспосабливаться к изменившимся условиям. Но в целом благосостояние росло, и в итоге перемены шли на пользу всем классам. Для мира, всего столетие назад потерявшего от чумы около трети своего населения, открылись чудесные возможности. Люди постепенно продвигались к новому веку, где господствовал свободный обмен товарами и услугами, где все больше людей получали возможность играть самостоятельную роль в хозяйственной жизни. Новый Свет широко открыл свои двери для европейцев, не только познакомив их с Северной и Южной Америкой, но и изменив весь образ жизни и мировоззрение жителей Старого Света.

Глава II. ДИНАСТИЯ ТЮДОРОВ

На протяжении нескольких десятков лет, за которые сменилось не одно поколение, вопрос о наследовании английской короны оставался спорным. Двадцать второго августа 1485 г. Генрих Тюдор, граф Ричмонд, одержал решающую победу над партией Йорков у деревни Маркет Босуорт, а его противник, узурпатор Ричард III, погиб на поле боя. С приходом к власти Генриха VII на трон взошла новая династия — Тюдоры, и выпавшие на его долю двадцать четыре года правления стали началом новой эры в английской истории.

Первой задачей, стоявшей перед Генрихом, было склонить магнатов, церковь и джентри к признанию его победы при Босуорте и самому укрепиться на троне. Генрих поступил осмотрительно, когда сначала короновался и лишь после этого принял представителей народа, показав, что его власть основывается прежде всего на праве завоевания, а уж потом на одобрении парламента. Во всяком случае, парламент поддержал мероприятия нового монарха. Затем Генрих, как давно планировал, женился на наследнице соперничающей династии, Елизавете Йоркской. Недостаток денег долгое время ослаблял английский трон, но теперь военная победа позволила Генриху вернуть большую часть земель короны, отчужденных в течение XV в. в результате конфискаций и решений парламента. Помимо них, он получил много других крупных поместий. Ядром владений Генриха VII являлись земли королей из династии Ланкастеров, которые он получил, будучи их наследником. Поместья на севере, принадлежавшие Ричарду III, графу Глостеру, перешли к нему по праву завоевания, а затем в королевские руки попали обширные владения в центральной части страны, хозяин которых, сэр Уильям Стенли, выступивший на стороне Ричарда во время сражения при Босуорте, был обвинен в государственной измене и казней но причине своего недовольства наградой, доставшейся ему после победы. Таким образом, Генрих мог рассчитывать на постоянный и надежный доход, приносимый многочисленными землями.

Но этого было недостаточно. Перед королем стояла задача упорядочить землевладение и связанную с ним раздачу титулов. В результате быстрой смены власти возник хаос, никто из землевладельцев не был уверен в прочности своего положения. Казни и смерть в боях многих магнитов подорвали могущество великих феодальных родов. Уцелевшие представители знати, а также огромное число мелких дворян постоянно опасались лишиться своих помести по решению суда, из-за происков личных врагов, по причине принадлежности к прежним политическим союзам либо измены былым сторонникам. Трудно было найти человека, семья которого не поддерживала бы проигравшую сторону и тот или иной период в ходе гражданских войн. Псе иго представляло огромную опасность для Генриха, так как если землевладельцы не были уверены в безопасности своих владений и законности прав на них, то они могли бы поддержать какого-нибудь узурпатора в случае появления такового. Поэтому был принят закон о том, что все, присягнувшие королю, пребывающему сейчас на троне, могут не беспокоиться за свою жизнь и собственность. Противопоставление монарха, находившегося у власти, монарху, имеющему право на престол, было характерно для нового правителя. Будучи уверенным в своих силах, он, однако, не стал отказываться от того, чтобы упрочить свое положение при помощи этой меры.

Другой не менее важной проблемой была защита границ. Для всей истории средневековой Англии показателен глубокий разрыв между северной и южной частями страны. Юг был более развит, люди здесь жили богаче, города были крупнее, а торговля шерстью с Фландрией и Италией приносила немалые доходы. Война Роз представляла серьезную опасность для Южной Англии, и именно на Юге новый король нашел себе основную поддержку. Генрих, который, по словам одного хрониста, «не мог видеть, как хиреет торговля», сумел добиться благоприятных условий для английских купцов, осуществлявших многочисленные операции в Нидерландах. Установление мира оказалось для коммерции как нельзя более выгодным. Король положил конец беспорядкам в стране, и представители купечества сотрудничали с ним в парламенте. Заботливое внимание Генриха к этому органу объяснялось общностью их интересов, необходимостью стабильности и четкого управления. Если это и был деспотизм, то деспотизм с согласия парламента.

Север сильно отличался от Юга. Власть принадлежала крупным феодальным семействам вроде Перси. Гористая земля не радовала плодородием, население было менее склонно соблюдать законы и подвержено мятежным настроениям. Сообщение с другими частями страны испытывало трудности, и власть короля часто игнорировалась, а иногда и открыто презиралась. До сих пор сохранялись давние традиции пограничных войн со скоттами, встречались разбойники, пелись баллады, рассказывавшие об угонах скота и горящих деревнях. В этих местах пользовался популярностью Ричард III, граф Глостер. Его натура соответствовала настроениям этой местности. Грубая, но эффективная манера правления Ричарда приносила результаты, и город Йорк сохранил верность его памяти даже после Босуорта. Генриху было нужно не только навести здесь порядок и упрочить свою власть, но также обезопасить границу с Шотландией. В качестве нового хозяина глостерских поместий он обрел на севере важную стратегическую базу.

В XV и. управлять Англией из Лондона было невозможно. Административная машина оставалась слишком примитивной, а потому жизнь настоятельно требовала делегировать власть. Соответственно, для управления северными районами и территорией, граничащей с Уэльсом, были созданы Советы [3]. Доверенные слуги короля получили большую административную власть, и новые чиновники, обязанные всем своему господину и сведущие в законах, стали играть решающую роль в работе правительства. Они всегда Иглиц активны как при королевском дворе, так ив судах. Теперь, впервые за все время, эти люди получили превосходство над старой знатью феодального века. Таковы были, например, Генрих Уайатт, доверенный агент короля на Севере и комендант крепости Бервик, имевшей важнейшее значение, и Эдмунд Дадли на Юге. Они и им подобные чиновники стали родоначальниками семейств Сиднеев, Гербертов, Сесилов и Расселов. Однако угрозы новой власти существовали не только внутри страны, но и вне ее. Генриху приходилось беспрестанно следить за претендентами, способными осуществить вторжение в Англию, опираясь на иностранную помощь. Останется ли новый король на троне — это зависело от его собственных политических умений и расчета, а не от каких-либо наследственных прав. Центром заговоров против нею был бургундский двор, и герцогиня Бургундская, сестра Ричарда III, дважды снаряжала против Генриха Тюдора претендентов на английский престол. Первым был Ламберт Симнел, бесславно закончивший свои дни посудомойщиком на королевской кухне. Вторым, гораздо более грозным противником, стал Перкин Уорбек, сын лодочника, сборщик налогов в Турне, который выдавал себя за принца Ричарда, [4] убитого в Тауэре. Уорбека поддерживали многие: недовольная ирландская знать, Бургундия, снабжавшая его деньгами, Австрия и Фландрия, которые выставляли войска; ему также сочувствовали шотландцы. Уорбеку удавалось оставаться на свободе в течение семи лет, открыто организуя заговоры против Генриха. Трижды он пытался захватить английский трон. Но все те, кто поддерживал короля во время битвы при Босуорте, сохранили ему верность и теперь. Вторжение Уорбека в Кент было отбито местным ополчением еще до прибытия королевских войск; наступление, предпринятое им из Шотландии, захлебнулось в четырех милях от границы, а восстание на полуострове Корнуэлл в 1497 г., к которому он примкнул, сошло на нет. Уорбек скрылся, был схвачен и доставлен в Лондон, где его бросили в тюрьму. Через пару лет, после двух неудавшихся побегов, его казнили в Тайберне — после того как он признал свою вину. Конец Перкина Уорбека оказался бесславным и вызвал у многих только насмешки, но в действительности опасность, которую он представлял, была вполне реальной.

У Генриха VII было немало оснований чувствовать, что трон под ним пошатывается. Война Роз ослабила английское влияние в Уэльсе, но в еще большей степени это можно сказать об Ирландии. Ирландские лорды охотно включились в династическую борьбу; среди крупных англо-ирландских семей было немало сторонников как Ланкастеров, так и Йорков; их поддерживали города области Пейл вокруг Дублина и отдаленные английские поселения вроде Лимерика и Галоуэя. Но вся эта смута была лишь продолжением клановых усобиц. Семья Батлеров во главе с ее наследственным вождем графом Ормондом выступала за Ланкастеров, потому что она всегда была более верной английскому королю, чем соперничающее с ней семейство Фитцджеральдов. Фитцджеральды, предводительствуемые графом Килдэром в Лейстере и графом Десмондом в Мюнстере — кстати, они оба были тесно связаны кровными узами с местными вождями, — сочувствовали Йоркам, потому что надеялись на усиление собственного влияния.

В Мюнстере десмондские Фитцджеральды были уже «более ирландцами, чем сами ирландцы». Килдэр, которого называли «Великим графом», мог бы, выполняя свои вассальные обязанности, возглавить английские силы вблизи Дублина, но на отдаленных землях дело обстояло иначе. Английские чиновники разуверились в собственной способности утвердить свою законную власть, столкнувшись с огромным влиянием Килдэра, имевшего вассалов по всему острову. Некоторые даже допускали возможность (немыслимую со времени поражения и смерти Эдуарда Брюса), [5] что эта династия может выдвинуть короля Ирландии. Но даже если Килдэр останется верным Англии, то какого короля, ланкастерского или Йоркского, он поддержит? Его родич Десмонд симпатизировал Ламберту Симнелу; были основания полагать, что сам Килдэр оказывал содействие Перкину Уорбеку. Сэр Эдуард Пойнингс, назначенный в 1494 г. наместником в Ирландии, попытался ограничить его власть. Он убедил ирландский парламент в Дрогеде принять закон (известный как закон Пойнингса), подчинявший его английскому и оставшийся в силе на протяжении трехсот лет. Вплоть до XX в. закон Пойнингса оставался для ирландцев одним из многих поводов недовольства английским правлением.

Килдэра лишили всех имущественных и гражданских прав и отправили в Лондон, но Генрих был слишком мудр, чтобы формально применить закон по отношению к столь влиятельному его нарушителю, имевшему родственников, сторонников и вассалов по всему острову.

Обвинения против Великого графа были достаточно серьезны и без подозрений в благоволении к Перкину Уорбеку. Разве не он сжег собор в Кашеле? Килдэр признал это, но объяснил так, что его слова не могли не понравиться королю: «Я сделал это, но я думал, что архиепископ внутри». Генрих VII согласился с решением, которое было неизбежно, произнеся ставшее знаменитым изречение: «Раз уж вся Ирландия не может управиться с графом Килдэром, пусть граф Килдэр управляет всей Ирландией». Килдэр был помилован, освобожден, получил в жены кузину короля, Елизавету Сент-Джон, и отправлен назад в Ирландию, где сменил Пойнингса на посту наместника.

Власть в Ирландии по-прежнему основывалась на способности призвать к оружию достаточное количество людей и командовать ими. В этом английский король использовал личное влияние представителей знати. Он мог дать должность наместника любому крупному аристократу, способному собрать и контролировать армию. С другой стороны, возвысив Батлеров и Бёрков, — король создал ситуацию, когда даже человек, подобный Килдэру, не мог справиться с вождями кланов. Это опасное для центрального правительства соотношение сил некоторое время оставалось единственным средством удержать власть. Ни один английский король до того времени еще не нашел способа сделать свой титул «властитель Ирландии» более реальным, чем титул «король Франции».

Вместе с тем англичане имели могучего союзника. Артиллерия, изгнавшая английские войска из Франции, теперь помогла им вторгнуться в Ирландию. Пушки говорили с ирландскими замками на хорошо понятном им языке. Ирландцы могли пользоваться артиллерийскими орудиями, но не умели их отливать. Пушки поступали из Англии. В руках англичан на некоторое время оказался ключ к контролю над ирландскими делами. На протяжении многих поколений вожди из клана Фитцджеральдов терроризировали население области Пейл, представляя собой в глазах ирландцев образец монархического правления, отодвигая на второй план посланцев английского короля. Тогда превосходство англичан определялось силой пороха, а не разносторонним культурным влиянием.

Действия Генриха в отношении Шотландии характеризуют его как прозорливого и расчетливого человека. Прежде всего он попытался ослабить позиции шотландского короля Якова IV, переправляя оружие через Бервик мятежным баронам и постоянно затевая интриги в союзе с противостоящими ему силами. Пограничные налеты, как чисто случалось и в прошлом, нарушали мирные отношении двух королевств, но по-настоящему угрожающая ситуация сложилась тогда, когда Яков оказал поддержку Перкину Уорбеку. Но в конце концов Генрих все же стремился к добрым отношениям с Шотландией. Он подписал мир с Яковом, скрепив его затем договором. Не обладая богатым воображением, Генрих в то же время не был чужд мечтам. Возможно, он даже предвидел то время, когда и вечная борьба между англичанами и шотландцами закончится и постоянная угроза франко-шотландского союза, так часто нависавшая над средневековой Англией, исчезнет навсегда. По крайней мере, Генрих сделал первые шаги по объединению Англии и Шотландии, выдав свою дочь Маргариту замуж за Якова в 1502 г. Мир на Севере сохранялся и после его смерти.

Чрезвычайно успешной была и его политика по отношению к Франции. Он понял, что угрозой войны можно приобрести гораздо больше, чем самой войной. Он добился согласия парламента на введение налога на войну с Францией и, собрав небольшую армию, в 1492 г. высадился в Кале и осадил Булонь. Тогда же Генрих вступил в переговоры с французским королем Карлом VIII, который, будучи не в состоянии противостоять одновременно Испании, Священной Римской империи и Англии, оказался вынужден откупиться от него. Генрих выиграл вдвойне. Подобно Эдуарду IV, он не только регулярно получал значительные субсидии от Франции, платившей за то, чтобы английские войска не пересекали пролив, но и собирал в Англии налоговые поступления для войны с ней.

Самой могущественной монархией в Европе была в то время Испания, ставшая незадолго до этого единым государством благодаря браку Фердинанда Арагонского и Изабеллы Кастильской. Усилившееся испанское государство успешно завершило изгнание мавров. С 1489 г., когда старший сын Генриха Артур был помолвлен с их дочерью инфантой Екатериной, Англия и Испания постоянно действовали сообща против Франции — Испания стремилась к территориальным приобретениям, Англия — надеялась обеспечить себе ежегодные выплаты, которые в первые годы достигали примерно пятой части всех регулярных доходов короны.

Как государственный деятель Генрих был полон новыми политическими идеями Возрождения. Юность, проведенная в изгнании, при иностранных дворах, когда за его голову была назначена высокая цена, научила его многому. Он видел, как велись переговоры о заключении браков и межгосударственных договоров, как нанимали профессиональных солдат, сражавшихся на стороне Людовика XI и Карла Бургундского, как регулировали торговлю, улаживали отношения между королевской властью и крупными земельными магнатами, между государством и церковью. Обсуждая и решая стоявшие перед страной проблемы, Генрих оттачивал свою природную валлийскую проницательность, скрупулезно анализируя политические события. Искусство политических компромиссов в то время достигло в Европе высокого уровня.

Он стремился сделать королевскую власть в Англии сильной, используя национальные политические институты. Как и его современник Лоренцо де Медичи во Флоренции, Генрих почти всегда приспосабливался к существующим условиям, предпочитая постепенно изменять старые учреждения, а не вводить неожиданные новшества. Ему удалось снова установить твердый контроль над всеми органами власти, избежав при этом каких-либо фундаментальных конституционных изменений. Королевский Совет укрепился. Ему была дана парламентом власть допрашивать подданных, под присягой или без таковой, и осуждать их на основании всего лишь письменных свидетельств, что было чуждо практике общего права. В Вестминстере регулярно заседал суд Звездной палаты с участием двух главных судей. Первоначально это был судебный комитет королевского Совета, рассматривавший дела, которые требовали особого внимания ввиду чрезмерного могущества одной из сторон, новизны правонарушения или его чудовищности. Жалобы слабых и угнетенных на богатых и сильных, дела подданных, связанные с содержанием частных армий и незаконным давлением на судей, под которым понимался подкуп присяжных, — все это входило в его сферу.

Но все же главной функцией королевского Совета был не суд, а управление. Отбор членов Совета возлагался на монарха. Однако, будучи избранными, они не получали особых прав, и Генрих в любое время имел возможность моментально отстранить от должности ставшее неугодным лицо. В то же время члены Совета могли остановить рассмотрение любого дела в каком бы то ни было суде на территории Англии и разбирать его сами, пользуясь правом высшей юрисдикции, могли арестовать любого человека и подвергнуть его пыткам. Иностранные дела вел небольшой внутренний комитет. Еще один комитет управлял финансами, прокладывая новый путь через дебри средневекового казначейства: вновь назначенные казначеи отвечали непосредственно перед королем. На вершине власти стоял король — воплощение прямого личного правления. Генрих часто сам санкционировал или проверял расходы, даже самые мелкие, в знак одобрения ставя свои крупные, растянутые инициалы на документах. Эти деловые бумаги сейчас можно увидеть в Государственном архиве в Лондоне. Возможно, из всех английских монархов Генрих VII лучше других вел свои хозяйственные дела.

Генрих также обладал удивительной прозорливостью в выборе людей. Немногие из его министров происходили из наследственной знати; немало было церковнослужителей; почти все, находящиеся на службе у короля, принадлежали к простолюдинам. Ричард Фокс, главный министр, епископ Винчестерский, самый влиятельный человек в Англии после короля, до встречи с Генрихом в Париже, где они оба пребывали в изгнании, был школьным учителем в Херефорде. Эдмунд Дадли, служивший в лондонском муниципалитете помощником шерифа, попал в поле зрения короля в связи с регулированием торговли шерстью с Фландрией. Джон Стайл, изобретший первый дипломатический шифр и назначенный послом в Испанию, начал карьеру бакалейщиком (по другим сведениям, торговцем тканями). Ричард Эмпсон был ремесленником, изготавливавшим сита и решета. Поначалу Генрих был недостаточно силен, чтобы позволять себе делать ошибки. Ежедневно он занимался не только политическими делами, но и другими вопросами, требовавшими внимания, «особенно затрагивавшими лиц, которых следовало взять на службу, наградить, заключить в тюрьму, объявить преступником, выслать из страны или казнить».

Подобно другим монархам своего времени, Генрих VII не только проявлял большой интерес к управлению,но и питал всепоглощающую страсть к внешней политике. При нем появились первые постоянные английские посольства за границей. Дипломатия, полагал он, была неплохой заменой жестокости и насилиям, которые чинили его предшественники, а для этого требовалась своевременная, точная и регулярная информация. Не только в Европе, но и даже в Англии была организована шпионская система, а прекрасную работу внешней разведки Генриха характеризует донесение миланского посла своему господину герцогу Людовику: «Король получает точные сведения о европейских делах от собственных представителей, от подданных других стран, которым он платит, и от купцов. Если ваше высочество пожелает послать ему какие-либо известия, это следует сделать либо с особыми подробностями, либо прежде, чем их сообщат ему другие». И далее: «Перемена дел в Италии повлияла на него; не столько спор с венецианцами о Пизе, о чем король получал письма каждый день (!), сколько союз, который, как он понимает, был заключен между папой и королем Франции».

Так же, подобно другим монархам, Генрих строил и перестраивал. Часовня в Вестминстере и дворец в Ричмонде — превосходные памятники его архитектурному вкусу. Будучи бережливым и экономным, он специально подчеркивал свое богатство, чтобы произвести впечатление на подданных: носил роскошные одеяния, превосходные украшения, дорогие воротники, а на публике появлялся под балдахином, сопровождаемый знатью. При дворе за счет короля в Тауэре ежедневно обедали семьсот человек, развлекаемые шутами, музыкантами, охотниками и любимыми Генрихом леопардами.

Историки спорят, насколько осознанно Генрих VII отошел от старых традиций и был ли он действительно новатором. В последние годы войны Роз монархи из династии Йорков готовили почву для нового, сильного, централизованного государства. В правление Генриха VII загубленные за годы усобиц надежды на возрождение английской мощи стали реальностью. Ученые не ставят под сомнение мудрость, с которой он модернизировал средневековые институты и превратил их в органы управления, соответствующие новой эпохе.

Достижения Генриха VII были не только огромны — они оказались долговечны. Он вновь возвел здание королевской власти на руинах и пепле, оставленных его предшественниками. Он бережно и осторожно собирал огромные денежные средства. Он обучил и подготовил множество исполнительных и умеющих делать дело слуг. Он усилил власть короны и поднял ее авторитет, не утратив в то же время сотрудничества с палатой общин. При нем процветание страны стали связывать с монархией. Никто из правителей Европы эпохи Возрождения — ни Людовик XI Французский, ни Фердинанд Испанский — не превзошел его достижения и не имел такой славы.

Часто забывают, что почти все существующие портреты Генриха VII основаны на единственной посмертной маске, без сомнения, точно передающей черты его лица, но придающей ему суровое и мрачное выражение, что не вполне совпадает с описаниями современников. И все же, похоже, отзывы современников вполне согласуются с тем, что сегодня известно о характере и правлении Генриха VII. Портрет, хранящийся в Национальной портретной галерее, датируется четырьмя годами до его смерти, последовавшей в 1509 г. На нас из-под изогнутых бровей смотрят живые серые глаза. Нежные, ухоженные руки легко покоятся на коленях. Губы сжаты, их уголки тронуты слабой улыбкой. Облик короля производит впечатление разочарованности, усталости, постоянной бдительности и самое главное — серьезности и большой ответственности. Таков «архитектор» тюдоровской монархии, которому было суждено вывести Англию из средневекового хаоса. При нем Англия начала свое движение к превращению в великую европейскую державу.

Глава III. ГЕНРИХ VIII

Годы, когда формировался характер молодого короля Генриха VIII, были, как понимаем теперь мы, живущие несколькими столетиями позже, временем отмирания старого феодального порядка. Но вряд ли так казалось тем, кто жил в XVI веке. Наиболее заметным изменением, с точки зрения правителя, было создание современной европейской государственной системы. Это новое явление, непонятное и грозное, было характерно не только для Англии. Французская монархия значительно укрепилась после Столетней войны. Людовик XI и его сын Карл VIII не были просто господами слабо связанной между собой группы феодальных княжеств. Они правили объединенной и плотно заселенной страной, простиравшейся от Ла-Манша до Средиземного моря. Самый опасный из французских вассалов, король Англии, к тому времени был наконец изгнан с земель, обладая которыми его предшественники претендовали на равенство с французской династией. У Генриха VII Тюдора, наследника Вильгельма Завоевателя и Генриха Плантагенета, оставался только город Кале.

Между тем Бургундский дом, младшая линия французской королевской династии, которая на протяжении почти столетия оспаривала власть короля Франции, оборвалась со смертью герцога Карла Смелого в 1477 г. Людовик XI ухитрился прибрать к рукам большую часть Бургундии. Все остальное бургундское наследство благодаря браку Марии Бургундской, дочери Карла Смелого, с императором Максимилианом I вошло в состав Священной Римской империи. После этого Габсбурги стали контролировать все те герцогства, графства, владения и города, которые герцоги Бургундские унаследовали или приобрели хитростью в Нидерландах и Бельгии. На северо-восточных рубежах Франции началась длительная борьба между Габсбургами и Валуа. Хотя со временем выявилась нестабильность королевской власти во Франции, Валуа все же правили единым и сильным государством. И глава этого государства вышел из долгой борьбы с Англией укрепившимся вдвойне: теперь он мог собирать налоги с неблагородных сословий, не обращаясь за одобрением к парламенту, и у него была постоянная армия. На свои деньги он мог нанимать швейцарскую пехоту, создавать и поддерживать в боеспособном состоянии большой парк артиллерии и содержать блестящую конницу.

Однако одно средневековое государство избежало общей тенденции усиления центральной власти. Священная Римская империя явно переживала распад. Начиная с 1438 г. римский престол занимал глава дома Габсбургов, и то, чего не могло сделать оружие, достигалось при помощи дипломатии. Хотя желания Максимилиана не соответствовали его возможностям, габсбургская дипломатия одержала ряд дипломатических побед. Династический брак Максимилиана I с самой богатой наследницей Европы дал австрийской династии немало политических выгод, (впоследствии династическая политика Габсбургов имела еще более блестящие результаты — эрцгерцог Филипп, наследник Максимилиана и Марии, женился на еще более богатой, чем его мать, наследнице, инфанте Хуане, принесшей ему в приданое Кастилию, Арагон, Сицилию и Неаполь. Сестра Хуаны Екатерина ускорила возвышение династии Тюдоров, выйдя замуж за наследника Генриха VII принца Артура, а после его смерти за короля Генриха VIII.

В этом мире растущей мощи королю Англии приходилось действовать, имея за собой намного меньше ресурсов, чем его соседи. Число его подданных составляло немногим более 3 миллионов… У него были меньшие доходы и отсутствовала постоянная армия. В отличие от других стран английский государственный аппарат зависел только от воли короля. И все же благодаря близости к Франции и Нидерландам Англии пришлось играть определенную роль в европейской политике. Ее монарх оказался вовлеченным в войны и переговоры, заключал союзы и влиял на изменения в балансе сил, хотя и не имел при этом достаточного опыта в области международной политики и обладал незначительными возможностями воздействовать на происходящие в Европе события.

В этом меняющемся мире, где сухопутные сражения выигрывались непобедимой пехотой испанца Гонсальво де Кордовы, швейцарской пехотой или мощной конницей под командованием Гастона де Фуа или других полководцев французского короля, старые политические приемы, прежние испытанные методы войны, столь долго приносившие добрые плоды английским королям, были уже почти бесполезны. Вот почему в XVI в. английским королям приходилось действовать с величайшей осторожностью, сознавая всю опасность своей слабости и опасаясь катастрофы, которая могла бы произойти, если бы какой-то сдвиг в континентальной политике поставил Англию один на один с Францией или Испанией.

До самой смерти старшего брата, принца Артура, Генриха готовили к принятию высокого церковного сана. Поэтому отец воспитывал его в атмосфере учения. Много времени посвящалось серьезным занятиям — латыни, теологии, французскому, итальянскому, музыке, — а также физическим упражнениям, рыцарским поединкам, в которых он преуспел, игре в мяч и охоте на оленей. Держался он просто, был непосредственным и произвел на одну из умнейших женщин своего века, Маргариту Австрийскую, регентшу Нидерландов, впечатление человека, на чье слово можно положиться. Благодаря бережливости отца он при восшествии на престол располагал большей суммой наличных денег, чем любой другой принц в христианском мире. Послы отсылали о нем благожелательные отзывы: «Его Величество — один из самых красивых монархов, которых я когда-либо видел. Он выше обычного роста и отличается чрезвычайно изящными ногами. У него светлая кожа и каштановые волосы, коротко подстриженные по французской моде; округлое лицо настолько прекрасно, что подошло бы хорошенькой женщине; шея довольно длинная и толстая. Он говорит на французском, английском, латыни и немного на итальянском. Генрих хорошо играет на лютне и клавесине, поет по нотам, натягивает лук с такой силой, какой нет ни у кого другого в Англии, и превосходно сражается на ристалище. Он увлекается охотой и никогда не прекращает травли, не загнав восемь или десять лошадей, которых для него расставляют заранее по маршруту. Он очень любит игру в мяч, за которой его крайне приятно наблюдать, его светлая кожа просвечивает через рубашку наилучшего материала».

В зрелом возрасте Генрих сохранил жизнелюбие и энергию, присущие его валлийским предкам. Окружающие короля чувствовали в его характере некое скрытое безрассудство, дремлющие страсти и неуемную силу. Французский посол после нескольких месяцев пребывания при дворе признавался, что ни разу не смог подойти к королю без внутреннего страха. Хотя посторонним Генрих представлялся открытым, веселым и способным на добрый юмор, так располагавший к нему толпу, даже те, кто знал его близко, редко проникали в его тщательно скрываемый внутренний мир, по причине сдержанности, которая не позволяла ему доверяться кому-либо. Видевшим его часто казалось, что в короле словно уживаются две личности: с одной стороны, он был веселым монархом, увлеченным охотой, пирами и праздниками, другом детей, покровителем спорта; с другой — холодным, внимательным наблюдателем, зорко следившим за присутствующими в королевском Совете, взвешивающим аргументы спорящих, не склонным — за исключением случаев крайней важности — высказывать свое мнение. Во время долгих охотничьих экспедиций, когда прибывал курьер с бумагами, он быстро покидал своих спутников и созывал ближайших советников для рассмотрения «лондонских дел», как он называл их.

Взрывы неуемной энергии и ярости сочетались у него с необычайным терпением и прилежностью. Будучи глубоко религиозным человеком, Генрих регулярно слушал проповеди, длящиеся от одного до двух часов, и написал не один превосходный теологический трактат. Он без труда выслушивал по пять служб в дни церковных праздников и по три в обычные дни, сам служил священником; его никогда не лишали освященного хлеба и святой воды по воскресеньям, и он всегда нес епитимью в Страстную пятницу. За рвение в теологических диспутах папа наградил его титулом «Защитник веры». [6]

Неутомимый труженик, он ежедневно изучал массу сообщений, донесений и планов, не прибегая к помощи секретаря. Он писал стихи и сочинял музыку. Глубоко погруженный в общественные дела, он выбирал себе в советники по большей части людей самого низкого происхождения: Томаса Вулси, сына бедного и вороватого мясника из Ипсвича, имя которого в городских документах того времени упоминается в связи с продажей непригодного к употреблению мяса; Томаса Кромвеля, мелкого стряпчего; Томаса Кранмера, малоизвестного богослова. Как и его отец, он не доверял наследственной знати, предпочитая получать советы от людей, общественное положение которых было ниже его собственного.

При своем восшествии на престол Генрих провозгласил: «Я не позволю, чтобы кто-то был властен управлять мной». Со временем его упрямство и своеволие увеличились, а нрав ухудшился. Вспышки его гнева были ужасны. «В стране нет ни одного человека, — сказал он однажды, — чью голову я не заставил бы слететь, если моей воле посмеют перечить». И действительно, за тридцать восемь лет его пребывания на троне слетело немало голов.

Этот чудовищный человек был кошмаром для своих советников. Стоило ему задумать какое-то предприятие — и уже почти ничто не могло отвратить его от этой цели; сопротивление его планам только усиливало упрямство, и, взявшись за любое дело, он всегда, если только его не умудрялись остановить раньше, заходил слишком далеко. Хотя он гордился своей терпимостью к любым мнениям советников, обычно считалось неблагоразумным продолжить перечить ему после того, как он принимал то или иное решение. «Его Величество, — как сказал Томас Мор и разговоре с Вулси, — считает, что самое опасное для советника то, что он продолжает упорствовать в своем сонете только потому, что однажды дал его». Единственный способ повлиять на монарха заключался в том, чтобы не допускать проникновения к нему опасных идей. Но пот секрет и Вулси, и Кромвель открыли только после своего падения. Но оградить короля от знакомства с новыми идеями было не так-то просто. Генрих имел привычку разговаривать с людьми всех классов — охотниками, брадобреями, дворцовой стражей и особенно с теми, кто — независимо от своего положения в обществе — был как-то связан с морем, узнавать их мнение о различных вопросах. Король часто использовал для этого охотники экспедиции, затягивавшиеся порой на несколько недель. Каждое лето он совершал поездку по стране, держась поближе к своим подданным, которых он понимал весьма хорошо. Одним из первых самостоятельных решений Генриха после смерти отца в 1509 г. стала женитьба на вдове своего брата Артура, принцессе Екатерине Арагонской. Свадьбу сыграли через шесть недель после похорон Генриха VII. Ему было тогда восемнадцать лет, а ей на пять с половиной лет больше. Принцесса всячески пыталась обворожить его и преуспела в этом настолько, что нет сомнений в желании Генриха завершить начатую Фердинандом Арагонским и Генрихом VII подготовку к браку; им, в частности, удалось получить от Папы римского разрешение на повторный брак Екатерины, и она находилась рядом с Генрихом в течение первых двадцати двух лет его правления — то есть в те годы, когда Англия превращалась в значительную силу в европейской политике, игнорировать которую иноземным монархам было бы опасно. До тридцативосьмилетнего возраста она оставалась любимой, сдерживала его безрассудства и помогала вести общественные дела, занимаясь этим в перерывах между своими многочисленными обязанностями. Генрих быстро привык к семейной жизни, несмотря на ряд несчастий, обескураживших бы человека менее крепкого характера. Первый ребенок супругов родился мертвым, когда Генриху едва исполнилось девятнадцать лет; другой, родившийся через год, тоже прожил недолго. Такое горе постигало королевскую пару пять раз.

Король продолжал сохранять тесные отношения со своим тестем, Фердинандом Арагонским, что служило возвеличиванию славы и богатства Англии. Он поддерживал Римского папу и получил Золотую Розу — высшее отличие, которое мог заслужить христианский монарх. Он опирался на советников своего отца — Уильяма Уорхема, лорда-канцлера и архиепископа Кентерберийского; Ричарда Фокса, епископа Винчестерского; Томаса Рутела, епископа Даремского и королевского секретаря. Под их руководством в течение некоторого времени Генрих проводил политику, к которой склонялся и его отец, — невмешательство в дела на континенте при условии продолжения Францией выплат. Но водоворот новой европейской политики уже угрожал захватить Генриха. Должен ли он броситься в него? Богатейшие города Европы в последние несколько лет то и дело переходили из рук в руки, каждый раз выплачивая победителю контрибуцию. Границы менялись почти ежемесячно. Фердинанд Арагонский, отец Екатерины, завоевал королевство Неаполитанское и две пограничные французские провинции — Сердань и Руссильон. Остальные правители преуспели не меньше его. В условиях, когда перед Генрихом открывались соблазнительные перспективы завоеваний, престарелые советники его отца упорно оставались приверженными миру. Генрих VII лишь однажды отправил за границу английских солдат, предпочитая обращаться к услугам наемников, которые сражались вместе с иностранными армиями. Теперь Генрих VIII решил, что эту политику следует пересмотреть. Он некоторое время уже наблюдал за деканом Вулси Линкольна, знакомцем маркиза Дорсета, сыновья которого посещали колледж Магдалины в Оксфорде, когда Нулей был его главой. Вулси настолько понравился Дорсету, что он пригласил его провести с ним рождественские праздники и обеспечил ему владение несколькими приходами. Затем молодой священник получил место капеллана у губернатора Кале. Имея академические познания, Вулси обладал замечательными способностями в области ведения переговоров и распоряжения финансами — в колледже Магдалины он исполнял обязанности казначея, — и Генрих VII, распознав его талант, вызвал Кале и дал ему незначительную должность за границей. И ноябре 1509 г. Генрих VIII назначил Вулси в Совет, где ему предстояло заведовать раздачей милостыни в королевских владениях. Было ему тогда тридцать шесть лет.

Растущее влияние Вулси проявилось через два года, когда было принято решение о вступлении в Священную лигу, созданную папой Юлием II, императором Максимилианом и Венецией против Франции. Тогда Вулси впервые подписал документы как один из исполнительных членов Совета. Ему была поручена подготовка к войне, а его бывший ученик, юный маркиз Дорсет, стал главнокомандующим. Франция в то время увязла в итальянской авантюре, и Генрих планировал захватить Бордо, потерянный за шестьдесят лет до этого. Одновременно король Фердинанд должен был вторгнуться в Наварру, независимое королевство, лежавшее на Пиренеях, а Венеция совместно с папой выступить против французских армий в Италии. Шел 1512 год, и впервые после Столетней войны английская армия вела кампанию в Европе.

Английская экспедиция в Гасконь потерпела неудачу. Фердинанд занял всю Наварру и, как доносил английский посол в Испании Уильям Найт, проявил огромное усердие, перетаскивая свои пушки через Пиренеи. Он активно склонял Генриха присоединиться к нему во время операции против Франции. Но англичане обнаружили, что тот способ боевых действий, который они освоили во время войны Роз, когда главная роль отводилась лукам и тяжеловооруженным всадникам, уже вышел из употребления на континенте. И Фердинанд, и французы нанимали профессиональную пехоту. Плотные каре швейцарцев и австрийцев наступали на большой скорости, ощетинившись во все стороны восемнадцатифутовыми пиками. Примитивное огнестрельное оружие того времени, аркебузы, было слишком тяжелым и чересчур медленно стреляло, чтобы нанести серьезный урон этим быстро передвигающимся формированиям. Фердинанд советовал Генриху использовать сосредоточенные в его руках значительные денежные средства для создания собственных крупных вооруженных сил. Но, прежде чем Генрих успел принять план тестя, армия Дорсета, не привыкшая ни к гасконскому вину, ни к французской тактике и к тому же пораженная дизентерией, распалась. Войска отказались подчиняться офицерам и погрузились на суда, чтобы возвратиться домой. Дорсет оставил безнадежное предприятие и последовал за ними. После переговоров, проходивших зимой 1512–1513 гг., Фердинанд и венецианцы бросили своих союзников, Генриха и папу, и заключили мир с Францией. Они пришли к выводу, что Священная лига, при всем благозвучии ее названия, оказалась бесполезной политической комбинацией.

В Англии ответственность за эти неудачи была возложена на нового советника, Вулси. В действительности именно в тяжелой административной работе, связанной с нуждами войны, он впервые проявил свои способности и громадную энергию. Однако входившие в состав Совета миряне с самого начала выступали против военной политики, проводимой священником, и плели интриги с целью избавиться от него. Но Генрих VIII и Папа римский не дрогнули. Папа Юлий II, осажденный в Риме французскими войсками, отлучил от церкви всю армию противника и отпустил бороду — это украшение не было тогда модным, — поклявшись, что сбреет ее только тогда, когда отомстит королю Франции. Генрих, не желая отставать, тоже отрастил бороду. Он договорился о том, что император Максимилиан со своей артиллерией и большей частью австрийской армии будет служить под королевским штандартом Англии. Говорят, что императора попросили развернуть свой собственный штандарт, но он отказался это сделать, сказав, что желает в этой кампании быть слугой короля и св. Георга.

Эти меры, хотя и обошедшиеся недешево, принесли замечательный успех. Под командованием Генриха англичане вместе с австрийскими наемниками разбили французов в августе 1513 г. в «Сражении за шпоры», названном так из-за поспешного отступления французов, потерявших много шпор. Вместе с группой знатных французов в плен попал и Пьер Террайль де Баярд, самый знаменитый в Европе рыцарь [7]. Турне, богатейший город Северо-Восточной Франции, капитулировал при одном только виде имперской артиллерий и был занят английским гарнизоном. В довершение всего, королева Екатерина, оставшаяся регентшей в Англии, прислала важную новость.

Для того чтобы помочь своему союзнику, Франции, шотландцы в сентябре в отсутствие английского короля перешли реку Твид и вторглись в Англию с армией в 50 тысяч человек.

Томас Говард, граф Суррей, сын герцога Норфолка, сторонника Ричарда III, убитого при Босуорте, находившийся, как и вся его семья, в опале, тем не менее получил право командовать английским войском. Это был опытный ветеран, единственный командующий, оставшийся в Англии после неудачи Дорсета, знавший каждую пядь своей земли. Говард без колебаний выступил навстречу шотландцам и, обойдя их войска, расположился между ними и Эдинбургом. Англичане численно уступали противнику в два раза. Девятого сентября 1513 г. у Флодден-Филд произошло ожесточенное сражение. Шотландцы традиционно выстроили своих копейщиков кругом, в центре которого высился королевский штандарт. Англичане обрушили на них град стрел, нанося врагу немалый урон. Кроме того, боевые топоры в руках английских пехотинцев оказались весьма эффективным оружием против шотландских копий, когда дело дошло до рукопашной, а английская конница дождалась своего часа, чтобы врубиться в образовавшиеся бреши. Когда наступили сумерки, весь цвет шотландского рыцарства оказался поверженным. Среди павших был и король Яков IV. То была последняя крупная победа, добытая с помощью луков. Суррей получил награду в виде восстановления Норфолкского герцогства. В Шотландии опустевший трон занял годовалый малыш, Яков V. Его мать, Маргарита, сестра Генриха, стала регентшей. На северной границе надолго наступил мир.

В Брюсселе дочь императора Максимилиана Маргарита Австрийская устроила по этому поводу праздник. Генриху, которому уже исполнилось двадцать два года, предоставили возможность протанцевать всю ночь с первыми красавицами императорского двора.

«Веселясь, — сообщал миланский посол, — он творит чудеса, прыгая, как олень». Совет запретил игры и присутствие женщин в английской армии, но, как добавляет посол, «австрийцы сделали для Генриха исключение». Чествование английского короля было достойным монарха: знатные участники праздника получили богатые подарки. Танцы чередовались с угощением, и Генрих проявил себя столь искусным кавалером, что ни разу не сел к столу, уронив свое королевское достоинство.

Глава IV. КАРДИНАЛ ВУЛСИ

Осенью 1513 г. французы испытывали давление со всех сторон. Через императора Булей нанял швейцарскую армию, которая вторглась в Бургундию из Безансона, столицы Франш-Конте, части бургундского наследства, перешедшего в руки Габсбургов. Был захвачен Дижон.

Французы не имели собственных войск, чтобы противостоять швейцарцам, и удвоили подати, рассчитывая привлечь новых наемников из-за границы. Генрих намеревался возобновить кампанию во Франции в 1514 г., но его успехи не очень-то нравились Фердинанду Испанскому. Фердинанд задался целью заключить сепаратный мир с Францией, привлечь к которому он хотел и императора Максимилиана. Столкнувшись с предательством союзников, Генрих быстро нанес ответный удар. Во-первых, он обратил внимание на защиту королевства и принял меры для укрепления флота. Затем он вступил в переговоры с Францией и заключил благоприятный мирный договор, удвоив таким образом сумму ежегодных выплат, которые получал его отец. Добытый мир увенчал брак между младшей сестрой Генриха Марией и французским королем Людовиком XII. Ей было семнадцать лет, ему — пятьдесят два года. Говорят, что Мария добилась у брата обещания, что если ее выдадут замуж по политическому расчету, то в следующий брак она будет свободна вступить по любви. Давал ли такое обещание Генрих или нет, но именно так она и поступила. Мария была королевой Франции три месяца, затем, овдовев, она, к неудовольствию Генриха, вышла замуж за Чарльза Брэндона, герцога Суффолка. Но в данном случае Генрих смирил свой гнев и принял участие в свадебных торжествах. Плод этого брака был трагичен: леди Джейн Грей, ставшая в 1553 г. на десять дней королевой Англии, заключенная затем со своим мужем в тюрьму и казненная, приходилась Марии внучкой.

* * *

Среди тех, кто отправился на континент в составе свиты невесты, была молодая женщина по имени Мария Болейн. Она была одной из трех племянниц герцога Норфолка, которые в разное время сумели внушить любовь Генриху VIII. Мария и ее сестра Анна получили образование во Франции, в дорогой придворной академии. По возвращении в Англию Мария вышла замуж за Уильяма Кэри, камердинера короля, и в скором времени стала любовницей Генриха. Благодаря этому ее отец получил титул лорда Рошфора, а ее сестра Анна продолжала учебу во Франции.

Успехи, достигнутые Булей в области внешней политики, были богато вознаграждены. Еще в ходе переговоров с Францией он получил Линкольнское епископство, потом, после урегулирования условий мирного договора, стал архиепископом Йоркским. Еще через год, по завершении долгих переговоров, в сентябре 1515 г., Вулси получил шапку кардинала. Однако этот поток духовных почестей не дал Вулси достаточной светской власти, и в декабре 1515 г. Генрих произвел его в лорды-канцлеры вместо Уорхема, которого он вынудил сдать Большую государственную печать.

На протяжении четырнадцати лет Вулси от имени короля эффективно управлял государством. Своим положением он был обязан не только замечательным деловым способностям, но и значительному личному обаянию. Как писал один современник, он обладал «ангельским умом» и умел обольстить любого, кого ему хотелось убедить. Вулси, «общительный и веселый сибарит», блистал среди окружавших короля придворных. Все это располагало к нему его молодого господина. Однако другие королевские советники видели иные стороны характера кардинала. Их возмущало то, с каким презрительным превосходством он побивал их в спорах; они ненавидели его за высокомерие и завидовали его растущему влиянию и богатству. Находясь в зените могущества, Вулси получал доход, равный в начале XX в. примерно 500 тысячам фунтов в год. Он держал при себе до тысячи слуг, и его дворцы превосходили блеском и роскошью королевские. Его родственники получили доходные места, его незаконный сын, будучи еще ребенком, получал доходы от одиннадцати церковных должностей. Постепенно претензии к кардиналу накапливались, превращаясь в серьезное обвинение. Но пока ему еще ничто не угрожало. Вулси процветал, сосредоточив в своих руках власть, равной которой, возможно, не было в истории Англии.

Чем больших успехов добивался Генрих VIII в международных делах, тем более он становился популярен в народе. Конечно, находилось немало таких, кто выражал недовольство военными налогами, введенными в последние два года, но Вулси не только умел обеспечить королю подобающие его сану великолепие и роскошь (не забывая, правда, и о себе), но и ухитрялся изыскивать новые источники доходов. Налоговое бремя подданных Генриха оставалось примерно таким же, как при его отце, и, значит, было более легким, чем в любой другой европейской стране. А Север Англии, тративший деньги на пограничные войны и размещение войск, вообще освобождался от налогов. Успехи во внешней политике позволили Вулси развить принципы централизованного управления, которых придерживался Генрих VII. За те двенадцать лет, которые он находился на посту лорда-канцлера, парламент созывался только один раз. Две сессии продолжались в общей сложности не более чем три месяца. Увеличилась активность суда Звездной палаты. Он использовал в своей деятельности новые и простые методы, заимствованные из системы римского права. Упрощенное судопроизводство позволяло игнорировать строгие правила сбора доказательств, применявшиеся в судах общего права: тех, кто мог дать показания, просто вызывали по одному для допроса, часто даже не приводя формально к присяге. Правосудие вершилось быстро, штрафы были высокими, и не нашлось бы в Англии столь могущественного человека, который мог позволить себе пренебречь Звездной палатой. Когда однажды простой солдат из гарнизона в Кале прислал свою жену с жалобой на несправедливое обращение с ним наместника, ее беспристрастно выслушали. Новое поколение, выросшее после войны Роз, привыкло к королевскому закону и твердо выступало не только за его сохранение, но и за расширение прав короны.

Таким образом, получалось, что система личного правления, будучи в своей основе деспотичной и противной принципам, зафиксированным в Великой Хартии вольностей, на деле основывалась на реальной воле народа. Генрих VIII, как и отец, мог использовать для своих целей сформированные ранее институты и учреждения — бесплатные мировые суды, суды местных помещиков или лендлордов. От короля требовалось только обеспечить законодательную базу для их деятельности. Мировой судья получил весьма сложные правила и инструкции, которыми он мог пользоваться, а позднее, примерно через столетие, появились специальные руководства, претерпевшие многочисленные переиздания и охватывавшие почти все казусы, которые могли возникнуть в сельской жизни. Именно Тюдоры являлись архитекторами английской системы местного управления, которая почти без изменений просуществовала до викторианских времен. Местные судьи были независимыми и беспристрастными, потому что могли полагаться на помощь и защиту короля. Они занимались делами графств, заседая в деревнях часто по двое или по трое. Более крупные дела, касавшиеся дорог, мостов или похищения скота, рассматривались на квартальных сессиях [8], проводившихся в ближайшем городке. Сельские джентльмены вершили суровое правосудие, и часто ни дружба, ни семейные связи не могли взять верх над интересами нации и короны. Следуя в главном указаниям короны, мировые судьи могли также в отдельных случаях проигнорировать официальный совет и выразить общее сопротивление королевской воле. Члены палаты общин также иногда проявляли недовольство действиями короля. Даже в то время, когда власть Тюдоров достигла наибольшей степени прочности, члены парламента не боялись высказывать свое мнение. Вулси видел в этом опасность и предпочитал вырабатывать свою политику без советов парламента. Генрих VIII и Томас Кромвель научились обращаться с палатой общин осторожно и благоразумно, хотя и им приходилось встречать сопротивление. Но несмотря на трения между ними по отдельным вопросам, несмотря на восстания в сельской местности, в целом корона и парламент успешно сотрудничали, зная цену друг другу.

Через несколько лет после восшествия на престол Генрих обратил особое внимание на программу морской экспансии, тогда как Вулси сосредоточил свои усилия на дипломатических маневрах. К тому времени Генрих уже построил крупнейший военный корабль XVI столетия, «Грейт Харри», водоизмещением 1500 тонн, с «семью палубами одна над другой и невероятным числом пушек». Под личным надзором короля, приказавшего адмиралу сообщать ему подробно о каждом корабле, был построен флот. Генрих немного успокоился лишь тогда, когда Англия взяла контроль над Ла-Маншем и Ирландским морем. Не менее замечательными оказались и достижения Вулси в сфере внешних сношений. Всю территорию Западной Европы охватила сеть курьеров и корреспондентов, благодаря которой известия попадали в Англию столь же быстро, как во времена войн Веллингтона или Мальборо. Ядром ее стала дипломатическая служба, которую с таким вниманием и заботой организовал еще Генрих VII. Видную роль в дипломатических контактах сыграли усилия Ричарда Пейса, Джона Кларка и Ричарда Сэмпсона; двое последних позже стали епископами. Донесения того периода, эпохи расцвета Ренессанса, интересны и подробны; каждое событие — размеры армий, восстания в итальянских городах, перемещения среди кардиналов, налоги во Франции — все тщательно узнавалось, проверялось и затем сообщалось по инстанциям. На протяжении нескольких лет Томас Вулси был одной из самых влиятельных фигур в Европе и мог влиять на соотношение политических сил на континенте.

Самым важным международным событием в то время стала встреча Генриха VIII со своим противником, французским королем Франциском I, в июне 1520 г. Современники рассказывают, что главной проблемой для английского монарха стала его внешность: король никак не мог решить, как он выглядит лучше — с бородой или бритым. Поначалу Генрих уступил доводам Екатерины и побрился. Но, едва сделав это, он пожалел о своем шаге и до отъезда на континент снова успел отрастить бороду. Роскошная каштановая борода Генриха произвела во Франции огромное впечатление.

На «Поле золотой парчи» [9] возле Гине всю Европу ослепил блеск рыцарских турниров, пиршеств, разноцветных палаток и одежд. Это был последний парад средневекового рыцарства. Как говорили, многие аристократы «носили на своих плечах мельницы, леса и лужайки». Но Генрих и Франциск так и не стали друзьями. И действительно, Генрих уже вел переговоры с врагом Франциска, новым императором Священной Римской империи Карлом V, который незадолго до того сменил на троне своего деда, Максимилиана. В Гине он попытался превзойти Франциска как в демонстрации богатства, так и в хитрости и ловкости дипломатии. Полагаясь на свою огромную физическую силу, Генрих неожиданно вызвал Франциска на борцовский поединок. Французский монарх молниеносно провел захват и бросил противника на землю. Побелевший от ярости Генрих не упал — его поддержали. Хотя церемонии продолжались, он уже не мог простить Франциску личного унижения и продолжал искать других союзников. Через месяц Генрих заключил альянс с императором, лишившись, таким образом, права на французские выплаты. Когда император объявил войну Франциску, английские деньги были быстро и без пользы растрачены на экспедицию в Булонь и субсидии наемникам, состоявшим на службе у императора. Вулси пришлось искать другие доходы. Когда Кент и восточные графства поднялись против новых взиманий, введённых Вулси на второй год войны, король притворился, что ничего не знает об этом налоге. Правительство было вынуждено спешно отступить, так и не доведя кампанию до конца. Тогда же Вулси получил согласие Генриха тайно сделать Франциску предложения о мире.

Именно эти мирные инициативы стали для Вулси роковым просчетом: спустя всего шесть недель, 24 февраля 1525 г., армии императора одержали над французами решающую победу у Павии в Северной Италии. После этого сражения весь Апеннинский полуостров оказался в руках Карла V. Италия попала под влияние Габсбургов и оставалась в зависимости от них вплоть до наполеоновских войн. Сам Франциск I оказался в плену, Франции были навязаны тяжелейшие условия мира, а Англия не получила ничего от дележа добычи. Генрих больше не мог играть определяющую роль в Европе. Очевидно, что вина за это поражение лежала на Вулси, и король решил, что предоставил кардиналу слишком большую свободу действий. Он настоял на том, чтобы посетить новый колледж Крайст-Черч, который Вулси сооружал в Оксфорде и которому предстояло стать самым крупным и самым богатым в университете. Прибыв туда, Генрих поразился тому, какие огромные средства тратятся на строительство.

«Странно, — заметил он кардиналу, — что вы нашли столь много денег на ваш колледж и не сумели добыть достаточно, чтобы завершить мою войну».

До этого случая король благоволил к Вулси. В 1521 г. он отправил на виселицу герцога Бэкингема, незаконного сына Ричарда III, чтобы обезопасить своих наследников от притязаний других претендентов на трон. Преступление Бэкингема состояло в том, что он возглавил оппозицию. Большую часть недовольных составляли выступившие против королевского фаворита Вулси и лишенные своих привилегий аристократы. Но после Павии Генрих стал задумываться. Возможно, решил он, Вулси следует принести в жертву ради сохранения своей популярности. Большой проблемой для Генриха стали отношения с Екатериной. В 1525 г. ей исполнилось сорок лет. Видевший ее пятью годами раньше в Гине французский король Франциск посмеялся над ней в кругу своих придворных, назвав «старой и уродливой». Как и многие испанки, она быстро созрела и так же быстро состарилась; было ясно, что она уже не в состоянии родить королю сына. Либо парламент примет закон, назначающий наследником трона внебрачного сына Генриха, герцога Ричмонда, которому было тогда шесть лет, либо королевой станет дочь Екатерины Мария (ей шел тогда десятый год), которая впервые займет трон со времен Матильды [10]. По-прежнему оставались сомнения в том, может ли по английским законам женщина наследовать трон. Стерпит ли страна правление женщины? Не окажется ли Мария такой же, как ее мать — ограниченной и нетерпимой? Такая королева подошла бы, может быть, Испании, Франции или Австрии, странам, имеющим большие армии, но подчинятся ли ей свободные англичане, которые повиновались Генриху VII и Генриху VIII потому, что хотели этого — ведь в стране нет армии, если не считать охраны в Тауэре? Сумеет ли Мария править в присущей Тюдорам манере, опираясь не на силу, а на милость?

Долгая война Роз была трагедией для нации. Теперь ужасы гражданской войны могли вновь повториться. Причиной являлось спорное престолонаследие. Для монарха этот важный вопрос государства был также вопросом совести, в котором переплелись его страсти и забота о стабильности королевства. Он мучил Генриха более двух лет. Ясно, что первым делом необходимо было избавиться от Екатерины. В мае 1527 г. кардинал Вулси, действующий как папский легат, после сговора с королем провел у себя дома, в Вестминстере, тайный церковный суд. Он вызвал Генриха и обвинил его во вступлении в брак с женой умершего брата, что запрещалось законами церкви. Короля оправдывала булла, полученная в 1503 г. Фердинандом и Генрихом VII. В ней говорилось, что по причине того, что брак между Екатериной и Артуром не был фактически осуществлен, Екатерина не стала законной женой покойного принца, а следовательно, Генрих мог жениться на ней. Хотя сама Екатерина, по совету испанских посланников, до самой своей смерти утверждала, что брачных отношений между ней и Артуром не было, убедить ей в этом никого не удалось. С принцем Артуром она прожила под одной крышей семь месяцев. В течение трех дней суд выслушивал всевозможные правовые аргументы и затем решил передать дело на рассмотрение наиболее образованных епископов Англии. Некоторые из них, однако, ответили, что раз уж разрешение папы существовало, то брак совершенно законен. Тогда Генрих попытался убедить саму Екатерину в том, что они никогда не состояли в законном браке и прожили восемнадцать лет во грехе. Он добавил, что намерен в будущем воздерживаться от общения с ней, и выразил надежду, что она удалится от двора. Екатерина расплакалась и наотрез отказалась уезжать.

Примерно через две недели Вулси надолго отправился на континент, чтобы вести нелегкие переговоры о союзе с Францией. Пока кардинал отсутствовал, Генрих открыто увлекся Анной Болейн. Анна только что возвратилась из Франции после учебы в придворной академии. Это была живая, остроумная женщина двадцати четырех лет, очень изящная и хрупкая, с чудесными черными глазами. Ее пышные черные волосы, свободно распущенные по плечам, были такими длинными, что она могла сидеть на них. «Госпожа Анна, — писал венецианский посланник, — не самая красивая женщина в мире. Она среднего роста, со смуглой кожей, длинной шеей, широким ртом, довольно плоскогрудая». Анна обладала горячим нравом, отличалась прямотой, откровенностью и любила командовать. Хотя фаворитка нравилась далеко не всем, вскоре у нее появились приверженцы, известные в большинстве как люди, тяготеющие к новой религиозной доктрине Лютера. Впервые мы узнаем об Анне Болейн и ее нахождении при дворе из донесения посла Священной Римской империи, датированного 16 августа 1527 г., то есть спустя четыре месяца после того, как Генрих начал процедуру аннулирования своего брака. Он спланировал развод и затем нашел Анну? Или с самого начала решил жениться на ней? Этого мы никогда не узнаем, потому что Генрих был очень скрытен в личных делах. Год или два спустя он заметил: «Если я узнаю, что моя шляпа знает мои планы, я брошу ее в огонь и сожгу». Его любовные письма достались агентам Римского папы и хранятся сейчас в библиотеке Ватикана. Эти послания красиво сложены, но не датированы и не позволяют узнать о его личных делах почти ничего, кроме того, что Анна Болейн держала его в ожидании чуть ли не целый год.

Вулси и Екатерина тщательно следили за Генрихом. Он и прежде имел любовниц, ноникогда не афишировал свои отношения с ними. Появление при дворе леди, с которой он проводил по несколько часов в день, произвело необычайный переполох. Анна и Генрих решили отправить к папе Клименту VII специального королевского посланника, который должен был действовать независимо от постоянного посла, назначенного Вулси. В его задачи входило не только добиться признания недействительным нынешнего брака короля, но и получить разрешение на повторный брак. Для исполнения этого деликатного поручения был вызван давно отошедший от дел доктор Уильям Найт, которому было уже за семьдесят. Для него подготовили два совершенно различных пакета инструкций. Первый, в котором не содержалось никакого упоминания о новом браке, следовало предъявить в Компьене Вулси по пути в Рим; во втором были записаны секретные поручения Найта. Как и приказал Генрих, Найт показал Вулси фальшивые инструкции, и тот сразу понял, что они составлены «некими невежественными мирянами». Кардинал поспешил домой, чтобы уточнить инструкции и таким образом узнал все. Но хотя теперь он взял руководство переговорами с папской курией в свои руки, все усилия оказались безрезультатными. Папский легат, кардинал Кампеджо, посланный в Англию, чтобы разобраться в деле, использовал все возможные предлоги, дабы отложить принятие решения по вопросу о разводе короля. Теперь, когда Италия попала в руки Габсбургов, папа находился во власти имперских солдат. В мае 1527 г. они шокировали всю Европу, захватив и разграбив Рим. Папа стал фактически пленником Карла V, твердо решившего не допустить развода Генриха со своей теткой.

Эти неудачи окончательно подорвали влияние Булей. Генрих прибег к помощи новых советников. Своим секретарем он назначил сторонника герцога Норфолка, доктора Стивена Гардинера. Вскоре после этого доктор Томас Кранмер, молодой богослов из Кембриджа и друг Болейнов, сделал Гардинеру предложение: изъять вопрос о законности брака короля из рассмотрения юристов и опросить университеты Европы. Король сразу же ухватился за эту идею. Кранмер удостоился аудиенции Генриха и заслужил благодарность короля. Во все университеты Европы были отправлены гонцы с письмами. В то же время король в послании парламенту, первом за шесть лет, сообщил о том, что желает играть более активную роль в планируемых преобразованиях. За их проведение взялись уже Норфолк и Гардинер, а не Вулси. Впавший в немилость Булей удалился в отставку в свою Йоркскую епархию, которую он ни разу не посещал. Однажды кардинал приехал в Графтон, чтобы увидеться с королем. Но, войдя во дворец, он увидел там Анну; Норфолк грубо оскорбил его, и Вулси ушел, так и не получив аудиенции.

9 октября 1529 г. Вулси получил еще один удар — обвинение суда Королевской скамьи по II статуту «De Praemunire», изданному в правление Ричарда II. Этот законодательный акт был принят парламентом в 1393 г. с целью обеспечить преимущество юрисдикции королевских судов над церковными судами. Вулси сам неоднократно пользовался парламентскими статутами, они служили его излюбленным инструментом для взыскания денег за юридические нарушения в королевскую казну. В соответствии со вторым статутом «De Praemunire», любой, кто обращается в римский суд «за отлучениями, буллами или другими документами, затрагивающими короля, королевскую власть или королевство, лишается королевской защиты, а его имущество конфискуется в пользу короля». Пока суд Королевской скамьи рассматривал дело, Норфолк и Суффолк явились к Вулси, чтобы забрать Большую государственную печать в знак того, что он уже не является лордом-канцлером. Вулси запротестовал, утверждая, что он был назначен пожизненно. На следующий день они пришли снова, имея при себе письма, подписанные королем. Когда посетители ушли, забрав с собой печать, некогда могущественный кардинал не выдержал — его нашли плачущим и жалующимся на невзгоды.

Однако Анна твердо решила уничтожить его, Ей пришлась по душе лондонская резиденция архиепископов Йоркских, Йорк Плейс, размеры которой показались ей подходящими для нее и Генриха: места вполне достаточно для того, чтобы разместить друзей и время от времени устраивать развлечения, но слишком мало, чтобы позволить жить там еще и королеве Екатерине. Анна и ее мать попросили короля осмотреть имущество кардинала в Йорк Плейс, и Генрих был поражен обнаруженными там богатствами. Собрав судей и советников, король поставил перед ними вопрос, как законным путем он может получить все имущество в Йорк Плейс, то есть то, что считалось вечной собственностью архиепископов Йоркских. Судьи дали такой совет: пусть Вулси объявит о передаче Йорк Плейс королю и его преемникам. С соответствующей задачей к Вулси отправился один из королевских судей. Джордж Кавендиш, служивший при кардинале, оставил рассказ о последних днях своего господина. По его словам, Вулси сказал: «Я знаю, что король по природе своей мужественный человек. Как вы говорите, господин Шелли? Могу ли я по справедливости и совести отдать то, что не принадлежит мне?» Судья объяснил, как смотрят на это дело его коллеги. Кардинал ответил:

«Я ни в коей мере не проявлю неподчинения, но с огромной радостью исполню королевскую волю во всем, и особенно в этом вопросе, как только вы, отцы закона, скажете, что я могу сделать это законным образом. Вас же я прошу передать Его Величеству от меня, что я смиренно желаю ему помнить о том, что есть рай и ад».

Генрих не обратил внимания на угрозы кардинала; они лишь подтолкнули его к принятию более радикальных мер. К прежнему обвинению добавилось новое: ведение предательской переписки с королем Франции, осуществлявшейся без ведома короля. Через пять дней после признания Вулси виновным в нарушении статута II «De Praemunire» в замок архиепископа Йоркского Кэвуд явился граф Нортумберленд и сообщил дрожащим голосом: «Милорд, я арестую вас за государственную измену». «Где ваш ордер? — спросил кардинал. — Дайте мне посмотреть на него». «Нет, сэр, я не могу показать его вам», — ответил граф. «Тогда я не подчиняюсь вам». Пока они спорили, вошел член Тайного королевского совета Уолш. Кардинал сказал: «Что ж, делать нечего. Полагаю, вы из тайной палаты короля и ваше имя Уолш. Я согласен подчиниться вам, но не лорду Нортумберленду, не увидев ордера. Вы имеете все полномочия в этом деле ввиду того, что вы — член королевского Тайного совета. Даже для наиболее высокопоставленного пэра Англии достаточным основанием для ареста является не законно оформленный ордер, а просто приказание Его Величества».

Пока Вулси везли в Лондон, где к его прибытию уже готовили камеру в Тауэре, в которой содержался до казни герцог Бэкингем, кардинал заболел. К ночи 27 ноября 1530 г. процессия достигла Лестерского монастыря, и Вулси, обращаясь к пришедшим приветствовать его монахам, сказал: «Я пришел сюда, чтобы оставить здесь свои кости». Два дня спустя, в восемь утра, ему стало хуже, он прилег, бормоча собравшимся вокруг него: «Если я служил Богу так же прилежно, как королю, Он не оставит меня в старости». Вскоре после этого он умер.

На государственные должности, которые занимал Вулси, были назначены новые люди:

Гардинер получил Винчестерское епископство, самое богатое в Англии; Норфолк возглавил королевский Совет, а Суффолк стал его заместителем. В течение нескольких дней, пока Вулси на посту лорда-канцлера не сменил Томас Мор, король сам прикладывал Большую государственную печать к различным документам. После смерти кардинала заявили о себе новые политические силы: мелкопоместное дворянство желало влиять на дела в Лондоне; образованная, богатая Англия, воспринявшая дух Возрождения, жаждала избавиться от опеки священников; враждующие группы открыто рвались к власти. Все это будоражило нацию. Генриху было тогда тридцать восемь лет.

Глава V. РАЗРЫВ С РИМОМ

Идея Кранмера обратиться за разрешением вопроса о браке Генриха и Екатерины в европейские университеты оказалась весьма успешной, и молодой богослов в качестве награды получил назначение посланником к римскому императору. Даже университет Болоньи, находившийся на территории папского государства, объявил, что король прав и папа не может не принимать во внимание его доводы. Такое же мнение высказали и многие другие:

Париж, Тулуза, Орлеан, Падуя, Феррара, Павия, Оксфорд и Кембридж. Король уже давно знал, что он прав, и теперь, похоже, получил последнее тому доказательство. Свое недовольство папой Генрих решил выразить, предприняв какую-нибудь резкую меру в отношении его власти над английской церковью. Почему, спрашивал он, право на убежище в церкви может стоять на пути королевского правосудия? Почему приходским священникам разрешено жить вдали от их приходов и иметь несколько источников дохода, тогда как малооплачиваемые заместители выполняют за отсутствующих все их обязанности? Почему итальянцы получают доходы от английских епархий? Почему духовенство требует платы за заверение завещаний и дарений по смерти каждого прихожанина? Король решил, что пришла пора реформ.

Еще за несколько лет до этого, в 1515 г., английскую церковь потряс один случай. Некий лондонский портной, Ричард Ханн, выступил против церковных поборов, и начавшийся диспут перерос в прямой и смелый вызов, брошенный духовной власти. В результате по решению церковного суда Ханна арестовали и бросили в тюрьму, где он и был впоследствии найден повешенным. Убийство или самоубийство? Оппозиция в парламенте и Сити нарастала, сам епископ Лондонский поддержал ее. Но тогда эти проявления недовольства, предвестники Реформации, были подавлены непоколебимой властью Вулси. Теперь палата общин вновь выступила против церкви. Из всех юристов палаты сформировали комитет, который за рекордное время подготовил проект необходимого закона, реформирующего условия предоставления убежищ и отменяющего уплату денег на помин души. Палата лордов, где епископы и аббаты все еще преобладали над светскими пэрами, согласилась на те положения, где говорилось о реформах, затрагивающих лишь интересы низшего духовенства, но когда речь зашла о посягательствах на привилегии верхов, то и архиепископ Кентерберийский, и другие епископы воспротивились. Фишер, епископ Рочестерский, представитель старой школы, предупредил лордов, что религиозные нововведения приведут в итоге к социальной революции. При этом он напомнил о национальном восстании в Чехии под руководством Яна Гуса. «Вы видите, — сказал он, обращаясь к лордам, — какие законопроекты поступают сюда ежедневно из палаты общин, и все это направлено на разрушение церкви. Ради бога, посмотрите, каким было Богемское королевство; когда рухнула церковь, пала и слава королевства. Сейчас палата общин требует только одного — долой церковь, и все это, представляется мне, порождено только недостатком веры».

В нижней палате скоро узнали об этой смелой речи, и члены ее обратили внимание на смысл последних слов: законы, которые составляет палата общин, — законы язычников и безбожников, недостойных людей. Они сформировали комитет из тридцати ведущих членов палаты во главе со спикером и отправили его с жалобой к королю. Генрих призвал к себе епископов и попросил Фишера объясниться. Фишер начал изворачиваться. Он заявил, что имел в виду лишь то, что богемцам не хватило веры, что речь не шла о членах палаты общин. С такой интерпретацией согласились и другие епископы. Но столь слабое оправдание не устроило делегацию нижней палаты. Перед прохождением законопроекта через палату лордов последовал резкий обмен мнениями, вражда нарастала. Таким образом, с самого начала Реформации палата общин сплотилась и на протяжении всего своего существования (она заседала дольше, чем любой предыдущий парламент) с готовностью шла навстречу любым мерам, желая отомстить епископам за их двуличие и уклончивость в вопросе о церковной реформе. Враждебность по отношению к епископату оставалась характерной для деятельности нижней палаты на протяжении еще более ста лет.

Король был в восторге от действий парламента и постоянно рассказывал об этом всем, включая имперского посланника. «Мы отдали приказы, — говорил он, — по реформированию церкви в нашей стране. Мы уже прижали их, когда отобрали у них некоторые налоги, которыми они своей чрезмерной властью облагали наших подданных. Сейчас мы собираемся взять себе аннаты [11] и не дать священникам держать больше одного прихода». Но король тогда же дал ясно понять, что в вопросах религиозной доктрины остается консерватором, что он всего лишь следует принципу Джона Колета и других богословов-гуманистов, которых знал в юности, утверждавших, что можно быть католиком и критически относиться к папским институтам. «Если Лютер, — провозгласил Генрих, — ограничился тем, что выступил против пороков, нарушений и ошибок духовенства вместо того, чтобы нападать на таинства церкви и другие божественные институты, то и нам всем следует последовать за ним». После этого резкого, хотя и разумного, заявления, переговоры в Риме по вопросу о признании недействительным брака короля столкнулись с еще большими трудностями. Но на протяжении всей жизни противодействие только подстегивало Генриха, и теперь он был преисполнен решимости показать серьезность своих намерений.

В декабре 1530 г. Генеральный атторней [12] обвинил все английское духовенство в нарушении статутов «De Praemunire» и «De Provisiribus», принятых в XIV в. для ограничения власти папы. Вина их заключалась в молчаливом согласии с самовольными действиями Вулси, являвшегося папским легатом. Генрих, победив епископов за счет поддержки парламента в вопросе о церковной реформе, знал, что конвокации [13] не посмеют открыто выступить против него. Когда папский нунций попытался настроить их на сопротивление королю, священники испугались. Не позволяя ему сказать ни слова, они начали умолять его оставить их в покое, так как у них нет разрешения короля на переговоры с ним. В обмен на прощение король обязал конвокации уплатить большие денежные суммы — 100 тысяч фунтов Кентербери и 19 тысяч фунтов Йорку, что значительно превышало суммы, которые они первоначально предполагали выделить. В результате дальнейших переговоров король получил также новый титул. Седьмого февраля 1531 г. духовенство признало его «своим Протектором, единственным и высшим господином и, насколько позволяют законы Христа, высшим главой». Парламент, заседания которого откладывались из месяца в месяц после 1529 г., был теперь созван, чтобы ознакомиться с мнением короля по вопросу о разводе. В палату приехал лорд-канцлер Томас Мор. Он сказал: «Есть такие, кто говорит, что король добивается развода из-за любви к некоей леди, а не из-за угрызений совести, но это неверно». После этого Мор зачитал отзывы двенадцати иностранных университетов и предъявил «сотню книг», написанных учеными всевозможных областей, в которых выражалось согласие с тем, что брак короля нельзя считать законным. Затем лорд-канцлер сказал: «Теперь вы можете сообщить в ваших графствах о том, что видели и слышали, и тогда все люди осознают, что король взялся за это дело не по своему желанию и не ради удовольствия, как утверждают некоторые, но для облегчения совести и уверенности в преемственности власти в королевстве». Генрих стремился таким образом повлиять на общественное мнение.

Все это время королева Екатерина находилась при дворе. Король, при том что он открыто разъезжал и беседовал с Анной, оставил на Екатерине заботу о своем гардеробе. Когда ему требовалась одежда, он обращался по-прежнему к Екатерине, а не к Анне. Последняя ужасно ревновала, но король на протяжении многих месяцев отказывался изменить привычный порядок. Тогда сторонники Болейнов предприняли новую попытку убедить Екатерину отречься от своих прав. 1 июня 1531 г. к ней явились Норфолк, Суффолк, Гардинер, отец Анны граф Уилтшир, Нортумберленд и еще несколько человек. Как и прежде, Екатерина отказалась пойти на какие-либо уступки. В конце концов в середине июля Анна увезла короля на охоту, подальше от Виндзорского замка. Они оставались вместе так долго, как никогда раньше. Екатерина ждала день за днем, но прошел месяц, а о возвращении короля все еще не было никаких известий. Наконец прибыл гонец: король скоро прибудет. Но Его Величество не пожелал увидеть королеву — ей было приказано немедленно перебраться в бывший дворец Вулси в Муре, что в Хартфордшире. После этого ей и ее дочери Марии было запрещено появляться при дворе.

Зима 1531–1532 гг. ознаменовалась серьезным кризисом политики Генриха. В Риме подготовили документ об интердикте, в котором королю предписывалось в течение пятнадцати дней прекратить сожительство с Анной. Пока папская курия не говорила о том, какое наказание ждет Генриха в случае отказа. Над Англией нависла тень папского гнева. Рождество при дворе отмечалось скромно. «Все говорили, — пишет хронист, — что на это Рождество не будет никакой музыки, потому что королева и дамы отсутствуют». Но, как и в мрачные дни в начале своего правления, после провала экспедиции в Бордо, король твердо двигался к избранной цели. Оппозиция только укрепила его в решимости придерживаться своих планов. На случай, если папа все же введет интердикт, был подготовлен законопроект об аннатах, которым король хвастал перед имперским посланником. Для короля он стал оружием борьбы с папством. Если римский двор, говорилось в преамбуле, попытается провести отлучение от церкви, все религиозные службы будут по-прежнему отправляться. Ни один прелат или священник не должен оглашать и исполнять интердикт. Если назначенный королем епископ встретит препятствие при вступлении в должность со стороны папы, он будет посвящен архиепископом или тем, кто будет назван архиепископом. Аннаты, главный источник папских доходов, ограничивались пятью процентами от прежней суммы.

Это был самый тяжелый законопроект, который Генриху когда-либо приходилось проводить через парламент. По меньшей мере три раза он был вынужден лично являться в палату лордов, но даже это не давало результата, пока ему не пришла в голову удачная мысль — расколоть палату и заставить всех пэров публично выразить свое мнение. Как сообщают источники, «Генрих заявил, что те, кто желает блага королю и процветания королевству, должны сесть справа, а те, кто выступает против этого, — слева. Боясь вызвать недовольство короля, многие лорды перешли направо». Законопроект был принят, хотя и со значительными поправками.

Следующий шаг состоял в том, чтобы заставить духовенство покориться королю и признать его верховенство. Генрих обязал палату общин подготовить документ, направленный против власти церковных судов. Он получил название «Петиция против судей». Под судьями подразумевались обладающие церковной юрисдикцией епископы и те лица, которым они делегировали свои полномочия. Хотя поначалу конвокации сопротивлялись, заявляя о подчинении в расплывчатых и двусмысленных выражениях, Генрих отказался идти на компромисс. Пусть не сразу, но они согласились на предложенный им вариант, что сделало монарха действительным хозяином английской церкви. В тот же самый день, когда документ был представлен для одобрения королю, 16 мая 1532 г., Томас Мор подал в отставку с поста лорда-канцлера, протестуя против верховенства монарха в духовных делах. Он пытался преданно служить своему господину во всем, но теперь увидел, что действия Генриха неизбежно должны вступить в противоречие с его морально-этическими убеждениями. Таким образом, процесс Реформации был в Англии затяжным. До тех пор, пока страна полностью зависела от римской администрации, король тщательно взвешивал каждый свой шаг. Для подготовки разрыва с Римом немало сделал Булей. В течение нескольких наиболее трудных лет он поддерживал папство и в обмен на это получил возможность пользоваться огромной властью папского легата. Поэтому англичане, в отличие от других наций, не смотрели на передачу папских полномочий одному из высших духовных лиц национальной церкви как на странное и незаконное явление. Именно это облегчило впоследствии замену папской юрисдикции юрисдикцией короны. Вулси, сосредоточивший в своих руках высшую духовную власть, руководивший финансами и внешней политикой, купавшийся в роскоши и скапливавший огромные средства, олицетворял авторитет, богатство и могущество Рима.

Папство в глазах англичан уже не являлось чем-то далеким — оно активно влияло на их повседневную жизнь, чего не было прежде, и это породило недовольство. Смерть в августе старого архиепископа Кентерберийского Уорхема, главного противника королевского развода, не только открыла новые возможности, но и породила новые проблемы. Генрих не спешил с назначением его преемника. Ему пришлось решать, насколько далеко он сможет пойти в борьбе с Римом. Можно ли доверять епископам? Можно ли рассчитывать, что они позабудут клятву, данную папе при посвящении в сан? Не поднимется ли восстание? Не вторгнется ли в Англию император, племянник королевы Екатерины? Можно ли положиться на нейтралитет французского короля?

Для того чтобы оценить все эти факторы, король отправился в Булонь для личной встречи с Франциском I.

Его сопровождали несколько друзей и Анна Болейн. Вернулся он более уверенным. Зная, что теперь ему по силам провести самое смелое назначение в Кентербери, он вызвал из-за границы Томаса Кранмера. Кранмер был женат дважды. Во второй брак он вступил в Германии после рукоположения. Как и многие немецкие священники, он взял в жены племянницу одного известного лютеранина. В связи с тем, что в Англии браки служителей церкви все еще считались незаконными, жена Кранмера приехала скрытно. Сам Кранмер покинул императора в Мантуе 1 ноября 1532 г. и выехал на следующий день, прибыв в Лондон в середине декабря. Через неделю ему предложили принять сан архиепископа Кентерберийского. Он согласился. С этого времени и до смерти Генриха жена Кранмера все время скрывалась, [14] и если она сопровождала мужа, то вынуждена была, как рассказывают, путешествовать с багажом, в большом сундуке, сделанном специально для нее.

Месяц спустя Генрих тайно женился на Анне Болейн. Историкам так и не удалось точно установить, кто и где совершил церемонию. Сам Кранмер этого не делал. Впоследствии и он, и имперский посланник сообщали, что бракосочетание произошло в январе 1533 г.

Несомненно, в глазах римско-католического мира Генрих стал двоеженцем, потому что он уже почти двадцать пять лет был женат на Екатерине Арагонской и его брак не был аннулирован ни в Риме, ни даже в Англии никаким судебным или общественным актом. Он просто сделал вид, что никогда не состоял в законном браке, и предоставил юристам и духовенству урегулирование спорных правовых вопросов.

Кранмер был посвящен в архиепископы так же, как и все его предшественники. По просьбе короля из Рима была получена булла, утверждающая его кандидатуру, правда, до этого король пригрозил папе строгим применением закона об аннатах. Кранмер принес папе традиционную присягу, а во время посвящения строго соблюдались все предписанные в подобном случае обряды. Генрих стремился к тому, чтобы человек, которому предстояло осуществить церковную революцию, был признан папой и наделен всей полнотой духовной власти. Однако уже через два дня король представил в парламент проект закона, в соответствии с которым архиепископ Кентерберийский наделялся полномочиями, прежде принадлежавшими папе — заслушивать апелляции церковных судов Англии и принимать по ним решения. Обращение в Рим по любому делу, подпадавшему под юрисдикцию английских судов, влекло суровое наказание по статутам «De Praemunire». Никакие папские вердикты не могли повлиять на их решения, а любой священник, отказывавшийся исполнять свои обязанности, подлежал тюремному заключению. Этот важный законопроект, подготовленный Томасом Кромвелем, по всей форме прошел через парламент и стал статутом «Об ограничении апелляций к Риму».

Он уничтожил то, что еще оставалось в Англии от папской власти. Вскоре после этого Генрих охарактеризовал себя в одном из писем как «короля и повелителя, не признающего над собой никого, кроме Бога, и не подвластного законам никаких земных созданий». Разрыв между Англией и Римом стал полным.

Генрих немедленно воспользовался своим верховенством в духовных делах. В марте 1533 г. перед конвокациями были поставлены два вопроса: противно ли закону Божьему, если человек женится на жене своего брата, умершего, но исполнившего свой супружеский долг? Присутствующие прелаты и духовенство ответили «да». Только епископ Рочестерский Джон Фишер ответил «нет». Были ли осуществлены брачные отношения между принцем Артуром и королевой Екатериной? Ответ духовенства — «да». Ответ епископа — «нет». После этого Фишера арестовали и отправили в Тауэр. Примерно десять дней спустя к Екатерине в Эмптхилл явился герцог Норфолк с королевскими уполномоченными. Ей представили всевозможные доводы в пользу добровольного отказа от титула. Она препятствует наследованию. Страна не согласится на то, чтобы королевой была ее дочь, и Англия может погрузиться в хаос, если она продолжит свое неразумное упорство. Если же она согласится на предложение Генриха, то сохранит высокое положение. Екатерина отказалась. Тогда ей сообщили о решениях конвокаций. Она будет лишена титула королевы, на который больше не имеет права. Екатерина заявила о своем твердом намерении сопротивляться. Но у Норфолка оставалось в запасе кое-что еще. В любом случае она уже не королева, так как король женился на Анне Болейн.

Так стало известно о тайном браке Генриха. Через две недели Кранмер открыл в Данстебле заседание суда и направил к Екатерине в Эмптхилл поверенного с требованием явки. Она ответила отказом. Решение суда архиепископ вынес в ее отсутствие: брак Екатерины с Генрихом существовал фактически, но не по закону; он был недействительным с самого начала.

Еще через пять дней действительным был объявлен брак Генриха с Анной Болейн. Первого июня 1533 г. Анну короновали в Вестминстерском аббатстве.

В следующем месяце было объявлено, что новая королева ожидает ребенка. По мере приближения родов Генрих все чаще оставался с ней в Гринвиче, оказывая ей величайшее внимание и заботясь о том, чтобы ее не беспокоили. Из-за границы приходило все больше плохих новостей, но в таких случаях Генрих, чтобы королева не догадалась о серьезности ситуации или, по другим источникам, чтобы избежать чумы, уезжал из Гринвича и совещался с членами Совета за городом. Король проявлял величайшую заботу об Анне. Из казначейства доставили замечательную, очень дорогую кровать, составлявшую часть выкупа некоего французского аристократа. На ней 7 сентября 1533 г. родилась будущая королева Елизавета I.

Хотя повсюду горели праздничные костры, на душе у Генриха было нерадостно. Он желал наследника-сына. После всего случившегося, после брошенного христианскому миру вызова, после того, как он совершил грех двоеженства, после конфликта с папой, грозившего смещением с трона и вторжением, — всего лишь вторая дочь.

«Хотите увидеть вашу маленькую дочурку?» — спросила, как рассказывают, старая няня.

«Дочь, дочь! — воскликнул король. — Ты, старая ведьма, не смей больше говорить со мной!» Он сразу же ускакал из Гринвича, не желая видеть Анну, и через три дня прибыл в Вулф-Холл, резиденцию знатного придворного, сэра Джона Сеймура, сын которого находился на дипломатической службе, а дочь была до недавних пор фрейлиной у королевы Екатерины. Джейн Сеймур было около двадцати пяти лет, и несмотря на привлекательность, никто не считал ее большой красавицей. «Кожа у нее, — сообщал имперский посланник, — такая бледная, что ее можно назвать белесой. Она не очень умна и, как говорят, довольно надменна». Тем не менее Джейн все любили за веселый характер. Генрих увлекся ею.

После рождения Елизаветы критику реформы церкви, начатой королем, уже нельзя было приглушить. Если уж выбирать между двумя принцессами, говорили люди, то почему не выбрать законную, Марию? Но король и слышать не желал ничего подобного. Был принят закон о наследовании престола, закреплявший переход власти к Елизавете. В марте 1534 г. всех подданных, достигших дееспособного возраста, мужчин и женщин, заставили присягнуть на верность этому закону и отказаться от более ранних клятв в отношении любой иностранной власти в Англии. Священникам запрещалось проповедовать без получения специального разрешения. Во всех церквах предписывалось читать особую молитву, содержащую такие слова: «Генрих VIII, стоящий рядом с Богом, единственный и высший глава католической церкви Англии, и Анна, жена его, и дочь Елизавета, наследница их обоих, наша принцесса». Публичное объявление короля тираном и еретиком считалось государственным преступлением. По мере того как усиливалась суровость правления, многих людей повесили или четвертовали по обвинению в различных преступлениях против королевской власти. Жертвы исчислялись сотнями.

Джон Фишер и сэр Томас Мор, отказавшиеся принести присягу, на много месяцев были заключены в Тауэр. На суде Мор блестяще защищался, но прежнее доверие короля к нему сменилось неприязнью и стремлением к мести. Судьи, испытывавшие сильное давление со стороны монарха, признали его виновным в измене. Пока Фишер находился в Тауэре, Папа римский назначил семерых новых кардиналов, одним из которых стал «Иоанн, епископ Рочестерский, содержащийся в тюрьме королем Англии». Когда Генрих узнал об этом, он, объятый злобой, во всеуслышание заявил, что пошлет в Рим за кардинальской шапкой голову Фишера. Фишера казнили в июне 1535 г., а Мора — в июле. Главным виновником их гибели является сам король. Вскоре после этого Генрих был отлучен от церкви и формально лишен престола Папой римским.

Сопротивление, оказанное Мором и Фишером королю, стремившемуся установить свое верховенство над церковью, — проявление их личного мужества. Они оба понимали недостатки существующей католической системы, но боялись, что охватившая Европу реформа национальных церквей разрушит единство христианского мира. Они сознавали, что разрыв с Римом несет с собой угрозу тирании, что королевская власть больше не будет ничем сдерживаться. Томас Мор выступал защитником лучших черт средневекового мировоззрения — его универсальности и веры в духовные ценности. Грубый топор палача не только лишил Генриха мудрого и одаренного советника, но и обезглавил плеяду английских гуманистов, которые так и не воплотили на практике свои идеалы.

Король все еще продолжал ухаживать за Джейн Сеймур, когда стало известно, что Анна снова ожидает ребенка. Но на этот раз Генрих не стал о ней заботиться. Она плохо себя чувствовала, подурнела и утратила всю свою привлекательность. По двору ползли слухи, что Генрих за три месяца разговаривал с ней не более десяти раз, хотя раньше не мог вынести разлуку даже на час. Анна с ума сходила от беспокойства, ее одолевали страхи, ей казалось, что вот-вот вспыхнет восстание против нее и малютки Елизаветы, в пользу Екатерины и Марии. Не посоветовавшись ни с королем, ни с Советом, она посылала Марии через свою придворную даму записки, суля принцессе всевозможные блага, если та признает закон о престолонаследии и поклянется отказаться от каких-либо притязаний на трон. За обещаниями последовали угрозы, но Мария не поддавалась. Однажды, после получения неутешительных известий от принцессы, Анну нашли в слезах, почти в истерике. Вскоре после этого прибыл ее дядя, герцог Норфолк, и сообщил, что с Генрихом произошел несчастный случай на охоте — его сбросила лошадь. Горе и тревога подкосили Анну. Она едва не лишилась чувств, и через пять дней у нее случился выкидыш. Ребенок оказался мальчиком.

Король, вместо того чтобы посочувствовать супруге, дал волю своему гневу. Во время беседы с ней он несколько раз повторил: «Я вижу, что Бог не хочет, чтобы у меня был сын». Уже повернувшись к выходу, Генрих добавил, что поговорит с ней еще, когда ей станет лучше.

Анна ответила: она не виновата в том, что не смогла выносить еще одного ребенка, что очень испугалась, когда услышала о падении короля, и, утверждая, что она так сильно его любит, сильнее, чем Екатерина, заявила, что у нее разрывается сердце, когда она видит, как он отдает другим свою любовь. При этом намеке на Джейн король, едва сдерживая злость, вышел из комнаты и в течение нескольких дней отказывался видеть жену. В Гринвиче обосновалась Джейн Сеймур. От ее слуги, получавшего деньги от имперского посланника, мы и знаем историю королевских ухаживаний.

Однажды король послал из Лондона своего пажа с кошельком, полным золота, и собственноручно написанным письмом. Джейн поцеловала письмо, но возвратила его королю, так и не распечатав. Потом, опустившись на колени, сказала: «Прошу Вас, пусть король, видя мою осторожность, поймет, что я благородная женщина из доброй и порядочной семьи с незапятнанной репутацией и у меня нет большего сокровища, чем моя честь, которой я не поступлюсь, даже если мне придется тысячу раз умереть. Если король желает подарить мне деньги, то я умоляю его сделать это, когда Бог пошлет мне жениха». Король был очень тронут. Джейн, сказал он, проявила высокую добродетель, и чтобы доказать, что его намерения достойны ее, он пообещал впредь разговаривать с ней только в присутствии ее родственников.

В январе 1536 г. умерла королева Екатерина. Если Генрих помышлял о том, чтобы жениться еще раз, он мог теперь дать развод Анне, не поднимая щекотливый вопрос о своем первом браке. Сторонники Сеймуров уже распространили слух, что королева Анна, горя желанием стать матерью наследника, после рождения Елизаветы изменяла королю с несколькими любовниками. Это преступление — если его доказать — каралось смертью. За королевой установили наблюдение, и однажды в воскресенье агенты Кромвеля и Норфолка заметили, как двое молодых придворных, Генрих Норрис и сэр Фрэнсис Уэстон, вошли в ее комнату. Анна навлекла на себя подозрение в преступной связи с ними. На следующий день перед королем положили решение о наделении группы советников и судей, возглавляемой лордом-канцлером, полномочиями по расследованию всех дел, связанных с изменой, и суду по ним. Король подписал его. Во вторник Совет заседал весь день до глубокой ночи, но улик, свидетельствующих о виновности Анны, было недостаточно. В следующее воскресенье был арестован некий Марк Смитон, один из королевских слуг, славившийся игрой на лютне. Его также обвинили в любовной связи с королевой, и впоследствии под пыткой Смитон признал свою вину. В понедельник в Гринвиче в присутствии Генриха проводился турнир. Норрис участвовал в нем. После боя король подозвал его к себе и сообщил, в каком преступлении его подозревают. Хотя Норрис все отрицал, его также арестовали и отправили в Тауэр.

В тот же вечер Анна узнала, что Смитон и Норрис находятся в тюрьме. На следующее утро ее попросили предстать перед Советом. Хотя на заседании председательствовал ее дядя, герцог Норфолк, ни с одной королевой Англии, жаловалась впоследствии Анна, не обращались так жестоко. После заседания ее взяли под арест и содержали под стражей, чтобы с приливом доставить вверх по Темзе в Тауэр. Известие об этом с такой быстротой распространилось по Лондону, что на берегу реки собралась большая толпа зевак, стремившихся собственными глазами увидеть, как королеву увозят на барке. Помимо охраны, на борту вместе с Анной находились ее дядя Норфолк и два камергера, лорды Оксфорд и Сэндис. У «Ворот изменников» [15] Анну передали констеблю Тауэра, сэру Уильяму Кингстону.

В тот же вечер в Йорк Плейс, куда герцог Ричмонд, внебрачный сын короля, зашел, как обычно, пожелать отцу доброй ночи, Генрих расплакался. «По великой милости Господа, — сказал он, — ты и твоя сестра Мария ускользнули из рук этой проклятой шлюхи-отравительницы. Она замышляла отравить вас обоих». Свой позор Генрих попытался забыть в бесконечной череде пиров. «Его Величество, — писал имперский посланник, которого, однако, можно заподозрить в предубеждении, — стал еще веселее после ареста, чем прежде.

Он постоянно обедает где-то с дамами. Часто возвращается по реке за полночь под звуки многочисленных инструментов. Его певцы делают все возможное, чтобы показать, как он рад тому, что избавился от этой тощей старухи». (В действительности Анне было всего двадцать девять лет.) «Недавно он обедал с епископом Карлайлским и некоторыми дамами, и на следующий день епископ рассказал мне, что король вел себя с почти отчаянной веселостью», — докладывал посол.

В пятницу утром для суда над любовниками Анны специальная комиссия по расследованию измены, назначенная на предыдущей неделе, куда входили, помимо прочих, отец Анны Болейн, граф Уилтшир, и все королевские судьи, сформировала состав жюри. В него вошли двенадцать дворян. Они сочли обвиняемых виновными и приговорили их к повешению и четвертованию, но казнь отложили до суда над королевой. Он открылся в следующий понедельник в Тауэре. Двадцать шесть пэров (половина из всех существовавших) под председательством герцога Норфолка, произведенного по такому случаю в должность председателя суда пэров, разместились на особом возвышении. Лорд-канцлер сэр Томас Одли, простолюдин по рождению, не был вправе судить королеву. Он находился рядом с герцогом как консультант по правовым вопросам. Присутствовали также лорд-мэр Лондона, депутация олдерменов [16] и представители общества (так приказал король), занявшие места, отведенные для адвокатов. Сэр Эдмунд Уолсингем ввел в зал королеву, после чего Генеральный атторней зачитал обвинение. В вину ей вменялись следующие преступления: неверность королю; обещание Норрису выйти замуж за него после смерти Генриха; передача Норрису медальонов для отравления Екатерины и Марии, а также другие преступления, включая инцест с братом. Королева энергично отрицала свою виновность, подробно отвечая на каждое обвинение. Пэры удалились и после совещания вынесли вердикт: «виновна». Норфолк огласил приговор: Анна Болейн должна быть сожжена или обезглавлена, по усмотрению короля.

Анна выслушала приговор спокойно и мужественно. Она заявила, что, если король позволит, ей хотелось бы быть обезглавленной мечом, как поступают с дворянами во Франции, а не топором, по английскому обычаю. Ее пожелание уважили, но во всех владениях короля не нашлось палача, владеющего мечом, и казнь пришлось отложить, перенеся с четверга на пятницу, чтобы позаимствовать палача в Сент-Омере, на континенте. В четверг ночью Анна почти не спала. Со двора Тауэра доносился стук молотков — там сооружали невысокий помост. Утром 19 мая 1536 г. во двор впустили публику; вскоре после этого появились лорд-канцлер с сыном Генриха, герцогом Ричмондом, Кромвель, лорд-мэр и олдермены.

Палач уже ждал, опершись на тяжелый двуручный меч, когда констебль Тауэра появился во дворе. За ним шла Анна в красивом, отороченном мехом платье из тяжелого серого дамаста. Она выбрала его потому, что оно не закрывало шею. Ей дали крупную сумму денег для раздачи милостыни присутствующим. «Я здесь не для того, — просто сказала Анна, — чтобы учить вас, а чтобы умереть. Молитесь за короля, потому что он добрый человек и обращался со мной наилучшим образом. Я никого не обвиняю в моей смерти, ни судей, ни кого-либо еще, потому что приговорена к смерти по законам этой земли и умру охотно». После этого она сняла с головы покрытое жемчугом украшение; ее волосы были аккуратно подобраны, чтобы не создавать помех палачу.

«Помолитесь за меня», — сказала она и опустилась на колени. Одна из фрейлин завязала ей глаза. Перед тем, как прочитать «Отче наш», она склонила голову и тихо пробормотала: «Боже, прости мою душу». «Боже, помилуй мою душу», — повторила она, когда палач подошел ближе и не спеша примерился. В следующий момент лезвие со свистом разрубило воздух — он сделал свою работу одним ударом.

Как только стало известно о казни, Генрих появился в желтом, с пером в шляпе. Через десять дней он без шумных торжеств вступил в брак с Джейн Сеймур. Она оказалась покорной супругой, которую всегда хотел иметь король. Анна была слишком властной и слишком импульсивной.

«Когда эта женщина желает чего-либо, — писал о ней один из посланников за два года до казни, — никто не смеет перечить ей, а если и смеет, то не может, даже сам король. Говорят, он невероятно подчинен ей, так что, когда он не хочет, чтобы она делала что-то, она делает это вопреки ему и притворяется взбешенной». Джейн была совсем другой — мягкой, хотя и гордой; Генрих провел с ней счастливые восемнадцать месяцев. Это была единственная из всех жен Генриха, о которой он сожалел. Он искренне оплакивал ее, когда она умерла в октябре 1537 г., сразу после рождения их первого ребенка, будущего короля Эдуарда VI. Генрих похоронил ее с подобающими королеве почестями в часовне св. Георга в Виндзоре. В 1547 г. он был погребен рядом с ней.

Глава VI. КОНЕЦ МОНАСТЫРЕЙ

Хотя при дворе все было спокойно, сельская Англия полнилась недовольством. Генрих все больше нуждался в новых источниках доходов, и собственность церкви представлялась ему весьма соблазнительной. Перед судом над Анной он лично посетил палату лордов, чтобы просить их поддержать законопроект о секуляризации тех небольших монастырей, в которых проживало меньше двенадцати монахов. Таких обителей было почти четыреста, и общая рента с их земель составляла значительную сумму. Монашеские ордена уже некоторое время находились в упадке, и родители все менее охотно отдавали туда своих сыновей. Стремясь привлечь новых послушников, обители увеличивали свои земельные владения и часто отказывались учитывать старые социальные различия, принимая сыновей бедных арендаторов. Тем не менее это не могло обеспечить достаточное число новых монахов. Некоторые братства оставили все надежды жить по-прежнему и растрачивали свои достояния, рубя деревья, закладывая ценности и не заботясь о приходящих в упадок строениях.

Церковные власти, посещая монастыри, находили там серьезные нарушения. Идея секуляризации вовсе не была новой: Булей конфисковал собственность нескольких небольших братств, чтобы финансировать строительство своего колледжа в Оксфорде, а позже и сам Генрих увеличил свои доходы за счет более чем двадцати монастырей. Парламент не возражал против ликвидации мелких братств при условии, что их члены будут либо переведены в крупные монастыри, либо получат соответствующее их сану и положению содержание. Втечение лета 1535 г. королевские уполномоченные объехали страну, чтобы как можно скорее завершить секуляризацию [17].

Теперь новым главным советником короля являлся Томас Кромвель. Он начал свою карьеру наемным солдатом в Италии, затем торговал тканями, занимался ростовщичеством. Искусству управления государством Кромвель обучался под руководством Булей, но извлек урок из падения своего хозяина. Безжалостный, циничный, настоящий ученик Макиавелли, Кромвель был человеком нового века. Столь же энергичный, сколь амбициозный, он обладал острым интеллектом. Сменив Булей на посту главного министра короля, он, в отличие от своего предшественника, нисколько не стремился к пышности и славе. Можно с уверенностью сказать, что достижения Т. Кромвеля как в области государственной, так и церковной сферы гораздо более значительны, чем все то, чего смог добиться Булей. Кромвель заложил основы нового государственного управления, сформировал новые органы, заменившие прежние устаревшие институты. В течение столетий до него все государственные решения принимались при королевском дворе. Хотя Генрих VII и улучшил эту систему, он оставался в данном отношении средневековым монархом. За десять лет пребывания у власти Кромвель тщательно реформировал ее, и, когда в 1540 г. последовало его падение, управление осуществлялось уже специальными департаментами, не связанными со двором. Возможно, самым значительным его достижением, пусть поначалу и не столь эффективным, как другие, было начало правительственной службы современной Англии. Кромвель — незаслуженно забытый создатель наших государственных ведомств.

Будучи Генеральным викарием (управляющим делами церкви), а кроме того, лордом главным правителем Англии, Кромвель хладнокровно ликвидировал монастыри. Этот шаг отвечал интересам зажиточных слоев. Высшая знать и мелкопоместное дворянство приобретали всевозможную недвижимость и земли на выгодных условиях. Иногда живущий поблизости купец или даже объединение придворных и деловых людей Сити покупали или брали и аренду конфискованные земли. Многие помещики, долгое время бывшие наследственными управляющими монастырских земель, теперь становились хозяевами владений, дела которых вели их предки. Средние классы уже давно были недовольны привилегиями и непомерными богатствами церкви. Они возмущались тем, что большая доля национального дохода присваивается монахами, не занимающимися производственным трудом. Король не сомневался в поддержке парламента и богатых классов. Было закрыто около 3 тысяч обителей. Большинство из 10 тысяч живших там монахов встретили свою судьбу смиренно. Они получили солидную компенсацию, некоторые из них женились на бывших монахинях и стали уважаемыми приходскими священниками. Ликвидация монастырей принесла короне земли, доходность которых оценивалась в то время более чем в 100 тысяч фунтов в год, а продажа или сдача в аренду остальной монастырской собственности составила полтора миллиона фунтов — огромная по тем временам сумма, хотя, возможно, и меньшая ее реальной стоимости. Главным же результатом секуляризации было то, что землевладельческие и купеческие слои обогатились. Именно они стали опорой династии Тюдоров и впоследствии поддержали Реформацию.

Труднее оценить влияние секуляризации на массы простого сельского населения. Крепким крестьянским хозяйствам она, похоже, не повредила, но многие бедняки и нищие, особенно на севере страны, единственным источником существования которых была благотворительность монастырей, надолго остались без крова и пищи.

На Севере, где традиции разрушались медленнее, ликвидация монастырей и последовавшие за ней огораживания вызвали более упорное сопротивление, чем на Юге, а новый лендлордмирянин мог оказаться более суровым хозяином, чем его предшественник аббат. Но огораживаниями занимались не только помещики-миряне, некоторые монастыри еще до Реформации пытались так или иначе улучшить таким способом хозяйство. Чтобы удовлетворить потребности растущего населения и спрос развивающейся вширь легкой промышленности, сельское хозяйство Англии эволюционировало от пахотного земледелия к пастбищному. В обширные монастырские владения вкладывались теперь деньги новых хозяев — помещиков и купцов. Реформацию часто считают источником всех пороков, приписываемых современной экономической системе. Однако эти пороки, если они действительно являются таковыми, существовали задолго до того, как Генрих VIII начал сомневаться в состоятельности своего брака с Екатериной Арагонской. Томас Мор, не доживший до секуляризации, уже в «Утопии» обозначил для своих современников характерные черты новой экономики.

Реформация значительно изменила религиозное мировоззрение. Авторитет Библии теперь был поднят на новую высоту. Раньше считалось, что Священное Писание может быть опасным в руках невежественного народа, а потому знать его должны только священники. «Я никогда не читал Писание, — сказал герцог Норфолк, — и никогда не прочитаю. В Англии было весело до появления нового учения. Да, я бы хотел, чтобы все оставалось так, как в прежние времена». Но теперь ситуация изменилась: полная печатная Библия, переведенная на английский язык Уильямом Тиндалем и Майлсом Ковердалем, впервые появилась в конце осени 1535 г. Она быстро распространялась, печатались все новые тиражи. Правительство предписало духовенству содействовать чтению Библии, и ходили вполне обоснованные слухи, что Томас Кромвель, Генеральный викарий, сам помогал переводу. Все проповеди были запрещены до Михайлова дня [18]. Обращаться с ними к верующим не могли даже те священники, которые имели специальное разрешение, исключение составляли проповеди в присутствии епископа. В августе 1536 г. Кромвель распорядился учить «Отче наш» и заповеди на родном языке, а не на латыни. В следующем году появилось «Наставление доброму христианину», подготовленное Томасом Кранмером для просвещения масс. Оно имело протестантскую направленность. Перемены действительно были велики. Сельское население сильно разволновалось, особенно на экономически отсталом Севере, где влияние католической церкви оставалось сильным.

Осенью, когда после Михайлова дня пришло время определять сумму новых налогов, крестьяне Северной Англии и Линкольншира стали собираться большими группами и давать клятву сопротивляться налогам и поддерживать старый церковный порядок. Восстание, получившее название «Благодатное паломничество», было стихийным. Его вождь, юрист по имени Роберт Аск, возглавил бунтовщиков помимо своей воли, под давлением обстоятельств. Знать и духовенство участия в «Паломничестве» не принимали. Хотя повстанцы значительно превосходили королевские силы в численном отношении, а регулярных войск у Генриха, кроме дворцовой стражи, не было, он сразу проявил, как говорил когда-то Вулси, «королевское мужество». Генрих отказался идти на компромисс с мятежниками. Когда в Линкольншире бунтовщики захватили в плен уполномоченных по налогам, он направил им послание, полное угроз: «Это сборище настолько отвратительно, что, если только вы не убедите их разойтись и прислать сотню зачинщиков с веревками на шее к наместнику, чтобы он поступил с ними так, как будет сочтено нужным, мы не видим другой возможности спасти их. Мы уже послали против них герцога Суффолка, нашего наместника, с сотней тысяч солдат, всадников и пеших. Мы также собрали еще одну большую армию, чтобы жечь и портить их собственность и уничтожать их жен и детей со всей жестокостью».

После этого королевские уполномоченные доложили, что простой народ в целом готов признать короля главой церкви и на этот раз выплатить ему десятину от духовенства вместе с требуемыми налогами. «Но, — сообщали они, — больше он не получит денег от общин во всю свою жизнь и не сможет закрывать аббатства». Восставшие по-прежнему выражали недовольство королевскими советниками, требовали смещения Кромвеля, Кранмера и четырех епископов, подозреваемых в ереси.

Ответ короля был твердым и решительным: «Относительно выбора советников монарха и епископов я никогда не читал и не слышал, что их должны назначать грубые и невежественные простолюдины. Как же вы дерзки, грубое простонародье, самое дикое и жестокое во всем королевстве, что находите недостатки у вашего короля!.. Что касается закрытия религиозных братств, знайте, что в этом нас поддержали все благородные лорды нашего королевства, как духовные, так и светские, актом парламента, и это решение не предложено какими-то советниками по их воле и фантазии, как все вы ложно убеждаете наше королевство». Если они не подчинятся, добавил король, то все вместе со своими женами и детьми будут уничтожены мечом. В начале 1537 г. восстание сошло на нет так же быстро, как вспыхнуло предыдущей осенью, но Генрих твердо решил примерно покарать его главарей. Только в Карлайле было повешено семьдесят человек, объявленных изменниками, а когда Норфолк, одержавший победу, стал склоняться к милосердию, король сообщил ему, что желает, чтобы казни продолжались. Всего к смерти было приговорено примерно двести пятьдесят восставших.

Бунтовщики выступали против налогов и закрытия монастырей. Генрих ответил тем, что ужесточил сбор налогов и сразу после подавления восстания начал ликвидировать крупные обители. Чтобы еще раз нанести удар по старым традициям, правительство заказало в Париже большой тираж Библии на английском языке и в сентябре 1538 г. приказало, чтобы каждый приход купил большую Библию на английском и снабдил ею каждую церковь, где прихожане могли бы с удобством для себя прочесть ее. Шесть экземпляров были переданы в собор св. Павла в лондонском Сити, и целый день вокруг них стояли толпы людей, «особенно если среди них находился кто-то с громким голосом, чтобы читать вслух». Эта Библия послужила основой для всех последующих изданий, включая «Авторизованную Библию», появившуюся в правление Якова I [19].

До сих пор Томас Кромвель постоянно добивался успеха. Но теперь ему пришлось столкнуться с консерватизмом старой знати. Эти люди были более чем довольны политическими переменами и хотели, чтобы Реформация остановилась на утверждении верховенства короля. Старое дворянство не поддерживало изменения, которые вносили в вероучение Кранмер и его последователи. Реакцию возглавлял герцог Норфолк, и король, человек консервативный в отношении того, что не касалось его лично, соглашался с ним. За Норфолком стоял Стивен Гардинер, епископ Винчестерский, ставший позднее советником королевы Марии. Вожди этой партии указывали на то, что Франция и император могут вторгнуться в Англию и «избавить ее от деспотизма», как призывал Папа римский. Король и сам всячески стремился избежать полного религиозного раскола с европейскими державами. Католический фронт представлялся чрезвычайно сильным и грозным, а единственными союзниками, которых Кромвелю удалось отыскать за границей, были мелкие германские княжества. Держа эти важные аргументы до времени при себе, Норфолк и его сторонники ждали своего шанса. Его предоставили, как часто случалось в это памятное правление, брачные дела короля.

После того как Генрих отказался пойти на компромисс с европейскими лютеранами по вопросам вероучения или реформирования богослужения, Кромвелю ничего не оставалось, как искать политического союза с лютеранскими князьями Северной Германии, вызвать в Англию лютеранских богословов и начать переговоры по заключению брака одной из английских принцесс с каким-либо германским правителем или даже о женитьбе самого короля, который остался вдовцом. Одной из континентальных династий, на которую в новых условиях Кромвель возлагал свои надежды, были представители герцогства Клевского [20]. Его правители до некоторой степени разделяли отношение Генриха к церкви — ненавидели папство, однако ограничивали лютеранство. Вскоре пришло известие о неожиданном дипломатическом повороте. Как французский, так и имперский посланники сообщили королю о том, что Франциск I пригласил императора Карла V, находившегося тогда в своих испанских владениях, посетить Париж по пути в Гент и император принял приглашение. Это значило, что оба монарха решили позабыть былые обиды и следовать общим курсом.

Союз с князьями Северной Германии против двух католических монархов представлялся теперь крайне необходимым, и переговоры о заключении брака между Генрихом и Анной, старшей из принцесс Киевских, пошли быстрее. Кромвель докладывал, что все только и говорят о прелестях Анны. «Каждый, — писал он, — восхваляет ее красоту. Говорят, что она затмевает герцогиню Миланскую, как солнце затмевает луну». Ганса Гольбейна-младшего, придворного художника, одного из талантливейших мастеров своего времени, просили написать портрет Анны (его сейчас можно увидеть в Лувре). Художник не стал льстить принцессе. «Это, — предупредил короля английский посол в герцогстве Киевском, отправляя портрет в Лондон, — очень реалистичный образ». «Анне, — добавил он, — тридцать лет, она довольно высокая и худая, выражение ее лица, несколько обезображенного оспой, уверенное и решительное. Анна говорит только по-немецки, проводит время главным образом за рукоделием, не умеет ни петь, ни играть на каком-либо музыкальном инструменте. Как говорят, принцесса обладает живостью и остроумием и, в отличие от большинства немцев, не слишком увлекается пивом».

Анна провела Рождество в Кале, дожидаясь, пока утихнет шторм, и в последний день 1539 г. прибыла в Рочестер. Генрих инкогнито отплыл навстречу немецкой принцессе на своей личной барке; среди прочих подарков он вез чудный соболиный мех. В первый день нового, 1540 г. король поспешил с визитом к невесте. Но увидев ее, он одновременно изумился и огорчился. Объятия, подарки, комплименты — все, что было так тщательно подготовлено за время путешествия, — оказались забытыми. Он промямлил несколько слов и возвратился на барку, где долго сидел в полном молчании. Наконец король грустно и задумчиво произнес: «Я не вижу в этой женщине того, о чем мне сообщали, и я удивлен, что столь мудрые люди делали мне такие доклады». По возвращении король сказал Кромвелю:

«Она посредственна. Особа приятная, но не больше. Если бы я раньше знал то, что знаю сейчас, она бы не приехала в это королевство». В частных разговорах он окрестил ее «вестфальской лошадью».

Но угроза осложнения отношений с континентальными государствами заставила Генриха выполнить условия брачного договора. «Вы загнали меня в угол, — сказал он впоследствии французскому посланнику, — но, слава богу, я жив и по-прежнему король». Так как теперь Генрих знал нормы канонического права, регулирующие брачно-семейные отношения, едва ли не лучше всех в Европе, он предусмотрел возможность расторжения брака. Брачные отношения фактически не осуществлялись. Своим близким советникам Генрих сказал, что женился на Анне из-за политической необходимости, против своего желания, из-за опасения вызвать конфликты в Европе. Если бы он отказался от брака, то предал бы герцога Клевского, брата Анны, в руки императора и короля Франции. Генрих также заявил, что Анна раньше была помолвлена с сыном герцога Лотарингского. На самом же деле он просто выжидал, следя за ситуацией в Европе, пока не представится возможность действовать.

Норфолк и Гардинер увидели теперь возможность свергнуть Кромвеля, как когда-то Вулси, с помощью дамы. В доме Гардинера Генриху представили еще одну племянницу Норфолка, Екатерину Говард, которая сразу же привлекла его внимание. Вскоре сторонники Норфолка почувствовали себя достаточно сильными, чтобы бросить вызов власти Кромвеля. В июне 1540 г. они убедили короля избавиться как от него, так и от Анны. Кромвеля осудили по обвинению в ереси и распространении вредных книг, что косвенным образом свидетельствовало о совершенной им государственной измене. Анна согласилась на признание брака недействительным, и конвокации вынесли соответствующее решение. На протяжении последующих семнадцати лет она продолжала жить в Англии, удалившись от двора. Ей был назначен солидный пансион. Через несколько дней после казни Кромвеля, состоявшейся 28 июля 1540 г., Генрих тайно вступил в брак со своей пятой женой, Екатериной Говард.

Молодая Екатерина (ей было двадцать два года) оказалась самой красивой из жен Генриха. Особую прелесть ей придавали выразительные карие глаза и пышные каштановые волосы. У Его Величества поднялось настроение, улучшилось здоровье, и он отправился в Виндзор, чтобы сбросить вес. «Король, — сообщал в декабре французский посланник, — стал жить по-новому: встает между пятью и шестью часами утра, присутствует на службе в семь, ездит верхом до обеда, который подают в десять утра. Он говорит, что за городом ему намного лучше, чем тогда, когда он прожил всю зиму у себя дома, в Лондоне».

Но взбалмошной и своенравной Екатерине трудно было смириться с тем, что ее муж почти на тридцать лет старше. Вскоре открылась ее бурная связь с Томасом Калпепером, ее кузеном, и в феврале 1542 г. ее казнили в Тауэре, на том же месте, что и Анну Болейн. В ночь накануне казни она попросила принести ей плаху покрупнее, чтобы попробовать, как класть голову. Взойдя на эшафот, Екатерина сказала: «Я умираю королевой, но предпочла бы умереть женой Калпепера. Да смилуется Господь над моей душой. Добрые люди, помолитесь за меня, прошу вас!»

Шестой женой Генриха стала Екатерина Парр. Эта невысокая миловидная дама из Озерного края была вдовой, в свои тридцать один год потерявшей уже двух мужей. Свадьба состоялась в Гемптон-Корте 12 июля 1543 г. До самой смерти Генриха в 1547 г. она заботилась о короле, лечила его больную ногу, которая в конце концов свела его в могилу. Екатерина оказалась прекрасной, образцовой женой. Серьезная и грамотная, она интересовалась теологическими вопросами и сумела примирить Генриха с младшей дочерью, будущей королевой Елизаветой; и Мария, и Елизавета постепенно привязались к Екатерине. Самой же ей посчастливилось пережить своего мужа.

Блестящий молодой монарх эпохи Ренессанса, каковым был Генрих в начале своего правления, состарился. Из-за болей в ноге он легко делался раздражительным и совсем перестал проявлять терпение. Король теперь не выносил даже малейшего возражения и стал подозрительным, а все действия определялись только одним свойством его характера — жестокостью. В начале 1540-х гг. Генрих готовился к последней из своих войн, на этот раз в Шотландии. Многовековая вражда между англичанами и шотландцами не угасала, то и дело в пограничных областях происходили столкновения. Как и многие его предшественники, Генрих VIII, притязая на суверенитет над Шотландией, объявил шотландцев бунтовщиками и оказывал давление на короля Якова V с целью заставить его разорвать союз с Францией.

Шотландцы успешно отразили первый поход англичан, разбив их у Халидон-Риг. Осенью 1542 г. войскам под командованием Норфолка пришлось повернуть назад у селения Келсо, главным образом по причине плохого снабжения армии, оставшейся даже без пива, и шотландцы перенесли боевые действия на вражескую территорию. Это решение оказалось ошибочным. Плохое руководство и несовершенная организация привели к тому, что в сражении у Солуэй-Мосс они, потеряв более половины своей десятитысячной армии, потерпели сокрушительное поражение. Известие об этом втором Флоддене [21] потрясло короля Якова V. Вскоре он умер, оставив трон ребенку, Марии, в будущем знаменитой королеве шотландцев. Отроду ей была тогда всего неделя.

Мария Стюарт тут же оказалась в гуще шотландских событий. Генрих хотел объявить ее невестой своего сына и наследника Эдуарда. Но ее мать, французская принцесса Мария де Гиз и профранцузская католическая партия во главе с кардиналом Дэвидом Битоном упорно сопротивлялись, отвергая предложения Генриха, и вели переговоры о браке Марии с французским принцем.

Такого исхода Англия никогда бы не потерпела. Имперский посланник, добивавшийся помощи Генриха в борьбе императора с Францией, был тепло принят при королевском дворе. Англия и Священная Римская империя снова объединились против французов, и в мае 1543 г. Генрих и Карл V заключили тайное соглашение. Подготовка к боевым действиям продолжалась до весны 1544 г. Оставив Шотландию заботам Эдварда Сеймура, брата королевы Джейн, получившего титул графа Хертфорда, король сам вознамерился пересечь пролив и повести армию против Франциска. Имперским силам предстояло наступать с северо-востока.

Этот прекрасный план выполнить не удалось. Генрих и Карл не доверяли друг другу, каждый подозревал своего союзника в намерении заключить с противником сепаратный мир. Не желая идти на поводу у императора, Генрих приступил к осаде Булони. Город пал 14 сентября, и Генрих смог поздравить себя с тем, что эта военная кампания принесла первый ощутимый результат. Через пять дней Карл V заключил мир с Франциском I и не стал даже слушать претензии и увещевания своего английского союзника. Тем временем англичане в Шотландии, предав огню Эдинбург и опустошив значительную территорию, не сумели продвинуться дальше и в феврале 1545 г. были разбиты у Анкрум-Мур.

Положение Генриха было чрезвычайно серьезным. Над страной, оставшейся без единого союзника, нависла угроза вторжения как из Франции, так и из Шотландии. Этот кризис потребовал от англичан беспримерных жертв: никогда еще им не приходилось платить так много налогов. Сам король, подав подданным пример, расплавил свой золотой поднос и заложил некоторые имения, В Портсмуте он самолично руководил подготовкой к отражению возможного вторжения. Французский флот вошел в Солент, войска Франциска I высадились на острове Уайт, но вскоре англичане вытеснили их оттуда. Постепенно кризис удалось урегулировать. На следующий год стороны подписали мирный договор, в результате которого Булонь оставалась в руках англичан еще восемь лет; по истечении этого срока Франция должна была выкупить город за большие деньги. Шотландия не участвовала в этом соглашении. Война на Севере продолжалась, но не приносила англичанам определенных результатов. После убийства кардинала Битона в 1546 г. противостояние обострилось, но все же Генрих потерпел полную неудачу в Шотландии. Он не желал мирно урегулировать отношения с соседями, а чтобы заставить их пойти на уступки, у него не хватало сил. На протяжении последующих пятидесяти лет эти вопросы суждено было решать его преемникам.

В 1546 г. Генриху исполнилось всего пятьдесят пять лет. Осенью он, как обычно, проехал через Суррей и Беркшир, направляясь в Виндзор, а в начале ноября возвратился в Лондон.

Больше он из столицы уже не выезжал. В эти последние месяцы всех волновал один вопрос: наследник королевства известен, ребенок девяти лет, но какая сила будет стоять за троном? Норфолк или Херт-форд? Партия реакции или партия реформ?

Вскоре это стало ясно. Случилось то, чего никто не ожидал: 12 декабря 1546 г. Норфолк и его сын поэт Суррей были арестованы за измену и брошены в Тауэр. Причиной тому стало легкомысленное поведение Суррея. Он необдуманно говорил о скорой смерти короля и весьма некстати упоминал о своем родстве с Эдуардом I. Несмотря на запрет геральдической палаты, он поместил на своем гербе королевские символы. Король припомнил, что несколько лет назад о Норфолке уже говорили как о возможном наследнике трона, а Суррея предлагали в мужья принцессе Марии. После того как у Генриха VIII появились подозрения относительно Норфолка и Суррея, он действовал быстро: уже в середине января Суррея казнили.

Парламент собрался для осуждения Норфолка в государственной измене. Двадцать седьмого января было получено согласие короля, и Норфолка приговорили к смерти. Однако в тот же самый день король уже был при смерти. Врачи не осмеливались сообщить ему об этом, так как предсказание смерти монарху рассматривалось как государственная измена. Медленно тянулись часы. Наконец сэр Энтони Денни, «смело подойдя к королю, сказал, в каком тот положении, что, по человеческому рассуждению, ему не суждено больше жить, и призвал подготовиться к смерти». Горькое известие было встречено Генрихом мужественно. Когда ему настоятельно порекомендовали пригласить Томаса Кранмера, тот ответил, что сначала немного вздремнет, а уж потом отдаст необходимые распоряжения. Пока Генрих спал, Хертфорд и Паджет расхаживали по галерее, договариваясь о мерах по обеспечению своей власти. Вскоре после полуночи король проснулся и сразу послал за Кранмером. Когда тот явился, Генрих настолько ослабел, что уже не мог говорить и только протянул Кранмеру руку.

Через несколько минут король и Верховный глава английской церкви перестал дышать. Царствование Генриха VIII стало временем успешного развития Англии. Однако многочисленные казни, сопутствовавшие этому правлению, наложили на него трагический отпечаток. Именно из-за расправ с неугодными ему людьми Генрих оставил по себе недобрую память. Две королевы, два первых министра, уважаемый епископ, множество аббатов, монахов и простых людей, осмелившихся противостоять монаршей воле, были преданы смерти. Почти все представители знати, в жилах которых текла королевская кровь, погибли на эшафоте по приказу Генриха. Католиков и кальвинистов равно сжигали по обвинению в ереси и религиозном отступничестве. Преследования неугодных монарху людей, осуществлявшиеся при строгом соблюдении всех юридических формальностей и требований закона, с участием членов Совета и даже самого короля, пришли на смену романтическим настроениям эпохи Ренессанса. Страдания тех, кто во имя своей веры сгорел на костре, пытки и жестокие наказания даже за ничтожные преступления резко контрастировали с распространившимися в Англии в первой половине XVI в. идеями гуманизма. Тем не менее Генрих VIII не утратил поддержки подданных. В то время как вся Европа была охвачена смутой, ему удавалось сохранять в Англии порядок, несмотря на то, что он, в отличие от других монархов, не располагал регулярной армией или полицией. В этот век религиозных войн Англия избежала междоусобицы на религиозной почве. Мы должны отметить, что в правление Генриха были заложены основы морской мощи страны, что при нем возродились парламентские институты, а народ получил английскую Библию. Больше же всего мы должны отдать ему должное за укрепление монархии. Именно тогда был заложен фундамент величия Англии, что позволило ей успешно развиваться в последующие столетия, тогда как Францию и Германию раздирала внутренняя вражда.

Глава VII. БОРЬБА ЗА ПРОТЕСТАНТИЗМ

Развитие английской Реформации при Генрихе VIII определялось стремлением короля к власти и обстоятельствами его личной жизни. Он по-прежнему считал себя добрым католиком. Однако его жена-католичка так и не родила ему сына. Екатерина Арагонская дала жизнь будущей королеве Марии, Анна Болейн — будущей королеве Елизавете, но только Джейн, происходившая из протестантской семьи Сеймуров, произвела на свет будущего короля Эдуарда VI. Страх перед возможными спорами из-за наследования глубоко беспокоил Генриха, понимавшего, что народ не желает повторения событий войны Роз, и именно стремление обеспечить восхождение на английский трон единственного законного сына побудило короля порвать не только с Римом, но и со своими

Со сменой правителя Англию охватила новая, более мощная волна протестантских реформ. Опекуном и главным советником малолетнего короля был его дядя, Эдвард Сеймур, ныне герцог Сомерсет. Он и Кранмер делали все, чтобы политическая реформация Генриха VIII переросла в религиозную революцию. В университетах Оксфорда и Кембриджа стали появляться иностранные ученые из Германии, Швейцарии и даже далекой Польши [22]. Они давали образование новому поколению духовенства, основываясь на доктринах Реформации. В 1549 г. Кранмер представил, а парламент принял Книгу Общих молитв — новый молитвенник, написанный блистательной английской прозой. Затем, уже после падения Сомерсета, последовало утверждение нового символа веры — Сорока двух статей, потом второе издание Книги Общих молитв. Наконец Англия стала протестантским государством не только на бумаге, но фактически. И Сомерсет, и Кранмер искренне верили в те религиозные идеи, которые стремились передать соотечественникам; но широким массам населения не было никакого дела до теологических сражений, а немало было и таких, кто активно сопротивлялся завезенным из-за рубежа вероучениям.

Эдвард Сомерсет являлся не более чем одним из регентов, назначенных по завещанию Генриха, и его положение в качестве протектора, высокое и опасное одновременно, имело весьма слабое правовое основание. Его брат, Томас Сеймур, адмирал, обладал немалыми амбициями. Эдуард VI, слабый и болезненный ребенок, предрасположенный к чахотке, не давал повода надеяться на долгое правление. Протестантская партия поддерживала принцессу Елизавету, имеющую право на трон после смерти Марии. Она жила вместе с леди Екатериной Парр, последней женой Генриха, вышедшей после смерти короля замуж за адмирала Томаса Сеймура. Он делал недвусмысленные авансы юной принцессе, и «детские» забавы в ее спальне привели однажды к скандалу. Вскоре были обнаружены доказательства причастности Томаса Сеймура к заговору против брата, и протектору ничего не оставалось, как избавиться от него с помощью обвинения в государственной измене, на основании чего адмирала в январе 1549 г. казнили в Тауэре. Таким образом, первый кризис нового правления был преодолен.

Для протектора гораздо более серьезную проблему, чем личная безопасность, представляло недовольство, охватившее сельскую местность. Экономика средневековой Англии быстро приходила в упадок. Лендлорды видели, какие огромные состояния можно заработать на шерсти. Общинные владения мешали им. Между землевладельцами и крестьянством уже несколько десятилетий шла война. Медленно, но верно сельские общины теряли свои права и привилегии. Общинные земли захватывались, огораживались и превращались в пастбища для овец. Ликвидация монастырей устранила наиболее могущественный и консервативный элемент старой системы и на какое-то время дала новый толчок уже шедшему процессу. Рост огораживаний стал причиной бедствий во всем королевстве. В некоторых графствах до трети пахотной земли превратились в луга, и и людских сердцах накапливалась злость на новоявленных богачей, жиреющих на их несчастьях, но по-прежнему жадных.

Таким образом, Сомерсету пришлось иметь дело с одним из самых тяжелых экономических кризисов, когда-либо пережитых Англией. Дело было не только в повсеместно распространившейся безработице, но и в тяготах, связанных с понижением стоимости денег. Проповедники громко обличали пороки. Примером распространенных в то время обвинений в адрес Тюдоров может служить проповедь «О плуге» Хьюго Латимера [23] в 1548 г.: «В прошедшие времена люди были исполнены жалости и сострадания; но сейчас жалости нет, в Лондоне наш брат может умирать на улице от холода, он будет лежать у двери и потом умрет от голода. В былые времена, когда в Лондоне умирали богатые, они по обыкновению помогали ученикам в университетах. Когда кто-то умирал, он завещал большие деньги на облегчение бедным. Милосердие ушло; никто не помогает школярам и бедным; теперь, когда знание Слова Христова вынесено на Свет и многие усердно изучают и трудятся, чтобы объяснить его, — теперь почти никто не помогает поддерживать их». Весной 1549 г. Латимер не раз выступал с проповедями о пороках века, о «чудовищном и зловещем голоде, чинимом человеком». «Вы, лендлорды, вы, собиратели ренты, имеете слишком многое. Я говорю вам, лорды и хозяева, это не во славу короля. Во славу короля, чтобы его подданные следовали истинной вере. Во славу короля, чтобы достигалось благоденствие и принимались меры против голода, и товары этого королевства должным образом использовались, чтобы заботились о голодных и чтобы все в королевстве употреблялось, как можно, для направления подданных к труду и удержанию их от праздности. Во славу короля — стоять имеете с большинством народа, а не с этими хозяевами стад, огораживателями, собирателями ренты, ибо они помеха чести короля — ведь там, где раньше было много хозяев и жителей, теперь только пастух и его пес. Это все явно направлено на то, чтобы превратить йоменов в рабов. Все богатства скапливаются в руках немногих. Вы имеете слишком много, гораздо более необходимого». Сомерсета окружали люди, сделавшие свои состояния теми методами, которые осуждал Латимер. Он сам симпатизировал крестьянам и йоменам и назначил несколько комиссий для расследования огораживаний. Но это только усилило недовольство и подтолкнуло угнетенных к активным действиям. Англия оказалась охвачена сразу двумя восстаниями. На юго-западе крестьяне-католики поднялись против Книги Общих молитв, а в восточных графствах поденщики выступили против проводивших огораживания лендлордов. Враги Сомерсета получили удобный повод для обвинений против него. В Германии в 1524–1526 гг. за Реформацией последовала кровавая Крестьянская война, когда беднейшие классы сел и городов с благословения реформатора Цвингли поднялись против угнетавшей их знати. Нечто похожее могло произойти и в Англии в 1549 г. Иностранные наемники подавили восстание на западе, но в Норфолке беспорядки оказались гораздо серьезнее. Сопротивление здесь возглавил владелец сыромятни Роберт Кет.

Свой штаб он устроил неподалеку от Норвича на Маусхолд-Хилл, где примерно 16 тысяч крестьян построили лагерь из землянок, укрытых ветками. Сидя под большим дубом, Кет день заднем судил помещиков, предъявляя им обвинение в ограблении бедных. Кровь не проливалась, но собственность, приобретенная за счет огораживания общинных земель, возвращалась в общее пользование, и повстанцы кормились скотом, принадлежавшим землевладельцам. Местные власти оказались бессильны справиться с крестьянами, и Сомерсет признавал справедливость их требований покончить с восстанием. Беспорядки распространились на Йоркшир и уже начали затрагивать центральные графства.

Джон Дадли, граф Уорвик, сын человека, бывшего агентом Генриха VII, воспользовался возможностью возвыситься, представившейся благодаря восстанию. Во время французских кампаний Генриха VIII он показал себя способным солдатом и до сей поры тщательно скрывал свой истинный характер и мотивы, которые им руководили. Это был своекорыстный и энергичный человек, защитник лендлордов и их собственности. Теперь он возглавил войска для подавления беспорядков. Правительство ощущало себя столь слабым в военном отношении, что предложило восставшим прощение. Кет не отреагировал. В лагерь отправился парламентер, и тут произошел небольшой инцидент, спровоцировавший неожиданную развязку. Пока Кет обдумывал предстоящую встречу с Уорвиком, какой-то мальчишка привлек внимание сопровождавших парламентера «словами столь же непристойными, сколь отвратительным был его жест». Сорванца тут же подстрелили из аркебуза. Убийство разгневало сторонников Кета. Германские наемники являлись элитой войск Уорвика. Их точный огонь взломал боевые порядки крестьян. Погибло 3 тысячи человек. Раненых не было. Несколько оставшихся в живых укрылись за баррикадой из повозок и затем сдались. Кет попал в плен и был позже повешен в Норвичском замке. Благодаря удаче Уорвик приобрел репутацию сильного человека.

Противники Сомерсета приписали заслугу в восстановлении порядка себе. Вину за восстание на востоке они возложили на созданные правительством комиссии по огораживанию, самого герцога обвинили в симпатиях к крестьянам, а восстание на западе объяснили новыми религиозными реформами. Внешняя политика Сомерсета подтолкнула шотландцев к союзу с Францией, и регент потерял единственное приобретение Генриха — Булонь. Лидером оппозиции стал Уорвик. «Лорды в Лондоне», как называли его сторонников, собрались, чтобы предпринять активные действия против протектора. Никто не выступил в его поддержку. Оппозиция спокойно и тихо взяла верх в правительстве. После короткого заключения в Тауэре Сомерсету, ныне лишенному какой-либо власти, еще позволили некоторое время заседать в Совете, но его положение ухудшалось, а вместе с этим возрастала и опасность реакции в его пользу. В январе 1552 г. пышно одетого, словно к празднику, Сомерсета казнили в Тауэре. Этот приятный благонамеренный человек потерпел полную неудачу в попытках исцелить болезни правления Генриха и пал жертвой тех, чьи интересы он затронул: Тем не менее народ Англии еще долгое время вспоминал его как «доброго герцога».

Его преемники оказались менее разборчивы в средствах и менее удачливы. «Посреди крушения древних институтов, — пишет Фрауд, — нищеты, моральной и социальной анархии, раскалывавших нацию, вдумчивые люди Англии не могли не задаваться вопросом, что же они приобрели вместе с Реформацией. Правительство — коррумпировано, суды — продажны, торговые классы озабочены только собственным обогащением, массы мятежны из-за угнетения. Среди тех, кто остался чистым, большинство находились на стороне реформаторов». Формальный король Англии, пятнадцатилетний Эдуард VI, постоянно болел и мало участвовал в государственных делах. Смерть дяди не оставила в его дневнике никаких комментариев.

Правительство Уорвика, ставшего теперь герцогом Нортумберлендом, держалось за счет сопротивления социальным волнениям. Три года его правления в полной мере продемонстрировали жадность правящих классов. Частичная реформа вероучения стала всего лишь прикрытием для конфискации церковных земель, а новые епископы оплатили за свое посвящение частями своих владений. Создание так называемых «грамматических школ» Эдуарда VI явилось лишь началом осуществления обширных планов, полностью реализованных уже при Елизавете и ставивших целью вывести образование из-под контроля монастырей. То определение, которое дал Томас Мор правительству как «заговору богатых, обеспечивающих удобства для себя под названием общего блага», как нельзя лучше подходило для Англии этих лет.

Лишь одно смелое и достойное уважения предприятие отличает правление Эдуарда: это начало установления отношений между Англией и быстро набирающей силу державой в Восточной Европе, известной как Московия и ставшей впоследствии называться Россией. Небольшая группа англичан решила отправиться на поиски северовосточного пути в Азию через арктические воды. На северных берегах Азии могли жить люди, которые захотели бы покупать ткани и другие английские товары. Еще в 1527 г. появилась небольшая книжка, предсказывавшая это открытие. Вот одна примечательная фраза из нее: «Нет ни земли необитаемой, ни моря несудоходного». В 1553 г. была снаряжена экспедиция Московской компании, [24] получившая поддержку правительства. Управляющим компании стал Себастьян Кабот, умудренный опытом старый моряк, сопровождавший примерно за полвека до этого своего отца Джона Кабота во время плавания к Ньюфаундленду. В мае три корабля под командованием Хью Уиллоуби и Ричарда Ченслера пустились в плавание. Уиллоуби погиб вместе с командой где-то у Лапландии, а Ченслер перезимовал в Архангельске и весной двинулся уже по суше в Москву, ко двору Ивана Грозного. Монополии германских ганзейских городов, долгое время преграждавших английским купцам путь через Северную Европу, пришел конец. Началась торговля Англии с Россией. Во время второго путешествия Ченслер утонул у берегов Шотландии, когда на море разразился шторм [25]. Его дело продолжил один из его товарищей, Энтони Дженкинс. В период правления Елизаветы Дженкинс трижды побывал в России и сумел завоевать доверие русского царя. Во время своих путешествий он добрался до Бухары в Туркестане, выйдя на старинный Великий шелковый путь, обнаруженный Марко Поло, проник в Персию и первым установил английский флаг на берегу Каспийского моря. Но эти достижения принадлежат уже царствованию более великому, чем правление Эдуарда VI и его преемницы.

По закону о наследовании от 1543 г. английский трон после смерти единственного законного сына Генриха VIII должна была занять принцесса Мария, католичка, дочь Екатерины Арагонской. Нортумберленд имел все основания беспокоиться за свое будущее. Одно время он думал о том, чтобы возвести на престол сводную сестру Марии, но Елизавета, которая в свои девятнадцать лет была далеко не глупа, не имела никакого намерения ввязываться в его интриги. Тогда был изобретен рискованный план. Младшая дочь Генриха VII Мария была замужем за Чарльзом Брэндоном, герцогом Суффолком, и их потомки упоминались в завещании Генриха VIII как следующая очередь наследования после его детей. Старшей наследницей по линии Суффолков являлась леди Джейн Грей, девушка шестнадцати лет, правнучка Генриха VII. Нортумберленд женил на ней своего сына Гилдфорда Дадли. После смерти юного короля оставалось только осуществить военный переворот. Но принцесса Мария, которой было уже тридцать шесть лет, проявила осторожность и сумела избежать уготовленной для нее Нортумберлендом ловушки. Когда Эдуард слег, она укрылась в одном из имений герцога Норфолка, игнорируя призывы явиться к смертному одру брата. Шестого июля 1553 г. Эдуард VI скончался, и леди Джейн Грей была провозглашена королевой Англии. Единственным ответом на это известие из Лондона стало сплочение сил сопротивления: протектора яростно ненавидели по всей стране. Простые люди искали поддержки у Марии. Члены Совета и власти Сити поплыли по течению. Нортумберленд потерял всех своих союзников. В августе Мария вступила в Лондон. Елизавета находилась в ее свите. Леди Джейн и ее муж были отправлены в Тауэр. Напрасно Нортумберленд унижался и пресмыкался, уверяя, что всегда был католиком, что пытался развалить протестантскую партию. Уже ничто не могло спасти его от бесславной смерти. Обращаясь к одному из своих бывших сподвижников, он писал: «Есть старая и верная пословица — живая собака лучше мертвого льва. О, если бы только ее Светлость смилостивилась даровать мне жизнь — да, жизнь собаки». Эти слова могут служить подходящей для него эпитафией.

Женщина, ставшая теперь королевой, была, вероятно, самым несчастным человеком из всех, занимавших трон Англии. Мария Тюдор, единственная дочь Екатерины Арагонской и Генриха VIII, воспитывалась в ранние годы правления ее отца со всей церемонностью,присущей принцессе, которая в будущем станет королевой. В разное время она была помолвлена с наследниками престолов Франции и Священной Римской империи. Как и в судьбе ее матери, определяющую роль в ее жизни играла религия, поэтому развод Генриха с Екатериной и последующий разрыв с Римом стали для нее трагедией, катастрофической переменой прежнего уклада. Согласно принятому парламентом закону, Мария была объявлена незаконнорожденной, на нее оказывали давление, чтобы вынудить ее отказаться от своей веры; ей пришлось пережить тяжкий конфликт между совестью и долгом по отношению к отцу. При дворе она оставалась в тени сводных брата и сестры. В период правления Эдуарда VI Мария искала защиты у своих исповедников и много времени проводила в часовне, не без оснований опасаясь правящей группировки протестантских политиков. Испанская кровь в ней оказалась сильнее английской. У нее сложились близкие и доверительные отношения с имперским посланником Симоном Ренаром. Ее восшествие на трон предвещало возобновление связей с Римом и политический союз со Священной Римской империей.

Современники уверяют нас, что, если не принимать во внимание вопросов религии, Мария была по натуре милосердной женщиной. Она благосклонно приняла советников, робко пришедших к ней с уверениями в своей верности. Самым искусным из них оказался Уильям Сесил, которому было суждено на протяжении всего ее правления оставаться близким к правительственным кругам и которого ожидало большое будущее при ее преемнице. Благоразумная принцесса Елизавета спокойно приказала отслужить мессу при своем дворе и избегала каких-либо связей с находящимися под подозрением людьми.

Укрепившись на троне, Мария принялась воплощать в жизнь свое сокровенное желание — восстановление римского вероисповедания. Способного и энергичного слугу она нашла в епископе Винчестерском, Стивене Гардинере, входившем в последние годы Генриха VIII в окружение Норфолка. Религиозное законодательство реформаторского парламента было аннулировано. Одного только Мария не смогла сделать — вернуть церкви земли, распределенные среди знати. Тюдоровские магнаты были согласны ходить на мессу, но терять недавно приобретенную собственность они не собирались. Отмена церковных законов Генриха VIII не могла решить всех проблем. Мария так никогда и не осознала того, что простые люди, особенно в Лондоне, связывают католицизм с иностранным влиянием. Эти настроения были особенно сильными в правление Генриха VIII, но подобные ассоциации уходили своими корнями в глубокое прошлое. В руках народа были английская Библия и английский молитвенник; новая вера распространилась широко, хотя еще не сумела глубоко затронуть умы и сердца людей. Протестантские вожди бежали в Женеву и германские прирейнские города. В столице было неспокойно. Жизнь Гардинера оказалась под угрозой. Днем он постоянно носил кольчугу, а ночью его охраняли сто человек. В окно спальни королевы кто-то бросил мертвую собаку с веревкой на шее, с обрезанными ушами и запиской, в которой говорилось, что всех католических священников в Англии следует повесить так же, как этого пса.

Самым неотложным был вопрос о браке Марии. Палата общин поддерживала кандидатуру англичанина Эдуарда Кортни, графа Девона, происходившего из рода Йорков. Но взгляд Марии был устремлен за моря. Ренар, посланник императора Карла V, действовал быстро, и королева дала обещание выйти замуж за сына императора, будущего Филиппа II Испанского. Сэр Томас Уайатт, сын поэта времен Генриха VIII, составил заговор с целью помешать этому браку силой, а Кортни возглавил еще одну группу заговорщиков на западе. Известие о том, что женихом королевы стал испанец, просочилось из дворца и стало достоянием народа. Из уст в уста передавались страшные рассказы об испанской инквизиции и прибытии на остров испанских войск. Депутация из членов палаты общин пришла к королеве с нижайшей просьбой не идти против чувств народа. Но Мария, обладая упрямством Тюдоров, была лишена политического чутья, присущего ее отцу и деду.

Она стояла на пороге исполнения своей мечты — объединения католической Англии в вечном союзе с католической империей Габсбургов.

Теперь все взоры обратились к Елизавете, жившей в Хэтфилде и внимательно наблюдавшей за происходящими событиями. Вопрос о наследовании английского престола имел жизненно важное значение для дворов Европы. Неудивительно, что французский посланник Ноайль начал проявлять необычайную активность. Ставки были высоки: в соперничестве Валуа и Габсбургов, терзавшем Европу, поддержка Англии могла означать победу одних и поражение других. Елизавету подозревали в том, что она обратилась за помощью к Ноайлю. Предполагали, что она может выйти замуж за Кортни.

Но события развивались быстро и совсем по другому сценарию. На западе Кортни поднял восстание. Вскоре после объявления о помолвке королевы с испанским принцем в Южной Англии разразилось еще одно восстание. Сэр Томас Уайатт поднял свой штандарт в Кенте и медленно двинулся к Лондону, собирая по пути людей. Столица встревожилась. Горожане боялись, что их дома подвергнутся разграблению. Но Мария, ожесточившаяся и разочаровавшаяся в своем народе, зная, что ей не удалось завоевать сердца англичан, тем не менее не проявляла страха, хотя, если бы Уайатт вошел в столицу, ее репутация как католической королевы была бы непоправимо испорчена. Выступив с волнующей речью в Гилдхолле, ратуше лондонского Сити, Мария призвала лондонцев к защите города. Среди восставших наметилось разделение. Уайатт разочаровался в Кортни, чье выступление закончилось жалким провалом. Кентские повстанцы надеялись всего лишь принудить королеву к принятию своих условий, но не свергать ее. На улицах Лондона произошли беспорядочные стычки, и защитники королевы разбили противника. Уайатт был казнен. Это решило судьбу леди Джейн Грей и ее мужа. В феврале 1554 г. они оба спокойно встретили смерть на Тауэр-Хилл.

Теперь жизнь Елизаветы оказалась в большой опасности. Она была единственной законной претенденткой на трон, и испанцы требовали ее казни до того, как принц Филипп женится на королеве. Но Мария уже пролила достаточно крови и теперь не поддалась уговорам Ренара подписать смертный приговор своей сводной сестре, хотя тот употребил все возможные аргументы. Ренар писал своему королю: «Мадам Елизавета отправляется сегодня в Тауэр, как говорят, беременная, потому что она, как и ее мать, женщина легкого поведения. Когда не будет ее и Кортни, то уже некому будет в этом королевстве оспаривать корону или беспокоить королеву». Елизавете действительно почти не на что было надеяться, и она уже решила обратиться с просьбой, чтобы ей, как и ее матери, отрубили голову мечом. Тем не менее она страстно и бесстрашно продолжала отрицать все обвинения в пособничестве каким-либо изменническим действиям Уайатта и Кортни. Возможно, Мария поверила ей. В любом случае, через несколько месяцев ее выпустили из Тауэра и выслали в Вудсток, где в тишине и уединении она ждала поворота своей судьбы.

С приходом лета Филипп отплыл из Испании на север. Мария приехала в Винчестер, чтобы встретить своего жениха. В июле 1554 г. было торжественно отпраздновано проведенное по всем правилам католической церкви бракосочетание, сопровождавшееся всей присущей XVI в. пышностью. Гардинер к тому времени уже умер [26], но в Англии нашелся ему преемник, кардинал Реджинальд Поул. Весь период нахождения на троне Генриха VIII Поул провел в ссылке, а его семья значительно сократилась из-за казней и преследований [27]. Нунций Папы римского, он был не просто высоким иерархом церкви, но и практически принцем королевской крови, кузеном королевы и внуком герцога Джорджа Кларенса, брата короля Эдуарда IV. Реджинальд Поул, ревностный и строгий католик, наряду с посланником императора Карла V Ренаром стал одним из ближайших советников Марии. Главной его целью было обращение всей страны в прежнюю веру.

В памяти англичан Мария навсегда осталась печально знаменитой «Марией Кровавой», жестоко расправлявшейся со своими благородными подданными. Биографии их описал Джон Фокс в «Книге мучеников» [28], популярной в годы правления Елизаветы. Многие поколения англичан знакомились с ней еще в детстве. Гонения на протестантов стали частью исторической памяти народа, навсегда запомнившего многочисленные костры в Оксфорде в 1555 г., сожжение в 1556 г. епископов Латимера и Ридли, [29] героическую смерть в марте того же года престарелого архиепископа Кранмера, отрекшегося, но раскаявшегося в том и взявшего назад свои слова. Их мученичество подтолкнуло к протестантской вере многих из тех, кто прежде оставался равнодушным. Страдая, приверженцы нового учения понимали, что их смерть не напрасна. Стоя на костре, Латимер сказал, обращаясь к Ридли: «Сегодня мы зажжем в Англии такую свечу, которая, по милости Господа, не погаснет никогда!»

Королева тщетно старалась соединить интересы Англии с интересами Испании. Она вышла замуж, чтобы укрепить в стране католицизм, и ради этой мечты пожертвовала тем немногим личным счастьем, на которое могла надеяться. Как жена короля Испании, вопреки интересам королевства и против советов ближайшего окружения, в том числе кардинала Поула, она позволила втянуть себя в войну с Францией, в результате чего город Кале, последнее английское владение на континенте, пал без сопротивления. Утрата Кале, символа величия и мощи средневековой Англии, стала национальным позором. Королева, как и ее подданные, остро переживала горечь поражения. Надежда Марии обеспечить переход трона к католическому наследнику осталась нереализованной. Политические неудачи и личное горе Марии не могли быть скрашены сколько-нибудь значительными успехами. Тем не менее одно достижение, пусть и скромное, обойденное вниманием хронистов и историков и не удостоившееся их похвал, все же есть на ее счету. В краткий период ее правления министры взялись за решение большой и трудной задачи по регулированию и сокращению расходов; ко времени ее смерти они уже немало сделали для очищения правительства от коррупции и ликвидации излишеств режима Нортумберленда.

Разочарованный неудачами всех своих политических замыслов, в августе 1555 г. Филипп отплыл в Нидерланды, а затем возвратился в Испанию. Лишенная счастья, видя вокруг только неверность и недовольство, Мария заболела. Семнадцатого ноября 1558 г. она умерла, а ее ближайший советник кардинал Поул пережил ее всего на несколько часов. Так завершилось ее короткое трагическое правление. Смерть Марии окончательно определила обращение английского народа в протестантскую веру.

Реформационное движение в Европе первоначально представляло собой выступление против пороков католической церкви, охватившее ряд немецких земель. Но когда через несколько лет католики упорядочили дисциплину в церкви и ее организацию, исчезло большинство поводов для недовольства ею. Реформация превратилась в восстание народов Северной Европы против аппарата консервативной римской церкви, противодействовавшей дальнейшему развитию человеческой мысли. После крушения Римской империи западноевропейское общество развивалось в узких рамках, определяемых и регулируемых церковью. Теперь доктрины и практика церкви изменились, реформированные религиозные сообщества уже не были скованы средневековыми шаблонами вероучения и богослужения, что оказалось более соответствующим веяниям нового времени. До Реформации в основе конфликтов между королями и церковью, между правящими классами и народом, между различными группировками знати лежало представление о том, что все несчастья и все пороки общества — неотъемлемые условия жизни в мире горя и скорби, раз они существовали всегда. Никто не мог найти решение этих проблем или хотя бы предложить какое-нибудь утешение в них. Реформация глубоко изменила понимание жизни, как общественной, так и личной, всеми сословиями, подтолкнула людей к активным действиям и обратила их взор на новые идеалы, ради которых и знатные, и простые люди одинаково были готовы не только страдать, но и даже идти на смерть. Католическая церковь, которая, несмотря на свои многочисленные изъяны, на протяжении многих веков являлась основой общества, оказалась расколотой настолько сильно, что все другие социальные конфликты отошли на второй план. С этого времени и впредь все страны Европы, в том числе и Англия, должны были делать выбор за или против Реформации.

Силу этого потрясения вряд ли можно понять нам, живущим в XX в., но все же, несмотря на множество коллизий, в Англии Реформация прошла менее разрушительно, чем в Германии или во Франции. Случилось это потому, что реформа церкви началась там достаточно рано, в годы абсолютного правления Генриха VIII. Тем не менее углубление Реформации, предпринятое Кранмером при Эдуарде VI, а затем контрреформация Гардинера и Поула при Марии, на целое десятилетие ввергли страну в смуту. Сначала вся нация получила от имени короля Эдуарда VI приказ двигаться к спасению одной дорогой, а при Марии всем было указано идти в противоположном направлении. Те, кто не сдвинулся с места в первый раз или не повернул во второй, должны были доказывать свои убеждения на виселице или на костре. Так католическая церковь попыталась переломить ход событий одним страшным ударом; но протестантизм в Англии оказался сильнее. Их борьба привела к появлению англиканства — компромисса между старым и новым, который, хотя и не положил конец войне между ними, сумел ее ограничить и таким образом сохранить единство английского общества.

Глава VIII. «ДОБРАЯ КОРОЛЕВА БЕСС»

Елизавете было двадцать пять лет, когда она, не имевшая опыта в государственных делах, сменила в ноябре 1558 г. свою сводную сестру на английском престоле. Англии повезло, что новая королева благодаря наследственности и воспитанию была наделена замечательнейшими качествами. Ни у кого не возникало сомнений в том, кто ее отец. Елизавета была похожа на него не только внешне: властная манера держаться, выразительная речь и врожденное достоинство — все указывало на то, что перед вами дочь Генриха VIII. Вскоре обнаружилось еще более значительное сходство с отцом: большое личное мужество в кризисные моменты, властная решительность, почти неистощимый запас физической энергии. Ей нравились те же, что и ее отцу, забавы и развлечения — преследование зверя, стрельба из лука, соколиная охота, танцы и музыка. Она могла говорить на шести языках и была начитана в греческом и латыни. Как отец и дед, она не любила сидеть на месте, постоянно находилась в движении, и часто никто не мог сказать, когда же она спала.

На долю Елизаветы выпало тяжелое детство и полная опасностей юность. При жизни Генриха VIII ее объявили незаконнорожденной и не допускали ко двору. Во время правления Марии, когда вся ее жизнь зависела порой от одного неверного шага, она познала ценность осторожности и скрытности. Еще в юности Елизавета научилась хранить молчание, когда это нужно, и выжидать. Многие историки обвиняют ее в непостоянстве и скупости. Действительно, эти черты ее характера не раз приводили в отчаяние советников. Однако королевская казна никогда не была достаточно богата, чтобы финансировать все авантюристические проекты, навязываемые ей. Нельзя также не заметить, что в тот бурный век иногда было разумно откладывать окончательное решение некоторых проблем. Времена требовали, чтобы во главе государства стоял политик расчетливый и изобретательный, и Елизавета обладала этими качествами. Кроме того, она отличалась даром отбирать людей для государственной работы. Для нее было совершенно естественно принимать на себя честь за их успехи и возлагать на них вину за неудачи.

Мало кто из современников мог сравниться с королевой в быстроте мышления, и многие посланники при ее дворе не без основания признавали живое остроумие Елизаветы. Из-за своего темперамента она часто становилась жертвой приступов меланхолии, чередующихся с безудержным весельем или неодолимым гневом. Будучи женщиной тонкого интеллекта, она в то же время часто вела себя вызывающе и выражалась грубо. В приступе злости Елизавета могла дать пощечину своему казначею и швырнуть туфельку в лицо секретарю. В отношениях с противоположным полом она демонстрировала большую свободу, и, как писал один известный советник, «в один день она была выше мужчины, а в другой ниже женщины». Тем не менее Елизавета обладала способностью вызывать привязанность, чего были лишены как ее предшественники, так и наследники на английском троне. Возможно, современному читателю покажется несколько гротескной та лесть, которую источал перед ней двор, но она никогда не поступала дурно по отношению к своему народу.

Елизавета инстинктивно чувствовала, как завоевать всеобщее признание. В некотором смысле ее отношения с подданными являлись бесконечным флиртом. Она отдала своей стране любовь, которую никогда не дарила ни одному мужчине, и народ отвечал ей преданностью, чуть ли не поклонением. Не зря она вошла в историю как «Добрая королева Бесс».

Елизавете, как немногим из монархов, досталось весьма опасное наследство. Союз Англии с Испанией обернулся потерей Кале и обострением отношений с Францией. Политика Тюдоров в Шотландии потерпела крах. Над страной снова, как в Средние века, нависла военная угроза со стороны франко-шотландского альянса. В глазах католической Европы Мария Стюарт, королева Шотландии и супруга французского дофина, ставшего в 1559 г. королем Франциском II, имела больше Елизаветы прав на английский престол, а имея за собой поддержку Франции, она вполне могла добиться его. Мария де Гиз, регентша Шотландии, проводила профранцузскую и прокатолическую политику. В Париже и Эдинбурге власть принадлежала де Гизам. Еще до смерти Генриха VIII финансы Англии пришли в почти критическое состояние. Доверие к Англии в Антверпене, центре европейского финансового рынка, было таким незначительным, что за займы правительству приходилось выплачивать четырнадцать процентов. Денежное обращение — при Эдуарде VI ценность монет еще более понизилась — было расстроено. Единственная официальная союзница Англии Испания относилась к Елизавете с подозрением по религиозным причинам. Вот как характеризовал ситуацию в стране на момент восшествия на трон Елизаветы один бывший секретарь Совета: «Королева бедна, королевство истощено, знать бедна и слаба. Не хватает хороших командиров и солдат. Народ не повинуется. Правосудие не отправляется. Все дорого. Избыток мяса, напитков и украшений. В стране внутренний раскол. Угроза войны с Францией и Испанией. Французский король стоит одной ногой в Кале, другой в Шотландии. Стойкая враждебность за рубежом, но нет стойкой дружбы».

Елизавета, воспитанная протестанткой, являла собой образец человека новой эпохи. Ее окружали способнейшие протестантские умы: Мэтью Паркер, ставший впоследствии архиепископом Кентерберийским; Николас Бэкон, назначенный ею лордом-хранителем Большой государственной печати; Роджер Эскам, выдающийся ученый своего времени, и Уильям Сесил, самый знаменитый среди всех советников королевы, уже при Сомерсете и Нортумберленде занимавший высокий пост и умевший служить Марии так же хорошо, как Эдуарду, а Елизавете так же хорошо, как Марии. Несомненно, Сесил является величайшим государственным деятелем Англии XVI в. Он проявлял необычайную предприимчивость в служебных делах и стремился обладать полной информацией о состоянии дел в королевстве. Все его поступки отмечены взвешенностью и трезвым расчетом. Елизавета, с ее безошибочным инстинктом, призвала Сесила к себе на службу: «Я рассчитываю, что вы будете неподкупны, верны государству и всегда, независимо от чьей-либо воли, будете советовать мне то, что сами считаете лучшим». Тяжкое бремя взвалила молодая королева на плечи своего первого министра, которому в ту пору было тридцать восемь лет. Их тесное сотрудничество продолжалось, несмотря на конфликты и противоположные мнения по некоторым вопросам, до самой смерти Сесила, последовавшей через сорок лет.

Первое, в чем нуждалось королевство, было религиозное умиротворение внутри страны и устранение внешней угрозы со стороны Шотландии. Англия вновь стала юридически протестантским государством, католическое законодательство Марии было отменено, и монарх снова был провозглашен Верховным главой английской церкви. Но на этом трудности для Елизаветы не закончились. В обществе циркулировали новые идеи, не только те, которые касались религиозных доктрин и церковного управления, но и имевшие отношение к самой природе и основам политической власти. Еще со времен Уиклифа (начиная с последней четверти XIV в.) в недрах английского общества существовало движение сопротивления церковной власти. В эпоху Реформации впервые со времени обращения Римской империи в христианство в сознании людей укоренилась вера в то, что неподчинение установленному порядку по причине личных убеждений является правом и даже долгом человека. Но церковь и государство были столь тесно связаны, что неподчинение одному становилось вызовом другому. Идея о том, что человек сам должен выбирать для себя веру, была почти столь же чужда человеку того века, как и идея о том, что он сам должен выбирать, каким законам следует подчиняться и какие власти уважать. Самое большее, что он мог себе позволить, — это подчиняться внешне и думать все что угодно про себя. Но Европа была охвачена таким брожением умов, что молчать было невозможно. Люди с увлечением и интересом обсуждали происходящее тайком друг с другом, открыто — в своих произведениях, которые печатались теперь в тысячах экземпляров и зажигали в людях любопытство везде, где бы они ни появлялись. Даже при том, что государственные дела могли на законных основаниях обсуждать только те, кого для этого призвали, простые люди обращались к Священному Писанию, проверяя доктрины церкви и ее обряды словами евангелистов и апостолов.

Именно в этот момент в английской истории впервые появилась партия пуритан [30], которой было суждено сыграть столь значительную роль в последующее столетие. Выдвигавшие демократичные идеи и стремившиеся к простоте в церковной организации, но на деле нетерпимые ко всем, кто имел отличные от их взгляды, пуритане бросили вызов власти королевы в церкви и государстве, и хотя Елизавета сама стремилась к свободе совести и могла искренне утверждать, что «не заглядывала в души людей», она все же не осмелилась позволить им проникнуть в церковные и политические органы. Эта небольшая деятельная партия могла нарушить то хрупкое согласие, которое королева столь терпеливо строила. Нужно было спасти протестантизм от его друзей. Елизавета практически следовала принципу, который ее преемник Яков I изложил в теории «Нет епископа — нет и короля», и понимала, что если правительство не будет контролировать церковь, то окажется слишком слабым, чтобы одолеть Контрреформацию, уже набиравшую силу в Европе. Так что Елизавете предстояло в скором времени противостоять не только католической опасности из-за рубежа, но и наступлению пуритан внутри страны, где его возглавляли ярые протестанты, — эмигрировавшие при Марии и теперь устремившиеся на родину из Женевы и германских городов.

В одном аспекте Реформация в Англии отличалась от аналогичных процессов в Европе.

Насущные вопросы церковной жизни, волновавшие Европу — отношение национальной церкви к Риму, с одной стороны, и к светскому суверену, с другой; ее будущая организация и вероучение; распоряжение ее собственностью и собственностью монастырей, — в Англии могли найти свое решение только в парламенте, где пуритане через некоторое время сформировали активную, постоянно растущую оппозицию. Джентри в парламенте разделились. Пожалуй, существовало только два пункта, в которых они полностью сходились взглядами: захватив свою долю монастырских земель, они не намеревались расставаться с нею; и полагали, что может случиться все что угодно, но нельзя допустить повторения войны Роз. Во всем остальном они расходились: одни полагали, что Реформация и так уже зашла слишком далеко, другие считали, что нужно сделать еще один шаг вперед. Это было предвестием будущего разделения на роялистов и пуритан, англикан и диссентеров [31], тори и вигов. Но до поры до времени все разногласия между ними отходили на второй план перед угрозой спорного, наследования и гражданской войны; все признавали, что только корона имеет право законодательной инициативы в парламенте и может, таким образом, определять внутреннюю и внешнюю политику государства.

* * *.

Непосредственную угрозу для Англии представлял северный сосед, Шотландия. Французские войска поддерживали королеву-мать Марию де Гиз. Влиятельная партия пуритан в среде шотландской знати, на которую большое воздействие оказывали протестантские проповедники, преследуемые католиками-французами, выступала против них. Джон Нокс [32] из женевской ссылки резко протестовал против чужеземного засилья и клеймил «чудовищное правление женщин» в Шотландии. Ему, как и многим другим в то время, видеть женщину на троне было странно и противоестественно. За всем происходящим на севере с интересом и беспокойством наблюдала Елизавета. Она понимала, что, если французская партия возьмет в свои руки контроль над Шотландией, ее следующим шагом станет борьба с Англией.

Нехватка денег не позволяла королеве провести сколь-либо значительную военную операцию, но она послала флот, чтобы блокировать шотландские порты и предотвратить поступление подкреплений из Франции. Для протестантской партии в Шотландии через границу втайне перебрасывались оружие, боеприпасы и деньги. Елизавета позволила Ноксу, возвращавшемуся на родину, проехать через Англию, и его проповеди производили на шотландцев сильнейшее впечатление. Небольшая английская армия вторглась в Шотландию и выступила на стороне местных протестантов. Как раз в этот момент Мария де Гиз умерла. Скромные усилия Елизаветы достигли цели: по Лейтскому договору 1560 г. в Шотландии окончательно утвердился протестантизм. Франция, сама погрузившаяся в религиозную смуту и вынужденная в то же время концентрировать свои силы против Габсбургской империи, не смогла этому противостоять. Елизавета получила некоторую передышку и теперь могла уверенно смотреть в будущее.

Все англичане были уверены в том, что безопасность государства зависит от решения вопроса о престолонаследии. Вопрос о браке королевы был политическим, и именно он выявил как сильные, так и слабые стороны характера Елизаветы. Она хорошо сознавала, какая огромная ответственность лежит на ней, и знала, что это прекрасно понимают в стране. Если она решит выйти замуж за англичанина, претенденты на ее руку вступят между собой в борьбу. Англия окажется расколотой, а ее авторитет может пошатнуться. Опасность такого развития событий стала понятна ей из наблюдений за реакцией двора на ее долгую и глубокую привязанность к красивому и честолюбивому Роберту Дадли, младшему сыну Нортумберленда, которого она сделала графом Лейстером. В первые годы правления Елизавете пришлось также рассматривать вопрос о браке со своим зятем, Филиппом II Испанским, претендовавшим на ее руку. Отказ открыто демонстрировал бы ее враждебность Испании, тогда как согласие могло дать ей могущественного друга. В то же время брачные узы с одним из правящих домов в Европе означали вовлечение ее в европейскую политику и восстанавливали против нее врагов супруга. Таким образом, выхода не было. Но к 1560 г. Елизавета уже достаточно укрепилась на троне и могла выжидать. Тщетно обе палаты парламента молили королеву-девственницу выйти замуж и дать стране наследника. Елизавета злилась. Она не желала никаких дискуссий: ее политика состоит в том, чтобы уберечь английский народ от опасного политического союза и использовать свою потенциальную ценность как невесты с целью раскола направленной против Англии коалиции европейских стран.

Между тем Мария Стюарт, королева шотландцев, в декабре 1560 г. вернулась на родину после того, как ее молодой муж, король Франциск II, умер вскоре после восшествия на престол. Через некоторое время родственники ее матери, де Гизы, утратили свое влияние при французском дворе. Регентшей при короле Карле IX стала Екатерина де Медичи. Таким образом, во второй половине XVI в. женщины какое-то время контролировали три европейских страны — Францию, Англию и Шотландию. Но из трех правительниц только Елизавета обладала реальной властью.

Мария Стюарт представляла собой совсем другой тип женщины, чем Елизавета, но ее положение было чем-то схожим с положением английской королевы. Среди ее предков был Генрих VII; она занимала трон в то время, когда для женщины было в новинку возглавлять государство; она также была тогда не замужем. Ее появление в Шотландии нарушило тот хрупкий баланс сил, которого Елизавета достигла, заставив северного соседа подписать Лейтский договор. Католическая английская знать, особенно на севере, вовсе не оставалась безразличной к притязаниям Марии. Некоторые благородные лорды даже надеялись завоевать ее руку. Но Елизавета знала свою противницу. Она знала, что Мария не способна отделить чувства от политики. Королеве шотландцев недоставало того постоянного самоконтроля, которому Елизавета научилась еще в детстве. Отношение к браку двух женщин также резко отличалось. Елизавета видела опасность, таящуюся в выборе супруга среди собственных придворных, и избежала ее. Мария же через несколько лет после возвращения в Шотландию вышла замуж за своего кузена Генриха Стюарта, лорда Дарнлея, слабохарактерного и самодовольного юношу, в жилах которого текла кровь как Стюартов, так и Тюдоров. В результате старые феодальные распри, обострившиеся из-за религиозного конфликта, снова охватили Шотландию. Мария медленно, но верно упускала власть из рук. Фавориты королевы, которых она, привыкшая к культурному обществу в образованной Франции, взяла с собой на родину, чтобы скрашивать жизнь в этой варварской стране, не пользовались популярностью, а одного из них, Давида Риччо, убили на ее глазах. Муж Марии стал орудием ее противников, и она была столь безрассудна, что содействовала расправе над ним. В 1567 г. Мария вышла замуж за убийцу Дарнлея, воинственного пограничного лорда Джеймса Хепберна, графа Босуэлла, надеясь, что он своим мечом сможет спасти ее трон и ее счастье. Но после этого Мария потерпела поражение и оказалась в тюрьме. В 1568 г. она бежала в Англию, где отдала себя на милость королевы Елизаветы.

В Англии Мария была еще более опасна, чем в Шотландии. Все заговоры, направленные против жизни Елизаветы, составлялись в пользу нее. Само существование королевы шотландской угрожало сохранению протестантизма в Англии. Тайные агенты Испании пробирались в страну, возбуждая недовольство и склоняя подданных Елизаветы, остававшихся приверженными католицизму, к выступлению против нее. Все силы Контрреформации ополчились против одной протестантской страны. Им казалось, что, уничтожив протестантизм в Англии, его можно будет задушить и во всей Европе. Первым шагом должно было стать убийство Елизаветы. Но у королевы Англии имелись хорошие слуги. Фрэнсис Уолсингем, помощник Сесила (а впоследствии его соперник в правительстве), выследил как испанских шпионов, так и их английских пособников. Этот утонченный интеллектуал и ревностный протестант [33], чье знание европейской политики ставило его на ступеньку выше всех других советников королевы, создал самую лучшую секретную службу того времени. Но опасность того, что, пока Мария жива, общественное недовольство или частные амбиции используют ее саму и ее притязания на трон для свержения Елизаветы, сохранялась всегда. В 1569 г. эта угроза превратилась в реальность.

На севере Англии общество было значительно более примитивным, чем на плодородном юге.

Гордая и независимая полуфеодальная знать чувствовала теперь, что опасность исходит не только от Елизаветы, но и от новых джентри, вроде Сесилов и Бэконов, обогатившихся за счет ликвидации монастырей и жаждущих теперь политического влияния. Кроме того, между Севером и Югом существовал глубокий религиозный раскол. Юг был в основном протестантским, Север оставался преимущественно католическим. Посреди унылых и бесплодных пустошей монастыри были очагами общинной жизни и центрами милосердия. Их закрытие спровоцировало восстание против Генриха VIII, получившее название «Благодатное паломничество». Память о некогда существовавших общинах подогревала глухое сопротивление религиозным реформам Елизаветы. Возникла идея, что Мария Стюарт должна выйти замуж за герцога Норфолка, старшего представителя древнего рода. Самому герцогу, человеку недалекому, перспектива рискованной борьбы за трон вскружила голову, но он сумел вовремя остановиться и не дал ввязать себя в эту авантюру. В 1569 г. графы Нортумберленд и Уэстморленд подняли восстание на севере. Марию заключили в тюрьму в Татбери, поручив заботам лорда Хансдона, кузена Елизаветы по линии Болейнов, верного слуги королевы и одного из немногих ее родственников. Прежде чем мятежники успели умножить свои ряды, Марию спешно отправили на юг. Елизавета не сразу осознала опасность. «Графы, — сказала она, — знатного рода, но слабы». Повстанцы планировали захватить Север и дождаться, пока их атакуют. Однако они вовсе не были уверены друг в друге. На Юге католические лорды ничего не предпринимали. Видимо, общего плана действий не существовало, и повстанческие силы разрозненными отрядами разошлись по Северной Англии. Небольшими группами они просочились через границу, и на этом первый акт широкого католического заговора против Елизаветы бесславно завершился. Осторожная Елизавета после двенадцати лет правления стала неоспоримой королевой Англии.

Месть Рима последовала незамедлительно: в феврале 1570 г. папа Пий V, бывший главный инквизитор, издал буллу, отлучавшую Елизавету от церкви. С этого момента Испания, как наиболее влиятельная католическая страна Европы, получила в свои руки моральное оружие, которое в будущем могло ей пригодиться для наступления на Англию. Позиции Елизаветы ослабли. Парламент все больше волновался по поводу затянувшегося безбрачия королевы. Его постоянные обращения раздражали ее и в конце концов подтолкнули к действиям. Она вступила в переговоры с Екатериной де Медичи, и в апреле 1572 г. в Блуа между ними был заключен политический союз. Обе правительницы не доверяли испанской державе, и Екатерина сознавала, что католической Франции стоит так же опасаться своего соседа, как и протестантской Англии. Некоторое время ситуация благоприятствовала Елизавете.

Потенциальную опасность для Испании представляли Нидерланды, где огромное население уже давно страдало под налоговым гнетом Филиппа. Постоянное брожение в стране предвещало скорое восстание, и едва Елизавета и Екатерина подписали договор, как знаменитые голландские повстанцы, известные как «морские нищие», или гёзы, захватили город Брилль, и Нидерланды охватило пламя мятежа. Теперь у английской королевы появился на континенте потенциальный союзник. Она даже стала подумывать о том, чтобы выйти замуж за одного из младших сыновей королевы Екатерины — при условии, что Франция не воспользуется событиями в Нидерландах, чтобы расширить свою территорию за счет испанской колонии. Однако ужасное событие в Париже положило конец этим планам.

Двадцать третьего августа 1572 г., накануне дня св. Варфоломея, в столице Франции внезапно произошло массовое избиение гугенотов, инспирированное происпански настроенной партией де Гизов. В результате ярые католики де Гизы захватили власть, утраченную ими десятью годами ранее. В Лондоне негодовали. Английский посол Фрэнсис Уолсингем был отозван из Парижа.

Когда французский посланник явился с объяснениями, Елизавета и весь ее двор приняли его молча, облаченные в траурные одежды. Исполнив таким образом свой долг протестантской королевы, Елизавета стала крестной матерью ребенка французского короля Карла IX и продолжила матримониальные переговоры с его братом.

Однако союз с французским двором явно не удался, и Елизавете ничего не оставалось, как оказывать тайную поддержку голландским повстанцам и гугенотам во Франции. Успех ее политики зависел от точнейшего учета всех обстоятельств, так как ее казна была весьма ограниченна и помощь она могла себе позволить лишь тогда, когда союзники оказывались на грани поражения. Уолсингем, ставший государственным секретарем, вторым человеком в Совете после Сесила, во многом не соглашался с ней. Долгое пребывание за границей — сначала в ссылке во время правления Марии, затем послом в Париже уже на службе Елизавете — убедили его в том, что протестантизм может сохраниться в Европе лишь при том условии, что Англия окажет ему неограниченную поддержку. В будущем никакого компромисса с католиками не может быть. Рано или поздно война неизбежна, а потому он настаивал на том, чтобы сделать все возможное ради сохранения потенциальных союзников до решающего столкновения.

Сесил, получивший титул лорда Бёрли, выступал против подобной политики. Он утверждал, что союз с Испанией, символом которого был брак Генриха VIII с Екатериной Арагонской, имеет в своей основе торговые интересы и что этот союз является выражением традиционной ориентации Тюдоров со времен Генриха VII. Сесил был уверен, что добрые отношения с державой, все еще контролирующей значительную часть Нидерландов, обеспечат Англии огромный рынок сбыта шерсти и тканей. Брак Марии с Филиппом не пользовался популярностью в Европе, но, по мнению Сесила, еще не пришло время бросаться в крайности и вмешиваться в борьбу на стороне мятежников. Такой шаг только побудит крайних пуритан к более активным действиям и придаст внешней политике черты фанатизма. Отношение Сесила к этому вопросу стало еще более твердым после того, как он был назначен лордом-казначеем. Сознавая, сколь малы ресурсы государства, глубоко озабоченный прекращением торговли с Испанией и Нидерландами, он полагал, что политика Уолсингема приведет Англию к банкротству и катастрофе. Елизавета склонялась к тому, чтобы согласиться с Сесилом. Ей не очень нравилось помогать иностранным мятежникам, «вашим братьям во Христе», как она однажды насмешливо заметила Уолсингему. Королеве был не по вкусу непримиримый пуританизм. Но после Варфоломеевской ночи позиции Уолсингема укрепились, и ей поневоле пришлось перейти к холодной войне в Нидерландах и начать необъявленную войну с Испанией на море — пока на ее пути не встала грозная сила Армады.

События на континенте повлияли на внутреннюю политику Англии. Поначалу большинство пуритан склонялись к поддержке церковной политики Елизаветы в надежде повлиять на церковь изнутри, но затем они стали подталкивать правительство к агрессивной протестантской внешней политике, стремясь в то же время обеспечить свободу собственных религиозных организаций. Позиции пуритан в стране были сильны. Они имели союзников при дворе и в Совете, например Уолсингема, с которым поддерживал тесные связи фаворит Елизаветы Лейстер. В городах и графствах Юго-Восточной Англии они действовали очень активно. Нарушая достигнутый религиозный компромисс, они начали образовывать независимые церковные общины с собственными священниками и особыми формами богослужения. Цель их состояла ни более ни менее как в установлении теократической власти. Подобно католикам, они придерживались той точки зрения, что церковь и государство существуют независимо друг от друга. Но, в отличие от них, считали, что церковная власть принадлежит советам старейшин, пресвитериям, свободно избираемым паствой, но после избрания осуществляющим неограниченное управление общинами и вытесняющим светскую власть из значительных сфер жизни прихожан.

Для пуритан англиканская церковь в том виде, какова она была во времена Елизаветы, с ее исторически сложившимся богослужением, со всеобъемлющими догматами и с епископальным управлением, была ужасна, потому что не соответствовала Писанию в том виде, как его интерпретировал Кальвин. Для них она не была истинной, бескомпромиссной церковью. Кроме того, за пределами Лондона, нескольких крупных городов и университетов обычный приходской священник в первые годы елизаветинского правления вовсе не был столь уж значимой фигурой. Ему удавалось сохранить свой приход при Эдуарде VI, при Марии ему приходилось менять вероисповедание, наконец, в правление Елизаветы он соглашался на все, чтобы обеспечить себе более или менее сносное существование. Едва зная латынь, чтобы читать старинный молитвенник, грамотный лишь настолько, чтобы произнести приличную проповедь, он и сравниться не мог с полными энтузиазма полемистами и спорщиками, красноречивыми проповедниками, едкими памфлетистами, уводящими от него паству, внушающими ей новые идеи о правах конгрегации на организацию, на собственное богослужение и церковный порядок. А почему бы — в один прекрасный день — и не на собственный политический порядок? И если не в Англии, то, может быть, где-нибудь еще? В английском обществе появилась трещина, которая со временем приведет к расколу. Лютеранство вполне уживалось с монархией, даже с абсолютной, но кальвинизм, достаточно широко распространявшийся по Европе, подтачивал традиционные государственные устои. После того, как протестанты, бежавшие за границу при Марии Тюдор, вернулись на родину, пуританизм постепенно превратился в своего рода пороховую бочку, заложенную под основание как государства, так и церкви (и взорвавшую в конце концов и то и другое). Елизавета знала, что пуритане — ее самые верные подданные, но одновременно опасалась, что некоторые горячие головы не только спровоцируют европейский конфликт, которого она опасалась, но и создадут угрозу самому единству королевства. Поэтому ни она, ни ее правительство не намеревались уступать ни доли своей власти — необходимо было избежать религиозной войны.

Вот почему елизаветинский Совет нанес ответный удар: цензура прессы была доверена специальному органу — суду Высокой комиссии, созданному в 1559 г. для разбора церковных дел и состоящему из высших иерархов церкви. Соединение функций епископа и цензора привело в ярость пуританскую партию. Начали активнодействовать подпольные протестантские типографии, где за несколько десятков лет было напечатано множество анонимных памфлетов — от насмешливых до критических и откровенно злобных. Статьи, появившиеся в 1588 г. под вымышленным именем «Мартин Марпрелат», превзошли все, написанное ранее: в них резкой критике подвергся институт епископата, а также содержались едкие нападки на некоторых известных сановников официальной церкви. Эти смелые памфлеты елизаветинского царствования, полные насмешек и обличений, являют собой замечательные образцы английской прозы. В течение нескольких лет агенты Высокой комиссии охотились за организаторами этой подпольной пропаганды. В итоге случай помог арестовать печатников, но авторов широко разошедшихся нашумевших сочинений выследить так и не смогли.

Католическое наступление также набирало силу. В 1570-е гг. в Англию прибыло множество католических священников из английских семинарий в Дуэ и Сент-Омере, перед которыми была поставлена задача возбуждать симпатию к католицизму и поддерживать связь между английскими католиками и Римом. Поначалу их присутствие не вызывало у правительства никаких опасений. Елизавета сомневалась, что среди ее подданных-католиков могут оказаться предатели, и неудача восстания 1569 г. укрепила ее уверенность в их лояльности. Но примерно в 1579 г. в страну начали проникать иезуиты, миссионеры Контрреформации — гораздо более опасные противники. Свою жизнь они посвятили восстановлению католической веры во всем христианском мире. Это были фанатики, безразличные к угрожавшей им опасности, испытанные и проверенные люди. Враги обвиняли их в том, что для достижения собственных целей они использовали все средства, даже убийства. Самыми ловкими среди них были Эдмунд Кэмпион и Роберт Персонс. [34]

За всеми их действиями зорко следили агенты Уолсингема, благодаря чему удалось раскрыть несколько заговоров против Елизаветы. Правительству пришлось принять более решительные меры. За последние три года своего правления королева Мария сожгла около трехсот протестантских мучеников. В последние тридцать лет правления Елизаветы примерно столько же католиков было казнено за измену.

Разумеется, все заговоры составлялись в пользу Марии, королевы шотландцев, уже долгое время находящейся в плену. В случае смерти Елизаветы она становилась наследницей английского трона. Сама Елизавета выслушивала предупреждения об опасности, грозящей ее жизни, довольно неохотно, однако каждое новое покушение обостряло вопрос о престолонаследии. В случае смерти Марии наследником трона становился ее сын Яков, находящийся в безопасности в Шотландии под контролем кальвинистов. Для того чтобы английская корона не досталась католичке, было необходимо избавиться от Марии до того, как иезуиты или их союзники устранят Елизавету. Уолсингем и его сторонники в Совете сконцентрировали свои усилия на том, чтобы убедить королеву в необходимости смерти Марии. Предоставляя ей доказательства причастности шотландской королевы к многочисленным заговорам, они пытались заставить ее принять решение, но Елизавета упорно уклонялась от преднамеренного пролития королевской крови.

Агенты Уолсингема раздобыли свидетельства того, что миссия иезуитов принесла определенные плоды. Но Елизавета не желала спешить: будущее покажет, как действовать.

Вскоре произошло событие, имевшее решающее значение: в середине лета 1584 г. принц Вильгельм Оранский Молчаливый, вождь голландцев, поднявшихся против Испании, был смертельно ранен испанским агентом в своем доме в Дельфте. Это убийство, вызвавшее в Англии всплеск негодования, значительно подкрепило аргументы Уолсингема. Одновременно и в Испании обострилась враждебность к Англии, вызванная нападениями английских каперов, происходивших, разумеется, с молчаливого согласия королевы. Понимая, что, как только в Нидерландах будет восстановлен испанский порядок, эта страна станет базой для нападения на Англию, Елизавета послала графа Лейстера с английской армией в Голландию, чтобы предотвратить полный разгром повстанцев.

В 1585 г. дворяне-протестанты создали добровольное общество для защиты жизни Елизаветы.

В следующем году Уолсингем предъявил Совету доказательства существования заговора, возглавляемого неким Энтони Бабингтоном, английским католиком. Бесспорные улики удалось получить благодаря тому, что один из агентов Уолсингема действовал в среде заговорщиков более года. Было очевидно, что за спиной Бабингтона стояла Мария [35]. Елизавету наконец удалось убедить в том, что смерть соперницы является политической необходимостью. После специального суда Марию признали виновной в измене. Парламент высказался за ее казнь, и Елизавета подписала смертный приговор. Через двадцать четыре часа она пожалела об этом и попыталась — уже слишком поздно — отменить его. Королева испытывала ужас при мысли о том, что на нее падет ответственность за смерть шотландской правительницы, хотя и знала, что того настоятельно требует безопасность страны. Она очень надеялась, что не ей придется принимать окончательное решение.

Марию Стюарт казнили в замке Фотерингей. Ранним утром 8 февраля 1587 г. королеву попросили спуститься в просторный холл. Она появилась в назначенный час, одетая в черный атлас. В полной тишине Мария величественно приблизилась к затянутому темной тканью эшафоту, сооруженному около камина. В сопровождении шести своих слуг она ожидала прибытия людей королевы. Тем временем в замке собрались жившие по соседству дворяне, желавшие посмотреть на исполнение приговора. Все необходимые в таких случаях формальности были четко соблюдены. Ревностный настоятель собора в Питерборо в последний момент попытался поговорить с осужденной. Его громкие увещевания были отметены королевой с замечательным достоинством.

«Господин настоятель, — сказала она, — я католичка и должна умереть католичкой. Бесполезно пытаться разубедить меня, и ваши молитвы мне не помогут».

К смерти Мария подготовилась превосходно: под ее черным атласным нарядом, снятым плачущими служанками, оказались красные бархатные одежды. Одна из служанок подала ей пару алых нарукавников. Несчастная королева на мгновение замерла, вся, с головы до ног, в кроваво-красном на фоне черного эшафота. В зале стояла мертвая тишина, все присутствующие при казни замерли в благоговейном молчании. Она опустилась на колени, и в следующую секунду последовал удар. Собравшиеся облегченно вздохнули — их задача была выполнена. Палач поднял и показал всем голову уже немолодой женщины. Из-под окровавленного тела выползла болонка… Когда известие о казни достигло Лондона, на улицах запылали праздничные костры. Елизавета сидела одна в своей комнате. Она плакала, скорбя не столько о женщине, сколько о судьбе королевы. Ответственность за содеянное она переложила на плечи своих советников.

Глава IX. «НЕПОБЕДИМАЯ АРМАДА»

После казни Марии Стюарт война между Англией и Испанией стала неизбежной [36]. Шансы Испании на победу были явно больше. Поток золота и серебра, поступавший из шахт Мексики и Перу, значительно укрепил материальную мощь Испанской империи, и король Филипп имел возможность обеспечить свои войска лучше, чем любой другой европейский монарх. Это хорошо понимали в правящих кругах Англии: Испания, контролирующая богатства Нового Света, могла снарядить не одну прекрасно оснащенную, внушительную армию; следовательно, золото нужно либо задержать там, где находятся его источники, либо захватить на кораблях, доставляющих его из-за океана. В надежде поправить собственные финансы и расстроить подготовку противника к экспедиции против Нидерландов и, в конечном итоге, против нее самой Елизавета лично санкционировала ряд частных рейдов к испанским берегам и колониям в Южной Америке. Такие пиратские нападения без официального объявления войны продолжались некоторое время. Вскоре королева осознала, что эти действия, о которых, как она уверяла, она якобы ничего не знала, не наносят существенного вреда Испанской империи ни за морями, ни в Северной Европе. Постепенно Елизавета перешла к открытой поддержке действий английских каперов. Джон Хокинс, сын плимутского купца, занимавшийся прежде торговлей с португальскими владениями в Бразилии, перестроил и реорганизовал военно-морской флот, существовавший со времен Генриха VIII. Искусству морехода Хокинс научился, когда вел охоту за рабами на побережье Западной Африки и переправлял негров в испанские колонии. В 1573 г. он был назначен казначеем и инспектором военно-морского флота. С Хокинсом плавал молодой авантюрист из Девона Фрэнсис Дрейк, который оказался весьма способным учеником. Этот «главный вор неизвестного мира», как называли Дрейка испанцы, наводил ужас на испанские галионы, которые не могли чувствовать себя в безопасности, даже находясь на стоянке в собственных портах. Главной целью Дрейка стало вовлечение Англии в открытый конфликт с Испанией. Его смелые нападения на суда, нагруженные драгоценностями, золотом, пряностями, разграбление испанских владений на западном берегу Южноамериканского континента в ходе кругосветного путешествия 1577–1580 гг. [37], дерзкие рейды на испанские и португальские портовые города сыграли свою роль в подталкивании Испании к войне. По опыту, полученному на испанском Мейне, английские моряки знали, что могут достойно противостоять противнику — разумеется, если соотношение сил будет разумным. Имея корабли, построенные Хокинсом, они могли хорошо сражаться и топить любые суда, которые высылали против них испанцы.

Между тем английские мореплаватели приобретали опыт в дальних путешествиях. Испания умышленно препятствовала всем коммерческим предприятиям других стран в Новом Свете, о которых ей становилось известно. Джентльмен из Девона Хамфри Гилберт первым заинтересовал Елизавету поиском пути в Китай, называемый тогда Катаем, через северо-запад. Эрудированный человек, он внимательно изучил достижения современных ему исследователей. Кроме того, Гилберт знал, что может рассчитывать на услуги многочисленных авантюристов, имеющих опыт войны во Франции и Нидерландах. В 1576 г. он написал книгу, в которой доказывал существование северо-западного пути в Китай и Восточную Индию. Заканчивалась она весьма примечательно: «Тот не достоин жить вовсе, кто из страха или опасности гибели уклоняется от службы своей стране и своей чести; увидеть смерть — неизбежно, а слава добродетели бессмертна». Идеи Гилберта вдохновили Мартина Фробишера на исследование новых земель. От королевы он получил лицензию на плавание, а финансировали экспедицию двор и Сити. На поиски золота отправились два небольших корабля водоизмещением 25 тонн. Нанеся на карту унылые берега Гудзонова пролива, Фробишер возвратился с грузом руды. Он надеялся, что в образцах могло обнаружиться золото. Руду исследовали, но, к огромному разочарованию, драгоценных металлов не нашли. Стало ясно, что экспедиции на северо-запад не сулят быстрого обогащения.

Однако Хамфри Гилберт не опустил руки. Он был первым из англичан, кто понял, что значение этих путешествий заключается не только в поиске ценных металлов. Англия перенаселена. Может быть, есть возможность найти неосвоенные земли за океаном и обосноваться на них? Мысль об основании колоний в Америке постепенно овладевала умами людей. Самые смелые уже мечтали о том, как за океаном возникнет новая Англия. Поначалу Гилберт и подобные ему энтузиасты преследовали чисто практические цели — переправить массы безработных, не находящих себе пропитания, в Новый Свет и в то же время открыть новые рынки сбыта английских тканей. В 1578 г. Гилберт получил у Елизаветы грамоту, разрешавшую заселять земли, не находящиеся во владении других христианских народов. С одиннадцатью кораблями он совершил несколько путешествий к берегам Америки. В них приняло участие немало авантюристов, в том числе сводный брат Гилберта Уолтер Рэли (о нем будет сказано ниже). Эти плавания, подававшие большие надежды, оказались безрезультатными.

В 1583 г. Гилберт от имени королевы завладел островом Ньюфаундленд, но колонистов было решено оставить здесь позже. Решив вернуться через год, он отплыл домой. Маленькая флотилия попала в страшный шторм. Некий Эдвард Хейс, которому посчастливилось спастись, оставил описание бури, настигшей путешественников 9 сентября. В ту ночь, в 12 часов, внезапно исчезли из вида огни «Сквирел», корабля Гилберта. Первый английский пионер Запада погиб. Дело Гилберта попытался продолжить Уолтер Рэли. В 1585 г. на острове Роанок, у побережья Американского континента, была основана первая английская колония, получившая в честь королевы название Виргиния. (Впоследствии она включила в себя территорию нынешних штатов Виргиния и Северная Каролина.) Однако это плавание, как и второе, два года спустя, закончилось гибелью кораблей. К тому времени над Англией нависла испанская угроза, и для отпора ей нужно было сконцентрировать весь флот у собственных берегов. Колониальные предприятия пришлось до времени отложить, и они были возобновлены только через двадцать лет, уже после войны с Испанией. Ресурсы двух стран были явно несопоставимы, что делало их борьбу неравной; но английские моряки в атлантических плаваниях обрели бесценный опыт, благодаря которому смогли спасти Англию.

* * *

Король Филипп II давно подумывал об экспедиции против Англии. Он видел, что английское вмешательство в ситуацию в Нидерландах препятствует его попыткам восстановить контроль над этой страной, и сознавал, что, пока Англия не будет разбита, восстание там может продолжаться неопределенно долго. Начиная с 1585 г. испанское правительство приступило к сбору информации, пользуясь для этого разнообразными источниками. Бежавшие из Англии католики отправляли в Мадрид подробные донесения. Многочисленные агенты снабжали Филиппа картами и статистическими данными. Было разработано несколько планов вторжения в Англию, хранящихся ныне в испанских архивах.

Набор войска не составлял труда. Восстановив на время некоторый порядок в Нидерландах, испанцы могли бы сформировать экспедиционные силы из нескольких отрядов находящейся там армии, причем хватило бы корпуса. Строительство и формирование флота представлялось более сложным и рискованным предприятием. Большая часть испанских кораблей, готовившихся к походу, прибыла из итальянских владений Филиппа II и была создана для плавания в Средиземном море. Они имели плоские днища и часто ложились в дрейф при сильном ветре, поэтому никак не подходили для передвижения в бурных водах Атлантики. Галионы, сооруженные для путешествий к колониям в Америке, были необычайно громоздкими и неуклюжими. Но в 1580 г. Филипп II аннексировал Португалию, а португальские корабли считались лучшими в Атлантике. Именно португальские галионы составили основу флота, сконцентрировавшегося в бухте Лиссабона. Всем кораблям, находившимся в водах Атлантики и у побережья Америки, даже частным, было приказано вернуться в Испанию. После знаменитого рейда Дрейка на Кадис в 1587 г. отплытие отложили на год. Во время этой операции англичане «подпалили бороду испанскому королю», уничтожив огромное количество судов, и сожгли оружейные и провиантские склады. Тем не менее в мае 1588 г. флот, получивший название «Непобедимая Армада», был снаряжен. Он состоял из ста тридцати кораблей, на которых разместили 2,5 тысячи орудий и 30 тысяч человек (две трети их составляли солдаты). Двадцать кораблей представляли собой галионы, сорок четыре — вооруженные торговые суда, восемь — средиземноморские галеры.

Остальные — не имевший вооружения транспорт — корабли и мелкие суда.

Перед «Армадой» была поставлена цель пройти по Ла-Маншу, забрать на борт в Нидерландах экспедиционный корпус в 16 тысяч солдат и высадить его на южном берегу Англии.

Прославленный испанский адмирал маркиз де Санта Крус к этому времени уже умер, и командование было доверено герцогу Медина-Сидонии. Он допустил немало просчетов во время экспедиции. Тактика, применяемая герцогом, сводилась к тому, что вражеские корабли брались на абордаж, а затем сражение на корабле развивалось так же, как и на суше. Эта тактика использовалась на Средиземном море и нередко приносила испанцам победы. Флот был прекрасно подготовлен для перевозки огромного количества людей, хорошо оснащен тяжелой артиллерией для ближнего боя, но ему недоставало дальнобойных кулеврин — поэтому англичане во всех сражениях держались подальше от испанцев. Матросов по сравнению с солдатами на судах было мало. Их набрали из отбросов испанского общества, а командовали ими армейские офицеры из знатных семей, не имевшие опыта морской войны. Многие корабли нуждались в ремонте; провизии, поставками которой занимались частные лица, не хватало; питьевая вода вытекала из бочонков, сделанных из свежего дерева. Медина-Сидония, не имевший опыта в ведении боевых действий на море, умолял короля освободить его от руководства экспедицией.

План англичан состоял в том, чтобы собрать флот в одном из юго-западных портов, перехватить врага у западного входа в Ла-Манш и сконцентрировать войска на юго-востоке страны для встречи армии Александра Пармского; которая должна была прибыть с фламандской территории. Оставалось неясным, где именно противник попытается сойти на берег, но так как преобладали западные ветры, то была велика вероятность того, что испанская флотилия, после того как пройдет по проливу и соединится с войсками Пармы, высадит пехоту на побережье в графстве Эссекс.

Угроза испанского вторжения объединила всю нацию. Лидеров католической партии сослали на остров Эли, но в целом католики остались лояльны по отношению к короне. В Тилбери собралась армия в 20 тысяч человек под командованием Лейстера. К ней присоединились подкрепления из соседних графств. Эту силу нельзя было недооценивать. «Армада» еще не достигла берегов Англии, когда королева Елизавета прибыла в Тилбери и обратилась к войску:

«Мой любезный народ! Некоторые, заботясь о моей безопасности и боясь предательства, убеждали меня не появляться перед вооруженными людьми. Но уверяю вас: я не желаю иметь недоверие к моему верному и преданному народу. Страшится должны тираны. Я всегда, клянусь Богом, черпала силы и уверенность в верных сердцах и доброй воле моих подданных. Вот почему я пришла к вам, как видите, исполненная решимости жить или умереть с вами всеми в гуще сражения, пасть за моего Бога, за мое королевство и за мой народ! Я знаю, что я всего лишь слабая женщина, но в моей груди бьется сердце королевы Англии. Я презираю этого испанца Парму, так же как и любого другого европейского государя, который попытается посягнуть на границы моего королевства. Клянусь честью, я сама возьму оружие. Я, ваша государыня, сама буду вашим военачальником и судьей и пожалую каждого за доблесть на поле боя. Одной только вашей готовностью защищать свою королеву вы заслужили милость, и даю вам слово государыни, что вы будете достойно вознаграждены».

Теперь все усилия Хокинса по реорганизации флота должны были подвергнуться проверке.

Он уже давно начал усовершенствовать конструкцию английских кораблей, учитывая свой опыт пиратских рейдов в колониальных водах. Башни, возвышавшиеся над кормами галионов, разбирались; киль судов делался глубже. Устройство кораблей менялось с целью улучшить их мореходные качества и скорость. Самым примечательным в этом было то, что на судах устанавливались тяжелые дальнобойные орудия. Пушки традиционно считались «постыдным оружием» и использовались только для первого залпа в абордажном бою. Однако Хокинс, зная, что английские корабли способны плавать в любых морях, выступал против рукопашных схваток и защищал тактику обстрела неприятеля из пушек. Английские капитаны горели желанием опробовать этот новый метод ведения боя на огромных вражеских галионах. Несмотря на все усилия Хокинса, в 1588 г. только тридцать четыре корабля с командой 6 тысяч человек удалось спустить на воду. Однако, согласно тогдашней практике, поспешно мобилизовали и вооружили для службы правительству все частные суда, так что всего удалось набрать сто девяносто семь кораблей, но по меньшей мере половина из них была слишком мала, чтобы использовать их в сражении.

Елизавета призвала моряков «не спускать глаз с Пармы» и послала большую часть флота к Плимуту. Это решение далось ей нелегко: королева опасалась совершить роковую ошибку. Фрэнсис Дрейк выступал за более смелые меры. В донесении от 30 марта 1588 г. он предлагал отправить главные силы для нападения на какой-нибудь порт на Пиренейском полуострове (не на Лиссабон, который был хорошо укреплен, а на какой-нибудь другой), чтобы вынудить «Армаду» выйти в море на защиту берегов. Он доказывал, что англичане вовлекут испанский флот в бой в Атлантике и можно будет не опасаться, что враг войдет в пролив, пользуясь благоприятным ветром.

Правительство отдало предпочтение гораздо более рискованной идее — расположить отдельные группы кораблей вдоль южного побережья Англии, чтобы иметь возможность отразить нападение в любом месте. Члены Совета настаивали на том, чтобы отправить небольшую эскадру к восточной части пролива для наблюдения за действиями Пармы. Лорд Говард Эффингем, командующий английским флотом, и Дрейк, встревоженные этим предложением, смогли предотвратить дальнейшее распыление сил лишь ценой огромных усилий. Рейд на испанское побережье был прекращен из-за поднявшегося сильного южного ветра. Английские корабли возвратились в Плимут, израсходовав припасы и потеряв часть экипажей из-за цинги. Англичане еще имели время, чтобы как следует обдумать свои действия и приготовиться к серьезным сражениям. «Армада» вышла из Тагуса 20 мая 1688 г., но тот же самый шторм, который заставил отступить Говарда и Дрейка, разбил и ее. Два судна водоизмещением в тысячу тонн остались без мачт. Их отвели для ремонта и переоснащения в Корунью, откуда они вышли только 12 июля. Вечером 19 июля известие о приближении «Армады» достигло Плимута. В ту же ночь английскому флоту пришлось выйти в море при легком встречном ветре, на следующий день усилившемся. В письме Говарда Эффингема Уолсингему от 21 июля сохранился короткий отчет о военной операции, где указывается, что бой 20 июля длился около четырех часов.

Если бы Медина-Сидония атаковал английские суда с подветренной стороны, когда они выходили из бухты 19 июля, Англию постигла бы катастрофа. Но он строго следовал полученным инструкциям, обязывавшим его пересечь пролив, соединиться с Пармой и переправить в Англию опытные войска, ожидавшие его в районе Дюнкерка. Доклад герцога в Мадрид демонстрирует, сколь мало он осознавал, что ему представлялась великолепная возможность разбить англичан. Рискованно маневрируя, английский флот зашел с наветренной стороны и в течение девяти дней висел на хвосте двигающейся по проливу «Армады», ведя огонь из дальнобойных орудий по неуклюжим испанским галионам. На помощь англичанам пришла погода. 23 июля ветер спал, и оба флота неподвижно застыли у Портленд-Билл. Испанцы попытались контратаковать противника, пустив в дело неаполитанские галеры, за веслами которых сидели сотни рабов, но Дрейк устремился к их главным силам, и, как доносил Говард Эффингем, «испанцы были принуждены уступить и сбиться в кучу, подобно овцам».

Следующее сражение произошло 25 июля неподалеку от острова Уайт. Испанцы, казалось, стремились захватить остров и превратить его в свою базу. Однако при окрепшем западном ветре англичане снова вытеснили их в море по направлению к Кале. Плавание по проливу стало для испанцев настоящим мучением. Пушки английских судов били по палубам галионов, деморализуя солдат. Гибло много испанских матросов. Сами англичане потерь почти не несли.

В этот момент Медина допустил фатальную ошибку, позволившую англичанам увеличить мощь своего флота: он стал на якорь в Кале. (Здесь герцог, не имевший представления о передвижениях Пармы, надеялся получить какие-то новости.) Английские корабли, находившиеся до того на восточной стороне пролива, соединились с главными силами. Военный совет, заседавший на флагманском корабле, вечером 28 июля принял решение атаковать испанцев. Началось решающее сражение. После наступления темноты восемь кораблей восточной эскадры, нагруженные взрывчаткой и выполнявшие роль брандеров [38], подошли к испанскому флоту, стоявшему на якоре. Лежа на палубах, испанские моряки, должно быть, видели необычные огоньки, медленно приближающиеся к ним. Охваченные пламенем корабли медленно дрейфовали по направлению к замершей «Армаде». Внезапно воздух сотрясла серия взрывов. Испанские капитаны резали канаты и устремлялись в открытое море. В панике и суматохе столкновений было много. Одна из самых крупных галер, «Сан-Лоренцо», потеряла руль и была отнесена на берег бухты, где ее экипаж взяли в плен. Испанский флот двинулся в восточном направлении к Гравелину.

Медина отправил гонцов к Парме, сообщая о своем прибытии, и к восходу солнца 29 июля уже находился в дюнкеркской бухте, недалеко от песчаных дюн Гравелина, ожидая обнаружить там войска Пармы, готовые к погрузке на суда. Но на горизонте не было видно ни единого паруса. Армия Пармы и «Армада» не встретились. Пока Медина ожидал, прилив в бухте пошел на убыль. Между тем выйти в море можно было только во время прилива и при благоприятном ветре, но ни того ни другого не было. Испанцам ничего не оставалось делать, как повернуться лицом к неприятелю. Бой, длившийся восемь часов, был настолько ожесточенным, что корабли сблизились и смешались. В донесении английскому правительству кратко сообщалось: «Говард повредил множество судов, потопил трех и посадил на мель четверых или пятерых испанцев». У англичан кончились боеприпасы, и, если бы не это, вряд ли хоть один испанский корабль смог уйти. Сам Эффингем не вполне сознавал величие своей победы. «Сила их удивительно крепка, — писал он вечером в день битвы, — но мы понемногу их пощипываем».

Истерзанная «Армада» двинулась теперь в северном направлении. Единственной целью испанцев было добраться до дома. Долгое путешествие вокруг Шотландии оказалось ужасным. Испанцы то и дело наталкивались на небольшие английские корабли, следовавшие их курсом, однако обе стороны истощили свои боеприпасы.

Обратное плавание «Армады» доказало профессионализм испанских моряков. Несмотря на бурное море, они сумели оторваться от преследователей. Английские суда испытывали недостаток продовольствия и боеприпасов, моряки высказывали сильное недовольство экипировкой. Англичане были вынуждены повернуть на юг, к портам в проливе. Помогла испанцам и погода. Западный ветер, унесший два галиона к берегам Норвегии, где их ждала неизбежная гибель, вскоре переменился. Как записал Медина, «мы прошли острова к северу от Шотландии и плывем сейчас к Испании с северо-восточным ветром». Испанцам пришлось приблизиться к западному берегу Ирландии для пополнения запасов воды. (К этому времени лошадей и мулов уже выбросили за борт, чтобы избавиться от лишних ртов.) Решение пристать к ирландскому берегу оказалось ошибочным, более того, гибельным. Испанские корабли, уже потрепанные английской артиллерией, были разбиты осенними штормами. На берег выбросило семнадцать судов. Поиски воды обошлись испанцам более чем в 5 тысяч жизней. Тем не менее шестидесяти пяти кораблям, примерно половине флота, отправившегося в поход, удалось достичь в октябре испанских портов.

Английский флот потерял всего лишь около сотни человек; ни один корабль не потонул. Но Эффингем, Хокинс и многие капитаны были разочарованы. Последние тридцать лет англичане считали, что превосходят своих противников. Теперь вдруг выяснилось, что английскому противостоит гораздо больший флот, чем они предполагали, а их собственные суда оказались плохо оснащены. Боеприпасы закончились в самый решающий момент. Пушки, установленные на торговых судах, часто били мимо цели, и половина вражеского флота сумела уйти. В общем, хвастать было нечем. Всеми моряками владело недовольство.

Для простого народа, да и не только для него, поражение «Армады» явилось чудом. На протяжении тридцати лет Англия постоянно испытывала угрозу со стороны Испании. Теперь она могла вздохнуть свободно. Англичан охватила волна религиозного чувства. На одной из медалей, отчеканенных в честь победы, выбиты такие слова: «Afflavit Deus et dissipantur» — «Бог подул — и они рассеялись».

Елизавета и ее флотоводцы знали, какова доля правды в этих словах. «Армада» действительно пострадала в битве, но именно погода деморализовала ее и обратила в бегство. И все же поражение испанцев имело огромное значение. Английские моряки могли праздновать победу: несмотря на ограниченность средств и недостаток кораблей, новая тактика, предложенная Хокинсом, принесла успех. Весь народ переполняла гордость.

Глава X. ГЛОРИАНА

Разгром «Армады» позволил Елизавете преодолеть очередной внутренний кризис. Англия выдержала атаку со стороны могущественной Испании и вышла из противоборства с ней одной из сильнейших европейских держав. Англичане осознали собственное величие, и последние годы правления Елизаветы стали временем национального подъема. К личности королевы было приковано всеобщее внимание. В 1589 г. появились первые три части книги Эдмунда Спенсера «Королева фей», где Елизавета прославлялась под именем Глорианы. Как поэты, так и придворные воздавали должное своей правительнице, ставшей символом величия нации. Она занимала английский престол уже тридцать лет, и за это время выросло новое поколение, которое не знало правителей, кроме нее, и было воспитано в духе патриотизма.

Успехи англичан в морской войне открыли широкие возможности для рискованных экспедиций, сулящих обретение богатства и славы. В 1589 г. Ричард Хэклут [39] опубликовал свою великолепную книгу «Важнейшие плавания, путешествия и открытия, сделанные английской нацией» — сборник рассказов о плаваниях английских моряков. Этот труд, в котором автор заявил, что английский народ, исследуя самые дальние уголки земного шара, «превзошел все нации и народы земли», стал выражением духа того времени.

В последние годы правления Елизаветы было положено начало одному весьма важному предприятию. Раньше англичане уже пытались найти путь на Восток вокруг мыса Доброй Надежды или через обширные пространства Ближнего Востока. Итогом этих экспедиций стало основание в 1600 г. Ост-Индской компании — небольшого предприятия с капиталом в 72 тысячи фунтов стерлингов, сначала едва сводящего концы с концами. Постепенно оно разбогатело, и первоначальный капитал принес вкладчикам невероятные дивиденды.

Политические выгоды, которые корона получила от деятельности Ост-Индской компании, также оказались весьма значительными: британские колониальные владения в Индии, создававшиеся на протяжении последующих трех столетий, обязаны своим рождением грамоте, дарованной в 1600 г. королевой Елизаветой группе лондонских купцов и финансистов.

При дворе стареющей королевы выдвинулись новые люди, молодые и энергичные, которые постоянно донимали свою госпожу просьбами разрешить им проявить себя в том или ином деле. 1590-е гг. отмечены нападениями на испанцев и их союзников по всему миру — англичане предпринимали экспедиции к Кадису, к Азорам, в Карибское море, в Нидерланды и к северным берегам Франции на помощь гугенотам, но, весьма стесненные в средствах, значительных успехов не добились. Война с Испанией, официально так и не объявленная, затянулась и легла тяжким бременем не только на плечи Елизаветы, но и ее преемника Якова I. Политика английского правительства состояла в том, чтобы досаждать врагу везде, где это возможно, и, поддерживая протестантские силы в Нидерландах и Франции, не допускать действий Испании против собственной страны. В то же время Англия внимательно следила за тем, чтобы испанцы не захватили порты в Нормандии и Бретани, которые они могли бы использовать в качестве баз вторжения. Англичане действовали настойчиво и последовательно, хотя и не всегда так масштабно, как того хотели, и имели успех: как голландцы, так и французские гугеноты одержали победу. Своим триумфом Генрих Наваррский, защитник протестантской веры и наследник французского престола, обязан не только победам на полях сражений, но и обращению в католичество. Париж, как сказал Генрих, действительно стоил мессы. Его решение положило конец религиозным войнам во Франции и устранило возможность занятия французского престола испанским ставленником, что представляло потенциальную угрозу для Англии. Голландцы также начали брать верх над испанцами. Англия наконец добилась относительной безопасности.

Однако она не имела возможности нанести решающий удар по Испании. Для продолжения борьбы просто не было Денег. Общие доходы короны едва превышали 300 тысяч фунтов стерлингов в год, вместе с налогами, разрешенными парламентом. Эта сумма включала в себя не только средства, отпускаемые на нужды двора и правительства, но и все прочие расходы, в том числе и военные. Победа над «Армадой» обошлась в 160 тысяч фунтов, а на содержание Нидерландского экспедиционного корпуса требовалось 126 тысяч ежегодно. Энтузиазм английких мореплавателей понемногу угасал. В 1595 г. Рэли отправился на поиски Эльдорадо [40] в Гвиане, но его экспедиция вернулась домой с пустыми руками. Тогда же Дрейк и ветеран Хокинс, которому было уже за шестьдесят, отправились в свое последнее плавание. Хокинс заболел и, когда его флот стоял на якоре у Пуэрто-Рико, умер в своей каюте. Дрейк предпринял нападение на богатый город Панаму. Несмотря на то что капитан был угнетен смертью своего давнего друга и патрона, он проявил стремительность, свойственную ему в молодости, и ворвался в залив Номбре-де-Диос. Но теперь ситуация в Новом Свете была уже другой: испанцы имели хорошее оснащение и вооружение, что позволило им отбить нападение. Английский флот был вынужден уйти в море. В январе 1596 г. Фрэнсис Дрейк, облачившийся в доспехи, чтобы встретить смерть как солдат, скончался на своем корабле. Джон Стоу, английский хронист того времени, писал о нем: «Он был так же знаменит в Европе и Америке, как Тамерлан в Азии». По мере того как конфликт с Испанией затягивался, героическая эпоха морских сражений все больше уходила в прошлое. Один из примечательных эпизодов тех лет — последний бой корабля «Ривендж» на Азорах. «В 1591 г., — говорит Бэкон, — произошел памятный бой английского корабля «Ривендж» под командованием сэра Ричарда Гренвила. Хотя он закончился поражением, но превзошел победу, подобно деянию Самсона, погубившего своей смертью больше врагов, чем при жизни.

«Ривендж» на протяжении пятнадцати часов бился, как олень с псами, осаждаемый пятнадцатью большими испанскими судами — частью большой эскадры в пятьдесят пять кораблей. Английский корабль, имея команду всего в двести солдат и матросов, из которых около восьмидесяти лежали больными, в течение пятнадцатичасового боя потопил два вражеских судна. Его доблесть вызвала восхищение испанцев…»

Своим морским могуществом в те годы Англия обязана простым морякам, часто плававшим в бескрайних водах Северной и Южной Атлантики на небольших кораблях водоизмещением менее двадцати тонн. Они плохо питались, рисковали жизнью в слабо подготовленных экспедициях, и платили им за это гроши. Этим людям приходилось встречаться со смертью в самых разных ее проявлениях: им угрожали испанские пики и пушки, океанская пучина, болезни, голод и холод на далеких необитаемых берегах, плен и испанские тюрьмы. В качестве эпитафии им всем приведем слова адмирала английского флота лорда Говарда Эффингема: «Когда возникнет нужда, Господь снова соберет нас всех вместе и пошлет в море».

Победа над Испанией стала самым ярким, но ни в коем случае не единственным достижением правления Елизаветы. Поражение «Армады» приглушило внутренние религиозные распри.

Когда Англии угрожала католическая опасность, она двигалась к пуританизму. С дымом горящей «Армады» эта опасность исчезла, и она вновь вернулась к англиканству. Через несколько месяцев после разгрома испанского флота Ричард Бэнкрофт, будущий архиепископ Кентерберийский, снова выступил с нападками на пуритан. Он говорил с уверенностью человека, убежденного в том, что англиканская церковь — не политическое изобретение, а некое божественное установление. Он выбрал ту единственную линию защиты церкви, которой только и можно было придерживаться: это не «религия, установленная королевской властью», но апостольская церковь, существующая благодаря епископской преемственности. Энтузиазм Бэнкрофта ничуть не уступал энтузиазму его противников, но он в то же время понимал, что для проведения нового курса требуется совсем другой тип духовенства — высокообразованные и эрудированные священники. За решение этой задачи он и взялся.

«Если бы он прожил дольше, — писал столетие спустя Кларендон [41], — то быстро бы потушил в Англии тот огонь, который был зажжен в Женеве». Но Бэнкрофт не успел этого сделать, и к тому времени, когда Елизавета умерла, пуританские идеи все еще владели душами многих англичан. К концу правления Елизаветы церковь усилила свои позиции и стала совершенно иной организацией, чем в первые годы ее нахождения у власти: более властной, гораздо менее склонной к компромиссу — как с католиками, так и с другими протестантами. Ее опорой были тысячи тех, для кого литургия стала необходимой в силу привычки, и тех, кто считал себя принадлежащим к ней в силу крещения. Привязанность многих англичан к священному институту англиканской церкви была столь же глубокой и искренней, как привязанность кальвинистов к своему пресвитеру или индепендентов [42] к своей конгрегации. Пуритан и англикан объединяло восхваление заслуг Елизаветы перед своим народом. Оливер Кромвель, вождь английской революции, говорил о ней как о «славной памяти королеве Елизавете», добавляя, что «нам нет нужды стыдиться, называя ее так». И те, кто вспоминал тяжелые годы бедствий, кто пережил приближение испанской угрозы и видел, как она развеялась на глазах, наверное, не раз повторяли в душе слова Ричарда Хукера, написавшего труд «О законах церковной политики» — классическое сочинение, оправдывающее елизаветинскую церковь: «Как слышался когда-то плач народа Израилева, так в этот день мы слышим радостную песнь неисчислимых тысяч и видим настоящую церковь, созданную по милости Всемогущего Бога и служащей Ему королевы Елизаветы».

В последнее десятилетие XVI в. те, кто руководил английской политикой начиная с 1550-х гг., постепенно уходили в мир иной: Лейстер умер в последние дни 1588 г., Уолсингем — в 1590 г., Сесил — в 1598 г. Они уступили свою власть и влияние другим, и последние пятнадцать лет правления Елизаветы на политической сцене доминировали новые лица. Война с Испанией выдвинула на первое место не дипломатов, а военачальников. Молодые и энергичные люди, вроде Уолтера Рэли и Роберта Деверо, графа Эссекса, состязались друг с другом ради того, чтобы получить разрешение на проведение операций против испанцев. Всякий раз, когда требовалось ее согласие, королева колебалась. Она понимала, что безопасность страны, за которую ей пришлось бороться всю жизнь, еще очень ненадежна, что весьма опасно провоцировать на нападение Испанию, военная мощь которой подкреплялась огромным богатством «Индий». Стареющая Елизавета мыслила по-иному, чем ее молодые придворные. Ее конфликт с Эссексом знаменателен и свидетельствует о противоречиях между королевой и новым поколением дворян.

Эссекс был приемным сыном Лейстера, и именно Лейстер представил его ко двору.

Правительством тогда руководили Сесилы — Уильям, лорд Бёрли, и его сын Роберт.

Королева удостоивала своими милостями в первую очередь сэра Уолтера Рэли, командира стражи, отличавшегося как красотой, так и амбициозностью. Эссекс был моложе Рэли и вскоре сменил его в качестве фаворита Елизаветы. Будучи самолюбив не менее последнего, он стал создавать при дворе и в Совете собственную партию, стремясь подавить влияние Сесилов. Поддержку ему оказали братья Бэконы, Энтони и Фрэнсис, сыновья лорда-хранителя Большой государственной печати Николаса Бэкона, который являлся зятем лорда Бёрли и в первые годы правления Елизаветы входил в правительство. Молодые Бэконы были недовольны тем, что Бёрли никак их не продвигает, и хотели использовать Эссекса для того, чтобы склонить королеву к более решительной и агрессивной политике. Они оба служили в посольстве в Париже и создали там прекрасную разведывательную службу. Именно с их помощью Эссекс стал разбираться в иностранных делах и доказал королеве, что наделен не только очарованием, но и деловыми способностями. В 1593 г. Елизавета включила его в Тайный совет, где вскоре он возглавил военную партию. Отношения с Испанией вновь обострились, и Эссекс настаивал на решительных действиях. Один эпизод свидетельствует о его напоре и решительности: во время заседания престарелый лорд-казначей, вынув из кармана Библию, погрозил Эссексу пальцем и прочитал такой стих: «Кровожадные и лживые не доживут и до половины дней своих» (Пс. 54:24). В 1596 г. Эссекс и Рэли возглавили экспедицию против Кадиса. В морском сражении за кадисскую бухту Рэли проявил себя выдающимся флотоводцем. Испанский флот был сожжен, и город оказался беззащитен перед англичанами. Эссекс отличился в сухопутном бою. Эта комбинированная операция была проведена блестяще, и англичане удерживали Кадис на протяжении двух недель. Флот возвратился на родину с триумфом, но, к сожалению Елизаветы, казна от этой победы выгод не получила. За время отсутствия графа Эссекса Роберт Сесил стал Государственным секретарем.

Победа при Кадисе резко увеличила популярность Эссекса не только при дворе, но и во всей стране. Королева приняла графа милостиво, однако втайне предчувствовала недоброе. Не является ли кипучая энергия Эссекса главной чертой характера этого нового поколения, которого она опасалась? Не станут ли молодые придворные смотреть на него как на своего лидера, отвернувшись от нее? Некоторое время королева никак не проявляла своих опасений. Она назначила Эссекса командующим королевской артиллерией и поручила ему возглавитьэкспедицию, задачей которой было перехватить еще одну флотилию, готовившуюся испанцами в портах на западе Пиренейского полуострова. Летом 1597 г. казалось, что огромный флот вот-вот двинется к берегам Англии. Английские корабли устремились на юго-запад, к Азорским островам.

Мощного флота, прохождению которого он должен был воспрепятствовать, Эссексу обнаружить не удалось, однако он задержался на Азорах, так как острова представляли собой удобную базу, где можно было подстеречь испанские транспортные суда, возвращающиеся с сокровищами из Нового Света. В этой экспедиции, в ней участвовал и Рэли, англичане так и не смогли захватить хотя бы один из островных портов. Испанский флот с сокровищами ускользнул от них, а вновь собранная Филиппом II флотилия вышла в Бискайский залив, не встретив сопротивления. Оставшуюся без защиты Англию снова спасли ветры. Плохо управляемые галионы сильно пострадали от северного шторма и сбились с курса, некоторые из них пошли ко дну. Дезорганизованный флот с трудом вернулся на родину. Король Филипп, стоя на коленях в часовне Эскориала, молился за свои корабли. Удар паралича сразил монарха раньше, чем ему успели сообщить об их возвращении, и известие о провале экспедиции дошло до него уже на смертном одре.

Вернувшись в Англию, Эссекс понял, что королева по-прежнему деятельна и уверенно контролирует ситуацию в стране. Неорганизованность и раздоры между командующими, имевшие место во время азорской экспедиции, разгневали Елизавету. Она объявила, что никогда больше не пошлет флот дальше пролива, и на этот раз сдержала слово. Эссекса удалили от двора, и для него начались не лучшие времена. Граф был уверен, что его не поняли, и стал жаловаться королеве. В его голове роились планы один дерзостней другого. Вокруг Эссекса образовалась небольшая группа, готовая силой вернуть на небо солнце монаршего благоволения.

Эссексу казалось, что волнения в Ирландии представили ему шанс не только вернуть расположение королевы, но и восстановить собственное влияние. На протяжении всего правления Тюдоров ирландская проблема оставалась практически нерешенной. Генрих VIII принял титул короля Ирландии, но это не прибавило ему реальной власти. Хотя ирландские вожди получали английские титулы — таким образом их пытались превратить в группировку знати, подобную английской, — они никак не желали расставаться с древними обычаями клановой жизни и игнорировали распоряжения наместников из Дублина.

Контрреформация только усилила оппозицию католической Ирландии протестантской Англии. Лондонское правительство это серьезно беспокоило, так как любая враждебная Англии держава могла легко использовать настроения в Ирландии в своих интересах. Вице-короли Ирландии, чьи силы не были особенно значительны, постоянно старались поддерживать порядок и внушать уважение к английским законам; они также предпринимали попытки привлечь в страну переселенцев из Англии. Но все эти меры не давали существенных результатов. В первые тридцать лет правления Елизаветы Ирландию потрясли три крупных восстания. Теперь, уже в 1590-е гг., четвертое восстание переросло в изнурительную и обременительную войну.

Хью О'Нилл, граф Тирон, пользовавшийся поддержкой Испании, действовал столь успешно, что создавалась угроза ликвидации английского господства в Ирландии. Если бы Эссексу удалось подавить восстание, он получал бы шанс восстановить свое влияние в Англии. Игра была рискованной. В апреле 1599 г. Елизавета дозволила Эссексу отправиться в Ирландию во главе самой большой армии, которую Англия когда-либо посылала туда. Однако граф не только ничего не добился, но даже оказался на грани краха. Эссекс имел в запасе неожиданный ход. Он, не подчиняясь приказам королевы, оставил армию и, никого не предупредив, спешно отправился в Лондон. Роберт Сесил спокойно ждал своего соперника, будучи уверен в том, что сможет перехитрить его. Между Эссексом и королевой произошла бурная сцена, и графа взяли под домашний арест. Неделя шла за неделей. Эссекс и его сторонники, в число которых входил и патрон Шекспира, молодой граф Саутгемптон, составили отчаянный заговор. Они планировали поднять восстание в лондонском Сити, напасть на Уайтхолл и захватить в плен королеву. Результатом этого выступления должно было стать свержение Елизаветы с трона.

Символично, что в Саутворке в это время готовилась к постановке пьеса Шекспира «Ричард II» [43]. Планы заговорщиков сорвались, а развязка всей этой истории наступила в феврале 1601 г., когда Эссекса казнили на Тауэр-Хилл. Среди свидетелей этого зрелища находился Уолтер Рэли, которому в 1618 г. суждено было точно так же сложить свою голову на плахе [44]. Юного графа Саутгемптона пощадили.

Елизавета хорошо понимала, каковы ставки в этой нелегкой борьбе. Эссекс был не просто придворным, добивавшимся расположения королевы. Он возглавлял при дворе группу, стремившуюся к власти. Прекрасно понимая, что годы королевы уходят, он стремился к тому, чтобы контролировать переход трона и оказывать решающее влияние на следующего монарха. Тот век еще не был веком партийной политики, но веком патронов и клиентов. Никакие политические принципы не разделяли Эссекса и Рэли, Бэконов и Сесила. Борьба шла за должности и влияние, и, одержи Эссекс победу, он провел бы нужные ему назначения по всей Англии и, возможно, даже смог бы диктовать условия королеве. Но долгие годы пребывания у власти сослужили Елизавете хорошую службу — лучшую, чем придворному, вдвое младшему, чем она, его амбиции. Королева, устранив Эссекса, спасла Англию от гражданской войны.

Что касается положения в Ирландии, то бегство Эссекса оказалось для англичан благодеянием. Его сменил лорд Маунтджой, упорный и энергичный командующий, в скором времени овладевший ситуацией. Когда в 1601 г. в Кинсейле высадилась четырехтысячная испанская армия, она уже ничего не смогла сделать. Маунтджой разгромил ее ирландских союзников и заставил испанцев капитулировать. В конце концов сдался даже граф Тирон. После долгой борьбы Ирландия, хотя и временно, покорилась английскому оружию.

Если Эссекс предъявил претензии на политические прерогативы Елизаветы, то вызов ее конституционной власти, брошенный парламентом в 1601 г., был не менее значительным и сыграл важную роль в последующие десятилетия. В течение всего ее правления вес и авторитет парламента постоянно возрастали. Последние годы одним из самых актуальных вопросов, обсуждаемых там, была проблема монополий. Некоторое время корона пополняла свои скудные доходы различными ухищрениями, включая дарование патентов на монополии придворным и другим лицам за соответствующую плату. Некоторые из этих уступок можно оправдать необходимостью поощрения изобретений, но зачастую они являлись просто неоправданными привилегиями, вызывавшими рост цен, что ложилось тяжким бременем на плечи каждого подданного. В 1601 г. в палате общин начались ожесточенные дебаты о монополиях, отражавшие настроения в обществе. Один из депутатов зачитал длинный список монополий — от патента на производство металла до патента на сушеные сардины. «А на хлеб там нет?» — воскликнул другой заднескамеечник. Шум в палате вызвал едкое замечание государственного секретаря Сесила: «Как это неприлично — заглушать обсуждение важного вопроса криками и кашлем. Это более свойственно начальной школе, чем парламенту». Королева отдавала предпочтение более утонченным методам политической борьбы, чем те, которые использовали парламентарии. Она прекрасно понимала, что, если палата общин, проталкивая свои предложения, вызовет раскол в обществе, основы ее конституционной власти окажутся под угрозой, а доверие народа будет навсегда потеряно, и потому действовала быстро. Некоторые монополии были отменены немедленно. Елизавета пообещала, что все злоупотребления будут расследованы. Таким образом, она ответила на вызов парламента. В блестящей речи, обращенной к членам палаты общин, королева сказала: «Хотя Бог вознес меня высоко, я тем не менее объясняю славу моей короны тем, что правила, ощущая вашу любовь». Слова эти были сказаны во время ее последнего появления на публике.

Неимоверная жизненная энергия, свойственная королеве на протяжении всех лет ее правления Англией, медленно и безжалостно оставляла ее. Целыми днями лежала она на подушках в своей комнате. Безмолвная агония растянулась на часы. В коридорах не было больше слышно эха ее торопливых, взволнованных шагов. Наконец Роберт Сесил осмелился сказать Елизавете: «Ваше Величество, вам нужно лечь в постель». «Человечек, — последовал ответ, — разве слово "нужно" говорят монархам?» Престарелый архиепископ Кентерберийский Уитгифт, ее «черный муженек», как королева однажды назвала его, опустился возле нее на колени и начал молиться. В предутренние часы 24 марта 1603 г. королева Елизавета I умерла.

Так закончилась династия Тюдоров. Более ста лет они укрепляли свою власть, успешно вели дипломатическую борьбу с европейскими правителями и, стараясь избегать социальных конфликтов, направляли страну по пути перемен, которые были столь серьезны, что вполне могли сокрушить ее. При Тюдорах парламент стал важным учреждением, деятельность которого основывалась на согласии между монархом, лордами и общинами. Парламентарии признавали и поддерживали традиции английского монархического правления, восстановленные после кровопролитной войны Роз и укрепившиеся за десятилетия абсолютистской власти. Но гарантии того, что Англия и впредь будет развиваться столь же успешно, не было. Монархия могла править, только если была популярна. Теперь корона переходила к шотландской ветви, политические устремления которой были чужды тому классу, который управлял Англией и чьи интересы представлял парламент. Сотрудничество с его представителями, заботливо взлелеянное Тюдорами, приближалось к своему концу. В скором времени Стюарты вступили в конфликт с парламентом, выражающим интересы всей нации. Этот конфликт определил историю Англии на протяжении нескольких последующих столетий: гражданская война, республика, Реставрация и «Славная революция» 1688–1689 гг.

КНИГА II ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА


Глава XI. СОЕДИНЕННЫЕ КОРОНЫ

[45]

Король Шотландии Яков VI был единственным сыном Марии Стюарт [46]. С детства его воспитывали в строгости, в духе кальвинизма, что не очень ему нравилось. Постоянно испытывавший нехватку денег, Яков долго домогался английского трона, но он ускользал от него до самого последнего момента. Борьба за власть между Эссексом и Робертом Сесилом могла бы побудить Елизавету, которую он знал только по переписке, и то нерегулярной, неожиданно принять важное решение, которое бы положило конец его надеждам на корону, — решение передать трон другому. Но в марте 1603 г. ситуация прояснилась. В напряженные дни после смерти королевы Эссекс стал его союзником и помощником. Провозглашение шотландского монарха королем Англии Яковом I не встретило оппозиции, и в апреле 1603 г. он отправился в неспешное путешествие из Холируда [47] в Лондон.

Для англичан новый король был чужаком. Они почти ничего не знали о нем, и еще не было известно, окажется ли он в состоянии управлять Англией, а его новые подданные — подчиняться ему. Яков, говорит Дж. М. Тревельян, «столь плохо знал Англию, что в Ньюарке приказал повесить пойманного с поличным вора без суда — только на основании своего монаршего повеления». Казнь не состоялась. Яков питал неприязнь к политическим идеалам своих учителей-кальвинистов. Он твердо усвоил идеи о божественном происхождении королевской власти и считал, что права монарха священны. Яков был довольно образован, претендовал на то, чтобы называться философом, и за свою жизнь опубликовал множество трактатов и трудов, темы которых варьировались от осуждения колдовства и табака до абстрактных политических теорий. Король имел слабость к нравоучениям, а его ум был ограничен и питался устаревшими понятиями. Но Англия менялась. Привычка к подчинению и покорности короне умерла вместе с последней представительницей династии Тюдоров. Испания уже не являлась для Англии угрозой, а уния шотландской и английской корон лишила Францию и другие враждебные ей государства союзника, игравшего ранее столь важную роль в их планах. Теперь в случае войны территория Шотландии не могла быть использована в качестве плацдарма для нападения на Англию. Мелкопоместное дворянство, на которое опирались Тюдоры и которое служило для них противовесом старой знати, держа в своих руках местное управление, начало сознавать свою силу. Англия не имела серьезных внешних врагов и могла свободно заниматься собственными проблемами. Влиятельное джентри стремилось к тому, чтобы принять участие в их решении. С другой стороны, права Якова на корону вовсе не были бесспорными. Укрепить его позиции была призвана доктрина божественного происхождения королевской власти, первоначально использовавшаяся для защиты суверенитета национальных государств в борьбе против католической церкви и Священной Римской империи. Но как примирить короля, притязающего на власть согласно своим Богом дарованным правам, и парламент, опирающийся исключительно на старинные обычаи?

Эти вопросы, вызывавшие глубокие разногласия, дополнялись финансовым кризисом, достигшим небывалых размеров. Приток драгоценных металлов из Нового Света вызвал рост цен, по всей Европе стремительно увеличивалась инфляция, и доходы английской короны, зафиксированные парламентом в определенной денежной сумме, обесценивались с каждым годом. Елизавета смогла отсрочить конфликт с помощью мер крайней экономии, но избежать его было нельзя, и теперь он перерос в сложную конституционную проблему. За кем останется последнее слово в вопросе о налогообложении? До сих пор все соглашались со средневековой доктриной, сводящейся к тому, что «король не может править своим народом в соответствии с какими-либо законами, кроме тех, на которые народ согласен, и, следовательно, не может вводить новые налоги без его согласия». Но никто не анализировал это положение и не определял в деталях, что именно оно означает. Если это фундаментальный закон государства, то имеет ли он свои истоки в туманной древности или стал результатом милости прежних королей? Является ли он неотъемлемым, данным от рождения правом всех англичан или уступкой, которую монарх может взять назад? Король подчиняется закону или нет? И кто должен определять, что такое закон? Большая часть XVII в. ушла на то, чтобы найти ответы — исторические, правовые, теоретические и практические — на эти вопросы.

Их обсуждали все: юристы, ученые, государственные деятели и солдаты. Поначалу подданные приняли нового монарха тепло, испытывая облегчение от благополучного разрешения вопроса о престолонаследии. Но вскоре финансовые и другие проблемы вызвали серьезные разногласия между ними.

Первый же парламент Якова поднял вопрос о своих привилегиях и королевских прерогативах.

В уважительной, но твердой форме палата общин напомнила королю, что в число ее прав входят свободные выборы, свобода слова и неприкосновенность во время парламентских сессий.

«Прерогативы правителей, — протестовали члены палаты, — могут легко быть увеличены, тогда как привилегии подданных по большей части остаются постоянными. Голос народа в делах, его касающихся, — это голос Бога». Яков, как и впоследствии его сын Карл, отнесся к этим словам, выражающим недовольство его подданных, с презрением. Он воспринял их как проявление личных обид по отношению к себе и просто признак плохих манер.

Прежде Яков считал себя стесненным в средствах. Теперь он полагал, что богат. «Нищие шотландцы», пришедшие вместе с ним в Лондон, тоже обогатились. Расходы двора увеличивались с пугающей быстротой. Вскоре Яков, к своему удивлению, обнаружил, что нуждается в деньгах. Это означало, что парламент он будет вынужден созывать часто. Елизавета обращалась к его услугам в исключительных случаях и всегда направляла на заседания своих уполномоченных. Теперь членам парламента, встречавшимся более или менее регулярно, представилась возможность организоваться, но Яков, в отличие от своей предшественницы, пренебрег необходимостью контролировать парламентские сессии через своих личных советников. Государственный секретарь Роберт Сесил, получивший титул графа Солсбери, не имел прямого контакта с палатой общин. Король предавался своим упражнениям в сочинительстве и нередко напоминал парламентариям о своем божественном праве управлять и их священной обязанности удовлетворять его потребности.

По вопросу о финансовом обеспечении монарха парламентарии придерживались господствовавшей на протяжении многих веков точки зрения: король должен «жить на свои средства», а традиционные доходы от земель короны и таможенных сборов следует использовать на общественные нужды. Обычно парламент голосовал за пожизненное предоставление королю доходов от таможенных сборов и не собирался снабжать его дополнительными средствами, за исключением крайних случаев. Для удовлетворения своих растущих потребностей Якову пришлось возрождать королевские прерогативные права в сфере налогообложения, которыми пользовались средневековые монархи, в частности в отношении портов. Вскоре он вызвал этим раздражение парламента, не забывшего своей победы над Елизаветой в вопросе о монополиях. К счастью, судьи постановили, что порты находятся под исключительной юрисдикцией короля и он вправе вводить дополнительные таможенные сборы. Это давало Якову такой доход, который, в отличие от прежних феодальных дотаций, возрастал вместе с увеличением национального богатства и повышением цен [48]. Палата обратилась к судьям с просьбой вынести свой вердикт относительно этой проблемы, а Яков поспешил перевести спор в чисто формальную плоскость, сведя его к решению вопроса о законности королевских прерогатив. На этом конфликт временно утих.

Король имел собственные взгляды на церковное устройство. Вскоре после восшествия на престол к нему обратились с петицией пуритане, пострадавшие при Елизавете в 1590-е гг. Противники государственной епископальной церкви, они надеялись теперь, что король из кальвинистской Шотландии прислушается к их мнению; умеренное крыло пуритан было бы вполне удовлетворено некоторыми изменениями в обрядах. Но Яков не испытывал симпатий к пресвитерианской церкви. Он понимал, что кальвинизм несовместим с монархией, и считал, что если подданные смогут сами выбирать себе религию, то в конце концов они захотят определяться и в политике. В 1604 г. он созвал в Гемптон-Корте конференцию с участием вождей пуритан и англиканских епископов. Предубеждение короля против пуритан стало очевидно очень скоро. В разгар дебатов он обвинил их в стремлении брать пример с шотландских пресвитеров, «которые так же согласны с монархом, как Бог с дьяволом. В пресвитериях будут собираться Джек и Том, Билл и Дик, и они будут обсуждать короля и королевский Совет и все их решения. Итак, я повторяю вам: король подумает [49]. Принесите, прошу вас, ваше ходатайство еще раз через семь лет, и если к тому времени я располнею и начну страдать от одышки, то, возможно, соглашусь снова вас выслушать. Но только сдается мне, что множество государственных дел не оставят меня без движения и я по-прежнему буду здоров». Яков дал понять, что никаких изменений в елизаветинском церковном установлении не будет. Его лозунг прозвучал так: «Не будет епископа — не будет и короля».

Вступление на престол Якова обнадежило не только пуритан, но и католиков: в конце концов, мать короля была их защитницей. Однако их позиция была сложной. Если Папа римский разрешит им присягать на верность королю в мирских делах, то, может быть, король позволит им исповедовать свою религию? Но папа Климент VIII не уступил. Он запретил присягать на верность королю-еретику. По этому вопросу компромисса быть не могло. В Европе разгорелся спор о принципах повиновения светской власти, и Яков включился в него. Иезуиты, нападавшие на Елизавету, пользовались в то время полной властью в Риме. Теперь они обрушились на Якова, опровергая законность его прав на трон. Казалось, что заговоры окружали короля со всех сторон. Яков, в общем-то, склонный к терпимости, был вынужден действовать. Католиков штрафовали за отказ посещать службу в государственной церкви, их священников изгоняли.

Небольшая группа дворян-католиков составила заговор, задумав уничтожить Якова и расправиться с обеими палатами парламента. Они решили взорвать Вестминстерский дворец во время открытия очередной сессии парламента [50]. Заговорщики планировали после этого поднять восстание и установить в стране католический режим [51] — возможно, с помощью Испании. Возглавлял их джентльмен Роберт Кэтсби, помимо него участвовали Гай Фокс, ветеран испано- голландских войн, Т. Перси, сэр Э. Дигби и еще более двадцати человек. Один из них предупредил о планировавшемся взрыве своего родственника Джеймса Паркера, пэра и лорда Монтигла, католика. Вскоре об этом стало известно Сесилу, и парламент был тщательно обыскан. Пятого ноября 1605 г., за несколько часов до покушения, Г. Фокса схватили на месте, возле бочек с порохом в подвалах Вестминстерского дворца. Лондон охватило возбуждение. Яков отправился в парламент и произнес прочувственную речь о том, какой честью было бы для него погибнуть вместе с преданной ему палатой общин. Короли, сказал он, более обычных смертных подвергаются всевозможным опасностям; только его проницательность спасла их всех от смерти. Палата выказала безразличие к заявлению Якова и, перейдя к повестке дня, обсудила прошение одного из своих членов, ходатайствовавшего об освобождении его от парламентских обязанностей по причине приступов подагры. Заговорщиков выследили, подвергли пыткам и казнили. Их вина в государственной измене была очевидной. Раскрытие «Порохового заговора» имело своими последствиями ненависть к католикам и жестокие преследования их. Вплоть до 1854 г. в англиканском молитвеннике сохранялась благодарственная служба по случаю спасения короля, которую служили ежегодно 5 ноября. Годовщины раскрытия «Порохового заговора», отмечаемые до сих пор с фейерверками и кострами [52], не раз омрачались антипапскими демонстрациями.

В это же время был создан замечательный памятник английской прозы — «Библия короля Якова». На конференции в Гемптон-Корте все требования пуритан были отвергнуты, однако все же одно предложение было принято. Пуританский богослов, доктор Джон Рейнольдс из оксфордского колледжа Тела Христова, спросил, нельзя ли создать новый перевод Библии.

Идея понравилась Якову; До тех пор и духовенство, и миряне пользовались несколькими различными переводами: Тиндаля, Ковердаля, «Женевской Библией», «Епископской Библией» королевы Елизаветы. Тексты в них имели некоторые различия, к тому же не все из этих переводов могли считаться адекватными, так как были сделаны людьми, проповедующими собственное толкование Писания и церковное устройство. Каждая церковь пользовалась той версией, которая более соответствовала ее взглядам и доктринам. Якову представлялось, что появилась возможность очистить Писание от ложных трактовок, привнесенных в корыстных целях, и создать объективный перевод, которым могли бы пользоваться все церкви. Яков не стал медлить. Через два месяца после конференции были учреждены комитеты, по два в Оксфорде, Кембридже и Вестминстере, в состав которых входило около пятидесяти ученых и богословов, избранных от разных церквей независимо от своих теологических пристрастий. Каждый комитет работал над определенной частью текста. Сделанный им черновой перевод подвергался тщательной проверке со стороны других комитетов, а затем уже окончательно утверждался специальным комитетом двенадцати. Все тенденциозные толкования и переводы запрещались, разрешалось только давать разъяснения еврейских и греческих слов, трудных для понимания. Около трех лет ушло на предварительные исследования, и основная работа над текстом началась лишь в 1607 г. Для того века, когда почта работала неэффективно и комитеты, разделенные значительными расстояниями, испытывали трудности в сношениях между собой, когда не было механических способов копирования, она была завершена с поразительной быстротой — в 1609 г. Еще девять месяцев новый вариант перевода изучали в надзорном комитете, а в 1611 г. «Авторизованная версия» Библии была напечатана в королевской типографии.

Успех «Библии короля Якова» был триумфальным. Книги продавались дешево, всего за 5 шиллингов. «Авторизованная версия» превзошла все другие, созданные ранее, как в отношении красоты языка, так и точности перевода настолько, что почти триста лет никто не поднимал вопрос о ее пересмотре [53]. На переполненных кораблях, увозивших эмигрантов в Америку, не хватало места для багажа.

Если искатели приключений и брали с собой книги, то это были пьесы Шекспира, «Путешествие пилигрима» Джона Буньяна [54] и, конечно, Библия, причем большинство отдавали предпочтение «Авторизованной версии» короля Якова I. Предполагается, что только на английском языке было издано около 90 миллионов экземпляров. Ее перевели более чем на семьсот шестьдесят языков. До сих пор «Авторизованная версия» остается самой популярной в Англии и Соединенных Штатах. Создание этого перевода можно считать величайшим достижением правления Якова, потому что именно он был его инициатором и вдохновителем. Ученые и богословы, непосредственно работавшие над этим шедевром, по большей части неизвестны. «Библия короля Якова» стала тем звеном, которое прочно связало между собой англоязычные народы.

Шли годы. Отношения между Яковом и парламентом обострялись. Используя королевские прерогативы, Тюдоры действовали осторожно и благоразумно и никогда не выдвигали фундаментальных теорий королевской власти. Яков, напротив, считал себя учителем всей страны. В политическом отношении в течение всего XVI в. Англия двигалась в сторону абсолютной монархии, и действия Якова объективно этому соответствовали. Яков нашел замечательного сторонника в лице Фрэнсиса Бэкона [55], честолюбивого юриста. При Елизавете он заседал в парламенте, причем находился в оппозиции к правительству и водил дружбу с Эссексом. Когда его патрон сошел с политической сцены, отношения Бэкона к власти изменилось. С воцарением Якова он занимал высокие посты на государственной службе. Вершиной его карьеры стала должность лорда-канцлера. Бэкон придерживался той точки зрения, что абсолютное правление короля, опирающегося на юристов, оправданно в силу своей эффективности, но его теории были не только непопулярны, но и нереальны.

Сутью конфликта между короной и парламентом стал вопрос о природе королевских прерогатив и силе актов парламента. Тогда еще не сложилась современная точка зрения, согласно которой акт парламента имеет высшую силу и остается неизменным до тех пор, пока не будет отменен или изменен, и что верховная власть государства не может быть осуществлена иным способом. Тюдоровские статуты в действительности являлись мощными инструментами реформ в церкви и государстве, и казалось, что с их помощью можно изменить почти все. Но статуты требовали как согласия парламента, так и одобрения короля.

Парламент не мог собраться без повеления короля или заседать после того, как его объявили распущенным. Помимо финансовой необходимости, мало что могло заставить короля созвать парламент. Если деньги можно было достать каким-то другим образом, он управлял страной, годами не обращаясь к этому органу. Более того, король располагал некоей не определенной в законе исключительной властью, которой мог воспользоваться в чрезвычайных обстоятельствах. Кто был вправе сказать, что он может делать и чего не может? Если король того желал, он мог, в целях общего блага, издать указ и обойтись при этом без статута. Кто в таком случае мог сказать, что он поступает незаконно?

В этот момент на авансцену английской истории выходят юристы, возглавляемые Главным судьей Эдвардом Коком. Кок, один из самых опытных английских законников, дал прямой и недвусмысленный ответ на эти вопросы. Он заявил, что конфликт между короной и парламентом должна решать третья сторона — судьи, а не корона. Это было утверждение огромной важности, потому что если бы судьи получили возможность определять, какой закон имеет силу, а какой — нет, то именно они стали бы главными законодателями в государстве. Они могли бы сформировать верховный суд, оценивающий законность как указов монарха, так и постановлений парламента. Кок основывался на древней традиции, в соответствии с которой закон, провозглашенный в суде, выше закона, обнародованного центральной властью. Кок считал, что неписаный закон уже существует в обществе, и задача суда — его сформулировать и зафиксировать; поэтому он делал вывод, что законы нельзя создавать или изменять произвольно. Если постановления парламента противоречат этому неписаному закону, они недействительны. Таким образом, сначала Кок не стремился поддерживать парламент. В Англии его теоретическо-правовые идеи были отвергнуты. В Соединенных Штатах случилось иначе.

Яков представлял себе функции судей совершенно иначе, считая, что в их обязанности могло входить рассмотрение конфликта между парламентом и монархом, но в таком случае решение они должны были принимать в пользу короны. Они должны, как выразился Бэкон, быть «львами, но львами под троном». Так как судьи назначались монархом и оставались в должности столько, сколько ему это было угодно, они были обязаны подчиняться ему подобно другим королевским слугам. Конфликт усугублялся соперничеством между Бэконом и Коком. Положение Кока оказалось невыгодным: ни один судья не мог беспристрастно высказываться по вопросу о королевских прерогативах, если мог в любой момент быть отстранен от должности королем. Яков попытался заставить Кока замолчать, для чего перевел его из суда Общих тяжб в суд Королевской скамьи. Потерпев неудачу, король уволил Кока в 1616 г. Остальные члены суда Королевской скамьи встали на сторону Якова.

Через пять лет Кок был избран в палату общин. Выяснилось, что наиболее авторитетные юристы того времени согласны с ним. Члены палаты с готовностью признали претензии юристов на руководство.

Мало кто из заседавших в палате сельских джентльменов имел глубокие познания относительно истории парламента или мог выдвинуть какую-либо связную теорию в оправдание притязаний парламента. Самое большее, на что они были способны — высказаться по поводу несправедливости короля и никчемности его теорий. XVII век, при всех своих драматических свершениях, был веком глубокого уважения к прецедентам и конституционным формам. Если бы правоведы остались на стороне короны и поддержали бы своим авторитетом мнение короля, в будущем задача палаты общин, противодействующей монаршему деспотизму, стала бы намного труднее. Судебный прецедент свидетельствовал бы не в ее пользу, и представителям общин пришлось бы признать себя революционерами. Принципиальность юристов избавила их от этого. Эдуард Кок, Джон Пим, который, хотя и не был практикующим юристом, но читал лекции по праву в Миддл Темпл [56], Джон Селден и другие возглавили противостояние короне. Хорошо знающие законы и не слишком щепетильные в их интерпретации, они постепенно повели дело так, что парламент мог действовать с полным убеждением, что борется не за какие-то новые принципы, а за законные, освященные в веках права английского народа. Так были заложены основы сильной и организованной парламентской оппозиции, в последующие годы под руководством Пима выступившей против короля Карла I.

Яков, конечно, нисколько не симпатизировал правоведам. Король не стремился к компромиссу, но, будучи более проницательным, чем его сын, он все же понимал, что именно компромисс устроит его больше, чем революция или открытое противостояние. Идти на сделку с парламентом или вообще иметь с ним какие-либо дела Якова заставляла исключительно нужда в деньгах. «Палата общин, — сказал он однажды испанскому послу, — это тело без головы. Ее члены высказывают свое мнение неорганизованно. На их собраниях не слышно ничего, кроме криков и суматохи. Я удивлен тем, что мои предки вообще допустили появление этого учреждения. Я шотландец, и когда я прибыл в Англию, он уже существовал, поэтому мне приходится мириться с тем, от чего я не могу избавиться».

Внешняя политика Якова, возможно, отвечала потребностям его страны, нуждавшейся в мире, но часто вступала в противоречие с характером самого короля. Когда он взошел на английский трон, Англия формально все еще находилась в состоянии войны с Испанией. Благодаря усилиям Сесила удалось прекратить военные действия и возобновить дипломатические отношения. Принимая во внимание сложившуюся международную обстановку, этот шаг, вероятно, был благоразумен. Эпицентр борьбы переместился с морских просторов Атлантики в Европу, где по-прежнему весьма влиятельным был дом Габсбургов, правящий в Священной Римской империи и Испании. Владения императора Фердинанда II и его кузена Филиппа III Испанского простирались от Португалии до Польши. Их власть всемерно стремились укреплять иезуиты. Англичане по-прежнему питали враждебные чувства к Испании. Потому палата общин с беспокойством и тревогой следила за распространением Контрреформации в Европе. Но Якова это не волновало. Голландцев он считал бунтовщиками, выступавшими против прав королей, установленных высшей властью [57]. Испанский посол, граф Гондомар, финансировал происпанскую партию при английском дворе. Ничему не научившись на опыте Тюдоров, Яков не только предполагал заключить союз с Испанией, но и стремился женить своего сына на испанской инфанте.

Однако дочь Якова оказалась в противоположном лагере. Принцессу Елизавету выдали замуж [58] за одного из защитников протестантской веры в Европе Фридриха, пфальцграфа Рейнского, который вскоре выступил против императора Фердинанда II Габсбурга. Попытки Фердинанда вернуть в католическую веру области Германии, признанные по Аугсбургскому религиозному миру протестантскими, вызвали противодействие их правителей. Сопротивление возглавила Богемия, где чешская знать решительно препятствовала политике централизации, которую пыталась проводить Вена как в политической, так и в религиозной сфере. Еще в XV в., во времена Яна Гуса, в Чехии образовалась национальная церковь, и чехи вели одновременно борьбу и против Папы римского, и против императора. В 1618 г. они бросили вызов Фердинанду: имперские посланники были выброшены из окна королевского дворца в Праге [59]. Это спровоцировало войну, раздиравшую Германию на протяжении тридцати лет [60]. В августе 1619 г. чехи предложили Фридриху трон Богемии. Фридрих согласился и стал во главе антигабсбургской коалиции.

Хотя его дочь стала теперь королевой Богемии, Яков не проявил желания вмешиваться в события на ее стороне. Он твердо вознамерился любой ценой удержаться от участия в войне, разгоревшейся в Европе, и считал, что наилучшей помощью зятю будет сохранение дружественных отношений с Испанией. Парламент охватили одновременно негодование и тревога. Король напомнил палате общин, что внешняя политика не входит в ее компетенцию. Ядовитые насмешки и упреки в недостатке личной смелости не задевали Якова. Он не изменял своим убеждениям и не ввязывался в войну. Трудно сказать, была ли такая политика разумной, но популярности королю она явно не прибавила.

В скором времени пфальцграф Рейнский Фридрих был изгнан из Богемии, а его наследственные земли оккупировали войска Габсбурга. Правление его в Чехии было столь недолгим, что в историю он вошел как «однозимний король». Палата общин громко требовала войны. Для защиты протестантов собирались частные пожертвования, формировались отряды добровольцев, готовых отправиться в Европу. Яков ограничился рассуждениями о правах чехов, которые он высказал в беседах с испанским послом. Разумеется, они не имели каких-либо практических последствий. Он свято верил в то, что матримониальный союз между королевскими семьями Испании и Англии обеспечит последней дружественные отношения с сильнейшей державой континента. Никакие, даже из ряда вон выходящие, европейские события не должны препятствовать его замыслам. Яков считал, что если бы он вступил в начавшуюся в Европе грандиозную войну, приняв на себя роль защитника веры, то завоевал бы мимолетную популярность у подданных, но при этом отдал бы себя в руки палаты общин. Несомненно, парламент вряд ли проявил бы щедрость, выделяя королю денежные средства, и к тому же потребовал бы контроля за их расходованием. Протестантские силы в стране подняли бы голос. Кроме того, удачу в войне никто не мог гарантировать. Похоже, что Яков на самом деле верил в свою миссию европейского миротворца. В нем глубоко укоренилась нелюбовь к войне, что объяснялось печальным опытом, приобретенным им в юности в Шотландии. Не обращая внимания на требования вмешаться в конфликт, он продолжал вести переговоры о браке своего сына Карла с испанской инфантой.

В разгар всех этих бурных событий 29 октября 1618 г. на Тауэр-Хилле был казнен сэр Уолтер Рэли. Сделано это было в угоду испанскому правительству. Рэли попал в тюрьму еще в 1603 г. по обвинению (скорее всего несправедливому) в заговоре с целью возвести на трон кузину Якова Арабеллу Стюарт [61]. Во время долгого заточения [62] Рэли лелеял мечту найти золото на реке Ориноко. В 1617 г. его последняя экспедиция в Гвиану, предпринятая с дозволения короля, ради которой знаменитого моряка специально выпустили из Тауэра, закончилась катастрофой. Испанские губернаторы в Южной Америке были глубоко оскорблены действиями Рэли, люди которого разграбили форт св. Фомы. Король счел, что Рэли обманул его и совершил враждебные и оскорбительные действия против его союзника — испанского короля. Рэли приговорили к смертной казни на основании решения суда 1603 г. Его смерть должна была символизировать начало новой политики умиротворения и способствовать установлению хороших отношений с Испанией.

Это позорное деяние вызвало в обществе огромное недовольство и еще больше углубило пропасть, отделявшую Якова от английского народа. Но король запятнал себя не только казнью талантливого флотоводца и политика.

Яков отличался пристрастием к фаворитам, и его внимание к красивым молодым людям [63] привело к заметному падению уважения к монархии. После смерти старого и опытного королевского советника Роберта Сесила двор потрясла целая серия отвратительных скандалов. Один из его фаворитов, Роберт Карр, возведенный в титул графа Сомерсета благодаря капризу короля, оказался замешан в отравлении своего бывшего друга Томаса Овербери, причем преступление это организовала графиня Сомерсет. Яков ни в чем не мог отказать своему любимцу и потому почти не обращал внимания на бурю негодования, вызванную смертью Овербери, но в конце концов он все же понял, что Карр более не может занимать высшие государственные посты. Карра сменил симпатичный, сообразительный и неординарный юноша Джордж Вилльерс, ставший в скором времени герцогом Бэкингемом. Этот молодой человек очень быстро набрал силу при дворе, пользуясь покровительством очарованного им короля. У него сложились близкие дружеские отношения с Карлом, принцем Уэльским. Вилльерс не колеблясь согласился с королевской политикой в отношении испанского брака и в 1623 г. совершил романтическое путешествие в Мадрид вместе с принцем, чтобы познакомиться с инфантой, которая, возможно, станет в будущем английской королевой. Однако их раскованное поведение не произвело сильного впечатления на чопорный и церемонный испанский двор. Испанцы потребовали уступок для английских католиков, на которые, как прекрасно знали Яков и Карл, парламент никогда не пойдет. Испанский двор отказался ходатайствовать перед императором Фердинандом II о возвращении наследственных земель Фридриху. В конце концов в короле взяли верх его лучшие чувства. «Я не хочу, — заявил Яков, — женить сына с приданым в виде слез моей дочери». Переговоры с Испанией провалились. Возвращение принца Уэльского и его спутника, за время пребывания в Мадриде успевших разочароваться во всем испанском, задержала неблагоприятная погода. Все время пребывания принца и его спутников в Испании английский флот ожидал его, стоя на якоре в Сантадере под открытым небом. Вся Англия с трепетом ждала новостей из Мадрида, и, когда по стране распространились известия, что Карл благополучно вернулся в Портсмут, что он так и не женился на испанской инфанте, что испанцам не удалось обратить его в католическую веру, радость охватила все общество — от аристократов до простолюдинов. Вся страна желала одолеть Испанию любой ценой и, если нужно, даже сразиться с ней. Воспоминания о победе над «Армадой» и «Доброй королеве Бесс» воодушевляли людей. «Папистское идолопоклонство» англичане считали смертным грехом и ужасались при мысли, что оно вновь может быть восстановлено на их родине. Основная идея «Книги мучеников» Фокса, опубликованной впервые в 1563 г. и все еще пользовавшейся успехом, состояла в том, что религиозный долг, предписывающий сопротивляться ложной вере, выше любых физических страданий. На улицах английской столицы стояли сотни телег с дровами для праздничных костров, а зарево от них, пылавшее в лондонском небе, стало символом очередной победы над Испанией.

Но король и английское правительство слишком далеко зашли в своем стремлении сохранить мир, чтобы провал переговоров с Испанией заставил их отказаться от прежних замыслов. Члены Совета заявили королю, что все дело испортил Бэкингем, который вел себя нетерпимо и действовал самонадеянно. Его поведение они расценили крайне негативно. Члены Совета оправдали испанский двор, отказавшийся содействовать Фридриху, и сняли с него все обвинения в нелюбезности поотношению к англичанам. Но теперь уже и Карл, и Бэкингем готовились к войне. Яков поначалу колебался. Он говорил, что старше их и знает толк в политике. Теперь два человека, которых он любил больше всего на свете, толкали его на действия, прямо противоположные его убеждениям и проводившейся ранее политике.

В этой непростой ситуации Бэкингем, проявив свои неординарные способности, сумел превратиться из королевского фаворита в национального деятеля. Используя свое личное влияние на короля, он обратился к парламенту (и тем самым к народу) и получил его поддержку. Он предпринял ряд шагов, признававших — подобного не было со времен Ланкастеров — права и власть этого старейшего представительного органа. В то время как вмешательство парламента во внешние дела отвергали и Тюдоры, и представитель новой династии Яков, министр-фаворит пригласил лордов и палату общин высказать свое мнение относительно позиции Англии по поводу международных проблем. Обе палаты вскоре дали ясный ответ. Продолжение переговоров с Испанией, заявили они, наносит урон чести короля, противоречит интересам его наследников, ущемляет благо народа и несовместимо с прежними союзами; После этого и сам Бэкингем не стал скрывать, что расходится во взглядах с Яковом. Он публично объявил, что хочет идти в одном направлении, тогда как король считает возможным двигаться сразу по двум. Он не желает быть льстецом и должен открыто заявить о своих убеждениях, потому что если будет действовать тайно, то станет предателем.

Такое развитие событий обрадовало парламент. Но теперь встал вопрос о сборе средств на готовую вот-вот начаться войну. Яков и принц Карл планировали сухопутную кампанию на континенте, которая бы позволила вернуть Фридриху его земли. Парламент настаивал на исключительно морской войне с Испанией, в ходе которой можно было бы добиться огромных прибылей за счет завоевания ее колоний в Америке. Не доверяя королю, парламент проголосовал за выделение половины той суммы, о которой просил Яков, и наложил строгие ограничения на условия ее расходования.

Бэкингем умело лавировал между различными силами и в течение некоторого времени сохранял авторитет в парламенте, чем и воспользовался для борьбы со своим соперником, лордом-казначеем Крэнфилдом. Крэнфидд, ставший графом Миддлсексом, принадлежал к числу новых дворян. Бывший купец, он составил крупное состояние и занял высокую должность. Теперь парламент объявил ему импичмент [64]. Крэнфилда лишили должности и отправили в тюрьму. Это оружие уже было употреблено ранее против Ф. Бэкона, которого в 1621 г. признали виновным в коррупции, отстранили от занимаемого им поста канцлера, оштрафовали и приговорили к изгнанию из страны [65].

Едва разрушив планы короля относительно династического союза с Испанией, Бэкингем обратил свой взор на Францию, стремясь найти там невесту для наследника английского престола. Проезжая через Париж по пути в Мадрид, Карл был поражен очарованием дочери Марии Медичи Генриетты-Марии, сестры Людовика XIII, которой шел тогда четырнадцатый год. Из Парижа Бэкингем получил ответ, что французский двор согласен начать интересующие англичан переговоры, а королева Мария особенно заинтересована в этом. Брак Карла с протестантской принцессой устранил бы разногласия между короной и парламентом.

Но английское правительство стремилось к этому совсем с иными намерениями: в дочери французского короля оно видело единственную альтернативу инфанте. Как может Англия в одиночку противостоять Испании? Если Испания не может быть союзницей Англии, то необходимо опереться на Францию. Король был уже стар и желал видеть своего Сына женатым, говоря, что живет только ради него. В декабре 1624 г. он ратифицировал брачный договор между Карлом и Генриеттой-Марией. Спустя три месяца первый король из династии Стюартов умер.

Глава XII. «МЭЙФЛАУЭР»

Борьба с Испанией поглощала много сил английского правительства, и в последние годы правления королевы Елизаветы за океан отправлялось очень мало новых экспедиций.

Некоторое время о Новом Свете почти не поступало никаких известий. В ходе своих ранних путешествий Дрейк и Хокинс открыли для Англии Карибское море. Фробишер и его товарищи, искавшие северо-западный путь в Азию, далеко проникли в арктические районы Канады. Но перспективы исследовать новые земли и наладить торговлю с ними, какими бы соблазнительными они ни представлялись, не могли быть реализованы из-за настоятельных требований войны. Идея основания колоний, проводниками которой были Гилберт, Рэли и Гренвйл, также не получила поддержки. Их смелые планы не принесли никаких практических результатов, но зато на протяжении многих лет вдохновляли англичан на новые исследования. Теперь, по прошествии нескольких десятилетий, усилия первопроходцев продолжили другие — не столь известные, но оказавшиеся более практичными и удачливыми. Постепенно в Северной Америке начали возникать англоязычные поселения. Поворотным стал 1604 г., когда Яков I подписал мирный договор с Испанией. Возобновились дискуссии, начало которым положила в 1589 г. книга Ричарда Хэклута. Серьезный спор в кругу группы писателей, которую он возглавлял, привлек внимание английского общества, и через пятнадцать лет после появления «Важнейших плаваний, путешествий и открытий…» приобрел новое звучание. Причины этого заключались в том, что в Англии сложилась тяжелая экономическая ситуация. Количество нищих и бродяг чрезвычайно возросло. Безработных, не находивших себе применения и нуждавшихся в куске хлеба и крыше над головой, было множество. Производительные ресурсы нации требовали выхода.

Постоянный рост цен стал причиной нужды и бедствий наемных рабочих. Хотя в целом уровень жизни в течение XVI в. повысился, цены на многие товары подскочили в шесть раз, а оплата труда увеличилась только вдвое. Чрезмерное правительственное регулирование душило промышленность. Средневековая система ремесленных цехов, по-прежнему пользовавшаяся поддержкой государства, затрудняла вступление в эти объединения молодых подмастерьев. Помещики владели большей частью земли и контролировали все местное управление. Их экономическое могущество дополнялось политическим альянсом с короной. Огораживания, проводимые земельными магнатами, оставляли безземельными многих английских крестьян. В новых условиях появилось много людей, лишенных средств к существованию и не имевших надежды хоть как-то улучшить свое состояние. Англичане надеялись, что колонии могут помочь в решении этих тяжелых проблем.

Правительство тоже было заинтересовано в расширении контактов с Новым Светом. Торговля с бурно развивающимися колониями обещала рост таможенных сборов, от которых так сильно зависели финансы короны. Купцы и более богатая часть мелкопоместного дворянства видели за Атлантикой новые возможности для выгодных инвестиций. Они понимали, что там будут избавлены от стесняющих ограничений, накладываемых на промышленность, и надеялись, что в колониях их торговля пойдет лучше, чем в Европе, где дела повсеместно испытывали упадок из-за религиозных войн. Для заморских экспедиций требовался капитал. Попытки Рэли продемонстрировали, что в одиночку добиться успеха невозможно. Начал развиваться новый метод финансирования крупномасштабных торговых предприятий в форме акционерных обществ. В 1606 г. группа купцов получила королевскую грамоту на создание Вирджинской компании. Они обратились за советом к ученым вроде Хэклута, которые разработали детальный план действий в Новом Свете. Беда была в том, что все эти советники почти не имели практического опыта и недооценивали трудностей освоения новых земель — совершенно нового для англичан дела. Судьбе было угодно, чтобы начало американской нации положили всего несколько сотен человек.

Небольшая группа английских эмигрантов поселилась в мае 1607 г. в Джеймстауне, на побережье Чесапикского залива в Виргинии. Уже к осени половина населения умерла от малярии, холода и голода. Тем, кто выжил, долго пришлось вести борьбу за существование, чтобы обеспечить себе пропитание и кров, и в конце концов они сумели это сделать. Капитан Джон Смит, военный авантюрист, участвовавший в турецких войнах, стал правителем этой крохотной колонии и организовал там жесткую дисциплину.


АНГЛИЙСКИЕ КОЛОНИИ В XVII в.:



1. Ньюфаундленд (Англия)

2. Ньюфаундленд (Франция)

3. Акадия (Франция)

4. Мэн (с 1622 г., отошел к Массачусетсу в 1652 г.)

5. Нью-Гемпшир (с 1622 г.)

6. Массачусетс (с 1628 г.)

7. Род-Айленд (с 1647 г.)

8. Коннектикут (с 1633 г.)

9. Нью-Джерси (с 1664 г.)

10. Нью-Йорк (с 1664 г.)

11. Мэриленд (с 1634 г.)

12. Делавэр (с 1664 г.)

13. Виргиния (с 1607 г.)

14. Остров Роанок (с 1687 г.)

15. Северная Каролина (с 1663 г.)

16. Южная Каролина (с 1670 г.)

17. Багамские острова

Брак его помощника, Джона Рольфа, с Покахонтас, дочерью индейского вождя, шокировал английскую столицу. Переселенцы, однако, сумели наладить свою жизнь, но прибыли Вирджинской компании были очень малы. Она почти не влияла на события в Джеймстауне, а все попытки контролировать колонию были грубыми и бесцеремонными. Функции руководителей компании были плохо определены и перепутаны. Некоторые из них думали, что колонизация приведет к уменьшению бедности и преступности в Англии. Другие рассчитывали на прибыли от рыболовства или надеялись на то, что ресурсы английских колоний в Америке уменьшат зависимость метрополии от экспорта из испанских владений. Все они ошибались: в Виргинии открылся новый, совершенно неожиданный источник обогащения. Кто-то из колонистов случайно посадил табак, и он дал хороший урожай.

Впервые его завезли в Англию испанцы, и вскоре вредная привычка начала очень быстро распространяться в английском обществе. Спрос на табак постоянно рос, и прибыли от его продажи оказались большими.

Мелкие колонисты-арендаторы были вынуждены продавать свои земли, складывались крупные поместья, и колония начала становиться на ноги. По мере того как Вирджинская колония росла и богатела, ее общество все больше напоминало Англию, только место лендлордов заняли богатые плантаторы. Они быстро стали независимыми и опирались на местные традиции самоуправления. В этом им немало помогла удаленность от лондонских властей.

Яков I, чья внешняя политика была неудачна, а внутренняя несла на себе печать фаворитизма, не имел авторитета ни в Европе, ни у себя в стране. На первый взгляд может показаться, что Англия вступила в эпоху упадка. Но это впечатление обманчиво: в стране уже вызревали новые, энергичные и полные жизни силы. Елизаветинские епископы изгоняли малейшие признаки пуританского духа из государственной церкви. Хотя они уничтожили церковную организацию пуритан, их небольшие группы продолжали нелегально встречаться. Систематического преследования инаковерующих не было, но мелочные ограничения и надзор препятствовали их мирным богослужениям. Прихожане местечка Скруби в Ноттингшире во главе с пастором Джоном Робинсоном и управляющим имением архиепископа Йоркского Уильямом Брустером решили искать религиозной свободы за границей. Они покинули Англию и обосновались в Лейдене, надеясь найти убежище среди терпимых и предприимчивых голландцев. В течение десяти лет английские пуритане боролись за то, чтобы обеспечить себе хотя бы сносное существование. Будучи мелкими фермерами и сельскохозяйственными рабочими, они не находили себе места в промышленном обществе приморской страны; их национальность стала барьером, препятствующим вступлению в ремесленные цеха; у них не было ни капитала, ни профессиональной подготовки. Единственное, чем они могли заниматься — это грубая ручная работа. Англичан, при всем их упорстве и настойчивости, ждало в Голландии довольно мрачное будущее.

Гордясь своей принадлежностью к английской нации, они не позволяли себе родниться с местным населением. Власти относились к ним с симпатией, но практической помощи оказать не могли. Пуритане начали думать, как бы перебраться на новое место.

Для пуритан эмиграция в Новый Свет представляла собой бегство от развратившегося мира.

Там они могли добыть средства к существованию, не сталкиваясь с помехами со стороны голландских цехов, и исповедовать свою веру, не встречая преследования со стороны английских священников. Как пишет один из их числа, «место, о котором мы думали, — это какие-то обширные и незаселенные территории в Америке, плодородные и пригодные для обитания, свободные от цивилизованных жителей, где есть только дикари, бродящие туда и сюда и мало отличающиеся от диких зверей».

В течение всей зимы 1616–1617 гг., когда Голландии вновь угрожала война с Испанией, взволнованная пуританская община обсуждала планы на будущее. Ее ждал смертельный риск.

Пугало многое: неизвестные опасности, голод, неудачи предшественников. К ним добавлялись страшные рассказы об индейцах: о том, как с людей сдирают кожу, как срезают и поджаривают на углях мясо на глазах у жертв. Но Уильям Брэдфорд, будущий губернатор новой колонии, высказал аргументы, которые поддерживало большинство. В своей «Истории Плимутской колонии» он выразил те взгляды, которых придерживались многие из его сторонников, описал встреченные ими трудности: «Все великие и благородные деяния сопряжены с большими трудностями и должны предприниматься и преодолеваться с требуемой для того смелостью. Опасности были огромны, но не отчаянны; трудности многочисленны, но преодолимы — прежде всего потому, что они ожидаемы, но не неизбежны; многого можно было опасаться, но не все опасения оправдывались; другие неприятности можно предусмотреть заранее и в значительной мере предотвратить через употребление добрых средств; и решительно все можно либо вынести, либо превозмочь с Божьей помощью, твердостью и терпением. Понятно, что должны быть веские причины, чтобы предпринимать подобные деяния. Нельзя пускаться в столь рискованные предприятия из любопытства или надежды на обогащение, как делали многие. Но положение пуритан не было обычным, их цели отличались добротой и благородством, а стремления — законностью; вот почему они могли ожидать благословения Божьего в своих делах. Хотя некоторые из них должны были расстаться в Америке с жизнью, здесь же они могли найти успокоение, и их усилия будут достойны почитания. Они жили в Голландии, как в ссылке, в плохих условиях, и великие несчастья могли вскоре обрушиться на них, потому как двенадцать лет мира заканчивались и не было никаких перемен, только били барабаны, возвещая скорую войну. Испанцы могли оказаться столь же жестоки, как и дикари Америки, а голод и болезни в Голландии так же горьки, как и в Америке, но свободы здесь меньше, чем там».

Первоначально лейденские пуритане планировали поселиться в Гвиане, но вскоре стало ясно, что осуществить столь рискованное предприятие, как плавание через Атлантику и обустройство на новом месте, опираясь только на собственные силы, невозможно. Необходима помощь, и она должна прийти из Англии. Они послали своих агентов в Лондон, чтобы провести переговоры с Вирджинской компанией — единственной организацией, заинтересованной в эмиграции в Новый Свет. В совет компании входил влиятельный член парламента сэр Эдвин Сэндис. Поддерживаемый лондонскими купцами, которые оказывали ему содействие, он выдвинул план действий: убедить короля дать разрешение английской пуританской общине в Лейдене обосноваться в Новом Свете, на территории компании: они идеальные поселенцы, трудолюбивые, здравомыслящие, знающие сельское хозяйство. Но пуритане настаивают на свободе вероисповедания. Нужно разрешить им уехать и тем самым успокоить англиканских епископов. Сэндис и представители пуритан отправились на встречу с королем Яковом. Тот отнесся к предложению скептически. Он спросил, как намерена небольшая группа людей поддерживать свое существование в Америке. «Рыболовством», — смиренно ответили они.

Это понравилось Якову. «Пусть Господь возьмет мою душу! — воскликнул он. — Это почетное и славное занятие! Даже апостолы не гнушались им!»

Лейденская община получила разрешение поселиться в Америке, и подготовка к отъезду пошла быстрее. Тридцать пять членов лейденской конгрегации покинули Голландию. В Плимуте к ним присоединилось еще шестьдесят шесть человек, желавших поискать счастья на Западе. В сентябре 1620 г. они погрузились на «Мэйфлауэр», корабль водоизмещением 180 тонн, отплыли в Новый Свет. Через два с половиной месяца после трудного плавания они достигли берега у мыса Код и, таким образом, высадились не там, где планировали — вне пределов юрисдикции Вирджинской компании. В результате патент, полученный в Лондоне, потерял свою силу. Перед высадкой на корабле заспорили о том, кому принадлежит руководство в вопросах дисциплины. Те, кто сел на корабль в Плимуте, не были пуританами и не намеревались подчиняться лейденской группе. Обратиться за разрешением спора к Англии было невозможно. Тем не менее, если переселенцы не хотели умереть от голода, им требовалось достичь какого-то соглашения. Группа колонистов составила торжественный договор, один из самых замечательных документов в истории, добровольное соглашение о политической организации: «Во имя Господа, аминь. Мы, нижеподписавшиеся, верные подданные нашего повелителя Якова, милостью Божию короля Великобритании, Франции и Ирландии, защитника веры и т. д., предприняв, во славу Господа и ради продвижения христианской веры, и во славу короля нашего и страны, путешествие для основания первой колонии в северной части Виргинии, заключаем договор и объединяемся в гражданский союз ради лучшего управления, поддержания и достижения вышеуказанных целей. Мы полагаем постановлять для общего блага добродетельные, справедливые и равные для всех законы и постановления, которым мы все обещаем повиноваться…» Этот договор подписал сорок один человек.

В декабре на побережье мыса Код эти люди основали город Плимут. Началась суровая борьба с природой — точно так же, как раньше в Виргинии. Не было самого необходимого. Благодаря труду и вере они выжили. Лондонские купцы, которые оказали лейденской конгрегации финансовую помощь, так и не получили прибылей. В 1627 г. они отказались от дальнейшей поддержки переселенцев, и Плимутская колония оказалась предоставленной самой себе. Так была основана Новая Англия [66].

В последующие десять лет английская корона не поддерживала эмиграцию в Америку. В 1629 Карл I распустил парламент и начался так называемый период личного (беспарламентского) правления. Англия, как и многие другие европейские государства, двигалась по пути к абсолютизму. По мере усиления противоречий между короной и подданными росла и оппозиция англиканской церкви. Крохотная колония Плимут указала англичанам путь к свободе. Многие из тех, кто обладал независимостью ума, начали подумывать о том, чтобы искать свободу и справедливость в Новом Свете.

Точно так же, как английские пуритане из Скруби всей общиной эмигрировали в Голландию, их единоверцы в Дорсете, вдохновляемые преподобным Джоном Уайтом, решились перебраться в Новый Свет. Это предприятие получило поддержку в Лондоне и восточных графствах среди тех, кто был заинтересован в торговле и развитии рыболовства. Свою помощь предложили влиятельные пэры, оппозиционно настроенные по отношению к короне. Следуя примеру Вирджинской компании, они создали «Компанию Массачусетского залива в Новой Англии». Известие о ее планах распространилось очень быстро, и недостатка в желающих уехать не было. Первая партия эмигрантов основала поселение Салем, к северу от Плимута. В 1630 г. за ней последовал управляющий компанией Джон Уинтроп вместе с тысячью добровольцев. Трудности, которые он испытывал, нашли отражение в его письмах, раскрывающих причины отъезда всей его семьи. «Я все больше убеждаюсь, — писал он об Англии, — что Господь ниспошлет на эту землю большую беду, и в очень скором времени, но утешьтесь. Если Господь пожелает, это будет нам во благо. Он даст приют и убежище не только нам, но и другим. Наступают тяжелые времена, когда церковь должна бежать в пустыню». «Пустыня», избранная Уинтропом, находилась на реке Чарльз, и сюда перенесли столицу колонии. Здесь из скромного поселения вырос город Бостон, которому в следующем веке суждено было стать сердцем сопротивления британскому правлению [67] и в течение долгого времени оставаться интеллектуальной столицей Америки.

«Компания Массачусетского залива» была, согласно учредительным документам, акционерным обществом, организованным единственно ради целей торговли, и в течение первого года салемское поселение контролировалось из Лондона. Однако в уставе компании ничего не говорилось о том, где должны проходить собрания пайщиков. Неизвестно, был ли пункт, говорящий о местонахождении компании, пропущен по случайности или по чьему-то умыслу, но некоторые из пуритан, владевшие ее акциями, осознали, что никто и ничто не препятствует перемещению самой компании и ее директоров в Новую Англию. Было проведено общее собрание, на котором и приняли соответствующее решение. Акционерная компания организовала самоуправляющуюся колонию Массачусетс. Пуритане-дворяне, руководившие колонией, построили управление на основе хорошо знакомой им представительной системы, Действовавшей в Англии до личного правления короля Карла. В этот ранний период истории колонии руководил ею Джон Уинтроп. Вскоре она выросла. Между 1629 и 1640 гг. численность поселенцев увеличилась с трехсот человек до 14 тысяч. Богатые природные ресурсы американских земель открывали перед эмигрантами благоприятные перспективы. В Англии жизнь сельскохозяйственных рабочих часто была очень трудной. Здесь, в Новом Свете, земли хватало для всех и не существовало каких-либо ограничений движения рабочей силы и других средневековых правил, душивших крестьянство.

Однако пуритане, руководившие Массачусетской колонией, имели собственные понятия о свободе. Свобода — это правление благочестивых. Веротерпимость они понимали и принимали примерно так же мало, как англикане, что вызывало бурные диспуты о религии.

Не все поселенцы были строгими кальвинистами, и когда споры и ссоры стали чересчур острыми, из родительской колонии начали уходить те, кто был не согласен с крайними пуританами и упорствовал в своих взглядах.

За пределами поселения лежали необъятные, манящие земли. В 1635 и 1636 гг. группа колонистов перебралась в долину реки Коннектикут и основала на ее берегах город Хартфорд. К ним присоединилось много эмигрантов, прибывших из Англии. Они образовали поселение Ривер-Таунс, ставшее ядром колонии Коннектикут. Переселенцы провозгласили конституцию, «Фундаментальный закон», подобный договору, заключенному пятнадцатью годами раньше колонистами с «Мэйфлауэра», и учредили народное правительство, в котором участвовали все свободные граждане и которое содержалось на весьма скромные средства до того времени, когда после реставрации монархии Стюартов его существование не было формально узаконено. Так начали складываться принципы демократического правления. Основатели Коннектикута ушли из Массачусетса, чтобы найти новые, более обширные земли для расселения. Других переселенцев, как, например, Роджера Уильямса, религиозная вражда иногда изгоняла довольно далеко за пределы родительской колонии. Ученый из Кембриджа, Уильямс вынужденно покинул университет из-за преследования со стороны архиепископа Лода. Он последовал уже известным путем в Новый Свет и обосновался в Массачусетсе. Местные пуритане показались ему почти такими же нетерпимыми, как и англиканские священники, и вскоре Уильямс вступил в конфликт с властями. Он стал вождем тех, кто за морями искал убежища от преследований.

Его сочли возбудителем беспорядка и решили отправить назад в Англию. Однако друзья своевременно предупредили Уильямса, и он бежал в безопасное место, где ему ничего не угрожало. Когда к нему постепенно присоединились другие беглецы, он основал город Провиденс, к югу от Массачусетса. В 1636 г. к Уильямсу примкнула еще одна группа колонистов из Массачусетса, причем среди них некоторые были изгнаны оттуда, силой. Так возникла колония Род-Айленд. Роджер Уильямс был первым политическим мыслителем Америки, и его идеи оказали влияние не только на американские колонии, но и на Англию. Он во многом предвосхитил политические концепции Джона Мильтона [68]. Уильямс стал первым, кто на практике реализовал полное отделение церкви от светского правительства, а Род-Айленд был единственным местом в тогдашнем мире, где царила подлинная веротерпимость. Экономическое процветание колонии обеспечивало производство и продажу крепких алкогольных напитков.

Таким образом, к 1640 г. в Северной Америке существовало пять поселений, основанных англичанами: Виргиния, формально находившаяся под прямым управлением английской короны, которое с 1624 г. (после того как была аннулирована грамота Вирджинской компании) осуществлял, впрочем довольно неэффективно, постоянный комитет Тайного совета; поселение пилигримов в Плимуте, остававшееся из-за недостатка капитала в своих старых границах; процветающая колония Массачусетского залива и два ее отпрыска — Коннектикут и Род-Айленд. Четыре последние колонии находились в Новой Англии. Несмотря на религиозные расхождения, они имели много общего. Все они занимали земли на побережье, имели хозяйственные и торговые связи друг с другом и в скором времени вынуждены были поневоле сплотиться против своих соседей. Французы уже начали захват английских земель, продвигаясь из своих канадских баз, и вытеснили отряд шотландских авантюристов, которые обосновались в верховьях реки Святого Лаврентия.

К 1630 г. река оказалась целиком в руках французов. Другой водный путь, река Гудзон, находился под контролем голландцев, основавших в ее устье в 1621 г. колонию Новый Амстердам, ставшую впоследствии городом Нью-Йорком. После перенесения «Компании Массачусетского залива» в Новый Свет переселенцы не поддерживали сношений с лондонским правительством. Плимутская колония стала практически автономной после того, как ее английские акционеры продали свои акции в 1627 г. Однако в XVII в. вопрос о независимости от Англии колонистами не ставился. Это сразу же привело бы к подчинению их французами или голландцами. Тем временем Карлу I было не до колоний. В 1635 г. королевский Совет разрабатывал планы посылки экспедиции для утверждения власти английского монарха в Америке. Колонисты строили форты и блокгаузы и готовились дать отпор непрошеным гостям. Но экспедицию пришлось отложить из-за гражданской войны в Англии, и колонии оказались предоставлены самим себе почти на четверть века. Осваивая Новый Свет, англичане смогли утвердиться не только на восточном побережье Северной Америки. Со времен Елизаветы I они не раз пытались завоевать плацдарм в испанской Западной Индии. В 1623 г., возвращаясь после неудачной экспедиции в Гвинею, суффолкский джентльмен по имени Томас Уорнер исследовал один из наименее обитаемых островов Западной Индии. Оставив нескольких колонистов на острове Сент-Кристофер, он поспешил на родину, чтобы получить королевское разрешение на более углубленное его изучение. Добившись своего, Уорнер возвратился в Карибское море и, несмотря на противодействие испанцев, утвердил английское присутствие в этом спорном районе. Испанское владычество в Западной Индии было поколеблено. К 1640 г. в руках англичан оказались Сент-Кристофер, Барбадос, Невис, Монсеррат и Антигуа, куда прибыло несколько тысяч колонистов. Процветание колонии обеспечивалось производством сахара. Впоследствии соперничество англичан и испанцев в Западной Индии оставалось весьма острым и временами переходило в вооруженные столкновения, но еще в течение долгого времени эти островные поселения, с коммерческой точки зрения, были для Англии куда более ценными, чем североамериканские колонии.

Еще одна колония возникла в тот период благодаря поддержке со стороны монархии.

Теоретически все земли, заселенные англичанами, принадлежали королю. Он имел право по своему усмотрению даровать любые территории либо компаниям, либо частным лицам. Подобно Елизавете и Якову, предоставлявшим коммерческие и промышленные монополии придворным, Карл I пытался регулировать ход колониального заселения. В 1623 г. Джордж Калверт, лорд Балтимор, католик, давно проявлявший интерес к колонизации, обратился к королю с просьбой разрешить ему организацию поселения по соседству с Виргинией. После его смерти патент, разрешающий создание колонии, получил его сын Сесилиус. Условия документа во многом напоминали те, на основании которых уже развивались земельные отношения в Виргинии. Лорд Балтимор получил полные права на владение землей в новом районе. Составители патента также попытались перенести в Новый Свет манориальную систему. Управление колонией возлагалось на семью Балтиморов, имевшую верховную власть в вопросах назначения местных властей и регулирования всех спорных ситуаций. Многие придворные и купцы вложили деньги в новое предприятие, которое получило название Мэриленд в честь королевы Генриетты-Марии. Хотя владелец колонии и был католиком, в Мэриленде с самого начала терпимо относились к другим религиозным группам, потому что патент Балтимор получил только тогда, когда объявил англиканскую церковь официальной церковью нового поселения. Аристократический характер правления, зафиксированный в патенте, на практике был значительно смягчен; так как власть местной администрации уменьшалась за счет прав самого Балтимора, существовавших только на бумаге.

В первые десятилетия великой колонизации Америки Атлантический океан пересекли более 80 тысяч людей, говоривших на английском языке. Никогда со времен вторжения германских племен в Британию мир не видел такого грандиозного движения. Англию колонизировали саксы и викинги. Теперь, тысячу лет спустя, потомки викингов вступали во владение Америкой. В Новом Свете слились воедино множество самых различных потоков мигрантов, каждый из которых внес свой вклад в формирование сложного характера будущих Соединенных Штатов. Но британский поток был первым и остался определяющим. С самого начала колонисты не питали симпатий к правительству своей родины. Удаленность от метрополии, строительство с нуля городов и поселений, войны с индейцами углубили пропасть между Старым и Новым Светом. В критические годы обустройства в Новой Англии родина колонистов была парализована гражданской войной. Когда английское государство вновь обрело стабильность, ему противостояли самостоятельные, уверенные в своих силах колонии, где сформировались собственные традиции и развились оригинальные идеи.

Глава XIII. КАРЛ I И БЭКИНГЕМ

Среди многих описаний характера и внешности Карла I в первые годы его правления ни одно не привлекает так, как образ, созданный немецким историком Л. Ранке. «Карл был, — пишет он, — в расцвете сил, ему только что исполнилось двадцать пять лет. Он хорошо смотрелся верхом на коне; все замечали, что молодой король уверенно правил лошадьми, справиться с которыми было нелегко; Карл мастерски владел рыцарскими искусствами; он отлично стрелял как из лука, так и из ружья и знал, как нужно заряжать пушку. На охоте король без устали преследовал зверя, не уступая в этом увлечении своему отцу. Он не мог соперничать с ним в интеллекте и кругозоре, как и со своим покойным братом Генрихом [69] в живости характера, энергичности и общительности. Однако по моральным качествам Карл превосходил их обоих. Он принадлежал к тем молодым людям, о которых говорят, что у них нет изъянов. Строгое соблюдение приличий в поведении граничило у него с девичьей застенчивостью. Король имел прирожденный дар разбираться даже в самых сложных вопросах и хорошо писал. С юности он проявил себя бережливым, не склонным к расточительности, но в то же время и не скаредным, а также точным и аккуратным во всех делах». Единственный недостаток, который имел монарх, — несколько запинающаяся речь, последствие перенесенного в детстве полиомиелита.

Англия стояла на пороге тяжелого политического и религиозного кризиса. Уже при Якове парламент начал играть более важную роль не только в решении вопросов налогообложения, но и в обсуждении самых разнообразных дел, особенно тех, которые касались внешней политики. Примечательно, что в этот период образованная часть английского народа проявляла широкий интерес к Европе, а ее позиция и действия влияли на мнение огромной массы людей. События в Праге или Мюнхене теперь представлялись англичанам столь же важными, как и то, что происходило в Йорке или Бристоле. Границы Богемии, положение в пфальцграфстве задевали их не меньше, чем многие внутриполитические вопросы. Столь пристальное внимание к Европе объяснялось уже не династическими притязаниями английских королей, как это было при Плантагенетах, а вопросами религиозной борьбы. В Англии чувствовали, что дальнейшая судьба государства тесным образом связана с победой идей Реформации, и внимательно наблюдали за каждым событием, свидетельствующим о ее успехах или, наоборот, неудачах. Страстное желание видеть Англию защитницей протестантского дела в Европе придало парламентской оппозиции импульс столь мощный, что он во много раз превосходил тот, который мог вызвать любой из остро стоящих внутренних вопросов. Религиозные мотивы в XVII в. играли огромную роль как во внутренней, так и во внешней политике Англии.

Тем не менее и светские вопросы по-прежнему имели огромную значимость. Абсолютная власть Тюдоров после анархии, царившей во времена войны Роз, была воспринята англичанами как умиротворение, но теперь она перестала соответствовать потребностям и характеру постоянно развивающегося общества. Англичане обращались к своему далекому прошлому. Великие юристы, такие как Кок и Селден, направили внимание современников на те права, которыми, по их мнению, пользовался парламент при ланкастерских королях. Заглядывая еще дальше в глубь веков, они с гордостью говорили о деяниях Симона де Монфора, о Великой Хартии вольностей и даже о более древних правах, которыми пользовался английский народ в англосаксонский период. Занимаясь исследованиями английской истории, юристы пришли к убеждению, что являются наследниками фундаментальных законов, основанных на древних обычаях и как нельзя более пригодных для решения нынешних жизненно важных проблем. Им казалось, что у них в руках чуть ли не писаная конституция, которую корона вот-вот нарушит. Но корона тоже обращалась к прошлому и находила множество прецедентов противоположного характера, особенно в последние сто лет, говоривших в пользу как можно более полного употребления ею своих прерогатив. И король, и парламент опирались на политические доктрины, причем каждая сторона была искренне убеждена в своей правоте.

В Англии формировалось новое общество, более сложное, чем то, которое существовало в тюдоровский период. Расширялась торговля, как внешняя, так и внутренняя. Быстро развивались угледобыча и другие отрасли промышленности. Основывалось много компаний, вкладывающих деньги в крупные проекты. Лондон, вечный защитник свободы и прогресса, с его тысячами активных подмастерьев, богатыми гильдиями и компаниями Сити, находился в авангарде деловой активности. За пределами Лондона многочисленное поместное дворянство, представители которого заседали в парламенте, все более связывало себя с бурно развивающейся промышленностью и торговлей.

В эти годы палата общин не столько занималась законотворчеством, сколько старалась добиться признания короной старинных обычаев и таким образом сохранить экономические достижения последних лет.

Те, кто возглавлял парламентское движение, были заметными фигурами своего времени. Кок вооружил парламент Якова I аргументами, на которые он мог опираться, и методами, с помощью которых он мог одержать верх над короной. Его знание общего права было уникальным: Он раскопал в архивах целый арсенал прецедентов и, интерпретировав их в духе своей эпохи, заставил работать на парламент. Наряду с ним достойны упоминания два провинциальных джентльмена: сэр Джон Элиот [70], корнуоллец, и Томас Уэнтворт, йоркширский помещик. Оба они обладали в высшей степени сильным характером. Элиот и Уэнтворт сначала сотрудничали, потом стали соперниками, а некоторое время даже были врагами. Никак не уступали им в мужестве вожди пуританского джентри — барон Дензил Голлиз [71], Артур Хейзелригг, Джон Г. Тим. Последнему суждено было пойти далеко. Юрист Ним, уроженец Сомерсета, проявлял глубокий интерес к колониальным предприятиям и был резко настроен против официальной церкви. Этот человек глубоко разбирался во всех аспектах политической игры и в своем движении к цели был бескомпромиссен.

При Карле парламент, так же, как и при Якове, выступал за участие Англии в военных действиях на континенте. Члены парламента пытались толкнуть короля и министров на этот опасный путь, так как хорошо понимали, что трудности войны вынудят корону, нуждающуюся в средствах, обратиться за ними к палате общин. Таким образом парламентарии стремились использовать силу денег, понимая, что власть общин возрастет, если они смогут навязать свою политику короне. Миролюбие Якова I, которое многие считали постыдным, позволило ему избежать этой ловушки. Но король Карл и Бэкингем были людьми молодыми, горячими и пылкими. Короля глубоко оскорбляло подобострастное отношение его отца к Испании, и он был недоволен стремлением Якова женить его на испанской инфанте. Кроме того, он не забывал, какой прием встретил в Мадриде. Карл стремился к войне с Испанией. Он даже хотел собрать парламент без проведения новых выборов, как это полагалось в случае вступления на трон нового монарха. Карл также незамедлительно взялся за доведение до конца переговоров о своем браке с французской принцессой Генриеттой-Марией. Ее прибытие в Дувр в окружении толпы французских папистов и католических священников нанесло первый серьезный удар по популярности короля. Новый парламент вотировал выделение средств для войны с Испанией, но тут же выдвинул свое требование — пересмотреть вопрос о косвенном налогообложении. Он принял решение о том, что впредь после долгого перерыва палата общин будет голосовать за определение размеров таможенных сборов, без которых королю было затруднительно сводить концы с концами даже в мирное время. Правда, ограничение это вводилось не на весь период правления Карла, а только на один год. Тем не менее оно оскорбило и уязвило короля, хотя и не смогло поколебать его стремления к войне. Таким образом, он уже в самом начале поставил себя в положение исключительной зависимости от парламента и в то же время постоянно возмущался его все возрастающими притязаниями.

Война с Испанией шла плохо. Бэкингем, пытаясь повторить подвиги времен королевы Елизаветы, возглавил экспедицию в Кадис, но так и не смог добиться успеха. После его возвращения парламент твердо вознамерился сместить Бэкингема, министра столь же расточительного и некомпетентного, сколь богатого и блистательного. Палата общин обратилась к Карлу с прошением, указывая в нем, что из-за вмешательства Бэкингема в государственные дела деньги, выделяемые на войну, тратятся не по назначению и в результате наносится урон королевству. Парламентарии требовали отстранить герцога от занимаемых постов. Бэкингему предъявили обвинение в государственном преступлении, и король, стремясь спасти фаворита, распустил парламент.

Вскоре Карл столкнулся с новым внешнеполитическим осложнением. Он надеялся заключить союз с Францией против Габсбургов, правивших Испанией и Священной Римской империей. Но Франция не проявляла желания воевать за восстановление Рейнского пфальцграфства, в чем была заинтересована Англия. Между Парижем и Лондоном возникли также споры по поводу выполнения Карлом брачного договора с королевой Генриеттой-Марией [72]. Отношения между двумя государствами обострил гугенотский вопрос. Влиятельный французский министр кардинал Ришелье твердо вознамерился положить конец независимости гугенотов во Франции и в первую очередь покорить их морской порт Ла-Рошель. Англичане, естественно, симпатизировали этим французским протестантам, которым они помогали при Генрихе Наваррском. Обе страны постепенно приближались к войне. В 1627 г. на подмогу ла-рошельцам отправились значительные силы под командованием Бэкингема. Высадившись на острове Ре, англичане предприняли неудачную попытку штурма крепости и в беспорядке отступили. Таким образом, Бэкингем еще раз продемонстрировал, что все его военные авантюры приводят только к напрасной трате средств и не имеют успеха. Кроме того, острое недовольство англичан вызвало размещение солдат в деревнях на постой. Ситуация стала еще более серьезной, когда для разрешения споров между солдатами и гражданскими лицами стали использовать законы военного положения.

Король разрывался между настоятельной необходимостью найти деньги на продолжение войны и стремлением защитить своего друга и фаворита от нападок парламента. Нерешенные военные проблемы побудили Карла прибегнуть к весьма сомнительным способам сбора денег.

Он потребовал провести принудительный заем, а когда многие известные лица отказались платить требуемую сумму, бросил их в тюрьму. Пятеро из этих арестованных, вошедшие в историю как «пятеро рыцарей», воззвали к правосудию. Однако суд Королевской скамьи постановил, что Habeas corpus [73] нельзя применять в тех случаях, когда тюремное заключение стало результатом «особого приказания короля». Общественное возмущение, вызванное этими событиями, привело к появлению знаменитой «Петиции о праве» [74].

Средств, собранных благодаря принудительным займам, явно не хватало, чтобы пополнить казну, и король, добившись от оппозиции обещания, что Бэкингем не подвергнется преследованию, согласился созвать парламент. Вся Англия бурлила. Выборы в парламент дали возможность жаловаться на самовольные действия короля. Парламент, собравшийся в 1628 г., выражал волюнации. Он хотел поддержать войну на континенте, но не желал выделять деньги королю и министру, которым не доверял. Знать и поместное дворянство, палата общин и палата лордов. — все твердо стремились к защите собственности и свободы. Король пригрозил перейти к деспотическим действиям. Он заявил, что должен иметь «такие средства, которые бы надежно защитили нас самих и спасли наших друзей от неминуемого краха. Каждый должен сейчас действовать по велению своей совести, но если вы (не приведи Господь) не исполните вашего долга, который заключается в том, чтобы содействовать тому, в чем нуждается сейчас государство, я должен буду применить другие средства, которые вложил мне в руки Господь, чтобы спасти то, что можно потерять в противном случае из-за глупости других людей. Не воспринимайте это как угрозу, потому как я не снизойду до угроз кому-либо, кроме тех, кто равен мне, но как предостережение».

Не следует, однако, полагать, что только король поступал несправедливо. Парламент, одобряя и субсидируя войну, в то же время вел против короля свою игру, иногда довольно жесткую. В итоге Карл I предал дело гугенотов — позор для королевской чести! — и был вынужден отказаться от тех исключительных прав, которыми долгое время пользовались его предшественники. Тактика парламента может показаться беспринципной, но мы поймем ее, если учтем убеждения многих его членов, стремящихся противостоять произволу короля. Парламент предлагал выделить пять субсидий на общую сумму 300 тысяч фунтов стерлингов, которые надлежало предоставить в течение двенадцати месяцев. Этого было достаточно, чтобы вести войну, но, прежде чем законодательно вотировать средства, парламентарии добились от короля удовлетворения своих требований.

Единодушно были приняты четыре следующие резолюции: ни один свободный человек не может быть задержан или заключен под стражу без предъявления законного основания для такого решения; даже если человек задержан или заключен под стражу по приказанию короля или Тайного совета, ему должно быть предоставлено предписание Habeas corpus; если законного основания для заключения под стражу не представлено, лицо должно быть освобождено или отпущено под поручительство; каждый свободный человек наделен старинным и неоспоримым правом на полное и абсолютное владение собственностью, поэтому никакие налоги, займы и поборы не могут быть введены королем или его министрами без общего согласия, выраженного постановлением парламента.

По настоянию Кока парламент перешел далее к составлению «Петиции о праве». Ее цель заключалась в том, чтобы урезать исключительные права короля. В этом документе перечислялись жалобы на принудительные займы, заключение под стражу без суда, расквартирование солдат и введение военного положения. Эти деяния короля осуждались как «противоречащие правам и свободам подданных, законам и установлениям нации».

Парламентарии заявили, что до тех пор, пока король не примет «Петицию», он не получит никаких субсидий и будет вынужден вести войну (заметим в скобках, к которой они же сами его и склонили), опираясь исключительно на свои собственные финансовые возможности. Карл, которому пришлось маневрировать, втайне проконсультировался с судьями, и те заверили короля, что даже его согласие принять эти положения никак не скажется на его монарших прерогативах. Не вполне убежденный в этом, Карл дал парламенту весьма уклончивый ответ, адресовав его палате лордов. Недовольство охватило не только палату общин, но и большую часть верхней палаты. Положившись на мнение судей, король, явившись в палату лордов, произнес: «Да будет это законом, как вы того желаете» [75], — сохранив, однако, за собой путь к отступлению. «Теперь, — сказал Карл, — я сделал то, что от меня хотели. Если этот парламент не придет к верному заключению, грех будет на нем, не на мне». За этим последовало всеобщее ликование. Палата общин проголосовала за выделение королю всех субсидий, и таким образом каждая сторона добилась своих целей.

«Петиция о праве» закрепила одно из важнейших оснований свободы английского общества. Правительству было отказано в праве заключать под стражу любого человека, будь он низкого или высокого звания, — какими бы государственными интересами это ни оправдывалось. Право личности на неприкосновенность было завоевано в нелегкой борьбе. Во все времена и в любой стране это является признаком свободы личности. Инструментом, который обеспечивает свободу, является суд присяжных, причем он должен разбирать только преступления, зафиксированные в законе. Карл чувствовал, что Habeas corpus будет помехой ему, и не сомневался, что при желании всегда можно будет найти благовидный предлог для ограничения свободы оппозиционеров в случае необходимости. Тогда еще не существовало таких формул, как «защитительный арест» или «убит при попытке к бегству», появившихся в позднейшие века.

Причиной роста парламентской оппозиции было усиление абсолютной монархии. Этот процесс затронул все страны Европы, что заметили английские парламентарии. Генеральные Штаты во Франции не созывались после 1614 г., и вновь собраться им было суждено лишь в судьбоносный для этой страны 1789 год. Создание регулярных армий, состоявших из солдат, обученных владению огнестрельным оружием, широкое применение артиллерии лишило и знатных, и простых людей привычных средств защиты своей независимости. Как бы ни были жестоки и суровы прежние времена, «топор и лук» являлись для англичан последним средством обезопасить себя, и не многие короли осмеливались провоцировать народ обратиться к нему. Парламент теперь не имел достаточно сил противостоять короне.

* * *

Обе стороны продолжали упорно двигаться по избранному ими пути. Король, получив деньги, излишне полагался на мнение судей, уверявших его в нерушимости его прерогатив. Палата общин выдвигала новые жалобы на укрепление католицизма и арминианства — религиозного течения, приверженцы которого были сторонниками официальной церкви, — на плохое руководство военными действиями, на ущерб для торговли и коммерции из-за слабости английских военно-морских сил, находящихся в Ла-Манше. Возобновились атаки на Бэкингема. Короля все чаще спрашивали, способствует ли его личной безопасности или безопасности всего королевства то, что виновник столь многих бед и несчастий по-прежнему занимает высокую должность и остается вблизи священной особы монарха.

Теперь Карл и Бэкингем связывали свои надежды со второй экспедицией в Ла-Рошель, успешное осуществление которой облегчило бы положение гугенотов. Король распустил парламент, полагая, что к тому времени, когда это собрание понадобится ему снова, он и оберегаемый им министр смогут добиться таких военных и дипломатических успехов, которые обрадуют всех. Карл считал, что лучше защищать протестантов в Европе, чем преследовать католиков в Англии, а освободив Ла-Рошель, он наверняка сможет заполучить право проявить снисходительность к английским папистам. Однако судьба расстроила планы короля и его фаворита.

Сам Бэкингем глубоко сознавал, что его ненавидят очень многие, и потому ясно, что, становясь во главе новой экспедиции к французским берегам, он рассчитывал снова обрести хоть какую-то поддержку. Это могло по меньшей мере расколоть его противников. Но в тот самый момент, когда он уже собирался покинуть Портсмут, будучи главнокомандующим внушительной армии, оснащенной новыми орудиями для преодоления заграждений, выставленных Ришелье вокруг осажденной бухты, его заколол кинжалом некий лейтенант-фанатик Джон Фельтон.

Джон Фельтон, похоже, был одним из тех людей, которых сама судьба, безжалостно подвергая различным превратностям, готовит для совершения подобных деяний. Он служил под началом Бэкингема во флоте, и, когда его обошли в продвижении по службе, затаил обиду. Его задевало потворство тем офицерам, которые никогда и нигде не воевали. Протесты парламента против расточительности и взяточничества Бэкингема глубоко запали в его душу.

Фельтон полагал, что благополучие народа — это высший закон, данный Богом, и что все, совершаемое во благо народа, следует считать законным. Вместе с тем дошедшие до нас документы свидетельствуют, что он был пешкой в игре гораздо более значимых фигур. Совершив убийство, Фельтон смешался с толпой, но когда услышал, как кто-то поносит убийцу, называя его злодеем, погубившим благородного герцога, он вышел вперед и сказал: «Не злодей совершил это, но честный человек. Я тот, кто сделал это». Когда люди обрушились на него с криками, он заявил им: «В сердцах своих вы радуетесь тому, что я сделал». И действительно, на некоторых кораблях моряки прославляли его имя. Впоследствии, перед лицом смерти, Фельтон пришел к выводу, что ошибался. Он согласился с тем, что «общественное благо не может быть предлогом для отдельного злодеяния», и перед казнью попросил засвидетельствовать это.

Смерть Бэкингема стала для молодого короля сокрушительным ударом. Он так и не простил Элиота, чьи обличительные речи толкнули, по его мнению, Фельтона на преступление. В то же время убийство министра в огромной степени облегчило его положение — гнев парламента утих. Кроме того, в его семейной жизни впервые наметились перемены. Прежде Карл находился под моральным и интеллектуальным влиянием Бэкингема, милого друга детства и юности, которому он поверял все свои самые сокровенные мысли. На протяжении трех лет его отношение к королеве было холодным и отчужденным. Говорили даже, что он ни разу не исполнил супружеский долг. Карл отправил на родину всех ее французских слуг, что доставило королеве огромное огорчение. Смерть Бэкингема стала рождением его любви к жене. Впереди их ждала буря, но отныне супруги шли навстречу ей вместе.

Хотя парламент выделил королю пять субсидий, в его распоряжении оставался еще один источник влияния на монарха — таможенные сборы. По истечении года, на который распространялось действие ограничений, парламентская партия оказалась перед фактом, что король продолжает делать то, что было обычаем на протяжении многих предшествующих правлений. Против тех, кто отказывался платить таможенные сборы, использовались такие меры, как опись имущества в счет долга и тюремное заключение. Все это рассматривалось как неуважение королем «Петиции о праве» и его намерение нарушать ее. После того, как были отпечатаны копии «Петиции», стало ясно, что к ней приложен первый, уклончивый, ответ короля, а не второй, содержавший недвусмысленное ее признание. Экспедиция в Ла-Рошель закончилась неудачей: французам удалось не допустить английские корабли в бухты, ее заграждения выстояли, и отчаявшиеся гугеноты в конце концов сдали город французскому королю. Столь печальный исход вызвал горечь во всей Англии.

Таким образом, когда в начале 1629 г. парламент собрался снова, недостатка в критике в адрес внутренней и, внешней политики короля не было. Поводом для столкновения стали религиозные вопросы, причем палата общин проявила непримиримость в отношении официальной церкви, а долгие дебаты по поводу мягкости и слабости законов, применяемых против католиков, только накалили страсти. Именно обсуждение церковных дел сплотило пуритан, при всей своей нетерпимости страстно стремившихся очистить коррумпированную, на их взгляд, англиканскую церковь, и защитников свобод английского народа. Они образовали большинство в парламенте. Палата общин приняла пространную резолюцию, где заявила, что тот, кто содействует папистам, кто собирает или помогает собирать таможенные пошлины до принятия парламентом соответствующего решения и даже тот, кто платит их, является врагом общества. Все обвинения, выдвигавшиеся прежде против Бэкингема, были переадресованы теперь государственному казначею Ричарду Уэстону, которого назвали папистом и чуть ли не иезуитом, занимающимся незаконным сбором налогов. В итоге палата общин решила принять так называемую Ремонстрацию — протест против беззаконных действий короля. Второго марта 1629 г. спикер Джон Финч, незадолго до этого перешедший на сторону короля, объявил, что король приостанавливает заседания парламента до 10 числа. Разумеется, это было сделано намеренно, с целью сорвать вынесение Ремонстрации. Нижнюю палату охватил гнев. Когда спикер поднялся, чтобы уйти, его заставили вернуться и насильно усадили на место. Двое крепких депутатов, Дензил Голлиз и Бенджамин Валентайн, удерживали его за руки. Двери забаррикадировали [76], и Голлиз прочел Ремонстрацию по памяти, после чего документ был принят [77]. Двери открылись, и парламентарии беспорядочной и шумной толпой устремились из зала. Прошло немало времени, прежде чем некоторые из них снова встретились в Вестминстерском дворце [78]. Всем уже стало ясно, что король и представители общин уже ни при каких условиях не смогут работать вместе. На следующей неделе парламент был объявлен распущенным, и начался период беспарламентского правления Карла I.

Глава XIV. БЕСПАРЛАМЕНТСКОЕ ПРАВЛЕНИЕ

Распустив парламент и начав править единолично, король не действовал скрытно или постепенно — наоборот, он сразу же открыто заявил о своих намерениях. «Наши частые встречи с народом доказали, — сказал он, — нашу любовь к парламентским институтам, однако последнее злоупотребление заставило нас против нашей воли сойти с этого пути». Далее король, напомнив о своем праве созывать и распускать парламент, провозгласил, что соберет его снова, «когда наш народ яснее осознает интересы и действия короны», а виновные в неповиновении властям «понесут заслуженное наказание».

Личное правление короля повлекло за собой важные изменения как во внешней политике, так и во внутренних делах. Во-первых, нужно было заключить мир с Францией и Испанией. Без поддержки парламента Карл не имел достаточно сил, чтобы продолжать войны в Европе. Добиться мира было нетрудно. Французское и испанское правительства еще до роспуска парламента добровольно вернули пленников, захваченных у Ла-Рошели и в Нидерландах, чем продемонстрировали свое презрение к неудачным военным действиям англичан. Во-вторых, король нуждался в том, чтобы переманить на свою сторону хотя бы некоторых из парламентских лидеров. Правительство долго обсуждало этот вопрос. В те времена лишь очень немногие не искали расположения короны. Одни добивались этого, раболепно пресмыкаясь перед ней, а другие — становясь в оппозицию. Джона Элиота сочли непримиримым, а сэр Генрих Сэвил, Томас Диггз и Томас Уэнтворт казались власти склонными к компромиссу. Диггз подвергался тюремному заключению во имя парламентского дела, но тем не менее после проявленной к нему королевской милости стал лояльнее. Для короля наиболее привлекательной среди парламентских оппозиционеров фигурой представлялся Уэнтворт. В ходе дебатов по принятию «Петиции о праве» он занял сдержанную позицию. Наряду с нападками на правительство в его речах можно было заметить стремление к диалогу с ним. Способности Уэнтворта не подлежали сомнению — как, впрочем, и его амбиции. Он мог либо сокрушить создаваемую королем систему, либо помочь ее становлению.

Понимая это, король и обратился к Уэнтворту. На самом деле еще до смерти Бэкингема этот «защитник парламента» дал завуалированно, но вполне отчетливо понять правительству, что он готов на сотрудничество с ним. Теперь заручиться поддержкой Уэнтворта стало жизненно необходимо для создания системы личного правления.

Уэнтворт оказался вполне готов к этому. Он считал, что способен на большее, чем многие другие, что обладает трезвым мышлением и является прирожденным администратором, что нуждается в свободе действий для осуществления своих замыслов. В 1628 г. он стал председателем Совета по делам Севера и членом Тайного совета. С этого момента он не только перестал исповедовать идеи, страстным защитником которых был до сих пор, но и отвернулся от всех друзей, сражавшихся на его стороне. Он получил власть и был осыпан королевскими милостями, тогда как Элиот, его давний товарищ, был осужден за неуважение к королю и встретил смерть за стенами Тауэра. Практичный ум Уэнтворта привел его к тому, что было прямо противоположно всем принципам, которых он прежде придерживался и которые защищал. Чтобы объяснить такую внезапную перемену, пришлось приводить различные доводы. Некоторые историки стремятся показать его как единственного человека, способного обеспечить воссоединение парламента и монархии. Нужно принять во внимание, что в те времена монаршая милость и общественный долг воспринимались иначе, чем в наши дни.

Как сурово, но справедливо отметил Л. Ранке: «Государственные деятели Англии всегда отличались от правителей других стран тем, что сочетали деятельность в Совете и кабинете с деятельностью в парламенте, без чего они не могли добиться успеха. Но они не имели пока ясного осознания правила, крайне важного для морального и политического становления замечательных людей, гласящего, что деятельность министра должна гармонично и последовательно соответствовать его деятельности как члена парламента. В случае с Уэнтвортом понятно, что он стоял в оппозиции правительству только для того, чтобы стать необходимым ему. Он однажды открыто признал, что никогда не хотел быть в опале у своего монарха, но, напротив, испытывать его благосклонность, чтобы видеть не хмурый взгляд, а улыбку своего монарха. Едва слова осуждения в адрес правительства слетели с его уст, как он, получив приглашение того же самого правительства, вступил в него, не привнеся в его политику никаких изменений». Это и было причиной того, что ненависть, которую испытывал к себе Уэнтворт, не шла ни в какое сравнение с чувствами, которые вызывал даже некомпетентный Бэкингем. Его называли «сатаной», «отступником», «падшим архангелом», «подкупленным предателем дела парламента». Никакие административные достижения, никакие успехи в делах, никакое красноречие не могли примирить его бывших друзей с этой изменой. На протяжении одиннадцати лет, пока Уэнтворт находился у власти, раздражение против него только нарастало.

Сэвил и Диггз, а кроме них два видных юриста, высказывавших мнение, противоположное интересам короны, также поддались убеждению и приняли предложенные им должности.

Другие, менее крупные фигуры парламентского движения, либо страдали от несправедливостей, чинимых королевской властью, либо, подобно Голлизу, Хейзелриггу и Пиму, предавались горестным размышлениям, сойдя с политической сцены.

Третьим немаловажным условием эффективности личного правления, без которого политическая система не могла действовать, были деньги. Как их достать? Прежде всего необходимо практиковать крайнюю бережливость — не вести никаких войн, не предпринимать никаких авантюр, не допускать никаких беспорядков; все траты государства сократить до минимума и обеспечить спокойствие любыми средствами. Таковы были принципы новой системы правления короля Карла. (Правительство Карла ставило примерно те же цели, которых в XIX в. пытались достичь Д. Брайт и Р. Кобден.) Корона не финансировала никаких заморских предприятий и шла на всяческие ухищрения, чтобы обходиться минимальными, доходами от налогов, вотированных парламентом ранее. Как обычно говорили в Викторианскую эпоху, «старый налог — не налог». Так как новые налоги не могли быть введены без согласия парламента, в карманах простого народа оседали заработанные им деньги. В стране воцарились мир и покой. Больных вопросов правительство старалось не касаться. Король правил очень осторожно. Это был деспот, но деспот разоруженный. Кроме того что Карл был стеснен в средствах, у него не было постоянной армии, чтобы силой проводить свои декреты.

Король опирался на двор, имевший вполне достойные манеры и мораль, которые стали примером для всех. Некоторых из придворных запечатлел для нас на своих полотнах Ван Дейк. При дворе терпимо относились к религиозным различиям, чего нельзя было сказать об Англии в целом. Карл искренне верил — его судьи ревностно подтверждали, а народ не имел оснований отрицать, — что он правит в соответствии со многими старинными обычаями королевства. Было бы неверным представлять период личного правления как время тирании. В более поздние годы, при Оливере Кромвеле, вся Англия считала спокойные 1630-е гг. периодом мира, тишины и покоя.

Прерогативы короны, не всегда вполне четко очерченные в законе, позволяли ей эксплуатировать различные источники дохода. Король прибег к помощи юристов, чтобы изыскать всевозможные средства пополнить казну. Он не только продолжал упорно взимать таможенные сборы, к чему все уже привыкли, но и поднял цены на определенные виды деятельности и услуг. Король дал разрешение своим уполномоченным искусственно завышать оценку продаваемых земель, что давало немалые прибыли при заключении сделок купли-продажи. Карл получал немалые средства, используя свое королевское право опеки над теми поместьями, наследники которых не достигли совершеннолетия. Он наложил штрафы на тех, кто отказался явиться за получением рыцарского звания при его коронации. Долгое время на отсутствие на коронации лиц, получивших дворянское звание, смотрели сквозь пальцы, считая этот обычай пустой формальностью; теперь это было превращено в еще один источник доходов. Королева Елизавета и Яков I потворствовали, к неудовольствию парламента, выдаче монополий. Но если при них получения монополий были эпизодическими, то Карл I превратил их в систему. Изъяны в действующем законе против монополий давали Карлу возможность предоставлять новые, все более выгодные привилегии — преимущественно корпорациям, в которых участвовали придворные и крупные землевладельцы. На практике монополии превратились в систему косвенного налогообложения, причем сбор налогов был передан на откуп: за каждую концессию выплачивались крупные суммы денег, а торговля ежегодно приносила солидный доход в виде пошлин. Те немногие, кто получал выгоды от этой системы, выступали за личное правление, тогда как большинство, остававшееся вне ее, пополняло ряды оппозиции. Многие англичане с опасением наблюдали за тем, как растет Лондон: при Карле вместе с пригородами его население составляло около 200 тысяч человек. Теснота, скученность, антисанитария вполне могли стать источником болезней, и общественное мнение поддерживало строгие правила, ограничивающие строительство в Лондоне новых домов. Тем не менее жилища возводили многие, и столица, как и другие города, росла. Уполномоченные короля являлись к хозяевам, жестко требуя или снести незаконно возведенное строение, или заплатить за него выкуп. Иногда жилища бедняков действительно разрушались, но в большинстве случаев домохозяева предпочитали штраф.

Тем временем Уэнтворт, ставший наместником Ирландии, сумел, используя не только властные полномочия, но и такт, добиться такой степени подчинения этого королевства британской короне, какого не было ни до него, ни после. Он установил в Ирландии порядок, пресек внутренние усобицы и создал условия для ее экономического процветания. Уэнтворт организовал ирландскую армию и обеспечил значительные поступления из этой страны в английскую казну. Здесь он в полной мере проявил свои административные способности.

Порядок был наведен там через семь лет без насилия или кровопролития.

Используя различные прерогативы, позволявшие жить экономно и бережливо, Карл I ухитрялся обходиться без парламента. Оппозиция по-прежнему была бездеятельна. Все те идеи, которые отстаивали парламентарии в борьбе с короной, продолжали будоражить их умы, но не имели ясного выражения. Трудности торговли, преследования любителей устраивать собрания, тихая, спокойная жизнь умиротворенной Англии подавляли сопротивление. Многие из тех, кто был бы готов страстно отдаться борьбе, если бы им выпала такая возможность, примирились с размеренной рутиной повседневной жизни. Земля давала все необходимое, каждое время года приносило свои радости и удовольствия. Сельское хозяйство и традиционная охота на лис проливали успокаивающий бальзам на мятущиеся души. Не было больше проблем с рабочими: закон о бедных проводился в жизнь с исключительной гуманностью. Мелкопоместные дворяне хотя и не участвовали в управлении страной, но все еще оставались полновластными хозяевами в своих поместьях. Через суды квартальных сессий [79] они влияли на ситуацию в графствах, и до тех пор, пока придерживались закона и платили налоги, их никто не трогал. В таких условиях от сторонников дела парламента требовалось немало усилий, чтобы пробудить в обществе стремление к переменам и чувство национальной гордости. Недовольные оппозиционеры отчаянно искали повод, чтобы снова начать действовать.

Тем временем юристы Карла привлекли его внимание к одному обстоятельству, выпавшему из поля зрения власти в последние годы. В соответствии со старыми законами Англии — возможно, со времен Альфреда Великого — вся страна должна была платить налог на содержание флота. Однако уже на протяжении длительного времени эти средства выделяли только приморские графства. Между тем разве не флот являлся щитом мира и свободы, благодаря которым процветает Англия? Почему тогда только несколько графств должны платить за оборону всей страны? Пожалуй, из всех требований, предъявляемых островным государством к своим подданным, не было более справедливого, чем то, что все графства должны в равной степени участвовать в содержании военного флота. Если бы король должным образом обратился к парламенту с таким предложением, оно, несомненно, было бы поддержано — не только из уважения к древней традиции, но и ввиду своих очевидных достоинств. Но упущение или злоупотребление, позволявшее внутренним графствам обходить ранее установленный порядок, за несколько веков стало традицией, которую не позволяла себе нарушать сама королева Елизавета, причем даже в такой критической ситуации, как отражение нападения испанской «Непобедимой Армады». Проект содержания флота был предложен королю и заслужил его одобрение. В августе 1635 г. Карл I обложил новым налогом, названным «корабельные деньги», всю страну.

Против этого решения тотчас же выступили очень многие. Среди них был один бэкингемширский джентльмен Джон Гемпден, бывший член парламента, оппозиционно настроенный по отношению к короне. Хотя с него требовали всего 20 шиллингов, он отказался платить, исходя из принципа, что даже самые необходимые налоги должны вводиться только с согласия парламента. Его не остановило лишение имущества и тюремное заключение, которые предусматривались за неповиновение. Как для короны, так и для оппозиции дело Джона Гемпдена стало пробой сил. Парламентарии, не имевшие другого способа выразить свое мнение, видели в предстоящем судебном разбирательстве, к которому должно было быть приковано всеобщее внимание, отличное средство для пробуждения общества и приветствовали Джона Гемпдена как мученика за правое дело. Оппозиция хотела продемонстрировать, как стонет народ под ярмом тирании. С другой стороны, корону интересовал сам спор, в котором ей было важно одержать победу. Таким образом, дело Гемпдена сразу стало знаменитым. Подсудимый доблестно защищал свое мнение, сводившееся к тому, что внутренним графствам нет никакого дела до королевского флота, пока соответствующих налогов от них не потребует парламент. Однако возобладала точка зрения короны. Судьи не сомневались в справедливости своего решения, которое имело под собой определенные законные основания. Но недовольство охватило всю страну. В 1637 г. было собрано 90 процентов «корабельных денег», но в 1639 г. — уже всего 20. По всей Англии раздавались протесты, все чаше и чаще вспоминали «Петицию о праве».

Однако этого было явно недостаточно, чтобы поднять всю страну. Парламентская партия понимала, что одни конституционные вопросы не помогут ей добиться успеха. Вот почему оппозиционеры продолжали разжигать религиозную агитацию, видя в этом самое верное средство встряхнуть Англию. В связи с этим на политической сцене появляется человек, ставший настоящим злым гением короля Карла. Это был Уильям Лод, архиепископ Кентерберийский. Убежденный защитник англиканской церкви, всецело стоявший в оппозиции и Риму, и Женеве, противник кальвинизма, он был доверенным лицом Бэкингема и даже автором наиболее успешных речей герцога. Когда религиозные вопросы приобрели первостепенное значение, Уильям Лод, имевший склонность к политике, с готовностью оставил академическую карьеру в Оксфорде и стал членом королевского Совета. Судьба англиканской церкви, этого елизаветинского установления, зависела от государства. Без его помощи она не могла выдержать борьбу с пуританством. Государство находилось в союзе с церковью: правительство защищало собственность церкви, а последняя проповедовала долг послушания властям и божественность прав королей.

Разумеется, не Лод инициировал этот союз, который сложился столетием раньше, но именно он с необычайной энергией взялся за его укрепление. Среди прочих его нововведений было, например, возведение ограждений вокруг алтаря, тщательное соблюдение всех обрядов и подчеркивание достоинства священнослужителей. Последние еще больше отдалялись от прихожан; заметно усиливалось их влияние. Таким образом, религиозные нововведения Лода проводились вполне в русле королевской политики, что также вызывало у многих недовольство. Лод нашел и новый источник доходов для короны. Согласно елизаветинским статутам, каждый был обязан посещать храм; даже если человек придерживался иных убеждений, чем те, которые поддерживала официальная церковь, он публично должен был подчиняться общим правилам. Со времен Елизаветы об обязательности этих требований успели позабыть, и данные статуты не соблюдались. Одни не ходили в церковь из-за лени, другие — по соображениям веры. Лод решил возродить обычай обязательного воскресного посещения церкви, и в результате огромное количество людей по всей стране, мужчин и женщин, оказалось виновным в нарушении статутов о воскресном дне.

Судьи штрафовали их на 1 шиллинг за каждое непосещение. Эта непопулярная мера коснулась многих простых людей. Не требовалось быть юристом или судьей, чтобы понять, к чему это может привести. Пуритане, и без того уже недовольные властями, сочли штрафы преследованием и заговорили о том, что все кончится кострами, как при Марии — Карл, несомненно, до этого дойдет! Агитация в пользу парламента, которая все эти годы велась со значительными трудностями, с началом штрафов резко усилилась, и ряды оппозиции сплотились.

Суды над пуританскими авторами, такими как Уильям Принн [80] и другие, назначавшие в виде наказания клеймение, отрезание ушей, стояние у позорного столба, тюремное заключение, запятнали правление Карла. Но по сравнению с тем, что творилось в других странах, его режим можно назвать даже мягким. Нельзя с уверенностью сказать, что к восстанию неизбежно привела ситуация, сложившаяся в Англии. Во многом сыграли свою роль события в Шотландии. Факел, превратившийся в огромный пожар, был зажжен именно там, на родине Карла. Лод, неудовлетворенный состоянием духовной жизни северного королевства, подвиг короля на то, чтобы попытаться улучшить его. По мнению архиепископа, шотландцы должны были принять английский молитвенник и войти в лоно англиканской церкви.

За желанием унифицировать религиозные церемонии во всем королевстве скрывались вполне практические цели светского характера. Яков I вернул епископов в Шотландию с намерением дисциплинировать пресвитеров, на его взгляд, излишне прямо высказывавших свои мысли.

Он также искусно поддерживал шотландскую знать, сопротивлявшуюся претензиям пресвитерианской церкви. Карл же после восшествия на престол потерял доверие знати, попытавшись конфисковать у нее все земли, приобретенные со времен Реформации. К тому же он, стремясь уменьшить бремя, лежавшее на мелких землевладельцах, и увеличить жалованье духовенства, вознамерился реформировать систему сбора церковной десятины, находившуюся главным образом в руках светской аристократии. Таким образом, желание Карла усилить епископат в Шотландии поставило шотландскую знать в оппозицию своему суверену. В свою очередь, и епископы, на которых смотрели как на агентов английского короля, почувствовали все возрастающую ненависть к себе со стороны низшего духовенства и землевладельцев. Для укрепления позиций шотландских епископов в 1636 г. было выработано новое толкование канонического права, а в Лондоне составили новый молитвенник для упорядочения форм общественного богослужения. Никто не предвидел последствий, какие будут иметь эти новшества в шотландской церкви.

Карл и его советники не думали об изменении церковных доктрин и уж тем более о каком-либо сближении с папством. Напротив, они желали утвердить точку зрения протестантской церкви. Новые богослужебные книги особо подчеркивали верховенство монарха и предписывали выполнять несколько более сложные обряды. В итоге оказались задеты имущественные интересы знати, оскорблены религиозные убеждения всех классов и был брошен вызов независимому духу шотландской нации. Возбужденное этими мерами всеобщее недовольство было немедленно направлено в русло самых опасных предубеждений. Шотландцы, как аристократия, так и простой народ, верили, что королевская власть намерена заставить их сделать первые шаги к римскому католицизму. Каждое положение, каждое слово нового молитвенника тщательно изучались с глубочайшей подозрительностью. Разве король не женат на католичке, практикующей в своей частной часовне идолопоклонство? Разве паписты по всей стране не пользуются полной свободой, что опасно для протестантской веры? Нет ли здесь какого-либо умысла, рассчитанного на то, чтобы вернуть Шотландию под власть Рима?

В июле 1637 г. шотландская знать и сановники церкви собрались в церкви св. Джайлса в Эдинбурге на первое торжественное чтение молитвенника. По этому случаю в город явилось множество священников и влиятельных светских лиц со всей Шотландии. Когда настоятель попытался приступить к чтению новых положений, взрыв ярости и оскорблений не позволил ему продолжать. Какая-то женщина, по виду из бедных слоев, даже бросила скамеечку для ног в этого волка в овечьей шкуре, появившегося среди мирных прихожан. Вместо благочинной церемонии начался бунт. Эдинбург бросил вызов короне, и в городе не нашлось силы, чтобы воспротивиться этому. Известие о случившемся неприятно поразило Карла. Он попытался успокоить своих подданных. Король в сильных выражениях высказал свою ненависть к папству и объявил, что желает изменить новый молитвенник. Но это не помогло: спасти положение можно было только незамедлительным изъятием оскорбительной для шотландцев книги. Вместо этого начался долгий спор по малозначимым вопросам, в котором король неизменно терпел поражение и был вынужден идти на уступки. Недовольство шотландцев нарастало, но к вооруженным действиям они перешли после длительных ожесточенных юридических споров. Шотландцы, руководствуясь советами знатоков права, выразили свое сопротивление в форме петиции, «Великой просьбы» (Grand Supplication), под давлением которой новый молитвенник был отозван. Но остановить начавшуюся бурю было уже невозможно. Епископы подвергались нападкам, но в адрес короля по-прежнему звучали слова почтения и верности. В конце концов Карлу пришлось отступить от своих первоначальных требований. В результате в Шотландни постепенно набирала силу оппозиция. На протяжении всего 1637 г. Карл делал одну за другой очевидные уступки и даже был вынужден буквально извиняться перед своими противниками, а сам в то же время обдумывал возможность применения силы против них. Между тем шотландцы сформировали союз, бросивший вызов государственным и церковным порядкам в королевстве.

В начале 1638 г. вместо «Великой просьбы» шотландцы решили подписать так называемый Ковенант. По сравнению с последней нового в нем было не очень много. Этот документ повторял исповедание веры шотландской пресвитерианской церкви, согласованное еще при короле Якове, когда тот был шотландским монархом. В то время, пятьдесят лет назад, Европу сотрясали религиозные войны, и шотландцы испытывали сильное желание заявить о злодеяниях папства и высказаться против власти Рима. Ковенант стал тем звеном, которое соединило всю нацию. Все, подписавшие его, заявили, что готовы «придерживаться и защищать вышеназванную истинную веру и воздерживаться от всех нововведений в вопросе поклонения Господу до тех пор, пока таковые не будут рассмотрены и допущены свободными собраниями и парламентом». При этом любые несправедливости, учиненные против даже самого слабейшего из ковенантеров, должны были затрагивать всех. Двадцать восьмого февраля 1638 г. Ковенант был прочитан в церкви доминиканцев в Эдинбурге. Первым под документом расписался граф Сазерленд, за ним последовали многие знатные персоны, увлеченные «демоническим неистовством» масс. Свиток подписывали в церкви, причем вместо чернил многие пользовались кровью, для чего резали себе вены. Копии документа были направлены почти во все города и деревни, где под ними ставили свои подписи местные жители. В Ковенанте воплотилась стойкая решимость всего народа скорее погибнуть, чем подчиниться папству. Король, возбудивший такую бурю в Шотландии, отнюдь к ней не стремился и даже не имел в мыслях ничего подобного.

Ковенант имел своим последствием новые уступки короля. На Север был послан маркиз Гамильтон, опытный шотландский государственный деятель (он последовал во время революции за королем на плаху). Перед ним как уполномоченным монарха была поставлена цель примириться с Шотландией. Гамильтон же не стремился ни к чему большему, как только добиться для короля временной передышки под благовидным предлогом. Маркизу пришлось гасить бурю.

Ему удалось достичь договоренности о созыве Генеральной ассамблеи. За организацию выборов в нее взялся комитет, заседавший в Эдинбурге и состоявший из тех, кто подписал Ковенант. На Ассамблее, собравшейся в соборе св. Манго в Глазго, верх взяли религиозные убеждения решительных приверженцев шотландской пресвитерианской церкви. Священнослужителей поддержала большая группа мирян из самых разных сословий, которые сидели в соборе, вооруженные кинжалами и мечами.

Перед тем, как послать Гамильтона в Шотландию, король имел с ним весьма примечательный разговор. Карл сказал, что, если примирение по каким-либо причинам сорвется, Гамильтону нужно будет собрать войска и подавить восстание. «Но что я буду делать, если в стране не окажется достаточного количества солдат для этой цели?» — спросил Гамильтон. «Тогда, — ответил король, — к вам на помощь прибудут войска из Англии, и я сам буду с ними. Я скорее рискну своей жизнью, но не допущу пренебрежительного отношения к высшей власти».

Теперь обстоятельства сложились именно так: король столкнулся с организованным сопротивлением враждебно настроенной Ассамблеи, собранной для урегулирования религиозных разногласий, но оказавшейся под влиянием вооруженных мирян, ставивших перед собой исключительно политические цели и требовавших фактического уничтожения епископата. Карл распорядился распустить Ассамблею. Однако это собрание в ответ на требование королевского уполномоченного объявило о своем твердом намерении продолжать заседания. Оно пошло на этот шаг, полностью понимая, что он означает. Отказ Генеральной ассамблеи Шотландии разойтись в ноябре 1638 г. можно сравнить с аналогичным поступком французского Национального собрания в 1789 г., когда его члены впервые выказали сопротивление монаршей воле. Конечно, ход событий и обстоятельства во Франции и в Шотландии были различны, но в обоих случаях все это в конце концов привело к одному и тому же результату — а именно к публичной казни короля.

Гамильтон, этот незадачливый миротворец, возвратился в Уайтхолл [81], укоряя себя за неудачу. Теперь он заявил, что настроен в. пользу решительных мер. Шотландский вопрос долго обсуждался в королевском Совете. С одной стороны, зачем поднимать меч на целый народ, заявляющий о своей любви и почтении к короне? Как вести войну, не имея ни денег, ни вооруженных сил, ни поддержки всей Англии? Кроме того, министры Карла не могли не понимать, какие опасные последствия может иметь шотландское восстание для ситуации в Англии, внешне столь спокойной, но на самом деле весьма напряженной и в любую минуту готовой взорваться. Чем все это может закончиться? Королевская власть, опираясь на судебные решения, уже десять лет обходилась без парламента, встречая при этом определенное сопротивление, но все же достигая поставленных целей. Теперь на Севере ей бросили открытый вызов. Архиепископ Лод и Уэнтворт, находящийся в Ирландии, вели постоянную переписку. Они склонялись к тому, что, пока еще есть время, нужно подавить мятеж. После того как эта точка зрения получила поддержку, и король, и его противники в Шотландии стали изыскивать средства на ведение войны.

Теперь Карлу предстояло найти войска. Королевский Совет обратил взоры на Ирландию, где Уэнтворт имел в своем распоряжении некоторые силы, и даже на Испанию. Речь шла о том, чтобы нанять две тысячи испанских пехотинцев, к которым присоединились бы сторонники Карла в Шотландии. Но противники короля имели возможность собрать на континенте куда более мощные силы. Та блистательная роль, которую сыграли шотландские войска и шотландские полководцы под командованием шведского короля Густава II Адольфа в Германии, обеспечила Шотландии несравненную военную славу. Во время Тридцатилетней войны Александр Лесли дослужился до чина фельдмаршала. Он устремился на родину, чтобы принять участие в предстоящей схватке. Для него эта англо-шотландская война была всего лишь фланговой операцией в широкомасштабном конфликте протестантов с римской церковью.

Призыв, обращенный к шотландским солдатам за границей, не остался неуслышанным. На родину хлынули тысячи опытных офицеров и солдат, испытанных, закаленных; прошедших много суровых кампаний. Они сразу же стали ядром дисциплинированной армии, штаб которой был организованным, а главнокомандующий, Лесли, достаточно подготовленным для того, чтобы решать любые задачи. Шотландская знать уважала репутацию Лесли и признавала егоавторитет. Подчинившись его приказам, аристократы отложили личные ссоры и соперничество. Через несколько месяцев, задолго до того как в Англии начали активно заниматься подготовкой к войне, Шотландия уже располагала самой мощной вооруженной силой на Британских островах. Ею командовали опытные офицеры, имевшие хорошее знание военного дела. Шотландцев вдохновлял доходящий до фанатизма религиозный пыл. Проповедники, с мечом на боку и мушкетом в руке, помогали сержантам обучать солдат. Последние воодушевленно распевали псалмы. При всем при том и солдаты, и офицеры сохраняли почтение к королю, а иногда его имя даже встречало бурную поддержку. Но на знаменах шотландского войска был начертан девиз: «За Христову корону и за Ковенант». Вскоре две армии неизбежно должны были столкнуться. В мае 1639 г. шотландские силы, насчитывавшие в своих рядах около 20 тысяч солдат и офицеров, расположились на границе с Англией.

Им противостояла куда более слабая, недисциплинированная и неуверенная в своих силах армия Карла, с большим трудом собранная королем и его советниками.

С самого начала было ясно, что далеко не все сторонники короля имеют горячее желание воевать с шотландцами: переговоры с ними шли вполне спокойно и в благожелательном духе, и 18 июня 1639 г. было согласовано так называемое «Бервикское умиротворение». Шотландцы пообещали распустить свою армию и вернуть захваченные ими королевские крепости. Король согласился в следующем августе созвать в Шотландии и Генеральную ассамблею, и парламент, пообещал, что отныне они будут собираться регулярно и что Ассамблея примет решение по церковному вопросу, а парламент займется светскими делами. Был достигнут компромисс: Карл отказался признать решения Ассамблеи в Глазго, потому что они ставили под сомнение его власть как верховного правителя, но зато смирился с запретом епископата. Все же король полагал, что договоренность с шотландцами — это только средство выиграть время, и его противникам суждено было убедиться в этом в самом скором времени. Вся Шотландия оказалась охвачена стремлением к независимости. Возвращение королевских крепостей вызвало гнев, а роспуск шотландской армии — страх. Вернувшийся в Шотландию Гамильтон очутился в атмосфере нарастающей враждебности. Шотландский парламент, собравшийся в Эдинбурге в конце августа 1639 г., провозгласил, что отныне королевский Тайный совет должен нести ответственность перед ним и что король обязан учитывать его рекомендации при назначении командующих армией и в особенности начальников крепостей. Парламентарии отказались признать над собой юрисдикцию английского казначейства, прежде всего в вопросе чеканки монеты, стоимость которой неуклонно падала, и даже потребовали следовать их пожеланиям при раздаче почестей и титулов. Когда намерения парламента стали очевидны, Гамильтон не смог добиться ничего большего, кроме как перерыва в работе сессии, что позволило ему оттянуть принятие этих законов до июня 1640 г. Прежде чем разойтись, Генеральная ассамблея передала всю полноту власти влиятельному и представительному комитету, являвшемуся фактически правительством Шотландии. Расстановка политических сил, сложившаяся в те годы в Западной Европе, была сложной. Шотландцы являлись не только рьяными защитниками протестантизма, но союзниками Франции, вместе с ней выступавшими против австро-испанского альянса. Политика нейтралитета, проводимая королем Карлом, и его нежелание вмешиваться в европейские дела представлялись им уступками католицизму или даже поощрением его. Традиционно близкие связи Шотландии с Францией вновь усилились. К концу 1639 г. Карл оказался в сложном положении: ему противостояло независимое государство, имеющее собственное правительство, которое, признавая формально его верховную власть, было твердо намерено проводить собственную политику — как внутреннюю, так и внешнюю. Такое положение дел создавало угрозу не только его правам верховного правителя, но и целостности его владений. Он был обязан противостоять этому — но как?

Вернувшийся из Шотландии Гамильтон поставил трудный вопрос: если принять курс короля, то как собрать деньги и осуществимо ли это без парламента? В этой сложной ситуации из Ирландии вызвали Уэнтворта. Его авторитет при дворе был очень высоким. Он не только навел в Ирландии порядок, но и добился подчинения этой страны, пусть даже чисто внешнего. Симпатии ирландцев были на стороне католиков. Управляя как просвещенный деспот, Гамильтон сумел сформировать в Ирландии восьмитысячную армию и оплачивал ее содержание. Он полагал, что в состоянии навязать Шотландии, а затем и Англии, систему автократического правления так же, как и Ирландии. Девизом Уэнтворта было слово «тщательность», и он старался ему следовать, насколько возможно, но нам сейчас трудно судить, каких результатов он мог бы добиться в случае успеха. Уэнтворт, прибыв в Англию, твердо высказался в пользу войны с Шотландией. Он надеялся, что, начавшись, она разбудит в англичанах старую неприязнь к шотландцам. Уэнтворт мечтал о новом Флоддене [82] и готовился при необходимости использовать в Шотландии свою ирландскую армию.

В 1639 г. в Англии могла установиться абсолютистская форма монархического правления, которая уже повсеместно господствовала в других государствах Европы. Однако события приняли иной поворот. Король не мог позволить себе отступить от старинных законов и с уважением относился к традициям, в том числе и тем, которые затрагивали основы государственного управления, тогда как Уэнтворт, беспринципный авантюрист, чье личное влияние усилилось во время кризиса в Шотландии, был начисто лишен этого чувства. Но он достаточно ясно понимал, что королевских доходов недостаточно для финансирования шотландской кампании. При этом самоуверенно полагал, что сможет подчинить своей воле парламент — однако жестоко просчитался. Весной 1540 г., после почти одиннадцати лет личного правления, Карл I сделал решающий шаг, издав указ о созыве нового парламента, и по всей Англии начались выборы. Это стало прологом вошедшей в историю длительной борьбы парламента против короля. Парламентская партия, хотя и не имела средств публичного выражения, не была ни бессильной, ни пассивной. В условиях единоличного правления Карла она смогла установить надежный контроль над местным управлением во многих частях страны. Поэтому вновь избранный парламент сразу же начал с того, чем закончил предыдущий. Депутаты, вынужденные молчать одиннадцать лет, все эти годы копили недовольство против монарха. Парламент, собравшийся на свое первое заседание 13 апреля, поставил на обсуждение те же самые вопросы, которые дебатировались в 1629 г. Карлу пришлось униженно обращаться ко многим из тех людей, которых он силой заставил разойтись. Время и судьба изменили состав палаты. В парламент 1640 г. были избраны около четверти депутатов, заседавших в нем в 1629 г.

Элиот умер в Тауэре, а Уэнтворт стал графом Страффордом и первым министром короля. Из «ветеранов» выделялся Джон Пим — он имел опыт и был полон жажды мщения. С самого начала работы нового парламента, впоследствии прозванного «Коротким», Пим стал его центральной фигурой. «Он замечал ошибки и недостатки в управлении, — писал о нем его современник Кларендон, — и хорошо знал, как представить их хуже, чем они есть». Пим произнес длинную торжественную речь, где заново поставил прежние вопросы и предъявил королю новые обвинения. Новый парламент не удовлетворил ни Карла, ни его главных советников Страффорда и Лода. Наоборот, они столкнулись с таким противостоянием, что уже через несколько дней [83] король распустил парламент, совершив акт крайнего безрассудства. В итоге его созыв послужил лишь одной цели — вызвал недовольство по всей стране, а король не только не получил поддержки, но и добился противоположного результата.

Надежды, возлагавшиеся на созыв парламента, явно не оправдались, и идеи Страффорда стали идеями всех сторонников Карла. Шотландская армия стояла на границе, а выставить против нее король мог только слабые, плохо дисциплинированные и малообученные силы. Для создания боеспособного войска требовались деньги. Кроме того, необходима была идея, за которую это войско оказалось бы готово сражаться. Ни того ни другого не существовало. Многие аристократы пожертвовали Карлу деньги для защиты королевства. Английские католики, исповедовавшие свою веру нелегально, тоже сделали денежный взнос — разумеется, тайком. Но этих мелких подачек явно не хватало для ведения войны. Страффорд хотел привести свои ирландские войска, но страх перед реакцией, которую мог спровоцировать этот шаг, парализовал Тайный совет. Граф прибыл в Йорк в качестве председателя Совета по делам Севера и в жесткой, грубой форме высказался в отношении местной знати. Прием, оказанный ему там, нельзя назвать теплым или обнадеживающим. Шотландцев вдохновляло охватившее Англию широкое оппозиционное движение, где главную роль играли парламент и пуритане и лидером которого был Джон Пим. Армия небольшого северного королевства организованно пересекла реку Твид: пехота перешла ее вброд, в то время как кавалерия стояла выше по течению, перекрыв подступы к реке. Шотландцы не встречали никакого сопротивления вплоть до самого города Тайна. Там, как и перед «Бервикским умиротворением», оба войска столкнулись лицом к лицу. Несколько дней прошли спокойно, но однажды утром какой-то шотландец, приведший коня на водопой, слишком близко подошел к английскому посту. Кто-то нажал на курок, пуля попала в цель, и незадачливый солдат был ранен. Все шотландские пушки выстрелили — и вся английская армия пустилась в бегство. Как писал один современник, «никогда еще столь многие не бежали от столь немногих с меньшим беспорядком». Английские солдаты впоследствии пространно объясняли, что покинули поле боя не из страха, а из-за собственного недовольства, напоминая при этом, что они так и не получили положенных им денег. Между тем англичане ничего не сделали, чтобы остановить шотландцев, и их армия быстро подошла к воротам Ньюкасла. Здесь шотландские генералы объявили, что их цель — благо и свобода для Англии, и призвали на помощь всех, кому дорого дело парламента и пуританская вера. Властям города ничего не оставалось, как открыть ворота. Тем временем Страффорд в Йорке отчаянно пытался организовать фронт и принять хоть какие-то меры против вторжения, тщетно надеясь, что поругание родной земли вызовет в англичанах возрождение национального духа, и убеждал северный Совет принять его предложения по переброске ирландских войск.

В то же время многие из лордов, собравшихся в Лондоне, настоятельно советовали королю созвать Большой совет (Magnum Concilium) — собрание пэров без палаты общин. Английские монархи не обращались к нему уже в течение нескольких столетий, но разве кризис не требует подобных экстраординарных мер?

Карл собрал Большой совет, но этот древний орган лишь смог порекомендовать ему созвать парламент. Король не имел возможности защитить страну. Только парламент был в состоянии спасти королевство от акта шотландской агрессии. В этот момент положение короля было плачевным, как никогда. Он терпел политическое и моральное, банкротство. Его враги, наконец добившиеся своей цели и сокрушившие его, были сильны и сплоченны и имели множество сторонников, каждый из которых был готов умереть за дело парламента.

Глава XV. ПАРЛАМЕНТ ВОССТАЕТ

Неумолимый рок вынуждал короля делать то, чего он больше всего боялся. Шотландская армия овладела Даремом и Нортумберлендом. Лесли и другие генералы поддерживали тесную связь с парламентской партией и пуританской оппозицией в Англии. Они выдвинули требования, которые касались не только северного королевства, но и должны были затронуть всех англичан. Шотландцы тщательно следили за тем, чтобы доставка угля в Лондон не прерывалась ни на один день, но в то же время их фуражиры рыскали по окрестным графствам, забирая все необходимое для содержания армии. Король ничего не мог противопоставить им. Граф Страффорд считал, что сумеет удержать за собой Йоркшир, но это было все, на что он мог рассчитывать. Тайный совет выступил за перемирие с шотландцами, которые потребовали выплачивать им по 40 тысяч фунтов в месяц на содержание армии на английской земле до тех пор, пока их притязания не будут удовлетворены. После долгих переговоров эту сумму удалось снизить до 25,5 тысячи фунтов стерлингов в месяц. Таким образом, английской короне, не имевшей никаких средств, предстояло неопределенно долгое время, пока шли переговоры, содержать за свой счет обе армии, стоявшие друг против друга с вложенными в ножны мечами. Эти переговоры положили конец так называемой «епископской войне», а настоящая война, требовавшая еще больших средств, еще не началась.

Со всех сторон раздавались требования созвать парламент. По крайней мере половина лордов, предвидя, что это рано или поздно произойдет, оставалась в Лондоне. Небольшая группа аристократов во главе с графом Бедфордом, поддерживавшим тесную связь с оппозиционерами, явилась в Тайный совет и призвала его собрать парламент. При этом они высказали мнение, что, даже если король не издаст соответствующего предписания, парламент соберется без него. Королева и находившиеся при ней советники срочно написали Карлу, что не видят другого пути. Тем временем король и сам пришел к такому же выводу. В те дни его точка зрения претерпела самые серьезные изменения. Он признал, что его теория абсолютной монархии должна быть приспособлена к требованиям времени. Решившись обратиться к парламенту, Карл согласился с тем, что отношения между народом и короной должны быть изменены.

Созыв парламента на некоторое время ослабил царившее в обществе напряжение, а рвение парламентской оппозиции оказалось направлено на выборы новых членов палаты общин.

Карл лихорадочно искал средства. Но лондонский Сити согласился предоставить королю заем в 50 тысяч фунтов только после долгих переговоров и под личную гарантию тех самых лордов, которые находились в оппозиции королю. Эти деньги предназначались для того, чтобы сохранить за победоносной шотландской армией захваченный ею север Англии и удержать английскую армию от мятежа и дезертирства.

Когда обстановка в стране накалена, не существует более верного способа поддержать народное возбуждение, чем парламентские выборы. Страсти кипели, пиво текло рекой. Хоте ситуация в Англии была спокойней, чем в Шотландии в 1639 г., вожди оппозиции ездили из графства в графство, возбуждая пыл своих сторонников. В свою очередь, король обратился к поддерживавшим его лордам и нашел у них отклик. В некоторых городах на выборах соперничали четыре-пять кандидатов, но в целом настроения складывались не в пользу двора. «Мы избрали, — гласил один памфлет 1643 г., — не тех, кто прославился какой-либо добродетелью, но лишь тех, кто известен своим недовольством по отношению к вышестоящим». В новый парламент вернулись три пятых членов Короткого парламента, 294 из 493 депутатов, а из избранных впервые почти все считали себя противниками правительства. Ни один из тех, кто сделал себе имя принадлежностью к оппозиции, не был отвергнут народом. Король мог рассчитывать на поддержку не более чем трети палаты общин.

Третьего ноября 1640 г. парламент, вошедший в историю как Долгий, официально приступил к работе.

Он стал самым памятным парламентом из всех, когда-либо заседавших в Англии. Его сила заключалась в том, что он вдохновлялся не только политическими, но и религиозными идеями и был порожден потребностью эволюционирующего общества развиваться на более широкой основе, чем абсолютистская и патерналистская монархия Тюдоров. Парламентарии использовали военную угрозу со стороны вторгшейся в страну шотландской армии в тактических целях. Представители шотландского правительства и богословы прибыли в Лондон. Они были удивлены тем, как тепло их встретили, как приветствовали, называя освободителями Англии. Некоторые из их английских союзников, как вскоре выяснилось, намного превзошли гостей во враждебности к епископам. Переговоры тянулись неделя за неделей за счет короны, получавшей деньги на это от парламента. Карлу I пришлось столкнуться с требованиями далеко идущих изменений в гражданском и религиозном управлении, на протяжении нескольких десятилетий выдвигавшихся в Англии и Шотландии, которые теперь были сведены воедино и выдвинуты обоими королевствами, объединившими свои усилия. Восшествие на престол Якова I стало союзом Англии и Шотландии, но теперь произошло нечто такое, о чем и подумать не могли ни Яков, ни его сын — сложился союз политических сил, вместе боровшихся за общее дело. Мишенью его были Карл и верные ему министры.

Наибольшее раздражение среди них вызывал Страффорд. Пим и Гемпден, лидеры палаты общин, сразу же привлекли на свою сторону большинство нижней палаты. Теперь корона уже не имела возможностей выступать против исповедуемого палатой общин принципа, в соответствии с которым выделению требуемых ею средств предшествовало удовлетворение претензий и жалоб депутатов. Но ситуация изменилась и уже не была такой, как в 1620-е гг.: палату могла удовлетворить только месть. Страффорд имел в своем распоряжении убедительные доказательства того, что Пим и другие парламентарии поддерживают переписку с вторгшимися в страну шотландцами. Это была явная государственная измена, но Страффорд не успел начать обвинительный процесс против них — Пим нанес удар первым. Весь гнев парламентской партии обрушился на «безнравственного фа-фа» с невероятной силой, ни с чем не сравнимой в английской истории. Никто из депутатов не принимал во внимание то, что Страффорд некогда принадлежал к оппозиции, не учитывал требования собственной безопасности. Одиннадцатого ноября двери часовни св. Стефана закрыли; ключ был положен на стол; никого посторонних не впускали, и ни один из членов палаты не мог уйти [84]. Вечером Пим и Гемпден, сопровождаемые своими коллегами, отнесли документ с обвинениями в адрес министра в палату лордов. По просьбе короля Страффорд приехал в Лондон. Утром следующего дня его уважительно приветствовали пэры. Узнав о своем обвинении, он вернулся в верхнюю палату, но теперь все вдруг изменилось. Его встретил недовольный ропот. Послышались требования, чтобы он ушел на время дебатов. Страффорду пришлось подчиниться. Менее чем через час всесильный министр превратился в обвиняемого и пленника. Ко всеобщему удивлению, он опустился на колени, чтобы выслушать решение пэров. У него забрали шпагу и отправили в тюрьму. По дороге туда Страффорд имел возможность в полной мере почувствовать на себе враждебность толпы.

Опала распространилась не только на Страффорда, но и на всех министров короля. Архиепископ Лод, которому палата общин также предъявила обвинение, попытался было отвергнуть его, заметив, что у нее не может быть оснований, но был вынужден замолкнуть, и вскоре Тауэр открыл перед ним «Ворота изменников». Сэр Френсис Уайндбэнк [85] и еще несколько человек бежали в Европу. Лорд-хранитель печати сэр Джон Финч предстал перед палатой общин при полном параде, с Большой государственной печатью Англии в вышитом мешочке и защищался столь убедительно, что заставил депутатов замолчать. Тем не менее он смог добиться для себя всего лишь небольшой отсрочки перед вынесением обвинения в государственной измене [86], которой ему хватило только на то, чтобы успеть бежать из страны. Все действия членов палаты общин поддерживались лондонцами и встречали одобрительное отношение пэров. Не будем забывать о том, что на севере Англии стояли шотландские войска, которые также благосклонно встречали все происходящее и имели возможность повлиять на ход событий.

Отличительной чертой начавшейся пуританской революции являлось то, что все наболевшие вопросы обсуждались открыто, а противостояние политических противников было безжалостным, причем не только в парламенте, где они поедали друг друга горящими глазами, готовые отправить оппонента на виселицу, но и на улицах столицы, где не менее ожесточенно сталкивались люди различных взглядов. При всем том уважение к закону и к человеческой жизни брало верх. Борьба была смертельной, но долгое время стороны сдерживали себя от физического насилия. Даже тогда, когда разразилась гражданская война, они соблюдали высшие законы, защищавшие человечество от варварства. Осмотрительность и сдержанность, проявленные нашими предками, оказали влияние на многие поколения англичан, вплоть до нашего времени.

Множество слухов будоражило столицу. Парламент тщательно выполнял требования шотландцев относительно содержания их армии, но английские войска испытывали нужду. Это служило почвой для домыслов о бунтах и военных заговорах. Пим умело и хладнокровно играл на этих тревогах и опасениях, которые могли стать реальными при малейшем проявлении парламентом своей слабости. Враждебные настроения большинства палаты общин выразились в требовании запретить епископат. Шотландцы, приобретшие в Лондоне большое влияние и остававшиеся хозяевами на севере Англии, попытались ввести и на Юге пресвитерианскую систему церковного управления. Перемены будоражили общество. В палату общин была подана петиция, подписанная 15 тысячами человек, в которой заявлялось о намерении «вырвать епископальное управление с корнем». Поставленная на голосование в палате, она получила большинство голосов. Но в это время, впервые с начала противостояния короны и парламента, проявили себя противники парламента. Вторая петиция, которую составили и подписали семьсот священнослужителей, враждебно относившихся к защищаемым королем и архиепископом принципам, предлагала ограничить власть епископов духовными вопросами и даже в этой сфере частично поставить их под контроль. Всем было известно, что король считает епископат, на протяжении веков воспринимавший свою духовную власть от апостолов, неотъемлемой частью христианской веры. Английский епископат брал начало со времен св. Августина [87], и разрыв Генриха VIII с Римом никак не сказался на преемственности власти епископов. Король искренне полагал, что сам имеет право назначать их; его противники видели в этом лишний источник власти монарха. Таким образом, не только политические, но и религиозные вопросы вызвали противостояние, и на этот раз столкнулись между собой люди, считавшие себя протестантами, но по-разному представлявшие методы церковного управления. Каждая сторона была готова идти до конца, но если в политическом отношении недовольство личным правлением короля охватило все общество, то в религиозном вопросе противников епископата было примерно столько же, сколько и его сторонников. Именно религиозный вопрос мог бы позволить королю сплотить вокруг себя сторонников. Пим, сознавая это, решил отложить обсуждение в палате общин обеих петиций. Они были отправлены на рассмотрение в комитет. Тем временем начался суд над Страффордом. Парламентарии, министры, политики и богословы собрались в просторном Вестминстер-Холле. Треть помещения заполнила публика. Король и королева ежедневно восседали в специальной ложе, надеясь своим присутствием смягчить обвинения против фаворита. Почти сразу же палата общин столкнулась с немалой трудностью, суть которой заключалась в различной интерпретации понятий закона и справедливости. Судебный процесс над ненавистным министром оказался для парламентариев трудным. Очевидно, что Страффорд был врагом прав и свобод нации и вызвал к себе всеобщую ненависть. Но доказать его вину в совершении акта государственной измены было невозможно. Страффорд защищал себя сам и делал это великолепно. Каждое утро он опускался на колени перед лордом-распорядителем и кланялся лордам и всем присутствующим. Каждый день он, обращаясь к логике и чувствам собравшихся, разбивал доводы обвинения. Он удачно высмеял теорию «совокупной измены», к которой были вынуждены прибегнуть его противники. Как можно назвать несколько ошибок и проступков государственным преступлением? В свою защиту Страффорд привел основной юридический принцип: «нет закона — нет и преступления». Какой закон он нарушал? Обладая искусством оратора, или, как говорили его враги, актера, он воздействовал не только на умы, но и на чувства аудитории. Король день и ночь работал с пэрами. Он был готов на любые уступки ради спасения Страффорда. Карл уже дал слово своему любимцу, что при любых условиях он сохранит ему и свободу, и жизнь. Постепенно на сторону Страффорда стали склоняться не только симпатии многочисленных знатных зрительниц, наблюдавших за процессом, но и их мужей-пэров. На тринадцатый день суда всем казалось, что обвиняемый может всерьез надеяться на оправдание.

Тогда Пим и его коллеги решили нанести графу смертельный удар. Генри Вэн-младший, сын сэра Генри Вэна, секретаря Тайного совета, стремился добиться известности любой ценой. Этот молодой человек вероломно (что впоследствии стоило ему жизни) похитил у своего отца записку, которую тот сохранил после заседания Совета 5 мая 1640 г. На основании этого документа Страффорду приписывались некие загадочные слова: «Все, что позволяет власть, должно быть сделано, и это обязаны предпринять вы. Они отказались, и вы оправданы перед Богом и людьми. У вас есть армия в Ирландии, которую вы можете развернуть здесь, чтобы покорить эту страну. Шотландия не продержится и пяти месяцев».

Палата общин объявила, что эта записка является доказательством вины Страффорда, якобы советовавшего использовать ирландскую армию против Англии. Как можно понять из контекста, на деле речь шла о Шотландии, которая на момент написания этих слов действительно бунтовала против короля. Генри Вэн, секретарь Тайного совета, под перекрестным допросом не смог (или не захотел) сказать, означают ли слова «эта страна» Англию или Шотландию. Другие члены Совета, отвечая на этот вопрос, заявили, что не припоминают этих слов; что на заседании рассматривались средства усмирения Шотландии, а не Англии; что они никогда не слышали ни малейшего намека на применение ирландской армии против какой-либо страны, кроме Шотландии. Разумеется, все присутствовавшие понимали, что после успешного использования этих войск в северном королевстве им можно найти применение и в другом месте, но вопрос об этом не стоял. Страффорд ответил за всех:

«Чего еще можно ждать, если слова, произнесенные в королевском Тайном совете, слова, понятые наполовину или неправильно, превращаются в преступление? Теперь уже ни у кого не хватит смелости открыто выражать свои взгляды перед королем». Юристы также встали на сторону обвиняемого. Никто не сомневался, что Страффорд выиграл дело. Палата общин, обескураженная таким поворотом событий, заявила о выдвижении новых доказательств вины королевского фаворита. Страффорд потребовал, чтобы в таком случае ему предоставили подобное же право. Лорды высказались в его пользу. После этого в зале послышались громкие крики собравшихся там членов палаты общин: «Лишить! Лишить!». Все парламентарии снова собрались в часовне св. Стефана и заперлись там. Неужели этому врагу английской свободы суждено добиться оправдания в ходе судебного процесса? Он был их противником, и они жаждали его крови. Даже если Страффорд избежит наказания по суду — он будет объявлен виновным актом парламента. Пим и Гемпден не стали сами выдвигать против графа билль о парламентском осуждении, но подвигли на это одного из своих верных сторонников. Когда же предложение было внесено, они поддержали его, использовав все свое влияние и угрозы взбунтовавшегося города. Лорды не обратили особого внимания на действия нижней палаты и с явной симпатией выслушали последнее слово Страффорда. Ему удалось вызвать отклик в их сердцах:

«Милорды, мои невзгоды временны, а ваши будут постоянны, и если только ваша мудрость не предотвратит этого, то пролитие моей крови проложит путь к пролитию вашей. Вы, ваши потомки и ваше благосостояние — все поставлено на карту, если эти джентльмены начнут действовать против вас; тогда вашим друзьям и советникам откажут в доступе к вам; ваших врагов допустят свидетельствовать против вас; каждое ваше слово, каждое намерение, каждый шаг будут считаться предательством. Я предоставляю вам решать, какие опасные последствия могут иметь эти недавние прецеденты.

Эти джентльмены говорят, что защищают страну от моих своевольных законов. Позвольте мне сказать, что это я защищаю страну от их измены. Если вы будете и дальше терпеть их действия, то какой ущерб будет нанесен королю и стране — ведь вы и ваши потомки будете отстранены от участия в делах королевства… Я надеюсь, что лучшая часть Англии понимает, что своим несчастьем я доказал мою верность Господу, королю и стране».

Палата общин все же приняла билль об опале, содержащий осуждение Страффорда за государственную измену. Двадцать первого апреля 1640 г. за это решение проголосовало двести четыре человека, против — пятьдесят девять. Одним из тех, кто оказался в меньшинстве, был лорд Дигби, избранный в парламент как один из ведущих оппонентов короны. Его сразу же стали подозревать в тайной поддержке короля. Имена пятидесяти девяти голосовавших против билля были распространены по городу и за его пределами как имена изменников, защищающих предателя. Толпы людей, скопившиеся на подступах к часовне св. Стефана, вели себя все более агрессивно. Среди парламентариев напряжение было так велико, что, когда наверху что-то скрипнуло, они решили — повторяется «Пороховой заговор». Пэры, настроенные благосклонно в отношении Страффорда, увидев окружавшее их безумие, заколебались. Когда Генеральный солиситор [88] Оливер Сент-Джон на совместном заседании палат выступил в поддержку обвинения Страффорда, он использовал не аргументы права, а аргументы революции. Парламент не был, подобно судам, связан существующими законами, но мог принять новые, более соответствующие сложившимся обстоятельствам. Единственное, чем он руководствовался — общественное благо. Как политический орган, парламент выражал интересы всех — от короля до нищего, он мог пренебречь интересами или даже справедливостью в отношении отдельного человека ради блага всех, мог, образно говоря, вскрыть вену, чтобы выпустить дурную кровь и тем самым оздоровить организм. Всегда считалось, что нарушение закона — преступление, но там, где нет закона, не может быть и нарушения его. Но парламентарии не хотели применять этот принцип к человеку, желавшему, как они были уверены, уничтожить все законы. «Никогда не считалось жестоким или бесчестным, — сказал Сент-Джон, — убивать лисиц и волков ударом по голове, потому что они хищники. Их уничтожают ради сохранения полезных животных».

Когда Страффорд услышал эти слова, призывающие к мщению, то поднял руки над головой, словно взывая о милости к небесам. Теперь он знал, что все кончено. Только половина из присутствовавших на заседании лордов осмелилась голосовать против билля, и он был вынужден встретить свою печальную участь. Многие были убеждены, что если Страффорд будет на свободе, то король использует этого человека для войны с парламентом. Как жестоко заметил граф Эссекс, сын фаворита королевы Елизаветы, «у мертвеца нет друзей».

Однако призрачные шансы спасти Страффорда еще сохранялись. Карл попытался взять под свой контроль Тауэр и таким образом освободить пленника. Но начальник тюрьмы, сэр Уильям Бальфур, закрыл ворота перед присланным королем отрядом. Он также с презрением отверг огромную взятку, предложенную ему самим Страффордом. На улицах Лондона раздавались крики: «Справедливость!». Толпа в несколько тысяч человек, многие из которых были вооружены, появилась перед королевским дворцом, требуя головы Страффорда. В парламенте уже ходили слухи о выдвижении обвинений против королевы. Король оказался в такой критической ситуации, с которой не сталкивался ни один из его предшественников.

Вопрос уже стоял не о том, сможет ли он спасти Страффорда, а о том, сохранится ли в Англии королевская власть. Карл обратился за помощью к епископам, и те, за исключением двоих, посоветовали ему поступить в отношении Страффорда не с позиции человека, а с позиции монарха, даже несмотря на обуревавшие его чувства. Сам Страффорд попытался спасти честь короля. В благородном письме, написанном еще до голосования в палате лордов, он настойчиво просил короля не давать никаких обещаний, чтобы не ставить под угрозу существование монархии и мир в королевстве. В конце концов Карл сдался и подписал парламентский билль, осуждающий Страффорда. Согласие на казнь верного сторонника далось королю с большим трудом, и совесть мучила его до конца дней. Не имея покоя, Карл, вопреки всем традициям и правилам этикета, не принимая во внимание угрозу потерять свое монаршее достоинство, уже на следующий день послал юного принца Уэльского в палату лордов с просьбой заменить смертную казнь пожизненным заключением. Пэры отказали принцу, а затем отклонили и прошение об отсрочке казни на несколько дней, не дав своей жертве привести в порядок свои земные дела.

Никогда еще Лондон не видел такого огромного стечения народа на месте казни. Страффорд принял смерть мужественно и достойно. Вне сомнений, это был человек выдающихся дарований, действиями которого руководило честолюбие. Он стремился к власти, поддерживая парламент, но обрел ее, став сторонником короны. Он поставил свой сильный характер на службу государственной системе. Обстоятельства процесса над Страффордом и осуждение его в государственной измене навлекли позор на его преследователей: они убили человека, которого не смогли осудить. Но необходимо признать, что Страффорд, если бы он остался жив и сохранил власть, возможно, еще в течение долгого времени препятствовал бы свободному развитию английского общества.

Суд над Страффордом и его казнь поглотили все внимание Карла, отвлекая короля от других дел. Билль, предусматривавший созыв парламента по меньшей мере один раз в три года, даже вопреки желанию короны, положил конец системе личного правления, созданной Карлом.

Парламент выдал королю на один год разрешение на таможенные сборы, но еще раз заявил о том, что практика взимания «корабельных денег» незаконна, и потребовал возмещения ущерба, понесенного теми, кто сопротивлялся указам короля. Карл волей-неволей согласился с этим. Но самым большим ударом для него стало вынужденное признание постоянного принципа работы парламента — меры, направленной на то, чтобы «предотвратить неудобство, могущее произойти при несвоевременном перерыве в работе или роспуске нынешнего парламента».

Фактически это был закон, превращающий Долгий парламент в постоянный: отныне его нельзя было распустить иначе, как по его же согласию. Королю проект этого билля поступил в тот же день, когда решилась судьба Страффорда. Произошло и много других перемен, необходимость которых диктовалась временем. Некоторые из них оказались полезными для умиротворения народного недовольства. Судьи, срок пребывания которых в должности зависел прежде, от расположения или нерасположения короны, теперь не могли быть смещены, если добросовестно исполняли свои обязанности. Суд Звездной палаты, использовавшийся, как мы видели, Генрихом VII для обуздания баронов, но ставший со временем репрессивным органом, был уничтожен. Такая же участь ждала и суд Высокой комиссии, пытавшийся насаждать религиозное единообразие. Была строго ограничена и определена юрисдикция Тайного совета. Наконец-то были признаны принципы личной свободы и защиты от произвольного ареста, закрепленные в «Петиции о праве». Карл одобрил все эти важные решения. Он уже понял, что в своем стремлении защитить права монархии зашел слишком далеко. Теперь королевская власть опиралась не только на личные инициативы монарха, но и на представительный орган. Вся тюдоровская система государственного управления, унаследованная Стюартами, была потрясена до основания.

После процесса над Страффордом ситуация в Англии изменилась. С того самого дня, когда его голова скатилась под ударом топора, страну охватила консервативная реакция, имевшая место во всех слоях общества. Карл, до недавнего времени чувствовавший себя почти одиноким и поддерживаемый только небольшим числом ненавидимых всеми министров, ощутил вдруг сильную общественную поддержку. Если бы он только позволил этим народным чувствам найти соответствующее выражение, то мог бы, пожалуй, значительно укрепить свое положение. Фанатизм пуританской партии, ее война с официальной церковью, сближение с шотландцами вызвали в английском обществе противодействие. Двор, не имевший возможности повлиять на общественное мнение, мог только наблюдать за изменением умонастроения масс. Если бы корона проявила терпение и мудрость, то могла бы несколько обезопасить себя, не вернув, конечно, всех утраченных позиций. Таким образом, друг другу противостояли уже не парламент и король, а две главные политические силы, которые вплоть до нынешних дней оспаривали право господствовать в Англии. Лишь на заре XX в. англичане перестали ассоциировать эти силы с конкретными властными институтами, столкновение между которыми в XVII в. и способствовало их кристаллизации [89]. Теперь Карл надеялся поправить ситуацию при помощи примирения с Шотландией. Шотландская армия на севере поддерживала тесные контакты с пуританами в парламенте, и для борьбы с ними король не располагал никакими силами. Он решил сам отправиться в Шотландию и открыть сессию шотландского парламента в Эдинбурге. Пим и его приверженцы не могли выдвинуть никаких возражений. Общее мнение склонялось к принятию этого плана. «Если король урегулирует все дела на Севере и установит мир с шотландцами, — писал его секретарь сэр Эдвард Николе, — то это откроет путь к счастливому завершению всех трудностей в Англии». Итак, король отправился в Шотландию. Мечты о единообразии в церковном и государственном управлении двух королевств остались в далеком прошлом. Карл согласился со всем, что прежде вызывало у него ужас. Теперь он стремился привлечь на свою сторону ковенантеров. Он присутствовал на службах в пресвитерианских церквах, внимательно слушал и даже распевал вместе со всеми псалмы. Король дал согласие на установление в Шотландии пресвитерианства. Но все было напрасно: Карла обвинили в причастности к неудавшейся попытке роялистов похитить шотландского вождя, маркиза Аргайла. Шотландцы не желали отказываться от своих заблуждений, и король вернулся в Англию в удрученном настроении.

С казнью Страффорда в Ирландии вновь пришли в движение все те стихийные силы, которые прежде успешно сдерживала созданная им система управления. Ирландский парламент в Дублине, на протяжении нескольких лет изъявлявший полную покорность, поспешил выступить с жалобами на его правление. В то же время у кельтов, продолжавших придерживаться католической веры, английский протестантизм явно вызывал отвращение. Дисциплинированная ирландская армия, созданная Страффордом, была распущена. Королевские министры предприняли робкие попытки воззвать к верноподданническим чувствам ирландских католиков, но все оказалось тщетным. Не только в области Пейл [90], но и по всей стране недовольство голодных и угнетенных ирландцев обратилось на джентри, землевладельцев и протестантов. Осенью 1641 г. ситуация вышла из-под контроля и вспыхнуло восстание, заставившее вспомнить французскую Жакерию [91]. Зажиточные люди вместе с семьями и слугами бежали в города, под защиту стоявших там гарнизонов. «Но, — говорит Ранке, — невозможно описать гнев и жестокость, затопившие всю страну и обрушившиеся на невооруженных и беззащитных людей. Погибли многие тысячи, их тела лежали повсюду, служа пищей для хищников. Религиозные противоречия вступили в страшный союз с национальной ненавистью. Объединялись мотивы Сицилийской вечерни [92] и Варфоломеевской ночи».

Со всех сторон поступали сообщения о невыразимых жестокостях, и правительство нанесло ответный удар. Мужчин безжалостно убивали прямо на месте, в большинстве районов была провозглашена политика уничтожения. Когда рассказы об этих зверствах дошли до Англии, они вызвали у всех настоящий шок, хотя раньше мало кто интересовался событиями в Ирландии, предпочитая заниматься собственными проблемами. Все происходящее сильно повредило интересам короля. Пуританская партия увидела, или по крайней мере заявила, что увидела, в бедствиях, обрушившихся на Ирландию, сценарий, который мог бы воплотиться и в Англии. Пуритане уверяли, что нечто подобное обязательно произошло бы, если бы папистские устремления епископов были поддержаны силой абсолютной власти. Коренных ирландцев они считали дикими зверями, которых следовало убивать на месте. С этого момента они уже были готовы к тому, чтобы расправиться с ними с крайней жестокостью, если посчитают это нужным.

Сам факт отсутствия короля в Лондоне, позволивший парламентским силам в полной мере проявить себя, послужил интересам Карла больше, чем пристальное внимание, которое он на протяжении многих месяцев уделял английским делам. В течение сентября и октября 1641 г. консервативная реакция набирала силу. Кто может обвинять двор в военных заговорах, когда и английская, и ирландская армии уже распущены? Англичане, независимо от своих религиозных и политических убеждений, не желали платить налоги на содержание на своей земле шотландских войск. Пресвитериане не вызывали симпатий у основной массы английского народа, который, не будучи в то же время в восторге от установлений елизаветинской церкви, искал духовного совершенствования в более радикальных сектах, в массовом количестве возникших во время Реформации, или обращался к таким течениям внутри пуританизма, как мер потребовал, чтобы был составлен список тех, кто не согласен с публикацией «Ремонстрации», пытаясь начать процедуру протеста меньшинства. Эта парламентская процедура была характерна для палаты лордов, но в палате общин действовал иной принцип — решение принималось большинством голосов. Палмер спросил, кто готов протестовать. Множество людей вскочили на ноги с криком «Все! Все!». Одни размахивали шляпами, другие тянулись к шпагам, анекоторые даже обнажили оружие. Лишь своевременное вмешательство Гемпдена предотвратило кровопролитие. События в палате общин показали, что парламентские способы решения конфликта исчерпаны, и только война может разрешить его.

Доселе малозаметный член парламента от Кембриджа Оливер Кромвель, человек, обладавший довольно грубыми манерами, сказал Фокленду, когда они выходили из зала: «Если «Ремонстрация» будет отвергнута, я уже на следующее утро продам все, что у меня есть, и никогда больше не увижу Англию; и я знаю многих честных людей, готовых поступить так же решительно». Кромвель, как и многие другие оппозиционеры, обращал свой взгляд за океан, на земли, где царила свобода.

Король, несмотря на то что потерпел поражение в Шотландии и был вынужден усмирять ирландцев, пользовался некоторой поддержкой и сознавал это. Однако окружение побудило его к действиям, оказавшимся ошибочными. Сначала он попытался сформировать министерство, опирающееся на парламентское большинство, заправлявшее в палате общин.

Более десяти, оппозиционных лордов были членами Тайного совета. Но очень скоро эти благородные люди начали без должного уважения отзываться о короле. Отчаянно ища опору, он предложил занять должность канцлера казначейства не кому иному, как самому Пиму. Понятно, что, поступая так, король был весьма далек от действительности. Вместо него канцлером стал Кольпеппер, а Фокленд получил место Государственного секретаря. Затем, поддавшись соблазну отомстить своим врагам, Карл решил осудить за государственную измену пятерых своих главных противников в палате общин. На этот неразумный и опасный шаг его подтолкнула королева Генриетта-Мария. Она обвиняла мужа в трусости, изводила упреками, говоря, что если он не хочет потерять ее, то должен усмирить тех, кто денно и нощно думает о том, как расправиться и с ним, и с ней. Карл дал убедить себя в том, что Пим намерен предать королеву суду.

Четвертого января 1642 г. король в сопровождении трех или четырех сотен своих сторонников отправился в палату общин. Это было беспрецедентное событие — никогда прежде монарх не появлялся в ней. Когда в дверь постучали и стало известно, что король прибыл лично, члены всех партий в изумлении уставились друг на друга. Сторонники короля открыли дверь. При появлении Карла все поднялись. Спикер Уильям Ленталл, оставив свое место, опустился перед монархом на колени. Карл уселся на стул и, выразив палате свое благорасположение, потребовал выдать Пима, Гемпдена, Голлиза, Хейзелригга и Строуда, которым днем раньше было предъявлено обвинение в государственной измене. Однако Пим, заблаговременно предупрежденный одной дамой из окружения королевы, успел принять меры для спасения себя и своих товарищей. Когда король появился, все пятеро уже спустились по ступенькам Вестминстера и скрылись в Сити. Спикер Ленталл не смог предоставить Карлу никакой информации о них. «Мои глаза могут видеть, а уши — слышать только по приказанию палаты», — ответил он. Король, уже осознавший свою ошибку, обвел взглядом собрание. «Я вижу, птички улетели», — неуклюже пошутил он и, добавив еще несколько ничего не значащих замечаний, удалился во главе своих разочарованных и разозленных приверженцев.

Когда Карл уходил, вслед ему раздалось негромкое, но хорошо слышимое восклицание:

«Привилегия!». Его подхватили все присутствующие, и низкий гул голосов провожал Карла до самой двери. И по сей день члены палаты общин от Сити занимают места на скамье казначейства, должны руководствоваться законами, ими самими составленными, и жить под властью правительства, установленного по их собственному согласию». Первого июня 1642 г. парламент предъявил королю «Девятнадцать предложений». В этом документе содержались ультимативные требования о том, чтобы члены Тайного совета, высшие государственные чиновники и наставники королевских детей назначались парламентом. Парламент также претендовал на полный контроль над милицией [93] и армией, посылаемой для усмирения Ирландии, то есть требовал для себя «власти меча». Согласно этому документу, вопрос о церковном установлении также решался парламентом. Если говорить коротко, палата общин предлагала королю отказаться от верховной власти над государством и церковью. Требования ее имели целью не просто решить наболевшие конституционные вопросы — они скрывали в себе потребность разрешить религиозные и классовые противоречия. Пуритане имели подавляющее влияние в парламенте, а при дворе доминировали сторонники англиканской церкви, тяготеющие к католицизму. Новое дворянство, купцы и предприниматели, а также состоятельные сельские арендаторы в некоторых графствах претендовали на политическую власть, почти монополизированную аристократией и лендлордами.

Однако расстановка сил накануне гражданской войны не была такой простой. Брат сражался против брата, отец против сына. Влияние роялистов было очень сильным. Верности парламенту они противопоставили верность короне, пуританскому рвению — англиканское единство. Демократии они предпочитали установленную Богом древнюю королевскую власть. Как «кавалеры», так и «круглоголовые» шли в сражение, руководствуясь верой в высшие цели. В каждом из противоположных лагерей в то же время находились и распутные придворные, амбициозные политиканы и безработные наемники, готовые обогатиться на национальном разобщении; но в целом гражданская война стала трагическим конфликтом противоположных идеалов.

Постоянно растущие требования парламентской партии привлекали к королю новых сторонников. Большая часть знати постепенно примыкала к роялистам; торговцы и купцы в целом склонялись к парламенту, но значительная доля аристократии стояла за Пима, а многие горожане были верными роялистами. Мелкопоместное дворянство и мелкие землевладельцы глубоко разделились в своих политических пристрастиях. Жившие ближе к Лондону в общем симпатизировали парламенту, тогда как север и запад Англии оставались преимущественно роялистскими. Интересно отметить, что обе стороны сражались во имя короля и одновременно поддерживали институт парламента. «Круглоголовые» всегда говорили о «короле в парламенте». Приказы, отданные первому главнокомандующему королевскими силами графу Эссексу, предписывали ему «спасти короля от дурных советников, в чьей власти он оказался», если понадобится — то и силой. Карл клялся, что желает править как конституционный монарх и уважать законы страны. Вопрос не стоял о борьбе абсолютизма против республиканизма, но, как сжато и точно выразился Ранке, «одна партия желала, чтобы доминировал парламент, но не без короля, а другая — король, но не без парламента». При всей значимости классовых и политических противоречий основной движущей силой событий были религиозные споры. Как сказал Кромвель, «религия не была тем, за что поначалу соперничали, но Бог в конце концов подвел борьбу к этому вопросу».

На протяжении более семидесяти лет в Англии царил мир. За исключением немногих офицеров, служивших в Европе, никто не разбирался в военных вопросах. Поначалу «кавалеры», умевшие фехтовать, знающие толк в охоте, имели преимущество над «круглоголовыми». Находясь в Йорке, король с надеждой взирал на Гулль, где хранилось оружие распущенной армии. Сыновья Карла, принц Уэльский и герцог Йоркский, которым в то время было двенадцать и девять лет соответственно, нанесли визит в этот город, где им оказали любезный прием. Но когда король захотел последовать их примеру, то губернатор Гулля сэр Джон Готам закрыл перед ним ворота и приказал вооруженным людям дежурить на стенах. Так как Карл имел в своем распоряжении всего лишь несколько тысяч местных ополченцев, ему пришлось смириться с отпором. В Гулле королю был нанесен сильный удар — оружие имело жизненно важное значение.

Двадцать второго августа 1642 г. Карл поднял свой штандарт в Ноттингеме — как город, так и графство заявили о своей верности ему. Он обратился ко всем сторонникам монархии, призвав их исполнить феодальный долг. Для многих дворян, тех, кто мирно встречались друг с другом, сидели за одним столом, были связаны кровью или родственными узами, начавшаяся гражданская война стала настоящей трагедией: после этого августовского дня они уже больше никогда не улыбались друг другу, не встречались, кроме как на поле боя, а при Марстон-Мур, при Ньюбери или при Нейзби разрубили мечом все узы любви и смыли кровью память о старинной дружбе.

В Ноттингеме в распоряжении короля имелось только восемьсот всадников и триста пехотинцев, и поначалу казалось сомнительным, что королевская армия вообще может быть собрана. Но жестокость парламента сослужила ему хорошую службу: к концу сентября Карл располагал уже 2 тысячами всадников и 6 тысячами пехотинцев. Спустя несколько недель их число увеличилось более чем в два раза, и силы продолжали прибывать со всей страны. Королева Генриетта-Мария, нашедшая убежище в Голландии, прислала оружие и опытных офицеров. Необходимые для этого средства были выручены от продажи драгоценностей короны, которые королева захватила с собой при отъезде. Многие представители знати снабжали короля деньгами. Маркиз Ньюкасл, как сообщается, потратил на роялистское дело почти миллион фунтов стерлингов, а маркиз Вустер — 700 или 800 тысяч. В Оксфордском университете расплавили драгоценную утварь, и этому примеру последовали многие другие. Когда в Кембриджском университете вознамерились сделать то же, Кромвелю пришлось вмешаться и силой заставить университетские власти отказаться от своего намерения.

Тем временем «круглоголовые» располагали куда более значительными средствами, собирая налоги и одалживая деньги у лондонских богачей. Они набрали и обучили двадцатипятитысячную армию, во главе которой стоял Эссекс. Многие полки были сформированы лично теми или иными известными оппозиционерами. Кстати, такая же картина наблюдалась и у роялистов. Но если король мог лишь дать поручение набрать полк или отряд кавалерии, то парламент предоставлял своим войскам еще и оружие и снаряжение. Качество парламентских войск было ниже, но они компенсировали недостаток дисциплины и воинского умения усердием и рвением. Лондонская милиция, обученная немецкими инструкторами, представляла собой силу, с которой нужно было считаться. Флот встал на сторону парламента и блокировал побережье.

Король, умело избегая встречи с армией Эссекса, двинулся на запад, чтобы соединиться с валлийскими подкреплениями и затем нанести удар по Лондону, подойдя к столице по долине Темзы. Когда об этом стало известно, Лондон охватила паника. Королю направили обращение, предлагая вернуться в столицу и примириться с парламентом, одновременно Эссекс получил предписание догнать армию Карла. Король не решился расположить свои силы между войсками в Лондоне и преследующими его частями Эссекса. Двадцать третьего октября 1642 г. недалеко от Эджхилла королевская армия обрушилась на преследователей прежде, чем их арьергард, приближавшийся к деревне Кайнтон, успел подойти. Сражение при Эджхилле продемонстрировало крайнюю невежественность обеих сторон в военном деле.

Принц Руперт Рейнский, племянник короля [94], еще совсем недавно вместе со своим младшим братом, принцем Морисом, участвовавший в войнах на континенте, взял на себя командование кавалерией. Он атаковал и смял конницу парламента. То ли движимый азартом, то ли не сумев справиться с дисциплиной в собственных войсках, Руперт, преследовал «круглоголовых» до деревни Кайнтон, где разграбил их тыловой обоз. Тем временем королевской пехоте, оставшейся без поддержки кавалерии, пришлось противостоять натиску «круглоголовых», располагавших несколькими конными отрядами. В результате беспорядочного и кровопролитного боя даже гвардия короля оказалась разбитой. Пушки Карла были захвачены. Королевское знамя оказалось на время в руках противника, а знаменосец, сэр Эдмунд Верней, погиб. Приближение арьергарда парламентских войск во главе с Гемпденом заставило кавалеристов принца Руперта прекратить грабеж обоза противника. Они возвратились на поле боя и вновь включились в сражение, что позволило королевским силам избежать полного разгрома. Обе стороны вернулись на исходные позиции. В сражении при Эджхилле полегло по меньшей мере 5 тысяч англичан. Двенадцать сотен погибших были преданы земле викарием Кайнтона.

Если бы роялисты победили в битве при Эджхилле, то, вероятно, гражданская война закончилась бы и Карл вышел бы из нее победителем. Но сражение не принесло победы ни одной из сторон. Эссекс вновь двинулся на Лондон, фактически отступая. Король занял Банбери и с триумфом вошел в Оксфорд. Этот город оставался его штаб-квартирой до самого конца войны.

Возникает вопрос: мог ли король достичь Лондона раньше Эссекса и что бы случилось, если бы он это сделал? На следующий день после сражения принц Руперт настаивал именно на походе на Лондон. Представляется вероятным, что короля ждали бы тяжелые бои с лондонцами; кроме того, его мог атаковать с тыла Эссекс, все еще сохранявший численное преимущество. Но теперь король наступал из Оксфорда, и Карл довольствовался тем, что разоружил и разогнал местную милицию, оказавшуюся у него на пути. В то же время послы парламента вручили ему новое обращение, и переговоры между противниками начались без формального перемирия. Передовые полки Эссекса быстро приближались к столице и уже установили связь с ее защитниками. Недалеко от Лондона на них обрушился Руперт, и на Темзе произошел бой. Принц обратил противника в бегство и преследовал с большой жестокостью. Стороны обвиняли друг друга в измене. Парламент заявил, что невинные люди подверглись нападению, что с ними обращались с немецкой жестокостью и что больше всего достойно порицания — то, что случилось это тогда, когда велись переговоры. Роялисты указывали на то, что нападение диктовалось военной необходимостью, так как Эссекс шел на соединение с лондонскими силами. «Круглоголовые» несправедливо обвинили Карла в вероломстве, не принимая во внимание тот факт, что перемирие объявлено не было. Несколько дней спустя у Тарнхэм-Грин, в нескольких милях к западу от Лондона, король столкнулся с объединенными силами армии Эссекса и лондонского гарнизона. Сторонники парламента имели численный перевес более чем в два раза. Они обстреляли войска Карла из пушек, после чего он был вынужден отступить к Оксфорду. Исходя из этого, можно сделать вывод о том, что Карлу идти на Лондон после сражения при Эджхилле было нецелесообразно. Возможно, король мог бы добиться успеха, но не исключено, что мог встретиться с превосходящим его по силе противником и потерпеть полное поражение. Так закончились боевые действия в 1642 г.

* * *

Вся страна следила за столкновениями парламентской и роялистской армий. Каждое графство, каждый город, каждая деревня разделились; нередко даже члены одной семьи оказывались в разных лагерях. Обе стороны надеялись, что противники договорятся между собой и в конечном итоге наступит мир. Когда стало очевидно, что ничего подобного не происходит и впереди предстоит долгая и упорная борьба, роялисты, презиравшие пуритан, и сторонники парламента, ненавидевшие монархистов, перестали сдерживать свои чувства. Боевые действия и грабежи охватили всю страну. В гражданской войне переплелись борьба за решение конституционных вопросов, религиозные конфликты и бесчисленные местные раздоры. Еще в XIX в. северные и западные части страны голосовали в основном за консервативную партию, а южные — за либеральную; даже географически линия фронта, разделившая полярные политические силы, оставалась неизменной долгие десятилетия.

Разделение, которое произвела гражданская война в Англии, имело далеко идущие последствия; его следы прослеживаются на протяжении последующих двух столетий, и даже в нынешней Англии в условиях всеобщего избирательного права можно найти его примеры, что свидетельствует о том, какой глубокий след она оставила в истории страны и сознании народа. С начала 1643 г. война становится всеобщей: в нее были вовлечены все классы и общественные группы, все политические и религиозные партии. Порты и города, центры мануфактурного производства, по большей части стояли за парламент, а старая Англия сплотилась вокруг Карла. На севере и западе успех был за королем. Именно на север прибыла из Голландии королева Генриетта-Мария. Преодолев морскую блокаду, она привезла значительное число пушек и боеприпасов в город Бридлингтон на йоркширском побережье. Военные корабли парламента преследовали ее по пятам. Подойдя к берегу настолько близко, насколько это позволял отлив, они открыли огонь по дому, в котором спала королева. Охранявшие королеву люди заверили ее, что защитят и ее корабль, и оружие, и она спешно укрылась от обстрела в близлежащей деревне, не успев даже толком одеться. Бомбардировку Бридлингтона, осуществленную по личному распоряжению адмирала Бэттена, сторонника парламента, многие считали неоправданной и неприличной — в XVII в. еще ценились рыцарство и уважение к женщине. В XX в. русская императрица была убита в подвале, словно преступница, и это не имело широкого общественного резонанса [95].

Генриетта-Мария вступила в Йорк при всеобщем ликовании сторонников короля. За ней двигался внушительный обоз с пушками. Королеву приветствовали огромные толпы верных Карлу людей. Прежде некоторые полагали, что она склонит мужа к миру. Вышло наоборот — эта неустрашимая женщина вдохновила роялистов на борьбу, как в свое время Маргарита Анжуйская [96].

После битвы при Эджхилле парламент засомневался в полководческих способностях Эссекса.

В его пользу были настроены те, кто стремился к миру, но те, кто хотел войны до победного конца, высказывались за кандидатуру сэра Уильяма Уоллера, в то время командовавшего армией на западе. Хотя именно в северных графствах король имел наиболее внушительную поддержку, решающие события поначалу происходили не там. Жители Корнуолла проявили преданность делу короля и незаурядное мастерство и смелость в бою. К тому же войсками роялистов здесь командовал самый дальновидный и умелый из генералов-«кавалеров» сэр Ральф Гоптон. Силы парламента и короля под командованием Уоллера и Гоптона трижды сходились в ожесточенных схватках. Обоих этих полководцев связывала теплая личная дружба, но, как писал своему противнику Уоллер, «каждый должен выполнять свои обязанности честно и преданно». При Лансдауне, возле Бата, корнуолльцы Гоптона пошли штурмом на позиции Уоллера. Главной силой Уоллера была лондонская кавалерия. Полностью закованные в броню, эти всадники были похожи на движущиеся крепости, и обе стороны называли их «крабами». Наступление роялистов на позиции «крабов» посеяло среди них панику. Уоллер потерпел поражение, но и потери Гоптона оказались столь велики, что ему пришлось укрыться в Девизе. Сам Гоптон был ранен при взрыве чуть ли не единственной в его армии повозки с порохом. Его кавалеристы, которыми командовал принц Морис, бежали. Однако принц успел вернуться со свежим подкреплением из Оксфорда. Роялисты снова атаковали, согнав «крабов» с возвышенности, которую они занимали, а Гоптон, выступивший из Девиза с пехотой, довершил разгром.

Вдохновленный этими победами, Руперт объединенными силами оксфордской армии и войск Гоптона атаковал город Бристоль, который тут же капитулировал. Бристоль был вторым по значимости городом Англии, и его жители в целом поддерживали короля. В лице Руперта они видели своего освободителя. Бристольцы преодолели сопротивление парламентского гарнизона, а находившиеся в порту военные корабли перешли на сторону Карла, возродив в сердцах роялистов надежду на создание королевской эскадры, которая могла бы контролировать Бристольский пролив. Так король стал хозяином Запада.

У сторонников короля неплохо шли дела и в Йоркшире. Здесь парламентскими силами руководили лорд Ферфакс и его сын сэр Томас Ферфакс. В основном парламентские полки были сформированы из отрядов Лидса, Галифакса и Бредфорда, трех очень населенных и богатых городов, которые, по словам историка Кларендона, писавшего через несколько лет после этих событий, «завися целиком от производителей сукна, естественно, презирали джентри».

Ферфакс осадил Йорк, но маркиз Ньюкасл, человек не имевший военных способностей, но абсолютно преданный королю, повел свои силы на выручку горожанам, а несколько позднее, летом, взял верх над Ферфаксами при Эдуолтон-Мур. На стороне парламента выступили теперь и крестьяне, вооруженные серпами или дубинками. В боях они несли самые тяжелые потери. После этого поражения «круглоголовых» единственным плацдармом парламента на севере остался Гулль. Губернатор Скарборо Хью Чолмли, видный член парламента, покинул ряды его сторонников, приведя свои войска в стан короля и сдав город. Губернатор Гулля Готам, доселе твердый сторонник «круглоголовых», последовал его примеру и перешел в ряды своих недавних врагов — отчасти под влиянием речей одного из своих пленников, лорда Дигби, но в основном, конечно, под впечатлением от успехов короля. Полтора года назад, когда захват королем хранившихся в Гулле боеприпасов и снаряжения мог сыграть решающую роль, Готаму легко бы удалось склонить город на сторону Карла. Но за прошедшее время жители Гулля укрепились в своем намерении поддерживать парламент, и они не изменили своим взглядам. Губернатора и его сына арестовали и морем отправили в Лондон. Между тем и в центральных графствах роялисты добились успеха. Сторонники короля Гастингсы взяли верх в Лестершире, Кавендиши — в Линкольншире. Роялисты захватили Линкольн после острой схватки возле Гейнсборо, когда столкнулись войска Чарльза Кавендиша и полковника Кромвеля, впервые возглавившего им лично набранный и обученный отряд кавалерии. В сражении при Гейнсборо Чарльз Кавендиш потерпел поражение и был убит, но это не помешало «кавалерам» овладеть Линкольном.

Карл I имел определенные полководческие способности. Он не обладал стратегическим мышлением и быстротой действия — качествами, необходимыми гениальному военачальнику, но умел разбираться в деталях военных операций, мог оценить общую ситуацию и отличался смелостью в бою. С начала 1643 г. он стал склоняться в пользу генерального наступления на Лондон. Король планировал, что Гоптон с запада, Ньюкасл с севера, а он сам из Оксфорда выступят в направлении Лондона и, соединившись, разгромят мятежную столицу. До середины лета 1643 г. ход кампании, как казалось, благоприятствовал осуществлению этого решительного плана; но у короля не было ни ресурсов, ни власти для того, чтобы провести столь крупную комбинацию. Тяжелые бои на западе стоили ему лучших приверженцев. Маленькая армия Гоптона упорно двигалась на восток через Гемпшир и Сассекс, но встречала сильное сопротивление, тогда как роялистские войска на западе Англии, которые должны были поддержать ее, довольствовались тем, что пытались блокировать Плимут, но столь неудачно, что даже не могли воспрепятствовать вылазкам гарнизона города, преданного парламенту. Всего лишь один-единственный верный парламенту город на территории в целом роялистски настроенной области затруднял королю набор местных войск для крупной кампании. Никто не смог отговорить маркиза Ньюкасла от атаки на Гулль. Он хотел взять город с суши, так как сильные приливы не позволяли построить плавучий бон, чтобы отрезать порт от моря. Без его поддержки надеяться на успешный поход на столицу не приходилось. Королева и некоторые наиболее горячие советники настаивали на наступлении на Лондон без чьей-либо помощи. Но почему атаковать надо было именно Лондон? Глостер был единственным бастионом, оставшимся у парламента на территории между Бристолем и Йорком. Его падение открыло бы реку Северн для прохода роялистских флотилий и барж с военными грузами, а также объединило бы поддерживавшие короля Оксфордшир и западные графства с роялистским Уэльсом. В итоге король, пребывавший в зените военных успехов, решил осадить Глостер. Возможно, он был прав.

Англичане упрямы, и часто их больше волновало то, что непосредственно их затрагивало, чем то, что происходило в соседних графствах. Кроме того, губернатор Массей, как считалось на основании данных им серьезных обещаний, был готов перейти на сторону Карла. Вот почему 5 августа 1643 г. войска короля начали окружать Глостер.

Тем временем в Лондоне лидер парламента Джон Пим, душа и сердце «круглоголовых», оказался в трудном положении. Пока что ситуация складывалась не в пользу парламента и надежды на то, что она улучшится, не было. В качестве главы правительства Пим был обязан собирать деньги на все менее популярную войну, используя при этом методы, столь же мало соответствующие защищаемым им принципам, как и те, к которым прибегал Карл в борьбе против шотландцев в 1640 г. Среди используемых им средств были принудительные займы и прямое налогообложение чуть ли не всех граждан. В столице заметно усилились роялистские настроения. Многие требовали прекращения войны. Совет Сити не отступал от своих позиций, но и мнение роялистов уже приходилось принимать во внимание. Однажды в тюрьме оказалось сразу семьдесят купцов, отказавшихся платить налоги, которые они считали незаконными. В другом случае у Вестминстера собралось несколько сотен женщин, требовавших заключения мира. Когда к ним подъехали вооруженные всадники, женщины попытались вытащить их из седел. «Бросим эту собаку, Пима, в Темзу!» — кричали они. Тогда солдаты обнажили сабли и начали плашмя хлестать ими женщин. Несчастных еще долго преследовали, и многие из них получили ранения, прежде чем смогли убежать. Палата лордов, состоявшая в то время менее чем из двадцати пэров, вынесла резолюцию, в решительном тоне призывавшую начать мирные переговоры. Палата общин, собравшись в непривычно малом составе, незначительным большинством голосов была вынуждена согласиться с предложением пэров. Больной раком Пим доживал последние дни. Его знаменитый коллега, Гемпден, умер от ран в начале года после стычки с кавалерией Руперта. Судьба горько посмеялась над Пимом: единственной наградой ему за противостояние произволу короны стал крах всего его дела. Смерть приближалась к нему в обстановке, близкой к катастрофе. Оставшийся неустрашимым, он стойко выдержал все трудности и в последние месяцы жизни смог даже склонить чашу весов в пользу парламента. Все влияние пуритан в Лондоне было мобилизовано для противостояния попыткам добиться мира. Проповедники обрушили на паству всю силу своего убеждения, воинствующие толпы осаждали Вестминстер. Палата общин отменила свою примиренческую резолюцию и потребовала снятия осады с Глостера.

Главнокомандующий силами парламента граф Эссекс уже утратил доверие как военачальник; кроме того, его подозревали в политическом бессилии. Будучи верным избранному им делу парламента, он стремился к мирному урегулированию конфликта с короной. Его план, при всем том, что имел серьезную цель, выглядел фантастическим. Он предлагал, чтобы король удалился от своей армии и занял позицию августейшего нейтралитета, тогда как «кавалеры» и «круглоголовые» сошлись бы равными силами, пешими и конными и с одинаковым числом пушек, в назначенном месте и бились бы до тех пор, пока Бог не вынесет свое решение, которое должны будут принять все. То было по сути завуалированное предложение мира. Однако вместо этого ему было приказано идти на выручку Глостеру. Он согласился, возможно, втайне надеясь остановить гражданскую войну. Лондонская милиция выступила в путь, преисполненная решимости. На улицах ликующие толпы провожали покидающую город армию. Стремление взять верх над королем снова охватило большую часть населения столицы.

В Глостере губернатор Массей не оправдал надежд короля. Пуритане не дали ему ни малейшей возможности совершить измену. Когда Карл потребовал сдачи города, к нему явились в качестве парламентеров два джентльмена, сообщив, что «они могут подчиниться требованиям Его Величества только тогда, когда таковые будут переданы им через обе палаты парламента». Едва покинув лагерь короля, они прикрепили к своим головным уборам оранжевые кокарды армии Эссекса, что было сочтено высшим проявлением неприличия. В то время военное искусство в Англии находилось на очень низком уровне, и методы ведения осады не дали требуемого результата. По сравнению с крупномасштабными, заранее спланированными операциями позднейших времен осады в годы гражданской войны были неэффективны и примитивны. Как правило, несколько артиллерийских батарей, слабо обеспеченных порохом и ядрами, пытались проделать брешь в городской стене, после чего в бой вступала пехота, вооруженная саблями и мушкетами. Все это продолжалось до тех пор, пока у осажденных не заканчивалось продовольствие или же они из страха перед грабежами не шли на капитуляцию. Королевские генералы под Глостером действовали примерно таким же образом, и все усилия Карла захватить город не увенчались успехом. Вскоре появились и оранжевые кокарды: в начале сентября 1643 г. подошли армия Эссекса и лондонская милиция, что создало угрозу для Карла. Ему ничего не оставалось, как снять осаду и отступить в Оксфорд.

Эссекс с триумфом вступил в Глостер, но очень скоро выяснилось, что в городе не хватает боеприпасов и продовольствия. К тому же он столкнулся с новой угрозой: теперь между городом и столицей стояли роялистские войска. Обе армии направились к Лондону и 20 сентября 1643 г. сошлись в битве у городка Ньюбери в Беркшире. Сражение было долгим и жестоким. Уже не в первый раз кавалерия Руперта разбила противника, но не смогла сломить сопротивления лондонских пикейщиков и мушкетеров. Каждая сторона потеряла около трети войск; у роялистов погибло немало известных людей. Среди них оказался и лорд Фокленд, уже давно искавший смерчи, чтобы не видеть ужасов гражданской войны, выносить которые он больше не мог. Исход битвы оставался неясным до наступления темноты. Эссекс приготовился к тому, чтобы возобновить ее на рассвете, но король отступил, оставшись без пороха. Он был удручен потерей многих личных друзей. Теперь для «круглоголовых» дорога на Лондон была открыта.

План действий короля провалился. Тем не менее кампания 1643 г. складывалась для него благоприятно. Он получил контроль над значительной частью Англии. Его войска в целом превосходили по своим боевым качествам «круглоголовых». Позиции, утраченные им в начале войны, были частично восстановлены. Многие сторонники парламента начали постепенно переходить в королевский лагерь. Все видели, что соперники мало в чем уступают друг другу. В умы людей, оказавшихся по разные стороны баррикад, стали закрадываться мысли о мире. Но не об этом думал Пим: он обратил взгляд на Шотландию. Предоставляя союзникам крупные денежные средства, он побудил шотландскую армию, численностью примерно 11 тысяч человек, вмешаться в английский конфликт. Двадцать пятого сентября 1643 г. руководимый им парламент подписал договор с шотландцами, получивший название «Торжественная Лига и Ковенант». По сути это был договор о военном союзе, имевший целью продолжение войны и выдержанный в стиле заявления о религиозных убеждениях. Восьмого декабря Пим умер, так и не дождавшись успеха, но и не сломленный неудачами. Он поступился своими личными делами ради общественных интересов, и его поместье обанкротилось бы, если бы парламент в знак выражения скорби и благодарности не оплатил его долги. Он остается самым знаменитым из «старых парламентариев», человеком, который более других потрудился для установления в Англии конституционной монархии — такого государственного устройства, которое прекрасно функционирует и по сей день.

Л. Ранке дал Пиму высокую оценку. «Он обладал талантами, — пишет историк, — созданными для времени революций: он был способен как потрясти или уничтожить существующие институты, так и учредить новые; он был решителен, когда надо было принять твердые меры и изобретателен, когда вставал вопрос о том, чтобы найти подручные средства для их осуществления; дерзок в своих проектах, но практичен в их исполнении, одновременно активен и неуступчив, смел и осторожен, последователен и гибок, внимателен к своим друзьям и лишен внимания к тем, против чьих прав воевал. В Пиме есть нечто от Сиейеса и Мирабо [97]; он один из величайших революционных вождей, известных истории. Люди, подобные ему, своими действиями расшатывают вековые устои общества, но, однако, в целом история развивается не на тех принципах, которые они закладывают».

Зимой 1643–1644 гг. наступило затишье. Карл I ободрился, получив помощь от Людовика XIII, брата своей жены, который после смерти всесильного министра Ришелье в декабре 1642 г. укрепил свою власть, и от короля Дании. Граф Ормонд заключил в Ирландии перемирие с католиками, которые оставались верны Карлу, несмотря на памятные всем жестокости англичан. В лагере роялистов даже подумывали о том, чтобы привлечь на свою сторону ирландских папистов, и слухи об этом немало повредили делу короля. Но прекращение боевых действий в Ирландии позволило перебросить в Англию полки ирландских протестантов и другие королевские части, сыгравшие впоследствии заметную роль в войне. Карл так и не распустил парламент, который воевал с ним, потому что этим он нарушил бы закон 1641 г., делавший его фактически постоянным, и много других законов, уважаемых его сторонниками. Ввиду этого он объявил о том, что парламент в Вестминстере более не является независимым, и созвал в Оксфорде контрпарламент, пригласив туда всех, кто добровольно оставил легитимный орган или был из него исключен. На призыв короля откликнулись многие: 22 января 1644 г. в Оксфорде собралось восемьдесят три пэра и сто семьдесят пять членов палаты общин.

Но все успехи Карла блекли на фоне прибытия в Англию шотландской армии, состоявшей из 18 тысяч пехотинцев и 3 тысяч всадников, которая перешла Твид в январе 1644 г. За эту помощь лондонский парламент платил ежемесячно 31 тысячу фунтов, а также обеспечивал солдатам экипировку. Помимо денег, в некотором смысле наемные шотландские войска планировали получить и другую цену. Они стремились с корнем вырвать епископат и силой навязать Англии пресвитерианскую систему церковного управления — заметные перемены, особенно если вспомнить, что лишь шестью годами раньше Карл и архиепископ Лод пытались внедрить в Шотландии англиканское церковное устройство. Теперь шотландцы уже не защищали свои религиозные свободы — они стремились заставить английскую нацию, превосходящую их как численно, так и силой, принять их идеи. Перспективы перед честолюбивыми шотландцами открывались заманчивые: в их распоряжении были две страны; их пригласили в более богатое королевство, чем их собственное. Они служили не только собственным интересам, но и Всевышнему, и им была обещана за это не только плата наличными, но и гарантия спасения души. Справедливости ради нужно сказать, что Эдинбургская ассамблея, склонившаяся в пользу такой политики, вовсе не отражала мнения большинства.

Глава XVII. МАРСТОН-МУР И НЕЙЗБИ

В начале 1644 г. король контролировал большую часть страны и имел собственный парламент, заседавший в Оксфорде. Казалось, что совсем скоро он одержит победу над своими противниками. Но вторжение шотландцев стало тем решающим фактором, который изменил баланс сил в стране. По мере продвижения на юг они захватили роялистские графства на севере и взяли штурмом Ньюкасл. Шотландские уполномоченные прибыли в Лондон с тремя основными целями: во-первых, добиться установления в Англии пресвитерианского церковного устройства; во-вторых, получить возможность влиять на управление Англией посредством Комитета обоих королевств, создание которого было предусмотрено договором «Священной Лиги и Ковенанта», причем влиять не только на ход войны, но и на осуществление общей политики; в-третьих, поддержать монархию. Они много говорили о величии и святости королевской власти и противодействовали республиканским тенденциям, потому что хотели видеть на английском троне шотландскую династию.

Положение парламентской партии было трудным: раздавались голоса, протестующие против соглашений с шотландцами. Налогоплательщикам не нравилось то, что на содержание шотландской армии тратятся такие большие деньги. Остатки палаты лордов сопротивлялись плану создания Комитета как нарушающему их конституционные права. Им отвечали, что войну нужно вести объединенными усилиями двух стран. Но наиболее серьезные разногласия касались религиозных вопросов. В этот момент выдвинулся Оливер Кромвель. Он был членом палаты общин от Кембриджа и считался лучшим офицером парламентской армии, хотя и не занимал высоких постов. В самое трудное для «круглоголовых» время он во главе своих войск одержал триумфальную победу над роялистами под Гейнсборо. В отношении дисциплины и боевых качеств его полк, как считалось, превосходил все другие формирования, как королевские, так и парламентские. Игнорировать его мнение было невозможно. Заставить его замолчать —. тоже. В течение 1644 г. Кромвель стремительно поднялся на вершину власти. Это объяснялось как его победами на поле боя, так и его сопротивлением пресвитерианам и шотландцам. Он провозглашал свободу совести для всех, за исключением папистов и приверженцев епископальной церкви. Все протестанты видели в нем своего защитника.

Когда объединенная Вестминстерская ассамблея английских и шотландских богословов горячо обсуждала серьезные вопросы церковного управления, между пресвитерианами и индепендентами, или, как их еще называли, конгрегационалистами, произошел глубокий раскол. Индепенденты составляли всего седьмую часть Ассамблеи, но пользовались влиянием в армии. Они отрицали все формы рукоположения, характерные для традиционной церкви, так как считали их пережитками епископальной системы. Целью Реформации они видели возвращение к первоначальному институту независимых церквей. Индепенденты с меньшей, чем пресвитериане, строгостью относились к церковной дисциплине, но считали, что каждый член конгрегации должен быть нравственным и что судьей в этом вопросе должна быть сама конгрегация. Пресвитерианские порядки ужасали их так же, как епископат. У индепендентов были свои священники, но они не имели никакой духовной власти в отличие от их англиканских или пресвитерианских коллег. Индепендентские конгрегации стали рассадником экстремистских политических взглядов. Шотландские богословы были шокированы взглядами индепендентов практически близкими к идеям духовной анархии, но ни они, ни пресвитериане не могли позволить себе ссориться с Кромвелем и его индепендентами, пока роялисты не были подавлены. Шотландцы предпочитали, чтобы их армия глубоко проникла на территорию Англии и приняла участие в боевых действиях — а потом можно будет разобраться с этим «несогласным братством» так, как оно того заслуживает. Не в первый и не в последний раз богословы полагались насилу оружия, и в конечном итоге именно союз англиканской и пресвитерианской церквей, направленный против их общего врага, индепендентов, восстановил в Англии монархию и государственную церковь.

На севере маркизу Ньюкаслу приходилось действовать на два фронта, защищаясь как от шотландской армии, так и от парламентских сил, которыми командовали оба Ферфакса. Он был вынужден совершать вполне обычные в подобных условиях маневры. Весной Ньюкасл выступил на север против шотландцев, оставив лорда Белласиса отбиваться от «круглоголовых». Одиннадцатого апреля 1644 г. у Селби Ферфаксы взяли верх над Белласисом. В результате тыл Ньюкасла был открыт, и он уже не мог предпринимать активных действий. Укрывшись в Йорке, он был там осажден. В случае потери Йорка Карл безнадежно утратил бы позиции, завоеванные им на севере. Опасаясь такого поворота событий, король отправил принца Руперта со значительными силами кавалерии, чтобы снять блокаду и выручить своего верного сторонника, попавшего в беду. Руперт, получив по пути подкрепления, пробился в Ланкашир. Он освободил осажденный Лэтом-Хауз, который защищала графиня Дерби; Стокпорт подвергся разграблению; Болтон был взят штурмом. Первого июня к принцу присоединился лорд Горинг с 5 тысячами всадников. Вместе они взяли Ливерпуль.

Король написал Руперту письмо, содержащее следующие слова: «Если Йорк будет потерян, я стану меньше ценить мою корону, если только меня не поддержат ваш стремительный марш ко мне и чудесная победа на юге. Вот почему я приказываю вам выполнить ваш долг и призываю вас из любви, которую вы питаете ко мне, отложив все новые предприятия, в соответствии с вашим первоначальным намерением немедленно выступить со всеми вашими силами на выручку Йорку, а если он уже потерян, то незамедлительно идти в Вустер на помощь мне и моей армии. Без освобождения вами Йорка (или без движения на Вустер) все успехи, которых вы потом добъетесь, окажутся бесполезными для меня».

Руперта не нужно было уговаривать, и письмо короля он воспринял как приказ к сражению при первом же удобном случае.

«Клянусь Богом, — сказал Кольпеппер Карлу, когда узнал об отправленном письме, — с вами покончено, потому что с таким безапелляционным приказом он вступит в бой, как только это представится возможным». Так и случилось.

Руперт спас Йорк в самый последний момент — осаждающим уже удалось проделать в стенах города брешь, взорвав бочки с порохом. Шотландцы и «круглоголовые» вместе отступили в западном направлении, прикрыв Лидс и соединившись с отрядами из Восточной Англии под командованием лорда Манчестера и Кромвеля. Теперь объединенная пуританская армия насчитывала 20 тысяч пехотинцев и 7 тысяч всадников. Ее передовые посты стояли на вересковой пустоши Марстон-Мур. Руперт соединился с маркизом Ньюкаслом, и их объединенные силы достигали 11 тысяч пехотинцев и 7 тысяч всадников. Маркиз Ньюкасл выступал против сражения. Он считал, что военная ситуация на севере не настолько критическая; к тому же скоро ждали подхода подкреплений из Дарема. Ньюкасла раздражало, что Руперт командует им. Маркиз предпочел бы, чтобы принц ушел на юг на соединение с Карлом, но Руперт заявил, что у него есть письмо от короля с ясным приказом драться с врагом.


АНГЛИЯ ВО ВРЕМЯ ГРАЖДАНСКОЙ ВОИНЫ



«Пусть будет что будет, — сказал своимдрузьям маркиз, — я не уклонюсь от боя, потому что у меня нет другой цели, как жить и умереть верным подданным Его Величества». Итак, роялистская армия последовала за неприятелем к Марстон-Муру и 2 июля оказалась вблизи лагеря противника. Мнения командующих разделились, но большинство в целом было против намерения Руперта дать сражение. Еще более сомнительной казалась им тактика принца. Оставив пехоту в центре, он разделил свои ударные кавалерийские части, вследствие чего потерял необходимый напор, столь часто приносивший ему удачу, из-за которого его кавалерия считалась непобедимой.

Весь день то лил дождь, то светило солнце. Обе армии стояли почти рядом. Руперт решил, что сам начнет сражение утром следующего дня, но в 6 часов вечера 2 июля подвергся нападению всех сил «круглоголовых». Королевская армия, хотя и подтянула свой арьергард, готовилась к ужину и не успела ни занять сколько-нибудь выгодной оборонительной позиции, ни приготовиться к наступлению. «Круглоголовые» имели численный перевес в пехоте почти вдвое. Всадники Кромвеля, закованные в тяжелые доспехи, представляли внушительную силу. (Их обе стороны прозвали «железнобокими».) Тем не менее роялисты проявили себя с самой лучшей стороны.

Кавалерия Горинга на левом фланге разгромила правое крыло «круглоголовых» и обрушилась на центр, где стояли шотландцы, которые беспорядочно отступили. Александр Лесли, теперь уже лорд Ливен, покинул поле боя, заявив, что все потеряно, и был арестован констеблем в десяти милях от Марстон-Мура. Победу «круглоголовым» обеспечил Кромвель, которому помогли остатки шотландских войск под командованием Дэвида Лесли. Впервые за все время гражданской войны доблестные, внушавшие врагу страх «кавалеры» встретились с равным себе противником.

«Мы выбили с поля боя всю кавалерию принца, — писал Кромвель. — Бог превратил их в жатву для наших сабель. Потом мы одолели всех, кто нам встретился».

Битва при Марстон-Муре стала самым крупным и самым кровопролитным сражением гражданской войны. Пощады не давали никому — полегло 4 тысячи человек. Солдаты Ньюкасла бились до конца и пали, не отступив ни на шаг. Преследование роялистов прекратилось только с наступлением ночи. Для короля Марстон-Мур стал катастрофой. Его северная армия была разбита, а Север потерян. Кавалерию Руперта больше не считали непобедимой. Удрученный маркиз Ньюкасл оставил армию. Руперт, относясь к поражению более спокойно, собрал остатки своих войск и благополучно увел ее на юг, к Шрусбери.

Однако на юге король имел успех, что позволяло смягчить впечатление от катастрофы у Марстон-Мура. Карл неожиданно для многих обнаружил полководческие способности. Ему начали нравиться лагерная жизнь и военные заботы. Французский посол Сабран, имевший с ним долгую беседу в походе, дал ему высокую оценку: «Он рассудителен и предусмотрителен, никогда не позволяет себе опрометчивых действий, хотя и находится в опасном положении; сам отдает все приказы, как важные, так и незначительные, не подписывает ничего, не прочитав, и всегда, пеший или верхом, возглавляет свои войска». К маю Карл сумел собрать лишь 10 тысяч человек, тогда как его противники, Эссекс и Уоллер, имели каждый столько же. Король полагался на то, что неприязненные отношения между этими генералами предоставят ему возможность разбить их поодиночке. Однако они вместе двинулись на Оксфорд. Город был плохо подготовлен для осады, продовольствия не хватало, и содержать армию роялистов и собственный гарнизон ему было не под силу. Не только в парламенте, но и среди ближайшего окружения Карла полагали, что короля захватят в Оксфорде и вынудят капитулировать. Тем не менее Карл, позаботившись об обороне города, продемонстрировал свое умение искусно маневрировать и, избежав встречи с идущими на соединение армиями «круглоголовых», прибыл в Вустер.

Как и предвидел Карл, командирам «круглоголовых» пришлось разделить свои силы. Уоллер выступил против короля, медленно двигавшегося в северном направлении, тогда как Эссекс вторгся в западные графства, остававшиеся верными короне.

Повернув из Вустера на восток, король, доказав, что его не устрашило поражение при Марстон-Муре, 6 июля нанес сильный удар Уоллеру у Кропреди-Бридж. Уоллер был разбит и потерял всю свою артиллерию. В августе Карл неожиданно устремился на запад с намерением ударить в тыл Эссексу. Тот к тому времени уже добился некоторых успехов, сняв осаду с Лайма и Плимута, но в сельской местности, настроенной к «круглоголовым» откровенно враждебно, он не встречал поддержки. Наступление короля стало для Эссекса неожиданным. Уступая противнику в численности, отрезанный от тыла, он отказался сдаться и ушел со своими офицерами в Плимут. Эссекс приказал кавалерии пробиваться из окружения, в то время как остальная часть армии была брошена на произвол судьбы. Вся пехота и артиллерия, общей численностью 8 тысяч человек, капитулировала 2 сентября 1644 г. около Лостуитела, в Корнуолле.

Близилась зима, но боевые действия не ослабевали. «Кавалеры», не терявшие присутствия духа из-за численного преимущества «круглоголовых» и уже не имея перевеса в большей части страны, защищались в каждом графстве, где сохраняли за собой хоть какой-то опорный пункт. Главные силы парламента были брошены теперь против короля. Войска Манчестера и Уоллера подкрепил Кромвель. Король маневрировал между укрепленными городами, прикрывавшими Уэльс и запад Англии, еще остававшимися под контролем роялистов. Главным из них был Оксфорд. Двадцать седьмого октября 1644 г. армии противников встретились вновь у Ньюбери. Здесь второе сражение также закончилось вничью, после чего роялисты отступили. Лишь в конце ноября военные действия прекратились. Карл с триумфом возвратился в Оксфорд. Кампания 1644 г. стала его замечательным военным достижением. Перед лицом врага, в два-три раза превосходящего его силы как в пехоте, так и в артиллерии, он, почти не имея денег и не получая никаких поставок, сумел сохранить свою армию.

* * *

Кромвель покинул армию, возвратясь к своим парламентским обязанностям. Его расхождения с шотландцами и противодействие пресвитерианскому единообразию уже вносили разлад в политику «круглоголовых». Теперь Кромвель яростно обрушился на методы войны, которых придерживались высокородные генералы Эссекс и Манчестер, а также на их безволие и неумение воевать. Эссекс уже дискредитировал себя неудачей при Лостуителе, но Кромвель обвинил и Манчестера, проигравшего второе сражение под Ньюбери из-за медлительности и недостатка воли к победе. Он сам жаждал командовать войсками и не сомневался в своих способностях, но шел к цели осторожно. В то время как Кромвель настаивал на перестройке парламентской армии по новому образцу, опробованному им в восточных графствах, его сторонники в палате общин предлагали принять так называемый «Акт о самоотречении», который исключал бы из военной службы членов обеих палат. Немногие оставшиеся в Вестминстере лорды достаточно хорошо понимали, что это — атака на их руководство ведением войны, если не на социальный порядок. Но несомненная военная выгода в случае принятия подобного предложения была очевидна, и ни лорды, ни шотландцы, уже опасавшиеся Кромвеля, не смогли этому помешать. Эссекс и Манчестер, сражавшиеся с королем с самого начала гражданской войны, набиравшие полки и со всей искренностью служившие парламенту, были уволены. В дальнейшем они уже не играли никакой существенной роли.

В течение зимы 1644–1645 гг. парламентская армия была перестроена в соответствии с идеями Кромвеля. Прежние полки, набранные заседавшими в парламенте знатными лицами, были распущены, а их солдаты и офицеры включены в состав формирований. Армия «нового образца» включала в себя одиннадцать полков кавалерии по 600 всадников в каждом, двенадцать полков пехоты по 1200 человек и тысячу драгун — всего 22 тысячи человек. Для пополнения ее рядов широко применялись принудительные меры. В одном из районов Суссекса три набора, проведенных в апреле, июле и сентябре 1645 г., позволили поставить под ружье в общей сложности сто сорок девять рекрутов. Для их сопровождения к месту службы потребовались сто тридцать четыре охранника.

В штаб-квартире короля полагали, что эти меры деморализуют парламентские войска, и, несомненно, поначалу так и было. Но теперь «круглоголовые» имели великолепно организованную армию, руководили которой люди, заслужившие свои чины в боях и не рассчитывавшие ни на что, кроме послужного списка и религиозного рвения. Главнокомандующим был назначен сэр Томас Ферфакс. Кромвель, как член парламента, поначалу оказался отстранен от службы. Однако вскоре выяснилось, что «Акт о самоотречении» применяется только в отношении его противников. Трудности новой кампании и разногласия среди командиров армии, которые могли быть преодолены только с его помощью, вынудили даже недовольных лордов сделать исключение в пользу Кромвеля. В июне 1645 г. его назначили генералом кавалерии, и, таким образом, Кромвель стал единственным человеком, совмещавшим высокий пост в парламенте и командование войсками. С этого момента его влияние как на политическую, так и на военную обстановку стало определяющим.

Тем временем на эшафот взошел архиепископ Лод, томившийся до того в Тауэре. Лода ненавидели и «круглоголовые», и шотландцы, и пуритане. Палата общин, хотя и далеко не единодушно, отвергла его обращение с просьбой заменить вынесенный приговор — повешение и четвертование — простым отсечением головы. Однако вскоре это варварское решение было аннулировано, и Лода достойным образом обезглавили.

Желание всех англичан положить конец противоестественной гражданской войне влияло даже на непримиримых вояк. Снова появились крестьяне с дубинками. Во многих частях страны они протестовали против изъятий и грабежей, практиковавшихся соперничающими сторонами. Теперь они склонялись скорее в пользу короля, чем парламента. В январе 1645 г. в Оксбридже, возле Лондона, начались переговоры с королем о мирном урегулировании. Главным образом парламент пошел на это в угоду шотландцам. Многие возлагали на оксбриджские консультации большие надежды — но только не непримиримая партия парламента. На протяжении двадцати дней в самом Оксбридже и на постоялых дворах вокруг него жили делегаты противоборствующих сторон. Их встречи обставлялись с большими церемониями, которые, впрочем, не могли помочь делу: ни король Карл, ни верхушка «круглоголовых» не желали идти на уступки по двум основным пунктам — контроль над вооруженными силами и существование епископата. На четвертом году войны компромисс в этих вопросах по-прежнему был невозможен. Переговоры в Оксбридже лишь доказали, что обе стороны не желают отступать от своих принципов устройства государственной власти.

Противоречия между Кромвелем и шотландцами были непримиримыми. Последние настойчиво стремились насадить в Англии пресвитерианство, что встречало яростное сопротивление индепендентов. Все это в значительной степени накаляло ситуацию, и вскоре конфликт достиг своей высшей точки. В качестве аргумента обе стороны использовали сражение при Марстон-Муре. Индепенденты отмечали, что они сыграли заметную роль в этой битве. Часть шотландской армии во главе с Ливеном бежала, тогда как Кромвель и его «железнобокие» пожали плоды победы. В ответ шотландцы обвиняли Кромвеля в личной трусости в бою, но дальше этого дело не шло. Вмешательство шотландцев в события в Англии навлекло на них всеобщую враждебность, а их главная цель, заключавшаяся в навязывании пресвитерианства, в конечном итоге была недостижима из-за противодействия индепендентов, игравших главную роль в армии.

В этот момент на стороне короля выступил маркиз Монтроз. Когда-то он поддерживал Ковенант, но, поссорившись с Аргайлом, перешел на сторону Карла. Монтроз объявил о своей верности королю и одержал ряд побед над превосходящими силами врага, хотя нередко его люди вынуждены были бросать в противника камни, прежде чем напасть на него с палашами. В разное время Монтроз захватил Данди, Абердин, Глазго, Перт и Эдинбург. Он писал Карлу, что приведет ему на помощь всю Шотландию, если только тот сумеет продержаться еще немного. Но до решающей битвы оставалось совсем мало времени. Четырнадцатого июня 1645 г. произошло решающее испытание сил. Карл, захвативший и разграбивший Лестер, встретился с войсками Ферфакса и Кромвеля неподалеку от Нейзби. «Кавалеры», исполненные боевого духа, ценившегося Рупертом выше других военных качеств, без колебаний атаковали расположившуюся на холме армию «круглоголовых», имевшую двукратное численное превосходство. Руперт разгромил левый фланг «круглоголовых» и, хотя его людей манила обозная колонна, вернулся, чтобы ударить по стоявшей в центре пехоте противника. Но на другом фланге Кромвель, сокрушая все на своем пути, взял под свой контроль резервные части «круглоголовых». Осаждаемая со всех сторон превосходящими силами врага, королевская пехота сражалась стойко и отчаянно. Карл уже хотел сам прийти к ней на помощь с последними оставшимися в его распоряжении частями. Он даже отдал приказ о наступлении, но в последний момент кто-то из его окружения удержал его, и Карл отступил на милю с оставшимся при нем отрядом. Здесь к ним присоединился Руперт, не видевший ничего, кроме собственного успеха — роялистская кавалерия покинула поле боя в полном порядке. Пехота же погибла или попала в плен. На этот раз к пленным проявили милость, и бойня была менее жестокой, чем при Марстон-Муре. В лагере роялистов обнаружили сотню ирландских женщин. Их предали мечу — как на основании моральных принципов, так и по причине предубеждения в отношении ирландцев. Для армии «кавалеров» сражение при Нейзби стало последним: впереди было еще много осад и маневров, но решающая битва гражданской войны уже произошла.

Кромвель впоследствии выразил свои впечатления в следующих, не очень-то располагающих в его пользу, словах: «О Нейзби могу сказать то, что, когда я увидел, как враг стройными рядами поднимается навстречу нам, горстке бедных, невежественных людей, — так он охарактеризовал своих солдат, по большей части опытных, отлично экипированных, дисциплинированных и высокооплачиваемых, а также вдвое превосходящих противника численностью, — когда я получил приказ построить в боевой порядок кавалерию, я не мог, объезжая войска, не улыбнуться, вознося хвалу Господу, потому что был уверен в победе. Бог пожелал посредством уничиженных уничтожить возвышенных. В этом я был совершенно уверен — и Бог сделал это».

Глава XVIII. ТОПОР ПАДАЕТ

К весне 1646 г. вооруженное сопротивление, оказываемое силами короля парламентской армии, было сломлено. Сэр Джейкоб Эстли, захваченный после поражения последних отрядов Карла при Стоуна-Уолде, сказал своим пленителям: «Что ж, мальчики, вы сделали свою работу и можете отправляться домой и играть — до тех пор, пока не рассоритесь друг с другом».

Пуритане ликовали. Средний класс, в основном поддерживавший парламент, одолел аристократию и джентри, пребывавших в состоянии раскола. Новая денежная сила Сити взяла верх над феодальной верностью. Неангликанская церковь победила государственную англиканскую церковь. Существовало, конечно, немало примеров противоположного рода, но в целом ситуация была именно такой. Однако многие вопросы остались неурегулированными.

Теперь на первый план вышел не спор о прерогативах короны, за которые боролся Карл в период личного правления, а новые, более масштабные проблемы, для решения которых нация еще не созрела. Главным из них был вопрос об институте королевской власти и о самом Карле. Теперь король уже был готов уступить парламенту контроль над вооруженными силами, но епископальную систему управления англиканской церковью он намеревался отстаивать до последнего. Осенью 1645 г. Монтроз потерпел поражение у Филифоу от регулярных частей шотландской армии, находящихся в Англии. Тем не менее Карл обратился за помощью именно к шотландскому правительству. Он видел, какие глубокие разногласия разделяют Шотландию и «железнобоких». Никакими ресурсами Карл не располагал, но надеялся, что величие королевской власти привлечет к нему новых сторонников, которые послужат достижению им своей цели. Кроме того, Карл ожидал помощи из Франции, где нашла убежище королева Генриетта-Мария. Однако все ее усилия не дали результата. Она не смогла добиться ни военной, ни дипломатической поддержки для короля и так и не вернулась в Англию, покинув которую, оказалась разлученной с ним навсегда.

Прошло еще несколько тяжелых для «кавалеров» месяцев. За это время принц Руперт с удивительной легкостью сдал Бристоль. Роялистские крепости одна за другой переходили на сторону парламента. Король уже подумывал о том, чтобы явиться в Лондон и предъявить права на верховную власть в стране. Многие поддерживали это его желание. Очевидно, что Карл не опасался за собственную безопасность. Этот план одобрили Совет Сити, влиятельные группы в парламенте и в армии «круглоголовых», но Карл в итоге все же решил предать себя в руки шотландцев. Один французский агент получил от них устное обещание, что король будет в полной безопасности, что не пострадают ни его персона, ни его честь, что на него не будет оказано никакого давления с целью принудить поступать вопреки его совести. Получив эти заверения, Карл направился в штаб-квартиру шотландской армии, которая вместе с «круглоголовыми» вела осаду Ньюарка. Город пал, и шотландцы незамедлительно повернули на север.

Король убедил себя в том, что он находится на положении гостя, но вскоре понял, что его считают пленником. Когда на марше он спросил у одного шотландского офицера, где они находятся, генерал Дэвид Лесли категорически запретил отвечать ему. К Карлу относились с почтением, соблюдая этикет, но в то же время надежно стерегли, лишив всяческого общения со сторонниками, а за его окнами тщательно наблюдали, чтобы он не мог тайком передать кому-либо письмо, ибо его почта тщательно проверялась. В этих трудных обстоятельствах королю приходилось противостоять как шотландцам, так и парламенту. Первые пытались заставить его принять Ковенант и навязать Англии пресвитерианскую церковную систему, второй стремился держать его в плену до тех пор, пока не ограничит его полномочия, а тем временем пользовался его именем и подписью для узаконения всего, что делалось им ради партийных интересов. Карл не соглашался с предложениями по конституционным вопросам, представленными ему парламентом: признать Ковенант и отменить епископальную систему; передать на двадцать лет под контроль парламента флот и милицию. Верные друзья и сторонники Карла, которым вменялся огромный перечень преступлений, превращались в изгоев, судьба которых была ничем не лучше той участи, которая ждала дом Ланкастеров после Тоутона [98]. Как писал один современный автор, человек замечательной проницательности: «Карлу нужно было лишь отказаться от короны, церкви и своих друзей — и он мог, насколько это возможно, оставаться королем Англии. Королем Англии, но пленником во вражеском лагере, которому запрещено иметь собственных священников, которому дозволено читать молитвенник лишь в уединении в своей спальне и который становился, таким образом, человеком оскорбленным и фигурой, притягательной для тех, кто хоть сколько-нибудь сочувствовал ему, и потому опасным для своих врагов».

Естественно, король надеялся воспользоваться различиями в позициях парламента и армии, противоречиями между английским и шотландским правительствами. Он тянул так долго, что они в конце концов договорились без него. В феврале 1647 г. шотландцы, получив от парламентских уполномоченных гарантию безопасности Карла, передали им короля и возвратились к себе на родину. За это шотландская армия получила половину суммы, причитающейся ей за службу в Англии. Это соглашение, при всей его практичности, выглядело весьма неприглядно, о чем говорили многие, упрекая шотландцев в скаредности и бесчестии. Бедствия гражданской войны, беспрерывные конституционные и религиозные споры породили всеобщее недовольство: люди все чащ,» обращали свой взор в сторону короля.

Заполучив Карла, новые хозяева с величайшим почтением доставили его в Холмби-Хауз в Нортгемптоншире. Уже по дороге туда его популярность стала вполне очевидной: ликующие толпы приветствовали Карла, повсюду слышался колокольный звон. Прекратить жестокую гражданскую войну, вернуться к старым добрым временам — конечно, с некоторыми важными изменениями — таково было общее желание нации. Потерпев полное поражение сначала в политическом, а затем в военном противостоянии с парламентом, Карл по-прежнему оставался бесспорно самой важной фигурой в Англии. Все были за короля — но при условии, что он будет делать то, что им нужно. Лишенный каких-либо средств к сопротивлению, он более чем когда-либо сознавал власть того института власти, который воплощал. Но теперь в Англии заявила о себе новая сила, армия «железнобоких», насчитывавшая 22 тысячи человек. Она еще не стала хозяином положения, но уже перестала служить тем, кто создал ее. Во главе ее стояли прославленные, заслуживающие доверия генералы: главнокомандующий Томас Ферфакс, Оливер Кромвель, Генри Айртон. Армия стала полем столкновения значительных политических и религиозных противоречий, которые сами по себе были способны вызвать новую гражданскую войну, куда более яростную, чем та, которая только что закончилась.

Для замены выбывших из палаты общин роялистов были проведены новые выборы, и состав палаты изменился. Теперь в ней присутствовала сильная группа индепендентов, выражавших интересы армии. Но большинство палаты все еще представляло интересы пресвитериан и стремилось к ограниченной монархии. Армия же ни в коей степени не разделяла религиозных воззрений пресвитериан. Солдаты-индепенденты и их командиры относились к пресвитерианству так же оппозиционно, как и к епископату, и взгляды их были столь же непохожими на воззрения шотландцев, сколь они не совпадали с воззрениями архиепископа Лода. Разнообразные индепендентские общины требовали для себя свободы религиозных убеждений. Они действительно были готовы карать других, но кто был способен покарать их?

Теперь, когда война победоносно завершилась, большинство членов парламента уже не нуждались в армии. Лидеры палаты общин считали, что ее следует сократить до скромных размеров. Править страной должна гражданская власть. Расходы на армию необходимо урезать. Значительную часть полков нужно отправить в Ирландию, чтобы отомстить за резню 1641 г. В Англии следует оставить только небольшие гарнизоны. Что же касается остальных, то пусть расходятся по домам и благодарят палату общин всю свою последующую жизнь.

Но тут возникла весьма неудобная проблема: с армией не успели рассчитаться. В марте 1647 г. пехоте задолжали за восемнадцать недель, а кавалерии — за сорок три недели. В Вестминстере, в этом некогда великом парламенте, посчитали, что для покрытия долгов достаточно выплатить жалованье за шесть недель. Солдаты такой взгляд на эту проблему разделить не могли. При всем том, что они имели различные мнения по многим вопросам, но были единодушны, решая денежные дела. До выплаты денег солдаты не собирались ни отправляться в Ирландию, ни расходиться по домам. Впрочем, их интересовало не только урегулирование финансовых отношений. Так начался конфликт между парламентом и армией. Каждая сторона считала, что победа добыта именно ее усилиями, и желала получить за это награду.

Палата общин присвоила себе право отдавать приказы армии. Кромвель, как член парламента от Кембриджа, убедил их во имя Всевышнего, что армия будет распущена при получении соответствующего приказа. Но в другой раз ему, должно быть, пришлось прибегнуть к иным, более сильным, выражениям, потому что когда армия получила парламентское решение о роспуске, то ответила почтительной петицией, подписанной офицерами. В этом документе, составленном, вероятно, Айртоном, офицеры просили — для себя и своих солдат — расчета по долгам, освобождения от ответственности за действия во время войны, гарантий защиты от возможных будущих преследований и пенсий для получивших увечья и вдов и детей погибших на войне. «Принимая во внимание, — говорилось в петиции, — что требования войны подтолкнули нас ко многим деяниям, не разрешенным законом, которые мы не совершили бы в мирное время, мы смиренно желаем, чтобы до нашего роспуска парламент принял полное всестороннее постановление (желательно при согласии короля) об освобождении от преследования за них и дал нам гарантии безопасности». Даже после побед при Марстон-Муре и Нейзби «железнобокие» не были уверены, что какое-либо решение может быть законным без королевского одобрения. Они стремились получить прочные правовые гарантии своей безопасности, а такие гарантии мог предоставить только король. Этот факт иллюстрирует особенность английской революции: армия пришла к убеждению, что она не способна защитить себя при помощи силы. Ничто так не характеризует английский народ, как его почтение к закону и традициям. В самой природе людей, одержавших верх над королем, глубоко укоренилось убеждение, что только закон, принятый именем монарха, может дать им гарантии защиты.

Парламентские лидеры встретили офицерскую петицию с неудовольствием — они считали, что армия у них под контролем. В конце концов они приказали каждому полку следовать к месту своего назначения, надеясь на то, что по частям их будет легче распустить или отослать в Ирландию. В ответ армия сконцентрировалась в Ньюмаркете. Солдаты торжественно приняли обязательство не расходиться до выполнения своих пожеланий. Так как силы армии и парламента были примерно равны, то обе стороны принялись искать союзников.

Пресвитериане в парламенте обратили взоры на Шотландию, а лидеры армии — в сторону короля. Генералы — Кромвель, Айртон и Ферфакс — понимали, что армия собирается низвести их до положения исполнителей воли индепендентов, которые считали себя одержавшими победу в гражданской войне и намеревались теперь единолично воспользоваться ее плодами. До этого момента армия — генералы, офицеры и солдаты — была едина.

Кромвель и Айртон считали, что если им удастся опередить парламент и захватить короля в плен, то они получат большое преимущество; если же они смогут привлечь его на свою сторону, то победят. Айртон втайне уже установил связь с королем. Третьего июня 1647 г. по приказу Кромвеля корнет Джойс, взяв с собой почти четыреста солдат, отправился в замок Холденби, где со своим двором жил король. Вместе с ним находилось несколько парламентских уполномоченных. Полковник, отвечавший за охрану Карла, бежал. Сам король, убежденный в собственной неприкосновенности, провел ночь в безмятежном спокойствии. Между «железнобокими» и офицерами двора произошел обмен любезностями. Утром корнет Джойс с должным уважением заявил, что прибыл, чтобы доставить короля в расположение армии. Карл не стал протестовать. Выйдя на террасу, он спокойно оглядел выстроившийся перед ним в строгом боевом порядке отряд. «От вашего имени, — сказал своим солдатам Джойс, — я пообещал Его Величеству три вещи. Вы не нанесете вреда личности Его Величества; вы не принудите его ни к чему, что будет противоречить его совести; вы позволите его слугам сопровождать его. Все обещают?» «Все», — был ответ. «А теперь, мистер Джойс, — сказал король, — скажите мне, где ваше поручение? У вас есть что-либо в письменной форме от сэра Томаса Ферфакса?» Корнет Джойс был в растерянности. Он посмотрел в одну сторону, потом в другую и наконец указал на свой полк: «Вот!». «Действительно, — заметил король и принужденно улыбнулся, стремясь продемонстрировать полную уверенность в своей высшей власти и божественном праве. — Да, это я могу прочесть без слов: приятная и достойная компания джентльменов, какой я не видел уже много дней. Куда теперь, мистер Джойс?»

Пока армейские генералы стремились лишь к тому, чтобы изучить желания короля за то время, когда он будет находиться в их власти. Карлу предложили остановиться в Оксфорде, но он счел этот город вредным для здоровья — лучше уж Кембридж, но наиболее привлекательным Карлу показался Ньюмаркет, где располагалась армия. Туда и направился отряд людей, чувствовавших себя хозяевами английской истории. На три дня король остановился в Чилдерли, около Ньюмаркета. Из Кембриджского университета Карлу отправили приветственные адреса с выражениями верности — этого не было в годы гражданской войны.

Вскоре в Чилдерг ли прибыли Кромвель, Айртон и Ферфакс. Высокого пленника перевезли в Хэтфилд, оттуда в Гемптон-Корт, где слуги короля с изумлением наблюдали, как Карл часами разгуливает по саду, беседуя и смеясь с мятежными генералами, причем и он, и они, похоже, пребывали в чрезвычайно хорошем настроении. Итогом всех этих бесед стало послание короля. В этом документе Карл отвергал предложения парламента как «разрушительные и губительные для главнейших интересов армии и всех тех, чьи стремления совпадают с нею», и предложил обеим палатам изучить предложения армии, «более удовлетворяющие интересам всех и могущие послужить основанием для долговременного мира».

Все это стало результатом крупного компромисса — как политического, так и религиозного, — более или менее приемлемого для общества. Было достигнуто конституционное соглашение, в результате которого власть короны уравновешивалась властью парламента. Для армии после ее роспуска предусматривались вознаграждение и освобождение от какого-либо преследования. Айртон — пожалуй, самый конструктивный политик того времени — мог бы выработать для Англии конституцию, сделав, таким образом, ненужными конституционные битвы последующих веков. В тот момент, после гражданской войны, решение вопроса о том, кто будет обладать верховной властью, не могло быть легким. Карл не был вполне искренним в своей сделке с вождями армии и все еще возлагал надежды на помощь шотландцев. Парламент, со своей стороны, отверг предложения армии и монарха. Члены палаты общин тоже надеялись на шотландцев, которые могли бы вмешаться в английские дела на стороне парламента. Таковы были планы сторон. Но теперь в игру вступила армия.

Генералы стремились умиротворить Англию и достичь урегулирования, которое удовлетворяло бы всю страну, короля и их самих. Но простые солдаты имели другие намерения. Существовала единственная возможность реализовать соглашение между армией и королем — действовать как можно быстрее. Вместо этого генералы допустили промедление. Они занимались главным образом тем, что сдерживали своих людей. Но теперь их речи, похоже, уже производили совсем не то впечатление, чем прежде, потому что были обращены к людям, считавшим короля виновным в пролитии крови и поражавшимся тому, что их славные вожди оскверняют себя, имея с ним дело. Настроение солдат становилось все более угрожающим, и генералы опасались, что могут совсем потерять контроль над ними. Солдаты изучали Ветхий Завет, и примеры, которые они встречали на его страницах, возбуждали их религиозный пыл. Их мысли занимали Аод и Еглон [99], царь Саул и пророк Самуил. Особенно они восхищались поступком Самуила, разрубившего мечом плененного царя Агага [100].

Тем временем пресвитерианская партия в палате общин осознала, что не в состоянии заставить армию замолчать. Но лондонский Сити, во многом выражавший настроения толпы, напомнил парламентариям об их долге. Волнения в столице заставили их аннулировать те примирительные предложения, которые они, в значительной степени против своей воли, выдвинули в адрес армии. Из страха перед лондонской чернью спикер Ленталл и пятьдесят — шестьдесят парламентариев отправились в Ханслоу, где находился штаб армии, требуя у Кромвеля защиты, и получили ее. Армия двинулась к столице, заняла Вестминстер, вошла в Сити и заняла Лондон.

Осенью 1647 г. в пригороде Лондона Пэтни, где стояла армия, проходили острые дебаты.

Генералы, особенно Айртон, пытались направить солдатское волнение в определенное русло.

Был сформирован Совет армии, куда каждый полк избрал своих делегатов. Их называли «агентами» или «агитаторами». Айртон написал довольно далеко идущий проект конституции, в котором, однако, не затрагивались вопросы общественного порядка и прав собственности. На протяжении нескольких недель в Пэтни продолжалась горячая борьба. Был учрежден секретариат для записи выступлений, его протоколы попали в конце концов в Оксфордский колледж. В XIX в. они стали известны ученым, благодаря чему они получили возможность подробно ознакомиться с теми бурными событиями. На сцене появились новые лица: Сексби, Рейнсборо, Уайлдман, Гоффе. Их речи полны страсти и силы, и каждый раз они бьют точно в цель. Кромвелю приходилось слышать такие, например, предложения: «Самый бедный человек в Англии должен жить так же, как и самый великий» или: «Человек не обязан подчиняться системе управления, к установлению которой он не приложил руку». Искренне убежденные в своей правоте, «агитаторы» были готовы подкрепить свои доводы силой оружия.

Доктрина естественного права на политическое равенство шокировала Айртона так же, как шокировала бы Бёрка или Фокса [101]. Он стремился твердо придерживаться среднего курса между парламентом, который нельзя было распустить, и рядовым составом армии, которую нельзя было расформировать. Кромвель одобрял логику рассуждений Айртона, но не его выводы, которые могли иметь далеко идущие политические последствия. Предложения Айртона не производили впечатления на солдатских «агитаторов». Когда генерал Айртон принимался рассуждать о принципе предоставления права голоса только тем, кто имеет земельную собственность, его слушатели задумчиво замолкали. Когда он указывал на то, что требование политического равенства, основанного на законе Божьем или естественном праве, присущем каждому человеку от рождения, повлияет на права собственности, когда он говорил, что «по тому же природному закону он имеет равные права на все, что видит», солдаты склонны были согласиться с его выводами. Их идеи вполне можно сравнить с идеями чартистов XIX в.: всеобщее избирательное право для мужчин, достигших двадцати одного года; равные избирательные округа; переизбираемый каждые два года парламент и многое другое.

Слушая все это, Кромвель все больше мрачнел. Его мировоззрение оставалось елизаветинским. Он считал, что подобные притязания приведут к анархии. Когда ораторы заявили о том, что наступит день, когда не будет ни короля, ни лордов, ни собственности и эти слова вызвали одобрение собравшихся, Кромвель мыслями вернулся к своему поместью. Ему было ясно, что все эти идеи опасны. Аргументы Айртона, направленные на успокоение солдатских масс, могли привести только к бунтам в армии и к новым политическим потрясениям. Но, помимо политики, Кромвелю приходилось думать о дисциплине. Все еще располагая властью, он воспользовался ею без промедления. Восьмого ноября Кромвель провел резолюцию о возвращении представителей офицеров и «агитаторов» в свои полки. Он распустил Совет армии и заменил его Советом своих офицеров. Дебаты в Пэтни закончились.

Политические концепции, которые предлагали представители армии, были реализованы только в наше время.

Поздней осенью 1647 г. Кромвель и Айртон пришли к выводу, что, даже если удастся урегулировать вопросы о выплате солдатам жалованья и добиться официального решения о том, что они не будут преследоваться за деяния, совершенные во время войны, союз короля и армии невозможен: они не смогли склонить к этому войска. Религиозные идеи, вызвавшие бы отвращение у Пима и Гемпдена, социализм и коммунизм (как бы мы сегодня сказали, хотя эти термины были тогда неизвестны), республиканизм, от которого упорно стремился отмежеваться Долгий парламент, требование всеобщего избирательного права для мужчин — все это стало обычным для солдатских сходок. Королю оставалось только найти повод, чтобы порвать со ставшей опасной армией. Это не составило особого труда. Роялисты, разбитые на поле боя, лишенные поместий, все еще ждали своего часа. Парламент продолжал отстаивать свои политические цели. Шотландцы, обуреваемые религиозным пылом и одновременно находившиеся в плену собственной алчности, стояли у границы. Карл, хорошо осознававший ситуацию, начал искать нового союзника. В этих условиях соглашение, которое заключили между собой потерпевший поражение король и одержавшие победу генералы, не выдержало испытания временем. Один полковник из числа «железнобоких», получив прямое указание от своих командиров, намекнул Карлу, что его жизнь в опасности, что на солдатских собраниях открыто обсуждается вопрос о его убийстве в интересах общего блага. В то же время на передвижения монарха не было наложено никаких ограничений.

В ноябре король, убежденный в том, что офицеры больше не в состоянии удерживать своих людей и солдаты вот-вот решатся убить его, покинул ночью расположение армии и без труда добрался до замка Карисбрук на острове Уайт. Здесь, на этом небольшом островке, оторванность которого от мира словно подчеркивал осел, безостановочно крутивший водяное колесо, Карл прожил почти год — беззащитный, но и никем не тревожимый. Он не обладал реальной властью, но был властителем дум многих людей; он вызывал к себе всеобщий интерес хотя бы потому, что им жаждали завладеть различные политические силы. Пока оставался жив король, жила и идея королевской власти, которая должна была быть либо реализована, либо уничтожена; но Карл уже не имел сил, чтобы бороться с англичанами. Оставались шотландцы. С ними он и подписал тайное соглашение, предусматривавшее союз между королевской властью и пресвитерианством. Из-за этого в скором времени и началась вторая гражданская война.

Между тем стало известно о том, насколько далеко были готовы пойти Карл и Кромвель в своих попытках достичь согласия. Армия оказалась на грани бунта. Солдаты уже говорили об аресте и убийстве генералов. Полковники обсуждали возможность предания суду Кромвеля.

Пятнадцатого декабря состоялся смотр армии. Большинство полков подчинилось генералам сразу, но находившиеся под командованием Роберта Лильберна и Томаса Гаррисона взбунтовались. Историк Гардинер так описал эту сцену: «Они появились на поле с копиями «Народного соглашения», приколотыми к шляпам, выкрикивая девиз "Свобода Англии! Права солдат!". Несколько укоризненных слов, сказанных Ферфаксом, вскоре привели полк Гаррисона к подчинению, но полк Лильберна пребывал не в столь уступчивом настроении.

Кромвель, видя, что одни убеждения здесь не помогут, проехал верхом вдоль шеренг, резко приказав солдатам снять бумажки с головных уборов, и, не обнаружив ни малейшего признака подчинения, ворвался в ряды мятежников с обнаженной саблей. В его строгом лице и решительных действиях было нечто такое, что вынуждало к послушанию. Военная привычка к повиновению ожила, и солдаты, еще секунду назад столь дерзкие, сорвали бумажки и сдались на милость победителя. Нескольких вожаков арестовали, и трое из них были приговорены к смерти импровизированным военным трибуналом. Всем троим, однако, предложили бросить жребий, и проигравшего, чье имя было Арнольд, расстреляли на месте в присутствии его товарищей. Так, ценой одной жизни, была восстановлена дисциплина, без которой армия погрузилась бы в хаос».

Вторая гражданская война во многом отличалась от первой. Многие из ее участников играли иные роли, чем во время первого противостояния короны и парламента, а некоторые даже оказались в противоположном лагере. Король и прерогативы королевской власти уже не рассматривались как препятствия на пути осуществления прав парламента, а считались многими символами английских свобод. Значительная часть членов Долгого парламента и почти все члены палаты лордов выразили бы это мнение, — если бы им было позволено собраться. Шотландцы, прежде выступавшие против короля, были теперь твердо убеждены, что опасность угрожает им со стороны армии. Уэльс оставался тверд в своем роялизме. Лондон, бывший ранее главной опорой Пима и Гемпдена, теперь в большой степени склонялся к восстановлению королевской власти. Подмастерья, изгнавшие Карла из столицы, все еще бунтовали, но теперь, желая задеть солдат, кричали: «Да здравствует король!». Половина флота, доселе смертельного оружия парламента, восстала в пользу короля. Большая часть вовлеченных в мятеж кораблей ушла в Голландию, где обратилась к принцу Уэльскому с просьбой стать их адмиралом. Все пострадавшие, оскорбленные и униженные роялисты были готовы обнажить оружие в защиту своих интересов. Широкие массы народа оставались сравнительно инертными. В то время в обществе еще не господствовали настроения, приведшие в 1660 г. к Реставрации, но все же в массах превалировало чувство, что права законной власти, короля и парламента попраны армией, тирания которой приведет к еще более тяжким временам. Находившегося в плену в Карисбурке Карла в большей степени считали королем, чем даже в триумфальные для него дни личного правления.

История второй гражданской войны коротка и проста. Король, обе палаты парламента, лендлорды и купцы, город и село, епископы и пресвитериане, шотландская армия, народ Уэльса и английский военно-морской флот — все теперь обратились против армии «нового образца». И армия разбила их всех. Во главе ее стоял Кромвель. Поначалу казалось, что положение ее отчаянно, но Кромвель сумел сплотить войско; сам тот факт, что именно он возглавил армию, устранил все разногласия в ее рядах. Ферфакс, Кромвель, Айртон снова объединились со своими решительными воинами. Армия «нового образца» наступала. Она двинулась против Уэльса и выступила против Шотландии, и никто не мог противостоять ей. Небольшого подразделения оказалось достаточно, чтобы подавить всеобщее восстание в Корнуолле и в западных графствах. Армия разбила роялистские силы в Колчестере, в полной мере проявив свою жестокость. После капитуляции Ферфакс, не обращая внимания на все предыдущие договоренности, приказал расстрелять роялистских командиров Лукаса и Лайма прямо у городской стены. Кромвель, подавив выступления в Уэльсе, быстро двинулся на север, собрал свои силы и атаковал шотландскую армию, шедшую через Ланкашир. Это была уже не та прежняя шотландская армия, хотя ее ивозглавлял Дэвид Лесли. Опытные шотландские части под командованием лорда Ливена остались в стороне. У Престона противник был отрезан, окружен и разгромлен. Флот, всего несколько лет назад представлявший грозную силу в борьбе против короля, ничего не мог поделать с этой яростной армией, плохо оснащенной, разутой и раздетой, но хорошо вооруженной, с острыми клинками и неиссякаемой уверенностью в своей неправедной миссии.

К концу 1648 г. все было кончено. Кромвель стал диктатором. Роялисты были сокрушены; древний парламент превратился не более чем в инструмент в руках армии; конституция являлась не более чем фикцией; шотландцы отступили; валлийцы укрылись в горах; флот подвергся реорганизации; Лондон пребывал в страхе. Король Карл, оставшийся в замке Карисбрук, проиграл. Он должен был заплатить по счету. И этой платой стала его жизнь.

Нельзя считать, как нас пытаются уверить викторианские писатели, что триумф «железнобоких» и Кромвеля был победой демократии и парламентской системы над традиционным божественным правом, господствовавшим на протяжении нескольких столетий в Старом Свете. Около 20 тысяч отчаянных фанатиков, решительных, дисциплинированных и хорошо вооруженных, установили контроль над страной. Чтобы восстановить status quo, потребовалось много лет. Так английская революция, которая в наши дни высоко оценивается потому, что положила начало утверждению принципов конституционной, ограниченной монархии, привела к армейской диктатуре. Энергичный и жестокий человек, чьи деяния запечатлены в анналах истории, стал хозяином страны на ближайшие двенадцать лет.

Главным трофеем армии, добыть который не представляло никакого труда, был король. Верно, он не покидал замка Карисбрук, но разве не он был главной пружиной, приведшей в действие все силы по всей Англии и направившей их против армии, против ее власти, даже против возвращения ей долгов? Разве не он сильнейшим образом влиял на общественное мнение? Разве не он воплощал собой все то, что ненавидели «железнобокие»? Разве победа над ним не одержана в бою? В тот момент требовался высший акт, понятный всем, такой, который сплотил бы всю армию. Только казнь Карла Стюарта, «человека, запятнавшего себя кровью», могла удовлетворить солдат и дать их вождям возможность удерживать их в подчинении.

Однажды штормовым вечером, когда шел сильный дождь, люди Карла заметили множество лодок с «железнобокими», переправляющихся через Те-Солент [102]. Войска высаживались в Ньюпорте и Коузе. Слуги короля навели справки и решили нести ночной дозор. Верные друзья настаивали, чтобы Карл бежал, что, как казалось, еще было возможно. Король, вовлеченный в новые переговоры с парламентом, был, однако, уверен в прочности своего положения и отказался воспользоваться этим предложением. Это был его последний шанс. Через несколько дней его перевезли с острова Уайт на материк и заключили в замок Херст. Условия его содержания сразу же изменились. Прежде охрана, принимая во внимание его личное достоинство, обеспечивала ему комфорт и соблюдала этикет. Теперь короля заточили в мрачную тюремную камеру, не оставив ему даже свечки! Прислуживал пленнику всего один слуга. Все переговоры с Карлом прервали; по сути, они были всего лишь болтовней с обреченным человеком. В этих нелегких условиях король вел себя как благородный монарх. За время своего неспокойного и несчастливого правления он проявил во многом не лучшие свои стороны, но в конце царствования судьба уготовила ему роль защитника старинных британских прав и свобод. После непродолжительного заключения, во время рождественских праздников, Карла повезли в Лондон. Поначалу он опасался, что полковник Харрисон, офицер, арестовавший его, станет его убийцей, но ничего подобного не планировалось. Армия намеревалась казнить его таким образом, чтобы упрочить свою власть. Кромвелю было нечего дать своим свирепым легионам, и он решил пожертвовать королем. Однажды вечером, во время путешествия в Лондон, Карл напрямик спросил полковника Харрисона: «Вы намерены убить меня?» «Это не так, сэр, — ответил полковник. — Закон одинаково обязателен для великих и для малых». Карл спокойно заснул. Его заверили, что убийства не будет, а по закону он был неприкосновенен.

Неделя отдыха в Виндзорском замке, предоставленная королю, представляла собой разительный контраст по сравнению с лишениями замка Херст. Здесь с ним снова обращались с уважением, соблюдая придворный этикет. Присутствовали почти все королевские слуги и приближенные.

Каждый вечер Карл обедал по старинке; слуги опускались перед ним на колени. Офицеры, выходившие вместе с ним к столу, низко кланялись монарху, отдавали честь и почтительно выслушивали его слова. Несколько дней в Виндзоре представляют собой небольшую передышку перед бурными лондонскими событиями. Теперь — вперед, в столицу! «Не будут ли Ваше Величество столь любезны выступить в дорогу?»

В Лондоне была усилена охрана, введены пароли. Шестого декабря 1648 г. у входа в парламент рядом с полковником Прайдом стоял некий лизоблюд, и когда члены палаты общин пытались занять свои места в зале, он отмечал тех, кто мог не подчиниться воле армии. Из общего числа в пятьсот с лишним членов парламента триста так и не смогли попасть внутрь, а сорок пять человек, все же попытавшихся войти, были арестованы. Это событие получило название «прайдова чистка» [103]. Не только вся английская нация, но и Европа должна была увидеть великий суд над «человеком, запятнавшим себя кровью». Юристы самым тщательным образом изучили все английские законы и прецеденты начиная с древнейших времен, но так и не обнаружили ни малейшей возможности провести открытый судебный процесс против монарха, хотя примеров убийства королей хватало: Эдуард II погиб в замке Беркли, Ричард II — в Понтефракте, и судьба их была ужасна. Но в обоих этих случаях расправа над королями совершалась тайно, а теперь победоносная армия хотела преподать английскому народу урок послушания, а Кромвель, который еще полтора года назад мог стать вице-королем Ирландии, теперь видел в убийстве короля свой единственный шанс получить верховную власть и остаться в живых. Хотя Ферфакс вполне справедливо указывал, что казнь пленного Карла будет лишь означать переход всех его прав к сыну, находящемуся в Голландии, его не слушали. В Англии не нашли ни одного юриста, чтобы сформулировать обвинительное заключение. Некий голландский правовед Исаак Дорислау [104], давно живший в Англии, состряпал распоряжение о созыве суда, язык которого не имел ничего общего с английской правовой практикой и был больше похож на распоряжение римского Сената, санкционировавшего свержение тирана преторианской гвардией. Постановление, принятое покорными остатками палаты общин, предписывало создать суд из ста тридцати пяти уполномоченных для рассмотрения дела.

Подробности суда над королем хорошо передают ощущение драмы, которое было присуще всем участникам этого беспрецедентного события. Это был не просто процесс, а расправа над монархом, представлявшим в своем лице законы и древние традиции королевства. Карл, основываясь на английской конституции и законах, которые он столь часто нарушал, находясь у власти, отвечал на обвинения аргументами, опровергнуть которые было невозможно. Он смотрел на своих судей «с неподдельным презрением». Король отказался признать правомочность трибунала. Для него происходящее было чудовищным беззаконием. Джон Брэдшоу, председатель суда, не мог противопоставить защите короля ничего вразумительного. Однако армия обладала достаточной силой и властью, чтобы отрубить королю голову, и именно это она любой ценой вознамерилась сделать. Симпатии подавляющего большинства людей, присутствовавших в зале суда, были на стороне короля. Когда после полудня в последний день заседания Карлу отказали в праве быть выслушанным и повели к выходу, по залу пронесся негромкий, но ясно слышимый шум голосов — «Боже, спаси короля!». Солдаты, подстегиваемые своими капралами, ответили на это криками «Правосудия! Правосудия!» и «Казнь! Казнь!».

Личное достоинство короля уважали, и все его пожелания учитывались до последнего часа.

Никто не предпринял ни малейшей попытки воспрепятствовать его просьбам — ведь судьба монарха уже была окончательно решена. Сделали все, чтобы Карл устроил свои дела и получил религиозное утешение. Кромвель с большим трудом добился, чтобы под смертным приговором королю было проставлено достаточное количество подписей. Но большинство из тех, кто подписал его, пребывали в ужасе от совершенного деяния. Тяжкий груз этого преступления им предстояло нести до конца своей жизни.

Казнь Карла не являлась кровожадным убийством — то была церемония, жертвоприношение, или, если позаимствовать выражение испанской инквизиции, аутодафе, «акт веры». Утром 30 января 1649 г. Карла доставили из Сент-Джеймского дворца в Уайтхолл. Шел снег, и король надел теплое белье. Он бодро шел в сопровождении стражи. Расстояние от Сент-Джеймского дворца до Банкуэтинг-Хауза [105] было небольшим, примерно полмили, и Карл преодолел его довольно быстро. Айртон и Харрисон оставались в здании с обреченным королем. Кромвель находился там, где это требовалось, успевая повсюду.

В полдень Карлу сообщили, что его час настал. Через высокое окно Банкуэтинг-Хауза он вышел на построенный рядом эшафот. Солдаты удерживали на расстоянии огромную толпу. Король с презрительной улыбкой оглядел приготовленные веревки, которые должны были помочь привести приговор в исполнение, если он откажется подчиняться решению трибунала. Карлу позволили сказать несколько слов, если он того пожелает. Войска услышать его не могли, и он обратился к тем, кто собрался на помосте. Король сказал, что умирает добрым христианином, что прощает весь мир и прежде всего тех, кто виновен в его смерти (не назвав никого по имени). Он пожелал им покаяния и выразил желание, чтобы они нашли путь к миру в королевстве, чего, по его мнению, нельзя достичь силой. Карл добавил, что если бы он положил начало деспотичному правлению и изменению всех законов волей меча, то его не постигла бы такая участь, а так как он не виновен в развязывании гражданской войны, то стал мучеником за свой народ.

Затем с помощью палача Карл убрал свои волосы под белую атласную шапочку. Он положил голову на плаху и сам дал сигнал палачу. Последний сделал свое дело одним ударом.

Отрубленную голову короля помощник палача показал народу и воскликнул: «Это голова предателя!». К месту казни стеклось неисчислимое множество людей, испытывавших сильнейшие чувства. Многие из них с трудом сдерживались. Когда собравшиеся увидели отсеченную голову Карла, «тысячи присутствовавших издали такой стон, — писал один современник, — какой я никогда не слышал прежде и не испытываю желания услышать впредь».

Странная судьба выпала на долю Карла I. Никто так упорно и безуспешно не сопротивлялся естественному ходу вещей. Находясь на вершине власти, он был убежденным противником всего, что мы сейчас называем нашими парламентскими свободами. Тем не менее, по мере того как король терпел поражение от своих противников, он во все большей степени воплощал в своей персоне конституционные традиции и древние свободы Англии. Он совершал ошибки и даже, как бы мы сейчас оценили, преступления, но они проистекали не из его личного стремления к деспотичной власти, а были следствием того понимания сути королевской власти, которое он впитал с детства и которое давно стало установившимся обычаем страны. В конце концов он противостоял армии, которая уничтожила парламентское правление и намеревалась погрузить Англию в пучину тирании. Все эти годы Карл ни в малейшей степени не поколебался, защищая дело, которое для него было правым, и не изменил своим убеждениям. Несомненно, ведя переговоры с противниками, он использовал и обман, и вероломство, но это объяснялось тем, что ставки в борьбе были очень высоки; к тому же сторонники парламента применяли те же неприглядные методы борьбы. Но король никогда не отступал от своих принципов — касались ли они вопросов церковного или государственного устройства. Он твердо защищал епископальную систему управления англиканской церкви, с которой, по его мнению, христианство было неразрывно связано.

Постоянство, с которым Карл защищал принципы, руководившие им на протяжении всей его жизни, помогло сохранить их для потомков в череде бурных революционных событий 1640-х гг. Человека, отдавшего жизнь за духовные идеалы, мы называем мучеником. В этом смысле Карл I мучеником не был. Он всегда защищал не только устои английской государственности, но и свои собственные монаршие интересы. Некоторые историки пытались представить его человеком, защищавшим униженных и бедных людей от все возраставшей власти денег. Это неверно. Короля нельзя также считать охранителем английских свобод или защитником англиканской церкви. Тем не менее его смерть способствовала тому, что и англиканская церковь, и английская монархия существуют и по сей день.


КНИГА III РЕСТАВРАЦИЯ


Глава XIX. АНГЛИЙСКАЯ РЕСПУБЛИКА

Английская республика была провозглашена еще до казни короля. Четвертого января 1649 г. группа членов палаты общин, действовавшая в интересах Кромвеля и армии, решила, что «народ Англии, находящийся под водительством Божиим, по справедливости является источником всякой высшей власти… То, что общины Англии, представляющие народ, объявят законом в парламенте, имеет полную силу закона в этой стране». Девятого января голосованием палата общин определила, что отныне на всех документах рядом с Большой государственной печатью больше никогда не будет ставиться имя одного человека. Изготовили и новую Большую государственную печать: на одной ее стороне изображалась карта Англии и Ирландии, а на другой — палата общин. На печати была выбита надпись: «В первый год свободы, Божьим благословением восстановленной». Статуя Карла I была низвергнута, и на пьедестале начертаны слова: «Уйди, тиран, последний из королей». Пятого февраля было объявлено, что палата лордов ликвидируется как «ненужная и опасная». Заседания ее прекратились. Несколько пэров, захваченных в плен во время второй гражданской войны, в полной мере испытали на себе месть победителей: лорды Гамильтон и Голланд, долгое время занимавшие различные высокие государственные посты, обладавшие незаурядными интеллектуальными качествами, были обезглавлены.

Управление страной передавалось в руки Государственного совета, ежегодно избираемого парламентом. Он состоял из сорока одного члена, включая пэров, судей и членов парламента, среди которых оказались и главные виновники казни короля. Члены Государственного совета обладали смелостью, работоспособностью и неподкупностью. Судебная власть на некоторое время оказалась в подвешенном состоянии. Шесть из двенадцати судей отказались продолжать работу, но остальные — после того, как их присяга на верность Карлу I была формально аннулирована, — согласились служить Английской республике. Верхушка армии, придерживающаяся консервативных позиций, твердо выступала за сохранение английской системы общего права и считала, что правосудие должно отправляться так же, как и раньше, в отношении всех дел, будь то гражданские или уголовные — за исключением, конечно, дел политических. Поддержка, которую новый режим получил со стороны юристов, сыграла большую роль в защите собственности и привилегий высших классов от нападок левеллеров, «агитаторов» и экстремистов. После казни короля эта проблема вышла на первое место. В отношении яростных и энергичных выступлений левеллеров члены Государственного совета были единодушны: их нужно подавить. И они действовали решительно — даже Айртон лишился поста в Совете. Кромвель и его сторонники хорошо знали суть требований экстремистов. Впервые они были выдвинуты пятью кавалерийскими полками, подписавшими «Народное соглашение», предложенное Джоном Лильберном во время переговоров между Кромвелем и королем в 1647 г., закончившихся провалом.

Прежде всего требовалось нейтрализовать армию и направить ее энергию в нужное русло.

Кромвель был готов повести значительные силы на войну против запятнавших себя кровью ирландских папистов. Многие в Совете полагали, что одно имя этого человека воодушевит простых солдат. Для определения полков, которым предстояло отправиться на соседний остров, решили бросить жребий. Его бросали до тех пор, пока выбор не пал на части, в которых более всего ощущалось влияние левеллеров. В армии получил хождение памфлет Джона Лильберна под названием «Разоблачение новых цепей Англии» [106]. Это подтолкнуло многие полки к мятежу. Сотни ветеранов гражданской войны требовали «верховенства народа», всеобщего избирательного права для мужчин и ежегодных выборов в парламент. Такие настроения захватили не только солдат.

Вскоре Джерард Уинстенли и его сторонники развили эти общие принципы, смело выдвинув идею равных прав на собственность и гражданство. В Суррее на общинных землях появились люди, начавшие обрабатывать их сообща. Их называли «диггерами» [107]. Они не трогали огороженные участки, предоставляя право возделывать их тем, у кого для этого есть возможности, но заявляли, что земля — это «общее сокровище», а значит, общинные земли должны принадлежать всем и питать всех. «Диггеры» также утверждали, что казненный король обладал правами, восходящими к Вильгельму Завоевателю, вместе с которым в Англию прибыла небольшая группа нормандских баронов, силой лишивших английский народ древних прав, унаследованных им еще с саксонских времен. С тех пор прошло шесть веков, и обычаи, утвердившиеся за это время, сильно изменились, что делало доказательства «диггеров» весьма спорными, но они настаивали на своем. Правители Английской республики смотрели на все это как на опасную ересь.

Пожалуй, более других был шокирован Кромвель. Частную собственность он защищал так же ревностно, как и религиозную свободу. Государственный совет распорядился согнать «диггеров» с общинной земли и беспощадно преследовать мятежных офицеров и солдат, не останавливаясь перед их уничтожением. Кромвель лично возглавил подавление мятежа, и по его приказу на дворе одной церкви в Оксфордшире был расстрелян Уильям Томпсон, последователь Лильберна. Некоторые историки даже стали называть этого человека «первым мучеником демократии», отдавая тем самым должное стойкости, с которой он отстаивал свои взгляды. Кроме того, Кромвель уволил из армии, не возвратив долгов по жалованью, всех, кто не пожелал отправляться на войну в Ирландию. Назначенный Советом командующим армией, он стал не только ее военачальником, но и духовным лидером. Вместе с пуританами он выступил с проповедью священной войны против ирландцев и совершил религиозное паломничество в Чаринг-Кросс. Все действия Кромвеля и Совета были тщательно разработаны: Англия оказалась перед угрозой военного мятежа и социальных беспорядков, что требовало особенно продуманных мер, иначе "перед страной открывались перспективы новой широкомасштабной гражданской войны.

Кромвель провел ирландскую кампанию 1649 г. хладнокровно, с той ветхозаветной стойкостью, которая была так характерна для пуритан. Внушаемая ирландцами угроза могла бы даже подтолкнуть пуритан к союзу с протестантскими роялистами, которые под руководством маркиза Ормонда сформировали двенадцатитысячную армию. Но после прибытия папского нунция Руниччини отношения между сторонами осложнились, а затем и окончательно испортились. Армия Ормонда серьезно ослабла еще до высадки Кромвеля в Ирландии. В 1647 г. Ормонд уступил Дублин одному парламентскому генералу, но позднее захватил Дрогеду и Уэксфорд и был твердо намерен защищать их. На эти города Кромвель и повел в наступление свою десятитысячную армию. Вероятно, Ормонду следовало бы не обороняться в городах, полагаясь на то, что жестокость английских пуритан поднимет ирландцев и они окажут ему поддержку, выступив против Кромвеля. Вместо этого маркиз понадеялся на то, что его противник завязнет, осаждая Дрогеду, где он разместил трехтысячный гарнизон — цвет ирландских роялистов. Кромвель понимал, что, расправившись с Дрогедой, он не только подорвет военные силы Ормонда, но и вселит ужас в души ирландцев. Вот почему он решил провести «акцию устрашения».

После нескольких безуспешных призывов сдаться Кромвель приказал бить по стенам из пушек. Когда возникли бреши, его войска устремились на штурм. Две атаки были отбиты, а третья, которую Кромвель возглавил сам, принесла успех. За взятием города последовала резня, причем столь жестокая и беспощадная, что потрясла воображение современников. Расправа была безжалостной даже для того сурового времени. Все были преданы мечу. Никто не избежал смерти: убивали и священников, и монахов. Убитых грабили, присваивая все более или менее ценное. У губернатора, сэра Артура Эстона, был протез вместо ноги, и «железнобокие» сняли и его, почему-то решив, что он сделан из золота. Однако протез оказался деревяшкой, и только в поясе этого уважаемого человека солдатам удалось найти деньги. Преследования и убийства спрятавшихся продолжались три дня.

Жестокости англичан не подлежат сомнению: о проведенной операции Кромвель сам рассказал в письме Джону Брэдшоу, председателю Государственного совета: «Господу было угодно благословить наши усилия в Дрогеде. После удара артиллерии мы пошли на штурм. В городе было около трех тысяч человек. Они оказали стойкое сопротивление; и даже когда около тысячи наших вошли в город, враг снова выбил их. Но Господь придал нашим людям смелости, они пошли вперед и вступили в город, изгнав противника с оборонительных позиций. Войдя, таким образом, в город, мы отказали врагу в пощаде, так как только накануне призывали его сдаться. Кажется, мы предали мечу всех защитников. Не думаю, что более тридцати из всего их числа спасли свои жизни. И те, кто сделали это, будут отправлены на Барбадос. Это великая милость для них. Враг, не желая решать спор на поле боя, собрал в этом гарнизоне почти всех лучших солдат под командой лучших офицеров. Я не слышал о том, чтобы спасся хоть кто-то из офицеров — разве только, может быть, один. Посему противник преисполнен ужаса. И я искренне полагаю, что этим, по милости Божьей, мы предотвратили большое кровопролитие. Я думаю, что все честные сердца должны воздать славу за это только одному Богу, который действительно один достоин хвалы».

В письме спикеру Ленталлу он приводит и другие подробности: «Разрозненные группы врага отступили в Милл-Маунт, цитадель очень укрепленную, к которой трудно подойти. Губернатор сэр Артур Эстон находился там с многочисленными офицерами. Мои люди ринулись туда. Они получили от меня приказ не щадить никого. Откровенно говоря, разгоряченный боем, я запретил своим солдатам щадить в городе кого бы то ни было, захваченного с оружием в руках. Я думаю, что в ту ночь они предали мечу около двух тысяч человек. Часть сопротивлявшихся преодолела мост и проникла в другую часть города. Около сотни человек завладели колокольней святого Петра. Им было предложено сдаться на нашу милость, но они отказались. Поэтому я отдал приказ поджечь эту колокольню. Я сам слышал, как один из них из пламени кричал: "Бог меня проклял, Бог меня наказал, я горю, горю!"». «Я убежден, — заключал Кромвель, — что это справедливый Божий суд над этими злостными варварами, которые запятнали свои нечестивые руки огромным количеством невинной крови…[108]» Нечто подобное повторилось спустя несколько недель при штурме Уэксфорда.

В спокойные и мирные времена королевы Виктории, когда Гладстон и Дизраэли [109], либералы и консерваторы, давали собственные оценки английского прошлого, когда ирландские националисты отстаивали свою свободу, появилась новая историческая школа, представители которой высказывали альтернативное мнение о политике англичан в Ирландии. В оценке этих диких преступлений скрывались восхищение и даже благоговейный трепет. Тогда казалось, что подобные жестокие сцены навсегда остались в минувшем, что век мира и открытых политических дебатов позволяет им отдать должное суровым воителям, заложившим основы либерального общества. Однако XX век резко вернул этих интеллектуалов в реальный мир, оторвав их от бессмысленных мечтаний. И в наше время устрашение применяется с не меньшей жестокостью и в гораздо более широких масштабах. Мы слишком много знаем о диктаторах и их власти, чтобы философствовать, подобно нашим дедам. Необходимо помнить ту простую истину, что убийство безоружных людей — будь то пленные или мирные жители — навсегда оставляет горькую память о завоевателях, как бы они впоследствии ни преуспели.

Оливер Кромвель пишет Ленталлу о «сожалении и горести», которые неотделимы от подобных преступлений. Говоря так, он тут же находит множество причин, объясняющих и извиняющих его действия. Он считал, что, устроив ужасающую резню, предотвратил еще большее кровопролитие. Оказалось, что это не так. После его отплытия из Ирландии 26 мая 1650 г. война продолжалась в том же духе еще два года. В своей ненависти к папству, которое он считал всемирным злом, Кромвель ставил знак равенства между роялистским гарнизоном Дрогеды и ирландскими крестьянами-католиками, перебившими в 1641 г. лендлордов-протестантов. Ему бы следовало знать, что никто из них ни в малейшей степени не был вовлечен в те давние ужасные события. Кромвель оправдывал себя объяснением, что действовал «в горячке боя», хотя его войска не потеряли и ста человек. В его действиях, как верно заметил немецкий историк Ранке, «смешались хладнокровный расчет и преднамеренная жестокость». Поистине Бог, созданный воображением амбициозного политика, должен быть чудовищем — если в устах Кромвеля такие слова, как «праведность», «любовь к врагам» и «милосердие», звучат насмешкой. В Ирландии Кромвель, располагавший сильным войском, действовал безжалостно и жестоко.

Он попрал все нормы гуманизма и запятнал свою репутацию. В истории каждой страны, начиная с каменного века, найдется бесчисленное множество тех, кто совершал не меньшие преступления, чем Кромвель в Ирландии. Люди, оказавшиеся способными на подобные деяния, недостойны присвоенных им потомками почетных титулов и благородных званий — независимо от того, являются ли они прославленными полководцами или за ними закрепилась репутация выдающихся государственных деятелей.

На протяжении веков англичан и ирландцев связывало довольно многое, и это позволяло протестантам и католикам уживаться в Ирландии. Экспедиция Кромвеля надолго порвала эти связи, резко обострив взаимоотношения между двумя островами. Кампания непрекращающегося жесточайшего террора, несправедливое решение земельного вопроса, фактический запрет исповедовать католическую веру, кровавые расправы с непокорными — все это сделало неприемлемым компромисс между англичанами и ирландцами, протестантами и католиками. «Ад или Коннахт» — такое требование предъявил Кромвель ирландцам. В итоге даже сегодня, спустя триста лет после описываемых событий, для любого ирландца не существует более сильного способа выразить свою ненависть к кому-то, чем сказать: «Да падет на тебя проклятие Кромвеля». Последствия кромвелевского правления в Ирландии до сих пор негативно влияют на отношения между двумя народами и доставляют немало проблем сегодняшним английским политикам. Раны, нанесенные ирландцам, так и не удалось залечить до конца, несмотря на усилия не одного поколения. В отдельные моменты память о событиях в Ирландии сильно препятствовала гармоничным отношениям англоязычных народов во всем мире. На них до сих пор лежит «проклятие Кромвеля».

В тот момент, когда топор отсек голову Карла I от тела, в глазах большинства его подданных и в общественном мнении всей Европы его старший сын стал королем Карлом II. Через шесть дней, 5 февраля 1649 г., когда гонцы привезли в Эдинбург известие о казни короля, шотландский парламент провозгласил принца Уэльского королем Великобритании, Франции и Ирландии. Шотландские представители в Лондоне потребовали его признания, но были изгнаны из «парламента»: им заявили, что они «заложили основы новой кровавой войны». Карл II нашел убежище в Гааге. В Голландии к нему отнеслись преимущественно дружески; местное общество было шокировано казнью отца. Исаак Дорислау, голландский юрист, оказавший большую помощь в составлении обвинительного заключения для трибунала, осудившего на смерть Карла I, был убит шотландскими роялистами; с ним расправились прямо за обедом. Хотя убийц задержали и судили с соблюдением всех юридических формальностей, это преступление вызвало почти всеобщее одобрение.

Маркиз Монтроз, чья армия развалилась, по совету покойного короля покинул Шотландию, полагая, что после казни Карла, которому он был всецело предан, его дальнейшая жизнь лишена смысла. Вскоре он воспрянул духом и загорелся жаждой мщения. С группой сторонников Монтроз высадился в Кэйтнессе, где был разбит шотландской армией и выдан в руки властей за жалкое вознаграждение. Его провезли по многим шотландским городам и повесили в Эдинбурге на специально установленной высокой виселице посреди огромной, запруженной народом площади. Стойкость духа помогла Монтрозу пережить поражение и унижение, а потому свои страдания он воспринял как славное мученичество. Даже самые жестокие из его врагов опускали глаза перед его благородным взглядом, когда он взошел на эшафот. Имя Джеймса Грэхема, маркиза Монтроза, еще долго воспевали шотландские баллады и сказания. Его тело было разрублено на кусочки, которые для устрашения отправили в различные шотландские города. Однако, наказав столь диким образом упорного роялиста, ковенантеры и их лидер Арчибальд Кемпбелл, маркиз Аргайл, стали готовиться к войне с Англией в защиту дела монархии и заключили договор с молодым королем.

Карлу II предстояло сделать нелегкий выбор. Шотландское правительство предлагало ему принять Ковенант и стать защитником пресвитерианских интересов. В этом случае Шотландия не только переходила под его суверенитет, но и была готова выступить против Английской республики и с помощью английских пресвитериан и роялистов восстановить священное величие королевской власти, попранное республиканцами и цареубийцами. Таким образом, утверждался принцип преемственности монархической власти, причем в самое тяжелое для молодого короля время. Но цена поддержки шотландцев была чрезвычайно высока: союз с шотландскими ковенантерами таил в себе опасность. Карл II должен был связать себя обязательством уничтожить епископат и навязать Англии религиозную систему, ненавистную всем, кто сражался на стороне его отца. Его воспитывали очень тщательно, и он был в курсе всех религиозных и политических противоречий своего времени. Карл II долго колебался, прежде чем принять предложение ковенантеров. Решение далось ему очень тяжело: ради интересов короны ему приходилось, как он сам это воспринимал, продать душу дьяволу; ради спасения своей жизни предать дело своего отца. Шотландские уполномоченные, не один день ожидавшие в Голландии его решения, хорошо понимали, что стоит за этой сделкой. «Мы заставили его, — сказал один из них, — подписать Ковенант и принести клятву верности ему, зная, что он по вполне ясным и очевидным причинам ненавидит его в душе. С сознанием своей вины он исполнил то, чего мы, также сознавая свою вину, от него требовали» [110]. Даже королева Генриетта-Мария, католичка, для которой одна протестантская ересь была ничем не лучше другой, несмотря на все свое страстное желание отомстить за кровь мужа, сомневалась в том, следует ли ее сыну ставить подпись под этим документом.

Выполнение условий договора с шотландским правительством оказалось для Карла II делом не менее тяжелым, чем его подписание. Еще до высадки в Шотландии, на борту корабля, от короля потребовали самых, недвусмысленных гарантий выполнения своего слова. Карл в буквальном смысле превратился в пленника тех, кто умолял его стать их повелителем. Он выслушивал бесконечные проповеди, поучения, увещевания, упреки. Ему приходилось опускаться на колени там, где, по его убеждению, находился храм Ваала [111]. Вся обстановка действовала на Карла удручающе. Когда, находясь в Абердине, он выглянул в окно дома, где остановился, на глаза ему попалось то, что заставило молодого короля содрогнуться. Это была уже высохшая рука Монтроза, его верного слуги и друга, выставленная на видном месте в назидание всем непокорным. Может быть, убеждения и цели шотландского правительства и достойны восхищения, но в те годы счастье выпало на долю того, кто не испытал на себе влияния первых и не стал на пути вторых!

Шотландское правительство сделало все, чтобы новая война с Англией не смотрелась как продолжение вторжения, столь печально завершившегося у Престона двумя годами раньше [112]. Всем, кто принимал участие в том злосчастном предприятии, было запрещено участвовать в новой кампании. После проведенной чистки армия лишилась трех или четырех тысяч наиболее опытных офицеров и солдат. Их места заняли «сыновья министров, клерки и другие, подобные им "посвященные", которые едва ли когда-нибудь слышали звуки какой-либо битвы». Тем не менее эта армия намеревалась защищать английскую корону, и как кардинал Мазарини, так и Вильгельм Оранский предоставили Шотландии свою помощь. Несчастный молодой король, движимый то ли желанием победить, то ли необходимостью сражаться, выпустил декларацию, в которой осудил противодействие своего отца Ковенанту и обвинил свою мать в идолопоклонстве. После этого Карл сомневался, что сможет когда-либо впредь взглянуть своей матери в глаза, и Генриетта-Мария сказала ему, что никогда уже не будет его политической советницей.

Огромная шотландская армия стояла на границе с Англией. Угроза с севера заставила Кромвеля возвратиться из Ирландии. Ферфакс отказался воевать в Шотландии, и Государственному совету пришлось назначить главнокомандующим Кромвеля, который уже давно фактически возглавлял армию, а теперь и формально занял в ней высший пост. В английских войсках, только что возвратившихся домой после кровавой резни в Ирландии, между тем началось брожение. Тем не менее английская армия, держась поближе к побережью, вторглась в Шотландию в расчете на поддержку флота. Оба войска, не решаясь вступить в открытую схватку, долго маневрировали. Дэвид Лесли вовсе не был слабым противником, а его армия численно превышала английскую. Кромвелю пришлось отступать к Данбару, где ему оставалось рассчитывать только на благоприятный ветер и хорошую погоду, что позволило бы кораблям доставлять ему провизию и боеприпасы. Конечно, он еще мог уйти назад морем, через порты восточного побережья. Но это был бы не тот исход, которого хотел Кромвель, привыкший к непрерывной цепи побед.

В шотландском Совете существовало две точки зрения относительно стратегии действий. Первая, поддерживаемая Дэвидом Лесли, состояла в том, чтобы измотать мелкими стычками войска Кромвеля и позволить им уйти. Вторую выражали несколько ведущих религиозных деятелей шотландской пресвитерианской церкви: настало время обрушить Божье возмездие на тех, кто несет духовную анархию в реформированную церковь! Стратегии пришлось отступить перед фанатизмом. Благочестивая шотландская армия спустилась с холмов и у Данбара сомкнула кольцо окружения вокруг Кромвеля и его набожных воинов, отрезав им дорогу к морю. Обе стороны обратились к своему Богу, и Всевышний, обнаружив у одних и других одинаковый религиозный пыл, должно быть, решил, что исход противостояния решит не его вмешательство, а чисто военные факторы. Было 3 сентября 1650 г. После резни в Дрогеде прошел ровно год. Воспоминания о победах в Ирландии вдохновляли англичан, ожидавших дальнейших проявлений божественного расположения. «Мы возлагаем большую надежду на Господа, чья милость нам хорошо знакома», — бодро заметил Кромвель. Один йоркширский офицер, Джон Ламберт, указал командующему на слабость левого фланга шотландцев. С первыми лучами нового дня Кромвель, совершив маневр правым крылом, обрушился на левый фланг неприятеля. «Теперь, — воскликнул он, когда над морем у него за спиной поднялось солнце, — пусть Господь восстанет, и пусть враги его будут рассеяны!». Как только в битву вступили фанатичные воины Кромвеля, быстрый конец ее был предрешен. Шотландцы, обнаружив, что их фланг разбит, обратились в бегство, оставив на поле боя 3 тысячи убитых. Еще 9 тысяч попали в плен. Армия пресвитериан перестала существовать. Военная катастрофа избавила шотландскую политику от религиозных шор. Теперь самым главным стало сохранить свою национальную безопасность. Значительно поредевшую армию спешно укрепили офицерами и солдатами, столь непредусмотрительно распущенными. На службу принимали английских роялистов. Первого января 1651 г. в Сконе Карл II был коронован. В шотландском Совете политические идеи явно одержали верх над религиозными: Совет одобрил и полностью поддержал новый замысел: идти на юг, оставив Кромвеля в оккупированном им Эдинбурге, и поднимать роялистские силы в Англии. Но религиозное (радикальное, как его стали называть позднее) влияние еще оставалось достаточно могущественным, чтобы определять ход событий. Шесть пресвитерианских священников, присвоивших себе право излагать мнение Всевышнего, заявили, что поражение при Данбаре произошло из-за того, что Бог оставил армию, защищавшую дело сына неправедного короля. Поверив им или воспользовавшись этим как предлогом, многие солдаты покинули ряды армии.

В итоге, когда в 1651 г. шотландцы вторглись в Англию, в их армии было больше роялистов, чем пресвитериан. Кромвель позволил шотландскому войску продвинуться на юг, чем еще раз подтвердил свою политическую и военную дальновидность. Совершив несколько несложных и быстрых маневров, он мог бы перехватить силы противника у границы, но решил, что лучше отрезать их от источников снабжения. То, что вскоре произошло, лишь подтвердило его расчет. Английские роялисты, обескровленные, лишенные поместий, запуганные, оказались неспособными поддержать шотландцев. К тому же большинство их вождей уже были казнены. Летом 1651 г. Карл II впервые после коронации ступил на родную землю. В угрюмом молчаний шел он во главе своих войск. Кромвель без труда следовал за ним, собирая в то же время все силы страны против северных соседей. В памятный для него день, 3 сентября, шестнадцатитысячная армия шотландцев сошлась в битве при Вустере не только с 20 тысячами ветеранов армии «нового образца», но и с английской милицией, горевшей ненавистью к старому врагу, вторгшемуся в Англию. Командующий Лесли задержался в городе с кавалерией, а когда прибыл к месту сражения, исход боя уже был предрешен. Карл зарекомендовал себя с самой лучшей стороны. В разгар сражения он разъезжал между полками, поддерживая их дух и призывая исполнить свой долг. Это было одно из самых упорных столкновений гражданской войны, в котором англичане взяли верх, а шотландцы и их союзники-роялисты прекратили существование как военная сила. В Шотландию возвратились немногие. Битва при Вустере увенчала список военных побед Кромвеля. Что же касается Карла, то она, вероятно, стала началом самых романтичных в его жизни приключений. Ему с трудом удалось скрыться с поля битвы; за его голову было обещано вознаграждение в тысячу фунтов. Короля разыскивали повсюду. Однажды он целый день прятался от своих преследователей в дупле знаменитого дуба в окрестностях городка Боскобел, наблюдая сверху за вооруженными отрядами, рыскавшими в опасной близости от него. Как среди сторонников парламента, так и среди роялистов нашлось бы немало людей, которые были бы только рады получить обещанные за поимку Карла деньги. Однако в обоих лагерях у него были также и друзья — тайные, молчаливые и стойкие. Почти пятьдесят человек узнали Карла, став, таким образом, свидетелями его спасения и пособниками короля, подлежащими суровому наказанию [113]. Магические слова «король, наш господин» производили впечатление и на дворян, и на простой люд. «Король Англии, мой господин, твой господин и господин всех добрых англичан, поблизости и находится в большой опасности. Вы не поможете нам с лодкой?» — «Он цел? Он здоров?» — «Да». — «Да благословит его Господь!» — таково было настроение всех, оказывавших помощь Карлу, — независимо от того, узнавали ли они о спасении короля от его верных сторонников или тайна его местонахождения становилась известна им случайно. Целых шесть недель Карлу пришлось скрываться, подвергаясь серьезной опасности, прежде чем он смог покинуть Англию. Таким образом, король снова оказался в ссылке. Из его сторонников в живых остались немногие. Самый верный из них, лорд Дерби, заплатил за свою преданность смертью на эшафоте. Леди Дерби, доблестно защищавшая свой дом в Лэтом-Хаузе, еще надеялась, что ей удастся сохранить королевскую власть на острове Мэн, независимость которого провозгласил Дерби, но парламентские войска захватили и этот последний оплот роялизма. Отважную леди долго держали в тюрьме, а затем ей пришлось доживать свой век в бедности.

Таков был конец гражданской войны, или «Великого восстания». Англия была подчинена, Ирландия устрашена террором, Шотландия завоевана. Три королевства объединились под властью лондонского правительства. Закончилась Английская революция — одна из самых памятных глав английской истории. На некоторое время индепенденты получили абсолютную власть, но не смогли решить стоящие перед страной проблемы. Английская революция преподнесла всем свободным людям урок, заключающийся в том, что любая тирания способна надолго установиться только у рабски покорных народов. Эта истина может служить для нас утешением не только в годы террора, но и в годы застоя. Тем, кто страдает от деспотизма, его бремя кажется бесконечным, но на самом деле тяжелые годы — лишь короткий миг в вечности. Как каждая весна оживляет обработанную землю и вознаграждает верных и терпеливых земледельцев, так и в человеческом сердце возрождаются надежды на лучшее даже среди самого беспросветногоотчаяния.

Глава XX. ЛОРД-ПРОТЕКТОР

Монархия и палата лордов ушли в прошлое; англиканская церковь пребывала в прострации; от палаты общин осталась немногочисленная группа, презрительно называемая «Охвостьем». Сами члены «Охвостья» не страдали от недостатка самомнения. В своем представлении они были живым воплощением того дела, которое защищал парламент, и считали, что страна еще долгие годы будет нуждаться в их руководстве. Пока Кромвель сражался в Ирландии и Шотландии, эти пуританские вельможи успешно управляли страной через избранный ими Государственный совет. Ведя пылкие разговоры о религии, они проводили довольно практичную политику, которая, при всей своей одиозности, не была лишена эффективности. У власти находилась олигархия, рожденная войной и продолжающая воевать. Правительство нуждалось в деньгах.

Казна пополнялась главным образом за счет акцизов и налога на имущество, которые составляли важную часть британской финансовой системы и в более поздние времена. Другим значительным источником доходов стали владения разгромленных роялистов и попавших в опалу католиков. Как те, так и другие были обложены крупными штрафами. За сохранение хотя бы части поместий им приходилось платить. Земли продавалось много, атак как при восшествии на престол Карла II собственникам были возвращены лишь непосредственно конфискованные владения, то можно говорить о крупном и долговременном перераспределении земельной собственности, произошедшем внутри привилегированного класса, в результате чего сформировалась прослойка новых собственников, ставших впоследствии ядром партии вигов. Двойственность английской жизни после Реставрации нашла свое выражение в старом и новом дворянстве, следовавшем разным идеям, имевшем различные интересы и придерживающемся разных традиций, но обладавшем общей экономической базой — земельной собственностью. Это стало одной из прочных и долговременных основ английской двухпартийной системы.

Политика, проводимая «Охвостьем», была одновременно националистической, протекционистской и воинственной. Принятый им 9 октября 1651 г. «Навигационный акт» запрещал ввозить в Англию товары на кораблях третьих стран; импорт их мог быть осуществлен только либо на английских судах, либо на судах страны, в которой товар произведен. Соперничество с голландцами, контролировавшими балтийскую торговлю, торговлю пряностями с Ост- и Вест-Индией и занимавшими доминирующее положение в рыболовстве, спровоцировало войну против братской протестантской республики — первую в английской истории войну, вызванную чисто экономическими причинами. Адмиралом был назначен Роберт Блейк, купец из Сомерсета, отличившийся в гражданской войне, но не имевший опыта военных действий на море. Он стал первым и самым знаменитым из «морских генералов», которые, подобно принцу Руперту, доказали, что война на море — это та же война, которая имеет свою стратегию и тактику, только если на суше в бой идут полки и армии, то на море — корабли и флотилии. Английский военно-морской флот успешно справился и с голландцами, и с многочисленными роялистскими каперами. Блейк в скором времени освоил командование морскими капитанами и добился от флота дисциплины и единства. В своей последней кампании против средиземноморских пиратов он доказал, что корабельная артиллерия вполне способна заставить замолчать береговые батареи, казавшиеся прежде непобедимыми.

Спокойный для «Охвостья» период длился лишь до тех пор, пока лорд-генерал был всецело поглощен военными делами. Вернувшись с триумфом в столицу, Кромвель был шокирован непопулярностью остатков парламента [114]. Его неприятно поразило и то, что этот орган не был представительным, как парламенты былых времен. Но прежде всего он отметил, что после окончания войны армия смотрит на «Охвостье», высшую гражданскую власть в стране, с недовольством и ожесточением. Сначала Кромвель попытался стать посредником между «Охвостьем» Долгого парламента и армией, его огромным мечом, но не смог удержаться от критики. Лорд-генерал осудил войну с протестантской Голландией и возражал против законов, нарушавших привычные свободы. В конце концов он убедился в «гордыне, честолюбии и своекорыстности» членов «Охвостья». Он видел опасность олигархического правления, которое угрожало стране в случае, если они останутся у власти. «Охвостье» вызывало у него такое же пренебрежение, какое Наполеон, возвратившийся из Египта, испытывал по отношению к Директории. Олигархи, считавшие, что верховенство парламента после казни короля утверждено навсегда, не замечали шаткости своего положения и не меняли образа действий. Вывод главнокомандующего был ясен, и выразил его он очень просто. «Эти люди не уйдут никогда, — сказал Кромвель, — пока армия не стащит их за уши».

Придя к такому решению, он 20 апреля 1653 г. [115] отправился в палату общин в сопровождении тридцати мушкетеров. Заняв свое место, он некоторое время молча слушал прения. Затем, поднявшись, Кромвель взял слово. Он все более и более раздражался. «Довольно, довольно, — закончил он, — я положу конец вашей болтовне. Вы не парламент». Вызвав мушкетеров, он приказал им очистить помещение и закрыть двери на замок. Пока возмущенных политиков, большинство из которых были людьми крепкими и горячими, вытесняли на улицу, взгляд генерала упал на булаву, символ власти спикера. «Что нам делать с этой безделушкой? Уберите ее!». В ту же ночь какой-то шутник написал на двери часовни св. Стефана: «Сдается без мебели». Вот чем в 1653 г. завершилось дело, за которое боролись Селден и Кок, за которое отдали свои жизни Пим и Гемпден. Конституционные процессы, складывавшиеся на протяжении нескольких веков, ставшие неотъемлемой частью английской жизни, гарантии, закрепленные в фундаментальных документах — от «Великой Хартии вольностей» до «Петиции о праве», — теперь потеряли свое значение. Отныне все решала воля одного человека. Один Кромвель на несколько коротких лет стал хранителем конституционных традиций, обеспечивающих историческую преемственность власти.

Аббат Сиейес [116], вернувшись в Париж после 18 брюмера, когда генерал Наполеон совершил государственный переворот и разогнал законодательное собрание (Сиейес и сам принимал участие в заговоре), сказал своим коллегам по Директории: «Господа! У нас есть хозяин!»

Об Англии 1653 г. сказать того же самого было нельзя. Англия, Шотландия и Ирландия получили теперь правителя, и только. Но как же не похож он был на блестящего, авантюриста XVIII века! Наполеон был уверен в себе. Он не испытывал никаких сомнений и не терзался угрызениями совести. Он точно знал, чего хочет: он намеревался прибрать к своим рукам верховную власть и пользоваться ею до тех пор, пока под контролем его самого и его семьи не окажется весь мир. Ему не было никакого дела до прошлого; он понимал, что не в состоянии управлять отдаленным будущим, но настоящее считал принадлежащим себе.

Кромвель, хитрый и беспощадный, когда того требовали обстоятельства, в общем-то часто сомневался и не был уверен в себе. Он стал диктатором против своей воли. Кромвель понимал деспотичный характер своей власти и сожалел об этом, но без особого труда убеждал себя в том, что эта власть дана ему Богом и народом Англии. Разве он не новый Моисей, не избранный защитник [117] божьих людей, призванный вести их в Землю обетованную, если таковую еще можно отыскать? Разве он не единственный, кто еще способен сохранить хоть какое-то благочестие в этом народе, отстоять светскую собственность божьих слуг, на которых нападают роялистские заговорщики и левеллеры (вот уж кто настоящие сумасшедшие!)? Разве он не главнокомандующий, назначенный уже несуществующим ныне парламентом, контролирующий все вооруженные силы, хранитель авторитета государства и, как он сам сказал, «человек, имеющий беспредельную власть над тремя народами»?

Личная власть требовалась Кромвелю лишь для того, чтобы установить порядок в соответствии со своими представлениями об Англии, Англии его юношеских мечтаний. Он был исполином елизаветинского века, «простоватым джентльменом тюдоровских времен, родившимся слишком поздно». Он хотел видеть Шотландию и Ирландию приведенными к должному подчинению, а Англию — «державой, внушающей трепет западному миру, защищаемой мужественными йоменами, почитаемыми магистратами, знающими министрами, процветающими университетами, непобедимым флотом». Что касается внешней политики, он все еще сражался с испанской «Армадой», готовый в любой момент повести своих «железнобоких» против Великого инквизитора или языческих суеверий Римского папы.

Разве не созрели они все для острого серпа — для того самого серпа, который скосил ненавистных «кавалеров» у Марстон-Мура и Нейзби и уничтожил папистов в Уэксфорде и в Дрогеде? Напрасно Джон Терло, преданный Кромвелю секретарь Государственного совета, указывал на то, что уже было ясно: мощь Испании клонится к закату, и вскоре опасность будет исходить не от нее, а от Франции, объединенной усилиями Ришелье и Мазарини. Кромвель словно не видел ничего этого и по-прежнему готовился противостоять Испании. Успехи и неудачи внешней политики Кромвеля имели далеко идущие последствия и сказывались на протяжении всего правления Карла II. Он пытался содействовать интересам протестантизма и потребностям британской коммерции и кораблестроения. В 1654 г.

Кромвель прекратил войну против голландцев, начавшуюся двумя годами ранее. Он выдвинул предложения по заключению союза между двумя республиками, Англией и Голландией, который должен был стать основой Протестантской лиги, способной не только защищаться от католических держав, но и активно им противодействовать. Голландские лидеры согласились закончить войну, которая не обещала им ничего, кроме поражения, не нанеся при этом сильного ущерба своим торговым интересам.

Тем временем развивался конфликт между Францией и Испанией. Кромвелю предстояло определиться с поддержкой одной из сторон. Несмотря на серьезные контраргументы, выдвинутые Советом, он послал военную экспедицию в Вест-Индию, и в сентябре 1654 г. англичане оккупировали Ямайку. Этот акт агрессии неизбежно вел к войне между Англией и Испанией и союзу Англии с Францией. В июне 1658 г. 6 тысяч английских солдат-ветеранов под командованием французского маршала Тюренна разбили испанцев во Фландрии и помогли захватить порт Дюнкерк. Блокада испанского побережья продемонстрировала мощь британского военно-морского флота, а один из капитанов Блейка уничтожил испанский флот у острова Тенерифе. Взгляд Кромвеля уже давно был устремлен на Гибралтар. Он внимательно изучал всевозможные предлагаемые ему планы по его захвату. Исполнить это намерение довелось только в дни Мальборо [118], но в результате кромвелевской войны с Испанией Англия сохранила Дюнкерк и Ямайку.

Захватнические цели испанской войны Кромвель без труда согласовал со своими усилиями по созданию европейской Протестантской лиги. Он всегда был готов к тому, чтобы ударить по врагам истинной веры за границей. Когда в 1655 г. до него дошли известия о том, что к северу от Пьемонта по приказу герцога Савойского преследуют протестантов, он прервал переговоры с Францией и пригрозил отправить английский флот против Ниццы. Узнав, что две протестантские страны, Швеция и Дания, начали между собой войну, Кромвель попытался убедить голландцев выступить вместе с Англией в роли посредника и даже добился временного перемирия. В целом, однако, внешняя политика Кромвеля оказалась более успешной в достижении экономических целей Британии, чем в сдерживании усилий Контрреформации. Средиземное море и Ла-Манш были очищены от пиратов, расширилась внешняя торговля, весь мир научился уважать морскую мощь Британии.

Но где взять достойный, боящийся Бога парламент, который был бы послушен и усерден и таким образом мог бы помочь лорду-протектору в исполнении своих задач? Кромвелю нужен был такой парламент, авторитет которого освободил бы его от упреков в деспотизме, который бы поддерживал и в определенной мере корректировал его инициативы, не отклоняясь, конечно, от его идеалов и не препятствуя его действиям. Но таких парламентов просто не существует.

Представительные органы имеют свойство формировать собственное коллективное мнение, основывающееся на мнении тех, кто их избирает. Кромвель стремился к такому парламенту, который ограничил бы его диктатуру, не переча его воле, и в конце концов в своих поисках лорд-протектор вернулся к исходной точке политических потрясений 1640-х гг. За эти годы парламент последовательно превращался из традиционного представительного органа в собрание пуританской олигархии, затем в ассамблею из представителей верхушки среднего класса и небольшого числа людей, возвысившихся благодаря военной службе; после этого установилась неприкрытая военная диктатура. В конце концов Кромвель снова обратился к конституционной монархии — по сути, но не по названию. Он разогнал «Охвостье» Долгого парламента с тем, чтобы провести давно назревшие выборы, но заменил депутатов не избранными, а специально подобранными из пуританской знати людьми. Это законодательное собрание вошло в историю как «Бербонский парламент» [119], или «Малый парламент». Это должен был быть парламент из «святых», людей с безупречной политической репутацией. Независимые церкви составили список, из которого Офицерский совет выбрал сто двадцать девять представителей Англии, пять — Шотландии и шесть — Ирландии. (Эти цифры демонстрируют точку зрения армии на пропорциональность представительного собрания.) «Вы, — сказал Кромвель в своем обращении к парламенту, собранному в июле 1653 г., - люди, избранные Богом, чтобы делать Его дело и явить Его милость». Но в этом же обращении есть строки, свидетельствующие о том, что, предпочтя назначение его членов избранию, он испытывал угрызения совести: «Если бы пришлось сравнивать ваше положение с положением тех, кто был бы избран народом, кто знает, как скоро подготовил бы Господь народ к этому; и никто не желает этого больше, чем я».

Мероприятия «святых» стали сильным разочарованием для Кромвеля. С захватывающей дух быстротой они начали устранять препятствия для создания нового рая на земле. Они стремились к отделению церкви от государства и упразднили церковную десятину, не обеспечив духовенство средствами к жизни. Для упразднения суда лорда-канцлера хватило однодневных дебатов. Они угрожали правам частной собственности и провозглашали идеи уравнителей. С опрометчивостью, оправданной только духовными устремлениями, они реформировали налогообложение так, что у солдат появились сомнения в получении жалования. Это была их главная ошибка. Армия проявила недовольство. Кромвель, советам которого «святые» уже не внимали, понял, что имеет дело с опасными глупцами. Впоследствии, отзываясь о своем решении собрать этих людей, он назвал его «историей моей собственной слабости и глупости». Руководители армии, желая избежать скандала, связанного с еще одним насильственным роспуском, убедили или принудили наиболее умеренных «святых» подняться пораньше однажды утром, пока другие еще спали, и принять резолюцию о передаче своей власти лорду-генералу, от которого она им и досталась.

Кромвель не стал противодействовать их желанию. Он заявил, что его собственная власть снова «безгранична и беспредельна», и взялся за поиск других средств, способных благовидно прикрыть свое единоличное правление.

Кромвель обладал сильной властью и занимал высокое положение, но при всем том зависел от хрупкого баланса сил между парламентом и армией. Он всегда мог использовать армию против парламента, но без парламента, когда из этих двух политических сил оставалась только армия, чувствовал себя не имеющим достаточной поддержки. Армейские вожди также прекрасно сознавали, какая пропасть отделяет их от грозной массы рядового состава. Они сохраняли свое положение, выступая в защиту интересов солдат. Им постоянно требовалось отыскивать какого-то врага — в противном случае в них никто бы не нуждался. Таким образом, все эти практичные, не знавшие поражений революционеры понимали необходимость учреждения парламента — хотя бы только для того, чтобы было что разгонять. Ламберт и другие лидеры армии самых разных званий составили документ под названием «Орудие управления», ставший по сути первой и последней письменной английской конституцией. Исполнительную власть лорда-протектора Англии, Шотландии и Ирландии — должности, которая предназначалась Кромвелю, — сдерживала и уравновешивала власть Государственного совета, состоящего из семи армейских и восьми гражданских деятелей, назначаемых пожизненно. Учреждался также однопалатный парламент, избираемый на основе нового имущественного ценза, который определялся в размере двухсот фунтов стерлингов дохода в год. Все те, кто в предыдущие годы воевал против парламента, лишались права голоса на выборах в представительный орган. Кромвель с благодарностью принял «Орудие управления» и почетный титул лорда-протектора.

И снова, в который уже раз, парламент не оправдал надежд Кромвеля. Едва он успел в первый раз собраться в сентябре 1654 г., как там проявила себя энергичная республиканская группа, которая, не испытывая ни малейшего уважения или благодарности к вождям армии и лорду-протектору за их очевидное почтение к республиканским идеям, принялась рвать на кусочки новую конституцию. Кромвель сразу же исключил республиканцев из палаты. Но даже оставшееся парламентское большинство всячески стремилось к тому, чтобы ограничить степень религиозной терпимости, гарантированную «Орудием управления», уменьшить контроль лорда-протектора над армией и сократить ее размеры и жалованье. Кромвель счел, что они зашли слишком далеко, и распустил эту палату общин. Его прощальная речь — это перечень обид и упреков: они пренебрегли представившимися им возможностями и, нападая на армию, ослабили национальную безопасность, затеяли раздоры и осложнили ситуацию в стране. «Похоже, — жестко добавил он, — что вы хотите снова начать гражданскую войну, а не дать народу какое-то урегулирование». Кромвель снова столкнулся со старой проблемой. «Как и любой другой человек, я стремлюсь управлять по согласию, — сказал он одному критиковавшему его республиканцу. — Но уместный вопрос: где же нам найти согласие?»

Следствием всего этого стала открытая военная диктатура. Некий роялистский полковник, Пенраддок, в марте 1655 г. ухитрился захватить Солсбери. Восстание было легко подавлено. Но сам факт его, совпавший с обнаружением Терло, который стоял во главе высокоэффективной секретной службы, нескольких заговоров, убедил лорда-протектора в существовании огромной опасности. «Народ, — сказал Кромвель парламенту, — предпочтет безопасность потрясениям и уверенность в будущем конституционным формам». Он разделил Англию и Уэльс на одиннадцать округов, в каждый из которых назначался генерал-майор, командующий кавалерийскими частями и реорганизованной милицией. Генерал-майорам передавались три функции: охрана общественного порядка, сбор специальных налогов с тех, кто были признаны роялистами, и строгое насаждение пуританской морали. В течение нескольких месяцев они с рвением исполняли свой долг.

Никто не смел противостоять генерал-майорам, но война с Испанией стоила дорого, а налогов не хватало. Как и Карл I, Кромвель был принужден созвать парламент. Генерал-майоры уверили его в своей способности укомплектовать палату общин послушными людьми. Но левеллеры, республиканцы и роялисты сумели обратить себе на пользу недовольство военной диктатурой, и в парламент возвратилось много людей, известных как враги лорда-протектора. С помощью юридических ухищрений и произвольного толкования одного из пунктов «Орудия управления» Кромвелю удалось исключить из палаты около сотни своих противников, а еще пятьдесят или шестьдесят членов покинули ее добровольно в знак протеста. Но даже после этой чистки его попытки получить согласие палаты на передачу функций местного управления генерал-майорам встретили такое яростное сопротивление, что ему ничего не оставалось, как обходиться без парламентского одобрения. И действительно, многие депутаты были столь недовольны деспотичными действиями генерал-майоров, что «готовы были признать лишь ту власть, которую можно было бы ограничить законом».

Именно в этот момент, в марте 1657 г., группа юристов и джентри решила предложить Оливеру Кромвелю корону. «Титул протектора, — сказал один из них, — не ограничен никаким правилом или законом; титул короля ограничен». Они составили новый вариант конституции — «Смиренную петицию и совет», — предусматривавший не только восстановление королевской власти, но и учреждение стабильного парламента, включая назначаемую верхнюю палату, и значительное сокращение полномочий Государственного совета. Назвав этот документ «пером в своей шляпе», Кромвель тем не менее не без симпатии воспринял идею стать королем. Но лидеры армии и в еще большей степени простые солдаты, продемонстрировав глубоко въевшуюся враждебность ко всем атрибутам монархии, незамедлительно вмешались, и Кромвелю пришлось довольствоваться правом назначить своего преемника на должность протектора. В конце концов в мае 1657 г. он принял все основные условия новой конституции, за исключением присвоения себе титула короля.

Республиканцы справедливо полагали, что фактическое возрождение монархии, пусть даже во главе с лордом-протектором, а не с королем, открывает дорогу к восстановлению Стюартов на престоле. По условиям «Смиренной петиции» Кромвель согласился позволить исключенным им членам парламента вернуться в Вестминстер, тогда как наиболее способные из его сторонников заняли места в новой верхней палате. Таким образом, республиканцы могли действовать против нового режима и в рамках парламента, и вне их. В январе 1658 г. Кромвель, безосновательно решив, что против него замышляется нечто опасное, внезапно распустил этот наиболее дружественный ему парламент. Свою речь при роспуске он закончил такими словами: «Пусть Бог рассудит меня и вас», — на что республиканцы ответили:

«Аминь».

Сохранение привилегий, удержание власти в своих руках внутри страны и политика агрессии и завоеваний за ее пределами поглощали почти все силы Кромвеля и его Совета. В области социального законодательства они ничем себя не проявили. Реформы закона о бедных в равной степени могут быть названы как жестокими, так и неудачными: в период личного правления Карла I между 1629 и 1640 гг. в этом отношении дела обстояли гораздо лучше, чем при тех, кто претендовал на управление во имя Господа. Эти люди считали, что бедность должна наказываться, а не облегчаться.

Английские пуритане, как и их единоверцы в Массачусетсе, активно занялись искоренением порока. Все азартные игры и пари были запрещены. В 1650 г. был принят закон, в соответствии с которым супружеская измена каралась смертью; единственное, что могло смягчить жестокость наказания — невозможность убедить присяжных в виновности обвиняемого. Яростным нападкам подверглось пьянство, множество пивных оказались закрытыми. Употребление бранных слов считалось преступлением и наказывалось штрафом, причем размер последнего зависел от положения человека в обществе: герцог платил тридцать шиллингов, барон — двадцать шиллингов, помещик — десять. Простолюдин мог излить свои чувства за три шиллинга. Но и за эти деньги дозволялось не многое: так, одного несчастного оштрафовали за слова «Бог мой свидетель», а другого за выражение «Клянусь моей жизнью». За дисциплиной и нравственностью следили строго. Церковные праздники рассматривались как предрассудки; им на смену пришли ежемесячные постные дни. Особенно яростную враждебность пуританских фанатиков вызывало Рождество. Парламент был глубоко озабочен той свободой, которую давал этот праздник святотатственным, чувственным удовольствиям. На Рождество, перед обедом, по Лондону ходили солдаты, имевшие право беспрепятственно заходить в любой дом и забирать кушанья из кухонь и печей. Повсюду подглядывали и подслушивали.

По всей стране были снесены майские столбы [120], так как старые деревенские танцы вокруг них вели к распущенности. Наказывали за прогулки по субботам, если только человек не шел в церковь, и штрафовали за то, если кто-нибудь осмеливался отправиться в соседний приход послушать проповедь. Обсуждалось даже предложение запретить людям сидеть у дверей своего дома или прислоняться к ним в субботу. С травлей медведей и петушиными боями покончили просто и эффективно — медведей отстреливали, а петухам сворачивали шеи. Запрет пал на все виды спорта, скачки и борьбу. Предпринимались попытки законодательно закрепить использование украшений — как мужских, так и женских.

В те годы желание получить должность или продвинуться по службе часто вело к лицемерию.

Так как постное выражение лица, возведенные к небесам глаза, гнусавый выговор и речь, приправленная цитатами из Ветхого Завета, были средствами добиться милости и расположения, то помимо тех, для кого эти черты были естественным образом свойственны, находились люди, которые подстраивались под угодный власть имущим тон. Подобные ханжи часто пополняли ряды армии, состоящей из дисциплинированных пуритан самого строгого толка, постоянно требовавших увеличения своих рядов и своего жалованья и не допускавших ни малейшего сопротивления. Армейские генералы и полковники быстро прибрали к рукам богатые земельные угодья из числа прежних владений короны: Флитвуд стал хозяином Вудстока, Ламберт — Уимблдона, О'Кей — Эмптхилла, Прайд — Ноунсача. Хейзелригг и Берч завладели обширными землями, принадлежащими епископствам Дарем и Хертфорд. Однако основная масса населения воспринимала правление Кромвеля как бесконечную, мелочную тиранию. Протекторат внушил к себе такую ненависть, какую не вызывало ни одно другое правительство до или после него. Англичане осознали, что ими управляет власть, действия которой никак не контролируются. Ненависть к военной диктатуре становилась все сильнее еще и. потому, что не находила выражения. Прежде короли разоряли знать и облагали налогами богачей, но теперь на вершине власти находились те, кто занял свое место, совершив множество преступлений и поправ все законы. Они присвоили себе право определять порядок жизни и привычки каждого гражданина, каждой деревни, меняя традиции и обычаи, складывавшиеся в течение многих веков. Что же удивительного в том, что, сидя под развесистыми дубами, люди тепло вспоминали «добрые старые времена» и мечтали о тех днях, когда «король снова вступит в свои права»?

Мы не можем оценить Протекторат и лично Кромвеля только отрицательно. Лорд-протектор был защитником протестантизма, арбитром Европы, патроном науки и искусств. Он умел ценить достоинства других людей и, бесспорно, любил Англию. Невозможно оставаться безучастным к его желанию морально оправдать свои чрезвычайные полномочия или к его чувству ответственности перед страной и перед Богом. Хотя Кромвель легко убедил себя в том, что избран верховным правителем государства, он всегда был готов поделиться властью с другими — конечно, при условии, что они во всем согласны с ним. Он был готов управлять через парламент, если этот парламент станет принимать законы и вотировать налоги, нужные ему. Но ни заигрывания, ни чистки не убедили депутатов в необходимости исполнить волю протектора. Снова и снова ему приходилось использовать силу оружия или угрожать ее применением, и правление, которое он стремился превратить в конституционную альтернативу абсолютизму, на практике стало военной диктатурой.

Тем не менее диктатура Кромвеля во многом была непохожа на те диктаторские режимы, свидетелем которых стал XX век. Хотя в газетах нельзя было печатать все, что угодно, а роялистов подвергли преследованиям, хотя судей запугали, а местные привилегии урезали, в парламенте и вне его существовала активная оппозиция, возглавляемая убежденными республиканцами. Не предпринималось никаких попыток создать партию вокруг личности диктатора, не говоря уже о построении партийного государства. Сохранялось уважение к частной собственности, а процесс преследования «кавалеров» проходил при соблюдении юридических формальностей. Лишь несколько человек были приговорены к смерти за политические преступления, и никто не был брошен в тюрьму без суда. О взглядах Кромвеля свидетельствуют его слова, сказанные армии в 1647 г.: «То, что мы обрели свободным путем, вдвое лучше того, что захвачено насильственно. То, что вы завоевали силой, я считаю ничем».

Свобода совести, как ее понимал Кромвель, не распространялась на католиков, прелатов, квакеров. Он запретил открытое проведение месс и бросил в тюрьму несколько сотен квакеров. Но причиной этих ограничений свободы богослужения была не столько религиозная нетерпимость, сколько страх перед гражданскими беспорядками. Веротерпимость, не характерная для кромвелевского времени, находила лучшего друга в лице самого лорда-протектора. Полагая, что евреи могут стать полезным слоем общества, он вновь открыл перед ними ворота Англии, закрытые Эдуардом I почти за четыреста лет до этого. На практике преследований по чисто религиозным основаниям было сравнительно мало, и даже сторонники […]

Хотя в период тяжелейшего кризиса революции Кромвель при помощи армии спас дело парламента, в истории он должен остаться как военный диктатор, который, при всех своих достоинствах полководца и государственного деятеля, действовал вразрез национальным конституционным традициям, а также желаниям и настроениям английского народа. Но если смотреть глубже, то становится ясно, что Кромвель защитил Англию не только от амбиций генералов, но и от необузданной и непредсказуемой агрессии, на которую были способны ветераны «железнобоких». При всех своих неудачах и ошибках, лорд-протектор действительно был защитником древних прав старой Англии, которую искренне любил. Именно для утверждения этих прав Кромвель и выковал армию — грозное оружие, ставшее затем угрозой для сохранения парламента. Без Кромвеля, возможно, не было бы ни Английской революции, ни Протектората, ни Реставрации. Революция чуть было не смела все институты, и социальные, и политические, регулирующие прежде жизнь Англии. Режим Протектората во главе с Кромвелем позволил подготовить почву для Реставрации.

Глава XXI. РЕСТАВРАЦИЯ

После смерти лорда-протектора заменить его оказалось некем. В свои последние часы Кромвель в выражениях «очень неясных и нечетких» назначил преемником своего старшего сына Ричарда. «Рохля Дик», как прозвали его враги, был человеком респектабельным, имевшим самые добрые намерения, но не обладавшим авторитетом и способностями, какие требовались от человека, занявшего высший государственный пост в такое суровое время.

Поначалу армия приняла его и позволила занять место отца, но когда он попытался воспользоваться властью, то обнаружил, что обладает ею лишь формально. Первое же назначение, которое Ричард Кромвель вознамерился произвести в армии, находившейся под командованием его зятя, Чарльза Флитвуда, встретило сопротивление со стороны Офицерского совета. Ричарду дали понять, что командование армией не передается по наследству, а также то, что освободившееся место главнокомандующего не может оставаться вакантным. Его брат Генри, человек способный и энергичный, так же, как и Ричард, стремился к усилению гражданской власти, даже за счет некоторых монархических атрибутов должности лорда-протектора. По совету Генри Кромвеля был созван парламент.

Разумеется, из этого парламента исключались все роялисты; благодаря усилиям неутомимого Терло он был составлен из сторонников Протектората. Тем не менее депутаты сразу же начали обсуждать важнейшие государственные вопросы. После того как Ричард открыл сессию надлежащим образом и произнес свою «тронную речь», палата общин без дальнейших проволочек приступила к восстановлению конституционных принципов Английской республики, в первую очередь к возвращению парламенту контроля над армией. Депутаты поставили под сомнение законность всех актов, принятых после кромвелевской чистки 1657 г., которая лишила парламент его представительности. Они стремились сделать армию ответственной не перед лордом-протектором, а перед собой. В свою очередь, руководители армии были твердо намерены сохранить собственную независимость от гражданских властей. Они утверждали, что действия палаты общин ставят под угрозу все прежние завоевания — «доброе старое дело». «Ради этого дела, — говорили они, — мы покрыли себя кровью; мы содрогаемся, когда думаем о том, что случится в тот день, когда мы вновь допустим уничтожение купленных кровью свобод». Палата общин считала нетерпимой ситуацию, при которой армия является особым сословием в государстве. Депутаты призывали собравшихся офицеров вернуться к исполнению своих воинских обязанностей. «Плохо придется парламенту, — говорили они, — если он больше не сможет приказать им вернуться на свои посты». Депутаты решили, что каждый офицер должен дать письменную клятву не прерывать заседания и работу парламента. В результате конфликта с армией члены палаты общин пришли к мнению о необходимости доверить верховное командование вооруженными силами протектору. Это решение обострило ситуацию до предела. Обе стороны собирали силы; но хотя поначалу казалось, что и сторонники протектората и сторонники парламента имеют в своем распоряжении примерно равное количество офицеров и полков, в итоге возобладала воля младших офицеров и рядового состава. Через четыре месяца после занятия высшей государственной должности Ричард Кромвель обнаружил, что его покинула даже личная гвардия. Армия предъявила ему требование незамедлительно распустить парламент, офицерский Комитет отказался расходиться, всю ночь ожидая его согласия. Утром 22 апреля 1659 г. Ричард Кромвель был вынужден исполнить это требование. Те члены палаты общин, которые все же попытались провести заседание, получили отпор со стороны войск. Армия стала хозяином положения, а стоявшие во главе ее Флитвуд и Ламберт превратились в соперников. Эти генералы соглашались сохранить за Ричардом ограниченную власть, но войска по отношению к Протекторату были настроены глубоко враждебно. Они сделали выбор в пользу республики, которая защищала бы их военные и религиозные интересы.

Армия одержала абсолютную, бескровную победу над парламентом. Однако, даже являясь триумфаторами, солдаты чувствовали, что необходимо, чтобы хоть какая-то гражданская власть придала легитимность их действиям. Но где ее взять? Наконец подходящее средство было найдено. Армейские генералы вдруг вспомнили о том, что члены парламента, заседавшие в апреле 1653 г., были «защитниками доброго старого дела и пользовались Божьей помощью». В дом бывшего спикера Ленталла отправилась делегация военных, которые пригласили его и его оставшихся к тому времени в живых коллег вернуться к своим обязанностям. Таким образом, сорок два пораженных изумлением пуританских сановника заняли свои места, с которых их изгнали шестью годами ранее. Вот так «Охвостье» Долгого парламента, если можно так выразиться, было эксгумировано и вновь стало во главе сбитой с толку страны.

Депутаты «Охвостья» и генералы сформировали Государственный совет, в который вошли три главных лидера республиканцев, Вэн, Хейзелригг и Скотт, восемь генералов и восемнадцать других членов парламента. Новые хозяева позаботились и об обеспечении сыновей Оливера Кромвеля. (Их согласие на ликвидацию Протектората было желательным, хотя вовсе не обязательным.) Из казны оплатили их долги, им выделили доход и предоставили резиденции. Ричард согласился на эти условия сразу, а Генри принял их после некоторых колебаний. Оба брата спокойно дожили до конца своих дней. Армия заявила, что признает своим главнокомандующим Флитвуда, но при этом согласилась на то, что назначения высших офицеров должны подписываться спикером от имени республики. Учреждалась республиканская конституция, основанная на представительном принципе, и ей подчинялись все местные власти. Тем не менее конфликт между армией и парламентом продолжался. «Не знаю, почему, — заметил генерал Ламберт, — они не должны быть в нашей власти, так же, как и мы в их».

Пока лондонское правительство грызлось с армией, в стране началось широкое движение роялистов. Ликвидация Протектората привела к власти закоренелых противников дома Стюартов, Для сторонников короля это было достаточной причиной, чтобы взять в руки оружие. Летом 1659 г. в некоторых графствах появились вооруженные «кавалеры», неожиданно нашедшие себе союзников в лице пресвитериан. Наиболее значительные выступления произошли в Ланкашире и Чешире, где еще хорошо помнили сопротивление, оказанное армии парламента лордом Дерби. Вскоре во главе внушительных сил роялистов стал сэр Джордж Бут. Против него выступил с пятитысячной армией Ламберт. Девятнадцатого августа 1659 г. возле Уиннингтон-Бридж роялисты были разбиты, хотя, как писал генерал Ламберт в своем донесении, «кавалерия с обеих сторон сражалась, как пристало англичанам». То здесь, то там местной милиции приходилось разгонять сборища «кавалеров».

Тем не менее восстание подавили так быстро, что Карл II, к счастью для себя, не имел возможности стать во главе его. Армия с одинаковой легкостью расправилась как с приверженцами Протектората, так и со сторонниками монархии. Лязг клинков напомнил генералам, в чем их сила, и вскоре они снова вступили в спор с «Охвостьем» Долгого парламента, которое сами же и воскресили.

В этот момент Ламберт стал наиболее заметной фигурой на английской политической сцене.

Большая часть его войск после победы у Уиннингтон-Бридж возвратилась в Лондон. Тринадцатого октября 1659 г., когда парламент, оскорбленный его действиями и недовольный его надменностью, попытался отстранить его и других генералов от командования, Ламберт привел свои полки к Вестминстеру и перекрыл все входы в часовню св. Стефана. Войти не разрешили даже спикеру Ленталлу, подписывавшему документы о генеральских назначениях. Когда спикер возмущенно спросил, знают ли солдаты, с кем имеют дело, они ответили, что не заметили его у Уиннингтон-Бридж. До кровопролития дело не дошло, но центральная власть на какое-то время оказалась в руках Ламберта.

Ламберт обладал большими военными способностями, и его послужной список уступал лишь послужному списку Оливера Кромвеля; к тому же он хорошо разбирался в политике. Ламберт не стремился к тому, чтобы самому стать лордом-протектором. Его волновало совершенно другое. Леди Ламберт, женщина образованная, хорошего происхождения, питала симпатии к роялистам и лелеяла честолюбивые планы для своей семьи. Один из них (в него, кстати, был посвящен и сам генерал) заключался в том, чтобы выдать их дочь замуж за брата Карла II, герцога Йоркского. Если бы Ламберт стал главным должностным лицом республики, он оказал бы содействие королю в возвращении на престол. И Ламберт, и роялисты всерьез рассматривали такой вариант, что подтверждается мягкостью, с которой генерал относился к захваченным в плен роялистам. Похоже, Ламберт искренне полагал, что сможет лучше защищать политические и религиозные интересы армии в условиях монархии, а не под властью «Охвостья» или нового протектора. Естественно, он действовал скрытно, что возбудило подозрения Флитвуда, и двух военачальников разделила глубокая вражда. В то же время армия, ощущая раскол в своих рядах, начала опасаться, что ее насильственные акции в отношении парламента обернутся для них плохо. Самым твердым и непреклонным из республиканских членов парламента был Хейзелригг, чье бледное лицо, тонкие губы и горящие пронзительные глаза вызывали у всех ассоциацию с упорным Брутом. Когда войска Ламберта разогнали парламент, Хейзелригг поспешил в Портсмут и убедил местный гарнизон в том, что войска в Лондоне изменили республике. Флитвуд и Ламберт послали в Портсмут отряд, но Хейзелригг убедил солдат перейти на его сторону, и отряд тут же отправился назад в Лондон, чтобы принять участие в бурных событиях в столице. Раскол в войсках стал угрожающим. Он мог привести к серьезным последствиям: лишить армию уверенности в себе и положить конец военному правлению в Англии. На Рождество 1659 г. армия решила примириться с парламентом. «Жить и умереть с парламентом!» — кричали солдаты. Войска строем промаршировали на Чансери-лейн и остановились перед домом спикера Ленталла. На этот раз не было ни малейшего намека на недавнее неуважение — наоборот, солдаты выражали раскаяние в том, что воспрепятствовали заседаниям палаты. Они подчинились власти парламента и приветствовали спикера как своего генерала и отца страны. Но очевидно, что долго это продолжаться не могло. Должно было возникнуть движение, которое привело бы к установлению в Англии либо прежней королевской власти, либо нового правительства. Все понимали, что необходимо избавить страну от неопределенности последних месяцев, но мало кто мог предположить, откуда последует это избавление.

Соратник Кромвеля Джордж Монк, командующий английскими войсками в Шотландии, обладал не меньшей известностью, чем Ламберт, хотя являлся человеком совсем иного склада. Монк, девонширский джентльмен, получивший в молодости хорошую военную подготовку во время англо-голландской войны, вернулся на родину в начале революции, вооруженный редким опытом и знаниями. Это был солдат удачи, более интересующийся своим ремеслом, чем тем, из-за каких ставок идет борьба. Он сражался на стороне Карла I в Англии, Ирландии и Шотландии. После того, как «круглоголовые» захватили его в плен, Монк перешел к ним на службу и вскоре был назначен на высокий пост в армии. Монк воевал в Ирландии, затем опять сражался на море с голландцами. В бурные 1640— 1650-е гг. генерал умело лавировал, поддерживая в нужный момент сначала парламент, затем республику, потом протектора. При Кромвеле он сумел привести к полному подчинению Шотландию, не вызвав при этом враждебности к себе. Монку удалось получить средства на содержание своей армии, не задев чувств и кошельков шотландцев. Ссамого начала он дистанцировался от насильственных действий армии в Лондоне. Генерал, действуя осторожно и последовательно, провел чистку офицерского состава, избавившись от всех тех, кому не доверял. Используя лозунги восстановления власти парламента и законности, Монк завоевал не только симпатии английских республиканцев, но и полное доверие шотландцев, чьи интересы он пообещал защищать. Ламберт, в ноябре 1659 г. двинувшийся из Лондона на север во главе сильной армии, обнаружил, что ему противостоит Монк. Его влиянию он не смог ничего противопоставить: многим казалось, что Ламберт со своей армией вновь начнёт действовать диктаторскими методами. Для содержания войск ему пришлось прибегнуть к принудительным контрибуциям, что вызывало крайнее неудовольствие местных жителей.

Монк являлся одним из тех англичан, кто в совершенстве умел использовать время и обстоятельства. Англичане склонны восхищаться людьми, которые не пытаются влиять на события или поворачивать ход судьбы, которые ждут, исполняя свой долг и не загадывая о будущем, и которые, когда ситуация прояснится, с величайшим достоинством и полным самопожертвованием твердо, медленно и осторожно движутся к очевидной для всей нации цели. Людей подобного типа много в нашей стране, и именно таким и был генерал Монк. Штаб-квартира его организованной семитысячной армии находилась на Твиде. Осенью 1659 г. Монк стал объектом страстных призывов, раздающихся со всех сторон. Генералу говорили, что в его руках будущее Англии, все взывали к его доброй воле. Монк принимал эмиссаров различных групп и партий. Он терпеливо всех выслушивал, как и подобает каждому великому англичанину и с той простодушной честностью, которую мы со скромной гордостью приписываем себе как черту национального характера, долгое время оставлял их в неведении относительно своих намерений.

Наконец, когда терпение у всех истощилось, Монк приступил к действиям. Получив известие о событиях в Лондоне, он в холодный новогодний день 1660 г. пересек Твид, вступив в пределы Англии. Несмотря на все принятые меры предосторожности, его беспокойство в отношении своих войск было обоснованным. День за днем он держал их в состоянии неопределенности. Ветеран «круглоголовых» Томас Ферфакс, прибывший в Йорк, собрал немало сторонников, призывая выбрать «свободный парламент». Монк пообещал ему быть там через десять дней или погибнуть. Он сдержал свое слово. В Йорке Монк получил то, на что давно надеялся, — приглашение отчаявшейся палаты общин, «Охвостья», явиться в Лондон. Он шел на юг и во всех городах и графствах слышал одно требование — «Свободный парламент!». Третьего февраля войско Монка и Ферфакса достигло Лондона. Вскоре Монк высказал недовольство безапелляционными распоряжениями, отдаваемыми «Охвостьем», особенно одним из них, содержавшим требование снести ворота Сити, чтобы запугать его жителей. Дело в том, что Сити уже перешел на сторону роялистов, и там собирали деньги для Карла II. В отличие от Кромвеля и Ламберта, Монк решил привести к повиновению парламент, не разгоняя его, а включив в его состав лояльных к себе лиц. В феврале 1660 г. он созвал тех его членов, которые были исключены во время «прайдовой чистки» в декабре 1648 г. В основном это были пресвитериане, ставшие в душе роялистами. Восстановление монархии приближалось. В ночь возвращения изгнанных депутатов лондонский Сити, по словам Сэмюэля Пеписа, «светился огнями, повсюду звучали колокола». Один генерал изгнал депутатов, другой — вернул их на место. Первым же своим актом восстановленная палата общин объявила недействительными все законы и постановления, принятые после «прайдовой чистки» в 1648 г. Таким образом, все события, произошедшие в этот двенадцатилетний промежуток, признавались не имевшими под собой законной юридической базы. Монка провозгласили главнокомандующим всеми вооруженными силами. Шестнадцатого марта 1660 г. «Охвостье» Долгого парламента самораспустилось. Последним его решением стало назначение новых выборов в парламент, который, как предполагал Монк, наверняка призовет Карла II. После марша из Шотландии через всю страну он убедился в том, что массы английского народа устали от конституционных экспериментов и желают возвращения монархии.

Но прежде предстояло урегулировать еще множество вопросов. В первую очередь, нельзя было допускать мести нового короля в отношении солдат. Армия, активно боровшаяся против Карла I, теперь восстанавливала на престоле его сына. Тем самым она ставила себя в неловкое положение, выйти из которого ей необходимо было достойно, сохранив лицо. Теперь все возвращалось на круги своя — если не по сути, то хотя бы внешне. Монк обратился с письмом к Карлу II, советуя ему предложить стране полную амнистию, сделав исключение лишь для нескольких лиц, список которых одобрит парламент, пообещать полное возвращение долгов солдатам и подтвердить законность сделок по купле-продаже земли. Ситуация в Англии изменилась: значительная часть земли, главного источника богатства и знатности, перешла в другие руки, и вернуть ее прежним владельцам было уже невозможно. Все считали, что король может снова вступить в свои права — в отличие от потерявших свои поместья «кавалеров». Следовательно, Карл должен будет безоговорочно признать тот факт, что новые собственники сохранят за собой свои приобретения. Никаких репрессий! Все начинается заново.

Помимо вопроса о земельной собственности, существовала не менее важная проблема — ведь священная кровь Божьего помазанника все же была пролита. Виновных в казни Карла I было не так уж много, и они являлись людьми, хорошо известными всей стране. Если те, кто воевал на стороне парламента, смогут обрести уверенность, что их самих не станут преследовать, то не будут возражать против справедливого воздаяния цареубийцам. Деяние 1649 г. противоречило закону и привело в ужас всю нацию. Пусть те, кто послал законного государя на эшафот, ответят за свои действия. Как бы там ни было, это несколько приземленное решение вполне соответствовало стремлению к компромиссу, всегда игравшему неоценимую роль в британской истории.

Совет Монка был передан верному канцлеру Карла II Эдуарду Хайду, разделявшему со своим господином все невзгоды. (Впоследствии король вознаградит его, даровав титул графа Кларендона.) Хайд составил проект манифеста Карла, получившего название Бредской декларации. В этом документе король пообещал оставить решение всех спорных вопросов на усмотрение будущих парламентов [121]. Именно благодаря заботам Хайда, Реставрация принесла возрождение старинных государственных институтов, в том числе парламента и прецедентного права, чуть было не утраченных в ходе кромвелевских экспериментов.

В то время как переговоры с Карлом II близились к концу, в Англии состоялись выборы в новый парламент [122]. Номинально всем тем, кто воевал против республики, запрещалось в них участвовать, но влияние роялистов оказалось столь сильным, что этот запрет не имел никакого эффекта. Значительное большинство получили пресвитериане и роялисты, а республиканцы и анабаптисты уступили им почти во всех графствах. Тщетно пытались они поднять оружие, тщетно пытались взывать к Ричарду Кромвелю, который уже собрался было искать убежище во Франции. Ричард напомнил им, что они же сами и лишили его власти. Ламберт, сбежавший из Тауэра, куда его заключили, готовился продолжить спор на поле боя, но сторонники покинули его, а вскоре и сам он был схвачен без всякого кровопролития. Поражение Ламберта предопределило успех Реставрации. Монк, основная часть его армии, милиция Сити, роялисты, подавляющее большинство новых членов палаты общин, пэры, вновь собравшиеся как ни в чем не бывало, — все сплотились и не сомневались в своей силе.

Были восстановлены обе палаты парламента. Оставалось только призвать короля.

Парламент поспешил послать изгнанному Карлу крупную сумму денег на личные расходы и вскоре озаботился подготовкой для него государственной кареты, обитой изнутри алым бархатом. Флот, некогда столь враждебный Стюартам, отправился за море, чтобы доставить Карла к родным берегам. В Дувре короля уже ждали бесчисленные толпы. Двадцать пятого мая 1660 г. его, только что прибывшего в Англию, с глубоким почтением встретил генерал Монк. Путешествие в Лондон походило на триумфальное шествие. Люди самых разных слоев приветствовали короля, вступающего в свои законные права. Одни веселились, другие плакали от радости, не сдерживая чувств. Казалось, что все словно очнулись после кошмара и снова наступил Золотой век. Карл, канцлер Кларендон, испытанный годами лишений секретарь Николе и горстка скитальцев, разделивших с королем его несчастья, с удивлением смотрели на все происходящее. Та ли это страна, откуда им едва удалось спастись всего несколько лет назад? Еще больше, должно быть, изумился Карл, увидев в Блэкхите темные колонны «железнобоких», торжественно и послушно ожидавшие его. Лишь восемь лет назад он прятался от них в ветвях боскобелского дуба. Лишь несколько месяцев назад эти воины обратили в бегство его приверженцев у Уиннингтон-Бридж. Вступление Карла в Лондон [123] походило на праздник Благодарения. Мэр и советники шли во главе ликующей депутации горожан. Пресвитерианские богословы воспрепятствовали продвижению торжественной процессии короля только для того, чтобы преподнести ему Библию, сопровождая это горячими уверениями в покорности. Обе палаты парламента выразили свою преданность монарху. Все вместе — «кавалеры» и «круглоголовые», богатые и бедные, пресвитериане и индепенденты — стали участниками небывалой в истории сцены примирения и ликования. Для Англии это был день наивысшей радости.

Колесо истории, однако, еще не совершило полный оборот. Реставрировалась не только монархия, но и парламент. Фактически наступил величайший час в истории парламента.

Палата общин во время гражданской войны разбила корону на поле боя, а затем справилась и с армией, созданной ею для этой цели. Новый парламент, очищенный от республиканских и экстремистских элементов, стал главным политическим институтом страны, что никем не оспаривалось и не подвергалось сомнению. Все конституционные права и свободы, за которые боролась парламентская оппозиция при Карле I, пустили такие глубокие корни, что об их отмене даже не приходилось говорить. Все законы Долгого парламента, принятые после того, как Карл I покинул Лондон в начале 1642 г., все статуты республики или Протектората были отменены. Но сохранились значительные ограничения королевских прерогатив, на которые согласился Карл I. Те законодательные акты, которые он скрепил своей печатью, имели полную силу. Самой важной переменой было то, что люди теперь считали само собой разумеющимся, что корона — это инструмент парламента, а король — слуга народа.

Если доктрина божественного права королей возродилась, то доктрина абсолютной власти оказалась забытой. Времена, когда Тайный совет, Звездная палата и суд Высокой комиссии имели чрезвычайную юрисдикцию, ушли в прошлое. Даже сама мысль о том, что корона может вводить налоги без согласия представительного органа или с помощью каких-либо сомнительных уловок, казалась неприемлемой. Отныне вся законодательная деятельность осуществлялась законно избранным парламентом, где решения принимались большинством голосов, и никакой королевский указ не мог отменить это правило или что-либо противопоставить ему. Реставрация привела к тому, к чему стремились Пим и Гемпден, и отвергла крайности, порожденные гражданской войной и диктатурой индепендентов. Победа палаты общин имела важные последствия для всего исторического развития Англии.

В 1660 г. родилась новая концепция верховной власти. В своих ранних конфликтах с Карлом I и его отцом парламентарии не стремились к полному уничтожению королевских прерогатив.

Тогда главный удар наносили юристы палаты общин, и принципы, которыми они руководствовались, в основном совпадали с принципами общего права. Они сражались зато, чтобы поставить закон выше короля. Этот закон, как представляли многие, выражала Великая Хартия вольностей — закон, традиционно защищавший англичан от произвольного ареста и суда, закон, на протяжении многих веков охранявшийся судами общего права. Парламент не стремился к тому, чтобы стать всемогущим, он не покушался на традиционные привилегии короны, но он стремился контролировать применение Великой Хартии вольностей с тем, чтобы обеспечить конституционные свободы, которыми должен обладать не только представительный орган, но и каждый человек. Известный юрист Кок утверждал, что единственно правомочными интерпретаторами закона являются судьи. В годы республики и Протектората возникла идея о том, что высшей законной силой обладает акт парламента. Эта доктрина была новой, юристы не отстаивали ее — тогда власть уже захватила армия. Так вожди армии оставили свой след в конституции. Идея Кока о том, что традиции и обычаи королевства являются фундаментом любого закона, выше которого не может быть ни воля короля, ни постановление парламента, ни их совместное решение, его мечта о том, что судьи Верховного суда общего права будут определять, что законно, а что нет, в Англии так никогда и не осуществилась. Эта идея возродилась за океаном, в Новой Англии, ожив в ходе американской революции, направленной против парламента и короны.

Как всегда, самым деликатным и в то же время не терпящим отлагательства был вопрос о финансах. Помимо обычных расходов, требовались огромные суммы на выплату долга армии и для расчетов с теми, кто поддерживал короля во время его вынужденного пребывания за границей. Ни парламент, ни Карл не согласились выплачивать долги, сделанные в годы Протектората. Король отказался от сохранившихся за ним доходов от опеки над наследствами и рыцарской службы и других традиционных средневековых источников прибыли. Вместо них парламент назначил ему пожизненное содержание, которое, вместе с доставшейся по наследству собственностью, составляло примерно 1 миллион 200 тысяч фунтов. Не слишком значительные размеры этой суммы ставили его в весьма стесненное положение и на деле оказались даже несколько ниже, но Карл и его советники заявили, что они довольны. За годы гражданской войны и Протектората страна обеднела; процесс сбора налогов был почти полностью дезорганизован, и пренебрегать выделенным пожизненно содержанием было бы неразумно. Что касается непредвиденных расходов, то здесь король полностью зависел от парламента, с этим согласился и сам Карл, и Э. Хайд. Не учитывать мнение парламента корона уже не могла.

И корона, и парламент стремились избавиться от армии. Эта грозная сила, достигшая численности 40 тысяч человек и не имевшая равных в Европе по боевым качествам, должна была быть распущена. Кроме того, все сходились на том, что ни при каких обстоятельствах в стране не должно быть больше постоянной армии.

Однако такие решения воспринимались тяжело — прежде всего теми, кого затрагивали непосредственно. «Кавалеры» чувствовали обиду и унижение, сознавая, что реставрация монархии не принесла им вознаграждения за преследования, жертвами которых они были все эти годы. Тщетно протестовали они против закона об амнистии, называя его «законом о забвении прошлых услуг и прощении былых преступлений». Роялистов возмущало то, что наказанию подлежали только непосредственные виновники смерти Карла I, тогда как те, кто вел против него войну и способствовал его гибели, кто вымещал свою злобу на его верных друзьях, оставались безнаказанными и даже сохранили за собой неправедно нажитые состояния. Тем не менее и «кавалеры» соглашались с необходимостью избавиться от армии, хотя многим казалось чудом, что это можно сделать без кровопролития. Простые солдаты, рядовые «железнобокие» ощутили на себе изменение общественного мнения, и многим из них это было непонятно. Разве не они одержали великие победы на полях сражений, разве не они защищали правое дело пуританской церкви? Теперь это чуть ли не вменялось им в преступление. Грозная армия, которая добилась казни короля и разогнала не один парламент, теперь перестала быть политической силой и ей снова предстояло уйти в тень. Но теперь солдаты уступили. Получив причитающиеся им деньги, они вернулись домой, к своим прежним занятиям, и через несколько месяцев эта грозная, непобедимая военная машина растворилась в мирном населении, почти не оставив следа. Отныне они являли собой пример предприимчивости и умеренности, как прежде доблести и рвения.

Из примерно шестидесяти человек, подписавших покойному королю смертный приговор, к 1660 г. около трети уже умерли, еще треть сбежала, так что ответить за цареубийство могли только человек двадцать. Король, стремившийся спасти как можно больше из них, встретил противодействие лояльного ему парламента. Карл заявлял о снисходительности к убийцам своего отца, а парламент, многие из членов которого содействовали процессу над королем и его казни, громко требовал возмездия. В конце концов девять человек были казнены по обвинению в государственной измене, ответив, таким образом, за всех. Почти все из них гордились содеянным. Харрисон и другие офицеры взошли на эшафот с твердым убеждением, что потомки воздадут должное их самопожертвованию. Малодушие проявил только Хью Питере, пламенный проповедник, но пример товарищей и кружка крепкого пива придали ему сил. Когда палач, с забрызганным кровью мечом в руке, встретил его словами «Как, вас устроит это орудие, доктор Питере?», он твердо ответил, что вполне готов встретить смерть. Однако общественное мнение требовало наказания всех, причастных к казни Карла I, и, чтобы удовлетворить его, 30 января 1661 г., в годовщину цареубийства, устроили символическую казнь его главных виновников. Прах Кромвеля, Айртона и Брэдшоу был извлечен из гробниц в Вестминстерском аббатстве, где их всего несколько лет назад погребли со всей торжественностью. Затем их протащили по улицам города, повесили на виселице в Тайберне, где они провисели двадцать четыре часа, после чего останки были брошены в навозную кучу.

Выкопали из могил и захоронили в какой-то яме также прах Пима и еще двадцати парламентариев. Столь отвратительного надругательства над мертвыми требовало общественное мнение, и король был рад разрешить его — лишь бы не казнить кого-то еще.

На смерть также были осуждены еще два человека — генерал Ламберт и сэр Генри Вэн.

Богатый послужной список Ламберта позволял ему активно влиять на события в стране. В последний год республики он мог в любой момент захватить власть. Нам уже известны его планы относительно восстановления монархии. Ламберт мог опередить Монка и стать главной силой Реставрации, так же как мог расправиться с Монком и присвоить себе титул лорда-протектора. Его отличали безграничная дерзость и огромный опыт. Но все планы Ламберта провалились, и теперь генерал «железнобоких», герой десятка сражений, предстал перед судьями. Он униженно добивался пощады от короля. В лице брата Карла II, герцога Йоркского, он нашел влиятельного защитника. Его простили. Остаток жизни Ламберт провел в Гернси, где ему разрешалось свободно передвигаться по острову, а затем в Плимуте, находя утешение в ботанике и живописи.

С Вэном дело обстояло сложнее. Он с презрением отказался подавать прошение о помиловании и защищался так искусно и воодушевленно, опираясь на логику и закон, что мог бы получить снисхождение. Но в его прошлом отыскали одно деяние, оказавшееся для него фатальным. Ему припомнили, что двадцатью годами ранее он передал Пиму записи своего отца Генри Вэна-старшего, касавшиеся заседания Тайного совета, в которых якобы говорилось о намерении Страффорда ввести в Англию ирландскую армию. Для Страффорда это закончилось трагически. Если уж платить по долгам, так платить! Этого пропустить было нельзя. Карл II не проявил ни малейшего желания пощадить Вэна. «Он слишком опасен, чтобы оставлять его в живых, — сказал король. — От него нужно избавиться, если есть законный повод». Вэн встретил смерть с большим самообладанием, до последнего момента пытаясь убедить собравшуюся толпу в своей невиновности.

В Шотландии чуть ли не единственным знатным человеком, поплатившимся жизнью, стал Арчибальд Кемпбелл, маркиз Аргайл. Он прибыл в Лондон, чтобы приветствовать возвратившегося Карла II, но был сразу же арестован. Карл, желая избавиться от лишних забот, отослал его в Шотландию. Король затратил немало усилий, чтобы свести к минимуму число жертв. «Я устал от казней», — сказал он. Но шотландский парламент, поддавшись общим настроениям, все же отправил бывшего лидера ковенантеров на эшафот. Маркиз умер, проявив несгибаемое мужество и примерную набожность. Все поняли, что смерть Аргайла была платой за казнь Монтроза. Таким образом, благодаря усилиям Карла II (отчасти пожертвовавшего своей популярностью) во время Реставрации было казнено не более дюжины человек. По иронии судьбы, их осудили на смерть как раз те, кто в значительной мере содействовал их преступлениям и извлекал из них выгоду. Авторитетные члены парламента, пэры и депутаты палаты общин, высокие чиновники правительств республики и Протектората с готовностью заняли свои места на скамьях судов, приговоривших к смерти цареубийц. Именно они понесли на себе вину за эти казни, чем навлекли на себя позор и бесчестье.

Глава XXII. «ВЕСЕЛЫЙ МОНАРХ»

Согласительный парламент являл собой собрание, представлявшее большинство нации. Он с успехом преодолел все серьезные политические трудности, однако, согласно конституционным обычаям королевства, не мог считаться легитимным, так как не был созван королем. Вот почему республиканцы имели возможность оспорить все его решения. Карл II задним числом подписал документ о созыве парламента, надеясь таким путем поддержать его своим авторитетом. Ситуацию это не изменило: палата общин не могла претендовать на право называться полноценным парламентом. В конце 1660 г. король счел необходимым распустить его. Сделав этот шаг, он проявил уважение к закону, но в то же время упустил возможность урегулировать религиозные вопросы в масштабах всей страны.

Выборы отразили настроения народа. Новая палата общин в большинстве своем была роялистской и антипуританской. Короля на престоле восстановила армия; разгромленные и запуганные роялисты мало способствовали возвращению Карла II в Англию. Теперь настал их час. В Вестминстере собрались те люди, которые ходили в атаки вместе с принцем Рупертом, а в годы Протектората укрывались в своих имениях, стараясь сохранить за собой хоть клочок владений предков. Парламент, созванный в мае 1661 г., действовал дольше всех в истории Англии — на протяжении восемнадцати лет. Его называли Кавалерским, или Пенсионным парламентом. Поначалу он состоял из людей, чьи лучшие годы остались позади, и ветеранов войны, но когда в конце концов был распущен, то большинство в нем, за исключением двухсот человек, составляли избранные на дополнительных выборах «круглоголовые» или их наследники. С первого заседания парламент проявил свои симпатии к монарху, но более на словах, чем на деле. Он воздал должное Карлу II, но не проявил ни малейшего намерения быть управляемым им. Многие мелкопоместные дворяне, пострадавшие из-за поддержки короля, не были слепыми монархистами. Они вовсе не желали пренебрегать парламентскими правами, обретенными в ходе жестокой гражданской войны. Они были готовы принять меры по обороне страны силами местной милиции, но при условии, что сама милиция должна быть под контролем глав судебной и исполнительной власти графств. Они энергично отстаивали верховенство короны над вооруженными силами, но при этом заботились о том, чтобы те небольшие отряды войск, которые еще оставались в стране, были рассредоточены по местам и командование ими осуществляли дворяне. Таким образом, не только король, но и парламент не имел контроля над армией. Теперь вооруженные силы были вверены знатным семьям графств и местному дворянству. Решив таким образом вопрос об армии, Кавалерский парламент обратился к религиозным, политическим и социальным проблемам, не забывая защищать также и свои собственные интересы.

Со времен Елизаветы английские монархи преследовали цель покровительства национальной церкви, основывающейся на епископальной системе управления и совершающей богослужения по Книге Общих молитв. Кроме того, предпринимались попытки сблизить церкви Англии и Шотландии. Оливер Кромвель добился религиозного единообразия Англии, Шотландии и Ирландии, но совершенно в иной форме — при господстве пресвитерианской церкви — и жестокими методами. Религиозное урегулирование при Карле II представляло собой реакцию на крайности пуританского правления, которая проявилась не только в деятельности парламента, но и в действиях самой государственной церкви.

Имя Эдварда Хайда, герцога Кларендона, ставшего лордом-канцлером и главным министром, столь же прочно, сколь и безосновательно ассоциируется с целым рядом законов, восстановивших доминирующее положение англиканской церкви и надолго поставивших пуритан, пресвитериан, анабаптистов, квакеров и всех остальных в оппозицию. Карл предпочел бы путь терпимости, Кларендон — объединения. Но рвение Кавалерского парламента, где доминировали последователи памятного всем архиепископа Лода и некоторые упорствующие пресвитерианские лидеры, смешало планы и одного, и другого. Парламент признал существование религиозных организаций, стоящих вне национальной церкви, и твердо вознамерился если не искоренить их, то хотя бы серьезно осложнить их положение. Действуя таким образом, он способствовал тому, что диссентеры консолидировались как политическая сила. Противники официальной церкви поставили перед собой две четкие цели: во-первых, добиться религиозной терпимости (решение этой задачи обеспечила «Славная революция» 1688 г.), во-вторых, добиться отмены привилегированного положения государственной церкви (последнего удалось достичь только в XIX в., когда средний класс стал решающей политической силой). Дать точную оценку влияния нонконформистов на английскую политическую мысль довольно трудно. Учение их религиозных организаций часто достигало больших вершин, но нередко отличалось простотой, аскетизмом, суровостью и отсутствием гибкости. Возможно, единая церковь, охватывающая все слои населения, лучше послужила бы вере и сплотила нацию. Но так же вероятно и то, что разнообразие религиозной мысли, неизбежное в таком случае, было неприемлемым для государственной церкви, какой бы широкой ни была ее социальная база. Наконец, возможно, что «Три составные», как их стали называть, — пресвитериане с характерным для них рационализмом, конгрегационалисты со своей независимостью и анабаптисты со своим пылом — выражали различные черты английского характера.

Так или иначе, так называемый «Кодекс Кларендона» 1662 г. уничтожил все шансы на создание единой национальной церкви. Епископат со всей определенностью занял позицию не лидера общенациональной церкви, а всего лишь руководства одного из течений.

Англиканская церковь оказалась в положении «главного течения», «официального направления», «государственного направления», но все равно направления. Все формы нонконформизма развивались вне ее. Пути официальной церкви и диссентеров разошлись. Парламент мог бы пойти на компромисс, объединивший огромное большинство христиан протестантской веры в Англии, но он выбрал путь раскола, так как сами его члены по большей части принадлежали к англиканской церкви, наиболее близкой властям. В основу развития государственной церкви оказались положены не национальные, а партийные принципы. Сельские джентльмены и землевладельцы должны были иметь собственную церковь и епископов, как уже имели свою милицию и мировых судей.

«Кодекс Кларендона» шел даже дальше, чем идеи самого Кларендона. Эти законы создавали базу для союза государства и церкви. Карл II, выбравший легкий путь безразличия к вопросам веры, желал бы объединения всех церквей. Король не был большим поборником духовности.

Если человек религиозен, то какая проблема в том, что наибольшее удовлетворение ему дает римская или любая другая церковь? При этом Карл по-прежнему считал, что именно англиканская церковь служит главной опорой трону. Вообще ему бы хотелось, чтобы религиозные страсти утихли. Зачем в этом мире затевать конфликты ради мира будущего? Зачем преследовать людей, которые не сходятся с тобой по вопросу о методах получения спасения души? Карл II вполне мог бы согласиться с откровенным заявлением Фридриха Великого: «В Пруссии каждый волен идти в рай своей дорогой». Но король также не собирался навязывать кому-либо свое личное мнение. Одному депутату-квакеру Карл сказал так: «Можете быть уверены, что никто из ваших единоверцев не пострадает из-за своих религиозных убеждений, пока вы живете мирно. В этом я даю вам слово короля».

Кавалерский парламент исправил прискорбное упущение своего монарха. «Кодекс Кларендона» состоял из нескольких статутов, направленных на укрепление позиций англиканской церкви и ущемление прав пресвитериан, республиканцев и католиков. Акт «О корпорациях» 1661 г. обязывал всех лиц, занимающих официальные должности в органах городского самоуправления — корпорациях, — публично осудить Ковенант (что было неприемлемо для пресвитериан), принести клятву в том, что ни при каких условиях они не будут оказывать сопротивления королевской власти (что являлось затруднительным для республиканцев) и минимум раз в год принимать причастие по англиканскому обряду (на что не могли пойти католики). Цель этого акта состояла в том, чтобы обеспечить места в муниципальных корпорациях, из которых и посылались депутаты в парламент от городов, за роялистами и англиканами. Акт «О единообразии» 1662 г. требовал от духовенства признания Книги Общих молитв в редакции, принятой при королеве Елизавете. Он обязывал всех священников заявить о том, что они «целиком и полностью согласны» с Книгой Общих молитв, а всех учителей в школах и университетах — о том, что они «признают литургию англиканской церкви в том виде, как она установлена законом». В результате примерно одна пятая духовенства, всего около двух тысяч священников, отказавшаяся признать акт «О единообразии», была смещена со своих мест.

За этими статутами, имевшими целью чистку рядов духовенства, последовали другие меры. Акт «О тайных молельнях» 1664 г. пресекал проповедническую деятельность неангликанских священников. [124] «Пятимильный акт» 1665 г. запрещал священнослужителям и учителям, не признавшим акт «О единообразии» 1662 г., приближаться «к любому большому или малому городу [125] или приходу, где они когда-либо проповедовали или жили», ближе чем на пять миль.

«Кодекс Кларендона» стал воплощением триумфа официальной церкви и роялистов, разбитых на поле боя во время гражданской войны. Последствия его можно найти даже в современной религиозной жизни Англии. Законы против диссентеров способствовали возникновению политических партий. Правительство стремилось с их помощью консолидировать всех сторонников монархии. В то же время оппозиционеры различного толка сблизились друг с другом. Таким образом, Реставрация не привела к национальному урегулированию, а скорее разделила Англию на две части, различные по интересам, культуре и мировоззрению. Конечно, они взаимодействовали друг с другом. Как писал Т. Б. Маколей и позднейшие авторы, поддерживавшие его точку зрения, «существовал большой рубеж, разделявший тех, кого иногда называли "придворной партией", и тех, о ком отзывались как о "сельской партии"». Естественно, что интересы людей, пользовавшихся покровительством власти или надеявшихся на таковое, отличались от интересов тех, кто не мог рассчитывать на подобное отношение. Но наряду с этим различием в политической жизни все резче обозначались линии раздела между консервативными и радикальными традициями, сохранившиеся до нашего времени. Начинается эпоха конфликта между партийными группами, получившими вскоре названия тори и виги [126]. Именно они определяли судьбы Британской империи до Первой мировой войны, в огне которой исчезли все разногласия.

Карл II не несет никакой ответственности за конфликт между консерваторами и радикалами.

На протяжении всего правления он упорно и последовательно стремился к терпимости и миру. В мае 1663 г. король попытался отложить на три месяца введение в действие акта «О единообразии» 1662 г., но епископы и юристы сорвали его планы. В декабре 1663 г. он выступил с первой Декларацией о веротерпимости, в которой провозглашал намерение использовать свою власть для облегчения положения диссентеров. Палата общин, недовольная сопротивлением, оказанным ей королем, решительно запротестовала, заявив, что не допустит, чтобы его действия «законодательно закрепили раскол в стране». В марте 1672 г. король пошел на огромный риск и провозгласил вторую Декларацию о веротерпимости, приостановив преследования всех нонконформистов и рекузантов [127] по делам, связанным с религиозными преступлениями. «Действие законов против папистов и нонконформистов не может быть приостановлено иначе, как актом парламента», — последовал твердый ответ палаты общин. Снова усилия Карла встретили ожесточенное сопротивление парламента, который напомнил королю о своей власти в решении религиозных проблем и пригрозил отказать ему в поддержке. Память о Кромвеле была еще слишком жива, и Карл II, как и подобает конституционному монарху, уступил. Защитникам прав парламента следовало бы помнить, что в этот критический период лишь король относился к диссентерам спокойно и сострадательно.

Но, впрочем, Карл II более других нуждался в терпимости и снисхождении. Жизнь двора стала одним непрекращающимся бесстыдным скандалом, тон которому задавал сам король, имевший огромное количество фавориток. Две его главные любовницы, Барбара Вилльерс, ставшая графиней Каслмейн, и Луиза де Керуаль, герцогиня Портсмутская, занимали все свободное время короля, позволяя себе вмешиваться в политику. Женитьба на португальской принцессе Екатерине Браганза, за которой было дано богатое приданое в виде 800 тысяч фунтов и морских баз в Танжере и Бомбее, ни в коей мере не помешала распутным увлечениям Карла. С женой король обращался в высшей степени жестоко — например, заставил ее принять леди Каслмейн в качестве своей первой фрейлины. Утонченная и преданная мужу Екатерина Браганза попыталась этому противостоять и однажды настолько вышла из себя, что у нее носом хлынула кровь и королеву в обморочном состоянии унесли в покои. Обе любовницы Карла вмешивались в дела, опустошали казну, и общество с облегчением восприняло известие о новой пассии короля, женщине из народа, необычайно красивой, с мягким характером, актрисе Нелл Гвин, которую на улицах приветствовали криками «протестантская шлюха». Графиня Каслмейн, Луиза де Керуаль и Нелл Гвин — лишь наиболее известные из фавориток короля. Распутная жизнь Карла позорила христианского монарха и более подошла бы какому-нибудь турецкому султану, который, впрочем, поспешил бы скрыть свои похождения за высокими стенами гарема.

Действия короля подавали дурной пример не только двору, который ему подражал, но и всей стране. Любители амурных авантюр, освободившись от гнета пуританской морали, вздохнули с облегчением. Парламент республики карал супружескую измену смертью; при Карле добродетельность и верность стали предметом насмешек. При этом не приходилось сомневаться, что основная масса населения, независимо от классовых различий, предпочитает безнравственность и вседозволенность, распространившиеся после Реставрации, жесткой дисциплине, господствовавшей в эпоху республики. Народ Англии не желал быть «Божьим народом» в понимании пуритан. Теперь он быстро спустился с оказавшимися для него непосильными нравственных высот, на которые его пытались поднять пуританские проповедники. Героический век политических потрясений и гражданской войны закончился. За периодом подъема с неизбежностью следует период упадка. Сам Карл II заметил, насколько измельчало новое поколение, окружающее его, по сравнению с благородными «кавалерами» и мужественными «круглоголовыми». Но вскоре ситуация изменилась. При дворе Карла появился молодой человек, младший офицер его гвардии, партнер короля по игре в мяч, завоевавший чувства леди Каслмейн, который в будущем вооружится мечом более острым, чем меч самого Кромвеля, и обратит его против врагов величия и свободы Британии. Джон Черчилль [128], сквайр из Дорсетшира, сражался вместе со своим отцом Уинстоном в рядах роялистов, был ранен, лишен поместья. Король не очень много сумел сделать для своих верных сторонников. Он безуспешно пытался убедить Кларендона включить сэра Уинстона в состав своего частного комитета по парламентским делам. Но для Джона Карл нашел место пажа при своем jiBope, а для его сестры Арабеллы — службу у герцогини Йоркской. Оба они воспользовались случаем сделать карьеру. Джон получил назначение в гвардию; Арабелла стала любовницей герцога Йоркского и родила ему сына, Джеймса Фитцджеймса, впоследствии прославленного полководца, герцога Бервика.

В Тайном совете столкнулись два видных политика, герцог Кларендон и Энтони Эшли Купер, получивший впоследствии титул графа Шефтсбери. Оба они обладали замечательными способностями, имели сильный характер, но были совершенно разными людьми. Шефтсбери окунулся в революционные события, когда ему было восемнадцать лет. Впоследствии он так сказал об этом: «Я уже не стремился к миру, но нашел себя в буре». Эшли сражался на стороне «круглоголовых», затем сотрудничал с Кромвелем. Будучи одним из вождей пресвитериан, он имел влияние на Монка и способствовал Реставрации. Чтобы подняться к высотам власти, ему потребовалось время, но в середине 1660-х гг. он был еще сравнительно молод [129] и твердо знал, чего хотел. Среди тех, кто работал в правительствах и Протектората, и Реставрации, Шефтсбери был самым влиятельным. Никто лучше него не разбирался в политических идеях своего времени. Хотя Шефтсбери был лидером пресвитериан, он так же хорошо понимал позицию индепендентов. Вот почему в Совете он был первейшим защитником веротерпимости и, несомненно, поддерживал короля во всем, что тот предпринимал в этом направлении. Он всегда помнил об армии и знал, как ее использовать. Он также внимательно относился к проблемам лондонского Сити, прекрасно помня, какую решающую роль сыграл этот район в великих событиях недавнего прошлого. На протяжении всего правления Карла II Шефтсбери защищал Сити, а Сити стоял за него. Законодательная деятельность Кавалерского парламента раздражала Шефтсбери не меньше, чем короля, но ни тот, ни другой не могли ни теоретически, ни практически противостоять воле парламентского большинства.

В течение первых семи лет правления Карла герцог Кларендон оставался первым министром.

Этот умудренный опытом государственный деятель мужественно боролся с распущенностью двора и самого короля, с интригами королевских любовниц, со скудостью доходов, с нетерпимостью палаты общин. Ему также пришлось столкнуться с интригами Генри Беннета, фаворита Карла, ставшего Государственным секретарем и графом Арлингтоном. Яркая личность, Арлингтон играл важную роль в политических делах периода правления Карла. «Он был самонадеянным и дерзким человеком, — писал об Арлингтоне его современник, епископ Вернет, — и более других понимал короля и обладал искусством управлять его настроением». Дочь Кларендона Анна Хайд, фрейлина принцессы Оранской Марии, старшей дочери Карла I, сумела завоевать сердце брата короля, герцога Йоркского, и, несмотря на всевозможные препятствия, вышла за него замуж [130]. Таким образом, первый министр, в жилах которого не было ни капли королевской крови, стал тестем наследника английского престола. Его внуки могли унаследовать трон. Думая об этом, знать сгорала от зависти. Самому Кларендону, похоже, изменило чувство скромности.

Приобретение порта Танжер как части приданого Екатерины Браганза заставило правительство обратить взоры на Средиземное море и торговлю с Востоком. Денег катастрофически не хватало, так что защитить Танжер от мавров и обезопасить средиземноморскую торговлю, которой постоянно угрожали пираты, можно было только при соблюдении строжайших мер экономии. Захват Кромвелем Дюнкерка потребовал дополнительных расходов и обходился казне ежегодно 120 тысяч фунтов, что составляло десятую часть всех доходов казны. Кромвелю, мечтавшему о вторжениях английских войск в Европу с целью защиты протестантизма, Дюнкерк представлялся бесценным плацдармом.

Политика тори, однако, уже была ориентирована на торговлю и колонии в Новом Свете, а не на какие-либо акции в Европе. По совету Кларендона Карл продал Дюнкерк Франции за 400 тысяч фунтов. Эта сделка, сама по себе весьма разумная, снискала осуждение в обществе.

Кларендона обвинили во взяточничестве. Большой дом, который он строил для себя в Лондоне, стали насмешливо называть «дюнкеркским домом». Слухи о том, что, продавая Дюнкерк, Кларендон нагрел руки, были несправедливыми, но и много лет спустя, когда Дюнкерк стал гнездом французских каперов, англичане вспоминали имя Кларендона с не самыми лучшими чувствами.

Соперничество между Англией и Голландией на море, как в рыболовстве, так и в торговле, усилилось, тем более что после поражений, нанесенных им Кромвелем, голландцы вполне оправились. Богатства Ост-Индии текли в Роттердам, Вест-Индии — в Флиссинген, Англия и Шотландия вели дела с континентом через Дорт и Роттердам. Сельдь, вылавливаемая у шотландских берегов, приносила хорошие доходы Генеральным штатам. Голландская Ост-Индская компания прибирала к рукам богатства Востока. Португальский губернатор Бомбея не проявил готовности уступить эту часть приданого Екатерины, и англичане по-прежнему не имели надежной базы в Индии, в то время как тяжело нагруженные голландские корабли по несколько раз в год огибали мыс Доброй Надежды. Преуспели голландцы в освоении западного побережья Африки, где число их колоний и торговых пунктов постоянно возрастало. Между английскими колониямиНовой Англии вклинилось голландское поселение на Гудзоне. Это было уже слишком! В парламенте прислушивались к жалобам купцов, король поддался патриотическому порыву, герцог Йоркский жаждал славы флотоводца. Палата общин выделила на военные расходы огромную сумму — более 2,5 миллиона фунтов. Было построено более сотни новых кораблей, вооруженных новыми, более тяжелыми пушками. В новой англо-голландской войне бывшие «кавалеры» и «круглоголовые» действовали сообща. Принц Руперт и Монк получили от короля командные должности на флоте, а главнокомандующим был назначен герцог Йоркский. Война на море началась в 1664 г. у берегов Западной Африки и в следующем году распространилась на Северную Атлантику.

Третьего июня 1665 г. английский флот, насчитывавший более ста пятидесяти кораблей, экипаж которых составлял 25 тысяч человек, имевший на вооружении 5 тысяч орудий, сошелся с примерно равным по силе голландским флотом у Лоустофта в Саутволдском заливе. Последовало долгое ожесточенное сражение. С обеих сторон погибло немало матросов и офицеров. Смертельное ранение получил старый кромвелевский адмирал Джон Лоусон, обыкновенно одевавшийся как простой матрос. Пушечное ядро разорвалось совсем рядом с герцогом Йоркским. Оно не причинило ему вреда, но убило стоявших рядом с ним лордов Фолмута и Маскерри, его друзей. Их судьбу разделили голландский адмирал Кортенер и главнокомандующий Якоб ван Опдам. В разгар битвы «Ройал Чарльз» (ранее именовавшийся «Нейзби»), на борту которого находился герцог Йоркский, вступил в ближний бой с голландским флагманом «Де Эндрахт». Ван Опдам, хладнокровно и решительно руководивший сражением, сидел в кресле на юте, когда залп английских орудий поднял корабль на воздух. Превосходство английской артиллерии все же оказалось решающим, и голландцы отступили [131], понеся тяжелые потери, но не устрашенные.

Возвратившийся из Вест-Индии адмирал Михиел де Рейтер принес Голландской республике удачу. Лорд Сэндвич, временно сменивший герцога Йоркского по приказанию Карла II, не желавшего, чтобы наследник престола подвергал себя чрезмерной опасности, в августе 1665 г. возглавил экспедицию, которая была направлена, чтобы захватить голландские торговые корабли, шедшие из Средиземного моря и Индии с грузом пряностей на борту. Их трюмы были набиты товарами, стоившими баснословные деньги. Однако голландцы сменили курс и, не проходя через Ла-Манш, проследовали севернее и укрылись в бухте нейтрального норвежского города Бергена. Король Дании и Норвегии Фредерик III, бывший не в ладах с голландцами, обязался не вмешиваться в конфликт, если англичане атакуют своего противника в бухте. (Его нейтралитет был куплен за обещание части добычи.) Однако приказы, отданные датским войскам, сильно запоздали, и когда англичане атаковали голландцев, датчане открыли по ним огонь и после трехчасового боя отбросили их. Возмущенная Англия объявила войну Дании, которая стала союзницей голландцев. В Берген прибыл де Рейтер, который и проводил корабли с грузом до голландского острова Тексель. Тогда вся Европа восхищалась Республикой Соединенных провинций, столь успешно противостоявшей превосходящей морской мощи Англии.

В июне 1666 г. состоялось еще одно сражение, по масштабам превзошедшее то, которое имело место годом раньше у Лоустофта. Людовик XIV пообещал Голландии помощь, если она подвергнется нападению. Несмотря на протесты Карла, утверждавшего, что именно голландцы являются агрессорами, Франция в январе 1666 г. объявила Англии войну. В течение четырех дней английский и голландский флоты вели бой у Северного Форленда [132]. Командовал голландцами де Рейтер. Теперь они имели на вооружении более тяжелые орудия, причем производимую ими канонаду слышали даже в Лондоне. Английский флот был ослаблен из-за отсутствия Руперта, наблюдавшего за французским побережьем. На исходе второго дня напряженного сражения англичане стали уступать. На третий день на подмогу Монку прибыл Руперт и равновесие было восстановлено. Но на четвертый день Монк и Руперт, понеся тяжелые потери [133], были вынуждены отступить и вошли в устье Темзы. Де Рейтер торжествовал победу.

Неудача смутила англичан не больше, чем их противников год назад. Ценой больших усилий флот был восстановлен и даже стал еще сильнее. Соперники встретились еще раз 4 августа 1666 г. [134] На этот раз победа осталась за Англией [135], хотя небольшая Голландия достойно противостояла ей и сумела в третий раз вывести в море свой флот. Людовик XIV отправил голландцам помощь, и в Ла-Манше появились французские боевые корабли.

Англия оказалась в изоляции, не имея стабильного преимущества даже на море. Обе стороны несли значительные финансовые расходы, что тяжело сказывалось на их положении, однако ситуация в Англии сложилась значительно более серьезная, так как за короткое время страну потрясло сразу несколько больших несчастий. Весной 1665 г. на Лондон обрушилась эпидемия чумы. Никогда со времен Черной смерти в 1348 г. мор не достигал таких масштабов. В столице в разгар эпидемии за одну неделю умерло около 7 тысяч человек. Двор покинул Лондон и укрылся. в Солсбери, оставив столицу на попечение Монка, человека редкого хладнокровия и самообладания, способного справиться с любой ситуацией. Даниэль Дефо в «Дневнике года чумы» в свойственном ему ярком стиле воссоздает ужасную картину паники, охватившей общество. Пик эпидемии миновал, когда в сентябре 1666 г. измученный Лондон стал жертвой Большого пожара. Огонь вспыхнул 2 сентября неподалеку от Лондонского моста, на узкой улочке, застроенной деревянными домами [136], и, подгоняемый сильным восточным ветром, с неудержимой силой распространялся в течение четырех дней. Город будоражили дикие слухи о том, что пожар — дело рук анабаптистов, католиков или иностранцев. Возвратившийся в Лондон Карл действовал мужественно и хладнокровно [137]. Когда, наконец, 6 сентября огонь остановили у стен Сити, пожертвовав ради этого целыми улицами, на его счету уже было 13 тысяч жилых домов, 89 церквей и собор св. Павла [138]. Сгорели торговые склады с многомесячными запасами товаров и флотские магазины. Потери были велики, но Большой пожар имел одно положительное следствие — он покончил с чумой, и позднее лондонцы считали, что подлинной бедой стало не уничтожение антисанитарного средневекового города, а то, что не удалось осуществить план перестройки столицы, предложенный Кристофером Реном, согласно которому все улицы должны были сходиться к двум зданиям — собору св. Павла и Лондонской бирже. Тем не менее к восстановлению города лондонцы приступили с энтузиазмом, и на месте прежнего собора св. Павла Рен возвел свой чудесный шедевр — новый собор, который мы видим сегодня.

Вторая англо-голландская война затянулась. В 1667 г. Карл II уже стремился к миру как с Францией, так и с Голландией. Переговоры с Республикой Соединенных провинций продвигались вяло, и голландцы, желая подтолкнуть их, предприняли активные действия. Нехватка денег не позволяла английскому флоту патрулировать побережье. Эскадра из нескольких десятков голландских судов под командованием адмирала Корнелия де Витта, брата Великого пенсионария Яна де Витта, проследовала вверх по течению притока Темзы реки Медуэй, преодолели заграждения порта Чатем [139], сожгли четыре корабля и увели на буксире флагман английского флота «Ройал Чарльз», прославленный боевой корабль, отличившийся при Лоустофте, отомстив, таким образом, за потопление «Де Эндрахта» и гибель ван Опдама. [140] Гром вражеских пушек был слышен далеко по Темзе. Всю Англию охватило возмущение, и даже роялисты заметили, что при Кромвеле ничего подобного случиться не могло. Пуритане же открыто говорили о том, что чума, Большой пожар и катастрофа на море — это явные проявления Божьего гнева, наказания за безнравственность, царящую в стране и особенно при дворе.

Мир с голландцами, которого одинаково желали обе стороны, был в конце концов заключен [141]. Главным приобретением Англии стала основанная голландцами в Америке колония Новый Амстердам [142], которую они переименовали в Нью-Йорк в честь герцога Йоркского. Несмотря на это, после окончания войны внутренняя политика правительства Карла испытывала кризис. При дворе раздавались упреки в адрес парламента — как можно защищать страну, если у короля нет денег? Палата общин отвечала, что, если бы Карл не тратил умопомрачительные суммы на своих любовниц и предметы роскоши, ситуация была бы несколько иной. Особым объектом ее нападок стал герцог Кларендон, попытавшийся примирить обе стороны. Кларендон столкнулся с парламентом, конфликтовал с любовницами Карла, а самое главное — надоел королю. Карл отстранил его от дел и отправил в ссылку [143], где он и завершил свой благородный труд «История мятежа и гражданских войн в Англии» — для нас это один из важных источников сведений об эпохе Английской революции и Реставрации [144].

После падения Кларендона король некоторое время руководствовался советами Арлингтона, а свободное время проводил в компании Бэкингема, сына убитого фаворита Якова I, дворянина столь же веселого и остроумного, сколь и распутного (мужа одной из своих любовниц он убил на дуэли). Кавалерский парламент все больше проявлял недовольство растущими расходами двора. В результате Карл был вынужден расширить состав правительства, и с 1668 г. в качестве ответственных министров на политическую сцену вышли пять главных советников короля: Томас Клиффорд; Генри Беннет, граф Арлингтон; Джордж Вилльерс, герцог Бэкингем; Энтони Эшли Купер, граф Шефтсбери и Джон Мейтленд, герцог Лодердейл. Они и образовали так называемое «кабальное» министерство — из начальных букв их имен остряки быстро составили слово «CABAL» [145].

* * *

Фактором, определяющим ситуацию в Европе, стало возвышение Франции за счет Испании и Австрии, чего так и не понял Кромвель. Среди людей, рожденных для трона, не многие превосходили способностями Людовика XIV. Он находился в то время в зените молодости. Французский народ за время правления кардинала Мазарини стал, несомненно, большой и могущественной нацией в Европе. Население Франции составляло 20 миллионов — в четыре раза больше, чем Англии. Будучи богатым, экономически развитым государством, находясь во главе европейской культуры, искусства и науки, располагая великолепной армией, имея централизованную исполнительную власть, Франция превосходила своих соседей. Все ресурсы страны находились в распоряжении амбициозного и властного короля. Тридцатилетняя война, закончившаяся в 1648 г., сокрушила имперскую власть в Германии. Дом Габсбургов возглавлял непрочный союз разобщенных немецких княжеств, но не имел реальной власти над ними. Даже в своих наследственных австрийских землях император то и дело сталкивался с враждебностью мадьяр в Венгрии и ощущал постоянную угрозу турецкого вторжения. Таким образом, на французских границах не было ни одного сильного государства или союза государств. Фландрия, Брабант, Льеж, Люксембург, Лотарингия, Эльзас, Франш-Конте и Савойя — все они могли быть приобретены Францией при помощи военной силы или дипломатии.

В то же время пребывавшая в состоянии явного упадка Испания беспокоила всю Европу.

Мазарини планировал объединить если не короны, то хотя бы правящие династии Франции и Испании, рассчитывая, что их союз мог стать определяющей силой в европейских делах. Он склонил Людовика XIV к женитьбе на испанской инфанте Марии-Терезии. Хотя как королеве Франции ей пришлось отказаться от своих прав наследования престола в Испании, отказ этот был обусловлен выплатой крупной денежной суммы, включенной в ее приданое. Выплатить ее испанцы не смогли, и Людовик уже смотрел на союз корон Франции и Испании как на главную цель своей жизни.

Однако после кончины своей первой супруги Филипп IV Испанский женился во второй раз. В 1665 г. ему наследовал сын, Карл II, неполноценный как физически, так и умственно. На протяжении последующих тридцати пяти лет этот номинальный правитель являлся непреодолимым препятствием на пути осуществления французских проектов. Людовик, видя, что возможность реализовать династические притязания откладывается на неопределенно долгий срок, решил обратить свои взоры на Нидерланды. Он заявил, что по старинному закону герцогства Брабантского дети от первого брака не должны лишаться своей части земельного наследства, если их отец женился вторично, — а значит, французская королева имеет право на часть владений своего отца Филиппа IV — Испанские Нидерланды, значительную часть которых составлял Брабант [146]. Предъявив эти претензии, Людовик начал войну против Испанских Нидерландов. Испанское правительство не имело сил сопротивляться французским требованиям. Но в случае поражения Бельгии и перехода бельгийских провинций под контроль Франции Голландская республика вряд ли имела бы шансы на существование. Ян де Витт, стоявший во главе голландской олигархии, был готов сражаться с Англией на море, но для сухопутной войны с Францией у республики не было сил. Кроме того, обострение отношений с Францией и тем более вооруженное столкновение с ней могло усилить партию оранжистов, соперников де Витта. Их глава, принц Вильгельм Оранский, несмотря на свою молодость — ему исполнилось всего семнадцать лет, — демонстрировал удивительные способности. Со времен Вильгельма Молчаливого члены дома Оранских занимали должность штатгальтера, а в военное время — еще и генерал-капитана вооруженных сил. Конфликт с Францией давал принцу Вильгельму возможность потребовать своего назначения на эти наследственные посты, в занятии которых ему до сих пор отказывали. Де Витт попытался вступить в переговоры с французским королем, предлагая ему большие уступки. Но Людовик в марте 1667 г. отправил во Фландрию войска под командованием маршала Тюренна и оккупировал значительную часть Испанских Нидерландов. Это встревожило императора Священной Римской империи, которого Людовик поспешил успокоить, заявив, что заключит с Испанией договор о разделе территорий, который до некоторой степени будет охранять имперские интересы. Обеспокоенный этим, де Витт 31 июля 1667 г. подписал мир с Англией. В январе 1668 г. в Гааге Англия, Голландия и Швеция заключили тройственный союз с против Франции. От имени Карла II и его правительства действовал посол в Нидерландах сэр Уильям Темпл. Вся страна с восторгом приветствовала образование этого протестантского союза — даже «кабале» на некоторое время удалось укрепить свой авторитет. Англо-шведско-голландская коалиция, первая из числа многих, направленных против Франции, заставила Людовика умерить свои амбиции. Ему пришлось пойти на мир с Испанией. По Ахейскому договору 2 мая 1668 г. он возвратил Франш-Конте испанскому королю, но сохранил за собой ряд территорий во Фландрии. Помимо прочих приобретений, Людовик получил процветающий город Лилль, который он превратил в мощную крепость.

Популярность в Лондоне союза с голландцами и шведами ничуть не приуменьшила торговых разногласий между Англией и Голландией. Швеция, где во время малолетства короля правил регент, была слабейшей стороной союза и в скором времени перешла на другую сторону. Тройственный альянс распался. Прежде чем возобновить войну с Республикой Соединенных провинций, Людовик решил откупиться от Англии, чтобы не воевать на море на два фронта. В 1670 г. он начал секретные переговоры с Карлом II. Сестра Карла Генриетта была женой брата Людовика, герцога Орлеанского, и тайная переписка шла именно через нее. Карл нуждался в деньгах более, чем в военной славе или политических выгодах. Он дал понять Людовику, что парламент выделит ему немалые средства для противостояния Франции. Сколько заплатит король, чтобы этого не произошло? Если достаточно, то Карлу не придется созывать парламент вообще.

В результате в 1670 г. был тайно подписан постыдный Дуврский договор. Помимо положений, ставших в конце концов достоянием общественности [147], он содержал одну секретную статью, о которой кроме Карла знали только Арлингтон и Клиффорд. В ней Карл II выражал свое намерение перейти в католичество: «Король Англии, обратившись в истинную католическую веру, объявит об этом, как только это позволят условия его королевства». Людовик же обещал содействовать Карлу выделением 2 миллионов ливров и военной помощью в 6 тысяч пехотинцев, если в Англии поднимется недовольство. Король должен был также получать субсидию от «наихристианнейшего короля» в 166 тысяч фунтов в год. Карл предал интересы своей страны, заявив о переходе в католичество, но представляется сомнительным, чтобы он когда-либо намеревался выполнить свое обещание. В любом случае никаких попыток к этому сделано не было, ведь оговорка позволяла ему тянуть время — «подходящие условия» могут не наступить никогда. Большая часть французских денег была израсходована на нужды флота.

Дуврский договор послужил своеобразным прологом к третьей англо-голландской войне. Англия как союзница Франции должна была выступить совместно с ней в наиболее подходящий, на взгляд Людовика, момент. В марте 1672 г. французский король заявил об оформлении пакта с Карлом II. Причин для столкновения между Англией и Голландией хватало. «Наша задача, — писал один английский дипломат в Гааге, — порвать с голландцами, но возложить вину за разрыв на них самих». Вопреки установленной традиции, голландский флот не отсалютовал яхте «Мерлин», на которой возвращалась домой жена сэра Уильяма Темпла. Долгожданный повод появился. Когда голландский флот, возвращавшийся из Смирны, проплывал неподалеку от Портсмута, англичане напали на него. Началась война.

Англия и Франция выставили девяносто восемь военных судов с 6 тысячами орудий. Им противостояли семьдесят пять голландских кораблей, вооруженные четырьмя с половиной тысячами орудий. Хотя силы были явно неравны, гений адмирала де Рейтера спас честь республики. В сражении у Соул-Бэй 7 июня 1672 г. он застиг врасплох англо-французский флот, стоявший в бухте на якоре. Несмотря на то что противник имел преимущество в десять кораблей, де Рейтер атаковал его. Битва была долгой и жестокой. С побережья за ней наблюдали — то с радостью, то с отчаянием — сотни зрителей; звуки канонады разносились на много миль. Французская эскадра вышла в море, но ветер помешал ей присоединиться к воюющим. Флагманский корабль герцога Йоркского «Принц» оказался в окружении. Судну грозило вот-вот пойти ко дну, и герцогу, сражавшемуся с обычной отвагой, пришлось перенести флаг на «Святой Михаил», а затем, когда и этот корабль получил серьезные повреждения и вышел из строя, на «Лондон». Лорд Сэндвич, находившийся на втором флагмане, «Ройал Джеймс», погиб, когда корабль, сгоревший почти до ватерлинии, затонул. Тем не менее голландцы отступили, понеся очень тяжелые потери.

Военные действия развернулись не только на море. Людовик нанес по оказавшейся в трудном положении республике сильнейший удар. Внезапно, даже не ища повода, его армия вторглась в Голландию. Стодвадцатитысячное французское войско (кстати, впервые имевшее на вооружении штыки, надевавшиеся на ствол мушкета, а не вставлявшиеся в дуло) было неудержимо. Восемьдесят три голландские крепости открыли свои ворота. Голландцы, над которыми нависла угроза завоевания, воззвали к Вильгельму Оранскому. И правнук Вильгельма Молчаливого не подвел. «Мы умрем в последнем канале», — гордо провозгласил он. Были открыты шлюзы дамб, воды моря хлынули на плодородные земли подобно потопу, и Голландия была спасена. В Гааге произошел переворот, и Вильгельм Оранский стал штатгальтером. Великий пенсионарий Ян де Витт ушел со своего поста. Толпа оранжистов убила его вместе с братом Корнелием на одной из улиц столицы.

На протяжении 1673 г. де Рейтер успешно руководил действиями голландского флота на море.

Ожесточенных сражений было немало, но ни одна сторона не могла добиться решающего успеха. В крупной битве у Текселя 21 августа де Рейтер успешно отразил нападение англо-французского флота на голландские корабли, шедшие из Ост-Индии. Тем временем Людовик XIV лично появился на поле боя в Нидерландах. Пока Конде с незначительными силами отвлекал голландцев на севере, а Тюренн сражался с войском императора в Эльзасе, король, сопровождаемый не только королевой, но и любовницей мадам де Монтеспан, а также огромным двором, наступал в центре победоносной французской армии. Вскоре оказалось, что для того, чтобы продемонстрировать триумф французского короля, был избран город Маастрихт, сильная голландская крепость с гарнизоном 5 тысяч человек. «Крупные осады, — заметил Людовик, — доставляют мне больше удовольствия, чем все остальное», Разумеется, осада устраивала его больше, чем сражение в поле. После долгого сопротивления Маастрихт капитулировал, но на результаты кампании это почти не повлияло.

Глава XXIII. ПАПИСТСКИЙ ЗАГОВОР

Парламент, собравшийся в феврале 1673 г., выразил недовольство подданных Карла II войной против протестантской республики, в которую их король позволил вовлечь себя не как защитник английской торговли, а как лакей Людовика XIV. Однако страх и ненависть, которые испытывало общество в отношении папистской Франции и ее растущего господства в Европе, были сильнее, чем негодование по поводу побед голландцев на море и зависть при виде их успешных коммерческих предприятий. По Лондону гуляли слухи, что французы подкупили короля и его министров и те продали свободу и веру Англии. Секретная статья Дуврского договора, стань она известна, произвела бы политический взрыв огромной мощности. Шефтсбери, хотя и не посвященный в эту тайну, должно быть, имел какие-то подозрения. Вероятно, в начале 1673 г. эти подозрения переросли в уверенность, так как кто-то, похоже, что Арлингтон, поделился с ним этим секретом. Шефтсбери поспешил выйти из правительства и сразу же возглавил оппозицию, растущую столь быстро и критикующую «кабалу» и короля столь непримиримо, что в скором времени она не уступала оппозиции, которой в свое время руководил Пим. Все увеличивающийся антагонизм палаты общин в отношении Франции, страх перед возвращением папизма, «слабость короля к католикам», обращение герцога Йоркского в римскую веру — все это глубоко волновало каждого англичанина. В этом отношении чувства англикан полностью разделяли пресвитериане и пуритане. Политическое возбуждение царило повсюду: в кофейнях говорили о политике; в памфлетах ругали правительство; дополнительные выборы становились ареной жарких дебатов. Оппозиция выработала акт «О присяге», или так называемый «Тест-акт», согласно которому никто не мог занять государственную должность или получить назначение во флот или в армию, если он не приносил официальную присягу по англиканскому образцу, в которой содержалось заявление о неверии в доктрину преосуществления [148]. В результате все государственные учреждения были очищены от католиков, а «кабальное министерство» распалось. Клиффорд, католик, отказался принести присягу; Арлингтон был смещен из-за своей непопулярности; Бэкингем рассорился с королем. Шефтсбери поддерживал акт «О присяге» и был лидером оппозиции. Только циничный, жестокий и услужливый Лодердейл, правящий от имени короля в Шотландии, сохранил за собой государственные должности.

Теперь внимание всех было приковано к Якову, герцогу Йоркскому. После смерти первой жены Анны Хайд он вступил в брак с католической принцессой Марией Моденской, что еще более усилило подозрения в отношении наследника престола. Что он сделает — скрепя сердце пойдет против совести или откажется от государственных должностей? Вскоре стало известно, что наследник трона предпочел отказаться от поста лорда-адмирала, чтобы не подчиняться требованиям акта «О присяге». Это событие ошеломило англичан. Все указывало на то, что королева уже не родит Карлу наследника. Следовательно, трон перейдет к паписту, который уже продемонстрировал, что ради веры готов без колебаний пожертвовать материальными выгодами. Англикане, сражавшиеся на стороне Руперта, и диссентеры, сражавшиеся на стороне Кромвеля, теперь единодушно выступили против короля и его политики. Это была мощная сила: роялистское джентри полностью контролировало милицию в городах, и только в одном Лондоне находилось несколько тысяч кромвелевских ветеранов. Руководил оппозицией второй после Пима великий парламентарий XVII столетия Шефтсбери. Из всех ситуаций эта была для короля самой опасной.

Каждый раз, когда Кавалерский парламент вступал в конфликт с короной, ему удавалось применять свою власть. Он влиял на внешнюю политику, полностью контролировал внутренние дела и с помощью жестких правовых инструментов — «Тест-акта» или импичмента — вынуждал короля менять советников. Так, на пост лорда-казначея вместо Клиффорда было сделано важное назначение: сэра Томаса Осборна, землевладельца из Йоркшира, приобретшего в палате общин немалое влияние, в определенной мере навязали королю ради его же спасения. В 1674 г. Карл оценил гигантские усилия Осборна, реформировавшего финансовую систему и значительно увеличившего независимые от парламента доходы короны, даровав ему пэрство и титул графа Дэнби. Политика Дэнби сводилась к созданию союза всех сил, стоявших за монархию в годы гражданской войны, а теперь глубоко недовольных двором. Главными лозунгами этой партии были бережливость, защита англиканства и независимость от Франции" и Дэнби отстаивал ее интересы в королевском Совете, Очень скоро он начал управлять государственными делами при помощи партийной организации, имеющей небольшое, но эффективно действующее большинство в палате общин. Для того чтобы сплотить своих последователей вокруг короны и покончить с оппозицией, Дэнби в 1675 г. предложил дополнение к акту «О присяге», гласящее, что занимать государственную должность, а также заседать в парламенте имеет право лишь тот, кто предварительно принес клятву в том, что сопротивление королевской власти в любом случае является преступным. Этим самым он намеренно пытался добиться, чтобы все управление, как общенациональное, так и местное, контролировала партия двора, а пуритане и остальные нонконформисты были отстранены от этого. Стремясь добиться принятия поправки, Дэнби использовал грязные политические приемы, в том числе подкуп и попытки повлиять на исход выборов, но и его противники, в первую очередь Шефтсбери и Бэкингем, не складывали оружие. Оппозиция этих двух экс-министров была столь энергичной, что Осборну пришлось отказаться от своего плана, и дополнение к акту «О присяге» так и не приняли.

Новый министр открыто разошелся во мнениях с королем относительно внешнеполитических дел. Дэнби выступал против возвышения Франции и ее вмешательства в английские дела и приобрел этим всеобщую поддержку; но в то же время в силу своего статуса он должен был быть в курсе тайных интриг короля. В итоге Дэнби, придерживавшийся мнения, что король должен обладать большой личной властью, оказался вынужденным от имени Карла просить у Людовика XIV денег. Популярность графа Дэнби достигла высшей точки, когда ему удалось устроить брак Марии, дочери герцога Йоркского и Анны Хайд, и прославленного голландского генерала Вильгельма Оранского — заметим, что для английской истории этот союз имел далеко идущие последствия. Боязнь того, что на трон взойдет король-папист, заставила многих в Англии обратить внимание на штатгальтера Голландии, породнившегося с внучкой Карла I. Благородное происхождение, замечательные способности, редкостные качества характера и непоколебимые протестантские убеждения уже сделали его заметной фигурой в Европе. Женившись на дочери герцога Йоркского, возможной наследнице английского трона, он становился вероятным претендентом на корону.

Король Карл II, а тем более его брат Яков, разумеется, смотрели на все это совершенно иначе: они не считали Вильгельма Оранского серьезным противником. Карла убедили в том, что династический брак между принцессой Марией и протестантским правителем ослабит влияние оппозиции, возглавляемой Шефтсбери, а герцог Йоркский был слишком уверен в своих правах, чтобы рассматривать угрозу, которую мог бы представлять собой Вильгельм, всерьез. Таким образом, брак состоялся, и он знаменовал собой не только союз двух правящих домов, но и союз двух морских держав, совсем недавно сталкивавшихся друг с другом в ожесточенных сражениях. С тех пор Англия и Голландия редко оказывались в разных лагерях, какими бы ни были извилистыми повороты европейской политики.

Именно в этот момент Людовик XIV, недовольный действиями Карла и возмущенный браком, который грозил переходом Англии на сторону Голландии и серьезно содействовал укреплению протестантских интересов, решил уничтожить графа Дэнби. Действуя через посла в Лондоне, он представил парламентской оппозиции — большинство членов которой сами не гнушались получать от него взятки, одновременно борясь против него — сведения, свидетельствующие о том, что английский министр просил денег у французского короля. Это было сделано на заседании палаты общин, причем раскрытию тайны предшествовала тщательная подготовка, а сама ситуация была обставлена самым драматическим образом.

Бомбу взорвали в подходящий момент. Все только и говорили о зловещих планах подчинить протестантскую Англию католическому Риму. Слухи о секретной договоренности с французским королем и неизбежном восхождении на трон превратившегося в некое страшное пугало герцога Йоркского еще более усилились по причине так называемого «папистского заговора». Большую роль в этих событиях сыграл некто Титус Оутс, бывший священник, человек с весьма дурной репутацией. Он выставил себя защитником протестантизма: раздобыв письма английских католиков и иезуитов, адресованные своим единоверцам в Сент-Омере и других французских католических семинариях, Оутс на основании этих материалов обвинил личного секретаря герцогини Йоркской Эдварда Коулмана в заговоре с целью убить короля, спровоцировать французское вторжение и учинить всеобщее избиение протестантов. Многие влиятельные члены парламента, обеих его палат, поверили обвинениям Оутса или сделали вид, что поверили. Был выдан ордер на арест Коулмана. Определенно можно сказать, что он не злоумышлял против Карла, но тем не менее являлся одним из активных католиков и вел оживленную переписку со своими единомышленниками на континенте. Коулман успел сжечь большую часть компрометирующих его бумаг, но те, которые при обыске удалось захватить, явно указывали на намерение восстановить прежнюю веру и на разочарование католиков действиями Карла. Все это в сложившейся ситуации только прибавило убедительности надуманным обвинениям Оутса. В октябре 1678 г. Коулман предстал перед судьей сэром Эдмундом Берри Годфри. Рассмотрение дела еще продолжалось, когда однажды ночью Годфри обнаружили убитым у подножия холма Гринберри-Хилл (теперь он носит название Примороуз-Хилл). Предполагаемых убийц, чьи имена по странному совпадению были Грин, Берри и Хилл, повесили, Но загадка его смерти так и осталась неразгаданной [149]. Все эти события довели английское общество до истерии. И англикане, и пуритане вооружались, в Лондоне все говорили о готовящемся покушении папистов на короля. За несколько месяцев разоблачитель католического заговора Оутс превратился в народного героя, и, будучи человеком безнравственным и нечистоплотным, он в полной мере воспользовался своей популярностью в корыстных целях.

Ральф Монтегю, бывший посол во Франции, противник вигов и пуритан, предъявил в парламенте письма, — написанные графом Дэнби Людовику XIV, в которых упоминалось о 6 миллионах ливров — цене согласия Англии на Нимвегенский договор между Францией и Голландией — и о желании короля быть независимым от выделяемых парламентом субсидий. В результате подписания Нимвегенского договора французы получали немалые выгоды. В ответ Дэнби зачитал другие документы, которые смягчали впечатление от выступления Монтегю, но опровергнуть упрямые факты, свидетельствующие о совершенной им самим государственной измене, не могли. Палата общин начала процедуру импичмента, и отставка Дэнби была предрешена. Даже Страффорду не грозила большая опасность. Мало кто сомневался в том, что уже ничто не спасет его голову. Карл, желая сохранить жизнь своему министру, действовавшему в его интересах, и предотвратить самое худшее развитие событий, решился в декабре 1678 г. на роспуск Кавалерского парламента.

Кавалерский парламент заседал с небольшими перерывами целых восемнадцать лет.

Рожденный в период всеобщего национального подъема и возвращения к власти династии Стюартов, он прекратил свое существование тогда, когда Карл II убедился в том, что его могут низвести до положения венецианского дожа. В верности конституции и противодействии короне этот парламент долгое время не уступал Долгому парламенту, а по продолжительности работы даже превзошел его. Закрепив победу роялистов, он в то же время подтвердил все завоевания революции. Он восстановил королевские прерогативы и определил пределы власти монарха. Он также добился контроля над финансами и научился использовать методы, с помощью которых мог добиться ответственности министров перед обеими палатами.

Кавалерский парламент руководствовался английской конституцией — парламентской и протестантской по своему характеру. В нем действовали те силы, которые, будучи разрозненными, в 1688 г. сплотились и совершили «Славную революцию».

Устранив парламент, столь долгое время служивший ему опорой, а теперь ставший препятствием, Карл надеялся, что новый состав депутатов окажется не столь своевольным и непреклонным. Он полагал, что страна в целом расположена к нему более дружелюбно, чем лондонский улей, в котором хозяйничал Шефтсбери. Но все его надежды оказались иллюзией. Англия была еще более враждебна, чем Лондон. Новые выборы в парламент в 1679 г. вызвали огромный интерес в обществе — это как раз то, что было на руку оппозиции. Кандидаты на места в палате общин устраивали обеды для своих избирателей, на которых те, поглощая за их счет различные блюда, с жаром обсуждали насущные проблемы страны. Ситуация в 1679 г. во многом напоминала ту, что сложилась в 1640 г., когда был созван Долгий парламент: все главные противники короля вернулись на свои места, а сторонники двора, прежде имевшие около ста пятидесяти голосов, получили теперь всего тридцать мест. Но между 1640 и 1679 гг. все же было одно важное отличие: и король, и страна прошли через трагическое испытание, которое никто не хотел повторять. Над Англией снова нависла угроза гражданской войны, способной породить жестокости времен Кромвеля. Воспоминания о печальной судьбе Карла I бросали тень на все действия его сына. Карл II должен был любой ценой сохранить институт королевской власти и сам удержаться на троне. Поэтому он уступил желанию нации и смирился с враждебностью парламента. Граф Дэнби был заключен на пять лет в Тауэр. Должно быть, он был рад этому — заключение лучше, чем казнь по обвинению в государственной измене. С Дэнби мы еще встретимся.

Главной мишенью оппозиции стал Яков, герцог Йоркский. Раньше король уже просил его не посещать заседаний Тайного совета, а теперь был вынужден посоветовать вообще покинуть страну. Герцог удалился в Нидерланды, взяв с собой в числе немногих приближенных Джона Черчилля, своего адъютанта и доверенное лицо. Сняв с себя бремя ответственности за герцога, Карл мужественно встретил ярость антикатолической бури. Титус Оутс, беззастенчиво прибегавший к лжесвидетельству и сфабрикованным уликам, добился того, что несколько ни в чем не повинных католических священников были отправлены на эшафот. Для их спасения король делал все, что было в его власти, но, когда его усилия оказались напрасны, он позволил событиям идти своим ходом. Глубокое знание человеческой психологии и превратности долгих лет изгнания сослужили ему хорошую службу. Карл скрепя сердце подписывал смертные приговоры людям, в невиновности которых был убежден, утешая себя тем, что не он виноват в их смерти — для короля это стало ужасным испытанием, на которое его обрекли его же подданные. Карл сильно изменился: в последние пять лет правления от его былого безразличия к политике не осталось и следа. Он понимал, что на карту поставлены его жизнь и сохранение династии. Все свои способности он направил на то, чтобы восстановить утраченные короной позиции. Противостояние короля и Шефтсбери было смертельным. Поначалу казалось, что Карл находится во власти оппозиции, возглавляемой этим непримиримым человеком, но все же король вышел победителем из упорной схватки, проявляя порой демоническую ловкость, а безжалостный Шефтсбери, запятнавший себя участием в процессах над невинными католиками, в итоге умер в изгнании [150].

Вокруг проекта акта «Об исключении» развернулась жестокая борьба. Главной целью оппозиции было не допустить на трон паписта Якова. Все что угодно, только не это! Но тогда кто взойдет на трон после смерти Карла? Шефтсбери держал в поле зрения Вильгельма Оранского, но с еще большей благожелательностью относился к герцогу Монмуту, незаконному сыну Карла II от Люси Уотерс. Это был молодой человек, очаровательный, романтичный, смелый, умный — одним словом, «наш возлюбленный протестантский герцог». Весь вопрос лишь в том, является ли он бастардом или законнорожденным, имеющим все права, вытекающие из этого факта? Многие полагали, что отношения короля и Люси были официально скреплены в той или иной форме и даже существует некое свидетельство об их браке, якобы похищенное эмиссарами Папы римского. Оппозиционная партия, ставшая в Англии самой влиятельной, очень стремилась к признанию законных прав Монмута. Ей нужен был король — протестантский король, англиканский король, воспитанный в духе уважения конституции, король, который проводил бы целенаправленную внешнюю политику объединения всех протестантских сил Европы в противовес действиям Людовика XIV.

Решить этот вопрос мог только один человек. Чтобы избавиться от всех проблем и обеспечить спокойное будущее своей стране, от Карла требовалось всего лишь признать Монмута своим наследником. Но ничто не могло заставить Карла изменить принцип наследования по крови, который он признавал единственно законным. Понимая, сколь болезненным этот шаг может стать для него самого и для всего королевства, он считал своей святой обязанностью передать престол брату, чьи личные качества, как он прекрасно понимал, делали его наименее подходящим для трона кандидатом. Тем не менее легенда о брачном свидетельстве Карла II и Люси Уотерс пережила века. Уже в наше время стало известно о том, что герцог Баклью, дальний потомок Монмута, обнаружил его и уничтожил как опасное для монархии.

Новоизбранная палата общин принялась за работу с большим рвением. Подавляющее большинство в ней принадлежало оппозиции, настроенной антикатолически. Она сразу же повела наступление на графа Дэнби. Все свои усилия оппозиционеры сосредоточили на принятии акта «Об исключении». Логика действий палаты общин была понятна: когда паписты законодательно будут исключены из всех государственных учреждений, лишены любых официальных должностей — как сможет католик стать королем? Карл, несогласный с тем, что парламент стремится изменить порядок наследования, попытался предложить компромиссный вариант закона. Содержащиеся в нем ограничения, будь они приняты и проведены в жизнь, создали бы в Англии ограниченную конституционную монархию. Правитель-католик лишается всяческого церковного покровительства. Ни один папист не имеет права выбираться в парламент или занимать государственную должность. Парламент, заседающий в момент смерти короля, продолжает работать еще некоторое время, а если он на каникулах, то собирается без созыва. Судьи назначаются только с согласия парламента. Наконец, Карл II отказался от права, за которое так долго боролся его отец, — от «власти меча». Лорды-лейтенанты, контролирующие милицию, их заместители и офицеры военно- морского флота назначаются только парламентом. Но настроение, преобладающее среди депутатов, не позволило им поверить в то, что на короля-паписта можно будет наложить какие бы то ни было ограничения. Проект акта «Об исключении» подавляющим большинством прошел второе чтение, после чего король снова объявил парламент распущенным.

Второй парламент Реставрации, несмотря на недолгое существование, успел принять закон, ставший ему своеобразным памятником. Виги провели Habeas corpus — важный закон, закреплявший свободу личности и ограждавший человека от внесудебного ареста. Согласно этому акту, ни один англичанин, независимо от своего происхождения и положения, не мог быть заключен под стражу более чем на несколько дней без предъявления ему в открытом суде обоснованных обвинений [151]. Король не возражал против принятия этого акта.

Баланс сил в стране был в то время таков, что его сторонники также нуждались в правовой защите, даже министры. Карл II произнес традиционные слова «король согласен» [152], и отныне все законопослушные люди на территориях, подвластных Британской короне, могли чувствовать себя в безопасности. Тирания и деспотизм, столь часто встречающиеся в XX в., со всей очевидностью доказали, что «Хабеас Корпус Акт», рожденный английским политическим гением, является важнейшим завоеванием демократических прав и свобод, что признают сейчас не только англоязычные народы, но и весь мир.

Вигская оппозиция одержала победу, и в стране снова усилились антикатолические настроения. Повсюду люди высказывались против того, чтобы герцог Йоркский становился королем. Англиканские богословы пытались склонить Якова вернуться в лоно церкви, чтобы религиозные разногласия не разделяли его с будущими подданными. Он оставался тверд в своих убеждениях. Знаменитый пример Генриха Наваррского, сменившего Царство Небесное на царство земное,не производил на него впечатления: лучше изгнание, бедность, смерть; лучше гражданская война и разорение страны. Мотивы, которыми он руководствовался, заслуживают всяческого уважения; тем не менее упорство герцога Йоркского обостряло ситуацию в стране. В наши дни, когда католическая церковь выступает против произвола и беззаконий светских властей, трудно понять, какие неприятные чувства вызывала она у англичан в 1679 г., когда люди еще живо помнили костры Смитфилда, Варфоломеевскую ночь, «Непобедимую Армаду» и «Пороховой заговор».

Глава XXIV. ВИГИ И ТОРИ

Как только Карл II понял, что выборы в парламент не дали нужного ему результата, он отсрочил начало его работы почти на год. Именно в этом, 1680, году в английском обществе вошли в употребление названия «виги» и «тори», обозначавшие политические партии, которым было суждено разделить Британские острова почти на два столетия. Глубинные причины их противостояния лежали в религиозной сфере. Тем не менее в правление Карла II произошло оформление либеральных политических идей. Англия развивалась, и религиозные противоречия, прежде во многом определявшие политический прогресс, отныне занимали второе место. На смену войне верований пришла грязная и неконтролируемая борьба партий.

В течение этого 1680 года, до начала работы нового парламента, джентри, основу экономического и политического могущества которого составляли земельные владения, стало проявлять все больше беспокойства, так как отдавало себе отчет, что радикальные протестантские элементы готовы к насилию. Партия, поддерживающая короля и англиканскую церковь, все отчетливее видела в агитации Шефтсбери знакомые черты, характерные для кромвелевской диктатуры. Все чаще старшее поколение со страхом и ненавистью вспоминало о гражданской войне и годах республики. В городах многие тысячи людей подписывали петиции против герцога Йоркского, а в сельской местности мысль о том, что он может занять трон, вызывала ужас и полное неприятие.

Только что оформившиеся политические партии, вместо того чтобы решить, как они будут называться, стали давать едкие прозвища друг другу. Слово «виг» первоначально обозначало угрюмого, фанатичного шотландского пресвитерианина, стяжателя и ханжу, а «тори» — ирландского разбойника-паписта, грабящего поместья. Обе стороны не стеснялись в выражениях. «Тори — это чудовище с английским лицом, французским сердцем и ирландской совестью. Это широколобое существо с огромным ртом, задом, похожим на два бедра-окорока, полностью лишенное мозгов. Тори похожи на диких кабанов, подрывающих конституцию, покушающихся на оба оплота нашей свободы — на парламент и судей…» Сторонники короля заявляли: «Напыщенная речь вигов состоит из вздохов, всхлипываний, стонов, икоты, причем особый оттенок всему этому придает гнусавость».

Знакомясь с этими выражениями, полными презрения и ненависти, понимаешь, что Англия едва избежала еще одной жестокой гражданской войны. Однако же сами прозвища «тори» и «виги» не только прижились, но и стали любимыми и горячо превозносимыми теми, кто считает себя принадлежащими к той или иной партии. Постепенно они вошли в жизнь нации, став выражением двух основных типов английского темперамента. И виги, и тори способствовали величию страны; и тем, и другим принадлежит немало достижений во благо Англии. Партийная приверженность передавалась в семьях из поколения в поколение. Ораторы и знаменитые писатели, уверенные в привлекательности ставших популярными слов «виги» и «тори», употребляли их с гордостью и любовью.

Обеспокоенный Карл, не решаясь обострять отношения с уже четвертым своим парламентом, применил уловку, которая заставляет вспомнить бесполезный Большой совет (Magnum Consilium) времен его отца. Сэр Уильям Темпл, посол в Гааге и главный сторонник антифранцузской политики, предложил план преобразования Тайного совета путем сокращения его численности и в то же время увеличения властных полномочий его членов. Тридцать влиятельных представителей обеих партий, половина из которых занимала бы государственные посты, а другая половина являлась независимой, должны были заменить старый неофициальный кабинет, CABAL, потворствовавший заключению тайного Дуврского договора. В результате, как предполагалось, политика короля должна стать открытой; тайной дипломатии надо положить конец — что бы из этого ни вышло. К этому времени Карл уже полностью порвал отношения с Людовиком XIV, щедро рассовывавшим взятки членам оппозиции. Король принял план Темпла. Новый Тайный совет собрался. Его председателем король назначил вождя оппозиции Шефтсбери. Все старания Карла умиротворить противников ни к чему не привели. Разногласия были слишком велики, и внутри Совета быстро образовался узкий круг лиц, который и вел все дела. Участие в работе Совета ни в коей мере не удовлетворило Шефтсбери. Он по-прежнему оставался во главе вигов и, недовольный компромиссом, даже использовал свое высокое положение для защиты интересов партии. Когда в октябре 1680 г. парламент наконец собрался, на первом же заседании Шефтсбери снова выступил в защиту проекта акта «Об исключении». В этот момент он достиг вершины своей популярности и благодаря тому, что пользовался властью как министр и поддержкой как вождь оппозиции, приобрел значительное влияние. Билль прошел через палату общин, и борьба переместилась в палату лордов.

Конфликт сторонников короля с оппозицией закончился благополучно, и большая заслуга в этом принадлежит прежде всего государственному деятелю, благодаря которому слово «оппортунист» приобрело уважительный оттенок. Джордж Сэвил, маркиз Галифакс, был противником как папства, так и Франции. В его характере хладнокровие и сдержанность сочетались с широтой суждений и способностью к решительным действиям, что случается очень редко. Он умел находить компромисс и следовать ему с упорством и твердостью, характерными обычно только для экстремистов. Он мог поддерживать то одну сторону, то другую, не теряя при этом уважения обеих. При этом Галифакс всегда умел быть выше всех насмешек и клеветы приспособленцев, переходивших из лагеря в лагерь, преследуя своекорыстные интересы.

Галифакс, яростно выступавший против Дэнби, разгромил проект акта «Об исключении» в палате лордов. Его задачу облегчал тот факт, что оппозиция испытывала трудности с выдвижением собственной кандидатуры преемника Карла II, что для всех являлось очевидным. Часть тех, кто был настроен против Якова, поддерживала идею возвести на трон его старшую дочь Марию, жену славного протестантского принца Оранского, в жилах которого также текла кровь английских монархов. Некоторое время к этому варианту склонялся и Шефтсбери, но затем предпочел сделать ставку на бастарда Монмута. Шефтсбери добился включения Монмута в Тайный совет и ввел его в партию вигов. Виги вовсю распространяли слух о полной законности притязаний Монмута. Карл питал искреннюю и нежную привязанность к своему красивому и храброму старшему сыну, несмотря на его происхождение. Так почему бы королю не уступить давлению и не разогнать тучи, сгущающиеся вокруг династии, провозгласив Монмута своим законным сыном? Но такую мысль Карл никогда не рассматривал — потому что она ему не нравилась, как не нравилась она и палате лордов, в которой каждый пэр владел землей, пользовался богатством и властью только благодаря строжайшему следованию принципу наследственного права. Англиканская церковь отказалась короновать бастарда.

Шестьюдесятью тремя голосами против тридцати пэры отвергли билль «Об исключении». Страсти вокруг «папистского заговора» постепенно утихали по мере того, как жертв становилось все больше. Когда в ноябре 1680 г. один из последних осужденных, лорд Стаффорд, заявил на эшафоте о своей невиновности, толпа закричала: «Мы верим тебе!» Ложь, слухи И домыслы, распространяемые Оутсом и ему подобными, с каждым месяцем теряли правдоподобность. Судьи все более критически оценивали показания, на основании которых католиков осуждали на смерть, находя в них несоответствия и противоречия. Паника была слишком сильной, чтобы продолжаться долго. То, что король разорвал союзнические отношения с Людовиком XIV, способствовало умиротворению политических страстей. Карл, заметив изменившиеся настроения общества, увидел в этом возможность созвать более благожелательно настроенный к себе парламент. Маркиз Галифакс, только что оказавший королю ценнейшую политическую услугу, выступил против роспуска действующего собрания: он считал, что с ним еще можно вести дела. Но Карл после дебатов в Тайном совете не согласился с мнением большинства. «Джентльмены, — сказал он, — я слышал достаточно». В третий раз за три года избирателям предстояло сделать свой выбор. Но англичане, столкнувшись с явным вызовом со стороны короля, проголосовали так же, как и в предыдущий раз. Радикальных изменений в соотношении сил не произошло.

Было объявлено, что новый парламент соберется в Оксфорде, где на короля не смогут оказывать давления ни лондонский Сити, ни отряды сторонников Шефтсбери, называвшиеся «Белыми ребятами». Итак, избранные в палату общин виги и тори отправились в Оксфорд.

Карл разместил в городе свою гвардию, а несколько дорог, ведущих в Лондон, контролировали войска. Лорды-виги прибыли с вооруженными слугами, которые с почтительной враждебностью готовящихся к дуэли джентльменов посматривали на королевских гвардейцев и придворных щеголей. Депутаты приезжали группами по сорок — пятьдесят человек, причем лондонских парламентариев сопровождали вооруженные горожане. Назревал конфликт, и никто не мог поручиться, что он обойдется без кровопролития. Значительное большинство палаты общин все еще намеревалось провести акт «Об исключении».

Судя по всему, Карл предусмотрел два варианта развития событий и подготовился к каждому из них. Он обратился к Лоуренсу Хайду, сыну Кларендона и зятю герцога Йоркского, компетентному финансисту, с поручением самым тщательным образом изучить состояние доходов, получаемых короной. Может ли король, соблюдая строгую экономию, «жить за свой счет»? Самую значительную статью расходов составляли нужды военно-морского флота, о содержании которого король заботился больше, чем о собственных удовольствиях. Хайд доложил, что существующие таможенные сборы и налоги, вотированные парламентом, не обеспечивают исполнение всех статей расходов. Однако при условии жесткой экономии дефицит будет не так уж и велик. Затем Карл поручил Хайду вести переговоры с Людовиком XIV. В итоге Англия стала ежегодно получать сумму в 100 тысяч фунтов — эти деньги стали платой за обязательство не чинить препятствий французским устремлениям на континенте. Получая ежегодные субсидии от французского короля, Карл имел возможность действовать независимо от настроений оппозиционного ему парламента. Англия оказалась примерно в такой же ситуации, как при короле Иоанне Безземельном, который в похожих обстоятельствах сделал свою страну феодальным поместьем Папы римского [153]. Историки XX века, судящие о действиях Карла исходя из современных им конституционных стандартов, неодобрительно отзываются о монархе, продавшем внешнюю политику государства за 100 тысяч фунтов в год. Однако если оценивать события XVII в. с современной точки зрения, то религиозная нетерпимость, господствовавшая в парламенте, и методы действия вигов во главе с Шефтсбери тоже достойны осуждения.

Карл II не намеревался постоянно следовать в русле политики Людовика XIV: для него союз с Францией представлялся лишь одним из вариантов развития событий, если сотрудничество с парламентом окажется невозможным. Карл показал, что готов идти на уступки тем, кто опасался восшествия на престол короля-католика, о чем свидетельствует предложенный им план. Принцип наследования священен и не может быть нарушен, но должны быть приняты все меры, чтобы обеспечить незыблемость позиций протестантских сил. Обращение наследника престола в католицизм не может лишить его прав на трон, но он не будет обладать реальной властью. Яков займет престол формально. Управление страной необходимо оставить за протестантскими силами; его будут осуществлять протектор и Тайный совет. Если у Якова родится сын, то он должен быть воспитан в протестантском духе и взойдет на трон по достижении совершеннолетия. При отсутствии сына править должны дочери Якова, протестантские принцессы — сначала Мария, а после нее Анна. Протектором при них становится не кто иной, как Вильгельм Оранский.

Без сомнения, король мог пойти на такое урегулирование и затем, отказавшись от поддержки Франции, вступить в союз с голландцами и протестантскими князьями Германии. Нельзя осуждать Карла за этот план, сам факт появления которого свидетельствует о тяжелой внутренней борьбе в душе короля. Но Шефтсбери имел иные планы. Виги сделали ставку на Монмута. Как только парламент начал заседания, их настроения стали вполне очевидны.

Король в своей речи высказал неодобрение в адрес предыдущего парламента, действия которого он назвал неблагоразумными и возбуждающими в обществе раскол. Палата общин переизбрала бывшего спикера, который в своем выступлении намекнул, что депутаты не видят причин менять курс. На заседании палаты лордов Шефтсбери, остающийся членом Тайного совета и входивший в состав правительства, в присутствии пораженных ужасом пэров в жесткой форме предъявил Карлу своеобразный ультиматум. Королю была вручена бумага с требованием объявить Монмута наследником. Карл ответил, что это противоречит как закону, так и справедливости.

«Если вас удерживают только закон и справедливость, — сказал Шефтсбери, — положитесь на нас и предоставьте нам действовать. — Мы примем статуты, которые придадут законность мерам, необходимым для успокоения нации». «Не заблуждайтесь, — ответил король. — Я не уступлю. Запугать меня вам не удастся. С возрастом люди обычно становятся менее уверенными, но со мной дело обстоит наоборот. Сколько бы мне ни осталось прожить, я не намерен пятнать чем-либо свою репутацию. На моей стороне закон и требования разума. Меня поддерживают все благонамеренные люди, а также церковь, — здесь он указал на епископов, — и наш союз ничто не в состоянии разрушить».

Заседание палаты общин, состоявшееся через два дня после этого события, 26 марта 1681 г., было решающим. Один видный член парламента изложил своим коллегам план установления Протектората на время правления Якова, то есть план короля Карла. Возможно, король не возражал бы, чтобы его план подвергся обсуждению в палате. Но Оксфорд уже превратился в военный лагерь; обе группировки, и виги, и тори, были враждебно настроены друг против друга и вооружены. Взрыв мог последовать в любой момент. Как Яков был готов пожертвовать троном ради своей веры, так и Карл рискнул спокойствием в стране ради сохранения принципа наследования. Он пошел бы на все, чтобы Монмут не преградил Якову путь к трону, хотя именно из-за Якова возникла проблема престолонаследия.

Палата общин приняла резолюцию, требующую исключить герцога Йоркского из числа преемников Карла, и занялась новой редакцией билля «Об исключении».

В следующий понедельник, 28 марта 1681 г., в Оксфорд проследовали два портшеза. В первом находился Карл; в ногах у него была спрятана корона; во втором, окна которого тщательно зашторили, чтобы ничей посторонний глаз не мог проникнуть внутрь, везли скипетр и полное королевское одеяние. Король направился в палату лордов, заседавшую в здании школы геометрии Оксфордского университета. В палате общин шло обсуждение вопроса о законности преследования со стороны короны за клевету, когда в дверь постучал герольдмейстер «Черный жезл» [154] и депутатов пригласили в палату лордов. Большинство из них полагало, что король заявит о новых принципиальных уступках их требованиям, поэтому, увидев Карла на троне в полном облачении, они приготовились услышать приятные для себя известия. Каково же было удивление депутатов, когда вместо этого из уст канцлера прозвучали слова: «Парламент от имени короля объявляется распущенным!» Последствий этого решения короля предсказать не мог никто. Сорок лет назад Шотландская ассамблея отказалась подчиниться предписанию короны и разойтись. Сто лет спустя Национальное собрание Франции также воспротивится воле короля и заявит о продлении своих полномочий.

Но в Англии в 1681 г. память о гражданской войне была еще слишком свежа. Почтение к закону парализовало способность депутатов сопротивляться. Король под усиленной охраной гвардейцев возвратился в Виндзор. Шефтсбери попытался превратить остатки распущенного парламента в революционный конвент, но его никто не желал слушать. Карл точно рассчитал свои действия. То, что вчера было парламентом, считавшим себя ответственным за судьбу страны и готовым вступить в борьбу с королем, сегодня превратилось в толпу людей, соперничающих за кареты, чтобы вернуться домой.

С этого времени позиции Шефтсбери стали ослабевать, а влияние маркиза Галифакса — увеличиваться. Казни католиков вызвали в обществе естественную реакцию, которая еще более усилилась, когда англичане увидели, что парламент, распущенный третий раз подряд, безропотно подчинился королю. Через два месяца Карл почувствовал себя достаточно уверенным, чтобы обвинить Шефтсбери в подстрекательстве к мятежу. К тому времени он находился почти при смерти. Невзгодам удалось сломить его здоровье, но дух лидера вигов по-прежнему оставался бодрым. Во время суда сторонники Шефтсбери пришли в отчаяние, увидев его состояние — он еле мог идти. Члены жюри присяжных графства Миддлсекс, многие из которых принадлежали к партии вигов, написали на билле с обвинениями против Шефтсбери только одно слово — «IGNORAMUS» [155]. Это означало, что они считают улики против него недостаточными. В соответствии с законом Шефтсбери был освобожден. Между тем в Оксфорде одного из вигов повесили, причем обвинение против него было сформулировано так же, как и против Шефтсбери. Продолжать борьбу обессиленный Шефтсбери уже не мог. Он советовал своим сторонникам поднять восстание и, видимо, в качестве подготовительной меры рассматривал возможность убийства короля. Ему удалось бежать в Голландию, где он надеялся получить поддержку. Он умер в Гааге, прожив там всего несколько недель.

Шефтсбери нельзя назвать архитектором парламентской системы. Прежде всего он являет образец революционера-пуританина. Шефтсбери прекрасно понимал все тонкости политики и великолепно разбирался в запутанной партийной игре; однако он намеренно запятнал себя кровью ни в чем не повинных католиков, потому что прежде всего стремился к триумфу вигов и либеральных идей. Хотя его влияние можно сравнить с влиянием Пима, борьба, которую он вел против короны всю свою жизнь, не оставила существенного следа в истории Англии.

Всю Англию занимал теперь один вопрос — будет ли гражданская война. Многие пребывали в волнении, опасаясь, что если на трон взойдет Яков, то им придется выбирать — либо обращаться в католичество, либо идти на костер, как это было при Марии. Эти страхи еще больше усилились, когда в мае 1682 г. в Англию вернулся Яков.

Бывший офицер «круглоголовых» Р. Рамбольд по прозвищу «Ганнибал», дежуривший у эшафота в Уайтхолле в памятный день 30 января 1649 г., жил теперь в местечке Рай-Хауз у Ньюмаркет-роуд. Был составлен заговор, участники которого планировали не больше не меньше, как устроить покушение на жизнь короля и герцога Йоркского. Они задумали нейтрализовать небольшой эскорт, сопровождавший их во время прогулки верхом возле Ньюмаркета. Для осуществления их плана было достаточно пятьдесят хорошо вооруженных человек. Одновременно (но совершенно независимо от этого заговора) виги готовили вооруженную акцию. [156] Их лидеры провели тайное совещание и все продумали. Значительная часть тех, кто спустя несколько лет свергнет Якова II с трона, уже была готова к борьбе. Но с самого начала события разворачивались не в пользу заговорщиков Из-за пожара, случившегося в Ньюмаркете и уничтожившего изрядную часть города, Карл и Яков вернулись в Лондон на несколько дней раньше, чем предполагалось, и покушение на Ньюмаркет-роуд провалилось. Они, ни о чем не подозревая, спокойно проследовали мимо Рай-Хауз, а через три недели заговорщиков выдал предатель. К удивлению Карла, оказалось, что оружие против него готовы обратить гораздо более широкие круги оппозиционеров, чем он думал ранее.

Когда известие о заговоре распространилось по стране, обстановка в Англии сразу изменилась. До сего времени виги эксплуатировали угрозу «папистского заговора» и заставляли простых людей верить в то, что король вот-вот будет убит католиками. Теперь же все узнали о заговоре вигов с целью устранения короля. Опасение, что смерть Карла возведет на трон его брата-католика, только усилило и без того свойственное англичанам почтение к монархии. Выросла и личная популярность Карла. С этого момента он стал хозяином положения. Маркиз Галифакс настаивал на созыве нового парламента, но король был по горло сыт этими собраниями. Имея субсидии Людовика, он мог сам оплачивать необходимые расходы. К этому времени уже тридцать католиков стали жертвами сфабрикованных обвинений, и Карлу пришлось скрепя сердце подписать им смертные приговоры; потому не удивительно, что он позволил себе отомстить вигам.

За участие в заговоре поплатились двое знаменитых людей — лорд Уильям Рассел и Элджернон Сидни. Ни тот ни другой не злоумышляли против короля, но лорд Рассел знал о подготовке к восстанию, а у Сидни нашли неопубликованную статью, в которой оправдывалось сопротивление королевской власти. Партия тори требовала возмездия. Карл назвал Рассела и Сидни врагами монархии — такими же, как и сэр Генри Вэн-младший. После публичного суда оба они взошли на эшафот. Расселу было обещано помилование, если он заявит о своем признании принципа непротивления королевской власти, но он отказался это сделать. Сидни перед смертью успел изложить фундаментальные принципы партии вигов. Во время следствия и суда и Рассела, и Сидни пытались переубедить, но поколебать их не смогли. Л. Ранке говорит об этом так: «Любопытная особенность XVII столетия в том, что столкновение политических и религиозных мнений тех, кто боролся за верховную власть, формировало в них устойчивые убеждения, возвышающие их над партийными распрями.

Падал жребий — и они либо обретали власть и простор для осуществления своих идей, либо подставляли шею под топор палача».

Казнь Уильяма Рассела и Элджернона Сидни имела большое значение. Мучеников за веру было в избытке и прежде. Протестанты, католики, пуритане, пресвитериане, анабаптисты, квакеры — все они прошли этим нелегким путем и не изменили своим убеждениям. Могущественные министры пали, когда их политика потерпела крах; цареубийцы с гордостью встретили настигшую их кару. Но Рассел и Сидни стали первыми, пострадавшими за партийные интересы. Многие поколения вигов чтили их как защитников своих идей, за которые «Гемпден пал на поле боя, а Сидни умер на эшафоте». Во многом благодаря им партия вигов вошла в историю. Когда мы рассуждаем о том, насколько ценны для нас принципы свободного управления, в то время только пробивавшие себе дорогу к признанию, то должны отдать должное этим людям, провозгласившим их еще в XVII веке.

После расправы над участниками «Ржаного заговора» в Англии никто уже не мог бросить вызов власти Карла. Он немедленно воспользовался этим, чтобы укрепить позиции тори. Опорными пунктами вигов были города. Они контролировали местное самоуправление (магистраты) и мировые суды. Для обеих партий являлось чрезвычайно важным завоевать позиции, обеспечивающие им победу на парламентских выборах. Судебное давление и различные манипуляции помогли кандидатам тори занять большинство постов на выборах шерифов в Лондоне, и теперь суды жестоко расправлялись с преступившими закон вигами. Ничего подобного оправданию Шефтсбери случиться уже не могло. Успех, достигнутый в Лондоне, тори закрепили в провинции. Муниципалитеты, которые последние несколько лет контролировали виги, издавна имели ряд прав и свобод — было решено проверить правомочность пользования ими. Во многих случаях, к удовольствию королевских судей, обнаружились серьезные нарушения. Муниципалитеты, опасаясь судебных преследований, испрашивали у короля новые грамоты, положившись на милость Карла. Сельские джентльмены, ревниво относившиеся к привилегиям городов, поддержали правительство. Таким образом, виги, потерпев поражение в сельской местности, начали терять власть и в городах. Но все же партия вигов смогла сохраниться как политическая сила, и в самом скором времени ход событий помог им восстановить утраченные позиции.

Хотя Карл одержал победу над оппозицией, во внешнеполитических делах вопреки собственным желаниям он был вынужден следовать тем курсом, который определял его французский казначей. Жить королю приходилось все более бережливо; его любовницы Тревожились за свое будущее и стремились получить как можно больше пенсий, назначенных им из доходов почтового ведомства. Лишь флот пользовался вниманием и заботой Карла. Людовик XIV продолжал вести агрессивные войны. Его армии вторглись в Испанские Нидерланды, он прибрал к рукам Страсбург, французские войска тревожили германские княжества. Никто в Европе не мог противостоять Людовику. Англия, игравшая важную роль в европейских делах при Елизавете и Кромвеле, утратила свои позиции и почти не вмешивалась в события на континенте. Она была всецело поглощена внутренними делами, а также сосредоточилась на торговле в Индии и на западном побережье Африки и развитии колоний.

В эпоху Реставрации в Новом Свете происходили немалые перемены, причем часто инициатива принадлежала самим колонистам — ни Лондон, ни Англия не имели к ним никакого отношения. «Компания Гудзонова залива», образованная в 1669 г., основала первые фактории в Канаде. Английские рыбаки, обосновавшиеся на острове Ньюфаундленд, возродили основанную ранее короной колонию. Англичане практически завершили заселение восточного побережья Американского континента. Захват англичанами Нью-Йорка в 1664 г. и образование поселения Нью-Джерси привели к тому, что вдоль атлантического побережья Северной Америки с севера на юг протянулась сплошная цепь английских колоний. Пенсильвания стала убежищем для всех, кто подвергался религиозным преследованиям, принимая беглецов из всех стран Европы. Южнее Пенсильвании были основаны колонии Северная и Южная Каролина, названные в честь короля Карла II. К концу правления Карла в американских колониях проживало около четверти миллиона поселенцев, не считая все возрастающего числа негров-рабов, доставляемых на кораблях из Африки. Местные органы власти — ассамблеи — последовательно утверждали в колониях традиционные английские права и свободы, сопротивляясь вмешательству в свои внутренние дела королевских министров. Не так уж много англичан предвидели широкие перспективы, ожидающие сравнительно небольшие и далекие американские поселения.

Одним из этих немногих был сэр Уинстон Черчилль. На склоне лет он опубликовал книгу под названием «Divi Britannici», где с гордостью писал о новых горизонтах, раскрывающихся перед Британией XVII века, «простирающихся до далеких регионов в солнечной Америке».

Но освоить огромные просторы мира Британии еще предстояло.

Постепенно разговоры об отстранении Якова от наследования трона стихли. Сам Яков энергично выступал за поддержку французских армий в Европе и мечтал о том, чтобы с помощью французского оружия вернуть Англию в лоно католической церкви. Тем не менее его популярность возросла: героическое поведение наследника престола во время войны с голландцами не было забыто. Фактически Яков вернулся к исполнению прежних функций: он снова возглавил флот, хотя и не занимал теперь пост лорда-адмирала. Яков, готовясь к трудной миссии, лежащей перед ним, доказывал Карлу необходимость проводить активную внешнюю политику; но король не питал никаких иллюзий относительно своих возможностей в этом отношении.

Карлу было 56 лет, и внешне он выглядел энергичным и сильным человеком, но на самом деле его здоровье было серьезно подорвано из-за беспорядочного образа жизни. Однако считать, что он провел всю жизнь в погоне за удовольствиями — значит недооценивать его.

Карл обладал целеустремленным характером и острым интеллектом. Его молодые и зрелые годы прошли в беспрерывной борьбе. Трагедия, свидетелем которой он стал в юности, лишения, испытанные в годы изгнания, двадцать пять лет, в течение которых он, оставаясь у власти, находился в центре сложных политических интриг, необходимость принятия решений, навязанных врагами, — все это стало для него немалым испытанием и наделило богатым жизненным опытом и мудростью. Маркиз Галифакс, пользовавшийся полным доверием монарха, побуждал его снова созвать парламент, и Карл, возможно, согласился бы с ним, но 2 февраля 1685 г. его внезапно сразил апоплексический удар. Доктора тщетно пытались облегчить его страдания, пробуя различные снадобья и средства, но улучшения не наступало. Король, чувствовавший, что его страдания затягиваются, демонстрируя превосходство над смертью, извинился перед ними за то, что выбрал для своей кончины столь неподходящее время. Рядом с умирающим находились все высшие лица государства, в том числе и Яков, готовый помочь брату спасти свою душу. К Карлу привели престарелого отца Хаддлстоуна, католического священника, помогавшего ему скрываться в дни его молодости. Теперь ему предстояло принять короля в лоно католической церкви, дать ему последнее утешение. В полдень 6 февраля 1685 г. мучения Карла прекратились. Всю свою жизнь Карл II тайно склонялся к католицизму, но веру сменил только перед смертью. Он мало во что верил и руководствовался в своей жизни не религиозными, а политическими принципами, в первую очередь принципом наследственной преемственности монархической власти. Карл имел все права на трон и добился его. Многие считали, что в религиозных вопросах он отличается терпимостью, но король был скорее циничен, чем жесток, и скорее безразличен, чем толерантен. Главной его заслугой многие историки считают заботу о военно-морском флоте.

Глава XXV. КАТОЛИЧЕСКИЙ КОРОЛЬ

Со времен правления Якова I одним из главных факторов, определяющих историю Англии, была борьба между короной и парламентом. С восшествием на престол Якова II это противостояние вступило в новую фазу. Борьба словно началась заново: в 1685 г. английский монарх пользовался сильной властью, почти столь же абсолютной, как Тюдоры восемьдесят лет назад. Можно удивляться тому, что после поражения роялистов при Марстон-Муре и Нейзби и казни Карла I, после диктатуры Оливера Кромвеля и последовавшей за ней анархии, после воодушевления, охватившего нацию во время Реставрации, и бурных событий, связанных с «папистским заговором», Карл II сумел править страной три года без помощи парламента и передать корону протестантского королевства католику. Англичанам, жившим в конце XVII века, институт монархии представлялся настолько жизненно важным, что законный наследник трона без каких-либо препятствий взошел на престол — даже несмотря на то, что исповедовал веру, чуждую своим подданным.

На протяжении последних двух лет правления брата Яков являлся одним из главных лиц в королевстве. Карл не вмешивался в европейские дела, умел находить компромиссы с оппозицией, терпеливо добиваться своих целей. Благодаря этому он смог в течение двадцати пяти лет находиться у власти. Яков весьма успешно эксплуатировал достижения Карла. В том, что, несмотря на столь активное противодействие оппозиции, ему все же удалось спокойно взойти на трон, Яков видел подтверждение политических концепций, которых он всегда придерживался. В конце XVII в. образцом для всех монархов Европы являлся Людовик XIV. Якову представлялось, что для того, чтобы он соответствовал этому образцу, нужны только флот и постоянная армия, хорошо обученная и оснащенная. Вообще военный стиль руководства был ему весьма по душе: Яков сражался под командованием прославленного французского маршала Тюренна и участвовал в кровопролитных морских битвах. Главной своей целью новый король поставил формирование мощных морских и сухопутных сил, всецело зависящих от монарха и, кроме того, лично преданных его особе. От армии Яков ждал многого. Болтливый парламент, горделивая знать, ненавистные виги, англиканский епископат, протестанты различных толков — все тогда будут знать свое место, как только в руках короля окажется испытанное средство привести их к повиновению. Блеск и великолепие французской абсолютной монархии поражали всю Европу. Франция успешно преодолела трудности религиозных и гражданских войн, и французы сплотились под властью великого короля, представляя собой самую могущественную нацию Европы. Разве не достойна Британия занять такое же место, как и Франция, а ее правитель — достичь не меньшего величия, чем Король-Солнце?

Помимо этого, в душе король надеялся, что сможет примирить весь свой народ с католицизмом и. устранить раскол, со времен Реформации разделивший христианский мир.

Яков был твердо убежден, что все христиане в Англии должны относиться друг к другу терпимо, хотя историки до сих пор спорят, только ли к терпимости он стремился. Яков, обратившийся в католицизм в 1669 г., был фанатично предан своей вере и ради нее мог пойти на любые жертвы. Первым и наиболее закономерным шагом к восстановлению позиций прежней веры должно было стать возрождение религиозной терпимости. Яков, став королем, намеревался прежде всего не допустить преследований католиков; затем, желая предотвратить обвинения в пособничестве папизму, заявил о лояльном отношении ко всем диссентерам. Вполне возможно, что таким образом Яков внутренне убеждал себя, что стремится именно к равноправию взглядов, и хотел бы, употребив принадлежащую ему власть, стать отцом единой английской нации, не разделенной религиозными барьерами.

Решительный и упорный, Яков, таким образом, ставил перед собой большие планы.

Протестанты нимало не сомневались, что, обретя верховную власть, он обратит ее на пользу католицизму столь же решительно, как это сделал Людовик XIV: в том же году, когда Яков взошел на трон, король Франции аннулировал Нантский эдикт и окончательно сломил сопротивление гугенотов [157]. В письмах, сохранившихся до наших дней, Яков одобрял действия французского монарха. С другой стороны, в течение своего недолгого правления он всегда действовал в рамках веротерпимости. Его свергли с трона прежде, чем он успел перейти от нее к активным гонениям на протестантов, поэтому невозможно доказать, что он действительно стремился к подавлению силой любого инакомыслия. Сохранилась переписка Якова II с основателем и приором ордена траппистов [158] де Рансе, которую он вел в изгнании. Из нее видно, что бывший король не только сохранил чрезвычайную преданность католической вере, но и выражался о других вероисповеданиях вполне терпимо. Но к тому времени, если бы Яков II все же рискнул вернуться в Англию, в лучшем случае он мог надеяться на терпимое к себе отношение. Если бы в 1685 г. англичане поверили, что Яков, который всегда стремился к абсолютной власти и наконец ее добился, на самом деле намерен создать всем исповеданиям равные условия, то поступили бы очень неразумно. Но никто в стране не обманывался.

После восшествия на престол Якова II события развивались стремительно. Внезапная смерть Карла II резко изменила жизнь герцога Монмута. Последние несколько лет правления Карла герцог жил в Голландии. Он беззаботно проводил время в бесконечной череде праздников и развлечений, наслаждаясь обществом любовницы леди Уэнтворт. Монмут не терял надежд на то, что любящий отец уступит желанию английской нации и все же сделает его наследником престола, который он считал принадлежащим себе по праву рождения. Внезапно все мечты герцога рухнули: он понял, что надеяться на корону больше не может и отныне должен иметь дело со своим дядей, который не преминет расплатиться по старым долгам и притязаний на трон не простит. Вильгельм Оранский с готовностью принял Монмута в Голландии и ни в чем не отказывал ему, но в тот же день, когда в Гаагу пришло известие о смерти Карла, руководствуясь интересами государства, приказал принцу покинуть страну, дав напоследок неплохой совет — отправиться воевать на стороне императора против турок. Но Монмут оказался заложником английских эмигрантов, бежавших в Голландию после раскрытия «Ржаного заговора» против Карла и Якова. «Настало время востребовать свои права, — убеждали они его. — Сейчас или никогда!» Наверное, Монмут не возражал бы против того, чтобы и дальше спокойно жить в Голландии, но эти отчаянные безумцы направили его навстречу иной судьбе. Они все думали о популярности, которой пользовался незаконный сын Карла; перед глазами Монмута вставали толпы народа, восторженно приветствующие его в 1681–1682 гг. Разве вся Англия не поднимется за «нашего возлюбленного протестантского герцога»? Разве не предпочтет она его папистскому королю? Для отправки в Шотландию были подготовлены три суденышка, которые должны были доставить туда маркиза Аргайла, сына того самого Аргайла, который в свое время возглавлял ковенантеров и был казнен в 1661 г. после Реставрации Стюартов, и Р. Рамбольда. Еще трем кораблям, большинство пассажиров которых составляли бежавшие из Англии виги, предстояло перевезти в Англию мятежного герцога.

Яков взошел на трон так же легко, как в свое время Ричард Кромвель. Стремясь воспользоваться всей полнотой королевской власти, он действовал осторожно, и первое же его заявление принесло успокоение охваченной волнением стране. Король сразу же постарался рассеять все подозрения в склонности к мести или деспотическому правлению: «Я часто рисковал своей жизнью, защищая свой народ, и пойду на все, чтобы сохранить в неприкосновенности его права и свободы». Яков заявил, что полон решимости сохранять в неприкосновенности систему управления государством и церковью, установленную законом, оберегать права и прерогативы короны и не нарушать прав собственности. «Законы Англии, — сказал он, — вполне позволяют ее королю быть великим монархом». Ему даже приписывают слова о том, что его религиозные убеждения — это его частное дело. Тем не менее, едва ощутив себя полновластным королем, Яков уже во второе воскресенье после восшествия на трон публично посетил мессу в своей часовне. Герцог Норфолк, несший перед ним символы верховной власти, остановился у двери. «Милорд, — сказал король, — ваш отец пошел бы дальше». «Отец Вашего Величества не зашел бы так далеко», — возразил герцог. Эта публичная демонстрация приверженности католической вере сразу же вызвала беспокойство англиканского духовенства, но в стране, в целом благожелательно воспринявшей заявления нового короля, еще не знали о том, что Яков открыто ходит к мессе. Необходимо было созвать парламент, который утвердил бы выделенные Якову доходы. Палата общин оказалась лояльно настроенной по отношению к королю. Его доходы, с учетом возросших прибылей от торговли, составили 2 миллиона фунтов в год. Протест выразил только сэр Эдвард Сеймур, лидер тори, недовольный нарушениями, имевшими место во время предвыборной кампании. Он предупредил палату о неблагоразумии такого шага и потребовал отложить на некоторое время рассмотрение финансовых вопросов. Приободренный отношением парламента, Яков решил сначала действовать конституционными методами. Он надеялся добиться своих целей с общего согласия. Почти все министры сохранили свои места, Галифакс продолжал оставаться одним из главных лиц в Тайном совете. Все с нетерпением ожидали коронации.

Именно в этот день, 11 июня 1685 г., в Англии после двадцатидневного плавания высадился Монмут. Суденышкам герцога посчастливилось избежать английских кораблей. Они вошли в бухту Лайм, неподалеку от Портлендского мыса. Население встретило Монмута самым теплым образом. Он выпустил заявление, в котором доказывал законность брака его матери и покойного короля, а Якова называл узурпатором, убившим Карла II. Только за один день в его армию записалось полторы тысячи человек. Когда в Уайтхолл прибыл курьер с известием о высадке Монмута и о начавшемся восстании, Яков впервые проявил свою власть. Он не располагал большой армией, но в его распоряжении находились Королевская конная гвардия и полк драгун под командованием проверенного офицера лорда Черчилля, а также два пехотных полка во главе с полковником Керком, выведенные из Танжера. Двор и правящая верхушка сплотились вокруг короля. Парламент поклялся жить и умереть вместе с ним. Монмута лишили всех имущественных и гражданских прав и назначили за его голову вознаграждение.

Парламент проголосовал за выделение Якову дополнительных средств. Был объявлен сбор милиции; почти во всех графствах этот призыв нашел отклик. Во главе королевских войск стал племянник маршала Тюренна Луи Дюра, давно живший в Англии и получивший титул графа Февершэма. Монмут и его сторонники, численностью 6–7 тысяч человек, через Тоутон и Бриджуотер подошли к Бристолю, где перед ними закрыли городские ворота, затем направились к Бату и Фруму и, наконец, через месяц после высадки, вернулись к Бриджуотеру. Черчилль, к которому присоединилась пехота Керка, предпринял форсированный марш и опередил Февершэма, приближаясь к войскам герцога день ото дня; Февершэм вместе с королевской армией тоже был на подходе.

Несмотря на то что простой народ поддержал притязания герцога, несчастный Монмут уже понял, что обречен [159]. Ему сообщили, что высадившиеся в Шотландии Аргайл и Рамбольд разбиты и захвачены в плен. Их должны были вот-вот казнить [160]. Монмут попытался использовать свой последний шанс на победу — предпринять внезапную ночную атаку возле Седжмура. В ходе сражения контроль над ситуацией взял Черчилль. Крестьяне, атакованные с фланга и тыла, упорно сражались, и почти все пали на поле боя под огнем орудий; отступавших безжалостно преследовали. Монмут скрылся, но был пойман через несколько дней. Пощады он не ждал [161], судьба его была предрешена.Некоторые современники порицали Якова II зато, что после вынесения смертного приговора он встретился с племянником, совершившим столь тяжкое преступление. «Я умираю протестантом, принадлежащим к англиканской церкви», — сказал Монмут на эшафоте. «Если вы принадлежите к англиканской церкви, милорд, — заметил один из священников, — то должны признать, что доктрина непротивления власти верна».

Во время подавления восстания Монмута было захвачено множество пленных. Для расправы над ними Яков направил Главного судью Джеффриса. Этот жестокий, неразборчивый в средствах человек навеки запятнал свое имя кровавыми судебными сессиями. Около трехсот повстанцев были повешены, более восьмисот отправлены на Барбадос, где до сих пор живут их потомки. Придворные дамы немало нажились на продаже этих несчастных в рабство. Безжалостного судью Яков произвел в чин лорда-канцлера. К Джону Черчиллю обратилась молодая девушка Дороти Хьюлинг, пытавшаяся облегчить судьбу своих двух братьев-анабаптистов, приговоренных к смерти. Он пообещал устроить ей встречу с королем. «Но, мадемуазель Хьюлинг, — сказал Черчилль, указывая на гранитную каминную полку, — не обольщайтесь; этот камень так же способен на сострадание, как и сердце короля». Братья Хьюлинги были повешены.

Действия Вильгельма Оранского во время восстания Монмута еще раз продемонстрировали его политическую мудрость. Согласно договору с английским королем, он должен был послать на помощь Якову три пехотных полка, Вильгельм с готовностью выполнил свое обязательство и даже предложил лично возглавить эти силы. С другой стороны, он не очень-то старался отговорить Монмута от рискованной экспедиции. В случае победы герцога королем Англии стал бы протестант, который наверняка присоединился бы к антифранцузской коалиции. В случае его неудачи устранялось последнее препятствие на пути самого Вильгельма и его жены Марии к наследованию английского престола. Ко второму Вильгельм стремился больше, чем к первому.

После казни Монмута Яков был на вершине могущества. Разгром повстанцев и предотвращение еще одной гражданской войны обеспечили ему всеобщую поддержку. Он воспользовался ею без промедления. Сразу после завершения судебных процессов король обратился к Тайному совету с предложением отменить «Хабеас Корпус Акт» и акт «О присяге». Эти два закона, принятых при его брате, представлялись ему главными препятствиями на пути к намеченной цели. В связи с недавними событиями ему пришлось дать немало ответственных поручений офицерам-католикам. Теперь он намеревался сохранить их в своей армии. Галифакс, как президент Совета, указал, что в этом случае будут нарушены некоторые статуты; Норт, лорд-хранитель Большой государственной печати, предупредил короля о возможных опасностях такого шага. Яков ответил на это чисткой самого Тайного совета. Галифакс не только лишился должности президента, но и вообще был исключен из состава Совета; на место умершего вскоре Норта был назначен Главный судья Джеффрис. Немногим позже лордом-президентом Совета, а затем и Государственным секретарем стал Роберт Спенсер, граф Сандерленд. Именно он являлся главным министром Якова. Сандерленд — фигура противоречивая: он служил поочередно Карлу II, Якову II и Вильгельму III. Ради личной выгоды не раз менял свои взгляды. Теперь, в угоду монарху, Сандерленд стал папистом. Никто лучше него не знал — настроения влиятельных аристократических семейств, и именно это делало его незаменимым для сменяющих друг друга правителей.

Девятого ноября 1685 г. парламент собрался на вторую сессию, и король изложил перед ним свои ближайшие цели. В резких выражениях он заявил, что от милиции нет никакого прока. Это утверждение не было лишено оснований: ее отряды дважды бежали от плохо вооруженных крестьян Монмута. Поэтому, делал вывод Яков, для сохранения в королевстве мира и порядка необходима сильная постоянная армия. Яков также дал ясно понять, что не уволит офицеров-католиков, проявивших себя при подавлении мятежа Монмута с самой лучшей стороны. Эти требования глубоко потрясли парламент, до того доброжелательно настроенный к королю. Постоянная армия была для парламента самым жутким кошмаром, а англиканская церковь — его самым ценным сокровищем. Депутатов охватили страх и растерянность; испытанию подверглись одновременно и повиновение королю, и преданность государственной церкви. Знать и сельские джентльмены еще не забыли о быстрой расправе с Монмутом и вовсе не желали идти в оппозицию монарху. Многие депутаты прониклись «кавалерским» духом. В церкви доминировала доктрина непротивления. И тори, и священники были готовы сквозь пальцы смотреть на нарушение «Тест-акта» и привлечение Яковом офицеров-католиков для подавления мятежа. Палата общин предложила выделить дополнительно 700 тысяч фунтов для укрепления королевских сил. Депутаты лишь попросили короля, выражая ему свою полную преданность, подтвердить, что он не будет пользоваться своими исключительными правами в ущерб актам парламента, и успокоить страну заявлением о том, что протестантской вере ничто не угрожает. Но король дал такой ответ, который не мог их удовлетворить.

В палате лордов несколько видных лиц выступили в защиту неукоснительного соблюдения закона: граф Девоншир, твердый виг; Галифакс, бывший министр; Бридж-уотер и Ноттингем, члены Тайного совета, и Генрих Комптон, епископ Лондонский. Был назначен день для дальнейшего обсуждения требований Якова; судей пригласили высказать мнение о законности действий короля; Яков еще не успел поставить везде своих сторонников. Он ясно видел, что заявление судей и палаты лордов станет огромным препятствием на его пути к восстановлению позиций католиков. Исходя из этого, Яков 20 ноября 1685 г. повторил маневр своего брата, предпринятый в 1681 г., и объявил о перерыве в работе парламента. При нем этот орган уже не собирался.

Освободившись от оппозиции со стороны парламента, Яков на протяжении 1686 г. предпринимал шаги по облегчению положения своих единоверцев. Во-первых, он стремился обойти «Тест-акт» и открыть католикам дорогу в армию. Первоначально судьи, мнение которых он спрашивал по этому поводу, высказывались против раздачи военных должностей католикам, но после нескольких смещений и назначений ему удалось добиться нужного решения. Решающим было постановление суда по делу «Хейлс против Годдена». Хейлс, католик, был назначен губернатором Портсмута. Его кучер, Годден, заявил о грубом нарушении «Тест-акта», потребовав выплатить ему 500 фунтов вознаграждения, как и полагалось по закону всякому, сообщившему властям о подобных случаях. В результате Хейлс оказался на скамье подсудимых. В свою защиту он выдвинул тот аргумент, что губернатором его назначил король. Суд согласился с ним. Опираясь на этот судебный прецедент, Яков стал действовать дальше: ввел в Тайный совет несколько пэров-католиков, затем учредил Церковную комиссию, очень напоминавшую суд Высокой комиссии, уничтоженный Долгим парламентом. Главной задачей комиссии было не допускать выступлений англиканского духовенства против католицизма. Епископ Комптон, еще раньше исключенный из Тайного совета, теперь лишился и Лондонского епископства.

Действия Якова встревожили всю страну. Для восстановления католической религии он пользовался абсолютистскими методами, которые ужасали его подданных больше, чем сам абсолютизм. Юристы уже указывали на то, что назревает конфликт между исключительными королевскими прерогативами и правами короля, установленными законом. Более того, они теперь утверждали, что король должен подчиняться не просто какому-то абстрактному закону, но закону писаному, то есть принятому парламентом. Все юристы палаты общин придерживались этой точки зрения.

К концу 1686 г. Яков отвратил от себя многих сторонников, ранее преданных ему. Галифакс, в свое время воспрепятствовавший принятию акта «Об исключении» и тем самым спасший Якова, уехал из Лондона. Дэнби, освобожденный из Тауэра в 1684 г., отказался от своей мечты о союзе церкви и короны. Он понял, что при короле-католике реализовать ее невозможно. Альбемарль, сын генерала Монка, оставил государственную службу. Никто не имел уверенности в завтрашнем дне. Яков правил без парламента и не мог созвать его без риска вызвать в обществе серьезные волнения. Члены палаты общин и лорды, недовольные, лишенные возможности активно действовать, коротали время в своих поместьях. Англиканская церковь, где господствовала доктрина непротивления, осталась чуть ли не единственным оплотом законности в стране. Но и она с трудом сдерживала все возрастающее беспокойство. Лишь мощное влияние Лоуренса Хайда, графа Рочестера, на епископов и духовенство еще помогало предотвратить общественный взрыв. Всем было ясно, что король, со всей решимостью, на какую способна его натура, активно и целенаправленно действует в обход конституции и подрывает позиции государственной церкви.

В течение 1686 и 1687 гг. Яков, держа парламент в состоянии неопределенности и используя свои исключительные прерогативы, продвигал католиков на ключевые посты. Виги и тори, ранее непримиримые, постепенно сплотились. Действия короля привели к тому, что партия, бросившая вызов его брату, объединилась с партией, выступавшей в защиту Карла II. Яков попытался предпринять дерзкий и ловкий политический маневр, но в конечном итоге его расчеты не оправдались. До сих пор король стремился только к тому, чтобы облегчить положение своих католических подданных. Теперь он намеревался заручиться поддержкой диссентеров различного толка, также не признающих англиканство. В случае объединения вигов и тори Яков стремился противопоставить им коалицию папистов и диссентеров, опирающуюся на вооруженные силы, подконтрольные короне. Влиятельного сторонника король нашел в лице Уильяма Пенна, квакера, основателя Пенсильвании, вернувшегося в Англию в 1684 г. Таким образом, лишившись поддержки тех сил, которые на протяжении веков составляли традиционную опору трона, король попытался найти новых союзников, но диссентеры были разобщены и не годились для этой цели. В январе 1687 г. Яков сместил обоих братьев Хайдов. Долгое время они без особого успеха исполняли свои обязанности, не желая служить королю-католику. Седьмого января Лоуренс Хайд, граф Рочестер, был уволен из казначейства. Его сменил граф Сандерленд. Через три дня старший из братьев Хайдов уступил в Ирландии свое место верному стороннику Якова католику графу Тирконнелу. В Шотландии на смену другу Хайдов, управлявшему от имени Его Величества, пришли два католика. Эти назначения стали важными вехами, обозначившими следующий этап правления Якова II. Когда в конце 1685 г. он объявил перерыв в работе парламента, корона начала терять поддержку «кавалеров» и англикан. Теперь же, через два года, отставка Рочестера ознаменовала начало заговора, приведшего к «Славной революции».

Тем временем Яков наращивал и вооружал армию. Войско Карла II насчитывало всего 7 тысяч человек, и содержание его обходилось 280 тысяч фунтов ежегодно. Яков имел более 20 тысяч человек, и это стоило ему 600 тысяч фунтов. К февралю 1686 г. под ружьем находились три лейб-гвардейских конных полка, Королевский конногвардейский полк, десять полков драгун, два батальона пеших гвардейцев и пятнадцать линейных, не считая гарнизонов. Каждое лето в Хаунслоу устраивали большой военный лагерь, на который с опаской поглядывали жители столицы. В августе 1686 г. в учениях участвовало около 10 тысяч человек. Через год Февершэм смог собрать уже 15 тысяч человек и двадцать восемь орудий. Король часто приезжал в лагерь, стремясь завоевать популярность у солдат и офицеров. В центре лагеря, между расположением пеших и конных войск, поставили передвижную деревянную часовню на колесах, где служили мессу. Яков наблюдал за тренировками войск и обедал вместе с Февершэмом, Черчиллем и другими генералами. В армию набиралось все больше рекрутов из Ирландии и офицеров-католиков. Было ясно, что король хочет видеть армию католической. Автор бунтарского памфлета, адресованного солдатам-протестантам, приходской священник Джонсон, был выставлен у позорного столба и бит кнутом. Почти полностью лишенный поддержки, Яков утешал себя тем, что создал грозную армию, какой Англия не видела со времен Кромвеля, против которой в стране никто не смел выступить. На ключевые посты король расставлял католиков. Герцог Бервик, которому исполнилось всего восемнадцать лет, был назначен губернатором Портсмута; губернаторы Гулля и Дувра также являлись католиками. Наконец, лордом-адмиралом, возглавившим флот, стал католик.

Глава XXVI. «СЛАВНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ»

Вильгельм Оранский наблюдал за действиями Якова II с самым пристальным вниманием. Вскоре после снятия со своих постов братьев Хайдов он отправил в Лондон своего посла Дикевельта, голландца благороднейшего характера. Перед ним была поставлена двойная цель: постараться убедить английского короля умерить свою прокатолическую политику и склонить его к тому, чтобы выслушать вождей оппозиции. Дикевельт увидел, что все государственные деятели настроены оппозиционно ко двору, и дал понять, что они могут рассчитывать на помощь Вильгельма и Марии. Яков и католическая партия уже несколько месяцев обдумывали план сделать принцессу Анну наследницей трона при условии ее перехода в католичество. Но Анна и все ее близкие являлись убежденными протестантами. Духовным наставником принцессы был епископ Комптон, доверенным советником — Джон Черчилль, ближайшей ее подругой — Сара Черчилль, жена Джона. Всех их связывали искренние и тесные дружественные отношения, что сыграло немалую роль в последующих событиях. Одного только слуха о намерениях короля оказалось достаточно, чтобы эта группа сплотилась еще теснее, а Анна, испуганная тем, что ее могут вынудить сменить веру, приготовилась стать мученицей. Семнадцатого мая 1687 г., уже после отъезда Дикевельта, Черчилль написал Вильгельму письмо, в котором уверял, что, несмотря на всю его преданность королю Якову, он останется до конца верен своей религии: «Могу вам поручиться, что все мои должности и даже благожелательность ко мне короля для меня менее ценны, чем преданность своей вере. Я повинуюсь королю во всем, кроме вопросов религии; и я призываю Бога в свидетели, что я с радостью отдам свою жизнь на службе Его Величеству, так как я весьма благодарен ему за все его милости ко мне. Хотя я живу далеко не как святой, но все же решился, если будет в том необходимость, пострадать за веру и проявить такую же решимость, какую в свое время демонстрировали мученики».

Тем временем Яков продолжал настойчиво двигаться к своей цели. Он выпустил первую Декларацию о веротерпимости, отменявшую прежние репрессивные законы против диссентеров и католиков. Случилось как раз то, против чего ранее протестовал парламент Якова: король не стал считаться с парламентскими статутами и использовал монаршие прерогативы в ущерб им. Затем Яков попытался назначить президентом колледжа Магдалины в Оксфорде католика. Члены совета колледжа воспротивились этому и были изгнаны. В июле Яков запланировал публичный прием папского нунция д'Адда. Получивший приказ провести церемонию герцог Сомерсет возразил, указав на то, что прием официальных лиц Рима объявлен незаконным. «Я выше закона», — сказал король. «Ваше Величество — да, — ответил герцог, — но я — нет». После этого он был сразу же лишен всех своих должностей.

Король, говоря современным языком, определил свою политическую платформу. Вторым его шагом должно было стать создание партии, а третьим — обеспечение с ее помощью выборов такого парламента, который отменил бы акт «О присяге». Выборы в палату общин организовывали в сельской местности лорды-лейтенанты, а в городах — муниципалитеты. Яков направил всю свою энергию именно на то, чтобы взять их под контроль. Те лорды-лейтенанты, которые отказались использовать свою власть, чтобы влиять на ход выборов, потеряли свои посты. Их сменили католики или верные королю придворные. Муниципалитеты и суды также подверглись серьезной чистке, целью которой было обеспечение преобладания в них папистов и диссентеров. Правительство пыталось заставить местные власти поддержать политику короля. Выдвижение папистов и диссентеров на места, занимаемые англиканами и тори, разрушало всю социальную структуру английской жизни, установившуюся в эпоху Реставрации. Действия Якова затронули интересы, права и чувства не только знати, но и широких масс простого народа. Поэтому, оказывая сопротивление короне, знатные фамилии чувствовали молчаливую поддержку большинства населения.

Защитники Якова пытаются преувеличить численность английских католиков. Они утверждают даже, что, несмотря на многие десятилетия преследовании, старой веры еще придерживалась примерно восьмая часть населения. Однако даже высокородные католики, за исключением немногих семейств, обласканных королевскими милостями, с глубокой тревогой сознавали, на какой опасный путь увлекает их король. Сам Папа римский, проводивший осторожную политику, осудил чрезмерное рвение Якова, а его легат в Англии настаивал на благоразумии. Но ожесточившийся Яков только укреплял армию.

На протяжении многих месяцев оппозиционеры ограничивались разговорами. Приходские священники читали проповеди против папства. Галифакс опубликовал «Письмо диссентеру» — убедительное сочинение, направленное против стараний Якова сплотить нонконформистов. Епископ Вернет, уехавший в Гаагу, призвал всех верных англиканской церкви англичан твердо противостоять политике Якова, несмотря на доктрину непротивления. Вильгельм Оранский не делал тайны из своих чувств и убеждений. Вся страна была охвачена страхом за свое будущее и ненавистью к католицизму. Эти чувства еще более усиливались, когда до англичан доходили известия о ежедневных высадках на британских берегах несчастных жертв католической «веротерпимости», практиковавшейся во Франции самым могущественным в Европе правителем. Обе партии и все слои населения знали о сотрудничестве между французским и английским дворами и о взаимных симпатиях Якова II и Людовика XIV. Все понимали — под угрозой оказались те духовные ценности, которые английский народ защищал на протяжении многих десятилетий и которые прочно вошли в его жизнь. И поэтому люди, некоторые не без временных колебаний, решительно избирали путь заговора и восстания.

Десять лет, прошедшие после Нимвегенского договора, позволили Людовику XIV достичь зенита власти и могущества. Англия, занятая своими внутренними проблемами, перестала играть сколько-нибудь существенную роль в европейских делах. Империя Габсбургов пребывала в парализованном состоянии из-за отвлечения своих сил против оттоманского вторжения и венгерских восстаний. Людовик, понимая, что не имеет себе равных, стремился возродить империю Карла Великого, расширив ее границы [162]. Разумеется, править этой огромной державой не мог никто, кроме него. Союз с Испанией, обладавшей огромными колониями в Новом Свете, стал одной из главных целей политики французского короля. Его войска продолжали беспокоить соседей: в 1681 г. они перешли Рейн и заняли Страсбург, в 1684 г. Людовик подверг бомбардировке Геную, осадил Люксембург, сконцентрировал войска на испанской границе и заявил притязания на большие территории северо-западной части Германии. Ни одно из граничащих с Францией государств не могло чувствовать себя в безопасности. Людовик был беспощаден к гугенотам, но и с папством у «наихристианнейшего короля» отношения были сложные. Французским духовенством он командовал так же, как своей армией. Все церковные доходы шли в его карман. Людовик претендовал на то, чтобы контролировать всю духовную жизнь своих подданных. Галликанская церковь с патриотическим раболепием подчинилась его власти. Все, кто пытался противиться, испытывали на себе королевский гнев наравне с гугенотами.

Папа римский Иннокентий XI занимает особое место среди многих других понтификов [163].

Этот чрезвычайно практичный и умудренный опытом священнослужитель начал свою карьеру как солдат. Его достоинства вызывают восхищение и сегодня. Мягкий в обращении, Иннокентий XI был гуманным и сдержанным, умел понимать людей и находить с ними общий язык, отличался широтой взглядов на мир. Притом он обладал несгибаемой волей и замечательной отвагой. Иннокентий XI лучше многих государственных деятелей своего времени понимал баланс политических сил в Европе. Он не одобрял преследование французами протестантов и осуждал обращение в католицизм, достигнутое подобными средствами. Папа говорил, что Христос не вооружал своих апостолов: «Людей должно вести в храм, а не тащить туда насильно». Иннокентий XI лишил французских епископов духовной власти и отлучил от церкви французского посла в Риме [164]. Он даже вступил в европейскую коалицию [165], целью которой было противодействовать засилью Франции. Помогая, с одной стороны, императору Священной Римской империи, католику, он в то же время общался с принцем Оранским, кальвинистом. Политика Иннокентия XI свидетельствует о том, что в XVII в. понимание общности интересов медленно, не всегда последовательно, но тем не менее уверенно преодолевало классовые, религиозные и национальные барьеры в мышлении европейцев.

В Англии осенью 1688 г., как и в 1642 г., все указывало на приближение гражданской войны.

Но теперь расстановка сил значительно отличалась от той, которая наблюдалась в дни, когда Карл I развернул свой штандарт в Ноттингеме. Яков II имел в своем распоряжении большую, хорошо оснащенную регулярную армию, вооруженную в том числе и мощной артиллерией, а также крупный военный флот. При необходимости король мог получить военную помощь из Ирландии и Франции. Верные ему губернаторы-католики контролировали важнейшие морские порты и арсеналы. Король располагал внушительными доходами. Яков полагал, что доктрина непротивления власти, господствующая в англиканской церкви, парализует ее сопротивление. Парламент же он не созывал, так как опасался организованной оппозиции и на риск не шел.

С другой стороны, Якову противостояли не только виги, но и почти все прежние сторонники короны. Люди, организовавшие Реставрацию, сыновья тех, кто сражался и умирал за его отца у Марстон-Мура и Нейзби, англиканская церковь, чьи служители долгое время подвергались преследованию за защиту ими принципа «божественного права», университеты, посылавшие в армию Карла I своих учеников и переплавлявшие утварь, чтобы пополнить его казну, знать и поместное дворянство, чьи интересы всегда были столь тесно связаны с монархией, — все готовились восстать против короля с оружием в руках. Никогда еще аристократии и государственной церкви не приходилось столь определенно демонстрировать свою готовность послужить нации, как в 1688 г. И они с честью выдержали это испытание.

Против Якова сложилась широкая тайная оппозиция, в которой существовало два главных политических течения. Умеренное крыло, которое возглавляли Галифакс и Ноттингем, настаивало на осторожности и призывало действовать постепенно: правительство разваливается, массового обращения в католицизм, на что надеялся Яков, не произошло, парламент, будь он созван, не поддержит короля. Поэтому фактически для государственного переворота нет оснований. Они напоминали об армии, которая исполнит свой долг, если начнется восстание. Умеренным противостояла «партия действия», возглавляемая графом Дэнби. Дэнби первым из занимавших высокое положение оппозиционеров поставил перед собой цель призвать в Англию Вильгельма Оранского. Позицию Дэнби разделяли лидеры вигов — Шрусбери, Девоншир и некоторые другие. Уже весной 1688 г. они направили Вильгельму приглашение, и принц ответил, что если ведущие государственные деятели Англии обратятся к нему в нужный момент с формальным предложением, то он прибудет. Вильгельм также сообщил, что к сентябрю все будет готово. К концу мая вся Англия уже была охвачена общенациональным заговором. Его руководители составляли детальные планы.

Страна полнилась слухами о самых невероятных событиях, которые вот-вот должны произойти.

В этой ситуации многое зависело от армии. Если войска подчинятся приказам и станут сражаться за короля, в Англии снова разгорится пламя гражданской войны, конец которой невозможно предвидеть. Но если армия откажется воевать против собственного народа или ее удастся удержать каким-то способом, то тогда смена власти может произойти без пролития крови. Представляется вероятным, хотя этому нет прямых доказательств, что заговор охватывал и армию — по крайней мере, в нем участвовали высшие офицеры, которые действовали согласованно с оппозиционерами. Главная цель всех заговорщиков, как лидеров партий, так и военных, состояла в том, чтобы вынудить короля расстаться с властью, не применяя для этого физического насилия. Без сомнения, к этому давно стремился Черчилль. Вместе с ним в тайных переговорах участвовали командиры танжерских полков Керк и Трелони, герцог Графтон, командовавший гвардией, герцог Ормонд и ряд других офицеров. События не заставили себя ждать.

В конце апреля Яков выпустил вторую Декларацию о веротерпимости [166]. Он приказал зачитать ее во всех церквах. Восемнадцатого мая семь епископов во главе с примасом, почтенным Уильямом Сэнкрофтом, выступили с протестом против злоупотребления королем своей власти. Духовенство повиновалось требованиям епископов, запретившим публично оглашать Декларацию, и она осталась непрочитанной. Яков, разгневанный таким вызовом со стороны церкви, позиции которой он пытался ослабить, и тем, что она отказалась от собственной доктрины непротивления, потребовал предания епископов суду за призыв к бунту. Сандерленд, обеспокоенный таким развитием событий, постарался отговорить короля от. столь крайней меры. Даже лорд-канцлер Джеффрис высказался в том смысле, что король заходит слишком далеко. Но Яков упорствовал — духовные лица были арестованы. Все они отказались внести залог, обеспечивавший им пребывание на свободе, и были препровождены в Тауэр.

До сего момента у англичан сохранялась надежда на то, что католическая угроза исчезнет вместе со смертью короля. Восхождение на престол дочерей Якова, Марии или Анны, обещало положить конец борьбе между королем-католиком и его протестантским народом.

Простой народ был настроен миролюбиво; почти все считали, что можно потерпеть, пока папистская тирания сама не уйдет в прошлое. Но 10 июля 1688 г., когда суд над епископами еще не завершился, королева Мария Моденская родила сына. Его назвали Яков Фрэнсис Эдвард. Теперь перед английским народом открывалась перспектива упрочения на троне католической династии, которая будет править неопределенно долго.

К епископам, никогда ранее не пользовавшимся популярностью, теперь было приковано внимание всей нации. Их противостояние королю вызывало всеобщее восхищение. Впервые за очень долгое время позиции англиканского епископата и большинства англичан совпали. Когда духовных лиц доставляли в Тауэр, их приветствовала огромная толпа лондонцев. Подобная сцена повторялась еще дважды — 15 июня, когда их отправили в Вестминстер- Холл, и 29 июня, в день заседания суда. Слушания затянулись до позднего вечера, а присяжные совещались всю ночь. Когда на следующий день жюри заявило, что епископы невиновны, вердикт был встречен всеобщим ликованием. Когда священники вышли на улицу, множество людей, среди которых было немало врагов епископата, становились перед ними на колени и просили благословения. Но еще важнее было отношение к происходящему в армии. Король навестил войска в Хаунслоу и, уезжая, услышал громкие радостные крики. «Что за шум?» — спросил он. «Ничего, Ваше Величество; просто солдаты радуются тому, что епископы оправданы», — был ответ. «И вы говорите об этом "ничего"?» — возмутился Яков. В ту же ночь, когда крики возвестили всеобщую радость по поводу оправдания епископов, семь лидеров «партии действия» встретились в лондонском доме Шрусбери. Именно тогда они поставили свои подписи под знаменитым письмом Вильгельму Оранскому. Оно было составлено в строгом, деловом тоне: «Если обстоятельства складываются так, Ваше Высочество, что вы сможете прибыть сюда, чтобы оказать нам помощь, в этом году, мы, подписавшие это письмо, не преминем встретить Ваше Высочество при высадке». Далее следовали подписи графов Шрусбери, Дэнби, Рассела, Девоншира, Генри Сидни, Ламли и епископа Комптона. Послание доставил в Гаагу адмирал Херберт, переодетый простым матросом, а остальные заговорщики разъехались по стране, чтобы собрать деньги на войну с королем. Шрусбери, бывший католик, перешедший в протестантизм, заложил свое поместье за 40 тысяч фунтов и отправился в Гаагу к Вильгельму. Дэнби поехал в Йоркшир; Комптон предпринял путешествие на север, «чтобы повидать сестер». Девоншир, уже три года как живший в затворничестве в своем поместье в Чатсуорте, сформировал на собственные средства конный полк. Рождение наследника у Якова подтолкнуло Вильгельма к активным действиям. Он понял, что должен предпринимать их немедленно, и начал готовить свою экспедицию.

Рождение наследного принца оказалось столь жестоким ударом по надеждам нации, что его встретили всеобщим недоверием. Мария Моденская не могла родить ребенка на протяжении пятнадцати лет, и поздняя беременность королевы только усиливала подозрения. Католики столь часто молились о рождении у короля сыновей и притом выражали столь непоколебимую уверенность в том, что их молитвы будут услышаны, что это лишь привело к распространению убежденности в том, что здесь есть какой-то обман. Еще не успели погаснуть на улицах праздничные костры, как по Лондону начала гулять легенда, что ребенка принесли в Сент-Джеймский дворец в большой металлической грелке для согревания постели. По «недосмотру» со стороны короля большинство из тех, кто присутствовал при рождении наследника престола, были папистами, женами папистов или иностранцами. Отсутствовал архиепископ Кентерберийский — он находился в Тауэре. Не вызвали братьев Хайдов, членов Тайного совета, зятьев короля и дядей обеих принцесс, чье присутствие было бы вполне естественным, так как затрагивались и их права на корону. Не пригласили специального посланника Вильгельма. Отсутствовала принцесса Анна, что, вероятно, было еще важнее. Она находилась в это время в Бате вместе с Черчиллями. Присутствие всех этих лиц доказало бы англичанам, что королева действительно произвела на свет ребенка. Теперь же у английских протестантов, искренне приверженных принципу законности, не было иного способа избавиться от неприемлемого для них папистского наследника, кроме как объявить факт его рождения подлогом. Никто из политических противников Якова не подвергал сомнению созданную ими легенду о грелке — она стала своеобразной фундаментальной истиной их политической веры. Они признали ее вымыслом лишь через много лет, когда вопрос о рождении принца уже утратил какое-либо практическое значение.

В августе Черчилль снова уверил Вильгельма в своих намерениях, подтвердив собственноручно написанным письмом данное ранее обязательство. Это письмо, будь оно обнаружено тогда, несомненно стоило бы ему жизни. «Мистер Сидни сообщает вам, как я намерен вести себя: думаю, в этом состоит мой долг перед Богом и страной. Мою честь я вручаю в руки вашего Королевского Высочества, будучи совершенно уверен в вашем покровительстве. Если вы считаете, что я должен сделать что-то еще, вам нужно лишь приказать мне, и я полностью подчинюсь вам, готовый умереть в вере, которую Богу было угодно даровать вам защищать, наделив вас для того и желанием, и всеми возможностями». Участие Джона Черчилля в заговоре продолжало оставаться тайной для короля. Этот необыкновенный человек, в то время еще не достигший вершины своей карьеры, по-прежнему занимал важный пост в армии и, конечно, намеревался использовать все свое влияние на войска, когда наступит время для активных действий против короля. Он рассчитывал либо принудить Якова подчиниться, либо лишить его средств сопротивления. Его намерения были столь же искренни, сколь используемые методы — двуличными. Черчилль действовал так, как будто проводил военную операцию. Впрочем, без обмана и хитрости не обходится ни один заговор.

Тем временем Вильгельм Оранский пристально наблюдал за событиями как в Англии, так и во Франции, которая снова готовилась к войне с Республикой Соединенных провинций. В распоряжении Вильгельма находились шесть английских и шотландских полков, которые в случае военной экспедиции в Англию могли бы составить ядро голландских войск. Англия и протестантская Европа в равной степени видели в принце Оранском своего защитника от тирании и агрессии Людовика. Но чтобы выступить против Якова, он должен был получить санкцию Генеральных Штатов. В тот момент, когда огромная французская армия приготовилась к вторжению в Голландию, убедить испуганных голландских бюргеров и взволнованных германских князей в том, что лучший способ обезопасить себя — это послать голландскую армию в Англию, было нелегко. Тем не менее Вильгельму удалось найти веские аргументы, чтобы убедить Фридриха III Бранденбургского оказать ему помощь. Фридрих III отправил воинский контингент под началом маршала Шомберга. Другие немецкие князья присоединились к Пруссии. Даже католическая Испания поставила политические соображения выше религиозных и тоже приняла участие в свержении Якова с трона. Иннокентий XI избавил испанского короля от угрызений совести. Так различные силы объединились перед лицом общей опасности, руководствуясь в первую очередь не религиозными, а политическими мотивами.

В то же время многое зависело и от действий Франции. Если армии Людовика выступят против Голландии, то Вильгельму придется бросить все силы на защиту своей страны и Англия будет предоставлена своей судьбе. Если же Франция нанесет удар по коалиции германских государств во главе с Бранденбургом, то голландская экспедиция сможет отправиться к Британским островам. До самого последнего момента было неизвестно, против кого направит свои войска Людовик XIV. Если бы Яков твердо высказался в пользу союза с Францией, Людовик вторгся бы в Голландию. Но Яков руководствовался не только религиозными убеждениями, но и соображениями национальной гордости. Он колебался и маневрировал так долго, что в Голландии ожидали его союза с Францией, а во Франции подозревали в намерении вступить в альянс с Голландией. В конце концов Людовик решил, что лучшее, на что он может рассчитывать, — это ослабление Англии в результате гражданской войны. В конце сентября он повернул свои армии к Рейну, и с этого момента Вильгельм получил свободу действий. Генеральные Штаты дали стат-хаудеру свое согласие на английское предприятие. Час Вильгельма пробил.

Наступила осень. Напряжение в стране нарастало. За повседневной рутиной обычных суетных дел зрел широкий заговор, в который были вовлечены все основные политические силы Англии. Король поручил Тирконнеллу собрать в Ирландии несколько католических полков. Попытка привести их в Англию произвела такое зловещее впечатление, что Яков отказался от задуманного. Ненависть, охватившая все классы общества, нашла отражение в оскорбительной, насмешливой балладе против папистов и ирландцев. «Лиллибурлеро» [167], как в наши дни «Типперэри» [168], была на устах у всех. Ее все пели, все слышали, все понимали содержащийся в ней скрытный призыв к действию. Бессмысленные на первый взгляд строчки, сочиненные лордом Уортоном, хорошо знавшим простой народ и глубоко понимавшим его образ мыслей и выражения, не имели явного отношения к Вильгельму, голландскому вторжению или восстанию, но они производили нужное впечатление на всех, кто их слышал, в том числе и на армию: «Все наблюдают за флюгерами. Все зависит от ветра. Распространяются слухи о мятеже. Идут ирландцы. Идут французы. Паписты готовят бойню для всех протестантов. Королевство продано Людовику. Никто не может чувствовать себя в безопасности, никому нельзя доверять. Закон, конституция, церковь — все в опасности. Но освободитель придет. Он явится из-за моря и спасет Англию от папства и рабства — если только ветер подует с востока». Один из куплетов «Лиллибурлеро» звучал так: «Почему он так долго медлит? Клянусь моей душой, дует протестантский ветер!»

«Протестантский ветер» уже захватил сердца всех англичан, и его мощные порывы раздували бурю праведного возмущения. Скоро он погонит через Северное море корабли Вильгельма!

Масштаб приготовлений принца Оранского и тревожная обстановка в самой Англии напугали Сандерленда и Джеффриса. Эти два министра призвали короля радикально изменить политику. Нужно без промедления созвать парламент. Необходимо прекратить действие всех государственных мер, имеющих католическую направленность, и пойти на примирение с англиканской церковью. Третьего октября Яков согласился распустить Духовную комиссию, прекратить деятельность католических школ, восстановить на своих местах изгнанных им членов совета колледжа Магдалины, распространить действие акта «О единообразии» на католиков и диссентеров. Снятые со своих должностей лорды-лейтенанты получили приглашения вернуться к своим обязанностям. Непокорные муниципалитеты вновь получили королевские грамоты. Епископов попросили забыть прошлое. Сквайры-тори услышали призывы занять свои места в судах. В последние месяцы правления Якову пришлось поневоле отказаться от достижения тех целей, которые он себе ставил. Он попытался принести в жертву собственные принципы и тем самым унять охватившую страну ярость. Но было уже слишком поздно.

Девятнадцатого октября Вильгельм Оранский поднял паруса [169]. Его небольшая армия представляла протестантскую Европу в миниатюре — в экспедиции участвовали не только голландцы, но и шведы, датчане, пруссаки, англичане, шотландцы и даже французские гугеноты: Все они, около 14 тысяч человек [170], погрузились на пятьсот судов, сопровождаемых шестьюдесятью военными кораблями. Вильгельм планировал высадиться на севере, где его ждали Дэнби и остальные знатные заговорщики со своими силами. Но ветер увлек его в Дуврский пролив. Пятого ноября [171] он высадился на побережье графства Девоншир, в гавани Торбей. Вспомнив о годовщине «Порохового заговора», он заметил епископу Бернету: «Что вы теперь думаете о Предопределении?»

Поначалу известие о высадке войск принца Оранского не очень встревожило Якова. Он надеялся запереть силы Вильгельма на западе страны и блокировать его морские коммуникации. Войска, посланные в Йоркшир, получили приказ отправиться на юг. Пунктом сбора королевской армии был назначен Солсбери. В кризисный момент король располагал такой же мощной армией, как и Оливер Кромвель в свои лучшие времена. Английская регулярная армия насчитывала почти 40 тысяч человек. Кроме того, ее поддерживало шотландское войско, только что достигшее Карлайла (4 тысячи), и ирландское (3 тысячи), которое еще находилось за Честером; около 7 тысяч солдат остались защищать Лондон. Но и 25 тысяч казалось вполне достаточно для разгрома почти вдвое меньших сил Вильгельма. Девятнадцатого ноября Яков прибыл к войску в Солсбери. Такой большой и хорошо обученной регулярной армии Англия еще не видела.

Однако армия Якова была внушительной только на бумаге. Настоящей бедой для короля стало дезертирство. Лорд Корнбери, старший из трех сыновей графа Кларендона, офицер королевских драгун, попытался увести в лагерь Вильгельма три кавалерийских полка.

Получив от разных лиц многочисленные предупреждения о неблагонадежности Черчилля, Яков вознамерился арестовать его. Ночью 23 ноября Джон Черчилль и герцог Графтон, не сумев увлечь за собой сколь-либо значительную часть армии, покинули королевский лагерь. Вместе с ними ушли всего примерно 4 сотни офицеров и солдат. В это же время принцесса Анна вместе с Сарой Черчилль по совету епископа Комптона бежала из Уайтхолла. Тем временем восстание уже вспыхнуло по всей стране. В Йоркшире поднялся граф Дэнби, в Дербишире — Девоншир, в Чешире — Деламер. Лорд Бат открыл перед Вильгельмом ворота Плимута. Бинг, ставший впоследствии адмиралом, прибыл в штаб-квартиру принца Оранского и от имени всех офицеров сообщил, что Портсмут в его распоряжении, так же как и весь английский флот. Города один за другим присоединились к восстанию. В один момент вся английская нация отвергла Якова.

Осознав, что сопротивление невозможно, король созвал оставшихся в Лондоне пэров и членов Тайного совета и с их согласия вступил в переговоры с принцем Оранским. Тем временем армия Вильгельма упорно продвигалась к столице. Яков отправил королеву вместе с сыном во Францию, сам ночью 11 декабря тайно покинул Уайтхолл, перебрался через Темзу, покинул Лондон и устремился к побережью. Управление страной он попытался дезорганизовать. Яков выбросил в Темзу Большую государственную печать, приказал Февершэму распустить армию, а Дартмуту — отплыть на всех оставшихся верными кораблях в Ирландию. По Англии разнеслись слухи о жестоких избиениях протестантов в Ирландии. В Лондоне толпа напала на иностранные посольства, город охватила паника, за которой последовала волна террора, получившая название «Ирландская ночь». Если бы не решительные действия Совета, все еще заседавшего в городе, столицу несомненно ожидало бы полное безвластие. Членам Совета не без труда удалось успокоить бурю, после чего они, признав власть Вильгельма, попросили его поспешить в Лондон.

Спасавшийся бегством Яков сел-таки на корабль, но, упустив отлив, попал в руки рыбаков и был доставлен на берег. Его отправили в Лондон и через несколько дней томительной неопределенности снова позволили бежать [172]. На этот раз Якову повезло больше, и он навсегда покинул английскую землю. Хотя падение и бегство не принесли Якову ничего, кроме бесславия, его жертва во имя веры не прошла бесследно: католическая церковь удостоила его уважением. Остаток жизни [173] он провел в ссылке, пользуясь королевскими почестями.





Примечания

class='book'> 1 Идею о шарообразности Земли выдвинул Парменид из Элей (конец IV–V век до н. э.). — Прим. ред.

(обратно)

2

Джон Гонт (1340–1399) — герцог Ланкастер, четвертый сын английского короля Эдуарда III. Приходился Генриху Мореплавателю дедом по матери, графине Филиппе. — Прим. ред.

(обратно)

3

Совет по делам Севера и Совет по делам Уэльса — региональные советы, осуществлявшие верховную юрисдикцию по уголовным и гражданским вопросам на территории северных графств Англии и Уэльса соответственно. — Прим. ред.

(обратно)

4

Принц Ричард — младший сын Эдуарда IV, убитый в Тауэре вместе с братом, королем Эдуардом V, по приказу Ричарда III. — Прим. ред.

(обратно)

5

Эдуард Брюс — брат короля Шотландии Роберта I Брюса, в 1316 г. стал королем Ирландии (после победы шотландцев над англичанами в битве при Баннокберне в 1314 г.); в 1318 г. Эдуард Брюс был убит. — Прим. ред.

(обратно)

6

Титул «Защитник веры» Генрих VIII получил от Римского папы Льва X в 1521 г. за то, что написал трактат «В защиту семи таинств», опровергающий учение Лютера. — Прим. ред.

(обратно)

7

Генрих VIII освободил его из плена на следующий день после битвы. — Прим. ред.

(обратно)

8

Суды квартальных сессий — суды в графствах и городах с участием присяжных заседателей, созывавшиеся раз в три месяца. — Прим. ред.

(обратно)

9

«Лагерь золотой парчи» (англ. Field of Cloth of Gold, фр. Le Camp du Drap d'Or) — прозвание, которое получило место мирных переговоров Генриха VIII Английского и Франциска I Французского, проходивших с 7 июня по 24 июня 1520 г., и сама эта встреча из-за необыкновенной роскоши свиты обоих королей.

(обратно)

10

Имеется в виду претендентка на английский престол Матильда, дочь короля Генриха I, оспаривавшая свое право на престол у Стефана Блуаского в 1139–1147 гг. — Прим. ред.

(обратно)

11

Аннаты — годовой доход от церковного бенифиция, который епископы и архиепископы были обязаны выплатить в пользу Папы римского после назначения в епархию. — Прим. ред.

(обратно)

12

Генеральный атторней — должностное лицо, функции которого были близки к прокурорским. — Прим. ред.

(обратно)

13

Конвокации — высшие законодательные церковные органы Англии, представляющие собой провинциальные соборы, на которые съезжались все епископы провинции и выборные представители низшего духовенства. Конвокаций было две — Кентерберийская и Йоркская, они созывались одновременно с заседаниями парламента. — Прим. ред.

(обратно)

14

Целибат в Англии был отменен уже после смерти Генриха VIII двумя парламентскими статутами, 1548 и 1551 гг. — Прим. ред.

(обратно)

15

«Ворота изменников» (англ. «Traitor's Gate») — главные водные порота Тауэрского замка, выходящие на Темзу. Получили свое название потому, что через них в замок водным путем доставляли преступников, обвиненных в государственной измене. — Прим. ред.

(обратно)

16

Олдермены — члены муниципального совета в Лондоне и ряде других крупных английских городов. — Прим. ред.

(обратно)

17

Летом 1535 г. специально созданные комиссии оценили размеры и доходность монастырского имущества. В 1536 г. парламент принял закон, санкционировавший закрытие мелких монастырей, чей доход не превышал 200 фунтов в год. В итоге земли 376 монастырей перешли в королевскую собственность. — Прим. ред.

(обратно)

18

Михайлов день — 29 сентября. — Прим. ред.

(обратно)

19

«Авторизованная Библия», «авторизованная версия» — английский перевод Библии 1611 г., одобренный королем Яковом I и потому еще называемый «Библия короля Якова». Им до сих пор пользуется большинство английских церквей. Подробнее об этом переводе см. гл. XI. — Прим. ред.

(обратно)

20

Герцогство Клевское, хотя и было небольшим по площади, занимало важное стратегическое положение, находясь в нижнем течении Рейна. Владели им герцоги Юлих-Клеве. — Прим. ред.

(обратно)

21

В сражении у Флоддена в 1513 г. англичане нанесли шотландцам крупное поражение. — Прим. ред.

(обратно)

22

Имеются в виду немцы Петр Мартир и Мартин Буцер, а также поляк Ян Лаский, которого в Англии называли Джон Аляско. — Прим. ред.

(обратно)

23

Хьюго Латимер (1485 — 1556) — епископ Уорчестерский, придворный проповедник при Эдуарде VI. — Прим. ред.

(обратно)

24

Первую английскую экспедицию в Московию снарядили лондонские купцы «Торговой компании открытия стран, островов, государств и владений». Московская компания была образована в 1555 г. после завершения первого плавания в Россию. — Прим. ред.

(обратно)

25

Корабль Р. Ченслера разбился 10 ноября 1556 г. — Прим. ред.

(обратно)

26

Автор неточен: Стивен Гардинер служил торжественную мессу во время бракосочетания Марии и Филиппа и руководил всей церковной церемонией, а также предоставил свой дворец для проведения свадебного пиршества. Умер Гардинер в 1555 г. — Прим. ред.

(обратно)

27

Мать Реджинальда Поула, графиня Маргарет Поул, была арестована в 1539 г. и в 1541 г. казнена (ей было шестьдесят девять лет). Кардинал также потерял двоих братьев и племянника, которые были либо казнены, либо заключены в тюрьму. Клан Поулов был почти уничтожен Генрихом VIII из династических соображений. — Прим. ред.

(обратно)

28

«Книга мучеников» (1563 г.) — биографии наиболее видных протестантов, погибших за свою веру в период правления Марии. Большое внимание Фокс уделил освещению их жизни и человеческих качеств. — Прим. ред.

(обратно)

29

Николас Ридли — епископ Лондонский. — Прим. ред.

(обратно)

30

Пуритане (от лат. puritas — чистота) — последователи кальвинизма в Англии в XVI–XVII вв. Они стремились к углублению Реформации, выступали против абсолютизма. Пуританизм стал идеологией английской революции середины XVII в. — Прим. ред.

(обратно)

31

Диссентеры — распространенное в Англии в XVI–XVII вв. название лиц, не придерживающихся официального вероисповедания, не признающих учения и обрядов государственной англиканской церкви. Другое их название, также широко распространенное, — нонконформисты. — Прим. ред.

(обратно)

32

Нокс Джон (1514–1572) — духовный лидер шотландских протестантов. Будучи священником англиканской церкви, он эмигрировал в Женеву во время правления Марии. — Прим. ред.

(обратно)

33

Он находился за границей все годы правления Марии Тюдор. — Прим. авт.

(обратно)

34

Эдмунд Кэмпион был арестован в июне 1581 г. и впоследствии казнен, Роберт Персонс сумел бежать из Англии. — Прим. ред.

(обратно)

35

Заговорщики планировали убить Елизавету, освободить Марию из заточения, поднять восстание католиков в Англии и Ирландии, чтобы облегчить высадку в Англии испанских войск и восстановление католицизма. — Прим. ред.

(обратно)

36

Мария Стюарт завещала свои права на английский престол Филиппу II Испанскому. Однако незадолго до казни Марии, Елизавета смогла заключить тайное соглашение с ее сыном Яковом VI, согласно которому Яков обещал не оказывать поддержки ни Испании, ни шотландским или английским католикам в обмен на признание его наследником английской короны. — Прим. ред.

(обратно)

37

Грабеж Тихоокеанского побережья испанских владений в Америке стал главной целью кругосветного путешествия, начавшегося в Плимуте. Эскадра из пяти судов прошла Магелланов пролив, проследовала вдоль западного побережья Северной Америки, пересекла Тихий океан и в 1580 г. вернулась в Плимут. Таким образом, экспедиция под командованием Дрейка стала вторым после Ф. Магеллана кругосветным путешествием. Однако на современников произвело впечатление не это, а то, что суда вернулись с громадной добычей. — Прим. ред.

(обратно)

38

Брандер — судно, нагруженное горючими и взрывчатыми веществами. Брандеры поджигали и направляли по ветру или по течению на неприятельские суда. — Прим. ред.

(обратно)

39

Ричард Хэклут (1553–1616 гг.) — известный английский географ, ввел использование глобуса в школах. — Прим. ред.

(обратно)

40

Эльдорадо — легендарная страна на территории Латинской Америки, богатая золотом и драгоценными камнями, предмет вожделения испанских завоевателей. — Прим. ред.

(обратно)

41

Кларендон, Эдуард Хайд, герцог (1609–1674) — английский государственный деятель и первый историк английской революции XVII в. Подробнее о нем и его деятельности см. главы XXI и XXII. — Прим. ред.

(обратно)

42

Индепенденты (по-английски независимые) — приверженцы одного из течений протестантизма в Англии и ряде других стран (то же, что конгрегационалисты). Оформились в конце XVI в. как левое крыло пуритан. В период Английской революции XVII в. политическая партия, выражавшая интересы радикального крыла буржуазии и нового дворянства. Как политическая партия возглавила восстание против абсолютизма Стюартов. После военной победы над королем в рядах индепендентов произошло размежевание. Часть индепендентов во главе с О. Кромвелем (их в народе называли шелковыми, по одежде) считала революцию в основном завершенной. Демократическая часть индепендентов, выступавшая против О. Кромвеля и его приверженцев, образовала партию левеллеров.

(обратно)

43

Ричард II — английский король, в 1399 г. принужденный отречься от престола и вскоре убитый. — Прим. ред.

(обратно)

44

За участие в заговоре против вступления на престол Якова I. Подробнее см. главу XI. — Прим. ред.

(обратно)

45

С восшествием на английский престол короля Шотландии Якова VI Шотландия была объединена с Англией личной унией. — Прим. ред.

(обратно)

46

Он приходился правнуком Маргарите, старшей дочери Генриха VII, и наследовал трон Англии по женской линии. — Прим. ред.

(обратно)

47

Холируд — королевский дворец в Эдинбурге. — Прим. ред.

(обратно)

48

Таможенные сборы одного только лондонского порта в этот период составляли 110 тысяч фунтов стерлингов в год. — Прим. ред.

(обратно)

49

«Король подумает» (старофранц. «Le Roi s'avisera») — традиционная формула отклонения монархом билля, предложенного парламентом. — Прим. ред.

(обратно)

50

Это событие вошло в историю Англии как «Пороховой заговор». — Прим. ред.

(обратно)

51

После взрыва в парламенте и убийства короля предполагалось захватить принцессу Елизавету, старшую дочь Якова I (ей было девять лет), и провозгласить ее королевой. — Прим. ред.

(обратно)

52

По традиции, 5 ноября совершается церемониальный обход всего здания парламента. — Прим. ред.

(обратно)

53

«Авторизованная версия» впервые подверглась пересмотру в 1870-х гг. — Прим. ред.

(обратно)

54

Джон Буньян (правильно Беньян, 1628–1688) — английский проповедник и религиозный писатель. В аллегорическом романе «Путешествие пилигрима» в образной форме ярко изобразил идеал жизни христианина. — Прим. ред.

(обратно)

55

Фрэнсис Бэкон — крупный английский философ, заложил основы английского материализма и методологии науки. — Прим. ред.

(обратно)

56

Миддл Темпл — один из четырех «Судебных иннов», корпораций лондонских барристеров (адвокатов, имеющих право выступать в высших судах). — Прим. ред.

(обратно)

57

Речь идет о Нидерландской буржуазной революции 1566–1609 гг. — Прим. ред.

(обратно)

58

Это произошло 14 февраля 1613 г. — Прим. ред.

(обратно)

59

Это событие вошло в историю как Дефенестрация. Из окон сбросили штатгальтеров императора Славату и Мартиница. Они, однако, не были ранены и не получили никаких серьезных повреждений. — Прим. ред.

(обратно)

60

Дефенестрация ознаменовала начало Тридцатилетней войны (1618–1648) между габсбургским блоком и антигабсбургской коалицией. — Прим. ред.

(обратно)

61

Арабелла Стюарт — правнучка Маргариты, старшей сестры Генриха VIII. Елизавета I считала права на престол Якова и Арабеллы равнозначными, и только обстоятельства вынудили ее отдать предпочтение Якову. Ряд елизаветинских политиков стремился видеть на английском престоле Арабеллу, мотивируя это ее английским происхождением. — Прим. ред.

(обратно)

62

Признанный виновным в государственной измене и лишенный всех прав, Рэли провел в тюрьме тринадцать лет. Ему был вынесен смертный приговор, исполнение которого отложили на неопределенное время, в зависимости от обстоятельств и действий самого Рэли. — Прим. ред.

(обратно)

63

Современные историки не подвергают сомнению гомосексуальные наклонности Якова I. — Прим. ред.

(обратно)

64

Импичмент — процедура привлечения к суду высших должностных лиц страны, в которой принимали участие обе палаты парламента. — Прим. ред.

(обратно)

65

Яков I помиловал Ф. Бэкона, но на государственную службу тот больше не вернулся и всецело посвятил себя научной и литературной деятельности. — Прим. ред.

(обратно)

66

Новая Англия — регион северо-восточной части США, сложившийся в XVII в. — Прим. ред.

(обратно)

67

Официальное прозвище города Бостона — «Колыбель революции» — войны североамериканских колоний за независимость 1775–1783 гг. — Прим. ред.

(обратно)

68

Мильтон Джон (1608–1674) — английский поэт и политический деятель, сторонник республики. — Прим. ред.

(обратно)

69

Принц Уэльский Генрих Стюарт, старший брат Карла, умер 8 ноября 1612 г., в результате чего Карл стал наследником английского престола. — Прим. ред.

(обратно)

70

Элиот, сэр Джон (1592–1632) — английский политический и военный деятель. — Прим. ред.

(обратно)

71

Голлиз Дензил (1599–1680) — политический деятель, в Долгом парламенте возглавит партию пуритан. — Прим. ред.

(обратно)

72

Карл I обязался предоставить свободу вероисповедания католикам, но не выполнил свое обещание. — Прим. ред.

(обратно)

73

Habeas corpus — арест, взятие под стражу. Согласно практике Habeas corpus, арестованный имел право обратиться к суду для выяснения оснований лишения свободы. Эта практика возникла в Англии еще в начале XII в. — Прим. ред.

(обратно)

74

Подробнее о «Петиции о праве» пойдет речь ниже. — Прим. ред.

(обратно)

75

«Да будет это законом, как вы того желаете» — одна из традиционных формул принятия монархом билля, предложенного парламентом. — Прим. ред.

(обратно)

76

Это сделали для того, чтобы не мог войти посланный королем пристав палаты лордов, который был обязан взять со стола спикера жезл. Согласно парламентской традиции, это означало конец заседаний. — Прим. ред.

(обратно)

77

Ремонстрация объявляла врагами государства католиков и арминиан, а также всех тех, кто взимает или платит таможенные сборы. — Прим. ред.

(обратно)

78

Вестминстерский дворец — традиционное место заседаний английского парламента с 1547 г. — Прим. ред.

(обратно)

79

См. примеч. к гл. IV, с. 42. — Прим. ред.

(обратно)

80

Принн Уильям (1600–1669) — пуританский памфлетист и общественный деятель. В своих сочинениях осудил театральные представления, комедии, музыку и танцы, а также охоту и народные гулянья. Был приговорен к пожизненному заключению. — Прим. ред.

(обратно)

81

Уайтхолл — главный королевский дворец в Лондоне с первой половины XVI в. до 1689 г. В 1698 г. он почти полностью сгорел. — Прим. ред.

(обратно)

82

См. примеч. к гл. VI, с. 80. — Прим. ред.

(обратно)

83

Это произошло 5 мая. — Прим. ред.

(обратно)

84

Это было сделано для того, чтобы избежать огласки замысла палаты в отношении Страффорда. — Прим. ред.

(обратно)

85

Уайндбэнк Френсис (умер в 1645) — Государственный секретарь, личный секретарь Карла I, ставленник Лода. — Прим. ред.

(обратно)

86

Джон Финч заслужил гнев оппозиции тем, что способствовал принятию незаконного решения судей в деле о «корабельных деньгах» и решительно проводил в жизнь незаконные мероприятия правительства Карла. — Прим. ред.

(обратно)

87

Св. Августин — первый архиепископ Кентерберийский, в 596 г. был отправлен папой Григорием Великим в Англию с целью распространения христианства. Положил начало английской церковной организации. — Прим. ред.

(обратно)

88

Генеральный солиситор — один из советников короля по юридическим вопросам, входил в число членов Тайного совета. — Прим. ред.

(обратно)

89

Автор имеет в виду два главных политических течения, на протяжении четырех столетий оказывающих определяющее влияние на Английское государство — консервативное и либеральное. — Прим. ред.

(обратно)

90

Пейл, или Английский Пейл — первоначально колония Англии на северо-востоке Ирландии с центром в Дублине, существовавшая до конца XVI в. В XVII в. область Пейл была по-прежнему населена преимущественно англичанами. — Прим. ред.

(обратно)

91

Жакерия — крестьянское восстание во Франции в 1358 г. Относится к числу самых крупных подобных выступлений. — Прим. ред.

(обратно)

92

Сицилийская вечерня — народное восстание на острове Сицилия, направленное против французов (1282 г.). — Прим. ред.

(обратно)

93

Милиция — войска местного ополчения. — Прим. ред.

(обратно)

94

Сын курфюрста Пфальцского Фридриха и Елизаветы Пфальцской, дочери Якова I. — Прим. ред.

(обратно)

95

Автор имеет в виду расстрел семьи Николая II в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге 17 июля 1918 г. — Прим. ред.

(обратно)

96

Маргарита Анжуйская — супруга короля Генриха VI, игравшая активную роль во время войны Роз. — Прим. ред.

(обратно)

97

Э. Ж. Сиейес (1748–1836) и О. Г. Р. Мирабо (1749–1791) — деятели Французской буржуазной революции. Сиейес участвовал в выработке «Декларации прав человека и гражданина», был одним из основателей Якобинского клуба. Мирабо — депутат Генеральных Штатов от третьего сословия, сторонник конституционной монархии. — Прим. ред.

(обратно)

98

Автор имеет в виду расправу сторонников Йорков над Ланкастерами после поражения Ланкастеров в битве при Тоутоне 28 марта 1461 г. (один из наиболее кровавых эпизодов войны Роз, когда был истреблен цвет английского рыцарства). — Прим. ред.

(обратно)

99

Еглон — моавитский царь, поработивший израильтян, был убит Аодом (книга Судей, 3:12–30). — Прим. ред.

(обратно)

100

Это событие описано в Первой книге Царств, в главе 15. — Прим. ред.

(обратно)

101

Бёрк Э. (1729–1797) — английский политик и публицист, консерватор. Считал государственное устройство результатом многовекового развития общества, высказывался против его насильственных перемен. Фокс Ч. Дж. (1749–1806) — английский политик, лидер левого крыла вигов. Был сторонником умеренных конституционных парламентских реформ буржуазного толка. — Прим. ред.

(обратно)

102

Те-Солент — пролив, отделяющий остров Уайт от Великобритании. — Прим. ред.

(обратно)

103

В результате «прайдовой чистки» пресвитериане были изгнаны из палаты общин. — Прим. ред.

(обратно)

104

Дорислау Исаак (1595–1649) — известный в свое время дипломат, являлся представителем Долгого парламента в Гааге. — Прим. ред.

(обратно)

105

Банкуэтинг-Хауз — одно из наиболее известных зданий на улице Уайтхолл, сооруженное в 1619–1622 гг. как часть дворца Уайтхолл. — Прим. ред.

(обратно)

106

В этом памфлете Лильберн высказал мысль, что Англии угрожает военная диктатура. — Прим. ред.

(обратно)

107

От англ, «to dig» — копать. — Прим. ред.

(обратно)

108

Кромвель оправдывал собственную жестокость, ссылаясь на восстание в Ирландии в 1641 г. — Прим. ред.

(обратно)

109

Гладстон У. (1809–1898) — премьер-министр Великобритании в 1880–1885, 1886, 1892–1894 гг., лидер Либеральной партии. Правительство Гладстона подавляло национально-освободительное движение в Ирландии, но в то же время безуспешно добивалось принятия английским парламентом билля о гомруле — самоуправлении в рамках Британской империи. Дизраэли Б. (1804–1881) — лидер Консервативной партии, премьер-министр Великобритании в 1868 и в 1874–1880 гг. — Прим. ред.

(обратно)

110

Карл II подписал Ковенант 1 мая 1650 г. в голландском городе Бреда. Он обязался сделать пресвитерианскую церковь государственной в Англии, Шотландии и Ирландии, даровал Шотландии самоуправление, обещал прекратить всяческие контакты со своими сторонниками, графом Ормондом и маркизом Монтрозом. — Прим. ред.

(обратно)

111

Синоним лжерелигии. — Прим. ред.

(обратно)

112

Семнадцатого августа 1648 г. шотландцы под командованием лорда Гамильтона потерпели сокрушительное поражение у Престона от войск Кромвеля. — Прим. ред.

(обратно)

113

За укрывательство короля полагалась смертная казнь без права помилования. — Прим. ред.

(обратно)

114

В Англии активно продолжались огораживания, осложнявшие и без того тяжелое существование сельского населения; налоги по-прежнему оставались высокими; закон о свободе совести принят не был; при этом члены «Охвостья» не преминули позаботиться о собственном материальном благополучии. Все это вызывало недовольство широких народных масс. — Прим. ред.

(обратно)

115

В этот день члены «Охвостья» готовились принять закон, согласно которому они должны автоматически выбираться во все последующие парламенты. — Прим. ред.

(обратно)

116

Сиейес Э. Ж. (1748–1836) в 1799 г. пошел в правительство Директории, после переворота 18 брюмера 1799 г. стал одним из трех консулов. — Прим. ред.

(обратно)

117

Буквальный перевод английского слова «protector». — Прим. ред.

(обратно)

118

Англичане захватили Гибралтар в 1704 г. во время войны за Испанское наследство. По условиям Утрехтского мира 1713 г., завершившего эту войну, Гибралтар стал владением Великобритании. — Прим. ред.

(обратно)

119

«Бербонский парламент» получил название по имени одного из самых активных своих членов, владельца кожевенной мастерской Прейзгода Бербона, анабаптистского проповедника.

Бербонский парламент» был распущен 12 декабря 1653 г., хотя первоначально предполагалось, что он будет заседать до ноября 1654 г. — Прим. ред.

(обратно)

120

Майские столбы — атрибут старинного народного праздника, отмечавшегося в первое воскресенье мая. Столбы украшались цветами, возле них проводились народные гулянья и танцы, праздник завершался коронованием «королевы Мая» — самой красивой девушки деревни. — Прим. ред.

(обратно)

121

Бредская декларация была обнародована 4 апреля 1660 г. В этом воззвании к англичанам Карл II гарантировал прощение всем, воевавшим против короны, за исключением тех лиц, которые были непосредственно причастны к казни его отца. Земли, приобретенные новыми собственниками, оставались за ними, но окончательно этот вопрос должен был быть решен парламентом. Кроме того. Карл предполагал, что отныне парламент возьмет на себя часть королевских забот — в частности, изыскание средств на содержание армии. — Прим. ред.

(обратно)

122

Он был созван 29 декабря 1660 г. и получил название Согласительного. — Прим. ред.

(обратно)

123

Это событие: состоялось 29 мая 1660 г., в день тридцатилетия Карла II. — Прим. ред.

(обратно)

124

Акт «О тайных молельнях» налагал наказание за встречи «под любым религиозным предлогом», если в них участвовало более пяти человек. — Прим. ред.

(обратно)

125

Нонконформизм был в городах очень распространен, а горожане часто отличались политической активностью. — Прим. ред.

(обратно)

126

Политические партии зародились в начале 1670-х гг. и окончательно оформились в 1679 г. — Прим. ред.

(обратно)

127

Рекузанты — английские католики. — Прим. ред.

(обратно)

128

Джон Черчилль в 1702 г. стал первым герцогом Мальборо, в начале XVIII в. одержал ряд блестящих побед в войне за Испанское наследство. Автор — его потомок, внук пятого герцога Мальборо. — Прим. ред.

(обратно)

129

Шефтсбери родился в 1621 г. — Прим. ред.

(обратно)

130

Королева-мать Генриетта-Мария и многие другие члены королевской семьи отрицательно относились к возможному браку Якова с безродной девушкой из протестантской семьи; Мария Оранская распространяла о ней клеветнические слухи. Однако сам Карл II отнесся к известию о свадьбе брата спокойно. — Прим. ред.

(обратно)

131

После гибели ван Опдама и потопления «Де Эндрахта» заменить главнокомандующего голландцам оказалось некем, и англичане по одному потопили семнадцать кораблей противника. В плен было захвачено 6 тысяч голландских моряков. — Прим. ред.

(обратно)

132

Этот ожесточенный морской бой вошел в историю как Четырехдневное сражение, или бой у Дюнкерка (31 мая — 3 июня 1666 г., по другим данным, 1–4 июня). — Прим. ред.

(обратно)

133

Погибли два адмирала, число убитых, раненых и попавших в плен английских матросов составило 8 тысяч человек. Английский флот недосчитался двадцати боевых судов. — Прим. ред.

(обратно)

134

Сражение снова имело место у Северного Форленда. Оно известно также как «битва в день св. Якова». — Прим. ред.

(обратно)

135

Английский флот под командованием Монка потопил двадцать кораблей противника, прорвался к побережью Нидерландов и уничтожил сто шестьдесят торговых судов, стоявших на якоре. — Прим. ред.

(обратно)

136

Сохранились сведения о том, что первым загорелся дом пекаря Джона Фарринора. — Прим. ред.

(обратно)

137

Король лично прибыл в Лондон, убеждал людей сносить дома, чтобы остановить пламя, направил отряды своей личной гвардии в помощь пожарным, лично участвовал в тушении огня. — Прим. ред.

(обратно)

138

В результате Большого пожара выгорело 85 процентов территории Лондона, без крова осталось более 100 тысяч горожан. Лондон, один из самых значительных городов Европы, лежал в руинах. — Прим. ред.

(обратно)

139

Там находился один из крупнейших в Англии доков. — Прим. ред.

(обратно)

140

Англичане не смогли оказать существенного сопротивления, так как ни флот, ни береговая артиллерия не были готовы отразить атаку противника. — Прим. ред.

(обратно)

141

Его подписали в городе Бреда 31 июля 1667 г. — Прим. ред.

(обратно)

142

Англичане, в свою очередь, были вынуждены возвратить голландцам Суринам, захваченный у них во время войны. — Прим. ред.

(обратно)

143

Кларендон всячески пытался защищать интересы короля, уменьшить контроль над ним со стороны парламента, в то же время стараясь внушить Карлу мысль о пагубном влиянии на него фавориток, вмешивающихся в государственные дела. Однако герцог не смог ничего противопоставить действиям парламента; он был непопулярен в народе еще со времени продажи Дюнкерка, и Карл решил пожертвовать своим первым министром, поддерживавшим его в годы изгнания. Тридцатого августа 1667 г. король отправил его в отставку. Палата общин решила начать против Кларендона процедуру импичмента, обвиняя его в государственной измене. Карл устроил так, чтобы герцогу стало известно об этом, и не стал препятствовать его бегству из Англии. Остаток своих дней Эдвард Хайд, герцог Кларендон, провел во Франции. Умер он в декабре 1674 г. — Прим. ред.

(обратно)

144

Трехтомный труд Кларендона написан в роялистском духе. Он оказал определенное влияние на последующих английских историков-консерваторов. — Прим. ред.

(обратно)

145

«CABAL» от Clifford — Arlington — Buckingam — Ashley — Loderdale. По-английски это слово означает «политическая клика». «Кабальное» министерство оправдало свое прозвище, но в полном смысле слова министерством не являлось: король не совещался с ним как с единым органом, да и сами «министры» придерживались разных точек зрения по многим вопросам. — Прим. ред.

(обратно)

146

Для начала военных действий Людовик XIV использовал как предлог так называемое деволюционное право, действовавшее на части территории Испанских Нидерландов, в частности в Брабанте. Отсюда и война между Францией и Испанией за Испанские Нидерланды 1667–1668 гг. получила название Деволюционной войны. — Прим. ред.

(обратно)

147

Английское правительство обязалось не покровительствовать отечественной промышленности, согласилось на повышение французских тарифов на английские товары, облегчило условия торговли французских купцов в Англии и ее колониях, обязалось способствовать захватнической политике Франции в Европе. — Прим. ред.

(обратно)

148

Преосуществлеиие — одна из фундаментальных католических доктрин, утверждающая, что во время причащения хлеб и вино преосуществляются в тело и кровь Христа. Католики выполнить Требование акта «О присяге» не могли и таким образом лишались возможности занимать любую государственную должность. — Прим. ред.

(обратно)

149

Некоторые историки утверждают, что преступников, убивших Эдмунда Берри Годфри, так и не нашли, и их имена до сих пор не известны. — Прим. ред.

(обратно)

150

Шефтсбери был вынужден покинуть Англию в 1681 г., после того как он попытался поднять мятеж в ответ на роспуск парламента Карлом II. — Прим. ред.

(обратно)

151

«Хабеас Корпус Акт» (или «Акт для лучшего обеспечения свободы подданных и для предупреждения заточений за морем») устанавливал, что любое арестованное лицо, лично, через родственников или друзей, имеет право обратиться в суд с требованием выдать приказ о Habeas corpus. Арестованный в течение суток должен был быть доставлен в суд с указанием точной причины ареста. Суд рассматривал основания ареста и решал — отпустить арестованного до суда, оставить его под арестом или освободить его. Впервые вводилась ответственность должностных лиц, в ведении которых находились арестованные, в случае, если они не доставляли их в суд в указанные сроки, и ответственность судей, которые отказывались выдать приказ о Habeas corpus (они обязаны были в подобном случае выплатить крупный штраф в пользу арестованного). Лицо, освобожденное на основании приказа о Habeas corpus, не могло быть арестовано вторично по тому же поводу (виновник повторного ареста штрафовался в пользу арестованного). Действие закона о Habeas corpus не распространялось на лиц, арестованных по гражданским делам, за тяжкие уголовные преступления, а также за государственную измену. В случае военных действий или народных волнений парламент оставил за собой право приостанавливать действие акта.

«Хабеас Корпус Акт» стал одним из важнейших конституционных документов Англии. Карл II согласился на его подписание при условии, что виги не будут противиться занятию престола его братом Яковом. — Прим. ред.

(обратно)

152

«Король согласен» (старофранц. «Le Roi le veult») — одна из традиционных формул принятия монархом билля, предложенного парламентом. — Прим. ред.

(обратно)

153

В 1213 г. Иоанн Безземельный предложил Папе римскому Иннокентию III принять временный сюзеренитет над страной и принес ему присягу как феодальному господину. — Прим. ред.

(обратно)

154

«Черный жезл» — герольдмейстер, постоянное должностное лицо палаты лордов. Его обязанность — приглашать членов палаты общин на тронную речь монарха. Название получил потому, что во время церемонии несет черный жезл и стучит им в дверь палаты общин. — Прим. ред.

(обратно)

155

«Ignoramus» по-латыни дословно означает «невежда». Такой вердикт присяжные выносили в том случае, если считали, что в действиях обвиняемого нет состава преступления. — Прим. ред.

(обратно)

156

Это событие вошло в историю Англии как «Ржаной заговор» (или «Райхаузский заговор»). Заговорщики действовали двумя независимыми друг от друга группами. Одна из них планировала осуществить покушение на жизнь Карла II и герцога Йоркского возле Ньюмаркета, из ржаного склада, располагавшегося на Ньюмаркет-роуд (этот склад и дал название заговору). Вторая группа, куда входили виги-аристократы, задумала напасть на короля, захватить его в плен и принудить выполнить свои требования. — Прим. ред.

(обратно)

157

Нантский эдикт был подписан французским королем Генрихом IV в 1598 г. Он позволил завершить религиозные войны во Франции и оформил компромисс между католиками и гугенотами: католицизм признавался государственной религией, но гугеноты получали право свободного исповедания кальвинизма, проведения богослужений (кроме ряда крупных городов, в том числе и Парижа); кроме того, гугеноты могли образовывать собственные политические организации и занимать государственные должности наравне с католиками, а также за ними оставили несколько крепостей, пользующихся полной автономией и не зависимых от государства; образовалось гугенотское «государство в государстве». Нантский эдикт был частично отменен Людовиком XIII в 1629 г. и полностью — Людовиком XIV в октябре 1685 г. — Прим. ред.

(обратно)

158

Орден траппистов — католический монашеский орден, основанный в 1636 г. аббатом цистерианского монастыря Ла-Трапп де Рансе. Орден отличался строгой аскетической дисциплиной: монахи питались овощами, фруктами и водой, одевались в простую рясу с капюшоном, носили деревянные башмаки и подпоясывались грубой веревкой. Молитвам они посвящали около одиннадцати часов в сутки, много времени уделяли физическому труду. — насчет намерений Якова: со все возрастающим недоверием англичане следили за каждым действием своего короля, направленным на упрочение веротерпимости. В Англии хорошо знали его характер и твердые убеждения и не сомневались в том, что, как только Яков окажется способен применить силу, им придется выбирать между мессой и костром. — Прим. ред.

(обратно)

159

Монмут действовал нерешительно, упустил время похода на Лондон и дал Якову II возможность собрать крупные военные силы. Это предопределило поражение восстания. — Прим. ред.

(обратно)

160

Маркиз Аргайл высадился в Шотландии примерно за полтора месяца до появления Монмута в Англии.

Планировалось, что он двинет свои силы на Эдинбург, но маркиз быстро потерпел поражение, в том числе и из-затого, что в рядах его войск оказалось немало предателей. Принять участие в мятеже Монмута Аргайла заставило то, что он имел личные счеты с Яковом: герцог Йоркский, являясь высоким комиссаром в Шотландии, необоснованно обвинил маркиза в государственной измене и вынес ему смертный приговор. Тогда Аргайлу пришлось бежать, но теперь факт измены не подлежал сомнению, и приговор, вынесенный несколько лет назад, привели в исполнение. — Прим. ред.

(обратно)

161

Многие историки утверждают, что герцог Монмут униженно умолял Якова II помиловать его. — Прим. ред.

(обратно)

162

Империя Карла Великого к 814 г. охватывала большую часть территории современных Франции и Германии, Северную Италию и часть Средней Италии. — Прим. ред.

(обратно)

163

Иннокентий XI (1611–1689) — в миру Бенедетто Одескальки, папа с 1676 г., один из наиболее выдающихся церковных деятелей XVII в. — Прим. ред.

(обратно)

164

В 1682 г. Иннокентий XI отменил «четырехстатейную декларацию» о независимости от папства галликанской церкви, отказался утверждать в правах французских епископов, назначенных Людовиком XIV. — Прим. ред.

(обратно)

165

В эту коалицию входили, кроме папы, Голландия, Англия и Германия. — Прим. ред.

(обратно)

166

Точнее, 4 мая 1688 г. — Прим. ред.

(обратно)

167

«Лиллибурлеро» — антикатолическая песня XVII в. Название получила по лишенному смысла слову из рефрена. — Прим. ред.

(обратно)

168

«Типперэри» — известная солдатская песня-марш, написана Г. Уильямсом и Дж. Джаджем в 1912 г. Приобрела большую популярность в годы Первой мировой войны. Название получила по первым словам «Далеко до Типперэри» (Типперэри — город в Ирландии). — Прим. ред.

(обратно)

169

Точнее, 11 ноября. — Прим. ред.

(обратно)

170

По другим данным, 40 тысяч пехоты и 5 тысяч конницы. — Прим. ред.

(обратно)

171

Историки высказывают различные мнения о дате высадки войск Вильгельма Оранского на Британских островах — 19 октября, 1 ноября и 15 ноября. Наиболее достоверной сейчас считается дата 15 ноября 1688 г. — Прим. ред.

(обратно)

172

Рыбаки приняли Якова за иезуита и отправили его в Лондон. Бывший король оказался заключенным под стражей в Уайтхолле. Вильгельм Оранский, в чьи планы не входило лишать Якова жизни, распорядился, чтобы охраняли его не англичане, а голландцы. Самому королю передали совет Вильгельма немедленно бежать. Яков воспользовался им, препятствовать ему не стали, и он в конце декабря 1688 г. благополучно добрался до Франции. — Прим. ред.

(обратно)

173

Яков II скончался в 1701 г. — Прим. ред.

(обратно)

Оглавление

  • Уинстон С. Черчилль Британия в новое время (XVI–XVII вв.)
  • ПРЕДИСЛОВИЕ
  • КНИГА I РЕНЕССАНС И РЕФОРМАЦИЯ
  • Глава I. ЗЕМЛЯ — ШАР
  • Глава II. ДИНАСТИЯ ТЮДОРОВ
  • Глава III. ГЕНРИХ VIII
  • Глава IV. КАРДИНАЛ ВУЛСИ
  • Глава V. РАЗРЫВ С РИМОМ
  • Глава VI. КОНЕЦ МОНАСТЫРЕЙ
  • Глава VII. БОРЬБА ЗА ПРОТЕСТАНТИЗМ
  • Глава VIII. «ДОБРАЯ КОРОЛЕВА БЕСС»
  • Глава IX. «НЕПОБЕДИМАЯ АРМАДА»
  • Глава X. ГЛОРИАНА
  • КНИГА II ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА
  • Глава XI. СОЕДИНЕННЫЕ КОРОНЫ
  • Глава XII. «МЭЙФЛАУЭР»
  • Глава XIII. КАРЛ I И БЭКИНГЕМ
  • Глава XIV. БЕСПАРЛАМЕНТСКОЕ ПРАВЛЕНИЕ
  • Глава XV. ПАРЛАМЕНТ ВОССТАЕТ
  • Глава XVII. МАРСТОН-МУР И НЕЙЗБИ
  • Глава XVIII. ТОПОР ПАДАЕТ
  • КНИГА III РЕСТАВРАЦИЯ
  • Глава XIX. АНГЛИЙСКАЯ РЕСПУБЛИКА
  • Глава XX. ЛОРД-ПРОТЕКТОР
  • Глава XXI. РЕСТАВРАЦИЯ
  • Глава XXII. «ВЕСЕЛЫЙ МОНАРХ»
  • Глава XXIII. ПАПИСТСКИЙ ЗАГОВОР
  • Глава XXIV. ВИГИ И ТОРИ
  • Глава XXV. КАТОЛИЧЕСКИЙ КОРОЛЬ
  • Глава XXVI. «СЛАВНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ»
  • *** Примечания ***