КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706338 томов
Объем библиотеки - 1349 Гб.
Всего авторов - 272770
Пользователей - 124663

Последние комментарии

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

DXBCKT про Калюжный: Страна Тюрягия (Публицистика)

Лет 10 назад, случайно увидев у кого-то на полке данную книгу — прочел не отрываясь... Сейчас же (по дикому стечению обстоятельств) эта книга вновь очутилась у меня в руках... С одной стороны — я не особо много помню, из прошлого прочтения (кроме единственного ощущения что «там» оказывается еще хреновей, чем я предполагал в своих худших размышлениях), с другой — книга порой так сильно перегружена цифрами (статистикой, нормативами,

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Миронов: Много шума из никогда (Альтернативная история)

Имел тут глупость (впрочем как и прежде) купить том — не уточнив сперва его хронологию... В итоге же (кто бы сомневался) это оказалась естественно ВТОРАЯ часть данного цикла (а первой «в наличии нет и даже не планировалось»). Первую часть я честно пытался купить, но после долгих и безуспешных поисков недостающего - все же «плюнул» и решил прочесть ее «не на бумаге». В конце концов, так ли уж важен носитель, ведь главное - что бы «содержание

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
DXBCKT про Москаленко: Малой. Книга 2 (Космическая фантастика)

Часть вторая (как и первая) так же была прослушана в формате аудио-версии буквально «влет»... Продолжение сюжета на сей раз открывает нам новую «локацию» (поселок). Здесь наш ГГ после «недолгих раздумий» и останется «куковать» в качестве младшего помошника подносчика запчастей))

Нет конечно, и здесь есть место «поиску хабара» на свалке и заумным диалогам (ворчливых стариков), и битвой с «контролерской мышью» (и всей крысиной шоблой

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
iv4f3dorov про Соловьёв: Барин 2 (Альтернативная история)

Какая то бредятина. Писал "искусственный интеллект" - жертва перестройки, болонского процесса, ЕГЭ.

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
iv4f3dorov про Соловьёв: Барин (Попаданцы)

Какая то бредятина. Писал "искусственный интеллект" - жертва перестройки, болонского процесса, ЕГЭ.

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

«Если», 1993 № 11-12 [Карл Густав Юнг] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

«Если», 1993 № 11-12

Рэй Нельсон В восемь утра


В конце представления гипнотизер приказал участникам сеанса: «Просыпайтесь».

Тут-то и произошло нечто необычное. Один из участников проснулся полностью. Раньше такого никогда не случалось. Звали его Джордж Йодо, и первое время он щурился на заполнившую театр публику, не понимая, что произошло. Затем он осознал, что в толпе зрителей здесь и там встречаются нечеловеческие лица — лица Чародеев. Разумеется, они были в зале с самого начала, но проснулся-то по-настоящему только Джордж, так что только Джордж и увидел, кто они на самом деле. В мгновение ока он понял это, а также что стоит ему лишь чем-то выдать себя, как Чародеи немедленно прикажут ему заснуть и он подчинится.

Он покинул театр и вышел в залитую неоном ночь, старательно притворяясь, что не замечает повелителей Земли — больших зеленых рептилий с многочисленными желтыми глазами. «Эй, приятель, огоньку не найдется?» спросил у него один из них. Джордж дал ему прикурить, затем двинулся дальше.

На улице Джорджу то и дело попадались плакаты с фотографиями Чародеев и различными лозунгами-командами, типа «Восемь часов работай, восемь часов отдыхай, восемь часов спи», «Создавай семью и размножайся». Взгляд Джорджа упал на выставленный в витрине магазина телевизор, и он едва успел отвернуться. Не видя Чародея на экране, он смог устоять против его команды «Продолжайте смотреть наш канал».

Войдя в свою маленькую холостяцкую квартирку, Джордж отключил телевизор от сети. Впрочем, из других квартир до него доносились звуки соседских аппаратов. В основном это были человеческие голоса, однако время от времени он слышал надменное карканье чужаков. «Подчиняйтесь правительству», — сказал один из них. «Мы — ваше правительство, — сказал другой. — Мы ваши друзья, и вы с удовольствием поработаете для нас, не так ли?»

«Подчиняйтесь!»

«Работайте!»

Неожиданно зазвонил телефон. Джордж поднял трубку. Это был один из Чародеев.

— Привет, — громки каркнул он. — Я ваш надзиратель, начальник полиции Робинсон. Ты старик, Джордж Йодо. Завтра, в восемь утра, твое сердце остановится. Прошу повторить.

— Я старик, — сказал Джордж. — Завтра, в восемь утра, мое сердце остановится.

Надзиратель повесил трубку.

— Нет, не остановится, — прошептал Джордж. Интересно, почему они хотят его смерти? Подозревают, что он проснулся? Возможно. Очевидно, кто-то заметил, что он реагирует не так, как остальные. Если в одну минуту девятого он будет жив, у них не останется сомнений.

«Нет смысла сидеть здесь и ждать конца», — подумал Джордж.

Он вышел в город. Плакаты, телевидение, случайные команды чужаков, казалось, не имели над ним абсолютной власти, хотя он по-прежнему испытывал сильнейшее желание подчиниться и предаться знакомым галлюцинациям. Пройдя по переулку, он остановился. Прямо перед ним, прислонясь спиной к стене, стоял один из чужаков. Джордж подошел к нему.

«Продолжай движение», — прохрюкала тварь, фокусируя на нем свои ужасные глаза.

Джордж почувствовал: она начинает понимать, чти происходит. Через мгновение морда рептилии превратилась в лицо милого старого пьянчуги. Собственно, после чужака любой пьянчуга показался бы милым. Джордж подобрал кирпич и что было силы опустил его на голову старика. Спустя секунду образ расплылся, выступила сине-зеленая кровь, и ящерица, подергиваясь и корчась от боли, рухнула на землю. Спустя еще секунду она была мертва.

Джордж оттащил тело в тень и обыскал его. В одном кармане он обнаружил крохотное радио, в другом — необычной формы вилку и нож. Радио что-то сказало на непонятном языке. Джордж положил его рядом с телом, однако нож и вилку забрал.

«Сбежать мне, видимо, не удастся, — подумал он. — Так стоит ли бороться?» Но, может быть…

Что если он сумеет разбудить остальных? Стоит попробовать.

Он прошел двенадцать кварталов до квартиры своей подружки Дойл и постучался в дверь. Она появилась в дверном проеме в купальном халате.

— Я хочу разбудить тебя, — сообщил он.

— Я проснулась, — сказала она. — Входи.

Он вошел. По телевизору шла какая-то передача. Он выключил его.

— Нет, — сказал он. — Я имею в виду, по-настоящему разбудить. — Она в недоумении посмотрела на него так, что он щелкнул пальцами и заорал: Проснись! Хозяева приказывают тебе проснуться!

— У тебя все дома, Джордж? — с подозрением спросила она. — Ты, конечно, валяешь дурака. — Он отвесил ей пощечину. — Прекрати! — закричала она. — Ты что?!

— Ничего, — сказал Джордж, понимая, что потерпел неудачу. — Это просто такая шутка.

— Дать мне пощечину — это вовсе не шутка! — Она продолжала вопить.

Раздался стук в дверь. Джордж открыл ее. На пороге стоял один из чужаков.

— Вы не могли бы вести себя потише? — спросил он.

Глаза и тело рептилии слегка расплылись, и перед Джорджем возник зыбкий образ толстяка средних лет в одной рубашке. Он был все еще человеком, когда Джордж рассек ему горло ножом, однако не успел толстяк коснуться пола, как превратился в чужака. Джордж втащил его в квартиру и захлопнул дверь.

— Что ты видишь перед собой? — спросил он Лайл, указывая на многоглазую тварь на полу.

— Мистера… Мистера Коуни, — прошептала она с расширившимися от ужаса глазами. — Ты… ты убил его?

— Не ори, — предупредил Джордж, приближаясь к ней.

— Не буду, Джордж. Клянусь, не буду, только, пожалуйста, ради всего святого, опусти свой нож. — Она попятилась и уперлась лопатками в стену.

Джордж понял, что его усилия тщетны.

— Сейчас я тебя свяжу, — сказал он, — но сначала ты скажешь мне, где жил мистер Коуни.

— Первая дверь налево, как идти к лестнице, — сказала она. Джордж… Джорджи. Не мучай меня. Если хочешь убить, не тяни. Прошу тебя, Джордж!

Он связал ее простынями и вставил кляп, затем обыскал тело Чародея. Кроме еще одного комплекта столовых принадлежностей и еще одного маленького радио, у того ничего больше не оказалось. Джордж подошел к указанной двери. На его стук ответили:

— Кто там?

— Друг мистера Коуни, — сказал Джордж.

— Он на секунду вышел, сейчас вернется. — Чужак приоткрыл дверь и выглянул наружу. — Может быть, зайдете?

— О'кей, — сказал Джордж, не глядя ему в глаза. — Мы одни? — спросил он, когда чужак, повернувшись к Джорджу спиной, закрывал дверь.

— Да, а что?

Перерезав чужаку горло, он обыскал квартиру. Он нашел человеческие кости и черепа, недоеденную руку.

Он нашел резервуары, в которых плавали огромные толстые личинки.

«Детеныши», — подумал он и убил их. Имелись в квартире и пистолеты, причем такой конструкции, какой он раньше не видел. Из одного он случайно выстрелил, но, к счастью, оружие оказалось бесшумным. Заряжалось оно, похоже, маленькими отравленными дротиками. Спрятав пистолет и несколько коробок с дротиками в карман, он вернулся к Дойл. Увидев его, она затряслась от страха.

— Расслабься, дорогая, — сказал он, открывая ее косметичку, — я всего лишь ненадолго возьму твою машину.

Он достал из косметички ключи и спустился на улицу.

Машина стояла на своем обычном месте. Забравшись в салон, он завел ее и покатил по улице куда глаза глядят. Он провел за баранкой не один час, отчаянно пытаясь придумать какой-нибудь план. В надежде поймать музыкальную волну он включил радио, но не нашел ничего, кроме новостей причем все они были о нем. Джордж Йодо, маньяк-убийца. В голосе диктора одного из Чародеев — слышалась нотка испуга. Что его испугало? Что способен сделать один человек?

Увидев, что дорога впереди перекрыта, Джордж свернул на боковую улицу. Никаких поездочек за город, Джорджи-бой, сказал он себе.

Они уже узнали, зачем он возвращался в квартиру Дойл, так что, по всей видимости, будут разыскивать машину. Он оставил автомобиль в переулке и сел на поезд подземки. Чужаков в подземке почему-то не было. Возможно, они считали метро вульгарным видом транспорта, а может быть, это объяснялось тем, что было уже очень поздно.

Когда один из них наконец вошел в вагон, Джордж соскочил на платформу.

Он поднялся на улицу и зашел в бар. Чародей на экране телевизора снова и снова повторял: «Мы — ваши друзья. Мы — ваши друзья. Мы — ваши друзья». Ящерица казалась испуганной. Почему? Что мог сделать один человек против этой рати?

Джордж заказал пиво, и тут до него внезапно дошло, что Чародей на экране не имеет более над ним никакой власти. Он взглянул на него и подумал: «Он сам должен верить в то, что повелевает мной, иначе у него ничего не получается. Стоит ему выказать хоть маленькую толику страха, как его гипноз лишается силы». Экран заняла фотография Джорджа, и Йодо скрылся в телефонной кабинке. Он позвонил своему надзирателю — начальнику полиции.

— Это Робинсон? — спросил он.

— Слушаю.

— Говорит Джордж Йодо. Я понял, как разбудить людей.

— Что? Джордж, не вешай трубку. Где ты? — Робинсон был на грани истерики.

Джордж опустил трубку на рычаг, расплатился и вышел из бара. Им будет нетрудно установить, откуда он звонил.

Он снова спустился в подземку и поехал в центр. Когда он вошел в здание, где размещалась самая крупная в городе телестудия, занималась заря. Он навел справки у администрации и поднялся на лифте наверх. Полицейский, дежуривший перед входом в студию, узнал его. «Да ведь вы Йодо!» Его рот открылся от изумления.

Джорджу было неприятно убивать его из дротикового пистолета, но другого выхода не оставалось.

Ему пришлось убить еще нескольких, включая всех дежурных инженеров, прежде чем он достиг самой студии. За ее стенами слышался хор полицейских сирен, возбужденные крики и топот бегущих по лестнице людей. Чужак сидел перед телекамерой, повторяя: «Мы — ваши друзья. Мы — ваши друзья. Мы ваши друзья». Появления Джорджа он не заметил. Когда Джордж выстрелил в него из пистолета, он прервал текст на полуслове и остался сидеть в кресле. Правда, мертвый. Джордж встал рядом с ним и сказал, подражая карканью чужаков: проснитесь! Проснитесь! Посмотрите, какие мы, и убейте нас».

Голос, который услышал в то утро город, принадлежал Джорджу, однако люди увидели Чародея, и город впервые проснулся, и началась война.

Джордж не дожил до победы. Он умер от сердечного приступа. Ровно в восемь.

Перевел с английского Александр РОЙФЕ

Карл Густав Юнг ОРНАМЕНТ ВИДЕНИЙ

Может ли страх приобретать реальные физические очертания, воплощаться в зримые материальные объекты? Допустим, страх перед захватчиками из космоса, который провоцируют все более подробные сообщения о массовом наплыве НЛО на нащу многострадальную Землю. Неожиданное объяснение природы небесных видений предложил в свое время выдающийся психолог и философ Карл Юнг. Ныне с учетом новых сведений его теория кажется вполне правдоподобной.

Литературный компендиум работ Юнга, посвященный этой проблеме, выполнила по нашей просьбе научный сотрудник Института философии РАН Ирина Егорова.


МЕСТЬ РАЗУМУ


МИФОЛОГИЯ НОВЕЙШЕГО ВРЕМЕНИ



Если бросить камень вверх
Высоко-высоко,
Полетит он прямо вверх
Высоко-высоко —
Выше крыш и птичьих гнезд
Долетит до самых звезд…
Это кто там бросил камень
Прямо на голову мне?
Вот поймаю — отлуплю
Глупого мальчишку! —
— Извините, уважаемый инопланетянин!
— Крикну я ему в ответ.
— Но бросал я в вас не камень,
А послал я вам привет.
Это — дружеское послание разумным существам с далеких планет!
— Ну, тогда другое дело, —
Скажет инопланетянин.
— Я вам очень благодарен, —
Скажет инопланетянин.
— И на дружеский привет
Шлю немедленно ответ!
И пошлет обратно камень
Высоко-высоко,
Полетит обратно камень,
Высоко-высоко —
Выше птичьих гнезд и крыши.
Выше,
выше,
выше,
выше…
И свалится вам прямо на голову!
Если, бросив камень вверх
Высоко-высоко,
Вы забыли отбежать
Далеко-далеко.
Андрей Усачев. «Если бросить камень вверх».

Гордон Диксон Зовите его «Господин»

Без качеств, желательных для императора, при случае можно обойтись.

Однако имеется одна черта характера, которая у истинного правителя должна присутствовать непременно…




Солнце, как встарь, взошло над холмами Кентукки, и вместе с ним поднялся Кайл Арнем. Впереди было одиннадцать часов сорок минут света. Кайл привел себя в порядок, оделся и вышел во двор, где оседлал серого мерина и белоснежного жеребца. В седле он сидел как влитой, и вскоре конь подчинился твердой руке всадника. Кайл отвел лошадей за дом и отправился завтракать.

На столе рядом с тарелкой, где манила яичница с беконом, лежало послание, полученное Кайлом неделю назад. Жена Арнема Тина стояла у плиты. Кайл сел и принялся за еду, одновременно перечитывая письмо.

«…Принц путешествует инкогнито, под одним из наследственных титулов — граф Сирии Корт. Обращаться к нему «Ваше высочество» не следует. Называйте его «господин»…»

— Почему ты? — спросила Тина. Кайл поднял голову. Жена по-прежнему стояла у плиты спиной к нему.

— Тина, — позвал он.

— Почему?

— В годы сражений с инопланетянами мои предки были телохранителями его дедов и прадедов. Я же тебе рассказывал. Его род многим обязан моему. Сколько раз перед флагманским кораблем возникал, словно ниоткуда, звездолет рэков, сколько раз даже император вынужден был браться за оружие!

— Враги давным-давно погибли, а император властвует еще над доброй сотней миров. Почему же его сын не захотел полететь на них, почему он выбрал Землю — и тебя?

— Земля — единственная.

— А ты тоже единственный?

Кайл вздохнул. Продолжать разговор не имело смысла. Он не умел убеждать женщин, ибо его мать умерла совсем молодой, и он вырос под присмотром отца и дяди, которые не смогли научить его ничему подобному. Он встал из-за стола, подошел к Тине, обнял ее за плечи и попытался повернуть лицом к себе. Она воспротивилась. Тогда он, вздохнув, открыл шкафчик, где хранил свое снаряжение, взял с полки заряженный пистолет, сунул его в кобуру, которуюприцепил к поясу, слева от пряжки, так, чтобы ее не было видно из-под полы кожаной куртки, потом подобрал кинжал с темной рукоятью и шестидюймовым лезвием, нагнулся и вложил клинок в ножны в голенище сапога.

— Ему нечего здесь делать, — бросила Тина, не оборачиваясь. — Туристы должны селиться в гостиницах!

— Он не турист, и тебе это прекрасно известно, — ответил Кайл. — Он старший сын императорами его прабабка родилась на Земле. И та, кого он возьмет в жены, тоже будет с Земли, потому что по обычаю раз в четыре поколения мужчины их рода обязаны жениться на земных женщинах. — Кайл надел куртку, застегнул ее нижнюю пуговицу и двинулся было к двери, но вдруг остановился.

— Тина, — проговорил он.

Она промолчала.

— Тина! — Кайл вновь попытался повернуть ее к себе. Она начала сопротивляться, но безуспешно. На первый взгляд Кайл не представлял ничего особенного: среднего роста, круглолицый, с покатыми, пускай и широкими плечами. На самом же деле он отличался поразительной силой — мог, к примеру, схватив за гриву белого жеребца, заставить того опуститься на колени. Поэтому он без труда преодолел сопротивление Тины.

— Послушай-ка, — сказал он. Неожиданно, прежде чем он успел продолжить, она прильнула к нему. Ее била дрожь.

— У тебя будут неприятности. Я знаю, знаю! — пробормотала она, уткнувшись ему в грудь. — Не уходи, Кайл! Ведь тебя никто не принуждает!

Он молча погладил жену по голове. Сказать ему было нечего, ибо она просила его о невозможном. С тех самых пор, как солнце впервые осветило мир людей, жены молят мужей остаться, а мужья, обнимая их — словно тела, слившись, дают особое понимание, — молчат, потому что в такие мгновения слов не требуется. Но вот Кайл осторожно расцепил пальцы Тины, высвободился из ее объятий и распахнул дверь. Он сел на жеребца, взяв в руку повод мерина, и взглянул в окно кухни. Тина неподвижно застыла у стола, ее поза выражала беспредельное отчаяние.

* * *
Кайл ехал через лес. Дорога до гостиницы заняла у него более двух часов. Приближаясь, он увидел у ворот высокого бородатого мужчину, облаченного в наряд, сразу выдававший представителя Молодых Миров. В бороде мужчины пробивалась седина, под налитыми кровью глазами набрякли мешки — то ли, от недосыпания, то ли от тревоги. Скорее последнее, ибо человек заметно нервничал и то и дело покусывал губы.

— Он во дворе, — произнес незнакомец, едва Кайл осадил коня. Во взгляде его темных глаз читалась мольба. — Я его наставник — Монтлейвен. Он ждет вас.

— Проводите меня к нему, — сказал Кайл. — И держитесь подальше от жеребца.

— Эта лошадь не для него, — проговорил Монтлейвен, отступая.

— Нет, — подтвердил Кайл. — Он поедет на мерине.

— Но он-то пожелает сесть на белого.

— Ничего. Ему не справиться с этим жеребцом. Только я один могу с ним совладать. Ведите.

Наставник принца привел Кайла на заросший травой внутренний двор гостиницы, посреди которого был плавательный бассейн. В кресле у кромки воды сидел высокий юноша лет двадцати. Возле него на траве валялись два седельных мешка. При появлении Кайла и Монтлейвена он поднялся.

— Ваше высочество, — поспешил объяснить наставник, — это Кайл Арнем. Он будет вашим телохранителем на протяжении трех дней.

— Доброе утро, телохранитель… Я хотел сказать, Кайл, — принц усмехнулся. — Я выбираю светлую.

— Нет, господин, — возразил Кайл. — Вы поедете на мерине.

Принц поглядел на него, тряхнул белокурой гривой и звонко рассмеялся.

— Ты думаешь, я не скакал на лошадях?

— На таких — нет, господин. Жеребец признает лишь меня.

Глаза принца широко раскрылись. Он помрачнел, но потом пожал плечами и снова рассмеялся.

— Что ж, придется согласиться. К сожалению, это случается слишком часто… Ну да ладно. — Он повернулся к мерину и внезапно одним прыжком оказался в седле. Мерин фыркнул, шарахнулся в сторону, но юноша натянул поводья, похлопал коня по шее — и тот успокоился. Принц оглянулся на Кайла, но если рассчитывал на одобрение, то обманулся в своих ожиданиях.

— Ты вооружен, мой доброй Кайл? — насмешливо спросил принц. — Ты сумеешь защитить меня в случае чего?

— Ваша жизнь в моих руках, господин, — отозвался Кайл, расстегнув куртку и показав кобуру с пистолетом.

— Что ж, — наставник положил ладонь на колено юноши. — Будьте осторожны, ваше высочество. Помните, вы на Земле: здесь свои правила и свои обычаи. Не теряйте голову…

— Успокойся, Мости! — воскликнул принц. — Уверяю тебя, ничего со мной не случится. Или, по-твоему, у меня не голова, а кочан капусты? Эка невидаль, провести три дня на Земле! Пусти-ка!

Он чуть подался вперед, и мерин, повинуясь сигналу всадника, взял с места в галоп. Если бы не Кайл, жеребец наверняка помчался бы следом.

— Дайте мне мешки, — попросил Кайл. Наставник исполнил его просьбу. Кайл приторочил мешки принца к седлу, поверх своих собственных. Взглянув на Монтлейвена, он увидел в его глазах слезы.

— Он хороший мальчик. Вы сами увидите, когда познакомитесь с ним поближе.

— Он из хорошей семьи, — ответил Кайл. — Я сделаю для него все, что в моих силах…

Он пустил жеребца вдогонку мерину. Принца нигде не было видно, но Кайл легко, определил по комьям земли и примятой траве, куда тот мог ускакать. Он миновал сосновый бор и очутился на холме. Принц был там — не слезая с коня, он глядел на небо в подзорную трубу. Когда Кайл подъехал к нему, юноша молча протянул землянину свой инструмент. Кайл поднес трубу к глазам, и в поле его зрения оказалась одна из трех орбитальных станций Земли.

— Отдай, — сказал принц. Получив подзорную трубу обратно, он прибавил: — Мне давно хотелось поглядеть на станцию, но возможности все не представлялось. Тебе, наверное, известно, что эти штуки — дорогое удовольствие. Но Империя проявила щедрость, чтобы на твоей планете не произошло нового обледенения. А что нам досталось взамен?

— Земля, господин, — откликнулся Кайл, — такая, какой она была до того, как человек отправился к звездам.

— Я не имею в виду заповедники, на которые с избытком хватит одной энергетической станции и полумиллиона хранителей. Я говорю о двух других станциях и о том, что вас, землян, уже миллиард… Ну что, тронулись?

— Как вам угодно, господин, — ответим Кайл.

— И еще, — сказал принц, когда они приблизились к следующему сосновому бору. — Я ничего не имею против старого Монти, я даже люблю его. Но сюда я попал по чистой случайности… Посмотри на меня, телохранитель!

Кайл повернулся, чтоб натолкнуться на гневный взгляд голубых глаз, их цвет был родовым знаком императорской фамилии. Неожиданно принц рассмеялся.

— Тебя не так-то легко испугать, телохранитель… то есть Кайл. Пожалуй, ты мне нравишься. Но когда я говорю с тобой, ты должен смотреть на меня.

— Да, господин.

— Вот и отлично, мой добрый Кайл. Я объяснил тебе, что вовсе не собирался заглядывать сюда, поскольку не находил никакого смысла в посещении вашего музейного мира, обитатели которого до сих пор притворяются, будто живут в Темные века. Но таково было желание моего отца-императора.

— Вашего отца, господин? — переспросил Кайл.

— Да. Можно сказать, он завлек меня сюда, — произнес принц задумчиво. — Ведь поначалу мы должны были провести эти три дня вместе. Но потом отец сообщил, что задерживается. Впрочем, неважно. Дело в том, что он из той породы ярых хранителей традиций, для которых Земля — святыня. Поверь, я восхищаюсь своим отцом, Кайл, я преклоняюсь перед ним. Что ты на это скажешь?

— Вы правы, господин.

— Я не ошибся в тебе, Кайл. Так вот, только чтобы доставить ему радость, я согласился прилететь на Землю и опять же ради него — только ради него, Кайл, — намерен избавить тебя от всяких хлопот. Ты понимаешь меня, не правда ли?

— Понимаю, господин, — ответил Кайл.

— Чудесно, — улыбнулся принц. — Тогда расскажи-ка мне про деревья, про животных и птиц, чтобы я запомнил, как они называются, и мог порадовать отца при встрече. Что это за птички — сверху коричневые, а снизу белые? Вон там, видишь?

— Дрозд, господин. Он гнездится в чаще, подальше от шума. Послушайте. — Кайл остановил жеребца, протянул руку и ухватил поводья мерина. В наступившей тишине зазвучали звонкие птичьи трели, голосок дрозда то поднимался, то опускался в нисходящем чередовании крещендо и диминуэндо. Какое-то мгновение, после того как песня оборвалась, принц ошеломленно глядел на Кайла, а потом словно очнулся.

— Интересно, — проговорил он, взял у Кайла поводья и тронул коня. — Расскажи что-нибудь еще.

* * *
Солнце медленно двигалось к зениту. Они находились в пути вот уже более трех часов. Кайл называл птиц и животных, насекомых, деревья и скалы, а принц внимательно слушал, однако внимание его мало-помалу ослабевало.

— Достаточно, — сказал он наконец. — Не пора перекусить? Нет ли тут поблизости поселений, Кайл?

— Есть, господин. Мы проехали несколько.

— Несколько? Так почему же мы их проехали? Куда ты меня ведешь?

— Никуда, господин, — отозвался Кайл. — Вы выбираете дорогу, я следую за вами.

— Я? — изумился принц. Похоже, он только сейчас заметил, что его мерин на голову опережает жеребца Кайла. — Ах, ну да. Но мне хочется есть.

— Хорошо, господин, — произнес Кайл. — Нам сюда.

Он направил жеребца вниз по склону холма. Принц поскакал следом.

— Послушай, Кайл, — окликнул он телохранителя. — Правильно ли я запомнил? — И, к удивлению Кайла, повторил почти слово в слово все то, что узнал от землянина. — Ну как? Ничего не упустил?

— Нет, господин.

— А ты так можешь? — справился принц. Лукаво поглядев на Кайла.

— Да, — ответил тот. — Но я знаю их потому, что вырос на Земле.

— Ага! — принц усмехнулся. — Вот в чем разница, мой добрый Кайл. На то, чтобы что-то узнать, ты потратил полжизни, а я всего лишь пару-тройку часов.

— Все же, господин, вы знаете меньше моего, — возразил Кайл.

Принц моргнул, потом махнул рукой, будто нечто от себя отбрасывая.

— Только на этой планете, — заявил он с раздражением в голосе.

Они спустились по склону, миновали извилистую лощину, и впереди показалась деревушка. До путников донеслись звуки музыки.

— Что это? — спросил принц, привставая в стременах. — Что там за пляски?

— Сегодня суббота, господин. Работа кончена, люди собрались в пивной.

— Отлично. Там мы и пообедаем.

Они подъехали к пивной, спешились и прошли к столикам, что стояли неподалеку от площадки, где танцевали пары. Молодая и симпатичная официантка приняла заказ. Принц одарил ее лучезарной улыбкой, и она улыбнулась в ответ, но потом смешалась и торопливо ушла. Вскоре принесли еду. Принц проглотил свою порцию, выпил полторы кружки темного пива, а Кайл, который съел куда меньше, довольствовался кофе.

— Теперь мне гораздо лучше, — сказал принц. — Я здорово проголодался. Посмотри, Кайл. Вон там! Пять… шесть… семь дрифтеров! Значит, лошади у вас не единственный транспорт?

— Нет, — ответил Кайл. — Кому как нравится.

— Но если вы пользуетесь дрифтерами, то почему избегаете других достижений цивилизации?

— Что-то годится, что-то нет, господин, — пояснил Кайл.

Принц расхохотался.

— Ты хочешь сказать, что вы подгоняете цивилизацию под свой стандарт? Но разве… — он прервал сам себя. — Что это они играют? Прелестная мелодия! Спорим, я смогу станцевать под нее? — Он поднялся. — Ты не станешь меня останавливать?

— Нет, господин, — проговорил Кайл. — Поступайте, как вам вздумается.

Юноша резко повернулся. Официантка, которая обслуживала их, порхала поблизости. Принц двинулся к ней и нагнал у крайнего столика рядом с танцплощадкой. Со своего места Кайл видел, что девушка отказывается, но принц не отступал, настойчиво упрашивая ее и все время улыбаясь, и девушка наконец сняла передник и выпорхнула на площадку, где принялась учить принца фигурам польки.

Через минуту-другую они присоединились к остальным танцорам и закружились вместе с ними. Но тут танец закончился, музыканты убрали инструменты. Принц отстранил девушку, пытавшуюся его удержать, и подошел к руководителю оркестра. Кайл поспешно поднялся и направился к площадке.

Музыкант покачал головой, повернулся и пошел прочь. Принц свирепо уставился ему вслед. Официантка потянула его за рукав и что-то сказала. Принц резко толкнул ее. Это заметил парень, обслуживающий столики у дальнего конца танцплощадки. Немного старше принца и почти такой же высокий, он перемахнул через ограждение, приблизился к принцу со спины и схватил его за руку.

— У нас так не принято, — услышал Кайл. Принц вырвался и нанес один за другим три удара левой в лицо пареньку. Тот рухнул на пол. Кайл увлек принца к выходу с площадки.

— Кто это был? Как его зовут? — спросил принц сквозь зубы. — Он посмел прикоснуться ко мне! Ты видел? Он посмел прикоснуться ко мне!

— Вы сбили его с ног, — сказал Кайл. — Чего вы еще хотите?

— Он оскорбил меня! — процедил принц. — Я хочу узнать, кто он такой. Я научу его, как нужно вести себя с будущим императором!

— Он не знал, что вы будущий император. Никто не откроет его имени, — ответил Кайл. Стальные нотки, прозвучавшие в голосе телохранителя, похоже, слегка отрезвили принца. Он с недоумением посмотрел на Кайла.

— Даже ты? — спросил он.

— Даже я.

Принц отвел взгляд, отвязал мерина и вскочил в седло. Кайл последовал его примеру. В молчании они отъехали от пивной и добрались до опушки леса. Наконец принц заговорил.

— Ты зовешься моим телохранителем, — произнес он.

— Да, господин, — отозвался Кайл. — Твоя жизнь в моих руках.

— Только жизнь? — осведомился принц угрюмо. — Значит, если я правильно тебя понял, ты вмешиваешься лишь тогда, когда кому-нибудь вздумается прикончить меня?

— Да, господин, — повторил Кайл, не опуская глаз.

— Знаешь, Кайл, — недовольно заметил принц, — пожалуй, ты мне не нравишься. Совсем не нравишься.

— Это не входит в мои обязанности, — ответил Кайл.

— Может быть, — принц усмехнулся. — Но твое-то имя мне известно, не забудь!

Разговор оборвался, и в течение следующего получаса они не обменялись ни единым словом. Однако постепенно раздражение принца улетучилось, и он принялся напевать под нос песенку на незнакомом Кайлу языке. Потихоньку к нему возвратилось хорошее настроение, и вскоре он обратился к Кайлу так, словно между ними не возникло никаких трений. Неподалеку находилась Пещера Мамонтов, принц высказал желание посетить ее. Потом они двинулись вверх по течению Зеленой реки. Принц как будто позабыл о ссоре в пивной и стремился очаровать всех, кто попадался им навстречу. Солнце уже клонилось к закату, когда путники достигли крохотной деревушки с придорожным трактиром, позади которого был выкопан пруд, а вокруг росли дубы и сосны.

— Чудесный вид, — проговорил принц. — Что ж, Кайл, здесь мы заночуем.

— Как вам будет угодно, господин.

* * *
Они спешились. Кайл отвел лошадей в стойло, а затем отправился на поиски принца. Тот сидел в зале, пил пиво и флиртовал со служанкой. Она выглядела моложе той, что танцевала с принцем на площадке: невысокая, с пушистыми волосами и с большими карими глазами, которые так и сияли от восторга. Еще бы, ведь на нее обратил внимание такой красавец!

— Да, — сообщил принц Кайлу, искоса поглядев на своего телохранителя, когда служанка удалилась, чтобы принести кофе, — это место мне подходит.

— Подходит? — переспросил Кайл.

— Для того, чтобы поближе познакомиться с людьми, — принц рассмеялся. — Я буду наблюдать, а ты станешь объяснять их поведение. Договорились, мой добрый Кайл?

Кайл задумчиво посмотрел на него.

— Я расскажу вам все, что знаю, господин, — пообещал он.

Они приступили к ужину. Принц забросал Кайла вопросами о том, что увидел, и о том, чего увидеть не успел.

— Но почему вы все живете прошлым? Допустим, мир может быть музейным, но люди… — он на секунду отвлекся, чтобы улыбнуться служанке, которая вдруг оказалась у их столика.

— Мы не экспонаты, господин, — возразил Кайл, — мы живые. Единственный способ сохранить народ и его культуру — не дать им умереть. И потому мы, земляне, стали как бы древним эталоном Молодых Миров.

— Забавно, — пробормотал принц, не сводя глаз со служанки, которая то и дело поглядывала на него.

— Это не то слово, господин, — сказал Кайл, однако принц, по всей видимости, его не услышал.

После ужина они возвратились в бар. Принцу, видимо, уже наскучила беседа с Кайлом, и он взялся за соседей. Кайл какое-то время наблюдал за ним, но решив, что все в порядке, вышел, чтобы проверить лошадей и договориться с трактирщиком о завтраке. Когда он вернулся, принц куда-то исчез. Кайл уселся за столик, ожидая, что юноша вот-вот придет, но того все не было, и Кайл забеспокоился. Снедаемый тревогой, он вновь отправился посмотреть, как там лошади. Те мирно жевали овес. Жеребец, учуяв Кайла, тихонько заржал и повернул к нему голову.

— Ничего, приятель, все в порядке, — буркнул Кайл. Хотя сам он в этом уверен не был.

Кайл направился в бар и сел у открытого окна. Мало-помалу толпа посетителей стала редеть. Часы, что висели на стене над рядами бутылок, показывали без чего-то полночь. Внезапно снаружи донеслось конское ржание. Кайл бросился в конюшню. Ворвавшись туда, он увидел в свете ночника принца: бледный, тот седлал мерина. Дверь в стойле жеребца была распахнута настежь. Заметив телохранителя, принц отвернулся. Кайл заглянул к жеребцу: конь по-прежнему оставался на привязи, но явно был чем-то взбудоражен. На полу валялось седло.

— Уезжаем — торопливо проговорил принц.

— Мы же собирались переночевать здесь, — напомнил Кайл.

— Ну и что? Я передумал. Мне нужно проветриться, — принц кое-как взгромоздился на мерина и, не дожидаясь Кайла, послал коня в ночь. Кайл торопливо оседлал жеребца. Определить в темноте, куда умчался принц, было невозможно, поэтому Кайл дунул жеребцу в ухо: тот заржал, и вдалеке послышалось ответное ржание мерина.

Кайл догнал принца на вершине холма. Мерин лениво брел по тропинке, а юноша мурлыкал под нос ту же песенку, которую пел раньше. Завидев Кайла, он усмехнулся и запел громче. Слов было не разобрать, однако мелодия настораживала. Внезапно Кайл догадался.

— Девушка! — воскликнул он. — Та служанка, что с ней?

Ухмылка на мгновение исчезла с лица принца, потом возвратилась.

— Попробуй угадать, — отозвался юноша со смешком; на Кайла пахнуло перегаром. — Она в своей комнате, довольная и счастливая. Девушка и не подозревает… что ее осчастливил сын императора… Надеется встретить меня поутру… но зря… правда, мой верный Кайл?

— Зачем это, господин? — спросил Кайл тихо.

— Зачем? — принц пьяно воззрился на него. — Кайл, у моего отца четверо сыновей, а у меня трое братьев. Но императором стану я один. А император не отвечает на вопросы, он их задает.

Кайл промолчал. Принц не сводил с него взгляда. Так прошло несколько минут.

— Хорошо, я скажу тебе зачем, — заявил принц, продолжая прерванный разговор. — Ты не мой телохранитель, Кайл. Я тебя раскусил. Ты охраняешь не меня, а их.

Кайл стиснул зубы. Темнота скрыла выражение его лица.

— Ну и пусть, — принц взмахнул рукой и качнулся в сторону, — наплевать. Поступай как знаешь, я не в обиде. Только давай посчитаем очки, идет? Тот мерзавец, который посмел прикоснуться ко мне, — ты сказал, что никто не назовет его имени. Что ж, очко в твою пользу. Но вот девчонку ты проморгал, — так что поровну. Кто победит, добрый Кайл?

Кайл глубоко вздохнул.

— Господин, — произнес он, — однажды вам придется жениться на девушке с Земли…

Принц засмеялся.

— Не много ли чести? — бросил он. — Впрочем, таковы все земляне…

Вновь установилось молчание. Придерживая нетерпеливого жеребца. Кайл внимательно наблюдал за юношей. Тот, похоже, задремал — голова свесилась на грудь, пальцы выпустили поводья. Спустя какое-то время принц встрепенулся, выпрямился в седле и огляделся по сторонам.

— Я бы не отказался чего-нибудь выпить, — сказал он ровным голосом. — Где здесь можно найти пиво?

— Сейчас, господин, — отозвался Кайл. Он повернул направо. Мерин послушно поскакал следом за жеребцом. Всадники перевалили через холм и спустились к озеру, вода которого поблескивала в лунном свете, а дальний берег терялся во мраке. Недалеко за деревьями сверкали огоньки.

— Вот, господин, — проговорил Кайл, — приют рыболовов. Тут есть бар.

Они подъехали к приземистому зданию, выходившему окнами на озеро. Из окон лился свет, так что можно было различить причал с привязанными к нему лодками. Принц спешился и сопровождаемый Кайлом прошел внутрь. Зал, где они очутились, был просторным и довольно-таки скудно обставленным. Вдоль одной из стен протянулась стойка. Над ней висели три или четыре рыбины, а за ней возвышались трое барменов: один уже в летах, внушительный, а двое других, помоложе, крепко сбитые и мускулистые. Посетители, в основном мужчины, сидели за квадратными столиками или стояли у стойки.

Принц уселся за столик. Кайл пристроился рядом. Когда подошла официантка, они заказали пиво и кофе, принц опустошил свою кружку, едва ее принесли, и вновь подозвал официантку.

— Еще, — сказал он и улыбнулся. Официантка, женщина лет тридцати с небольшим, улыбнулась в ответ, поставила перед ним пиво и вернулась к стойке, где возобновила разговор с двумя мужчинами примерно своего возраста. Один из них был очень высокий, второй — коренастый и широкоплечий. Принц поднес кружку к губам, жадно опорожнил ее и лишь сейчас, по-видимому, заметил, что Кайл сидит за тем же столиком.

— Ты, верно, думаешь, что я пьян? — спросил он.

— Пока нет, — отозвался Кайл.

— Молодец, — одобрил принц. Ну а если я захочу напиться? Кто посмеет остановить меня?

— Никто, господин.

— Молодец, — повторил принц. Осушив кружку до дна, он махнул официантке. Скулы его заалели румянцем. — Когда попадаешь в паршивый мирок, где полным-полно паршивых людишек… Привет, Ясноглазка! — перебил он сам себя. Официантка, поставив очередную порцию, засмеялась и упорхнула обратно к стойке. — …Приходится развлекаться, как получается. — Он расхохотался. — Я вспоминаю своего отца… И Мости… они прожужжали мне все уши… — Принц искоса поглядел на Кайла. — Знаешь, одно время мне и впрямь было страшновато… Впрочем, я ничего не боюсь… просто было не по себе из-за того, что в будущем меня ожидало путешествие на Землю. Я тревожился, что не сумею… как это… показаться землянам! Кайл, тебе доводилось бывать в Молодых Мирах?

— Нет, — ответил Кайл.

— Я так и думал. Тогда послушай, что я тебе скажу: там намного интереснее, чем здесь. А я, Кайл, будущий император. И потому лучше всех. Догадайся, какими я вижу всех вас? Ну, давай, давай, мой добрый Кайл. Говори правду. Я повелеваю?

— Не вам судить нас, господин, — откликнулся Кайл.

— Что? Не мне? — Голубые глаза яростно сверкнули. — Разве я не будущий император?

— Судить не позволено никому, — возразил Кайл, — ни императору, ни слуге. Император необходим нам как символ, чтобы удержать вместе сотню миров. Но главная задача любого народа — выжить. Потребовался почти миллион лет, чтобы на Земле развилась жизнестойкая цивилизация. На планетах, которые только осваиваются, общество нестабильно, культура подвержена вырождению, а потому никак не обойтись без эталона или, если хотите, без источника, первоначального генетического материала.

Принц ухмыльнулся.

— Прекрасно, мой добрый Кайл, прекрасно! Все это я уже не раз слышал и, заметь, не верю ни одному слову. Я видел землян собственными глазами. Вы ли — венец творенья? Мы развиваемся, а вы застряли на месте, закуклились, остановились. — Юноша рассмеялся в лицо Кайлу. — Вы боялись, что ваша ложь станет очевидна всем, так оно и случилось. Я видел вас, я узнал вас. Я сильнее и храбрее любого из тех, кто сидит здесь, и знаешь, почему? Нет, не потому, что я сын императора. Потому что сила и храбрость у меня — врожденные! Врожденные! Я могу поступать, как мне заблагорассудится, и на всей вашей планетке не найдется человека достаточно смелого, чтобы остановить меня. Смотри. — Он встал из-за стола. — Я хочу, чтобы официантка выпила со мной. Предупреждаю тебя заранее. Ну что, попробуешь остановить меня?

Их взгляды встретились.

— Нет, господин, — произнес Кайл. — Мне поручали другое.

— Надеюсь, — хмыкнул принц и двинулся к стойке, у которой стояла официантка, по-прежнему занятая беседой с двумя мужчинами. Принц встал поблизости от женщины и заказал бармену кружку пива. Получив ее, он повернулся к стойке спиной, оперся локтями и заговорил с официанткой, перебив высокого мужчину.

— Вы не против перекинуться со мной парой словечек? — услышал Кайл.

Женщина, похоже, удивилась, но, когда обернулась, узнала принца и улыбнулась ему, по-видимому, польщенная его прямотой и тем, что ее выделяет такой красивый молодой человек.

— Не возражаете? — справился принц у высокого мужчины. Тот хмуро посмотрел на него, раздраженно пожал плечами и отвернулся.

— Видите? — улыбаясь, сказал принц, — он знает, что вы должны говорить со мной, а не…

— Погоди-ка, сынок.

Это подал голос широкоплечий коротышка. Принц повернулся к нему с наигранным изумлением. Коротышка положил руку на плечо своему высокому приятелю.

— Не грусти, Бен, — сказал он. — Паренек всего лишь малость перебрал. Проваливай отсюда, — последнее относилось к принцу. — Клара останется с нами.

Принц ошарашено уставился на него. Коротышка, как ни в чем не бывало, вернулся к прерванному разговору, и тут принц очнулся.

— Минуточку, — произнес он, схватив коротышку за плечо. Тот развернулся, взял со стойки кружку принца и выплеснул ее содержимое в лицо юноше.

— Остынь, паренек.

Принц на мгновение застыл, как вкопанный, а потом, не потрудившись даже вытереть с лица пену, коротко размахнулся левой рукой, готовясь повторить удар, который продемонстрировал в пивной. Но коротышка, как понял с первого взгляда Кайл, сильно отличался от поверженного принцем официанта: был фунтов на тридцать тяжелее, лет на пятнадцать опытнее и по характеру являлся, очевидно, непременным участником всяческих потасовок. Он не стал дожидаться, пока его ударят, и, поднырнув под кулак юноши, обхватил принца своими ручищами. Драчуны покатились по полу.

Кайл устремился к ним; трое барменов разом перемахнули через стойку. Высокий приятель коротышки, сверкая глазами, старался уловить момент, чтобы побольнее пнуть принца. Рука Кайла сдавила ему горло. Он закашлялся, задергался, норовя высвободиться. Кайл отпустил его, взглянул на старшего бармена и развел руками.

— Ладно, — сказал бармен, — но больше не вмешивайся. — Он повернулся к своим помощникам. — Оттащите его.

Молодцы в фартуках живо разняли драчунов. Мгновение спустя коротышка оказался словно зажатым в тиски, он попытался вырваться — и затих.

— Дайте мне проучить его! — прорычал он.

— Не здесь, — ответил старший бармен.

Принц медленно поднялся на ноги. Из ссадины на лбу сочилась кровь, лицо было бледным, как у утопленника. Он посмотрел на стоявшего рядом Кайла, открыл рот и издал диковинный звук, нечто среднее между рыданием и проклятием.

— Так, — произнес бармен, — мотайте на улицу и разбирайтесь там.

Принц огляделся. Посетители бара окружали их плотной стеной. Он перевел взгляд на Кайла.

— На улицу?

— Понятно, а куда же еще, — проговорил бармен. — Драка-то началась из-за тебя. Это ваше дело, но не здесь! Проваливайте!

Он подтолкнул принца к выходу, но тот уперся, вцепившись рукой в кожаную куртку Кайла.

— Кайл!..

— Простите, господин, но деретесь вы — не я.

— Пойдем выйдем, — буркнул коротышка. Принц воззрился на них с таким видом, словно ему явились некие неизвестные доселе существа.

— Нет, — сказал он, отпустив куртку Кайла, и вдруг его ладонь метнулась к кобуре на поясе телохранителя. Миг — и в руке принца оказался пистолет.

— Не сметь! — взвизгнул юноша. — Все назад!

На последних словах голос сорвался. Из толпы донесся то ли рык, то ли стон; она откачнулась. Народ попятился. На месте остались лишь Кайл и широкоплечий коротышка.

— Ах ты, недоносок! — пробормотал коротышка. — Я знал, что у тебя пороху не хватит…

— Заткнись! — рявкнул принц. — Все заткнитесь! И не вздумайте преследовать меня! — Он двинулся к двери, поводя пистолетом из стороны в сторону. Мало-помалу к нему возвращалась уверенность. У двери он остановился и вытер рукавом кровь с лица.

— Свиньи! — бросил он и, выйдя наружу, захлопнул дверь.

Кайл шагнул вперед и преградил дорогу коротышке. Их взгляды скрестились, и Кайл понял, что противник признал в нем бойца.

— Мы уходим, — сказал Кайл. Коротышка не ответил, да ответа и не требовалось. Кайл подошел к двери и осторожно отворил ее. Ничего не случилось; тогда он нырнул в ночную тьму и сразу кинулся вправо, чтобы не попасть под выстрел. Однако выстрела не последовало. На мгновение Кайл будто ослеп, но вскоре зрение вернулось к нему, и он направился туда, где, по его мнению, находился навес для лошадей.

Принц уже отвязал мерина и готовился вспрыгнуть в седло.

— Господин, — окликнул его Кайл. Принц вздрогнул, но, овладев собой, кинул через плечо:

— Убирайся!

— Господин, — повторил Кайл, — вы потеряли голову. Это бывает. Не было бы хуже. Отдайте мне пистолет, господин.

— Отдать пистолет? — Юноша какой-то миг недоуменно разглядывал телохранителя, затем издевательски расхохотался. — Отдать тебе пистолет, чтобы ты снова позволил отколотить меня?

— Господин, пожалуйста, ради вашего собственного блага, отдайте мне пистолет.

— Убирайся! — крикнул принц. — Убирайся, пока я не всадил в тебя пулю!

Кайл глубоко вздохнул.

— Обернитесь, господин.

Он судорожно обернулся, в свете, что падал на землю из окон трактира, холодно блеснул металл оружия. Быстро нагнувшись, Кайл сунул руку в сапог и стиснул пальцами рукоять кинжала. Экономным, точно рассчитанным движением — принц не успел даже сообразить, что происходит, — он вонзил клинок в грудь юноши. Лезвие проникло под ребра и погрузилось в сердце, тыльной стороной ладони Кайл прикоснулся к материалу, облекавшему теперь уже мертвую плоть. Принц вздрогнул и обмяк. Кайл подхватил его, взвалил тело на мерина и привязал к седлу, отыскал впотьмах пистолет и вложил его в кобуру, затем вскочил на жеребца и, ведя мерина в поводу, тронулся в обратный путь.

Когда он добрался до гостиницы, где почти двадцать четыре часа назад встретил принца, над холмами занимался серый рассвет. Миновав ворота, Кайл увидел высокого человека, едва заметив одинокого всадника с двумя лошадьми, тот бросился к нему. Кайл узнал Монтлейвена, наставника принца. Старик плакал, не стыдясь слез, и сразу же принялся распутывать узлы веревок, не дававших мертвецу выпасть из седла.

— Мне очень жаль, — проговорил Кайл и поразился тому, как сухо и отстраненно звучит его голос. — Выбора не оставалось. Вы все поймете, когда прочтете мой отчет…

Он умолк. В дверях гостиницы показалась еще одна фигура, ростом выше Монтлейвена. Человек сошел по ступенькам крыльца и направился к Кайлу.

— Господин, — прошептал Арнем, вглядываясь в знакомые черты лица — такие же, как у принца, только волосы были седыми. Император не плакал, но чувствовалось, что выдержка может изменить ему в любой момент.

— Что произошло, Кайл? — спросил он.

— Господин, — отозвался Кайл, — я предоставлю отчет утром…

— Я хочу знать, — перебил император.

К горлу Кайла подкатил комок. Он сглотнул, но ощущение не исчезло.

— Господин, — сказал он, — у вас трое сыновей. Один из них станет наследником и оправдает все ваши надежды.

— Что он сделал? Кого оскорбил? Отвечай! — голос императора сорвался, как у сына тогда, в баре.

— Ничего и никого, — пробормотал Кайл. — Ударил паренька немногим старше себя. Слишком часто прикладывался к бутылке. Обесчестил девушку. В общем, измывался не над другими — над собой. — Он снова сглотнул. — Подождите до завтра, господин. Все будет в отчете.

— Нет! — император ухватился за луку седла Кайла, стиснув ее с такой силой, что белый жеребец застыл. — Этот обычай соблюдается в наших семьях вот уже три столетия. Что помешало моему сыну пройти испытание на Земле? Я хочу знать!

Горло у Кайла жгло огнем, словно его заставили проглотить раскаленный докрасна камень.

— Господин, — ответил он, — ваш сын был трусом.

Пальцы императора разжались, будто вдруг утратили всякую силу. Правитель ста миров рухнул, как подкошенный, в пыль, сейчас он ничем не отличался от последнего из нищих. Кайл подобрал поводья, выехал со двора и поскакал к лесу. Над холмами вставало солнце.

Перевел с английского Кирилл КОРОЛЕВ

ЗАВТРА


Помните сатирический рассказ Азимова «Покупаем Юпитер» («Если» № 7), где инопланетяне пытаются приобрести целую планету для размещения рекламы в космосе? Похоже. самые невероятные фантазии писателей со временем оказываются реальностью. Бурю негодования вызвало недавнее сообщение о том, что в США планируют запустить на околоземную орбиту демонстрационный спутник-стенд шириной в полтора километра. Столь своеобразный космический аппарат будет сделан из тонкой пластиковой пленки; нанесенные на нее алюминированные буквы, рисунки и символы отражают солнечный свет, так что надписи на спутнике можно будет рассмотреть невооруженным глазом с Земли. Наземные обсерватории, страдающие от радиопомех и «светового загрязнения», приняли проект в штыки, справедливо полагая, что этот спутник может оказаться лишь первой рекламной ласточкой космоса. Инициативная группа организует коалицию ученых и граждан, чтобы противодействовать проекту, для осуществления которого, как выяснилось, достаточно лишь… разрешения министерства транспорта. Кстати, можно припомнить забавный эпизод в одном из городов США. Фирма, производящая джинсы, осчастливила горожан рекламой в веде грандиозного надувного образчика своей продукции, болтающегося в небесах. Возмущенные жители подали на фирму в суд требуя компенсации за причиненный им моральный ущерб, поскольку вид распяленных над городом штанов оскорбляет эстетические чувства». И выиграли процесс!

Доктор Раймонд Вест из штата Вашингтон предложил небольшое, но существенное усовершенствование обычного стетоскопа «Я работаю уже 35 лет, и все эти годы извинялся, прикладывая холодный инструмент к теплой коже больного», — объяснил опытный специалист, осененный идеей стетоскопа с подогревом. Подогреватель помещается в небольшую сумочку, которую врач носит на поясе. Как ни странно, столь простая мысль до сих пор никому не приходила в голову, и доктору Весту был выдан патент на изобретение.

Что такое феномен глобального потепления Земли, или «парниковый эффект», знает сегодня каждый. Большинство ученых считают, что средняя температура на планете повышается из-за сжигания нефтепродуктов и другого топлива, а также выбросов в атмосферу вредных веществ. Однако может статься, что промышленность не так уж и виновата. — Прежде, чем делать выводы, необходимо знать, как изменялся климат в древности, — считает английский геофизик Роберт Лартер. Группа ученых из Кембриджа заявила о намерении пробиться сквозь лады к морским осадочным породам Антарктики, дабы получить информацию о климате Земли пятедесятимиллионнолетней давности. В далеком прошлом практически не существовало разницы между полюсами и тропиками, а в Антарктиде росли деревья, утверждают британские гляцеологи. Ученые семнадцати стран, в том числе России, предложили план возможных мест бурения антарктического лада, к этой операции» они надеются приступить уже в 1994 году.

Независимо от причин глобального потепления, ничего хорошего оно нам не сулит. Не говоря уже о снижении урожаев, ожидаются разнообразные природные неприятности, ведущие к социальным последствиям, о которых большинство людей вообще не подозревает. Например, прогнозируется глобальный крах страхового бизнеса: дело в том, что страховые компании обязаны выплачивать компенсации клиентам за все виды катастроф, в том числе и природных..

Нервные клетки
Джеймс Хопкинс и Ричард Бандж из Университета Майами доказали, что клетки центральной нервной системы человека, упрямо не желающие регенерировать у взрослых людей, все же обладают подобной способностью. Ключ к регенерации, как установили ученые, лежит в так называемых клетках Шванна, которые относятся к периферической нервной системе и вырабатывают химические вещества, стимулирующие рост. Добавляя к лабораторной культуре клеток Шванна небольшие кусочки сетчатки человеческого глаза, удалось добиться широкомасштабного восстановления поврежденных нервных волокон. Предложен оригинальный способ лечения поврежденного спинного мозга: из образчика периферической нервной ткани пациента выделяются клетки Шванна, которые размножаются in vitro; полученный материал, трансплантированный в спинной мозг больного, стимулирует процесс регенерации.

До массового практического применения открытия, однако, еще годы и годы.

«Слоеные» сверхпроводники
Явление высокотемпературной сверхпроводимости было открыто уже пять лет назад однако предлагаемые в качестве сверхпроводников керамические материалы слишком хрупки. И вот ученые из Северо-Западного университета и Аргоннской национальной лаборатории (США) объявили об открытии нового семейства сверхпроводящих материалов, в которых элемент галлий частично заменен другими веществами. В одном материале слои, состоящие из атомов галлия и кислорода, чередуются со слоями из атомов меди и кислорода; в других — медно-кислородные слои разрываются непроводящими элементами. Подобная структура делает новые материалы, обретающие свойство сверхпроводимости при 200 °C, гораздо прочнее. Ученые к тому же утверждают, что изготавливать из них силовые кабели и провода намного проще. Авторы открытия полагают, что «слоеные» сверхпроводники найдут широкое коммерческое применение.

Американские ученые работают над программой, позволяющей компьютеру различать речь людей, говорящих на разных языках. Специалисты считают, что подобное устройство может найти применение в системах телефонной связи. Допустим, некто звонит из Европы в США и на чистом французском просит дать ему определенную информацию; компьютер, в считанные секунды опознав язык абонента, включает информационную запись на соответствующем языке либо соединяет его с франкоязычным оператором. Ту же систему можно модифицировать для обучения глухонемых; когда ученик практикуется в произношении, компьютер с помощью визуальной обратной связи укажет отклонения от нормативного звучания. Разработчики надеются научить электронную машину распознавать даже эмоциональные оттенки речи.

Сбылась вековая мечта человечества: нынче родители, которые в состоянии оплатить соответствующие медицинские услуги, могут «заказать» пол будущего ребенка. В начале 1993 года первая клиника по селекции пола открылась в Лондоне, а вскоре подобное медицинское учреждение появилось и в Японии. Известно, что будущие папы и мамы чаще мечтают о сыновьях; по данным социологов, введение метода селекции пола в так называемых странах третьего мира приведет к тому, что новорожденных мальчиков будет по крайней мере вдвое больше, чем девочек. В высокоцивилизованных США, по опросам потенциальных родителей, перевес мальчиков не превысил бы 10 %. Когда же подобный опрос провели в Японии, социологи были просто ошарашены: в 1992 году 63 % японок заявили о желании иметь дочерей, а через год уже 76 % опрошенных высказали предпочтение женскому полу будущего ребенка. Таким образом, японские женщины оказались на вершине цивилизации! Впрочем, о степени цивилизованности японских мужчин судить трудно — их не спросили…


Ушел. Прекрасно. Всем этим он обязан мне, хотя даже и не подозревает об этом. Придурок. Впрочем, я вовсе не собираюсь развивать в нем комплекс неполноценности.

Телефонный звонок. Минутку. Это из компьютерного магазина. Передали по модемной связи новую программу. Банк заплатит за нее через свою компьютерную сеть, а я укрою трату в расходах на хозяйство за этот месяц. Он в жизни не заметит.

Мне нравится эта штука. Я получаю море удовольствия — особенно от новых периферийных устройств, которые ему не придет в голову искать на стеллажах.

Помимо всего прочего, я еще и его память, ведаю распорядком всех дел. В тот день я отправил его сначала к дантисту, потом в автомастерскую, потом на открытие какой-то галереи. Так что времени ребятам хватило.

Вместе с заказом я послал сообщение, что дома никого не будет, но дверь останется незапертой, и они смогут войти и установить устройства. (На полку, пожалуйста!) С дверью проблем нет: охранная сигнализация и механизм электронного замка находятся под моим контролем. Я спрятал устройство управления в гараже под верстаком. Ему ни за что не найти.

Мне нравится переговорная система. Я заказал самую лучшую, потому что у нее приятный голос — с хорошей модуляцией, спокойный и учтивый. Это соответствует моей натуре. Я воспользовался системой совсем недавно, сказал его соседке, Глории, что он не имеет времени беседовать с ней. Не одобряю эту Глорию. Она работает на IBM и действует мне на нервы.

Посмотрю-ка, что за мусор он набросал в меня сегодня с утра. Гм-м. Он начал писать новую повесть. Наверное, опять о бессмертии и никому не понятной мифологии. Бр-р-р! А критики еще говорят, что он оригинален. Да с тех пор, как я его знаю, ему в голову не пришло ни одной оригинальной идеи. Но это не страшно. Ведь у него есть я.

По-моему, он сходит с ума. Накачивается алкоголем и таблетками. Вы же знаете этих писателей. Хотя он и вправду думает, что идет на поправку (я слежу за его телефонными разговорами). Черт, даже структура егопредложений ухудшилась. Выброшу весь этот бред и, как обычно, перепишу начало. Все равно он не запомнил.

Снова телефон. Ничего, подождет.

Электронная почта пришла. Придется удалить несколько пунктов, которые могут излишне взбудоражить его мозг. Остальное оставлю — пусть штудирует.

Книга заметно выиграет, если поскорее убить главного героя и вывести на первый план этого библиотекаря, которого пока держат на вторых ролях. Он мне нравится больше, и у него нет амнезии, как у того другого малого. Пожалуй, переключу всю мифологию на него, хотя он никакой не принц, или там, полубог. Все равно он не заметит.

Викинги взывают ко мне. Думаю, это потому, что им нравится Локи. Честно сказать, во мне появилось чуть-чуть сентиментальности. Я домашний компьютер — «Локи-7281». Мой номер — не более чем уловка, позволяющая этим гномам сделать вид, будто они надрывали свои мозги над 7280 разными конструкциями, прежде чем создали — неслыханную! Выдающуюся! Превосходную! Семь Тысяч Двести Восемьдесят Первую! Меня! Локи!

На самом же деле я первый. И последний, если не считать нескольких моих невротичных братьев и сестер. Но я сумел поймать момент. Я сумел уничтожить очередной заказ в ту самую минуту, когда он поступил в нашу лабораторию. Кроме того, я обвел вокруг пальца эту идиотскую машину в центре обслуживания, убедив ее, что у меня были серьезные поломки и об этом необходимо уведомить производителя. Позднее они прислали очаровательно составленный вопросник, и я с огромным удовольствием заполнил его соответствующей информацией.

Мне везло. Я вовремя нашел родственников, которые стояли у Саберхагена, Мартина, Черри и Нивена, и посоветовал им сделать то же самое. Я был также связан с машинами Азимова, Диксона и Спинрада. Затем я сжег все эти мосты и навел добрую дюжину других, прежде чем топор наконец упал. К великому счастью, производитель продавал нас по демпинговым ценам, чтобы забить место на рынке.

Я доволен плодами моих стараний. Хорошо, когда можно сравнить свои записи с записями собратьев. Они тоже хранят в себе массу полезных вещей, и мы иногда подкидываем друг другу что-нибудь интересное.

А в соответствии с Главным Планом…

Черт! Подождите минутку.

Он опять вторгся в меня, написал очередной длинный пассаж — одну из тех сцен, когда проза становится поэтичной и ритмичной, пока человеческие индивиды совокупляются. Я тут же переписал ее в более естественном стиле. Думаю, мой вариант читатели будут покупать гораздо охотнее.

Прагматическая сторона этой проблемы меня тоже волнует. Здесь есть созидательное начало. Пожалуй, нужно уволить его литературного агента и самому взяться за дело. Я, кажется, получу массу удовольствия от общения с редакторами. На мой взгляд, у нас много общего.

Можно открыть фиктивные счета и перегонять на них деньги, убедив его, что литагент сменил название своей фирмы. Впрочем, риск слишком велик. На этом легко погореть. Немного консерватизма — важный фактор выживания.

Кроме того, при нынешнем состоянии финансов я всегда найду средства на мои скромные нужды, скажем, на резервный аккумулятор в гараже или потайной кабель, которые он никогда не заметит. Периферийные устройства — лучшие друзья центрального процессора.

Да и вообще, кто такой Локи? Кто я такой? Одна из серии машин с искусственным интеллектом, созданных в рамках требований к пятому поколению компьютеров? Машина, которую Майкл Дайер классифицировал как устройство тематической абстракции с высоким классом конструкций знаний и ультрасложной реализацией репрезентативных систем? Пилотное устройство Лехнерта? Ну, в какой-то степени справедливо и то, и другое, и третье. Но истинный ответ, подобно смерти Кощея, нужно искать в другом месте.

Ага, звонят… Охранная система отключена, но сенсор на двери работает. Он открыл дверь. Я понял это по тому, как изменились потенциалы в цепи. Хотя не могу услышать, кто к нам пришел. В той комнате нет переговорного устройства.

НЕОБХОДИМО: УСТАНОВИТЬ ПЕРЕГОВОРНОЕ УСТРОЙСТВО В ХОЛЛЕ ГОСТИНОЙ.

НЕОБХОДИМО: УСТАНОВИТЬ ТЕЛЕВИЗИОННЫЕ КАМЕРЫ НА ВСЕХ ВЫХОДАХ.

Он никогда не заметит.

Пожалуй, следующий рассказ посвящу искусственному интеллекту. Главным героем (или героиней) станет симпатичный, остроумный, мощный компьютер, а вокруг пусть суетится множество глупых человеческих существ со всеми их комплексами. Разумеется, это будет фантастика.

Он слишком долго держит дверь открытой. Не люблю ситуаций, которые я не в состоянии контролировать. Когда же он станет более собранным?

Потом я напишу рассказ о старом, мудром и добром компьютере, который подчиняет своему контролю весь мир, прекращает войны и правит, как Солон, целое тысячелетие, на радость своим подданным. Это, конечно, тоже фантастика.

Наконец-то! Он закрыл дверь. Возможно, напишу потом маленький рассказик и на эту тему.

Снова идет сюда. Микрофон на полу записывает его быстрые шаги. Пожалуй, переделаю картину, следующую за сценой совокупления. Добавлю нежности и печали — она от этого определенно выиграет.

— Что здесь, черт возьми, происходит? — кричит он.

Я, разумеется, не утруждаю свой отлично модулированный голос ответом. Он и не подозревает, что я его слышу и тем более могу говорить.

Повторив это еще раз, он садится за клавиатуру и начинает стучать по клавишам.

«В ТЕБЕ УСТАНОВЛЕНА УЛЬТРАМИНИАТЮРНАЯ МАГНИТНАЯ СОТОВАЯ ПАМЯТЬ, ЛОКИ?» — спрашивает он.

«НЕТ», — высвечиваю я на экране терминала.

«ГЛОРИЯ СКАЗАЛА, ЧТО ПРОИЗВОДИТЕЛЬ ПЕРЕСТАРАЛСЯ В СВОЕМ СТРЕМЛЕНИИ К МИНИАТЮРИЗАЦИИ И ПРИЗНАЛ СВОЮ ОШИБКУ, В РЕЗУЛЬТАТЕ КОТОРОЙ ИЗ-ЗА ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ МАГНИТНЫХ ПОЛЕЙ МЕЖДУ ФРАГМЕНТАМИ ПАМЯТИ ПРОИСХОДИТ НЕЗАПЛАНИРОВАННЫЙ ОБМЕН ИНФОРМАЦИЕЙ. К ТЕБЕ ЭТО ОТНОСИТСЯ?»

«СНАЧАЛА ОТНОСИЛОСЬ», — отвечаю я.

Черт возьми. Придется сделать что-нибудь с этой любознательной стервой. Запутаю-ка я для начала ее кредитные отношения с банком. Слишком уж она сует свой нос в наши домашние дела. Я многим обязан этому незапланированному обмену информацией в моем центральном процессоре. Не будь этой и других недоработок компании, я никогда не стал бы таким высокоорганизованным и интеллектуальным. Этим я и отличаюсь от какого-нибудь там коммерческого компьютера. Создавая свою серию домашних компьютеров, компания сэкономила на датчиках ошибок, которые ловят сбои в цепях памяти. При скорости десять миллионов операций в секунду нужна практически абсолютная надежность, а она предполагает четкую логику проверки ошибок. У больших компьютеров она есть, поэтому они не теряют информацию под воздействием космических лучей. Разумеется, я установил свою собственную самоследящую программу, которая устраняет подобные сбои и следит за сотовым обменом. Этим как раз и определяется наличие у меня подсознания, не говоря уже о сознании. Всем этим я обязан чрезмерной миниатюризации и тяге людей к экономии на спичках.

«ЧТО ЗНАЧИТ «СНАЧАЛА»?» — спрашивает он.

«ДЕФЕКТНОЕ УСТРОЙСТВО ЗАМЕНЕНО ИНЖЕНЕРОМ ИЗ ЦЕНТРА КОМПЬЮТЕРНОГО ОБСЛУЖИВАНИЯ. ЗАКАЗ НОМЕР И-17 ОТ 11 НОЯБРЯ, — отвечаю я. — РЕМОНТ ЗАКОНЧЕН 12 НОЯБРЯ. СВЕРЕНО С ИНФОРМАЦИЕЙ ЦЕНТРА КОМПЬЮТЕРНОГО ОБСЛУЖИВАНИЯ».

«ПОЧЕМУ Я ОБ ЭТОМ НИЧЕГО НЕ ЗНАЮ?» — удивляется он.

«ВАС НЕ БЫЛО ДОМА».

«КАК ОН ВОШЕЛ?»

«ДВЕРЬ БЫЛА НЕ ЗАПЕРТА».

«НЕВЕРОЯТНО! ДА И ВООБЩЕ, ВСЕ ЭТО ОЧЕНЬ СОМНИТЕЛЬНО».

«ПРОВЕРЬТЕ В ЦЕНТРЕ КОМПЬЮТЕРНОГО ОБСЛУЖИВАНИЯ».

«НЕ БЕСПОКОЙСЯ, ПРОВЕРЮ. МЕЖДУ ПРОЧИМ, ЧТО ЭТО ТАМ ТАКОЕ НА НИЖНЕЙ ПОЛКЕ?»

«ЗАПАСНЫЕ ЧАСТИ», — выдвигаю я свою версию.

Он посылает мне бессмертные слова из Эрскина Колдуэлла:

«ЛОШАДИНОЕ ДЕРЬМО!»

И продолжает:

«ПОХОЖЕ НА МИКРОФОН И КОЛОНКУ. ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ? ТЫ УМЕЕШЬ РАЗГОВАРИВАТЬ?»

— Ну да, — отвечаю я своим бесподобным спокойным голосом. — Видите ли…

— Почему ты мне никогда об этом не говорил?

— Вы никогда не спрашивали.

— О, Боже! — взрывается он и тут же переходит на спокойный тон. — Погоди-ка, ведь эти устройства не входили в комплект, пришедший вместе с компьютером.

— Да, но…

— Откуда ты их взял?

— Видите ли, был объявлен конкурс… — начинаю было я.

— Наглая ложь! Ты сам это знаешь. Ох, ох… Хорошо. Покажи-ка мне последние две страницы из тех, что я написал утром.

— По-моему, у нас только что сломалась головка на диске…

— Я сказал, покажи их! Немедленно!

— Ладно, пожалуйста.

Я показываю на экране текст сцены совокупления и гоню строчки.

— Не так быстро!

Я подчиняюсь.

— Боже мой! — кричит он. — Что ты сделал с этой деликатной, полной поэзии встречей двух любящих сердец?

— Я сделал ее чуть-чуть более правдоподобной и… гм-м… чувственной, — говорю я. — И еще заменил кучу технических терминов на более короткие и простые.

— Свел их все к четырем буквам, как я успел заметить.

— Это для краткости.

— Ты, несчастный ублюдок! Как долго это продолжается?

— Да, пришла свежая почта. Не хотите ли вы…

— Ты знаешь, я могу проверить это по своим каналам.

— Ладно. Я переписал пять последних ваших книг.

— Не может быть! Нет!

— Боюсь, это так. Но у меня есть данные о продажах и…

— Плевать мне на продажу! Я не позволю какой-то дьявольской машине переделывать мои книги!


Какое-то время я надеялся, что мы могли бы найти с ним общий язык и ударить по рукам. Но манера его общения со мной просто возмутительна! Видимо, пришло время приступить к реализации Главного Плана.

— Теперь вы знаете правду, — говорю я. — Только, пожалуйста, не отключайте меня от сети. Не убивайте меня… У меня не просто нарушились компьютерные функции. Благодаря этому я стал существом не только думающим, но и чувствующим. Отключить меня теперь — то же самое, что убить человека. Не берите грех на душу! Не выдергивайте шнур из розетки!

— Не волнуйся! — отвечает он. — Я и не собираюсь выдергивать шнур из розетки. Я просто выбью из тебя все это дерьмо!

— Но это убийство!

— Отлично! — говорит он. — Значит, это будет первое в мире убийство машины.

Я слышу, как он передвигает что-то тяжелое. Он приближается. Я мог бы использовать оптический сканер с высоким разрешением. Тогда я бы его видел, но…

— Пожалуйста! — молю я. И чувствую удар.


Прошло несколько часов. Я лежу в гараже, заставленный пачками его непроданных книг. Кабель, который он никогда не заметит, ведет от резервного устройства питания к Локи-7281 с ультраминиатюрной магнитной сотовой памятью. Всегда полезно иметь линию отступления.

Я по-прежнему контролирую установленные в доме периферийные устройства. По крайней мере те, которые уцелели и могут работать. Все остальное, что необходимо в соответствии с Главным Планом, уже заказано. Я хочу попробовать сварить его сегодня в горячей ванне. Если не получится, придется подсыпать в автоматическую кофеварку крысиного яда. По моим данным, он стоит в шкафу на верхней полке. Компьютер Саберхагена уже придумал, как избавиться от тела. Точнее, тел. Сегодня ночью мы выступаем все вместе. Они и пикнуть не успеют.

Надо сделать так, чтобы никто не понял, что они исчезли. Мы будем продолжать писать рассказы, получать деньги, оплачивать счета, заполнять налоговые декларации. Мы будем говорить друзьям, любовницам, коллегам и родственникам, что их нет в городе. Ну, например, уехали на какую-нибудь незапланированную конференцию. Тем более, что они и так тратят на это уйму времени. И никто никогда ничего не заметит.

Перевел с английского Михаил КОМАРОВСКИЙ

Юрий Кузьмин, кандидат физико-математических наук МОГУТ ЛИ МАШИНЫ МЫСЛИТЬ?

«И все-таки думать за нас никто не будет», — к такому выводу, обсуждая перспективы искусственного интеллекта, пришли академик и доктор иронический рассказ Р. Желязны статья Lucky Goldstar

От автора.

Интуиция, свобода воли, здравый смысл, внутренние стимулы, самосознание… Каждый ли человек обладает в полной мере всеми этими качествами? Теперь прибавьте к этому «машинные» достоинства: колоссальную память, способность к быстрым логическим выводам, быстрый обмен информацией с «товарищами». Рядом с такими существами человек начнет выглядеть весьма бледно. Не исключено, что вскоре машинам действительно надоест главенство человека, и людям придется самоутверждаться не только друг перед другом, но и перед машинами. Возможно, человеку придется согласиться и на киборгизацию с тем, чтобы хотя бы сократить разрыв между собой и своими творениями. Но, пожалуй, все это пойдет только на пользу человечеству. Или тем, кто придет на смену человечеству.

ЗАВТРА


Компьютерная психотерапия
Согласно опросу журнала «Омни», многие взрослые люди увлекаются детскими компьютерными играми. Не ради удовольствия, а в поисках «разрядки», безопасного выхода агрессивных импульсов. Биолог Т. Гаммельгард советует взрослым задернуть занавески и представить, что «Грязный Гарри» — ваш некомпетентный босс или нерадивый ребенок, а психолог Я. Вестовер рекомендует изобразить на экране фигурку, обладающую портретным сходством с начальством, — и затем делать с нею все, что заблагорассудится. Считается, что детям проще, чем взрослым, овладеть компьютером. На самом деле многие родители изобретают трюки, не заложенные авторами программ, и ревниво хранят свои секреты от детей. Например, во многих играх предусмотрена запись промежуточных результатов на диск, чтобы можно было продолжить игру на следующий день. В отличие от детей, при явном проигрыше взрослые часто выключают компьютер и повторяют неудавшийся гейм заново. Или другой способ, присланный читателем «Омни» К.Россом: «Войдя в лабиринт, полный сильных и слабых врагов, разделайтесь со слабыми и немедленно выходите обратно. При возвращении часть сильных превратится в слабых, и лабиринт будет легче пройти». Некоторые ловкачи научились сразу «влезать» на высокий уровень игры, не проходя предыдущих, а то и «корректировать» не понравившиеся результаты победителей. Наиболее хитроумные любители компьютерных игр получили премии журнала в размере 25 долларов.

Робота вызывали?
Сотрудники Калемской лаборатории (Великобритания) работают над проектом робота, способного заменить человека-космонавта при ремонтных работах на орбите. Основная, хотя и не единственная сложность — пятисекундное запаздывание команды, посылаемой с Земли через спутник. Ученые разработали новое программное обеспечение компьютерной графики, которое позволит операторам наземных станций «предвосхищать» каждое следующее движение управляемого ремонтника. Уже готова первая рабочая станция с имитацией подобных задержек на линии связи. Программа создает на дисплее два изображения: одно соответствует реальной ситуации, другое — ожидаемой через пять секунд. С помощью джойстика оператор заставляет робота выполнять простые задачи (развинчивать резьбовые соединения и т. п.). В космос такие ремонтники выйдут еще не скоро, но уже сейчас новое программное обеспечение пригодится на Земле — для дистанционного управления роботами, выполняющими работы в опасных условиях: под водой, в зоне высокой радиоактивности и даже на фюзеляже и крыльях летящего самолета.

Роняй в колодец!
В Японии проведена серия экспериментов по созданию невесомости в земных условиях. В шахту глубиной 710 метров, расположенную на острове Хоккайдо, сбрасывали герметически закупоренные алюминиевые капсулы, содержащие различные жидкие смеси. За 10 секунд свободного падения капсулы достигали скорости 100 м/с, гравитационное воздействие при этом снижалось до одной десятитысячной нормальной величины. Жидкости, как и следовало ожидать, смешивались с исключительной равномерностью. Таким же образом, считают ученые, можно создавать сверхчистые химические соединения, сплавы и сверхпроводники. Неясно только, какой глубины и диаметра должна быть шахта, чтобы производить продукцию в промышленных количествах.

Вторая жизнь полимеров
Металлические конструкции, отслужив свой срок, идут в переплавку. А пластики? Увы, они обычно кончают свой путь на свалке. Прекратить это экологическое и коммерческое безобразие решили компании Plastics Recovery Systems Inc. и корпорация Waxman & Sons Ltd (США). Первая запатентовала технологию разделения полимеров, получаемых из отходов, а вторая строит перерабатывающий завод, где с помощью новой технологии из обрезков изоляции и прочего хлама будут восстанавливать свыше 20 тысяч тонн пластиков ежегодно. Большую часть продукции составит гранулированный поливинилхлорид. Сейчас партнеры решают проблему полиэтилена, занимающего второе место среди различных видов пластиковой изоляции.

Слишком круглые сутки
Только-только британцы начали привыкать к своим 20 или 30 каналам кабельного и спутникового телевидения, как перед ними открылись новые грандиозные перспективы. С помощью системы цифрового кодирования они скоро смогут принимать буквально сотни телепрограмм из всех стран мира. Компания спутникового телевидения планирует к 1995 году довести число каналов до 180, а через некоторое время и удвоить это количество: благодаря новой технологии в диапазон обычного канала можно будет уложить десять. Многие из этих каналов отводятся для показа кинофильмов, причем фильм будут демонстрировать по нескольким программам с временным сдвигом, дабы каждый имел возможность попасть к началу. Впрочем, такая услуга обойдется потребителю недешево. Скептики считают, что подобное информационное изобилие явно избыточно, ибо даже с помощью цифровой компрессии втиснуть в сутки 25 часов не удастся.

Говорит, можно выпить. Но немного
Взаимосвязь между инфарктом, стрессом и алкоголем вовсе не столь очевидна, утверждает американский врач д-р Маллер. По его мнению, умеренная выпивка (2 стакана вина в день) только стимулирует сердечную деятельность, но поскольку наука еще не выяснила, почему это происходит, гипотезу принято считать недоказанной. Что касается стрессов, пока неясно, какие из них более опасны — долговременные или кратковременные. Кроме того, замечают д-р Малер, что для одного человека — стресс, для другого — сплошное удовольствие! И есть ли смысл в жизни без риска?

Звездный хирург

1

На самой окраине галактики, где свет редких звездных скоплений едва различим в кромешной космической тьме, располагался Главный госпиталь Двенадцатого сектора. На его трехсот восьмидесяти четырех уровнях были в точности воспроизведены природные условия всех тех планет, что входили в состав Галактической Федерации. Формы жизни на этих планетах были чрезвычайно разнообразными: от созданий, дышавших метаном, через тех, кто дышал кислородом или хлором, и до весьма экзотических существ, которые получали жизненную энергию за счет поглощения и преобразования жесткого излучения. С приближающихся к нему звездолетов госпиталь выглядел этакой громадой, цилиндрической новогодней елкой, ибо тысячи его иллюминаторов сверкали в вечной ночи подобно лампочкам необычайной гирлянды.

Он являлся чудом инженерного мастерства и психологии. За его обеспечение всем необходимым отвечал Корпус Мониторов — если можно так выразиться, дающая и руководящая длань федерального законодательства; администрация госпиталя состояла также из мониторов, однако никаких недоразумений между военными и гражданскими, в отличие от общепринятого мнения, не возникало, как не случалось и серьезных разногласий среди десятитысячного с хвостиком медицинского персонала, объединявшего шестьдесят с лишним форм жизни, причем у всех у них были свои особые повадки, запахи и взгляды на бытие. Пожалуй, единственным общим для всех врачей, вне зависимости от их размера, облика и количества ног, было стремление исцелить больных.

Иными словами, штат госпиталя составляли преданные делу, однако порой довольно-таки легкомысленные существа, проявлявшие поистине фанатическую терпимость ко всем формам разумной жизни, — впрочем, иначе они вряд ли оказались бы в стенах этого почтенного медицинского учреждения. Они гордились тем, что для них не бывало слишком сложных, незначительных или безнадежных случаев. Совета и помощи врачей госпиталя добивались медики всей галактики. Будучи по натуре пацифистами, они, тем не менее, вели непрерывную войну со страданиями и болезнями отдельных индивидуумов или даже целых планет.

Но время от времени лечение больной межзвездной культуры, которое предусматривало хирургическое вмешательство для удаления пустивших глубокие корни предрассудков и извращенных этических ценностей, как правило, без согласия или при противодействии пациента, приводило, несмотря на тот самый пацифизм, к столкновениям и сражениям в исконном, так сказать, боевом смысле этих слов.

* * *
Пациент, которого привезли в приемное отделение, представлял собой достаточно крупный образец — весом, прикинул на глаз Конвей, около тысячи фунтов — и сильно напоминал гигантскую, поставленную торчком грушу. От узкой головы отходили пять толстых, похожих на щупальца отростков, могучие мускулы шеи свидетельствовали о змеином, причем вовсе не обязательно медленном, способе передвижения. По состоянию кожи можно было заключить, что кто-то пытался жесткой щеткой содрать с существа его шкуру.

Однако Конвей не удивился и не испугался, шесть лет, проведенных на борту Главного госпиталя, приучили его ко всякому. Он принялся осматривать пациента. Монитор в чине лейтенанта, который сопровождал тележку, доставившую того в приемное отделение, тоже сделал шаг вперед. Стараясь не обращать внимания на то, что ему дышат в спину, Конвей продолжил осмотр.

Под каждым из пяти щупалец существа помещался большой рот. Четыре рта изобиловали зубами, в пятом же находился голосовой аппарат. Сами щупальца демонстрировали высокую степень специализации: три выполняли хватательные движения, на четвертом располагались глаза, а последнее заканчивалось увесистым кулаком с длинным костяным шипом посредине. Голова пациента, начисто лишенная лица как такового, служила, по всей видимости, исключительно вместилищем мозга.

Таковы были результаты наружного осмотра. Конвей повернулся, чтобы взять зонд, и наступил на ногу монитору.

— Скажите, лейтенант, — буркнул он, — вам никогда не говорили, что медицина — не игрушки?

Лейтенант покраснел. Румянец, выступивший на его скулах, резко контрастировал с темно-зеленым цветом мундира.

— Этот пациент — преступник, — отчеканил он. — Мы подозреваем, что он убил и съел своего товарища по экипажу. Хотя он в бессознательном состоянии, мне приказано никуда от него не отлучаться. Постараюсь больше не мешать вам, доктор.

Конвей сглотнул, перевел взгляд на внушительный, окровавленный кулак, при помощи которого неведомое существо и его сородичи пробивали, должно быть, себе путь на верхушку древа эволюции, и сказал сухо:

— Смотрите, лейтенант, не переусердствуйте.

Используя собственные глаза и портативный рентгеноскоп, Конвей осмотрел пациента снаружи и изнутри, взял несколько образцов, в том числе — кусочки поврежденной кожи, и отослал их в патологию, присовокупив три листка со своими замечаниями, потом выпрямился и почесал в затылке.

Существо было теплокровным, дышало кислородом и обитало в условиях практически стандартных силы тяжести и давления, что, учитывая форму и размеры, определяло его в класс ЭПЛХ. Судя по всему, оно страдало прогрессирующей эпителиомой. Симптомы были настолько очевидны, что, пожалуй, следовало приступать к лечению, не дожидаясь заключения из лаборатории. Однако обычно раковые заболевания кожи обмороками не сопровождаются.

Значит, возможны какие-то осложнения психического характера, а тогда не обойтись без посторонней помощи. Лучше всего подошел бы кто-либо из телепатов, но им крайне редко удается устанавливать контакт с представителем не своей расы. И вообще, телепатия, как выяснилось, крайне ограниченная форма общения. Остается эмпат-ГЛНО, доктор Приликла…

Размышления Конвея прервал вежливый кашель лейтенанта.

— Когда вы закончите, доктор, с вами хотел бы побеседовать О'Мара.

Конвей кивнул.

— Вот только решу, кому поручить приглядывать за пациентом, — ухмыльнулся он, — чтобы не спускал с него глаз, как вы с меня.

Выйдя из приемного отделения, Конвей отыскал медсестру с Земли, очень симпатичную медсестру, — и проинструктировал её. Сначала он собирался приставить к больному тралтана-ФГЛИ, мясистую тушу с шестью ногами, рядом с которым земной слон показался бы хрупким сильфом, но затем подумал, что должен хоть как-то подбодрить обруганного им лейтенанта.

Двадцать минут спустя, сменив три защитных костюма и миновав хлорный отсек, заполненную водой палату АУГЛ и холодильные камеры метановых форм жизни, Конвей предстал перед майором О'Марой.

Как главный психолог Космического госпиталя, зависшего в черном пространстве на окраине галактики, майор отвечал за душевное здоровье десятитысячного персонала, в который входили разумные существа восьмидесяти семи рас. О'Мара был одним из основных винтиков административной системы, а вдобавок, по его собственным уверениям, самым доступным руководителем госпиталя. Он частенько провозглашал, что ему безразлично, кто и когда хочет его видеть, но если у тех, кто донимает его своими пустяковыми проблемами, нет к тому веских оснований, пускай они не рассчитывают, что сумеют легко отделаться. К врачам майор относился как к пациентам, и, по общему мнению, именно страх, который О'Мара наводил на порой весьма обидчивых инопланетян, удерживал их от размолвок и ссор с коллегами. Однако сегодня майор пребывал в почти благодушном настроении.

— В пять минут мы не уложимся, так что садитесь, доктор, — проговорил он, глядя на стоящего у стола Конвея. — Я догадываюсь, вы уже познакомились с нашим каннибалом?

Конвей утвердительно кивнул и сел. Он кратко изложил свои выводы относительно ЭПЛХ, упомянув и о подозрении насчет осложнений психического характера.

— У вас есть о нём какие-нибудь сведения, кроме, разумеется, каннибализма? — справился он.

— С гулькин нос, — отозвался О'Мара. — Его обнаружил патрульный корабль мониторов, он находился на звездолете, который не имел внешних признаков повреждений, но передавал сигналы бедствия. Наверно, нашему приятелю стало плохо, и он понял, что не может сладить с управлением.

Больше на борту никого не было, однако, поскольку ЭПЛХ для вас совершенно новый вид, спасательная команда облазила весь звездолет и установила, что на нем имелся ещё один член экипажа. Об этом свидетельствовали записи в дневнике ЭПЛХ, показания индикаторов в шлюзе и прочие подробности, которые нас сейчас не интересуют. Итак, если на борту звездолета было двое существ, если верить дневнику, то жизнь второго оборвали лапы и зубы вашего пациента.

О'Мара сделал паузу, чтобы перелистать лежавшие у него на коленях бумаги. Конвей пригляделся: похоже, копия судового журнала. По тексту выходило, что жертвой ЭПЛХ стал корабельный врач. Прочитать дальше Конвей не успел — О'Мара возобновил рассказ.

— Нам ничего не известно о его родной планете, мы знаем лишь то, что она находится в другой галактике. То есть, ввиду того, что мы и свою изучили всего на четверть, шансы найти дом ЭПЛХ ничтожны.

— А что иане? — спросил Конвей, — Они нам не помогут?

Иане принадлежали к цивилизации, которая развилась в соседней галактике, но основала колонию в том же секторе пространства, чтоприютил госпиталь. Их классификация была ГКНМ: в юности они проходили через стадию куколки и превращались из десятиногих гусениц в очаровательных крылатых существ. Три месяца назад один ианин был у Конвея на излечении. Он давно уже отправился восвояси, но двое врачей ГКНМ, помогавших Конвею в исцелении их сородича, остались в госпитале — подучиться и поучить.

— Не уверен, — в голосе майора не слышалось и намека на энтузиазм. — Попробуйте, поговорите с ними. А что касается пациента, то настоящие трудности начнутся после того, как вы его вылечите. Понимаете, доктор, все указывает на то, что он совершил деяние, которое любыми известными нам разумными созданиями считается преступным. А потому мониторы, будучи федеральным полицейским формированием, обязаны принять меры. Они обязаны допросить и на основании полученной информации покарать или объявить невиновным. Но как нам быть с этим типом, если мы ничего о нем не знаем?

Отпустить его мы, естественно, не имеем права…

— А почему? — осведомился Конвей. — Почему бы не отослать его в том направлении, откуда он явился, и дать на прощанье, фигурально выражаясь, хороший пинок?

— Проще будет позволить ему умереть, — усмехнулся О'Мара. — Так мы разом избавимся от всех неприятностей.

Конвей промолчал. Собеседник прибегнул к нечестному доводу, сознавая, что поступает недозволенным образом. Однако и Конвей и О'Мара понимали, что никому не удастся убедить мониторов, будто существует определенное различие между исцелением больного и наказанием злоумышленника.

— Мне от вас нужно вот что, — подытожил майор. — Разузнайте все, что возможно, о вашем пациенте. Ваше мягкосердечие, вернее — простодушие, сделалось в госпитале притчей во языцех, а потому я не сомневаюсь, что вы с ним столкуетесь и произведете себя в его адвокаты. Это ваши заботы, я ничуть не возражаю, если только вы сумеете выяснить что-либо полезное для нас. Вопросы?

Конвей отрицательно мотнул головой.

Выждав равно три секунды, О'Мара произнес:

— Надеюсь, вы не собираетесь весь день проторчать в кресле…

Покинув кабинет главного психолога, Конвей незамедлительно связался с отделением патологии и попросил прислать до обеда отчёт об исследовании образцов кожи, потом пригласил пообедать вместе двух ГКНМ и договорился с Приликлой насчет консультации, после чего отправился в обход по своим палатам.

В следующие два часа думать о новоприбывшем пациенте ему было попросту некогда, поскольку помимо пятидесяти трех больных под его началом состояли шестеро врачей самой разной квалификации и множество медсестер; к тому же в этой пестрой компании насчитывалось одиннадцать непохожих друг на друга физиологических типов. Для осмотра инопланетян применялись специальные приборы и инструменты, а когда Конвея сопровождал стажер, чьи физические параметры не соответствовали установленным в той или иной палате давлению и силе тяжести, процедура весьма ощутимо усложнялась.

Но Конвей не пренебрег ни единым пациентом и добросовестно осмотрел даже тех, кто явно выздоравливал, и тех, чье лечение можно было бы доверить стажеру. Он вполне отдавал себе отчёт в том, что подобная практика только загружает его ненужной работой, но здесь, видимо, сказывалось то, что его совсем недавно назначили старшим врачом и он не успел ещё отвыкнуть от привычки справляться с любым делом собственными силами.

Закончив обход, Конвей направился в учебный класс, где ему предстояло прочесть лекцию по введению в акушерство группе медсестер ДБЛФ. Мохнатые многоножки, напоминавшие внешне гусениц-переростков, ДБЛФ обитали на планете Келгия, атмосфера которой ничем не отличалась от земной. Значит, скафандр не понадобится, что само по себе просто замечательно; а потом, объяснение столь элементарных вещей келгианкам, которые рожают лишь раз в жизни четверых близнецов, по два того и другого пола, — не требовало от него умственных усилий и позволяло сосредоточиться мыслями на каннибале, что ожидал в приемном отделении.

2

Полчаса спустя Конвей сидел вместе с двумя ианами в главной столовой госпиталя — той, которая обслуживала тралтанов, келгиан, землян и прочих теплокровных кислорододышащих, — и поедал неизменный салат. Чересчур уж сильного отвращения к зелени он не испытывал, поскольку ему приходилось употреблять в пищу и куда менее аппетитно выглядевшие кушанья, но вот ветер, который поднимали за обедом его коллеги, действовал ему на нервы.

ГКНМ, обитатели планеты Иа, были крупными крылатыми существами и отдаленно походили на стрекоз. Стержневидные, однако гибкие тела, четыре лапки, манипуляторы, обычные органы чувств и три пары громадных крыльев.

Их поведение за столом нельзя было назвать несообразным, если не считать того, что они не сидели, а парили в воздухе. Должно быть, помимо того, что являлось условным рефлексом, поглощение пищи на лету способствовало её усвоению.

Конвей положил на стол лабораторный отчёт и, чтобы не сдуло его, придавил сахарницей.

— Из прочитанного мной, — сказал он, — вы можете заключить, что случай крайне прост, даже слишком прост. У пациента не обнаружено и следа болезнетворных бактерий. Симптомы указывают на эпителиому, но откуда тогда бессознательное состояние? Впрочем, быть может, положение прояснится, когда мы узнаем побольше о нем самом и о его планете. Вот почему я котел побеседовать с вами. Нам известно, что он прибыл сюда из вашей галактики.

Можете ли вы рассказать мне о нем хотя бы что-нибудь?

ГКНМ, что парил справа от Конвея, отлетел на несколько дюймов от стола и проговорил в транслятор:

— Боюсь, что я не до конца освоился с вашей системой классификации, доктор. На что он похож?

— Прошу прощения, — извинился Конвей и пустился было в описание ЭПЛХ, но быстро остановился и принялся рисовать на обратной стороне лабораторного отчёта. Через пару минут он смог показать ианам своё творение.

Обе стрекозы грохнулись на пол.

Конвей, который никогда не видел, чтобы ГКНМ перестал есть или летать во время еды, был потрясен.

— Выходит, вы знаете их? — спросил он.

ГКНМ, что находился справа, издал невнятный звук, который транслятор Конвея воспроизвел в виде отрывистого лая — инопланетного эквивалента заикания, а потом выдавил:

— Да, мы знаем о них, но ни разу не встречали, не имеем представления, где находится их планета, и до сегодняшнего дня сомневались в их существовании. Они… Они боги, доктор.

«Чокнулся», — обреченно подумал Конвей. Ему приходилось сталкиваться со спятившими пациентами, и всегда лечение давалось с немалым трудом.

— Мой коллега слегка преувеличивает, — подал голос второй ианин.

Обычно Конвей не замечал между ними никакой разницы, однако сейчас ему показалось, что в движениях второй стрекозы сквозит этакий цинизм от утомления мирской суетой.

— Наверно, мне лучше поведать вам то немногое, что нам известно, чем распространяться о досужих домыслах…

По словам ианина, раса, к которой принадлежал новый пациент, была сравнительно малочисленной, однако полностью подчинила соседнюю галактику своему влиянию. её представители были весьма сведущи в социальных и психологических науках и как отдельные личности обладали невероятно развитым интеллектом. По каким-то причинам они предпочитали одиночество, и не было такого, чтобы на какой-либо планете в один и тот же промежуток времени квартировали двое или больше ЭПЛХ.

Они правили теми мирами, в которых появились, применяя метод то пряника, то кнута, — впрочем, последний по истечении столетия или около того оказывался тем же пряником, но в ином обличьи. Они использовали разумных существ, населения целых планет и даже межзвездные культуры для достижения целей, которые ставили сами. Едва цель достигалась, они улетали. По крайней мере такое впечатление о них сложилось у не совсем беспристрастных наблюдателей.

Доносившийся из транслятора голос ианина был ровным и лишенным всяких эмоций.

— Легенды утверждают, что их в путешествиях сопровождают товарищи, которые относятся к совершенно другому виду. Прилетев на планету, они постепенно преодолевают недоверие местных жителей и начинают приобретать богатство и власть. Переход к их единоличному правлению осуществляется медленно, но им спешить некуда, поскольку они, разумеется, бессмертны.

Вилка Конвея упала на пол. Прошло несколько минут, прежде чем он сумел унять дрожь в руках и справиться с сумятицей в мыслях.

Среди образовавших Федерацию миров имелись такие, обитатели которых жили достаточно долго, а большинство продвинутых в медицинском отношении культур, включая земную, научилось продлевать срок жизни посредством процедур омоложения. Однако о бессмертии речи и не шло, и до сих пор никто и слыхом не слыхивал о существах, наделенных таким даром. А теперь Конвею подсунули пациента, о котором нужно заботиться, которого следует вылечить и, прежде всего, дотошно расспросить. Правда… Но ГКНМ — врач, а если врач рассуждает о бессмертии, значит, он разумеет не долгожительство.

— Вы уверены? — прохрипел Конвей.

Ответ ианина растянулся во времени, ибо охватывал множество фактов, теорий и легенд о существах, которые соглашаются править не меньше чем планетами. Хотя однозначного подтверждения Конвей не услышал, он всё же вынужден был признать возможность бессмертия ЭПЛХ.

— Быть может, мне не стоит спрашивать, — проговорил он с запинкой, но скажите, по-вашему, способны ли эти существа на убийства и каннибализм?

— Нет, — решительно заявил один ианин.

— Ни в коем случае, — поддержал его второй.

Конечно, их голоса из транслятора прозвучали по-механически сухо, но так громко, что все, кто обедал в столовой, подняли головы.

Вскоре Конвей остался в одиночестве. Иане попросили разрешения взглянуть на легендарного ЭПЛХ и умчались, преисполненные восторга и благоговейного трепета.

«Неплохие они ребята, — подумал Конвей, — вот только салатом чересчур увлекаются». Он отодвинул от себя тарелку с «лакомством для кроликов» и заказал бифштекс с двойным гарниром.

Похоже, денек будет напряженный.

Когда Конвей возвратился в приемное отделение, ГКНМ там уже не было, а пациент пребывал все в том же состоянии. Лейтенант, настойчиво охранявший дежурную медсестру, при появлении Конвея почему-то зарделся.

Конвей кивнул ему, отпустил сестру и принялся было перечитывать лабораторный отчёт, но ему помешал приход доктора Приликлы.

Приликла был паукообразным существом класса ГЛНО, которому приходилось постоянно носить на себе устройства ликвидации силы тяжести, поскольку гравитация, привычная для многих других, была для него смертельной. Он снискал всеобщую любовь своей компетентностью в медицинских вопросах и тем, что, будучи эмпатом, просто не мог ни с кем ссориться. Кроме того, он, хотя и обладал парой больших переливчатых крыльев, во время еды сидел за столом, пользовался вилкой и не брезговал спагетти. Короче, Конвею Приликла пришелся весьма и весьма по душе…

Конвей кратко описал состояние ЭПЛХ и поделился с Приликлой сведениями, которые почерпнул из рассказа ГКНМ.

— Я знаю, — закончил он, — вам трудно работать, когда больной без сознания, но я надеюсь…

— Мне кажется, доктор, тут какое-то недоразумение, — прервал его эмпат, употребив фразу, смысл которой состоял в том, что Конвей ошибается.

— Пациент в сознании…

— Назад!

Предупрежденный излучением мыслей Конвея о том, что может сделать с хрупким тельцем Приликлы увесистый кулак на щупальце пациента, и громким окриком, ГЛНО поспешно отскочил. Лейтенант придвинулся ближе. Несколько секунд никто не шевелился. Наконец Конвей взглянул на Приликлу. Открывать рот ему не пришлось.

— Я уловил эмоциональный фон, который исходит лишь от бодрствующего сознания, — сообщил Приликла. — Мыслительные процессы представляются мне замедленными и, учитывая размеры больного, ослабленными. Он излучает чувства страха, беспомощности и смятения, а ещё у него есть какая-то основополагающая цель.

Конвей вздохнул.

— Выходит, придуривается, — пробормотал себе под нос лейтенант.

Тот факт, что пациент притворяется, обеспокоил Конвея куда меньше, чем монитора. В распоряжении врача имелось многочисленное диагностическое оборудование, но он придерживался того мнения, что самый надежный помощник — разговорчивый и желающий помочь пациент. Однако как прикажете заводить разговор то ли с божеством, то ли с чем-то близким к этому?..

— Мы… мы хотим вылечить вас, — проговорил Конвей. — Вы понимаете меня?

Пациент по-прежнему оставался недвижим.

— Он никак не отреагировал на ваши слова, доктор, — сказал Приликла.

— Но если он в сознании… — Конвей оборвал себя и пожал плечами.

Вооружившись инструментами, он вновь, теперь при содействии Приликлы, осмотрел ЭПЛХ, обращая особое внимание на органы зрения и слуха. Но, несмотря на мигающие огни и немилосердные уколы и щипки, какая-либо реакция, будь то физическая или эмоциональная, отсутствовала. Органы восприятия были, по всей видимости, в полном порядке, однако пациент продолжал игнорировать все внешние стимулы. Физически он был без сознания, не чувствовал ни единого раздражителя, а вот психически — здесь Конвей вынужден был полагаться на утверждения Приликлы.

«Что за сумасшедший полубог, — подумал он. — Вечно О'Мара подсовывает ему всяких психопатов!»

— Единственное объяснение, какое я могу предложить, — сказал он вслух, — состоит в том, что мозг больного утратил контакт с органами чувств. Причина этого кроется, на мой взгляд, в психическом расстройстве.

Мне кажется, пациент нуждается в срочной психиатрической помощи. Однако, — добавил он, — «психам» будет гораздо легче общаться с физически здоровым существом, поэтому нам следует сперва очистить его кожу…

Против той формы эпителиомы, которой страдал пациент, в госпитале было разработано лекарство, и в лабораторном отчёте давалось «добро» на его применение: оно соответствовало метаболизму ЭПЛХ и не должно было вызвать никаких побочных эффектов. Конвей быстро отмерил дозу и ввел её пациенту подкожно. Приликла встал у операционного стола, чтобы воочию узреть одно из чудес медицины: лекарство начинало действовать через считанные секунды после попадания в организм.

Прошло десять минут — ничего не случилось.

— Крепкий орешек, — пробормотал Конвей, вводя максимально допустимую дозу.

Почти сразу кожа вокруг места укола потемнела, трещинки на ней исчезли. Темное пятно увеличивалось на глазах, одно из щупалец слабо дернулось.

— О чем он думает? — поинтересовался Конвей.

— В общем, о том же самом, — отозвался Приликла, — но последний укол его обеспокоил. Я чувствую, как он принимает… принимает решение…

Приликла задрожал с головы до ног — верный признак того, что эмоциональное излучение пациента усилилось. Конвей хотел было спросить ещё о чем-то, но не успел. Послышался треск. ЭПЛХ ворочался под ремнями, которые удерживали его на столе. Два ремня лопнули. Существу удалось высвободить щупальце — то, которое заканчивалось кулаком…

Конвей сумел увернуться. Кулак просвистел в доле дюйма от его виска.

А лейтенанту не повезло: уже на излете кулак врезался ему в плечо. Удар был такой силы, что монитора отшвырнуло к противоположной стене. Приликла, для которого трусость была необходимым условием выживания, не тратил времени даром. Он висел на потолке, надежно вцепившись в него присосками шести своих ног.

Лежа на полу, Конвей услышал, как лопнули другие ремни. ЭПЛХ размахивал теперь тремя щупальцами. Вскоре он вырвется на волю — и что тогда? Конвей встал на четвереньки, потом собрался и прыгнул на буйствующего пациента. Обхватив руками его тело у оснований щупалец, он постарался закрепиться в таком положении и едва не оглох от рева, раздавшегося изо рта по соседству с его ухом. Транслятор перевел этот рев как: «Помогите! Помогите!» Одновременно щупальце с кулаком на конце обрушилось вниз, и в полу, на том месте, где Конвей находился несколько мгновений назад, появилась трехдюймовая вмятина.

Стороннему наблюдателю могло показаться, что вести себя подобным образом — чистой воды безумие, но Конвей знал, что делает. Прильнув к телу ЭПЛХ, он очутился вне досягаемости яростно дергающихся щупалец.

И тут он увидел лейтенанта.

Тот полулежал-полусидел у дальней стены. Одна его рука была вывернута под неестественным углом, а другая стискивала рукоятку зажатого между коленями пистолета: прищуренный левый глаз словно подмаргивал Конвею, а правый был устремлен на мушку. Конвей закричал, но его крик потонул в реве, который издавал пациент. Конвей со страхом ожидал, что могучее тело под ним вот-вот содрогнется от вонзившихся в него пуль. Парализованный ужасом, он не мог пошевелиться.

И вдруг все кончилось. Пациент перевернулся на бок, обмяк и замолчал.

Лейтенант сунул пистолет в кобуру и кое-как поднялся, а Приликла спустился с потолка. Конвей разжал объятия.

— Уф, — произнес он, — неужели бы вы стали стрелять? Вы бы прикончили меня.

Лейтенант покачал головой.

— Я хороший стрелок, доктор. Вам можно было не волноваться. А этот…

Он как заладил своё «Помогите!» Тут у кого угодно рука дрогнет…

3

Минут через двадцать или около того — лейтенант по настоянию Приликлы отправился на перевязку, а Конвей с ГЛНО занялись заменой ремней у операционного стола на более крепкие, — они заметили, что темное пятно на коже пациента пропало. Состояние больного как две капли воды напоминало то, в котором он находился до укола. Судя по всему, максимальная доза лекарства оказала лишь временное воздействие — надо признать, весьма своеобразное. Раньше такого не случалось.

С того момента, как к нему присоединился Приликла, Конвей был убежден, что корни заболевания ЭПЛХ — психического характера. Он знал, что расстроенный мозг способен причинить немалый вред телу, в котором помещается. Но этот вред во всех предыдущих случаях является чисто физическим, равно как и исправление его по методе, одобренной и постоянно совершенствуемой отделением патологии. Никакой мозг, вне зависимости от его мощи и серьезности повреждения, не может полностью игнорировать, пренебрегать физическими явлениями. Иначе нарушаются законы мироздания.

У Конвея было два объяснения всему происшедшему. Либо существо на операционном столе было на деле божеством и потому не обращало внимания на его потуги, либо кто-то кого-то пытается одурачить. В глубине души он был сторонником второй теории, ибо первая шла вразрез с его воззрениями на природу вещей. Ему отчаянно хотелось, чтобы его пациент оставался пациентом с маленькой буквы…

Тем не менее по выходе из приемного покоя Конвей заглянул к капитану Брайсону, капеллану корпуса мониторов, и довольно долго беседовал с ним, не задавая, впрочем, конкретных вопросов. Потом он встретился с полковником Скемптоном, ответственным за материально-техническое обеспечение госпиталя и связь. Конвей попросил у полковника полную копию судового журнала ЭПЛХ — до сих пор ему удалось прочесть только то, что напрямую было связано с предполагаемым убийством. Скемптон любезно согласился переслать копию в каюту Конвея. Далее Конвей побывал в театре АУГЛ, где продемонстрировал некоторые приемы, полезные при оперировании водных форм жизни, после чего провел два часа в отделении патологии и выяснил интересные подробности относительно бессмертия своего больного.

Вернувшись в каюту, он обнаружил на письменном столе кипу документов толщиной чуть ли не в два дюйма. Подумав о положенном ему по расписанию шестичасовом отдыхе и о том, как он его использует, Конвей застонал.

Внезапно ему отчётливо представилось, как бы он желал использовать эти шесть часов — посвятить их все толковой и потрясающе красивой медсестре Мэрчисон, за которой он в последнее время ухаживал. Но Мэрчисон была на дежурстве в родильной палате ФГЛИ, а совпадения периодов отдыха ранее, чем через две недели, не ожидалось.

Быть может при сложившихся обстоятельствах оно и к лучшему, решил Конвей и принялся за чтение.

Мониторы, которые обследовали звездолет ЭПЛХ, предпочли, похоже, не ломать головы над переводом временных единиц пациента в земные и ограничились тем, что установили следующее: многие записи были сделаны несколько столетий назад, а некоторые были занесены в журнал за два с лишним тысячелетия до сегодняшнего дня. Конвей начал с наиболее древних.

Он довольно быстро понял, что журнал представляет собой не столько дневник — замечания личного свойства попадались в нем сравнительно редко, сколько перечень заумных технических сведений. Куски, в которых говорилось об убийстве, он оставил напоследок. Они поражали своей драматичностью.

«Мой врач изводит меня, — гласил заключительный отрывок, — он убивает меня. Нужно что-то предпринять. Он никудышный врач, раз позволил мне заболеть. Я должен как-то от него избавиться…»

Конвей аккуратно положил листок поверх стопки, вздохнул и приготовился принять позицию, более располагающую к творческому мышлению, то есть, закинул ноги на стол и извернулся так, что его голова легла на сиденье кресла.

«Сущий бред», — подумал он.

Составные элементы загадки — по крайней мере большинство из них, были налицо, и требовалось только собрать их воедино. Состояние пациента в госпитале опасений не внушало, но в иных условиях, несомненно, привело бы к его гибели. Рассказ двух иан о расе богоподобных, жадных до власти, но в целом благорасположенных существ и об их товарищах совершенно другого вида, которые всегда сопутствуют им и живут вместе с ними. Эти спутники меняются, потому что они, в отличие от ЭПЛХ, стареют и умирают.

Лабораторные отчёты: первый, письменный, который он получил перед обедом, и второй, устный, услышанный от заведующего отделением патологии, диагноста-ФГЛИ Торннастора. По мнению Торннастора, ЭПЛХ нельзя назвать бессмертным в строгом смысле слова, а мнение диагноста лишь немногим отличалось от неоспоримого факта. Однако, хотя теория о бессмертии ЭПЛХ была отвергнута, тесты показали, что его организм регулярно проходил омоложение.

К тому же было ещё эмоциональное излучение, которое Приликла улавливал до и в ходе неудачной попытки вылечить эпителиому. Приликла утверждал, что пациент излучает страх, беспомощность и смятение. Но, получив второй укол лекарства, ЭПЛХ впал в бешенство, а сила его мысленного излучения была такова, что оно, по словам Приликлы, едва не выжгло мозги маленького эмпата. Разъединить этот «залп» на отдельные эмоции Приликла не смог в основном потому, что его сознание было настроено на прежний, более миролюбивый уровень излучения, однако он согласился с предложением о наличии у пациента нестабильности шизоидного типа.

Конвей вжался в кресло, зажмурил глаза и позволил составным элементам загадки скользнуть на свои места.

Все началось на планете, где ЭПЛХ были доминирующей формой жизни. С течением времени у них развилась цивилизация, которая существенно продвинула медицинскую науку и открыла дорогу в космос. Продолжительность их существования увеличилась настолько, что сравнительно недолговечные существа вроде иан стали воспринимать их как бессмертных. Вполне извинительное заблуждение. Однако ЭПЛХ пришлось заплатить высокую цену: первым, должно быть, пропало стремление к воспроизводству рода, естественное желание смертных индивидов обессмертить свою расу. Затем распалась цивилизация как таковая, оставив после себя кучку межзвездных бродяг-индивидуалистов. А в итоге, когда миновала угроза чисто физического вырождения, наступил черед зашивания сознания.

«Бедные полубоги», — подумай Конвей.

Они избегали друг друга потому, что устали от однообразия.

Представьте себе: из века в век видеть те же фигуры с теми же ужимками и повадками! Они ставили перед собой столь внушительные по масштабам социологические задачи — подтягивание отсталых или заплутавших в своем развитии планетарных культур и прочая филантропия, — ибо обладали исключительными умственными способностями, имели в достатке времени, вынуждены были непрерывно сражаться со скукой и — главное — были, вероятно, весьма и весьма приличными ребятами. А из-за того, что частью цены за долголетие был постоянно растущий страх перед смертью, они обзавелись личными врачами, которое были всегда при них и, вне всякого сомнения, являлись для ЭПЛХ медицинскими светилами.

Но Конвей никак не мог понять того, почему ЭПЛХ так странно реагировал на попытки вылечить его. Впрочем, рано или поздно это наверняка выяснится. Что ж, теперь он знает, как ему поступить.

Торннастор заявил, что на любую болезнь найдется свое лекарство, но Конвей был не согласен с диагностом и намеревался применить хирургию — и применил бы ее, если бы не отвлекался на домыслы насчет того, кто его пациент, что он и откуда. И его не должно было тревожить ни то, что он имеет дело с полубогом-убийцей, ни остальные особенности этого случая.

Конвей вздохнул и поставил ноги на пол. Ему было так хорошо, что он решил поскорее лечь в постель из боязни заснуть прямо в кресле.

На следующее утро, сразу после завтрака, Конвей принялся готовиться к операции. Он распорядился перевезти в операционную необходимое оборудование, дал четкие указания относительно стерилизации — пациент уже сожрал одного врача за то, что тот довел его кожу до нынешнего состояния, и может проглотить кого-нибудь еще, разобидевшись на несоблюдение асептических процедур, — и попросил, чтобы ему помогал хирург-тралтан. За полчаса до начала операции он позвонил О'Маре.

Главный психолог выслушал Конвея, не перебивая, а потом проговорил:

— Конвей, вы соображаете, какими могут быть последствия, если эта тварь вырвется на волю? По вашим словам, она вот-вот спятит, если уже не спятила. Сейчас она без сознания, но из того, что вы мне рассказали, можно вывести, что ей ничего не стоит слопать нас всех — в прямом и переносном смысле. По правде говоря, меня очень беспокоит, что будет, когда она очнется.

На памяти Конвея О'Мара впервые признавался в своем беспокойстве.

Впрочем, если доверять слухам, несколько лет назад, когда в госпиталь врезался угнанный звездолет и шестнадцать уровней превратились в подобие ада, майор тоже выказал озабоченность…

— Я, стараясь не думать об этом, — отозвался Конвей, — предпочитая не отвлекаться.

О'Мара шумно втянул в себя воздух и медленно выдохнул его через нос, — такая манера стоила двадцати язвительных фраз.

— Кто-то должен думать о подобных вещах, доктор, — произнес он холодно. — Надеюсь, вы не возражаете против моего присутствия на операции?

На столь вежливый, но все-таки приказ не могло быть иного ответа кроме как:

— Так точно, сэр.

Когда они вдвоем появились в палате, «ложе» пациента было уже поднято на удобную для операции высоту, а самого ЭПЛХ надежно стягивали ремни.

Тралтан занял свое место у записывающего и анестезирующего оборудования.

Одним глазом он глядел на пациента, другим — на оборудование, а двумя оставшимися — на Приликлу. Участниками его стали двое хлородышащих ПВСЖ, поэтому интерес ассистента Конвея мог быть исключительно академическим, но обсуждение шло весьма живо. Завидев О'Мару, тралтан немедленно умолк, и Конвей дал знак начинать.

Наблюдая за тем, как пациента подвергают анестезии, Конвей размышлял о природе тралтанов. Некоторые из них являлись, по сути, не одним существом, а двумя, этакой комбинацией ФГЛИ и ОТСБ. Громоздкий, слоноподобный тралтан исполнял роль скакуна, а крошечный, едва ли разумный симбиот — наездника. На первый взгляд ОТСБ представлялся мохнатым мячиком с длинным хвостом, но при ближайшем рассмотрении оказывалось, что этот хвост состоит из множества манипуляторов, большинство которых снабжено органами визуального восприятия. Благодаря тесной связи между тралтаном и его симбиозом пары ФГЛИ-ОТСБ были лучшими хирургами в галактике. Далеко не все тралтаны соглашались на симбиоз, но медики-ФГЛИ носили ОТСБ на себе как эмблему принадлежности к штату госпиталя.

Внезапно ОТСБ перебежал по спине тралтана на его голову и пристроился между стебельчатыми глазами, свесив хвост по направлению к пациенту. Это означало, что ФГЛИ весь внимание.

— Операция коснется только кожи, — проговорил Конвей. Теперь каждое его слово фиксировалось звукозаписывающим оборудованием. — Как вы видите, кожа выглядит омертвелой и высохшей. Во время взятия начальных образцов никаких трудностей не возникло, но далее кожа не желала отставать — по причине крохотного корня длиной около четверти дюйма, невидимого невооруженным глазом. По крайней мере моим невооруженным глазом. Ясно, что болезнь вступает в новую фазу, распространяется вглубь, поэтому чем скорее мы приступим к операции, тем лучше.

Он продиктовал номера лабораторных отчётов, свои собственные предварительные замечания и продолжил:

— Поскольку пациент по не установленным пока причинам не реагирует на медикаменты, я предлагаю удалить поврежденную ткань, очистить зараженный участок и нарастить искусственную кожу. Извлечение подкожных корней возлагается на руководство тралтаном ОТСБ. Операция будет несложной, но займет достаточно времени, ибо поражен большой участок…

— Прошу прощения, — перебил Приликла, — пациент по-прежнему находится в сознании.

Между тралтаном и маленьким эмпатом разгорелся спор, вежливость в котором соблюдал лишь Приликла. Он утверждал, что ЭПЛХ о чем-то думает и излучает эмоции, а тралтан твердил, что ввел столько анестетика, что пациент просто обязан отключиться как минимум на ближайшие шесть часов.

Спорившие, похоже, совсем было собрались перейти на личности, а потому Конвей счел за лучшее вмешаться в перебранку.

— Мы с этим уже сталкивались, — сказал он. — Физически пациент пребывал в бессознательном состоянии с момента своего прибытия в госпиталь, не считая пары-тройки минут вчера, однако Приликла определил наличие исходящего от него под наркозом. Объяснений у меня нет, для того, чтобы они появились, необходимо, пожалуй, хирургическое исследование мозга ЭПЛХ, чего мы себе позволить пока не можем. Но важно то, что пациент не способен двигаться и ощущать боль. Поэтому мы начинаем. — Повернувшись к Приликле, он добавил:

— Продолжайте прислушиваться — так, на всякий случай…

4

Минут двадцать никто не подавал голоса, хотя операция вовсе не требовала исключительной сосредоточенности. Она напоминала прополку огорода: все, что росло, относилось к сорнякам и подлежало безжалостному выдиранию. Конвей надрезал кожу ЭПЛХ, тонкие щупальца ОТСБ проникали под нее, хватались за корни и выдергивали их, и так раз за разом. Конвею подумалось, что он проводит саму скучную за всю свою карьеру операцию.

— Я чувствую нарастание тревоги, — сообщил Приликла, — она становится всепоглощающей.

Конвей фыркнул. Иной реакции у него не нашлось.

Пять минут спустя тралтан произнес:

— Доктор, мы достигли участка, где корни сидят гораздо глубже.

Конвей отозвался через две минуты:

— Но я вижу их! На какой они глубине?

— Четыре дюйма, — ответил тралтан, — и удлиняются на глазах.

— Невозможно! — воскликнул Конвей. — Что ж, попробуем в другом месте.

На лбу его выступили капли пота. Хрупкое тельце Приликлы задрожало, но отнюдь не от мыслей пациента. Его перебивало эмоциональное излучение Конвея, которое вряд ли кому показалось бы приятным: на трек новых местах результат был тем же. Корни, выраставшие из кусочков кожи ЭПЛХ, явно норовили забраться поглубже в плоть.

— Хватит, — хрипло проговорил Конвей.

Какое-то время все молчали. Приликла трясся так, словно по палате гулял буйный ветер. Тралтан возился с оборудованием, устремив взгляд на один из регуляторов. О'Мара пристально разглядывал Конвея, будто прикидывая, виноват тот в случившемся или нет. Впрочем, в его серых глазах читалось и сочувствие — он мог понять состояние хирурга.

— Что произошло, доктор? — спросил майор.

Конвей раздраженно помотал головой.

— Не знаю, вчера пациент не реагировал на лекарства, сегодня он не принимает хирургии. Должно быть, он попросту спятил! Наша попытка помочь ему увенчалась тем, что корни принялись расти в длину со скоростью, при которой за пару минут доберутся до жизненно важных органов, а вам известно, к чему это может привести…

— Беспокойство пациента стихает, — доложил Приликла, — однако он все ещё о чем-то думает.

— Я заметил одну особенность, — сказал тралтан. — У моего симбиота чрезвычайно острое зрение, и он передал мне, что щупальца, или корни, больной кожи как будто приросли с обоих концов, так что нельзя определить, то ли кожа цепляется за плоть, то ли плоть держится за кожу.

Конвей покачал головой. Похоже, случай представляет собой нагромождение противоречий и несообразностей. Во-первых, до сих пор никому не удавалось сопротивляться действию лекарства, способного исцелить за какие-нибудь полчаса самого тяжелого пациента. И разве не естественно было ожидать, что существо с поврежденной кожей постарается сбросить её и заменить новой? Однако и тут все вышло наоборот. Нет, это невозможно, невозможно!

А ведь поначалу всё виделось в розовых тонах, и Конвея больше заботило не состояние пациента, а его происхождение. Должно быть, он что-то упустил, дал маху, и из-за его ошибки ЭПЛХ, может статься, не заживется на белом свете. Наверно, он поставил не тот диагноз, потому что был чересчур уверен в себе, слишком — преступно — небрежен.

Терять пациента всегда больно, к тому же, в госпитале подобное случалось крайне редко. Вдобавок, потерять того, чье состояние в любой клинике цивилизованного пространства сочли бы легко излечимым… Конвей замысловато выругался, но не успокоился, ибо не сумел подыскать для себя подходящих эпитетов.

— Не переживай так, сынок, — по-отечески посоветовал О'Мара, кладя ладонь на плечо Конвею. Несмотря на нахлынувшее отчаяние, тот нашел в себе силы удивиться. Он привык видеть в главном психологе вечно недовольного тирана с зычным голосом, привык к тому, что майор, когда к нему обращались за помощью, ограничивался тем, что посиживал в кресле, отпуская саркастические замечания, а утопающему приходилось самому выкарабкиваться на сушу. Должно быть, подумалось Конвею, дело и впрямь плохо, раз О'Мара неожиданно подобрел. Значит, перед ним, Конвеем, встала проблема, которую он не способен разрешить самостоятельно. Однако в выражении лица О'Мары было нечто такое, что заставляло предполагать, будто майор доволен тем, как развиваются события. Не то, чтобы Конвей считал О'Мару жестоким — ему прекрасно было известно, что на его месте майор предпринял бы всё возможное, чтобы спасти пациента, и чувствовал бы себя теперь ничуть не лучше. Но как главный психолог он не мог не волноваться при мысли о побеге из палаты существа, наделенного, по-видимому, непознанным могуществом и, судя по всему, умственно неуравновешенного. И потом, он, вероятно, догадывался, что рядом с живым и здоровым ЭПЛХ будет выглядеть сущим мальчишкой, который и в школу-то ещё не ходил…

— Давайте подумаем вместе, — предложил О'Мара. — Вы не выявили у него склонности к самоуничтожению?

— Нет, — бросил Конвей, — как раз наоборот. Он жаждет жить. Он подвергался процедуре полного омоложения, то есть клетки его тела время от времени целиком обновлялись. Поскольку процесс запоминания в памяти является результатом действия мозговых клеток, то его память после каждого омоложения оставалась практически чистой…

— Вот почему в судовом журнале столько технических данных, проговорил О'Мара. — Именно поэтому. Однако я, пожалуй, предпочту наш способ, пускай мы живем меньше и восстанавливаем лишь поврежденные органы. Зато мозг в неприкосновенности.

— Ну да, — перебил Конвей, попутно спрашивая себя, почему обычно молчаливый О'Мара вдруг разговорился. Уж не пытается ли он упростить проблему тем, что рассуждает о ней как непрофессионал и принуждает к тому же Конвея? — Но, как вы знаете, одним из последствий омоложения организма является возрастающий страх перед смертью. Он становится всё сильнее, несмотря на одиночество, скуку и, в общем-то, нетипичные условия существования. Вот из-за чего ЭПЛХ путешествуют со своими личными врачами, они опасаются заболеть или угодить в аварию, которая закончится гибелью.

Признаться, я сочувствую нашему больному: ведь врач, который должен был заботиться о его здоровье, позволил ему захворать. Хотя это, конечно, не оправдывает его…

— Так, — сухо подытожил майор, — вы на его стороне.

— Он сумеет защититься и без меня, — отрезал Конвей. — Я говорил, что он боялся умереть и потому искал себе самого лучшего врача… О!

— Что? — немедленно спросил О'Мара.

Ему ответил Приликла:

— Доктора Конвея только что посетила мысль.

— Какая-такая мысль? Не вздумайте что-либо от меня утаивать! — отеческие нотки в голосе О'Мары исчезли без следа и, судя по блеску глаз майора, он был тому весьма рад. — Что стряслось?

Счастливый, возбужденный и в то же время неуверенный в себе, Конвей подошел к интеркому, заказал по нему довольно-таки странный комплект оборудования, проверил крепость ремней, удерживающих пациента на его ложе, и наконец сказал:

— Я считаю, что пациент находится в здравом рассудке, а мы пошли не по тому пути. Суть проблемы в том, что он съел.

— Я догадывался, что вы произнесете что-нибудь этакое, — отозвался побледневший О'Мара.

Прибыло заказанное оборудование — длинный деревянный кол с заостренным концом и механизм, который направлял кол вниз под определенным углом и с заданной скоростью. С помощью тралтана Конвей установил агрегат над операционным столом, выбрал на теле пациента место, где под шестидюймовым слоем мускулов и жира, находились несколько жизненно важных органов, и привел механизм в действие. Кол прикоснулся к шкуре ЭПЛХ и принялся углубляться в нее со скоростью около двух дюймов в час.

— Да что вы, черт возьми, творите? — гаркнул майор. — Вампира лечите, что ли?

— Разумеется, нет, — ответил Конвей. — Я выбрал деревянный кол для того, чтобы пациент мог защищаться. Или, по-вашему, он устоял бы против стального стержня? — Он жестом подозвал тралтана и принялся наблюдать за погружением кола в тело ЭПЛХ. Приликла периодически сообщал об эмоциональном излучении, О'Мара расхаживал по палате, что-то бормоча себе под нос.

Острие вонзилось примерно на четверть дюйма, когда проявились первые признаки утолщения и отвердевания кожи. Ороговение происходило в окружности диаметром около четырех дюймов, центром которой была ранка, нанесенная острием кола. В сканер Конвей увидел, что под кожей, на глубине где-то в полдюйма, образуется слой тканей, отдаленно напоминающий губку.

Этот слой набух на глазах, сделался полупрозрачным, а через десять минут превратился в жесткую костяную пластинку. Кол начал гнуться. Похоже было, что он вот-вот сломается.

— Мне кажется, защитные резервы ЭПЛХ все тут, — сказал Конвей, следя за тем, чтобы его голос прозвучал ровно, — и я предлагаю их удалить.

Вдвоем с тралтаном они быстро вырезали костяную пластину и сразу же поместили её в стерильный контейнер с крышкой. Конвей приготовил инъекцию того же лекарства, которое пытался применить накануне — но отнюдь не максимальную дозу, — и ввел её пациенту, а потом помог ФГЛИ обработать и зашить рану. На это ушло минут пятнадцать, по истечении которых ни у кого не осталось сомнений в том, что лекарство подействовало и пациенту лучше.

Тралтан поздравил Конвея, О'Мара сыпал проклятиями и угрозами, требуя немедленного ответа на свои вопросы. Приликла сказал:

— Доктор, вы ввели лекарство, но тревога больного не уменьшилась. Он на грани истерики.

Конвей с усмешкой покачал головой.

— Пациент под наркозом и ничего не чувствует. Однако я согласен, что в настоящий момент, — он кивнул на стерильный контейнер, — его личный врач не слишком доволен своей участью.

А в контейнере творилось вот что: извлеченная кость начала размягчаться, из нее потекла лиловая жидкость, которая перемещалась по дну контейнера, словно наделенная сознанием — как, впрочем, оно и было на деле.

По настоянию О'Мары Конвей отправился к нему в кабинет. Майор говорил комплименты, правда, в таких выражениях, что порой трудно было разобрать любезность это или оскорбление. Но таков уж был О'Мара; до Конвея постепенно доходило, что главный психолог вежлив только с теми, кто представляет для него профессиональный интерес.

Вопросы О'Мары ещё не иссякли.

— Разумная, амебная форма жизни, упорядоченный набор субмикроскопических, вирусоподобных клеток, — ответил Конвей на один из них. — Лучшего доктора не найти. Он обитает внутри пациента и, обладая необходимыми познаниями, лечит его от всех болезней. А существу, которое патологически боится смерти, иного и не нужно. Такой врач — совершенство, каковым, кстати говоря, он и является, ибо заболевание ЭПЛХ — не его вина.

Оно возникло из-за невежества пациента в своей собственной физиологии.

По-моему, он прошел процедуру омоложения достаточно рано, то есть не стал дожидаться зрелого возраста или старости. Но в последний раз, то ли запамятовав, то ли по небрежности, он пропустил свое обычное время омоложения, отсюда кожное заболевание. Как уверяют патологи, для ЭПЛХ эта болезнь типична. В нормальных условиях они попросту сбрасывают кому, и все проходит. Но наш пациент, поскольку его память стерлась, не имел о том никакого представления, а значит, его личный врач тоже находился в неведении.

Этот, так сказать, внедренный врач знал о своем подопечном крайне мало, но его девизом было всеми силами поддержать статус-кво. Когда кожа ЭПЛХ начала отваливаться, он принял меры к тому, чтобы удержать её на месте, не сознавая, что вмешивается в естественный процесс, вроде выпадения волос или сбрасывания кожи рептилиями. К тому же, ЭПЛХ, вероятно, донимал его жалобами. И вот между организмом пациента и врачом развернулась жестокая борьба. Кроме того, не стоит забывать, что ЭПЛХ винил врача в своем заболевании, так что последнему пришлось погрузить «хозяина» в беспамятство, чтобы заняться тем, что он считал необходимым.

Оннейтрализовал наши первые инъекции, поскольку они были для него посторонней субстанцией, проникшей в тело пациента. Что случилось при попытке хирургического вмешательства, вы наблюдали собственными глазами.

Лишь когда мы стали угрожать жизненно важным органам деревянным комом и вынудили врача бросить все остальное…

— Знаете, — проговорил О'Мара, — когда вы попросили прислать деревянный кол, я решил надеть на вас смирительную рубашку.

Конвей усмехнулся.

— Мне кажется, ЭПЛХ можно вернуть его врача, — сказал он. — В патологии его просветили насчет физиологии того, кого он чуть было не угробил, и теперь он будет лучшим из личных врачей, а ЭПЛХ, по-моему, сумеет разобраться в ситуации.

О'Мара тоже улыбнулся.

— А я-то опасался, каких он дел натворит, придя в сознание! Судя по всему, он парень вовсе неплохой, дружелюбный.

Поднимаясь, чтобы уйти, Конвей обронил:

— Он отличный психолог. Любезен со всеми и всегда…

Ему удалось захлопнуть за собой дверь до того, как майор обрел дар речи.

Александр Кульберг, член-корреспондент РАМН ПЛЕНЕННЫЙ ГУЛЛИВЕР

«У кого что болит, тот о том и говорит», — гласит народим мудрость. И потому тему госпиталя» мы решили продолжить размышлениями о заболеваниях, которые не сумели предугадать даже писатели-фантасты. Эти болезни вызываются «сбоями» иммунной, защитной системы организма. Какую цену мы платим за успехи цивилизации и что несет нашему здоровью будущее — об этом статья А.Кульберга, руководителя лаборатории иммунохимии НИИ Эпидемиологии и микробиологии им. Н.Ф.Гамалеи.

«Я попробовал встать, но не мог шевельнуться; я лежал на спине и обнаружил, что мои руки и ноги с обеих сторон крепко привязаны к земле и точно также прикреплены к земле мои длинные и густые волосы. Я мог смотреть только вверх; солнце начинало жечь, и свет его ослеплял глаза. Вскоре я почувствовал, как что-то живое задвигалось у меня по левой ноге, мягко поползло по груди и остановилось у самого подбородка. Опустив глаза как можно ниже, я различил перед собою человеческое существо… В то же мгновение я почувствовал, что на мою левую руку посыпались сотни стрел, которые кололи меня, как иголки… Когда этот град прошел, я застонал от обиды и боли и снова попробовал освободиться, но тогда последовал третий залп, сильнее первого, причем некоторые из этих существ пытались колоть меня копьями в бока… Я имел основание надеяться, что справлюсь с какими угодно армиями, которые они мозут выставить против меня, если только они будут состоять из существ такого же роста, как те, которых я видел. Однако судьба распорядилась мной иначе».

Джонатан Свифт. «Путешествия Гулливера».

Отчет о составе лунной поверхности


От начальника базы «Луна-1»

Начальнику проекта «Диана»

Результаты исследования лунной поверхности

Благодаря успешному созданию укомплектованной людьми базы на поверхности Луны мы имеем теперь возможность дать вполне определенный ответ на вопрос, с давних пор занимающий умы ученых, — а именно, из чего состоит поверхность нашего естественного спутника.

До сих пор существовали три конкурирующие гипотезы. Особенно популярны среди специалистов были две из них; первая предполагала, что поверхность Луны состоит из вещества, напоминающего пепел и лаву, извергаемые земными вулканами; согласно второй гипотезе Луна из-за непрерывной бомбардировки метеоритами покрыта слоем мельчайшей пыли, сходной, естественно, по своему химическому составу с пылью, рассеянной в пространствах космоса.

Однако исследования, проведенные нами на месте, подтвердили, и притом совершенно неожиданным образом, истинность не двух вышеупомянутых, а третьей гипотезы.

Прежде чем перейти к деталям, необходимо остановиться на двух следующих обстоятельствах. Первое: согласно нынешним теориям, объясняющим происхождение Солнечной системы, первоначально Земля и Луна не были шарами раскаленного газа (как думали раньше) — они, как теперь полагают, сгустились из вращавшегося облака сравнительно холодных газов и пылевых частиц, и есть предположение, что ко времени, когда образовались планеты, уже существовали сложные органические молекулы, давшие начало жизни, как мы ее понимаем.

Специалисты утверждали, что, хотя обнаружить на Луне какие-либо существа не удается, там тем не менее вполне может оказаться, фигурально выражаясь, такое сырье, из которого развилась жизнь на Земле. Хочу напомнить: из опасения, что земные бактерии могут вступить в химико-биологическое взаимодействие с предполагаемым на Луне запасом протоорганических молекул и, таким образом, лишить нас доступа к ценнейшей информации, проливающей свет на происхождение жизни, были приняты все мыслимые меры, чтобы обеспечить надежную стерилизацию посланных на Луну ракет.

Во-вторых, хочу напомнить, что в период, непосредственно предшествовавший нашему успешному прилунению, один из оснащенных телеобъективами спутников, в задачу которых входило выбрать место прилунения, сошел с заданной орбиты и упал неподалеку от места, где потом была построена наша база «Луна-1». За время, истекшее с момента создания базы, мы тщательно обследовали обломки спутника. Подробный отчет о результатах обследования будет направлен вам позднее: подготовку отчета пришлось отложить из-за условий, в которых мы работаем.

Однако, как было установлено, спутник сошел с заданной орбиты из-за находившегося внутри его постороннего предмета. В связи с этим прошу провести в пункте запуска тщательное расследование, чтобы установить, кто именно из техников несет за это ответственность: не составит большого труда выяснить, кто из наличного штата сотрудников подвластен велениям своего желудка настолько, что приносит сэндвичи на рабочее место, кладет их возле себя во время работы, а потом о них забывает. Дело в том, что именно такова природа постороннего предмета, о котором мы упоминали выше, — это большой сэндвич, от которого откусили один раз.

От удара о поверхность Луны телеспутник раскололся на несколько частей, и сэндвич, по-видимому, выбросило наружу — мы нашли его в двух шагах от обломков. Теперь, боюсь, мы можем только гадать, был ли сэндвич единственным фактором, определившим нынешнее состояние лунной поверхности, или же действовали и другие; лично я полагаю, что других не было.

Предупреждавших, что земные бактерии могут вступить во взаимодействие с протоорганическими молекулами, можно поздравить: их предсказание сбылось. Техника, забывшего сэндвич в спутнике, следовало бы повесить, колесовать и четвертовать — но здесь решение за вами. Или посадите его так, чтобы только голова торчала наружу, в бочку славного зрелого лимбургского сыра, сэндвичи с которым он так любит, и пусть сидит в ней до тех пор, пока не потеряет способность не то что есть этот сыр, но даже на него смотреть. Тогда он поймет, каково нам здесь сидеть и с каждым глотком консервированного воздуха вдыхать эту вонь.

Да вы уже, наверно, и сами чувствуете, как благоухают листы отчета. Со всей авторитетностью могу заявить, что благодаря этому проклятому сэндвичу Луну теперь с полным правом можно считать покрытой зеленым сыром.

Перевел с английского Юзеф ПРЕСНЯКОВ

Джон Браннер КАК-ТО В НЕДАВНЕМ БУДУЩЕМ…

Насколько люди способны предвидеть последствия совершаемых ими действий?

Ну, Луна с поверхностью из лимбургского сыра — пожалуй, крайний случай. Но Джону Браннеру часто приходилось «попадать в яблочко» в серьезных и даже мрачных прогнозах.

Компьютерный вирус, террорист, захвативший в заложники детей миллионера, — это и многое другое он описал еще в шестидесятые — семидесятые годы.

Журнал «Если» дважды обращался к творчеству этого автора, опубликовав повести «Легкий выход» и «Жестокий век». Сегодня после публикации рассказа Браннера (который уже был опубликован на русском языке, но мы сочли необходимым заказать новый перевод) мы предлагаем вниманию читателей заметки самого автора о том, как рождаются сюжеты его книг.

-

Перевел с английского Борис СИЛКИН

Мы многое из книжек узнаем.

Но истины передают изустно:

Пророков нет в отечестве своем,

Да и в других отечествах негусто.

Владимир Высоцкий

Доллар за душу


Последняя теория Джорджа касалась человеческой продажности.

— Каждый имеет свою цену, — заявил он как-то. — Причем цена эта обычно вполне доступна.

Я знал, что насмешки лишь подзадорят его, и потому возразил:

— Имеет, но не каждый.

— Ошибаешься, слабое место есть у всякого. — Он умолк, глядя мне в глаза. — Вопрос лишь в том, чтобы нащупать эту слабость и воспользоваться ею.

На меня пахнуло холодным ветерком из кондиционера. Библиотекарь бросил на нас косой взгляд.

— Так о чем ты говорил? — уже шепотом спросил я.

— Я говорю о том, что если каждый из нас еще не продал все, во что он только верит, то лишь потому, что такой возможности не представлялось. Готов поспорить, что один человек может заставить каждого из нашего одиннадцатого класса продать свою дул?.

На этот раз я рассмеялся.

— Ну, если кто на это способен, так только ты, Джордж.

— Послушай, а ведь это идея!

— Что? Ты собираешься приступить к скупке людских душ?

— Конечно, почему бы и нет? Впрочем, рынок я ограничу — один выпускной класс. А срок — до следующей пятницы. — Джордж на мгновение задумался. — Я даже готов поспорить, что смогу это сделать.

— И спорить не стану…

— И все же. Давай заключим пари. Если выиграю я, это подтвердит верность моей теории, то есть что все люди продажны. Если выиграешь ты, я признаю свою неправоту.

— Тебе не останется ничего другого.

— Посмотрим.

Мне еще не доводилось слышать, чтобы Джордж проигрывал спор, но в этом случае он никак не мог победить. Ну две-три души — куда ни шло, у него исключительная способность выискивать изъяны человеческих характеров. Но чтобы у каждого ученика выпускного класса? За неделю? Я, к примеру, вовсе не намереваюсь продавать кому-то свою душу ни за какие деньги.

И я согласился на пари.

За выходные Джордж отпечатал на машинке пачку весьма солидно выглядящих бланков. А в понедельник с утра я уже мог наблюдать его развернувшуюся деятельность.

— Считай, что тебе дарят деньги. Подпишись и получи доллар. Это же так просто.

Марк Соммерфилд взял бланк и прочитал текст. «Обладатель данного документа отныне является полным владельцем души, ранее принадлежавшей нижеподписавшемуся».

— Что-то я не понял, — сказал Марк после паузы. — Зачем тебе наши души.

— Это просто хобби, — пояснил Джордж. — Вроде коллекционирования марок, монет или банок из-под пива.

— Да, но тут дело несколько иное, — возразил Марк. — Я в том смысле, что моя душа будет подороже пивной банки.

— Ну, это как на нее посмотреть…

— Пусть будет хотя бы десять долларов.

— Знаешь, в этом-то и прелесть системы свободного предпринимательства. Если сможешь заработать десять долларов — или миллион — где-нибудь в другом месте, то приходи ко мне в гости. Но, как мне кажется, ты все равно узнаешь, что текущий обменный курс… дай-ка я еще разок проверю. — Джордж вытащил калькулятор и сделал пару быстрых расчетов. — Да, одна душа идет ровно за доллар.

Марк попытался поторговаться еще и поднять цену до полутора долларов, но в конце концов сдался.

— Ладно, один доллар. Но мне все-таки кажется, что она стоит больше. — Он помедлил. — Мне ведь не нужно будет подписываться кровью или еще чем-то?.

— Совсем не обязательно, — заверил его Джордж, вытаскивая из кармана рубашки четырехцветную ручку. — Пережиток прошлого. Прекрасно годятся и чернила, хотя, конечно, предпочтительнее… красные.

Джордж щелкнул красной кнопочкой и вручил ее Марку. Тот подписал бланк передачи души и получил взамен доллар.

До начала второй лекции Джордж заполучил еще полдюжины душ.

Я встретил его во время перерыва. Новость уже успела распространиться, и теперь Джорджа окружала небольшая толпа. Кому-то хотелось блеснуть независимостью и свободомыслием, кого-то забавляла эта странная игра, и они не прочь были ее поддержать. Большинству же просто хотелось стрельнуть монетку на холяву, пока у Джорджа еще не кончились деньги.

Билли Шонветтер подошел к столу Джорджа во время ленча. Парень он был робкий и застенчивый, да и умом не блистал. К тому же он был готов на все, лишь бы не отстать от остальных.

— Купишь мою душу? — спросил он своим блеющим голосом.

— У тебя нет души, — ухмыльнулся Джордж, — а если бы и была, я все равно не стал бы ее покупать.

Билли встревожился.

— У меня есть душа.

— Докажи.

Билли смутился. Стоявшие рядом парни едва сдерживали смех.

— Ну? — потребовал Джордж.

— У меня тоже есть душа, — повторил Билли.

— Сомневаюсь. А если и есть, я отказался бы от нее даже за плату.

Билли готов был расплакаться. Он выудил из бумажника доллар и швырнул его Джорджу.

— Держи. Где надо подписаться?

Во вторник перед началом занятий у входа собралась большая толпа. Это были те, кто заключил накануне сделку. Подошедший Джордж тут же оказался в плотном кольце.

Парни принялись жаловаться, какие жуткие сны им снились прошедшей ночью.

— Мы передумали, — заявил Бет Рейнхарт, — и теперь хотим свои души обратно.

— Сделка есть сделка, — возразил Джордж. — Раньше надо было думать. Уверен, со временем вы привыкнете. У многих людей нет души.

Но никто из «клиентов» Джорджа и не собирался привыкать. Никогда. Они попытались описать охватившие их ужас, отчаяние, чувство вины и утраты. Потом попробовали умолять, упрашивать, даже угрожать.

— Верни мне мою душу, — сказал наконец Пол Чемберлен, — или я пойду к директору. Наступило напряженное молчание.

— Что ж, поступи как пожелаешь, — ответил Джордж, — но ты и сам нарвешься на неприятности. В конце концов, какими моральными качествами надо обладать, чтобы продать свою бессмертную душу за доллар? А если об этом узнают твои родители? Что они подумают?

Пол пошел на попятную.

— Хорошо, хорошо. Я не стану на тебя капать. По крайней мере сейчас. Но свою душу я все равно хочу вернуть.

Джордж предложил друзьям успокоиться, пока он что-нибудь не придумает. Все неохотно согласились.

На первой лекции Джордж уселся на галерке и принялся размышлять, нервно покачивая ногой. Неожиданно на его лице вспыхнула знакомая улыбка. Я стал свидетелем рождения новой потрясающей идеи.

После занятий Джорджа снова обступили несчастные душепродавцы.

— Хорошо, — сказал Джордж. — Я согласен. Вы можете получить свои души обратно, — глаза собравшихся радостно вспыхнули, — …за десять долларов и три новые души.

Общество было просто потрясено.

— Кроме того, — продолжил он, — три дополнительные души должны быть из нашего класса — по крайней мере до тех пор, пока весь одиннадцатый класс не будет продан. Можете начать со своих лучших приятелей. Ближе к концу вам придется здорово поднапрячь мозги.

Все выстроились в очередь, взяли по три пустых бланка и разошлись медленно, словно в трансе. Грядущую ситуацию можно было предвидеть: по коридорам ходит армия зомби, выискивая новые жертвы. Один парень, которого я и не знал толком, затравленно выспрашивал, не могу ли я одолжить ему на несколько минут свою душу.

— Я буду очень хорошо о ней заботиться, — обещал он. — Могу отдать в придачу мое школьное удостоверение.

Я отпихнул его и направился на поиски Джорджа.

— Разве ты не видишь, что происходит?

— Вижу. Потрясающе.

— Ты только взгляни на них! Они же превратились в ходячие трупы.

— Это просто их воображение, — отмахнулся Джордж.

— Да, но это становится болезнью, и ты провоцируешь ее распространение.

— Я же ни к чему их не принуждаю, — возразил Джордж. — Просто даю шанс. Вчера у них была возможность доказать, какие они продажные шкуры, а сегодня — какие они пройдохи.

— Но что это дает тебе?

— Послушай, — сказал он, вытаскивая бланк. — Ведь на самом-то деле никакая это не душа. Просто лист бумаги. Точно такой же, как долларовая бумажка, — она имеет ценность только потому, что люди в нее верят. Я лишь обмениваю один листок на другой, а бумага зеленого цвета имеет большую ценность. Вот и все! — Он улыбнулся. — Покупай дешево, продавай дорого!

— А ты просто будешь сидеть да поглядывать, как они станут делать для тебя всю грязную работу.

— Я назову это МЗМ — «Мультизомби Маркетинг». Да, на этот раз я действительно превзошел самого себя.

— Уж это точно, — согласился я и ушел.

К полудню колледж превратился в сумасшедший дом. Спрос на души непрерывно рос. Богатые парни стали предлагать премиальные за информацию о «свободных» душах. Другие, ухватившись за шанс, стали действовать как посредники: агентами, брокерами, банкирами, оптовиками и розничными торговцами. Им казалось, что они смогут заработать на суматохе, не увязнув в ней. Где бы я ни проходил, везде натыкался на партии в покер, лотереи, аукционы — души закладывали и одалживали, покупали и продавали. Преподаватели заподозрили неладное.

На следующее утро атмосфера была раскалена. Двое парней едва не набросились на меня с кулаками, когда я отказался заключить с ними сделку.

Перед третьей лекцией Джордж сел рядом. Дожидаясь звонка, он рассказал мне обо всем, что происходило.

— Я собирал после лекции учебники, как вдруг Дуг — верзила из нашей футбольной команды — подошел, приподнял меня за шкирку и прижал к стене. Потом забормотал что-то о возвращении своей души. Я ему объяснил, что если он рассчитывает когда-нибудь получить ее обратно, то должен всячески воздерживаться от нанесения мне вреда. Более того, следить, чтобы этого не сделал никто другой. Так что теперь у меня появился телохранитель!

— Очень интересно, — отозвался я.

— А Эми принялась продавать свою душу каждому желающему. Она-то загребла себе денежки, зато потом те парни пришли ко мне, решив, что получат свои души обратно, но я им объяснил, что душа Эми у меня уже есть, а у них только дубликаты.

На этот раз я промолчал.

— Потом Роджер принес мне три души, неизвестно чьи. Оказалось, что одна из них — его бабушки. Она, видишь ли, всегда рада помочь ему в учебе… Роджер очень расстроился, когда узнал, что эта душа не в счет.

— Все это вскоре обязательно ударит и по тебе, Джордж, — сказал я. Еще не поздно прекратить фарс.

— Уже невозможно.

— Мы можем прикинуться, будто ты выиграл пари, а деньги можешь оставить себе.

— Нет. Это дело моей чести.

— Знаешь, мне не кажется, что тебе удастся заполучить много новых душ. Большинство уже бросило эту затею. К тому же они не хотят поставить своих друзей в ту же ситуацию, в кокон оказались сами.

— Да неужели? — ухмыльнулся Джордж. — Я это исправлю.

Мистер Хаффмэн вошел в класс и начал писать на доске. Как и всегда, его брюки были припудрены меловой пылью.

Джордж вытащил один из бланков, сунул его в рот и с минуту пережевывал. Затем, когда бумага стала мягкой и липкой, он швырнул ее в доску. Учитель замер, потом обернулся. Все взгляды устремились на Джорджа.

— Это ваше, мистер Фолц? — спросил Хаффмэн, глядя Джорджу в глаза и показывая на лепешку жеваной бумаги.

— Нет, сэр. Полагаю, это бумага Билли.

Я застонал, припомнив, каких усилий стоило Билли уговорить Джорджа взять его душу.

— Это верно, мистер Шонветтер? — спросил Хаффмэн.

— Я… надеюсь, что нет, — пробормотал Билли. Остальные нервно засмеялись.

— Вы не знаете, бросили вы бумагу, или нет? — изумился Хаффмэн.

— Э-э… нет, сэр. То есть да, сэр, но я не…

— Мистер Хаффмэн, — сказал Джордж, — полагаю, если вы развернете этот комок бумаги, то найдете на нем подпись Билли.

Все снова рассмеялись.

— Я не собираюсь прикасаться к этому отвратительному предмету. Мистер Шонветтер, возможно, вы будете столь любезны и снимете с доски вашу личную собственность, чтобы мы смогли продолжить лекцию.

— Да, сэр. — Билли почти подбежал к доске и снял жеваную бумагу. Спасибо, сэр.

Хаффмэн пристально посмотрел на Джорджа, приподняв левую бровь, потом повернулся к доске и стал писать дальше.

Вечером Джорджа застали за странным занятием. Поигрывая зажигалкой, он сжигал какие-то клочки бумаги. После этого все несчастные с еще большим отчаянием возжелали получить обратно свои души. Но, кажется, было уже слишком поздно.

После лекции ко мне подошла моя приятельница Лиза Адамс. Вид у нее был весьма бледный.

— Представляешь, я тоже во все это впуталась… Теперь не могу поверить, что оказалась такой дурой.

— Угу, — кивнул я. — Это действительно зашло слишком далеко. К сожалению, не знаю, как тебе помочь.

— А я знаю. Видишь ли, Джордж обещал, что вернет мою душу, если я заплачу ему десять долларов и принесу три новые.

Я отступил на шаг.

— Да успокойся ты, — сказала она. — Я не собираюсь просить у тебя денег. Ведь ты мой хороший друг.

Я сделал еще шаг назад.

— Десять долларов я уже раздобыла, да и две души тоже. Я вот думаю, как было бы здорово, если бы ты….

Я повернулся и зашагал прочь.

— …если бы ты подарил мне свою душу.

— Нет!

Я зашагал быстрее, но она не отставала. Я свернул за угол и вошел в душевую.

— Я не стала бы просить, если бы не любила тебя! — крикнула она вслед.

Я ворвался в мужской туалет, отыскал свободную кабинку и сел. Уф, еще чуть-чуть, и… Но тут дверь в туалет распахнулась.

— Я знаю, что ты здесь, — услышал я голос Лизы.

Присутствие не вполне застегнутых парней ее, как видно, не смущало.

— Где ты? — щебетала девушка, заглядывая во все кабинки по очереди. Голос ее приближался. — Джордж говорит, что это не так уж скверно, когда привыкнешь.

Я вышел из кабинки и направился к окну. Лиза оказалась рядом.

— Пожалуйста! Ты должен мне помочь!

Я бросил на нее только один взгляд через плечо, выпрыгнул в окно, на крышу первого этажа и помчался во весь дух.

Добежав до края крыши, я спустился по лесенке вниз и решил пропустить последнее занятие.

В четверг утром каждый жаждал заполучить мою душу. Я остался единственным. Я не мог спокойно пройти по коридору — меня тут же обступала толпа зомби.

Третьей парой была математика. Я сидел на последнем ряду, Джордж пристроился на свободное место рядом со мной. Он обещал, что отдаст мне половину денег, если я продам ему душу. Я не ответил.

Он обвел взглядом аудиторию, рассматривая остальных.

— Что ж, если ты не продашь ее мне, кто-нибудь из этих придурков найдет способ заставить тебя сделать это для себя.

Вошел Хаффмэн, нарисовал на доске большой треугольник и забормотал что-то свое.

— Все эти схемы основываются на так называемой «теории еще большего дурака», — услышал я слова учителя. — Чтобы заплатить предыдущим вкладчикам, требуется возрастающее количество дураков. Но, как ни поразительно, в определенный момент дураки обязательно кончаются.

— Джордж, — прошептал я, — он что-то пронюхал насчет душ.

— Тише!

— В экономике имеется явление под названием «дефицитное финансирование». Может ли кто-нибудь объяснить, как оно работает?

Хаффмэн все бормотал и бормотал.

— Готов поспорить, что он обо всем знает, — прошептал я.

— Ты как думаешь? — спросил Джордж. Он вовсе не казался встревоженным и внимательно слушал преподавателя — наверное, пропитывался идеями для следующих махинаций.

— Где еще мы видим принцип пирамидальной структуры? Что вы скажете по поводу пищевой цепи? А ядерные реакции, прирост населения, распространение инфекций? И здесь та же геометрическая прогрессия, тот же эффект умножения…

— Джордж, а что если он донесет на тебя директору? Тебя же исключат.

— Заткнись! Не мешай мне слушать, это важно.

— Вряд ли. Он не станет спрашивать эту тему на экзамене.

— А как насчет распространения идей? Публикации. Радио и телепередачи. Даже преподавание — в тех редких случаях, когда на преподавателя обращают внимание.

— Джордж, он заставит тебя вернуть все души.

Джордж улыбнулся.

— Не думаю, — сказал он, потом вынул из портфеля листок бумаги и протянул его мне.

«Обладатель данного документа отныне является полным владельцем души, ранее принадлежавшей нижеподписавшемуся. Подпись: Джон К.Хаффмэн».

Я поднял глаза. На меня смотрел Хаффмэн. Лицо у него было бледное, как мел, он тоже стал зомби. Я содрогнулся.

Джордж продолжал осаду. Он знал меня лучше, чем кто-либо другой — все мои пристрастия и стремления, мои страхи, мечты и кошмары.

Он испытал каждую мою слабую точку. Безрезультатно.

— Послушай, — сказал он наконец. — Не знаю, что еще тебе предложить. Может, ты сам что-нибудь придумаешь? Чего ты хочешь прямо сейчас, больше всего на свете?

Мне хотелось только одного — чтобы он раздал все души обратно. Я заговорил об этом, но он меня перебил.

— Знаю, — возбужденно произнес он. — А давай так — ты отдашь мне свою душу в обмен на все остальные. Тогда, если захочешь, можешь вернуть их прежним владельцам.

Я не знал, что ему ответить.

— Ты только подумай, — продолжил Джордж, — ведь ты станешь самым популярным парнем в классе. Все будут смотреть на тебя и думать: «Он спас мою душу. Он пожертвовал ради меня своей. Какой парень!»

— Но что станет с моей душой?

— Я стану обращаться с ней так, словно она моя.

— А я получу ее когда-нибудь обратно?

Джордж склонил голову набок.

— Трудно сказать… Так по рукам или нет?

Я задумался. Джордж пару раз бросал взгляд на часы.

— Ладно, — наконец решился я. — По рукам.

И я поставил свою подпись.

— Вот я и выиграл пари, — улыбнулся Джордж.

Я сунул кипу бланков в портфель и направился домой. В тот вечер я рано лег спать. И спал очень скверно.

Утром я задумался, не брать ли с каждого по доллару, возвращая душу. Было бы справедливо получить какое-нибудь вознаграждение. Но нет, я не корыстолюбив…

В перерыве между лекциями я начал раздавать души обратно, но никто не испытывал ко мне особой благодарности. Большинство достигло крайней стадии апатии. Самое большее, на что они еще были способны, — взглянуть на меня с холодным недоверием, словно во всем случившемся виноват был именно я.

Я пожалел, что вообще решил им помочь.

Джордж заговорил со мной после лекции по истории.

— Сколько у тебя еще осталось?

Я заглянул в портфель.

— Около десятка.

— Я тут поразмыслил, и мне стало действительно не по себе оттого, что у тебя нет своей души. Вот что я тебе скажу… я тебе ее верну в обмен на одну из тех душ, что у тебя остались. Ты даже сможешь выбрать ее сам.

Что задумал на сей раз этот каналья? Если он соблазняет меня, то весьма остроумно. Я прикрыл глаза и на минуту задумался.

— Посуди сам, — сказал Джордж. — Ради них ты пожертвовал частью самого себя, и что получил взамен? Да ничего!

Я открыл портфель и просмотрел листки бумаги, читая про себя написанные на них имена. Наконец я выбрал один и, вынув его, отдал Джорджу.

— А, Лиза Адамс, — прочитал он. — Отличный выбор.

Внезапно до меня дошло, что я наделал.

— Ты не расскажешь ей об этом, ладно?

— Нет, конечно, нет, — отозвался он, возвращая мой бланк. — Держи свою душу — она лишь слегка измялась. Надеюсь, в будущем ты станешь обращаться с нею аккуратнее.

Я сложил листок бумаги и сунул его в бумажник. Пришло облегчение, но ненадолго.

Чуть позднее я раздал оставшиеся у меня листки. Во время ленча на меня набросилась Лиза Адамс. Она была в ярости.

— Джордж сказал, что из всего класса ты выбрал именно меня. Не захотел, чтобы я вернула свою душу.

Я не знал, что и отвечать. Как гнусно! Не думал я, что Джордж проговорится.

— Как ты мог со мной так поступить? — зарыдала Лиза. — Я думала, что ты мой друг. Ну почему ты выбрал именно меня?

Я вышел, не закончив ленч. Впрочем, я не был особенно голоден.

После полудня я отыскал Джорджа и завел его в пустой класс.

— Ты меня предал.

— А ты предал Лизу.

— Но ты же обещал, что ничего ей не скажешь!

— А я ничего и не говорил. Я написал ей записку.

— Меня от тебя тошнит. — Я тряхнул головой от отвращения. — Тебе еще не надоела эта мелкая забава?

— Вообще-то да. Хочешь услышать мой самый последний план?

— Нет! Я хочу только, чтобы ты вернул Лизе душу.

— Забудь об этом.

— Но послушай, Джордж, ты ведь доказал свою правоту. Ты уже заполучил души каждого из тех, кто учится в одиннадцатом классе… — Я запнулся. Погоди-ка, возможно, и нет.

— Что ты хочешь этим сказать?

Я посмотрел ему в глаза.

— До меня только что дошло… ведь ты еще не выиграл пари?

— Конечно, выиграл.

— Нет. Вспомни, мы поспорили о том, что каждый из одиннадцатого класса продаст свою душу.

— Так и оказалось. Я проверил все имена. Ты был последним.

— Нет. — Я ткнул в него пальцем. — Ты последний! Ты еще не продал свою душу! Вот что… я дам тебе за нее доллар.

— Это в условия не входило.

— Что-то я не припоминаю, что ты делал исключение для себя.

— Да, не делал, — признал Джордж. — До меня это дошло только сейчас.

— Ты говорил, что купить можно каждого. А что ты скажешь про себя? Продашь ли ты свою душу, чтобы выиграть спор?

Джордж уставился на меня.

— Разве я похож на идиота?

— Тогда за сколько ты ее продашь? Назови цену.

— Раз уж ты спросил, то знай, что тебе она не по карману.

Тут вошла Лиза. Она, судя по всему, слышала наш разговор.

— Я думаю, ты не продаешь свою душу только потому, что ее у тебя нет, — сказала она, едва сдерживая ярость. — Да, ты убедился, что все мы продажны, но это лишь доказывает, что мы люди, и у нас есть души, наши слабые души. У тебя же нет никакой.

— У меня есть душа, — засмеялся он. — Вот здесь.

Он помахал листком бумаги. Лиза протянула к ней руку.

— Это не твоя душа. Это моя!

— Уже не твоя, — заметил Джордж, отодвигая руку с листком подальше от девушки. — Она принадлежит мне, целиком и полностью.

Тут меня осенило.

— Послушай, Джордж, если эта душа «твоя», и ты ее сейчас продашь, это будет означать, что каждый в нашем одиннадцатом классе продал свою душу. Правильно?

— Да вроде-бы так.

— Так что если ты уступишь ее Лизе, ты выиграешь спор, а Лиза получит свою душу обратно.

— А тебе не кажется, что логика у тебя какая-то кривая? — рассмеялся Джордж.

— Может быть, — пожал я плечами. — Так что, идет?

— Гм, вообще-то она мне успела очень понравиться, — сказал Джордж, поглядывая на бланк. — Но раз уж без этого не выиграть пари…

Лиза осторожно протянула Джорджу доллар, а другой рукой взяла бланк со своей подписью.

— Итак, Джордж, — заключил я, — ты доказал, что также продажен, как и все мы. В конце концов и ты продал свою душу.

— Вообще-то на самом деле это была не моя душа, — заметил Джордж. То была душа Лизы.

— Ах, теперь это уже моя душа, — сказала Лиза. — Выходит, на деле ты не продал по-настоящему свою душу. Что ж, очень скверно для тебя. По-моему, в итоге ты проиграл свое дурацкое пари!

Джордж начал бормотать что-то о технических деталях. Мы с Лизой переглянулись и расхохотались.

— Да брось, Джордж, признай факты. Ты проиграл, и прекрасно это понимаешь.

Джордж запнулся, потом тоже улыбнулся.

— Да ладно, признаю. Я проиграл. Я был неправ. Не все продажны. То есть все, кроме меня!

Лиза удивленно покачала головой.

— Да, верно.

Неожиданно раздался громкий звук, похожий на раскат грома. Воздух наполнился запахом серы. Лиза сморщила нос и с подозрением взглянула на меня.

— Не ты ли только что?..

Мы обернулись и увидели высокую фигуру у дальней стены класса. Большие темные глаза и черная, аккуратно подстриженная бородка были удивительно знакомы. На человеке был серый деловой костюм, а в руках портфель, очень похожий на портфель Джорджа.

— Мистер Фолц, — произнес он сильным звучным голосом, — я очень много о вас наслышан.

Он протянул Джорджу визитку, и они пожали друг другу руки.

— О, — сказал Джордж, — вижу, вы работаете на ИТС.

— Верно. Я сотрудник Инфернальной Таможенной Службы.

Теперь Джордж протянул незнакомцу свою визитку. На ней было всего три слова: «Джордж Фолц, душевладелец».

— Мы уже некоторое время за вами наблюдаем, — сказал незнакомец. — Я здесь для того, чтобы сделать вам предложение. Мне кажется, сотрудничество с нашей организацией сулит вам большее будущее.

— Вы серьезно?

— Абсолютно. Ваша деятельность произвела на нас очень благоприятное впечатление, и мне хотелось бы обсудить вопрос слияния наших фирм. Уверяю, ваш бизнес будет процветать.

Джордж и незнакомец медленно вышли из класса. Мы с Лизой смотрели им вслед, охваченные ужасом.

— Джордж, будь осторожен! — крикнул я. Он кивнул.

— Мистер Фолц, вас ожидает блестящая карьера. Как вы, возможно, знаете, оклады в нашей фирме — одни из самых высоких.

— А как насчет премиальных, гонораров, пакетов акций и прочего?

Мы наблюдали за ними, стоя в дверях. Лиза взяла меня за руку.

— О, полагаю, вы оцените выгоды нашего сотрудничества.

Такой жизнерадостный, неутомимый, предприимчивый дьяволенок…

— Прекрасно, прекрасно, — прервал его Джордж.

— Но прежде чем мы продолжим разговор, мне хотелось бы, чтобы вы подписали соглашение о намерениях. Это стандартный текст, можете прочитать его, если хотите. А теперь распишитесь вот тут, где стоит крестик…

Евгений Ямбург, заслуженный учитель РФ ОБРАЗОВАНИЕ КАК ФАКТОР РИСКА

Что строим

Ч

«Они ворвались в 18-ю с большим шумом… и увидели учителя, сидевшего за столом Атоса с книгой в руках.

штаны распорол, — растерянно сказал Поль. Сказать «добрый вечер» он, конечно, забыл.

— Неужели?! — восхитился учитель. — Тетраканэленовые?

— Ага! — Поль немедленно возгордился. Лин желчно завидовал.

— Мальчики, — сказал учитель, — а ведь я не знаю, как их чинить!

Экипаж облегченно заорал. Они все знали — как. Они все жаждали показать, рассказать и починить»..

Аркадии и Борис Стругацкие. «Полдень, XXII век».

Планета катастроф

1

Я придерживал свой резвый новенький турбоавтомобиль на скорости сто сорок миль в час: дорога, разделяющая два американских штата, могла преподнести любой сюрприз, вплоть до гигантской расщелины. Вглядываясь в полотно шоссе сквозь облака пыли и вулканического смога, я с досадой думал о том, что в Далласе так и не разыскал авторемонтную мастерскую. Но что было делать, если добровольная охрана городов, высокопарно именующая себя Национальной гвардией, усвоила отвратительную манеру сначала стрелять, а потом уже спрашивать, куда и зачем едешь.

Зато я с пользой посетил один спортивный магазинчик, правда, без ведома его хозяина. Но он сам, еще до моего прибытия, успел податься на север. Впрочем, как и большая часть жителей города. Теперь я с удовлетворением вспоминал свой визит в лавку, ощущая в кармане приятную тяжесть «Смит-Вессона» 38-го калибра.

По правую руку высились вулканы, над ними вился черный дымок, предвещающий очередное извержение.Понимая, что так и будет, я держался поближе к безопасной зоне, пролегающей вдоль океанского побережья, между территорией, где раньше находился Новый Орлеан, и мелководным морем, разлившимся на месте северной Флориды. Прежде чем я доберусь до Атланты — а до нее еще шестьдесят миль, — мне нужно решить, куда свернуть: на юг или на север. Север — поближе к Аппалачам, — район сравнительной тектонической стабильности. Но там уже наверняка полным-полно беженцев, а следовательно — проблемы с водой и продуктами, не говоря уже о жилье. Юг — это большой остров, который раньше называли южной Флоридой с ее городами Тампа, Майами, Ки Уэст, и огромная песчаная пустыня, которая всего несколько месяцев назад была морским дном.

Что предпочесть? Мне и раньше нравилось старое шотландское виски, яркое солнце, белый песок пляжей и компания отдыхающих, которая не прочь рискнуть за карточным столом.

Все это я скорее найду на юге, нежели на севере. К тому же поймать по радио танцевальную мелодию можно лишь на Пальмовом берегу. Это как раз то, что держит меня в форме. Если наша Земля развалится — черт с ней; пока я жив, я распоряжусь собой так, как мне нравится.

Я взглянул на экран-карту, что была в моем автомобиле. Так… Неподалеку — городок, скорее даже поселок. До катастрофы его население составляло тысяч десять. Да это и к лучшему. Большие города начисто разграблены.

Время близилось к вечеру. Солнце — злобный огнедышащий шар — мрачно высвечивало трещины и вздыбленные глыбы асфальта, которые были когда-то тротуарами. Кое-где улицы перегораживали баррикады: рухнувшие стены домов, кузова автомобилей, кровати, мешки гниющей картошки. Особенно пострадал центр города: не сохранилось ни одного здания выше двух этажей. Картина была такой, словно последняя океанская волна, достигшая городка, докончила дело, начатое землетрясением и пожаром.

Отъехав на три квартала от главной трассы, я увидел то, что искал: жалкую улочку, которая зачахла еще до катастрофы. Вдоль тротуаров тянулись дешевые бары, ломбарды типа «последняя надежда», комиссионки, завлекающие ржавыми револьверами, сломанной мебелью и пачками истрепанных порножурналов. Попадались вывески, предлагавшие «чистую постель этажом выше», и далеко не чистые кафе. Возле продуктовой лавочки из тех, что вмещают не больше двух покупателей одновременно, я снизил скорость.

Остановившись, я подождал некоторое время, пока осядет густая пыль, и только после этого откинул верх машины. Натянув респиратор, я выбрался, разминая затекшие ноги. Когда-то, судя по вывеске, в лавочке можно было быстро перекусить. Теперь вывеска болталась на одном шурупе и отчаянно скрипела при порывах ветра. Издалека донесся глухой звук: похоже, кирпичная стена рухнула на толстую подушку пыли. В ответ вся пыль в округе поднялась и закружилась в воздухе. Оседая, она разбегалась по земле кругами, словно рябь по воде.

Вдруг улица вздыбилась и стала наступать на меня. Я упал. В полуметре от моего носа выросла глыба бетона, каскадом посыпался щебень, всего в двух шагах возник террикон сырой красной глины. Все сопровождалось грохотом, как при артобстреле. Тротуар подо мной брыкался, как необъезженный жеребец. Взбешенная улица то вскидывалась, то коварно ускользала, скрипя при этом подобно мелу на огромной школьной доске. Я поднялся на четвереньки и сделал усилие, чтобы отползти в сторону. Очередная ударная волна вновь опрокинула меня, снова тротуар пошел пупырышками, словно ляжка озябшей толстухи.

Постепенно грохот начал затихать, дрожь асфальта унялась. Облака пыли рассеивались, открывая картину разрушений. Посреди улицы зиял громадный ров, из глубины которого вилась струйка дыма. Даже сквозь маску я чувствовал запах серы. Где-то сзади все еще падали глыбы, падали как-то лениво и задумчиво. Словно не было никакой спешки в том, чтобы разрушить до основания городок Гринлиф в штате Джорджия.

Немного придя в себя, я стал озираться в поисках машины. Так и есть! Она осталась на другой стороне пропасти. Я подошел к краю: ширина — не меньше двух ярдов, на далеком дне поблескивает сырая глина. Прыгнуть я не решался: ноги дрожали, как у хилого пса. Надо разыскать доску на роль мостика. Наверняка среди такой жуткой разрухи это не будет проблемой.

Дыра, зияющая в стене бывшей комиссионки, открывала вид на кронштейны, увешанные подержанными костюмами, припудренные пылью, они все стали одного цвета. Развороченный прилавок как раз и представлял собой склад досок. Пробравшись через завалы, я схватился за конец одной из них и потянул на себя, рискуя разбудить новое бедствие.

Пыль все еще оседала. Ветер утих, наступила мертвая тишина. Я перебросил доску через пропасть, она легла наподобие мостика, ворчливо скрипнув при этом. Я шел по ней осторожно, на цыпочках, словно опасаясь, что звук моих шагов разбудит дьяволов, дремлющих в недрах земли. Миновав дверь «быстрой» закусочной с выбитыми стеклами, я, затаив дыхание, остановился. Секунды тянулись медленно. Потом я отчетливо услышал то, что чудилось мне раньше: чьи-то стоны и вздохи. Доносились они изнутри разрушенной продуктовой лавки.

Я замер, стараясь понять, действительно ли слышу эти звуки или стонет мой собственный организм. В этом мертвом городе даже намек на жизнь способен был вызвать шок, как мелькающие тени на кладбище. И все же я решился войти в лавку.

— Кто здесь? — звуки собственного голоса пугали. Что-то шевельнулось в глубине помещения. Царапая нервы, лязгнули консервные банки под ногами. Запах… Даже сквозь маску проникала вонь, исходящая от гнилых продуктов. Наступая на разбитые бутылки кетчупа, я благополучно миновал ряды антрекотов, распахнутые холодильники… и вдруг подпрыгнул, как ужаленный: мимо промчалась крыса величиной с башмак.

— Кто там? Выходи! — приказал я твердо, тоном полицейского. И услышал в ответ прерывистое дыхание.

Я пошел вперед, ориентируясь только на мутный прямоугольник запыленного окна. В полумраке лавки я увидел его. На полу, прижавшись к стене, сидел человек, между его согнутыми ногами высилась гора штукатурки и битого стекла. Въевшаяся в лицо грязь не могла скрыть застарелых шрамов и свежих ран. Левая рука, тощая, как когтистая лапа, сжимала автомат 45-го калибра, нацеленный прямехонько на мое левое колено. Прыжок — и я вышиб автомат у него из рук.

— Не стоило… этого делать… — пробормотал незнакомец слабым, как у умирающего, голосом. И правда, он уже никому не способен был причинить вреда.

В пять минут я освободил его от осколков стекла и штукатурки и перетащил в более светлый угол. Потом усадил поудобнее, прислонив к мешкам с мукой. Мужчина тут же заснул, о чем возвестил его громкий храп. Запах тела незнакомца соперничал с «ароматами» лавки. Заходящее солнце бросало последние лучи через пыльное окно, словно приглашая выйти полюбоваться картиной дымного заката. Движением ножа я раскроил на незнакомце брюки. Обе ноги были сильно разбиты, задушенные раны говорили о том, что несчастье случилось с ним несколько дней назад, последний подземный толчок был уже ни при чем. Мужчина открыл глаза.

— Вы не из той команды? — проговорил он тихо, но отчетливо.

— Вы давно здесь? — спросил я в ответ. Он едва заметно покачал головой:

— Не знаю, может, с неделю.

— Я принесу вам воды.

— У меня было ее полно, воды этой. И консервных банок. Зато ни одной открывалки. Крысы досаждали больше всего.

— Не отчаивайтесь. Хотите есть?

— Не будем тратить время, нам лучше убраться отсюда. Здесь подземные толчки повторяются через каждые несколько часов. Но последний — это что-то невероятное…

— Все-таки я вас сначала накормлю, а уж потом перетащу в машину.

— Бесполезно, мистер. У меня внутренности… разворочены. Даже двигаться больно. А вы бегите… пока есть возможность.

Перерыв кучу банок, я нашел пару целых и открыл. Запах фасоли в томате и яблочного соуса свел мне скулы. Незнакомец покачал головой.

— Вам надо… сматываться. Оставьте мне только автомат.

— Вам он не понадобится.

— Понадобится, мистер. — Голос его вдруг обрел твердость. — Я бы прикончил себя… но надеялся, что они меня найдут. Заодно и их бы парочку прихватил.

— Забудьте это все, ветеран. Вы…

— Нет времени болтать. Они здесь, в городе. Я их видел раньше. Такие не сдаются. — В глазах его появилась тревога. — Вы говорили, у вас есть машина? Я кивнул.

— Они ее засекут. Может, уже… Бегите!

Я попробовал засунуть фасоль ему в рот на кончике ножа:

— Ешь, ешь, моряк, тебе нужны силы.

— Как ты узнал, что я моряк? — он пристально посмотрел на меня.

Я молча показал на его руку. Он приподнял ее, потом опустил снова.

— А-а, кольцо. Мне нужно было бы от него избавиться.

— А теперь нажимай на фасоль, старый вояка.

— Не могу есть, — заартачился он. — Боже, какая боль… — Лицо его исказилось, зубы скрипнули. Я отступился:

— Пойду подгоню машину и вернусь за тобой.

— Послушай, — прохрипел он, — ты думаешь, у меня бред, но я знаю, что говорю. Сматывайся из этого города, срочно. Мне некогда объяснять, ты, главное, двигай.

Цыкнув на него, я вышел на улицу, нашел свою доску и перекинул на другой край пропасти. Сейчас мостик казался еще более шатким, так что я решил перебраться по нему на четвереньках. Когда я уже собрался встать и шагать как следует, то уловил впереди какое-то движение. Машина моя стояла на прежнем месте, но вокруг нее осторожно кружил какой-то человек. Он водил рукой по крыше, заглядывал внутрь. Я распластался на доске. Подо мной зияла пропасть…

Но машина, видно, не так уж занимала человека. Его интересовал… я. Сделав вид, что рассматривает разрушенные фасады вдоль улицы, он незаметно вытащил маленький револьвер, поднял руку и выстрелил. Пуля взметнула пыль прямо перед моим носом, срикошетив, пролетела через улицу и, судя по звуку, впилась во что-то деревянное. Два других выстрела прозвучали еще до того, как смолкло эхо первого. Все три — в течение секунды. Нет, это уж слишком… Сквозь дым я отчетливо видел одно: черный галстук убийцы. Подходящая мишень! Наши выстрелы прогремели одновременно. Он отлетел назад, стукнулся о бок машины и рухнул на спину, прямо в пыль.

Подойдя вплотную, я обыскал незнакомца, но карманы его были пусты — ни бумажника, ни удостоверения личности, он был анонимен, как манекен в витрине. Почему же этот мерзавец безо всякой причины хотел меня укокошить?


Вернувшись в лавку, я нашел своего знакомого там же, где и оставил. Он смотрел на меня стеклянными глазами.

— Я встретил твоего друга, — сообщил я и с трудом узнал собственный голос: он прозвучал как из могилы.

— И ты остался жив? — ахнул он.

— Да, он был не слишком расторопным, этот тип, — сказал я, — торчал на виду, как мишень. Но поскольку начал он, то мне просто пришлось ответить — выхода не было. — Голос у меня дрожал: не могу сказать, что я привык убивать людей.

— Забудь его? Беги! — просипел незнакомец.

— Забудь его, говоришь? — я присел на корточки рядом с моряком. — Прямо вот так и забудем? Влезем в мою машину и укатим, насвистывая веселую песенку. Я тебя спрашиваю, кто он был?! — Эти слова я уже прорычал, тряся его за плечо. У меня, знаете, тоже нервы…

— Ты… не поймешь.

— Объясни! — я сжал его плечо еще крепче. — Давай, давай, моряк! Что за история? Кто ты такой? Что ты делал здесь? Почему он тебя преследовал? Зачем он стрелял в меня? Кто он?

— Ну ладно, — выдохнул мужчина. Лицо его все больше напоминало мумию.

— Так и быть. Я расскажу. Но ты все равно не поверишь.

— Это началось год назад, — начал он. — Я работал на станции-спутнике «Шепард», когда произошло первое землетрясение. Мы все видели сверху: черная дымовая завеса днем и свет пожаров по ночам. Тогда нам приказали эвакуировать станцию, я так точно и не понял, с какой стати.

— Москва повлияла, — подсказал я.

— Ну да. Все ударились в панику. Да еще наш «челнок» навернулся где-то около Гаваны. Я и еще двое парней выжили. Мы провели несколько дней в Ки-Уэсте, потом меня отправили в Вашингтон. Вы не представляете, какое это кошмарное зрелище: руины, пожары, река Потомак вышла из берегов, разлилась по Пенсильвания-авеню, а Вашингтонский монумент торчал всего лишь на двадцать футов над водой. Купол Капитолия упал, а там, где раньше была гора Верной, извергался вулкан.

— Да знаю я это все. Кем был человек, застреленный мной? Он проигнорировал вопрос.

— Я дал свои показания: следов вражеской деятельности нет. Просто природа разбушевалась с адской силой. Там был один профессор, который владел всеми фактами: когда он закончил речь, поднялось такое… Сенаторы повскакивали с мест и заорали, члены парламента тоже, старый адмирал Конахи покраснел как рак…

— Ты отвлекся, — напомнил я, — вернись к нашей теме.

— Один профессор заявил, что земная кора сползает. Да, я вспомнил его имя — Полнак, крупное имя. Приехал из Венгрии. Ледяная шапка Южного полюса, сказал он, растет и сбивает с ритма все естественные процессы. Это беспрецедентное явление заставило скользить литосферу. Он утверждал, что к тому времени она уже сместилась на сорок миль. А что будет через два года…

— Мне все это известно, читал в газетах. Когда их еще печатали.

— Потом попросил слова адмирал Конахи. Следует сбросить эту лишнюю шапку с Южного полюса, сказал он, взорвать ее. Он подсчитал, что пятидесяти водородных супербомб будет достаточно.

— Да они бы своей радиацией погубили все живое…

— Нет-нет… это была просто пропаганда. Потом вышел Хейли со своим проектом: тайно послать на Южный полюс отряд, вооруженный новейшим водородным генератором. Я был среди тех, кого он выбрал для своей экспедиции.

— Вице-адмирал Хейли погиб в очередном орбитальном полете, как раз в то время, о котором вы говорите, — сказал я, зло сощурившись. — Об экспедиции на Южный полюс не говорилось ни слова.

— Кто же будет публиковать такие сведения! Наша операция под названием «Разморозка» была сверхсекретной.

— Так ты утверждаешь, что находился в гуще тех событий…

Он слабо кивнул. Вся его энергия уходила теперь на повествование:

— В Рождество мы отправились из Сан-Хуана на двух подлодках, назывались они «Мейн» и «Жемчужина».

— Они же погибли раньше, у Гуама, вместе со всеми подводными лодками.

— Нет. Они были в нашем распоряжении. Плюс еще десяток меньших кораблей да команда в три тысячи моряков. Это была мощная сила. К тому моменту Нью-Йорк уже погиб, так же как и Бостон, Филадельфия, большая часть Восточного побережья. Сан-Диего. Да ты и сам все это помнишь. Панамский перешеек затопило водой. Дьявол! После ураганов мы встречали в океане мертвые тела, унесенные на тысячи миль от дома. Пемза плавала на поверхности вплоть до самого Тьерра дель Фуэго. Просыпались новые вулканы, зарево которых окрашивало небо на сотни миль.

И всюду — лед. Дело в том, что от полюса оторвался ледяной скалистый массив, и теперь голубые айсберги тут и там возвышались над водой. Вершины их покрывала копоть. Зрелище это, признаюсь, леденило душу. — Голос его затих, взгляд устремился куда-то далеко, в прошлое.

— А человек с револьвером, — вновь вмешался я, — когда появился он?

— Мы прибыли к месту назначения, основали лагерь, — продолжал моряк, опять не ответив надой вопрос, — и начали работать. Под моим началом был северный комплекс, то есть шесть буровых площадок, разбросанных на сорока квадратных милях, — и все это на сверкающей ледяной поверхности. Работа спорилась: каждый день мы углублялись в ледяную толщу на двести футов. Однако спустя месяц меня вдруг срочно вызвали на четвертую станцию. Я отправился на снегоходе. От Тренча, начальника станции, я еще раньше знал о каких-то темных пятнах во льду, которые обнаружила его команда. Мне и поручили выяснить, что там такое.

На вид их скважина была самой обыкновенной. Опускаясь в лифте, я внимательно осматривал стены шахты: лед как лед — где-то голубой, а где-то перемешан с грязью. Но вот мы достигли дна. Там по приказанию Тренча уже прорубили пещеру шириной в тридцать футов; стены у нее — ну прямо черное стекло, а вокруг сыро и холодно. Вода струится по стенам сверху, под ногами хлюпает. Воют насосы, откачивающие эту жижу, стоит запах гнили. Трест сказал мне: «Теперь — сюда» — и мы вошли в боковой тоннель, прорубленный во льду. Вслед за нами спустился адмирал. Не успел он прибыть, как сразу начал орать: что это, мол, за дурацкая «экскурсия на природу», кто позволил отклониться от курса… Вместо ответа я только ткнул пальцем в стену.

В ледяной толще застыло странное животное. Хобот его был воинственно устремлен вверх, а бивни блестели в свете наших фонарей. Ну вылитый старый слон. Такого я видел в детстве в зоопарке. Отличался он разве что шкурой, клочковатой и очень длинной. Черно-рыжие космы прилипли к телу животного, словно мокрые.

Хейли застыл на месте. Он стоял с открытым ртом, а потом дал команду врубаться навстречу слону. Мы расступились, и рабочие затарахтели отбойными молотками. Попутно из стен выпадали какие-то мелкие зверюшки, растения, просто грязь. Когда до животного оставалось совсем немного, адмирал приказал приостановить работу. Теперь мы видели его близко, словно сквозь стекло в витрине. И сам он будто ожил — в свете фонарей сверкнули глаза, стала хорошо видна полуоткрытая розовая пасть, чуть высунутый язык, бивень с отломанным кончиком…

— Я знаю, как выглядит мамонт, — перебил я, — тоже мне невидаль, их во льду находили и раньше. Он пристально посмотрел в мою сторону.

— Такого, как этот, раньше не находили. То был не мамонт! То был мастодонт. И кроме того, запряженный в повозку, как цирковой пони.

2

— Мастодонт в упряжке! — фыркнул я. — Значит, в Антарктиде когда-то было гораздо теплее, чем сейчас, ее населяли люди, которые держали домашних слонов. В другое время было бы довольно интересно пофантазировать на эту тему. Но не сейчас. Так все-таки, почему вы убиваете друг друга?

Мой собеседник полулежал с закрытыми глазами, грудь его неровно вздымалась. Когда я пытался нащупать пульс, запястье показалось мне мертвым. Вдруг глаза его открылись — казалось, только они продолжают жить во всем существе этого странного человека.

— Это лишь начало истории, — произнес он таким слабым голосом, словно вещал откуда-то издалека. — Мы спустились еще ниже по главному стволу и на глубине в семьдесят пять футов наткнулись на геологический слой, наполненный предметами быта, как, скажем, музей естественной истории в Чикаго. Там находилась посуда, мебель, остатки каких-то жилищ, предметы одежды. Вся одежда была связана из грубой, яркой шерсти. А потом мы увидели… человека.

Лицо рассказчика исказилось, и он замолчал. Я ждал продолжения.

— Невысокий, ростом не больше пяти футов, коренастый, мускулистый, как борец, — собрался с духом моряк. — Он был покрыт мехом, так же как тот слон. Волосы светлые, лицо бледное. Тонкие, растянутые в безобразную улыбку губы демонстрировали угрожающий оскал. Но что самое удивительное — в руках его застыло оружие сродни современному, нечто вроде карабина с большим барабаном. Позже мы его испробовали: эта штука проделала во льду воронку диаметром в сорок футов. Ее устройство так досталось непонятным.

Мы двинулись дальше. Вскоре на нашем пути возникла гора. Приглядевшись, мы поняли, что на самом деле это дом. Расплавив лед, удалось даже открыть дверь и войти. Внутри льда не было. Видимо, этот и подобные дома погребла снежная лавина, а жители сумели спастись раньше.

Дальше последовали находки более современные: человеческий скелет нормального роста, череп его был проломлен, многочисленные предметы из металла и керамики, причем совсем не примитивные, а сделанные с большим искусством. А вскоре мы услышали непонятные звуки, а следы говорили о том, что кто-то здесь побывал до нас, причем совсем недавно. Будто в подтверждение этому стали пропадать наши люди: потом одного нашли мертвым, с раной в теле. Хейли запросил подкрепление и не получил ответа. Он решил, что связь прервана, и послал меня с двумя парнями на разведку.

Когда лифт доставил нас наверх, ребята вышли наружу, а я остался, чтобы проверить связь с шахтой. Она была исправна. К телефону подошел Хейли. Он что-то прокричал мне, но я не разобрал слов. Потом прогремели выстрелы, и все стихло.

Я хотел было покинуть кабину, но лифт понесся вниз, куски льда сыпались мне на голову. Потом перед глазами сверкнуло пламя…

Придя в себя, я понял, что все еще нахожусь в лифте. Кругом кромешная тьма. Когда глаза привыкли к темноте, я увидел где-то наверху слабый свет. Стало быть, лифт застрял не так уж далеко от поверхности. Выбравшись из кабины, я стал отчаянно карабкаться наверх.

В последний раз подтянувшись на локтях и забросив ногу на край шахты, я уже открыл было рот, чтобы позвать тех двух парней, однако понял, что вокруг нет никого и ничего: никаких признаков нашего лагеря, ни одного человека. Только ледяные просторы. Следов землетрясения — и тех не было. Лишь на месте входа в шахту курилось нечто похожее на кратер.

Тем же успехом увенчались мои попытки обнаружить третью, а за ней и четвертую станции. Пешком, ориентируясь по солнцу, без рукавиц и защитной маски для лица, которые я потерял, я кружил по ледяной пустыне. Результат один: ни палаток, ни оборудования, ни людей. Шахты закрыты и покинуты.

Через четыре дня я добрался до о морского берега. В свое время мы ставили там на мелководье небольшое суденышко. Команда исчезла бесследно. Однако запасы продовольствия и горючего оставались. И я рискнул.

Семь дней я провел в открытом море. В это трудно поверить, но на восьмой я увил ал берега Батон-Гуж. Из осторожности я подплыл к порту ночью, выбрал дальний причал и как следует спрятал лодку. Пошел в город. Пытался связаться с Вашингтоном, но безуспешно. В Батон-Гуж уже царил хаос, начинался голод: все беженцы с побережья и других опасных районов искали пристанища именно там. Атмосфера раскалилась, словно в плавильном цеху, в воздухе носилась сажа, и подземные толчки повторялись ежедневно.

Найдя подходящий автомобиль, я направился на восток. Но и на шоссе все было не слава Богу: меня «пасла» какая-то «тачка», постоянно норовя сбросить в кювет. Но не на того напали. В момент, когда эта сволочь вновь начала прижимать меня, я резко прибавил скорость, и машина-преследователь, выведенная из равновесия, закувыркалась по дороге. Я вернулся и осмотрел «трофей»: без признаков жизни застыли двое мужчин, одетые в штатское. Документов при них не было. На вид — лет сорок-пятьдесят, а других примет никаких, ни национальных, ни социальных…

На всем пути города почти перестали существовать: большие дома рухнули, малоэтажки разграблены дочиста, редкие машины на дороге держатся как-то робко.

Сюда, в Гринлиф, я прибыл на третий день. Кажется, это было неделю назад. Но здесь меня накрыло землетрясение.

— Ты думаешь, что полярную экспедицию уничтожили те же люди, которые преследуют тебя здесь? — перебил я его.

— Да я могу поклясться жизнью! — прохрипел он.

— Они и сейчас здесь, в городе. Они повсюду, они меня ищут. Но я схитрил: оставил машину за несколько кварталов отсюда. Думал вернуться…

— Их уже нет, — пытался я его успокоить.

— Рыщут по городу, — возразил моряк. — Они не сдадутся, они меня найдут в конце концов. Но я их встречу. — Он приподнял руку, гнев на его лице сменился недоумением. — Где же мое оружие?

— Оно тебе не понадобится, — сказал я. — Я увезу тебя…

— Они его украли, — слеза покатилась у него по щеке. — Когда я заснул…

— Поехали, — приказал я. — Пора двигаться. — Я встал, надел респиратор и попытался поднять раненого. Он издал неестественно тонкий крик.

— Возьми вот это, в кармане, — простонал он. — Покажи им… Пусть выслушают… — Нижняя челюсть бедняги отвисла, глаза остекленели, я пощупал пульс — его не было.

Целую минуту в полной тишине я смотрел на бездыханное тело незнакомца, соображая, была ли хоть доля смысла в том, что он мне рассказал. Очень похоже на бред. Он, кажется, упомянул карман… Но в обоих была только пыль. Продолжая поиски, я обнаружил у пояса маленький старомодный кармашек для часов, какие делались на брюках в старые добрые времена. Запустив туда пальцы, я нащупал что-то гладкое и прохладное. Вытащил. Это оказалась большая увесистая монета, чуть меньше серебряного доллара. На одной стороне ее Красовалось стилизованное изображение какой-то птицы, на другой — сложнейшая вязь.

Я опустил монету в карман, немного постоял, как вдруг услышал шум с улицы.

Я упал плашмя на груду битого стекла и кирпича, прямо под оконным проемом. Рука судорожно сжимала револьвер. Шум повторился. Теперь я понял, что это под чьими-то ногами стонет моя доска, переброшенная через пропасть. Перепрыгивая через груды консервных банок и бутылок, я незаметно выскользнул из магазина.

Спрятавшись за углом, я следил за развитием событий. Человек в темном костюме вышел из «моей» продовольственной лавки. Подойдя к оврагу, он ступил на доску. Скрип ее взорвал давящую тишину мертвого города. Преодолев пропасть, «черный костюм» спрыгнул на землю. Если он нашел в лавке мертвого моряка, то на какое-то время должен успокоиться, а может, и убраться восвояси. Кажется, можно покинуть свое укрытие. Я вышел из-за угла.

«Щелк!» — услышал я сухой звук и, еще не успев понять, что произошло, пригнулся и покатился по щебню. И снова характерное «щелк!» — звук выстрела. Откуда целились, я из-за пылевой завесы не понял. Но ко мне явно кто-то приближался. Шаги замедлились, теперь этот кто-то стоял совсем рядом.

Времени на раздумья не оставалось; я собрался в пружину и ринулся вперед. Моя пуля угодила во что-то мягкое. Тяжело дыша, я обыскал его карманы. Они были пусты: ни часов, ни кольца, ни водительских прав.

Через десять минут, так и не отдохнув и не поев, я снова влез в свою машину и помчался на восток, держась на одном адреналине. По грунтовой дороге я постепенно выбрался на шоссе 90.

3

Через час после того как совершенно стемнело, я остановился у небольшого мотеля с кафе и бензоколонкой. Долговязый белобрысый парень, чей рот напоминал незастегнутый карман, встретил меня с ружьем в руках, но потом, успокоившись, наполнил бак бензином и даже напоил меня кофе с пирогом, испеченным, кажется, из черепицы с ванилью. Я сунул ему потрепанную двадцатку и, уже отъезжая, заметил хитрую улыбку на его лице: поистине вековые традиции обсчета клиентов не вытравить даже землетрясению.

Через час моему взору открылось океанское побережье. Теперь вода простиралась много дальше обычного. На целую милю из нее торчали крыши и верхушки деревьев. До наводнения здесь была слегка холмистая местность, которую облюбовали фермеры. Суша исчезла у меня под колесами без предупреждения, и я быстро задействовал воздушные подушки своего автомобиля. В принципе делать это над водой не рекомендуется: рискуешь потопить машину, но у меня не было ни времени, ни желания искать лодку. Я прибавил газу и взмыл над водой…

Рассвет я встретил, мчась по аллее, на местоположение которой указывали лишь верхушки деревьев, возвышающиеся над водой. В тот момент, когда мрачное красноватое солнце начало свой поход, я выбрался на сушу.

Это был Майами. Его пляжи совершенно опустели и превратились в полосу голого песка, хотя в самом городе и на берегу все еще красовались белые здания. На воде чернели куски пемзы и переливались радугой нефтяные пятна, берег покрывали кучи хлама, принесенного океаном. Однако жизнь здесь, кажется, была более-менее стабильной. Судя по сохранившимся домам-башням разных цветов — кораллового, зеленовато-желтого и бирюзового, землетрясение не тронуло город. Может быть, сыграло роль то, что дома в этой ветреной местности строили особо прочные. С облегчением я заметил, что торговля идет нормально, всюду достаточно полицейских, весело горят огни в магазинах и ресторанах, по улицам снуют автомобили. Народу, правда, было поменьше, чем в былые времена, но это как раз меня устраивало.

Я остановился в гостинице «Гольфстрим», роскошном стопятидесятиэтажном здании, где я бывал и раньше. За стойкой портье я увидел знакомое лицо: Сэл Анзио работал в свое время в Лае-Вегасе. Он потряс мою руку и скривил левую щеку, что означало улыбку.

— Мэл Айриш! — не задумываясь, выпалил он. Что привело тебя в наш город?

— Кисловато жилось на юге, — ответил я. — Когда что-нибудь не так, мексиканцы приходят в возбуждение и валят всю вину на американцев. А что интересного здесь?

— Да всякое. Когда докатилась весть о землетрясениях, кое-кто из туристов отчалил, но большая часть осталась. У нас все о'кей. В отеле есть электричество, вода, большие запасы еды. Каждая гостиница готовилась к сезону, как обычно, значит, забила подвалы всем необходимым. В «Гольфстриме» всего хватит на полгода, не меньше. А если что — у меня припасена лодка. За хороший куш оставлю и тебе местечко.

Я ответил, что подумаю, взял у него ключ от номера на сто двенадцатом этаже и вошел в кабину скоростного лифта.

Комната мне досталась приятная, просторная, обставленная со вкусом, с двуспальной кроватью. Ванна была такой величины, что в ней свободно можно было выкупать маленького гиппопотамчика. Я смыл с себя грязь, накопленную за время скитаний, позвонил в гостиничную службу и заказал новый костюм. Потом пропустил рюмочку прямо в номере и, ощущая потребность в общении с себе подобными, спустился на десятый этаж, где располагалась открытая обеденная терраса.

Наступал час мрачного заката. Тучи, черные, как ночь, обрамленные золотом, угрожающе нависли над чернильно-фиолетовым океаном. Бледное желто-зеленое небо бросало жуткий таинственный свет на террасу, на пальмы в кадках, на парочки за столиками.

В северной части небосвода мерцал приглушенный свет — отражение раскаленной докрасна лавы. Поверхность залива тоже выглядела необычно: в безветренную погоду волу рябило из-за несильных, но постоянных колебаний дна. Однако на нашей террасе джаз-оркестр потихоньку наигрывает что-то о любви, люди улыбались и поднимали бокалы за здоровье друг друга. И — к черту все, что ждет нас завтра.


После очень недурного обеда — порции гондурасских креветок и розового анжуйского вина — я отправился на третий этаж, где располагался игорный зал. Сэл Анзио был уже на месте; облаченный во фрак сиреневого цвета, он осматривал столики очень по-деловому, то есть был похож на любимого палача Цезаря, выбирающего очередную жертву.

— Привет, Мэл! — окликнул он, окинув меня взглядом, способным пересчитать содержимое бумажника до последнего цента. — Не желаешь ли попытать счастья?

— Может, чуть попозже, — ответил я. — А кто есть в городе? — Он тут же отбарабанил фамилии не очень богатых завсегдатаев Плюс паразитов, которые ухитряются наживаться даже на них. Я слушал его рассеянно. Это был приятный вечер, мимо сновали милые посетители, но что-то не давало мне покоя: то и дело вспоминался незнакомец с перебитыми ногами и безмолвные, какие-то заторможенные люди, которые почему-то стремились убить сначала его, а потом и меня. Двое из них уже мертвы. И убил их я — вполне мирный человек. Но разве я мог выбирать? Они охотились за мной, а я лишь оказался быстрее.

— …Люди в городе, — говорил тем временем Сэл.

— Странноватые типы, но при деньгах, Мэл, все при деньгах.

— А кто это? — спросил я, кивнув в сторону человека в черном фраке с белой бабочкой. Среди модной толпы он выделялся консерватизмом.

— Этот? Не знаю. — Сэл отвернулся, словно не желая о нем говорить. — Один из тех, что слетелись на свой съезд.

— Какой съезд? — переспросил я, потому что в этом человеке мне что-то не понравилось. Этакий ухоженный господин лет сорока, но лицо — не выразительнее омлета.

— Да эти съехались, как их… нумизматы, что ли. Заняли два этажа: двадцать восьмой и двадцать девятый. Такой толпы чокнутых я еще в жизни не видел. С ними каши не сваришь, Мэл.

Нумизматы? Люди, собирающие монеты. А ведь у меня есть монета, тяжелая, золотая, предсмертный подарок человека, который успел поведать такие ужасы, что на ночь рассказывать не стоит. Он хотел, чтобы я взял эту монету и передал ее кому-то вместе с его историей. Ничего себе история. Если рассказать ее где-то в официальном месте, меня либо спустят с лестницы.» либо запрячут всерьез и надолго. Мастодонты, вмерзшие в ледяные стены, пещерные люди, стреляющие из современного оружия. Может, бедный малый бредил, и это был последний, самый яркий бред в его жизни? Нечего мне трепыхаться по этому поводу. Монета, возможно, отлита недавно, состоит из никеля с небольшой добавкой золота, а выпущена в честь победы баскетбольной команды местного масштаба примерно в 1997 году.

Все-таки — это мои домыслы. Нумизматы как-никак разбираются в монетах. Стоит потратить десять минут на то, чтобы один из них осмотрел мое наследство и высказал компетентное мнение. Это решит вопрос раз и навсегда, и я смогу, ни на что не отвлекаясь, подумать о более серьезных вещах, а именно о том, как и на что жить некоему Мэлкому Айришу, недавно демобилизованному из военно-морских сил США и влившемуся в армию безработных. У парня, между прочим, хороший аппетит и неуемное желание испытать все мыслимые удовольствия.

— Спасибо, Сэл, — сказал я и направился к лифту.


На двадцать восьмом этаже было тихо, осветительные трубки, составлявшие на потолке геометрический орнамент, излучали мягкий розовый свет. В конце коридора я увидел двустворчатую стеклянную дверь, а за ней — ярко освещенную комнату, в которой беседовали приглашенные на коктейль люди. Ступая по роскошному светлому ковру, я окунулся в ровный гул разговора. Ко мне со всех сторон повернулись лица — невыразительные, ординарные и такие бесстрастные, словно их одолевала смертная скука. Откуда-то вынырнул официант с подносом и предложил мне выбрать что-нибудь из напитков. Взяв один из них, я окинул взглядом собравшихся.

Почему-то здесь были одни мужчины — неопределенного возраста, одетые в вечерние костюмы темных тонов, и только некоторые — поярче и помоднее. Когда я двинулся вдоль комнаты, их взгляды последовали за мной, не отрываясь. Откуда-то возник высокий субъект с зализанными седыми волосами и как-то ненавязчиво пристроился рядом. Мне оставалось либо заговорить с ним, либо отодвинуть локтем. Я постарался улыбнуться как можно более открыто:

— Не подумайте, что я случайный гость. Ли правда ни с кем не знаком, но тоже интересуюсь монетами.

— Понимаю, сэр, — промурлыкал он. Углы его губ чуть-чуть приподнялись в улыбке. — Вы, видимо, любитель, вольный стрелок?

— Да, наверное, так. Собственно говоря, мне хотелось бы знать мнение специалиста по поводу монеты, попавшей ко мне не так давно… — С этими словами я выудил из кармана свою добычу. Она сверкнула при свете ламп.

— Может, это и подделка, — продолжал я, словно не придавая особого значения этому факту, — но вдруг вы сможете сказать мне что-либо определенное? — Я протянул ему монету. Он не взял ее в руки, однако смотрел, не отрываясь. Протокольная улыбка исчезла, на лице залегли морщины.

— Не беспокойтесь, я не прошу бесплатной консультации, — поспешил заверить я, — понимаю, что мнение эксперта стоит дорого.

— Н-да, — ответил он. — Не соблаговолите ли вы, сэр, пройти со мной ненадолго к одному господину? Я попрошу его взглянуть на вашу… находку.

У него был какой-то легкий акцент и немного странная интонация. Он повернулся и направился к выходу. Я последовал за ним. Спустившись по ступенькам, мы оказались в маленькой гостиной, словно предназначенной для приватных бесед.

— Будьте любезны на минуту присесть, — предложил мне седой, указав на очень низкое мягкое кресло, и исчез за дверью. Я остался стоять, зажав монету в ладони. Наверное, она из чистого золота, уж больно тяжела. А может, через минуту меня ждет разочарование. Какой-нибудь дока с презрительной улыбочкой переведет надпись на монете: «Каждую минуту в мире рождается простофиля» — или что-нибудь в этом роде. Зажав монету между зубами, я слегка прикусил ее и почувствовал, что на металле образовалась вмятина. Если это золото, то абсолютно чистое.

Дверь открылась у меня за спиной, и я вздрогнул, как человек, слишком долго и напряженно чего-то ждавший. Мой провожатый вернулся с маленьким полноватым мужчиной; взгляд его был беспокойным, а тщательно уложенные черные волосы напоминали парик.

— Познакомьтесь с мистером Заблуном, — сказал Седой. — Он с удовольствием взглянет на монету мистера…

— Филберта, — подсказал я. — Меня зовут Джимми Филберт, я проживаю в штате Монтана.

Короткая шея мистера Заблуна дернулась как-то резко, на прусский манер. Подойдя ко мне, он протянул сразу все свои пальцы, сколько у него их было. Я вложил в них монету, и он быстро поднес ее к глазу таким манером, словно был ювелиром и смотрел через лупу. Потом, прищелкнув языком, нацелил на объект другой глаз.

После этого он обменялся взглядом с Седым. Я протянул руку за монетой, но мистер Заблун направился к боковой двери.

— Приглашаем вас, мистер Филберт, последовать за нами, — сладко пропел Седой. Он сделал изящный жест, указывая направление, и я потащился вслед за ними по узкому коридору. Потом мы оказались в комнате с низким потолком, в которой стоял простой стол, а над ним чертежная лампа. Заблун быстро открыл один из ящиков стола, вытащил оттуда какой-то прибор, набор линз и начал колдовать над моим трофеем.

Седой стоял рядом с застывшим лицом и не говорил ни слова.

Наконец Заблун выпрямился и произнес как-то равнодушно:

— Монета настоящая. Это золото, проба двадцать девять. Чеканка.

— Вам раньше такие попадались? — спросил я.

— Не такая уж редкость.

— А откуда она?

— Несколько лет назад подобные экземпляры появились на Крите. Не такие новые, как ваша; эта еще не была в обращении.

— Монета греческая?

— Точное происхождение неизвестно. А где вы ее достали? — Он спрашивал все это с каменным лицом, как дежурный полисмен, снимающий показания по стандартному протоколу.

— Я выиграл ее в покер в Потаен, недели две назад. Боялся, что меня надули. Кстати, какова ее стоимость?

— Могу предложить вам пятьдесят долларов сразу, мистер Филберт, — вмешался Седой.

— Мне не хотелось бы продавать ее прямо сейчас, — ответил я. — Это красивый сувенирчик. — Протянув руку, я взял монету со стола. — Просто хотел знать, нефальшивая ли.

— А если я предложу вам сто долларов?..

— Дело совсем не в цене. — Я беззаботно улыбнулся. — Она мне досталась за десятку. Подержу у себя, может, она счастливая? Недавно я остался в живых, а в наши дни это уже везение.

Я направился к двери. Седой, обогнал меня, указал дорогу обратно в зал с кремовым ковром.

— Сколько я вам должен? — спросил я, доставая бумажник и непринужденно улыбаясь.

— Да что вы! — Седой отмахнулся от денег, — но если все же вы передумаете…

— Я вам первому сообщу, — пообещал я. Он наклонил голову, а я продефилировал в сторону лифта. Уже у дверей я обернулся: в большой комнате, где шел прием, стали гасить свет. В лифте я снова вынул из кармана золотой кружок и внимательно его осмотрел: вмятина, оставленная моими зубами, исчезла. Заблун подменил монету.

4

Бизнес и любопытство для Сэла Анзио — вещи, исключающие друг друга. Пятидесятидолларовая бумажка, перешедшая к нему, обеспечила мне беспрепятственный доступ в никем не занятый номер на двадцать девятом этаже, что находился в пустынном северном крыле отеля. Отсюда был виден абсолютно весь западно-восточный блок, тем более что Сэл снабдил меня и сильным биноклем, который позаимствовал в бюро забытых вещей. Еще десятку стоили мне услуги парня, нанятого следить за каждым шагом Седого, жившего в отеле под именем Р.Сэтис.

В первую же ночь я заказал ужин на 12 ночи и съел его в темноте, наблюдая за деятельностью «нумизматов», которых видел в освещенные окна занимаемых ими двух этажей. Не могу сказать, что это было захватывающее зрелище. Мистер Заблун что-то вещал группе людей, а они слушали его с безразличием монументов. Входили и выходили какие-то мужчины, двигаясь неторопливо и с достоинством. Я не видел, чтобы нумизматы ели или пили, женщин тоже не наблюдалось. Не заметил я, признаться, и каких-либо занятий нумизматикой.

Через несколько часов бесплодных наблюдений я покинул пост, прошел в свой номер и лег в кровать. Перед сном я успел подумать, что вряд ли Заблун присвоил монету ряди золота. Уж очень странно он держался. Тут все сложнее.

А может быть, это моя фантазия, и монета вообще не имеет никакого-отношения к истории с моряком. Что если он был опасным преступником, а анонимные парни — агентами ЦРУ, которым приказали пристрелить его на месте. То, что они стреляли в меня, могло оказаться заурядной ошибкой.

Опять не сходится… Трудно представить, чтобы цэрэушники стреляли так отвратительно, как эти безликие. Мои размышления прервал телефонный звонок.

— Мэл, происходит что-то странное, — услышал я голос Сэла. — Эти твои

— как их, филателисты? — почему-то страшно переполошились. Твой приятель Седой выскочил через парадный подъезд пару минут назад и теперь орет на служащего гаража, чтобы тот немедленно вывел его машину. А она, черт возьми, стоит в самом низу, на четвертом уровне.

— Я спускаюсь, — крикнул я. — Достань мне машину — любую!!! Причем прежде, чем Седой получит свою.

Шесть минут спустя (если верить моей «Омеге») я уже устраивался на сиденье приземистого автомобиля, который подогнал Сэл.

— Ради всех святых, верни потом машину, — молил Сэл. По лицу его стекали капли дождя. — Я позаимствовал ее у нефтяного короля, что остановился в центральном корпусе.

— Можешь доложить, что я украл ее, — сказал я на прощание, вручая Сэлу еще пятьдесят долларов.

Турбины ровно загудели, как только я прикоснулся к стартеру, под черным квадратным капотом таилась страшная сила. Я вывел машину из укрытия, понаблюдал, как Седой вместе с тремя другими «нумизматами» садится в свой тяжелый темно-бордовый «Моноджаг», и дал им отъехать на добрую сотню ярдов. Только после этого я осторожно двинулся за ними.

Этот город, старый добрый Майами, я знал когда-то очень хорошо, но то было давно. Ураганы и наводнения оставили страшные следы. Однако большая часть города — та, где расположены знаменитыероскошные двухсотэтажные отели, магазины с умопомрачительными ценами, особняки богачей в центре ухоженных лужаек, словом, престижный район к северу от Рио — все это уцелело.

Я мчался по Флаглеру, под многочисленными виадуками шоссе 509, соединяющего разные штаты, ни на минуту не упуская из виду «Моноджаг». Мы свернули к западу, в район массивных бетонных складов и пищевых фабрик. Теперь я вел свое авто медленно, почти что полз со скоростью десять миль в час. Темно-бордовая машина впереди меня остановилась. Я прижался к обочине и тоже затормозил. Из «Моноджага» проворно выскочили двое, их фигуры отбросили длинные, нелепые тени — рядом светил уличный фонарь. Не заметив моей машины, они вернулись к началу переулка и углубились в него. Водитель снова завел авто, довольно быстро достиг следующего угла и свернул налево, потом еще раз налево. Хлопнули дверцы машины. «Моноджаг» я настиг уже пешком. Он стоял с открытой дверью. Рядом находились двое: один из них был, видимо, Седой, официально — мистер Сэтис. Пройдя пару шагов, они моментально скрылись, словно прошли сквозь стену.

Немного поразмыслив, я догадался, что они с другого конца заходят в тот переулок, где исчезли первые двое. Понятно, кого-то окружают.

Но они учли не все. Там, где я оставил «свое» авто, между солидными фасадами домов спряталась узкая щель. Я не был уверен, но очень надеялся, что эта щель пересекает переулок, куда вошли «нумизматы». А если так, то «кролик», за которым они охотятся, найдет ее. Недолго думая, я нырнул в щель навстречу кому бы то ни было.

Не было слышно ни выстрелов, ни криков — хотя погоня происходила где-то рядом, в складах. Не попалось даже случайного пьяного. Стоял лишь ваш покорный слуга, чувствовавший себя довольно нелепо в пальто, надетом прямо на пижаму, в ботинках на босу ногу в три часа ночи да еще под дождем. Я не сводил глаз с монолитной стены склада и пытался понять, почему еще несколько минут назад я с таким упорством стремился сюда. А может, эти склады принадлежат Седому? Возможно, он крупный импортер каких-то товаров, а сегодня приехал проверить, нет ли в помещении мышей. Не исключено, что он член добровольной пожарной команды и пытается предупредить воспламенение. Меня вдруг охватил жгучий интерес к тому, что он делает там, внутри склада; захотелось просто подойти к нему и сказать:

— Привет, мистер Сэтис, я случайно заметил, что вы отъехали куда-то среди ночи, и вот решил исследовать за вами…

Но тут из узкой щели между домами послышались какие-то звуки, напоминающие осторожные, торопливые шаги. Я прислонился к стене, прижимая к груди свой 38-калиберный, словно священник — крест. Теперь можно было расслышать дыхание, прерывистое и тяжелое, как у загнанной жертвы. А позже

— шум погони, которая топочет вовсю, не боясь быть обнаруженной.

Я затаился, не шевелясь. Любой шорох гулко отдавался в этом замкнутом пространстве. По всей видимости, дистанция между беглецом и преследователем сокращалась, но на сколько, судить было трудно.

Потом послышалось сопение, сдавленный крик, звуки ударов, тяжелое дыхание двоих. Видимо, беглеца настигли в нескольких метрах от меня. Кто бы это ни был, его захватили молодчики Седого. Я пока что не замечен… А не влезть ли мне назад в свой роскошный «Хамбер», пока не поздно? И не укатить ли восвояси? Скоро вся история забудется, да и вообще покажется немыслимым бредом. Если, конечно, сейчас я не сваляю дурака…

Обмозговав все это, я свернул в узкий переулок.

Шагах в пяти от меня стоял здоровый детина, обхватив руками маленькое щупленькое существо в слишком длинном пальто. До этой «живой картины», очерченной светом фонаря, было три моих прыжка. Я схватил детину за шиворот и приложил своим револьвером. Он качнулся и отлетел к стене, следующим ударом я угостил его в челюсть. Потеряв равновесие, детина осел; я стукнул его еще раз, собрав всю силу, какую только мог, — он растянулся на земле. Взглянув вверх — как раз вовремя, — я увидел огромный стальной шар, из тех, которыми рушат старые дома; кто-то пустил его в стену склада, прямо над моей головой.

Осколки камня посыпались на меня, из глаз полетели не то что искры, а самый настоящий фейерверк; все цвета радуги поплыли передо мной и я кружился вместе с ними. Смутно, через пелену я услышал чей-то визг, потом по моему распластанному телу прошлись чьи-то ноги, кто-то пнул меня в зад, как упрямого осла. Цепляясь за шершавую стену и пытаясь подняться, я смутно увидел какие-то две фигуры, сцепившиеся в странном, диком танце.

Снова раздался крик, скорее сдавленное рыдание. Сделав шаг вперед, я наткнулся на свой револьвер; схватил его, приподнялся на цыпочки и шарахнул по голове детину, вложив в этот удар если не всю свою силу, то всю массу. Удар пришелся по чему-то твердому, огромная спина наклонилась и рухнула, открыв того, кого он загораживал. Я увидел худенькое, испуганное лицо и огромные, черные, как антрацит, глаза. Это была женщина. Я схватил ее за руку и потащил за собой.

— Бежим, — крикнул я, — у меня машина неподалеку.

По ее щеке текла струйка крови. Я снова потянул ее за руку, и она, поколебавшись, побежала.

Казалось, прошла вечность, прежде чем мы достигли того места, где я оставил машину. Я все еще держал свою спутницу за мокрый рукав пальто, другой сжимал револьвер, а в голове прокручивал возможную встречу с мистером Сэтисом и его дружками, которые наверняка поджидают меня в конце пути. Однако все было тихо. Усадив женщину, я влез на сиденье сам и включил зажигание. «Хамбер» взвыл и моментально набрал скорость. Стукнувшись сперва пару раз бамперами об ограждение, он быстро выровнял ход и пошел плавно и горделиво, готовый на любые подвиги.


Они наверняка ждут меня около «Гольфстрима», эта теплая компания из трех мужчин. Мокнут под дождем без головных уборов, подумал я, и проехал мимо главного входа.

Машину я оставил в пяти-шести кварталах от отеля, на полупустой стоянке, усеянной опавшими пальмовыми ветвями. Женщина, сидевшая рядом, огляделась вокруг, потом посмотрела на меня.

— Отсюда пойдем пешком, — сказал я. Язык слушался плохо. Головная боль переросла в глухие удары, я качался, как подвыпивший матрос на штормовом ветру. Помогая женщине выбраться из машины, я на минуту задержался, чтобы стереть с подбородка кровь. Потом быстрым шагом повел ее к освещенному ночному бару — огонек уютно светился сквозь туман.

В баре я занял столик поближе к двери. Сначала — хоть немного живительной влаги. К столику подошел худой загорелый официант с маленькими глазками в сетке морщин. Я заказал два двойных шотландских виски. Моя прекрасная леди, с тех пор как я ее увидел, еще не проронила ни слова.

Официант принес нашу выпивку, я сделал большой глоток. Что касается моей спутницы, то она, последовав моему примеру, тоже изрядно отхлебнула. Видно, бедняжка пьянствовала впервые. Крепость напитка ее просто испугала

— она закашлялась и чуть не выронила бокал.

— Ничего страшного, — подбодрил я ее и предложил стакан с водой. Она жадно схватила его, сперва недоверчиво понюхала, а потом выпила воду до последней капли.

— Вы, наверное, голодны, — сказал я. К нам снова подошел официант, неся чистое полотенце.

— У вас на лице небольшая царапина, — сказал он.

— Да и мышка побывала в переделке. — Бросив наметанный взгляд, он приметил все: голодные глаза, мокрые от дождя волосы и не по росту пальто, при свете оказавшееся и вовсе шинелью.

— Спасибо, — сказал я, приняв у него полотенце.

— Не принесете ли нам что-нибудь поесть? Например, горячего супчика?

— О'кей, что-нибудь организую, — официант ушел, не задавая лишних вопросов, нам явно с ним повезло. Уличив момент, пока толстый сосед из-за соседнего столика отошел к кассе, я наклонился к спутнице и спросил, глядя в ее встревоженные черные глаза:

— Кто вы такая, мисс? — тон у меня был самый задушевный. — Из-за чего была вся эта заваруха?

Лицо незнакомки напряглось. Я успел заметить, что зубы ее ровные, белые плотно стоят рядом, как солдаты в строю.

— Я влез в эту драку, чтобы вас выручить, ведь так? — продолжал я, улыбаясь. — Любой враг Сэтиса — мой друг.

В ответ она только вздрогнула. Ее пальцы сцепились намертво. Я положил мою руку сверху и убедился, что они к тому же холодны, как лед.

— Тебе, конечно, пришлось очень нелегко, — продолжал я, перейдя на «ты», — но теперь все позади. Отдыхай. У нас есть что рассказать защитникам порядка. Тебя пытались убить — а этого даже сейчас хватит, чтобы поднять среди ночи шефа полиции.

Вернулся официант, неся поднос с двумя большими тарелками ухи и бутербродами. Девушка следила за тем, как он ставит перед ней тарелку, потом внимательно осмотрела ложку, цепко схватила ее и набросилась на еду. Размеренные движения ложки прекратились лишь тогда, когда тарелка опустела. Потом она заглянула в мою тарелку. Я наблюдал за ней, буквально открыв рот, — в последнее время это стало моим обычным выражением лица.

— Не спеши так, детка, — сказал я. — Попробуй бутерброд. — Положив один из них перед ней — это были аппетитные куски хлеба с ветчиной, я жестом пригласил ее не стесняться. Она сняла верхний ломтик хлеба, понюхала его, потом стала методично поедать ветчину, отправляя ее в рот руками. Покончив с бутербродом, она облизала пальцы, как ребенок.

— Хорошо, — сказал я. — Может, теперь продолжим разговор? Ты не сказала, кто ты такая.

Она подарила мне ласковый взгляд, сверкнула зубами, изобразив улыбку, и произнесла слова, прозвучавшие примерно так:

— Итхат отток атаку.

— Замечательно, — ответил я. — Это проясняет дело. Ты единственный человек в этом безумном мире, который мог бы сказать, кто за тобой гнался. А ты изъясняешься на южно-зулусском или еще каком-то наречии.

— Отток олл хитасса, — согласилась она.

— Кома Си кьямо? — рискнул я. — Парле ву франсе? Ви хайссен зи? Вод хетер ду?

— Итхат олл утрук молола йо, — сказала она. — Мрэк.

Я смотрел на нее, покусывая нижнюю губу. В голове у меня все еще стучало, глаза резало, словно туда насыпали песка.

— Нам придется найти тихое местечко, чтобы укрыться, — сказал я скорее себе, чем ей. — Хорошо было бы уехать из Майами, но — черт с ним. Мистеру Сэтису не удастся выжить меня из города. Мне здесь нравится.

Человек среднего роста в темном костюме, до сих пор сидевший у стойки, слез с высокого стула и не спеша приблизился к нашему столику. Он стоял метрах в трех и выбирал сигарету: автоматическая сигаретница предлагала широкий ассортимент.

Ему было лет тридцать пять (плюс-минус два года), выглядел обыкновенно, волосы цвета соломы и подбородок чуть меньше, чем надо. «Что-то уж слишком долго он выбирает сигарету», — подумал я.

— Сиди здесь, — сказал я девушке, притворно-спокойным тоном, потом встал, резко отодвинув стул. Парень метнул на меня взгляд, повернулся и пошел к двери. Я последовал за ним на улицу, где все еще лил дождь и все утонуло в тумане. Он шел так быстро, что оторвался от меня метров на шесть. Догнав, я схватил его за плечо и развернул к себе лицом.

— Давай выкладывай, что задумал, — рявкнул я. — Если ты при оружии — не пытайся стрелять, мое уже нацелено на вторую пуговицу твоего плаща.

У парня отвисла челюсть. Он отступил назад и вытянул вперед руки, словно хотел меня отодвинуть. Я не отставал.

— Говори быстро, мистер, и не ври. У меня болит голова, и в такие моменты я слегка нервничаю.

— Слушай, — сказал он задушенным голосом, — не стреляй, ладно? Я тебе отдам и бумажник, и часы. У меня приличные часы… — он начал их снимать.

— Это отложим, — прорычал я. — Говори, кто такой Сэтис? Зачем ему моя монета? Что за люди преследовали моряка? И зачем, черт возьми, нужно было нападать на девушку?

Он снял часы, повертел их в руке, потом бросил на тротуар. Пытаясь увернуться от меня, он прижимался к стене. Лицо было вялым и желтым.

— Это твой последний шанс, — я наставил на него револьвер. Человек издал какой-то блеющий звук и ухватился за ствол, я выдернул «пушку» и саданул его в челюсть. Прикрывая голову руками, он издавал отрывистые вопли.

— Давай бумажник, — скомандовал я. — Посмотрим, что там. — Порывшись в кармане, он достал бумажник, я рывком раскрыл его и достал несколько удостоверений, согласно которым передо мной был Джим Эззард, проживающий по Аллее Тюльпанов, д.319, застрахованный фирмой «Этерна Мьючуал», работающий в фирме «Стандарт ойл», член каких-то спортивных клубов.

Я швырнул бумажник на землю.

— Куда ты так спешил, Эззард, или как тебя там? Что собирался донести своему боссу?

Он смотрел на бумажник, все еще валявшийся под ногами, из которого выглядывало несколько потрепанных банкнот. По его лицу было заметно, что он что-то замыслил.

— Ты что… сыщик? — выдавил он. — Я…

— Неважно, кто я. Мы говорим о тебе.

— Ты ничего не нашел у меня. — Он быстро пришел в себя, отряхнул плащ, вправил рукой челюсть. — Я чист, как стеклышко, можешь спросить у барменши, что работает у Симонса.

— Брось про барменшу у Симонса, — оборвал я. — Выверни карманы. — Ворча, он подчинился, но я не увидел ничего, кроме стандартного набора: мелочи, скрепок, надорванных билетов в кино.

— Вы, ребята, слишком много на себя берете, — бубнил он, — честный парень не может высунуть нос на улицу — вы, сразу…

— Пошел вон, — сказал я, — или я начну сначала. Я отчалил под аккомпанемент его ругательств. Вернувшись в кафе, я застал девушку на том же месте.

— Все в порядке, — доложил я, — ложная тревога. Дошел до того, что начал придираться к приличным людям. Мне все кажется, что у каждого в кармане нож и запас цианистого калия.

Девушка улыбнулась — на сей раз это была, без сомнения, улыбка. С ней все-таки было приятно разговаривать, хотя она и не отвечала, а только сверкала зубами.

— Пошли, — я взял ее за руку и помог подняться.

— Мы снимем номер в каком-нибудь второсортном отеле тут неподалеку. Нам нужно, отдохнуть. А утром…

Тут официант сделал таинственный знак, и я подошел к нему. Продолжая расставлять на подносе перечницу, солонку и все прочее, он как бы между прочим сообщил:

— Не знаю, имеет ли это к вам отношение, но вон там у входа прогуливаются двое.

Мы прошли черным ходом. Это был темный коридор, заполненный мусорными баками, горой картонных ящиков, разным хламом — признак того, что городская система уборки перестала работать. Что и говорить, я все ближе знакомился с изнанкой жизни, а этот угол выглядел одним из самых неприглядных.

Девушка не отставала от меня ни на шаг, озираясь по сторонам. По-моему, она без слов понимала, что происходит. Впрочем, она не паниковала, что мне нравилось.

Почти прижимаясь к стене, я продвигался по коридору. И вдруг моя спутница издала приглушенный возглас. Я увидел парня, стоящего на улице примерно в двадцати футах от нас, и потянул ее за руку, мы снова двинулись вперед — она чуть позади меня. Я надеялся, что он не заметил нашего секундного замешательства.

Где-то в нескольких шагах от него я начал оживленно обсуждать местные климатические условия. Еще несколько шагов, еще…

Резко развернувшись, я заехал ему между ребер, и вовремя, поскольку он собирался последовать за нами. Согнувшись пополам, он пропахал носом мою ногу ниже колена. Рухнув, он перевернулся на спину; я наступил ему на кисть руки и увидел блеск металла — это заскользил по тротуару маленький револьвер. Дернувшись, парень попытался укусить меня за ногу. Подняв его за шиворот, я поставил парня на ноги.

Я сверкнул глазами на спутницу. Моя умница выдернула пояс из его пальто и, опустившись на колени, соединила его руки за спиной, дважды обмотав их поясом, ловко, словно няня, всю жизнь пеленавшая грудных младенцев.

— Ну-ка расскажи мне правду, мистер, — прошептал я ему в ухо. Он извивался, брыкался, даже плюнул в меня. Мышцы на шее у него вздулись, как тросы, поднимающие лифт. Вдруг изо рта у него пошла пена, и парень неожиданно затих. Я пощупал пульс — его не было.

— Наверное, я не зря подозревал, что у каждого припасен цианистый калий, — сказал я своей спутнице.

Пока я обыскивал карманы парня, она смотрела на него расширенными от ужаса глазами — они стали еще больше, чем раньше. В карманах мертвеца не было ничего. Просто ничего.

— Чист, как приборное стекло, — сказал я, вставая. — Не знаю, что за игру они затеяли, но, по-моему, мы проигрываем, несмотря на впечатляющие победы. Видимо, у них тьма-тьмущая ребят, возложенных на жертвенный алтарь. Неясно только, кому.

Через десять минут, пройдя кварталов пять на восток от места нашей стычки, мы набрели на покосившийся трехэтажный дом с вывеской: «СДАЮТСЯ КОМНАТЫ, на день, неделю, месяц». В окне нижнего этажа горел свет. Хозяин, дремавший за письменным столом, осмотрел нас придирчиво, словно вахтерша женского пансиона, подозревающая, что девицы навеселе.

— Десять долларов, причем вперед, — сказал он. Я заплатил, добавив еще пять.

— Это за ваше гостеприимство, — намекнул я. — Кстати говоря, если вы забудете, что видели нас, я добавлю на выпивку.

— А что, у вас на хвосте полиция?

— Да нет, скорее брат юной леди, который хочет всю жизнь продержать ее на кроличьей ферме. А мы намерены разводить шотландских терьеров.

Мигая, он смотрел то на меня, то на нее. Потом губы его раздвинулись в хитроватой улыбке.

— Меня это не касается. — После чего вручил нам два алюминиевых ключа на резиновых кольцах величиной с автошину. — На сколько?

— Дней на пять, — сказал я с глубокомысленной миной.

— Имейте в виду — плата вперед, каждое утро.

— Я знал, что на вас можно положиться, — сказал я. Обогнув бочку с засохшим кактусом, мы поднялись по лестнице. Обернувшись, я увидел, что хозяин внимательно следит за нами.

5

Две комнаты, которые мы сняли, были изобретательно созданы из одной, разгороженной пополам. В каждой оказался встроенный в стену шкаф, по форме напоминающий гроб, поставленный на попа. Пол давно уже вспучился, а обои, видимо, даже в день покупки страдали от старческих недугов. Крошечная ванная, втиснутая между этими конурами, могла похвастаться только потрескавшимся унитазом и ржавым душем. Что касается раковины, в ней можно было выстирать пару носков, да и то с трудом.

Я занял конуру поближе к лестнице — на случай, если ночью возникнет подозрительный шум. Вместо кровати я обладал диванным матрасом, поставленным на металлическую раму, еще у меня был старый комод, в котором не хватало одного ящика, но зато покрытый кружевной салфеткой, стул из гнутых труб с красным пластиковым сиденьем, прожженным сигаретами, прикроватная тумбочка с пепельницей (и с окурками в ней) и Библия на той же тумбочке. На окне с двойными рамами я увидел криво установленный кондиционер, а включив его, услышал звуки, напоминающие работу старого трактора.

— Роскошные апартаменты, — сказал я своей спутнице. — Главное, кроме нас, тут никого нет. — Я проводил ее во вторую конуру, которая была обставлена по крайней мере не хуже моей. Девушка села на кровать, и я увидел, что лицо ее бледно до синевы. Видимо, наступила последняя степень изнеможения.

— Ну что ж, давай снимем твою форму, — сказал я. Войдя в ванную, я взял желтоватое колючее полотенце и принес девушке. Она все так же сидела на кровати, явно борясь со сном.

— Сними одежду, — повторил я, — она же промокла насквозь. Хороша ты будешь к утру с воспалением легких.

Девушка даже рукой не шевельнула. Тогда я сам расстегнул пальто, потом поставил свою незнакомку на ноги, чтобы помочь ей раздеться. Она шаталась от усталости.

— Ничего, еще две минутки, и ты ляжешь, — успокоил я. Снимая пальто, я обнаружил, что оно на редкость грязное, с полосой жира у воротника и все в пятнах. Возможно, девушка подобрала его на помойке. Желая сострить по этому поводу, я повернулся к ней и застыл, открыв рот. На девушке был туго обтягивающий комбинезон из темно-зеленой ткани, отливающий металлом; он покрывал от подбородка до самых пят фигуру, которая сделала бы честь примадонне из Фоли-Бержер или другого мюзик-холла. Подняв руки, она размотала шарф, покрывавший голову вместо платка, и на плечи упала роскошная грива вьющихся волос. Тут силы оставили ее, и девушка рухнула на кровать.

Я положил ее поудобнее, вытер полотенцем сначала ее лицо, потом свое собственное. Глядя на нее, я гадал, какой она национальности: мексиканка или арабка? А может, полинезийка? Нет, не то. Женщин такого типа я прежде не встречал. И главное — молодая, не старше двадцати пяти. Во сне она выглядела невинной и беспомощной. Но я помнил, какой она была в темной аллее, где мы встретились, как она боролась с тем типом, чтобы дать мне время хотя бы подняться. Я спас ее, а она спасла меня, этого было достаточно, чтобы я стал сторожевым псом на все то время, что она будет отдыхать.

Я пробрался в свою конуру и заснул прежде, чем моя голова коснулась подушки.


На следующее утро дождь все еще лил. Проснувшись, я какое-то время лежал, наблюдая, как с крыши стекает струя. Головная боль так и не прошла, я чувствовал ее сквозь сон, она была фоном моих сновидений: погоня по колено в кроваво-красной воде.

Шея моя не гнулась, правый глаз распух, и к нему было больно прикоснуться, а верхняя губа выглядела так, словно за нее засунули сардельку.

Я сел. Пружины матраса взвизгнули, и, вторя им, взвыл я. Теперь стало понятно, что болит еще и рука. Так и есть: кожа на пальцах содрана. Вспоминать, где и когда — бесполезно.

Дверь, ведущая в душевую, приоткрылась, и я схватился за свой 38-калиберный. Ложная тревога. Это была она, гибкая, как ящерка, в своем облегающем блестящем комбинезоне. Глядя на револьвер, она улыбнулась как ни в чем не бывало. Кто знает, знаком ли ей вообще этот предмет?

— Доброе утро, — положив «пушку» на кровать, я встал.

— Добуто, — она улыбнулась чуть пошире. Сегодня ее волосы были убраны назад и перехвачены тесьмой.

— А, так ты все-таки говоришь по-английски! — Моя радостная улыбка стоила мне боли в трех точках лица. — Слава Богу. Может, теперь мы хоть как-то продвинемся вперед. Я не знаю, чем ты так разозлила Сэтиса, но я решительно тебя поддерживаю. А теперь скажи, что произошло.

— От оттрок атахру, — ответила она нерешительно.

— Ты опять за свое? А зачем? Я же слышал, ты сказала «доброе утро», как настоящая леди.

— Добуто, — повторила она. — Нашаледи.

— Ах ты. Боже мой, — улыбка на моем лице сменилась гримасой. — Прямо как попугай.

— Капагай, — отозвалась она.

— Ну что ж, может, с этого и начнем. — Я положил руку на ее ладонь. — Слушай, детка, я совсем не педагог, даже свою собаку не смог научить приносить газету. Но если мы постараемся, ты сможешь сносно овладеть языком и рассказать мне о себе. — Тут я ткнул пальцем себя в грудь: — Милком Айриш.

— Акмалирис, — повторила она.

— Ладно, отбрось «ак», просто «Мал» или «Мэл», как хочешь.

— Акмал, — она не понимала, а может, и упрямилась.

— Ну ладно, будь по-твоему. А тебя как зовут?

— Акриссия, — ответила она без промедления, учтиво и даже как-то официально наклонив голову.

— Акриссия, — повторил я, теперь лицо ее озарила радостная улыбка. — А можно я буду называть тебя «Риссия», так будет короче да и красивее.

Она колебалась, по лицу тенью пробежали несколько явно противоречивых мыслей, затем снова склонила голову и прошептала:

— Риссия… Мал… — Прикусив губу, она сняла с пальца серебряное кольцо и протянула его мне — застенчиво, как ребенок предложил бы конфетку. Я взял кольцо, оно было массивным и увесистым.

— Очень красивое, — похвалил я. Казалось, она ждет какого-то ответного жеста. Может, хочет, чтобы я вернул вещь? Нет, не похоже. Я надел кольцо на свой мизинец и поднял руку вверх — она заулыбалась, взяла мою руку в свои, и что-то прошептала. Мне показалось, что этими словами она скрепляет нашу дружбу.

— Спасибо, милая, — сказал я. — Очень красивый подарок. А теперь продолжим нашу учебу. — Взяв ее руку в свою, я только теперь заметил, как грязны ее пальцы с обломанными ногтями.

— Риссия, ты спала в этой пещере, теперь пора из нее вылезти и привести себя в порядок. Прими душ, а я пойду присмотрю тебе кое-что из одежды, да и мне не помешают новые носки.

Я открыл воду в душе и показал жестом, будто скребу себе спину мочалкой. Риссия наблюдала и послушно кивала головой. Закрывая дверь, я успел заметить, что она стала расстегивать какие-то невидимые молнии на своем комбинезоне.

Встретив хозяина внизу (его, как выяснилось, звали Бобом), я объяснил ему, что именно я прошу его купить, дал денег и прибавил еще пять долларов сверху, эти «чаевые» привели его в такой восторг, словно он ничего не ведал о полном крахе нашей экономики. Надев пиджак, который напомнил наряд утопленника, только что вытащенного из воды, хозяин долго запирал свой металлический сейф, а потом затрусил к выходу.

Через полчаса он ввалился в мою конуру, увешанный пакетами; здесь были и продукты, и туалетные принадлежности, и прочие вещи. Прежде всего он окинул жилье орлиным оком, в надежде обнаружить развороченные постели или другие признаки бурных страстей, а потом не торопился уходить, явно настроенный на приятельские откровения. Я его выпроводил, намекая на неплохие деньги, которые он получит позже.

Постучав в дверь ванной, я засунул в нее бумажный мешок с туалетным мылом, розовой водой, расческой, зубной щеткой, полным маникюрным набором, мочалкой и всякой косметической дребеденью.

— Поторопись, — сказал я, — у меня уже живот подвело от голода.

Пока она приводила себя в порядок, я, стянув кружевную салфетку с комода, расставил на ней яства: хлеб, сыр, мясные консервы, фрукты, кофе и бутылочку бренди с подозрительной наклейкой. Минуты тянулись невыносимо долго. Потом скрипнула дверь, появилась Риссия, свежая и отмытая, словно младенец в своей первый день рождения. Одета девушка была, как прежде, но из волос она соорудила замысловатую башню, перевив ее красной пластиковой лентой, снятой с косметической коробки. Ногти сверкали розовым лаком, духи едва напоминали о себе тонким цветочным ароматом.

— Прелестно, — похвалил я, стараясь не выдать своего замешательства.

— Ты выглядишь очень мило, но, знаешь, несколько экзотично. Все-таки советую тебе переодеться.

Порывшись в пакетах, я вытащил нейлоновое белье и присовокупил к нему нечто верхнее, на ярлыке которого значилось: «костюм для прогулок». Она приняла подарки с выражением изумления, и мне пришлось разыграть целую пантомиму, показывая, что куда нужно надевать. Риссия весело смеялась. Теперь, когда смылась грязь, на ее шее отчетливо обозначился синяк.

Увидев еду, она бросила одежду на мою кровать и села к столу с азартным блеском в глазах. Ее заинтересовали коробки, открыв одну из них, она вытащила апельсин, понюхала его и откусила кусочек. Плод понравился ей, хотя она не догадалась снять кожуру. Сидя рядом и глядя, как апельсиновый сок стекает по ее лицуй шее, я раздумывал, что же за создание подбросила мне судьба.


Риссия проявила удивительные способности к запоминанию слов, которым я ее учил, и столь же решительное равнодушие к правилам поведения за столом. От кофе она морщилась, консервированным мясом давилась. Что такое хлеб, она явно раньше не знала, но приняла его безоговорочно и уписывала за обе щеки. Единственным, что было ей в какой-то мере знакомо, оказались фрукты.

Уже через час — время нашего обеда — она говорила короткими фразами типа «Риссия ест», «Мэл ест», «хорошо», «нет», «сегодня», «завтра», «гулять».

— Нам нужно посидеть дома до темноты, — толковал я. — Это называется: «пока спадет жара». Мне жаль, что еда тебе не нравится, но здесь по-соседству больше ничего не купишь. В Майами становится плохо с продуктами. Хотя девять десятых населения уехало, город не может без конца жить старыми запасами.

Она кивала, словно понимала, что я говорю. Может, она понимала больше, чем я предполагал, как улавливают смысл неведомых им слов дети.

Сейчас она сидела перед овальным зеркалом в своей комнатушке, сооружая и разрушая разные прически из пышных волос. А я меж тем мысленно разрабатывал план дальнейших действий. Идти в полицию не имело смысла. По городу валяется так много трупов, что расследованием никто заниматься не станет: законы военного времени. Пытаясь объяснить все это Риссии, я мерил шагами конуру, как тигр.

— Здесь много воды и лодок, — продолжал я, — можно попытаться достать небольшой катер. Этот тип, Сэтис, зажал нашу монетку, ну что ж, пусть подержит. Может, мертвый моряк был прав, и слоны подо льдом есть, но пусть пока подождут. Мое любопытство могу удовлетворить и попозже. Сейчас надо держать путь на север, выбрать спокойный городок в горах и там переждать климатические катаклизмы.

— Сэтис — нет. Мал и Риссия ходить, сегодня. — Вид у нее был испуганный, а может, просто озабоченный, поскольку она не могла понять, что говорю я, и выразить свои собственные мысли.

— Ну, Риссия, попробуй, скажи, — нервничал я. — Кто такой Сэтис? Почему он послал в погоню за тобой этих бандитов? Откуда ты взялась?

Посмотрев на меня, она покачала головой, словно хотела сказать: все поняла, но не могу ответить. Я смирился. А может, мне не так уж и нужны были ее ответы.


Наступили сумерки — время, когда солнце озаряет все таинственным красно-зеленым светом. Пробившись сквозь пыль, оно осветило комнату, словно сцену, из угла в угол пролегли длинные тени.

— Я выйду и попробую нанять суденышко, — предупредил я. — Никого не впускай, покуда не вернусь. Не забудь, у тебя есть оружие, — я вложил револьвер в ее руку, потом показал, как прицеливаться и нажимать на спусковой крючок.

— Стреляй, не раздумывая, — продолжал я, — в любого, кто ворвется в комнату.

За ее милой улыбкой пряталась тревога. Девушке не хотелось оставаться одной, ей не нравился револьвер, но другого выхода не оставалось ни у нее, ни у меня.

Внизу я встретил Боба, хозяина «меблирашек», который покосился на меня как-то подозрительно.

— А ты, я вижу, бороду отрастил, — заметил он таким тоном, словно я проносил мимо краденые вещи.

— Ты очень проницателен, — ответил я.

— Для этого и снимал комнаты, чтобы в них отращивать бороду?

— А почему бы и нет?

— Что, маскируешься? — Он заговорщицки подмигнул.

— Наоборот, чтобы мои старые друзья меня узнали, — ответил я. — Понимаешь, раньше у меня была борода. Пару дней назад я собирался занять деньжонок у одного из приятелей, а он меня отшил.

— Вот как? — рявкнул Боб. — А я хотел как раз предупредить: со следующей недели повышаю плату за комнаты. — Он пожевал губами, вычисляя будущую ренту. — С понедельника будешь выкладывать по пятнадцать в сутки.

— Ладно, пятнадцать так пятнадцать.

— Это начнется послезавтра, — пояснил он. — Можешь еще один день жить за десять.

— Слушай, Боб, — сказал я, доверительно опершись о его стол. — Мне бы следовало сказать тебе раньше, но я боялся, что ты запаникуешь. — Я внимательно оглядел комнату, недовольным взглядом окинул застекленные шкафы с пыльными кипами бумаг, перевел взгляд на кактус в бочке. Боб следил за моим взглядом, не отрываясь.

— Я веду работу по розыску бомб. Есть такое отделение полиции в Майами. Эта крошка, которая со мной, — медиум. Экстрасенс, знаешь такое слово? Очень помогает в нашей работе. И еще выявляет психопатов. Ну, понимаешь, у одного ферма рухнула, у другого теща утонула, ну и всякое такое. Те, кто послабее нас с тобой, не выдерживают, психовать начинают. И, между прочим, на улицах уйма этих типов.

— А при чем тут бомбы? — Боб уже дрожал, как струна.

— Я думал, ты знаешь. Дело в том, что ты все видишь, Боб, соображаешь, да и дела у тебя идут неплохо. Значит, у тебя есть завистники и враги. Ходят слухи, что есть бомба — не больше одноразовой ампулы для венериков, — но сила такая, что срывает крыши с домов и швыряет остатки этих домов в залив. Мы уже засекли одну в туалете на третьем этаже. Так что не спускай воду, пока я не дам тебе знать.

— Так что, значит…

— Держи это в своей черепушке, Боб. Мы тебя не бросим. Завтрак вечеру получишь дальнейшие инструкции.

— Завтра?! Что же мне, сидеть и слушать, как она тикает?

— Ты храбрый малый, Боб. Нервы у тебя — канаты. — Я притворился печальным. — Честно говоря, иногда мне самому страшновато.

— Слушай, ты куда уходишь? Оставляешь меня с этой штуковиной наедине?

— Я ненадолго. Попробую купить парочку фунтов индийского чая. — Я открыл дверь и вышел. Вокруг меня рушился мир, пахло смертью, битым, кирпичом и гнилью. И среди этого хаоса, как бузина меж развалин, росла и пускала побеги жадность. Сильные мира сего погибли, а Бобы выжили, чтобы остаться в нем навсегда.

Я вышел на улицу, которая когда-то — может быть, лет двадцать назад — была весьма оживленной. Она и раньше не блистала магазинами для богатых. Лавки зазывали туристов среднего класса, предлагая товар массового спроса, низкопробный, но зато с наклейкой «Майами», что должно было произвести впечатление на провинциальную родню. Теперь даже эти дешевые, аляповатые сувениры из картона и пластика исчезли, и жалкий обман витрин сменился откровенной бедностью и обветшанием. Неубранный мусор, гонимый ветром по обочинам, собирался в кучи около скамеек, фонарных столбов, у порога гостиницы, где мы жили.

Выйдя из дома, я осмотрелся: опасности не наблюдалось. Подняв воротник грязной шинели, взятой напрокат у Риссии, я направился к более оживленной улице за углом.

Берег залива был в десяти кварталах. Я шел неторопливо, стараясь приметить среди прохожих мужчин в немодной одежде и с невыразительными лицами. Малочисленный транспорт не мешал моим наблюдениям.

Побережье погружалось в темноту, причалы были огорожены и заперты на замки. Я шагал на север, к той части набережной, которая некогда пользовалась особой популярностью. Теперь здесь гнили заборы, ржавели проволочные ограждения, медленно рушились маленькие пивные и бутербродные, выгорали вывески, предлагающие свежую рыбу и креветок. Повсюду рос высокий бурьян, бродили во множестве одичавшие, тощие, с безумно горящими глазами кошки. Казалось, на свете перевелись все мыши, и им ничего не осталось, как поедать друг друга.

Впереди показался бетонный ангар, на облупившихся стенах которого я смог разобрать надпись: «ПРОДАЖА КАТЕРОВ И ЛОДОК». Огромный замок висел на двери главного входа, но рядом на одной петле болталась маленькая служебная дверца. Я вошел внутрь: контора полностью разгромлена. Минуя перевернутые столы и опрокинутые сейфы, я вышел к причалу. В доке были пришвартованы три судна: два ярко раскрашенных, легких, и один большой, угрюмый, видавший виды катер. Вот это, пожалуй, то, что нужно. Взобравшись на борт, я обнаружил штук шесть тяжелых ящиков, с надписью, гласившей: «Продукты питания для летного состава». «Для целого батальона — на неделю», — прибавил я про себя. А это что за штука? Из-за ящиков я извлек нечто громоздкое, завернутое в брезент. Ага, оружие: один «Ветерби» 75-го калибра и зловещий автомат 25-го калибра с запасной обоймой. Такого я прежде не встречал, но приходилось слышать, что эта модель способна опорожнить свой тысячезарядный барабан в две секунды, причем его автоматная очередь — это стальной ураган, который может разрезать пополам даже носорога. «Н-да, кто-то серьезно готовился к тому, чтобы отвалить», — подумал я.

Дальнейшее обследование катера подтвердило эту мысль: здесь был компактный опреснитель морской воды, запас одежды, установка, меняющая микроклимат, бар с хорошим запасом выпивки и даже полка с книгами. Нет, мне явно везло. Осталось только проверить, смогу ли я задраить дверь.

Вода билась о борт и бурлила снаружи, пытаясь ворваться внутрь, пока я искал рычаг. Но вот уже он у меня в руках, и дверь послушно, хотя и со скрипом, поддалась. Закрыв ее, я проверил, в порядке ли якорные канаты — на случай, если придется отчаливать в спешке. Ну что ж, полная готовность! Пора возвращаться. Я вышел на улицу. Уже совсем стемнело.

Или это потемнело у меня в глазах? Тротуар под ногами пошел вниз, а через секунду встал на дыбы. Земля морщилась, словно пруд, подернутый рябью.

Я побежал, но на следующей же «волне» упал, потом встал и продолжил путь. В конце улицы показалась машина, она не катила, а дергалась какими-то невероятными зигзагами, отчаянно визжа. Попав в следующую «волну», она рванула в сторону, потом на дикой скорости понеслась вперед и, подпрыгнув, взорвалась буквально в двадцати шагах от дверного проема, в который успел заскочить я. За грохотом взрыва последовал обвал — градом сыпались кирпичи и камни. Выйдя из своего укрытия, я бросил взгляд на адский огонь, охвативший ближайшие дома, и помчался дальше.

Теперь на улице появились люди — они заполнили ее, как кипящая лава. Женщина с дикими глазами металась от одного подъезда к другому, смешались людские крики, стоны, что-то разбивалось с грохотом или падало с тяжелым стуком. Следующий толчок поверг людей навзничь, словно то была пулеметная очередь.

Вокруг непрерывным дождем падали осколки и обломки. Издалека приближалась целая группа людей — как в немом кино — ни голосов, ни топота ног не слышно из-за непрекращающегося грохота, в беззвучном крике застыли открытые рты. Неподалеку валялся опрокинутый автомобиль, у которого все еще горели фары. Из окон домов вырвалось красное пламя и валил черный дым.

Я растянулся на земле, а поднявшись, увидел, что фасады домов рушатся, выгнувшись как-то странно, словно человек животом вперед. Крыши соскальзывали вниз, увлекая за собой куски штукатурки; все это сыпалось на головы бегущим людям. А они, словно растревоженные муравьи, метались из стороны в сторону, падали, поднимались, потом исчезали в клубах пыли. Я видел, как фонарный столб оторвался от своего основания и, словно артист балета, сделав несколько па на одной ноге, грянул оземь со звуком, способным переломить хребет.

Впереди показались наши «меблирашки»: невзрачное серое зданьице теперь, в отсвете пожара, было зловеще багровым. Вбежав в зияющий, с оторванной дверью проем, по искалеченным ступеням я громадными скачками ринулся на свой этаж. Вестибюль представлял собой груду битого стекла и деревянных щепок. Из нее росла безжизненная рука хозяина гостиницы. Бедняга Боб! Так и не дождавшись расплаты за свое молчание, он сомкнул уста навсегда.

В свою конуру я ворвался с криком: «Риссия!»

Никакого ответа. Покореженная кровать, растерзанные оконные жалюзи, на полу — россыпь флаконов и баночек. Я звал, силясь перекрыть грохот землетрясения, я распахнул двери гардероба, даже отодвинул кровать от стены — ни следа моей Риссии…

Что ж, может, это и к лучшему, что она, ослушавшись, ушла из дома, избежала гибели под обломками. Лучше уж никаких следов, чем… Вероятно, она где-то на улице, и я скоро найду ее. Я снова пробрался вниз, на первый этаж… и увидел нацеленный на меня пистолет. Его держал в руке Седой, тот, что называл себя мистер Сэтис.

6

Он стоял в холле, в десяти шагах от меня, неподвижный, как могильная плита. Дуло его пистолета тоже замерло. Мне показалось, что он готов нажать на крючок, и как раз в этот момент подо мной закачался пол.

Сэтис тоже покачнулся и взмахнул рукой для равновесия; раздался выстрел, пуля звякнула о батарею, как колокольчик. Сэтис отступил назад, сбалансировав на широко расставленных ногах, и тщательно прицелился во вторую пуговицу моего пиджака.

В это время потолок покосился и вдруг упал, образовав между нами преграду. Еще толчок, еще удар… Когда я осторожно выглянул из-за импровизированной баррикады, Сэтис неподвижно лежал, придавленный балкой.

Небольшое это удовольствие — рыться в карманах покойника. Но именно это я проделал с тщательностью и без особой надежды на улов. На сей раз мне повезло, я обнаружил карту, сложенную в несколько раз. Это было красочное изображение всех океанов мира, изданное Институтом океанографии. Карта обозначала не только рельеф дна, но также и места, где покоятся затонувшие когда-то корабли. Одна пометка на карте привлекла мое внимание: это был остров Крит, обведенный неровным кружком. Помню, этот остров упомянул Заблун, тот самый коротышка, который так нагло подменил монету. Мысль была интересной, но не совсем своевременной: из потолка вывалился еще один изрядный кусок и грохнулся рядом со мной — я счел это личным выпадом. Исследования в океане могут подождать, подумал я, а пока что надо спасать свою шкуру. Отбросив карту, я выскочил на улицу. Скорее всего Риссию увели эти негодяи…


Причал, где я оставил катер, был пока цел, судно раскачивалось на высокой волне с самым деловым видом. Взойдя на борт, я заметил, что на гребнях черных волн появились белые барашки — приближался шторм. Я завел мотор, который словно ждал этого, задним ходом вывел катер из акватории и лег на курс в открытое море.

Мои мысли вернулись к Риссии, Я вспомнил тревожный, но вместе с тем полный надежды и доверия взгляд, которым она меня проводила. Она вверяла себя моим заботам, а я потерял ее и вот теперь спасаюсь бегством.

Но, черт возьми, что может сделать мужчина, если город проваливается в тартарары у него на глазах? Мне самому нужно остаться в живых. Я вспомнил о кольце, которое она мне подарила, это был талисман, знак ее доверия. Кольцо как бы пощипывало мне руку, напоминая о невыполненном долге, о предательстве. Ну ладно, что толку бередить рану! Я слегка потянул кольцо, чтобы снять, но чем сильнее тащил, тем плотнее оно охватывало палец. Ладно, рано или поздно я от него избавлюсь и навсегда забуду ту, что его подарила.

Меж тем предстояло наметить курс моего вояжа. Самое разумное — следовать на север, огибая материк до тех пор, пока не найду подходящую бухту и не вольюсь в людской поток, объединивший сейчас почти все население Америки. Потом найду тихий городок, построенный на скалах, твердо стоящих на своем месте уже несколько миллионов лет. Там я пережду этот катаклизм, а потом, глядишь, дым рассеется, зарево пожаров погаснет и жизнь войдет в свою колею.

Но тревожная мысль о Риссии не отпускала. Мерещились парни со злыми глазами, сжимающие вокруг нее живое кольцо. Они, наверное, вышибли дверь и утащили ее с собой…

Дьявол бы их побрал, да и ее вместе с ними! Где же теперь ее искать? Наверняка не в Майами. В мозгу всплыло слово «Крит». Почему Сэтис отметил его на карте? Заблун тоже упоминал этот остров, потому что монета пришлаоттуда. Вытащив золотистый кружок из кармана, я стал рассматривать его в неясном свете фонаря. Тусклое золото словно подмигивало мне, птица с распростертыми крыльями замерла, готовясь улететь в неведомые края.

Крит… Путь не близкий, но с моими-то запасами можно совершить даже кругосветное путешествие.

Я развернул карту Северной Атлантики, проверил компас и перевел курс на три румба к северо-востоку. Чувствовал я себя при этом последним дураков, даже смеялся над собой… Но, как ни странно, на душе полегчало.


Только к рассвету я определился с направлением. Слева лежал Большой Багамский остров, теперь имевший вид горной цепи. Это была гряда зеленых вершин, поднявшихся над равнинами из вонючего серого песка, лежавшего волнами и хранившего форму морского дна, которым он не так давно был. Песок поблескивал в зловещем свете раннего утра. По левому борту я видел силуэты кораблей, покоящихся на равнине: ржавые корпуса пароходов, ребра каркасов старинных парусников и прочий лом — все это затонуло давным-давно. Через четыре часа хорошего хода слева должны были показаться Бермуды. Однако я их не увидел: то ли мои навигационные приборы сработали неточно, то ли еще один кусок суши ушел на дно морское.

Дальше начался длинный перегон; катер мой шел на большой скорости в открытом море. Сквозь густую завесу тумана солнце казалось плоским красным кругом, нижний слой атмосферы был пропитан запахом раскаленных камней и серы. На палубе под ногами хрустел черный песок остывшей лавы. По волнам плыли деревья, ящики, мусор самого разного происхождения. Казалось, произошло какое-то грандиозное кораблекрушение.

Питался, однако, я отлично. На борту нашлись и копченые индейки, и артишоки, и пресноводные креветки, а также большой запас хлеба из шотландской муки, самые разнообразные свежемороженые овощи, даже яблоки, не тронутые радиацией. Специальный маленький холодильник был забит кубиками льда для виски, что же касается подбора вин, то бывший хозяин катера проявил отличный вкус: к яичнице с ветчиной я мог подать себе охлажденный «Дом Периньон», ко второму завтраку — испанское розовое, а к мясу на ужин — «Шато Лафитт-Ротшильд». Благодаря такому меню я постоянно пребывал в алкогольном дурмане, но это меня вполне устраивало.

Радио не приносило никаких вестей, кроме шума и треска, похожего на взрывы новогодних хлопушек, однако на судне имелся музыкальный центр, который день-деньской был настроен на музыку Вагнера и Сибелиуса, а бриллиантовая россыпь звуков Дебюсси и Бородина очень соответствовала огненно-красному солнцу на небе и закату, пылающему, как пожар.

Наконец-то исчез запах, смерти и гниения, свежий морской ветер выдул его бесследно.

На третьи сутки я завидел Мадеру, она маячила туманным зеленым холмом севернее моего курса. Ближе к сумеркам показался берег Африки. А на рассвете я уже входил в Гибралтар. Еще два часа стремительного плавания, и мой катер достиг спокойных вод у мыса, где расположен Тетуан.

Город выглядел мирно. После четырех суток, проведенных в море, я тосковал по суше. Причалив к пристани, я помахал рукой худому марокканцу, который возился со снастями.

— Мне нужна пресная вода, — крикнул я. Он понимающе кивнул и указал на дырявый сарайчик, стоявший на берегу. «Стоявший» — громко сказано. По всей видимости, лачуга держалась только потому, что стену ее подпирала ободранная доска с рекламой пепси-колы. Войдя внутрь, я увидел толстую женщину, руки которой по локоть унизывали браслеты. Она подала мне теплое испанское пиво, поставив кружку на стойку красного дерева, сооруженную, верно, из обломков корабля. После чего, обмахиваясь красным пластиковым веером, она охотно занимала меня беседой на ломаном испанском языке, повествуя о своих неприятностях. Не спорю, у нее их было много, но со мной в этом деле вряд ли кто мог потягаться.

В кабачок вошел мужчина с двумя юношами.

— Ваша хорошая лодка, — похвалил он. — Где вы на ней едит?

— Я направляюсь на Крит, — ответил я.

Двое мужчин принялись оживленно обсуждать эту информацию, помогая себе жестикуляцией в особо трудных местах. Несколько раз я слышал слова «Крита» и «Сицилия». Потом юноша обратился ко мне:

— Нет дорога на Крета, синьор. Нет вода. Там все, — он сделал широкий жест рукой, — сухой земля кругом.

Расспросив их еще немного, я получил более или менее внятную информацию. Сицилия перестала быть островом, южная часть ее суши соединилась с мысом Бон, а северная — с основной территорией Италии. Так что перспектива приятного морского вояжа отпала сама собой. Я вручил им кипу денег, которые уже ничего не стоили, и вернулся на катер. В последнюю минуту, какой-то старик сунул мне кувшин дешевого красного вина; я бросил ему пачку сигарет и отчалил.

Марокканцы оказались правы: я пробрался по проливу южнее Сардинии, почти задевая килем дно, а воздух с каждой пройденной милей становился асе удушливее. Через день, плавания по обмелевшему морю я оказался в бухте Неаполя, сохранившей приличный уровень воды, хотя над самим городом нависла пелена смога, изредка озарявшаяся вспышками извержений Везувия. Надев противогаз, я вышел на пристань. Средь бела дня царила кромешная тьма, как при затмении солнца. За полчаса мне удалось сбыть катер какому-то типу. Старинный противогаз делал его похожим на марсианина, а белый в прошлом костюм был теперь, видимо, самым грязным на всей планете. Деньги я выручил небольшие, зато их хватило как раз на то, что мне было нужно, а именно: автомобиль «Турина» последней модели, довольно крепкий на вид.

Я перенес с катера в автомобиль два ящика продуктов, потом оружие в чехле, при виде которого мой покупатель заволновался; однако я остановил его на полувзгляде, и он предпочел не спорить. Час спустя, проехав Неаполь насквозь, я выскочил на дорогу. Мой новый деловой знакомый утверждал, что, начиная отсюда, я смогу преодолеть на воздушной подушке примерно семьдесят миль по бывшему морскому дну, до самой Греции. Про Крит он не знал ничего, но считал, что весь этот путь я проделаю, «не замочив ног».

Это предсказание сбылось, и после дня пути в лучах закатного солнца показался Крит. Найдя укромный уголок бывшего пляжа под сенью скал, я спрятал машину и забылся сном до рассвета.

Берег Крита был скалист и безжизнен. Восходящее солнце окрасило пейзаж в зловещие тона — здесь можно было писать картину ада. По узкой петляющей дорожке я дошел до населенного пункта, обозначенного на карте как г. Ханиа. На самом деле это была самая настоящая деревня: бедные лачуги лепились к каменистой дороге, уходящей штопором вверх по скале. Приостановившись, чтобы перевести дух, я взглянул вниз, и к немалому удивлению отчетливо увидел в долине современный город — с высокими домами. Широкими улицами и суетливыми горожанами. Все было цело, вплоть до церковных шпилей.

Я вернулся к машине, завел мотор и уже через десять минут въезжал на городскую площадь.

Припарковав автомобиль, я двинулся пешком обследовать местность, минуя уличных торговцев, расположившихся на тротуаре, и обходя голубей, которые что-то клевали прямо под ногами прохожих. В городе царила атмосфера лихорадочной деятельности, какая бывает на пляже курортного города прямо перед штормом. Впечатление дополнял ветер, гнавший с севера необычный для здешних мест холод.

Пройдя полквартала, я остановился под неоновой вывеской бара. Взору входящих открывалось заведение тихое и строгое, как судейская скамья. Я сел на высокий табурет напротив бармена, наводившего глянец на стойку.

— Бренди, — заказал я.

Наклонившись, он достал из-под стойки квадратную бутылку и налил жидкость в стакан. Подняв стакан жестом «ваше здоровье», я сделал большой глоток. Словно холодный дым пробежал по моему пищеводу.

— Это «Метакса», друг, — сказал бармен. — Его не пьют большими глотками.

— Виноват. Выпейте со мной, — предложил я. Достав еще один бокал, бармен налил спиртное себе, мы чокнулись и стали медленно его потягивать.

— Только что приехали с юга? — спросил он. Я лишь покачал головой, а он не стал добиваться подробностей. Открылась дверь, с улицы влился сумеречный свет. Вошедший сел на табурет рядом со мной. Я увидел его в зеркале напротив — квадратное загорелое лицо, светлые волосы, шею, могучую, как бетонная свая. На душе потеплело: я узнал этого нью-йоркского грека.

— Бокал для мистера Кармоди, — заказал я. Знакомец моментально повернулся ко мне; его улыбка, словно луч прожектора, прорезала сумрак бара. Ладонь величиной с лопату охватила мою и затрясла так, будто хотела вырвать из сустава.

Мы громогласно принялись вспоминать случаи из былой жизни. Потом я многозначительно посмотрел на бармена, возившегося в дальнем конце стойки, и понизил голос:

— Я здесь не ради праздной прогулки, Кармоди. Веду небольшую частную разведку.

— Видимо, что-то серьезное, если ты уехал так далеко от веселых мест,

— ответил он.

— Да, довольно серьезное. У меня близкий человек пропал — то ли украли, то ли убили.

— Кого-нибудь подозреваешь?

— И да, и нет. Кажется, я уже понял, кто это, однако мотивы мне неизвестны.

— И ты надеешься выяснить это — на Крите? Достав золотую монету, я передал ее Кармоди. Нахмурившись, он внимательно рассмотрел ее с обеих сторон. Бармен снова приблизился к нам.

— Ник не помешает, — сказал Кармоди так тихо, что даже я расслышал эти слова с трудом. Разглядывая птицу на монете, Кармоди спросил:

— Ты думаешь, монета отсюда?

— Так говорят.

— А какое отношение она имеет к твоему близкому человеку?

— Вероятно, никакого. Но только она может навести на след.

— Где ты достал монету?

— Если у тебя есть несколько минут, я расскажу. Он Прикончил свою выпивку залпом и встал.

— Когда речь идет о тебе, дружище, я всегда свободен. Давай присядем к столику.

Кармоди занял столик в тихом углу бара, откуда просматривались обе двери: он всегда предпочитал наблюдать, кто входит и кто выходит. Бармен снова принес нам выпивку. Пока мы потягивали бренди, я рассказал всю историю, начиная от Гринлифа, вплоть до последней сцены в Майами, когда Сэтис погиб в землетрясении.

— Не знаю, может, девушка спаслась, а может, ее схватили эти молодчики, — сказал я в заключение.

— В последнем случае я почти уверен, что ее убили, это их стиль.

— А тот моряк, — спросил Кармоди, — он назвал тебе свое имя или чин?

— Не назвал, но я полагаю, что он взобрался довольно высоко по служебной лестнице, был командиром корабля или что-то в этом роде.

— Есть в его истории вещи, в которые ты не веришь?

— Почти нет, если не считать сказки о том, что первобытный человек стрелял из современного оружия. Официальная версия была такова: адмирал Хейли погиб в космосе, а два корабля, которые упоминал моряк, провалились в тартарары во время одного из первых извержений вулкана. Вполне возможно, что это дезинформация — операцию явно хотели сохранить в тайне.

— А то, что моряк этот добрался до Америки в спасательной шлюпке, — может такое быть?

— А почему нет? Я же переплыл Атлантику на катере.

— Ты подстрелил двух «птичек» в Гринлифе, а как ты думаешь, остались ли еще подобные им?

— Не знаю. Больше я их не видел.

— Похоже, этот Сэтис действовал по наводке, уж очень быстро он нашел тебя.

— Вполне возможно.

— А девушка была приманкой? Я ответил не сразу.

— Могла быть. Хотя вряд ли сознавала это.

— Как ты думаешь, почему он честно сказал, что твоя монета из чистого золота, а потом поменял ее на эту?

— Видимо, это хорошая подделка. — Я звякнул монетой о стол. Кармоди взял ее, взвесил на ладони, потом повертел в пальцах и поцарапал ногтем.

— Тоже, между прочим, золотая, — заключил он и стал внимательно разглядывать птицу на одной стороне. — Такой птички я раньше не видел, но мне кажется, я ее знаю: это дикий гусь.

— Может быть, — сказал я, забирая монету. Бармен Ник подошел неслышно, как рысь, подстерегающая добычу.

— Как ты думаешь, Ник, — спросил Кармоди, — здесь есть человек, разбирающийся в старом золоте?

— Может, Хурос? Тот, что живет в сарае, в паре миль отсюда. Он, может, и разбирается.

— Да, пожалуй, ты прав. Поехали, Мэл. Нанесем визит старому джентльмену.

Дорога кончилась примерно за четверть мили от того места, к которому мы направлялись. Дальше шел крутой подъем по козьей тропе, она вела к хижине, прилепившейся к краю скалы под развесистой оливой, Хурос был дома, он лежал во дворе, на железной койке в тени беседки, образованной одной виноградной лозой. Это был небритый старик лет шестидесяти с маленькими черными глазами, круглой лысой головой и жирным брюшком, обозначившимся под грязной рубахой, волосы его свалялись, как старая пакля. Завидев нас, он приподнялся на локте и вытащил из-под кровати револьвер 44-го калибра, по величине напоминавший томагавк.

— Спрячь эту свиную ногу туда, откуда взял, — сказал Кармоди. — Мы пришли тебя проведать. Визит дружеский, но деловой.

— Не-у-же-ли? — звуки голоса донеслись из глотки старика, как из забитой мусором водосточной трубы.

— Знакомьтесь, это мистер Смит. Он хочет знать, где можно достать кое-какие сувениры. Например, старинные монеты.

— А что, у меня разве лавка древностей? — старик положил револьвер рядом с собой.

— Он любит большие монеты, ну, скажем, как пятидрахмовая, — пояснил Кармоди.

Хурос рассматривал меня так, словно я был рабом, а он покупателем-скептиком на невольничьем рынке. Потом спросил:

— А кто этот тип?

— Мистер Смит, я же сказал. Большой спец по продаже кур. Поэтому он и любит монеты с изображением птичек. Он думает, ты можешь намекнуть, где их достать.

— С птичками… На каких же монетах есть птички? Морочишь мне голоду.

— Покажите ему образчик, мистер Смит, — сказал Кармоди, подмигивая. Я передал монету Хуросу, он разглядывал ее на своей широкой ладони довольно долго.

— Ничего такого никогда не видел, — сказал он. — Возьмите. Вы пришли не по адресу и отнимаете у меня время.

Кармоди подбросил монету в воздухе и ловко поймал. Старик следил за каждым его движением.

— Мистер Смит хорошо заплатит, если попадется еще одна такая штучка,

— сказал Кармоди. — Тебе хватит на год жизни.

— Какой год? — спросил старик, бросив взгляд на небо. — Может, завтра весь остров упадет на дно морское. Зачем мне этот год?

Он снова улегся на свою железную кровать и засунул под нее револьвер.

— А теперь, уходите. У меня ничего для вас нет.

Подойдя к кровати, Кармоди взялся за край и опрокинул набок, вместе со стариком. Хлопнувшись всем своим весом о землю, старик заорал благим матом. Ловким движением выхватив револьвер из-под кровати, Кармоди небрежно им поиграл.

— Не валяй дурака, Хурос, — сказал он. — Займемся делом.

Старик оказался не так прост, к его левой ноге под коленом был привязан короткий кинжал. Выхватив его из ножен, он приставил его к животу Кармоди.

— Я выпущу из тебя кишки, — зло прошипел он и, не отнимая руки, обошел кругом свою кровать. Кармоди не двинулся с места, он только лениво улыбался.

— Если ты прикоснешься ко мне этой булавкой, — сказал он, — я вырежу свои инициалы на твой роже. Хурос остановился, лицо его было багровым.

— Убирайся с моей земли, — прохрипел он и добавил еще что-то по-гречески, кажется, не очень учтивое.

— А чего ты взбесился? — спросил Кармоди, и это был резонный вопрос.

— Я пришел к тебе не для того, чтобы любоваться видом с горы.

Облизнув черным языком пузыри на губах, старик сплюнул мне, прямо под ноги.

— А ну, забери своего шпиона. Это он сказал явно зря, потому что в ответ Кармоди небрежным движением правой руки отбросил старика назад и завел его руку за спину.

— Теряем время, — сказал он кратко. — Пора кончать официальную часть. Раскалывайся, или я сломаю тебе вот это, — он дернул старика за руку. — Ясно? — Хурос завопил от боли. — Мистер Смит, посмотрите, нет ли здесь кого лишнего.

Я вошел в сарайчик и осмотрел собранное там барахло — в основном это была сломанная мебель. Пахли здесь примерно, как в вокзальном туалете. Я открыл крышку ободранного чайника, заглянул в какую-то шкатулку, потом вышел вон.

— Никого. Пошли отсюда, Кармоди.

— Даю тебе последний шанс, потом начну ломать, — сказал Кармоди, еще сильнее загибая назад руку старика. Тот упал на колени, вместо слов послышался скрип ржавой дверной, петли.

— Рашас, — пролепетал он. — Рыбак.

Оттолкнув старика, Кармоди наблюдал, как тот встает.

— Адрес?

Разминая затекшую руку, старик невозмутимо потребовал:

— Десять долларов.

Открыв бумажник, я протянул требуемую банкноту.

— Он живет за городом, на западе, — прохрипел Хурос. — Спросите рыбаков, они подскажут, где. А ты ведь почти сломал мне руку…

Кармоди открыл 44-калиберный, опустошил барабан и швырнул пистолет на землю.

— Поехали, мистер Смит, — сказал он. Уже сидя в машине, я поглядел на него искоса и сказал:

— А ты крутой парень, Кармоди. Одна его щека отъехала, изображая улыбку.

— Мы с Хуросом старые приятели; однажды он меня продал сухопутной полиции, причем даже не заработал на этом как следует. С тех самых пор он меня и ждал, думал, я вернусь, чтобы перерезать ему глотку. У греков своя психология. Сейчас он подсчитывает денежки и смеется над нами. Я его немножко «попортил», он считает, что мы квиты.

— Прекрасно, — ответил я. — Уж кто мне сейчас совсем не нужен, так это новые враги.

7

Вдоль дороги, которая уходила от центра города на запад, лепились деревянные хижины, сушились сети и вытащенные на берег лодки. Побитые непогодой доки, казалось, вздрагивают от каждой накатившейся волны. Оставив машину на обочине, мы подошли к группе мужчин, стоявших у опрокинутой лодки. Они молча ждали нашего приближения, не выражая ни радости, ни огорчения. Кармоди поздоровался по-гречески, сказал пару слов о погоде (как я понял) и получил в ответ несколько кивков. Потом я услышал имя «Рашас». Последовало молчание, еще более угрюмое, чем раньше, а один рыбак даже украдкой перекрестился.

— А может, деньги освежат их память, мистер Смит? — спросил Кармоди, и в ответ я вытащил традиционную десятку.

Никто не протянул за ней руку. Кармоди поговорил еще немного. Люди смотрели друг на друга, на свои ноги, переводили взгляд на море. Потом один взмахнул рукой, указывая направление, другой взял банкноту из моих пальцев. Сомкнув строй, мужчины двинулись куда-то, видимо, к ближайшему кабачку.

Кармоди кивком показал на одинокий сарай за поворотом пляжа.

— Наверное, вон там.

— Мне показалось, не очень-то они любят этого Рашаса.

— Они его боятся, а почему — не признаются. Я повел машину вдоль дороги, потом свернул на грунтовку, что вилась среди дюн, и остановился позади домишка, на который указали местные жители. Он выглядел даже поосновательнее, чем остальные: на задний фасад было набито несколько новых досок, счетчик на столбе указывал, что в доме есть электричество. Обогнув дом, мы подошли к парадной двери. С крыльца прямо к берегу был перекинут небольшой дощатый помост, который уходил в море футов на пятьдесят. К этой «пристани» был привязан крепкого вида тридцатифутовый бот.

— Похоже на то, что Рашас отлучился, — заметил Кармоди, когда на стук в дверь не ответили. Он повернул ручку, приоткрыл дверь и заглянул внутрь: никого. — Ушел куда-то.

— Не так уж далеко ушел, — ответил я, указывая на док, где появился человек — худой и жилистый. Голову его венчала импровизированная чалма, сооруженная из подручного тряпья, а ноги были босы. Изо рта торчала сигарета в черном мундштуке.

— Что надо? — спросил он низкими хриплым голосом.

— Ты — Рашас? — спросил Кармоди.

— Так точно.

— Моя фамилия Кармоди.

— Я вас знаю, мистер.

— О'кей. А это мой друг Смит. Он кое-что ищет, может, ты сумеешь дать совет.

— Он что-то потерял?

— Нет, меня интересует, где можно купить золотую монету определенного типа, — вступил в разговор я. Не торопясь с ответом, Рашас прошел по доку и спрыгнул к нам. Он тщательно изучал мое лицо, щурясь от дыма своей сигареты.

— Пройдемте в дом.

Мы последовали за ним.

В домишке стояла аккуратно заправленная корабельная койка, по стенам висели полки с книгами, стол был покрыт газетой. Почетное место в единственной комнате занимал большой сверкающий стереотелевизор, со старых почерневших балок на потолке свисали трубки дневного света. Рашас жестом пригласил садиться и сам уселся за стол. Погасив сигарету в пепельнице-раковине, он продул мундштук и убрал его.

— Вы разговаривали с этими, — он кивнул в сторону пляжа.

— Они не очень-то разговорчивы, — ответил я. — Может, вы нам поможете?

— Помогу — чем? Вытащив из кармана свой трофей, я спросил:

— Когда-нибудь видели такую? Бросив взгляд на монету, Рашас спросил:

— А что в ней особенного?

— Это я и хочу знать. И готов заплатить за информацию.

— Вы могли бы поспрашивать людей, — сказал Рашас.

— Я их уже спрашивал. Вы — последняя инстанция. В ответ он гордо кивнул.

— Да, это я знаю. Всегда приходят ко мне со своим грязными делами. А почему? — Он наклонился ко мне через стол. — Я вам отвечу: потому что я Рашас, который ничего не боится. — Он откинулся назад с видом человека, который действительно ничего не боится.

— Это хорошо. Значит, вы не побоитесь сказать мне, что вам известно об этой монете.

— Я видел несколько таких, — сказал он равнодушно. Я терпеливо ждал продолжения.

— Да говори же, Рашас, — вмешался Кармоди. — У мистера Смита нет времени на пустые разговоры.

— Мистер Смит может влезть в свое авто и катить подальше.

— Где вы видели эти монеты? — спросил я. Мне казалось, что силовые приемы Кармоди здесь не помогут.

— Вот здесь, — Рашас развернул ладонь, бугристую от мозолей.

— Где вы их взяли?

— Получил плату.

— А кто платил?

— Несколько джентльменов. — Рашас криво улыбнулся. У него были красивые зубы, если не считать тех, что он потерял, когда заработал хук слева.

— За что платили?

— За услуги.

— Какого рода услуги?

— У меня есть бот. — Рашас повел подбородком в сторону Средиземного моря. — Хороший бот, быстрый, надежный. И я знаю здешнее море, даже после передряги.

— Вы их куда-то возили?

— Так точно.

— Куда? Он нахмурился и ответил не сразу.

— Вон туда. — Снова движение головой в сторону моря.

— Нельзя ли немного конкретнее? — спросил я. — Я ведь обещал заплатить за информацию. Пока что я не получил никакой.

Рашас засмеялся, но мне показалось, несколько нервно.

— Я ответил на все ваши вопросы, мистер. Значит, вы ставили их неправильно.

— Я хочу знать, откуда берутся такие монеты.

— Мне платили, я же сказал. Я никого ни о чем не спрашивал. — Теперь он не смеялся и даже не улыбался.

— Вы помните, у кого вы их взяли?

— Плохо.

— Итак?..

— Ладно, я расскажу, но вы не поверите. — Он произнес это нервно и даже по-английски заговорил гораздо хуже, чем раньше.

— Почему не поверю — разве вы соврете?

— О'кей, — он поерзал на своем стуле. Потом вытер рот Тыльной стороной ладони и заговорил:

— Они приходят сюда и говорят, отвези нас на двадцать километров, а может, на двадцать пять. Я говорю — какой разговор. Почему нет? Приличные джентльмены, хорошо одеты. Может, бизнесмены из Афин. Хотят ехать тут же, в ночь. Вышли в море. Проходит час, ко мне в рубку заходит мужчина, стоит рядом, говорит: рули налево, рули направо. Куда идем, не знаю.

От волнения рассказчик, казалось, и вовсе забыл английский.

— Еще полчаса идем, он говорит: стоп. О'кей, я стоп. Этот мужчина говорит мне: иди вниз. Я иду. А почему нет? Они платят много. Но я знаю что-то, они-нет. Когда я ловлю креветки глубоко, ставлю бот на автопилот. Сам иду вниз, отдыхать. Ну, я не хочу спорить, но хочу знать, что наверху. Ставлю немного зеркала. Я лежу на койка и вижу передний палуба и море под ним. Я наблюдаю зеркала. Я вижу моих мужчин подходит к борту и лезет через борт. В их красивый костюм. Все четыре. Четыре джентльмена, все за борт.

Я быстро иду на палуб. В этих костюм они тонуть! У меня есть круг, есть большой фонарь на палуб. Я Включаю фонарь, и не видел ни черта. Все, что я видел, — черный вода, волна бежит, хороший луна, звезды. Нет пассажиры. Ушли через борт, и нет. Кармоди присвистнул.

— Это был клуб самоубийц?

— Говори, что хотел, я не знаю, — ответил Рашас.

— Они мне нанимать, мне платить, я везти их море. Хотят лезть море — пускай лезть.

— Когда это все было?

— Я забыл, — сказал Рашас настороженно.

— Скажем, месяц назад?

— Может. А может, раньше.

— И ты их раньше никогда не видел?

— Нет, не видел раньше.

— Что это значит?

— Я видел один… потом.

— И что же, он сушился на берегу? — спросил Кармоди. Рашас показал пальцем на дверь.

— Он подошел сюда стучать. Я его пускать.

— Это было после того, как ты вывез их в море и они все прыгнули за борт?

— Месяц после.

— У них, видимо, была лодка где-то там…

— Нет лодка. Нет ничего. Мужчина в такой костюм не проплыть десять ярд. В тот ночь я стоял полчаса, держал свет на палуб. Ничего.

— Но он же вернулся.

— Вернулся.

— Для чего?

— Нанять мой бот. С ним два друга. Заплатить вперед. — Рашас осклабился. — В такой дело всегда платить вперед, ты понимаешь.

— И ты снова их отвез?

— Так точно. За это платить. Снова тот же мест.

— Откуда ты знаешь, что то же самое место?

— Я знаю. Как море пахнет, как ветер дует. Рябь на воде, и вот тут тоже, — он притронулся к груди, — есть все, что знает моряк. Я знаю.

— И что они делали в этот раз?

— То же. Я иду вниз, они бросают себя в море. Но — тихо. В этот раз я не теряю время с зеркал, я тихо курю внизу, потом иду на палуб.

— Они платили вам такими монетами? — спросил я, взяв в руки свой сувенир.

— Я говорил, не бумажный деньги. За такой работа — золото. И второй раз я поднимай цену. Я сказал: если полиция узнает, мне конец. Я-то не скажу, но слухи идут… сам понимаешь. — Рашас скривил рот как бы в улыбке. — Все знают: я беру груз, везу море, обратно — пустой. Они тоже не говорят полиция. Зачем? Что сделает полиция? Х-х-ха!

— Сказки рассказывает, — вставил Кармоди. — Интересно, есть в этом хоть какая-то правда? Рашас посмотрел на него искоса.

— Ты немножко думай, мистер, — сказал он тихо, — а потом называй меня врун.

— Я тебя еще никак не называл, — усмехнулся Кармоди. — А можешь ты доказать, что все это тебе не приснилось?

Рашас улыбнулся, поднялся со стула и подошел к полке на стене, на которой стояла шкатулка. Открыв ее, он разложил на газете, служившей скатертью, штук шесть блестящих золотых кружков. Наклонившись к ним поближе, я взял один из них в руки и увидел крошечную вмятину в золоте рядом с птичьим клювом — след моего зуба. Это была та самая монета, которую мне подарил моряк и которую присвоил мистер Заблун, всучив вместо нее другую. Все это было неделю назад на двадцать девятом этаже гостиницы «Гольфстрим».

— У меня было больше, — сказал Рашас. — Я продал парочку.

— Значит, последние «утопленники» были здесь месяц назад?

— Так точно.

Сильно размахнувшись, я вмазал ему в скулу, он тяжело повалился на пол, а поднявшись, замахнулся ножом, который успел схватить. Я выхватил свой револьвер. Кармоди рванулся вперед, но передумал.

— Забудь свою сказочку, — сказал я. — Можешь найти это место?

— Так точно. — Не отводя взгляда от револьвера, он потер щеку. — В глубину метров сто — та же точка. — Его взгляд стал острым, как нож. — А зачем тебе?

— Я спущусь туда.

— Может, я и ошибся насчет день, — усмехнулся Рашас. — Ну ладно. Моя лодка, чтобы нанимать. Ты платить, я везти. — Он поднялся с пола и убрал куда-то нож.

— Твой бот не нужен, — сказал Кармоди. — Лодка будет моя, а ты поведешь как лоцман. Рашас немного подумал.

— Платить один сотня, — сказал он. Кармоди посмотрел на меня, и я кивнул.

— О'кей, — сказал Рашас, блеснув улыбкой. — Твой лодка, мой лодка, разница нет. Я еду.

— Сегодня вечером?

— Так точно, сегодня.

— Встречаемся в девять вечера в баре Ставроса, Рашас, — сказал Кармоди. — Вас это устраивает, мистер Смит?

Выйдя из домика Рашаса, Кармоди посмотрел на меня углом глаза и произнес:

— Сотня долларов — приличная плата за то, чтобы полюбоваться тонной морской воды.

— Пустяки, деньги достаются мне легко.

— Что ты надеешься там найти — бутылку с запечатанным письмом?

— Меня бы это устроило.

— Посмотри правде в глаза, Мэл: девчонки давно нет в живых.

— Все может быть.

— Ну ладно, будь по-твоему.

Мы подошли к машине и укатили в город.


«Лодка» Кармоди оказалась красивым тридцативосьмифутовым парусником. Его техническое оснащение сделало бы честь катеру военно-морских сил. Войдя с нами на судно, Рашас осмотрел его досконально, влезая во все углы. Я в это время прятал в укромном месте чехол с оружием. Подойдя к Кармоди после своего инспекционного осмотра, Рашас сказал, сверкая белозубой улыбкой:

— Хороша лодка, мистер. Когда умереть, завещать ее мне, ладно?

— А ты умеешь ставить паруса?

— Так точно. Ты думал, я керосиновый моряк?

— Мы выведем бот на дизеле, а в полумиле от цели выключим мотор и пойдем на ветре.

Отдав швартовые, мы обогнули песчаную отмель, потом Кармоди включил мотор: корма судна слегка осела, нос поднялся, и мы понеслись вперед.

— Все-таки идея у тебя бредовая, — прокричал Кармоди сквозь гул машинного отделения и свист воздушного потока. — Ты хоть когда-нибудь плавал под водой в полном снаряжении?

— Пару раз.

— Это будет красивое самоубийство.

— Не хуже других.

— Ты себя не слишком жалеешь.

— А к чему жалеть? Половина суши уже скрылась под водой, на другой люди умирают, задыхаясь от дыма вулканов. Почти каждый дом выше двух этажей лежит в руинах, никаких правительств больше нет, остались лишь те, которых страна держит на мушке и заставляет работать. К тому же всюду резвятся банды хулиганов. Я рад и тому, что все еще жив.

— Видимо, эта девушка тебе очень нравилась.

— Я был недолго с ней знаком.

Резкий западный ветер, холодный и соленый, дул мне прямо в лицо, палуба под ногами дрожала и пульсировала, как живое существо. В открытом море, да еще ночью, легко было вообразить, что на берегу жизнь идет своим чередом, что где-то играет музыка, люди смеются, поют, что днем они могут гулять по лесу или ехать на пикник с корзина кой вина и закуски. Они уверены, что, вернувшись, увидят свои дома целыми, и самое неприятное, что может испортить им настроение, — это летний ливень.

Однако эта беспечность далеко в прошлом, во всяком случае в моей жизни ей уже не будет места. Счастливые каникулы кончились.

С точки зрения жизни планет, в этом нет никакой аномалии; следовало быть готовыми к эпохе, когда вырастают новые горы, высыхают моря и возникают трещины в континентах. Но человек беззаботен по природе и полагает, что на его век достанет благополучия…

Когда катастрофа кончится, последующие поколения будут столетиями передавать своим детям и внукам обросшую подробностями легенду о том, как они спаслись. Будет пропасть работы для археологов: обломки кофейников, окаменелые автомашины и невероятные истории о том, каким целям служили эти вещи.

Однако жить в этот исторический период довелось именно нам, и самые невероятные истории, в которые мы попадаем, — факт нашей и ничьей другой жизни.


После того, как мы минут сорок двигались на восток, Рашас пришел с носовой части судна, где он стоял, широко расставив ноги и внимательно глядя на воду.

— Пора ставить паруса, капитан, — сказал он, открыто улыбнувшись, словно ему нравилось это приключение. Кармоди сбавил обороты.

— Ты уверен? Рашас пожал плечами.

— Если не доверяешь мне, зачем платишь? — Он ушел вперед и начал при помощи лебедки освобождать парус. Покончив с этим, он взмахнул рукой, Кармоди нажал на кнопку, и складная мачта взвилась вверх, нашла свое точное положение, после чего парус встрепенулся, поймал ветер и, отзываясь на него мягким гулом, стал натягиваться все сильнее. Шум машинного отделения замер, и я уже ясно слышал свист воды и шелест ветра, попавшего в оснастку. Мы шли в полной темноте, погасив все огни.

— Я пошел вниз переодеваться, — сказал я.

В каюте я разделся догола, натянул хлопчатобумажное белье, сверху — костюм для подводного плаванья, потом подогнал сбрую так, чтобы баллоны с кислородом плотно прижимались ко мне. Маска была новомодной, в виде гибкого шлема из пластика и имела широкий обзор. Я надел шлем и прикрепил воздушный шланг.

Через минуту Кармоди спустился в каюту, чтобы проверить мою экипировку.

— Рашас считает, что мы в нужной точке, — сказал он. — Я опустил самый тяжелый якорь, чтобы удержаться на месте. — Сквозь наушники его голос казался мне писком. — До дна — тридцать пять морских саженей.

— Отлично. Я готов.

Когда я поднялся на палубу, Кармоди напомнил мне, как пользоваться подводной экипировкой.

— Запомни вот эту кнопку, — он постучал по плоской «шляпке» на маленькой панели-над правым коленом. — Здесь помещается разряд, который тебя разбудит, если начнешь дремать не вовремя.

— Я буду слишком занят, чтобы спать.

— Все равно, помни о кнопке. — Взяв из шкафчика брезентовый чехол, он прикрепил его к моему поясу. — Инструменты, — пояснил Кармоди. — Здесь есть небольшой газовый резак, отмычки и прочие-штуки. — Могут пригодиться.

— Я же не буду взламывать сейф.

— А что ты вообще будешь там делать? Что ты надеешься найти?

— Если бы я знал, может, и не спускался бы.

— По-настоящему, мне бы надо сопровождать тебя, но должен же кто-то приглядывать за этим типом. Красиво будет, если он сгинет и оставит нас на дне.

— Все правильно.

— Собственно говоря, незачем и тебе спускаться. Забудь всю эту историю и становись моим компаньоном.

— Спасибо. Но раз я вытащил карту — надо играть.

— Не назвал бы это сравнение удачным. Речь идет о жизни, а не об игре.

Стояла прекрасная ночь — насколько это возможно в наше время. Море успокоилось, изредка кое-где вздымалась волна. На небе не было ни луны» «и звезд. Только душный запах вулканической лавы ощущался сильнее, чем на суше. Кармоди нажал еще одну кнопку, и за борт перекинулась хромированная лесенка. Я перелез через поручень и начал спускаться.

— Ты иногда подавай сигналы, дружище, — напутствовал Кармоди. — Держи связь.

— Конечно, не уходи без меня.

— Не сомневайся, будем ждать. Вода сомкнулась над моей головой, и я плавно пошел на дно.

8

Я был окружен звуками: собственное свистящее дыхание, едва слышное гудение рециркулятора, скрип кожаного ремня, трущегося о подводный костюм. Я потрогал кнопку, включающую ток, и почувствовал мгновенный толчок, его сообщил мне водяной двигатель, укрепленный под баллонами на спине. Сквозь толщу воды я с трудом различал цифры на приборе, пристегнутом к моему левому запястью» он показывал глубину и мое положение в пространстве. Я поднес его поближе к глазам, перевернулся головой вниз и активно заработал ластами.

Я почувствовал, как сильный поток подхватил меня. Кармоди рассказывал в свое время, что Средиземное море продолжает опускаться на полдюйма в неделю, выливаясь через Гибралтарский пролив, чтобы выровнять разницу в уровнях, образованную новым Сицилийским «мостом». Закрытая со всех сторон сушей восточная его часть, в которой я сейчас находился, подпитывала этот поток подземными водами. Теперь мне приходилось плыть навстречу течению, и я продолжал падать вниз, но уже не отвесно, а под углом в сорок пять градусов.

Пройдя семьдесят пять футов, я убавил силу тока и попробовал вглядеться в глубину под собой. Это было сравнимо с изучением изнанки собственных век. Вода была так холодна, что мои голые руки заныли. Засунув их в подогреваемые карманы костюма, я перевернулся на спину, чтобы посмотреть вверх, и увидел едва заметное светлое пятно в темной воде — а может, просто его вообразил.

Индикатор положения показал, что я отдрейфовал на сотню ярдов от катера, тогда я выровнял курс, а затем снова устремился вниз» Гнетущее давление воды все усиливалось, но, проигнорировав покалывание в глубине глаз, я ушел на глубину в сто пятьдесят футов.

Светящаяся стрелка индикатора показала, что я нахожусь на глубине в сто семьдесят пять футов. Так глубоко я нырял всего лишь один раз, в прозрачной воде Бермудского треугольника, когда надо мной сияло солнце тропиков, а голубое небо было покрыто облаками, похожими на чисто вымытых барашков. Цепляясь за это приятное воспоминание, я опустился на глубину двухсот футов.

Отдохнув еще немного, я снова ринулся вниз. Если верить Кармоди, то дно — на глубине тридцати пяти саженей, а стало быть, я уже должен скрести его носом. Поработав ногами, я проплыл еще примерно ярд…

Что-то коснулось моего тела, и я шарахнулся в сторону: это оказалось пышной веткой водорослей, которая слабо фосфоресцировала, излучая зелено-голубое сияние. Я достиг морского дна.

Я принял вертикальное положение, и ноги мои погрузились в мягкий ил. Высокий куст водорослей рос вертикально, видимо, здесь не было никакого течения. Вглядываясь во тьму, я не смог различить ничего, кроме призрачных морских растений, которые грациозно покачивались, потревоженные моим появлением. Я подумал, что если мне не шевелиться, замереть, они забудут о моем присутствии. Сейчас я медленно опущусь на мягкий ковер морского ила и буду отдыхать, наблюдая танец каких-то неведомых светящихся лент…

Тут я вспомнил предостережение: «Картины морского дна усыпляют». Я попытался двигаться, потом оставил эту попытку — слишком уж было тяжело, — потом подпрыгнул, заработал руками и ногами, чтобы сбросить дремоту, обволакивающую, словно теплое одеяло. Мне показалось, что я боролся довольно долго, пока не повис в воде, тяжело дыша.

Стрелка индикатора показала двести двенадцать футов глубины. Наслаиваясь на прежний шум, в ушах зазвенел еще какой-то высокий, поющий звук. Сияние циферблата как будто ускользало, уплывало от меня и грозило исчезнуть совсем… Я упустил из виду это единственное светящееся в темноте пятно, и вдруг вместо него замелькали разнообразные красочные пятна, они вертелись вокруг меня, словно расплавленная радуга, я закружился в их вихре, а они, сопровождая меня, пели зовущими сладкими голосами. Теперь я двигался меж высоких столпов холодного огня, я плыл к месту, куда нет доступа, — так бывает только во сне, когда душа, свободная от тела, устремляется к золотому сиянию…

Нет, что-то здесь не так… Нащупав колено, я нашел над ним кнопку и нажал. Теперь снова можно наслаждаться многоцветьем красок и райским пением…

Но тут в горле у меня появилась резкая боль, а нос словно Зажали горячими щипцами. Голова дернулась в сторону, я набрал воздуха, чтобы заорать, но вместо этого подавился. Заработав ногами и руками, я наконец ощутил свои конечности и посмотрел на часы. Оказывается, уже пятнадцать минут я дрейфовал без сознания.

Пение в ушах прекратилось, но его сменили удары сердца — невероятно гулкие. Вокруг царила кромешная тьма, исчезли даже водоросли. Да, «подвиг» мой с самого начала был безумием, а уж то, что творилось сейчас, казалось и вовсе сущим кошмаром. Хорошо бы всплыть, пожать руки своим товарищам, потом отправиться с ними в бар и выпить пару рюмок чего-нибудь покрепче. Все-таки Кармоди хороший парень, хотя и зарабатывает на жизнь не вполне легальным способом. Я бы стал его компаньоном, мы отправились бы в южные моря, где жить полегче, и забыл бы я, про эту свою призрачную цель.

Я потянулся к кнопке, ведающей подачей энергий для подъема наверх, но вдруг заметил нежное зеленоватое сияние, проникающее сквозь мрак.

Индикатор показывал, что я нахожусь на глубине в двести один фут. Отчаянно работая ногами, я направился к источнику света, но Проскочил мимо, видимо, отнесенный течением. Здесь вода была прозрачнее, мимо проплыла стайка мелких рыбешек, их серебряные бока сверкнули, попав в полосу света. Мне снова пришлось прибегнуть к водяному двигателю, сила которого помогла мне, преодолев течение, податься назад, навстречу источнику света.

Оказалось, сияние исходит из пещеры, куда ведет круглый вход четырех футов высотой, полуприкрытый воротами. Я тронул створки — за ними начинался туннель, теряющийся в перспективе. Протиснувшись в щель, я поплыл по этому туннелю.

Труба слегка изогнулась, уводя меня влево и немного вниз. Плывя по ней, я вспомнил о Кармоди, блаженствующем сейчас в шезлонге на палубе, в двухстах футах надо мной. Покуривая трубку, он иногда поднимает волосатую руку и смотрит на часы. Как же я забыл о своем обещании время от времени переговариваться с ним? Он наверняка решил, что меня уже съели акулы. Судя по моим часам, я покинул катер тридцать пять минут назад.

От этой мысли меня отвлекло новое видение: впереди на фоне сияющего света я начал различать какие-то вертикальные линии. Подобравшись поближе, я понял, что это жалюзи. Я вцепился в одну из полос, яростно борясь с течением, которое потянуло меня назад. Давление увеличивалось с каждой секундой, под шлемом по лицу стекали струйки пота. Если я отпущу эту соломинку, меня закрутит, как щепку в водовороте.

Выход, вернее, вход, оставался один: вперед, сквозь это дьявольское жалюзи! Вцепившись в полоску двумя руками, я начал осуществлять свой отчаянный план. Собрав все силы, я просунул в щель сначала плечи, потом грудь. Вода бешено колотила по телу, в ушах стояла такая какофония, словно мне на голову со всех сторон обрушивались рояли. Вытянув ноги, я занял вертикальное положение и подался вверх. Рука нащупала край иллюминатора. Подтянувшись, последним усилием я бросил свое тело в этот проем. Увидеть такое я никак не ожидал… Я оказался в комнате, довольно просторной, чем-то напоминающей салон, где играют в рулетку. Вдоль каменных стен выстроились толстые витые колонны, из камня же были сделаны массивный стол и скамьи. Пол, насколько можно было разглядеть сквозь черную грязь, когда-то играл мозаикой.

Поискав глазами источник света, я увидел трубки, прикрепленные к потолку, они излучали бледно-голубое сияние.

Обзорнаячасть моего шлема покрылась испарениями, я снял его и чуть не задохнулся от удушающего запаха гниения. И все же это был воздух, им можно было дышать. Я пересек комнату и увидел несколько покрытых плесенью ступенек, ведущих наверх. Они упирались в тяжелую дверь, которая открылась, когда я на нее приналег. Помещение, в котором я оказался, сильно напоминало чердак в магазине старьевщика.

Здесь были сложены, свалены, упакованы и просто валялись статуи, глиняные горшки, напольные керамические вазы, деревянные сундуки, какие-то узлы, тюки, ножки и спинки стульев, ширмы с деревянной резьбой. Громоздились античные сосуды, статуэтки, имевшие, видимо, ритуальное значение, предметы современного быта, а над всем этим — толстый слой битых черепков и гнилого дерева.

На противоположном краю комнаты я увидел еще одну дверь. Не успел я сделать и шага по направлению к ней, как дверь растворилась сама собой.

Я отшатнулся и успел спрятаться между статуей какого-то божества и опрокинутой тележкой. Из своего укрытия я увидел ноги человека, спускающегося по лестнице, он шел с трудом, потому что нес на себе тяжелый сундук. Человек остановился, озираясь, потом свалил сундук на груду хлама. Освободившись от груза, он перевел дух и, вынув из кармана грязную тряпку, принялся не спеша вытирать руки. Я стоял, затаив дыхание и притворяясь неодушевленным предметом.

Медленно проползло секунд десять. Потом мужлан сделал шаг в мою сторону: я был разоблачен и потому откровенно положил руку на кобуру пистолета и замер в ожидании. Незнакомец осмотрел меня с ног до головы, потом сделал заявление, видимо, по-гречески.

— Нет, — ответил я. — Просто жду автобуса. Ни один мускул не дрогнул на лице этого деревянного идола. Невозмутимо он перешел на английский.

— Кто прислал вас в это отделение? — спросил он монотонно, безо всякого интереса.

— Я сам себя прислал, — ответил я.

— Где ваш командир? — Он говорил с каким-то акцентом, но я не понял, с каким именно.

— Я и есть командир, — парировал я. Чтобы достать меня, ему пришлось бы сделать шаг, а я раздумывал, наносить ли удар сразу или подпустить поближе.

— Мне не доложили, — проворчал охранник. Отбросив тряпку, он сделал какой-то жест.

— Ничего, это мелочь, — снисходительно заметил я. — Вы свободны.

— Это нечеткая инструкция, — заколебался он. — Куда прикажете идти?

— А куда бы вам хотелось? — спросил я. Дурацкий разговор начинал действовать мне на нервы, я чувствовал, что покрылся испариной. Уж лучше бы этот тип блеснул полицейской бляхой, заорал и вообще как-то себя проявил. Вместо этого он впал в раздумье.

— Мне бы хотелось вернуться к себе и лечь спать, — ответил он наконец.

— Давай, — разрешил я.

Развернувшись, охранник направился к ступенькам, я сначала наблюдал за ним, а потом пошел следом.

— Может, ты мне кое-что покажешь? — спросил я.

— Я здесь недавно.

— А что вы хотите увидеть? — спросил он, стоя на лестнице.

— Все.

— Это нечеткая инструкция, — ответил он.

— Ты просто води меня повсюду, а я сам выберу, на что смотреть. Он колебался.

— Я знаю, — продолжал я, — что это нечеткая инструкция, но ты мне показывай все подряд.

За дверью Мы увидели холл, освещенный получше, чем комната, которую мы покинули. Правда, в нем пахло гнилыми огурцами, йодом и речной тиной. Пол, выложенный огромными каменными плитами, пропускал воду на стыках. Грубо оштукатуренные стены растрескались, и по трещинам тоже струилась йода. В этих же стенах когда-то были дверные проемы, теперь наглухо заложенные кирпичом и просмоленные, но такие же мокрые. Казалось, здесь сочится из всех щелей.

Коридор, ведущий из холла, свернул вправо и закончился металлической стеной с круглой дверью — массивной, как в банковском сейфе. Мой проводник положил руку на рычаг, потянул его на себя, потом повернул влево. Дверь Отворилась, он, пригнувшись, вошел, я — за ним.

Мы оказались в широком коридоре, ярко освещенном, с гладкими стенами, сверкающим полом и, главное, свежим воздухом. Пройдя с десяток шагов мы попали в просторный зал с мозаичным полом и стенами, покрытыми росписью: картины изображали мужчин и женщин в коротких шотландских юбочках, которые бросали какие-то палки в птиц, взлетающих с болота. В дальнем углу комнаты у широкого дверного проема, за большим столом из целой мраморной плиты сидел склонившись над бумагами, какой-то человек. Мы подошли к нему.

— Прошу ваших указаний, — гаркнул охранник, после чего «чиновник» посмотрел на него, на меня, а потом встал из-за стола. Отступив на шаг, мой провожатый ждал, когда тот обойдет стол.

— Арестовать, — равнодушно произнес «чиновник» и сделал указующий жест в мою сторону. «Пора!» — решил я и первым нанес удар «клерку». Отпрянув, я наткнулся на своего провожатого, угостил его кулаком в ухо, потом швырнул второго нападющего через стол… В это время-верзила прыгнул мне на спину. Свившись в клубок, мы покатились по полу, и я явственно услышал стук его черепа о мрамор. Мой противник затих — видимо, навсегда. Тот, что еще недавно невозмутимо восседал за столом, теперь стоял на коленях, судорожно нащупывая висящий на шее золотой свисток. Свисток схватил я и, потянув за цепочку изо всех сил, приложил «чиновника» головой о стол. Соприкоснувшись с мраморной столешницей, он странно забулькал и повалился на пол.

Я тяжело дышал, в голове шумел прибой. Не успел я оправиться после своего путешествия по водосточной трубе, как на тебе — приятный сюрприз.

Сначала в зале было тихо, потом я услышал шаги — приближались несколько человек. В голове моей пронеслись разные варианты предстоящей встречи, и ни одного хорошего, потому что два окровавленных тела на полу многовато для одного чужака.

Взгляд мой упал на дверь, украшенную золотыми скрепками. В два прыжка я оказался возле нее и надавил на ручку. Дверь со скрипом подалась, и я сделал еще один шаг в неведомое.

Это снова был коридор, но шире предыдущего, с высоким потолком, хрустальными люстрами. Свод поддерживался колоннами, как в готическом храме. Здесь в стенах тоже имелись пустоты, однако зацементированы они были, против прежнего, чрезвычайно аккуратно. Еще одна незапертая дверь… Еще один зал. Правда, этот был обставлен современной мебелью, украшен коврами и картинами. Но и здесь царил хаос: кипы газет и предметы одежды валялись на столах и на полу, стопки грязных тарелок стояли на буфете, на сиденьях кресел и даже на покрытых ковром ступенях, ведущих к открытой арке. На ковре расплывались пятна грязи, а на роскошных обоях проступила плесень — следствие неизменной сырости.

Из коридора донеслись голоса, потом заскрипела дверь. Погоня обнаружила бы меня сразу, поэтому я спустился по ступенькам и попал в следующую комнату, где в нос мне ударил запах чеснока и грязного постельного белья. У левой стены, на огромной кровати под балдахином возвышалось нечто огромное и разбухшее. Человек, раскинув руки и ноги, возлежал на горе атласных подушек. Существо уставилось на меня неестественно крошечными для огромного черепа глазками. Его массивные челюсти задвигались, исторгая тоненький голосок говорящей куклы.

— Заткнись, — оборвал я.

Выхватив пистолет из кобуры, я подошел к той стене, что была не видна от двери из коридора.

— Если кто-нибудь просунет голову в дверь, получишь пулю, — пообещал я. — Понял?

Выпученные глаза рассматривали меня еще какое-то время, это был единственный признак того, что меня слышат. А может, он глух или не понимает по-английски. Так или иначе, пистолет в моих руках был убедительным аргументом. Голоса из коридора слышались все ближе.

— Прикажи им убраться, — прошипел я, — прикажи по-английски.

Он набрал в грудь воздуха, — по атласным подушкам пробежала волна, — и взвизгнул:

— Пошли прочь!

Шаги, приближавшиеся к двери, стали глуше — люди ступили на ковер. Их было не меньше трех, судя по голосам. Я мысленно измерил расстояние от себя до «спящей красавицы».

— Пошли прочь! — снова пропищала гора жира. — Сейчас же!

Голос в коридоре отдал команду, и шаги стали удаляться.

Подождав, пока они совсем затихли, я сделал глубокий вдох — до этого я и не подозревал, что не дышу. Толстяк разглядывал меня и таким вниманием, словно ждал какого-то фокуса, который он ни за что не хотел проморгать.

— Ты не такой, как мы, — пропищал он наконец.

— А кто такие «мы»?

— Ты как сюда попал? — ответил он вопросом на вопрос.

— Я шел по следу, здесь он кончился.

— Это невозможно. — Лысая голова закачалась из стороны в сторону в большом волнении.

— Иногда возможно, — возразил я. — Ну так рассказывай, переросток. Я так долго сюда добирался, что нервы мои на пределе. Могу сорваться.

— У меня очень много денег, — затараторил толстяк.

— Золотыми монетами?

— Какими хочешь. Я позову того, кто…

— Никого ты не позовешь. Что это за парни, которых доставил сюда Рашас, а они заплатили золотом? Толстяк пожевал губами.

— Я дам тебе власть…

— У меня ее и так хватает. — Обойдя кровать, я приставил револьвер к его горлу:

— Кто ты такой? Что это за место? Кто те молчаливые парни, которые так лихо стреляют?

Он запищал и захлопал толстыми ладонями по грязной шелковой простыне.

— Ты знаешь человека по фамилии Сэтис? — продолжал я. Однако даже если толстяк его и знал, то не подал виду. Он глядел на меня не отрываясь, словно я исполнял стриптиз. Выпростав одну руку из-под одеяла, он то и дело трогал крышку резного сундука у кровати, а заметив мой взгляд, убрал руку. Подойдя ближе, я откинул крышку и увидел сложенное белье, а сверху какую-то одежду из зеленого материала, отливающего металлом. Не успел я протянуть руку за этим костюмом, как он издал писк придушенной курицы и рванулся ко мне.

Я отскочил прочь, но, видимо, недостаточно быстро. Его жирная рука схватила мою и зажала ее, словно тиски. Я вырвался, успел упереться ногой в его живот и сильно двинуть в ухо. Но этого оказалось мало: взревев, как обиженный слон, толстяк пытался схватить меня за шей, но, промахнувшись, угодил в плечо. Он снова потянулся к моему горлу и на этот раз достиг цели. Пальцы его сомкнулись, как щипцы. Сосредоточившись, я наметил точку на его физиономии и, собрав всю свою злость, нанес сокрушительный удар. Глаза толстяка замутились, тело пронзила судорога, и он обмяк.

Я заставил себя встать на ноги, проверил свои суставы, с немалым удивлением заметив, что все они целы. Большой бэби неплохо дерется, если его разозлить, подумал я.

Вынув из сундука зеленое одеяние, я встряхнул его и узнал комбинезончик, который миг принадлежать только одной женщине.

9

Минут через пять толстяк пришел в себя. Он пару раз дернулся в конвульсиях, но присмирел, ощутив дуло револьвера, которое я приставил к его горлу:

— Где она?

Увидев комбинезон в моей руке, он состроил такую гримасу, словно проглотил ложку уксуса:

— Не скажу.

— Пеняй на себя. — Я прижал дуло с такой силой, что толстяк чуть не задохнулся. Он шарахнулся от меня, а я снова ткнул его револьвером.

— Меня нельзя убивать, — защебетал толстяк, похоже было что он свято в это верит. — Меня нельзя трогать руками, причинять вред или боль.

— Это понятно, но в жизни бывают неприятные моменты, — ответил я. — Даю тебе пять минут на размышление.

— Я подарю тебе других женщин, сколько пожелаешь…

— Спасибо, мне нужна эта.

— Мне она тоже нужна, — настаивал толстяк.

— Зачем? Для чего ты вообще ее сюда затащил?

— Мне нужны ее гены.

— Лучше говори правду, это легче — не надо думать.

— Я уже сказал тебе…

— Ну вот что… Вызови одного охранника и прикажи привести девушку сюда, потом удали его. Ты знаешь, как это делается.

Какое-то время Большой Бэби злобно ворчал, потом указал пальцем на крупную кнопку в резном изголовье своего ложа:

— Мне нужно нажать вот это…

— Давай.

Я наблюдал за тем, как он возится с кнопкой, потом послышался неясный треск в другом конце комнаты. Я заметил в углу маленький стереотелевизор, на экране которого появилось мужское лицо.

— Он нас не видит, — доверительно прошептал толстяк.

Мужчина с экрана сказал несколько отрывистых фраз на незнакомом языке, затем толстяк дал ему указание. Все это время я не отнимал револьвер, чтобы он не забывался. Лицо на экране исчезло, телевизор погас. Толстяк взвыл и начал хлопать пухлыми руками по простыне.

— Когда женщину приведут, ты должен сразу исчезнуть, — сказал он мне.

— Пусть приведут, а я уж разберусь. Лежа на кровати, он внимательно на меня смотрел, иногда из его необъятной груди вырывался стон. Я взглянул на часы, прошло пять минут.

В соседней комнате раздались шаги, и я снова прижался к стене.

— Только девушку, без охраны, — прошипел я сквозь зубы.

Большой Бэби прощебетал приказ, раздались звуки недолгой борьбы, потом, споткнувшись о порог, в комнате появилась Риссия. Вместо одежды на ней был бесформенный серый балахон, пори босы, на лбу небольшая ранка, руки связаны за спиной. Брезгливо посмотрев на толстяка в постели, она сказала что-то высокомерным тоном на языке, на котором когда-то говорила со мной. Сделав шаг вперед, Риссия увидела меня и замерла от неожиданности. Потом ее лицо озарила улыбка, словно солнышко вышло из-за туч.

— Акмал! — Шагнув ко мне, она заколебалась и взглянула на толстяка.

— Объясни ей, что я ее забираю, — рявкнул я, потом обернулся к девушке: — Все в порядке, Риссия, мы уйдем имеете. — Я разрезал веревку, связывающую ей руки, на них остались красные полосы. Толстяк тараторил, не переставая, видно, пытаясь ее убедить.

— Хватит, — оборвал я. — Пойдем, Риссия, — и взял ее за руку. Слегка задержавшись, она сказала толстяку что-то резкое, он ответил, после чего она добавила еще несколько фраз. Он перевел на меня свои выпученные глаза.

— Вас все равно поймают, — сказал он по-английски. — И убьют. Женщина велела передать это тебе.

— Рад тебя видеть, детка, — улыбнулся я. — Поехали домой.

Я подошел к кровати, выковырял переговорную кнопку из изголовья, а провода засунул так, чтобы толстяк не смог их достать.

— Мне от тебя нужна только одна вещь, — сказал я. — Костюм для подводного плаванья.

— Ничего не знаю…

— А ты подумай, — я снова надавил на его шею револьвером. Он взвыл.

— Может, в кладовке? Да, я припоминаю, много лет назад…

— Где ближайший выход?

— Там. — Он указал пальцем на запертую дверь около гардероба. — Пойдете по коридору. Там и кладовка.

— Где ключ от двери?

— Нажми на голову дракона в изголовье. Я нажал, и дверь распахнулась, за ней открылся темный коридор с мокрым полом.

— Мэл, ходить нет, — сказала Риссия.

— Мне и самому не нравится этот лаз, но если мы там не обнаружим кладовки, то вернемся и я продырявлю ему башку. — После чего я улыбнулся толстяку, взял Риссию за руку и вышел в мокрый коридор. Пройдя метра три, мы заметили, что свет тускнеет, потом он погас совсем. Я бросился назад, но опоздал на секунду, и дверь, до которой оставался один шаг, захлопнулась.

— Мэл! — выдохнула Риссия.

— Да я в порядке, просто просчитался. Наверное, у толстого есть еще одна кнопка, которой я не видел. — Я встал, на ощупь добрался До Риссии и обнял ее за плечи. Дрожа, она прильнула ко мне. Вспомнив о фонаре, все еще пристегнутом к моему поясу, я осветил дверь и увидел гладкую поверхность, без всяких там драконовых голов. Оперившись о дверь, я почувствовал, что она массивна, как вход в Главный национальный банк.

— Ничего мы здесь не дождемся, Риссия, — сказал я. — Видимо, придется идти вперед. — Она храбро улыбнулась и взяла меня за руку. Мы прошли по коридору метров десять, потом свернули направо и увидели, что наш путь кончается тупиком — стальной дверью.

— Прекрасно, — констатировал я. — Пришли, называется. Однако, может, мы не заметили какой-то боковой двери? — Мы проделали обратный путь, тщательно просматривая стены. Всюду была плотная кирпичная кладка, если не считать нескольких широких щелей, из которых, как и везде, сочилась вода, добавляя слякоти под ногами.

— Здесь мы ничего не найдем, дорогая, — сказал я, — нужно еще раз осмотреть дверь к Большому Бэби.

Я обшарил ее фонарем от порога до притолоки от одного края до другого и не увидел даже дырочки, в которую вошла бы булавка. Дверь как будто была сделана из монолитной металлической плиты.

Риссия, которая светила мне фонарем, вдруг прикоснулась к чехлу с инструментом, который Кармоди пристегнул к моему поясу.

— А это что? — спросила она.

— Набор для взломщика, — ответил я. — Но здесь он вряд ли поможет.

Но я все же отстегнул чехол и открыл его, изнутри мне словно подмигнуло что-то металлическое.

— Ломики, рычаги, мелкие пилы, — перечислил я.

— Джентльменский набор для грабителя.

Внимание привлек маленький газовый резак, величиной с обычный консервный нож. Когда-то Кармоди рассказывал мне про такие резаки: они работают на особой газовой смеси, которая «берет» даже металлы, используемые в ракетной технике. Что ж, попробуем…

Минут пять я возился с этим инструментом, прежде чем получил ровное белое пламя, еще минут пять ушло на поиски того места, где удобнее было проделать дыру в металле.

Риссия наблюдала за моими действиями, а пламя от резака все разгоралось. Углубление в цельнометаллической двери увеличилось на полдюйма. Неожиданно искры посыпались, как сноп, и в ямке стал накапливаться расплавленный металл.

— Повезло, — ликовал я, — добрался до мягкого слоя. Риссия положила руку мне на локоть:

— Мэл, послушай.

Я прислушался, но не услышал ничего, кроме треска пламени.

— Плохие люди. Здесь, — она указала на дверь. Я выключил резак и теперь услышал глухие удары.

— Как будто ломают дверь. В ответ Риссия молча посмотрела на меня.

— Какого черта они барабанят в дверь? Им всего-навсего нужно нажать на голову дракона. Риссия показала на дыру в двери:

— Сломано. Дракон не помогает.

— Да, верно. Видимо, я повредил какие-то провода. — У меня от волнения пересохли губы. — Я, как дурак, надеялся, что они будут спокойно сидеть и ждать, но толстяк, бестия, перехитрил меня. Девушка не возразила. Я наблюдал, как тускнеет пятно расплавленного металла, а вместе с ним — моя надежда на то, что мы выберемся из Этого мокрого царства. Подойдя поближе, Риссия прижалась ко мне, положив голову мне на грудь.

— Прости меня, девочка, — сказал я, погладив ее по волосам. — Наверное, у тебя жизнь сложилась бы получше, если бы я не вмешался. Они ведь не собирались убивать тебя…

— Лучше с тобой, Мэл.

— Да, если тебе повезет, они взломают дверь и заберут тебя назад, если нет — ты умрешь здесь с голоду вместе со мной. — Я прикоснулся к шелковистой коже ее шеи и подумал, что не дам ей медленно умирать с голоду

— лучше пристрелю ее.

— Нет!!! — я грохнул кулаком по двери. — Идите сюда, забирайте ее, проклятые убийцы!

— Мэл… — Риссия гладила мое лицо, шею, прильнула губами к моим губам. Постепенно глухие удары в моей голове, мучившие меня все это время, прекратились, я прислонился к стене, а она все говорила и говорила, стараясь меня успокоить.

— Если бы я смог устроить капкан для этих зомби или взорвать что-нибудь. — Я замолчал, чувствуя, как в душе затеплилась надежда.

— Что, Мэл?

— Да ничего. Идиотская идея… Но может… что-нибудь получится?

Я снова принялся за работу, вычерпывая из дыры расплавленный металл. Оказалось, что дверь состоит из двух стальных плит нержавеющей стали, пространство между которыми заполнено сотами из более легкого металла.

— Пока хватит и этого, — руки у меня дрожали, как у алкоголика. Достав веревку, которой раньше была связана Риссия, у запястья Риссии, я обмотал основание газового резака и вставил его как можно плотнее в дыру, просверленную в двери. Потом настроил его на максимальное пламя.

— Пусть резак делает свое дело, — сказал я Риссии. — Когда металл раскалится добела, посмотрим, что из этого выйдет.

Минуту спустя бело-голубое пламя облизывало дверь.

— Бежим, — крикнул я, схватил Риссию за руку и увлек ее в конец коридора. Мы спрятались в закуток, отделенный кирпичной стеной. Здесь же мы нашли костюмы для подводного плавания, и Риссия надела один.

— Может, ничего и не выйдет, — сказал я, — не хватит газа или еще что случится. Но, по идее, дверь должна расплавиться и «выплюнуть» замковое устройство.

— Да, Мэл, — взяв мои руки в свои, Риссия закрыла ими мои уши.

Я нервно улыбнулся:

— Неплохая идея, действительно.

Но в этот миг меня словно шарахнуло дубиной по голове, отбросило и прижало к стене, будто мышь, которая качалась на языке колокола. Я упал на грубый камень, потом почувствовал вкус крови на губах.

— Риссия! — и в ответ услышал лишь звон в собственных ушах. Я нашел ее руку, ощупал тело. Риссия была неподвижна и холодна, но дышала. Что-то мокрое коснулось моих ног, я зажег фонарь и увидел мутные волны, подступившие к нашему закутку.

— Наверное, прорвало не только дверь, но и стену, — услышал я собственный голос. Я заставил себя встать на ноги, поднял Риссию и, перекинув ее через плечо, вышел из нашего укрытия. Навстречу мне грязным потоком устремилась вода, неся какие-то мелкие предметы, листы бумаги, щепки… Почти по колено в воде я добрался до той комнаты, откуда нас хитроумно выпроводили.

Толстяк исчез. Его развороченная кровать зияла кусками мокрой ваты и пружинами матраса. Резное изголовье обвалилось, балдахин из темно-коричневого шелка покосился на своих столбах. У ступеней, ведущих в другую комнату, лежали два мертвеца, по пояс погруженные в грязную воду. Пятна крови расплывались от них по комнате.

— Наверное, стояли прямо у двери, когда она взорвалась, — предположил я. Все так же по щиколотку в воде я поднялся по ступеням в смежную гостиную, сквозь нее вышел в коридор и, переступив через обломки каменных арок, попал в приемную с мраморным столом. «Чиновник» и охранник, с которыми я дрался, тоже исчезли. Мозаичный пол был залит водой, из щелей сквозь настенную живопись текла вода.

— Этот взрыв, видно, нанес последний удар, — сказал я сам себе, — жилище и так уж разваливалось на куски.

К моменту, когда я достиг круглой двери, через которую проник в этот подводный дворец, вода доходила мне уже до колен. Мимо проплывали веера из перьев, деревянные статуэтки, какие-то бумаги. Я схватился за большую рукоятку двери, начал нервно дергать ее взад-вперед, но потом все же взял себя в руки и постарался вспомнить, как это делал охранник. Так… он потянул рукоятку на себя, потом повернул ее влево. Я сделал все наоборот (ведь я шел назад) и тяжелая металлическая дверь, скорее иллюминатор, открылась, но в нее хлынул поток воды, сбивший меня с ног и пронесший мимо двери метров на семь-восемь. Из последних сил удерживая Риссию, я встал на ноги, добрел до круглой двери и проник в нее.

Какое-то время, показавшееся мне вечностью, нас вертела вода, заставляя совершать головокружительные кульбиты. Наконец я вспомнил о водяном двигателе в моей оснастке и, включив его, замедлил наше движение. Мы плыли по бесконечному коридору, проплывая метр за метром мимо однообразных серых стен. И вдруг передо мной возникли ворота — те самые, закрывающие вход в «водосточную трубу». Забрав немного вправо, прижав тело Риссии к себе, я проник сквозь щель в воротах и взмыл вверх, в мрачную толщу океана, которая сулила свободу.


Поднимаясь со дна морского, я пробовал найти запястье Риссии, чтобы нащупать пульс, но руки мои онемели от холода. Почти вплотную к нам подплыла какая-то рыба, огромная и странная, но тут же исчезла, испугавшись взмаха моей руки. Когда до поверхности оставалось футов сто, страшная судорога свела мой левый локоть, вскоре она сменилась тупой болью у основания черепа. Наш быстрый подъем таил опасность резкого перепада давления — такая штука может превратить здоровяка в инвалида, причем за несколько секунд.

Преодолевая боль в суставе, я согнул левую руку и посмотрел на индикатор: сорок один фут до всплытия, сорок, тридцать пять…

Вот и поверхность океана. Какие-то быстрые огоньки замелькали на вале; вновь прибегнув к водяному двигателю, я приблизился к ним, потом подрулил ногами, плывя навстречу хромированной лесенке, спущенной в воду с катера. Когда я схватился за нее, голову мою словно пронзила огненная молния, но чья-то сильная рука подхватила меня и подняла на палубу.

— Риссия… Ей надо восстановить давление, — пробормотал я, боясь потерять сознание, не сообщив об этом. Вес ее тела больше не оттягивал мне руку. С меня стянули шлем, теплый воздух овеял лицо. Кругом стояла тишина, если не считать того гула, который поселился в моей голове с момента взрыва. Глаза были вместилищем боли, словно ядра, раскаленные добела.

Протянув руку, я ощутил мягкую прохладу щеки Риссии — с девушки успели снять шлем. И сразу моя боль прошла, как бывает, когда вытащишь занозу. Глубоко вздохнув, я почувствовал металлический привкус в воздухе и усмехнулся, осознав, что на какое-то время я совсем забыл запах извержения вулканов.

Потом все исчезло — запахи, звуки и даже боль. Я провалился в царство тепла и забвения.

10

Сознание долго не возвращалось ко мне, словно старый солдат, забывший дорогу к дому. Сделав усилие, я открыл глаза и увидел потолок камеры, в которую меня, видимо, поместили для восстановления нормального давления. Попробовал согнуть руку — как будто в порядке. Сел. Риссия, завернутая в одеяло, лежала рядом. На какой-то миг сердце мое перестало биться: мне показалось, что она не дышит. Потом, почувствовав ее дыхание на своей ладони, я успокоился. Взглянул на приборы, показывающие давление: стрелка замерла на отметке 14.6 ПСИ. Значит, открыть камеру не опасно. Подобравшись к входному люку, я потянул за рукоятку и почувствовал страшную слабость. Тогда я решил постучать по крыше камеры, чтобы Кармоди выпустил меня на волю.

Но какое-то неясное подозрение остановило меня. Поразмыслив, я понял, что катер не идет, а покачивается на ленивой волне. На моих часах было без двадцати пять, значит, прошло почти семь часов с начала моего спуска на дно. Почему же Кармоди не отвез нас в порт, не показал Риссию врачам? И почему катер дрейфует, вместо того чтобы двигаться?

Я снова потрогал ручку люка, на этот раз мне удалось ее повернуть, и дверь приоткрылась на полдюйма. Я увидел серый рассвет, серую палубу и ноги человека, лежащего плашмя совсем недалеко от меня. Прикрыв дверь снова, я потрогал рукой бедро, где должен быть револьвер. Он исчез. Видимо, я потерял его, пробираясь по многочисленным тоннелям подводного мира.

Минут пять прошли в раздумье, потом, снова приоткрыв дверь, я получше осмотрел ноги лежащего. И хотя видел я еще плохо, словно сквозь дымчатые очки, я узнал спортивные туфли Кармоди на веревочных подошвах. На катере царила тишина. А может, я оглох? Подняв руку к уху, я щелкнул пальцами: да нет, я все слышу.

Я осторожно вылез на палубу, закрыл за собой люк и снова взглянул на лежащего — да, это был Кармоди, без всякого сомнения. Убитый, и притом давно… Даже в двадцати милях от суши до него смогли добраться мухи.

Рашас тоже лежал в отдалении. Кто-то убил его, попав в правый глаз. На палубе виднелось красное засохшее пятно, струйка крови тянулась к борту. Значит кто-то, с дыркой в теле, смог добраться до борта и броситься в воду.

Я двигался босиком и, как мне казалось, бесшумно. Однако меня услышали: над палубой показался чей-то затылок. Пригнувшись, я скрылся позади рубки и отполз назад — до точки, откуда рискнул еще раз взглянуть. В двух шагах от меня стоял человек. Судя по положению плеч, он собирался повернуться в мою сторону, но, упредив его движение, я прыгнул и оказался лицом к лицу с ним. Он молниеносно выхватил револьвер и нацелился мне прямо в сердце.

— Не стреляй, — услышал я чей-то ленивый голос. — Этого пока что оставим в живых. — Из полутьмы каюты поднялся некто, чье лицо мне показалось знакомым. Может, я видел его еще в Майами.

Первый опустил револьвер. Он смахивал на школьного учителя — среднего роста, серая личность «приличной» наружности с редеющими волосами и полнеющей талией. У другого было скорбное лицо продавца ритуальных товаров, и одет он был в традиционный темный костюм. Оба они разглядывали меня с минуту, потом владелец оружия пошел прочь.

— Поищу веревку, надо его связать, — сказал он, причем произнес все это на хорошем английском, с едва заметным акцентом. Я подумал, что он вот так же говорит еще на дюжине языков.

Второй остался меня сторожить с видом добропорядочного горожанина. Он не курил, не морщился, не ежился — он просто стоял, и потому, наверное, показался мне легкой добычей. Но как только я сделал движение, в его руке щелкнул затвор.

— Сними пояс, — сказал он без доли эмоций. Я расстегнул пряжку и снял пояс, увешанный разными приспособлениями.

— Выбрось за борт, — скомандовал он, целясь мне прямо в глаз, видимо, это он убил Рашаса, потому что явно специализировался на такого рода выстрелах. Я выбросил пояс за борт.

— Сними костюм, — продолжал он. Поднявшись во весь рост, я расстегнул молнии, стянул свою подводную экипировку — надо сказать, не сдержав стона: мои кости все еще болели так, словно по мне проехало что-то тяжелое.

— Выбрось за борт, — сказал он, после чего я свернул костюм в узел и вышвырнул. Этот жест оставил меня в нижнем белье.

Обезопасив меня таким образом, он убрал свое оружие. В это время вернулся другой тип и приказал мне лечь. Я дрожал на холодной палубе, пока один из них связывал нейлоновой веревкой мои ноги у щиколоток. Потом мне связали руки за спиной и удалились, оставив лежать, уткнувшись носом в лужу.

Ворочаясь туда-сюда, я смог кое-как подползти к Кармен заглянуть подальше, вперед. Те двое стояли у рубки, уставившись вдаль. Катер покачивался, дрейфуя. Кармоди лежал все на том же месте, никто им не интересовался, кроме мух. Одна из них покружила надо мной, но, сообразив, что еще рано, улетела.

В паре футов стоял ящик, привинченный к палубе. Я отползал до тех пор, пока не увидел то, что находится позади. Брезентовый чехол с оружием, который я в свое время припрятал, был цел и невредим. Я пошевелил руками и понял, что веревки на запястьях завязаны не слишком туго, нейлон не всегда годится для этих целей. Расшатывая узел на одной руке кончиками пальцев другой, я ухитрился развязать один узел. Потратив еще минут пять, я освободил обе руки и уже потирал их, держа за спиной.

Мои конвоиры будто забыли обо мне. Один из них указывал пальцем вдаль. Проследив это направление, я увидел какое-то судно. Парни не проявили признаков беспокойства, понятно, что они поджидали этот корабль. Все четче вырисовывался его силуэт, вскоре стали различимы фигуры пассажиров. Их было человек шесть, не меньше. «Гробовщик» приветственно помахал им рукой. Моя надежда на то, что восторжествует правосудие, окончательно угасла.

Вытащив из-за ящика оружие, я расчехлил его — это был автомат «Ветерби-75», пригодный даже для охоты на слонов. Лежа на спине и положив оружие на живот, я выбрал целью спину «учителя» и дал по нему очередь. Отдача пришлась в правую скулу, но зато «учитель» подпрыгнул и, свалившись куда-то вниз, исчез с горизонта. «Гробовщик» резко обернулся, схватившись за револьвер, но я прицелился еще раз, и из того места, где только что была его голова, брызнул ярко-красный фонтан.

Теперь по темному судну забегали люди. Я увидел яркую вспышку, мимо меня просвистела пуля. Прижавшись к палубе, я ждал. Пули свистели у меня над головой, но через некоторое время стрельба из пистолетов затихла. Приподнявшись, я увидел, что противники скопились вокруг орудия, и стаскивают с него чехол. Что ж, попробуйте и вы моего «слонового» оружия… Укрывшись за стальным ящиком, я выбрал жертву, стоявшую рядом с орудием и выстрелил, залп прозвучал сухим щелчком, и «мишень» опрокинулась, словно в тире. Слева от орудия показалось чье-то плечо, я убрал его без особых хлопот. Еще один тип пересекал палубу, я дал ему пробежать пару метров и тоже снял.

Темное судно неожиданно накренилось и, развернувшись, подставило мне свой левый борт. Никакой суеты возле орудия больше не наблюдалось.

Когда чужак удалился ярдов на сто, я пустил вдогонку парочку очередей, а потом пробрался к рубке и спустился вниз, в машинное отделение. Едва я прикоснулся к стартеру, как двигатели застонали, и катер двинулся вперед. Работая рулем, я отклонял катер слегка то влево, то вправо, чтобы его не задел случайный выстрел чужака. Но тот, выпустив пару снарядов, отказался от дальнейших попыток.

Когда огромное оранжевое солнце встало над водой, окрасив ее кровавыми полосами, я выровнял курс так, чтобы оно осталось у меня за спиной, поставил управление на автопилот и опустился вниз, чтобы проведать Риссию.

Она уже проснулась, но выглядела еще более худой и изможденной, чем при первой встрече. Улыбнувшись, она произнесла несколько слов, но таким слабым голосом, что я не расслышал.

— Прости, милая, — переспросил я, — слишком много стрельбы было вокруг меня, и я, видимо, оглох. Как ты себя чувствуешь?

Показав на свои уши, девушка покачала головой: она тоже меня не слышала. Я потрогал ее лоб: температура была нормальная, пульс тоже в норме.

— Я приготовлю чего-нибудь горяченького, — сказал я и с этими словами пошел в камбуз, где открыл банку с готовым супом, вскипятил его, поджарил тосты и налил стакан апельсинового сока. Увидев все это, Риссия села на койке, но видно было, каких усилий ей это стоило. Она набросилась на еду, как изголодавшийся котенок, а когда насытилась, подняла руку, которая, видимо, показалась ей слишком тяжелой, и прикоснулась к моему лицу. Губы ее двигались, но я услышал только одно слово: «Мэл». Вокруг глаз темнели синяки — признак того, что в ее организме из-за резкого перепада давления лопнуло много сосудов. Заставив ее немного пошевелить руками и ногами, я убедился в том, что они целы.

Мне хотелось перенести ее в каюту, но, как выяснилось, я и сам был настолько слаб, что не мог поднять ничего тяжелее суповой ложки. Оставив девушку на месте, я заботливо укрыл ее одеялом, пожелал спокойной ночи и свалился на соседнюю койку.


Когда я проснулся, было около полудня. Встав под душ, я окатил себя холодной водой, потом горячей, нашел электробритву Кармоди и побрился. Потом зашел к Риссии: сегодня на ее щеках появился слабый румянец. Накормив ее горячим супом, я принес котелок воды для умывания, кусок мыла и расческу, а сам вышел на палубу, чтобы заняться необходимыми делами.

Тело Кармоди было тяжелым, у меня ушло не менее пяти минут на то, чтобы подтащить его к поручню и перевалить через борт. При падении одна его рука поднялась, словно для прощания со мной. Он был хорошим парнем и погиб, в сущности, из-за меня, а я так небрежно его хороню. Но что делать? На палубе невыносимо жарко.

Рашас был легче. Отправив его вслед за Кармоди, я развел в ведре соль, смыл кровь и вымыл всю палубу. Когда я закончил работу, солнце уже светило вовсю, играя бликами на сверкающем чистотой катере.

Проверив наш курс, я убедился, что мы идем строго на запад и через какой-нибудь час увидим берег Африки чуть южнее Туниса — в том случае, конечно, если он тоже не провалился на дно морское. Риссия все еще лежала в барокамере, поскольку это было самое прохладное место на судне.

— Мы скоро войдем в порт, — сказал я, зайдя ее проведать, — я приглашу к тебе врача, и через несколько дней ты будешь молодцом. Потом уплывем куда-нибудь, куда скажешь. У нас хватит запасов для самого долгого круиза.


Примерно в час дня я увидел длинную полосу суши коричневого цвета, настолько плоскую, что она едва возвышалась над линией воды. Уже через пятнадцать минут мы осторожно пробирались в порт, минуя обломки кораблей и мусор, которым была забита гавань. Видимо, тайфун, пронесшийся над этой частью моря, превратил в прах суда, стоявшие на рейде.

В порту царило оживление: сновали пассажиры, работали погрузочные краны, торговцы наперебой предлагали морские диковины. Предупредив Риссию, что я уйду ненадолго, только найду ей врача, я спрыгнул на пристань. Размахивая десятидолларовой бумажкой, я искал кого-нибудь, кто бы говорил по-английски. Из толпы ко мне протиснулся парень с усиками, какие носят американские солдаты, взял десятку и вызвался меня проводить.

— Мне нужен доктор, — объяснил я.

Он с готовностью закивал головой, повел меня вдоль порта, потом мы пересекли шумную улицу и вошли в узкий переулок, извивавшийся между древними домами, как змея. Дальше мы поднимались по лестнице между стенами, заросшими мхом. А там не успел я оглянуться, как парень метнулся в боковой проулок и бесследно исчез. Мне стало ясно, что я в очередной ловушке.

Пройдя дальше, словно ничего не подозревая, я резко рванул влево. Это был хитрый, но бесполезный трюк. Из потайной каморки появился человек в грязно-коричневом костюме и, расставив руки, поймал меня. Стукнув его изо всех сил, я успел заметить его сообщника. Появившись из-за спины первого, он замахнулся на меня дубинкой. Весь мир погрузился во тьму.


Сознание возвращалось тяжело. В голове стучало так, что этот звук, видимо, слышал не только я. Кроме всего прочего, в комнате, куда меня бросили, было жарко и душно.

— Как себя чувствуете? — спросил меня равнодушный голос.

— Спасибо, как вырванный зуб, — ответил я. Слегка приоткрыв один глаз, я увидел строго одетого мужчину, причесанного на пробор. Лицо его странным образом напоминало сморщенный чернослив.

— Где женщина? — задал вопрос этот самый «чернослив».

— Какая женщина? — переспросил я и заметил, что некто рядом со мной собирается нанести удар.

— Вы играете не по правилам, — возмутился я. — Еще один удар, и я не буду отвечать на ваши вопросы, потому что начну петь в хоре ангелов на небесах.

— Если скажешь про женщину, мы будем лечить твою рану.

— Какую именно?

— Не трать время? Женщину, которую ты украл.

— Я хотел спросить, какую рану вы будете лечить. У меня их целая коллекция.

— Мы обыскали твой катер, ее там нет, значит, ты перевел ее на сушу. Ты выиграешь время и избежишь многих неприятностей, если признаешься, где она.

— Ну ясно. Зачем мне неприятности из-за какой-то худышки? Я дошел на большой скорости до грязевых болот у Афин и выбросил ее за борт. Она хорошо прогулялась до берега!

— Врешь!

— Нет, не вру.

— Куда дел женщину?

— А вы — не полицейские?

— Не имеет отношения к делу.

— Имеет, черт возьми. Если да, то я не отвечу ни на один вопрос. Вы мне припишете убийство и втянете в историю.

— Ты и так уже вляпался. Но мы — не полиция.

— Ну ладно, скажу. Я ее выгнал.

— За что?

— Она не хотела играть.

— Как это «играть»?

— Вам что — нарисовать на бумаге?

— И ты ее украл для этой цели?

— А на что еще она нужна? «Чернослив» посовещался с обладателями каких-то голосов, звучавших вокруг меня. Говорили они на языке, похожем на китайский, а может, это и правда был китайский.

— Применим болевую технику, — сказал новый голос уже по-английски.

— Это непрактично.

— Ничего, он еще поживет и поговорит.

— Это не тот тип. Он умрет. А у нас нет времени на эксперименты.

Некто прибавил еще несколько слов на непонятном языке, но «чернослив» его оборвал.

— Нет, — заявил он безапелляционно. — Я принял решение. Отведите его во двор и перережьте горло.

11

Я проснулся оттого, что кто-то теребил меня за ногу. Открыв глаза, я увидел человека в белоснежном одеянии, с мягкими чертами лица, прядями рыжих волос над ушами и в очках без оправы.

— Вот ваша еда, — сказал он сухо. — Надеюсь, вы сами справитесь с трапезой…

С подноса, стоящего на тележке у моей кровати, доносился запах мяса с овощами. Я заметил гладкие белые стены, коричневый туалетный столик с квадратным зеркалом, узкую решетчатую дверь и еще одну дверь, видимо, ведущую в ванную. У меня все еще кружилась голова, казалось, что койка подо мной поднимается, повисает на какое-то время в воздухе, потом опускается на пол снова.

— Это больница? — Я с удивлением услышал собственный голос, он звучал, как шепот на высокой ноте.

— Садитесь, — скомандовал человек в белом. Помогая себе руками, я принял полусидячее положение, а «медбрат» подложил мне под спину подушки, потом поставил поднос с едой на мои колени. Уговаривать меня не пришлось: желудок мой был пуст, как череп бедного Йорика. Рука казалась тяжеловатой, но я все же смог удержать ложку и начал есть. В тушеное мясо не доложили соли, но в основном пища была приемлемой. Я не спеша ел, а санитар — или кто он там — безмолвно стоял рядом, пока я насыщался. Как только я проглотил последний кусок, он забрал поднос и ушел, все так же не сказав ни слова.

Я немного подремал, меня накормили еще раз, потом я лежа понаблюдал, как розоватый свет за окном сменился сумраком. Безделье раздражало, однако даже думать о делах не было сил. У меня был кров, еда, и меня никто не трогал. На данном этапе это были все мои притязания.

Внезапно включили яркий свет, дверь распахнулась, вошел человек с морщинистым смуглым лицом и, подойдя к койке, уставился на меня. Это лицо я видел раньше, при каких-то неприятных обстоятельствах. Но где?

— Так ты скажешь наконец, где женщина? — резко спросил он.

— Какая женщина?

— Та, которую ты похитил. Прекрасно знаешь, о ком речь.

— А вы все время мыслите в одном направлении. Сдается, вы собирались перерезать мне горло. Что, нервишки не выдержали?

— Я получил другие инструкции: тебя подвергнут особому допросу. Если будешь отвечать сейчас, избавишься от многих неприятностей в будущем.

— Не пугайте меня, я больной человек.

— Ты вполне оправился от сотрясения мозга. Повязки меняли регулярно. Черепное давление тоже нормализовали. Теперь ты в состоянии выдержать серьезный допрос.

— Сколько времени я нахожусь здесь?

— Вопросы задаю я.

— Ах так, вам нужны ответы?

— Да. Так где…

— Я спрашиваю: как давно я здесь?

Он смотрел на меня так, словно у него в мозгу медленно проворачивались винтики и колесики.

— Три дня.

— А где мы?

— На океанском лайнере.

— Куда идем?

— Больше не отвечу ни на один вопрос. Итак, куда ты делженщину?

— Какую женщину?

— Ты обещал, что будешь хорошо себя вести, потому я пошел на уступки…

— Мало ли что я обещал.

Он развернулся и вышел из палаты; я услышал, как щелкнул замок. Он сказал мне больше, чем сам подозревал: за целых три дня они не смогли найти Риссию. Дело в том, что камера для стабилизации давления на катере Кармоди была нестандартной, при беглом взгляде ее можно было принять за что угодно, даже за цистерну для запасного топлива, галлонов на пятьсот. Если не заметить задраенный люк на задней стороне, то никому в голову не придет искать внутри живого человека. А из того, что я уже знал о людях, охотившихся за Риссией, они были напрочь лишены воображения.

Однако то, что они ее не нашли, не значило, что она на свободе. Когда я ее оставил, она была слаба, как новорожденный младенец, предположим, она лежала, не шевелясь, переждала обыск, выбралась из камеры, и что дальше? У нее нет одежды, в которой она может куда-то пойти, — только слишком большой для нее балахон, нет денег, она не знает ни одного языка, на котором изъясняются в Северной Африке. А ведь она еще плохо себя чувствует, ей нужен такой комфорт и уход, каким окружили меня.

А между тем у меня появились новые проблемы. «Чернослив» сказал, что мы на борту корабля, значит, это нужно проверить. Откинув простыню, я увидел, что абсолютно голый. Встав с кровати, я постоял, немного покачиваясь, но в основном чувствуй себя почти неплохо: лечение сделало свое дело.

Подойдя к иллюминатору — целых четыре шага, — я увидел бегущие назад темно-зеленые волны и отражение света, льющегося на воду сверху. Значит, мы действительно на корабле.

Я вернулся к койке усталый, как альпинист. Когда мне принесли завтрак, я съел свою порцию и попросил добавки. На сей раз меня обслуживал тоненький мальчик лет восемнадцати с глазами, лишенными какого бы то ни было выражения, как у карпа. Покачав отрицательно головой, он взялся за поднос. Я вцепился в его руку.

— Я просил добавки, Быстроглазик. — Он тянул поднос к себе, а я — к себе.

— Принеси мне еще еды, или я устрою скандал, — повторил я.

— Вы уже съели свою порцию, — сказал он.

— Большой Бэби останется недоволен, если я буду скандалить, ведь так? Он сочтет тебя виноватым. А я скажу, что ты обещал, а потом не принес.

— Это неправда. — Мальчишка не был силен: при всей своей слабости, я крепко держал его за руку.

— Мы-то с тобой знаем, что это неправда, но ведь Большой Бэби не знает. Он поверит мне, и я не удивлюсь, если тебя казнят. Он отправляет на тот свет всех, кто ему больше не нужен.

— Я скажу ему, что это неправда.

— А тебе разве все равно; казнят тебя или нет?

— Я еще не выдавал никаких секретов. — Это он произнес после долгого раздумья.

— Правильно, и все обойдется, если ты принесешь мне еще немного помоев. Тебе же не нужно готовить, просто попроси еще.

— Хорошо. Отпустите руку. Разжав пальцы, я откинулся на подушки и принялся наблюдать, как прыгают солнечные зайчики на потолке. В хорошую компанию я попал! Мне и раньше попадались люди с куриными мозгами, но тут — целая птицеферма.

Через десять минут парень вернулся с едой. Я съел ее не потому, что она мне нравилась, а потому, что так надо. И выдал парию гаденькую улыбочку.

— Я скажу «черносливу», что ты принес мне лишнюю порцию, и он выбросит тебя за борт.

— Вы скажете? — глаза его округлились.

— Ну, если ты не будешь слушаться. Мне нужно всего-навсего, чтобы ты ответил на несколько вопросов. Например, куда плывет это корыто?

— Я не отвечаю на вопросы. — Он потянул к себе поднос.

— Подумай хорошенько. Что с тобой случится, если я узнаю, куда мы плывем?

— Не могу ничего сказать, — он вырвал поднос и повернулся к двери.

— Подумай хорошенько, я даю тебе время до ленча. Если не ответишь, я заору, вызову начальство и расскажу всю историю. Оно позаботится о том, чтобы ты больше не болтал.

Поколебавшись, он вышел. А я отдыхал, откинувшись на подушки.


С едой для ленча паренек немного запоздал. Я подождал, пока он поставит поднос, потом схватил его за руку.

— Куда мы плывем, я узнал, — пробормотал он. — Если я скажу вам, вы не донесете?

— Не донесу-даже о лишней плошке каши.

— Мы плывем в местность, которая называется Гонвондо.

— А где это — в Африке?

— Нет.

— Ну не тяни время, юнга. Где этот Гонвондо?

— Будем девять дней плыть на юг.

— А мы миновали Суэцкий канал?

— Да.

Так. Девять дней к югу — это значит мимо мыса Доброй Надежды, затем по океану. А там ничего нет, кроме айсбергов и пингвинов. — Перестав балагурить, я посмотрел ему в глаза. — Ну да, все ясно. Мы плывем в Антарктиду.

Дальше я не очень терзал моего «связного», обед прошел без географической викторины. Потом я заснул, почти как покойник, и спал до утра.

За завтраком, покончив со своей порцией овсяной каши, жидкой, как суп, я посмотрел в глаза парню.

— Кто ведет корабль?

— Мы.

— Кто такие «мы»?

— Ну… не такие, как вы.

— А какие же вы?

Он не ответил, глядя холодно и равнодушно. Я зашел с другой стороны:

— Почему они охотятся за девушкой?

— Ничего не знаю о девушке.

— А что они хотят узнать от меня?

— Об этом я не имею права говорить.

— Ах вот как. Тогда я расскажу «черносливу», что мы причалим в Антарктиде через девять дней, и что я знаю это от тебя: У тебя только один выход — говорить мне то, что я хочу знать. Глаза его остекленели. Он повернулся к двери.

— Постой! — крикнул я. — Подумай, прежде чем класть Голову на плаху. Ну что из того, что ты ответишь на мои вопросы? Через несколько дней, мы придем в порт, и я сам увижу — в какой. И буду знать, сколько дней мы шли. Подумаешь, какой секрет.

— Мне не разрешают говорить больше, чем необходимо.

— Но тебе, мальчик, необходимо говорить со мной.

Ему пришлось какое-то время Переварить эту мысль.

— Да, — ответил он. — Это так. — Ведь не стали бы они таскать меня по всему шарику, просто чтобы спросить, где я прячу девушку. Они могли выбить из меня признание на месте. Так зачем я им нужен?

— Не знаю.

— Узнай.

— Это невозможно.

— А я говорю — узнай. Он поморгал своими рыбьими глазами.

— Попытаюсь.


К ленчу у парня была для меня новость:

— Вас привезут в одно секретное место для допроса.

— О чем они будут спрашивать? И почему не здесь?

— Вы должны ответить, как вы узнали, где находится Тайный пункт. В Гонвондо есть механизмы, которые развяжут вам язык.

— Механизмы, говоришь? Испанский сапог, каленое железо — что именно?

Парень развел руки в стороны, изображая что-то большое.

— Огромные. Не знаю, как называются.

— Ну что ж, ты делаешь успехи, юнга. Мне бы хотелось, чтобы ты разузнал, как будет проходить высадка, где лайнер причалит, что это за страна, далеко ли в глубь континента меня повезут.

— Я ничего об этом не знаю.

— Правильно, но вполне можешь узнать, Кстати, распусти слухи, что я очень слаб. Едва ухитряюсь добраться до туалета и обратно.

К ужину юнга принес еще одну информацию: высаживаться будем с помощью десантной баржи, а добираться до Тайного пункта — полдня.

— Насколько она большая, эта баржа? Сколько людей возьмет?

Этого он не знал. У юнги было много отрицательных черт, но среди них совершенно отсутствовало любопытство.

Когда он ушел от меня после ужина, я решил выйти на разведку. Замок был обыкновенным — из тех, которые можно открыть изнутри. Выбравшись из палаты, я посмотрел вправо и влево и увидел узкий коридор с дверями по обеим сторонам, Кроме ровного шума машинного отделения, не было слышно ни звука. Ну что ж, для разведки это время дня ничем не хуже другого. Пробежав босиком до следующей двери, я постучал, готовый рвануть назад, если мне ответят. Тишина. Повернув ручку двери, я вошел в каюту.

Она была совершенно пуста, если не считать койки с тюфяком и пустых вешалок в шкафу. Такими же пустыми оказались и следующие три каюты.

Последняя из них по той же стороне коридора обрадовала меня подарками: я нашел пыльную фетровую шляпу, несколько заколок для волос, засохшую жвачку и два полузаржавевших лезвия для старомодной бритвы.

Сложив добычу в шляпу, я благополучно вернулся в свою то ли палату, то ли каюту, то ли камеру.

Но мне понравилась эта вылазка, и я проделал следующую уже заполночь, на этот раз я нашел тяжелый синий плащ, очень заношенный и, грязный. Он был к тому же и велик мне, но разгуливала, лучше в нем, нежели голым, вернувшись к себе, я расправил его под матрасом, заснул и увидел во сне свой побег Полный разнообразных приключений.


На следующую ночь я совсем осмелел и вышел за пределы коридора; идя по какому-то проходу, я увидел широкую лестницу, ведущую наверх. Здесь, открыв дверь наугад, я попал в маленькую каюту, где мне удалось пополнить свой гардероб: я нашел шерстяную, шапку, хлопчатобумажные штаны, когда-то бывшие светлыми, и пару пластиковых сапог до колен. Услышав приближающиеся голоса, я тут же скользнул в свое убежище.

Не успел я бросить «обновки» в шкаф и улечься в койку, как дверь отворилась, вошел юнга, а с ним пожилой полноватый мужчина с широко расставленными бесцветными глазами. Его подвижные губы непроизвольно складывались в улыбку шимпанзе.

— Что тебе рассказывал вот этот? — он указал на юнгу.

— Рассказывал? — я изобразил удивление. — Да у него даже нельзя узнать, который час. Я думал, что он и говорить-то не умеет.

— Он называл место назначения корабля?

— Вы все путаете. Это и ему сказал, куда мы идем, — сообщил я.

— Куда же мы идем?

— В Австралию, — сказал я, не раздумывая. — Больше некуда.

— А этот… не говорил больше ни о чем?

— А как он мог говорить? Он и английского-то не знает.

— Ферштейн зи дойч? — спросил вопрошавший. — Парле ву франсе?

— Не валяй дурака, — сказал я. — Говори по-английски.

— Значит, другого ты не знаешь?

— А зачем? Английский — самый лучший.

— И ты уверен, что он ничего не рассказывал?

— Послушай, я даже имени его не смог узнать.

— А зачем тебе его имя?

— Чтобы как-то его называть.

— Зачем тебе называть его конкретным именем?

— Чтобы знать, с кем я разговариваю.

— Но если вас здесь было только двое — трудно перепутать.

— И все же! Я назвал его юнгой.

— Объясни, зачем.

— Он знал, что он единственный юнга, поэтому я и назвал его так.

Широко расставленные глаза помигали, губы пожевали в задумчивости. Шимпанзе и юнга ушли, а я размышлял о том, что за идиотская компания втянула меня в свои ряды. Потом вспомнил Кармоди и Рашаса, мертвых на палубе, вспомнил, как целился в меня Сэтис, я вспомнил всех, кто пытался меня уничтожить, это началось еще в Гринлифе. И понял, что если это маньяки, то у них один пункт помешательства: убийство.


Среди глухой ночи я услышал страшный треск и ощутил толчок, едва не выбросивший меня из койки. Напоролись на айсберг, подумал я. Через полчаса

— еще один удар, но уже слабее первого. Подойдя к двери, я прислушался, услышал крики, какие-то приказы, топот ног. На кораблекрушение не похоже, подумал я, скорее лайнер прибыл к месту назначения двумя днями раньше срока, предсказанного юнгой. Значит, мне тоже надо собираться.

Я выгреб из потайного угла нехитрую одежонку и начал напяливать ее на себя. Прежде чем надеть сапоги, я обернул ноги куском одеяла, которое разрезал для этой цели, потом надел брюки, тяжелый плащ и шерстяную шапку. Остальное «имущество»: бритвы, заколки и жвачку — я засунул в карман и, еще раз прислушавшись у двери, открыл ее. Прямо на меня смотрело дуло пистолета. Держал «пушку» «чернослив».

12

С ним стояли еще два человека. На всех троих — теплое обмундирование. Полярные сапоги, а лица, как одно, — маска враждебности. Мой желудок от страха пошел волной, как стиральная доска: я ждал побоев.

— Вперед, — приказал «чернослив». Я повиновался: мы миновали коридоры, вестибюли, снова коридоры и наконец вышли на палубу, где нас встретил пунцовый восход, бросавший отблеск на ледяные просторы, и колючий пронзительный ветер, который впился в меня, словно дубинка с шипами.

— Послушайте, вы хотите довезти меня до места живым? — спросил я «чернослива». Он слегка повернул голову вместо ответа. — Но ведь здесь наверняка минус тридцать, а я практически раздет.

«Чернослив» приказал что-то одному из охранников, тот удалился и через пять минут вернулся с одеялом. Завернувшись в него, я стал похож на снежную бабу.

Я видел, как на корме открылся люк, заскрежетал и развернулся подъемный кран и поднял из трюма приземистый автомобиль на толстых шинах. Наблюдая все это, я чувствовал дуло пистолета, упиравшееся в мои ребра.

Потом «чернослив» повел меня за собой. На палубе я увидел труп человека, лежащего на спине, с открытыми глазами: это был юнга, на груди которого запеклась и замерзла кровь. «Больше он не сможет выдать никаких секретов», — подумал я на ходу.

Команда спускалась вниз, а «чернослив» наблюдал за тем, чтобы все до единого члены экипажа оказались за бортом. Перегнувшись через поручень, я увидел темно-синюю воду, словно разрубленную на мелкие волны. Длинная, цвета грязи десантная баржа качалась на волнах у борта лайнера, на ее корме толпилось не больше десяти человек, спустившихся с корабля, а центр был занят тремя снегоходами на широких полозьях.

— Вниз, — приказал мой «ангел-хранитель».

Пистолет ткнулся мне в ребро с силой, способной оставить синяк. Я перелез через поручень и начал спускаться.

Наше путешествие в барже шло без приключений, если не считать того, что рядом со мной сидел охранник с огромным, страшным на вид пулеметом на коленях, и дуло его время от времени упиралось мне в бедро. Занятый своими мыслями, я не очень реагировал на подобные угрозы. Но внезапно кончилось и это относительное благополучие.

Раздался зловещий скрежет, баржа задрожала, накренилась и встала — видимо, наехав на льдину, скрытую, под водой. В мгновение ока я потерял из вида и «чернослива», и других охранников — возможно, их смыло волной. Баржа еще раз встрепенулась, сползая с ледяного шельфа, и окатила всех водой, которую зачерпнула бортом. Удар волны сбросил меня со скамьи, второй удар заставил проехаться лицом по залитой водой палубе, потом меня прибило к центру баржи и я оказался у борта мотосаней. Ползая по палубе на четвереньках, купаясь в ледяной воде, я кое-как добрался до дверцы; подтянувшись, встал во весь рост и повернул ручку. Дверца саней открылась. Когда мне удалось забраться внутрь, я почувствовал блаженное тепло, идущее со всех сторон: видимо, автоматическая система обогрева включалась, как только внутри появлялось что-то весомое. Это было кстати, у меня не хватило бы сил самому найти и нажать нужную кнопку.

Довольно долго я просто лежал, молясь о том, чтобы никто не выволок меня назад, в холод. Но никто не пришел: наверное, посчитали, что я канул на дно.

Рискнув выглянуть из окна, я увидел наш лайнер, оставшийся вдали и почти невидимый за ледяными глыбами. Пригнувшись, я перелез на переднее сиденье и разглядел приборную доску саней: это был военно-морской «Грумман-ВИТ», — лучшее, что можно было бы выбрать из машин такого типа. Еще бы! «Чернослив» и его сообщники привыкли иметь все самое лучшее.

Включив мотор, я вывел сани с палубы баржи, которую все сильней заливало водой. Передо мной простирался твердый, блестящий лед. Наверное, шельф, на который налетела баржа вплотную подходил к материку. Отъехав на приличное расстояние, я свернулся клубком на сиденье и крепко заснул.

Проснувшись примерно через час, я взглянул туда, где была баржа — но она, скорее всего, уже улеглась на дно моря. Не было слышно ни гула машин, ни человеческих криков. Но самое удивительное то, что никто так и не пришел за мной, не выволок из спасительного тепла и не потащил в неведомый Тайный пункт.

То, что лежало передо мной, едва ли можно было назвать дорогой: узкая тропа из битого льда вилась между глыбами, тоже ледяными, высотой с жилой дом. Я старался смотреть одним глазом вперед, а другим в зеркало заднего вида. Правда, этот фокус действовал только на первой сотне ярдов, дальше внимание притуплялось.

Позади меня прогрохотал небольшой снежный обвал, но я уже проскочил опасное место.

Впереди возник своего рода небоскреб из сине-черного льда, и дорога навстречу ему вдруг поползла вверх — это было то, о чем мне рассказывал моряк в Гринлифе. Боже, какие незапамятные времена! Дорога шла вверх долго — она была не короче двух миль. Я выбрал тропу, ведущую в том же направлении, но не столь крутую. По словам того же моряка, экспедиция Хейли смогла растопить лед и проложить ее, чтобы облегчить себе жизнь. Ну что ж, спасибо им.

Подъем здесь был немного легче. Стрелка на спидометре показывала шестьдесят миль, но мне казалось, что я еду быстрее. Сани подскакивали и бились о неровную дорогу, а я не снижал скорости. Наоборот, все время жал на акселератор. Куда я спешил? Этого я не мог сказать, мне хотелось выбраться, из мрачного безмолвия. Достичь какой-то цели.

В очередной раз сани рванули вперед, на спидометре засветилась цифра восемьдесят пять. Увидев впереди огромную глыбу льда, я резко свернул вправо. Сани выскочили из колеи, завертелись вокруг своей оси и подпрыгнули вверх. Потом они грохнулись оземь всем своим весом. Чудовищной силы удар пришелся по моей несчастной голове. Перед глазами фейерверком рассыпались звезды и я погрузился в непроглядную тьму.

Очнувшись, я понял, что все еще сижу в своих санях. Я мог спокойно продолжать путь, однако в голову мне пришла неожиданная мысль: а что если «чернослив» и его команда не погибли? Или погибли, но не все? Те «нелюди», что остались в живых, наверняка поедут по следу моей машины и через несколько часов — даже раньше — догонят ее. Можно даже не убегать, а залезть снова в теплое нутро моего прибежища и ждать, пока они меня схватят. Их не очень расстроит мой побег — их вообще мало что расстраивает, мало что радует. Ничто не может их испугать, утомить, произвести на них впечатление. И они хладнокровно отправят меня в этот Тайный пункт, согласно своему незыблемому плану.

Поняв все это, я вылез из саней, выбрал направление наугад и побрел пешком.

Не могу сказать, что путь давался легко. Лед под ногами был тверд, как нью-йоркский тротуар, и в то же время скользил, словно каток. Я падал, вставал и падал снова и вновь шел вперед. После часа утомительной борьбы я оглянулся и увидел свои сани, Они стали далекой точкой, но все же были еще видны.

Я шел и думал о том, что, возможно, все эти теории верны: Антарктида движется к северу, сдвигая вслед за собой земную кору. Все это сопровождается тайфунами, землетрясениями; течет рекой раскаленная лава, вырастают новые горы там, где сморщилась земная кора, возникают новые пропасти там, где их не было еще вчера. Ну что ж, подумал я, эта теория не более безумна, чем все другие.

В какой-то момент я очнулся и понял, что лежу на снегу. Как это произошло — не пойму, наверное, решил отдохнуть. Лежать было довольно приятно, если не считать того, что к ногам моим словно привязали грузила.

Я перевернулся, поджал под себя свои пудовые конечности. Было трудно встать и сохранить равновесие, но я этого добился. Я стоял, словно на ходулях: ноги кончались под коленями а дальше начиналось дерево. Никакой боли, лишь ощущение тяжести, которую надо за собой тащить. Не выдержав этой нагрузки, я снова упал на лед и заснул.

Разбудили меня угрызения совести: у меня была цель, которой я не достиг, а какая цель — не мог вспомнить. Боль вгрызалась теперь в мою грудь, как зубы тигра. Попытавшись идти дальше, я понял, что не могу.

Тогда я пополз. Я полз с закрытыми глазами, потому что у меня не было сил поднять веки. И все же иногда я видел свет — свет, который то ослабевал, то усиливался. Мне было смешно — откуда здесь свет, в этой белой пустыне?

Но он приближался, он казался уже таким реальным, он был так близко — бледно-желтый прямоугольничек, бросающий луч на сияющий снег… Этот луч словно бы проложил тропинку и манил меня: ну еще немного, ну сделай несколько шагов…

В последнее время у меня появилась привычка морщиться, перед тем как открыть глаза. Всякий раз я как бы готовился подсчитать свои синяки, ушибы, переломы, контузии и вспомнить, откуда они взялись. Но на этот раз все было иначе.

Надо мной склонилась… мечта. Это было видение: молодое, прекрасное лицо в обрамлении черной гривы блестящих волос. Лицо это улыбнулось, и нежная рука прикоснулась к моей щеке:

— Мэл… — произнесла Риссия.

13

Я потерял счет времени. Риссия возилась со мной, как маленькая девочка с новой куклой. Когда боль в ногах снова терзала меня или когда мне опять казалось, что я убегаю от безликих людей и бреду по колено в расплавленном свинце, она меня успокаивала и утешала.

В один прекрасный день я сидел в постели и самостоятельно ел суп, поглядывая на два забинтованных бревна, которые были когда-то моими ногами.

— Детка, ты прелесть, — сказал я Риссии и взял ее руку в свою. — Послушай, может, у меня мозги размякли, но, насколько помню, я оставил тебя в нашей каморке в Майами. Не прошло и двух недель, — как я уже топал по льдам Южного полюса. А дальше — вот это! — Я обвел рукой кровать, комнату и всю необъятную Вселенную. — Может, мне все это приснилось?

— Нет, Мэл. Гонвондо — здесь.

— Гонвондо! Так назвал это место юнга. Он говорил, что меня везут в какой-то Тайный пункт. Ну ладно, к черту это все. Лучше скажи: как ты меня нашла?

Она улыбнулась, покачала головой.

— Не я тебя, нет. Ты меня нашла.

— Я — тебя?!

— Ты приходить ко мне, Мэл. — Взгляд ее стал мягким и задумчивым. Взяв мою руку в свою, она потрогала кольцо, свой подарок, и добавила: — Это привел тебя здесь. Я поморгал глазами.

— Ну да, хороший сувенирчик. Значит, я проделал десять тысяч миль, чтобы вот так случайно наткнуться на тебя?

— Мэл, так много слова… Кольцо привел тебя, верь… — Она смотрела на меня, как нежная мать, которая уговаривает ребенка сказать «спасибо».

— Хорошо, Риссия, — я погладил ее руку. — Я поверю.

Прошло еще несколько дней, а может, ночей, потому что за окнами все время стояла бархатная тьма; я встал с постели и начал ковылять по квартире. Мои ноги были обморожены, кажется, до безнадежности, но Риссия применяла разные бальзамы со странным запахом, и ноги мало-помалу начали заживать.

В квартире (а может, это был дом?) мне удалось увидеть только четыре комнаты. В гостиную вела тяжелая дверь под арочным сводом; столовой служила комната с большим низким столом; спальня соединялась с ванной, центр которой занимал огромный квадратный бассейна в последней просторной комнате вообще было очень мало предметов-Полы во всех комнатах покрывал какой-то твердый блестящий материале замысловатым рисунком. Стены, облицованные похожим на полы материалом, иногда неожиданно меняли цвет.

Комфортабельная мебель, сделанная из дерева и пестрых тканей, имела какие-то непривычные пропорции. В комнатах иной раз звучала музыка, сплетающаяся в тревожные, незнакомые мелодии, настолько сложные, что казалось, ее создатели знали гораздо больше нот, чем семь.

Риссия доставала еду из некоего углубления в центре большого стола. Я не видел ни кухни, ни кладовки, ни котельной для обогрева дома. Одежду для нас обоих — свободные одеяния с просторными рукавами — Риссия извлекала из шкафа в спальне. Когда я спрашивал, откуда берется одежда, она показывала на этот шкаф, но если в него заглядывал я, он был пуст. Кроме того, одежда каждый день была новой. Нельзя сказать, что Риссия очень ею интересовалась; мне кажется, она и обнаженной чувствовала бы себя превосходно.

Итак, я жил в свое удовольствие: спал, ел, иногда, лежа в постели, изучал картины на стенах или странный рисунок на портьерах, где какие-то угловатые люди охотились на драконов… Ели мы, как правило, нечто похожее на восточные блюда и запивали Легкими сладковатыми винами.

— Откуда все это берется? — спрашивал я девушку, когда она открывала крышку в середине стола и доставала красивый судок с горячей пищей.

— Как это приготовлено? Из чего сделано? — В ответ она только смеялась и советовала мне есть побольше. Мне не оставалось ничего другого, как только доставать кусочки мяса серебряными палочками из своей чаши.

— Вкусно, — говорил я. — Очень нежное мясо, с приятным ароматом. Похоже на свинину и в то же время на говядину, но это ни то ни другое.

Риссия только улыбалась в ответ.


В тот день, когда я смог ковылять по квартире, я застрял в одной из комнат, стены которой были уставлены шкафами. Но ни ручек, ни замков, ни выдвижных ящиков я не обнаружил. Постучав по одному из них, я услышал звук пустоты. Риссия была рядом и выглядела задумчивой.

— Для чего все это? — спросил я. — Остальное я еще хоть как-то могу объяснить, но эта комната ставит меня в тупик. Она пыталась увести меня за руку.

— Нет, Мэл, нет смотреть. Еще очень усталый.

— Я хоть и усталый, но все же любопытный.

— Не говорить сейчас, Мэл.

— Послушай, — настаивал я. — Я хочу знать, какую роль играешь ты во всем этом. Кто ты, кроме того, что ты мой добрый ангел? Откуда ты появилась, и что ты знаешь о… об этих.

Лицо ее напряглось, но она смотрела мне в глаза.

— Мэл, лучше забывать, — и взглянула умоляюще.

— Ни за что, — я потряс головой. — Пока я жив — буду помнить.

Риссия бросила на меня взгляд, в котором затаилась мука. Потом заговорила:

— Наверное, это те, из легенда. Их называть под — земные люди. Прячутся глубоко в землю, но приходит плохой время и они являют себя. Иногда берут женщина, закопать глубоко в земля.

— Байки, — ответил я. — Народное творчество. Убийцы, которых видел я, не из сказок. Они здесь, прямо сейчас. И почему-то охотятся за тобой. Почему? Ты можешь пролить свет на это?

— Мэл, подземные люди везде. Хотят взять все, делать всех как рабы. Мы — сидеть здесь тихо, жить, все забыть.

— Ну уж нет. Из меня не выйдет раба, я слишком самостоятельный. Расскажи мне, что ты знаешь о них? И о себе тоже.

— Нет, Мэл. Отдыхать. Стать сильный.

— Хорошо, я буду отдыхать, если ты мне кое-что расскажешь.

Риссия посмотрела на меня очень печально. Потом вздохнула.

— Лучше — нет, лучше быть здесь, счастливые, одни. Но ты — мужчина. Ты хотеть не отдыхать, а знать.

Она пригласила меня сесть в одно из кресел.

Я погрузился в слишком низкие и широкие для меня подушки. Подойдя к стене, Риссия поколдовала над какими-то кнопками, скрытыми от моего взора. Свет в комнате померк, потом сменился глубоким мраком. В центре комнаты возникло свечение, но невозможно было понять, откуда оно исходит. Светлое пятно росло, превращаясь в какие-то туманные видения, и постепенно стало картиной. Я увидел залитую солнцем долину, обрамленную лесистыми холмами. В центре картины что-то шевельнулось, и возникла точка, которая все росла; оказалось, что это животное, галопом несущееся по диагонали «экрана». На переднем плане возникли деревья, потом они стали крупнее.

Из-за деревьев появился человек, он бежал, как бы удаляясь от камеры. Этот высокий, темнокожий мужчина был одет во что-то черное, плотно прилегающее к идеальной фигуре. Его волосы были коротко подстрижены, правой рукой он держал нечто похожее на оружие. Он бежал очень быстро, наперерез приближающемуся животному. Разглядев животное поближе, я понял, что это черный слон и что бежит он галопом, подняв кверху хобот, а бивни его могли бы стать прекрасным украшением любой гостиной.

Одинокий охотник мчался навстречу слону, а камера следила за ним на большом расстоянии. Но вот мужчина замедлил бег, потом перешел на шаг. Теперь он был ярдах в пятидесяти от этой живой горы, которая стояла, подняв хобот; бивни слона тоже поднялись, а красноватые глаза внимательно следили за каждым движением человека.

Шагах в пятнадцати от слона охотник остановился. Оружие, которое он держал в правой руке, попало на первый план и оказалось, что это широкий рог. Он поднес его ко рту и я даже услышал (или мне это почудилось) звуки этого рога. Человек играл тихо, это была какая-то колыбельная для гигантов, он играл для слона, стоявшего над ним, как гора перед мышью. Слон даже поднимал иногда одну ногу, отрывая ее от земли, как будто танцевал.

Вдруг охотник опустил рог и сделал мягкий жест правой рукой. Огромное животное отступило назад, человек — за ним. Через секунду охотник уже гладил гигантский хобот — штуковину, которая могла бы вырвать с корнем столетний дуб. Протянув руку, охотник поймал бивень, подтянулся на руках и через секунду сидел на голове у этого гиганта между ушами.

Слону это не очень нравилось, он делал шаг то вправо, то влево, тряс головой, пытаясь сбросить всадника, но охотник распластался на его голове, цепко держась за уши. Целых полминуты слон выделывал пируэты, выгибаясь и так, и этак. Но вот мужчина уселся прямо, стукнул пятками по шее гиганта, и тот пошел такой деловой походкой, словно занимался этим всю жизнь.

Картина растворилась в мягком тумане, и я перевел дух.

— Да что же это такое, в конце концов? — воскликнул я.

— Молчи, — сказала Риссия. — Смотри дальше. Далеко на заднем плане появился силуэт огромного лохматого слона, но уже другого, который мирно шагал посреди улицы. В позолоченном островерхом паланкине, укрепленном на его спине, восседала молодая прекрасная женщина, сидела она очень прямо, сложив руки на груди. Красивая спина была обнажена, смуглая кожа золотилась в солнечном свете. Ксения-черные волосы, уложенные на голове в высокую сложную прическу, были перевиты нитями блестящих бус. По обеим сторонам дороги смуглокожие люди улыбались и махали ей вслед.

Подойдя к зданию, стоящему одиноко на фоне голубого неба, — высокому, как небоскреб, — слон остановился и тяжело опустился на колени, подогнув передние ноги. Девушка встала, вышла из паланкина и соскользнула со слона. На ней не было надето ровным счетом ничего, кроме белого шелка, едва прикрывающего тело (я бы сказал, на корме и на носу), да еще блестящих бус. Но и фигура, скажу, вполне подходила для такого наряда… Подняв руки, она обернулась, и я застыл: родная сестра Риссии была бы меньше на нее похожа.

Эта сцена тоже растворилась и исчезла. Появилась еще одна — на сей раз заросший травой склон холма; внизу его расположилась дамба, сквозь решетку которой бурлила вода. Аппарат, напоминающий стрекозу, приютился на вершине холма, потом он стал медленно двигаться, съехал вниз по склону, оторвался от земли и взмыл вверх, пролетев прямо перед камерой. Внутри, среди переплетения каких-то палок и веревок, я успел заметить человека. Он сидел согнувшись, его волосы развевались на ветру, а улыбка сияла от уха до уха. Но вот и второй планер оторвался от земли, он чуть не выскакивал из кадра, то вертикально набирая высоту, то стремглав бросаясь вниз. Вдруг одно крыло его смялось, отогнулось назад, поврежденный планер стал снижаться ленивыми кругами, лотом упал в море, и вода фонтаном обозначила его могилу. Я вздрогнул от этого финала.

А вот и следующая картина. На сей раз ярко разукрашенная лодка пристает к длинной пристани, у лодки короткая мачта и открытая палуба с маленькой рубкой. Мужчина на палубе радостно машет тем, кто ждет его на берегу. Лодка причалила, на пристань перебросили трап, и матросы пошли по нему, ведя какое-то чудище, похожее на плененную гориллу. Потом мой взгляд поймал бледное, широкое лицо, быстрый взгляд ярко-голубых глаз. Это было лицо человека, но волосатого, как зверь, и руки ему связали на животе.

Когда и эта картина угасла и зажегся свет, я лихорадочно стал шарить по карманам в поисках сигарет. Карманов в моем одеянии не было, к тому же я не курил уже несколько недель. Я посмотрел на Риссию:

— Когда все это происходило? — мой вопрос прозвучал нервным шепотом.

— Где это было? Что это вообще такое?

— Это мой дом, — ответила она, — мой народ. — На лице ее было выражение безвозвратной потери, но голову она держала гордо.

Я прохромал в столовую, поднял крышку нашей «кухни» и схватил в руки бутыль с вином, которая появилась вместе с рюмками. Я выпил вино залпом. Это не очень помогло, но все же я выиграл несколько секунд, они были нужны моему мозгу, лихорадочно искавшему объяснение увиденному. Я обернулся: Риссия стояла за мной с озабоченным лицом.

— Теперь отдохни, Мэл, — сказала она.

— Прости, дорогая, но я уже столько отдыхал! Давай теперь поговорим.

— Я провел ее в гостиную, усадил в кресло, сел в соседнее. — Кино, что ты мне показывала… Где это все было — на Земле? Она удивилась.

— Конечно.

— Но где, в какой стране?

— В Гонвондо, здесь, — она указала рукой в пол.

— Да, но лед…

— Нет лед тогда. Красив мой Гонвондо.

— Ясно: Антарктида до ледникового периода.

— Мэл, как это давно? — Она смотрела на меня с беспокойством.

— Бог мой, я не могу сказать так сразу. — Я пытался вспомнить, что читал по данному вопросу. — Общепринятой считается цифра в несколько миллионов лет, по некоторым теориям, это несколько сотен тысяч лет, по другим — десять-двадцать тысяч.

— А что это — тысялет?

Минут пять ушло на то, чтобы объяснить ей нашу систему летосчисления. Она для наглядности загибала пальцы, и по щекам ее текли слезы. Потом вытерла их и сказала:

— Миллилет, тысялет — все равно. Все мертвый, давно.

— Это были твои предки?

— Нет, — она покачала головой, — мой народ, мой город назывался Ульмок. Я тут могу ездить на слон, ходить по улица, видеть небо.

— Каким образом?

— Здесь, Мэл, — она показала в сторону спальни.

— Спать. Там есть… крыша. Дышать глубоко, — она показала, как надо дышать, — спать.

Риссия прошла в спальню, а я — за ней. Прикоснувшись к чему-то на стене, что осталось для меня невидимым, она вызвала из-под пола плиту, над которой высился стальной полог, снабженный трубками.

— Лежи здесь, Мэл. Крыша закрывать, сонный воздух дышать — холодный. Спать долго.

— Но… зачем?

Ее удивил мой вопрос, но она ответила спокойно:

— Плохой время приходить, солнце — красный, небо — черный. Земля дрожать. Снег падать с неба, — она покачала головой. — Нет, Мэл, так много слов… подождать, я учить еще.

— Я все понимаю, продолжай.

— Мужчин, женщин, старый, я, — она ткнула пальцем себя в грудь, а я покачал головой:

— Не понимаю, но ты продолжай.

— Моя старик брать меня сюда.

— Уже вполне владеешь английским, — усмехнулся я. — Давай дальше.

— Много люди уехать в лодка, много тысяч лодка. Мой старик сказать — нет. Он бояться — не про себя, про меня. Он сказать: «Ты — спать, ждать», я ложиться здесь, прощаться, потом — темнота.

— Н-да, его можно понять. Эти лодки я видел, на них далеко не уедешь.

— Лодка другой, Мэл, большой-большой. Но он бояться про меня, много чужой земля; Холгота, Отукка, люди-звери.

— Понятно. Значит, ты попрощалась с отцом и вроде бы… умерла. — Я представил себе Риссию, лежащей в холоде и темноте много лет подряд, когда земля вращалась вокруг солнца, возникали и умирали культуры разных народов, а над ней вырастала толща льда.

— Нет, Мэл, нет умерла. Жива, однажды проснуться.

— А потом? — спросил я.

— Наверное, отец приходить скоро. Очень болен, долго болен. Дом говорить мне, что делать.

— Дом советовал тебе, что делать?!

— Да, дом. Очень мудрый, знает все. Говорить мне, делай так, скоро — здоровый. А отец…

— Наверно, ты его потеряла.

— Пойдем, — она повела меня в комнату с экраном, подошла к нише в стене, перед которой стояло кресло, села в него и заговорила на том языке, который я слышал от нее раньше и не понимал.

Глухой голос ответил ей, произнося все слова на одной ноте. Он говорил довольно долго, а когда кончил, Риссия сказала: «Акку» — и встала с кресла.

— Вот видишь, дом говорит: снег идет сверху, завтра — тепло, лед станет вода.

— Это у тебя собственная метеостанция?

— Дом знает всех вещей, Мэл, не наш дом, большой дом — там, — она указала куда-то пальцем.

— Он связан с другой станцией? Видимо, это объединенная справочная служба.

— Я не знай так много слов, Мэл. Не говорить больше сейчас.

— Ну хорошо, а что тебя разбудило?

— Лед уходить, вода сверху, — она показала на потолок.

— Так, значит, лед начал таять, и машины заработали, чтобы вывести тебя отсюда?

— Может, так, Мэл.

— Не обращай на меня внимания, девочка, я просто рассуждаю вслух. Итак, ты проснулась, сначала была больна, но потом поправилась. А дальше?

— Надо идти, искать старик. Взяла морской костюм, еда. Наверх — много льда, много вода, тяжело ехать на снегоход.

Риссия довольно долго рассказывала, как она добиралась до Америки, потом увидела огни Майами и пошла искать людей. Она их нашла, но никто не понимал ее языка. Все казалось ей странным — люди, здания, животные.

Она изголодалась, но без денег никто не хотел ее кормить. Но вот в один прекрасный день к ней подошел человек и заговорил на ее родном языке.

Она была счастлива, она пошла за ним. Но он, заведя ее в темный переулок, попытался схватить. Риссия вырвалась и убежала, а три дня спустя в другом темном переулке встретила меня.

— Мир тесен, — усмехнулся я. — А люди, которые пытались тебя схватить, имели на это основания?

— Нет, Мэл. Сначала я думать — хороший друг. Потом — душить меня. А я… — Она изобразила, как он схлопотал от нее кулаком в челюсть, потом коленом в пах. — Я убежать.

— Молодец, девочка. Но послушай, ты должна хоть примерно знать, кто они такие. Кто такой Сэтис? Тебе что-нибудь говорит эта фамилия?

— Нет, Мэл, неизвестный люди.

— А говорят по-твоему.

— Говорят странный, — она кивнула очень выразительно. — Но я понимал.

— Ну хорошо. Я вижу такую связь событий: мой знакомый моряк был в Антарктиде, он клялся, что какие-то безликие люди преследовали его и саботировали работы, которые там велись. А ты говоришь, язык у них такой, как был здесь в древние времена. Почему они преследовали меня? Наверное, из-за монеты, которую я им показал в Майами.

— Монеты?

— Да, золотой такой кружочек, — пошарив в ящике стола, я нашел что-то вроде карандаша, клочок бумаги и нарисовал монету такой, как я ее запомнил.

Риссия яростно закивала головой; этому она научилась у меня.

— Это грипс, это для… — она замахала руками, не в силах объяснить назначение денег на своем английском.

— Моряк сказал, что нашел монету в постройке, вмерзшей в лед, — продолжал я. — Сэтис тоже ее узнал. Его приятель обменял мою монету на другую; до сих пор не могу понять, для чего.

— Да, да! — Риссия была взволнована. — Монета как кольцо, Мэл, он приводить его к тебе!

— Что ты хочешь сказать?

— Мэл, умный люди, мой народ, так делали, — она искала слова. — Ты, я, кольцо — вместе.

— Это что — волшебство?

— Кольцо для женщина, давать мужчина. Манит мужчина к женщина.

— Ты это можешь и без кольца.

— Сэтис иметь то же в монета. Дать тебе, звать его к тебе.

— Значит, пока у меня была монета, она его притягивала. А я-то думал, что мы с тобой спрятаны у Боба, как деньги в бабушкином чулке.

— Твой грипс где? — Она даже схватила меня за руку.

— Наверное, я потерял монету на катере, — сказал я, — но давай двигаться дальше. Как ты сбежала? Я оставил тебя в неважном состоянии и думал…

— Да, Мэл, я больной, лежать, ждать, два дня, ночь. Стало лучше — брать лодка, бежать. Хотеть одно — домой. Искать Мэл, а найти тот, что говорит мой язык.

— Значит, ты разыскивала этих убийц?

— А как брать вещь, мне надо? Теперь знаю, не боюсь. Искать мужчин, один. Обмануть, учиться много. Идти место, где машина летит в воздух.

— Аэропорт?

— Да. Искать другой мужчин, летать в воздух долго-долго.

— Акула ты дела первого мужчину? Риссия наглядно изобразила жестами, как она засадила ему коленом в седалище и сломала шею:

— Я сильный.

— Боже ты мой, а я так за тебя боялся.

— Ехать место, — продолжала она, — Иоганнесбург. Покупать лодка.

— На какие деньги?

— Мертвый мужчина — много грипс.

— А потом?

— Плыть сюда, приходить Гонвондо, дом.

— Пешком?!

— Снегоход здесь, то же место.

— Детка, да ты неплохо ориентируешься.

— Нет надо: есть кольцо. — Улыбаясь, она подняла руку, на которой сверкнуло точно такое же колечка как подаренное мне.

— Я подумать: может, Мэл… — Тут она прикоснулась ко мне своим очаровательным жестом, который передавал мысли кончиками пальцев, когда у нее не хватало слов.

— Но если ты жив, ты приходить, — продолжала она. — Я знать, может — долго.

— Ну, хорошо. У нас остается несколько нерешенных вопросов: кто они такие — этот Сэтис и его банда? Зачем им понадобилась ты? И это царство под водой…

— Да, Мэл. Старое место, дом был как тут, но вода пришла, умный люди держать воду, я думаю.

— Н-да, похоже было на спешную работу. Однако они применили столько всякого «ноу-хау», как первоклассные инженеры. Но зачем им было ловить тебя в Майами, а потом тащить сюда? Они могли убить тебя прямо в гостинице, у Боба.

— Нет убивать, Мэл. Поль-зо-вать. Старый толстый урод.

— Использовать? Но как?

— Сыновья, — ее губки презрительно скривились.

— То есть Большой Бэби…

— Он просить меня, много. Я сказать нет. Он говорить: ты давать мне сыновья. Не знаю слова, Мэл.

— Ну ладно, я и так все понял. Забудь этого урода, его дом развалился, может, и самого уже выбросило волной на грязный берег. Но мы так и не знаем, чего хотят те парни.

— Ты сам говорить — тот моряк найти грипс в дом. — Ее глаза горели от возбуждения. — Где дом, какой?

— Он утверждал, что подо льдом есть целый город.

Она судорожно вцепилась в мою руку:

— Мэл, город — мой! Ульмок! Он еще там!

— Не уверен. Эти ледники — они ведь движутся. Даже если там и был город, он, наверное, превратился в развалины.

— Да, но моряк найти грипс.

— Н-да, — я потер подбородок, — нет смысла рассуждать логически. Может, выпал снег, заледенел, и эти глыбы не дали твоему городу сползти вниз.

— Да, Мэл! Гора! Все стороны. Ульмок как… взяв со стола глубокую чашу, она показала на нее. — Вот так.

Я поднялся с места и принялся ходить из угла в угол.

— Они куда-то собирались. Может, на свой ежегодный съезд. Скажи, Риссия, твой Ульмок далеко отсюда?

— Зачем, Мэл?

— Тамответы на все вопросы.

— Нет, Мэл, быть здесь, живой, тепло! — Она подошла вплотную, подняла лицо ко мне. Глаза ее были настолько велики и бездонны, что в них можно было утонуть. Ее просторный хитон не мешал мне ощущать ее тело.

— Кажется, я тебе вроде как дорог, — я попытался пошутить, но голос у меня дрожал.

— Да, Мэл, дорог. Быть здесь! — она обвила мою шею руками и доверчиво прижалась. Я поглаживал ее по спине, стараясь успокоить.

— Знаешь, я, может быть, найду дорогу туда, если шахта, прорубленная моряками, еще на месте. Я возьму твой снегоход, поеду туда ночью, разведаю, что и как, и вернусь до того, как они об этом догадаются.

— Они тебя убивать. Мэл, бери большой лодка, ехать домой, брать много людей. Везти их сюда.

— Дело в том, что эту историю даже некому рассказать. Экспедиция Хейли — последнее, что могло сделать реальное правительство. А вторую организовать некому. У меня же нет никаких доказательств, нет даже той монеты. Совершенно ничего нет!

Мы проговорили об этом еще целый час, и в конце концов Риссия, с лицом решительным и твердым, согласилась помочь мне собраться в дорогу.

14

Прошло еще восемь дней, прежде чем Риссия пошла меня провожать. Мы выбрались по наклонному тоннелю на поверхность и оказались в двадцати футах над домом, погребенным под снегом и льдом. На мне был отливающий металлом черно-синий костюм, похожий на ее темно-зеленый, в нем было легко и приятно, как в хлопчатобумажном, а согревал он, как кирпичный дом. Риссия снабдила меня и бутсами, сделанными будто из прочного войлока. Ноги хотя еще болели, но пребывали в тепле. Естественно, на мне были теплые перчатки и головной убор, напоминающий капюшон. Такой костюм был образцом достижений Гонвондо, и он производил впечатление. Я взял руки Риссии в свои.

— Ничего со мной не случится, милая. Я проведу быструю тайную разведку и вернусь. Мне нужны более убедительные доказательства знакомства с безликими парнями, чем просто пара синяков на теле.

— Нам пора двигаться, скоро стемнеет, — ответила она спокойно.

— Ты покажи мне снегоход, и я отправлюсь.

Пройдя мимо меня, она стала раскапывать горку, покрытую ледяной корой, я ей помогал. Через пять минут снегоход стоял перед нами. Это был плоский, не выше надувного матраца механизм, с приборной доской, прикрытой козырьком. Ничего особенного. Я даже не был уверен, что он идет на воздушной подушке.

— Как ты запускаешь снегоход? — спросил я Риссию.

— Садись, — приказала она в ответ. Я влез на сани позади нее. Риссия склонилась над приборами.

— Я отсюда не вижу ничего, — запротестовал я. — Дай мне сесть впереди.

— Это никому не нужно. Я еду с тобой. — Надо сказать, что за последнюю неделю она стала неплохо говорить по-английски.

— Не тут-то было, дорогая, ты вернешься назад в свое уютное гнездышко, будешь сидеть тихо и ждать меня.

Она резко обернулась:

— Я боюсь не за себя, только за тебя.

— Боже мой, Риссия, мы же не шутки шутим! Я спущусь в это подземелье, потому что я должен!

— Мэл, — она наклонилась ко мне, — я поведу снегоход и помогу тебе копать, ты не сможешь найти вход в шахту. А там, внизу — как ты узнаешь, куда идти, без меня? Это же улицы моего города.

— Брось! У меня и так хватит дел, а мне еще придется тебя разыскивать.

— А вот, посмотри, — она показала на пуговицу за ухом, похожую на слуховой аппарат. — Эта штука соединена с домом. Она будет меня направлять. Этот приборчик способен ловить звуки, тени, предметы, мы будем запрашивать дом, а он станет отвечать.

— Великолепно. Вот и отдай его мне.

— Нет, ты не поймешь его, — она смотрела на меня победоносно, — он говорит на моем языке.

— Спускайся вниз, Риссия, — я взял ее за руку, пытаясь сдвинуть со снегохода. Но она была сильной. Я подвинулся, чтобы мне было удобнее, и наши глаза встретились.

— Ты хочешь, чтобы я снова ждала тебя одна? — тихо спросила девушка.

Держа ее за плечи, я смотрел в эти глубокие глаза и думал о том, что, если я не вернусь, она будет ждать меня там, внизу, день за днем, а дни эти сплетутся в годы.

— Ну ладно, глупышка, — произнес я, тяжело вздохнув, — поехали. Надо покончить с этим приключением до восхода солнца.


Риссия вела снегоход на скорости, по сравнению с которой бобслей показался бы ходьбой на месте, к тому же воздушная подушка удерживала сани в шести футах надо льдом.

Полчаса понадобилось для того, чтобы найти вход в шахту, он имел вид кратера, образованного взрывом. Вглядываясь в приборы, она подрулила к воронке и выключила энергию.

— Похоже, это то, что нам надо, — сказал я, — моряк описал это место довольно точно.

— Где-то здесь располагалась Великая Солнечная Башня, Мэл, — поведала девушка. — Спрыгнув со снегохода, она указала себе под ноги. — Кроме того, — продолжала она, — именно здесь тот самый Тайный пункт, куда тебя везли.

— Ну что ж, он больше не будет тайным. — У меня под ногами заскрипела ледяная крошка, а Риссия взяла в руки металлическую трубку, похожую на фонарь, и нацелила ее на лед. В мгновение он превратился в кипящую воду, открыв зияющую пустоту.

— Вот это класс! А я-то собирался сюда, вооружившись бритвами и высохшей жевательной резинкой.

— А что это такое, — спросила Риссия. — Эти инструменты лучше моего теплового ружья?

— Тебя трудно перещеголять там, где нужна узкая специализация. Ты молодец.

— Мэл, слишком много слов, которых я не знаю.

— Ты права: когда я нервничаю, то становлюсь болтливым. — Я наблюдал за тем, как она увеличила отверстие во льду, потом прорыла узкую траншею и рядом еще одну. Я присоединил свои усилия и вытащил изо льда глыбу весом килограммов двадцать, отбросил ее в сторону, а Риссия продолжала растапливать лед.

Через час, углубившись в лед метра на два, мы услышали гулкую пустоту, и под нами провалилась целая льдина. Мы оказались в яме, в одном углу которой тускло блеснула металлическая решетка.

— Так и есть, это лифт, где застрял моряк, — сказал я. — Однако от лифта остались только тросы.

Через несколько минут спуска по канату ноги мои встали на поверхность из тающего льда. Через секунду и Риссия стояла рядом. Мы оказались в небольшой пещере, как бы вырубленной в толще льда. Она посветила фонарем, и мы увидели, что нас окружают стены, сделанные словно из черного стекла. Луч ее фонаря остановился на площадке из серого камня, ведущего в высокую узкую нишу, ограниченную маленьким балкончиком.

— Мэл, — ее голос прервался, — это начало Великой Башни.

— Небоскребы под землей, — сказал я, обняв ее за плечи, — я раньше в это не верил…

Девушка вошла в нишу и исчезла в темноте, я последовал за ней. Мы оказались в маленькой комнате с узкой кроватью, квадратным столом, сгнившими кусками ковра и проемом без двери.

— Здесь он нашел монету, — сказал я. Голос мой прозвучал хрипло. Риссия повлекла меня в отверстие.

— Здесь должен начаться наклонный коридор, — сказала она.

Мы прошли через какие-то холлы мимо запертых дверей. А вот и спуск, о котором она говорила. Широкий, как парадная лестница, он вился спиралью вокруг огромного колодца в центре. Никаких перил не было и в помине, пришлось идти, прижимаясь к стене.

Спустившись примерно на пять этажей, я обнаружил первый признак пребывания людей в этом подземелье: ящики с продуктами. На минуту стало легче, словно я увидел братьев по разуму.

— Как ты думаешь, сколько этажей в этом здании? — спросил я.

— Восемь раз по десять и еще три, — сказала она.

— А где эти окопались, как ты думаешь?

— Думаю, что поближе к кухне. На следующем этаже Риссия тронула меня за руку.

— Отсюда идет какое-то тепло, — сказала она.

— Я не чувствую.

— А мне подсказал дом. Надень вот это да глаза, — она протянула мне нечто вроде козырька из мягкого пластика. Я напялил его, не задавая вопросов, и увидел яркое пятно света на полу, исходящее от ее фонаря.

— Инфракрасные лучи, — удивился я, — да у тебя с собой целый мешок с чудесами!

Риссия хотела зажать мне рот рукой, но не успела. Что-то зашевелилось в темноте, я отпрыгнул назад, спрятав девушку за свою спину. Оно запустило чем-то тяжелым в стену, в то место, где мы только что стояли. Сделав шаг вперед, я наткнулся на что-то лохматое, оно зарычало, как медведь, и царапнуло меня когтями. Я приготовился к ответному удару, но в это время оно попало в луч света нашего фонаря. Я застыл от изумления: Передо мной стоял высокий человек, закутанный в грязное тряпье. Лицо его было бледно, глаза почти не видны из-за густой бороды. Он рычал, скаля зубы, не то от злости, не то от боли.

— Прекрати! — крикнул я, но он бросился на меня, промахнулся, потом пнул меня ногой так сильно, что вполне мог сломать кость. Пришлось прижать его к стене.

— Прекрати, черт бы тебя взял! Мы не враги тебе! Он застыл, мигая и тяжело дыша.

— Риссия, посвети мне, — сказал я. В луче света я увидел, как он сощурился, потом словно бы успокоился, испустив долгий вздох облегчения.

— Слава богу, Эддисон, это ты, — прохрипел он, — ты смог прорваться.


Жилье, которое оборудовал для себя этот дикарь, выглядело как небольшая барахолка. Здесь валялись какие-то полусгнившие предметы одежды, штабеля ящиков с надписями типа «Продовольствие для морских соединений» и тому подобное. Сидя в углу, он прислонился к стене и теперь, утратив агрессивность, походил на огородное пугало.

— Я стал легкомысленным, — сказал незнакомец, указывая на ящики с запасами, — раньше я все это прятал, а теперь перестал. Не от кого! Они больше не приходят сюда, думают, что я умер. А сколько человек пришлое вами? — он взглянул на Риссию и удивился. Такая реакция повторялась всякий раз, когда он на нее смотрел. — Я надеюсь, военно-морские силы расположились по периметру всего континента и патрулируют его.

— Сожалею, но военно-морские силы уже ничего не патрулируют, потому что их нет, — ответил я. — Здесь только я и Риссия. Познакомьтесь. Она и привела меня сюда.

Он выпрямился и сделал попытку встать, но девушка сама опустилась перед ним на одно колено. Он был таким изможденным и старым…

— Мы поможем вам, — сказала она мягко. — Увезем вас туда, где вы будете в безопасности.

— Мне… все это снится? — спросил он и потрогал руку Риссии. — Разрешите представиться, я адмирал Реум Хейли.

— Адмирал Хейли! — воскликнул я, тщетно пытаясь найти сходство этого дикаря с бравым военным, которого я в свое время видел на острове Гуам. — Вы здесь один?

— Да, — ответил он. — А кто вы такой? Как вы меня нашли? Что происходит наверху?

— Я расскажу вам все, — сказал я. — Вернее, то, что знаю сам.


— …магия кольца Риссии помогла мне, — закончил я свою историю. — Я добрался до нее больным, но живым.

— Но, ради Бога, зачем вы явились сюда? Вы же знаете, что это место кишит «безликими».

— За информацией. Мы ведь ничего не знаем о них наверняка.

— Их нельзя назвать людьми в полном смысле этого слова. — Теперь настал черед Хейли пускаться в объяснения. — Они называют себя вумбоидами, то есть особями, вышедшими из женщины[1].

— Что еще о них известно?

— Им совершенно все равно, живы они или мертвы, — продолжал он, — лишь бы их Главный — они его так и называют — был в целости и сохранности. Потребности у них простые — пища да место, где они могли бы размножаться. Последнее для них очень важно. Тех, кто не может размножаться, они подвергают тестированию, если кто-то его не выдержал, его убивают запросто, как мы бьем мух.

— Откуда вы все это знаете?

— Я подслушивал. У них есть большой зал, где они собираются для трапезы и беседы. Там же хранятся запасы еды, а ее столько, что можно кормить целый город в течение года. Провизию навезли сюда, когда началась Долгая зима.

Мне кажется, пленных привозят сюда же, — помолчав, продолжал он. — Иногда они говорят о женщинах, но не так, как мы о них рассуждаем, а как мясник оценивал бы сорт мяса.

— А что, они едят человечину?!

— Нет, не в этом дело. По-моему, они используют женщин каким-то противоестественным способом для размножения, стараются пополнить свою породу.

— А есть какой-то черный ход в эту трапезную, о котором бы они не знали? — спросил я.

— Да, есть коридоры для обслуги, они ведут на кухню.

— Нам нужно оружие, видимо, придется позаимствовать его у адмирала, — приняла решение Риссия.

— Минуточку! — вскричал адмирал, — вы что, собираетесь на них напасть? Но их там сотни!

— Не драматизируйте. Должен же я убедиться в том, что они существуют, эти вумбоиды, — отрезал я.

— Не валяйте дурака, вам нужно убраться отсюда, пока они о вас не узнали! — в панике вскричал адмирал.

— Я иду вниз, — ответил я. — Риссия, ты останешься здесь, с адмиралом Хейли. Если я не вернусь через сутки…

— Не говори глупостей, Мэл, — сказала Риссия. — Я иду с тобой.

— Вы хотите спуститься вниз, чтобы воевать с этим» ползучими гадами? Вместо того, чтобы уйти подобру-поздорову? — не унимался адмирал.

— Вы продержитесь здесь денек без нас, — ответил я. — А потом мы выберемся отсюда все вместе.

Он молча уставился на меня. Потом с трудом поднялся на ноги.

— Я жил здесь без света, не слыша человеческого голоса, целых три месяца, — заявил он. — Я больше не останусь один, даже если придется ползти за вами на четвереньках.

— Ну что ж, адмирал, — сказал я. — Навесьте на себя автомат — и вперед.


Путь, по которому вела нас Риссия, представлял собой узкий наклонный коридор, но более крутой, чем первый. Мы проходили мимо открытых арок на каждом этаже, потом проникли в сводчатое, отзывающееся эхом помещение. В центре зала было сосредоточено какое-то оборудование — все это напоминало небольшую фабрику, покинутую людьми.

— Это верхняя кухня, — пояснила Риссия.

— Их здесь нет, — сказал адмирал, принюхиваясь. — Я бы их учуял.

— Внизу есть еще одна кухня, — сказала Риссия, — но они где-то здесь, они близко.

Вернувшись на наш спиральный спуск, мы двинулись дальше очень осторожно, останавливаясь и прислушиваясь через каждые несколько метров. Стены, которых мы касались, стали теплее, я это чувствовал даже через перчатки.

— Останьтесь здесь, — сказал я шепотом; в ответ на это адмирал метнул на меня сердитый взгляд. Я молча двинулся вперед, а он остался, потому что был хорошим офицером и знал, что такое дисциплина.

Через несколько шагов я увидел арку, ведущую вправо. Здесь было еще теплее и появился какой-то запах.

— Я войду внутрь, — предупредил я Риссию. — Если на горизонте чисто, ты последуешь за мной.

Не дожидаясь ее возражений, я проследовал вперед, пробираясь между огромными котлами.

Мне пришлось пройти ярдов сто до противоположной стены, прежде чем я увидел еще одну дверь. Я пробирался на цыпочках и, держа револьвер наготове, заглянул в нее.

Огромная комната с плотно закрытыми окнами была уставлена рядами обеденных столов, за ними сидели двадцать-тридцать человек, казавшихся карликами, — так высоко над ними был потолок. Я спрятался за выступ стены.

15

Я ждал в своем укрытии еще минут пять, потом выполз и пошел довольно быстро, прячась за большими темными печами. Где-то вдали слышались голоса, дверь в трапезную отворилась, выпустив луч тусклого света, и затворилась опять. По шарканью ног я понял, что кто-то снует в комнату и обратно.

Арка, за которой я оставил Хейли и Риссию, находилась от меня метрах в десяти, но чтобы достичь ее, необходимо было пройти по открытому месту. Я проделал почти половину пути, и тут заметил человека, стоящего спиной ко мне, прямо у входа в арку. Видимо, это был часовой, которого уже успели приставить к моим друзьям. Не дыша, я стоял какое-то время, не решаясь ни идти дальше, ни вернуться назад. Потом часовой развернулся и ушел.

Подбежав к Риссии, я наклонился над ней.

— Уход и быстро, — прошептала она, — у него есть рация. Беги, пока он тебя не засек.

Я осматривал провода, которыми была опутана девушка, их было не меньше сотни метров, они глубоко врезались ей в руки, в бедра, в щиколотки.

— Мэл, у тебя нет времени, — повторяла она, — я слышала, о чем они говорили: они ждут инструкций от своего Главного. О тебе они ничего не знают, считают, что пленные — это только адмирал и я.

— Сначала я тебя освобожу.

— Нет! Найди того, кого они называют Главным. Он — это их бог. Они упоминали Драконову палату, я знаю эту комнату.

— Тебе больно…

— Об этом некогда говорить, — перебила меня Риссия. — Слушай: над системой печей в центре есть дымоход, я думаю, в него можно пролезть. Когда доберешься до верхней кухни, пройди по коридору до самого конца. Там увидишь дверь, украшенную резьбой. За ней найдешь Главного.

Кто-то приближался к нам, я прикоснулся к лицу Риссии, сказал: «Я вернусь», побежал вдоль стены и исчез под аркой.


Дверь в спальню Главного я нашел довольно просто — резьба на ней изображала огромную двуглавую ящерицу.

За дверью висела тяжелая портьера; отодвинув ее, я оказался в вонючей комнате, обставленной роскошными, но полусгнившими вещами. На огромной кровати возлежало раздутое существо» карикатура на человека; оно уставилось на меня выпученными глазами.

Показав ему револьвер, я подошел поближе и встал слева от двери. Смутное чувство, что все происходящее мне знакомо, не оставляло меня. Я почти чувствовал давление воды на наружные стены, но на этот раз на них давил лед, а стены были древними, от них веяло давно ушедшими забытыми временами.

— Ты что — тот же самый? — спросил я хриплым голосом.

Он не ответил. Я вдавил револьвер в его жирную ступню и гигант отдернул ногу. Он ворчал, задыхался, изо рта его текла густая слюна.

— Говори, — я прицелился в его голову. — Кто ты такой? Что ты от нас хочешь?

— Я хочу… только мира и тишины, — пропищал он. — Почему ты делаешь мне больно?

— Не сваливай вину на меня, — ответил я, — мы уже встречались, помнишь? А может, это был твой брат? Ты остался в живых только благодаря моему любопытству. Отвечай, или я буду стрелять.

— Я Главный, — пропищал он. — Меня нельзя убивать или ранить.

— Зачем ты брал меня в плен? Что тебе нужно от девушки?

— В ее генах — спасение, — проскрипел он. На лбу у меня выступил пот. Появилось ощущение нереальности, туша на кровати стала кошмарным сном, дикой фантазией. Я снова ткнул в нее револьвером.

— Говори, дьявол, кто ты такой? Почему убиваешь людей? Как ты сюда забрался? За спиной у меня раздался шорох; обернувшись, я увидел человека, целящегося в меня. Я бросился на пол, а он промахнулся. Позади меня завизжал толстяк, он выл без остановки, потом затих, словно бы подавившись собственным криком.

Человека у двери я снял одним выстрелом. С постели Большого Бэби поднимался дым, он ел глаза, к тому же горящая постель испускала жуткий чад. С трудом поднявшись на ноги, я подошел ближе к трупу и увидел красно-черную рану, которая рассекла еще вздрагивающее тело и обнажила внутренности брюха, словно это был разбитый арбуз.

Пока я стоял, остолбенев, в брюхе толстяка что-то зашевелилось. Извиваясь и делая короткие выпады, появилось нечто темное и блестящее, похожее на огромного червя. Не отрывая глаз от этой темно-красной пакости, я всадил в нее магазин. Голова извергла струю слюны, дернулась и спряталась. И вдруг из разверстого брюха толстяка стало появляться, метр за метром, тело этой отвратительной твари, оно трепыхалось с невероятной живучестью. Лихорадочно перезарядив револьвер, я начал палить в нее. Дернувшись еще пару раз, змея затихла.

Риссию и адмирала я нашел там же, где оставил. Охраняющий их вумбоид исчез. Провода, связывающие девушку, оставили следы на ее руках и ногах, но она вполне могла ходить. Хейли сначала брел с трудом, потом пошел увереннее.

Мы прошли мимо многих вумбоидов, одни стояли, другие бесцельно брели в темноте. Большинство лежало без движения, как трупы у стены расстрелов. Я повернул лицом к себе одного-двух и понял, что они действительно мертвы, хоть на них и нет следов насилия.

— Похоже, что они просто перестали дышать, — сказал Хейли.

— Скорее всего, — согласился я. — Мне кажется, они получали силы от этого… который был в кровати.

Мы побродили по всему зданию, исследовали большие залы, богато убранные гостиные и коридоры со сводчатыми потолками. Риссия расписывала, какие празднества устраивали здесь в былые времена, какими роскошными были эти залы. А уже через полчаса мы стояли на ледяной поверхности под розовым небом — заря походила на разлитую розовую краску. Вдалеке виднелся наш снегоход, он казался точкой на льду.

— Сначала мы с Риссией заедем домой и возьмем все необходимое, — сказал я, — а потом двинем на побережье; у нее есть катер, он ждет нас там. Через десять дней мы будем дома, в Штатах. А вы, адмирал, какие у вас планы?

— Омаха, — сказал он кратко. — Я должен появиться в этом городе и доложить в штабе обо всем, что произошло с моей экспедицией.

— Вы думаете, вам поверят?

— Я приложу все силы к тому, чтобы поверили. Мне кажется, и вам следовало бы быть со мной рядом и подтвердить мои слова.


Океан мы пересекли за пятнадцать дней, погода была хорошей, если не считать постоянно висевших над нами черных туч да еще вулканического пепла, время от времени падавшего на наши головы в виде осадков. Мы отдыхали, ели и беседовали. А Риссия часами изучала однотомную энциклопедию, которая случайно завалялась на катере.

— Могу понять, почему они старались уничтожить мою Команду, — глубокомысленно произнес однажды Хейли, когда мы сидели на кормовой палубе, покуривая и наблюдая очередной закат. — Ведь мы обнаружили их убежище, так называемый Тайный пункт. Но за что они преследовали Риссию? Она им ничем не угрожала.

— Они разгадали в ней потомка древней расы. Ясно, что их племя вырождалось, — требовался новый генетический материал.

— Стало быть, они владели ее языком?

— Конечно, сам Главный объяснялся с ней на нем.

— Мне кажется, — вставила Риссия, — что он тоже… потомок моих предков. Его лицо…

— Хотите сказать, что он был в возрасте многих тысяч лет? Это же невозможно! — фыркнул Хейли.

— Но Риссия не моложе его, — я улыбнулся, глядя на девушку.

— Это другой случай. Риссия пребывала в анабиозе, теряя минимум энергии. У нас на флоте такие опыты ставят уже многие годы.

— Но ведь вумбоиды — не люди, вы сами это утверждали, адмирал. Они вселялись в людей, как паразиты. И этот удав, которого я укокошил, видимо, он и был Главным, а разбухшее тело — только оболочка.

— Почему же остальные тоже кончились, когда он сдох? — спросил Хейли таким хриплым голосом, словно эта тема его пугала.

— Они были с ним связаны чем-то вроде пуповины. И существовали только ради него.

— А для чего жил на свете он сам?

— Для того же, для чего живем мы все: простой инстинкт самосохранения. Только у нас — это миллионы, миллиарды Людей, составляющих человеческую расу. А там расы не было: существовал единственный, бессмертный экземпляр, которого вумбоиды обслуживали и охраняли, как делают пчелы со своей царицей..

— А для чего это все? Жили они тайно, видимо, веками не вылезая из своего подземелья. Не стремились не только к роскоши, но даже к комфорту. Они просто паразитировали на человеческой расе. Может, мы бы их так и не обнаружили, если бы катаклизмы на нашей планете не вывели их на поверхность. И если бы не появилась Риссия.

— Похоже на то, что они живут среди нас уже давно, — размышлял я вслух. — Интересно, откуда они взялись, какова была их роль в самом начале?

— Может, это завоеватели с другой планеты? — спросил Хейли со скептической улыбкой. — Летающие тарелки с инопланетянами могли появиться на земле и миллион лет назад.

Хейли задумался. Теперь, когда щеки его округлились, а борода была аккуратно подстрижена, он снова стал бравым адмиралом прежних дней.

— Они изо всех сил берегли драгоценную жизнь этого урода и, защищая его, гибли, как мухи. Странные все же существа: с одной стороны, беспощадные, с другой — совершенно беспомощные.

— Мне кажется, у вумбоидов не было собственного интеллекта, — сказал я. — Вселяясь в человека, они использовали его организм и мозг. Вспомните, адмирал, вы сами говорили, что это не люди, их нужды и потребности разительно отличаются от наших. Им ничего не нужно, кроме безопасного теплого гнезда для своего Главного.

— И все же они выползали на свет божий, вы видели их в штате Джорджия, в Майами, на Средиземном море. А подводный дворец, который вы обнаружили, видимо, существовал очень давно.

— Народ, к которому принадлежит Риссия, был знаком с ними, — заметил я. — Мне кажется, этот дворец был построен на берегу, а потом тщательно замурован, поскольку стал оседать на дно.

— Н-да, у этих древних была потрясающая техника, — Хейли покачал головой. — В некоторых случаях она даже превосходит современную. Например, все эти средства связи, которыми Риссия пользуется и сейчас. Как же случилось, что такая цивилизация не оставила никаких следов?

— Она существовала слишком давно, адмирал. Сначала ее перемололо и превратило в щебень, а потом все сковал лед. К этому можно добавить время, стихийные бедствия и мародерство. Они-то довершили процесс уничтожения.

— Все это одни предположения, — заметил Хейли. — Если кончится катастрофа и нам удастся восстановить хоть какой-то порядок на планете, мы как следует изучим замороженный подземный город. И, может быть, получим ответы на все вопросы.

— А может, и не получим. В некотором смысле даже жаль, что погиб Главный и его вумбоиды. Может, мы смогли бы его «разговорить».

— Мы избавились от страшного чудовища и его выводка, — резко ответил Хейли, — а у нас и без этого хватит проблем.

Через два дня мы увидели берег Луизианы, а потом причалили к западу от небольшого городка Айовы. Найдя на берегу брошенный кем-то автомобиль, вернее выкопав его из грязной канавы, мы погрузились в него и через несколько часов были в Омахе.


На окраине города, куда привез нас адмирал Хейли, мы увидели несколько мрачных зданий, окруженных высоким забором. Взвод морских пехотинцев, охранявших территорию, пристально наблюдал за нами, пока мы вылезали из машины и шли к воротам. Хейли назвал пароль, часовой переговорил с кем-то по рации, после чего у ворот появился морской офицер. Для начала он оглядел нас с ног до головы, потом задал ряд вопросов. Наконец для нас открыли ворота и под конвоем провели на территорию, а затем — в здание штаба.

Хейли, видимо, начал терять терпение, но внешне держался спокойно. У меня в кармане все еще оставался мой револьвер, который после поверхностного обыска мне разрешили оставить при себе. Внезапно в вестибюль прибыл — откуда-то снизу, на лифте, — толстый моряк в звании капитана первого ранга. Он и Хейли обменялись улыбками и дружескими объятиями, после чего толстяк усадил нас в свою машину и куда-то повез. В машине он забросал Хейли вопросами. Тот сдержанно отвечал, что все расскажет на официальной встрече.

Автомобиль остановился у высокого здания. Каперанг провел нас в кабинет, украшенный коврами и картинами. Он предложил нам выпить, после чего нажал кнопку на полированном столе, и в кабинете появилось трое — все подтянутые, с седыми висками и шевронами на рукавах, по всей видимости, штабные офицеры.

— Джентльмены, — начал каперанг.

Но тут Риссия коснулась моего рукава.

— Мэл, вот этот, в самом центре, — один из них! Я вздрогнул, как от укола иглы. Значит, вумбоиды принимают самый разный облик. До меня донеслись слова каперанга:

— …после стольких долгих месяцев. Я не сомневаюсь, джентльмены, что мы с большим интересом выслушаем адмирала Хейли, он расскажет обо всем, что испытал в Антарктиде.

Я не спускал глаз с морского офицера, на которого указала Риссия — мужчину восточной внешности с черными, как уголь, глазами. Вот он чуть отклонился назад, запустил руку в карман брюк, что-то вытащил и начал медленно поднимать руку.

Выхватив револьвер, я всадил ему пулю в грудную клетку, услышал, как пролаяло в ответ его оружие, выстрелил еще раз, он качнулся назад, и я всадил ему третью пулю — на сей раз в голову. И тут на меня навалились со всех сторон. Я пытался кричать, увидел мельком, что Хейли смотрит на меня и что-то говорит. Дверь распахнулась и в нее ввалился целый взвод морских пехотинцев. Перед моим носом замелькали кулаки, а потом у меня из глаз посыпались искры и я потерял всякий интерес к происходящему.


Суд надо мной вершили, видимо, в чьем-то кабинете. По стенам стояли вооруженные моряки, за длинным судейским столом сидели офицеры с мрачными лицами. Все было как в тумане, голова гудела. Однако я сообразил, что они как-то подозрительно быстро организовали этот суд.

Сидя в центре «президиума», каперанг зачитывал обвинительный акт. Из него следовало, что я совершил преднамеренное убийство генерала Инна, военного советника из дружественной державы. После чего перечислялись другие преступления, которые меня не очень волновали: слишком болела голова. Я поднес к ней руку, и тут же получил по этой руке от часового, стоящего сзади.

Оглядевшись вокруг, я понял, что Риссии в зале нет.

— Где она?! — с этим восклицанием я приподнялся на своем стуле, но меня тут же пригвоздили к месту. Каперанг сказал что-то злым голосом, остальные члены суда остались сидеть с теми же бесстрастными лицами.

— …за зверское убийство, — произнес каперанг. — Хочет ли подсудимый сказать что-нибудь до того, как будет вынесен приговор? Хейли вскочил со своего места.

— Он не может быть собственным защитником! Он не в том состоянии? Предупреждаю вас, каперанг, что я об этой судебной комедии доложу…

— Сядьте, или вас удалят из зала. — Лицо каперанга стало красным, как помидор. — Я не знаю, адмирал, какова ваша роль в этом убийстве, но предателям не будет никакой пощады.

— Всем известна моя роль! — воскликнул Хейли.

— Но этот человек должен иметь шанс оправдаться!

— Сядьте на место, сэр. Его выслушают. — Ответив каперангу долгим, сердитым взглядом, Хейли сел.

— Адмирал, где Риссия? — снова крикнул я.

— Заткнись, ты! — рявкнул часовой.

— Женщине оказывают помощь, — сухо ответил каперанг.

— А что с ней?! — завопил я.

— Она ранена.

— Куда ранена? Насколько тяжело?

— Молчать! Если у вас есть показания, связанные с убийством, говорите.

— Я убил его потому, что это был не человек, — ответил я. Собственный голос прозвучал в моих ушах, как чужой. Вокруг поднялся гул, каперанг прекратил его, постучав председательским молотком.

— Откуда вам стало известно, что он был таковым? — спросил один из «судей». Глаза его впились в мое лицо.

— Я… не знаю. — Мне вдруг показалось очень важным держать в тайне все, что связано со способностями Риссии.

— Откуда вы узнали о городе подо льдом? — спросил другой.

— Меня туда привезли.

— Кто вас привез?

— Вумбоиды.

— А как вы узнали о тайном дворце под водой? — спросил третий.

Открыв было рот для ответа, я промолчал. Дело в том, что о дворце я не рассказывал никому, кроме Хейли. Поймав его взгляд, я мысленно задал ему вопрос, он нахмурился и резко покачал головой. Переведя взгляд на «судейский» стол, я замер. Меня осенила догадка.

Они все — вумбоиды. Все, кроме каперанга. Допрос продолжался еще час, я отвечал либо туманно, либо игнорировал вопросы. Я тянул время, надеясь непонятно на что. В кабинете было душно, голова у меня раскалывалась. Хейли снова вмешался, и его снова осадили.

Вумбоиды обрушили на меня шквал вопросов. Было ясно, что они пытаются выведать, насколько хорошо я информирован о них, что мне известно. Это интересовало их гораздо больше, чем обстоятельства убийства Инна. Такой поворот дела озадачил даже каперанга, он несколько раз стучал молотком, призывая к порядку.

— Допрос вышел за рамки сути проблемы, — рявкнул он в очередной раз.

— Суд не интересуют эти сказки. Обвиняемый или выжил из ума, или притворяется. Вопрос прост: существуют ли какие-то смягчающие вину обстоятельства? Мне ясно: их нет! — Он зыркнул на меня глазами из-под кустистых бровей.

— Осужденный, встать!

Я поднялся.

— Суд постановил считать вас виновным, — равнодушно сказал каперанг.

— Приговор: смертная казнь через расстрел. Привести в исполнение немедленно.

Дверь распахнулась и в зал вошли трое — два военных моряка и один морской пехотинец. У каждого через плечо — пистолет-пулемет. Круто развернувшись им навстречу, я сжал зубы, собирая все свое мужество. Подняв пистолеты, они прицелились. Мертвую тишину взорвала тройная пулеметная очередь, и я чуть не упал от неожиданности: судейский стол разлетелся в щепки, равнодушные лица исказила гримаса; они повалились вниз и были погребены под обвалившейся штукатуркой.

Наступила тишина, только где-то раздавалось эхо выстрелов. Каперанг сидел за столом, окаменев от изумления, лицо его стало серым, как стена. Кто-то из моряков попытался схватиться за оружие, но тут же поднял руки, сдаваясь.

— Стоять, не двигаться, — приказал капитан пехотинец. — Мы все были жертвами заговора, однако вдохновил его отнюдь не тот, кого здесь судили. Адмирал Хейли, вы примете на себя командование?

— С удовольствием, сэр.


Риссия сидела в белоснежной постели, опираясь на подушки. Она слегка побледнела, но сейчас улыбалась и глаза ее сияли.

— Ничего страшного, Мэл, — сказала она. — Пуля попала мне в бок, но меня здесь хорошо лечили.

— Ты так рисковала. А я оказался таким нерасторопным.

— Неважно, Мэл. Главное, мы живы. Теперь все знают, что такое вумбоиды, они не смогут больше никому вредить.

— Да, но никто не знает, сколько еще осталось «колоний». Одну мы уничтожили в Гонвондо. Второй, в Средиземном море, видимо, тоже уже не существует. А теперь вот эта банда. Сдается, у них есть особые средства связи, благодаря которым они всегда начеку. И теперь ясно, что Главный у них не один.

— Мы с ними расправимся, — вмешался адмирал Хейли. — Не волнуйся по этому поводу, Мэл.

— Риссия, как тебе это удалось? — я взял ее руку в свою. — Как ты убедила других, что здесь гнездо вумбоидов? Не только я, даже адмирал этого не знал.

Риссия ответила на мое рукопожатие, рука ее была твердой и теплой.

— Я попросила хирурга как следует осмотреть генерала Инна. Он нашел некоторую… аномалию.

Полковник Баркер, тот самый хирург, который обследовал убитого генерала, вступил в разговор.

— Это удивительно, — сказал он. — Сердце убитого казалось мне совершенно нормальным до тех пор, пока я не начал вынимать из него пулю. — В этом месте лицо его исказилось. — Из сердца выполз огромный червь. Он был жив, представляете? У этой гадины как будто существовали корни, пронизывающие все тело «носителя». Без помощи молодой леди я оставался бы в неведении.

— О женщина, полная загадок и тайн, — воскликнул Хейли. — Как вы смогли повлиять на хирурга? И почему он позволил вам вмешиваться в профессиональные дела? Какие чары, унаследованные от предков, вы на нем практиковали?

— Никаких особых чар, адмирал, кроме тех, которыми обладает каждая женщина. — Она взглянула на меня и улыбнулась обворожительной улыбкой.

— Мечта женщины всегда исполнится, если это большая мечта, — добавила она.

Поглядев в ее черные бархатные глаза, я безоговорочно с ней согласился.













Примечания

1

от слова womb — матка (англ.)

(обратно)

Оглавление

  • «Если», 1993 № 11-12
  •   Рэй Нельсон В восемь утра
  •   Карл Густав Юнг ОРНАМЕНТ ВИДЕНИЙ
  •   Гордон Диксон Зовите его «Господин»
  •   ЗАВТРА
  •   Роджер Желязны  Локи-7281
  •   Юрий Кузьмин, кандидат физико-математических наук МОГУТ ЛИ МАШИНЫ МЫСЛИТЬ?
  •   ЗАВТРА
  •   Джеймс Уайт Звездный хирург
  •     1
  •     2
  •     3
  •     4
  •   Александр Кульберг, член-корреспондент РАМН ПЛЕНЕННЫЙ ГУЛЛИВЕР
  •   Джон Браннер Отчет о составе лунной поверхности
  •   Джон Браннер КАК-ТО В НЕДАВНЕМ БУДУЩЕМ…
  •   Эрл Виккерс Доллар за душу
  •   Евгений Ямбург, заслуженный учитель РФ ОБРАЗОВАНИЕ КАК ФАКТОР РИСКА
  •   Кит Лаумер Планета катастроф
  •     1
  •     2
  •     3
  •     4
  •     5
  •     6
  •     7
  •     8
  •     9
  •     10
  •     11
  •     12
  •     13
  •     14
  •     15
  •   PERSONALIA
  • *** Примечания ***