Крестоносец [Майкл Александр Айснер] (fb2) читать постранично

Майкл Айснер Крестоносец

Посвящается матери и отцу.

Последующие страницы содержат исповедь рыцаря Христова воинства Франциско де Монкада с дополнениями к ним смиренного слуги Господа нашего брата Лукаса из Санта-Крус, исповедника Франциско, записавшего его слова.

1275 год от Рождества Христова.

Глава 1 МУЧЕНИК

Июля десятого дня, года 1275 от Рождества Христова.

Дождь почти перестал. Подавшись вперед, я выглянул из крытой повозки. Розовые камни монастыря словно светились в темноте, от промерзшей земли поднимался серый туман. Было уже за полночь.

Этой встречи я ждал несколько часов. Вернее, несколько лет. А если быть точным — шесть. Но представлял я эту встречу совсем иначе.

К повозке вышел молодой привратник, недавно посвященный в духовный сан: на его голове была выбрита тонзура, лысая макушка поблескивала в лунном свете.

— Добро пожаловать в Поблет, — сказал он.

— Как тебя зовут, брат? — спросил я.

— Сильва, — ответил тот, — брат Сильва из Сердании.

Я тоже назвался и велел отвести меня в келью Франциско де Монкада. Мой собеседник молча опустил глаза.

После долгого пути я был раздражен и сгорал от нетерпения.

— Вы поняли, что я сказал, брат Сильва?

— Да, брат Лукас, — ответил он, — но отец Адельмо запретил кому-либо входить в келью крестоносца.

— У меня есть письмо с печатью архиепископа Санчо из Таррагоны, — объяснил я. — В письме говорится, что я имею право принять опеку над Франциско и изгнать из него нечистую силу.

— Попробую найти отца Адельмо, — сказал брат Сильва, — и вы обсудите это с ним.

— Нет, брат Сильва, — возразил я. — Я пройду к Франциско немедленно.

С явной неохотой брат Сильва повел меня в церковь.

Я ощутил знакомый запах ладана, сопровождавший утреню — первую утреннюю молитву. Когда я сделал глубокий вдох, этот сильный аромат пробудил столь же сильные чувства в моей душе. Для меня то был запах Господа, запах родного дома, единственного, какой я знал.

Монахи уже собрались и ждали настоятеля, чтобы начать чтение псалмов. Некоторые из них зевали, младшие протирали глаза, пытаясь прогнать сон. Когда я шел по центральному проходу, головы всех до единого людей повернулись ко мне, все провожали меня взглядами. Один из старших монахов начал литургию, пытаясь привлечь внимание остальных, но напрасно.

Приблизившись к каменному кресту у подножия помоста, я встал на колени и мысленно прочел молитву: «Святая Дева Мария, благослови меня и сохрани от зла. Дай мне сил выполнить мою миссию».

Затем я перекрестился, встал и последовал за братом Сильвой в боковую дверь, что вела на монастырский двор. Мы обогнули двор, миновав несколько письменных столов, стоявших между колоннами. Монахи перенесли свои рукописи на каменную скамью под аркадой, чтобы защитить их от дождя; краем глаза я уловил каллиграфический почерк, четкие линии, уверенные изгибы букв.

В одном из углов двора был вход в башню. Брат Сильва зажег факел, и мы стали подниматься по винтовой лестнице. Я старался не отставать, но юноша вскоре исчез; яркий свет его факела все больше тускнел, лишь мелькали частые дрожащие блики… Но потом и они угасли, сменившись темнотой.

Осторожно, на ощупь, я продолжал взбираться по лестнице. Мои сандалии скользили по холодному камню, я пытался удержать равновесие, хватаясь за шаткие перила. Шаг, другой, еще один…

Наконец я приноровился, мое сердце стучало уже не так неистово. Добравшись до конца лестницы, где ждал меня брат Сильва, я уже собирался отчитать слишком проворного юнца, но тут мое внимание привлекла запертая дверь всего в нескольких футах от меня.

— Вы готовы, брат Лукас? — спросил брат Сильва.

Пламя скупо освещало его лицо — безбородое, встревоженное, неуверенное. Я колебался всего одно мгновение, прежде чем утвердительно кивнуть.

Комната, в которой мы оказались, была совершенно голой, если не считать деревянного креста на дальней стене. Сквозь крошечное окошко пробивался лунный свет, придававший келье странный, жутковатый облик. В полоске лунного света лежал кусок черствого хлеба, по которому сновали тараканы. Потом в глубине кельи, в густой тени, кто-то зашевелился.

Сгорбившись, там сидел на соломе человек. Как только я переступил порог, в нос мне ударил нестерпимый запах экскрементов и пота; я вытащил из рясы платок и прикрыл им нос и рот. Потом подошел к сидевшему на соломенной подстилке, чтобы взглянуть на него вблизи. Одна его рука была прикована цепью к вбитому в стену железному кольцу. Грязные лохмотья едва прикрывали истощенное тело, темно-каштановые волосы свисали длинными спутанными прядями, точно так же была спутана борода.

На меня безучастно уставились голубые глаза.

Да, он сильно изменился, и все-таки я его узнал.