КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706108 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272715
Пользователей - 124642

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Тень за троном (Альтернативная история)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах (ибо мелкие отличия все же не могут «не иметь место»), однако в отношении части четвертой (и пятой) я намерен поступить именно так))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

Сразу скажу — я

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Гончарова: Азъ есмь Софья. Государыня (Героическая фантастика)

Данная книга была «крайней» (из данного цикла), которую я купил на бумаге... И хотя (как и в прошлые разы) несмотря на наличие «цифрового варианта» я специально заказывал их (и ждал доставки не один день), все же некое «послевкусие» (по итогу чтения) оставило некоторый... осадок))

С одной стороны — о покупке данной части я все же не пожалел (ибо фактически) - это как раз была последняя часть, где «помимо всей пьесы А.И» раскрыта тема именно

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

Там, где любовь [Мэри Смит] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Смит Мэри Там, где любовь

1

Разумеется, она сошла с ума! Просто перегрелась на жарком солнце Аргентины, где небо знойное так сине… Это немудрено, если учесть, что она практически не спала целую неделю, печатала невообразимые по своей загадочности финансовые документы, ела только чипсы и запивала их лимонадом. Будь ей не двадцать семь, а, положим, сорок, у нее могла и язва открыться! А так — пожалуйста, всего лишь галлюцинации! Кроме того, этот невообразимый климат в принципе неприемлем для англичанки, пусть даже она видела Англию в последний раз лет пятнадцать назад!

К доктору! К доктору Партеньо, милому доброму доктору, и пусть он ей выпишет что-нибудь успокаивающее и расслабляющее.

Нет, в самом деле, надо же такому привидеться!

На бортике бассейна стоит голый мужчина с внешностью античного бога. Его загорелая кожа золотится в лунном свете, волосы тоже отливают золотом, и похож он на Аполлона Бельведерского, а также на футболиста Джанкарло Антониони из сборной Италии. Стоит это он себе и смотрит в ночную мглу, а на нее, бедную сумасшедшую, даже и не глядит, что вполне закономерно, потому что галлюцинации не обязаны смотреть на кого попало.

Разумеется, галлюцинация! Что же еще? Откуда взяться голому мужику на бортике бассейна частной виллы в одиннадцать часов ночи?

Морин решительно отвернулась от галлюцинации и важно прошествовала в дом. Бросила в угол папку с бумагами, почти взбежала по лестнице на второй этаж и повалилась на кровать, задрав гудящие ноги к потолку. Потом нащупала телефон и не глядя набрала номер Лусии, верной подруги и наставницы. Лусия работала в госпитале святой Бригитты, как раз сейчас у нее была ночная смена.

— Лу? Это я. Поздравь меня, я наконец-то переутомилась.

— О! Наконец-то! Мы с Хуанитой делали ставки, но она утверждала, что ты сможешь продержаться еще пару дней. Что, огненные цифры перед глазами? Дебит с кредитом?

— Не напоминай. Причина, наверняка, именно в этом, но перед глазами далеко не цифры.

— Морин, детка, всех денег на земле не заработать. Забудь о финансовом отчете, прими лекарство и ложись баиньки…

— Это не отчет. Это мужчина на краю бассейна. Совершенно голый. Молодой. Красивый. Потрясающий. Совершенно незнакомый.

— Он к тебе приставал?

— Лу, не будь дурой! Его там не было.

— Прости, Морин, я сегодня как-то не очень быстро соображаю. Так он был на краю бассейна, или…

— Разумеется, нет! Откуда на краю бассейна в доме моих друзей взяться голому мужику с внешностью Аполлона?

— Так у него внешность Аполлона?

— Лу, даже будь он страшен как черт, это совершенно не имеет значения. Его там нет! И быть не может. Просто мне на работе сегодня показывали проспекты Греции, всякие там Парфеноны, вот я и запомнила…

— Какое счастье! Значит, это не я?

— В каком смысле?

— Просто я сейчас подумала, что, может быть, это все мои вчерашние разговоры…

Вчера Лусия почти кричала (хотя в этой кошмарной стране почти все и почти всегда так разговаривают, иначе им неинтересно), что Морин пора перестать работать как ненормальной, а надо завести себе приличного парня и жить нормальной… э-э-э… половой жизнью. Вообще-то Лусия выразилась несколько энергичнее, но в испанском языке для обозначения этого акта несравнимо больше возможностей.

— Лу, твои вчерашние вопли здесь ни причем, и вообще, единственное, что мне действительно нужно, так это горячий душ и крепкий сон… Мне завтра в семь вставать!

— Bay! Я потрясена. А как машина?

— Отлично, В ней просто нет бензина, а так все в порядке. Завтра я возьму машину Сюзанны, съезжу на заправку, куплю канистру, вернусь, заправлюсь… Нет, пожалуй, надо будет встать в половине седьмого.

Морин беспомощно вцепилась в свои густые черные волосы и несколько раз их дернула.

Надо подстричься совсем коротко. Глупо ходить по жаре с таким вороньим гнездом на голове. И ладно бы — кудри по плечам, но эти прямые черные космы… Больше всего она напоминает галку, отставшую от стаи и случайно очутившуюся в тропическом лесу. Черные волосы, длинный нос, смешная прыгающая походка… Морин Аттертон, к вашим услугам. Двадцать семь лет, стенографистка, машинистка, в прошлом искусствовед. Ирония судьбы — всю жизнь готовить себя к изучению арабской миниатюры, а закончить финансовыми отчетами, к тому же чужими!

— Лу, я сойду с ума. Я больше не могу. У меня дрожат руки, у меня слипаются глаза, я вижу голых дядек у бассейнов, сегодня в офисе сломался кондиционер — лучше бы дед просто пристрелил нас, честное слово! Я хочу есть, пить и спать одновременно. И еще я хочу домой!

— Опомнись, подружка! В каком это смысле?

— В Англию!

— Но ты уехала оттуда пятнадцать лет назад!

— Да, и сегодня поняла, что совершила ошибку!

— Да тебе же было всего двенадцать лет!

— Зато сейчас мне двадцать семь, и я хочу в Англию!

В голосе Лусии зазвучала обида.

— Ты хочешь сказать, что Аргентина — плохая страна?

— Аргентина — прекраснейшая из стран, Лу, но я больше не могу здесь жить. У меня ничего не получается. Я абсолютно никчемный человек. Ко мне даже загар не прилипает. Вот вам, пожалуйста — белая мышь. Нет, моль.

— Вот что, мышь, то есть моль! Я пошла дежурить, заодно поговорю с Алехандро, он тебя примет на днях. А ты лезь в душ, потом в кровать — и постарайся выспаться хоть немного. Что же до мужика… Знаешь, я бы сказала, что это нормально.

— Да?

— А ты полагаешь, розовый слон или зеленые человечки были бы лучше? Мой дядюшка, мир его праху, на склоне лет ловил чертей, которые подстерегали его даже в холодильнике. Тебе же привиделся красавец, да еще и голый — значит, в принципе, все у тебя в порядке. С ориентацией, по крайней мере. Целую. Позвоню завтра.

— Пока, Лу.

Морин почти швырнула трубку на аппарат.

Душ. Только душ.

От горячей и холодной воды попеременно ей полегчало, и, хотя она все равно чувствовала дикую усталость, ноги уже не так гудели, и на щеках появилось что-то вроде румянца. Морин Аттертон придирчиво изучила в зеркале свое отражение, затем закуталась в махровый халат и отправилась вниз, в кухню, чтобы выпить чаю с ромашкой.

Деревянные половины приятно холодили босые ступни. Дом был чудо как хорош. Снаружи — вилла и вилла, таких в этом районе Буэнос-Айреса полно, но внутри… Филип О'Брайен обожал свою жену Сюзанну и постарался на славу, благо сам был архитектором. Деревянные панели, домотканые коврики и шторы, белоснежный лен постельного белья и скатертей, милый сердцу и носу англичанина запах лаванды… Хороший дом. Просто отличный. А еще лучше то, что Филип и Сюзи уехали на полгода в Европу, оставив дом на попечение своей лучшей подружки Морин Аттертон.

Они с Сюзанной вместе учились в колледже, потом в университете, потом снимали на двоих квартиру, потом к ним присоединился Филип, и Морин никогда не забудет то, как он орал в тот день, когда она, запинаясь, сказала, что не хочет им мешать и потому будет искать другую квартиру…

«Как я смогу смотреть людям в глаза, если они узнают, что я выгнал друга на улицу! Как ты могла так полумать обо мне? О Сюзанне? Это немыслимо!»

С тех пор прошло уже четыре года. Морин так и жила со своими друзьями, только теперь уже в их собственном доме. Они были чудесными, самыми лучшими на свете, но иногда Морин очень хотелось иметь свой дом. Конечно, не такой большой и шикарный, пусть маленький, но свой. Ей все чаще хотелось побыть одной.

Морин задумчиво подняла голову. Из кухни лился яркий свет. Интересно, а газ она тоже забыла выключить, уходя сегодня на работу?

Она покачала головой и решительно шагнула вперед. Не забыть бы ей завтра юбку надеть, склеротичке.

В следующий миг Морин Аттертои превратилась в каменное изваяние.

На кухне, за светлым деревянным столом, небрежно обернув чресла алым полотенцем умеренных размеров, сидел давешний мужик. Аполлон. Ее галлюцинация.

Что окончательно добило Морин, так это то, что галлюцинация пила виски.

2

Она застыла в дверях, во все глаза уставившись на незнакомца. Благо, здесь было на что посмотреть. Два метра роста, широкие плечи, белокурые волосы, бронзовый загар, серо-синие глаза — это, так сказать, цветовая гамма, украшавшая Аполлона Бельведерского. Сейчас Аполлон улыбался. Ехидно эдак, самым углом рта.

— Виноват. Не знал, что вы дома. Совершенно не собирался вас пугать.

Морин с удовольствием ответила бы что-нибудь в блестящем и остроумном стиле, но язык отказывался повиноваться. Ночь, Аргентина, жара, чужой мужик в одном полотенце на… как это называется? На чреслах! И он на нее пялится, иначе не скажешь, а еще он пьет виски Филипа, ну а самое главное то, что он чертовски хорош собой. Это Морин Аттертон должна была признать даже в такой двусмысленной ситуации.

Главное, он не просто был красив. От него так и веяло мужественностью и той неброской на первый взгляд сексуальностью, от которой у женщин пересыхает во рту и подгибаются колени. Поворот головы, насмешливая улыбка, легкая небритость, могучие мышцы, лениво перекатывающиеся под гладкой кожей при малейшем движении… Лусия была бы рада узнать, что у Морин АБСОЛЮТНО все в порядке с ориентацией.

— Эй! Отомрите! Я говорю, вы разве не прослушали автоответчик? Я оставил вам кучу сообщений, вчера и позавчера.

Разумеется, она никаких сообщений не слушала. Она слишком вымоталась за последние две недели. Финансовый отчет, работа у дяди в магазине, проклятая машина, вечерние курсы по менеджменту и маркетингу… кроме того, ей вообще никто не звонил на автоответчик, никогда!

— Вы, стало быть, Морин?

— Ага. А вы Папа Римский.

— Нет. Не совсем. При известном стечении обстоятельств я бы мог им оказаться, но… увы.

Единственное, что меня с ним роднит, так это принадлежность к католической церкви. Меня зовут Дон. Дональд Кристофер О'Брайен. Филип мой двоюродный брат.

Морин испытала сильнейшее желание выпить виски прямо из горлышка, а потом заснуть лет на сто. Двоюродный брат. Кузен, значит.

— Я все равно не понимаю, что вы делаете в моем доме. Вернее, в доме Филипа и Сюзанны. Они оставили меня присмотреть за этим домом, а вы ворвались…

— Вообще-то я не врывался. Открыл дверь своим ключом. Мне надо остановиться где-нибудь на некоторое время, на пару месяцев, что-то вроде этого. Насчет вас я знал, потому и звонил, но вы не ответили ни на один звонок, так что я решил, что вы уехали. Теперь, когда все выяснилось, спешу сообщить, что очень рад нашему с вами совместному пребыванию под этой благословенной крышей…

— Что?!! Вы хотите сказать, что собираетесь здесь поселиться?! Но это невозможно.

Насмешливая улыбка стала шире и еще насмешливее.

— О, уверяю вас, именно это я и сделаю, Морин Аттертон!

Мори бессильно замолкла, чувствуя, как в горле сжимается тугой комок, а под ресницами закипают слезы. Докатилась! Сначала галлюцинации, теперь истерики… Впрочем, галлюцинации отменяются. Дональд Кристофер О'Брайен вполне реален. Морин решительно потрясла головой, стараясь изгнать из памяти образ обнаженного красавца на бортике бассейна.

Внезапно настырный Аполлон оказался рядом. Тяжелая рука опустилась на плечо Морин, и голос, не терпящий никаких возражений, изрек:

— Садитесь! Судя по вашему виду, вы сейчас откинете коньки.

В следующий миг она опустилась на мешок с картофелем, а в руках у нее оказался бокал, едва ли не доверху наполненный виски.

— И не о чем беспокоиться. Я не серийный убийца, не сексуальный маньяк, не насильник и не Казанова. Завтра позвоните Филипу и Сюзи, они вам это подтвердит.

— Нет, сейчас!

— Пожалуйста, пожалуйста, только учтите, что у них еще более глубокая ночь и они вряд ли будут рады вашему звонку. Пейте виски. Это вас успокоит.

— Это?! Такой дозой можно навеки успокоить даже лошадь. Вы всегда приказываете окружающим, что им следует делать?

— Не всегда, а тогда, когда им это необходимо. Леди! Поверьте мне. Выпейте — и вам станет легче.

— Меня стошнит. Я ничего не ела с самого утра.

— То-то я смотрю, вы рыщете по сторонам голодным взглядом. Минуточку! Сейчас я сделаю вам пару бутербродов и налью… Кофе? Чай? Молоко?

Морин сдалась. Напору этого нахала было невозможно противостоять.

— Молока. Только я не уверена, что оно есть.

— Есть. Я купил сегодня в супермаркете. Хоть что-то хорошее за сегодняшний день!

Морин несколько туповато смотрела, как ловко управляется с продуктами возмутитель ее спокойствия: режет сыр, ветчину, хлеб, наливает в стаканы молоко…

Неожиданно она подумала, что все это очень необычно. Она, Морин Аттертон, сидит на кухне с совершенно незнакомым человеком, а он так по-домашнему готовит для нее еду. Вдруг завтра утром выяснится, что все это ей все-таки приснилось? Лусия скажет — о, Лусия понятно, ЧТО скажет! Что в Морин заговорила ее задавленная годами непосильной работы женственность. Лу вообще почти все в жизни объясняет либо гормональной бурей, либо ее отсутствием. Тебе нужен мужчина, Морин.

Нет! Ей не нужен мужчина. Ей нужна хорошая работа, а еще диплом менеджера-маркетолога. Вот и все.

— Между прочим, я не слышал, как ты приехала; И машину не видел.

Они уже перешли на «ты»? Хорошая скорость, хотя… не все ли равно, если завтра все окажется ночным кошмаром.

— Я пришла пешком.

— Ты выглядишь усталой. Нет, это мягко сказано. Изможденной. Вымотанной. Ты похожа на человека, которому в последнее время не часто удавалось повеселиться.

— Потому что я и есть человек, которому в последнее время было не до веселья. Я много работаю. Подрабатываю стенографией и машинописью, а днем работаю в магазине у своего дяди. Он не совсем дядя, скорее, двоюродный дед. Лет ему много, характер тяжелый, но я его люблю и беспокоюсь за него.

Господи, почему она ему это рассказывает? Совершенно постороннему человеку.

— Чем ты занимаешься в магазине?

— Зависит от того, кому ты задашь этот вопрос. Спросишь дядю — он скажет, что его внучатая племянница просто помогает ему по мелочам…

— А на самом деле ты ведешь все дела?

— Да он сам это знает, просто не хочет признаваться. У него букинистический магазин. От этого в наше время прибыли не дождешься.

Морин сказала это и немедленно расстроилась, как всегда и бывало при упоминании о работе. Маленький магазинчик не просто не приносил прибыли — он был насквозь убыточен. Морин уже давно думала о том, что ей надо искать настоящую работу, собственно, затем она и поступила в колледж на курсы. Джеки сейчас только девять лет, но ведь еще через девять лет надо будет думать об образовании…

Она со вздохом отправила в рот остатки бутерброда. Без Джеки скучно. Лето он всегда проводил в Шотландии, у сестры Морин, Келли. Келли заведует детским летним лагерем, и Джеки прекрасно проводит там время, а Морин может без помех заниматься по ночам и пропадать на работе целыми днями, не беспокоясь о том, что мальчик надолго остается один.

И все же без него ей было ужасно одиноко и неуютно. Скорее бы кончилось лето! В сентябре она начнет подыскивать себе квартиру, потому что Филип и Сюзанна вернутся в начале октября…

Морин закрыла глаза. Веки словно налились свинцом. У нее нет сил думать об этом сегодня. Она подумает об этом завтра.

— Ты в порядке?

— Что? А… да… ничего страшного. Просто я очень устала. Безумный день какой-то. Надо идти спать.

Для этого следовало первым делом попытаться подняться на ноги, что Морин и попыталась проделать, однако ноги не пожелали слушаться. Ноги уже ушли на заслуженный отдых. Она покачнулась и упала бы, однако могучие руки мужчины подхватили ее и…

Странно. Забытое ощущение. Или вообще никогда не изведанное.

Безопасность. Надежность. Спокойствие.

Запах мужского одеколона. Запах здорового, крепкого тела. Запах мужчины.

Затуманенное сознание сыграло с Морин злую шутку, и она поникла на груди у Дональда О’Брайена, прижалась щекой к широкой груди, еще крепче зажмурив глаза…

К жизни ее вернуло тепло его кожи и собственное бешеное сердцебиение. Смущение окатило жаром бледные щеки. Морин отпрянула, едва не свернув по дороге стол.

— Прости… Я не должна была так…

Прежняя ухмылочка вернулась на лицо Аполлона в полотенце.

— Ничего. Я люблю прощальные поцелуи на ночь.

— Я…

— Расслабься. Все нормально. Давай, я тебя провожу в комнату?

— Нет! Спасибо. Я сама. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Морин.

Она так и не поняла, что за странная интонация прозвучала в его ответе.


Даже если это и не галлюцинация, то ты все равно сошла с ума, дорогая подруга. Сидишь в одном халате с незнакомцем на кухне, исповедуешься ему, а потом еще и падаешь к нему на грудь. Что ты о нем знаешь? Что он двоюродный брат Филипа?

Ну да, они похожи. То есть они оба высокие, белокурые и загорелые. И характер у них похожий, командовать любят. Вот в этом они могли бы быть не двоюродными, а родными братьями. Что дальше?

Земной шар кишмя кишит высокими, белокурыми и загорелыми мужчинами лет тридцати, которые, тем не менее, не являются родственниками. С другой стороны, среди них то и дело попадаются мошенники самых разных статей. Филип О'Брайен — фигура довольно известная в Буэнос-Айресе, собрать о нем информацию не составляет труда… А может, этот тип сбежал из тюрьмы?

Сейчас она не будет об этом думать, хоть вы ее убейте. Сейчас только сон. Крепкий, освежающий, пусть не слишком долгий, но все-таки, если разобраться, то и минуточки хватит…

Морин провалилась в сон, как в колодец.


Разбудили ее птицы. Морин Аттертон несколько секунд вслушивалась в их трели, а затем, словно ошпаренная, скатилась с постели.

Бензин! Машина! Она опаздывает! Мужчина в доме! Кто он, надо же позвонить Сюзи…

Она кубарем скатилась с лестницы, на ходу собирая свои непослушные черные космы в конский хвост на затылке. Из кухни доносился упоительный запах кофе.

Дональд О'Брайен, свежий и выспавшийся, сидел за столом и читал утреннюю газету. На нем были шорты и футболка, а выражение лица было такое, словно с сегодняшнего дня весь мир принадлежал Дональду О'Брайену. Морин нервно сглотнула, с ужасом чувствуя, как в ней нарастает совершенно неуместное возбуждение.

— Доброе утро. Дональд, я…

— Дон. Дональд напоминает Дональда Дака, а он был дебилом. Поэтому просто Дон. Так меня зовут в семье. Доброе утро, Морин.

— Хорошо. Дон. Я хотела попросить прощения за вчерашнее. Обычно я не веду себя, как малокровная барышня викторианской эпохи.

— Жаль. Мне понравилось. Что-то в ней есть, в этой самой викторианской эпохе… Завтракать будешь?

— Нет, я уже опаздываю. Надо бежать.

— У тебя же нет машины.

— Она есть, это бензина в ней нет. Я собиралась взять машину Сюзи, съездить на заправку, купить бензин, потом заправить свою, отогнать машину Сюзи обратно и вернуться пешком к своей машине…

— Чересчур сложно. Упрощаем. Машину Сюзи беру я, везу тебя, потом ты едешь на работу, а я… тоже на работу.

— Но ты не обязан…

— Естественно, не обязан. Но я это сделаю.

— Почему?

Дон вздернул бровь и с веселым изумлением уставился на Морин.

— Ты всегда такая недоверчивая?

— Когда дело касается мужчин — да.

На редкость идиотский ответ, удививший ее саму. Она так давно имела дело с мужчинами, что уже забыла, в чем им собственно нельзя доверять.

Дон хмыкнул и налил себе еще чашку кофе.

— Очень жаль. У тебя что, был отрицательный опыт общения с противоположным полом, потрясший тебя настолько, что теперь все мужчины мира должны за него расплачиваться?

Морин едва не подпрыгнула от неожиданности и с подозрением уставилась на безмятежного красавца. Он просто так брякнул или что-то разузнал?

Мгновенно перед ее мысленным взором встал Гаэтано. Высокий, худощавый красавец с черными кудрями и гнилой душой. Гаэтано, бросивший ее с новорожденным ребенком.

Они поженились сразу после колледжа. Отличница Морин и посредственный ученик Гаэтано. Он пел ей о любви так, как это умеют делать только в Аргентине. Танго рыдало и манило, и Морин, дочь северных холмов, очарованная этой знойной и чувственной музыкой, пошла за своим возлюбленным, не задумываясь. Она была уже беременна Джеки.

Гаэтано выглядел счастливым. Он то и дело целовал живот своей молодой жены, хвастался знакомым и друзьям, а по ночам рассказывал счастливой Морин, как замечательно они заживут втроем с малышом.

Джеки не исполнилось и двух месяцев, когда Гаэтано наскучили оковы отцовства. Он с возмущением выяснил, что маленькие дети довольно часто не спят по ночам, маются животиком и требуют куда больше внимания, чем молодые здоровые мужчины. Короче говоря, Гаэтано собрал вещички и ушел. Очень ненадолго, потому что через три дня после своего ухода из дома он погиб в результате кошмарной аварии на одной из оживленных улиц города. Морин так и не успела стать разведенкой, зато стала вдовой в девятнадцать лет, да еще и с младенцем на руках.

Поначалу она не могла поверить в случившееся. Ни в то, что Гаэтано, красивый, любимый, звонкий Гаэтано так подло и безжалостно бросил их, свою жену и своего сына. Ни в то, что он, уходя, забрал все деньги, которые сам же откладывал именно к рождению малыша. Ни в то, что Гаэтано больше нет.

Много, много позже Морин поняла истинный смысл настойчивых уговоров Гаэтано пожениться и завести ребенка. Он попросту завидовал ей, а потому хотел любой ценой заставить ее бросить учебу. Он ею манипулировал, и это открытие потрясло Морин до глубины души. Над могилой своего безвольного и подлого мужа она поклялась, что больше никто и никогда не станет указывать ей, что делать. Это стало своего рода навязчивой идеей, и Морин сама не заметила, в какой момент стала принимать в штыки даже невинные попытки мужчин — знакомых и незнакомых — помочь ей по работе, пропустить первой в автобус или подать руку… Я сама! Я все и всегда делала сама, решила Морин Аттертон. Так будет и впредь.

— Я не то чтобы не доверяю мужчинам в принципе. Просто не спешу им верить безоговорочно.

Дон задумчиво кивнул.

— Это понятно и приемлемо. Что ж, тогда могу тебя заверить, что мои предложения помощи основаны лишь на твердом убеждении, что мир лучше войны. Нам с тобой придется жить под одной крышей, так пусть это будет удобно нам обоим. Кстати, ты можешь помочь мне первая. Найди ключи от машины Сюзи.

Морин натренировала свое бурное кельтское воображение за то время, пока Джеки был еще маленьким. Сказки на ночь всегда отличались вычурностью и повышенным содержанием волшебства. Ничего удивительного, что сейчас задремавшая фантазия проснулась и с энтузиазмом занялась возведением новых конструкций. Что, если этот человек все же мошенник? Что, если он только и ждет, когда она отдаст ему ключи от машины Сюзанны? А потом, пока она будет на работе, вывезет из дома все вещички и — до свидания, дорогая Морин Аттертон?

— У тебя есть документы? Я вчера забыла спросить…

Дон явно с трудом удержался от саркастического смешка и ехидного словца. Просто вытащил из кармана пиджака, висевшего на стуле, бумажник, а из него — водительские права на имя Дональда Кристофера О'Брайена.

Даже на фотографии в правах он был хорош. НИКТО не бывает хорош на фотографии в правах.

Морин со вздохом вернула Дону документ и сурово вопросила:

— А где твоя машина? Я ведь тоже не заметила ничего такого…

— У меня ее нет.

—Нет?

— Что так смотришь? У меня нет машины. В город я приехал на поезде, до этого ехал на автобусе, а еще на грузовике и на вездеходе.

— Но как ты собираешься обходиться…

— А я не собираюсь обходиться. Я буду ездить на машине Сюзи.

Подозрения цвели пышным цветом. Кто это в наше время не имеет машины? Понятно, кто!

Только что вышедший из тюрьмы преступник. Или сбежавший. Пусть даже Дон и брат Филипу, кто сказал, что братья не могут быть преступниками?

Здравый смысл взмолился о пощаде, и Морин нехотя оторвалась от картины, которую созерцала очами души своей: Дон О'Брайен перепиливает кандалы и решетки остро заточенной алюминиевой ложкой, душит охранника и бежит по тюремной стене, придерживая обрывки цепей.

— Морин, расслабься, а?

— Я и так расслабилась, дальше некуда.

— Ты как натянутая струна. У меня нет машины, потому что я три года жил в джунглях. Там не нужна машина, скорее, лодка. Это на Паране.

— Все равно, я хочу сначала поговорить с Сюзанной или Филипом.

Она задрала нос как можно выше и отправилась в кабинет Филипа звонить. Но она потратила время напрасно. Супруги О'Брайены наверняка нежились на пляже или торчали в ресторане.

Злая на весь мир и на собственную глупость, Морин Аттертон спустилась обратно в гостиную и с порога кинула связку ключей потенциальному каторжнику.

— Поехали.

— Возьми бутерброд. Нельзя работать на голодный желудок.

— Спасибо. Тогда ты поведешь.

— Надо же! Можно, да? Ты дозвонилась?

— Нет! Но я дозвонюсь.

— Не сомневаюсь. А почему у тебя с собой портфель? Или об этом нельзя спрашивать?

— Можно. Я вечером иду на курсы. Заехать домой не успею.

Они уже вошли в гараж и садились в машину.

— Какие курсы?

— Менеджмент и маркетинг.

— О-ля-ля! Что ж, весьма практично.

Почему-то это замечание ее расстроило.

Возможно, потому, что когда-то Морин Аттертон мечтала совсем о другом.


Родители Морин и Келли были врачами-эпидемиологами и ездили по всему свету. В Аргентину они приехали, когда Морин было двенадцать, а Келли — десять. У них была семья, веселая и дружная. Дядя, вернее, дед, приехал к ним из Англии, потому что всегда хотел жить в теплой и солнечной стране. Они купили дом, прекрасный дом с белыми стенами и черепичной крышей.

Морин окончила среднюю школу, когда ее мама и папа погибли во время крушения вертолета, на котором они направлялись в какой-то заброшенный район, где якобы обнаружили неизвестный доселе вирус. Морин в один день стала взрослой и самостоятельной.

Келли вернулась домой, в Шотландию, жила с теткой Мардж, впрочем, теперь-то уже тетка Мардж, скорее, жила с Келли и ее мужем Биллом. Дед Джон остался в Аргентине. Занимался своим букинистическим магазинчиком и в ус не дул. Морин училась и мечтала о доме.

О большом доме с белыми стенами и черепичной крышей. О доме, в котором живет большая семья. Доме, где любовь и только любовь…

Много детей, много животных, а радом всегда он, тот самый единственный и неповторимый, лучше которого нет на свете.

Не правда ли, глупая и смешная мечта? Слишком банально и весьма непрактично — в наши-то дни.


Она очнулась от воспоминаний при виде своей машины, сиротливо притулившейся на обочине. Дон не сдержался и издал восторженный вопль.

— Морин! ЭТО — твое?

«Фольксваген-жучок» ядовито-зеленого цвета, задняя правая фара разбита, зеркальце заднего обзора примотано к дверце красной изолентой. Что-то цыганское и залихватское было в этой маленькой, но гордой машинке, и Морин обиделась за четырехколесного друга.

— Это — мое, и мне этого вполне хватает. А что?

— Ничего. Цвет интересный.

Морин с подозрением посмотрела на Дона, но тот хранил совершенно безмятежное выражение лица.

— Мне главное, чтобы машина ездила и не подводила.

— Очень практичный подход.

— Слушай, а что тебе не нравится в практичных подходах?

— Практически все, но это неважно. Где у нас заправка?

— Квартал отсюда, направо и еще раз направо.

Дон уверенно управлял машиной, а Морин против собственной воли все смотрела на его сильные загорелые руки.

Кольца нет, ни на правой, ни на левой, странно. Ему за тридцать, он хорош собой, неужели ни одна женщина так и не смогла стать его женой?

Почему он остановился у брата? Значит, и дома у него нет. Нет, ее совершенно не интересует семейное положение Дона О'Брайена, но чем скорее он уберется из дома Сюзи, тем лучше. Для нее, Морин, лучше. Потому что этот человек ее тревожит.

А еще правильнее сказать — возбуждает.

Ей надо учиться, черт возьми, учиться и работать, ей надо получить диплом, надо найти приличную фирму, надо купить Джеки новую одежду.

— Так чем же ты занимался в джунглях? На Паране, да?

— Да. Строил мосты. И электростанции. Амазонка, Парана — это очень бурные реки с большими перепадами, так что там можно строить множество маленьких и дещевых электростанций, Для этого, само собой, нужны мосты.

— Как назывались те места?

— Честно говоря, я сомневаюсь, что они есть на карте. По крайней мере, раньше точно не было. Теперь там можно налаживать более или менее цивилизованную жизнь.

Морин живо представила Дона посреди изумрудных зарослей сельвы, высокого, загорелого, сильного, уверенно прорубающего себе дорогу в кустарниках широким мачете…

— Сиди спокойно, я сам куплю бензин.

— Но я…

— Сиди, женщина!

Она мрачно наблюдала за тем, как Дон наполняет канистру и расплачивается кредитной карточкой. Когда он вернулся, она тут же поинтересовалась;

— Сколько я тебе должна?

— Забудь об этом.

— Нет. Сколько?

— Я сказал, забудь.

— Дон, я так не хочу…

— Я хочу. Этого достаточно.

— Знаешь, что!

— Что?

— Ничего. Спасибо за помощь. Больше никогда ничего от тебя не приму.

Через несколько минут Морин Аттертон с несказанным облегчением плюхнулась на обшарпанное сиденье своего зеленого чудовища и несколько нервно надавила на газ. Все! На сегодня с нее хватит. Ах, только бы он не начал выносить вещи!


Дон О'Брайен смотрел вслед зеленой несуразной машинке, курил и думал о событиях последних нескольких часов.

Пожалуй, никогда в жизни не видел он такой уставшей маленькой женщины. Морин Аттертон выглядела абсолютно изможденной. А жаль, потому что вообще-то она настоящая красавица.

Маленькая, стройная, с точеной фигуркой, с черными прямыми волосами, блестящими и отливающими в синеву. А зеленые глаза? Глядя в них, Дон вспоминал глубокое теплое море, а может быть, цветущий луг. Густые черные ресницы, красиво изогнутые брови, нежные коралловые губы… И усталость. Бледность, заливающая щеки, темные полукружья под глазами, а нижняя губа искусана чуть не до крови. У девчонки стресс и довольно сильный. По всей вероятности, жизнь ее действительно не балует выходными и праздниками.

Вот еще странная вещь — уже очень давно женщины не вызывали в Доне подобной реакции. Возбуждение, влечение, настолько сильное, что он едва сдерживался вчера вечером, а потом долго не мог заснуть.

Интересная она особа, эта Морин Аттертон. И как же хочется ее защитить, прижать к себе, пообещать весь мир и еще одну звезду в придачу… Стой, где стоишь, Дон О'Брайен! Слишком поздно. Подобные чувства делают тебе честь, это хорошие, добрые, человеческие чувства, но, увы, ты больше не сможешь подарить женщине счастье.

Три года, три долгих, бесконечных года он провел в джунглях, в сельве. Он работал на износ, почти не спал, мало ел, ни на что не отвлекался. Другие восхищались его работоспособностью, и только Бог на небесах и сам Дон знали правду.

Он — трус. Он боялся спать. Боялся закрывать глаза. Потому что вместе с темнотой приходила память.

Все. Все! Все? Да, все. Больше не будет в его жизни любви и привязанности, заботы и ласки.

Потому что на земле больше нет Вероники.


Морин вернулась поздним вечером. Едва волоча ноги, поднялась на крыльцо, открыла дверь, вошла в полутемную прихожую. Из кухни доносилась музыка. Старинная испанская песня о любви и предательстве. Очень красивая. Морин ее знала и любила, и то, что и Дону она нравилась, почему-то обрадовало ее.

Она осторожно встала на пороге кухни. Одетый в джинсы и белую футболку, Дон О'Брайен работал с бумагами. Они были повсюду — на столе, на полу, на плите, на подоконнике. Голубые листки счетов, перфорированные факсы, машинописные страницы контрактов…

— О, кто это к нам вернулся из мира коммерции и рынка? Ужели это ты, дева столь же прекрасная, сколь и печальная? Как ты, сожительница?

— Практически никак. Совершенно выжата.

— Я знаю средство взбодриться. Пошли поплаваем. Потом выпьем белого вина. А хочешь — красного.

Вино. Бассейн. Ночь под звездами. Отдых. Это были слова из другой жизни. Из другой сказки… Не про Морин Аттертон. Так почему же так бешено забилось сердце при одной только мысли о том, что они могут нырнуть в один и тот же бассейн? Почему горят твои бледные щеки, будущий маркетолог?

Она поспешно отступила в спасительную полутьму коридора.

— Нет, спасибо. Мне еще надо постирать. Это полезнее, чем смотреть на звезды.

— Но неприятнее.

— Как сказать.

— Ты очень деловая девица.

— Да, такая уж я родилась.

— А чем ты занимаешься в свободное время?

Честно говоря, у меня его и нет.

— И не было?

— Скажем так, давно не было. Я работаю, хожу на курсы, смотрю за домом… Если остается время, я просто ложусь спать. Пытаюсь, по крайней мере.

— Хо-хо! А что-нибудь легкомысленное? Романы, гулянки, вечеринки?

— Говорю же, нет времени. С твоего позволения… сожитель!

Она торопливо прикрыла за собой дверь в свою комнату, отдышалась и начала переодеваться. Футболка, шорты, шлепанцы — вперед, стиральная машина ждет нас.

Дон О'Брайен торчал в прачечной комнате, небрежно привалившись к дверному косяку и попивая вышеупомянутое белое вино из высокого стакана. Льдинки соблазнительно побрякивали, Дон был неотразимо хорош, а Морин Аттертон погибала от усталости и смущения. Ну как ему сказать, чтобы ушел? Не уйдет же. Но и развешивать при нем свои трусы совершенно невозможно. Потому что это именно ТРУСЫ, а не трусики. Хлопчатобумажные, практичные, лишенные даже намека на элегантность. Еще чуть-чуть и они могут называться панталонами, а развешивать панталоны при мужчине, похожем на Аполлона, совершенно неприлично.

Она сцепила зубы и сделала это, а потом, видимо, в приступе бесшабашного отчаяния, приняла из рук Дона бокал вина и гордо проследовала в кухню. Здесь Дон небрежно смахнул со стола бумаги и пододвинул ей кресло.

— Спасибо, сэр. Вы чрезвычайно любезны.

— Не стоит, мэм. Кстати, я сегодня пытался дозвониться до Фила и Сюзи, но они, видимо, в загуле.

— Зачем это тебе понадобилось?

— Хотел, чтобы они сами тебе перезвонили и убедили, что я не сбежавший каторжник и не маньяк-убийца. Ты ведь об этом думала сегодня утром? Кстати, ложки из буфета я тоже не ворую.

Морин сердито посмотрела на ухмыляющегося нахала и торопливо глотнула вина.

— Ну да, я хотела бы с ними переговорить, но таких глупостей я не думала. А если и думала, то имела право! И вообще… Ладно, ну тебя. Чем занимался целый день?

— Сначала у меня была шикарная пробежка на час с лишним. Потом душ — горячий, холодный и опять горячий. Побрился. Сделал пару звонков. Почитал. Написал пару писем. Опять почитал. Съездил кое-куда, а потом нашел то, что мне нужно, прямо под боком.

— Звучит загадочно.

— Вот такие мы, загадочные мужчины из сельвы. Еще вина?

И тут она совершила великую, можно сказать, величайшую глупость. Она согласилась.

Неизбежное случилось. Пятнадцать минут спустя хмельная Морин Аттертон сидела рядышком с Доном О'Брайеном на мешке картошки и взахлеб рассказывала ему о том, как она ненавидит менеджмент и маркетинг, о том, как прекрасна арабская миниатюра, сколько сил угрохал дед-дядя Джон на свой магазин, как давно они дружат с Сюзанной, сколько дней она проплакала, когда умер ее пес Фидо и как сильно она скучает по Джеки…

Она запнулась, потому что поняла, что ни разу в жизни (считая жизнью последние девять лет) не разговаривала о себе ни с одним посторонним человеком. Ей это даже в голову не приходило.

Проклятье, это все вино! Жалкие два бокала — и она уже мелет языком не хуже деревенской кумушки. Хорошо еще, что про Гаэтано не начала рассказывать…

— А кто у нас Джеки?

Она разом протрезвела и проглотила комок в горле.

— Мой сын. Он сейчас в летнем лагере. В Шотландии.

— Надо же. У тебя сын. Сколько же ему лет?

— Девять.

— Сколько?! Ты что, его в школе родила, что ли?

К такой реакции Морин привыкла. Она всегда выглядела моложе своих лет. Даже в самый трудный день ей давали от силы двадцать четыре — двадцать пять лет. Конечно, в этом случае довольно удивительно узнать о наличии практически взрослого сына…

— К твоему сведению, я не мать-одиночка! Я была замужем, и вышла я замуж вовсе не для того, чтобы «прикрыть грех»!

— О, какое облегчение! Не уверен, что я смог бы жить под одной крышей с женщиной, чье прошлое таит массу грехов и ошибок юности.

Морин вскинула на Дона глаза, и тот немедленно расхохотался. Она поднялась с кресла, испытывая отчаянное желание рассмеяться вместе с ним.

— Я пошла спать! Вино и мужики до добра не доводят.

— А я пошел купаться! Еще раз предлагаю, пошли со мной. Уверена, что не хочешь присоединиться?

— Да! Нет! Спасибо. Спокойной ночи.


Дура, идиотка, непроходимая тупица. Излила душу, раскрыла массу тайн, а потом изобразила из себя барышню девятнадцатого века и вот теперь грызет подушку.

А в бассейне сейчас плавает красивый мужчина с широкими плечами и сильными руками. Его глаза синее неба Аргентины, а волосы светлые, как облака в этом самом небе, и она входит в воду и бросается в его объятия, а он сжимает ее все крепче и крепче, потому что невозможно расцепить руки и разорвать этот круг… круг, в который она сама себя загнала, бедная загнанная Морин, бедная Морин, а он так силен и спокоен, он так обнимает, и кожа у него теплая, а за его плечами можно спрятаться от всего мира… мира… мера за меру… каждый сам выбирает свою судьбу, почему же мою выбрали за меня… я больше никому не позволю распоряжаться… Морин заснула.

Она лежит на земле, и ветер играет подолом ее платья. Волосы, каштановые ее волосы рассыпались по земле, и в них застрял сухой лист. Откуда здесь сухой лист?

Дон протягивает к ней руки, хочет помочь, но не может даже двинуться с места. Его ноги приросли к каменной площадке.

В горах. В горах мое сердце.


Она лежит, и жизнь остывает в карих глазах.

Дон рывком сел в постели. Пот тек по вискам, по груди, сердие гулко ухало где-то в горле.

Он вскочил, торопливо набросил халат, почти бегом спустился в кухню и налил себе полный стакан виски.

Только не это. Все, что угодно, только не этот сон.

Дон смотрел на лунную дорожку, протянувшуюся по глади бассейна. Постепенно дыхание его выравнивалось, пульс замедлился.

Это было в госпитале в Гуаньдуне. Как он там оказался? Неважно, да и не вспомнить уже. Его гнали ужас и безумие. Фобос и Деймос.

Он не спал уже несколько месяцев и находился на грани помешательства. Много пил. В больницу его привезли силой.

Этот маленький монах в оранжевой потрепанной рясе был тих и спокоен. Он долго смотрел на Дона, а потом сел рядом и стал делать простые дыхательные упражнения. Не заставлял повторять, даже не смотрел на Дона. С тех пор Дон О'Брайен научился медитировать.

Дон глубоко вздохнул. Безумие отпускало. Кузнечики и цикады соревновались в громкости пения на ночной лужайке. Звезды постепенно бледнели. Скоро наступит завтра.

Прислонившись к оконной раме, Дон заснул.

3

Морин отстранила трубку от уха. Лусия опять разговаривала в традиционном аргентинском стиле. Зачем ей вообще телефон?

— Ты что, с ума сошла, amiga? Пустила в дом незнакомого парня, спит с ним под одной крышей! А если он тебя…

— Лу! Уймись. Во-первых, у меня не было выбора, Не могла же я выкинуть его силой? В нем два метра роста и ужас сколько веса, причем это одни мускулы! Посмотрела бы ты на него! Аполлон!

Лу неожиданно расхохоталась.

— Я так и знала! Аполлон. А как его зовут в обычной жизни?

— Дон. Дональд О'Брайен. Он двоюродный брат Филипа.

— Это он так говорит? Неважно. Слушай, какая потрясающая возможность! Ты. Он. Дом пустой. Никого постороннего…

— Лусия, держи себя в руках!

— Мори, это ты не упусти из рук удачу! Знаешь ли, все-таки не восемнадцать лет уже…

Да, не восемнадцать. Через три года ей исполнится тридцать. Конечно, это не старость, но и юностью не назовешь.

Внезапно Морин стало до слез жалко себя. Все, что причитается молодой девушке, прошло мимо нее. В девятнадцать она была одна, с младенцем Джеки на руках и без особых надежд на будущее. Потом сын стал расти, да так быстро, что она и опомниться не успела, как пришла пора отдавать его в школу. Брюки, футболки, кроссовки, прививки, болезни, футбол, няня, книги, велосипед… Морин Аттертон понятия не имела, как развлекаются в юности. Никаких вечеринок, никаких романов.

Даже теперь, когда Джеки уже достаточно взрослый, у нее все равно нет времени на развлечения. Теперь ей надо получить образование.

— Мори, подружка, твои вздохи крайне красноречивы, но я хочу заметить, что совместное проживание с симпатичным парнем под одной крышей должно самым благотворным образом сказаться на твоих гормонах, если ты, конечно, перестанешь изображать из себя недотрогу и займешься тем, чем все нормальные люди…

Однажды Морин прямо спросила Лусию, бывают ли в ее жизни ситуации, когда она НЕ думает о сексе. Лу подумала минуточку и честно ответила: да, бывают. Когда она им занимается.

— Лу, у меня нет времени на глупости. Это подождет.

— Сколько, мадонна! Лет двадцать? Тридцать? Кстати, он богат?

— А я почем знаю! Если он из тех самых О'Брайенов, то наверное.

— Хорошо, он ВЫГЛЯДИТ богатым?

— Как это?

— Ты неисправима. Машина, одежда, часы, бумажник — ну что, мне все тебе объяснять?

— Я не знаю. Машины у него нет, из одежды я видела красное полотенце и футболку с джинсами, часы он не носит, а бумажник… бумажник кожаный, но это все, что я могу о нем сказать. В смысле, о бумажнике. Лу, да прекрати ты этот цирк!

— Это не цирк. И я не смеюсь. Я, между прочим, работаю в отделении для тяжелых больных. Тут особо не повеселишься. Все, что я говорю, основано на богатом жизненном опыте. Ну хорошо, машины нет, но если бы была — какая? В чем ты его видишь?

— Ну… в чем-то спортивном. Красного цвета.

— Клево! Мой тип мужчины! Если он тебе не подойдет, я готова принять удар на себя. Он женат? Разведен? У него есть девушка?

— Насколько я помню, это у тебя есть парень. И вы собирались пожениться. Кто-то говорил, что это лучший мужчина на свете.

Тяжелый вздох в трубке. Искреннее отчаяние в голосе.

— Проклятье! Я совершенно об этом забыла.


По возвращении домой Морин ждал сюрприз. У дверей дома гордо стоял раздолбанный до предела джип с открытым верхом. Судя по состоянию сидений, джип неоднократно горел. Возможно, участвовал в боях.

Войдя на кухню, она невинно поинтересовалась:

— Чей это рыдван у дверей?

— Мой. Я его арендовал нанеопределенное время.

— Я готова была поклясться, что ты выберешь «феррари» или «мазератти».

— Да, они мне нравятся, но джип более практичен.

— Что я слышу?

— Да, дорогая, это так. Видишь ли, всему требуется соответствие. Поскольку в ближайшее время я не планирую катать по улицам Буэнос-Айреса длинноногих блондинок в бикини, а собираюсь закупать и перевозить стройматериалы, мне больше подходит джип.

— Звучит интригующе, Но почему ты не купил новый джип?

— Потому что он мне нужен всего на несколько месяцев. Кроме того, не я выбирал машину, а она меня. Я ехал, а на обочине стоит эта развалина и смотрит на меня своими хитрыми фарами…

Морин не выдержала и рассмеялась.

— Кстати, вместе с твоим зеленым чучелом они будут смотреться обалденно.

— Попрошу не оскорблять мою машину!

Дон рассмеялся и повалился на диван. Странно, подумала Морин, в нем столько силы, энергии, мощи, а он почти все время лежит или сидит.

И все же эта сила чувствовалась. Больше всего Дон напоминал тигра, растянувшегося на ветке дерева после сытного обеда, Ленивая мощь, затаенный ураган.

— Сюзи прислала тебе факс. Он в кабинете Фила.

Морин кивнула и пошла в кабинет. Факс был пространным и лирическим. Сюзи описывала красоты Европы, прелести европейской кухни и прочую туристскую дребедень, а в конце упоминала, что Дон действительно брат Фила, причем брат любимый, и вообще замечательный человек и шикарный парень. Таких поискать — так заканчивалась первая страница сообщения любимой подруги, Морин усмехнулась. Это точно. Поискать. Может, его кто ищет, а? Она с удовольствием отдаст…

Вторая часть сообщения проливала свет на причины проживания шикарного парня в доме своего кузена. Оказывается, Дон собирается построить собственный дом собственными же руками, а на время строительства поживет у них.

Что ж, понятно. Стройматериалы, джип, а также найденное неподалеку нечто. Надо полагать, земельный участок. Почему он ей сам не сказал? Впрочем, она и не спрашивала.

Непонятным оставалось только одно. Зачем О'Брайену строить дом собственными руками, если их клан принадлежит к бизнес-элите сразу нескольких государств? Отец Фила был миллионером, сделавшим деньги на поставке дешевых продуктов в страны Латинской Америки, сам Фил исключительно из вредности и юношеского максимализма после университета снимал маленькие квартирки, хотя всегда мог позволить себе любую шикарную виллу. Не может быть, чтобы Дон не имел средств на безбедное существование. Тогда что это, блажь миллионера?

Она видела этого мужчину обнаженным, она жила с ним в одном доме уже несколько дней, но все еще ничего толком о нем не знала. Да, теперь можно не беспокоиться за его криминальное прошлое, но во всем остальном та же тьма и неясность. Это плохо. Больше всего на свете Морин сейчас нужны тишина и спокойствие. Какое же спокойствие может быть рядом с человеком, из-за которого пульс Морин зашкаливает, а щеки пылают неуместным девичьим румянцем?

Она вернулась в гостиную в глубокой задумчивости и обнаружила, что Дон открывает бутылку шампанского. На столе стояли два фужера.

— Отпразднуем?

— Что именно?

— Как что? Тот факт, что я не каторжник, не вымогатель и не мошенник.

— А насчет этого Сюзи ничего не писала. Она просто упомянула, что ты шикарный.

— Правда?

— Ой, не надо. Ты что, не читал, что ли?

— Это твое письмо, как я мог его читать? Ладно, за разъяснение недоразумений!

Что тут поделаешь? Она молча чокнулась с Доном и залпом выпила золотистое вино. Музыка тихо и страстно пела о любви, золотой ток струился по жилам, и Морин таяла в море давно забытых ощущений.

Как же давно она не чувствовала себя женщиной!

А потом они болтали и пили шампанское, смеялись, даже танцевали, хоть и недолго, ну а еще потом Дон пригласил ее на обед в субботу, а она, идиотка, опять скукожилась и сказала, нет, спасибо, я очень занята, хотя никаких дел у нее не было, занятий на курсах тоже не было, и противный тоненький голосок внутри нее пел-напевал: «Ну и зря! Вспомни, когда тебя в последний раз приглашали в ресторан? То-то. Почему же ты не можешь пойти?»

Потому что она вбила себе в голову, что у Дона О'Брайена нечистые намерения. С чего она это взяла — непонятно.


Утром Морин ожидал шок. В кухню спустился элегантный молодой бизнесмен в ослепительно белой рубашке, безукоризненном сером костюме и при галстуке. Морин (ночная рубашка, халат, тапочки в виде мишек коала, аптечная резинка криво стягивает волосы в хвост) остолбенела с бутербродом в руках. Кажется, даже рот открыла.

— А… у… красивый галстук.

— Мерси, вы тоже очаровательны, леди.

— Надо полагать, сегодня ты не за стройматериалами едешь?

— Нет, сегодня нет. На сегодня у меня семейные проблемы. Немножко фамильного бизнеса.

Она кивнула, хотя понятия не имела, о чем идет речь. Потом допила кофе, поставила в раковину чашку и сказала совершенно независимым тоном:

— Пойду одеваться. Дядя Джон заждался. Сегодня у меня каталоги…

Дон подошел к ней легко и стремительно, положил на плечи руки, наклонился и нежно поцеловал ее в уголок рта.

— Не перетруждайся. Побереги себя, Морин.

Она обратилась в соляной столп. В мраморную статую. В каменное изваяние. Потом с трудом произнесла:

— Почему ты это сделал?

— Потому что мне захотелось, кроме того, я подумал, что это будет неплохо. Выше нос, леди.

Увидимся завтра.

— Завтра? Ты что, не вернешься сегодня домой?

— Прекрати так явно радоваться. Это неприлично.

— Я просто удивилась, а вовсе не…

— Пока, юная нахалка.

С этими словами Дон О'Брайен повернулся и вышел из дома. Ошеломленная Морин подошла к окну и вторично превратилась в соляной столп. У калитки стоял серебристый «кадиллак». За рулем сидел шофер в униформе, которой мог бы позавидовать даже Аугусто Пиночет.


Дон уселся на заднее сиденье машины, поздоровался с шофером, мельком глянул на себя в зеркальце. Как смешно Морин оторопела, увидев его в костюме. Еще бы! Он сам себя утром не узнал. Сколько лет он не носил костюмы? Почти четыре года. С тех самых пор, как… Нет, не сегодня. Не сейчас. Слишком много солнца. Слишком много жизни.

— Как дела, Гас?

— Отлично, сэр. Спасибо, сэр.

— А твой артрит?

— Жить можно, сэр. Старуха натирает меня пчелиным ядом, сплю, как младенец.

Старому Гасу, должно быть, уже лет сто. Во всяком случае, Дон прекрасно помнил его с тех пор, как сам был мальчишкой. Гас верой и правдой служил его отцу, переезжая из страны в страну с философским спокойствием. «Старуха» — миссис Флаерти, высокая, статная женщина, всюду следовала за мужем. Добрый старый английский дух вассальной верности, иначе не скажешь.

Потом Дон откинулся на спинку сиденья и стал думать о Морин Аттертон. О ее черных волосах, о зеленых глазах, о нежных губах… О высокой груди и тонкой талии, о точеных бедрах и сильных маленьких ножках. О том, как здорово она смотрелась бы в чем-нибудь развевающемся, бледно-лиловом и серебристом, с золотыми кольцами в ушах… О том, как он зарылся бы лицом в ее черную гриву и целовал бы, целовал ее без перерыва и отдыха, а потом любил бы ее прямо на зеленой траве, и небо было бы бездонным и синим…

Глупая маленькая Морин. Она уверена, что ее жизнь должна проходить в вечном поиске работы и денег, что она должна учиться, помогать деду, растить сына — и все это делать сама, одна, не полагаясь ни на кого.

Маленькая женщина с грустными зелеными глазами. Фея Моргана.

Но во сто крат грустнее, Морин, что я не смогу сделать тебя счастливой. Никогда и никого я не смогу уже сделать счастливым.

Потому что нет больше Вероники на земле.

Дорога была долгой, и солнце клонилось к закату, когда серебристый автомобиль подъехал наконец к большой старинной вилле. Вокруг уже давно ничто не напоминало о большом городе. Изумрудные леса, золотистые поля, синее небо и раскаленный золотой поток солнца.

В этом имении О'Брайены, дети суровых британских скал, жили очень давно, последние шестьдесят лет, не меньше. Конечно, и в Англии у них был дом, но Дон всегда считал своей родиной Аргентину. Здесь, в этом каменном доме, он провел свое детство, здесь учился ездить верхом, кататься на велосипеде, плавать, драться до первой крови, охотиться и целоваться с девушками. Здесь, на этой земле, он встретил Веронику…

Не сегодня. Не сейчас.

На пороге дома стояла мать. Высокая, стройная, улыбающаяся женщина, истинная англичанка.

— С приездом, сынок. Как твои приготовления?

— Отлично, мама, спасибо. Все идет хорошо. Как папа?

— Как всегда. Сидит в кабинете, курит, просматривает биржевые сводки и ругается. Умоешься с дороги, или сразу к нему?

— Сразу к нему. Я ведь не верхом приехал.

— С тебя станется, ранчеро! Иди, он заждался.

Отец и впрямь сидел в кабинете, курил сигару, попивал виски и ругался вполголоса, читая газету. При виде Дона он поднялся и широко улыбнулся.

— Наконец-то! Блудный сын на пороге родительского дома. Рад тебя видеть, сын.

— А я рад видеть тебя, папа.

Они обнялись, поцеловались и вскоре уже сидели в удобных креслах у раскрытого окна, пили виски и беседовали. Отец живо интересовался всеми делами Дона, вставлял свои замечания, и Дон не уставал про себя восхищаться деловой хваткой и человеческой мудростью Кристофера О'Брайена.

— Сынок, я вот что хотел спросить… Ты приехал надолго, так, может быть, присоединишься к нам? Дом твой, ты это знаешь…

— Нет, па. Полагаю, ты сам понимаешь, что задаешь риторический вопрос.

— Понимаю, и меня это раздражает. Ладно, дело твое. В любом случае тебе всегда здесь рады.

В дверь заглянула мама.

— Дон, если вы уже закончили, то в гостиной тебя ждет сюрприз.

— Сейчас угадаю. Анжела?

— Точно. Она хочет тебя видеть.

— Буду через минуту. Па, я пошел. Надеюсь, вино удалось и в этом году? За ужином я рассчитываю попробовать молодое мерло.

— Не волнуйся, с этим здесь перебоев не бывает. Беги к девочке. Она очень замученная и бледная. Тебя ждала.

— Опять проблемы с Карло?

— Она сама тебе все расскажет. Увидимся за ужином. Пока, сынок.

— Пока, папа.


Анжела поднялась ему навстречу, и Дон в который раз поразился величественной красоте своей двоюродной сестры. Белокурые локоны спадали на плечи, темно-зеленое платье облегало безупречную фигуру.

— Привет, Анжи! Рад тебя видеть.

— Как поживает мой любимый братик?

— Лучше всех. А как ты, сестричка?

— Не спрашивай. Истинные леди не выдают своих тревог. Все хорошо, раз я здесь. Bay! Ты в костюме! И не скажешь, что ты только что из джунглей.

— Я уже несколько дней провел в городе. Пообтесался, знаешь ли.

— Как твой мост через Парану?

— Было трудно, но мы победили.

— Я не сомневалась. И зачем я спросила? Когда Дон О'Брайен начинает что-нибудь, Дон О'Брайен всегда добивается нужного результата.

— Похоже на предвыборный лозунг.

— Нет, это просто зависть. Ты слишком компетентен, мне на это никогда не хватало терпения, а может, и мозгов.

— Анжи, не пугай меня. Что все-таки случилось?

— Обычные семейные проблемы. Ничего смертельного. Звонят к ужину. Пойдем?

— Одну минуту. Мне нужно позвонить. Впрочем, это подождет до вечера. Вряд ли она уже дома…

— Она?

— Потом, сестричка. Пошли к столу.

Ужин прошел великолепно. Так всегда было в доме О'Брайенов. Любовь и уважение друг к другу, искреннее участие в судьбе своих близких… Здесь никогда не велись пустые светские беседы.

После ужина Дон набрал номер. Морин подошла быстро. Голос был уставшим, но довольно бодрым.

— Алло?

— Привет, это Дон.

— Ну, привет. Чего звонишь?

— Проверить, как ты.

— Проверить?! С чего вдруг?

— Вернулась ли домой.

— А куда ж еще я могу вернуться?

— Может, у тебя опять кончился бензин и ты сидишь на обочине дороги, бедная, одинокая, всеми покинутая…

— Очень смешно!

— Совершенно не смешно, потому что я остаюсь здесь и не смогу спасти тебя в случае чего.

— Не надо меня спасать!

— Это хорошо, ненаглядная. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, придурок.

— Я тебя тоже очень люблю.

Он повесил трубку, улыбаясь, и вернулся к столу. Ничего. Она устала, но зато уже дома и сегодня сможет выспаться.

Отец закурил верную подругу-сигару и осведомился:

— Надолго ты приехал в цивилизованный мир?

— До октябри пробуду. В октябре меня зовут в Боливию, там затевается грандиозное строительство. Все, как я люблю. Джунгли, водопады, электростанция и мост. До тех пор поживу в Айресе, тем более мне надо успеть построить дом. Я присмотрел кусочек земли рядом с Филом.

— ДОМ?

— Да, дом. Своими собственными руками свой собственный дом.

Отец, мама, Анжела — все смотрели на Дона с нескрываемым изумлением. Наконец папа недовольно фыркнул:

— Я думал, ты уже вырос. В детстве ты строил дома на деревьях.

Дон рассмеялся.

— Да, помню, и это было здорово. Теперь почти то же самое, только дом будет не на дереве, а на земле. Молоток, пила, топор, гвозди, доски и бревна, пакля, черепица, кирпичи, цемент… Ничего не забыл?

— Ох, сын мой, я-то надеялся, что ты остепенился!

— Ничего не поделать, па. Смирись!


Морин едва не разлила только что отжатый апельсиновый сок, когда вечером следующего дня Дон ворвался в кухню, излучая энергию и бодрость. Теперь на нем был синий костюм и еще более сногсшибательный галстук, а она… что ж, она, как водится, изображала из себя бедную сиротку Золушку. Босые ножки, драные джинсы, растянутая футболка. Сегодня Морин целый день мыла полы.

— Эй, леди, перестань так откровенно балдеть от моего нового костюма! Я смущаюсь.

— Ой, что вы, сэр! Это я, бедная деревенская деушка, смушаюся при виде та-акого ослепительного жетлемена, чес-слово!

— Мори! Откуда у тебя этот потрясающий говорок?

— С детства помню. У нас повариха была из Восточного Лондона. Классический говор кокни. Но ты и вправду выбил меня из колеи.

— Это только мишура. Оболочка. Под ней скрывается обычный работяга. А почему ты босиком?

— Потому что я мыла полы.

— Зачем? Они были вполне…

— Да, но я пролила молоко, когда доставала его из холодильника. Начала мыть кухню, а потом так разошлась, что вымыла и все остальное.

— Значит, тебе вредно пить молоко. Лучше давай выпьем бренди. Или вина? Я сейчас переоденусь во что-нибудь более приемлемое, и мы поболтаем.

— Мне надо заниматься.

— В половине десятого?

— Да знаю я, который час. Особенно хорошо это чувствует моя голова.

— Что ж, тогда увидимся утром. Пока?

— Пока.


Переодевшись в джинсы и футболку, Дон вспомнил, что оставил на кухне свою личную, персональную бутылку виски. Это было его снотворное, и оставаться без него молодой человек не решился. Он спустился вниз — и обнаружил Морин, сидящую за столом и мрачно созерцающую вазу с фруктами.

— Ты, вроде, заниматься собиралась?

— Не твое дело. А если честно — просто не могу себя заставить.

— Тогда ложись спать.

— Я тут подумала, а может, стаканчик винца? Ты предлагал, я отказалась слишком поспешно.

Дон просиял и достал из холодильника бутылку французского белого вина. Щедро плеснув себе виски, он уселся рядом с Морин.

— Расскажи, как прошел твой день.

— Фу, не хочу об этом говорить. Лучше ты расскажи, как съездил.

— Отлично. Навестил родной дом, побыл с родителями, решил пару вопросов по бизнесу — вот, собственно, и все.

— Чем занимается ваша семья? Сюзи что-то рассказывала, но я, конечно, пропустила мимо ушей.

— В основном — поставка товаров и сырья по всему миру, предпочтение отдается Латинской Америке. Какао, кофе, бобы, каучук, зерно, урожаи нынешние и будущие…

— А как можно поставлять будущие урожаи?

Дон рассмеялся, Морин улыбнулась в ответ.

— Я лично понятия не имею. Мы с Филипом в этом мало задействованы. Он, сама знаешь, архитектор, а меня привлекают только на время переговоров. Говорят, я очень обаятельный.

— И скромный.

— И скромный, точно. Кроме шуток, у меня ведь есть еще и родной братец, Ник. Вот его хлебом не корми, дай поиграть на бирже. Пол процента какого-нибудь Доу-Джонса способны повергнуть его в экстаз или в отчаяние, даже до сердечного приступа довести.

— Ты не такой.

— Не такой. Я вообще псих. Так считает папа, Я не понимаю, как можно работать, глядя на столбики цифр и разговаривая по телефону. Нет, вообще-то я знаю, что вся мировая экономика на этом и держится, но сам предпочитаю что-то конкретное.

— Как это?

— Это просто. Держишь в руках бревно или доску. Потом берешь топор и гвозди. Потом живешь в доме, ходишь по мосту и знаешь, что это сделано твоими руками.

— И поэтому ты строишь мосты в джунглях?

— И поэтому я строю мосты в джунглях. И поселки в пустынях. И электростанции. Много чего строю. И радуюсь, когда вижу, что сделанное мной выжило, выстояло, не сломалось под ударами стихии и стало приносить пользу. Смешно, да?

— Нет, вовсе нет, Здорово. Но насчет столбиков цифр — неужели ты не любишь деньги?

— Скажу, что нет, — совру, конечно, Просто я не люблю их делать. Надсадно, изо дня в день, посвящая этому лучшие годы своей жизни. Деньги приносят много хорошего. Они обеспечивают комфорт, удобную постель, вкусную еду. Однако они не в силах купить любовь, добрые отношения, дружбу и семью. Настоящую семью…

Дон посмотрел на Морин и увидел, что она почти засыпает.

— Пошли-ка в постель, старушка Морин.

Она мгновенно пришла в себя и негодующе уставилась на Дона.

— Я не собираюсь идти с тобой в постель, что еще выдумал!

Дон хмыкнул.

— А почему, собственно? У нас бы неплохо получилось.

— Глупости.

— Морин, ты чересчур сурова и слишком серьезно относишься к себе.

— Что это ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что смех еще никому не вредил. Как и секс. Лечит душу и врачует тело.

Морин смерила Дона убийственно-скептическим взглядом.

— Я безмерно благодарна тебе за столь трогательную заботу о моей измученной душе…

— И о теле!

— Именно. Но не собираюсь прибегать к твоим услугам.

— Жаль. Очень жаль. Мне кажется, я просто рожден для оказания патронажной помощи…

— Есть ли на свете что-то, к чему ты относишься серьезно?

Что за человек! В глазах пляшут черти, на губах играет веселая улыбка, и он так хорош, так хорош, что нет сил на него смотреть…

— Таких вещей немного, но они есть.

— Просвети меня. Что это?

— Хорошая еда. Мое здоровье. Друзья. И, разумеется, общество подходящей во всех отношениях женщины.

— Ага, значит, подходящей во всех отношениях? Ну-ну.

— Это не так просто, как ты думаешь. Таких женщин раз-два и обчелся! Думаю, ты одна из них.

— Я?! Ты с ума сошел!

— А ты что, плохая женщина?

— Не то чтобы плохая, но уж явно не «подходящая».

— А мне ты нравишься!

Морин ощутила нечто вроде паники. Разговор входил в совершенно незапланированное русло.

— Я? Ха! Почему бы это?

— Ты умеешь меня рассмешить.

— Я ни разу даже в голове не держала тебя смешить, что ты придумываешь, О'Брайен!

— И все-таки смешила. Ты, моя прекрасная леди, так серьезна и строга, так наивна и нежна…

— Наивна? О да! Ладно, хватит с меня твоих глупостей. Я иду заниматься.

— Конечно! Не трать времени на пустые разговоры, моя практичная сожительница.

— Не называй меня сожительницей! Конечно, я понимаю, у тебя-то времени полно, ты можешь валяться дома и трепаться ни о чем, но я не могу! У меня есть обязанности. Мне надо работать и учиться, и за меня этого никто делать не будет! Так что, сделай милость, оставь меня в покое.

С этими гневными словами Морин подхватила папку с учебниками и ринулась из кухни. К несчастью, папка зацепилась за какой-то крюк, и вес бумаги и контрольные работы будущего менеджера-маркетолога разлетелись по полу. Морин свирепо выругалась себе под нос и опустилась на колени. Прямо поверх всех бумаг лежала ее последняя контрольная с жирной красной «парой».

Если он сейчас что-нибудь скажет, я его убью. Возьму справочник менеджера, он тяжелый, и убью!

Но Дон ничего не сказал. Молча помог ей собрать все с пола и подняться. Руки у него были жесткие на ощупь. Рабочие руки.

— Морин, если хочешь, я могу помочь тебе разобраться с некоторыми темами, Скажи, если потребуется помощь.

Она едва сдерживала дрожь, вызванную прикосновением его рук.

— Я справлюсь сама. Спасибо.

— Когда перестанешь справляться, скажи.

— СПАСИБО.

Дон неожиданно обнял ее за плечи.

— Эй! Маленькая, поверь мне, принять помощь — это не проявление слабости. Даже если помощь принимает сильная, молчаливая и независимая личность.

Сильная личность была не просто молчалива, она обратилась в статую. Слишком близко от нее был Дон О'Брайен. Морин чувствовала запах его одеколона, тепло его кожи. Серо-синие глаза смотрели ей прямо в душу, а она боялась этого больше всего на свете. Потому что в душе ее жил страх.

Страх за будущее. Страх за Джеки. Страх за отсутствие денег. Страх за то, что кто-нибудь вроде Дона увидит ее слабость.

— Морин… расслабься, а?

И он ее поцеловал. Нежно, тихо, осторожно, словно боясь спугнуть наступившую тишину.

Сначала она окаменела, но очень быстро по всему телу разлился такой жар, такое блаженное тепло, что она действительно расслабилась. Нет, больше того, она растаяла, растворилась, превратилась в легкое облачко, в бурную реку, в темную ночь, в солнечный луч… Кто его знает, как описать словами это состояние?

Факт оставался фактом, Морин Аттертон таяла и млела в объятиях Дона О'Брайена, отвечала на его осторожные, но все более жгучие поцелуи, прижималась к нему всем своим измученным телом и мечтала только об одном: пусть это никогда не кончится.

Кончилось. Дон отпустил ее неожиданно, и Морин была вынуждена ухватиться за спинку стула.

Черти в серо-синих глазах исполнили особенно заковыристое па. Дон почти пропел, глядя на залившуюся румянцем девушку:

— Очень интересно! Весьма интригующие поцелуи, особенно от особы, которая ну совершенно не интересуется романтикой и флиртом.

Морин попыталась взять ситуацию под контроль. Несколько снизил эффект дрожащий голос.

— И о чем это ты думал, О'Брайен? Как ты мог…

— Честно говоря, я вообще ни о чем не думал. Нечто вроде магии. А ты? О чем думала ты, кельтская чаровница? О, я так и думал. Ты тоже ни о чем не думала. Страсть ослепила тебя и заставила совершать необузданные и необдуманные поступки…

— Господи, какая страсть…

— Мори, не надо так пугаться этого слова. Страсть — это не грех. Это дар. Волшебный и бесценный.

— Замолкни! Заткнись! Немедленно!

— Что с тобой, маленькая? Что не так?

— Все не так! А самое главное — это ты! Твое присутствие в этом доме. Я не могу. Я не хочу.

Не смей больше ко мне прикасаться. Не смей меня целовать. Понял?

— Тебе ведь понравилось.

— Это ты так думаешь! Я не хочу иметь с тобой никаких… отношений! У меня нет на это…

— Времени. Знаю. Подзабыл. Ладно. Придется сдерживать свои животные инстинкты. Это будет нелегко, о, как это будет нелегко, ибо очами души своей я вдруг увидел ясно, что меня влекет… нет, влечет к тебе, чернокудрая и жестокосердая дева с ребенком…

— Прими холодный душ. Мне надо работать.


Морин работала на износ несколько следующих дней. Она просто пряталась за собственной занятостью, избегая встреч с Доном под любым предлогом.

Она почти не спускалась в кухню — соответственно, и ела не часто.

Она плотно закрывала дверь к комнату, чтобы не слышать звуков музыки, которую постоянно включал Дон. Ритмы аргентинского танго, плачущие и поющие, нервировали и возбуждали ее, Морин опять вспоминала сцену на кухне, а повторять этого ей вовсе не хотелось.

Дон О'Брайен вел себя как ангел. Не обращал на нее никакого внимания, занимался своими делами…

Впрочем, это мало что меняло. Она все равно думала о нем и днем и ночью.

Однажды днем Морин сидела на работе, в букинистическом магазине своего дядюшки-деда Джона. В какой-то момент стало очень тихо.

Это замолчала Ида, молоденькая помощница деда, ужасно жизнерадостная и говорливая мулатка.

Морин подняла голову, намереваясь спросить, что случилось, и немедленно онемела вслед за Идой.

В дверях магазина стоял Дон О'Брайен. Потертые брюки цвета хаки, высокие армейские ботинки, синяя рубашка — он был неотразим и в этом наряде, а серо-синие глаза излучали такие уверенность и спокойствие, что Морин внезапно почувствовала, как улучшается у нее настроение.

Однако расслабляться было рано. Она напустила на себя строгий вид и поинтересовалась:

— Чего это тебя сюда принесло?

— Я приехал пригласить тебя на ланч. Собирайся.

Ида уронила карточки каталога. Морин задумчиво смотрела на улыбающиеся губы О'Брайена и думала, что однажды не сможет удержаться…

4

Дон задумчиво наблюдал за реакцией Морин на его предложение. Нет, он прекрасно понимал, что она не из тех, кто способен завопить «Ура, клево, я голодна как зверь, пошли скорее в ресторан!», но все же ожидал более откровенного проявления чувств. Морин Аттертон смотрела на него как-то… оценивающе, что ли?

А хорошо бы почаще уводить ее из этого унылого места. Магазинчик неплох, старые книги на полках и стеллажах тускло поблескивают потемневшей позолотой, пахнет пылью и вечностью, тюлевые занавески приглушают солнечный свет — и все же не надо ей, Морин, здесь находиться целыми днями. Ее настроение и так трудно назвать солнечным.

Дон откашлялся и просиял великолепной улыбкой. Морин скорчила в ответ довольно ехидную физиономию.

— Итак, леди?

— Дорогой сэр, быть может, это окажется для тебя потрясением, но я не могу уходить с работы, когда вздумается, в особенности — когда вздумается тебе.

— Почему?

— Потому что ты не мой босс.

— Но у тебя есть обеденные перерывы, и сейчас самое время для одного из них.

— Это правда, но…

— Скажи честно, Морин Аттертон, неужели то, чем ты занимаешься в настоящий момент, не может подождать час. Один час. Шестьдесят минут. Три тысячи шестьсот секунд.

— Может, но…

— Отлично. Люблю честных девушек. Значит, чисто теоретически, если ты сейчас захочешь пойти пообедать, ты сможешь это сделать?

— Если ЗАХОЧУ, то да.

— А ты не хочешь?

Дон откровенно развлекался, подначивая Морин, но в душе немного переживал. Ведь ясно же, почему она всеми силами пытается избегать общения с ним. Он ей даже помогал, почти целую неделю не появлялся на глаза.

Боги, как это было трудно.

Нет, он должен вытащить ее на ланч. Это самое малое из того, что он в принципе может для нее сделать, и совсем ничто по сравнению с тем, что он ХОЧЕТ для нее сделать. Почему — это уже совсем другой вопрос…

— Ты совершенно прав, Дон О'Брайен, я не хочу.

— Почему?

— Потому что я не люблю, когда за меня решают, что мне делать.

— Даже если это касается обеда в уютном месте, где подают настоящую еду, а не чизбургеры с кукурузными хлопьями и синтетическим молоком? Еду, которая восстановит твой кислотно-щелочной баланс и придаст силы на новые трудовые подвиги?

— Нет. Все равно нет.

Он смотрел на нее, скрестив руки на груди. В такой позе было как-то легче справляться с обуревавшими его чувствами. Больше всего на свете Дону хотелось вскинуть упрямую Морин на плечо, унести в укромное место и заняться с ней любовью, нежной, неторопливой любовью, снимающей напряжение и усталость, дарящей радость…

Повнимательнее, мистер сеньор О'Брайен. Откуда в вас этот романтизм, откуда столько страсти и огня?

А почему нет? Немного романтики не повредит им обоим, тем более что для них обоих это не более чем просто короткая встреча в пути, называемом жизнь…

Вы пошляк, Дон О'Брайен.

Сколько их уже было, таких коротких встреч, маленьких любовных приключений, которые всегда заканчивались братским поцелуем в щечку и мирным расставанием…

Да, это его устраивало. Всегда устраивало. Так проще.

— Леди?

— Да?

— А если бы я предложил тебе сесть со мной в самолет и улететь на необитаемый остров где-нибудь в Карибском море?

— Я не отвечаю на гипотетические вопросы.

Ага, а сама покраснела! Дон заметил эту вспышку только потому, что следил за лицом Морин очень внимательно.

Она бросила на стол скрепку, превратившуюся за время их беседы в нечто сюрреалистическое, и произнесла мрачно и несколько обреченно:

— Возможно, ты привык, что все вокруг исполняют твои приказы, О'Брайен. Позволь напомнить, что я не у тебя в штате, и со мной такие штучки не проходят.

— Правда?

Зная Морин Аттертон, нетрудно предположить, какие шикарные скандалы она бы ему закатывала, будучи в «его штате».

— Правда, Дон. Я не люблю, когда за меня решают.

— Должен же кто-то рискнуть!

— Знаешь что? Пойди пройдись по солнышку, потом посиди в тенечке, а сюда больше не возвращайся.

Дон нахмурился, изо всех сил сдерживая смех, и прорычал;

— А я тоже не люблю, когда мне приказывают!

— Должен же кто-то рискнуть! Не хочешь уходить — стой здесь. Хоть до ночи.

— У меня идея получше. Давай попробуем начать все сначала.

— Что-о-о?

— Ну виноват я, виноват! Я над тобой слегка подшучивал, вот и все. Прости меня.

— Нет!

— Морин Аттертон!

— Я внимательно вас слушаю.

Дон отлепился от дверного косяка и с размаху бухнулся на колени. Ида взвизгнула, Морин вытаращила глаза.

— Морин, красавица, мне сегодня пришло в голову, что мы толком не виделись целых шесть дней!

— Ну и?

— Ну и я подумал, что, если я приду к ней в магазин, упаду на колени и попрошу ее пойти со мной на ланч?

— Придурок!..

— А она скажет мне: «Придурок, конечно, пойду, ведь я тоже скучала все эти долгие шесть дней…»

— Прекрати паясничать…

— «…Прекрати паясничать, возьми меня на руки и унеси из этого пыльного магазина туда, где мясо шипит на углях, а молодое вино сверкает всеми оттенками красного…»

— Я люблю белое…

— «…Всеми оттенками белого…»

— Дон О'Брайен, немедленно заткнись и скажи только одно…

— О, эта женская логика! Хорошо, я молчу и готов сказать все, что ты хочешь услышать.

— Я смогу заказать то, что хочу я? Ты не заставишь меня есть то, что любишь ты?

— Фея, ты сможешь заказать нектар и амброзию, а потом вылить их мне на голову, если это доставит тебе удовольствие. Да, а десерт…

— Что десерт?

— Можешь заказать два десерта. Или даже три. Ну, соблазнил я тебя?

В зеленых глазищах Морин заплясали искорки смеха. Она величаво выпрямилась.

— Я буду готова через полторы минуты, мистер О'Брайен. Соблаговолите подождать на улице.

Дон издал охотничий клич индейцев-навахо и с триумфом выкатился из магазина, по дороге поцеловав в смуглую щечку взвизгнувшую от восторга Иду.


Морин сидела и жмурилась от удовольствия. Салат с креветками был превосходен. Вино — выше всяких похвал. Собеседник… что ж, возможно, слегка болтлив, но в преддверии десерта и это уже не казалось недостатком.

— Ну-с, теперь расскажи мне о Джеки. Какой он, твой сын?

Она вздохнула и начала рассказывать, изо всех сил стараясь не выглядеть восторженной молодой мамашей, которую в собственном чаде восхищает абсолютно все, Это было нелегко, потому что Джеки и в самом деле был чудесным парнем, и Морин уже очень по нему скучала. Ее удивило, как внимательно слушал ее Дон, еще больше удивило то, что он попросил показать ему фотографию сына.

Фотография всегда лежала у нее в сумочке. Дон долго рассматривал ее, а потом спросил слегка изменившимся голосом:

— А фото отца Джеки у тебя есть? Мальчик его видел?

Понятно, Дон ведь думает, что они в разводе. Морин опустила глаза в тарелку и решилась.

— Нет. Его отец… он погиб, когда Джеки было всего два месяца.

— Извини.

Не за что, Дон, не за что. Мой муж погиб, предварительно бросив нас. Он никогда не интересовался сыном. Он нас оставил. Фу, как противно и безысходно это звучит, Потому она никогда об этом и не говорила. Считала, что для Джеки легче считать отца просто погибшим. Просто погибшим.

— Морин, прости, правда, я…

— Не надо извиняться. Это было очень давно. Целую жизнь назад.

— А семья? У тебя есть кто-нибудь, кроме деда-дядюшки и сестры?

И она рассказала Дону о родителях, о том, как они погибли и как они с сестренкой остались одни, о тетке Мардж, о доме в Шотландии, о том, как она устала работать в магазинчике, но не может бросить деда…

— Ты все эти годы у него работаешь?

— Да.

— А поискать другую работу не пробовала?

— В общем-то, пробовала, посылала пару резюме, холила на собеседования…

— Ну и что?

— Видишь ли, дед не смог и не сможет найти никого на мое место, ведь зарплата очень маленькая.

— Я все понимаю, но ведь это, строго говоря, не твои проблемы.

— И это я тоже знаю. Как объяснить… понимаешь, у нас такая семья… всегда была такая.

Мы все — одна кровь. Дед стар, я не могу его бросить. Даже если мне предложат миллион долларов и виллу в Майами.

Дон грустно улыбнулся.

— И под железною броней живое билось сердце… Такова ты на самом деле, Морин Аттертон.

— Не думаю, что в этом есть что-то удивительное. Он мой дедушка. Он играл со мной, дарил мне конфеты, строил со мной шалаши, катал на пони…

— Почему магазин не приносит прибыли?

— Причин много. Во-первых, книги стали меньше читать. Во-вторых, полно новых, светлых шикарных магазинов. Истинные ценители старых книг потихоньку умирают, а молодые люди предпочитают мягкие глянцевые обложки. Или комиксы на темы классики. Дед прекрасно понимает, что с этим надо завязывать, но магазин — это вся его жизнь. Как можно по доброй воле отказаться от собственной жизни?

— Что же будет дальше?

— Не знаю. Продать магазин — он почти ничего за него не выручит. Здание старое, требуется ремонт. Можно сказать, что вместе с товаром покупатель получит целый набор проблем… Печальнее всего то, что будет с дедушкой. Эго может его убить. Ну и я, конечно, останусь без работы.

— Любишь деда?

— Очень. Правда, он умеет вывести меня из себя лучше всех на свете. Он ворчит, курит отвратительные местные сигары и категорически отказывается ходить к врачам.

— Морин?

— Да?

— А как насчет бокала вина? Не повторить ли?

— С удовольствием.

Честно говоря, он такого не ожидал. Она, кстати, тоже.

Морин полностью расслабилась. В ресторане она не была целую вечность, тем более не обедала посреди рабочего дня. Она откинулась на спинку стула и рассматривала картины, развешанные по стенам. Смешные сельские домики, пейзажи с овечками, голубые небеса, розовые ангелы, облака, на которых хочется кататься…

— Нравится?

— Нравится. Чьи-то фантазии. Как хорошо, когда можешь перенести свою фантазию на лист бумаги или холст.

— А твои фантазии?

— Ого, О’Брайен, мы лезем в опасную область. Нет, я не думаю, что мои фантазии могут быть перенесены на бумагу.

— Ну, фантазии, собственно говоря, не обязаны быть реальными. Они же фантазии.

— Они тоже бывают разными. Некоторые могут стать реальностью, некоторым не суждено сбыться никогда.

— Тогда расскажи мне о своих… реалистичных фантазиях.

— Хочу спать три дня подряд. И не смей смеяться. Всем дворцам мира я предпочту именно это.

Дон улыбнулся.

— Я и не думаю смеяться. В моей жизни был период, когда я тоже мечтал именно об этом.

Но скажи мне, неужели ты не веришь в осуществление этой незатейливой мечты?

— Верю, но боюсь сглазить. В конце июля на курсах начинаются каникулы. Точнее, перерыв между тестами. Я немедленно залягу в постель и засну. На три дня — это точно, а дальше как пойдет.

На лице Дона появилось мечтательное выражение.

— А я буду приносить тебе в постель завтрак. Горячие круассаны, шоколадный мусс и копченую лососину…

— А я повешу на дверь табличку «Не беспокоить».

— А я буду ходить на цыпочках и не дышать. Знаешь что, Морин Аттертон, давай выпьем вот за что: чтобы ты поскорее выспалась и у тебя настало время иных желаний. Романтических, Нежных. Легкомысленных, взбалмошных и смешных. Купание по ночам. Валяние на пляже.

Любовь на траве под звездами… Хочешь, расскажу тебе о своих фантазиях?

Морин улыбнулась и прикрыла глаза растопыренными пальцами.

— Боюсь, что… боюсь!

— Все равно расскажу. Я мечтаю отправиться с тобой ночью гулять. Трава будет в росе, небо в звездах. Цикады охрипнут от любви. Я покажу тебе Венеру в небесах. Звезды отразятся в твоих глазах, а босые ноги промокнут в росе, и тогда я возьму тебя на руки.

— И все?

— Разумеется, нет. Потом мы будем целоваться под луной, а потом я сорву с тебя одежду, и мы займемся любовью на траве…

— Слава Богу. Наконец-то типичная мужская фантазия. Я уж испугалась…

— У меня еще много разных.

— Хватит! Тут люди.

И они рассмеялись, чокнулись бокалами с белым вином и продолжили легкий, ничего не значащий разговор, и Морин смеялась, как не смеялась уже тысячу лет, а Дон смотрел в ее сияющие зеленые глаза и радовался ее радости так, как никогда в жизни…

Тонкий голосок здравого смысла настойчиво зудел в ушах Морин. Не верь, не верь синеглазому искусителю. У него дьяволы в глазах, у него слишком сильные руки, у него голос, в котором так легко утонуть, запутаться, раствориться, потеряться, погибнуть, и ты этого даже не заметишь, потому что погибать тебе будет приятно…

Морин отмахнулась от здравого смысла. Все она знает, надоело! Девять лет здравого смысла уберегли ее от страшных разочарований, но не принесли и грамма радости, а этот О'Брайен — с ним она пьет белое вино и смеется. Имеет право.

Дон обошел вокруг своего будущего дома. Фундамент уже схватился. Ройная серая лента, незыблемый квадрат посреди зеленой лужайки. Скоро она скроется под бревнами. Потом доски на обшивку. Потом стройные стропила. Высокая крыша. Большие окна на восток и на запад. Широкая веранда. Запах древесины и солнца. Словно и нет неподалеку огромного и шумного муравейника по имени Буэнос-Айрес.

Хорошее место он выбрал. Холмы, зелень, много деревьев.

Как давно ему хотелось жить в доме. Настоящем доме, своем доме.

И тут же перед ним возник четкий и чистый образ Морин Аттертон. Дон вспомнил ее стоящей на кухне, сегодня утром. Тоненькая, стройная, маленькая женщина, усталые глаза-изумруды, прямые черные волосы. Хорошо ли ей живется в этих жарких краях, маленькой кельтской волшебнице с тонкими пальцами?

Дон слегка поежился, вспомнив, как странно отреагировало сегодня утром его тело на Морин. Словно его обдали кипятком. Нет, это было не больно, но очень жарко. А потом кровь вскипела фонтаном серебряных пузырьков, и сердце ухнуло куда-то вниз, а руки непроизвольно сжались на ни в чем не повинном косяке двери.

Он был уверен, что уже не может такого испытывать. Дело не в потенции, не в отсутствии влечения, просто…

Просто нет больше Вероники на земле.

Все, забудь. Вернее, не вспоминай. К октябрю надо закончить дом. По-любому, потому что надо уезжать. Новые джунгли, а может быть, новые пустыни, новые люди, новые временные жилища, новые трудности, но теперь будет легче, потому что здесь, на чужой земле, ставшей его родиной, будет ждать дом. Его дом. Дом, в котором должна быть хозяйка. Женщина, которая выйдет утром на крыльцо, и ветерок подхватит спутанные во время сна волосы, и она улыбнется ему, а он поцелует ее в теплую щеку и уйдет со спокойным сердцем, ибо она будет ждать его вечером, и все будет так, как и должно быть, так, как и было тысячи лет, когда мужчины уходили на труд и на бой, а женщины ждали и любили…

Что творится с тобой, О'Брайен? О чем ты думаешь, несчастный человек? Никто не ждет тебя, никто и не будет ждать, потому что ты больше не допустишь в свое сердце любовь. Твоя любовь похоронена в каменистой земле, и простой белый крест — это крест на твоей жизни, Дон О'Брайен.

Нет больше Вероники на земле.


Морин проснулась словно от толчка и мрачно уставилась на светящийся циферблат будильника. Два пятнадцать. Логически необъяснимо, но уже какую ночь она просыпалась вот так, резко, словно выстрелили над ухом. Тревога, непонятная тревога поселилась в сердце.

Работа — что будет с этой самой работой? Где взять деньги? Как помочь деду Джону, но одновременно суметь устроиться самой? Как вырастить Джеки? Он становится все взрослее, светлый ангел, маленький серьезный мальчик с лукавой улыбкой грустного эльфа. Как она скучает без него! Как будто год не виделись. Да знает она, что ему сейчас хорошо и весело, знает — и все же скучает, потому что без него так пусто и тихо, так невыносимо тревожно, и в голову лезут самые бестолковые, самые противные и страшные мысли. Не случилось ли с ним что-нибудь? Его двоюродный брат слишком отчаянный, слишком шустрый, вдруг они с Джеки куда-нибудь забрались, откуда-нибудь свалились, играли со спичками, полезли в канализационный люк…

Идиотка! Откуда в горах Шотландии канализационные люки!

Да, но зато в горах Шотландии полно гор! Что, если они удрали от бдительного присмотра Келли и пошли в горы без взрослых?

Все. Заткнись. Доктор Партеньо обречен на встречу с Морин Аттертон, но не сейчас, потому что два часа ночи, следовательно — заткнись, найди тапочки и пойди выпей молока. Чаю. Текилы, валерьянки, цианистого калия!

Она остановила свой выбор на чае и поставила воду, а пока ждала, ела апельсин. Удивительно, до чего же душистые здесь апельсины. И сочные. Оранжевый сок побежал по подбородку, и Морин улыбнулась, приходя в себя. Все хорошо. Все нормально, а будет еще лучше. Теперь она реагировала на окружающий мир. Странно, откуда музыка?

Морин подошла к двери в холл и прислушалась. Музыка доносилась из кабинета Фила, временно оккупированного Доном.

Морин заварила чай прямо в кружке. И, пока он настаивался, отправилась на разведку.

Дон сидел спиной к двери и говорил по телефону, причем одновременно по-английски и по-испански. То есть по очереди, разумеется, но в бешеном темпе. При виде этих широких плеч сердце Морин сжалось, дыхание перехватило, но она заставила себя не думать о такой странной реакции.

Видимо, он почувствовал, что она в комнате, потому что Морин стояла очень тихо, почти не дыша, да и музыка — танго, будь оно проклято! — играла довольно громко. Дон развернулся к ней лицом и закончил разговор по-английски.

— Я тебе перезвоню, как только прочитаю весь текст. Возможно, часа через два. Все, пока.

Я тебя разбудил, Морин?

— Нет, что ты. На втором этаже ничего не слышно. Я тебя услышала в кухне. Чай заваривала. Почему ты не спишь в такой час?

— Работаю.

— В полтретьего ночи?

— В Гонконге полдень.

— А… понятно. М-да…

— Ну, а почему не спишь ты, чернокудрая дева с очамицвета травы и сердцем тверже клинка?

— Проснулась и впала в бессонницу. Решила выпить чаю. Говорят, помогает, хотя я и не верю.

Факс перестал жужжать, и в комнате безраздельно воцарилась музыка. Некоторое время молчали оба, молчали и слушали. Окна в кабинете были широко распахнуты, и аромат цветов был почти физически осязаем, ночь сгущалась и клубилась вокруг них, электризуя воздух, заставляя трепетать тела, туманя рассудок. Эти ощущения были так сильны и вызывающе чувственны, что Морин в панике попыталась стряхнуть ночные чары.

— Я пойду, пожалуй.

— Это необязательно.

Почему ноги приросли к полу? Почему сердце бьется все сильнее? Почему она не может отвести взгляд от этих сине-серых, насмешливых и ласковых глаз? Почему то и дело смотрит на улыбающиеся губы?

Дон неожиданно легко и стремительно поднялся с кресла и подошел к ней. Он был огромным, широкоплечим, высоким, но дело не в этом. Дело в том, что от него исходила мощнейшая волна чувственности, и Морин не могла с ней бороться. Она замерла, словно маленькая птичка перед коршуном, чувствуя, как неясная сила все плотнее сгущается вокруг них обоих…

— Ты пахнешь апельсинами…

И Дон поцеловал ее по-настоящему. Могучие руки бережно и нежно подхватили Морин, и она чуть не расплакалась от облегчения. Больше не надо прятаться, больше не надо отводить глаз… Господи, как же легко и хорошо в этих руках, как она этого хотела, как хочет сейчас!

Ты только не отпускай меня, слышишь? Ты только не размыкай рук.

И так просто все сейчас для Морин Аттертон, так понятно и естественно. Замереть в его руках, ответить на поцелуй, а потом ответить еще раз и еще тысячу, закончить эту ночь в его постели и в его объятиях, заняться с ним любовью и плакать, но уже не от усталости, а от счастья…

Вместо этого она шарахнулась назад, повернулась и кинулась опрометью в свою комнату. Упала на постель, уткнулась пылающим лицом в подушку, стиснула зубы и изо всех сил дернула себя за смоляную прядь волос.

Идиотка! Ты ведешь себя, словно малахольная девственница. Господи, да ты же ничего, кроме жалости, не вызываешь! Нет, не так. Не жалость. Просто ты, Морин Аттертон, жалкая. Ничтожная, жалкая, закомплексованная неудачница.

А теперь заткнись и попробуй заснуть. Ха-ха. Занавес. Зрители рыдают. От смеха.


Дон смотрел на буковки, из которых по идее должен был бы сложиться текст контракта с его компаньоном из Гонконга. Буковки были знакомые, четкие, фразы лаконичные и тоже довольно доступные по смыслу. Однако Дон О'Брайен никак не мог понять, о чем здесь говорится.

Не надо было ее целовать, ох, не надо. Он ее напугал. Она и так вся на нервах, а тут еще он со своим… кобелированием!

Да. Но как можно удержаться? Она такая… такая… желанная!

В очередной раз Дон почувствовал панику. Что с ним происходит?

И ведь что интересно, как только в дело включается мозг, все идет насмарку. Пока он целовал ее, он совершенно ни о чем не думал, да и она сама физически была совершенно готова.

К чему? К любви.

Это не любовь.

Хорошо, хорошо, не будем эксплуатировать бедный мозг дальше. Пусть не любовь. Что с того? Они оба взрослые люди, самостоятельные, отнюдь не девственные во всех смыслах этого слова. Почему надо бояться очевидных вещей, например, того, что их явно и несомненно тянет друг к другу?

Дон устало потер лоб. Пора спать.

Он погасил свет и тихо пошел в свою комнату, Дверь в комнату Морин осталась чуть приоткрытой, и он не удержался, заглянул.

Она заснула в слезах. Еще не высохшие серебряные дорожки на щеках блестели в лунном свете. Губы прикушены, руки судорожно сжаты на груди.

И тут Дон О'Брайен понял, чего ему хочется больше всего. Чтобы она улыбнулась. Засмеялась. Чтобы забыла о своей вечной занятости, чтобы вспомнила о том, что жизнь прекрасна и удивительна, и звезды светят всем…

Уже знакомая паника накрыла его волной. Он не должен вмешиваться в ее жизнь. Не должен впускать ее в свою.

Только вот он не был уверен, что у него это получится.

Кажется, было немного поздно.


Морин сидела на кровати, скрестив ноги, и мрачно смотрела в книгу. Основы менеджмента. Она ненавидела основы менеджмента.

Зачем ее понесло в бизнес? Она НИЧЕГО в этом не понимает. Она даже одной строчки не может запомнить. Что с ней случилось? Ведь с мозгами у нее всегда было все нормально, так почему же…

Потому что нормальный человек не может ЭТО запомнить! Морин сгребла несчастную книгу и от всей души швырнула ее в стенку. Книга ударилась, отскочила и сшибла на пол ночник, который, в свою очередь, прихватил в полет стакан с водой. Все разлетелось вдребезги, а вода равномерно распределилась по стеклянным останкам.

Несколько секунд спустя в дверь заглянул Дон. На красивом лице явственно читалась тревога.

— Морин! Что случилось?

— Ничего!!!

— А почему звенело?

— Потому что разбилось! Я лампу разбила. И стакан.

Он понимающе поцокал языком, вошел в комнату и довольно быстро ликвидировал следы разгрома. Морин мрачно смотрела, как Дон собирает осколки, и чувствовала себя школьницей-истеричкой.

Потом неотразимый мужчина протянул сладким голосом:

— Значит, учебниками швыряемся. Ну-ну.

— Отстань.

— Мори, ангел, ну почему ты такая упрямая ослица, а? Почему не попросишь объяснить? Подумаешь, большое дело. Ладно, разбей еще чего-нибудь и приходи в кухню. Хлопнем по рюмашке и посмотрим, что у тебя там не получается.

И ушел, негодяй. Морин проводила его все тем же мрачным взглядом, затем со вздохом слезла с кровати и пошла за веником. Спальня и битое стекло несовместимы, как Морин Аттертн и основы менеджмента.

Уборка помогла успокоиться и разбудила угрызения совести. Почему она злится на О'Брайена? Он предлагает помощь, надо быть по меньшей мере вежливой.

С этими благими мыслями она спустилась вниз, где и нашла Дона, валяющегося на кушетке с детективом в руках. Есть же на свете счастливые люди!

Морин прижала книгу к груди и пропела голоском примерной девочки:

— Я была бы вам чрезвычайно признательна, сэр, если бы вы немного помогли мне.

— С удовольствием, леди. Британец британцу друг, товарищ и брат.

И они сели рядом на кушетке, и Дон О'Брайен решительно открыл книгу на нужной странице, и тут она поняла, какую страшную ошибку совершила. Невозможно было сидеть вот так, прижимаясь к нему плечом, чувствовать его дыхание на своей щеке — и думать о бизнесе. То есть думать невозможно было в принципе, можно было только хотеть. Желать. Вожделеть. Именно так это и называется, ты взрослая женщина, и пора называть вещи своими именами.

Короче, Дон мог бы с тем же успехом учить ее китайской грамоте. Морин Аттертон плавилась в низком хрипловатом баритоне, млела от случайных прикосновений и заливалась румянцем от макушки до пяток. Еще немного — и язычки пламени, пляшущие по всему ее телу, превратятся в могучий бушующий пожар, а тогда, о, тогда все кончится очень просто. Морин Аттертон отдастся Дону О'Брайену прямо на кушетке.

Нет. Нет! Нет? Конечно, нет! Она взрослая, самостоятельная женщина, она умеет управлять своими чувствами, она способна сказать решительное «нет».

— Дон!

— Ой, испугала. Ты что кричишь?

— Я не кричу. Прости, вырвалось. Просто я устала. У меня мозги не работают, Совсем. Может, как-нибудь в другой раз?

— Конечно. Когда скажешь.

Слишком подозрительно блестели его синие глаза, хотя тон был абсолютно спокоен, и Морин поднялась с кушетки несколько суетливо. Собрала бумаги, книги, стараясь не смотреть на Дона, торопливо направилась к двери — и, естественно, налетела на большую деревянную статую какого-то индейского божества. Божество оказалось упитанным, но неустойчивым, и через секунду живописная группа в составе: божество, Морин и стул — оказалась на полу. Если говорить о Морин, то в самой невыигрышной позе.

5

Дон оказался с ней рядом почти в тот же самый момент и подхватил на руки. Морин задыхалась от смущения и злости на саму себя.

— Ты не ушиблась?

— Нет!

Вопреки ожиданию, он не выпустил ее из объятий, а поднял и перенес на кушетку, сам опустился перед ней на пол и заглянул в глаза.

— Малыш, послушай-ка меня. Ты не просто устала, ты совершенно измотана. Будь я модным психиатром, я бы сказал, что у тебя сильнейшая депрессия на фоне постоянного бытового стресса.

— Но ты не модный психиатр.

— И слава Богу, но сути дела это не меняет. У тебя стресс…

— Как и у большинства народонаселения этой планеты.

— Да, но почему бы в данном случае не примкнуть к меньшинству?

— К которому принадлежишь, например, ты? Повезло, что тут еще сказать.

— Ты переработала, перезанималась и перенервничала. Ты мало спишь, почти не ешь, никогда не расслабляешься. Как ты полагаешь, чем это может закончиться?

— Это закончится получением сертификата, новой работой, приличной зарплатой и возможностью дать сыну хорошее образование.

— Если доживешь!

Она не ответила, просто стиснула зубы так, что на скулах заходили мужские, твердые желваки. У Морин просто не было сил говорить. Она сидела, неподвижная, словно статуя, и молилась, чтобы слезы не хлынули из глаз.

Дон с нежностью и сочувствием погладил ее холодное запястье.

— Я все понимаю, Мори. Я уважаю твои амбиции, но не кажется ли тебе, что ты немного чересчур серьезно ко всему относишься?

— Правда? Скажите, какой умный! А кто ты такой, чтобы судить меня, а? Что ты вообще знаешь о моей жизни?

— Представь себе, достаточно. Ты загнала себя, Морин, ты себя убиваешь.

— Я совершенно здорова, бодра и полна сил…

— Почему нельзя было перенести эти чертовы курсы на более поздний период?

Она уставилась на Дона почти с ненавистью.

— Потому! Потому, что у меня нет времени! У меня растет сын, уже вырос, и ему нужно учиться сейчас, а не когда-то потом. Мне нужны деньги, чтобы его содержать, и тоже сейчас, ты будешь смеяться! И вообще, я была бы тебе крайне признательна, если бы ты отстал от меня и занялся собственными делами!

Она хотела вскочить, но Дон удержал ее за руки. Он не признался бы в этом никому на свете, но в его душе сейчас поднималась волной злость и досада. Какого дьявола эта маленькая ослица не хочет принять помощь?!

— Почему ты это делаешь, Морин Аттертон? Я просто пытаюсь тебе помочь. Что в этом ужасного? Постыдного? Почему ты видишь во мне врага?

— Отпусти меня.

Она ТАК это сказала, что он отпустил ее. Некоторое время они просто смотрели друг на друга, потом Дон очень тихо и осторожно произнес:

— Мори, я тебе не враг.

Она вздрогнула всем телом и шепнула:

— Я знаю.

— Морин…

— Пожалуйста, не надо. Прошу тебя, оставь меня в покое.

Морин Аттертон встала и пошла к двери. Дон О'Брайен не шелохнулся, чтобы задержать ее.

Он не сделал ничего из того, что хотел на самом деле. Не обнял ее, не покрыл поцелуями бледное личико, не прижал к себе, не спас, не защитил.

Дон застонал.

Однажды он уже не спас одну женщину. Потом были другие. Красивые, умные и не очень. Богатые, амбициозные, равнодушные, легкие на любовь и разлуку. Его это устраивало. После того, что он пережил, только ЭТО его и устраивало.

И вот теперь маленькая женщина с черными волосами и отчаянными глазами перевернула ему душу.

Он этого не хотел.

Он этого не хотел?


Морин повалилась на постель и привычно вцепилась в подушку.

Он ей не нравится. Ее раздражают его смеющиеся глаза, его уверенные манеры, его сила, его всепобеждающая мужественность.

Он взорвал ее тихий мирок, перевернул ее жизнь, и она ненавидела его за это.

Морин содрала через голову футболку, с яростью сбросила сандалии и снова растянулась на постели. Невыплаканные слезы горьким коктейлем клубились в горле.

Лусия скажет, что это любовь. У нее все любовь.

А что это на самом деле? Морин до крови закусила губу.

Она практически не знала мужчин. Не испытывала ничего, похожего на влечение и возбуждение. Да, в Гаэтано она была влюблена, но, если бы они не поженились, она бы просто пережила это чувство.

Лусия пожмет плечами и скажет: он ведь все равно уедет осенью. Так в чем же дело? Получи немного удовольствия и не зацикливайся.

Удовольствие, как же. Дон О'Брайен начнет влиять на нее, указывать, что ей стоит, а что не стоит делать, управлять ее жизнью.

Морин Аттертон поклялась, что больше ни один мужчина не будет этого с ней делать.

Морин Аттертон выполнит клятву.

Чтобы преуспеть в этом, надо завтра с утра написать прямо на стене масляной краской: РУКИ ПРОЧЬ ОТ ДОНА О'БРАЙЕНА!


Выполнить намеченное оказалось очень трудно, особенно после того, как утром следующего дня прямо у входа в магазинчик деда остановился фургон и симпатичный рассыльный торжественно вынес из него огромный букет.

— Морин Аттертои?

— Д-да…я…

— Ничего, если я это здесь поставлю? Распишитесь.

Фургон давно уехал, а Морин вместе с хохотушкой Идой ошеломленно пялились на душистое великолепие. Лилии, розы, гвоздики, колокольчики, орхидеи, фуксии, астры — абсолютно несочетаемые, но оттого лишь более прекрасные. И маленькая белая карточка, приколотая к корзине.


«Я думал о тебе сегодня утром. Пусть этот букет напомнит тебе о том, что в мире много прекрасных и приносящих радость вещей. Дон».


Разумеется, она не работала в этот день. Она просто сидела и смотрела на нежные лепестки всех оттенков радуги, вдыхала нежный и терпкий аромат и думала о том, чего никогда в жизни не видела и не знала, а может, просто подзабыла.

О звездных ночах. О рокоте прибоя. О росе на босых ногах. О песнях цикад. О древних развалинах. О пальмах, увитых лианами и дикими орхидеями.

И еще о Доне. И о себе. О том, как они лежат рядом на горячем песке и волны шепчут им песню, древнюю и вечную, как сам океан.

Смешно? Глупо?

Прекрасно.


Он работал так, что к вечеру все мышцы у него ныли и молили о пощаде. Песок скрипел на зубах, раздражал в волосах, натирал ноги. Дон чувствовал себя грязным, потным и разбитым, но отчего-то счастливым.

Он хорошо поработал сегодня. Дом подрос еще на несколько, сантиметров.

Сейчас душ и кофе. Или чай. Может быть, матэ. Не сказать, что вкусно, недействительно возвращает силы.

Интересно, понравились ей цветы? Разозлилась? Обрадовалась? Смутилась? Выкинула за дверь? С Морин Аттертон станется.

На самом деле уже с утра в голове его крутилась одна безумная идея. Безумная, потому что шансов на провал у нее было процентов девяносто девять, а жизнь Дона в этом случае обесценивалась до минусовой отметки.

Должна она купиться на это! Она женщина, да еще какая. Он же помнит, как она отреагировала на его поцелуи…


Морин вскинула глаза. Дон стоял на пороге кухни, и сердце привычно зашлось в чечетке. Она откашлялась и стала строгой и спокойной, То есть ей хотелось верить, что она такой стала.

— Спасибо за цветы. Они великолепны.

— Я рад, что тебе понравилось. Надеюсь, они действительно напомнили тебе о чем-то хорошем.

— По крайней мере, было приятно смотреть на такую красоту.

— Камень с плеч. Может, вина? День был жарким.

— Нет. Я готовлюсь к экзаменам.

Дон ничего не сказал, просто очень выразительно посмотрел на нее. Морин немедленно ощетинилась.

— Почему ты так за меня переживаешь, Дон? Почему бы тебе просто не оставить меня в покое?

— Потому что мне не нравится видеть тебя такой вымотанной. Со мной было такое… несколько лет назад. Это было ужасно, я помню. Кроме того…

— Что?

— Кроме того, только не обижайся, по мне нравится тебя опекать.

— Ага, надеешься, что если я буду меньше заниматься, то у меня появится время на то, чтобы ты меня соблазнил?

Дол рассмеялся.

— Мне нравится ход ваших мыслей, мэм. В принципе я действительно не против приударить за тобой.

— Тогда заруби себе на носу: я не собираюсь с тобой флиртовать, а уж заводить роман — тем более.

— Может, ты просто не понимаешь, как это было бы здорово?

— Почему это? Ты весьма привлекательный и сексуальный мужчина, наверняка опытен в общении с женщинами, и мы могли бы неплохо провести время, но вот только в МОЮ программу это не входит.

Дон серьезно кивнул.

— Понимаю. У тебя нет на это времени.

— Точно.

— Знаешь, иногда с нами происходят вещи, которые мы, вроде бы, не планировали. В бизнесе это называется красивым словом форс-мажор.

Он стоял слишком близко, он смотрел слишком пристально, он был опасен, потому что у Морин почти не осталось сил на сопротивление. И потому в свои слова она вложила максимум цинизма.

— Я не сомневаюсь и в этом тоже. Я вообще не спорю с тобой, О'Брайен. Я просто опасаюсь, что за все это — ночи со звездами и цикадами, пляж и дикую любовь по уши в росе — придется заплатить слишком высокую цену.

Разбитое сердце, если быть точной, но этого тебе знать необязательно.

Дон слегка нахмурился. Тон его был небрежен, но слова Морин его явно задели за живое.

— Звучит так, словно мы на рынке. Я ведь не сделку тебе предлагаю, Морин. Мы могли бы просто узнать друг друга лучше, проводить время вместе, повеселиться…

— Я понимаю, КАКОЕ веселье ты имеешь в виду!

В следующую секунду он ее поцеловал, и мир вновь потерял четкие очертания и границы.

Руки Дона нежно ласкали ее плечи и шею, губы осторожно искали отклика и ответа, тело мужчины так тесно прижалось к ней, что она почти растворилась в его объятиях. Здравый смысл безнадежно проигрывал в борьбе с разгулявшимися гормонами.

Он отпустил ее резко и неожиданно, а уже через мгновение ехидный голос обольстителя вернул Морин к жизни.

— Между прочим, известен ли тебе тот факт, что поцелуи и невинные… кхм… ласки способствуют укреплению иммунной системы? Считай это оздоровительной процедурой.

Морин выпрямилась и смерила Дона уничтожающим взглядом, насколько это было возможно при разнице в росте.

— А известен ли тебе тот факт, что я совершенно, ну абсолютно не планирую заводить с тобой отношения?

Развернулась и вышла из комнаты, прилагая максимум усилий к тому, чтобы не хвататься за стенки по дороге.

Вслед ей запело танго. Интересно, он что, рассчитывает соблазнить ее при помощи музыки? Вот сейчас все бросит и соблазнится, ждите!!!

Она показала язык своему отражению в зеркале и мрачно изрекла:

— Прелесть, что за жизнь. Целыми днями он будет строить свой дом, а по ночам кувыркаться в твоей постели. И так будет продолжаться целых два месяца. А то и два с половиной. Скорее ад замерзнет! Спать, психопатка!

Морин не будет больше ничьей игрушкой, в особенности игрушкой Дона О'Брайена. Пусть себе ездит по джунглям и пустыням, строит мосты и электростанции, любит временных, как гостиничные номера, женщин и живет, как хочет. Она ему в этом смысле совершенно не пара. Как и во многих других.


Несколько дней подряд ей удавалось держать себя в руках. Работа, учеба, сон. Редкие встречи с Доном на кухне, ничего не значащие разговоры о погоде и успехах за день.

Однажды Морин вернулась гораздо раньше, чем обычно, и была удивлена непривычной тишиной в доме. Дона не было. Только на столе в кухне стоял очередной букет, столь же роскошный, что и предыдущий. Карточка, приколотая к корзине, гласили:


«И помни — магия повсюду. Дон».


Почему-то Морин впала в панику. Она не должна принимать от него цветы, это нехорошо и совершенно ни к чему не приведет. Правда, как выяснилось, это очень приятно, но…

Если быть до конца честной, то цветы ей дарили три раза в жизни. Это были обычные букеты из трех роз, стояли они недолго, а, завянув, пахли кошками. Никакой романтики в этом не было. Цветы от Дона О'Брайена не имели ничего общего с теми жалкими букетами. Они явно преподносились со смыслом.

Господи, да не будь ты такой наивной дурой. Смысл только в одном — затащить тебя в постель, больше ничего. Если поразмыслить, то и это приятно, потому что за прошедшие девять лет никто особенно к подобной цели не стремился. Ладно, как бы там ни было, сегодня у нее свободный — в кои-то веки — вечер, и его надо провести с пользой.

Морин переоделась, посидела на крыльце со стаканом минералки, потом повязала волосы банданой, сунула ноги в разношенные кроссовки и отправилась гулять. Она тысячу лет не выходила из дома просто так, теперь ноги сами несли се вперед, и Морин искренне наслаждалась прогулкой.

Дорога вывела ее к зеленым холмам. Здесь неподалеку проходила граница поместья Фила и Сюзанны, где-то здесь Дон и строит свой… Дом. Она увидела его сразу и застыла на месте. Светлый тес выделялся на фоне зелени. Громадные бревна прилегали друг к другу так, словно так и росли всю жизнь, вместе.

А потом Морин увидела самого Дона, В одних джинсах, загорелый и мускулистый, он переносил сразу несколько длинных и толстых досок. Могучие мышцы на плечах и спине вздулись буграми, кожа блестела от пота. Морин, дрожа, отступила в тень развесистого кустарника, словно испугалась, что Дон может ее заметить. Наверное, было не слишком хорошо стоять и наблюдать за ним, но она просто не в силах была отвести взгляд от этого зрелища.

Мужчина, строящий свой дом. Никаких наемных рабочих или помощников. Только руки, мускулы, инструменты, дерево… и любовь. Это чувствовалось даже на расстоянии. Дон О'Брайен строил свой дом умело и с любовью. Так, как и стоит делать все на свете. Морин сглотнула горький комок в горле.

Умело и с любовью. А не так, как Морин Аттертон. Через силу и с отвращением.

С ума она сходит, вот что. Стоит и пялится на полуголого мужчину за работой, а в голову лезут мысли о смысле жизни. Надо идти домой. Надо заняться чем-нибудь полезным.

Не успела, потому что Дон повернулся и увидел ее. Загорелое лицо осветилось радостной улыбкой.

— Малыш, ты уже дома? Решила прогулятъся? В этом возгласе было столько тепла, столько нежности, что Морин едва не взвыла от отчаяния.

Я не хочу, не хочу, не хочу влюбляться в тебя, чертов ирландец! Я в тебя уже влюбилась.

— У меня отменили занятия.

— Повезло. Заходи. Покажу тебе свой будущий замок.

И они ходили вокруг будущего дома Дона, он показывал ей эскизы, рассказывал, что где будет находиться, а она слушала, с удивлением понимая, что ей приятно и интересно его слушать.

— Ты так много сделал, я даже не представляла.

— Я же работал каждый день. Строить я умею и люблю. Просто никогда не строил для себя.

Оказалось, это еще увлекательнее.

— Я думала, ты спец только по дамбам и мостам.

— Я тоже так думал. А потом решил: я же называюсь инженер-строитель. Дай-ка построю дом.

Такой, какой захочется. Своими руками. Без всякой помощи. Первобытный инстинкт самца, да?

Морин рассмеялась и сама удивилась тому, как легко и звонко прозвучал этот смех.

— Мне нравится, что у тебя есть такой инстинкт. Но, Дон, ты ведь не будешь здесь жить подолгу? Ты говорил, что почти все время уезжаешь, вот и осенью…

— Раньше я об этом не думал, а теперь мне хочется иметь где-то уголок, мой собственный уголок, куда можно вернуться после долгого пути и отдохнуть, никого не обременяя. Можешь мне поверить, я очень недавно стал об этом задумываться.

Странное выражение мелькнуло в его синих глазах, сегодня — синих, как небо. Боль? Тоска? Страх? Память о чем-то, чего она не знает и знать не должна?

Морин неловко кашлянула, и Дон очнулся.

— Ты уже ужинала?

— Нет.

— Тогда поехали. Отвезу тебя в шикарное место.

Даже не спрашивает. Просто сообщает, что они едут, потому что он так решил. Надо немедленно отказаться. Надо поступить так, как хочется ей, а не ему. Беда только в том, что ей совершенно не хочется отказываться.

Какого дьявола! Почему взрослая самостоятельная женщина не может принять приглашение симпатичного мужчины сходить в ресторан? Только потому, что в глазах этого мужчины прыгают маленькие нахальные чертики, а рот так соблазнительно улыбается? Ерунда!

— Поехали в «Эксельсьор». Французская кухня и вино — нектар!

— Я не сказала, что еду.

— Сейчас скажешь. Почему не сказать? Сегодня у тебя есть время, остались силы, нет заданий на дом, а кроме того с тобой буду я, самый обаятельный и неотразимый ирландский инженер-строитель на всей территории Аргентины. Британцы должны поддерживать друг друга.

— Хо-хо! Ты забыл добавить «самый наглый».

— Серьезно? Это рассмотрела только ты. Остальные не успевали. Слезы счастья застилали им глаза…

— А потом они падали к твоим ногам.

— Как ты угадала?

Морин расхохоталась так, что слезы выступили на глазах. Пожалуй, в известном смысле их можно было назвать слезами счастья.

— Ладно, ирландец. Я согласна. Мне нужно не больше часа, идет?

— Вот что я называю истинно британским духом. Между прочим, мне тоже не помешает душ.

6

Тысячу лет она не испытывала такого. Ноги сами несли ее к дому, душа пела, а глаза горели. Морин Аттертон была счастлива и легка, словно птица.

Настроение слегка испортилось, когда, выйдя из душа, она произвела ревизию своих вещей. Одно платье было ей откровенно велико, второе сшили году в пятидесятом, тогда оно было последним писком моды, ну а третье — третье превратило ее в пятнадцатилетнюю девочку.

Что ж, остаются юбки и блузки. Почти все они составляли строгие деловые костюмы, но если взять и смешать кремовую юбку с черной шифоновой блузкой, то будет ничего. Вполне даже пристойно. Сюда бы еще бриллиантов…

Одна драгоценность у нее была. Бабушкино колье из Индии. В сплетении золотых цепочек — эмалевый павлин с рубиновыми глазами и изумрудным хохолком. Вещь антикварная и до невозможности красивая. К нему бы сари и золотые браслеты-цепочки, но уж что есть.

Жаль, что нельзя позаимствовать что-нибудь у Сюзи. Она специалист по экстравагантным тряпкам, но ростом едва ли не вдвое выше Морин.

А, ладно. Выше головы не прыгнешь.


Разумеется, Дон обратил внимание на колье, и Морин пришлось рассказать романтическую и печальную историю любви своей бабушки.

Молодой человек, с которым она была помолвлена, уехал служить в Индию, затем вернулся, чтобы жениться на юной бабушке, и даже привез ей в подарок эмалевого павлина, но его срочно вызвали обратно в полк. Бабушка поехала за ним, однако к тому времени, как она добралась до Джайпура, ее жениха уже похоронили. Он умер от укуса королевской кобры, в те времена спасти его было нельзя. Бабушка поплакала на могиле и вернулась в Англию, где через несколько лет вышла за дедушку. Они искренне любили друг друга и всю жизнь мечтали зажить в достатке, однако единственным их богатством стали двенадцать детей и небольшое поместье в Лох-Лионесс. Именно там сейчас обитала Келли вместе с теткой Мардж, собственной семьей и сыном Морин Джеки, а также еще тридцатью малолетними бандитами.

Дон смеялся и грустил, слушая ее рассказ, а потом ответил своей историей, в которой щедро перемешались бравые стрелки королевской гвардии, зеленоглазые красавицы-ирландки и даже корсары Карибского моря. Слушая его, Морин начисто забыла о собственном скромном наряде, хотя в первый момент «Эксельсьор» несколько выбил ее из колеи своим великолепием.

Теперь она хохотала и пила отменное вино, не забывая при этом зорко следить, какие именно ножи и вилки использует Дон О'Брайен для каждого из блюд. Она не то чтобы выросла в семье, где пользовались одной ложкой на всех, но двенадцать вилок и двенадцать ножей на одну персону — это, согласитесь, перебор!

А потом она рассказывала Дону о Джеки, о том, как он родился, каким был смешным в младенчестве, ну а с этого плавно и совершенно без смущения перешла к истории Гаэтано, своего непутевого мужа, бросившего их с Джеки.

Дон нахмурился, слушая эту часть истории.

— Не могу поверить! Он бросил новорожденного сына?

— Да. Ему не нравилось, что Джеки плачет по ночам.

Морин собой гордилась. Ей удалось рассказать историю своей жизни легким светским тоном, не страдая и не напрашиваясь на жалость. Это хорошо. Однако хватит говорить о себе. Надо вытянуть что-нибудь и из Дона.

— Ну, а ты? Женат? Разведен? Вообще-то хоть раз женился?

— Да. Был. Очень давно. В другой жизни.

Признаться, ответ ее удивил. Он никогда раньше не упоминал о жене. И эта странная тень, мелькнувшая на разом осунувшемся и посерьезневшем лице…

Наверное, он развелся со скандалом и не хочет об этом вспоминать. Что ж, это можно понять.

— Вот и наш десерт! А к нему — настоящее божоле. Ручаюсь, такого ты не пила.

Он опять оказался совершенно прав. Божоле было изумительным, легким и терпким, бесшабашным и светлым, и Морин едва не рассмеялась от удовольствия, перекатывая на языке очередной глоток.

Она поглощала персики со взбитыми сливками и снова слушала рассказы Дона, теперь о его детстве.

— Мы с моим дружком Мигелем целыми днями пропадали в лесу. Строили дома на ветвях и — ты удивишься — мосты и дамбы. Ну, разумеется, и в шпионов играли, а как же!

— Значит, вот как все аукнулось! Мосты. Дамбы. И дом.

— Детские мечты не забываются. Ну а ты? О чем ты мечтала в детстве?

Неожиданно Морин смутилась.

— У меня были довольно глупые мечты. Вернее, очень девчачьи. Я хотела быть медсестрой или воспитательницей в яслях. А еще хотела выйти замуж и родить кучу детей.

— Ясно. А когда стала постарше? В колледже, например?

Морин задумчиво улыбнулась.

— Ждешь от меня амбиций? Их не было. Мне всегда хотелось одного и того же. Семья. Дети.

Счастье.

Да… Вот оно как все вышло. Один ребенок, никакого мужа и полная беспросветность впереди. Не надо было вспоминать.

Что интересно, ей действительно никогда не хотелось работать. В смысле, всегда хотелось заниматься только домом и детьми. Засыпать в объятиях мужа и просыпаться от его поцелуя. Провожать его на работу, а старших детей в школу. Играть с малышами, петь им песенки, чинить белье, собирать игрушки, возиться с собаками, заплетать косички, мазать зеленкой разбитые коленки… Именно так и никак иначе выглядело для Морин Аттертон счастье.

— Ты все еще хочешь иметь много детей?

— Хочу, да только поздновато. Мне скоро тридцать. Кроме того, для этого нужно еще кое-что.

— Ну да. Понимаю. Муж, деньги, дом. А кому нужна такая старая развалина.

— Это не смешно.

— А я и не смеюсь. Хотя ты не права. Это смешно. Вернее, смешная ты, Морин.

Она вдруг с ужасом поняла, что сейчас разрыдается. Дон О'Брайсн смеется над ней.

— Пойду попудрю носик. На минуточку.

В туалете она торопливо умылась холодной водой, несколько раз глубоко вздохнули и мрачно посмотрела на себя в зеркало. Так, теперь помада, плечи распрямить, грудь вперед — и никакого нытья. Леди не плачут. Вернее, не плачут при посторонних.

Дон ждал ее в холле.

— Мы уходим?

— Я думал, ты устала.

— Я в полном порядке.

— Ну и все равно пойдем. Хочешь, попьем кофе еще где-нибудь.

— Что ты, я кофе на ночь не могу. Меня это убьет. Даже думать боюсь о бессоннице.

— Морин?

— Да?

— Прости меня.

— Не за что прощать.

— Есть. Я тебя обидел. Нельзя было так с тобой…

— Я не обиделась, Просто на некоторые вещи мы с тобой смотрим по-разному, только и всего. Спасибо за роскошный ужин, кстати. Еда была сказочная, а еще здорово, что не надо мыть посуду.

Она заставляла себя беззаботно щебетать, а сама с грустью чувствовала, как растет между ней и Доном стена отчуждения, вроде бы рухнувшая во время ужина.

Как жаль…


Дон раздевался в своей комнате, не глядя развешивал одежду, машинально натягивал плавки… Бассейн. Холодный бассейн, несколько сот метров брассом. Забудь ее. Почему ты все время видишь перед собой это бледное личико, эти затравленные зеленые глаза?

Сколько же лет она живет, застегнутая на все пуговицы, вечно напряженная, вечно испуганная? Разве может человек выдержать такое напряжение?

Если бы он мог, если бы он только мог прогнать это настороженное выражение из ее глаз! Утешить, защитить, просто обнять крепко-крепко и пообещать, что больше ничто и никто не сможет обидеть или напугать ее.

План должен сработать. Обязательно.

Господи, зачем он в это лезет! Ведь ясно же, их дороги все равно разойдутся, им не быть вместе, потому что он все для себя решил, и ему больше не нужны прочные и долгие отношения.

Тогда почему?

Потому что он не может просто стоять в стороне и безучастно наблюдать, как Морин Аттертон загоняет себя в западню.

Наутро Морин удрала из дома. Специально встала пораньше, прокралась босиком по коридору, лестнице, через холл, аккуратно прикрыла за собой дверь, обулась на крыльце — и удрала.

В магазинчике было тихо, пыльно и сонно. Морин села за стол, придвинула к себе вазу с цветами и задумалась.

Магия. Магия повсюду. Почему же у Морин Аттертон нет времени на то, чтобы подчиниться этой самой магии?

Из раздумий ее вырвал телефонный звонок. Лусия. Ее хрипловатый, веселый голос как всегда искрился жизнелюбием и бодростью.

— Это ты? Салют! Какой у тебя размер ноги?

— Чего? Тридцать пятый. А что, собственно…

— Отлично!

— Спасибо, но в чем все-таки…

— Ты не поверишь. Помнишь Кончиту Розу? Ну, мою невестку? Вернее, бывшую жену моего сводного брата, Хорхе, он еще тогда приезжал вместе со своей второй женой, Моникой?

— Погоди… Кончита Роза, она же модельер, или модель, я вечно путаю…

— Модель она, модель. Теперь с этим покончено. Карьера достигла апогея. Она выходит замуж за чудненького старичка с шестизначным счетом в банке.

— Лу, у меня с утра плохо соображают мозги. При чем здесь мой размер ноги?

— Мори, не перебивай. Кончита выходит замуж, бросает работу, переезжает — само собой, пришлось пересмотреть свой гардеробчик. Ее гардеробчик не влезет в мою квартиру, даже если я выброшу всю мебель…

— Лу!

— Ну я и говорю же! Короче, она вспомнила, что у нее есть бедная родственница, это я, и вывезла ко мне целый фургон шмотья. Я сейчас сижу в развале коробок и коробочек и понимаю, что я бы не успела это все надеть и за три жизни.

— Поздравляю.

— Не с чем поздравлять. Я же медсестра! Вся моя жизнь проходит в белом халате и шапочке. Короче, тут есть несколько штучек, которые не подходят мне ни по стилю, ни по размеру, а тебе будут в самый раз.

— Погоди, но разве ее одежда не одного размера?

— Ты что, с кровати упала? Да Конча сидела на диетах большую часть своей жизни, а потом периодически срывалась и начинала жрать меренги и эклеры! Здесь можно найти любой размер. Мори, бросай свою рухлядь, приезжай ко мне и выбери себе что-нибудь офигительное. Надо же в чем-то гулять с твоим временным сожителем.

— О, где ты была вчера!

— Ты с ним куда-то ходила? Класс, горжусь тобой! К черту тряпки, сейчас я закурю, и ты расскажешь мне все, даже самые непристойные детали твоей свиданки. Нет! Приезжай. Немедленно!!!

И Морин Аттертон сделала то, чего не делала никогда в жизни. Она написала деду записку о том, что уходит, и покинула рабочее место.

Через полчаса она уже стояла на пороге квартиры Лусии Мендоса, а означенная Лусия (халатик до пупка, грудь стриптизерши, ноги модели, характер ангела) аж приплясывала на месте, предвкушая рассказ подруги.

— Ты это сделала! Мадонна, ты это сделала! Кофе! Немедленно кофе — и рассказывай, рассказывай же!

Они рылись в ярких цветастых тряпках, они пили кофе, они ели пирожные и хохотали так, как можно хохотать только в юности — до боли в животе, до слабости в коленках, а главное — совершенно без причины!

Наконец, вертясь перед зеркалом в чем-то облегающем и блестящем, Лу заметила:

— Ну, Мори, что ты себе подобрала? И вообще, чего ты хочешь?

— Лу, я такое видела только в журналах. Я не могу такое носить, это же все равно, что поменять всю свою жизнь…

— Я сейчас не говорю обо всей твоей жизни. Нам обломились бесплатные шмотки. Расскажи, в чем твоя мечта. Кем ты себя представляешь во сне?

Вот, пожалуйста, и эта туда же. Морин обреченно вздохнула.

— Хочу быть домашней хозяйкой.

— Упс!

— Хочу быть гением на кухне, лучшей матерью на свете, богиней любви в постели, хочу научиться печь хлеб и разводить цветы, хочу играть на рояле для своих семерых детей, штопать им носки, хочу встречать по вечерам своего мужа, а он должен быть самым обычным принцем. Еще он должен любить меня без памяти и тащить в постель при каждом удобном случае…

— Я сейчас умру. Печь хлеб! Штопать носки!

— Да! Я этого хочу. Убей меня за это.


Она вернулась в магазин, все еще улыбаясь своим мыслям. В багажнике лежала громадная сумка, набитая платьями, блузками, брючками и туфлями. Морин провела рукой по лепесткам цветов. Что ж, добро пожаловать в мир магии!

Дед пришел на работу еще позже. Буркнул что-то типа приветствия и скрылся в своем малюсеньком кабинетике. Хорошее настроение увяло, как цветок на жаре. Морин нахмурилась.

Сегодня дед выглядит особенно старым и уставшим. Из кабинетика то и дело доносился надсадный кашель. Будь проклят тот, кто придумал сигары Дон Пакито!

— Дед?

Нет ответа.

— Дед!!!

— Чего тебе?

— Можно, я позвоню доктору Партеньо?

— Мне не нужны доктора. Я и без них знаю, что со мной.

Морин едва не выронила чашку с кофе и вихрем ворвалась в кабинетик.

— Что?! Что с тобой?!

Джон Финли Аттертон поднял глаза на свою двоюродную внучку и грустно усмехнулся в прокуренные пушистые усы.

— Я старый, галчонок. Я очень старый. И от этого не вылечит ни один доктор.


Прошло еще несколько дней. Как-то Морин вернулась домой после курсов, уставшая и замученная до предела.

У ворот стояла красная спортивная машина. Что-то в ней было хищное, так показалось ошеломленной Морин. В прихожей ее ждал еще один удар. Босоножки. Женские босоножки на высоченном каблуке, расшитые золотом и маленькими бриллиантиками, Почему-то она сразу поняла, что это именно бриллиантики, а не стекляшки и не бижутерия.

На столе в кухне стояли два бокала, в одном из них еще оставалось вино. Красное.

Женщина. Дон О'Брайен привел в дом женщину!

А что это мы так волнуемся? Это вообще не твое дело, поняла? Может, это не то, о чем ты подумала! Может, это его бабушка или тетя?

Ага, прабабушка! На таких каблучищах! Нет, скорее всего, это именно то, о чем ты и подумала. Просто ему надоело проводить вечера с занудой, у которой замашки викторианской девицы, взгляд снулой рыбы и вечно спутанные космы, вот он и привел к себе настоящую женщину.

В холле и гостиной никого не было, в кабинете тоже, зато из-под двери спальни Дона пробивался свет. У Морин что-то щелкнуло в затылке, и она мгновенно почувствовала слабость. На негнущихся ногах она прошествовала к себе, аккуратно прикрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Больше всего хотелось что-нибудь разбить, завизжать дурным голосом, а потом убежать.

Женщина в его спальне. Как он посмел это делать прямо у нес на глазах!

Спокойно. Тебя это совершенно не касается и абсолютно не волнует. Это его личное дело.

Послышался смех, затем голос женщины. Красивый голос, чуть хрипловатый, грудной. Наверное, именно такой голос и считают сексуальным.

Проголодались после упражнений в постели и пошли на кухню? Морин зажала уши ладонями и бегом кинулась в душ.

Она стояла под горячей водой и тщетно пыталась успокоиться, потом торопливо вытерлась, легла в постель и включила радио. Слава Богу, ей попалась какая-то классическая программа, и под вечно юного Моцарта Морин Аттертон ухитрилась заснуть.

Проснулась она в пять, и первое, что ей привиделось в рассветном воздухе, была картина: Дон сжимает в объятиях обнаженную нимфу, оба спят и улыбаются во сне.

До семи она изводила себя, потом внизу загремели посудой. Наверное, Дон. Будь он проклят.

В семь пятнадцать Морин ни цыпочках спустилась вниз, отчаянно молясь всем богам, чтобы никого в холле не оказалось. Не повезло.

Высокая красавица в шелковом халате очаровательно улыбнулась Морин, небрежно отбросив за спину белокурую гриву.

— Привет. Вы, должно быть, Морин?

— Здравствуйте. Да, я Морин. Морин Аттертон. Сейчас я спешу, извините, так что всего доброго.

Белокурая дрянь улыбнулась и помахала Морин рукой. Ногти у нее были длинные и ухоженные.

Морин едва не свалилась с крыльца, так переполнило ее бешенство. Радом с этой принцессой она чувствовала себя замурзанной замарашкой, нечесаным чучелом, и от этого становилось еще тошнее.

Как хорошо, что она сразу раскусила этого паразита!

В магазинчике она первым делом направилась к вазе с цветами. К черту магию!

Роскошный и все еще свежий букет и в помойке выглядел таким прекрасным, что даже бродяга, методично обшаривавший пакеты в поисках объедков, замер на некоторое время, и в глазах его появилась мечтательная нежность.

С наибольшим удовольствием она бы просто не возвращалась домой, но это было невозможно. Во-первых, больше некуда идти — у Лу сегодня свидание. Во-вторых, Морин скорее умерла бы, чем позволила Дону О'Брайену понять, ЧТО она чувствует на самом деле.

К счастью, дома никого не было. Морин уже собралась выпить чаю и уйти к себе, как вдруг открылась входная дверь. Голоса Дона и женщины. Смех. Шорохи и стуки.

Морин вдумчиво и внимательно перечитала страницу гороскопов недельной давности, ознакомилась с результатами бегов и изучила телепрограмму прошлого четверга. Эта газета попалась ей под руку совершенно случайно, и теперь Морин держалась за нее, как утопающий хватается за утлую дощечку.

А потом они вошли. Дон был в синем костюме, что в сочетании с цветом глаз и бронзовым загаром давало умопомрачительный эффект, блондинка — в простом шелковом платье телесного цвета и элегантных туфлях. Туфли и платье в общей сложности могли прокормить трех человек в течение месяца.

Во всех отношениях потрясающая пара. Особенно потрясает их наглость.

— Мори, малыш, ты дома? Наконец-то мы тебя застали. Где ты была утром? Даже не завтракала.

— Я рано убежала. Дела.

— Ясно. Что ж, позволь представить — Анжи. Анжела, моя двоюродная сестричка. Надеюсь, ты не против, если она поживет здесь некоторое время?

Ага, сестра. Совсем ее за идиотку держат.

— Анжи, а это Морин, подруга Сюзи.

— Мы сегодня утром уже виделись, правда, недолго. Все равно я очень рада, что мы наконец-то познакомились.

Морин выдала самую солнечную улыбку, на которую еще было способно ее несчастное лицо.

— Замечательная семья! Кузины и кузены просто валом валят. Прошу меня извинить, мне завтра рано вставать.

— Не выпьешь с нами винца?

— Нет, спасибо, Голова болит.

Он что, издевается? Или, правда, думает, что она согласится сидеть тут с ними, потягивая вино и обсуждая последние модели от Картье? Или что там у них, богатых, обсуждают?

Дон догнал ее у самой двери. Она надеялась, что он не войдет в комнату, но ошиблась. Дон вошел, не дождавшисьприглашения.

— Что происходит, Мори?

Она очень хотела быть спокойной, насмешливой и презрительной, но вместо этого едва ли не в голос выкрикнула:

— Это я тебя должна спросить!

— Не понял…

— Не понял? По-твоему, это совершенно нормально, да? Привести в чужой дом какую-то женщину…

В синих глазах зажглись веселые огоньки.

— Какую-то?

— Ну, Анжелу эту, или как там ее на самом деле…

— Она моя сестра.

— Ой, ладно, хватит. А я твоя тетя из Бразилии. Уйди ты, ради Бога, дай посидеть в тишине.

Она ждала взрыва. Ждала холодного презрения. Пренебрежения. Наглой насмешки. Чего угодно, но только не такого. На смуглом лице Дона расцвела солнечная и довольная улыбка, он даже слегка прижмурился от удовольствия.

— Мори, крошка моя!..

— Я тебе не крошка.

— Хорошо, красавица Морин…

— Я тебе не красавица!

— О, как это жаль. Морин!

— Чего тебе?

— Ты ревнуешь.

— Что?!! Да ничего подобного! Просто… просто… ПОЧЕМУТЫ СМЕЕШЬСЯ?

— Потому что мне смешно.

Морин Аттертон выпрямилась во весь свой невеликий рост и простерла руку в сторону двери. Черные волосы развевались вокруг бледного от ярости лица, зеленые глаза горели изумрудным пламенем.

— Дональд О'Брайен!!! Немедленно убирайся из моей комнаты! НЕМЕДЛЕННО!!!

Он должен был сгореть на месте под этим взглядом, но если уж совести нет, то смотри, не смотри… Дон О'Брайен даже не пошевелился.

7

— Я сказала, убирайся.

— Чуть позже. Успокойся, чаровница. Мы собираемся поругаться из-за ерунды.

— Это не ерунда.

— Согласен, это даже не ерунда.

— Уходи.

— Морин!

— Нет! Уходи.

— В таком случае я тоже — нет!

— Что «нет»?

— Не уйду! Сначала ты меня выслушаешь, а потом я уйду.

— Отлично. Говори.

— Анжела — моя кузина. Или двоюродная сестра. Мы вместе выросли. Мой отец, ее отец и отец Фила — родные братья. Сейчас у нее не самый легкий период в жизни, другими словами, она разводится, а ее муж разыскивает ее и угрожает, так что ей надо банально спрятаться. Кроме того, она в таком состоянии, что ей надо с кем-нибудь поговорить.

Морин чувствовала себя так, словно ей на голову неожиданно вылили ушат холодной воды. Разумеется, он может и соврать, но почему она ему верит?

Она переступила с ноги на ногу и шмыгнула носом.

— Ее муж… он ее бил? Прости, это не мое дело, и я…

— Он не желает расставаться с ее деньгами. После развода он получит крупную сумму, но этого ему мало. Он из местных мачо, и потому характер у него крайне неустойчивый. Анжи решила отсидеться несколько дней, пока мой и ее отец уладят все дела.

— О Господи, какой ужас.

— Да, ты права. Неприятная история. Но все будет хорошо.

— Дон, я думала…

— Я знаю, что ты думала.

— Я видела, как она выходили из твоей спальни.

— Естественно, я ей уступил свою комнату, а сам спал в кабинете Фила.

Господи, как же все это глупо, до ужаса и безобразия, до пунцового румянца, который уже пылает на ее щеках, а также шее, груди и плечах.

Она вела себя, как ревнивая идиотка! Ничего не слушала, принимала оскорбленные позы, вела себя ужасно…

— Я… мне… я не поняла. Это было просто недоразумение. Я не сдержалась.

— Я этому рад. Значит, ты ко мне неровно дышишь. Собственно, я это и раньше знал.

Она мгновенно сжалась в комок, готовая к обороне, но синеглазый змей только улыбнулся.

— Я надеюсь дождаться того момента, когда ты все-таки позволишь себе расслабиться и начать получать удовольствие от жизни, Мори. Нюхать розы, гулять под луной…

— Спать с тобой, да?

— И это тоже вполне приятно, уверяю тебя. Я хочу танцевать с тобой, малыш, хочу плавать с тобой на яхте, хочу все-таки показать тебе восход Венеры, а потом любить тебя прямо на траве.

— Москиты. И другие насекомые. Спасибо, не хочется.

Дон расхохотался.

— Я что-нибудь придумаю, клянусь.

— Ты насчет москитов?

— Я насчет тебя! Я излечу тебя от страха, я освобожу тебя, и тогда ты станешь тем, что ты есть, — прекрасной, чувственной, сексуальной малышкой с загадочными глазами и волосами цвета ночи, и однажды эти волосы рассыплются по моей груди, или по широкой кровати, или по траве, или по песку на пляже, а глаза потемнеют от страсти, и тогда ты, Морин Аттертон, будешь моей!

Она с ужасом чувствовала, как при звуках этого голоса ее охватывает дикое, — радостное возбуждение, как напрягаются под одеждой соски, как сладко ноет в груди и животе и как жаркие волны накатывают на позвоночник, заставляя слабеть ноги…

— Это не так просто, О'Брайен…

— Это очень просто, Аттертон. Надо только очень любить. Себя, мир, небо, солнце, звезды.

И того, кто рядом. Хотя бы одну ночь.

— Это просто для тебя, не для меня. Я не сплю с мужчиной только ради удовольствия.

— Напрасно.

— Может быть, но я — такая. Дон, уходи. Прошу тебя, уходи, или я упаду замертво. Я слишком устала.

Он наклонился и поцеловал ее дрожащие губы. Без страсти, без похоти, без приглашения к чему-то большему. Просто с нежностью. Повернулся и вышел, прикрыв за собой дверь.

Морин сползла на пол, опустила голову и обхватила плечи руками.

Я хочу, чтобы ты остался. Я хочу, чтобы ты не выпускал меня из своих рук. Я так хочу, чтобы хоть кто-то рядом был сильнее меня.

Я наивная дура, да? Да, скорее всего.

Потому что, хотя я и хочу этого больше всего на свете, я не позволю себе этого никогда в жизни.

Я не переживу еще одного удара.


Анжела рассмеялась и откинулась на спинку кресла.

— Я думала, ты живым не выйдешь. Такая маленькая, а голос сильный. Что ты сделал?

Подушкой ее придушил?

— Сказал ей правду.

— Bay, и это помогло? Что ж это за правда такая?

— Что ты моя сестра, а не змея-разлучница.

— И она тебе поверила?

— Естественно. Это же правда.

Анжела отпила глоток вина и важно кивнула.

— Теперь ясно, почему она на меня так прореагировала утром.

— Ты спала в моей комнате.

— Значит, ревнует.

— Не вполне. Скорее, ее возмутил тот факт, что я привел в дом женщину, одновременно пытаясь ухаживать за ней. Она считает это неприличным.

— Ты будешь смеяться, братец, но я тоже так считаю. Кстати, она очень ничего. Только вся какая-то… как струна.

— Она работает и учится, учится и работает. Ничего кроме. Мало ест, плохо спит. Стресс, депрессия.

— Звучит знакомо.

— Если это не прекратить, она сорвется в самое ближайшее время.

— Как и ты в свое время.

Анжела все про него знала. Дон мрачно усмехнулся. Те дни и ночи стали единым кошмаром, и он не любил вспоминать об этом времени.

— Я хочу помочь ей, сестричка.

До сих пор он не посвятил Анжелу в свой план, хотя и был уверен в ее поддержке.

— Насколько серьезно ты к ней относишься, Дон?

— Я… я хочу просто помочь.

— Спасти ее, да?

— Звучит несколько аффектированно.

— Но ведь это правда.

Дон посмотрел в темное окно. Выпил вино, поставил стакан на стол и твердо произнес: — Да. Это правда.

— Ну, а она не хочет, чтобы ты ее спасал. Считает, что это не твое дело.

— Ты что, уже разговаривала с ней?

— Нет, но я же не идиотка. Я предполагаю, что так все и есть. Кроме того, я предполагаю, что — ревнует, не ревнует — скоротечный летний роман с тобой ее никак не устроит.

Дон неожиданно почувствовал досаду. Ему не нравилось такое определение.

— Я не собираюсь крутить с ней скоротечный летний роман.

— Хорошо, изменим термины. Что это? Дружба? Гражданский брак? Отношения без обязательств?

— А чем так уж плохи такие отношения, Анжела?

— Ничем, если на них согласны оба партнера. Твоя Морин не из таких. Она думает, что, в конце концов, окажется в проигрыше.

— Вот спасибо, утешила.

— Честно говоря, не думала, что тебя это может так ранить. Ну, посуди сам. Барышня устала до смерти, еле сводит концы с концами, то и дело тревожится за сына, деда, собственное будущее, и тут появляешься ты, красивый, свободный, богатый, готовый к романам и победам, к удовольствиям и развлечениям, но никак не к серьезным отношениям.

— Анжи! Это нечестно!

— Почему это? Если мне не изменяет память, через пару месяцев ты сядешь в самолет — и тю- тю! А девушка останется. Как ты думаешь, прибавит ей это бодрости духа? Вот и выходит, что она просто достаточно умна, чтобы постараться защитить себя от новых потрясений.

— Тебя послушать, так я Казанова…

— Дон, я что-то не пойму, ты жениться на ней собираешься? Нет? Тогда я права. И она тоже. Ты ведь не зря ездишь по самым Богом забытым углам нашей планеты. Ты изо всех сил убегаешь от оседлости, потому что однажды эта оседлость уже едва не убила тебя. Ну вот. Я тебя, похоже, всерьез ранила.

— Нет. Просто сказала правду.

— Дон, то, что случилось с Вероникой, было настолько ужасно, что все твое дальнейшее поведение вполне объяснимо и естественно…

— Анжела, не надо меня анализировать.

— Надо!!! Пойми меня и прости, мой большой и красивый брат. Надо. То, что было, — было ужасно, но оно уже прошло. Никогда ничего не вернется, не исправится, не изменится. Мертвые останутся в своих могилах…

— Анжела!!!

— … а живые должны жить дальше. Ты должен жить дальше. И не говори, что хочешь прожить всю свою жизнь в одиночестве. И что ценишь свободу больше всего…

— Я ценю свободу! И хочу прожить один! Мне нравится моя жизнь!

Анжела посмотрела ему прямо в глаза. Губы ее слегка искривились.

— И вот так ты себя уговариваешь все это время? Бедный ты мой, большой, красивый и глупый брат…

— Я больше не женюсь. Из ада нет пути назад.

— Ты — трус?

— Пусть так. Я — трус.

Стакан со звоном взорвался в руке Дона О'Брайена. Анжела устало прикрыла глаза рукой. До чего же жаркая страна, эта Аргентина.


Берег моря. День, но солнца нет. Нет и дождя. Жарко.

На песке стоит женщина в белом платье. Длинные темные волосы расплескались по плечам.

Женщина беременна — тонкое платье не скрывает округлившийся живот.

Он идет к ней, почти бежит, очень торопится и чего-то ужасно боится, хотя на лице женщины видна улыбка. Она машет ему рукой.

Он уже действительно бежит, потому что ему кажется, что он не успевает… Женщина протягивает к нему руки, и тут ее ноги начинают стремительно уходить в песок. Она кричит, но безжизненный воздух глушит все звуки.

Даже его собственный вопль. Потому что это Вероника. Это его жена. Беременная его ребенком. Его сыном.

Он кричит, рыдает, пытается добежать до нее, но ноги словно приросли к месту, и вот на его глазах Вероника тонет в зыбучих песках, а он ничего не может сделать.

А потом вдруг начинается дождь. Больше нет ни моря, ни песка, только зеленые холмы, да серые горы за пеленой дождя.

Белое платье женщины намокло и прилипло к телу. Черные волосы упали на лицо. Она медленно, с трудом передвигает ноги, но все же идет, идет к нему.

И когда им остается сделать всего три или четыре шага навстречу друг другу, женщина поднимает голову и откидывает волосы назад. И тогда он видит, что это Морин. Его жена. Беременная его ребенком. Его сыном.


Морин открыла глаза и некоторое время Лежала на спине, несколько ошалело принюхиваясь к странному и совершенно чарующему аромату, доносящемуся снизу. Потом вскочила, поспешно оделась, наскоро умылась и поспешила вниз.

Картина, встретившая ее на кухне, была достойна кисти великих мастеров.

Белокурая богиня Анжи, в джинсовых шортах, шлепанцах и растянутой футболке, непричесанная и ненакрашенная, прыгала по кухне, держа палец во рту, и сыпала неразборчивыми, но экспрессивными ругательствами.

На столе стояла полная сковорода блинчиков.

Румяных, брызжущих кипящим маслом, шикарных блинчиков из детства.

К таким должны подавать сметану и клюквенный кисель.

Увидев Морин, Анжи вынула палец изо рта, сунула его под холодную воду и просияла улыбкой.

— Доброе утро. Надеюсь, позавтракаешь со мной?

— Да… Конечно, с удовольствием. Обожглась?

— Чертов маникюр! Это же накладные когти! Я полезла за сковородкой, а они расплавились.

— Блинчики просто заглядение!

— Не ожидала от меня? Никто не ожидает. А я люблю готовить. На новом месте мне всегда плохо спится, поэтому я встала в шесть, поворочалась, потом в очередной раз раздумала выходить на пробежку — ну и вот, пошла на кухню. Ничего, что я тут командую?

— Это же не мой дом.

— Но ты же здесь живешь дольше всех нас! Ладно, ерунда. У меня еще есть омлет по-деревенски — яйца, сливки, сыр, ветчина, зелень, помидоры. Будешь?

Морин не успела ответить. В кухню вошел Дон.

— Так, я голодный. Где обещанный завтрак?

— Сейчас, сэр. Сию минуточку. Садитесь за стол, вы, оба.

Следующие несколько дней показали со всей ясностью, что НЕ полюбить Анжелу очень трудно. У нее был легкий характер. Она была смешлива и остроумна. Она превосходно готовила и делала это с искренним удовольствием. Наконец — и для Морин это было едва ли не главнее всего — благодаря Анжеле они с Доном практически не оставались наедине.

Однажды утром в выходной Анжи вытащила Морин на прогулку. Дон был занят телефонными звонками, день пока еще не разогрелся, и обе девушки с удовольствием направились по знакомой дороге к зеленым холмам.

Дом, с тех пор как его видела Морин, был почти готов. Оставалось только доделать крышу. Анжела обошла его со всех сторон и одобрительно кивнула.

— Здорово. Я рада за братца. Хорошо, что он начал с этого домика. Теперь все пойдет на лад.

Морин посмотрела на Анжелу с недоумением.

— О чем ты? Начал? Почему начал?

Анжела уселась на горячую землю, задумчиво вертя в руках какую-то щепочку.

— Понимаешь, Морин… Долгие годы он все бежал и бежал. Разные страны, разные люди. Этот дом — это как знак того, что Дон подумывает об остановке. О постоянстве. О чем-то, куда стоит вернуться.

— Но… от чего он бежал?

Анжела бросила на Морин испытующий взгляд, потом отвела глаза. Цепочка с треском переломилась в тонких пальцах.

— Я бы сказала, от себя самого. Пошли. Становится жарко.

Морин закусила губу. Чего-то Анжела недоговаривает. Считает, что Морин это не касается?

Дон, бегущий от самого себя? Никогда не подумаешь. Вполне довольный собой и своей жизнью человек — и вдруг бежит от себя.

А много ты о нем вообще-то знаешь, Морин Аттертон?


Через день в магазин прибывали новые и новые букеты. Иногда к ним были прикреплены записки, иногда нет. Морин больше не восхищалась ими. Теперь ее это едва ли не раздражало.

Однажды утром Анжела уехала из дома раньше всех, и Морин оказалась с Доном наедине. Он жарил яичницу, когда она спустилась вниз.

— Дон?

— Да, малыш?

— Нет ни малейшего повода присылать мне все эти букеты.

— Нет, есть. Очень даже хороший повод.

— Знаю, знаю. Напомнить мне о том, что на свете есть столько прекрасных, волшебных и удивительных вещей. Дон, пожалуйста, перестань присылать цветы. Я себя неловко чувствую.

И он перестал, чем немало удивил ее.

Вместо цветов он прислал ей огромную коробку французского шоколада, и они с Идой ели его целый день, забыв обо всем на свете.

Потом были марципановые фигурки в корзинке, три уличных певца танго, которые три часа подряд пели под окном магазинчика серенады для «доньи Морины», а еще были телеграммы на праздничных бланках, записочки, пришпиленные в неожиданных местах, крохотные серебряные колокольчики в бархатных футлярах, антикварная фарфоровая кукла в атласном платьице — миллион безделушек, каждая из которых была исполнена смысла и значения.

Морин погибала от смятения, поселившегося в ее душе. С одной стороны, все эти знаки внимания были неожиданны и приятны, с другой — она все больше нервничала по их поводу.

С Доном она больше на эту тему не разговаривала. Неудобно было, да и сомневаться не приходилось, что он наверняка выдумал бы что-то еще.

Совершенно неудивительно, что в таких условиях бессонница Морин обострилась.

Однажды ночью она лежала, считая уже третье стадо овец. До утра оставалось все меньше времени, глаза жгло огнем, но спать она не могла.

— Проклятье! До чего же не вовремя! Скоро зачеты…

С этими бессвязными словами Морин Аттертон выбралась из постели и отправилась в кухню. Первой неприятностью стало то, что пошла она туда босиком и немедленно занозила ногу. Кое-как вытащив здоровенную занозу, она стала осторожно спускаться по лестнице — и подвернула щиколотку. Зажимая себе рот, дохромала до кухни, поставила чайник, достала заварку, повернулась, чтобы взять чашку, — а когда развернулась обратно, врезалась лбом в открытую дверцу шкафа. Ведь знала же, что она открыта!

Завершающим аккордом стало то, что она уронила кружку со свежезаваренным чаем на пол.

Морин скорчилась на полу, собирая осколки, и тут слезы хлынули из глаз рекой. Она ползала по полу вслепую и шмыгала носом, пока не уперлась в босые ноги. Мужские. Ноги Дона О'Брайена.

— Что происходит, малыш?

— Ничего. Я разбила чашку.

— Я слышал плач.

— Не было никакого плача. Это я ругалась на чашку.

— Ты плакала.

— Нет!!!

— Морин, что с тобой?

В его голосе было столько участия, что она не выдержала и уткнулась ему в плечо, благо он почти поднял ее на руки.

— Я не могла заснуть. Спустилась за чаем, занозила и подвернула ногу, стукнулась головой об дверцу, потом уронила чашку…

Тут ей стало так жалко себя, что она уткнулась мокрым носом в широкую грудь Дона О'Брайена и разрыдалась по-настоящему.

Могучие руки ласково обняли ее, погладили по плечам и по голове. Дон баюкал ее на руках, словно маленького ребенка, а она, обессиленная, перепуганная собственным порывом, опухшая от слез, только шептала:

— Прости меня… прости меня, пожалуйста!

8

— Все в порядке, малыш. Все в полном порядке. Почему ты не хочешь мне все рассказать?

Боишься? Но чего?

Она не боялась. Она просто не могла позволить себе эту слабость.

Быть любимой, Быть защищенной. Быть слабой.

Руки Дона все еще ласково гладили ее волосы, мягкий шепот убаюкивал, обещал блаженство…

— Морин, поверь, нет ничего плохого в том, о чем ты на самом леле мечтаешь. Не надо просить за это прощения. Это естественно и прекрасно, неужели ты этого не понимаешь?

— Я… я не должна была так… это слабость… я не могу…

— Ты просто сделала то, чего давно хотела. И меня ты тоже не удивила. Я сам хочу того же. Вернее, гораздо большего.

— Дон, нет… нет, пожалуйста! Пожалуйста, Дон!

— Пожалуйста — что? Займись со мной любовью? Не занимайся со мной любовью?

— Пожалуйста, не говори так.

— Но это правда, Мори! Я хочу заняться с тобой любовью! Я только об этом и…

— Я не хочу, чтобы ты меня хотел!

Он рассмеялся тихим грудным смехом, ласково дернул ее за черную прядь.

— Есть многое на свете, друг Морин, что не подвластно нашим желаниям. Кроме того… А ты сама? Ты хочешь меня?

Она не ответила ничего. Солгать — не было сил. Сказать правду — смелости.

Дыхание Дона согревало ее губы. Он склонился совсем близко.

— Думаю, что ответ — да. И при этом ты хочешь, чтобы я тебя не хотел? У нас проблемы, малыш!

— Какие еще проблемы?

— Мы взрослые люди и все такое, но именно поэтому мы не можем просто отмахнуться от собственных чувств. Честно говоря, мне бы и не хотелось от них отмахиваться. Они мне нравятся, эти самые чувства.

— Ты скоро уезжаешь.

— Во-первых, не скоро, а через два месяца.

Два месяца счастья — и бездна черной тоски.

На одних весах — и поцелуи, и слезы, и объятия, и отчаяние, и жизнь… и смерть. Потому что Морин Аттертон умрет, когда Дон О'Брайен оставит ее. Нет, она будет двигаться, есть, пить, спать, помогать сыну делать уроки — но душа ее умрет навсегда.

Она осторожно высвободилась из рук Дона. Отодвинулась на край кушетки, вытерла слезы, сердито отвела волосы со лба.

— Значит, нам нужно просто контролировать наши чувства, только и всего. Сейчас я заварю себе чай — если в доме еще остались кружки — выпью его и лягу спать.

— Я сам заварю чай. Кружки остались, но их уже немного. Сиди.

Она устало смотрела на Дона, на его спокойное, слегка печальное лицо, на сильные руки, ловко управляющиеся с чайником и кружками, а сама думала о том, что сейчас, в четыре утра, они могли бы лежать в одной постели и заниматься любовью. Вместо этого мужчина заваривает чай, а женщина советует ему контролировать чувства. Смешно.

Ничего смешного. То есть абсолютно.

Утром Дон встал неожиданно бодрым и решительным.

Момент настал. Он это чувствовал кожей.

Морин уехала на работу, и тогда Дон вытащил из спальни сопротивляющуюся и все еще сонную Анжелу.

— Просыпайся, просыпайся, сестричка! Мне нужна твоя помощь!

— Почему так рано?!

— Потому что пора!

— Ладно. Надеюсь, ничего противозаконного?

— А вот в этом я как раз не уверен.

Он начал рассказывать, и глаза Анжи становились все круглее и круглее, а потом она расхохоталась и шлепнула его ладонью по спине.

— Ты псих! Натуральный и неизлечимый. Она же тебя убьет. Или посадит.

— Не думаю.

— Ты уверен, что хочешь этого?

Он сам удивился тому, как твердо и радостно прозвучал его ответ.

— О, да!

— Ой, Господи, ну ладно, но ведь это значит, что нам придется забраться к ней в комнату и посмотреть все размеры, в том числе и белья, понимаешь ты это, извращенец?

— Сестренка, в любви и на войне…

— Все средства хоть куда, это я помню. Пошли.

Анжи проявила недюжинный талант к обыску. Работа, можно сказать, спорилась, и только минут через десять, вертя в руках маленький белый лифчик в поисках этикетки, Дон ненадолго задумался.

А не сошел ли он с ума на самом деле?

Два дня спустя он наведался в магазинчик. Морин встретила его суровым и несколько враждебным взглядом.

— Я кому сказала, перестань присылать мне шоколад!

— Последний разочек! Не сердись и не дуй губы, тебе не идет. Слушай, ну мир! У меня к тебе неожиданное предложение. Хочешь, слетаем в Каракас?

— Чего-о-о?!!

— Слетаем в Каракас на частном самолете, прямо завтра, пообедаем, посмотрим на пальмы — и обратно.

— А почему не в Париж?

— Потому что самолет маленький. Он до Парижа не дотянет.

— Дон, я…

— Я не буду приставать! Мы просто погуляем. Оказия выдалась, вот я и решил, что грех не воспользоваться. Потом я займусь крышей, у тебя начнутся зачеты, будет не до этого.

— Чтоб тебе провалиться! Я даже не знаю, как реагировать…

— Очень просто. Скажи «да». Да?

— Да. Да! Да, да, да!!! Но…

Он не дал ей времени на расспросы. Просто поцеловал в щеку и удрал из магазина на улицу.


Назавтра Морин Аттертон сидела в удобном кресле маленького, но совершенно комфортабельного самолета и смотрела на Дона О'Брайена, широко улыбающегося ей белозубой улыбкой голодного ягуара.

Главное, не забыть потом спросить доктора Партеньо, не белая ли у нее горячка. Все-таки за последний месяц они выпили довольно много белого вина…

Каракас встретил их пляжным настроением, в котором пребывал практически со дня своего основания в шестнадцатом веке. Морин то и дело казалось, что сейчас из-за угла появятся живописные флибустьеры в обнимку со жгучими красотками в полосатых юбках.

Город шумел, звенел, пах морем и цветами, пляжи были ослепительно белыми, солнце — золотым, небо — бирюзовым. Дон привел ее в маленький французский ресторанчик на берегу океана, и Морин ошалело нюхала невиданные цветы, небрежно разбросанные по белоснежной скатерти, а красавцы-официанты бесшумно и ловко разливали шампанское по высоким фужерам, похожим на флейты…

Неожиданно ей захотелось плакать. Она опустила голову и медленно произнесла чужим, немного севшим голосом;

— Мне не нравится…

— Что? Тебе здесь не нравится?

— ЗДЕСЬ не может не нравится. Здесь — рай. Мне не нравится то, что мы делаем. То, что делаю я.

— Почему, малыш? Обедать в жару — не самое большое преступление, к тому же здесь сквознячок, а мы с тобой не склонны к полноте и апоплексии…

— Не смейся, Дон. У меня странное и мерзкое ощущение. Как будто я… как будто ты меня… Я не продаюсь, пойми это.

— Она испугалась, что он обидится, но Дон только рассмеялся.

— Мори, ты прелесть, и я даже не могу на тебя злиться. Расслабься. Каков бы я ни был, я вовсе не предполагаю, что тебя можно купить за тарелку супа. Пусть и черепахового. Слушай меня. Мы просто развлекаемся. Используем последний свободный день перед напряженной работой. Мне лично очень приятно твое общество, потому я тебя и потащил сюда. Надеюсь, что и ты не испытываешь ко мне отвращения.

— Да пойми ты, я себя чувствую участницей твоего грандиозного проекта типа «Как сделать счастливой мать-одиночку»!

— Ну и дура! Твое здоровье, мать-одиночка.

И Дон О'Брайен легко коснулся фужером кончика носа Морин. Она не удержалась и скосила глаза на золотые пузырьки, это вышло так забавно, что Дон снова расхохотался — и тогда она к нему присоединилась.

Выйди из тюрьмы, Морин Аттертон. Ее же никогда не запирали на ключ! Ты сама сидишь в ней с ослиным упрямством, наивно полагая, что от этого кому-то легче.

Да здравствует Каракас, город флибустьеров, пальм и золотого солнца!

Да сгинут — хотя бы на сегодня — основы менеджмента и маркетинга!


Они нагулялись до одури, напились шампанского, наелись мороженого, покатались на лошадях, потанцевали на маленькой эстраде с остальными отдыхающими и купили Морин громадное сомбреро (почему сомбреро продают в Каракасе — непонятно!), расшитое золотом (ненастоящим) и павлиньими перьями (настоящими).

В самолете она без сил повалилась в кресло и поклялась, что не проснется до самого дома.

— Придется положиться на твою порядочность, ирландец. Ты довезешь меня до дома?

— О да, чернокудрая дева с глазами цвета моря.

— И ты…

— И я не сорву с тебя одежды, а также это сомбреро, и не надругаюсь над твоей невинностью, и не порушу твоего девичества, если по странному стечению обстоятельств это все еще тебя волнует.

— Болтун! Сколько нам лететь, я забыла?

— Часа полтора. Сейчас четыре, так что самое время для послеобеденного сна. Спи.

И она действительно заснула, а когда проснулась, облака под крылом самолета окрасились в опалово-лиловый цвет, и лишь где-то вдали ослепительным червонно-золотым отблеском угадывалось заходящее солнце.

Поскольку это никак не могло соответствовать истине, Морин Аттертон потрясла головой и потерла глаза, а затем честно ущипнула себя за предплечье.

— Который час?

— Э-э-э… Восемь сорок пять по Буэнос-Айресу.

— Дон!

— Да?

— О'Брайен!!!

— Аттертон?

— Мы все еще летим!

— Какая наблюдательность! Могу ручаться, ты была командиром скаутов. Ты чертовски наблюдательна.

— Дон, я не шучу. Где мы находимся?

— По моим подсчетам, где-то над Карибским архипелагом. Внизу, соответственно, Карибское же море, а над нами — вечное небо, чьи звездные глаза ласково подмигивают тебе…

— Дон!!! Что происходит?

— Ну хорошо. Желаешь прозы — пожалуйста. Мы летим, точнее, уже практически прилетели, на один из островов в Карибском море.

— ЧТО?

— Мини-каникулы. Или макси-выходные Ты хотела выспаться? Вот и спи себе. Есть разница — спать в пыльном и вонючем Буэнос-Айресе или в прохладном бунгало на берегу океана? Под пальмой, в цветах, и даже постель не надо убирать.

— Не могу поверить. Ты меня похитил!

— Я бы так сказал, взял взаймы. Похищение предполагает выкуп, а я совершенно бескорыстен.

— Ты не можешь так поступить!

— Малыш, прости, но ты споришь с очевидным. Я уже так поступил.

— Я на тебя в полицию заявлю! В суд подам!

— Прекрасная мысль. Ты будешь богата, поскольку, несомненно, выиграешь процесс. Представь, меня выводят из зала суда в кандалах, дамы рвут кружевное белье и размазывают макияж по щекам, а бледные от сочувствия мужчины играют желваками на скулах и повторяют «Не повезло парню, но каков молодец!»… Нет, не могу, слезы душат.

— Замолчи! Дедушка! Боже мой, он же с ума сойдет!

— Знаешь, ты меня прости, но твой дед, в отличие от некоторых, очень умный и совершенно адекватный человек. Я с ним говорил. Он сказал, что это прекрасная идея.

— ЧТО?! Ты сказал ему, что хочешь меня похитить, а он сказал, что это прекрасная идея?!

— Нет, ему я сказал, что хочу устроить тебе маленький праздник. Сюрприз. А он сказал, что давно пора, А я помог ему найти кого-то, кто заменит тебя на те две недели…

— Какие две недели? Ты же сказал, пара дней?

— Правда? Оговорился. Слова похожи. Так вот, на работе, стало быть, тоже все в полном шоколаде.

— А мой ребенок? Моя сестра? Они же не знают, где я…

— Ты же не на Южный полюс летишь! Позвонишь им, скажешь. Кстати, им уже твой дед наверняка позвонил, но чтоб ты совсем не волновалась, я оставил на автоответчике номер того отеля, где мы остановимся.

— О'Брайен, ты самый сумасшедший псих из всех психованных сумасшедших… Господи у меня даже паспорта нет!

— Очень хорошо. А на острове нет таможни. Шучу. На самом деле это очень маленький островок, и меня там хорошо знают. Понимаешь, мой братец Ник женился на дочери губернатора той провинции…

— Нет, только не еще один брат! Снова кузен?

— Морин, тебе пора отдыхать. Про Ника я тебе уже рассказывал, это мой родной брат.

Воротила бизнеса и биржевой игрок.

— Ко всему подготовился, да? А одежда? Или ты планируешь, что я буду ходить голой?

— В принципе если ты сама этого захочешь, я буду только рад, но на самом деле тебя уже ждут два чемодана со всем необходимым. Анжела закупила, не я! Кстати, будешь судиться, не забудь, она сообщница.

Морин обессиленно откинулась на спинку кресла.

— Я себя чувствую, как в кино, честное слово. Сейчас мой бедный мозг взорвется… Так ты мне врал? Обманывал меня, да?

— Да. Каюсь. Но исключительно из добрых побуждений. Я хотел устроить сюрприз.

— Ты пытаешься мной управлять! Думаешь, от этого я стану счастливее?

— Ты не хочешь поваляться на пляже? Выспаться? Пить ром с соком и льдом, кидать камушки в воду, гулять под звездами…

— Ага, и спать с тобой?

— Если захочешь.

— Не захочу! Я ненавижу, когда меня к чему-то принуждают!

— А тебя ни к чему и не принуждают. Захочешь — будешь спать, не захочешь — не будешь.

Не понравится на острове — завтра же вернемся домой. Понравится — останемся.

— Ух, как я зла…

На самом деле она уже не злилась. Шок был силен, но впервые за много лет это был приятный шок.

Она сердито отвернулась и прикрыла глаза рукой. Через несколько секунд Дон окликнул ее:

— Морин? Посмотри вниз. Она взглянула — и уже не могла оторваться от иллюминатора.

Бирюзовое море. Белоснежные бурунчики, словно брабантские кружева, обрамляют огромный изумруд неправильной формы — остров. Сквозь зелень листвы сверкают золотые гирлянды огоньков — изумруд переливается ими и кажется совсем уж сказочным.

— Я даже не представляла, что такая красота бывает на свете… Какие краски! Как хорошо… В течение следующих двух часов Морин узнала, что на свете есть еще масса вещей, о существовании которых она не догадывалась. Например, то, что персонально для нее могут подать роскошный «кадиллак» с открытым верхом. Что комнатка в маленьком отеле может в буквальном смысле слова утопать в цветах. Что бывает сок из фруктов, чья мякоть пахнет розами, хотя на вид они напоминают шишки. Что — с точки зрения Анжелы — ей больше всего на свете подходят платья, сотканные из лунного света и лепестков сирени. Что она может с легкостью ходить на десятисантиметровых каблуках.

Анжи не забыла ни единой мелочи. Даже косметический набор французского производства и духи «Диориссимо».

Морин сидела на широкой и упоительно мягкой кровати, а вокруг переливались и блестели сказочные наряды, В окна струился запах магнолий, где-то протяжно кричала ночная птица, а луна в небе была абсолютно серебряной и очень большой.

В руке она задумчиво крутила маленькую открытку от Анжи.


«Мори, прости за налет на твои вещи. Мнеочень понравилось подбирать тебе наряды, надеюсь, ты их тоже оценишь. Отдыхай и наслаждайся. Ты это заслужила. Твоя Анжи».


Морин глубоко вздохнула. Кто его знает, насколько она это заслужила, но то, что ей абсолютно все нравится, это факт.

И хватит задумываться над тем, правильно это или нет! В кои-то веки она попала в сказку, так неужели ей обязательно отказываться от нескольких дней абсолютного счастья?

Она встала, расправила невесомые складки платья и пошла встречаться с Доном. Пора ужинать.


Дон проснулся, как обычно, в половине седьмого, вышел на пробежку, принял душ, побрился и даже позавтракал, а Морин все еще не подавала признаков жизни. Это его не удивило. Она должна спать без задних ног. Вчерашнее потрясение свалило бы и более могучую натуру, а уж она, уставшая до предела человеческих возможностей, наверняка не проснется до самого обеда. Или следующего ужина.

Он улыбнулся, вспомнив вчерашний вечер. Палома Ароха, невероятных размеров и невероятной доброты женщина, прислуживавшая на вилле, где располагался небольшой частный отель, восторженно зацокала языком при виде маленькой черноволосой феи в нежно-лиловом развевающемся шифоне. Серебряные босоножки прибавляли Морин роста, но зато делали ее совершенно невесомой, словно парящей над полом. Такой Дон ее еще не видел и был покорен ее пугливой грацией и очарованием.

В одиннадцать, когда детектив был прочитан уже на три четверти, Морин Аттертон появилась на веранде. Дон улыбнулся ей.

— Доброе утро. Надеюсь, ты хорошо поспала?

— Каменным сном. Как провалилась. Оказывается, шум волн очень успокаивает. Я опоздала на завтрак?

— На него нельзя опоздать. Палома подает его тогда, когда гостю действительно хочется завтракать. Что ты будешь?

— Как всегда, хотя в таком дивном месте это странно звучит. Тосты и кофе.

Палома выслушала заказ, энергично кивнула и через десять минут принесла: омлет с ветчиной, свежие сливки, землянику, сок личи и манго, клубничный джем, горячие булочки с маслом, кофе и кувшин с ледяной родниковой водой. Морин к тому времени так увлеклась разговором с Доном, что даже не заметила, как уничтожила половину подноса.

— Боже, как это все вкусно! Я сто лет не ела такой завтрак, если не считать блинчики Анжи.

— Я рад. А Палома счастлива. Она страшно сочувствует тем, кто мало ест. Считает, что у них у всех смертельная болезнь. Ну что, все еще хочешь уехать отсюда?

— Я похожа на сумасшедшую?

— Теперь все меньше и меньше.

— Ты чего смеешься?

— Мне очень нравится твоя тактика ведения боя. Сначала беззаветно и храбро сражаешься, потом так же беззаветно и храбро сдаешься. Так поступают лишь истинные смельчаки.

— Ничего я не сдалась! Просто обдумала все спокойно, взвесила все данные и приняла наиболее разумное решение.

— Очень практично.

— Просто логика. Из рая убегают только дураки. К тому же с судьбой не спорят. Если уж она меня сюда забросила, значит…

— Интересно! Я полагал, что это я тебя сюда забросил.

— Ты всего лишь ее орудие, ирландец.

— Звучит по-шекспировски. Значит, я всего лишь винтик в сложном механизме мироздания?

— Ну, что-то вроде.

— Тогда я не буду больше испытывать угрызения совести.

— А они у тебя были?

— Еще какие! Всю ночь я ворочался, размышляя о том, правильно ли поступил, затащив тебя силком в эту глушь, а сейчас оказывается, что это не я, а слепая судьба. Меня просто использовали, выражаясь твоим языком.

Морин обольстительно улыбнулась, и у Дона разом пересохло в горле.

— Ладно, где тут пляж? Хочу на солнце!

— Я тебя провожу.

И они отправились на пляж, и Дон не мог насмотреться на маленькую черноволосую фею, так заразительно смеявшуюся и скачущую в бирюзовых волнах. Это была совсем другая Морин, живая, юная, разом сбросившая весь груз невзгод и ежедневных забот.

Ближе к вечеру они вернулись на виллу и набросились на вкуснейший обед, поданный Паломой. Когда пришло время десерта, объявились гости. Супружеская пара средних лет, давние и хорошие знакомые семьи О'Брайен. Дон радушно встретил их и пригласил к столу, но в глубине души ощутил досаду. Они мешали ему быть наедине с Морин.

Беседа затянулась, Палома принесла кофе и коньяк, а потом Дон заметил, что Морин буквально засыпает в своем кресле. Он нагнулся к ней и ласково тронул за руку. Изумрудные глаза мгновенно распахнулись во всю ширь, и Морин смущенно зарделась.

— О, простите меня, я не хотела быть такой невежей, но… Это все здешний воздух. От него я словно пьяная…

— Не надо извиняться, малыш. Ты здесь на отдыхе, так что иди — и спи, сколько тебе захочется.


Она провалилась в блаженный сон, но какое-то время спустя проснулась. Ее разбудил странный звук. За окном было совсем темно, цикады оглушительно голосили, соревнуясь в сложности трелей. Будильник показывал половину третьего.

Морин полежала немного с открытыми глазами, пытаясь понять, что ее разбудило. И тут звук повторился.

Что-то, вернее, кто-то пронзительно скрежетал и скребся под кроватью. Маленький, но, несомненно, бодрый и, вполне возможно, опасный.

Морин торопливо села, подтянув одеяло повыше. Темно, ничего не видно, но она бы и при свете не полезла под кровать проверять, кто это завелся у нее в комнате.

Мышь? Мышей она боялась, но в меру. А вдруг это не мышь? Кто его знает, какие звери водится на острове!

С каждой минутой паника все росла, и наконец Морин завернулась в покрывало, прижала к груди подушку, великолепным прыжком преодолела расстояние от кровати до двери и вылетела в гостиную. Лучше уж скоротать остаток ночи на кушетке, чем ворочаться с боку на бок в одной комнате с неизвестной псевдомышью.

Сон как рукой сняло. Морин тщетно пыталась успокоиться, но, как назло, в голову лезли живописные и крайне неприятные картины: не мышь, а большая хитрая крыса забирается на кровать, обнюхивает лицо спящей Морин, пробует на зуб пряди волос, разметавшиеся по подушке…

Неудивительно, что она чуть не заорала в голос, когда рука Дона мягко легла ей на плечо.

— Что-то случилось, малыш? Мне показалось, я что-то слышал.

— Ничего не случилось. Иди спать, Дон.

Пожалуйста, иди спать. Это слишком невыносимо — смотреть на ожившую античную статую в легкомысленных плавках.

— Почему ты устроилась здесь?

— Не могла заснуть. Решила сменить обстановку.

Если она скажет ему, что у нее под кроватью мышь, он сразу же поднимет ее на смех, а этого она больше не вынесет. Особенно от Дона О'Брайена.

— Я посижу с тобой?

— Не надо! Я спать хочу.

Разумеется, он ее не послушал. Уселся в ногах и о чем-то задумался. Пользуясь темнотой, Морин нахально рассматривала своего похитителя…

— Морин?

— А? Что?

— Это надо прекращать.

— Что именно?

— Вот эти свиданки в полуголом виде по ночам.

Она задохнулась от возмущения и ответила максимально холодно:

— Я бы с радостью, но с бессонницей трудно бороться при помощи волевых решений.

— Вчера ты спала.

— Я устала и немножко обалдела. Слишком много впечатлений. Сегодня я отдохнула. Вот и результат.

— Это все стресс. Бессонница — первый признак.

— Я пробовала пить таблетки, но после них по утрам ужасно болит голова и нет сил… Слушай, отстань. Я уже засыпаю, а ты тут разговариваешь, разговариваешь…

— Так почему бы тебе не вернуться в свою комнату и не заснуть на нормальной постели?

— Потому что там кто-то есть!

— Деточка, опомнись…

— Мышь, или еще кто-нибудь…

— Мышь? А почему ты не завизжала?

— Я никогда не визжу.

— Ого! Я потрясен.

У нее не осталось сил на то, чтобы понять, смеется он или нет. Морин заснула.


По лицу бегали теплые солнечные зайчики, забирались под ресницы, щекотали в носу. Морин поморщилась, улыбнулась, осторожно открыла один глаз…

Это была не ее кровать. То есть совершенно чужая.

Она резко села и огляделась по сторонам.

Она провела эту ночь в чужой постели, и кто-то спал рядом с ней, вон, подушка смята.

И этот кто-то — Дон О'Брайен!

Но как oнa здесь очутилась?! Что происходит?

Дверь открылась, и Дон вошел в комнату с подносом в руках.

— С добрым утром, дорогая. Завтрак в постель!

Она на некоторое время просто онемела, поэтому молча смотрела, как он ставит перед ней поднос, а сам совершенно спокойно ложится рядом, небрежно вытянув длинные мускулистые ноги. На нем был короткий шелковый халат бирюзового цвета. Дорогой, наверное…

— Как я здесь оказалась?

— Я тебя принес на руках. Потом мы сплелись в страстном объятии и занимались диким и необузданным сексом, но ты этого, разумеется, не помнишь. Кофе?

— Дон, перестань издеваться!

— Ты со сна очень хорошенькая.

— Заткнись!

— И волосы у тебя так буйно разметались по плечам, что хочется зарыться в них лицом. А какая ночная сорочка…

— Это Анжи купила! Слишком открытая, да?

— Так ты хочешь узнать, что случилось прошлой ночью?

— Ты же мне уже сказал.

— Я соврал.

— Я знаю.

— Ты очень умная. Пей кофе, остынет.

— Пью. Очень вкусный, Я думаю, что заснула на кушетке, а ты меня перенес, вот только не могу поверить, что даже не проснулась… Так ведь меня можно из дома вынести, а я и не замечу!

— Ты просто устала, малыш.

— А ты почему меня не разбудил, негодяй? Знал же, что я испугаюсь!

— Я подумал, а вдруг ты на меня за это обидишься? Кроме того, как честному человеку. мне пришлось бы перейти на кушетку, а я люблю спать на кровати.

Морин не выдержала и хихикнула. Дон хранил невозмутимый вид.

— Не понимаю, что смешного, Я мужчина, но мои мысли заняты отнюдь не только сексом.

— Я потрясена. А чем еще заняты твои мысли?

— В данный момент — круассанами и кофе, а также тем фактом, что мы с тобой завтракаем в одной постели, как ни в чем не бывало. Да, это тебе.

Он небрежно откинул салфетку, и Морин увидела орхидею такой потрясающей красоты, что у нее захватило дух. Она медленно перевела взгляд на Дона.

— Дон… почему ты это все делаешь?

Он повернулся к ней, осторожно взял за руку и поцеловал в ладонь.

— Потому что я привязался к тебе. Ты поселилась в моем сердце, маленькая…

9

— Я не понимаю… Все так странно. Как будто нереально. Я не понимаю, Дон.

— Не всегда нужно понимать. Множество вещей в мире вполне реальны, хотя мы их не понимаем. Например, ответь мне совершенно честно, ты понимаешь, что такое электрический ток?

Он опять смеялся, синеглазый красавец, и Морин сидела в его постели, и грела руки о чашку с кофе, и солнце лилось в окна, а птицы распевали на разные голоса, запах цветов кружил голову, и все, абсолютно все казалось ей нереальным. Включая ее саму.

Морин Аттертон натропическом острове. Морин Аттертон в чужой постели. Морин Аттертон, чья жизнь совершила головокружительный кульбит…

Магия повсюду. Надо только увидеть ее. Набраться смелости и шагнуть на ту сторону зеркала.

Дон наблюдал за ней исподтишка, удивляясь тому, как похорошело это милое личико всего за пару дней. Такую Морин он не знал, и такая Морин ему очень нравилась. Впрочем, как и предыдущая. Скорее всего, так же будет нравиться ему и следующая Морин, если, конечно, он дождется перемен…

Почему-то мысли путались и были несколько бессвязными. Дон О'Брайен еле удерживался, чтобы не потрясти головой или не ущипнуть себя за… Ну, за что-нибудь.

Странно, почему это так кружится голова?

Он осторожно взял Морин за руку и тихо сказал:

— Мори… Как насчет того, чтобы считать меня своим другом?

Бездна в зеленых глазах. Тьма и свет, вопрос и ответ, загадка и истина.

— Только другом?

— Что значит, только? Дружба — великая вещь.

— Это я и без тебя знаю. Просто удивлена, что ты употребил именно это слово. Разве не ты настаивал на том, чтобы заняться сексом…

— Я не настаивал. И сейчас я его даже не имел в виду. Секс — это очень… очень необузданно.

— Ого! То есть ты не любишь заниматься сексом?

— Вообще-то нет.

Она зажала ладошкой рот, пряча смех.

— Серьезно?

— Абсолютно.

— О'Брайен, ты неисправимый балабон и врун, прости, пожалуйста, за выражение! Ты крадешь меня с работы и из дома, привозишь на почти необитаемый остров, укладываешь в свою постель, приносишь завтрак, даришь орхидею — и говоришь, что не любишь заниматься сексом. Я должна в это верить?

— А в чем проблема? В том, что я не сексуальный маньяк?

— Проблема в том, что ты врешь. Я не встречала мужчин, которых не интересовал бы секс.

И уж конечно, ты не будешь первым из них!

— Я не люблю секс. Я люблю заниматься любовью.

Она отвела взгляд. Дон подождал немного и осторожно поинтересовался:

— Морин, разве заниматься любовью — это плохо?

— Нет, конечно, нет, но я имела в виду, что я…

— Если ты к этому не готова, давай просто не будем торопиться и станем друзьями. Настоящими. Теми, кто доверяет друг другу. Вот что имел в виду я.

— Но почему?

— Потому что ты мне нравишься. Потому что я восхищаюсь твоей самоотверженностью и независимостью. Твоим сильным характером, твоей волей, твоим упорством.

А еще я хочу тебя, хочу так, что в глазах темнеет, и лучше всего было бы сорвать с тебя эту ночную сорочку и покрыть все твое тело поцелуями, но об этом я не скажу тебе, черноволосая Морин, Морин-колдунья! Не скажу, чтобы не спугнуть хрупкую птицу доверия, незримо примостившуюся за нашими спинами. Ты тоже боишься спугнуть ее, Морин-дикарка, хотя в твоих зеленых глазах я очень хорошо вижу голод и желание. Я узнаю их, потому что испытываю то же самое…

— Ты меня знаешь совсем недавно, ирландец.

— Зато достаточно близко. Иногда сроки неважны.

— Дон?

— Да?

— Мы не можем быть друзьями.

— Почему?!

— Потому что… потому что мы слишком сильно хотим друг друга.

— Да…

Да, моя честная, прямая девочка. Да, моя красавица-Морин.

Солнце затопило комнату золотым пламенем. Кровь закипала в жилах, и тело было легким, почти невесомым. Морин откинула гриву спутанных волос за спину и смело взглянула в синие глаза своей недавней галлюцинации.

Как просто все на свете устроено! Вот она, Морин Аттертон, сидит в постели мужчины, которого любит и хочет. Вот мужчина, который любит и хочет ее, сидит рядом. Если они оба хотят одного и того же, значит, все правильно, все так чертовски верно, и не может это быть иначе, потому что Бог на небе всегда знает лучше…

Благочестивая мысль оказалась последней относительно связной. Морин не сделала, кажется, ни одного движения, не пошевелился и Дон, но они почему-то оказались в объятиях друг друга. И была буря, был смерч и ураган, только им двоим было не страшно, а лишь жарко и нетерпеливо, оглушительно и ненасытно, невероятно и единственно возможно. Его нагота ошеломила ее, а он рассматривал ее тело с жадностью и нежностью одновременно, ласкал и прикасался, целовал и гладил, обнимал ее, отпуская в тот же миг, словно боясь, что причинит ей боль… А она выгибалась в его руках, словно лук в руках опытного лучника, и все ее гибкое, изящное тело пело в объятиях мужчины, точно скрипка. Он чувствовал эту музыку кожей, он таял и растворялся в этой музыке, откликался на нее кожей, дыханием, нежностью и страстью, сгорал и зажигал, умирал и воскресал, и не было вокруг них двоих никого и ничего, только первозданная тьма, залитая солнцем, да звенящая тишина птичьих трелей за окном, которого тоже не было, как не было ничего вообще, ибо они двое были всем сразу.

Миром и пылинками, небом и землей, водой и огнем, истиной, вспыхнувшей под стиснутыми веками, стоном на искусанных и смеющихся губах, шепотом, пролетевшим над океаном любви.

Твоя. Сейчас и навсегда.

Моя. Отныне и навеки.

Мужчина и женщина. Двое перед лицом солнца, неба и жизни.

Потому что нет смерти на земле.


Они лежали, оглушенные тишиной, сжимая друг друга и объятиях так, словно боялись исчезнуть.

Потом Дон осторожно коснулся губами виска Морин. Она почувствовала, что он улыбается.

— Мори?

— М-м-м?

— Вышло неплохо.

— Весьма.

— Ты меня удивила.

— Я сама себя удивила.

— Знаешь, что?

— Что?

— По-моему, в моих объятиях ты себя прекрасно чувствуешь!

Она не ответила. Просто поцеловала его в губы.

И все повторилось сначала.


Морин не поверила бы, скажи ей кто-то полгода назад, что такое возможно. Маленький изумрудный остров неспешно плыл в океане, цветы роняли лепестки прямо на постель, звезды светили только им двоим, и все было хорошо до такой степени, что назвать это реальностью язык не поворачивался. Это было сказкой, волшебным сном, таинственным и прекрасным наваждением, и Морин купалась в счастье, как в теплом океане.

Ночи с Доном, прогулки по ночам под звездным небом, утренние купания и вечернее шампанское на пляже, горячие булочки и кофе по утрам, смех и радость — и поцелуи, поцелуи, поцелуи.

Они ловили рыбу, а потом жарили ее на костре. Они ездили в крошечный городок, где едва ли не все хорошо знали и любили Дона, и хохочущие шоколадные дети дарили им охапки цветов и корзиночки с фруктами. Жизнь была проста и прекрасна.

Однажды, завтракая в маленькой таверне на берегу океана, Морин задумчиво и восторженно произнесла:

— Представляешь, если бы можно было прожить здесь всю жизнь? В этом раю…

— Мы сошли бы с ума и поругались вдрызг. Не смотри, на меня так, Морин, королева ты моя шотландская. Это правда. Видишь ли, наш рай смертельно мал. Катастрофически. Если поселить здесь, например, фаната рыбной ловли или заядлого ловца бабочек — тогда да. Но если ты привык хоть изредка заниматься интеллектуальным трудом, читать книги, общаться с людьми, ходить в театр — здесь просто невозможно жить.

Морин вздохнула.

— Да знаю, знаю я, что ты прав. В принципе. Но сейчас мне не хочется даже думать об этом.

Они возвращались на виллу через лес, и Морин снова была задумчива. На этот раз она думала о Доне.

Его нежность, его любовь, его ласки и поцелуи разбудили в ней жизнь и страсть, теперь она не могла даже представить себе жизни без него, но человек по имени Дон О'Брайен все еще оставался для нее загадкой.

Она задала вопрос, не успев испугаться того, о чем спрашивает.

— Дон, почему ты так и не женился?

Дон молчал долго. Очень долго. Потом ответил, не глядя ей в глаза:

— Я мог бы назвать довольно много причин, малыш. Только вот не уверен, что они истинны.

Теперь — не уверен. На самом деле честнее всего назвать одну — мне ни разу этого не хотелось. С тех пор — ни разу.

Ночью Морин долго не могла уснуть. Она лежала, прижавшись к Дону, и думала о его жене. Почему он ничего о ней не рассказывает?


А потом неделя кончилась. Отъезд наметили на вечер субботы.

Они вошли в дом, разобрали вещи, поужинали — и легли спать вместе. Это стало таким естественным, само собой разумеющимся, что не вызвало у Морин ни малейшего смущения. Она ложилась спать со своим мужчиной.

Утром Дон проснулся первым и долго лежал, осторожно рассматривая спящую Морин. Думал он о том, как странно, что такая нежная, страстная и красивая женщина столько лет прожила одна, лишенная мужской любви и поддержки. Да к ней очереди женихов должны были выстраиваться!

Задумавшись, он и не заметил, как она проснулась, и очнулся только тогда, когда она хихикнула и лёгонько дернула его за нос.

— О чем ты думаешь? У тебя очень смешной вид.

— О тебе.

— Обо мне? Хорошее, я надеюсь?

— Не знаю. Почему ты столько лет прожила одна?

— Одна?

— В смысле, не вышла замуж.

— Ну, знаешь, на это было много причин. Я, конечно, красавица и умница, но на рынке невест не котируюсь.

— Глупости! Ты красива, умна, обаятельна, сексуальна…

— Эй, Дон, прекрати, ты меня смущаешь. А если кроме шуток, то… будь реалистом.

Дон вздрогнул, увидев, как она неожиданно натянула на обнаженную грудь одеяло. Почему ей вдруг захотелось прикрыться?

— Подумай-ка сам. Мне было девятнадцать, когда муж бросил меня, а потом и погиб. У меня был маленький ребенок на руках, Потом он рос помаленьку, вот сейчас он уже взрослый парень, и я тебя уверяю, не многие мужчины на этой земле согласятся заиметь семью с уже готовым наследником. Нет, они готовы на отношения, иными словами, они не прочь спать со мной, но жениться? Спасибо, нет. А что касается одиночества… Нет, я никогда не чувствовала себя одинокой. Джеки не позволял и не позволяет. Он — часть меня. Нас с ним двое. Это много. Потом, у меня ведь никогда не было настоящей работы. Образование искусствоведа-это хорошо для души, но не для жизни…

— Ты говоришь ерунду, Морин Аттертон! Образование или карьера не в силах сделать тебя привлекательной, сексуальной, страстной и женственной. Ценность человека не в этом.

— Да. Ты прав. Однако образование способно обеспечить тебя работой. Или не способно. Это вопрос не ценности, а цены.

Она внезапно села, лицо у нее сделалось серьезным и даже злым.

— Что ты вообще об этом знаешь, Дон? Ты же никогда не думал о деньгах, вернее, о том, что их тебе не хватает. А ты можешь представить, каково это — не иметь возможности купить сыну новые кеды? Или хранить продукты в сливном бачке унитаза, потому что нет денег на починку холодильника, который тебе из жалости отдали друзья? Не вызывать врача и лечиться по старинке — сном и горячим чаем? Ладно, зря я это.

Утро мгновенно перестало казаться Дону солнечным и беспечным. Словно тень пробежала по комнате.

— Прости меня, малыш. Я не должен был… Ты прожила нелегкие годы, но ты прожила их с честью. Я не хотел тебя задеть.

Она мрачно посмотрела на него.

— Я надеюсь, что не хотел. Что же касается замужества — теперь я не согласилась бы выйти замуж, даже если бы меня тащили к алтарю на аркане. Это только все усложнит.

— Почему? Тебе стало бы легче. Не надо думать о деньгах, о будущем, о том, как растить сына…

— Я сама знаю, как растить сына! И я должна быть уверена, что смогу прожить и одна, без посторонней помощи.

— Муж — посторонний?

— А кем мне назвать Гаэтано? Он бросил нас, когда… ты знаешь, я говорила тебе! Посторонний — и тот бы так не поступил. Извини, мне надо к себе.

— Мори, я волнуюсь за тебя, неужели ты не понимаешь?

— А не надо обо мне волноваться! Ты не обязан это делать. Ты не несешь за меня никакой ответственности.

Она вскочила, торопливо завернулась в халат и бросилась из комнаты. Дон не пошел за ней. Утро угасло окончательно. В окна вливался душный зной, виски заломило от боли.

Зачем ему понадобилось затевать этот разговор?


В своей комнате Морин яростно переоделась в шорты и футболку, прицепила на пояс плейер и пулей вылетела из дома на пробежку.

Сказка кончилась. Нет, цветы цвели, птицы пели в ветвях деревьев, и небо было синим и бездонным, но сказка кончилась. Иллюзия развеялась. Добро пожаловать в мир реальности, Морин Аттертон.

Она бегала до тех пор, пока икры не начало сводить судорогой. Тогда Морин села прямо на обочину дороги, уткнулась лицом в колени и заплакала навзрыд.


Дон тупо и мрачно смотрел на экран телевизора, не видя и не слыша, о чем разговаривают главные герои.

Солнце уже клонилось к закату. Морин почти не появлялась в гостиной и на кухне, а когда забегала — практически не разговаривала с ним.

Он чувствовал себя так, словно со всего маху врезался в стеклянную витрину посреди оживленной улицы. Глупо и больно.

Им надо поговорить.

А о чем? Что он ей может сказать?


Пять дней спустя. Магазинчик дядюшки-деда Джона. Морин сидела на своем стуле, за своим столом, занимаясь своей работой. День был невыносимо жарким и долгим, работа — нудной и бесконечной. К тому же снова сломался кондиционер, и теперь магазинчик сильно напоминал турецкую баню. Морин зажмурилась и со стоном потянулась, разминая затекшую шею. Домой тоже не хотелось. С воскресенья она переехала в свою прежнюю комнату, спала в своей собственной постели… хотя спала — это сильно сказано.

По ночам она просто лежала, уставившись в потолок, и думала ни о чем.

Дон пытался поговорить с ней, но Морин строго и спокойно — точно монашка перед постригом — сообщила, что все произошедшее было грандиозной глупостью и ошибкой с ее стороны, что на острове она просто временно помрачилась в рассудке, а теперь не желает продолжать с ним никаких отношений. Ему все равно скоро уезжать, ей — учиться и ждать приезда Джеки. Так что с романтикой покончено. Морин устало потерла переносицу пальцем. Голова раскалывалась.

Если бы не проклятые курсы, она могла бы отправиться сейчас домой, принять душ, передохнуть полчасика, выйти на веранду… Если бы не ее характер, она могла бы поужинать с Доном, выпить белого легкого вина, дождаться заката…

Гулять с Доном под звездным небом. Заниматься с ним любовью прямо на траве. Засыпать в его руках, просыпаться от его поцелуев.

Она тихо застонала, сжав пальцами виски.

Целую неделю она избегала Дона, старалась не попадаться ему на глаза. Он был доброжелателен, но не навязчив, видимо понимая, что творится у нее в душе.

Скорее бы закончилось это проклятое лето. Скорее бы вернулся Джеки. Она так соскучилась без него, без его смеха, без его вечных затей и игр…

Стук в дверь. Неужели посетители?

— Кто там? Входите!

Загорелая, исцарапанная рожица, веселые серые глаза, улыбка до ушей.

— Мам! Это я!

И маленький вихрь закружился вокруг Морин, вовлекая ее в свою орбиту, наполняя комнату светом, шумом, смехом, радостью, любовью…

Потом она отдышалась, вытерла слезы, слегка отодвинула от себя Джеки, рассмотрела его получше и спросила:

— Как ты тут оказался, бандит? Я ничего не понимаю…

Ехидный голос Келли раздался от дверей:

— Я тоже ничего не понимала, но ирландцы всегда обладали даром убеждения. Не волнуйся, ничего страшного. Просто решили навестить тебя, вот и все. Мы же родственники.

— Навестить? Так вот запросто взять и навестить через половину земного шара? Сестричка, ты сбрендила?

— Мам! Я летел на самолете один! То есть и Келли летела, и Дон, но я сидел один!

Так. Вот теперь все становится на свои места. Ирландец. О'Брайен. Дон. Дон привез ей сына.

— А еще мы ехали на лимузине, было клево, ой, то есть здорово! Дон мне все показал…

Она смотрела поверх головы сына, машинально поглаживая его по плечу. Там, позади Келли, в дверях маленького магазинчика стоял высокий, широкоплечий мужчина с синими глазами и загорелым лицом. Ее мужчина. Самый прекрасный мужчина на свете. Мужчина, без которого она не может жить, но обязательно будет, потому что нельзя им быть вместе, и это уже неважно, любимый мой, ведь ты дал мне любовь, а значит, жизнь…

— В самолете был телик, мам! Представляешь? А еще телефон!

— Представляю. Я так рада видеть тебя, маленький! Я ужасно без тебя скучала.

А потом Морин обняла наконец-то свою младшую сестру Келли, которая ворчала и смеялась, а потом подошла к Дону.

— Спасибо тебе.

Она молча прижалась щекой к его груди, изо всех сил сдерживая слезы. Огромная, жесткая, нежная ладонь ласково коснулась черных волос, скользнула вниз, по плечам, по спине.

— Рад служить леди, чьи волосы цвета ночи, а глаза зеленее трав Корнуолла…

— Дон! Не надо.

— Не буду. Но это уже ничего не изменит.


Полчаса спустя все успокоились, вытерли слезы, выпили холодной воды и даже смогли разместиться в магазинчике относительно комфортно. Джеки, разумеется, сидеть на месте не мог.

— Мам, а мы пойдем ужинать с Доном и Келли, все вместе?

— Конечно, пойдем. Сейчас я позвоню одной тетеньке, она запишет задание для меня, и мы пойдем.

Дон вскинул бровь.

— Ого! Ты переносишь свои драгоценные курсы с небрежностью королевы? Это надо записать!

— У меня только один сын. Одна сестра. И один знакомый ирландец.

— Отлично. Что будем есть?

— Пиццу, пиццу, пиццу, пожалуйста, Дон, ну, мам, пусть будет пицца!!!

— Не верещи. Будет пицца. Будет пицца, ирландец?

— Будет. И паста будет, и фрутти ди маре, и спагетти болоньезе, и граппа, и сангрия, и вообще мы идем в итальянский ресторан!


Джеки заснул только в одиннадцать. Морин уложила его в кабинете Фила, Келли отправилась ночевать к деду.

Усталая и счастливая, Морин спустилась в кухню. Дон сидел за столом. В шортах, футболке и босиком. Ничего похожего на человека, который запросто привозит чужих сыновей на самолете из-за океана.

— Заходи, счастливая мать. Садись, хлопнем по рюмочке.

— Все ирландцы — пьяницы.

— А все шотландцы склонны к меланхолии. Ты рада?

— Нет. Я счастлива. Я счастлива так, что это невозможно выразить словами. Я без Джеки умираю. Мы редко расстаемся так надолго. Конечно, Келли — моя сестра и его тетя, у нее с ним все в порядке, но я без него долго не могу.

Дон молча кивнул и обнял ее за плечи таким небрежным и уверенным движением, что она замерла от счастья.

— Дон, почему ты это сделал?

— Чтобы соблазнить тебя, ведьма.

— Я серьезно.

— Я дарил тебе цветы, воздушные шарики, колокольчики, фарфоровых кукол и шоколад.

Ты не хотела со мной разговаривать. Тогда я задумался — а что может сделать тебя по-настоящему счастливой?

— Ты оказался прав. Только это. Я не знаю, как тебя благодарить.

— Ты уже отблагодарила. Все это время я мечтал увидеть тебя счастливой и радостной. Моя мечта сбылась.

Она посмотрела на него. Голод и тоска в зеленых глазах. Грусть и мудрость в синих. Мужчина умеет терпеть боль. Женщина может пережить почти все. Только как пережить разлуку? Особенно если ты рядом, ты совсем близко, даже руки протягивать не надо… Как отказаться от того, что дорого? Как мне разлюбить тебя, ирландец?

Он посмотрел на нее. Он все понимал. В этом и беда. Если не понимать — можно просто схватить, прижать, поднять, отнести и любить. Всю ночь, всю жизнь. Но ты все понимаешь, мужчина. Ты знаешь ее боль. И поэтому ты стиснешь зубы и улыбнешься ей грустно и ласково. Скажешь;

— Спокойной ночи, малыш. Спи, и пусть тебе снятся цветы и бабочки. Никаких мышей, шорохов и ужасов. Только счастье.

— Да. Спокойной ночи.

Она ушла к себе в комнату и легла на постель. Полежала. Подумала. Села.

Нельзя делать то, от чего тебе плохо. Нельзя грызть на завтрак мышьяк и запивать его цианистым калием — от этого можно заболеть.

Она знает, что нужно. И она взрослая. Она имеет право.

Морин выскользнула из комнаты, тенью мелькнула в темноте, а через минуту уже стояла на пороге комнаты Дона.

10

— Ты?

— Я.

— Что-то случилось?

— Да. Случилось. Я хочу быть с тобой.

Он просто откинул покрывало, и Морин скользнула в постель. Прижалась к Дону, чувствуя невыразимое облегчение и счастье, словно воссоединились разорванные половинки ее души.

— Дон, только не думай, что это из-за Джеки.

— А я и не думаю. Только скажи тогда, почему?

— Потому что я хочу тебя. Потому что ты мне нужен. Потому что я тоскую без тебя. Потому что я тебя… все, не хочу говорить об этом. Люби меня, Дон. Пожалуйста.

Его не надо было уговаривать. Слишком долго он ждал. И вскоре тело Морин уже пело в руках Дона, и дыхание их смешалось, стало единым, а потом и сами они стали одним существом, прекрасным, сильным и свободным.

Потолок спальни стал небом, бескрайним небом, и звезды отразили счастливый стон женщины и тихий смех мужчины.


Это был чудесный уик-энд. Джеки влюбился в Дона навеки. Они вместе строили дом, ходили на рыбалку, играли в индейцев, а под вечер жарили на костре цыплят и пекли картошку. Дед Джон приехал к ним в гости на все воскресенье, и Морин с радостью смотрела на помолодевшее и оживленное лицо старика.

А потом Дон отвез Келли и Джеки в аэропорт. Удивительно, как сразу стало тихо в доме.

Вернувшийся Дон был задумчив. Прошло не меньше четверти часа, прежде чем он заговорил с Морин, тоже притихшей и опечаленной.

— Отличный пацан. Ты так о нем и рассказывала.

— Да. Мне повезло.

— Почему повезло? Ты просто хорошая мать.

— Спасибо. Я старалась.

— Как твои занятия? Я не слишком отвлек тебя от них?

— О нет. Кстати, пора за книжки.

— Отлично. А чуть позже я принесу тебе вина и соблазню тебя, идет?

Морин рассмеялась.

— Идет. Только не забудь.


Через пару дней позвонила Лусия. Морин разговаривала с ней в гостиной, одновременно изучая свое отражение в зеркале. Странно, неужели для того, чтобы хорошо выглядеть, нужно обязательно влюбиться? Из зеркала на Морин смотрела черноволосая, зеленоглазая хохотушка, нежные губы то и дело улыбались, на щеках играл румянец. Исчезло вечно затравленное выражение, разгладились морщинки, не было больше черных полукружий под глазами. Неужели развратница Лу права?

— Я не слышала тебя тысячу лет, Лу, подружка! Куда ты пропала?

— Я уезжала со своим парнем прожигать жизнь. Помнишь те тряпки? Я решила, что их стоит обкатать, так сказать. Плюнула на больницу, взяла отпуск за свой счет и укатила.

— Молодец.

— А как ты?

— Я? Отлично. Лучше не бывает. Я последовала твоему совету. У меня есть мужчина.

— Bay! Ты это сделала! Класс! Я тобой горжусь. Это Дон О'Брайен?

— Ну да.

И она рассказала Лу про остров, про визит Джеки, про все, что случилось с ней за последнее время.

— Мори, это звучит, словно волшебная сказка. И что у нас в ближайших планах на будущее?

— Ничего. Он уезжает в начале октября. Все.

— Так. Ничего. Главное — не соверши какую-нибудь глупость.

— О чем ты?

— Ну, скажем, не вздумай бросить курсы. Помни о Джеки.

— Я помню. И курсы бросать не собираюсь.

— Не забеременей.

— Не забеременею.

— Не забудь успеть меня с ним познакомить.

— Вот это я еще обдумаю. Как твои планы насчет счастливого брака?

— Забудь, англичаночка. Совместный отдых на побережье прочищает мозги. Я решила порвать с ним.

— Лу, только не это!

— Почему это? Новые горизонты…

— Тогда я не буду знакомить тебя с Доном.

— Жадина. Мори?

— Да?

— Ты влюбилась.

Это не было вопросом, но Морин все равно ответила.

— Да.


Днем ей еще удавалось мыслить здраво и рассудительно, но ночью в объятиях Дона она забывала обо всем. Разум отключался, оставалось только море эмоций, разноцветное, душистое, праздничное… Морин сгорала в руках Дона, сгорала и возрождалась, словно легендарная птица.

Днем другая, разумная Морин Аттертон, искала квартиру. Что-нибудь недорогое и удобное. Для двоих. Для молодой женщины с маленьким сыном-школьником.

Буэнос-Айрес дорогой город. И очень бедный. Середины нет. Особняки — и хижины. Цветущие сады — и пыльные окраины. Шикарные лимузины — и босые дети, целый день играющие в футбол.

Дон хотел помочь ей деньгами, но Морин решительно и твердо отказалась.

— Я знал, что ты так скажешь.

— Тогда зачем предлагал?

— Чтобы начать этот разговор.

— Не начинай.

— Надо обсудить…

— Нечего обсуждать.

— Есть! Я хочу помочь и могу помочь. Это не плата и не подачка. Мы друзья, ты забыла?

— Мы не друзья. И о деньгах я не хочу говорить.

— Почему обязательно деньги? Я мог бы подыскать тебе небольшой домик, работу получше, другие курсы, полегче и получше…

— Дон, я ценю твое предложение и твое участие, но я не могу… не хочу.

— Почему, можешь объяснить?

— Хорошо. Потому, что я не хочу быть зависимой от тебя. И ни от кого другого. Я должна справляться сама. Должна вырастить сына. Сама!

— Ты этим занимаешься уже давно, маленькая. Все, что можно было доказать, ты уже доказала. Почему нельзя принять помощь друга?

— Потому что я никогда не хотела быть на содержании!

Он расхохотался. Морин прищурилась и по-кошачьи зашипела.

— Я тебя ненавижу, ирландец! Как только я говорю серьезно, ты хохочешь!

— Я тебя обожаю, шотландская ведьма. Ты куда?

— В магазин. Куплю яду и отравлю тебя.


Сентябрь в Аргентине мало чем отличается от июля. Правда, урожденные аргентинцы считают, что, раз наступила осень, надо одеваться теплее, и напяливают куртки и сапоги, но на самом деле солнце все так же греет, небо все такое же синее и бездонное и трава все так же зелена.

Джеки вернулся из Шотландии и пошел в школу. Морин продолжала поиски квартиры. Фил и Сюзи должны были вернуться к ноябрю. Дон достраивал дом. Теперь он занимался внутренней отделкой. Однажды днем позвонила Анжела.

— Привет, братик. Как там домик?

— Стоит домик. Братик его почти достроил. Салют, сестрица Ангел. Как дела?

— Лучше не бывает. Мне дают развод. Осталась бумажная канитель, но это уже без меня. Наши папы, как всегда, на высоте.

— Интересно, чем они его били?

— Фу, Дон, как грубо. Нашим папам достаточно просто посмотреть пристально. К чести моего бывшего, на него пришлось пристально смотреть полтора месяца.

— Ты его уже жалеешь?

— О нет. И себя тоже не жалею. Это просто уязвленная гордость Анжелы О'Брайен. Как там Морин?

— Отлично. Ищет квартиру. Пока безрезультатно.

— Дон, это не мое дело, но почему бы ей не поселиться в твоем доме, ведь ты не передумал уезжать?

— Я не передумал, поселиться в доме я ей предлагал, но она сказала, что Джеки будет не слишком удобно ездить в школу… Короче, она хочет жить в городе, поближе к школе, работе и деду. Я не могу ее разубедить. У нее навязчивая идея насчет своей самостоятельности.

— Все-таки ты типичный самец!

— Это плохо?

— Нет, просто постарайся понять ее. Она из тех, кто привык сам решать свои проблемы.

Кстати, а почему ты на ней не женишься?

Дон окаменел. Хотел ответить — и не смог. Анжела всегда славилась умением ошарашить собеседника неожиданным вопросом.

— Ты же любишь ее, братик, это очевидно. Не пытайся отрицать это.

— Она не хочет замуж. Она сама говорила.

— Ой, держите меня. Настоящий самец. Он поверил!

— Это правда. Она хочет получить диплом и хорошую работу. Муж ей сейчас совершенно некстати. Так она сказала.

— Вы с ней идеальная пара. Два упрямых идиота. Все вокруг все видят и понимают, а они упорно сопротивляются реальности.

— Анжи, а не хочешь ли ты получить по…

— Спокойно! Я вообще не за этим звоню. Надеюсь, ты не забыл про день рождения собственного отца?

— Нет, разумеется, но…

— Помолчи. Почему бы тебе не привезти с собой Морин?

— Спрошу, но у нее опять может не найтись времени…

— Похитишь ее еще раз, подумаешь, большое дело. Пришлем за тобой Гаса с машиной, он поможет тебе засунуть Мори в багажник.

— Сколько у тебя идей, сестричка, прямо страшно!

— А ты не бойся. Я своих не трогаю. Ладно, до субботы.

Он повесил трубку и задумчиво посвистел. Уговорить Морин? Похитить? Жениться…


Морин уже привыкла к тому, что Дон встречает ее по вечерам на кухне, однако последние несколько дней он возвращался позже нее. Дом отнимал все силы.

Сегодня она решилась вновь заговорить с ним о том, о чем он мягко, но решительно отказывался говорить раньше.

— У тебя впервые в жизни будет дом?

— Нет.

— Значит, уже был однажды?

— Был. Белый, красивый, с колоннами.

— С колоннами я люблю. Колониальный стиль.

— Точно. Я тоже люблю. В нем есть что-то устойчивое. На века. А прожил недолго.

— Это тогда… когда ты был женат?

— Да.

Сердце Морин глухо бухнуло где-то в горле.

Сегодня или никогда.

— Ты никогда не рассказывал о своем браке. О своей жене.

— Ты этого хочешь?

— Иногда. А ты не хочешь?

— Это было очень давно. В другой жизни. И об этом не так просто рассказать.

— Я понимаю.

Она не стала расспрашивать дальше. Слишком страшно видеть эту черную тоску в глазах Дона, эти жесткие складки вокруг рта. Когда он будет готов, сам скажет. Или не скажет никогда.


В пятницу Морин нашла квартиру. Маленькую, чистенькую, выходящую окнами в тихий зеленый дворик. Недорогую. Подарок судьбы. Не веря своему счастью, она торопливо подписала бумаги, уплатила задаток и помчалась домой, едва ли не распевая по дороге песни.

Дон встретил ее улыбкой и бокалом белого вина.

— У тебя такое лицо, словно ты выиграла миллион.

— Лучше. Я нашла квартиру. А что ты делал без меня?

— Как обычно. Проводка, плинтуса, карнизы, рамы. До победы осталось полшага. Кстати, что у нас на уик-энд?

— Ох, Дон, я даже не знаю, заниматься мне надо, но не хочется…

— Отлично. Поедешь со мной. У моего отца день рождения.

— Нет, я не могу…

— Мори, ты прекрати делать из меня разбойника! Если не согласишься сама, придется снова тебя похищать, связывать, перекидывать через седло…

— Ты этого не сделаешь!

— Сделаю. Если не согласишься.

— Дон, я никогда в жизни…

— Не была на чужих семейных праздниках…

— Я там никого…

— Не знаешь, и тебя никто не знает, вот и познакомитесь…

— Я не знаю, о чем разговаривать…

— Ты вовсе не такая дурочка, какой любишь прикидываться.

— Но я…

— Слушай, ты что, не знаешь, о чем разговаривать со мной? С Анжелой? С Филом? С Сюзанной? Вот тебе уже четвертая часть нашей семьи. Моя мама не кусается. Отец… это вообще отдельная история. Ну?!

— Я…

— Едешь.

— Еду.

И вот в субботу утром Морин Аттертон в серебристо-лиловом шелковом платье без рукавов уселась в серебристый «кадиллак», заслужив восторженное фырканье Гаса Флаерти, седоусого крепыша в шикарной шоферской униформе.

Рядом с Морин Аттертон уселся смуглый, светловолосый и синеглазый красавец в умопомрачительном костюме. Дон О'Брайен.

Морин пила шампанское и боялась. Несмотря на все заверения Дона, она с трепетом ждала встречи с огромной семьей О'Брайен. Какой у них дом? Наверное, шикарный. Богатство и роскошь, какие ей и не снились. И эти проклятые двенадцать вилок и ножей около тарелок! Как в этом разобраться, да еще поддерживая светскую беседу?

Решено. Она будет мило улыбаться и кивать. Сойдет за милую дурочку, а в воскресенье уже домой. О Боже! А где она будет спать? Наверное, в гостевой комнате. И высокомерная горничная с легким презрением посмотрит на ее скромную дорожную сумку.

А женщины семьи О'Брайен? Если не считать Анжелы, все они наверняка высокомерны и горды. Привыкшие к роскоши, они посмотрят на нее, как на серую мышь. Так что и с милой дурочкой ничего не выйдет.

Морин допила шампанское и с тяжелым вздохом опустила голову на плечо Дона. Он нежно коснулся губами ее виска.

— Расслабься, малыш. Ты как будто на казнь едешь. Это мой родной дом. Моя семья. Ничего страшного.

А потом его рука легла ей на грудь. Морин ахнула.

— Дон, водитель…

— Здесь звуко- и светонепроницаемая перегородка. Гас ничего не слышит и не видит. К. тому же он всегда занят только дорогой. У него за сорок лет ни одной аварии…

Легкий шелк соскользнул с плеч. Губы Дона у нее на груди, плечах, напрягшихся от желания сосках. Руки, жадные, бесстыдные, смелые, по всему телу бродят, бродят, будят темную страсть, превращают Морин Аттертон в неистовую вакханку…

— Дон, нас увидят…

— Никто нас не увидит. Нам еще долго ехать. Какая у тебя кожа нежная.

И пламя поглотило Морин, превратило кровь в кипящую лаву. Платье упало на пол салона. Роскошный пиджак перекочевал туда же.

Они забыли обо всем, утонули друг в друге, отдаваясь и забирая, даря и предлагая.


Старый дом очаровал Морин с первого взгляда. Утопающий в цветах и диком винограде, он излучал тепло и любовь.

Родители Дона, Анжела и еще несколько гостей высыпали на крыльцо, улыбаясь и размахивая руками. Морин обнимали, тормошили, осыпали комплиментами, наперебой расхваливали платье, туфли, ее собственную красоту, показывали дом, расспрашивали о Джеки, дарили цветы, шутили, приглашали на танец, вели через весь дом…

Они были шумные и дружные, О'Брайены, они любили друг друга и весь мир, любили эту землю и людей, живущих на этой земле, а земля платила им тем же — это Морин оценила, приняв из рук отца Дона высокий бокал янтарного вина с собственного виноградника.

— Это прошлогоднее. За обедом будем пить урожай этого года. Вы красавица, девочка, вам это уже говорили? Наверняка оболтус говорил, но разве нынешние знают толк в комплиментах! Пойдемте. Дон будет злиться, но первый танец мой. В конце концов, у меня сегодня день рождения.

У себя в комнате ошеломленная Морин села на краешек огромной кровати и решила немного передохнуть. Впрочем, уже через пару минут в комнату вошел Дон.

— Ну, ты больше не боишься? Они хорошие, правда.

— Они тебя очень любят.

— Мы так всегда жили. Я же говорил…

— Я все равно чужая, Дон.

— Не начинай, ведьма. Когда ты смотришь на меня такими отчаянными зелеными глазищами, мне хочется немедленно утащить тебя в постель.

— Не надорвись. Мы же час назад…

— Но не в постели же! В лимузине не считается.

— Дон!

— Я внимательно слушаю…

— Руки убери! Ну, ирландец…

— Ладно. Подождем до ночи. Отдохни и появись во всем своем блеске.


Вечер был в разгаре. Гостей съехалось видимо-невидимо. Бриллианты дам освещали сад не хуже фонарей, духи соревновались с магнолиями. Разговоры на французском, на испанском, на английском. Тихий смех и громкие тосты. Воспоминания об отдыхе на Ривьере. Прошлогодний парижский бал дебютанток. Рост акций на бирже. Коррупция в правительстве. Необыкновенные цукаты из манго очень удались миссис Флаерти. Анжи приходит в себя, бедная девочка. Как хорошо, что Фил наконец-то провезет Сюзи по Европе. Она давно мечтала. Поставки зерна падают, это естественно.

Морин торопливо отпила вина, чувствуя, как кружится голова. Неожиданно высокая, худощавая женщина в шикарном черном платье подмигнула ей.

— Устали от всего этого звона и шума? Я первое время падала в обмороки. В моей семье верхом праздничной роскоши были шарики с гелием и торт с горящим ромом.

Морин вспомнила ее. Мелисса. Жена одного из двоюродных или троюродных братьев О'Брайенов. Только не спрашивайте, какого именно. Братья и сестры множились, как в зеркальном лабиринте.

Мелисса заметила ее удивление и рассмеялась.

— Здесь отнюдь не все могут похвастаться голубой кровью. Собственно, сами О'Брайены из докеров. А мой отец был дантистом в Восточном Лондоне. Мама домохозяйка.

— Честно говоря, по вашему виду этого не скажешь.

— Тренировка. Достигается упражнением. Кевин таскал меня на все вечеринки и семейные сборища. Хуже всего корпоративные банкеты. Банкиры ужасные зануды. Пошли, покажу вам дом. В библиотеке масса фотографий. На слух запомнить всех О'Брайенов невозможно. Нужны иллюстрации.

Она подхватила Морин под руку, и они пошли в дом, смеясь и болтая, словно закадычные подружки.

Фотографии были расставлены по всем возможным плоскостям. Морин показали двух девочек-близняшек самой Мелиссы, свадебную фотографию родителей Дона, самого Дона, Фила и Анжелы в возрасте, соответственно, пяти, четырех и двух с половиной лет (два юных хулигана с роскошными синяками и толстенький ангел в кудряшках, сосредоточенно сосущий большой палец и исподлобья глядящий в камеру), многочисленных кузенов и кузин…

Мелисса рассказывала, но Морин внезапно оглохла. Прямо перед ней оказалась небольшая карточка в изящной серебряной рамке.

Дон в костюме жениха. Высокая красивая невеста в облаке белоснежных кружев. Оба смотрят только друг на друга. Не то сейчас поцелуются, не то только что поцеловались.

Она не заметила, как рядом оказалась Анжела.

— Мори? Мелисса тебя украла из сада, я везде искала, хотела поболтать.

— Да. Она показывала мне фотографии. Это Дон с женой?

— Да. Шикарная фотография. Обычно у жениха с невестой глупые и счастливые лица. А эти не обращали на фотографа ни малейшего внимания. Я очень любила Веронику. Мы все любили. Она была ангелом, это правда. Все очень по ней горевали, когда она умерла. Это казалось таким страшным, таким нереальным…

— Умерла?

Анжи замолчала, потом тихо спросила:

— Он тебе не рассказывал о Веронике?

— Я только знала, что он был женат. Не знала, что случилось. Думала, они развелись, и он не хочет вспоминать. Я не настаивала.

— Развелись? Да нет, конечно! Она была на пятом месяце беременности, когда все случилось. Слишком маленький срок. Мальчик. Не смогли спасти.

Морин едва могла дышать от сдерживаемых рыданий.

— Какой ужас…

— Да. Дон словно обезумел. Он продал их дом и уехал. Мотался по всему свету, много пил. До нас несколько раз доходили слухи, что он умер. Где-то в Китае пристрастился к опиуму. Он совсем не мог спать. Его мучили кошмары. Он винил себя в смерти Вероники. Знаешь, на самом деле только в последние года два он стал хоть немного напоминать прежнего Дона. Начал улыбаться.

Миссис О'Брайен торопливо вошла в библиотеку.

— Вот вы где, девчонки! Пойдемте, сейчас будет тост Дона.

Морин послушно вышла в сад, присоединилась к остальным гостям. Тост она не слышала. Перед глазами стояла фотография.

Что он пережил, бедный.

Конечно, такими воспоминаниями не делятся.

Неудивительно, что его устраивают только временные отношения. Никаких обязательств. Никакой любви. Ничего прочного. Того, что рвется только с кровью.

Она должна понять и простить. А еще приложить все силы к тому, чтобы не влюбиться в него окончательно.

Ей остался месяц счастья. Потом конец. Неважно. Будем счастливы и веселы, пока можно. А потом будет потом.

Другая жизнь.

В которой не будет Дона О'Брайена.


Они спали в огромной старинной постели. Дон обнимал ее так, словно боялся, что она сбежит посреди ночи.

Морин снились странные цветные сны. Обрывки вчерашнего праздника… странные пейзажи… высокая женщина в белом платье… округлившийся живот под тонкой тканью… ее собственная беременность…

Она заплакала во сне, да так отчаянно, что Дон проснулся и стал будить ее.

— Что случилось, маленькая?

— Сон… плохой сон.

— Воды принести? Или бренди? Чаю?

— Воды…

Он принес из ванной стакан ледяной воды, молча гладил ее по голове, пока она пила.

— Что за сон, не расскажешь?

— Как рассказать обрывки образов? Я была одна во всем мире. Джеки был… никого рядом. Я все бежала куда-то… дождь, песок… не помню. Просто было очень страшно. Нет, не страшно. Плохо. Так плохо, что хуже не бывает.

— Все прошло?

— Да. Уже все. Только обними меня. Не выпускай. Никогда… Шучу. Давай спать.

— У меня есть идея получше. Универсальное лечение от всех болезней.

И он обнял ее, и очень скоро Морин забыла обо всех плохих снах, потому что явь оказалась прекрасной…


В понедельник она сидела в магазинчике, прилежно раскладывая каталожные карточки, улыбалась воспоминаниям и витала в облаках.

На землю ее вернул кашель деда. Морин нахмурилась и решительно направилась к нему в кабинет.

— Дед, мы должны поехать к врачу!

— Я тебе уже говорил, от моей болезни нельзя вылечиться. Это просто старость. Не волнуйся, я не собираюсь помирать в ближайшее время. Я должен разобраться с делами.

— Ты должен больше отдыхать!

— Скоро я буду отдыхать до полного обалдения, галчонок.

— Дед, ты мне нужен. Как я буду без тебя?

— Все будет хорошо, галчонок. У тебя есть Келли, старуха Мардж, у тебя малыш Джеки, а уж этот твой парень, он сможет позаботиться обо всех вас, вместе взятых. Таким, как он, можно довериться.

— Ты о Доне?

— Ну да. Передай мне сигару. По возможности — молча. Спасибо. Так вот, мы с ним поговорили. Он ко мне заезжал.

— О чем же это вы говорили?

— Я сказал ему, что ты не такая, как все. Сказал, что никому не позволю обидеть тебя. Сказал, что ты уже достаточно настрадалась в жизни.

— Дед!

— Это же правда, галчонок. Он меня понял. Сказал, что позаботится о тебе.

Морин не стала ничего говорить. Октябрь надвигался неумолимо.

Вечером, в постели, она спросила Дона, о чем они говорили с дедом.

— Он за тебя волнуется.

— Я знаю. Я не об этом. Что он тебе еще говорил.

— Что хочет видеть тебя, босую, беременную и счастливую.

— Что-о-о?

— Что слышала.

— А ты должен поспособствовать мне в этом?

— По возможности.

— Тебе некогда. В октябре ты уезжаешь в Боливию.

— А почему ты не можешь поехать в Боливию со мной и стать моей содержанкой?

— Счас! Разбежался!

— Ты бы ходила по Боливии босиком, смеялась бы без конца, а уж беременной…

— Спокойной ночи, ирландец.

— Спокойной ночи, жестокая дева с волосами цвета воронова крыла и глазами дикой кошки…

— Дон! Стукну подушкой!

— Лучше задуши объятиями.

— Спокойной ночи…

— Спи, малыш. А я буду любить тебя…

11

Последние дни сентября. Предвкушение разлуки, горьковатое, словно запах опавшей листвы. Тихая нежность ночей. Обреченный ужас каждого следующего утра.

Джеки смутил сердце Морин своим простодушным замечанием однажды утром по дороге в школу.

— Мам, Дон такой клевый! Вот было бы здорово, если бы он был моим папой. Он совсем не может остаться? Жаль.

Она пришла на работу сама не своя, опоздав на час, и замерла посреди магазина, не понимая, что происходит. Часть книг была сложена на полу, свободные стеллажи зияли пустотой. Иды не было, один дед бродил среди полок, любовно поглаживая корешки и бормоча что-то себе под нос.

— Дед… что происходит?

— Галчонок! Хорошо, что ты пришла. Я все откладывал этот разговор, но теперь пора. Осень. Есть такая книга. «Осень патриарха». Грустная. Осенью всегда грустно. Пойдем в кабинет. Осторожно, не споткнись.

— Дед, я не понимаю.

— Сейчас все объясню. Я продал магазин.

— Продал?!

— Часть книг я забираю с собой. Это очень ценные экземпляры. Много не получится, девочки меня заживо съедят.

— Какие… девочки?

— Келли и Мардж. Я уезжаю домой, галчонок. В Шотландию.

— Дед!

— Давно пора. Келли настаивала, при этом страшно ругалась и топала ногами. Она хорошая девочка, только очень решительная и горластая. Я старый, маленькая. Жара уже не для меня. Кроме того, я тысячу лет не видел, как цветет вереск. Мардж будет веселее со мной, Келли сможет отдохнуть от своих горлопанов. Я еще достаточно крепок для того, чтобы приглядеть за мальчишками в ее лагере.

— Но как же я? Джеки?

— Галчонок, жизнь идет. Ты не можешь вечно присматривать за мной. Джеки растет. У тебя своя жизнь. Да, насчет дома. Я переписал его на тебя.

— Но…

— Не надо. У Келли свой дом, большой, просторный, там всем нам хватит места. Дон показывал мне твою новую квартиру. Она хорошая, но нельзя всю жизнь жить по чужим углам. Мой кривой домишко все еще неплохо сохранился, вы с Джеки к нему привыкли. Живите.

— Я не могу…

— Морин, не зли старого деда. Разумеется, можешь. И никто тебя уже не спрашивает. Хватит все решать самой. Это моя воля. Не последняя, конечно, но моя!

Ошеломленная Морин вернулась в дом Фила и Сюзи, рассказала все Дону и Джеки. Джеки запрыгал по комнатам, вереща от восторга. Старый дом деда Джона был настоящей мечтой для любого мальчишки. Старинный, с голубями на таинственном чердаке, обставленный добротной мебелью, ровесницей века. Джеки там будет хорошо.

Дон только улыбался. Они ужинали и разговаривали. Словно семья…

Потом зашел разговор о Боливии. Как всегда, сквозь шутки проглядывали тоска и страх расставания. Морин нервничала все сильнее, поэтому изо всех сил старалась казаться веселой.

— Малыш, приедешь ко мне в Боливию?

— А как же.

— Там красиво. Джеки понравится.

— Не сомневаюсь. Джеки понравится везде, где не надо ходить в школу.

— Там такие леса…

— Ага. И вот такие москиты.

Уже ночью, лежа в постели, она изо всех сил кусала подушку, чтобы не разреветься в голос. Дон, лежавший рядом, ничего не замечал. Он думал о своем.

О том, как хорошо бы было увезти Морин и Джеки с собой.

— Представляешь, как бы мы там жили. Гуляли, охотились, собирали коллекцию бабочек — знаешь, какие там бабочки? Ездили бы на экскурсии. Там много очень древних поселений. Майя там тоже жили. Святилища, храмы Солнца… Я подарил бы тебе ожерелье из изумрудов. Твои глаза ярче, но все равно…

— Дон, перестань меня соблазнять красотами и чудесами. Я в жизни не выезжала так далеко.

— Если не считать переезда из Англии в Аргентину.

— Это не я сама, а родители. Это совсем другое.

— Все-таки ты должна поехать. И остаться там со мной.

— Я так не думаю, спасибо.

— Но почему?

— Потому что я не знаю испанского.

— Врешь.

— Вру. Хорошо, Джеки нужно ходить в школу.

— В Боливии, ты удивишься, есть школы. У меня контракт на два года, он сможет учиться.

Ты тоже, если захочешь.

— Перестань, Дон. Неужели ты думаешь, что я действительно могу вот так подхватиться и помчаться за тобой в Боливию, словно комнатная собачка?

— Сейчас разозлюсь! Неужели тебе не хочется рискнуть? Сорваться с места — и в путь?

— Не хочется. И еще мне не хочется…

— Помню, помню, быть женщиной на содержании. Значит, ты не поедешь со мной в Боливию? Я правильно понял?

— Правильно. Не поеду.

— Почему мне кажется, что ты сердишься?

— Я не сержусь, ирландец. Дай поспать.

— Не дам. Дам, но попозже. Сейчас у меня другие планы…


Утром она долго обдумывала вчерашний разговор.

Два года — не так уж и много. Джеки посмотрел бы другую страну, познакомился с культурой, с древней историей. Говорят, это очень полезно для маленьких детей, особенно для мальчиков.

Не сходи с ума. Здесь дом, учеба, школа, здесь жизнь, здесь ты пока еще хозяйка своей жизни. Там — жизнь Дона, его работа, его интерес, его судьба. Ты — всего лишь эпизод.

Все сказки кончаются. Кончится и эта. Будь смелой. Будь сильной. Ты ведь все знала с самого начала. С того самого, когда сама сказала «да». О чем же теперь жалеть? О том, что это лето было самым счастливым в твоей жизни?

Она варила кофе и кусала губы. Если бы Джеки был дома, было бы легче. Но Джеки уехал на уик-энд к школьному другу.

Дон спустился из спальни и заглянул в кухню.

— Я пошел бегать. Минут через сорок вернусь.

Неожиданно она почувствовала приступ дикой, неконтролируемой ярости. Мужчины! Через две недели он уезжает — и вот, пожалуйста, бодр и весел, идет бегать как ни в чем не бывало!

Морин распахнула окна настежь. Воздух был тяжелым и душным, налитым предчувствием грозы.

Ей нужен дождь. Настоящий, тропический, неукротимый ливень, очищающий, смывающий пыль с тела и напряжение с души. Нечто вроде изгнания бесов. Бесов, смущающих грешную душу Морин Аттертон.

Когда Дон вернулся, Морин почти успокоилась. Приготовила завтрак и сидела с чашкой кофе в руках, спокойная и веселая. Она собой гордилась.

После завтрака Дон отправился к своему ненаглядному дому, а она уселась за книги. Заниматься не хотелось, но она заставляла себя смотреть на малознакомые слова. Менеджмент… менеджментомаркетингоменеджмент… Господи, как же она его ненавидит, этот самый менеджмент!

Воздух к полудню сгустился до такой степени, что казался вязким на ощупь, Солнце стало красным, небо — тусклым. Морин услышала, как хлопнула входная дверь. Дон вернулся. Странно. Раньше семи он никогда не возвращался.

Она сбежала вниз. Потный, грязный и усталый Дон выглядел очень встревоженным.

— Малыш, не хочу тебя пугать, но очень похоже, что к нам идет торнадо.

— Торнадо?

— Да. Я уже видел такое. Если повезет, отделаемся простым ураганом. Пойду приму душ, пока есть время.

— А мне что делать?

— Свари кофе, а?

Она сварила кофе, дождалась Дона. Он пил, то и дело поглядывая в окно, а потом отставил недопитую чашку, торопливо закрыл все окна, опустил наружные ставни, запер двери, подошел к Морин и взял ее за руку.

— Мы идем в погреб. Пробки я выверну, чтобы не вышло пожара. Ничего не бойся. Возьми с собой одеяло и подушку.

— Дон, я в жизни не видела торнадо.

— И не увидишь. Их хорошо видно только на равнине. Здесь местность лесистая, так что он может подкрасться совершенно неожиданно. Судя по духоте, начнется с минуты на минуту.

Раскат грома был таким оглушительным и неожиданным, что Морин завизжала. Дон потащил ее за собой, и вскоре они уже сидели в погребе, среди старой мебели, в пыли и темноте.

Морин крепко прижалась к плечу Дона.

— Ты бывал в торнадо?

— Нет. Только видел. А вот ураган испытал на своей шкуре. Удивительное и страшное было зрелище. Несколько секунд — и целый поселок исчез с лица земли. Дома складывались, словно были сделаны из карт…

Еще один раскат грома, от которого содрогнулся весь дом. Морин вздрогнула.

— А если нас здесь засыплет? Ой, это телефон… Откуда он здесь, интересно?

— Фил предусмотрителен. Никто не знает, когда Сюзи захочется поговорить с подружками.

— А позвонить можно?

— Думаю, да. Кабель идет под землей.

Морин набрала рабочий телефон Лусии.

— Лу?

— Морин, это полный кошмар, над нами только что пронесся торнадо. Все стекла повыбивало…

— Лу, заглохни. Я просто хочу, чтобы ты знала: мы сидим в подвале дома Фила и Сюзи.

— Что-о-о?

— Что слышала. Торнадо идет к нам, поэтому мы спрятались.

— Ты там с Доном? А где Джеки?

— К счастью, он уехал к другу в поместье на все выходные. Мы с Доном вдвоем…

— Ой, не могу! Темный погреб, раскаты грома, буря, вихрь — а эти двое безудержно любят друг друга, словно бросая вызов торнадо…

— Лу, если я выживу, то придушу тебя своими руками. Что ты придумываешь?

— А чего такого? Обычное дело. Чем еще заниматься в темноте? Ты не ранена?

— Нет, только испугана до полусмерти.

— Жаль, Лучше было бы, если бы ему пришлось на руках нести тебя сквозь бурю и ветер до самого госпиталя, а потом я бы вышла к нему и сказала, слишком поздно, она умирает от потери крови, у нее редкая группа, пятая, такой вообще на свете нет, и в госпитале все запасы кончились, а он скажет, какая удача, у меня именно такая группа, и ты очнешься и увидишь его бледное лицо, потому что он будет без сознания, отдав тебе почти всю свою кровь, и ты поцелуешь его и заплачешь…

— ЛУСИЯ!!!

— Ох, прости. Я так люблю романтические истории. Ладно, меня зовут. Не хулиганьте. Я позвоню попозже, узнаю, до чего вы дошли…

— Пока, озабоченная. Я люблю тебя.

— Не отвлекайся. Я тебя тоже. Пока.

Наступила тишина. Потом Морин осторожно спросила:

— Дон… ты боишься?

— Нет. Не особенно.

— Но почему? Это ведь очень опасно.

— Да, но у меня есть ощущение, что все кончится хорошо. Глупо, да? Я привык доверять своим инстинктам. Рассудок не всегда лучший советчик.

— А ты когда-нибудь был ранен по-настоящему?

Пауза. Странная, тяжелая пауза.

— Да.

— Когда это случилось?

— Когда… умерла моя жена, Вероника.

Морин похолодела. Голос Дона звучал совершенно безжизненно. Она торопливо вцепилась в его руку.

— Прости! Я не должна была спрашивать.

— Ничего. Я тебе расскажу.

— Ты не должен этого делать, если не хочешь…

— Я должен. Иначе я никогда не стану свободным. Я должен… Мы гуляли в горах. Вероника была на пятом месяце беременности, но гулять любила до ужаса. Всегда была спортивной… Мы поднялись на подъемнике. Обычная туристская тропа, ничего опасного. Она стояла и смотрела на горизонт. Солнце светило, а на горизонте собирались тучи. Она сказала, посмотри, как красиво… Я смотрел на нее и думал, что никогда еще не был так счастлив. Моя жена, мой ребенок и я. Втроем. Навсегда вместе…

Морин почти не дышала, только гладила Дона по плечу.

— Я очень хорошо помню те, последние секунды. Я был так счастлив… Вероника засмеялась и повернулась ко мне. Волосы развевались по ветру. Она протянула руки ко мне, сказала что-то про чудесный день. А через минуту ее не стало. Камешек сорвался из-под ноги, она оступилась и упала. Там была расщелина. Большой камень. Она сломала шею. Умерла мгновенно.

— Дон…

— Я стоял на коленях и звал ее, а она была мертва. Я этого не понимал. Не мог понять. А когда понял, покатился по земле. Я был как зверь. Бился о камни и не хотел больше жить…

Они сидели, прижавшись друг к другу, в полной темноте и молчали. Морин беззвучно плакала, вспоминая тот день, когда ее вызвали в госпиталь на опознание Гаэтано. Странно, тогда она не плакала. Наверное, потому, что просто не понимала, что такое смерть.

— У тебя щеки мокрые. Ты плачешь?

— Плачу. Рассказывай дальше. Анжи говорила, ты потом уехал…

— Я убежал. Продал дом, продал все, сжег все фотографии, Анжи и мама спрятали только ту, свадебную. Я не мог остаться. Не мог спать. Я закрывал глаза и видел ее лицо. Удивленное, счастливое и безмятежное. Понимаешь, она ведь даже не успела понять, что умирает. Мгновенная смерть. Благословение. Если бы не ребенок… Он прожил еще два часа после смерти матери. Вот этот ужас я вообще не мог вспоминать.

Я бежал от самого себя. По всему свету, точно все гончие ада гнались за мной. Я пил, курил опиум, шлялся по злачным местам. Платил за любовь самым жутким проституткам Азии и Южной Америки. Строил в джунглях, пустынях, в непроходимых и самых диких местах. Старался работать часов по двадцать, чтобы просто упасть и провалиться на пару часов в небытие. Только чтобы не видеть снов…

Морин шмыгнула носом, вытерла глаза ладонью.

— Я довел себя до безумия, до настоящего сумасшествия. Тогда парни со стройки силком погрузили меня в вертолет и перевезли в какой-то госпиталь в Южном Китае. Там меня вылечили.

— Долго лечили?

— Не очень. Китайцы не жалуют лекарства и больничный режим. Они верят, что человек может исцелиться только сам. Мне к тому же помог один человек.

— Китаец?

— Монах из Шаолиня. Он ничего не делал. Просто был рядом.

— Тебе стало легче?

— Я перестал видеть кошмары. Почти. Зажил относительно нормальной жизнью. Смог найти силы и вернуться домой. Только на время, но все же вернуться.

— Дон… Спасибо, что рассказал.

— Все это случилось уже очень давно. В другой жизни.

— Все равно. Некоторые воспоминания не слабеют с годами.

— Да. Но мы не должны давать им одержать верх над настоящим. Надо жить. Сегодня. Сейчас. И знать, что завтра будет новый день.

Она тихо рассмеялась.

— Сегодня и сейчас мы сидим в погребе и ждем окончания грозы.

— А гроза-то кончилась. Послушай.

Они прислушались. Действительно, снаружи было тихо.

Они выбрались из подвала и осторожно выглянули на крыльцо. Всюду валялись поломанные ветки, цветник Сюзи погиб безвозвратно, ограда была здорово покорежена, а на самом крыльце валялось то, что раньше было телевизионной, антенной.

В эту ночь Дон любил Морин особенно страстно и яростно. Выныривая из океана страсти, она с ужасом думала, что это из-за воспоминаний о Веронике, но тут же гнала от себя эту мысль и вновь погружалась и любовь.

Потом она просто лежала рядом, смотрела на его спокойное, умиротворенное лицо и думала о том, что любит его. Любит до смерти, до одури, до потери пульса…

Под утро она выскользнула из-под одеяла, пошла на кухню, напилась холодной воды и несколько минут плакала, глядя в окно, Потом вернулась, скользнула под одеяло. Дон пошевелился во сне и сонно пробормотал;

— Мори…

— Я здесь. Спи.

— Хорошо…

Он сказал «Мори». Не «Вероника».

Уезжай с ним. В Боливию, в Китай, на Луну, все равно куда. Любовь — всегда риск. Всегда жертва. Всегда! Только это жертва, которую приятно приносить. Отдавать лучше, чем брать. Поезжай с ним. Ты уже не сможешь без него.

С этими мыслями она заснула, а когда проснулась, Дона рядом с ней не было. За окном шел дождь, мелкий, нудный, бесконечный. В доме стояла тишина.

Морин спустилась вниз, когда входная дверь открылась. Дон был спокоен. Молча снял дождевик, повесил на вешалку, разулся. Улыбнулся Морин и легко произнес:

— Все. Привет домику. Его больше нет.

— Дон!

Она опрометью кинулась прочь из дома, Дон последовал за ней. Он догнал ее только у самого дома. Бывшего дома. Торнадо разрушил все до основания. Морин стояла, кусая стиснутые кулаки, по лицу текли слезы.

— Дон! Это ужасно! О, Дон!

— Не реви. Не стоит рыдать над деревяшками.

— Это не деревяшки. Это твой дом. Нет! Это не просто дом…

Он взял ее за руку и увел. Они шли домой сквозь дождь, по грязи, крепко держась за руки. У самой двери Морин остановилась, заложила руки за спину и тихо, но твердо произнесла:

— Я хочу с тобой.

— Что?

— Я поеду с тобой в Боливию, если ты все еще этого хочешь, конечно. Я смогу учиться и там. Или не буду учиться вообще. Я буду ходить босиком, счастливая и беременная. Я хочу от тебя ребенка. Я хочу быть с тобой всегда!

— Морин!

Она зажмурилась. Дон О'Брайен не хочет ее. Он никогда не думал, что она может согласиться. Он просто шутил.

— Морин, тебе не надо никуда ехать…

— Не надо. Не говори ничего. Я сейчас умру…

— Тебе не надо никуда ехать, потому что я сам никуда не еду.

— Что?

— Я остаюсь здесь.

— Ты отказался от работы?

— Они найдут еще кого-нибудь. Не проблема. В Аргентине тоже много строек.

— Ты построишь еще один дом?

— Нет, малыш. Дом свое дело сделал. Он построил меня. Вернул к жизни. Вместе с тобой. Теперь у меня не будет времени. Все-таки семья…

— Дон!

— Дили-дили-дон! Выйдешь за меня, шотландская ведьма?

— Ирландец, ты зовешь меня замуж?

— О да, дева с волосами цвета ночи и глазами цвета моря, жестокая дева с теплой кожей и гордым сердцем, дщерь Скона и Твида, леди меловых скал и владычица моего сердца.

— Дон, я…

— Погоди. Самое главное. Я люблю тебя, Морин. Очень люблю. Больше самой жизни. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Теперь все.

— Нет, не все. Моя очередь, ирландец.

— Не реви.

— Я не реву. Это от радости. Я люблю тебя. Я так люблю тебя. Я тысячу раз хотела сказать об этом, но боялась.

— Теперь не бойся. Говори почаще. Ты выйдешь за меня, я не понял?

— Дон, но ведь я…

— Не сильно богатая невеста? Ничего. Я не прогадаю.

— Как это?

— У тебя есть то, что дороже любого приданого.

— Что это?

— Твой сын. Джеки. Я хочу, чтобы он был НАШИМ сыном. Старшим, разумеется.

— Дон!

Он засмеялся, подхватил ее на руки и крепко поцеловал. Хотите верьте, хотите нет, но в этот момент выглянуло солнце.


Морин так и не окончила курсы менеджмента и маркетинга, потому что оказалось, что она уже беременна.

В Боливию они все-таки уехали, когда родилась их третья дочь.

Потом они купили дом. Морин научилась печь хлеб.

Теперь она почти все время ходит босиком и много смеется. У них с Доном шестеро детей. Джеки скоро будет поступать в университет, на медицинский.

Дон и Морин как раз решили, что шесть — число вполне приемлемое и достаточное, но тут выяснилось, что скоро у них родится седьмой ребенок. Подумав, Дон сообщил, что семь — универсально счастливое число.

К ним часто приезжает Лусия. Она так и не вышла замуж, но все еще не теряет надежды найти свою галлюцинацию. При этих словах они с Морин начинают хохотать и перемигиваться, а Дон смотрит на них с некоторым недоумением.

Дядя-дед Джон все еще жив и здоров, помогает Келли в лагере для детей и подростков, учит мальчишек стрелять и чинить растрепавшиеся переплеты.

Тетя Мардж бодра и весела. Ей очень нравится семья О'Брайен и молодое вино с их виноградников. Старый О'Брайен всегда присылает ей целый ящик с каждого урожая.

Анжела вышла замуж и уехала в Англию.

Фил и Сюзи часто путешествуют.

Морин О'Брайен теперь точно знает, где живет счастье.

Там, где любовь!


КОНЕЦ


Оглавление

  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • 6
  • 7
  • 8
  • 9
  • 10
  • 11