КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706105 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272715
Пользователей - 124641

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Тень за троном (Альтернативная история)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах (ибо мелкие отличия все же не могут «не иметь место»), однако в отношении части четвертой (и пятой) я намерен поступить именно так))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

Сразу скажу — я

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Гончарова: Азъ есмь Софья. Государыня (Героическая фантастика)

Данная книга была «крайней» (из данного цикла), которую я купил на бумаге... И хотя (как и в прошлые разы) несмотря на наличие «цифрового варианта» я специально заказывал их (и ждал доставки не один день), все же некое «послевкусие» (по итогу чтения) оставило некоторый... осадок))

С одной стороны — о покупке данной части я все же не пожалел (ибо фактически) - это как раз была последняя часть, где «помимо всей пьесы А.И» раскрыта тема именно

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

Легионы - вперёд! [Игорь Агафонов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

КВЕСТОР Легионы — вперёд!

Часть первая

Они шли по пустыне уже третий день. Семь легионов Марка Лициния Красса, проконсула и триумвира. Шли покорять богатую, по слухам, Парфию. Но пока, вместо богатства и легкой победы, видели только один песок. Где-то там впереди находилась парфянская армия с ее тяжелой, закованной в броню, кавалерией, но сейчас главным врагом легионеров была не она, а страшная жара и нехватка воды.

Квестор Гай Кассий Лонгин, придерживая норовистого коня, смотрел на бредущих по песку легионеров и думал, сколько же еще они выдержат. Конечно, они, солдаты Великого Рима, а не сборище варваров и железная дисциплина заставляет их повиноваться приказам поководца, даже если приказы эти кажутся совершенно безумными. Кассий и сам был солдатом, а потому не роптал, хотя в душе не одобрял избранный Крассом путь через пустыню. Да и вообще весь этот поход представлялся ему затеей сомнительной.

Двух лет не прошло, как они покинули Рим. Задуманная Крассом война представлялась тогда легкой прогулкой. Казалось, всего-то и нужно, что разогнать скопище варваров, разбегающихся от одного вида римских орлов, и все несметные сокровища Востока будут принадлежать им — легионерам Великого Красса. А ведь тогда уже были те, кто предостерегал триумвира… Да что там! Народный трибун Атей вообще хотел запретить Крассу начинать «несправедливую», как он говорил, войну против парфян. Когда же ему это не удалось, он проклял уходящее войско. Кассий знал, что кое-кто из солдат до сих пор вспоминает это «проклятье Атея», да и сам он почувствовал какую-то оторопь, когда народный трибун, поставив у городских ворот жаровню, начал воскуривать фимиам и призывать ужасных неведомых богов, произнося чудовищные проклятья.

А сколько было уже недобрых знамений! Когда они переправлялись через Зевгму, буря разрушила мост, а молнии били прямо в их лагерь. Затем, принося очистительную жертву богам, Красс выронил из рук печень жертвенного быка. Тогда он отшутился, сказав: «Такова уж старость! Но оружия мои руки не выронят». Кассий, будучи человеком образованным, не придавал большого значения гаданиям, но все же, все же… Как один из предводителей и квестор армии, он знал, что все гадания авгуров неблагоприятны и жрецы, по прямому приказу Красса, скрывают это от воинов.


— Любуешься, квестор?

Кассий обернулся. Публий Лициний Красс, на великолепном галльском коне, подъехал к нему. Сын триумвира снял шлем и пригладил мокрые от пота волосы.

— Чем уж тут любоваться… Только что видел аквилифера третьего легиона. Орел у него едва по песку не волочится.

— Что ж ты ему не задал за это?

— Там и без меня обойдутся. Луций, видно, отвлекся на что-то.

— Не завидую парню!

Оба усмехнулись. Старый ветеран Луций Цецилий, примипил Третьего легиона, успел стать легендой своим неукоснительным следованием воинскому уставу.

— А все же, друг Публий, дух легионеров подорван. Эта пустыня не для римлян. Тут я полностью понимаю солдат. И мы здесь уязвимы. Видишь, как растянулись колонны? Если парфяне нападут на марше…

— Абгар говорит, парфян здесь нет. Они бегут на восток.

Кассий зло сплюнул.

— Не произноси при мне это имя, Публий! Ты знаешь, как я ненавижу арабского пса! О, зачем Красс доверился ему?! Почему не пошел в Армению?! Царь Артабаз обеспечил бы нас всем необходимым, дал бы свою тяжелую кавалерию, и мы ударили бы прямо в сердце парфян! А что мы делаем здесь?!

Публий вздохнул и слегка коснулся его плеча.

— Успокойся, Гай. Ты знаешь, я на твоей стороне и считаю так же как ты. Если помнишь, я поддержал твое предложение на том совете. Но отец не захотел меня слушать. Решение им принято. Что теперь нам остается? Только исполнить долг римлянина и солдата.

— Ты прав. Прав, конечно. И все же, еще пару дней такого марша, и парфянам не придется сражаться. Солнце и нехватка воды сделают за них всю работу.

Действительно, проходившие мимо легионеры то и дело прикладывались к баклагам, но теплая вода плохо утоляла жажду, да и сколько ее там оставалось? Многие уже допили последние глотки и с тоской оглядывались на обоз.

— Завтра мы дойдем до оазиса, — неуверенно ответил Публий.

Кассий усмехнулся:

— Конечно. Так говорит Абгар. Ох, доберусь я однажды до этого «друга Римского народа»!

Некоторое время они молча глядели на проходящие легионы, затем Публий надел шлем, собираясь отправится к своей коннице, но тут заметил спешащего к ним контубернала.

— Разведчики вернулись, доблестный Публий! У них важные вести.


Снедаемый дурными предчувствиями, Кассий отправился вместе с Публием. Как оказалось, начальник конницы проявил большую предусмотрительность и еще два дня назад отправил вперед турму под командованием Марка Фульциния. Кассий немного знал этого Фульциния. Выходец из низов римского общества, он имел темное прошлое, но вот уже лет десять состоял при младшем Крассе доверенным лицом. По словам Публия, Фульциний отличился еще в Галлии, будучи непревзойденным разведчиком и мастером особых поручений.

Едва поприветствовав военачальников, Фульциний перешел к делу.

— Мы видели парфянское войско, — рассказал он. — Их очень много. Сосчитать возможности не было, но их не меньше пятнадцати тысяч. И с ними железная конница. Не десяток охраны Сурены, как уверял Абгар, а тысячи. Видели мы и оазис, к которому ведет нас араб. До него гораздо дальше, чем мы думали, но воды мы там все равно не найдем — парфяне отравили колодцы.

У Кассия невольно вырвалось проклятие, и Фульциний умолк.

— Я так и думал! Продолжай, Фульциний.

— Ты прав, квестор. Но я еще не сказал главного — покинув оазис, мы наткнулись на отряд парфян, что преследовал беглеца. Его лошадь была измотана, а сам он ранен стрелой. Парфян мы разогнали, но, к сожалению, беглеца не спасли, он умер у меня на руках. Это был Гай Коминий, тот трибун, что попал к ним в плен прошлой зимой. Как удалось ему бежать — не знаю. Перед смертью он успел рассказать что слышал в лагере врагов. Парфяне насмехались над римлянами, говорили, что нашу армию ведет предатель, заманивая в ловушку, где Сурена нас всех перебьет. И этот предатель — некий арабский вождь…

— Клянусь Юпитером, Публий! Это Абгар и никто более! Я лично прикончу этого змееныша!

— Надо немедленно остановить легионы и собрать совет. Я поскачу к отцу, а ты займись предателем.


Узнав об измене араба, Марк Лициний Красс впал в бешенство. Когда вернулся Кассий, безуспешно разыскивавший предателя по всему лагерю, проконсул сплюнул с досады:

— Прклятый араб ускакал вместе со своими соплеменниками незадолго до того, как Публий явился ко мне со своими вестями. Сказал, что он отправляется на разведку, и я отпустил его. Должно быть он видел, как вернулись наши разведчики и шкурой почуял неладное!

— Не стоит сейчас говорить о нем, — рассудительно заметил легат третьего легиона Октавий. — Мы предупреждены о предательстве и стоит подумать как спасти войско.

Затерянная в пустыне римская армия внезапно лишилась проводников, и было неясно как действовать дальше. А где-то рядом коварный враг готовился нанести удар.

На спешно собранном совете присутствовали все командиры легионов. Лица их были мрачны, а кое-кто откровенно растерялся.

— Я уже предлагал совету избрать другой путь, — начал Кассий, стараясь говорить спокойно. — С самого начала нам следовало идти на север, на соединение с армянами. Теперь, когда замысел врага открылся, мы должны…

— Мы не дойдем до Армении, Кассий, — перебил его командовавший шестым легионом Лициний. — Проводников у нас нет, а путь туда лежит через горы. Кто поведет армию? Ты?

Кассий едва не вспылил, — Лициний своей осторожностью частенько вызывал у него раздражение, — но квестора опередил Публий.

— Помните армянских послов, что были у нас два дня назад? Когда мы отказались идти на север, они заметили, что мы идем по узкой полосе пустыни, тогда как на юге всего в одном переходе течет река и начинаются плодородные земли.

— Да, они советовали нам повернуть на юг, чтобы воины хотя бы не страдали от жажды. И еще говорили что-то такое про холмистую местность.

— Доблестный Рустий совершенно прав. В холмах их кавалерия не сможет развернуться и, если они нападут, мы будем в лучшем положении, чем здесь.

Кассий незаметно улыбнулся, услышав как Публий назвал Рустия «доблестным». По его мнению легат пятого легиона, известный сибаритством и любовью к «Милетским рассказам» Аристида, отличался чем угодно, но только не доблестью. Тем не менее, все военачальники с воодушевлением приняли предложение Публия. Даже Варгунтий и Копоний, легаты Четвертого и Двадцать пятого легионов, больше всех требовавшие преследовать парфян по пустыне, теперь согласились, что их заманивали в ловушку и из ловушки необходимо выбираться как можно скорее.

— Разрешите и мне внести предложение.

— Говори, Цензорин.

Гай Марций Цензорин, ровесник и друг Публия Красса, любил щегольнуть ораторским мастерством, в свое время он брал уроки красноречия у самого Цицерона и считался хорошим оратором. Однако он понимал, что сейчас не время для длинных речей.

— Вот что я предлагаю. Легионеры измотаны и многие, пользуясь остановкой, спешат отдохнуть. Давайте встанем здесь лагерем. До захода солнца остается не так много времени и, если мы двинемся в путь прямо сейчас, скоро все равно вынуждены будем остановиться. Пусть воины поспят, а ночью мы вступим в путь. Все отдохнут, да и идти по ночной прохладе будет легче, чем под палящей жарой.

Предложение Цензорина сочли разумным. Было решено сняться с лагеря с наступлением темноты и идти на юг ускоренным маршем.


Будучи квестором, Кассий имел меньше обязанностей при устройстве лагеря, чем командиры легионов. Покончив с ними, он решил немного вздремнуть перед ночным походом. Когда его разбудил контубернал, он решил, что пора выступать, однако тот озадачил его словами:

— Тебя желает видеть Гай Мегабакх.

— Зови.

Могучий командир кавалерийской алы, также как Цензорин, был другом Публия Красса. В палатку он вошел в сопровождении двух греков. Кассий узнал Иеронима и Никомаха. Эти ученые мужи сопровождали в походе Публия, любившего занять краткие часы досуга философской беседой. По мнению Кассия оба были более искушены в пьянстве, нежели в философии, но Публий видимо имел свое мнение на этот счет.

Оба почтительно приветствовали квестора и нерешительно остановились на пороге.

— Входите, друзья. Чем обязан удовольствию видеть вас?

— Тут вот какое дело, Кассий, — начал Мегабакх, в противоположность Цензорину, не отличавшийся красноречьем. — Не знаю как и сказать… В общем, узнав, что мы поворачиваем на юг, Иероним и Никомах кое-что рассказали Публию. Кое-что очень странное. Публий их высмеял и запретил идти к проконсулу, но я все равно беспокоюсь. Вот и решил обратиться к тебе за советом.

— Так что же случилось?

Мегабакх посмотрел на греков. Те немного помялись, потом Никомах начал, глядя отчего-то в пол.

— Славный Кассий! Я, как и мой друг Иероним, долгое время жил в Каррах. Поэтому мы кое-что знаем о местности, где оказалась наша армия. Если мы пойдем отсюда на юг, то вполне возможно окажемся в Синнаке.

Он замолчал, как будто этим было все сказано.

— Ну и что? Что это за Синнака? — раздраженно спросил Кассий. Он не понимал зачем Мегабакх притащил к нему этих двоих.

— Так называется местность к югу отсюда, — ответил ему Иероним. — А еще так называется город. Очень древний.

— Это конечно только легенда, но многие верят в нее, — перебил его Никомах.

— Можете вы говорить яснее?

— В этих местах, и у нас в Каррах тоже, ходят рассказы о древнем городе, занесенном песком. Его называют Синнака. Предание о нем передается из поколения в поколение. Говорят, что его построили тысячи лет назад, задолго до осады Трои, и уже в то время он давным-давно не существовал. Те, кто видел его, описывают занесенные песком циклопические руины.

— Что нам за дело до каких-то развалин? Они могут заинтересовать разве таких философов как вы.

— Не смейся, квестор. Говорят, этот город построили боги или титаны еще на заре времен. Ныне там бродят лишь тени. И всякий, кто попадает в него, навсегда исчезает из мира живых.

— Как же тогда появились эти рассказы?

— Мы не утверждаем, что все в них правда. Людям свойственно приукрашивать факты. Но известно доподлинно, что несколько купеческих караванов пропали в тех местах. Люди боятся приближаться к Синнаке. Что-то поистине жуткое есть на том плоскогорье.

— Пропала пара караванов… И из-за этого надо меня беспокоить? Ну ладно философы, но ты, Мегабакх!

— Меня беспокоят эти слухи, Кассий. Ты знаешь, я не боюсь врагов. Врагов из плоти и крови. И я, и мои солдаты готовы хоть сейчас сразится с парфянами. Но вот все таинственное, связанное с богами…

— Что до меня — меня беспокоят как раз парфяне, а не мифические призраки. Публий правильно сделал, что запретил вам беспокоить проконсула такой ерундой. Лучше идите отдыхать, нам еще всю ночь предстоит идти.

Простившись с ним, все трое покинули палатку. Кассий, не зная сердится ему или смеяться, вновь попытался уснуть.


Едва стеменело, римская армия снялась с лагеря и двинулась на юг. Вперед Публий отправил разведку, во главе колонны шел наиболее опытный Двадцать третий легион, состоявший из ветеранов Помпея, в арьергарде двигалась галльская кавалерия. Не желая выставить простодушного Мегабакха в смешном свете, Кассий не стал рассказывать Публию о его визите, да и времени переговорить у них не было.

В небе стояла полная Луна, казавшаяся просто огромной в знойном воздухе пустыни. В лунном свете было видно, что местность постепенно меняется. Перевалило далеко за полночь, вокруг начали появляться холмы, кое-где между ними темнили заросли кустарника. Степь постепенно сменилась плоскогорьем. Впереди виднелся массив невысоких гор. Легионеры приободрились — ночью идти было легче, жара не донимала и многие, считая, что они вот-вот доберутся до воды, допивали последние тщательно сохранявшиеся запасы. Уже начинало светать, когда армия втянулась в широкое ущелье. Шаги легионеров, лязг снаряжения и цокот копыт гулко отдавались между его стенами. Кассий посмотрел вверх. Над ними мерцали угасающие звезды. В какой-то момент они показались ему необычайно близкими. Казалось, до них можно дотянуться рукой. Квестор удивленно остановил коня и тут началось!

Яростный грохот потряс ущелье. С обеих его концов донесся пронзительный вой. Внезапно поднялся ветер, швыряя в людей тучи пыли. Легионеры сломали строй, сбиваясь в кучу. Многие повалились на землю. Небо разорвала яркая вспышка. Затем еще одна и еще! Крики людей смешивались друг с другом:

— Боги! Что это?!

— Проклятое место!

— Назад! Бежим!

— Стоять, мерзавцы! Держать строй!

Кассий узнал голос центуриона Цецилия. Небо… Что стало с небом?! Оно было белым. Ослепительно белым. И стремительно опускалось вниз. Последней мыслью квестора было: «А греки-то оказались правы. Вот оно, проклятье Синнаки». И тут небо рухнуло вниз, затопив ущелье белым маревом. Кассий лишился чувств.


По расчетам Фульциния, его отряд удалился от лагеря уже миль на двадцать, и за все это время им не встретилось никакого жилья. Ни города, ни маленькой деревушки, ни даже одинокого путника, которого можно было бы допросить. При этом Фульциний не сомневался, что куда бы ни забросила их судьба, люди здесь есть. Проложил же кто-то дорогу по которой они сейчас едут! Хорошая такая дорога, можно подумать, что римская. На дорогу они наткнулись недавно, и Марк принял решение двигаться по ней. Риск конечно был — мало ли на кого можно наткнуться в неизвестной стране. Но зато и вероятность встретить людей, а значит выполнить поручение, данное ему Крассом и Кассием, была больше. Ну а в случае чего, он не сомневался, что резвые галльские кони спасут их от опасности.

Дорога пролегала через поросшие акацией холмы, время от времени делая приличные петли. Вперед по приказу Марка умчались двое разведчиков, основной же отряд из восьми человек двигался неспешной рысью. Фульциний видел, что его солдаты подавлены. Не было слышно привычных шуток, которыми они всегда перебрасывались. Даже никогда не унывающий Сальвий ехал опустив голову и о чем-то задумавшись. А задуматься было о чем — сам Фульциний, глядя на расстилавшуюся вокруг местность не мог отделаться от мысли, что они… в Италии! Могло ли такое быть? Как знать? После того ужаса, что довелось пережить в ущелье, многие готовы поверить во все, что угодно. Во всяком случае, они больше не в Сирии, и парфян тут тоже нет. Это уж точно.

Впереди послышался слабый цокот копыт, а вскоре стали видны фигуры всадников, скачущих во весь опор. Остроглазый Галл тут же поднял руку:

— Проныра и Руф возвращаются.

Вскоре отряд столпился вокруг двух разведчеков.

— Ну, видели что-нибудь? — спросил Фульциний.

— Всадник, — ответил Руф. — Один. И одет хорошо. Оружия при нем не заметили. Едет прямо по дороге, очень быстро.

— Он вас видел?

— Обижаешь, командир!

Фульциний на секунду задумался.

— Возьмем его. Возвращаемся назад, где поворот проезжали. Там и засядем.

Не теряя времени, отряд укрылся в придорожных зарослях, приученных лошадей заставили лечь на землю.

Долго ждать не пришлось. Из-за поворота вылетел всадник на взмыленном коне, и Фульциний тут же выехал на дорогу, подняв руку в приветственном жесте.

— Эй, приятель! Постой!

Всадник резко остановился, изумленно взглянул на него, всплеснул руками и попытался развернуть коня. Но тут же очутился в руках подоспевших разведчиков.

Спешившись, Марк двинулся к пленнику.

— Не бойся, добрый… — начал было он, но тут пленник ловко извернулся и врезал державшему его Сальвию локтем в челюсть, а затем выхватил спрятанный под одеждой кинжал. В завязавшейся короткой схватке к счастью никто не пострадал. Пленника снова скрутили и на сей раз для надежности связали ему руки.

— Не бойся нас, добрый человек, — невозмутимо продолжил Марк. — Мы не разбойники и не причиним тебе вреда. Как тебя зовут?

Тяжело дыша пленник смотрел на него. Несколько раз он открыл было рот, собираясь что-то сказать, но лишь прохрипел что-то невнятное. Глаза его растерянно бегали. Фульциний заметил, что захваченный ими человек довольно молод, лет двадцати не больше. Хорошо сложен, красив, одет на римский манер: белая туника, алый плащ с серебрянной фибулой на плече, на ногах сапоги, похожие на калиги легионеров. На вид просто вылитый римлянин.

Наконец пленник видно сумел собраться с мыслями:

— Так вы не из людей Гундобада? — спросил он полуутвердительно. — Я было принял вас за варваров, что гнались за мной. Но теперь вижу, что ошибся.

Он несомненно говорил на латыни, но некоторые слова звучали непривычно.

— Нет, мы не из людей Гундобада, — ответил Фульциний. — Мы даже не знаем, кто это такой. Ты римлянин? Как твое имя?

— Я римлянин. Мое имя Деций Марий Венанций. А кто вы? И чью сторону держите? Вижу, что вы воины…

— Меня зовут Марк Фульциний. И мы солдаты проконсула и триумвира Марка Лициния Красса.

Сначала Венанций разинул рот, будто ему не хватало воздуха. Затем внезапно расхохотался.

— Ты меня разыгрываешь? Красса? Уж не того ли, что разбил Спартака, а потом погиб при Каррах?

Теперь настала очередь Фульциния удивляться. Солдаты изумленно переглянулись.

— Почему ты говоришь, что Марк Красс погиб?

— Потому что так оно и есть. Но не кажется ли тебе, что здесь неподходящее место для споров об истории?

— Верно. Проныра, развяжи ему руки.

Пока тот возился с веревкой, Фульциний задал главный вопрос:

— Не скажешь ли ты, Венанций, где мы сейчас находимся?

— Где? В Самнии конечно. Если же тебе нужно более точное место…

— В Самнии?! Ты сказал, в Самнии? Так мы в Италии?

— Нет, в Британии! Конечно, в Италии, и я не понимаю…

В этот момент вновь раздался топот копыт. Не дожидаясь команды, Галл полез на холм. Остальные мигом вскочили на лошадей. Фульциний незаметно кивнул Проныре и Сальвию, чтобы приглядывали за пленником. Галл стремительно скатился с холма, ободрав себе руки о густые кусты.

— Варвары! Числом пять. Похожи на германцев, все при мечах.

Венанций побледнел.

— Это люди Гундобада. Они гонятся за мной. Если вы честные римляне — не дайте им схватить меня!

— Сейчас разберемся.

Солдаты обнажили мечи.

Варварвы вылетели из-за поворота дороги, на миг остановились, вгляделись, затем один из них что-то прокричал и, на ходу выхватывая мечи, они понеслись на отряд Фульциния. Марк не успел и слова сказать, как началась рубка. Римские гладиусы столкнулись с германскими спатами. Фульциний успел увидеть, как не растерявшийся Галл прыгнул сзади прямо на круп вражеского скакуна, вонзая кинжал в бок варвара. И в этот момент огромный конь германца сшиб лошадь Марка. Оказавшись на земле, Фульциний едва успел отразить удар длинной спаты. Враг завертелся вокруг него, напирая конем, но тут на помощь командиру пришел Сальвий. Ловко поднырнув под руку варвара и извернувшись, он вонзил меч тому в спину. Схватка закончилась быстро. Преимущество врагов в длине мечей и мощи коней не помогло им против выучки и численного превосходства разведчиков. «Будь у них щиты и доспехи, все могло бы окончится не так хорошо», — подумал Фульциний. Впрочем, хорошо и так не было. Трое разведчиков были убиты — мечи варваров наносили страшные раны.

Приказав подобрать своих убитых, Фульциний осмотрел поверженных варваров. Все были мертвы, а жаль, можно было бы доставить их в лагерь и разговорить, но придется видно довольствоваться одним пленником. Продолжать разведку он не собирался. Довольно с них и одного столкновения. Да еще странные слова этого Венанция…

Подойдя к нему, Марк задал вопрос, который раньше не приходил ему в голову:

— Кто сейчас консулы в Риме?

— Что? — не сразу понял тот. — А, Флавий Руфий Постумий и Флавий Марциан.

— Флавий Руфий… А какой сейчас год от основания Города?

— Тысяча двести двадцать пятый.

Кто-то из солдат даже присвистнул.

— Ты поедешь с нами. С тобой будет говорить сам проконсул.

Двинувшись в обратный путь, Фульциний мельком заметил, что Проныра крутит на пальце снятый с убитого варвара странный амулет в виде креста…


Для Кассия и всех остальных командиров день выдался напряженным. Едва рассеялось опустившееся с небес сияние и люди пришли в себя, легионеров охватила паника. Легатам, трибунам и центурионам пришлось проявить чудеса убеждения, чтобы сохранить контроль над армией. Наконец, видя, что конец света не наступает, в небе по-прежнему сияет солнце, на земле растет трава, а вокруг раскинулся самый обычный лес, легионеры немного успокоились. Местность, где они очутились, совсем не походила на сирийскую пустыню. Даже самому последнему дураку было ясно, что они внезапно перенеслись… куда? Вот это было не ясно не то что дураку, но и самому проконсулу. Первым делом Красс распорядился о постройке лагеря. Центурионы, привыкшие не задумываясь выполнять приказы, действуя где криком, а где и своими жезлами, погнали солдат на работу. Привычное занятие отвлекло легионеров от панических мыслей. Теперь они ждали, что проконсул вот-вот обратится к ним с речью, в которой и объяснит все случившееся. Красс, понимая что хоть какое-то объяснение должно быть дано и притом как можно скорее, с нетерпением ждал возвращения разведчиков. Небольшие отряды под командыванием надежных людей были разосланы в разные стороны, едва лишь в войске установился относительный порядок.

Римский лагерь рос быстро и, только что возведенный, уже напоминал собой небольшой город. Один вид его вселял уверенность и действовал успокаивающе. Ближе к вечеру Кассий, свободный от дел, решил пройтись по лагерю, послушать о чем толкуют легионеры и, если придется, ободрить малодушных. Так поступали и остальные командиры, зная, что вид уверенного в себе начальства способен поднять дух солдат. Едва покинув квесторий, Кассий столкнулся с префектом лагеря — коренастый и краснолиций Тит Вегеций вцепился в него как клещ, требуя сообщить когда же наконец ему разрешат разослать фуражные партии.

— Запас продовольствия у нас слишком мал, — твердил он. — На два дня еще хватит, а дальше что? А ведь еще разыскать надо где тут продовольствие брать! Проконсул запретил мне выпускать людей из лагеря, а зачем время-то зря терять? Нам только легионеров тридцать пять тысяч кормить, да четыре тысячи велитов, да столько же всадников. Это я еще не говорю про семь тысяч рабов, а ведь и им что-то жрать надо! Да кони еще — им зерно фуражное добыть нужно…

Кассий сумел отделаться от него только поклявшись поговорить с Крассом и сделать все возможное, чтобы тот как можно скорее разрешил фуражировку за пределами лагеря. Честно говоря, вопрос с пропитанием волновал его сейчас меньше всего, но квестор не мог не порадоваться, что на Вегеции последние события похоже никак не сказались, а значит лагерь в надежных руках. На плацу уже обосновались несколько манипул Пятого легиона. Некоторое время Кассий постоял здесь, наблюдая за тренировкой молодых солдат и слушая выкрики центурионов.

— Нападай! Рази! Так! Молодец!

— Эх ты, дубина! У тебя в руках что? Это же пилум, а не грабли!

— Щитом, щитом бей! И прикрывайся сразу…

— Тит! Ну ка покажи ему для чего меч нужен!

Здесь тоже все было в порядке, и Кассий двинулся дальше. Миновав палатки всадников, где галлы болтали о чем-то на своем языке, он вышел из лагеря через декуманские ворота. На страже здесь стояла одна когорта Третьего легиона в полном вооружении, остальные все еще продолжали углублять ров и насыпать вал. За воротами вырос свой маленький городок из палаток торговцев, следовавших за войском. В том походе по пустыне их было не так уж и много, но, несколько десятков маркитантов, не желавших упустить своей выгоды, оказались здесь вместе с армией. Оттуда доносились крики мулов и ругань надсмотрщиков.

Заметив за рвом Мегабакха, несшего караул вместе со своими солдатами, Кассий решил подойти к нему. Мегабакх был при полном параде — красный плащ и шлем с плюмажем придавали ему особенно величественный вид. Высокий, с фигурой атлета, он напоминал древних героев, воспетых Гомером. Зная, что командир алы редко одевает эти знаки власти, предпочитая простую лорику легионера, Кассий решил, что таким способом он стремится приободрить солдат. Увидев Кассия, Мегабакх сам двинулся навстречу. Его контуберналы, повинуясь приказу, остались на месте.

— Что ж, Мегабакх, ты был прав. Предчувствия тебя не обманывали. Если бы я послушал тебя, мы не попали бы в такую историю.

— Не стоит, Кассий! Я ведь и сам ничего не знал. Просто неспокойно мне как-то было.

— А эти греки не станут рассказывать всем о своих легендах? Не хватало нам тут еще всяких слухов! Их и без того немало гуляет по лагерю.

— Публий запретил им. А для надежности посадил в палатку и снабдил отличным фалернским. Думаю ученые мужи общаются сейчас только с Вакхом.

— Публий очень предусмотрителен. Но должны же мы что-то сказать легионерам! И сделать это надо сегодня… Когда же вернется разведка? И удастся ли им что-нибудь разузнать?

Оба посмотрели в сторону дальних холмов, за которыми утром скрылся десяток Марка Фульциния.

— Не беспокойся, квестор! Фульциний свое дело знает. Новости он нам принесет. Другое дело, хорошими они будут или плохими.

— Ты так в него веришь? — Тут Кассий усмехнулся неожиданной мысли. — Забавно, кстати, но именно по его милости мы оказались здесь! Он принес нам известия об измене Абгара, а ведь из-за них мы и повернули к Синнаке.

— Но, квестор… — возмущенно начал Мегабакх.

— Да шучу я, шучу! Ни в чем он не виноват. Разве в том только, что превосходно справился с поручением.

— Префект! Там на холмах всадники! — подбежал к ним молодой контубернал.

— Неужто Фульциний возвращается? Легок на помине! Дежурную турму навстречу! И быть готовыми ко всему, мало ли кто это.


Новости по лагерю расходились быстро и скоро многие уже знали, что отправленнные в разведку отряды вернулись. Начинало темнеть, но ложиться спать никто не спешил. Свободные от службы легионеры стекались на форум, собирались здесь группами, вели разговоры, посматривали в сторону претория, где уже третий час совещалось командование. С минуты на минуту ждали обращения проконсула.


— Входи, квестор! Не задерживайся. Разговор у нас будет непростой.

В палатке Красса, кроме него самого находились лишь двое. Легат Октавий стоял положив руку на рукоять меча, глаза старого вояки были устремлены куда-то вдаль. Казалось, он не видит никого и ничего. Молодой пленник Фульциния переминался с ноги на ногу, время от времени одергивая свой алый плащ. Кассий уже давно ждал, когда его призовет проконсул. Не может же он бесконечно держать в неведении собственного квестора?! От вернувшегося Фульциния не удалось добиться ни слова. В ответ на расспросы он лишь пожимал плечами и отвечал дескать полководец сам решит кому, что и когда следует рассказать. Пленник же, пока его везли по лагерю, лишь обалдело вертел головой, все, что от него услышали: «Боги! Как это возможно? Неужели это все наяву?!».

— Не держи обиды, что не позвал тебя сразу. Услышанное мною от нашего гостя настолько невероятно… Словом, мне понадобилось время, чтобы в это поверить. Октавий так и до сих пор в себя прийти не может.

Старый легат шевельнулся, но ничего не сказал.

— Ты, Кассий, всегда давал мне дельные советы. Если бы я больше к тебе прислушивался, мы, возможно, не оказались бы в таком положение. Вот и теперь я решил спросить твоего совета, как нам быть дальше.

Взяв со стола кубок с вином, Красс повертел его в руках, но пить не стал.

— Да… Шел на одну войну, а попал на другую… Готов ли ты услышать поистине ужасные вести?

— Я не девушка, Красс. В обморок не упаду. Говори все как есть.

— Так слушай. Дело обстоит так. После того, что случилось в ущелье, мы оказались здесь. Это Италия. Мы в Самнии, примерно в ста милях от Рима. И, по словам Венанция, сейчас идет тысяча двести двадцать пятый год от основания Города. Я не понимаю, как это возможно, но это так. Мы пронеслись сквозь время. Больше чем на пять столетий вперед. Все, кого мы знали мертвы, их прах давным-давно развеян по ветру. Цезарь, Помпей, Катон — ныне все они лишь тени и призраки прошлого. Венанций знает о них лишь из сочинений историков.

Проконсул неспешно отпил вино.

— Ну вот, Кассий. Самое страшное ты уже знаешь. Что ты на это скажешь?

— Но откуда… Откуда все это известно? Со слов этого…

— Не только. Кроме Фульциния, я отправлял на разведку четыре отряда. Они тоже вернулись. Те, что ездили на восток видели город. По словам местных жителей, это Авфидена. В лагерь было доставлено четверо пленников. Из разговоров с ними я убедился, что все обстоит именно так, как я тебе рассказал. Но те пленники рабы и простые земледельцы, много от них не узнаешь, тогда как Венанций… Впрочем, он сам тебе расскажет.

— А Рим… Рим еще существует?!

— Вечный город по-прежнему стоит на берегах Тибра, — ответил ему Венанций. — Но он сильно изменился. Это не тот Рим, который вы знали. В ваши благословенные времена… Эх, я до сих пор не могу поверить, что это правда! Я, Деций Марий Венанций, говорю с Марком Лицинием Крассом! И я видел римские легионы времен Республики. Ведь я читал о вас у Плутарха. Ваша армия затерялась в сирийской пустыне и никто не знал о ее судьбе…

— Не отвлекайся, Венанций. Говори по делу.

— Да. В Риме давно уже нет Республики. Теперь правят императоры.

— Императоры?

— Так они называют царей, — подсказал Красс.

— Так Рим опять стал царским? Как это случилось?

— Это долгая история. Была гражданская война, развязанная Цезарем. Он и был провозглашен первым императором.

— Цезарь… Но как же так?

— В историю мы можем углубиться и потом, — с неудовольствием сказал Красс. — Прежде всего нам следует знать, что происходит сейчас. Говори, Венанций.

— Уже почти сотню лет Рим — лишь игрушка в руках варваров. Империя раскололась на две части. На Востоке, в Константинополе свой император, там дела идут неплохо. Здесь же… Мы потеряли все прежние провинции. Африкой владеют вандалы. Их флот постоянно грозит Италии, они жгут города, уводят людей в рабство…

— Варвары уводят в рабство римлян?!

— Увы, это так. Больше того, семнадцать лет назад они взяли и разграбили сам Рим.

Больше Кассий не перебивал его. Он слышал ужасные вещи и не верил своим ушам.

— Сицилия также в руках вандалов. В Испании нынче правят готы. Майориан заставил было их считаться с Римом, но этого великого императора убил проклятый Рицимер. Это было двенадцать лет тому назад. Галлия нами потеряна. На юге хозяйничают бургунды и готы, на севере, где правит Сиагрий, хотя и признается римский закон, но не власть Рима. От всей империи осталась лишь Италия, но и по ней бродят варвары. Нынешний император и мой господин Флавий Прокопий Антемий желает возродить славу Рима. Однако он правит лишь в Городе. Италия в руках варвара Рицимера, и сейчас его войска осаждают Рим…

— Кто такой этот Рицимер?

— Он из племени свевов. Почти двадцать лет он владеет Италий, свергая и назначая императоров по своему желанию. Все началось когда император Авит поставил его во главе армии.

— Как варвар мог возглавить римскую армию?

Венанций тяжело вздохнул.

— Армия наша римская лишь по названию. Служат в ней варвары. Император им платит, но они требуют все больше и больше. Вот и сейчас — армия на стороне Рицимера. Законному императору Антемию верны лишь граждане Рима и Сенат. Но у нас нет сил сразиться с узурпатором в открытом бою. Город уже месяц в осаде, начинается голод. Император отправил меня в Галлию, требуя от стоящей там армии выступить против Рицимера, но во главе галльских войск — Гундобад, а он племянник проклятого свева и уже идет к Риму, чтобы присоединится к нему, вместе разграбить Город и истребить римлян.

Квестор потрясенно молчал. Нарисованная Венанцием картина была ужасна. Все, что Кассий привык полагать вечным и незыблемым рушилось на глазах. Неужели такова судьба Рима? Неужели они пронеслись сквозь века единственно затем, чтобы увидеть падение Вечного Города?

Между тем Красс вызвал контубернала.

— Пока ты свободен, Венанций. Отдыхай. Если понадобишься я пошлю за тобой. Едва опустился полог палатки, проконсул обратился к Кассию.

— Ну что ты на это скажешь? Что по твоему мнению нам следует делать?

Однако Октавий опередил квестора. Старый воин расправил плечи и с вызовом посмотрел на Красса.

— Решение за тобой, доблестный Красс. Но я все же скажу, что нам следует делать. Мы — римляне, и долг наш защищать Рим. Быть может, мы не случайно оказались здесь? Быть может, в том и была воля богов? Нам следует двинуть легионы на Рим и разогнать подлых варваров!

Красс задумчиво теребил мочку уха.

— Ну а ты что скажешь, Кассий?

— Октавий прав. Мы должны защитить Рим. Пусть даже и такой… Если то, что сказал Венанций верно, варвары забыли, что такое римские легионы. Забыли, что мы — римляне призваны править миром и вершить судьбы народов. Так следует им напомнить!

Размышляя, Красс переводил взгляд с одного на другого.

— Итак, на Рим? — сказал он наконец. — Что ж… Постройте легионы. Я хочу обратится к ним с речью.


По дороге пылила пехота. Шли когорты Шестого легиона. Значки манипул гордо реяли над строем. Развевались на ветру плащи легионеров, колыхались плюмажи шлемов. Казалось, по дороге ползет огромная, закованная в броню, змея. Грохот шагов и стального снаряжения воинов был слышен издалека, так что жители деревень, мимо которых двигалась армия, в ужасе разбегались, бросая дома и пожитки и прятались по окрестностям.

Накануне, обратившись к легионерам, Красс подробно рассказал им об их положении, ничего не утаивая, но кое-что приукрашивая. Октавий очень кстати вспомнил о богах — проконсул не забыл выразить уверенность, что именно боги пожелали отправить сынов Ромула на пять веков в будущее, где им выпала великая честь — спасти Вечный Город, возродить его былую славу и мощь. Конечно, у кого-то там, в прошлом, остались семьи и любимые — таким предстояло свыкнуться с мыслью, что они их больше никогда не увидять. Но пока боль утраты еще не чувствовалась так остро, как, — Красс в этом не сомневался, — она проявится спустя время. Впрочем, большую часть армии составляли профессиональные воины. Семнадцати лет отроду уходили они от семей, зная о нелегкой доле легионера — годами сражаться в далеких землях, приводя варваров под власть Рима, годами не видеть родных. Пока они еще не ощутили разницы.

Полководец не забыл упомянуть и о том, что варвары, осадившие Рим, надеются захватить там богатую добычу, и благодарные римляне без сомнения щедро отблагодарят своих освободителей. У многих легионеров разгорелись глаза и при словах о томящихся в Городе тысячах прекрасных и непорочных молодых дев, до которых стремятся добраться злобные варвары. «После того, как Город будет освобожден, необходимо будет сдержать порыв воинов, не то плохо придется молодым девам…», — подумал Красс.

Остановив коня, он задумчиво смотрел на марширующую армию. Скольких из них он не досчитается после битвы? Насколько сильны варвары? А ведь каждый легионер, каждый всадник и каждый велит теперь на счету. Других солдат, кроме этих, у него теперь нет. Пока нет… В любом случае, воинов нужно будет вознаградить. Вот только как это сдеалать, не настраивая против себя местных жителей? Тут надо думать. Но неужели он, кого многие за глаза называли Крезом, он, своим потом и кровью, наживший огромное состояние, которому завидовал весь Рим, не сможет выдумать что-нибудь? Эх, как жаль, что все его миллионы остались там, отделенные от хозяина бездной времени! Как бы они пригодились сейчас! Красс никогда не считал деньги своей главной целью. Для него они были лишь средством. Средством добиться славы и почестей, но более всего — власти! Власти, к которой он шел не считаясь ни с чем. И когда было нужно, он не считая тратил свое состояние, лишь бы это приблизило его к цели…

— Разреши прервать твои размышления, проконсул!

Марк Лициний, легат Шестого легиона, приблизился к нему и остановился, сдерживая гарцующего коня. Во всей армии было не так уж много людей, с которыми триумвир мог говорить достаточно откровенно, и одним из них был Лициний, поэтому Красс обрадовался ему. Выходец из плебейского рода, Лициний считался клиентом Красса еще в пору его далекой молодости. Когда Цинна и Марий устроили в Риме резню сулланцев, Лициний вместе с патроном последовал в изгнание в Испанию. В глазах Красса этот поступок многого стоил, в то время клиенты предавали своих патронов направо и налево, а случаи такой верности можно было пересчитать по пальцам. Лициний сопровождал его и далее, во время гражданской войны, проявив при этом незаурядный талант военачальника. Благодаря этому, он получил звание трибуна в том первом своем легионе, что будущий триумвир создал еще в Испании. Впоследствии его осторожность не раз помогала Крассу как в военных, так и в торговых делах, и когда проконсул начал собирать армию для похода на Парфию, он не колебался, предлагая Лицинию должность легата.

— Какое же дело привело тебя ко мне, славный Лициний?

— Да не то чтобы дело… Скажу так — меня одолевают некоторые сомнения относительно нашего похода. Не слишком ли быстро мы бросились в войну, о которой мало что знаем?

— А, вот что тебя беспокоит! Но как же воля богов? Тебя не впечатляет благородное дело освобождения Рима от варваров?

— Впечатляет. Ты произнес великолепную речь. Сам Цицерон не превзошел бы тебя тут, будь он с нами. Но разве ты и сам охвачен тем порывом, коим заразил легионеров? Я не узнаю тебя, Марк Лициний!

Красс рассмеялся.

— Неужто в твоих глазах я не могу быть истинным патриотом Рима? А ведь как истинный квирит, я вижу своим долгом защищать Вечный Город, в какую бы эпоху не забросил меня могущественный Фатум!

— Оставь эти речи Октавию. Я не сомневаюсь в твоей преданности Риму, как впрочем и в своей. Но только ли она заставляет тебя гнать солдат в бой?

— А что? Солдатам нравится. По крайней мере их больше не снедают тоскливые мысли. Вон как идут!

Над колоннами Шестого легиона неслась песня, и тысячи голосов подхватывали простой мотив:

«Красавиц много ждет, когда легионер
Вернется из сурового похода…»
— Видишь ли, Лициний, раз уж мы оказались здесь, нам волей неволей придется впутываться в местную политику. Неплохо бы конечно получше представлять, все, что тут происходит, но времени ждать и собирать сведения у меня нет. Легионерам нужно дело, ты понимаешь это не хуже меня. Не ты ли предложил мне начать строить лагерь, когда все вокруг метались и выли от ужаса? И ведь это сработало.

— Одно дело — лагерь, война совсем другое.

— Я не считаю, что разбить варваров, стоящих под стенами Рима, будет трудно. Сколько их там? По словам Венанция тысяч десять не больше.

— Не сомневаюсь, что мы их разобьем. Допустим даже, что у нас не будет больших потерь. Но что дальше? Скажи мне, Марк Красс!

— Дальше мы войдем в Рим как освободители.

— Не забывай, что там теперь есть царь. Антемий, кажется?

— Царь? О, нет! Венанций чересчур увлекается, что свойственно юношам в любую эпоху. Он превозносит нашу Республику, она для него, как для нас самих времена Сцеволы. То есть, легенда. Ему и невдомек, как все было непросто… Я много говорил с ним — пока он наш единственный стоящий источник информации. По его же словам выходит, что Антемий этот вовсе не царь, его назначил сюда император из Константинополя. Да и вообще, власть императоров у них не передается по наследству. Как я понимаю, император теперь — это что-то вроде диктатора, назначаемого Сенатом, хотя и не всегда это соблюдается, что нам демонстрирует пример этого Рицимера…

— Ну а как же Сенат?

— Здесь все не так просто. Я пока не совсем понимаю насколько реальной властью он обладает. Впрочем, не думаю, что большой. Уже и в наше время Сенат бывал игрушкой в руках таких людей как Цинна и диктатор Сулла. В общем, друг мой Лициний, здесь, как и везде, правит тот, за кем стоит сила. Сила легионов.

— И сейчас в Италии эта сила стоит за тобой? Марк Лициний Красс — император? — вкрадчиво проговорил Лициний.

Красс долго молчал.

— Ты оченьпроницателен, Лициний. Однако, я просил бы тебя держать свои выводы при себе. Я еще недостаточно знаю об этом Риме, чтобы принимать какие-либо решения. Ну а в наших рядах найдутся чересчур ретивые поборники Республики, которые слишком увлекаются красивыми фразами. Тот же Кассий, к примеру. Отличный солдат, но… В общем, не стоит зря их дразнить. Сейчас нам, как никогда, нужно единство.

— Я понял тебя, проконсул. Как и всегда, ты можешь на меня положиться.

Последние манипулы Шестого легиона миновали полководцев. За ними клубами поднималась желтая пыль. Легионы Красса шли на Рим.


За три дня, двигаясь обычными переходами, армия преодолела шестьдесят миль. Путь пролегал по малонаселенной горной местности, где жили лишь пастухи, с удивлением взиравшие на проходившие мимо колонны войск. На четвертый день, покинув глухие места на границе Самния и Лация, армия вступила в изобилующие городками и деревушками окрестности Рима. Первым городом на пути Красса оказался Пренест. Отсюда до стен Рима оставалось двадцать четыре мили, преодолеть их можно было одним форсированным маршем, но Красс не собирался спешить, намереваясь дать солдатам отдохнуть перед близкой битвой. Венанцию не было известно есть ли в Пренесте верные Рицимеру войска, поэтому Красс, выступив к городу, отправил вперед кавалерию Публия с приказом перекрыть все дороги ведущие к Риму, задерживая любого, кто попытается двинуться в том направлении. Кавалерия умчалась вперед еще ночью, поэтому сейчас, подходя к Пренесту, Красс не опасался, что о его движении станет известно осаждавшему Рим неприятелю.

Солнце еще только подбиралось к полудню, когда армия подступила к Пренесту. Многие, в том числе и сам полководец, бывали в этих местах, а кое-кто из легионеров сам был отсюда родом, поэтому солдаты и командиры с интересом смотрели на открывшуюся им панораму города. Завидев наступающие войска, горожане подняли тревогу. Ворота Пренеста были закрыты, на стенах виднелись вооруженные люди. Красс приказал двум легионам двинуться вперед, полностью окружая город, а сам, по совету Кассия, отправил к воротам Венанция в сопровождении кавалерийской турмы.

— Граждане Пренеста и ты, префект Луций Афраний! — громко прокричал тот. — Я — Деций Марий Венанций, магистерий императора Антемия! Именем императора и Сената требую открыть ворота и впустить в город римскую армию!

В ответ со стен послышалась брань и полетели стрелы — солдаты едва успели закрыть Венанция щитами. Стало ясно, что в городе стоит варварский гарнизон.

Красс, впрочем, не был обескуражен. Предвидя такое развитие событий, на прошлой ночевке он приказал легионерам делать лестницы и теперь войско было готово сходу начать штурм Пренеста. Едва легионы закончили окружение города, как затрубили букцины и легионеры, прикрываясь щитами, бросились на стены сразу со всех сторон. Невысокие, не более двадцати локтей, стены были плохой защитой, да и людей на них явно не хватало. Не прошло и получаса, как манипулы сразу трех легионов ворвались в город. Серьезное сопротивление они встретили лишь у ворот, где засело около сотни хорошо вооруженных варваров под предводительством рыжебородого великана. Но как только стены оказались захвачены, эти варвары были обречены. Сдаваться они однако ж не пожелали, предпочтя плену гибель от пилумов и мечей обозленных легионеров.

Наблюдавший за битвой с небольшого пригорка Красс, едва сопротивление было сломлено, приказал букцинам трубить отход. Хотя перед штурмом трибуны и центурионы получили строгий приказ пресекать грабежи и насилия в отношении граждан Пренеста, разгоряченные битвой солдаты могли и ослушаться командиров, чего допустить нельзя было ни в коем случае. А чтобы приказ был выполнен точно, Красс немедленно ввел в город когорты не участвовавшего в штурме XXIII легиона под командованием Сервилия.

Только два часа минуло с того момента, как в Венанция полетели первые стрелы, а порядок уже был установлен. Посланные легатами контуберналы доложили, что потери незначительны. В схватке у ворот погибли двадцать два легионера, а на стенах всего трое. Варваров было перебито более сотни, несколько десятков были захвачены в плен.

— Ну вот и первая победа, — сказал Красс ни к кому не обращаясь. — Хорошо начать войну хотя бы и малым успехом.

— Мы разметали их как щенков, — заметил Кассий. — Этот сброд не умеет сражаться. Видно нынешние римляне забыли с какого конца держат меч, раз позволили варварам хозяйничать в римских землях.

— Возможно, Кассий, возможно. Но что это там у ворот? Похоже, к нам едут гости.

Сопровождаемые центурией XXIII легиона во главе с военным трибуном, к пригорку шли пять человек в богатых одеждах. И с ними еще один в какой-то серой хламиде. Должно быть депутация знатных горожан.

— Да, это префект Афраний. — Подтвердил Венанций. — И с ним епископ Глицерий. Афраний не особенно набожен, но считается хорошим христианином. Глицерий же совершенный фанатик. Как я слышал, он даже призывал разрушить храм Фортуны в Пренесте, но потом его стали использовать как церковь Святой Богородицы.

— Эээ… О чем ты толкуешь, Венанций? Это служитель какого-то культа? Префект тоже культист?

— Они христиане. Их вера учит, что…

— Расскажешь потом. Мне подобает встретить гостей.

Приблизившись к полководцам, префект и его свита остановились. Вперед вышел трибун:

— Граждане города Пренеста желают выразить тебе, проконсул, свою покорность!

За ним выступил префект. Его жирные щеки заметно тряслись. На шее вздулись вены. От волнения он постоянно облизывал губы, а голос его дрожал.

— Проконсул и триумвир, Марк Лициний Красс! — начал он, явно повторяя слова внушенные ему трибуном. — Пренест благодарит тебя за освобождение от варваров проклятого Рицимера и я, от лица городского Сената и граждан, приглашаю тебя войти в город, дабы разделить со мною трапезу и воспользоваться нашим гостеприимством. То же касается и твоих доблестных воинов.

— Я принимаю твое приглашение, префект Луций Афраний! Однако мы не можем надолго задержаться в городе, долг зовет нас дальше, — добавил он, видя, что префект от страха вот вот лишится чувств.

На лице префекта проступило огромное облегчение.


Красс действительно не собирался задерживаться в Пренесте дольше, чем это необходимо. Но, вместе с тем, не мог побороть искушения посмотреть как теперь выглядят города и познакомиться с римлянами будущей, — нет, теперь уже настоящей, — эпохи. В свое время он несколько раз бывал здесь, — в окрестностях города у него имелась большая вилла, — и запомнил Пренест ухоженным, утопающим в зелени городком, чьи горожане отличались довольно непочтительными манерами и веселым нравом. Теперь все было иначе. Город наполовину опустел. Многие дома стояли брошенными, с тоской взирая пустыми оконными проемами на грязные улицы. Возможно они вспоминали времена расцвета города, которые, увы, давно миновали. Горожан видно не было, должно быть заперлись по домам, ожидая когда же их начнут грабить. Эх, римляне, римляне…

В сопровождении Кассия, Венанция и десятка контуберналов, Красс миновал городскую курию и, следуя за угодливым Афранием и мрачным Глицерием, направился к дому префекта. Здесь их ожидало наскоро приготовленное угощение. Довольно скромное, но проконсул не стал придираться. Его сильно удивили расставленные вокруг стола стулья, на которых полагалось сидеть, вместо того чтобы возлежать на ложе. Но, в конце концов, у каждого времени свой обычай. Гораздо больше его и спутников изумило то, что прежде чем приступить к трапезе, префект и Глицерий, сложив молитвенно руки, долго шептали что-то себе под нос. Красс вспомнил слова Венанция о каком-то культе, которому здесь следуют и только пожал плечами, собираясь отдать должное украшающей стол жареной курице и бокалу с вином. Однако начало обеда испортил Кассий. Видя, что хозяева дома явно совершают какой-то обряд, квестор также решил совершить возлияние в честь Юпитера.

— Да будут боги благосклонны к этому дому! — провозгласил он, плеснув несколько капель вина на пылавший в жаровне огонь.

Префект и епископ уставились на него как на прокаженного.

— Язычники, — процедил Глицерий. — Я так и думал!

Венанций рассмеялся, демонстративно встал и также совершил возлияние.

— Да, епископ, — сказал он. — Доблестный проконсул и его воины верят в отеческих богов. Ты же неспособен думать ни о чем, кроме своего распятого бога.

Глицерий сделал какой-то знак, словно рисуя перед собой невидимый крест и ответил:

— Господь накажет их, если они не обратятся к истинной вере. Тебя же, богохульник, не исправит ничто. Предрекаю — гореть тебе в аду!

— Это мы еще посмотрим, — сказал Венанций, принимаясь за еду, — Думаю я, многое теперь изменится…

Глицерий сложил на груди руки и смотрел прямо перед собой, лицо его окамененело. Красс с сочувствием посмотрел на префекта, тот явно не знал, что делать и перепугался до смерти.

— Довольно, Венанций, — сказал Красс. — Не обижай хозяев. Я вижу, что вас разделяет религиозная вражда, но не стоит омрачать трапезу.

— Но, ты не знаешь всего об этих..

— Я сказал — довольно!

Про себя Красс уже решил при первом же случае подробно расспросить Венанция об этом новом культе. Кажется, он назвал его последователей «христианами». Было похоже, что культ этот ныне широко распространен и пользуется определенным влиянием.

Дальнейшая трапеза протекала в молчании. Лишь под конец префект несколько разговорился. Глицерий же так и не притронулся к еде, сверля гостей неприятным взглядом. Красса и его полководцев интересовали последние новости об осаде Рима, но Афраний мало что мог рассказать.

— Гарнизон у нас здесь появился на майские календы, — рассказывал он. — И вот уже месяц стояли, пока вы не пришли. Нет, народ наш не трогали. Ну, поначалу были случаи, но потом как-то все успокоилось. В Риме-то что? А не знаю. Вестей не было уж с апрельских ид. Из Города никто к нам не приезжал, ну кроме солдат Рицимера. Говорят, окружен Город. Не может никто ни въехать, ни выехать. Чью мы сторону держим? Так как же… Императора Антемия господином своим признаём. Вам поможем, чем скажете. Все дадим, что в наших силах.

Красс с трудом сдерживал смех. Настолько префект старался выказать свои верноподданические чувства к этому императору Антемию, считая, что они — часть его армии, идущая на помощь осажденному Риму. Можно было не сомневаться, узнай Афраний правду, он бы и Красса своим господином признал, и на верность Республике присягнул, лишь бы эти пришельцы не тронули его самого и его город.

— Нам нужны съестные припасы, — сказал под конец Красс. — Всё, что может дать город. И мы выступим дальше. В Пренесте останется гарнизон, думаю одной когорты будет достаточно.

На том обед и закончился.


Оставив в Пренесте одну когорту Пятого легиона под командование военного трибуна Клодия Канулея, Красс двинулся дальше по Пренестианской дороге. Канулею было приказано по возможности укрепить городские укрепления, для чего ему выделили тысячу рабов. В случае неудачи под стенами Рима, Красс намеревался отступить к Пренесту и держаться здесь. В поражение он не верил, но считал нужным предусмотреть и такую возможность.

Вечером войско остановилось в двух милях от Габия. Этот городок был последним относительно крупным поселением на пути к Риму, в нем наверняка стоял варварский гарнизон, и Красс решил подождать здесь возвращения отправленной вперед кавалерии Публия. Публий явился едва начали строить лагерь, принеся с собой неожиданные вести. Его всадники наткнулись на отряд варваров, занимавшийся фуражировкой в окрестностях Рима. К счастью, варвары не ожидали встретить здесь противника и вели себя довольно беспечно. Римляне напали на них внезапно, изрубили несколько десятков, а остальных захватили в плен. От пленных Публий узнал, что варварам пока ничего не известно о появившейся здесь римской армии, а город Габий не ждет нападения и почти не охраняется. Тогда сын триумвира решился на рискованный шаг. Его кавалерия внезапно появилась под стенами Габия и, прежде чем неприятель успел опомниться, ворвалась в город через открытые ворота. Оставив в Габии тысячу всадников, Публий отправил одну алу отдельными подразделениями разведывать местность и задерживать всех пробирающихся к Риму людей. Сам же с остальной кавалерией, пленниками и отбитым у варваров обозом вернулся к армии.

Легионеры и военачальники славили удачливого Публия, Красс же был недоволен. Вызвав сына в свою палатку он сурово отчитал его за излишнюю самостоятельность.

— Но, отец! Ведь все вышло как нельзя лучше! Завтра ты сможешь продолжить путь к Риму, не задерживаясь у Габия. И теперь у нас есть запас продовольствия, которого лишились варвары.

— Все это так, но тебе просто повезло. А если бы нет? Если бы твоя кавалерия погибла? И потом — наше главное преимущество — внезапность. Если варвары узнают о нашем подходе, нам предстоит серьезная битва.

— Они не узнают. Мы перебили и захватили всех.

— Откуда ты можешь знать? И что подумает варварский вождь Рицимер, когда его фуражиры не вернутся вовремя? Об этом ты не подумал?

Публий опустил голову.

— Не будь ты моим сыном, я бы сурово наказал тебя. Предупреждаю — еще один подобный случай самодеятельности, и я забуду о родственных узах. Ты меня понимаешь?

— Понимаю, отец.

— Иди.


Едва солдаты закончили строительство лагеря, в палатке полководца собрался военный совет. Всех удивил Кассий, явившийся на совет с длинным копьем, взятым из трофеев, что добыли всадники Публия в недавней стычке. Воткнув копье в землю, он как ни в чем не бывало поприветствовал собравшихся легатов.

— Что это, квестор? — спросил Лициний. — Для чего ты приволок сюда это?

— Это? Это копье. Такими нынче вооружена конница варваров. Сегодня в походе я говорил с Венанцием. Он многое мне рассказал о нынешней тактике варварских войск. А увидев какую добычу привез Публий, я понял, что мы имеем дело с серьезным противником. Могу сказать о себе — я их недооценивал.

— Но, Кассий, мои всадники легко их разбили…

— Я не собираюсь умалять твоих заслуг, Публий, но вы напали на них внезапно. Как я слышал, там не было правильного боя. А теперь вспомни коней, которых вы привели с собой.

— Видел я их, здоровы зверюги, — вставил Октавий. — Куда как больше наших.

— Представь теперь на этом коне варвара в доспехах и со щитом. А в руках у него — вот это копье. И представь, как тысяча таких конных варваров сходится с твоей кавалерий…

Публий задумался. В его глазах появилось сомнение.

— Тяжело придется всадникам. Это и я вижу.

— Ты считаешь, Октавий, что пехоте придется легче? Венанций говорит, что в армии Рицимера не менее четырех тысяч таких всадников. Твои легионеры выдержат их натиск?

— За свой легион я ручаюсь! Мои солдаты не устрашатся никаких варваров!

— Погоди, Октавий! — остановил его Красс. — Я вижу, что хочет сказать квестор. Мы, без сомнения, победим, но победа может достаться нам дорогой ценой.

— Именно так, император!

— Что же ты предлагаешь?

— Во-первых, я предлагаю позвать Венанция, чтобы каждый мог сам услышать как сражаются теперь варвары. Он учился в военной школе, читал кое-какие сочинения по тактике. Его знания будут нам полезны.

— Можем ли мы ему доверять? — спросил Лициний.

— Почему нет? Он хочет, чтобы мы победили. Для его императора Антемия иного спасения нет.

Позвали Венанция.

Он подтвердил все, что рассказывал Кассию, прибавив, что кавалерия варваров является грозной силой. В качестве примера, молодой магистерий привел некую битву при Адрианополе, где конница варваров-готов наголову разбила римские легионы. По просьбе Красса он нарисовал сколько помнил диспозицию войск и подробно рассказал, как действовали обе армии. В довершение, Венанций добавил, что по его мнению, легионеров следует вооружить такими же длинными копьям. Это поможет остановить первый удар варварской конницы, ну а дальше дело довершат мечи. Общую численность войск Рицимера он оценивал в десять тысяч и считал, что римлянам, имеющим значительное численное превосходство, вполне по силам справиться с ними.

— Однако медлить не следует, — говорил он. — Гундобад со своими войсками также движется к Риму. Сейчас он должен находиться в пяти-шести переходах от Города. Если его армия присоединится к Рицимеру, нам придется нелегко. У Гундобада до десяти тысяч пехоты и тысяч пять конницы. Лучше разбить их армии по частям.

Выслушав Венанция, военачальники принялись совещаться. Спор вышел горячим, каждый предлагал что-то свое.

— Вокруг Рима холмы, коннице там не развернуться…

— Да, кони у них здоровенные, не нашим чета…

— А если пилумами, да в лошадей?..

— Дай нашим такие копья — что толку? Все равно пользоваться не умеют…

— Строй надо крепче держать, тогда никакие варвары не страшны…

Сам Красс больше слушал, чем говорил. Он не разделял опасений Кассия в отношении варварской конницы, считая что она не сильно отличается от парфянской кавалерии, с которой собирались сражаться его легионы. Но меры предосторожности принять все же следовало. Некие сомнения были посеяны, один лишь Октавий считал, что легионеры справятся с любым врагом, пусть даже и с тяжелой конницей варваров, безо всяких ухищрений.

В конце концов решили атаковать варваров как можно быстрее, чтобы не дать соединиться двум их армиям. Внезапность нападения и численный перевес должны были решить судьбу сражения в пользу римлян. По настоянию Кассия, решили также изготовить некоторое количество длинных копий и вооружить ими легионеров. Впрочем, ясно было, что много сделать они не успеют, битва должна состояться уже на второй день после выступления из лагеря, иначе разбить врагов по частям не получится.

Хорошее предложение внес Копоний:

— Нас может поддержать гарнизон Рима. Вот только как дать им знать, что помощь близка…

После небольшого обсуждения решили попробовать отправить Венанция в Рим. Если будет возможность, он должен был пробраться сквозь кольцо осады и, известитв Антемия о приходе римской армии, предложить атаковать варваров в условленный момент.

— Ты, помнится, Публий, хвалил мне своего Фульциния? Это ведь он доставил Венанция к нам? Ну так пусть и отправляется с ним.

Таким и стало решение совета. Военачальники разошлись по палаткам. Следующий день станет последним днем перед битвой.


В который уж раз Фульциний оглядывал пространство перед городской стеной, прикидывая как можно добраться до ворот, но ни один из рождавшихся в голове вариантов его не устраивал. Ворота — вот они, и четырехсот шагов, пожалуй, не будет, но поди до них доберись, когда в половине пути на страже стоит полсотни варваров!

Его десяток укрылся в полуразрушенной арке акведука, идущего с дальних холмов к Риму. Густо разросшийся здесь кустарник давал возможность скрыться и людям и лошадям, но вот дальше до самой стены шло открытое место, поросшее лишь низкой пожухлой травой. Охранявшие эти ворота варвары, не скрываясь, расположились чуть дальше полета стрелы от города. Здесь у них было нечто вроде временного лагеря. Между палаток дымился костер, длинные копья стояли составленные «ежом». Было даже нечто вроде коновязи, где рыли землю копытами их мощные жеребцы. Фульциния поразили размеры Рима. Огромный город, раскинувшийся на обоих берегах Тибра, был гораздо больше того Рима, который он помнил. Но сейчас это не имело значения. Он получил приказ доставить Венанция в Рим, и приказ этот должен быть выполнен во что бы то ни стало. Марк уже знал, что стена эта зовется Аврелиановой, по имени какого-то древнего императора, что в высоту она достигает сорока локтей, а через каждые восемьдесят в ней расположены сторожевые башни. Ворот всего было двадцать и все они охранялись отрядами варваров, подобными тому, что стоял сейчас перед ними. Основные же силы Рицимера были разделены на две части, половина из них стояла к северу против Фламиниевых ворот, половина располагалась на западной стороне, перекрывая путь к морю.

Все это удалось выяснить за этот казавшийся бесконечно долгим день, пока они искали хоть какую-нибудь лазейку — но все было тщетно. В конце концов Фульциний решил затаиться здесь, у Тибуртинских ворот, где сходились аж три акведука, давая возможность хотя бы скрыться от глаз варварской стражи. Стена была слишком высока, нечего было и пытаться перелезть через нее, а предложение Проныры проплыть по Тибру отверг Венанций, сообщив, что водосток надежно закрывают решетки. Да и все равно подступы к реке охранялись. Похоже, оставался лишь один способ — прорываться силой. Хотя как это можно сделать? Варвары, хоть и не ждут нападения, но несколько часовых, сменяя друг друга бдительно озирают окрестности. Тут и мышь не проскочит. Что может его десяток против пятидесяти прекрасно вооруженных всадников? Впрочем, Фульциний и не думал возвращаться обратно. Приказ есть приказ, и если их ждет бой — придется принять его. Марк думал лишь об одном — стоит ли дожидаться ночи, или попытаться прорваться прямо сейчас?

Он снова заполз в укрытье, продолжая обдумывать положение. Его солдаты лежали на земле, глядя в небо, один лишь Галл продолжал наблюдать за равниной. И, как оказалось, не зря.

— Эй, командир! — позвал он. — Глянь-ка. Что-то там происходит.

Фульциний осторожно выглянул из кустов, рядом тут же оказался Венанций. По Тибуртинской дороге ехали пятеро всадников. Все пятеро были облачены в алые плащи, на боку у каждого болтался меч. Их кони шли легкой рысью, уверенно приближаясь к воротам. В лагере варваров началось оживление. Два десятка во главе с роскошно одетым предводителем вскочили на коней и направились навстречу, остальные остались на месте. Остановившись в ста шагах от затаившихся наблюдателей, они вступили в оживленный диалог. Поначалу было мало что слышно, но постепенно тон разговора повышался и скоро Фульциний расслышал обрывки фраз, говорили по-гречески, и Марк очень удивился, что варвар знает этот язык. Сам он понимал лишь с пятого на десятое. Венанций же внимательно вслушивался.

— О, как! — пробормотал он. — Это послы императора Льва. Требуют пропустить их в Рим. Говорят, у них есть послание к Антемию. Варвар пускать их не хочет, предлагает доставить к Рицимеру. Но их начальник не соглашается. Грозится гневом императора Востока. Варвар стоит на своем. Спорят.

Спор продолжался довольно долго, в какой-то момент спорщики положили руки на рукояти мечей, но, как и следовало ожидать, последнее слово оказалось за тем, кто сильнее. Всем своим видом выражая недовольство, посол повернул коня и, сопровождаемый варварами, его отряд поскакал на север.

«Сейчас, или никогда» — понял Фульциний. Увлекая за собой Венанция, он вернулся в заросли и быстро объяснил своим людям план прорыва. Едва кавалькада скрылась из виду, Галл и Проныра подняли коней и с криками вырвались из укрытия. Пронесшись мимо изумленных варваров, они устремились к холмам на востоке. Половина врагов тут же кинулась за ними. В лагере оставалось не более двух десятков. И тут к воротам рванулся отряд Фульциния. Впереди летел конь Венанция, остальные держались чуть позади. План был рискованным, успех зависел от того, откроют ли им ворота и успеют ли сделать это до того как их всех порубят в капусту. Варвары между тем не дремали, все, кто остался в лагере понеслись им наперерез. Фульциний уже видел, что они не успеют проскочить и скомандовал поворот.

— Давай! — крикнул он Венанцию. — Мы их задержим!

В следующий миг они сшиблись с германцами. На сей раз все преимущества оказались на стороне варваров. Римляне рубились отчаянно, но варваров было почти втрое больше, и их длинные мечи делали свое дело. Отражая удары и уворачивась, Фульцинию удавалось держаться. Но он видел, что уже четверо его солдат валяются под копытами лошадей. Его меч вонзился в горло одного варвара, полоснул по лицу другого. А вот и сам заработал порез на руке. Еще один римлянин падает с седла, пронзенный сразу двумя мечами… Продолжали сражаться только Сальвий и Руф. Мельком взглянув на ворота, Фульциний задохнулся от радости — они открывались! И Венанций был уже там — прорвался!

— Уходим! — заорал он, бросая коня в сторону.

Поздно. Шлем выдержал удар германского меча, но в голове зазвенело, перед глазами все поплыло, и Фульциний рухнул на землю.


— Итак, Гундобад предал нас. Он идет на Рим, чтобы вместе с Рицимером лишить меня трона и головы заодно. Дурные вести принес ты мне, Деций. Они лишают меня последней надежды… С балкона Палатинского дворца император задумчиво смотрел на погруженный в сумерки Рим. Последние лучи солнца угасли, и город тонул во тьме, лишь на далеких башнях стены Аврелиана мерцали слабые огоньки.

— Но, император… — от изумления Венанций с трудом подобрал слова. — Да слышал ли ты о чем я говорил все это время?! Что нам до Гундобада? Надежда не умирает, но возвращается! Семь легионов Красса идут к Риму! Завтра они разметают полчища варваров. Осада будет снята. Нам нужно лишь…

— Мой добрый Деций, — император повернулся спиной к городу и с сочувствием посмотрел на своего магристриана. — Я слышал тебя. Но неужели ты всерьез веришь в то, что говоришь? Кто другой на моем месте, пожалуй, поинтересовался бы — здоров ли ты?

— Клянусь своей жизнью, я не обманываю тебя! Все, что я рассказал — истинная правда!

— Деций, Деций… Ну что ты мне рассказал? Марк Лициний Красс восстал из мертвых, да не один, а во главе своих легионов, и теперь движется к Риму, чтобы разбить Рицимера? Красс… А почему не Цезарь? Почему не Траян?

— Да клянусь же тебе…

Антемий успокаивающе поднял руку.

— Я понимаю, ты хотел ободрить меня красивой легендой. Зная тебя, иного я преполагать не хочу. Решив, что при известии об измене галльской армии у меня опустятся руки, ты сочинил эту сказку… Знаешь, когда-то в детстве, видя во что превращается Рим, я тоже мечтал, что однажды прославленные герои прошлых эпох вернутся к нам и, увидев все наши бедствия, встанут плечом к плечу со своими потомками. Тогда я еще верил в чудеса, но уже сорок лет я в них не верю. Спасибо тебе, Деций за эту историю, но я давно уже не ребенок. Давай забудем об этом и поговорим о более насущных делах.

— Более насущных дел у нас нет! Наши воины должны быть готовы ударить по врагу лишь только завяжется битва. Заклинаю тебя — завтра утром объяви сбор у Пренестианских ворот! Взор Антемия потемнел, но он взял себя в руки.

— Деций Марий Венанций! Ты слишком далеко зашел. Измена Гундобада, погоня и эта стычка у ворот измотали тебя. Ты не в себе. Ступай отдохни, завтра мы снова поговорим с тобой. Венанций стоял, кусая губы. Отчего ему казалось, что все будет так просто? Он уже видел себя в рядах императорской кавалерии врубающимся в гущу врагов, и вот все поворачивается совсем другой стороной. Какие слова он может найти, чтобы убедить Антемия?

— Вот что скажу я тебе, имеператор. Веришь ты мне или нет, но чудо свершилось. Римские легионы снова в Италии. Два дня пробыл я среди них и сам говорил с проконсулом Марком Лицинием Крассом. В Пренесте и Габии стоят римские гарнизоны, слухи об армии, идущей на выручку Риму разносятся по стране. Возможно, об этом знает уже и Рицимер. И тогда он готовится к битве. Несколько доблестных римлян пали там, у ворот, лишь бы я принес тебе эту весть. Завтра весь Рим убедится, что я рассказал тебе правду. Молю тебя — поверь мне! Собери букеллариев у ворот!

Антемий снова смотрел на город. Он долго молчал, и Венанций видел как поникли его плечи. Гундобад был последней, пусть и призрачной надеждой, теперь и ее не осталось. В городе голод. Больше нет сил держаться, и неоткуда ждать помощи. Не сегодня завтра Рим должен был сдаться.

— Надежда… — тихо сказал император. — Надежда может дорого стоить… Иногда, Деций, ты кажешься мне воплощением юности Рима. Был бы у меня твой задор… Но как же мало таких как ты среди римлян! Но… В конце концов, что нам терять?!

Он резко обернулся.

— Хорошо. Я объявлю сбор. Завтра мы будем у Пренестинских ворот и я сам поведу букеллариев. Только вот чем это кончится? Что мы увидим завтрашним утром, Деций?

Антемий сделал знак, что он может идти.

— Завтра утром ты услышишь букцины римских легионов. И Рицимер — тоже услышит.


«Что ж это за ночь такая? То все идет тише некуда, а то сразу столько всего свалилось?» — Рицимер потер виски и плеснул в лицо холодной водой. — «А мне спать хочется. Старею, видно, старею…»

Ему уже перевалило за семьдесят, но правитель Италии все еще крепок. Рука еще может держать меч, а ум столь же острый, как и в былые годы. Семнадцать лет он владеет Италией, свергая и назначая императоров по своей воле. Он бы сам давно уже стал королем — ведь он имеет на это право. Сын короля свевов и внук короля готов, он ничем не уступает Гейзериху, Гундиоху, Эвриху, но вместо того, чтобы прямо надеть корону, вынужден всего лишь стоять за троном. А всё эти римляне… Рицимер презирал римлян. Этот народ, владевший некогда миром, измельчал настолько, что неспособен защитить даже свою страну, не то что владеть империей. Но они все еще кичатся своим славным прошлым и не потерпят на троне «варвара». Среди них был лишь один, достойный уважения. Вот это был человек! Но «последний римлянин» Аэций давно отправился к предкам, убитый бездарным и развращенным Валентинианом. А может, оно и к лучшему. Теперь уж никто не в силах помешать ему, Рицимеру, оставаться хозяином Италии. Хотя они и пытались…

Он вспомнил Майориана — вот уж пример черной неблагодарности! Возведеннный на престол им, Рицимером, жалкий офицеришка действительно возомнил себя императором, вовлек Италию в ненужную войну, проиграл ее, да еще решил избавится от своего благодетеля. Ну что ж, он получил по заслугам. Затем был Либий Север. Этот всем был хорош — сидел в своем дворце, красовался в императорском пурпуре, устраивал пиры да попойки — но не лез в дела государства. Жаль, что пришлось его отравить. Но иначе грозила война с Империей. Лев Фракиец что-то уж слишком рьяно взялся за дело, навязал вот ему этого Антемия…

Поначалу все шло хорошо. Он даже породнился с новым императором, женившись на его дочери. Рицимер усмехнулся воспоминаниям — та еще женушка. Еще на свадьбе сидела с таким видом будто ее хоронят заживо, ну а потом… Ну, может он и был немного грубоват, но нечего было сопротивляться. Эта молодая патрицианочка считала его уродливым стариком, носик свой еще воротила — терпеть это все что ли? Она ж его жена, как никак. Теперь вот в Риме сидит с папочкой. Ничего, скоро мы туда войдем и ею еще разок попользуемся, пожалуй. А может и нет. Не до того сейчас. Сколько еще продержится там Антемий? Сидит как крыса в норе. Со всех сторон обложен, но не сдается! На что он надеется? Неужели все сегодняшние события не случайны? Мерзавцы все отрицают, но как знать, как знать… В голове Рицимера складывалась картина, которая ему совсем не нравилась. Сначала к нему привели задержанного при попытке проникнуть в Рим посла с востока именем Модест. Лев Фракиец вконец обнаглел, считает, что ли раз посол от него со всякими там грамотами, так его и пальцем никто не тронет? Тронули, да еще как. Запела птичка. Потом, конечно, надо будет дело замять… Свалить что ль на кого? Или просто сказать — не видали, мол никакого посла и даже слыхом не слыхивали? Мало ли по Италии разбойников бродит.

При посланце нашли письмо. Наглый Фракиец писал так: «Я убил Аспара и Ардабурия, чтобы никто не противодействовал мне, приказы отдающему; и ты убей зятя своего Рецимера, чтобы ничьи приказания не были выше твоих. Вот, я послал к тебе патриция Олибрия; убей и его и правь, отдавая, а не исполняя приказы». Каков негодяй! Но запоздали твои указания, ох запоздали. Да еще не в те руки попали. А письмо это кстати будет. Уже месяц Рицимер склонял Олибрия согласиться принять императорский титул. Все равно кто-то нужен вместо Антемия, которому недолго осталось жить. Так почему не Олибрий? Зять Валентиниана, да еще в дружбе с Гейзерихом — через него с вандалами можно союз заключить, а тогда ему никакой Лев не страшен. К тому же Олибрий напоминал ему покойного Либия — честолюбив безмерно, но глуп. Такой император его власти мешать не будет. А будет — так отправится вслед остальным «императорам». Но Олибрий еще и осторожен донельзя. Прямо предложения не отвергает, но и соглашаться не спешит. Но, увидев письмо, аж в лице переменился. Знал, что Фракиец его не любит, но такого не ожидал. Теперь-то он согласится. Не денется никуда.

Ладно, письмо. Потом-то что было! В лагерь примчался Мальдра, что командовал постом у Тибуртинских ворот, с какой-то странной историей о лазутчиках, прорвавшихся-таки в Рим, едва константинопольского посла увезли. От гнева правителя Мальдру спасло только то, что его бойцы взяли двух пленных. Ох и странные пленные! По виду вроде бы римляне, говорят на латыни, но что за выговор у них! На своем долгом веку Рицимер кого только не повидал, всякую речь доводилось слышать, а вот такую впервые. Модест уверял, что знать их не знает, но поди разберись — врет он или же нет? А эти двое молчат… Ничего, развяжутся языки. Завтра возьмемся за них всерьез.

А слухи эти нелепые? Ведь крепнут слухи! С вечера уже трое явились в лагерь с дикими рассказами об огромной армии, что движется по Пренестианской дороге. Откуда там армия?! Бредят они все не иначе. Но не могло же всем троим привидеться одно и то же! Разве что это Гундобад явился? Но племянник выступил от Кремоны две недели назад, не мог он так быстро добраться до Рима. А если и мог, он появился бы с севера, а никак не с востока. Так что же это за армия? Отряд Ариуфа вот тоже пока не возвращается из тех мест. Впрочем, мало ли что могло их задержать? Тут уж гадай не гадай, а что-то делать надо. Слишком много всяких совпадений и слухов!

Но не может же это быть армия Фракийца? Как они тут оказались? С моря что ли высадились? Не невидимки же они! Об этом давно бы было известно, а никаких вестей ни с востока ни с юга не было!

С досады Рицимер хватил кулаком по столу. Поди тут разберись! Долго еще сидел он, размышляя как поступить. А утром, едва занялась заря, к Одоакру, командовавшему войсками стоявшими на Кампанской дороге, понесся гонец. Армия Рицимера снялась с лагеря и двинулась к Тибуртинским воротам.


Солнце сверкало на шлемах, мечах и доспехах. Семь легионов разворачивались в боевой порядок.

Стоя на холме в окружении контуберналов Красс осматривал место предстоящей битвы. Помимо воли его взгляд обращался к западу. Там, не более чем в полутора милях, возвышалась городская стена. Вот он — Рим. Странно было смотреть на город, который он знал с детства. Как же все вокруг изменилось! Раньше стены этой не было, а сам Рим был куда как меньше. И окружала его стена Сервия Туллия, а не эта, — как ее называл Венанций? — Аврелианова? Красс сердито помотал головой — нашел время предаваться воспоминаниям! К городу еще предстоит пробиться. Между Римом и его легионами стоят варвары. Вон они, суетятся и тоже строятся. Не ждали гостей…

— Венанций ошибся, — сказал Кассий. — Их не десять тысяч. Больше. И половина из них — кавалерия.

— Тем больше славы достанется нам.

— Разведчики говорят, это еще не все, — добавил Публий. — С южной стороны подходит другой отряд, там тысяч пять-шесть. В основном пехота.

— Я помню о них.

Учитывая данные разведки, Красс поставил по фронту четыре легиона. Третий легион Октавия и четвертый Копония составили центр позиции, которым собирался командовать лично Красс. Здесь он решил держать оборону, заняв холмы по обе стороны от Пренестианской дороги и оставив на ней самой две когорты. Левое крыло образовывали двадцать третий легион Сервилия и двадцать четвертый Сисенны. Их фланг опирался на речку Альмо, вдоль которой двигался к месту битвы второй отряд варваров. В резерве левого крыла находилась почти вся конница под командованием Эгнация. Местность тут была удобна для ее действий — ровное пространство тянулось до самой Аппиевой дороги. Именно поэтому Красс считал левый фланг самым опасным, здесь варвары могли бы развернуть свою кавалерию, и отсюда же они ждали прихода подкреплений. Чтобы усилить его, проконсул расположил здесь большую часть остававшегося в резерве двадцать пятого легиона Варгунтия. Пятый и шестой легионы легатов Рустия и Лициния, состоявшие в основном из новобранцев, составили правое крыло. Его фланг прикрывал широкий приток Тибра Аньо, а манипулы строились на изрезанной оврагами и ручьями долине — коннице здесь будет не развернуться. В резерве у Красса еще оставались две когорты двадцать пятого легиона и тысяча галльских всадников, их он предполагал приберечь на крайний случае. Красс не сомневался в успехе. Положение варваров было незавидным — зажатые между его армией и городом, они должны будут атаковать, да еще им грозила возможная вылазка осажденных. Эх, знать бы еще наверняка удалось ли Венанцию пробраться в Рим! Из всего отряда Фульциния вернулись лишь двое, но они не знали чем кончилась отчаянная попытка их командира…

— Публий, — сказал он, положив руку на плечо сына. — Тебе я доверяю правое крыло. Вперед особо не лезьте. Ждите момента.

— Я не подведу, отец.

— Кассий! Ты возглавишь левый фланг. Думаю, там будет жарче всего. Не сомневаюсь в тебе!

— Положись на меня, император.

Отсалютовав полководцу, оба умчались к своим легионам.

Пока строились римские легионы, варвары не теряли времени даром. Их полководец, также оценив местность, развернул свою пехоту против правого крыла римлян, а кавалерию — против центра и левого фланга. Перестроения войск еще продолжались, когда от армии варваров отделилась небольшая кавалькада и двинулась прямо к позиции Красса. Не доезжая полета стрелы они остановились и принялись что-то выкрикивать, но ветер относил слова в сторону.

— Предлагают переговоры, не иначе, — пробормотал Красс.

Некоторое время он раздумывал стоит ли принимать предложение. Дело решила неожиданная мысль — каково будет им, когда они узнают, что за армия идет против них? Проконсул взмахнул рукой, и десяток охраны двинулся за ним.


Полководцы встретились перед строем двух армий. Оба молча смотрели друг на друга. Ни один не сошел с коня. Красс видел перед собой высокого старика, голова его была не покрыта, седые волосы рассыпались по плечам. Глубоко запавшие глаза глядели настороженно.

— Я — Рицимер, военный магистр Италии, — начал он. — А кто ты такой? И чья это армия явилась к моему городу?

— Рим не был и не будет твоим, варвар! Его ворота закрыты, и тебя там не очень-то ждут. Это армия Сената и римского народа. А веду ее я — Марк Лициний Красс, император.

— Император? Я знаю лишь одного императора — Льва Фракийца. Вас прислал он?

— Ты разве не слышал меня? Никакого Льва я не знаю. Зато знаю, что мы — римляне, а это — Рим. И вы, варвары, словно шайка грабителей стоите под его стенами. Ты видишь мои легионы? Видишь римских орлов на значках? Сегодня настал день расплаты! За все, что вы, варвары, творили в Италии. Мои легионы восстали из глубины веков, чтобы покарать вас!

Красс возвысил голос, и свита Рицимера едва не отшатнулась.

— Как… Как ты сказал тебя зовут?

— Марк Лициний Красс, проконсул и триумвир.

— Красс… Постой, но как… Нет, это невозможно!

— Да, я тот самый Красс, что разбил Спартака, мои легионы считались погибшими в Парфии, но мы восстали из мертвых! И вот мы здесь. Готовы ли вы к смерти? Ибо сегодня вы встретились со своей судьбой!

Рицимер покачнулся, приложил руку к груди, потом развернул коня и понесся к своему войску, свита последовала за ним.

Красс усмехнулся и тоже тронул поводья. Вот и поговорили.


Венанций стоял на стене у Тибуртинских ворот. Солнце светило прямо в глаза, но он с торжеством смотрел на восток. Вот они! Ночью он едва смог заснуть, нелепая мысль засела в голове — а вдруг все это ему лишь привиделось? Здесь, в Риме, все происшедшее с ним казалось странным и невозможным. И хотя он понимал, что это не так, червячок закравшегося сомнения не давал покоя. Но теперь все сомнения отброшены. Красс пришел к Риму. И не он один видит это. Все глаза устремлены сейчас туда, на холмы, где широким фронтом строятся его легионы. Солдаты на стене возбужденно переговаривались, император застыл, вцепившись руками в парапет так, что костяшки его побелели.

— Я не верю своим глазам, — сказал он. — Ты был прав, Деций! Ты тысячу раз был прав! Это римские легионы. Господь совершил это чудо!

— Поспешим же! Нам нужно ударить по Рицимеру. Вели открывать ворота!

— Не торопись, Деций. Теперь победа от нас не уйдет. Мы ударим. Но надо выждать момент.

Антемий положил руку на меч. Плечи его расправились, осанка вновь стала горделивой, как и подобает императору Рима.

Вновь оказавшись среди своих воинов, Рицимер приободрился. Когда он говорил с эти грузным римлянином, его охватил настоящий ужас. На миг он поверил, что перед ним и в самом деле призрак минувших веков — Марк Лициний Красс, за спиной которого легионы мертвых. Но теперь он гнал от себя эти мысли. Кем бы ни был тот чванливый мерзавец, а он из плоти и крови. И ему очень даже можно выпустить кишки. Необходимо взять себя в руки — впереди нелегкая битва. Но кто же он все-таки? Что это, дьявол ее забери, за армия?! Ладно, разбираться будем потом. Это враг — и с ним нужно сражаться.

Рицимер видел, что неприятель в два раза превосходит его числом. Даже с учетом отряда Одоакра — а ведь скир со своими людьми еще не подошел. Да еще Антемий, засевший за стенами, возможности не упустит. Наверняка он сейчас обдумывает как ловчее ударить ему в спину. Против него придется оставить заслон… И нельзя позволить врагу отрезать отряд Одоакра, с ним необходимо соединиться во что бы то ни стало. План сражения складывался сам собой.

Кассий видел, что первый удар враг нацеливает на его фланг. Не менее четырех тысяч тяжело вооруженных всадников неслись по равнине, выставив длинные копья. Легионеры плотнее сбивали строй, промежутки между манипулами сомкнулись. Два первых ряда XXIII легиона, укрываясь за щитами, выставили вперед гасты, остальные подняли пилумы. Слышались команды центурионов. Среди легионеров мелькнул яркий плюмаж — Сервилий спешил ободрить бойцов. Земля содрогалась от гула копыт, боевой клич германцев заполнил уши. Конские морды все ближе. Двадцать шагов. Десять.

— Пилумы!

Дождь метательных снарядов обрушился на всадников. Свалился один, второй, третий… Слишком мало — на всадникахщиты и доспехи, их кони также одеты в броню. Впрочем, несколько пилумов нашли дорожку — хрипят раненые кони, но их хрип заглушает рвущийся к небу боевой клич. Столкнулись. Лязг и грохот пошел по полю. Римская стена щитов покачнулась. Не снижая скорости, всадники били копьем сверху. Строй легиона разорвался сразу в нескольких местах, первые убитые падали под копыта коней. Но варварам не удалось полностью опрокинуть когорты — не дожидаясь пока прорвавшиеся сквозь ряды легионеров всадники перестроятся для нового удара, Сисенна скомандовал атаку и его легион с яростным криком бросился вперед. Потерявшие скорость всадники схватились за мечи. На левом крыле завязалась отчаянная рубка. Четыре тысячи конных варваров смешались с семью тысячами легионеров.

Красс пристально смотрел туда, где началось сражение. В центре враг атаковать не спешил — здесь его всадники могли действовать только на узком пространстве дороги, а пехоте пришлось бы карабкаться на холмы. План Рицимера был ясен — стремительным ударом кавалерии опрокинуть левый фланг римлян и соединиться с идущими вдоль Альмо подкреплениями. Красс не мог двинуть на помощь атакованному крылу свои стоявшие в бездействии легионы, опасаясь подставить их под удар еще остававшейся у неприятеля кавалерии, и, желая вынудить варваров к действиям, двинул вперед всех своих велитов и пять сотен критских стрелков. Рассыпавшись перед строем, они принялись обстреливать выстроившуюся в две линии пехоту врага. Заметив, что на левом фланге германцев стоят не более трех тысяч пехоты и несколько сотен всадников, Красс решил воспользоваться своим численным превосходством и отправил к Публию контубернала с приказом двинуть свои легионы вперед.

Получив приказ полководца, пятый и шестой легионы обрушились на пехоту противника. Зная о слабости своего левого фланга, Рицимер пытался остановить их удар, бросив навстречу пять сотен тяжелой кавалерии, однако Публий направил против них имевшуюся у него тысячу галльских всадников. Римская и германская кавалерия столкнулись лоб в лоб. Слабо защищенные доспехами галлы несли большие потери, но и не думали отступать. Храбрость галлов дала Публию так нужное ему время — и пехота также сошлась лицом к лицу. Варвары смело вступили в бой, но было ясно, что долго они не удержатся — у них просто не хватало людей еще больше растянуть фланги, и манипулы пятого легиона постепенно охватывали их полукольцом.

Между тем, в центре, видя, что его пехота несет потери от стрел и дротиков, Рицимер попробовал отогнать легкую пехоту несколькими сотнями кавалерии, но пространство для маневра тут было ограничено, и велиты легко отступали за строй легионеров, стоило же кавалерии отойти, как они возвращались вновь. Стремясь все же заставить варваров напасть на позицию римлян, Красс двинул на левый фланг три когорты четвертого легиона. Они начали спускаться с холма, окружая завязшую среди легионов Кассия конницу. Понимая, что если он ничего не предпримет, его правый фланг попадет в тяжелое положение, Рицимер бросил вперед всю оставшуюся у него пехоту и пятьсот всадников. Теперь у него оставалось лишь полторы тысячи отборной кавалерии, но использовать их он не мог — хотя ворота Рима все еще оставались закрыты, воины Антемия могли выйти в поле в любую минуту.


— Пора, император! — Венанций уже час смотрел на идущий под стенами бой и не понимал почему медлит Антемий.

Но император словно не слышал его.

— Здесь они справляются и без нас, а вот тот отряд, что идет к Рицимеру… Ну, а мы сделаем, то чего от нас не ждут!

Повинуясь приказу, тысяча букеллариев помчалась к Метронианским воротам.


Бой теперь кипел по всей линии римского строя. На левом фланге кавалерия варваров, потеряв пробивную силу, рубилась с двумя легионами. Ветераны Помпея понесли большие потери, но все еще оставались боеспособны. Германцы постепенно вырывались из боя, их конница начала скапливаться для нового удара, и Кассий видел опасность своего положения. Два легиона были сильно потрепаны и второго столкновения с поредевшей, но все еще грозной кавалерией им не выдержать. Он приказал им отходить за порядки остававшегося пока в резерве легиона Варгунтия, а три тысячи всадников Эгнация и Цензорина отправил через Альмо, велев им обойти противника с фланга.

В центре германцев постигла полная неудача. Их немногочисленная конница, прорвав заслон на Пренестианской дороге и опрокинув несколько манипул, столкнулась с двумя резервными когортами ветеранов. Пехота же напрасно гибла, разбиваясь о строй стоявших на холмах четвертого и третьего легионов. А поскольку у варваров не хватало сил, чтобы связать боем все когорты, Красс направил четыре из них на дорогу — и кавалерия Рицимера оказалась в ловушке, избиваемая со всех сторон.

На правом крыле окруженная пехота германцев дрогнула, мечи римлян сеяли смерть, и отдельные отряды кинулись спасаться бегством. Сразу шесть когорт пятого легиона бросились на помощь галлам, все еще продолжавшим схватку с германскими всадниками.

Судьба сражения решалась в эти мгновения. Рицимер понимал, что если он не использует сейчас свой последний резерв — левый фланг вот вот рухнет, а следом за ним и центр. Но его дружина не успела начать атаку — ворота Рима открылись и из них хлынула тысяча всадников императорской гвардии, впереди в блестящих доспехах скакал сам император. Рицимер был принужден развернуться, и тяжелая конница столкнулась друг с другом.

Завидев идущую к ним на помощь пехоту Одоакра, командир правого крыла германцев немедленно навалился на сомкнутый строй XXV легиона, стремясь расстроить ряды и расчистить дорогу своей пехоте, однако он просчитался. Едва отряд Одоакра появился на поле, со стороны Метронианских ворот послышался топот копыт и клич: «За императора!». Выставив длинные копья, лучшие воины Антемия врезались в тыл германцев. Не успев толком развернуться к новому врагу, пять тысяч варваров пришли в расстройство и тут с фланга на них обрушилась обошедшая их римская кавалерия.

В течение получаса все было кончено. Легионеры Публия добили противостоявшую им пехоту и навалились на центр. Варвары оказались в полном окружении. Сражавшиеся в центре бросали оружие, сдаваясь на милость победителей. Рассеянная пехота Одоакра частью тоже сдалась, частью рассеялась по равнине, преследуемая римскими всадниками. Четвертый легион Красса стремительно спустившись с холма обрушился на все еще сражавшиеся остатки варварской конницы. Понимая, что им остается бежать или умереть здесь, уцелевшие германцы пошли на прорыв. Вырваться из кольца удалось лишь двум сотням.

И только перед воротами кипел упорный бой. Дружина Рицимера не помышляла бежать, до последнего защищая вождя. Но что они могли сделать против многократно превосходящего их числом врага? Окруженные со всех сторон, они гибли один за другим. Среди них пал Рицимер, сражавшийся в этом последнем своем бою в рядах дружины как простой воин…


Когда Фульциний очнулся от тяжелого сна, было раннее утро. Первые солнечные лучи пробивались в палатку, пахло свежей травой. Он лежал на земле, связанный по рукам и ногам. Рядом стонал во сне Сальвий. Как это они еще живы после вчерашнего? Допытываясь кто они и откуда, варвары так их избили, что на теле не осталось живого места. Ладно, не в первый раз. Главное, что германцам так и не удалось узнать правду. Фульциний упорно стоял на своем — нанял, мол, нас какой-то патриций, сказал в Рим попасть надо. Более ничего не знаю. И Сальвий молодец, не подвел.

Тонкие стенки палатки просвечивали на солнце, видно было как вокруг нее мечутся какие-то тени, то и дело доносились приглушенные голоса. Фульциний прислушался. Поскольку варвары тут были из разных племен, говорили они между собой на латыни. То, что он разобрал было с одной стороны хорошо, но с другой вроде как и не очень. Армия Рицимера уже оставила лагерь и двигалась к Тибуртинским воротам. Это значит, если проконсул не изменил своих планов, скоро случится битва. Марк не сомневался в ее исходе, будучи твердо убежден, что варварам не сокрушить римские легионы. И это было хорошо. Но вот как поступят с ним после этого? В лагере еще оставался обоз и стража при нем. Да и пленников наверняка кому-то охранять поручили. Что сделают с ними варвары, узнав, что битва проиграна? Иллюзий на этот счет у него не было никаких.

С трудом ворочая головой Фульциний осмотрел палатку. Она была явно какого-то хозяйственного назначения: повсюду громоздились туго набитые мешки, целый ворох одежды, лопаты и прочий инструмент. «Варвары», — подумал Фульциний, — «Они бы еще мечей сюда набросали». Мечей, однако, в палатке не нашлось. Зато, поползав по полу, он нашел обломок ножа. Изрядно заржавленный, но сгодится. После нескольких тщетных попыток, Марк понял, что одному ему не справиться. Извернувшись, он несколько раз пихнул ногами Сальвия.

— Что… что такое, — просипел тот, открывая глаза.

— Хватит дрыхнуть. Проснулся уже?

— Проснешься тут.

— Вон тот нож видел? Бери его в зубы и веревки пили.

— Зачем в зубы-то?

— А ты что, руками сможешь?

Повозившись, Сальвий сумел ухватить нож зубами и принялся пилить толстую разлохмаченную веревку, обвившую руки Фульциния.

— Я тут шкорее жубы шломаю…

— Не болтай. Времени в обрез. Не успеешь — нас тут прикончат.

Сальвий возился долго. Несколько раз он ронял нож и, сплевывая землю, снова ухватывал его. Иногда нож вместо веревки глубоко врезался в кожу. Фульциний шипел от боли, но терпел. Напряженно прислушиваясь, он ждал, что вот сейчас полог палатки откинется и кто-нибудь зайдет проверить, как тут дела у пленных. Но никто не приходил — варварам было не до того. Наконец он почувствовал, как веревка слегка подается и стал уже надеятся, что они успеют освободиться. К тому моменту, как Сальвий достаточно надрезал веревку, и Марк смог освободить руки, в лагере варваров что-то произошло. Раздавались громкие крики, за палаткой кто-то метался, громко ржали лошади.

— Может наши подходят? — спросил Сальвий.

Марк не ответил. Схватив благословенный обломок ножа, он лихорадочно пилил веревку на ногах. И едва она лопнула, в палатку вбежал варвар с мечом наголо.

— Ах ты, тварь! — воскликнул он, увидев, что пленник освободился.

Не раздумывая, Фульциний прыгнул вперед и нанес могучий удар ногой варвару между ног. Тот прохрипел нечто невнятное и сложился пополам. Марк подхватил выпавший из его руки меч, мельком заметив как все еще связанный Сальвий благоразумно откатился к мешкам.

В палатку влетел еще один варвар и тут же попытался ударить мечом. Фульциний отбил удар, но при этом не удержал меч — затекшие руки отказывались слушаться. Он отшатнулся назад, попутно опрокинув на варвара кучу мешков, но тот ловко увернулся и пошел на него. «Конец что ли?» — успел подумать Фульциний.

Вход в палатку накрыла огромная тень, громко заржал конь. Варвар всплеснул руками, неестественно выгнулся, из его груди на миг показалось окровавленное жало копья и тут же отдернулось. Безжизненное тело рухнуло на пол.

Все случилось так быстро, что первый противник, которого вырубил Марк, только только пришел в себя. Вошедший в палатку высокий воин в пластинчатых латах походя рубанул его мечом и внимательно посмотрел на пленников.

— Римляне? — спросил он.

— Ага, — ответил Фульциний, присев на мешки. Ноги дрожали.

— Они самые, — подтвердил Сальвий, выползая из своего укрытия.

— Пойдете со мной, — спаситель присел на колено и завозился с веревками Сальвия. — Мне приказали вас разыскать.

Когда они, щурясь от яркого света, оставили палатку, в лагере царил хаос. Повсюду метались обозные рабы, там и сям рыскали всадники. Фульциний еще издали заметил их предводителя, восседавшего на огромном коне. Его шлем с роскошным плюмажем и алый плащ выделялись издалека. Подойдя к нему Марк, вспомнив их первую встречу, не смог удержаться от улыбки:

— Привет, Венанций! Кажется, мы поменялись ролями?

— Похоже на то. Рад видеть тебя живым! Помнится, ты дважды спасал мне жизнь. А я всегда отдаю долги…


Красс медленно ехал к городу по полю недавней битвы. Конь триумвира осторожно ступал среди трупов. На некотором отдалении за ним следовали Публий и Кассий, проконсул слышал как они переговаривались, обсуждая сражение. За спиной букцины трубили сбор. Навстречу полководцу брели легионеры из тех, что участвовали в последней схватке у ворот. Он улыбался, слыша как, завидев его, многие кричат «Слава императору!», «Да здравстувет Марк Красс!». Некоторые, впрочем, все еще не успев отойти от битвы, едва замечали проконсула. Он слышал их голоса:

— Э, Метробий! Да ты, смотрю, все еще жив, старый мешок с костями!

— Ха! Как же мне помереть, когда ты мне десять сестерциев должен!

— Смотрю — а он на меня летит, ну тут я его…

— Потерпи, Маний, потерпи! Щас уж до лазарета дойдем…

Сколько же их погибло сегодня? Эти солдаты — всё, что у него теперь есть. Помимо воли взгляд Красса скользил по лежавшим на поле телам. Их ждет достойное погребение. В их честь он устроит игры — благо пленных сегодня захвачено много. Но сейчас его ждет… Да, навстречу ему уже движется небольшой отряд. «Какие же у них кони здоровые! Надо будет и нам такими обзавестись. А пока лучше сойду-ка я с лошади, а то рядом с таким буцефалом пожалуй буду смотреться смешно». Красс остановил коня и спешился. Заметив это всадник впереди поступил также, и разделявшую их сотню шагов оба прошли пешком. Они остановились в двух шагах друг от друга. Красс видел перед собой невысокого плотного человека, его черные волосы без намека на седину рассыпались по плечам, чуть выпуклые глаза смотрели внимательно. Император Рима был в пыльных, забрызганных кровью доспехах, без шлема, но при мече.

— Цезарь Флавий Прокопий Антемий приветствует тебя, проконсул Марк Лициний Красс! Неожиданна наша встреча, но видно сам Господь устроил ее!

Антемий первым сделал шаг навстречу, и они обменялись римским рукопожатьем. Как равные.

— И я приветствую тебя, император Антемий! Ты прав — сам Юпитер пожелал, чтобы мы встретились!

Рука императора чуть дрогнула, но лишь на миг. Он улыбнулся.

— Сегодня твои легионы покрыли себя вечной славой. Узурпатор повержен, весь Рим славит тебя!

— Да и вы бились на славу. Ваша вылазка была очень кстати.

— Позволь пригласить тебя быть моим гостем, Марк Красс. Мне будет интересно беседовать с тобой… Хотя о чем это я? Все мы здесь римляне, и Рим по-прежнему ваш дом. Вы здесь не гости, но наши сограждане. Сегодня наше родство и братство было подтверждено пролитой кровью. Рим приветствует вас, и я зову твои легионы войти в Город!

— Хм… В мое время армии было запрещено входить в ворота Рима.

— Но только не во время триумфа, не так ли? За эту победу ты достоин триумфа, и завтра город будет готов к празднику.

— Что ж, как триумфатор я могу войти в город во главе своих легионов. Это будет справедливо. Пока же мы построим лагерь вблизи городских стен… Да, горожане, вероятно, страдают от нехватки хлеба?

— Увы, это так. Рицимер полностью перекрыл нам подвоз. Многие голодают.

— В нашем обозе достаточно продовольствия, я немедленно распоряжусь отправить его в город и раздать голодным от моего имени.

— Римляне будут признательны тебе, Красс.

— Пустое. Это мой долг. Ну, а сейчас, как ты понимаешь, у меня много дел. Нам надо собрать убитых, провести смотр легионам… Но вечером я приглашаю тебя и тех, кого ты сочтешь нужным пригласить, в свой лагерь. Мы устроим пир в честь нашей победы и сможем поговорить. Нам многое предстоит обсудить.

— Я приду к тебе, Красс. И нам будет о чем поговорить.

— Кстати, как там Венанций? Это достойный юноша!

— Весьма достойный. Он умчался в лагерь Рицимера, но, думаю, вечером ты увидишь его на пиру. Итак, до вечера, Марк Красс?

— До вечера, император.

В знак прощания оба подняли руки и двинулись каждый к своим солдатам.


Солнце клонилось к закату, но жара все еще чувствовалась. Сняв доспехи и мокрую от пота тунику, Красс умывался за палаткой. Погружая руки в рассохшуюся бадью, до краев полную холодной водой, он яростно тер лицо и шею, с наслаждением отплевываясь и отфыркиваясь. После ему предстояло облачиться в свежее парадное одеяние и отправляться встречать гостей. Шаги за спиной заставили его обернуться.

— А, Кассий! Рад тебя видеть! Ну, что ты мне скажешь?

Квестор, как всегда безукоризненно одетый, держался прямо, будто и не было позади сражения и напряженного дня.

— Я только что вернулся, проконсул. По твоему приказу мы побывали в лагере варваров, и, скажу тебе, съездили не зря.

— Рассказывай, — Красс взял полотенце и принялся тщательно вытираться.

— Я поехал в лагерь сразу после встречи с Антемием. С собой взял пять сотен всадников Эгнация и приказал двигаться туда же двум когортам Пятого легиона с обозными рабами. В лагере мы встретили солдат Антемия, но их вел Венанций и с ними проблем у нас не возникло. Венанций… Впрочем, о нем потом. Весь день мы собирали трофеи. Позже я представлю тебе полный список, пока же могу сказать, что мы получили в целости казну Рицимера — в золотых и серебряных монетах там не менее 20 миллионов сестерциев…

— Не так много, как хотелось бы, но нам пригодится. Надеюсь, деньги ты уже перевез в лагерь?

— Казана в моей палатке под надежной охраной.

— Превосходно. Из этих денег мы сможем выплатить жалование легионерам на несколько месяцев вперед. Надо же поднять их боевой дух. Ну и также я намерен, если будет возможность, дать им погулять в Риме. Пусть отдохнуть, тут им деньги и пригодятся. А заодно местные римляне увидят, что те, кто мне служит, ни в чем не нуждаются.

— Кроме того, нами взяты большие запасы зерна, муки, мяса, овощей и вина. Сотни голов скота. Из оружия — около двух тысяч мечей, пятьсот щитов, семь сотен кольчуг.

— Видимо, Рицимер собирался пополнить армию. Иначе зачем ему все это вооружение?

— Возможно, проконсул. Также нам достались примерно полторы тысячи лошадей.

— Это хорошо. В самый раз будут для нашей кавалерии. Трофеи тщательно пересчитать. Представишь мне строгий отчет, квестор.

— Этим уже занимаются. Я приказал перевезти все сюда, работа еще продолжается. Красс закончил одеваться и теперь стоял, с удовольствием подставляя лицо прохладному ветерку.

— Через час жду тебя в моей палатке, Кассий. Сегодня у нас будет пир.

— Я буду там. Пока же, если позволишь, у меня есть несколько вопросов.

— Слушаю тебя.

— Ты обещал Антемию раздать хлеб римлянам. Но у нас не так много продовольствия, даже с учетом того, что мы взяли у варваров. Разумно ли это?

— Не беспокойся, Кассий. Я все обдумал. Раздача хлеба добавит нам популярности в народе. Для нас это будет нелишне, ты не находишь? Что до снабжения… Сегодня я поговорю об этом с императором. В его интересах доставить нам все потребное. В конце концов, он нуждается в нас больше чем мы в нем. Армии у него нет, а с тем, что есть он не справится даже с Гундобадом, который, если верить слухам, скоро будет здесь.

— Хорошо. Я послушаю, что он скажет сегодня. Не хочешь ли ты заодно потребовать у него предоставить нам оружие?

— Оружие? Зачем?

— Сегодня мы понесли потери. Их нужно восполнить. А раз нам предстоят сражения — возможно стоит набрать еще солдат.

Красс опустил руку в бадью, вынул и стряхнул капли воды на землю.

— Предлагаешь набрать в наши легионы здешних римлян? Я думал об этом. Вероятно, этого нам избежать не удастся, но пока солдат у нас достаточно, с этим делом не стоит спешить.

— Венанций придерживается другого мнения. В лагере Рицимера у нас состоялся один разговор. Он считает, что если мы объявим набор, многие знатные юноши с радостью придут к нам.

— Как знать, как знать… Считать-то он может все, что угодно, но как обстоят дела на самом деле? Вот вопрос. Но я охотно приму тех, кто захочет помочь мне разобраться в сегодняшнем Риме.

— Тогда Венанций — тот, кто тебе нужен. Знаешь ли ты, что сегодня он обратился ко мне с просьбой зачислить его в легион?

— То есть?

— Он хочет вступить в нашу армию. Присягнуть тебе и честно служить. Так он мне сказал.

— Интересно. Но он же служит Антемию. Как на это посмотрит его император? Или он уже знает? Тут надо подумать…

— Так что ты ему ответишь? Он будет на сегодняшнем пиру. И он уже оказал нам большую услугу — не стал мешать вывозить трофеи, хотя, насколько я понял, Антемий сам был не прочь наложить на них руку.

— Ну еще бы! Хотя возмущаться он не будет. Не должен, во всяком случае. Не в том положении наш император… А насчет Венанция я с ним поговорю. Этот юноша доказал свою полезность… Вот что! Скоро нам предстоит выступить на север, надо организовать достойную встречу этому Гундобаду. Я постараюсь узнать какими силами он располагает, но не думаю, что против него нам потребуются все легионы. Поэтому два легиона останутся в Риме. Командовать ими я поручу тебе. Согласен?

— Как прикажешь, Красс. Хотя битвы с Гундобадом я не страшусь.

— Нисколько не сомневаюсь в тебе. Но с варваром мы без сомнения справимся, твоя же задача совсем нелегка. Твои легионы будут неполного состава, из тех, что понесли больше всего потерь. И ты наберешь в них людей так, чтобы они оказались перемешаны с нашими ветеранами и нигде, ни в одной манипуле, не составляли большинства. Поручишь центурионам как следует подготовить их. Таким образом мы получим два полных легиона. Если все пойдет хорошо, также поступим с теми, что понесут потери в будущей битве.

— Тогда я еще хотел бы…

— Помилуй, Кассий! Вот-вот у нас будут гости. Не хочешь же ты, чтобы я встречал их здесь в таком виде? Да и у тебя, без сомнения, есть дела до пира. Мы обязательно поговорим с тобой, и очень скоро. Но сейчас мне пора идти.

— Тогда до встречи на пиру, Красс!

— До встречи.


Веселье было в самом разгаре. Вождь бургундов и третий сын короля Гундиоха, молодой Гундобад восседал за богато накрытым столом и медленно напивался. Вокруг пировала дружина. Дом городского префекта, облюбованный буйными молодцами, гудел от десятков голосов, громких выкриков и пьяного хохота. Один лишь Гунтер, приставленный королем к своему непутевому отпрыску в качестве советника и наставника, оставался трезв. С самого начала пира он так и не омочил седых усов в чаше с вином и теперь неодобрительно поглядывал на своего подопечного. Не то чтобы он сочувствовал обитателям этого дома, забившимся сейчас в самые дальние углы, чтобы не попадаться на глаза веселившимся воинам, да и до остальных жителей маленькой Перузии ему не было дела. Что с того, что бургунды обобрали их до нитки и те сидят сейчас по домам носа не смея высунуть, трясясь за свои жалкие жизни? Римляне слабы и изнежены, потому и заслужили такую долю. Но вот не годится вождю предаваться разгулу в военном походе! Не годится — и все тут. Ладно бы раз или два, но Гундобад устраивает такие попойки в каждом городе, где останавливается на ночлег его войско и это в то время, когда его славный дядя осаждает Рим! Ясно, что жалкий гречонок Антемий никуда от них не денется, но что если Рицимер возьмет его до подхода бургундов? Ведь тогда вся слава и военная добыча достанется ему и его воинам. Неужто Гундобад этого не понимает? Нет, надо поговорить с ним еще раз лишь только он протрезвеет. Взятием Рима должен он стяжать себе славу, а не пирами с дружиной. Не к добру это все. Ох, не к добру!

Размышления Гунтера внезапно прервал яростный рев Гундобада:

— Что?! Что ты сказал, свиное рыло?!

Склонившийся к вождю толстый хозяйский раб отшатнулся было, но тут же вновь согнулся в поклоне и принялся что-то шептать.

— Вот значит как! Мы, значит, идем освобождать их Рим от этой греческой тряпки, идем, значит, их защищать от… от… ну, в общем, идем их защищать! А они наше имя порочат! Эй, там, тащите сюда префекта! Потолковать с ним хочу…

Четверо дружинников, сидевших в самом конце стола, тут же вскочили и выбежали из зала. Гундобад отхлебнул изрядный глоток вина и мрачно уставился на дверь.

Через несколько минут в зал втолкнули префекта. Высокий прямой старик, гладко выбритый на римский манер, предстал перед вождем бургундов. Он пытался сохранять остатки достоинства, но руки его тряслись, выдавая сильный страх. Однако он не уклонился от тяжелого взгляда, которым наградил его Гундобад. В зале установилась тишина.

— Не ты ли, Паулин, говорил, что Господь покарает бургундов за наши грехи?

Префект ничего не ответил, но Гунтер заметил как он быстро посмотрел на ухмыляющуюся рожу того самого раба.

— Не ты ли говорил, — продолжал Гундобад, — Что мы — варвары и захватчики, поднявшиеся против законного императора и за то будем гореть в Аду?

— Я вижу тебе уже обо всем донесли. Хорош же ты, вождь, коли слушаешь наветы презренного раба на своего господина.

— Так значит это все правда?

Старик сглотнул. Голос его слегка дрожал:

— Правда — это то, что вы сделали с нашим городом. Правда — это граждане, убитые за то, что не хотели отдать вам последнее. Правда — это обесчещенные девушки, что не могли спастись даже в церкви. Правда — …

— Довольно! Вижу, ты подтверждаешь слова раба.

Гундобад поднялся из-за стола, распрямив широкие плечи.

— Ты, помнится, грозил мне судом Божьим? Хорошо. Не станем откладывать. Пусть этот суд, которого ты так ждешь, свершится прямо сейчас. Меч! И ему — тоже! В руках Гундобада оказался его тяжелый, с отделанной серебром рукояткой, меч. Кто-то из дружинников протянул оружие префекту, но тот не спешил его брать. По залу пробежал шепот, дружина предвкушала веселое представление, лишь несколько опытных воинов скривили губы, не видя славы вождю в убийстве этого старика.

— Бери меч, префект! И да свершится суд божий. Клянусь Богом, если ты победишь, никто не тронет тебя, и войско мое уйдет из твоего города. Префект не двигался, по его щекам катились крупные капли пота.

— Так и знал! Ты — трус, и все вы римляне — трусы! Жалкие выродки, вы даже хуже рабов, а ваш Рим…

— Умри, варвар!

Паулин вырвал меч из рук опешившего дружинника и бросился на Гундобада, нацелив выпад в незащищенную грудь. Что придало ему сил? — Вождь бургундов едва успел отбить удар старика, острие клинка скользнуло по его груди, оставив кровавую полосу. Гундобад заревел, как раненый бык, и, прыгнув вперед, ударил префекта эфесом в лицо. Тот вскрикнул и упал на колени. В тот же миг меч бургунда пронзил его насквозь. На пол хлынула кровь.

— Отец!

Совсем молоденькая девушка в одной коротенькой тунике метнулась к распростертому на полу телу. Она обнимала его, а плечи ее тряслись от рыданий, белоснежная туника покрылась красными пятнами.

— Это еще кто?

Разгоряченный вином и дракой вождь схватил ее за руку и резко поднял.

— Это дочь хозяина, — угодливо подсказал раб. — Ливия. Ты обещал мне, господин…

Развернувшись, Гундобад ударил его кулаком в лицо. Тот вскрикнул и схватился за сломанный нос.

— Что ты там лопочешь, собака? Не слышу. А ты, красавица, пойдешь со мной.

Под гогот дружины он потащил упирающуюся девушку к выходу. Гунтер неодобрительно покачал головой. Не к добру это. Ох, не к добру…


Девчонка царапалась и кусалась, так что пришлось пару раз ощутимо приложить ее кулаком, но она продолжала бешено сопротивляться. Впрочем, это только раззадорило бургундского вождя и он, несомненно выполнил бы свое намерение, если бы ему не помешали. Дверь резко открылась, и в комнату буквально ворвался рослый воин в доспехах и грязном сером плаще.

— Какого дьявола!

Гундобад оторвался от девки и уставился на пришельца. Рука сама собой потянулась к мечу, но посмевший побеспокоить его человек не проявлял враждебных намерений. Грудь его тяжело вздымалась, будто он только что пробежал пару миль, давно немытые волосы упали на лоб, крупный нос хищно подергивался. Гундобад разглядел на его щеке свежий шрам.

— Так-то ты спешишь в Рим, вождь, — с горечью произнес он. — Пока мы там бьемся с врагом, ты здесь с девками милуешься.

— Как ты смеешь! Ты… Эй, кто там! Кто его сюда пустил?! За дверью стояли двое охранников и вождь не понимал, как этот человек смог проскользнуть мимо них. Воспользовавшись моментом, девчонка вырвалась и забилась в угол, но Гундобад не обратил на нее внимания.

Воин сложил на груди руки и отступил в сторону. Вместо охраны в дверь почему-то вошел Гунтер.

— Это я пропустил его, вождь.

— Эээ…

— Ты сам приказал приводить к тебе гонцов Рицимера в любое время, не медля.

— Вон оно что, — Гундобад покрутил головой, пытаясь разогнать хмельной шум. — Однако ты ведешь себя слишком нагло для гонца.

— Это не просто гонец. Он — Одоакр, военачальник и правая рука твоего дяди. Он командует федератами.

— Командовал, — поправил его Одоакр, не меняя позы. — Я должен немедленно поговорить с тобой. И желательно без лишних ушей.

Он насмешливо кивнул на скорчившуюся в углу Ливию.

— Ладно, раз все равно помешал. Гунтер, уведи ее.

Старый советник осторожно поднял девушку, набросил на нее плащ и вывел из комнаты. Гундобад присел на кровать, громко рыгнул и потянулся к баклаге с пивом.

— Ну, говори. Какие там у тебя новости?

— Мои новости тебя не порадуют. Была битва. Мы разбиты наголову. Рицимер, скорее всего убит. Мне чудом удалось вырваться.

Гундобад поперхнулся пивом, баклага застыла в его руках, глаза впились в Одоакра.

— Говори.

— К Антемию неожиданно подошла помощь — не понимаю, как мы ее прозевали… Это случилось три дня назад, на рассвете я получил приказ выступит к Тибуртинским воротам. Мы еще выдвигались, когда примчался гонец, требуя поторопиться. Он сказал, что у восточных ворот идет битва, врагов очень много и мы должны с марша ударить по их левому флангу. Когда мы подошли к Метронианским воротам, нас атаковала гвардия Антемия. У меня была только пехота, построиться мы не успели, начался бой… А потом на нас навалилась вражеская кавалерия. Таких всадников я раньше не видел, будто кто-то посадил пехотинцев на лошадей, да и кони у них мелкие какие-то, не боевые кони. Но их было много, а наши ряды расстроены — в общем, нас разбили, прорваться к Рицимеру мы не смогли.

— Что с моим дядей?

— Нас долго преследовали, но мне с несколькими людьми удалось оторваться от них. Потом я собрал кого смог. Там был и кое-кто из дружины Рицимера. Они говорят — вождь пал в бою.

Гундобад молча кусал губы.

— Что было дальше?

— Мы отступили к северу. Я попытался узнать, что происходит в окрестностях Рима и разослал людей, но у этих, что подошли к Антемию, отличная разведка, было несколько стычек… Тогда я решил не рисковать, с сотней всадников помчался прямо к тебе, а около тысячи пехоты скоро должны подойти. Это все, кого я сумел собрать.

— Но что за армия пришла к Риму? Кто эти союзники Антемия?

— Не знаю, вождь. С такими воинами я еще не встречался. Могу лишь сказать, армия их сильна и прекрасно организована. И их много, не меньше двадцати тысяч.

— Мы должны узнать, кто помогает Антемию, — медленно выговорил Гундобад. — И кем бы они ни были — проклятого гречонка они не спасут. Он ответит мне за смерть дяди, клянусь Богом ответит!


Палатка полководца едва вместила всех приглашенных. К счастью Требоний, — личный повар Красса, — был сегодня на высоте и изобилье изысканных блюд с лихвой возместило необходимость несколько потесниться. Требоний трудился весь день, и теперь гости вовсю воздавали должное его кулинарному искусству. Неловкость и скованность, поначалу разделявшие пирующих, давно уже утонули в секстариях лучших вин, без сожаления извлеченных из недр обоза. Застольная беседа текла своим чередом, шутки и смех мешались с неспешными рассуждениями и горячими спорами.

Красс почти не пил и говорил мало, предоставив развлекать гостей своим легатам. В эту первую встречу ему было интересно понаблюдать за нынешними вождями Рима, посмотреть, что они собой представляют, послушать их речи. Где-то в середине застолья он отметил, что также поступает и Антемий. Император держался приветливо со всеми, смеялся шуткам, но ни на миг не забывал о своем положении и исподволь присматривался к хозяевам. «Что ж, последуем и мы его примеру», — подумал Красс, оглядывая застолье, — «Вот они — знатнейшие люди Рима».

Геннадий Авиенн — принцепс Сената, единственный из всех он облачился в тогу. То ли хотел подчеркнуть свое положение, то ли считал, что именно так будут одеты римляне времен Республики. Уже в годах, почти лысый, с наметившимся брюшком — принцепс Сената вел громкую беседу с Рустием и Лицинием. Судя по доносившимся из-за их стола словам, они обсуждали нынешние и прежние нравы и сходились на том, что ничего не меняется. Красса позабавило, как Рустий с жаром рассуждает о добродетели. Чей бы петух кукарекал…

Флавий Мессий Север — префект Рима и друг императора. Полноватый, с короткой седеющей бородой, он производил впечатление ученого мужа, и Красс не удивился узнав, что Мессий слывет философом, учился в знаменитой сейчас Александрийской школе и разделяет учение Платона. Ну а где есть философ и есть вино, там будет и диспут — вокруг префекта собрался самый большой кружок. Тут были Публий, Кассий, Цензорин, Венанций и сразу пять римских сенаторов, пришедших с Антемием. «О чем они там говорят? А, опять религиозные споры, обсуждают все тот же культ Христа. Странно, что Публий заинтересовался. Впрочем, пусть слушает, потом меня просветит. Ну и конечно с ними Симплиций…»

Симплиций, которого представили как Римского Папу, — Красс понял, что теперь так называют Верховного Понтифика, — поначалу держался особняком, но слушая разговоры сотрапезников не выдержал и вмешался в спор. Он что-то яростно доказывал слушателям, время от времени делая знаки правой рукой, будто рисуя в воздухе крест. Красса несколько удивляло, что служители культа, да еще и какого-то иноземного культа, ныне занимают столь высокое положение, но раз Антемий счел нужным пригласить этого человека — пусть будет так.

Третий кружок сложился вокруг Вибия Цестия — командира императорских гвардейцев. Этот могучего сложения человек с грубым лицом быстро нашел общий язык со старыми вояками из легионов Красса. Октавий, Варгунтий, Сисенна, Копоний и Сервилий увлеченно обсуждали с ним минувшую битву, а также особенности тактики и вооружения легионеров. Спор тут был не менее горячим, чем у соседней компании.

— Что ж, все увлеклись беседой. Не пришло ли время поговорить и нам, Марк Лициний Красс?

— Время пришло, Флавий Антемий.

Император едва заметно улыбнулся.

— Я не настаиваю, но ты можешь называть меня Август или же Император. Обычно ко мне обращаются именно так.

— Как скажешь. Правда меня тоже можно назвать «Император».

Антемий рассмеялся.

— Действительно. В ваше время так называли полководцев. Но это дело поправимое. Я готов завтра же назначить тебя Военным магистром. Это очень высокая должность, до недавнего времени ее занимал Рицимер, но теперь она свободна. Ты будешь вторым человеком в Риме после меня и получишь командование всеми войсками Империи.

Красс неспешно потягивал вино, и Антемий добавил:

— Впрочем, начать видимо следует с вопроса — признаешь ли ты меня Императором Запада и верховным правителем?

Красс отставил кубок.

— В Риме многое изменилось и мне трудно к этому привыкнуть. Но неразумно было бы нам, заброшенным сюда из далекого прошлого, идти против течения. Я признаю тебя императором и приму должность Военного магистра.

— Это мудрое решение. И ты и я радеем о благе Рима. Вместе мы сможем многое сделать. Быть можем, нам даже удастся восстановить Империю.

— Я слышал, Рим потерял многие земли…

— Это так. На словах Империя все еще существует, но на деле — власть императора не простирается дальше Италии. Африка потеряна полностью, в Испании еще есть римские провинции, но они слишком далеко и связь с ними слаба. Большая часть Испании под властью готов. Их король Эврих ненавидит Рим и отказывается признавать себя федератом…

— А кто такие федераты?

— Как тебе сказать… Федераты это нечто вроде союзников времен Республики. Когда варвары впервые пришли в провинции Империи, им выделили земли для поселения. Взамен варвары обещали защищать наши границы и выставлять войска по приказу императора. Некоторое время так все и было, но потом их племена окрепли и стали сильнее Рима, в нарушение договора они занимали новые земли и даже выступали с оружием против Империи. Самые сильные из варваров — готы занимают Испанию и Аквитанию. После того как Эврих стал их королем, готы порвали с Империей и теперь являются самыми опасными врагами Рима. Один за другим они захватывают наши последние города в Испании, вот-вот война обрушится и на Галлию.

— Галлия… А ведь ее завоевал Цезарь, незадолго да того как мы оказались здесь.

— И Галлия стала самым надежным оплотом Рима. Ее жители до сих пор верны Империи, но они разобщены и, боюсь, она падет перед готами.

Антемий обмакнул палец в вино и начертил на крышке стола грубую карту.

— Смотри. Вот Аквитания, до самой реки Лигер она принадлежит готам. К востоку от нее по Родану лежат земли бургундов, которыми правит король Гундиох. Бургунды считаются нашими союзниками, но они очень своевольны. Не знаю как сложатся отношения с ними сейчас — они поддерживали Рицимера против меня, а Гундобад, который идет к Риму на помощь Рицимеру — сын Гундиоха. Но Гундиох хитер, мне неизвестно по его ли приказу действует Гундобад или же он ведет собственную политику. Скоро мы это узнаем, и все же открытого разрыва с бургундами лучше избежать.

— К чему церемониться с этими варварами?

— Их армия не столь многочисленна как готская и все же она сильна. К тому же бургунды охраняют границу по Родану.

— Неужели у тебя нет собственных войск на юге Галлии?

— Есть, но ими командует Гундиох.

— Мда… Не думал я, что Рим докатится до такого.

— Не все так плохо. Здесь, на юге, многочисленное римское население, мы можем рассчитывать на его поддержку. Бургундов они не любят, хотя и терпят, так как те обещают им защиту против готов. Но если мы сами сможем защитить эту провинцию…

— Хорошо. А что на севере, за Лигером?

— Там правит юный Сиагрий, сын и преемник Эгидия. Он — римский наместник и весьма достойный человек. Его провинция порвала с Империей, но только из-за Рицимера — когда этот изменник убил законного императора Майориана и посадил на престол свою марионетку Либия Севера, Эгидий отказался подчиняться ему и северная Галлия отпала от нас. К тому же, у нас нет с ней связи — нас разделяют бургунды. Сиагрию приходится нелегко — с юга ему грозят готы, с севера — саксы. Но он держится, и у него есть надежные союзники: на западе по Рейну живут франки, — они вероятно единственные варвары до сих пор верные федератному договору, а на востоке, здесь, в Арморике много переселенцев из Британии, они также все еще верны Риму.

— Из Британии?

— Да, Британия была римской провинцией, но мы давно уже ушли оттуда.

— Надо же! Интересно узнавать, что случилось за эти пять сотен лет. А что же восток?

— Восток — сам по себе. Империя разделилась на две части около ста лет назад. Сейчас в Константинополе правит Лев. Оттуда угрозы можно не ждать. Лев любил Рицимера не больше, чем я, он будет приветствовать его устранение, а мешать нашим планам не станет. Но и помощи от него не будет. Константинополь понес большие потери в недавнем походе на вандалов, да и своих проблем там хватает. Хотя… В Далмации правит Юлий Непот, он племянник и наследник моего друга Марцеллина. Марцеллин поддержал меня в той войне с вандалами и даже сумел отбить у них Сицилию. К сожалению, он пал от рук убийц, подосланных Рицимером. Возможно, мы сумеем договориться с Непотом. У него есть сильная армия и, что важнее, флот. Сейчас он единственный, кто может противостоять вандалам на море.

— А что вандалы?

— Владеют Африкой. Их королю Гейзериху давно пора в могилу, но он все никак не умрет. А ведь это он взял и разграбил Рим двадцать лет назад! Карфаген превратился ныне в пиратское гнездо, грозящее всему Средиземноморью.

— Как Карфаген?

— Ах, да! Карфаген был вновь восстановлен еще при Цезаре. Теперь он столица вандалов.

— Надо же — Цезарь восстановил Карфаген! Вот и задумаешься тут о силе проклятий…

— Африка далеко и вандалы нам пока не грозят. В последней войне мы тоже немало их потрепали. Сейчас нам следует обратить взор на Галлию. А ключ к Галлии — север Италии. Не забывай, он все еще в руках мятежников. В Равенне и Медиолане стоят верные Рицимеру войска, а Гундобад в нескольких переходах от Рима.

— Значит, в первую очередь займемся Гундобадом. Завтра нам следует собрать военный совет, и там мы решим как действовать дальше.

— Совет будет собран. Но завтра и твой триумф, Красс! Ты по праву получишь его. Рим давно уже не знал триумфов, и теперь римлянам придется вспоминать что такое торжество римского оружия! Мы слишком многое забыли…

— Вспоминать всегда трудно, но раз вспомнив — Рим уже никогда не забудет. Это я тебе обещаю, Август…


Если бы древний город мог удивляться, его повергло бы в изумление это скопление народа, заполнившего улицы и площади Рима утром шестого дня до июньских календ. Камни старинных зданий еще помнили те далекие дни, когда бурлящее море людей заполняло столицу, и с утра до ночи над семью холмами стоял несмолкаемый гул голосов. То было время юности Рима, когда он, полный сил и великой гордости, являл собой центр мира. В те дни его не могла удивить какая-то сотня тысяч людей оставивших свои дома ради удовольствия пообщаться друг с другом и поглазеть на праздник. Но сейчас это было странно.

Рим умирал. Медленно, но неуклонно население его сокращалось, и сейчас едва ли составляло десятую долю того, что было в период расцвета. Он перестал быть столицей, центр Империи смещался на север — Медиолан и Равенна оспаривали у Рима его вечное право. Величественные здания стояли заброшенными и медленно разрушались. Многие улицы опустели, и ветер свистел в окошках покинутых инсул. В большей части города давно уже никто не утруждался уборкой мусора, целые груды отходов громоздились на мостовых. Потеряв множество жителей, огромный город словно осиротел, целые кварталы были заброшены и казались городом призраков.

Люди чувствовали себя неуютно среди разрушавшихся зданий и старались селиться вместе. На Марсовом поле, где в прежние времена проходили гулянья и праздники теперь вырос новый район, все еще были живы кварталы Субуры, непотеряли своих обитателей Авентин и Квиринал, и по-прежнему радовали глаз дворцы Палатина. Рим, словно старец впадающий в детство, вернулся к своей прежней границе — стене Сервия Туллия…


Фульциний вошел в город еще на заре. Одетый в старую тунику, без оружия, но с лотком полным жареных каштанов — внимания он не привлек. Это и к лучшему — легче будет выполнить поручение Красса. Император легко мог бы отправит кого-то другого, но Марк вызвался сам, уж больно хотелось ему посмотреть этот новый Рим. Оставив лоток у ближайшей таверны, он уже третий час слонялся по улицам, прислушиваясь к разговорам. «Постарайся узнать, что думают римляне», — сказал ему Красс, — «Чего ждут от нас, каковы настроения в Городе». Такое задание — плевое дело, но поначалу сосредоточиться мешало странное чувство. Да, это был Рим. Фульциний родился и вырос здесь. В том Риме, что отстоял сейчас от него на пять сотен лет, ему был знаком каждый дом, каждый камень. В этом… Здесь все изменилось! Огромные здания амфитеатров, базилик и терм, арки, храмы и статуи подавляли своими размерами. Пока Фульциний не оказался на Форуме, он просто не узнавал ничего, и, если б не знал, что он в Риме, подумал бы, что перед ним сказочный город, построенный не людьми, но титанами. Изменился даже Капитолий — храм, что стоял здесь исчез, вместо него появилось совершенно новое здание.

Форум тоже производил впечатление. Здесь многое поменялось, но кое-что все же осталось нетронутым. Фульциний улыбался уцелевшим строениям, как старым знакомым. Вот Храм Диоскуров — ничуть не изменился, странно только, что он закрыт. Вот Табуларий, построенный Суллой, — на месте, словно и не прошло пять веков с тех пор, как Фульциний проходил мимо него в последний раз. Храм Богини Согласия тоже здесь, но — чудо! — он стал мраморным, вроде и тот же, а лучше прежнего. И опять странно — двери храма наглухо заперты — и это в праздничный день! Храм Весты. На это священно здание не поднялась рука всемогущего времени — он точно такой же, как был в том, прежнем Риме. Фульциний уже не удивился его закрытым дверям, но поначалу не верил своим глазам — над крышей храма не курился привычный дымок! Неужто священный Огонь угас? Как такое возможно? Да, многое изменилось тут, в Риме. И не всё в лучшую сторону… Он не сразу узнал базилику Эмилия — само здание исчезло, но портики остались нетронуты. Храм Сатурна был полностью перестроен, вместо базилики Семпрония высится новое здание, то же и с курией Корнелия, где заседал Сенат. Зато храм Портунуса на Бычьем Форуме не изменился ничуть…

Голова шла кругом от этих перемен, но Фульциний взял себя в руки. Здания — лишь камни, люди — вот что представляет истинный интерес. Он ходил по Форуму и окрестным улицам, присоединялся к группам людей, заходил в таверны и слушал, слушал бесконечные разговоры:


— Истину говорю вам, дети мои! — вещал со ступеней базилики старый проповедник, обращаясь к целой толпе слушателей — В милости своей явил нам Господь великое чудо! Повержен злой еретик, и войско его рассеяно. Святая вера христова вновь торжествует над своими гонителями!

— Ага. А кто поверг, да рассеял? Язычники!

— Не язычники, но заблудшие овцы! Услышав же слово Божие, обратятся они и уверуют. И будет то новое чудо Христово!

— Ну, ну. Болтай, болтай…

У храма Весты вокруг старика в белых одеждах собралась кучка людей поменьше. Говорили тихо, и Фульцинию пришлось напрячь слух.

— Ну, что я вам говорил? Не зря мы молились старым богам. У них есть еще сила, хоть эти невежды и заперли храмы. Чудо свершилось, не смогут они теперь свой нос воротить. Сквозь время пришли к нам герои древности, чтобы восстановить почитание позабытых богов.

— А храмы откроют? Как думаешь, Невий?

— Откроют. Некуда им теперь деться!

Трое ремесленников, каждый с женой и в окружении кучи ребятишек, обсуждали более земные дела:

— Как думаешь, Сервий, будут хлеб раздавать?

— Да вроде бы говорят…

— Они скажут!

— А ты, Маний, помолчал бы лучше. Вечно накаркаешь.

— Да я-то что? А только когда ты от них что хорошее видел?

— Но, но! Ты императора не порочь!

У портика Эмилия собралась молодежь. Пьют вино и ржут на всю улицу.

— … у Цестия заведение знаешь? Так вот, появилась там новая девка, гречанка, ох, хороша, говорят!

— Может сходим после праздника?

— Да дорого там. Цестий скупердяй еще тот…

Ну, здесь ничего интересного. А те вон красавцы о чем толкуют?

— Да говорю же вам: будут игры! И не просто игры — гладиаторов мы увидим!

— Да с чего ты взял это, Маний?

— С того. Рубрий сказал, а ему знакомый один из гвардейцев. Уж они-то должны знать.

— Вот так новость! Гладиаторов я бы посмотрел! Но что церковь скажет?

— А кто их теперь спрашивать будет!

За три часа Фульциний наслушался разного, а материала набрал на десять докладов Крассу. Между тем, время подходило к полудню — пора было двигаться на Палатин. У Пренестианских ворот уже начиналось триумфальное шествие.


Префект Рима Флавий Мессий Север ужасно переживал, что при всем желании не может организовать это шествие так, как подобало бы ему проходить. Всю прошлую ночь он не спал, отдавая кучу приказов, рассылая туда и сюда команды рабов, стараясь за всем уследить. Он знал, что времени привести город в порядок ему не хватит, но Красс и Антемий не желали и слушать об отсрочке триумфа — враг еще не был добит, не завтра, так после завтра армия уходила на север. Мессий вспоминал все, что читал о древних триумфах — Рим не видел такого со времен Диоклетиана и ему, — городскому префекту, — выпала честь возрождения древней традиции! Мессий не желал оплошать, и теперь, возглавляя процессию, придирчиво оглядывал улицы. Да, он сделал все, что мог — эх, времени бы еще побольше…


От самых Пренестианских ворот до Капитолия люди заполнили улицы, теснились, толкались, не желая упустить малейших подробностей невиданного деселе зрелища. Многие были измождены голодом и осадой, но все равно пришли, надев лучшие одежды, а кое-кто не забыл и о лавровых венках. Последний раз римлянам довелось участвовать в подобном празднике пять лет назад во время свадьбы дочери императора и Рицимера, но разве могли те торжества идти в какое-то сравнение с нынешними! Нынче Город праздновал освобождение от тягот осады, устроенной тем самым Рицимером, избавление от страха грабежа и насилия. И каким же невероятным оказалось избавление! Все уже знали, что оно пришло в образе древних героев, вернувшихся в Рим спустя пять столетий. Об этом говорили везде, многие до сих пор не могли поверить в явленное небом чудо, но вот оно! И армия победителей, несокрушимые легионы древней Республики уже входят в Город. Впереди процессии, в знак уважения к триумфатору, шли сенаторы, магистраты, высшие лица Империи. Не было здесь пожалуй лишь императора и его семьи. Все остальные, в нарядных одеждах, украшенные венками, приветствовали народ, улыбались, махали руками.


— А Папа все же не пришел, как я и предполагал, — принцепс Сената Геннадий Авиенн, не забывая кивать головой и приветливо улыбаться, обратился к идущему рядом сенатору Квинту Бассу.

— Сказал, что после вчерашнего пира немного недомогает. Но молебен в честь избавления Города от врагов обещал отслужить.

— Надеюсь, что так. Но я гляжу и сенаторы не все явились. Уж их-то на вчерашнем пиру я не заметил.

— Да, около двадцати человек сказались больными.

— Прямо эпидемия какая-то! Могли бы придти хоть из вежливости.

— Так это Анций Паулин и остальные из самых добрых христиан. Их можно понять. Паулин прямо сказал, что не желает шествовать перед язычниками.

— Тоже придумал… А я не христианин разве? Что же нам теперь, наших спасителей оскорблять только потому что они не слыхали никогда об истинной вере? Так не годится.

— Я полностью с тобою согласен… Зато посмотри как сияет Никомах! Вот уж у кого сегодня праздник, так праздник.

Аниций обернулся и украдкой взглянул на лидера сенатских язычников. «Вот так так! И это вечно мрачный Никомах, кто бы мог подумать!»

— Да здравствует Сенат! Слава! Слава! — кричала толпа…

Вслед за сенаторами и магистратами медленно двигалась гораздо более интересная людям часть шествия. Что сенаторы? Их можно хоть каждый день видеть. А вот золото, драгоценности, оружие и доспехи — на это всегда посмотреть интересно. На украшенных лентами носилках, колесницах, телегах везли военные трофеи. Здесь были полные денег амфоры, россыпи драгоценных камней, золотая и серебряная утварь. Это была добыча взятая Крассом в Сирии и лишь в малой степени — в лагере Рицимера. Утром Красс и Кассий осмотрели всё приготовленное к показу, и Красс задумчиво сказал своему квестору:

— Как странно получилось. Я собирался показать все это на своем триумфе в Риме. Так ведь и получается. Только триумф совсем не за то, на что я рассчитывал.

— И Рим совсем не тот, — добавил Кассий.

— Тот или не тот, но я надеюсь все это произведет впечатление. Пусть видят, что мы не нищие просители, и на нашей стороне не только сила мечей, но и могущество денег.

Толпа восторженно ревела, приветствуя каждую новую телегу с добром.

За трофеями следовали пленные. Взятые в битве хмурые германцы медленно шли, гремя цепями. Кто испуганно, кто с опаской, а кто и с вызовом, глядели они на толпу, сыпавшую насмешками и оскорблениями. Издеваясь над пленниками римляне давали выход страху, что натерпелись за время осады. Теперь враги, грозившие Риму, были перед ними. Униженные и скованные они брели по улицам, гадая какую судьбу готовит им победитель. В конце этой невеселой процессии шли два десятка сенаторов, схваченных в лагере Рицимера и среди них самый знатный пленник — Аниций Олибрий, которого грозный свев прочил в императоры.

Олибрий шел и думал, как же несправедлива судьба. Он, римский патриций и зять императора Валентиниана, вступает в Рим в цепях в качестве пленника будто простой германский наемник. А кто в этом виноват? До сих пор непонятно. Красс… Получается так. Старый призрак сошел со страниц исторических сочинений, чтобы разбить вдребезги все его мечты и честолюбивые планы. Ну разве это справедливо? Разве есть Бог после этого?! И непонятно кого теперь молить о прощении. Красса? Антемия? Хоть бы кто снизошел до разговора с ним. Он же не грязный варвар! Но что они собираются с ним делать? «Если удастся выпутаться — Антемий еще пожалеет об этом. У меня есть могучий союзник — Гейзерих, он про меня не забудет. О, если бы вступить в Рим во главе армии вандалов! Как бы вы все пожалели, что посмели так обращаться со мной! Я бы вас…»

Плюх! Метко брошенный кем-то комок грязи попал ему в щеку. Толпа свистела и улюлюкала.


Торжественно затрубили букцины и трубы. Их звук на миг заставил умолкнуть людское море, а в следующий момент толпа взорвалась радостным криком:

— Да здравствует Красс! Слава! Слава!

На колеснице запряженной четверкой белых коней стоял Марк Красс, император. Он был облачен в пурпурную тогу, на голове — лавровый венок. Рука его была поднята в приветственном жесте, он улыбался. Это был его первый триумф в качестве полководца. Давно он добивался подобной чести, но так и не был ее удостоен в том, прошлом мире. И вот здесь мечта его стала явью. Ему стоило больших усилий заставить себя не вертеть головой по сторонам — настолько необычен был вид нового Рима. Красс помнил кирпичный город с узкими улочками, теперь же перед ним разворачивались высокие мраморные здания и прямые широкие улицы. И улицы эти были заполнены ликующим народом, славящим его — полководца и спасителя Города.

Перед его колесницей шли шестеро ликторов. Их фасции были увиты зелеными веками лавра, начищенные до блеска топорики ослепительно сверкали на солнце. Прцессию возглавляли десять жрецов в парадных одеяниях, перед собой они гнали предназначенных для жертвоприношения быков. За колесницей императора ехали на конях легаты и прочие офицеры, а за ними длинной колонной шли легионы.

Центурионы держались прямо, шли, четко печатая шаг, отмахивая ритм своими жезлами. Солдаты, в полном вооружении, держали строй, но при этом вовсю глазели по сторонам, перебрасывались шутками, то и дело смеялись, а время от времени целые подразделения затягивали только что сочиненные песенки. Поскольку песенки эти сочинялись солдатскими же «поэтами» складу в них было мало.

— Вот едет Красс, известен он как денежный мешок, и скупит этот Рим, также, как скупил и тот! — орали целые когорты.

Слыша их песни, Красс про себя радовался, что легионеры не выдумали чего-нибудь похлеще. Кто их знает… А во время триумфа солдатам позволено все, и тут уж их дело, как изобразить своего полководца.

Миновав большой квартал Целия, процессия прошла через Дубовые ворота стены Сервия Туллия и вступила в старый Рим. Приветствуемое толпой, шествие двигалось по широкой улице, оставляя по правую руку величественные здания Эсквилина. Впереди маячило какое-то огромное строение, по мере приближения к нему, за спиной Красса росло оживление, его легаты, старались разглядеть что это такое и Красс услышал Венанция, дававшего пояснения.

— Это амфитеатр Флавиев! Его построили четыреста лет назад императоры Веспасиан и Тит.

Амфитеатр был огромен. Даже Красс, проезжая в его тени, невольно задрал голову, оценивая высоту его стен, а уж легионеры не поскупились на восторженные высказывания.

Не удержался даже невозмутимый Октавий:

— Вот это да! Представляю, какие игры тут можно проводить!

— Здесь проводятся только травли зверей, да и то редко. Бои гладиаторов давно запрещены.

— Ты шутишь, Венанций? Гладиаторские игры запрещены? Какая глупость!

— Нет, достойный Октавий, — вмешался Публий. — Он прав. Вчера я говорил с Симплицием, он утверждает то же самое. Гладиаторов нет уже семьдесят лет, это связано с восточным культом, который они здесь исповедуют. Их бог не одобряет кровопролития.

— Ну значит придется ему потерпеть. Наши-то боги ничего против не имеют…

После великолепного амфитеатра Флавиев преобразившийся Форум уже не так удивил римлян. Все здесь было красиво, величественно, но непривычно. И всюду их приветствовали громкими криками и рукоплесканиями. Под ноги солдатам падали цветы, лепестки роз и зеленые листья. Через Форум процессия проследовала к подножию Капитолия. Здесь заканчивалось торжественное шествие, и здесь же в окружении свиты ожидал Красса император Антемий.


— Ты не передумал, Красс? Сенат готов собраться в Капитолийском храме, как ты и просил. Но, уверяю тебя, в Курии нам будет удобнее и, главное, это не создаст нежелательных толков.

Триумф был окончен. Красс произнес перед гражданами речь, встреченную с большим одобрением и распустил легионеров, получивших в награду день отдыха. У Капитолия, в качестве почетной стражи, остались лишь четыре когорты из легиона Октавия. К ним присоединились императорские гвардейцы. Народ, за исключением самых любопытных, поспешно разошелся — начинались раздачи хлеба и денег от имени триумфатора. Сам триумфатор в сопровождении императора поднялся на Капитолий, где они стояли вдвоем оглядывая с высоты Город.

— Так что ты решил?

— Не вижу почему мы должны нарушать традицию. Торжественные заседания Сената всегда проходили в храме. Мне непонятно почему эта традиция позабыта, но, даже если и так, я считаю ее следует возродить.

— Дело даже не в этом собрании. Думаю, ты уже заметил, что все храмы стоят закрытыми. Молений там не совершалось уже почти сотню лет. Существует закон, запрещающий публичное отправление языческого культа и жертвоприношений. Ты же требуешь не только открыть храм, но и принести жертвы.

Красс чувствовал, что начинает терять терпение, но он сдержался.

— Что же это за закон, запрещающий веру отцов? Как мог быть принят такой закон?

— Старая вера не запрещена. Запрещено только публично отправлять культ.

— Только! Ты хочешь сказать, римляне больше не верят в отеческих богов и все как один поклоняются какому-то распятому иудею?

Антемий поморщился:

— Не оскорбляй христианскую веру. Ты просто не знаешь, о чем говоришь.

— Хорошо. Прости, если мои слова прозвучали обидно. Я не собираюсь насмехаться над вашей верой, но и не позволю притеснять веру, завещанную нам предками. Неужто все римляне отступились от нее?

— Я мог бы сказать, что да, но это будет неправдой. Полагаю, ты знаешь больше, чем хочешь показать. Не зря же Венанций столько времени находился возле тебя… Язычество еще живо, и многие римляне, в том числе и знатные, придерживаются его.

— Тогда не вижу почему бы нам не принести жертвы богам и не открыть храм.

— Поверь, Красс, сам я не вижу в этом ничего предосудительного. Я никогда не притеснял сторонников старой веры, и считаю, что она заслуживает уважения наравне с верой христианской. Больше того, на Палатине ты можешь найти уединенную рощу в которой течет никогда не пересыхающий ручей, там, говорят, волчица вскормила Ромула и Рэма, и там ты найдешь алтарь Пана, на котором и сейчас еще приносятся тайные жертвы. Мало кто знает, но этот алтарь был поставлен по моему приказу, я хотел чтобы и у хранителей отеческой веры было место, где они могли бы исполнять свой культ.

— Отчего же тогда ты не хочешь выполнить мою просьбу?

— Дело не в том, чего я хочу. Но все следует делать постепенно. Публичное жертвоприношение может вызвать возмущение христиан. Они пока не готовы принять это. Сегодня утром я имел долгий разговор с Симплицием. Ты заметил, что его не было в триумфальном шествии? Он человек неглупый, и понимал, что ты потребуешь провести жертвоприношение, поэтому, не желая своим присутствием потворствовать этому, но и не собираясь прямо мешать, он не явился. А, между тем, он имеет большое влияние на христиан. Многие, я уверен, задаются вопросом о причинах его отсутствия. Красс! Нам необходима его поддержка!

— Чего же ты хочешь? Я не могу отказаться от жертвы богам. Такова традиция… Да меня попросту легионеры не поймут!

Император вздохнул.

— Я предполагал, что так и будет. И заранее обсудил этот вопрос с Папой. Он дает свое согласие, неофициальное конечно… Проще говоря, он закроет глаза. Но у него есть одно условие.

— Не понимаю, почему ты должен согласовывать свои решения с понтификом. И уж те более, почему я должен это делать… Но пусть так. Чего он хочет?

— Не так много. Рассказать легионерам о христианской вере. Позволить им посещать моления. И отправить в поход с армией несколько священников.

Красс задумался.

— И это всё?

— Всё.

— Не вижу препятствий. Но я не могу обещать, что легионеры станут слушать его проповедников. И, боюсь, от насмешек их защитить не смогу.

— Этого и не требуется! Их дело как вести проповедь и дело легионеров, слушать ее или нет. Нас с тобой это не касается. Но поддержка Папы была бы для нас очень важна.

— Тогда я согласен.

— Раз так, мне остается только отдать приказ открыть храм и начинать жертвоприношение. Большинство сенаторов поймут, но за некоторых я не ручаюсь… — он неожиданно рассмеялся. — Зато Никомах будет в восторге!

— А кто это?

— О! Ты еще услышишь о нем. Это я тебе обещаю!


Рассаживаясь на скамьях в Капитолийском храме, сенаторы все еще находились под впечатлением зрелища жертвоприношения. В зале стоял гул голосов, государственные мужи возбужденно обсуждали увиденное. Впервые за много лет на Форуме лилась кровь жертвенных животных, и облаченные в белые одеяния авгуры возносили молитвы в честь Юпитера, Марса и Квирина. Судя по разговорам, увиденное понравилось далеко не всем, однако едва император встал со своего места и поднял руку, в зале установилась тишина.

Речь Антемия открывала торжественное заседание Сената. Он говорил о чуде, доказывающем могущество Бога, об избавлении Рима от страшной опасности и необходимости сплотится всем, — и христианам и сторонникам старой веры, — перед лицом новой угрозы идущей с севера. Император умел говорить, и речь была хороша, но Красс не мог сосредоточиться на его словах, настолько удивил его вид храма.

В прошлом Красс не раз бывал в храме Юпитера на Капитолии. Разумеется, он не ожидал увидеть залу Сената в прежнем убранстве, но нынешний ее вид наводил на невеселые мысли. Храм давно не посещался никем, следы царившего здесь запустения были повсюду, хотя кто-то изрядно потрудился, стараясь их скрыть или хотя бы сгладить. Богатая некогда роспись стен осыпалась во многих местах, и сейчас уже трудно было угадать, что там некогда было изображено. Там и тут блуждавший по стенам взгляд натыкался на выщерблины, трещины и попросту дыры. Крассу казалось, что он буквально видит как оттуда выковыривали золотую отделку и драгоценные камни. Сейчас уже трудно было представить, каким был это храм в ту пору, когда солнечный свет играл на его лепных узорах, заставляя оживать чудесные фрески. Символ величия Рима — вот чем всегда был Капитолийский храм, на его отделку и украшение никогда не жалели средств, и такой его вид заставлял особенно остро почувствовать, что время славы Рима осталось далеко в прошлом.

В конце зала возвышалась статуя Юпитера, но Красс старался туда не смотреть. Совсем недавно ее отмыли, но сделали это так небрежно и в такой спешке, что грязные разводы покрывали фигуру грозного бога. «Неудивительно, что этот Рим стал таким слабым, и варвары делают с ним, что хотят», — подумал Красс. — «Как можно было довести до такого статую Юпитера Капитолийского?!». И все же, не удержавшись, он пристальнее вгляделся в эту часть зала. Неужели… Он улыбнулся — вот он, символ надежды! Боги шлют ему знак — рядом с несчастным Юпитером раскинул крылья римский орел. Солнечный луч упал на него, когда Антемий заканчивал свою речь. Как уцелел здесь серебряный орел? Как обошли его стороной пять веков войн, грабежей и невзгод? Все также грозно сжимал он когти, все таким же суровым был его взгляд. Он словно бросал вызов всем, кто покушался на величие Рима, всем тем, кто довел древний храм до столь жалкого состояния. И это было подлинным чудом богов. Красс тотчас же поклялся себе сделать все возможное, чтобы храм Капитолия вновь засиял своей истинной красотой.

Между тем, император завершил свою речь и со своего места поднялся принцепс Сената.

— Славный Август, доблестный Красс и вы, отцы Отечества! Свою речь я хочу начать…

Двери храма с грохотом распахнулись. Сенаторы разом повернулись ко входу. В зал буквально ворвался плотный скуластый человек в темной накидке. Не обращая внимания на возмущенные голоса, он быстрым шагом проследовал к возвышению в центре зала. За ним не столь решительно следовали четверо сенаторов.

— Что ты себе позволяешь, Паулин?

— Что я себе позволяю? Такой же вопрос я хотел бы задать тебе, Аниций, и всем вам, отцы Отечества! Оглядитесь вокруг! Вы собрались в этом нечестивом месте, я знал об этом и потому не собирался приходить в Сенат, идущий на поводу у язычников. Но что я услышал? На Форуме было проведено мерзкое действо. И никто из сенаторов не воспрепятствовал этому! Забыли вы разве о законе, что запрещает кровавые языческие обычаи? А ты, Август! Как мог ты позволить попрать законность и Веру?!

Принцепс сената растерянно переводил взгляд с Паулина на императора, но Антемий не вмешивался. Однако же со скамьи в первом ряду вскочил один из сенаторов.

— Замолчи, Паулин! Как смеешь ты оскорблять Сенат?!

— А, Никомах! Кто же еще мог бы мне возразить? Не в Сенате я нахожусь, но в грязном вертепе! Ты, негодяй, стоишь за всем этим? Всем известно, как ты поносишь христианскую веру на тайных сходках! А в доме своем ты держишь идолов, и славишь своего нечестивого прадеда, что вместе с узурпатором Евгением поднял мятеж против законной власти, пытаясь ввергнуть Рим обратно во мрак язычества. Твой предок ставил золотого кумира в Альпийских проходах, грозил небесными карами самому Императору, и что же с ним сталось? Вам мало того урока, отцы Отечества?! Вспомните какие кары обрушились на отвернувшийся от истинной веры Рим сто лет назад по вине предка того, кто находится среди вас. Отриньте заблуждения! Покиньте это проклятое место и следуйте за мной!

Сенаторы перешептывались, но молчали. Один лишь Никомах набрал в грудь воздуха, собираясь говорить, но его опередил император.

— Довольно, Паулин. Приказываю тебе покинуть Сенат!

— Приказываешь мне? Да есть ли у тебя право приказывать после того, что ты совершил сегодня? Вели своим прислужникам схватить меня, вели пытать, если хочешь — я с радостью приму мученический венец, ради торжества моей веры!

— Ну я тебя сейчас проучу, невежа! — Никомах нагнув голову двинулся к центру зала, за ним последовали несколько молодых сенаторов.

— Я сказал, довольно! — Антемий встал со своего места. — Сенат Рима! Будем ли мы терпеть среди нас подобное неуважение и попрание сенатских норм?

Он обвел скамьи сенаторов пристальным взглядом.

— Нет! Пусть убирается! Гнать его! — раздавались крики. Никомах, сложив на груди руки, насмешливо глядел на своего оппонента. Тот хотел было еще что-то сказать, но махнув рукой, бросил только:

— Я ухожу, но не потому, что меня гонять, а лишь из нежелания находится в этом гнезде отступников.

Прежде чем гордо двинутся к выходу он посмотрел прямо на Красса:

— Ты еще раскаешься в своем заблуждении, язычник!

Красс только пожал плечами, все произошедшее его позабавило. «В наши дни в Сенате бывало и повеселее», — подумал он.


Амфитетр Флавиев был полон народа. Ждали начала Игр. И не какой-нибудь жалкой травли зверей, что изредка здесь устраивались, но настоящих гладиаторских боев, которых Рим не видел уже около сотни лет. Пятьдесят тысяч человек заполнили скамьи амфитеатра, значительную часть из них составляли легионеры Красса, успевшие уже погулять в тавернах, оставив там немалую часть своего жалования. Много было и римских граждан, жаждавших посмотреть на невиданное зрелище. Мест всем желающим не хватило, и разочарованные неудачники толпились у входов, в надежде хоть как-нибудь прорваться внутрь. Среди скамей сновали расторопные торговцы, предлагая еду и прохладительные напитки. Всюду слышались разговоры, сливаясь в один неумолчные гул огромной толпы.

Лучшие места заполняли сенаторы, чиновники и офицеры, здесь же сидели Красс и Антемий, благосклонно улыбаясь доносившимся сюда восторженным возгласам римлян, до крайности довольных щедрыми раздачами хлеба и денег, а теперь предвкушавших невиданное зрелище. Торжественное заседание Сената прошло без происшествий, если не считать скандального появления Пулина. Сенаторы единогласно вынесли благодарность спасителям Рима, присвоили Крассу звание «Отца Отечества» и утвердили его назначение Военным Магистром. Кроме того, они провозгласили Гундобада врагом Рима, лишив его звания Военного Магистра Галлии. Под конец Красс несколько подустал от их славословий и был рад, когда заседание окончилось и все они направились в амфитеатр. Сидя в своей ложе, Красс время от времени поглядывал на места, где сидели Публий и Алипия — дочь Антемия, недавно ставшая вдовой Рицимера. «Хорошая девушка», — думал он. «Красива, умна — чего еще надо? Они составят прекрасную пару, не понимаю Публия…». Он еще раз вспомнил их разговор. Едва они заняли места в императорской ложе, Красс подозвал к себе сына.

— Я хочу чтобы ты присмотрелся к Алипии. Если император будет не против, ваш брак укрепит нашу связь с Антемием.

— Но отец! Ты забываешь, что я женат. А как же Корнелия?

— Ты смеешься? Вас разделяют пять сотен лет. Можешь считать, что ты свободен. Я бы сказал, сами боги захотели вас развести.

— Но я так не могу. Я люблю Корнелию и переживаю разлуку с ней. Неужели ты не понимаешь меня?

— Что значат твои чувства в сравнении с благом Рима? А для блага Рима этот брак необходим.

— Но зачем?

— Довольно, Публий! Такова воля твоего отца и ты ее выполнишь! Мы еще вернемся к этому разговору, а пока иди к твоей будущей жене и постарайся ей понравиться.

— Хорошо, отец.

Красса обрадовало, что Антемий также отвел своей дочери место рядом с его сыном, хотя ни о чем таком они с императором еще не разговаривали. Возможно, он и сам подумал о выгодах подобного брака. Вот только молодые что-то не рады. «Эх, Публий, Публий, ну разве можно так вот молча сидеть рядом с такой девушкой? Дурак ты. Впрочем, это неважно. Если удастся договориться с Антемием, этот брак — дело решенное. Посмотрим лучше, что за зрелище приготовил нам Вер».

Этот бывший рудиарий, а ныне торговец, волею богов оказался в тот памятный день в войске Красса и, едва услышав о намечающихся Играх, добился встречи с проконсулом, заверяя, что никто лучше него не сможет организовать бои. Конечно, за свои услуги он запросил немалую цену — посмотрим, оправдает ли он ожидания. Пора бы и начинать, публика ждет…

В ожидании начала Игр, Венанций в десятый раз пересказывал окружившим его друзьям историю своей встречи с Крассом и то, как он, выполняя его поручение, героически прорвался в Рим сквозь кольцо солдат Рицимера. Патрицианская молодежь слушала его с горящими глазами, сжимая кулаки и не забывая исправно прихлебывать вино.

— Клянусь карой небесной, ты счастливчик, Деций! — говорил Гай Азилий. — Так ты теперь военный трибун в легионах Красса?

— О том я вам и толкую. Завтра мы выступаем в поход на Гундобада. Варвары, что все еще топчут Италию, разбегутся едва увидев значки легионов. А там — Галлия, за ней — Испания, римский орел вновь развернет крылья над миром, друзья!

— Да, это великое чудо, — задумчиво сказал Цецина. — Но ты чересчур увлекаешься, Деций. Положим, Гундобада изгнать из Италии будет нетрудно. Но Эврих очень силен. Мой дядя, что ныне живет в Арелате, рассказывал как многочисленны и сильны в бою готы. И не забывайте — ведь всего год назад наша армия была ими разбита, тогда же погиб Антемиол, император до сих пор оплакивает сына…

— О чем ты толкуешь? Тогда в Галлию вошли германские наемники, что они там могли навоевать? Теперь же готам предстоит встретиться с римскими легионами. Посмотрим, как это понравится Эвриху!

— А, вот ты где Деций!

Они так увлеклись беседой, что не заметили как к ним подошел одышливый старик в сенаторском одеянии в сопровождении молодого патриция. Венанций тут же встал и слегка склонил голову.

— Вернулся в Рим и даже не навестил отца. Как же это ты так?

— Но у меня было много дел, я собирался…

— Собирался. Вот так всегда, молодежь совсем не уважает родителей. Только твой брат и остается мне надежной опорой. Ну раз уж я тебя отыскал, не уделишь ли ты мне немного времени?

— Конечно, отец.

Они отошли немного в сторону. Венанций едва успел поприветствовать брата, как отец заговорил с ним недовольным тоном:

— Правда ли то, что я узнал сегодня? Ты собираешься в поход с армией? Да еще получил какое-то звание в легионах Красса?

— Правда.

— И я узнаю это от посторонних людей! Но как же твоя служба при императоре?

— Я остаюсь его представителем в армии Красса. Он ведь стал теперь…

— Знаю. Я был в Сенате. Его назначили военным магистром. И все же зачем тебе военная карьера? Подобает ли это молодому человеку? Ты вот-вот уже должен был стать сенатором, а там перед тобой открываются блестящие перспективы, ты мог бы стать консулом, а со временем и префектом Италии, повторив мой путь, скажу тебе, не самый плохой!

— Я знаю отец. Тебя уважают в Сенате и все признают твои заслуги перед Римом и императором. Но нас ждет война, и место мое в легионах. Ты разве не знаешь — римская армия возродилась, восстав из мглы веков! Так какой же римлянин…

— Оставь эти речи! Война — дело варваров, дело же римлянина — государственная служба. Ты напоминаешь мне своего дядю. Он также бросил Рим ради того, чтобы нести слово Божье варварам на далеких границах. Но он хоть в битвы не рвался.

— Я не согласен с тобой. Судьба Рима решится на поле сражения, могут ли чиновники отстоять Рим в бою? А если нет — какова им цена?

Слыша такие речи, старый сенатор только покачал головой:

— Такие речи пристали неразумному ребенку, но не сыну Цецины Деция Базилия. Делай как знаешь, я подожду когда ты одумаешься. Мне пора в ложу, но я надеюсь еще увидеться с тобой до твоего отъезда из Рима.

— Конечно, отец.

Деций Базилий медленно двинулся вдоль скамей, но его спутник слегка задержался.

— Рад видеть тебя брат!

— Я тоже, Маворций!

— Отца ты не слушай, он поворчит и забудет. Я же желаю тебе удачи! Верю, что ты прославишь наш род! И вот еще что… Ты уже слышал, что Паулин устроил в Сенате? Так вот, после этого он встречался с Симплицием, вышел от него злющий-презлющий и немедленно отбыл из Рима. Куда — неизвестно.

— Интересно, что он задумал… Спасибо, брат. Обещаю, мы еще увидимся, даже если армия выступит завтра.

Маворций бросился вслед за отцом, и вовремя — десятки труб взревели разом, амфитеатр замер. На песок арены парными рядами выходили гладиаторы…


Вер не подвел. Зрелище, представшее глазам пятидесяти тысяч зрителей, не уступало красотой и накалом страстей лучшим временам Республики. Все пленные варвары были обвинены в измене и особым указом Антемия приговорены к смертной казни. Одновременно с этим приговоренным объявили, что желающие могут искупить свои преступления достойно сражаясь на арене амфитеатра. Выжившим в бою император торжественно обещал прощение. Желающих набралось немало, и теперь они яростно бились друг с другом за право остаться в живых.

Бывший рудиарий не пожелал никому уступить обязанности распорядителя и сам объявлял бои. Он наслаждался этой ролью, голос его то утихал, то возносился до небес, и, усиленный специальными трубами, гремел над всем амфитеатром.

— А сейчас перед вами предстанет Хунольт из племени ругов, выступающий в качестве ретиария, его оружие — трезубец и сеть. Против него выступит могучий Ортвин, вооруженный коротким мечом и щитом. Смотрите же бой ретиария и мирмилона, это вечное противостояние — трезубец против меча, ловкость против силы, смотрите и восхищайтесь!

Амфитеатр умолкает. Звучит музыка, вначале тихая, но вот гладиаторы сходятся, мелькает сеть, трезубец бьет в щит, слышны крики бойцов, и, вторя им, музыка то возносится надрывным крещендо, то вновь падает до едва слышного шелеста. Бой продолжается. Толпа неистовстствует, на трибунах повсюду заключают пари:

— Двадцать денариев на ретиария!

— Тридцать на мирмилона!

Первый бой был недолог. Ретиарию не хватает мастерства обращения с сетью, и мирмилон вонзает меч ему в сердце. Тело падает на арену. Служители тут же уволакивают его крючьями и засыпают кровавые пятна. Выживший мирмилон покидает арену под громкие крики довольных зрителей.

А Вер не дает зрителям отдыха.

— Встречайте! Доблестный Фракиец и храбрый Галл! Фракийская сикка против галльского меча! Кто из них победит? Сами боги не ведают этого! Сморите же новый бой! Галл и Фракиец — чья сталь окажется крепче!

Оба бойца достойны друг друга. Удары сыплются градом, слышен грохот железа, трещат щиты, кровь льется из ран и порезов. Они не отступают, напряжение растет. Толпа ревет — почти все стоят. Кажется, что у тысяч людей одно сердце на всех, и оно бьется там — на арене. И вот фракиец повержен. Но он еще жив, лицо его обращено к зрителям, на нем застыла немая мольба. Шатаясь, галл подходит к нему, заносит меч…

— Фракиец достойно сражался! Судьба его в ваших руках, славные римляне! Хотите ли вы сохранить ему жизнь?

— Да! Да!

Все выбрасывают вперед руки — и большой палец поднят вверх. Раненого уносят.

Так выходят они один за другим, пара за парой. Страдания и боль, отчаяние и надежда, храбрость и трусость — все слилось в бешеном круговороте на желтом песке арены. Все пятьдесят тысяч человек, стоящих и сидящих на трибунах огромного амфитеатра, живут сейчас одной лишь ареной, ловя каждое движение бойцов. Торговцы забыты, да они и сами не помнят о своих лотках и смотрят только туда. Музыка не умолкает ни на миг, разогревая и без того накаленные до предела страсти…

По замыслу Вера, Игры завершались грандиозным сражением. Сразу сто гладиаторов, половина из которых изображают римских легионеров, остальные — варварскую армию Рицимера, выходят на арену. Долго кипит кровавая схватка, щит ударяет о щит, мелькают мечи, повсюду падают трупы. Смерть собирает обильную жатву. Что в этот миг творится на трибунах! Все взгляды прикованы к битве, большая часть болеет за «римлян», но и у варваров есть поддержка. Те, кто ставил на них, надеются до последнего — даже когда огромный германец, творивший чудеса своим длинным мечом, остается один против трех. Но опытный Вер специально отобрал в отряд «римлян» самых сильны и опытных бойцов, и он не ошибся — «римляне» побеждают к восторгу почти обезумевшей от зрелищ толпы.

Игры окончились. Зрители медленно расходились, все еще не в силах отойти от бушевавших весь вечер страстей. Повсюду бурно обсуждали сегодняшние события:

— А помнишь, как он его…

— Вот это удар! Таким быка проткнуть можно!

— Не зря я деньги поставил! Как знал…

— Ты за что голосовал? За смерть? Ну ты злодей! Он же отлично сражался!

— А знаешь, после такого мне и самому хочется на арену выйти…

И долго еще говорили они в домах и тавернах, на улицах и площадях, наперебой вспоминая самые яркие моменты Игр. Для солдат и офицеров Красса зрелище было красивым, но в общем-то довольно обычным. Многие могли вспомнить и более грандиозные Игры, поэтому они обсуждали в основном сам амфитеатр, он действительно произвел на них поистине неизгладимое впечатление. А вот остальные римляне… В них что-то неуловимо, едва заметно менялось. Держа в руках жизнь гладиаторов, упиваясь битвой и льющейся кровью, они ощутили то, что делало римлян — римлянами во все времена. Пусть и не осознавая пока, они вновь прикоснулись к древнему праву римлян судить и решать, властвуя над всеми народами мира…


Так закончился этот день. Все происшедшее, словно грандиозная жертва в честь древних богов, совершенно преобразило старый амфитеатр. Ночная мгла окутала его покинутые скамьи, тишина накрыла арену, но если бы кто-то оказался там в самый глухой ночной час, прислушавшись, возможно он смог бы различить на самом пределе слуха крики сражающихся бойцов, стоны умирающих и рев возбужденной толпы. А вглядевшись в туманные очертания императорской ложи, этот ночной наблюдатель возможно увидел бы там смутные призраки древних владык Рима: Траян и Антонин, Север и Адриан одобрительно качали головами.

Часть вторая

— Эй вы, заячьи жопы! Что вы там стоите? Идите сюда! Вы не воины, а трусливые бабы!

Приглушенные расстоянием крики все равно долетали до рядов изготовившихся к битве остготов. В ответ воины Вилимера потрясали оружием, громко требуя вести их на врага, недоумевая почему вождь не отдает приказа к атаке. Ацилий тревожно вслушивался в их крики, и с каждым часом тревога его росла. Еще немного и молодой вождь готов не выдержит, а тогда Антемий лишится своего последнего шанса. Ацилий твердо решил, что скорее умрет, чем позволит Вилимеру начать самоубийственную атаку.

Командовавший отрядом мятежников комит Синдила оказался толковым военачальником. Он знал, что не сможет в открытом бою преградить путь вторгшимся в Италию готам, и потому выбрал крайне удачную для себя позицию: его правый фланг прикрывало большое болото, левый — горная гряда, а прямо по фронту протянулся огромный овраг с крутыми склонами. Здесь он надеялся задержать Вилимера, не пропустив его армию на помощь осажденному Риму. Не надо было быть искушенным в военном искусстве, чтобы увидеть чем грозит попытка атаковать через овраг, где главная сила готов — тяжелая кавалерия — становилась совершенно бесполезной. Не учел он лишь одного — готы пришли сюда не сами по себе, но по просьбе Антемия и среди них есть люди, знающие местность вокруг Бононии, где так удачно расположился Синдила. И Ацилий не сомневался — разведчики, посланные искать обходной путь через болота найдут его, но на это требовалось время.

Аниций Ацилий Агинат Фавст гордился тем, что именно ему император поручил важную миссию — привести в Италию сильный отряд остготов из Паннонии — Антемий не доверял Рицимеру и хотел иметь под рукой верное ему войско. В Паннонии Ацилий сошелся с Вилимером, сыном Валамира, бывшего короля остготов. Когда три года назад отец Вилимера погиб в битве с полчищами свевов и скиров, новым королем стал его брат Теодемир, а спустя несколько месяцев из Константинополя вернулся Теодорих, объявленный наследником старого Теодемира. После этого Вилимер лишился возможности когда-либо занять место отца и остался вождем лишь третьей части народа. Не желая подчиняться Теодемиру и горя желанием отомстить убийцам отца, он с радостью согласился на предложение Антемия, и вот шесть тысяч остготских воинов вошли в Италию. Уже здесь Ацилий узнал об окончательной измене Рицимера, осадившего Рим, и о еще более гнусной измене Гундобада, военного магистра Галлии. У императора больше не было армии, и готы Вилимера оставались его последней надеждой.

— Меня бесят эти собаки, что тявкают на нас, — предводитель остготов взглянул на римлянина. — Ты говорил, их можно обойти, но разведчики не возвращаются. Я не могу больше ждать.

Ацилий невольно залюбовался его гневным лицом. Сжатые скулы, пронзительные глаза, длинные, перехваченные лентой волосы делали его похожим на героев Троянской войны. От его фигуры так и веяло силой и властью.

— Но мы должны. Ты же видишь — атаковать в лоб безумие! Разведчики вот-вот вернутся…

— Ты говорил, мы должны спешить изо всех сил. Рицимер осаждает Рим уже третий месяц, и город скоро падет. Мы же стоим здесь добрую половину дня, слушая, как этот сброд нас порочит.

— Несколько часов ничего не решат, зато мы сохраним много жизней наших воинов.

— Моих воинов, римлянин. Ты сомневаешься в силе готов? Думаешь, мы не сможем разогнать кучку паршивых свевов, скиров и кто у них там еще? Эти твари помнят Болию, где мы рубили их без счета, а если забыли — сегодня я им напомню.

— Не сомневаюсь, вождь. Но все же предлагаю обождать. Тогда можно будет обойти их с фланга и легко добиться победы.

— Я жду еще полчаса. А затем сам поведу воинов.

Солнце клонилось к закату, и в словах Вилимера был толк. Ацилий принялся молиться про себя, чтобы разведчики вернулись как можно скорее. То ли его молитва помогла, то ли что-то еще — не прошло и нескольких минут, как с востока показался стремительно скачущий всадник.

— Мы нашли, вождь! — крикнул он,осадив коня. — Можем показать дорогу!

Повинуясь приказу Вилимера, полторы тысячи конных сорвались с места.

— Ты говорил, надо сохранить жизни воинов, римлянин? — сказал Вилимер, обращаясь к Ацилию. — Так знай: готы не боятся смерти. Но сегодня — умирать будут ОНИ!

Его конь внезапно сорвался с места и вылетел за первую линию готов. Воины пожирали вождя глазами. Вилимер поднял коня на дыбы и выхватил меч.

— Смерть скирам! — заорал он, и его голос перекрыл все выкрики с той стороны. — Смерть свевам! Бейте их без пощады!

Меч вождя указал прямо на врагов, луч солнца сверкнул на лезвии.

— За мной, готы!

Вилимер спешился и один бросился по склону оврага. Крик тысяч глоток вторил ему, пехота бросилась штурмовать овраг.

Ацилий не присоединился к ним. Он стоял и смотрел, как вал щитов катится вперед, как летят им навстречу камни и дротики, как падают на землю Италии первые убитые готы. «Как же они безрассудны, эти варвары», — думал он. — «Словно дети! Почему не подождать, пока кавалерия обойдет их фланг? Зачем гибнуть вот так? Хотя… Сколько же в них задора и удали! Разве могут так римляне? Да что я! У нас теперь и солдат-то нет. Одни варвары бьются с другими. А римляне вроде меня наблюдают со стороны. А ведь когда-то и мы могли так же драться, теперь же — всё это в прошлом…».

Погруженный в свои размышления, Ацилий наблюдал за развернувшейся битвой. На его глазах готы карабкались вверх, вскоре две стены щитов столкнулись, заблестели мечи и копья, повсюду падали мертвые. Атакующим приходилось спускаться, а затем подниматься по склону и, хотя их было больше, защитники стояли неколебимо. Везде, кроме того места, куда ударил сам Вилимер. Ацилий видел, как под его могучими ударами, которым не могли противостоять ни щит, ни шлем, ни доспех, валятся один за другим враги. Видел, как следует за вождем дружина. И вот уже в строю появилась брешь, вот она стала больше. На той стороне мелькнул значок полководца — сам Синдила спешил ободрить солдат в этом опасном месте. «Неужто он прорвется и без обхода?» — не веря своим глазам подумал Ацилий, но узнать так ли это он не успел.

В задних рядах врагов возникло какое-то замешательство. Значок Синдилы остановился, затем повернул обратно. Защитники начали оглядываться, их сопротивление слабело, а готы все напирали.

— Измена! Нас окружили! — крикнул кто-то, и малодушный крик тотчас подхватило все войско Синдилы. Не думая больше о битве, мятежники побежали. Ацилий тоже радостно закричал, замахал руками. Это была победа. Путь на Рим был открыт.


— Итак, завтра твоя армия выступает на север?

Антемий прошелся по залу, остановился у окна и с наслаждением вдохнул свежий ночной воздух. В этот поздний час Рим все еще продолжать гулять, празднуя освобождение, но сюда, на Палатин, не доносилось ни звука. Прохладный ветерок обдувал лицо, отгоняя так некстати подкрадывающийся сон.

— Да. Пока Гундобад бродит по Италии, мы не можем быть спокойны.

Красс не спеша отпил вино, поставил бокал на стол и вновь склонился над картой. Сегодняшний день утомил его, но он не позволял усталости взять верх. Слишком многое надо было успеть обсудить, а времени оставлалось мало.

— Я хорошо знаю эту местность, — продолжал он. — Найти его нам не составит труда. Сколько людей у него может быть?

— Полагаю, он ведет с собой большую часть галльской армии. В основном это бургунды. А вот сколько у него людей — зависит от того, насколько он решился оголить границу по Родану. В последнее время меня тут не баловали новостями из Галлии, но предположим худшее — он забрал все войска, оставив границу на попечение бургундских отрядов Гундиоха. Тогда у него должно быть тысяч десять пехоты и тысяч пять конницы.

— У меня сил вдвое больше, но вот кавалерия… Наша кавалерия не может противостоять их тяжелым всадникам.

— Там, где вы встретитесь, местность холмистая, его всадникам будет трудно развернуться.

— И все же мне нужна такая же конница, как у него. Насколько я знаю, у тебя есть здесь две тысячи опытной кавалерии. Если бы ты придал их моим легионам, справиться с Гундобадом было бы гораздо легче.

Антемий вернулся к столу и сел напротив Красса.

— Я не могу отдать тебе букеллариев, — сказал он, наливая вино. — Это единственные мои военные силы. Не забывай — Италия была охвачена войной, и, пока я был осажден в Риме, Рицимер времени зря не терял. Всюду в провинциях и муниципиях он ставил своих людей. Я остаюсь в Риме не для того, чтобы предаваться покою. Пока твои доблестные легионы будут воевать на севере, мне предстоит навести порядок на юге. К тому же вандалы все еще тревожат наши берега, для отражения их набегов мне необходима вся моя кавалерия, она и так не столь многочисленна, как хотелось бы.

— Я оставляю в Риме половину своей кавалерии и два легиона. Неужели их не хватит для того чтобы держать в повиновении юг и отражать набеги пиратов?

— Кому будут подчинены эти войска?

— Кассию.

— И какова будет их задача?

— Кассий будет набирать и готовить людей для пополнения наших легионов. А его кавалерий ты можешь располагать в случае необходимости.

Антемий покачал головой:

— Твоя кавалерия не годится для боя с вандалами. Всадников тоже необходимо переучивать.

Красс задумчиво смотрел на императора, поглаживая подбородок.

— Как видишь, мои букелларии нужны здесь, — продолжил Антемий. — Но есть еще одна армия, и она уже должна быть в Италии.

— О чем ты говоришь?

— Я говорю об остготах. Это племена варваров, живущих в Паннонии. Узнав об измене Рицимера, я отправил туда верного человека, приказав ему убедить готов выступить против него. У остготов — кровная вражда со свевами и скирами, поэтому они должны были согласиться. Мой человек, Аниций Ацилий, сумел уговорить одного из готских вождей, Вилимера, и он идет в Италию с пятитысячным войском. Однако последние вести от них я получал давно, поэтому не знаю где сейчас Вилимер. Будет неплохо, если ты свяжешься с ним. Вместе вы могли бы легко окружить и уничтожить Гундобада.

— Ты призвал новых варваров в Италию?

— Я был в безвыходном положении! Что еще мне оставалось делать? И потом — римской армии давно уже нет, все наши войска состоят из варваров, так какая в таком случае разница?

— Но теперь-то римская армия есть. Что ты обещал варварам за помощь?

— Золото. И право поселиться в Галлии. А Вилимеру — титул военного магистра Галлии вместо Гундобада.

— Только новых варваров нам тут и не хватало! Можно ли полагаться на армию этих… остготов?

— Полагаю, что да. До тех пор, пока мы держим свои обещания им.

— И ты намерен держать их? Пустить Вилимера в Галлию?

Антемий вздохнул и вновь приложился к вину.

— Это нежелательно. Остготы родственны вестготам Эвриха, и как они поведут себя в случае войны с ними — я не берусь предсказать. Но считаю, их присутствие в Галлии будет опасным. Вероятность, что Вилимер не станет выступать против своих «братьев» очень высока. Вполне возможно, что он, напротив, может к ним присоединиться.

— Так зачем же ты позвал их сюда? — Я уже говорил — у меня не было другого выбора. Впрочем, сейчас они нам даже полезны. Пусть Вилимер поможет тебе расправится с Гундобадом. Побить одного варвара руками другого — что может быть лучше? Вот и решились бы обе наши проблемы.

— Мне надо будет связаться с Вилимером.

— В этом я тебе помогу. Отправим к нему людей, чтобы вы могли действовать согласованно.

В дверь постучали. Дождавшись разрешения Антемия, вошел раб. Поклонившись, он передал императору письмо и тут же удалился.

— Не возражаешь?

Красс пожал плечами и пригубил вино. Антемий быстро пробежал глазами табличку и, не сказав ни слова, положил ее на стол.

— Разбив Гундобада, я поведу легионы в Галлию, — продолжил Красс. — На кого я могу рассчитывать там?

— Все жители Галлии, простые люди и патриции, будут рады помочь тебе.

— И галлы?

— Галлы? Галлов больше нет, есть римские граждане. С тех пор, как Цезарь завоевал Галлию, там многое изменилось. У империи нет более лояльной провинции, чем Галлия.

— Это странно… Но пусть так.

— Галлия признаёт власть Рима, не сомневайся. Если не возражаешь, я отправлю с тобой достойных сенаторов, хорошо знакомых с лучшими людьми Галлии. Они помогут тебе наладить нужные связи.

— Буду очень рад. Мне еще многое предстоит узнать, и всякая помощь тут будет ценна.

— Да, ты не забыл о нашем уговоре? Насчет проповедников Симплиция?

— Не забыл, хотя и не вижу в том смысла. Завтра я устрою смотр легионам, пусть приходят в лагерь.

— Папа будет доволен. Тем более, что, как мне только что сообщили, после Игр случилась одна история… В нее замешан кое-кто из твоих легионеров.

— Что еще за история?

— Так, пустяки. Дело мы замнем, но Папа и ревностные христиане получат очередной повод для недовольства. Как будто их и без того мало.


Главный зал расположенной недалеко от Форума таверны «Гроздь винограда» был полон народа. Разные компании сидели за большими деревянными столами и пировали, то и дело требуя принести вина или еды. В воздухе стоял такой гул голосов, что приходилось чуть ли не кричать, чтобы услышать собеседника, сидящего рядом. На огромном очаге шипели и булькали котлы и сковороды, пахло дымом, жареным мясом и прочей снедью. Хозяин заведения, жирный краснолицый Меттий, только и делал, что покрикивал на нерасторопных поворов и служанок, обносивших посетителей. Он был несказанно доволен неожиданным наплывом клиентов. Давно уже его таверна не знала такой популярности: во время осады римлянам было не до развлечений. Теперь же денежки рекой текли в карман Меттия, и он не мог сдержать щербатой улыбки расплывавшейся на его лице, едва он думал о тех денежках, что оставят ему в этот вечер многочисленные посетители.

Большую часть клиентов составляли недавние зрители, пришедшие обсудить за вином только что окончившиеся Игры. Меттий немного завидовал их восторгам. Сам-то он на Игры не пошел — на кого таверну оставишь? А к вечеру подготовиться надо. Похоже всю ночь будут пировать, хватит ли еще заготовленной еды? Расточая улыбки клиентам и подзатыльники прислуге, он время от времени посматривал на компанию в дальнем углу. Эти, новые легионеры. Без доспехов, но все при мечах. Интересно, о чем они там болтают? Впрочем, какая разница? Лишь бы щедро платили, а уж в скупости их не упрекнешь — серебро так и летит. Меттий подумал, что бравым воинам должно быть захочется развлечься с девочками. Кого бы к ним послать? Его наметанный глаз сразу оценил, что один из этой четверки точно не простой воин, должно быть командир. У такого и денег побольше и запросы повыше.

«Тут надо прикинуть», — неторопливо думал Меттий, — «Тут какой-нибудь старой шлюхой не обойдешься…»


Фульциний пил уже третью кружку. В самом начале он потребовал принести лучшего вина, и жирный хозяин рассыпался в уверениях, что другого в его заведении и не водилось никогда. А принесли все равно какое-то поганое пойло, от которого в голове уже начинало шуметь. Но Марк не собирался останавливаться. Жизнь приучила его ценить те краткие мгновения, когда можно просто напиться с друзьями, пошуметь, высказать то, что не скажешь на трезвую голову. Завтра — новый поход и новые битвы, ну а сегодня — сегодня они отдыхают. И, — во имя богов! — они заслужили отдых. Он смотрел на тех, кто сидел с ним за одним столом. Только трое! Галл, Проныра и Сальвий — вот и все, кто остался от его отряда. Что ждет их дальше? Кто будет с ним рядом в следующий раз, когда им удастся также вот посидеть? Этого Марк не знал, и потому оставалось только пить за тех, кто погиб да радоваться, что сам пока еще жив.

Проныра залпом опрокинул кружку, стукнул ей по столу и громко потребовал еще вина. Молодая служанка подскочила незамедлительно, выставила на стол новый кувшин, получив в награду шлепок по едва прикрытому заду, и со смехом упорхнула к следующему столу.

— Хороша-а, — сказал Проныра, провожая ее взглядом.

— Тебе бы все о девках думать, — проворчал Галл.

— Ну а ты о чем думаешь, друг?

— Я-то? Да вот о войне этой думаю. Завтра мы снова уходим. А куда? Зачем? Чего бы нам в Риме не остаться, раз уж занесло нас сюда?

За столом повисло молчание. Галл высказал то, о чем думали все. По немногим словам и взглядам старых товарищей по оружию, Фульциний догадывался, что не дает им покоя, но не знал, что все зашло так далеко. А ведь эти его парни — одни из самых сорвиголов во всей армии! Что же тогда думают остальные? Напрасно, ох напрасно, позволил Красс легионерам войти в Рим! После такого напряжения сил они снова увидели прелести мирной жизнь, да еще и с деньгами в кармане…

— Вот что, — сказал Марк. — Старый лис Красс знает, что делает. И не нам обсуждать его приказы. Если он считает, что мы должны идти на войну — значит так и есть.

— Так-то оно так, — ответил Сальвий, отламывая себе кусок жирного окорока. — Но ведь мы победили. Почему же нам не остаться в Риме? Живут здесь хорошо. Слышал я, богов не чтят, как прежде, ну так мы это исправим. А война… С кем? Для чего? Мне непонятно, Марк.

Фульциний сделал долгий глоток, собираясь с мыслями. Он должен найти верные слова, должен убедить их…

— Мы не в нашем Риме, Сальвий. Здесь все по-другому. Здесь Рим владеет лишь Италией, да и то не всей. А со всех сторон ее окружают варвары. Подумай сам — если мы не заставим их вновь уважать силу римского оружия, они придут сюда. Да они и так были здесь, мы разбили их под стенами Рима, или ты позабыл? Варвары должны получить урок, Рим вновь должен утвердиться на прежних границах. Иначе все мы погибнем здесь. Вот почему Красс ведет нас на север. И вот почему я буду выполнять приказы императора, какими бы они ни были.

Разведчики молча жевали мясо и прихлебывали вино. Фульциний видел, что его слова оказались правильными, все трое призадумались. «Хорошо бы и Красс завтра нашел верные слова для легионеров», — подумал он. «Такие мысли до добра не доведут, их необходимо пресечь».

Тут дверь таверны в очередной раз распахнулась, и Марк привычно глянул на вошедших. О, боги, только не это! В таверну ввалились Иероним и Никомах — друзья-философы Публия Красса. Оба в доску пьяные.

— Оборони нас Юпитер! — пробормотал Проныра, пытаясь спрятаться за окороком. — Увидят нас, больше не отстанут!

— Да благословят боги это прекрасное место! — громогласно провозгласил Никомах. — Привет всем честным людям!

Его лицо цвета спелой вишни выдавало крайнюю степень опьянения, однако философ вполне твердо стоял на ногах, чего нельзя было сказать о его товарище. Пошатнувшись, Иероним вцепился в плечо друга, описал широкую дугу и, наконец, обретя равновесие, заорал зычным голосом:

— Хозяин! Тащи нам лучшего вина! Греческого!

— И девочек! Девочки где?! — поддержал Никомах, обводя таверну глазами.

Хозяин, безошибочно чуя состоятельных клиентов, рысью кинулся к философам. «Честные люди», посмеявшись над пьяницами, вернулись к своим разговорам.

— Давайте-ка выбираться отсюда, — зашептал Сальвий. — Другое место найдем. Помните, как тогда в лагере они также вот набрались, и…

И тут дверь вновь распахнулась. В таверну твердым шагом вошел высокий, худой и абсолютно лысый человек в черной хламиде. Кожа так обтягивала его череп, что он походил на скелет. Сложив на груди руки, он уставился на философов прямо-таки испепеляющим взглядом. Вслед за ним в таверну вошли четверо похоже одетых громил самого зверского вида, каждый из них был перепоясан веревкой. Все разговоры мгновенно смолкли, только Иероним все еще продолжал что-то втолковывать хозяину заведения.

— Кого я вижу! — насмешливо протянул «скелет». — Два богохульника, поносивших Христа, направились в это гнездо разврата и пьянства. Не сомневался, что найду вас именно здесь. Никомах медленно повернулся, Иероним по инерции следовал за ним. На миг на лице философа промелькнула растерянность, но тут же он широко улыбнулся и, распахнувь объятия, шагнул вперед.

— А, мой достойный оппонент! Эээ… Амвросий, так? Согласись, я честно побил тебя в философском диспуте, и слушатели заслуженно тебя… эээ… ну… ты же не держишь зла, что так получилось!

Но Амвросий не собирался обниматься с философом. Резко оттолкнув Никомаха, он вытер руки, будто коснулся нечистот и сказал:

— Не смей касаться меня, отродье Сатаны! Вы принесли в Рим скверну и зло. На Форуме и проклятой Арене вновь льется кровь во имя богомерзких кумиров. А ты, вместе с этой свиньей, ходишь меж добрых людей и смущаешь умы обольстительными речами! Но знай, и все путь знают! — тут он возвысил голос, — В Риме есть кому защитить святую веру! Братья! Проучите этих посланцев Дьявола!

Громилы слаженно шагнули вперед, на ходу доставая спрятанные под хламидами дубинки. Никомах, широко распахнув глаза, качнулся назад, увлекая за собой ничего не понимающего коллегу. Хозяин заламывал руки, прикидывая какой ущерб будет нанесен его любимой таверне, но отчего-то не вмешивался.

Фульциний тяжело вздохнул. Испорчен вечер. Конечно, ему не слишком-то было жаль этих пропойц, но они — друзья Публия Красса.

— Пошли, ребят, — сказал он, залпом осушив кружку. — Кое-кто здесь нуждается в хорошей взбучке.

Все четверо разом встали из-за стола.


Армия Красса выступила из Рима в четвертый день до июньских Календ. Оставив в Риме потрепанные в битве легионы Сервилия и Сисенны под общим командованием Кассия, которому было поручено заняться их пополнением и обучением новобранцев, Красс двинулся на север по старой Фламиниевой дороге. С собой он вел пять легионов и всю кавалерию и, имея под своим началом тридцать тысяч мечей, надеялся без труда разгромить варваров Гундобада.

По совету Кассия, Красс, сразу же после битвы под стенами Рима, отправил в разведку отряды всадников-галлов, придав каждому из них отлично знающих местность людей Антемия. Эти отряды промчались по дорогам Умбрии и Этрурии, собирая, где только возможно, сведения о войске Гундобада, и теперь Красс имел довольно точное представление о действиях неприятеля. Выступив из Перузии, бургунды и присоединившиеся к ним по пути остатки разбитой армии Рицимера, продвигались на юг по старой Фламиниевой дороге. Общая численность вражеской армии по оценкам разведчиков доходила до двадцати тысяч, пять тысяч из которых составляла конница.

Отклонив на военном совете предложение Октавия, настаивавшего на скорейшем продвижении вперед и решительном сражении с варварами, Красс решил осуществить иной план, призванный сберечь, насколько это возможно, жизни его солдат.

Узнав об избранном Гундобадом маршруте, старый проконсул возликовал, ибо варвары, то ли от неважного знания местности, то ли из пренебрежения к боевым возможностям противника, сами загоняли себя в ловушку. На участке от Гиспеллума до Нарни Фламиниева дорога проходила по узкой долине, зажатой между отрогами Аппенин, не давая возможности армии маневрировать и оставляя лишь два пути — вперед и назад. Решив воспользоваться этим обстоятельством, Красс ускоренным маршем двинулся к Нарни и достиг этого городка на второй день после выступления из Рима.

Нарни стоял на реке Нера, впадавшей в Тибр несколькими милями ниже по течению, и расположившаяся здесь армия могла надежно перекрыть выход из долины, по которой двигался Гундобад. Стремясь не дать варварам и малейшего шанса вырваться из ловушки, Красс направил легион Октавия в расположенную западнее Нарни Америю с приказом препятствовать попыткам неприятеля уйти с Фламиниевой дороги, а при первой же встрече с ним принять бой, немедленно направив Крассу сообщение, с тем чтобы главные силы ударили по противнику с тыла. Легион Копония отправился в расположенную восточнее Интерамну с тем же приказом. Оставшиеся под началом Красса три легиона принялись спешно возводить укрепления по всему берегу Неры, намереваясь дать бой варварам если те попытаются переправиться через реку. В этом случае легионы Октавия и Копония должны были обрушиться на бургундов с флангов и с тыла, довершая разгром врага.

План Красса был безупречен. Единственной возможность избежать ловушки было для Гундобада немедленно уйти с Фламиниевой дороги и двинуться к Риму обходным путем. Однако пока разведчики доносили, что варвары продолжают идти прежним маршрутом, и сейчас обе армии разделял лишь один дневной переход.


Стоя на валу недавно разбитого лагеря Красс наблюдал за тем, как солдаты XXV легиона спешно возводят полевые укрепления на левом берегу Неры. Ветер доносил сюда зычные команды и громкую ругань центурионов. Подбадриваемые таким образом легионеры углубляли ров, вбивали заостренные колья в песчаное дно реки, насыпали валы и строили частокол. Работа кипела по всему протяжению Неры. Насколько хватало глаз берег был усыпан тысячами солдат, рабов и граждан Нарни, копошившихся с усердием растревоженных муравьев. В глазах рябило от их белых туник.

Напротив города, где был удобный для переправы брод и потому самое опасное место, люди Антемия устанавливали только что доставленные из Рима баллисты и катапульты. Красс не возлагал больших надежд на эту артиллерию, полагая, что исход дела решат мечи легионеров, но знал, что такие орудия производят немалый эффект на скопища варваров. Одну баллисту уже успели привести в готовность, и Красс с интересом наблюдал, как ее расчет готовится произвести первый пристрелочный выстрел.

За спиной кто-то кашлянул.

— Варгунтий? Что это ты, друг, оставил свой легион без присмотра?

— Солдаты неплохо справляются и без меня. Я же хотел поговорить с тобой, Красс. Меня кое-что тревожит…

— Что именно, любезный Варгунтий?

Легат потер подбородок, заросший изрядной щетиной, и взглянул в глаза Крассу.

— Скажу прямо. Меня беспокоят жрецы их бога, которых к нам приставил Антемий.

— Положим, не Антемий, а Верховный Понтифик. Симплиций. И это была часть нашего договора. Ты забыл?

— Пусть так. Но рассчитывал ли ты, что их будет так много? Солдат у них нет, зато жрецов не перечесть!

— Что из того? Одним богом меньше, одним больше. Какая разница кому они молятся, Изиде, Кибеле или Христу? Все это непонятные восточные культы. Жаль, что они так распространились в Риме, но так уж, видно, пожелали сами боги. Наши легионеры не предадут веру отцов.

— Хотелось бы мне в это верить… Ты знаешь, Красс, я вовсе не набожен. Меня волнуют не вопросы веры, но вопросы верности войска тебе и Риму.

— Ты напрасно беспокоишься. Солдаты относятся к их проповедникам в лучшем случае насмешливо. Разве не так?

— Так, император. Пока что. Но что будет дальше? Больше всего меня беспокоит главный над ними жрец, он…

— Феликс?

— Да. Он умен, очень умен. Приглядись-ка. Вон там у бродов. Что ты видишь?

— У бродов? А что там? Колья вбивают?

— Да. В белом — мои легионеры, а среди них, в серых туниках, знаешь, кто это?

— Действительно. И кто же?

— Проповедники Феликса. Он отправил их всех работать вместе с солдатами. И все как один трудятся, не покладая рук, уже целый день. Наши сначала посмеивались, когда те их благословляли, но теперь, работая бок о бок, начинают относиться к ним, как к товарищам по походу. Я-то вижу это.

Красс пожал плечами.

— Ты видишь то, чего нет, мой добрый Варгунтий.

— А Феликс? Работает сам, будто так и подобает понтифику. Ходит повсюду среди солдат, там шутку бросит, здесь подбодрит. Уж очень он рьяно за дело взялся. А помнишь, как он в походе шел наравне со всем?

— Ты слишком много значения этому придаешь. Вот и тот сенатор, Никомах, что тоже за нами увязался, покоя мне вчера не давал. Вы с ним случайно не сговорились? Впрочем, мне нет дела до таких мелочей. Меня больше заботит предстоящая битва. А Феликс… Знаешь ли ты, что это он замял дело с Фульцинием, когда его парни убили в драке какого-то сановного христианина? Приближенного папы, между прочим. Ведь это Феликс, коего вы с Никомахом, так невзлюбили, снял обвинения с Фульциния и выставил виновным того фанатика Амвросия. Я слышал, Симплиций был в бешенстве, но Феликс сумел повлиять на него.

— Еще бы мне не знать! Он уже успел раззвонить об этом по всей армии. И тем сразу подняться в глазах легионеров. Поверь мне, Красс, все это неспроста. Феликс — опасный человек!

— Опасный, говоришь? Легок на помине! Если мои старые глаза меня не обманывают, этот опасный человек как раз направляется сюда. Клянусь Юпитером, вы все решили организовать паломничество ко мне словно к Дельфийскому Оракулу. И это накануне битвы! Прошу тебя, будь с ним любезен. Только религиозных распрей нам сейчас и не хватало!

— Если так, лучше позволь мне уйти.

Проконсул махнул рукой, и Варгунтий поспешил спуститься с вала, а Красс, обдумывая слова легата, глядел на приближающегося святого отца.


— Приветствую тебя, Марк Красс! Славный сегодня денек, не так ли?

Посланник Верховного Понтифика остановился в двух шагах от императора, почтительно склонив голову, но в глазах его сверкали веселые искорки.

Красс поглядел на этого человека, немного завидуя его неуемной энергии. Варгунтий был прав. Облаченный в простую тунику, изрядно перемазанную грязью, Феликс, видно, только что оторвался от работы. Святому отцу было около сорока лет. Его высокая подтянута фигура выдавала умеренность в пище и склонность к физическим упражнениям, а типично римское лицо вполне могло бы принадлежать патрицию республиканской эпохи. Собственно, он и был патрицием. Красс вспомнил, что говорил Никомах об этом человеке — Феликс происходил из благородного рода Анициев и мог бы сделать карьеру на государственной службе, но выбрал путь служения Христу. В глазах священника читался недюжинный ум и, а твердо сжатые губы выказывали огромную силу воли.

— Привет и тебе, Феликс. Что привело тебя ко мне?

— О, сущий пустяк для тебя! Если возможно, я хотел бы просить тебя об одном одолжении. Понимаю, что не стоило бы мне отрывать полководца от раздумий о предстоящей битве, но просьба моя не терпит отлагательств.

— Говори.

Феликс указал рукой на север, куда-то вдоль Фламиниевой дороги.

— Там, за рекой, в десяти милях отсюда лежат Карсулы. Городок давно заброшен жителями, остались одни развалины, но там находится обитель Святого Дамиана, покровителя целителей, и маленькая община сестер-монахинь. Я очень беспокоюсь об их судьбе, ведь армия варваров вот-вот пройдет через город. Что будет с несчастными сестрами? Конечно, судьба их — в руках Господа, но долг повелевает мне спасти их.

— Ты хочешь, чтобы я отправил туда солдат?

— Если возможно. Мне бы хотелось вывезти сестер-монахинь в наш лагерь, пусть побудут здесь, пока не окончится битва.

— Я не хочу рисковать жизнями солдат. Сюда идет Гундобад. Его передовые отряды возможно уже в Карсулах.

— О, я многого не прошу! Я сам отправлюсь в обитель, но все же мне было бы спокойнее в сопровождении солдат. Мало ли что может поджидать там мирного человека, вроде меня, а, между тем, три-четыре воина не ослабят твою могучую армию. Возможно тот ловкий разведчик, у которого вышло недоразумение с Амвросием в Риме…

— Фульциний?

— Да. С его опытом мы могли бы легко спасти несчастных сестер. А, кроме того, доставить тебе сведения о продвижении армии неприятеля!

Красс задумался. Этот человек настолько бесстрашен, что готов отправиться навстречу опасностям и возможной смерти ради спасения каких-то жриц? Или он так верит в своего Христа? «Если Феликс сгинет там, я знаю по крайней мере двоих, кто точно не станет о нем печалиться. Да и мне одной заботой меньше», — подумал Красс, — «Пусть едет, раз сам так хочет».

— Я собирался отправить вперед разведку. Если ты желаешь поехать с отрядом, я не стану тебя удерживать. Но почему Фульциний?

— Я много слышал о нем от юного Венанция, когда тот просил меня за своего друга. И мне хотелось бы самому побеседовать с этим доблестным воином.

— Что ж, Фульциний в какой-то степени обязан тебе. В той таверне он проявил недопустимую несдержанность.

— О, нисколько! Скажу тебе, между нами, Амвросий был невыносим. Его фанатизм затмевал разум, мешая ему любить Христа с чистой открытой душой. А, между тем, христианство — есть любовь, но не ненависть. Ненависть и безумие фанатиков, к сожалению, процветают на Востоке, но здесь, в Италии, христиан отличают кротость и терпимость к древним верованиям… Так как с моей просьбой?

— Я прикажу Фульцинию сопровождать тебя. Когда ты хочешь отправиться?

— Немедленно. Время не ждет. Да и варвары тоже.


Одоакр почти бежал по улочкам Гиспеллума. Пятеро его солдат едва успевали за командиром.

Тут и там ночную тьму прорезывали огни факелов, от дома к дому метались черные тени, отовсюду слышалась брань, плач и крики. На площадях пылали костры, вокруг них толпились солдаты, оглашая город пьяным смехом и нестройными песнями. На огромных вертелах жарилось мясо, дорогие и дешевые вина, вытащенные из погребов местных жителей, потоками лились в луженые глотки. Время от времени очередной отряд, а то и просто кучка воинов отделялись от пирующих, скрываясь в переплетении улиц, чтобы найти еще нетронутый дом и присоединиться к творившимся повсюду грабежам и насилиям.

Они вошли в Гиспеллум четыре часа назад, и Одоакр сам не заметил, как организованная армия превратилось в толпу мародеров. Единственными, кто еще сохранял порядок, были три тысячи его солдат, стоявших лагерем у ворот Венеры, но и они, видя повальный грабеж, порывались присоединиться к товарищам. Видя, что бургунды, а вслед за ними и все остальные, его не слушают и насилие не прекращается, он бросился разыскивать Гундобада, единственного человека, способного удержать в узде эту массу буйных голов.

— Проклятый дикарь! — ругался он, устремляясь к дому префекта, где по обычаю расположился военный магистр Галлии. — Что ж ты творишь, пьяная скотина?!

Караул у дома префекта несли двое бургундов. Привалясь к дверям, они гоготали на всю улицу, то и дело передавая друг другу пузатую флягу. Не сдержавшись, Одоакр выместил свою злобу на них.

— Как ты несешь службу, свинья! — заорал он на часового, толкнув его в грудь.

— По… полегче, ты! — заплетающимся языком проговорил тот, пытаясь обрести равновесье. — А не то…

Размахнувшись, Одоакр ударил его в челюсть. Часовой упал. Его товарищ тотчас же схватился за меч, но подлетевшие телохранители враз скрутили бургунда.

— К оружию! — сдавленно прохрипел тот.

Из дома высыпало пять или шесть солдат с мечами наголо, но едва зазвенела сталь, властный окрик прервал начавшееся было побоище.

— Гунтер, — сказал Одоакр, стараясь унять гнев и вкладывая меч в ножны. — Ваши люди плохо встречают меня.

— Что здесь происходит? — спросил старый советник, обводя взглядом застывших воинов. — Что за драки между своими?

— Я сделал замечание этим негодяям, — Одоакр кивнул на лежащего без чувств часового. — В ответ они оскорбили меня, а когда мы слегка проучили их, вызвал подмогу.

Гунтер примирительно поднял руку и окинул своих воинов суровым взглядом.

— Вижу, здесь произошло недоразумение. Уберите мечи! А ты, Одоакр, входи. Ты всегда желанный гость на нашем пиру.

Идя рядом с Гунтером через просторный атрий, Одоакр отовсюду слышал пьяные голоса, дом префекта был набит народом, повсюду пировали, орали нестройные песни, кто-то со смехом плескался в имплювии.

— Знаешь ли ты, Гунтер, что творится на улицах? Ваши люди открыто грабят жителей, тех, кто сопротивляется убивают.

— Что из того? Трусливые римляне сдали свой город без боя. Они не заслуживают честного обращения.

— Но зачем настраивать их против себя? Война не кончена. Перед нами армия Антемия. Он все еще считается императором римлян. Мы же ведем себя в Италии, как вражеское войско, которое пришло грабить и убивать. Можем ли мы рассчитывать на победу, если против нас будет народ Италии?

Гунтер пожал плечами и открыл дверь в триклиний.

— Народ Италии — это стадо овец. Они сами позволяют себя стричь. Кто в этом виноват? Входи.

Триклиний ярко освещали десятки факелов и жаровен. Здесь было жарко. Мозаичный пол устилали ковры и подушки. На ложах и на полу сидели и лежали приближенные Гундобада, все с чашами и рогами в руках, кое-кто в обнимку с рабынями. Сам вождь восседал в центре зала за огромным столом. На вошедших он не обратил никакого внимания. Горланя застольную песню, военный магистр Галлии яростно стучал кулаком по столу, отбивая ритм.

Гунтер подошел к нему, тронул за плечо и сказал несколько слов. Одоакр, скрестив на груди руки, застыл напротив вождя. Наконец Гундобад поднял голову.

— А, — протянул он. — Одоакр. Правая рука моего покойного дяди. Гляньте-ка! Дядя мертв, а рука его стоит среди нас!

Бургунды разразились хохотом.

— Ладно, ладно, — отсмеявшись сказал Гундобад. — Не смотри волком. Ты — друг нам! Садись с нами — ешь, пей, веселись!

— Не для того я пришел, Гундобад.

— Эээ?

— Твои солдаты грабят город. Нужно немедленно остановить их. Прекратить мародерство.

— Зачем?

— Затем, что мы не войско завоевателей и не орда диких гуннов. И мы не на вражьей земле находимся, но на своей. Для Италии мы — закон и порядок. Твои же воины…

— Мои воины имеют право на добычу, и я не собираюсь лишать их ее. Какой еще закон? О чем ты толкуешь?

Зал разразился одобрительными криками. Одоакр побледнел.

— Будь жив Рицимер, ты не посмел бы вести себя так. Италия была его землей и разорять ее, все равно, что грабить себя же.

— Что? — Гундобад привстал и, покачнувшись, схватился за плечо сотрапезника. — Рицимер? Мой дядя мертв. И это потому, что он слишком цацкался с римскими выродками. Я не стану повторять его ошибок. Мы возьмем, что хотим. По праву меча. И ты… не смей мне указывать! Кто ты такой?

Вождь бургундов внезапно сорвался на крик. Все в зале разом умолкли.

— Мне плевать, кем ты был при моем дяде! Его больше нет, слышишь? Теперь я здесь хозяин! И ты будешь выполнять мои приказы, понял меня? Италия отныне моя! Я здесь господин! Ты понял меня?! Понял, я тебя спрашиваю?!

Одоакр молча. Пальцы сами собой сжали рукоять меча. И тут же разжались.

— Я понял тебя. Могу я идти… господин?

— То-то же, — Гундобад плюхнулся обратно на ложе. — Иди. И позаботься об охране ворот, где ты там остановился со своими… людьми.

Все так же молча Одоакр развернулся и вышел из пиршественной залы.

Едва он скрылся, вождь обратил взгляд на Гунтера.

— Кстати, увидел тебя с ним и вспомнил об одном деле, что не успел закончить. Где там эта девчонка из Перузии? Вели привести ее в мою комнату. Я, так и быть, уделю ей пару минут.

Ближайшие сотрапезники вновь расхохотались, один даже поперхнулся вином, и его пришлось хлопать по могучей спине.

— Я отпустил ее, Гундобад, — невозмутимо ответил Гунтер. — Еще днем. Думал, тебе она больше не нужна. Да, по совести говоря, мне было жаль эту девочку.

— Ты… — что?! Да я… Ты… Ну, старик, порой ты слишком заботишься о чести! Ха! Придется исправлять твои ошибки. Куда она направилась?

— Куда-то на юг.

— Эй, Хервинд!

Длинноусый воин вскочил, чуть не опрокинув скамью.

— Друг Хервинд, возьми пару десятков солдат, лошадей и догоните ее.

— Сейчас, вождь?

— Да! Прямо сейчас! Немедля! Мне уже надоело, что она ускользает от меня то так, то эдак… Чтоб завтра Ливия была здесь! В погоню!

Цепляя на ходу меч к поясу, Хервинд выбежал из триклиния. Не прошло и часа, как отряд в полсотни всадников, миновав ворота Венеры, помчался по дороге в сторону Карсул.


Стоя на стене у самых ворот Одоакр смотрел в ночь. Холодный ветер дул прямо в лицо, путался в складках плаща. За спиной то и дело слышались крики. Бургунды грабили город. Отблески факелов играли на лице скира, его воины, из тех, что несли караул у ворот, опасливо поглядывали на стену. Если кому и хотелось присоединиться к буругндам, они постарались упрятать свои мысли как можно дальше. Никто не желал вызвать гнев сурового вождя.

Одоакр думал. Гнев, едва не лишивший его разума в доме префекта, отступил. Нет, он не исчез, но, переплавившись подобно железу, стал расчетливым и холодным, словно стальной клинок. Гундобад унизил и оскорбил его в присутствии множества свидетелей. Он, сын славного Эдики, вождя скиров, что погиб как герой в битве на Болии, не может снести такого. Наглый и распущенный сын Гундиоха заплатит за это. Плохо же он знаком с Одоакром, если думает, что командир федератов отныне его слуга!

Да, он служил Рицимеру, но лишь потому, что признавал его превосходство. Могущественный свев был для них как отец. Для них — это для федератов, скиров, ругиев, герулов и прочих изгнанников из разных племен, которым не повезло так, как готам, вандалам, бургундам. У них не было своих королевств и своей земли. Но их объединяло боевое братство и — стремление обрести родину. Здесь, в Италии, они нашли ее. Она стала их королевством, доставшимся им железом и большой кровью.

Они не хотели и не делали зла римлянам. Наоборот, федераты стали мечом и щитом древнего народа, некогда славного, но ныне состарившегося и одряхлевшего. И всех устраивало такое положение. Римляне готовы были кормить и содержать их, они — защищать Италию от любого врага. Можно сказать, Италии повезло. У римлян в Галлии не было таких надежных защитников, и готы, кровожадные готы Эвриха, готовы проглотить остатки римских владений, все эти сонные виллы, где живут расслабленные патриции, городские сенаты, в которых, куриалы состязаются в красноречии, подражая своим далеким предкам… Но некому защитить их привычный уклад и традиции. Некому взяться за меч и драться за земли отцов. Готы придут в Галлию с огнем и мечом и ничто ее не спасет. Но в Италию они не придут. А если попробуют сунуться — федераты будут драться за нее, как за свою родную землю.

Это понимали все, и Рицимер и римский народ. Не понимал один Антемий, пришлый гречонок, который все еще грезил видениями прошлой Империи, да кучка римских патрициев, упрямо цеплявшихся за давно растаявший в прошлом призрак величия. Они толкали измученную и истощенную Италию к новой войне. Снова и снова они пытались отбить у готов Галлию и Испанию, пытались отобрать Африку у вандалов, не понимая, что несчастной разоренной стране нужно одно — мир и возможность залечить раны. Рицимер понял это первым, он стремился дать Италии мир, беспощадно уничтожая очередного «императора», возжелавшего лавров Цезаря. И потому Рицимер был велик, а удача не оставляла его. До недавнего времени…

Одоакр до сих пор терялся в догадках, что случилось там, у ворот Рима. С кем они дрались? Кто пришел на помощь обреченному Антемию? Он был в битве, говорил с солдатами, которым удалось вырваться с поля боя, но так и не понял, кто разбил Рицимера. Уверенность была лишь в одном — это римляне.

Тут Одоакр усмехнулся. Хороша уверенность! Откуда в Италии взяться армии римлян? Даже если забыть, что римляне — не воины, а овцы, как верно сказал о них Гунтер, остается неразрешимый вопрос — кто собрал эту армию, вооружил, обучил? И все это незаметно для могущественного владыки Италии. Невозможно! Нет, конечно, он слышал, что в Галлии римляне пытаются оказывать готам какое-то сопротивление. Будто бы они собирают отдельные отряды ополчения и даже отбиваются в каких-то городах, но тут-то совсем другое! Армия. Большая, отлично подготовленная, дисциплинированная и предводительствуемая… кем? Ну, скажем, какой-нибудь патриций, — очень богатый патриций, — на своей вилле собрал… Десятки тысяч профессиональных солдат-римлян? Нет, бред!

Глядя со стены вдаль, Одоакр мучительно размышлял. Где же теперь их, федератов, место? С Гундобадом? Хорошо, забудем об оскорблениях заносчивого щенка. Но что он способен им дать? Он грабит и разоряет Италию. Скоро его имя станет проклятием для здешних людей, а с ним проклянут его бургундов и всех, кто держит их сторону. Так или иначе, у римлян теперь есть армия и с ней надо считаться. Даже если Гундобад разобьет ее, что, кстати, сомнительно, он продолжит разорять страну, а потом… Ненавидимый всеми чужак, пришелец, сможет ли он удержать Италию? Не будет ли народ рад даже готам, лишь бы избавиться от такого господина? Гундобаду-то что! В любой момент он может бросить Италию и вернуться к отцу, в земли бургундов, привезя с собой груды награбленной добычи. И будет героем. Но им, федератам, бежать некуда. Их земля — здесь.

Эх, знать бы, сколько людей осталось у неизвестного полководца! Каких силы встретят их на пути в Рим? Может ли Гундобад справиться с войском, что разбило самого Рицимера? Скир устало потер виски. «Бросить бы всё. Податься в Иллирию, к брату. Слышал, Онульф неплохо устроился. Командует где-то там войсками. Ходит в любимчиках у Армата. Тьфу! Что за мысли! Не хватало еще прибежать к братцу, словно побитый пес и жаться к ногам, прося убежища». Нет! Он — Одоакр, вождь федератов. Люди верят ему и идут за ним. Его судьба — Италия, не Иллирия. Надо принять решение, от которого будет зависеть всё. Трудно это, непросто… Если бы боги подали знак. Как поступить?

— Эй, там! Кто идет?!

Шум у ворот вырвал его из омута мыслей. Часовые внизу засуетились. Что там еще?

— Я — Ала, из армии Рицимера! — прокричал во тьме знакомый хриплый голос. — Здесь ли Одоакр?

«Не может быть! Неужели?! Вот он — знак богов!».

Он бросился по лестнице вниз:

— Открыть ворота!


По приказу Одоакра им подали ужин прямо в доме привратника и оставили одних. Ала упал на скамью, бросил рядом свой тяжелый меч и с жадностью накинулся на еду.

— Не ожидал увидеть тебя снова, — сказал Одоакр, наливая себе вина. — Думал, ты остался там навсегда. С Рицимером.

— Ха! Нашего брата так легко не возьмешь! Но дело там было жаркое.

Разрывая холодную курицу, Ала запихивал в рот мясо кусками и глотал, почти не прожевывая.

— Когда открылись ворота, мы схлестнулись с дружиной Антемия, а у него здоровые парни, сам знаешь. Рицимер погиб на моих глазах. Я пытался пробиться к нему, срубил троих, а потом увидел, как он упал. Кони топтали его копытами. Но он умер достойно, в бою.

— Ну а ты как?

— А что я? Слушай, хлеб у тебя тут есть? А, вижу… Наши продолжали рубиться, но в тот день Бог отвернулся от нас. Потом налетела пехота римлян, и началась резня. Что оставалось делать? Рицимер был мертв. Ну, я собрал пару десятков ребят и решил пробиваться. Из кольца вырвался я один. Ты меня осуждаешь?

— Что ты выдумал? Я рад, что ты здесь.

— Хорошо. Выпьем за Рицимера.

Оба отхлебнули сразу по половине кубка. Одоакр вытер усы.

— А ты узнал…

— Чья это армия? — Ала усмехнулся. — Я знал это с самого начала. Только не верил.Теперь верю.

Одоакр ждал, пока Ала прожует очередной кусок.

— Я ведь был с вождем на переговорах. Тот старик… Он сказал, что его зовут Красс. Я не знаю, кто такой Красс, но Рицимер знал. Он будто сломался, думал, никто не слышит, но я-то был рядом, когда он прошептал: «Это кара небес».

— Да кто же это?! Скажешь ты, наконец? Потом хоть все тут сожри!

Ала откашлялся.

— Эта армия не из нашего мира. Красс жил пять веков назад, когда у римлян была великая империя, а наши предки-германцы и думать не смели, что когда-нибудь будут в Риме. К стенам Рима пришли легионы той древней империи. Но это не призраки, они из плоти и крови. Такие же солдаты, как мы.

Одоакр вертел в руках кубок, вглядываясь в лицо Алы.

— Не веришь? Я тоже не верил. Как, почему? Я не знаю. А только каждое мое слово правда. Мы сражались с предками нынешних римлян. А они — не то, что теперешние неженки. Эти римляне — прекрасные бойцы, да ты и сам это знаешь.

— Но это же… чудо. Выходит, попы правы и чудеса бывают?

— Выходит так.

Они помолчали. Ала унял голод и теперь отдавал должное вину и фруктам.

— Сколько их? Какие у них планы?

— Точно не знаю. Пробираясь сюда, я видел их армию на марше. Не меньше тридцати тысяч, да еще в Риме сколько-то осталось.

— Говоришь, на марше? Они идут сюда?

— Нет. Встанут у Нарни. Там хорошая позиция, Гундобаду не пробиться. Надо сказать ему, чтобы сворачивал с этой дороги, лучше их обойти. Сколько здесь людей?

— Около двадцати тысяч. Это с моими федератами.

— С твоими? Так ты теперь вместо Рицимера?

— Солдаты признали меня.

Одоакр выжидательно поглядел на Алу, тот не спеша потянулся.

— Спрашиваешь, признаю ли я тебя? Да, признаю. Сейчас не время чтобы выяснять, кто главней. А из тебя выйдет хороший вождь. Думаю, Синдила в Равенне тоже не будет против. Так что я на твоей стороне, и потому повторю — надо обойти римскую армию, здесь нам не победить.

— Не спеши, Ала. Гундобад — просто наглый щенок, и я не уверен, что нам с ним по пути. Может, не так уж и плохо если он по своей тупости попадется в ловушку. Это собьет с него спесь.

— Вот как? Хочешь избавиться от бургундов?

— Я еще не сказал, чего я хочу. Но ты не видел, что они творят в здешних городах. Им все равно, но нам-то еще жить здесь придется. Так что не будем говорить Гундобаду, что его ждет впереди. Пусть узнаёт сам. Если он вообще знает, что такое разведка.

— Что ты задумал? Уж не хочешь ли ты договориться с римлянами?

Одоакр поставил кубок на стол.

— Я должен подумать. Прости, что не даю тебе толком отдохнуть, но будь готов вскоре выехать из города. Гундобад пока не знает, что ты прибыл, а доверять я могу только тебе.


Алый отблеск зари заиграл над цепью невысоких гор на востоке. Утро вступало в свои права, и предрассветный сумрак быстро рассеивался.

Фульциний потер руки, покрывшиеся «гусиной кожей», и постарался встряхнуться. Хотелось спать. «Скорее бы солнце взошло», — подумал он, поднимаясь на холм. Даже сверчки и цикады, донимавшие своим пением всю ночь, казалось, разделяли его ожидания. Они примолкли, затаившись в траве, и вокруг стояла звенящая тишина.

Марк быстро взбежал наверх, упал на колено и посмотрел вниз. Фламиниева дорога, огибая холм, бежала на север через широкую долину, посреди которой стоял городок. Карсулы. Даже отсюда было видно, что город не обитаем. Над крышами домов не курились дымки очагов, не перекликалась городская стража, рабы, встававшие раньше своих господ, не спешили к колодцам набрать воды для утренних омовений. Город был мертв, и лучше всего об этом говорила сама дорога, густо заросшая травой, а кое-где на ней даже пробивались молодые деревья. Легкий утренний туман не мешал разглядеть низкие осыпавшиеся стены, пустую арку ворот и заросший плющом забитый грязью акведук в южном конце города.

Услышав за спиной чье-то пыхтение, Фульциний обернулся. Ну конечно! Жрец, не утерпев, решил присоединиться к нему. Марк нетерпеливо помахал рукой, показывая, что нечего маячит на фоне неба. Феликс послушно присел.

— Карсулы. Добрались, наконец-то! Тяжеловато в мои-то годы совершать ночные прогулки.

— Где твоя обитель? — Фульциний вновь обернулся к городу.

— Обитель не моя, но достойных сестер-врачевательниц. Святой Дамиан, который когда-то жил здесь…

Фульциний нахмурился.

— Да, понимаю… Обитель на той стороне. Смотри — вон амфитеатр, за ним рыночная площадь, вон те развалины — базилики и храмы, а за ними — видишь высокий дом, окруженный стеной? Вот это она и есть, обитель Святого Дамиана.

— Не вижу там никакого движения. Хотя далековато. Да и рано еще.

— Нет, ты прав! Сестры обыкновенно встают рано. Это странно. Впрочем, всякое может быть. Поедем, посмотрим?

— Опасности вроде бы нет… Но надо сделать все быстро. Идем.

Обернувшись, Фульциний бросил взгляд на дальний конец города, где Фламиниева дорога вновь исчезала среди холмов. В любой момент из-за этих холмов могла появиться армия Гундобада.


Спустившись с холма, Фульциний молча указал рукой в сторону города, и маленький отряд тут же последовал за ним. Галл, Проныра и Сальвий вели в поводу пять оседланных коней, предназначавшихся для монахинь. Феликс не знал есть ли у сестер собственные лошади, а оказаться на пути наступающей армии никому не хотелось.

Миновав пустой проем ворот, загроможденный парой каменных блоков, свалившихся прямо на дорогу, они вошли в город. Копыта коней мерно цокали по камням, их шаги легким эхом разносились среди покинутых зданий, приглушенные захватившей дорогу травой. Никто не разговаривал. Мертвый заброшенный город производил неприятное впечатление.

Обогнув старый амфитеатр, они увидели обитель, огражденную стеной сухой кладки высотой футов пятнадцать. Даже отсюда было видно, что ворота закрыты.

— Добрый знак, — произнес Феликс. — Кто-то там определенно есть.

«Вот только кто?» — подумал Фульциний, но ничего не сказал. Их было всего четверо. Пятеро, если считать жреца, хотя какой от него в бою толк? — и встреча с противником в планы Фульциния не входила. Но время не оставляло иных способов узнать, кто расположился в обители. Поэтому, приказав своим людям сесть на коней и быть готовыми удирать, он постучал в ворота.

— Эй, есть кто живой? Открывай!

Некоторое время ничего не происходило, потом где-то скрипнула дверь, послышались шаркающие шаги.

— Погодите, добрые люди, — донесся из-за ворот женский голос. — Такой ранний час, и мы…

В створке ворот открылось маленькое зарешеченное окошечко, на миг мелькнули заспанные глаза, и окошко тотчас затворилось.

— Вы воины? Что вам нужно? Здесь святая обитель, солдатам с оружием нет здесь места.

Голосу явно пытались придать уверенность, но дрожь выдавала испуг. Фульциний пожал плечами и ожидающе посмотрел на жреца. Тот соскочил с лошади и подошел к воротам.

— Это я, Феликс, смиренный служитель Христа из Рима, — мягко произнес тот. — А солдаты всего лишь сопровождают меня. Мы вам ничем не грозим. Здесь ли сестра Зенобия, настоятельница обители?

Окошко опять открылось. Глаза глядели изучающее.

— Я позову мать настоятельницу. Уж извините, устали мы все, столько народу вчера прибыло, столько народу… Пойду разбужу.

— Эй, а нам что, здесь торчать что ли?!

Но окошко захлопнулось вновь. Фульциний сплюнул и спешился, остальные последовали его примеру.

— Сальвий, а ты куда? Давай-ка обратно на-конь и дуй к северным воротам, смотри за дорогой. Если что — мчись сюда.

Сальвий кивнул и ускакал.

Тем временем обитель пришла в движение. Хлопали двери, слышались голоса, где-то раздался детский плач.

— Это еще что такое? — Фульциний посмотрел на жреца, но тот лишь помотал головой.

— Сам не знаю. Но сестра что-то говорила про прибывших людей, возможно…

Послышался скрежет засовов, ворота со скрипом отворились.

— Здравствуй, Феликс. Рада вновь тебя видеть.

Перед ними стояла высокая матрона средних лет, облаченная в черный балахон с капюшоном. В молодости она явно была красива, да и теперь ее красота еще не поблекла, но с годами аристократическое лицо приобрело печать внутренней силы и некоторой надменности. Ее взгляд скользнул по солдатам и вернулся к Феликсу.

— Здравствуй, Зенобия. Сколько лет прошло. Не думал увидеть тебя когда-нибудь вновь.

Фульцинию показалось, или на миг ее губы дрогнули?

— И я рада тебе. Входите.

Она отошла в сторону и все четверо вошли во двор, ведя за собой лошадей. Фульциний огляделся. Встречать их, похоже, высыпало все население, а людей тут и вправду оказалось немало. Вокруг Зенобии собралось еще четыре сестры разного возраста, все в одинаковых балахонах. У старого колодца посреди двора стоял пожилой мужчина в помятой тунике и дорожном плаще, возле него застыли двое подростков лет четырнадцати. У входа в дом расположились три молодых женщины, две из них баюкали на руках младенцев, закутанных в чистые пеленки. Оба мирно сопели, плач же доносился из дома, значит, был там и кто-то еще. Заспанные люди, оторванные от сна их прибытием, смотрели настороженно и испуганно.

— Вчера мы легли поздно и не ждали гостей. Завтрак еще не готов, но если вы подождете…

— Некогда ждать, Зенобия. Мы явились за вами. Сюда идет армия Гундобада. Римские войска ждут их у Нарни. Мы отвезем вас в наш лагерь. Собирайтесь немедля.

При этих словах жреца одна из женщин вскрикнула, прижав ребенка к груди. Сестры растерянно уставились на настоятельницу, а мужчина у колодца аж присел.

— Мы знаем о них. Эти люди беженцы. Они остановились в обители по дороге в Нарни, и, видно, сам Господь послал вас сюда. Под вашей защитой они будут в безопасности. Но мы не покинем обители. Варвары не посмеют коснуться чад Христовых и святых стен.

— Что ты такое говоришь, Зенобия? Варвары на то и варвары. Тут и речи быть никакой не может. Ты поедешь с нами. Вернетесь в обитель после сражения.

— Но…

— Я знаю, ты ничего не боишься, и вера твоя крепка. Но подумай о сестрах. К вечеру или, самое позднее, завтрашним утром, здесь пройдут бургунды. Дикие варвары, не верящие ни в Бога ни в Дьявола, что они сделают с вами?

— Господь защитит нас.

— Как бы не так! — звонкий голос принадлежал юноше, только что вышедшему из дома.

Юноше? Фульциний вгляделся и удивленно покачал головой. То была девушка в мужской тунике и коротком плаще. Ее светлые волосы были коротко срезаны неумелой рукой, на поясе болтался меч.

— Никого он не защитит. Как не защитил моего отца. Как не спешил защитить и меня. Бургунды — дикие звери, они понимают только вот это! — тонкая рука стиснула рукоять меча.

Фульциний невольно залюбовался ею. В ее серых глазах не было страха. Только ненависть и стремление любой ценой отомстить. «Интересно, как она выглядит, когда улыбается», — подумал Марк неожиданно для себя.

— Ливия! — настоятельница едва не задохнулась от возмущения. — Что ты говоришь?! В этих стенах…

Ее прервал громкий стук копыт. Марк, разом освободившись от наваждения, бросился к воротам.

— Варвары! — выкрикнул Сальвий, на ходу спрыгивая с коня. — Большой отряд. Не меньше пятидесяти солдат. Все верхами, скачут во весь опор. Будут здесь через четверть часа.

Фульциний грязно выругался.


В наступившей тишине было слышно, как капает вода у колодца. Да еще шепотом молилась одна из сестер. Фульциний облизнул пересохшие губы, и тут же Сальвий потряс его за плечо:

— Ты что, не слышал меня?! Варвары! Надо бежать!

Марк медленно обвел глазами двор. Люди, простые люди, не воины. Женщины, грудные младенцы, даже мужик этот перепуганный насмерть… У них нет лошадей, да если б и были — далеко ли они уйдут?! Внезапно он ясно увидел, что будет здесь через полчаса. Огонь и пепелище. И трупы. Изнасилованные женщины, надетые на копья младенцы… Нет! Сбрасывая наваждение, он помотал головой и стряхнул руку Сальвия.

— Мы не уйдем.

Проныра и Галл, уже успевшие подскочить к лошадям, остановились и удивленно воззрились на командира. Сальвий побледнел.

— О чем ты говоришь, Марк? Нам не остановить их. Варваров слишком много! Что толку погибать здесь, с этими… — тут он закашлялся и осекся.

— Пусть нас мало, но мы — солдаты Рима. Наш долг защитить этих людей. Если придется, мы встанем между ними и варварами.

— Ты сошел с ума, — еле слышно проговорил Сальвий. — Ты не можешь приказать нам умереть ради… Ради чего?!

— Может быть. Но я остаюсь. Хотя… Ты прав в одном, я не могу приказать вам остаться. Поступайте, как считаете нужным.

Проныра пожал плечами и встал рядом с Фульцинием.

— Ты командир, Марк. Если ты говоришь, что надо остаться, я остаюсь.

Галл посмотрел в небо, коснулся рукой гривы лошади и молча отошел от нее.

Сальвий хотел что-то сказать, но, посмотрев в лица друзей, опустил глаза.

— Я хочу жить. Если вы… Если… — махнув рукой, он отвернулся.

— Я не осуждаю тебя. Иди. И удачи тебе.

Сальвий поднял глаза, впервые в жизни Марк увидел в них слезы.

— Я поскачу в лагерь Октавия. Он ближе всех отсюда. Помчусь как ветер. И клянусь тебе, Марк, через два часа я приведу помощь! Если придется — сам подниму кавалерию. Держитесь, ребята! Два часа…

Фульциний шагнул вперед и порывисто обнял Сальвия.

— Мы будем ждать. Скачи во весь дух!

— И возьми мою Эпону, — добавил Галл. — Во всей армии нет лошади быстрее.

Сальвий кивнул и вскочил в седло. Внезапно он сорвал с себя перевязь с мечом и протянул Марку.

— Вам он будет нужнее.

Едва Фульциний взял меч, Галл свистнул и крикнул что-то на своем языке. Белая кобыла рванулась с места, обдав всех мелким щебнем из-под копыт.


Никто не проронил ни слова и не двинулся с места. Люди глядели на Фульциния, ожидая приказов, безоговорочно вверяя свои жизни в его руки. Сальвий дал им надежду, но такую призрачную, что полагаться на нее было нельзя.

«Ну, что тут можно сделать?».

Фульциний еще раз оглядел обитель. Высокий дом, больше похожий на башню, полукругом охватывала стена почти двадцати футов высотой.

«Влезть на нее без лестниц будет трудновато. Ворота… Ничего, крепкие такие ворота. Тому, кто захочет их выбить, придется повозиться. А это что там такое?»

В дальнем конце двора громоздилась куча битого камня. Какая-то пристройка, то ли амбар, то ли конюшня. И ее разломали для каких-то надобностей. «Это нам может пригодиться. Так…»

— Женщин и детей в башню! Запритесь там и чтоб носа не высовывали! Эй, а вы куда?! Да, ты! Как звать?

— Анк Плоций, господин! Я мирный торговец из Мевании, я всего лишь…

— А эти?

— Мой сын и племянник, господин солдат. Спурий и Секст. Мы здесь…

— Галл! Бери себе этого Плоция и его ребят. Вон те камни тащите на стену, туда где ворота. Валите как придется, но чтоб их было много!

Плоций пытался что-то сказать, но Галл заорал на него не хуже центуриона, и дело пошло. Видя, что у женщин от страха ноги приросли к земле, и в дом никто не спешит, Марк обратился к Зенобии.

— Мне некогда с ними возиться. Прошу тебя, позаботься о них. Уведи всех в башню! А своих сестер пока оставь тут.

Мать настоятельница смерила его тяжелым взглядом, явно не собираясь выполнять указания, но тут же вмешался Феликс.

— Зенобия, делай, как он говорит! Марк — опытный воин, он лучше нас всех знает, что надо делать. Во имя Господа, повинуйся ему!

— И от жреца польза бывает… — пробормотал Фульциний, видя как быстро Зенобия наводит порядок среди женского населения обители.

— Вы двое, — бросил он жмущимся у колодца сестрам, — помогайте Галлу, пока не появятся варвары. Потом — быстро в башню. Проныра! Бери этих двоих, укрепляйте ворота. Чем? Задницей твоей! Вон хоть те доски тащите! Ливия! А ты почему не в башне?!

— Ни в какую башню я не пойду. Я буду сражаться рядом с тобой.

Миг он смотрел ей в глаза. Щеки девушки раскраснелись, ноздри раздувались от волнения.

«Все равно всем умирать. Так какая разница?!»

— А, пес с тобой! К воротам!

Святой отец, не ожидая команды, тоже схватился за доску. Работа кипела. Обитель готовилась к бою.


Многого сделать они не успели, крепкие дубовые ворота перегородили телегой Плоция и старыми досками, да натащили на стену груду камней. С отъезда Сальвия не прошло и получаса, как улицы покинутого города наполнил грохот копыт и грубые голоса варваров. Отряд Гундобада вошел в Карсулы.

Фульциний немедля отправил монахинь в башню, а сам, вместе с Пронырой и Галлом, поднялся на стену, укрывшись до поры за низким парапетом. Галл натянул тетиву на свой лук. Стрел у него было всего с десяток, но хоть будет чем варваров угостить.

Те, кто возводил эту стену, строили ее с расчетом на оборону, но они явно не предполагали, что защитников будет так мало. Утешало одно — вряд ли варвары имели хоть какое-то осадное снаряжение, а значит, взобраться на стену им будет непросто. Но что это изменит, когда они высадят ворота?

Топот копыт приближался. К несчастью, обитель стояла недалеко от северного конца Карсул и конный отряд неизбежно должен были проехать мимо нее. Так и случилось. Ржание коней, звон упряжи и гул голосов раздались совсем близко. Варвары остановились подле обители, переговариваясь на своем языке. Затем зычный голос прокричал на латыни:

— Эй, кто там есть! Открывай ворота!

Фульциний выдохнул и медленно выпрямился во весь рост. Солнце блеснуло на шлеме и лорике. Опершись о парапет, он посмотрел вниз. Не меньше тридцати конных столпились на улице. Их лошади переминались с ноги на ногу, нетерпеливо фыркая. Длинноволосый варвар с перебитым носом без шлема, но в кольчуге и дорогом плаще, хмурясь, глядел на ворота. Похоже, их предводитель.

— Что вам здесь нужно? — громко спросил Марк, стараясь придать голосу надменность и твердость. — Эта обитель находится под защитой Рима.

Голоса смолкли. Варвары, как один, уставились на него.

— Чего? — их командир хрипло рассмеялся. — Ты кто такой будешь?

— Я — Марк Фульциний, военный трибун армии Марка Лициния Красса. Кто вы такие и что делаете на землях Рима?

Теперь хохотали все варвары. «Ничего. Потянем время, а там видно будет».

— В общем так. Мы тут ищем одну девчонку. Зовут Ливия Паулина. Есть тут такая?

— Нет!

— Да ну? А кто есть? Кончай болтать, да отворяй ворота. Сами посмотрим.

— Сюда вам не войти.

— И кто нам помешает? Ты что ли?

— Я и мои солдаты.

Предводитель придержал горячего коня и с интересом посмотрел на Фульциния.

— И много вас там?

— Для вас будет достаточно.

— Да что ты говоришь! А ну-ка покажитесь. Может, мы так перепугаемся, что удерем, куда глаза глядят, а перед этим прощения попросим?!

Последовал новый взрыв смеха.

— Да что с ним толковать? — выкрикнул кто-то. — Сломаем ворота да глянем что там за птички!

Фульциний быстро оглядел вражеский отряд. Есть ли у них луки? Луков видно не было.

— Ну что? Сами откроете или как?

— Вот что я скажу тебе, варвар — убирайся, пока цел! В обитель вам не войти. Сюда идет римская армия и, если не поторопитесь, вас перебьют как собак!

— Слыхали, как крыса запищала? — варвар обернулся к своим. — Ну да мы сейчас вытащим тебя из норы, посмотрим, как ты тогда запоешь! А твою башку, римская крыса, я сам отвезу Гундобаду. Ломаем ворота!


С десяток варваров загарцевали под стеной, явно примериваясь влезть. Остальные спешились, дружно подхватили валявшийся на дороге обломок колонны и бегом бросились к воротам.

— Давай! — заорал Марк, хватая увесистый булыжник.

Галл поднялся во весь рост, мгновенно натянул лук и пустил стрелу. Один из всадников с криком полетел в пыль. На него не обратили внимания. Варвары с хэканьем раскачали колонну и бухнули в ворота. Створки затрещали.

Марк и Проныра яростно швыряли вниз камни. Рухнул, обливаясь кровью из пробитой башки, лохматый верзила, осел на землю лысый толстяк в чем-то похожем на шкуру. Тщательно прицелившись, Галл вогнал стрелу подмышку еще одному. Варвары не удержали колонну, она грохнулась, едва не отдавив неудачникам ноги. Ответом был злобный крик.

Всадники отпрянули от стены и схватились за дротики, Фульциний успел увернуться, Галла же лезвие только что не причесало. Все трое скрылись за парапетом.

— Кусайся, римская крыса! Кусайся, пока можешь! — вождь бургундов захохотал. — Навались, навались, ребята! Раскачивай!

Место раненых и убитых мгновенно заняли их товарищи. Те, у кого были щиты, прикрывали их как могли. Новый удар обрушился на ворота. Фульцинию показалось, что старинный дуб всхлипнул. Оставалось недолго.

— Вниз! К воротам!

Скатившись со стены, Фульциний мельком глянул на бестолково мечущихся у телеги людей.

— В башню все! Сейчас здесь будет жарко.

Плоций и его мальчишки не заставили себя уговаривать. Ливия упрямо осталась стоять. Марку показалось, что она готова заплакать.

— Они ищут меня, — прошептала она, пряча глаза. — Если вы согласитесь…

— Выдать тебя? Так они нас и помилуют! Чем это ты им насолила? Жаль, узнать не успею.

— Ливия Паулина, — пробормотал жрец, — Ну конечно! А я-то, старый дурак, не узнал тебя…

— Дай мне меч, — неожиданно сказал он.

— Чего?!

— Не думал, что снова возьму в руки оружие, но, видно, пути Господни неисповедимы! Грех сей велик, но Бог меня простит. Я надеюсь.

Фульциний протянул ему меч Сальвия. Святой отец перекрестился, обмотал левую руку плащом и обнажил клинок.

«А ведь ты не всегда был жрецом», — с удивлением подумал Фульциний, увидев знакомую стойку.

Проныра выхватил меч, Галл вновь натянул лук.

«Пятеро против пятидесяти. Десять на одного… Да помогут нам боги!»

— Не вспомнить ли нам Горация Коклеса? — усмехнулся Феликс, скосив глаз.

— А ведь ты прав, жрец! — восхищенно крикнул Проныра. — Помоги нам Минерва так, как ему!

— Уж лучше Святой Михаил…

Страшный треск заглушил последние слова Феликса. Обломок колонны пробил дубовые створки и тут же дернулся назад. Варвары полезли в пролом.


Первым попытался протиснуться огромный бородач в круглом шлеме, и тут же получил стрелу Галла в раззявленный рот. Тело повисло на створках, но за ним лезли другие. Варвары рубили разбитые ворота топорами, пытались оттолкнуть мешающую им телегу, расшвыривали в стороны доски. Проныра и Марк бросились вперед, яростно рубя мечами лезущих сквозь баррикаду. Двор огласили проклятия и предсмертные крики.

Не имея возможности стрелять, Галл отбросил лук и, вскочив на телегу, пустил в ход длинную кавалеристскую спату. Ловко балансируя на шатающихся бортах и отражая удары, бил сверху, проламывая черепа, отрубая руки. В узком проходе варвары мешали друг другу, образовалась давка, а римляне, с ног до головы забрызганные кровью будто демоны преисподней, стояли насмерть. Устрашенные безумным отпором и смертью товарищей, варвары подались назад. Фульциний быстро поправил шлем и оглянулся. У колодца его гнедая кобыла, чуя битву, громко фыркала и била копытом. «А ведь можно успеть» — мелькнула мысль. «Они не ждут, и Молния вынесет. Если прямо сейчас…»

— Марк! — закричал Галл.

Варвары взобрались на стену. Сразу трое спрыгнули вниз. Не мешкая, Фульциний бросился вперед, проткнув одному живот, и тут же выдернул меч.

— Во имя Господа! — Феликс, до сих пор не принимавший участия в схватке, сцепился сразу с двумя.

Меч так и сверкал в его руке, а плащом святой отец орудовал не хуже, чем ретиарий сетью. В один миг он прикончил первого противника и оглушил другого ударив эфесом в челюсть. И тут что-то пронеслось мимо Фульциния, едва не сбив его с ног. Да это же Молния! «Неужто девчонка? Вот дура!»

За воротами кто-то взвизгнул, явно попав под копыта.

— За ней! — орал предводитель бургундов. — Брать живой! Только живой!

Но что происходило там, разбирать было некогда. После небольшой заминки, варвары ворвались в ворота. Баррикаду разметали, со стен во двор прыгали все новые враги. Маленький дворик обители заполнялся солдатами.

Фульциний увидел, как распахнулась дверь башни. На крыльце появилась Зенобия.

— Сюда! — крикнула она, махая рукой.

«Хорошая мысль!». Не сговариваясь, все четверо кинулись через двор. Страшно орали варвары, лязгала сталь. В суматохе каждый пробивался сам и, взбежав на крыльцо, Марк обернулся. Пинком скинул особо проворного варвара. Святой отец был уже здесь, отдуваясь, он привалился к стене, плащ свой где-то уже потерял. Галл, отбиваясь сразу от четырех противников, медленно поднимался по ступеням.

— Хватайся, во имя Господа!

Не медля, вдвоем с Феликсом они подхватили тяжелую каменную скамью и, эхнув, швырнули вниз. Враги кубарем покатились по лестнице. Подхватив Галла, Марк втащил его внутрь. Дверь тотчас же захлопнулась, Феликс поспешил наложить тяжелый засов.

— Проныра…

— Остался там, Марк, — Галл закашлялся и привалился к стене, лицо его побледнело. — Не смог пробиться. И я… ухожу тоже… в Элизиум… Луг… примет меня…

Фульциний с ужасом увидел, как Галл сполз вниз по стене, за ним тянулась кровавая полоса. Перепуганные сестры толпились у лестницы, ведущей на второй этаж. Зенобия прикрикнула на них и, подхватив Галла, они понесли его вверх. Фульциний не вмешивался. Какая разница? Скоро они все последуют за Галлом. В дверь уже вовсю колотили чем-то тяжелым. Наверное, той самой скамейкой. Толстые доски трещали, но пока выдерживали.

Судя по причитаниям и плачу, все население обители укрылось на верхних этажах. Внизу остались только они со жрецом.

— Не ранен? — спросил Марк, подхватив со стола кувшин. Вода. Жаль, лучше бы вино.

— Бог миловал, — Феликс взял протянутый кувшин и сделал несколько быстрых глотков.

— Однако, не завалить ли нам дверь? Вон то ложе…

— Хочешь еще немного пожить? Ну, давай.

Вдвоем они потащили тяжелое ложе к двери.

— Одно только и есть тут хорошее, — кряхтел Феликс, — не придется накладывать на себя… суровую епитимью… во искупление грехов.

— Да ты шутник, жрец! Я-то думал…

Бах! Дверь подскочила от очередного удара. Ее тут же подперли ложем, и оба навалились на него, готовясь к следующему.

— Я думал, ты скорее хочешь увидеться со своим богом!

— Эхей! — заорали снаружи.

От нового удара ложе рухнуло на пол, а дверь треснула и повисла на петлях. Нового удара она выдержать не могла.

— Господь сам решает, когда забирать к себе своих чад, — спокойно ответил Феликс, вынимая меч. — Отец наш на небесах, да славится имя Твое…

Марк встал рядом с ним, слушая как жрец читает молитву.

— … да придет царство Твое…

«Ну, бейте уже! Чего ждете, сволочи?!»

— …да будет воля Твоя на небесах и на земле…

Новых ударов не было. Марк не выдержал и начал ругаться вслух. Время шло.

— Тихо! — Феликс внезапно оборвал свою молитву и приложил палец к губам. Фульциний прислушался.

За дверью слышались крики и звон оружия, хрипели кони, кто-то отдавал команды.

— Дерутся, похоже. Но с кем?

Феликс вытер обильно струившийся по лицу пот.

— Римская кавалерия. Ну, маловер, видишь силу молитвы Господу?

— Нет. Это не наши. Слишком рано.

— А кто же тогда? Ты просто боишься поверить в чудесное наше спасение!

— Подождем еще.

Схватка продолжалась не больше минуты, затем все смолкло. На лестнице послышались шаги, кто-то подошел к двери и стукнул в нее кулаком.

— Эй, римляне! Выходите. Вы свободны. И спасибо не забудьте сказать! Фульциний шумно выдохнул. Спасены? Но кем?

Левая рука внезапно налилась тяжестью. Он непроизвольно коснулся ее — туника под латами пропиталась кровью. «Задели все-таки! Надо же, и не заметил когда…». Мысли путались, он пошатнулся, но Феликс успел подхватить за плечи.

— Да ты ранен!

— Ну что там? — весело прокричали из-за двери. — Откроете или как? От счастья, что ль, померли?

— Сейчас, сейчас, — пробормотал жрец, усаживая Фульциния на пол. — А епитимьи-то все ж не избежать… Эх, слава тебе, Господи!


— Повезло вам, что мы тут проезжали. И то сказать, всю ночь гнали, коней не жалели. Клянусь Девой Марией, эти свиньи порезали бы вас на куски!

Рослый варвар в кольчуге, едва не лопавшейся на широкой груди, расхаживал по двору. Меч в простых кожаных ножнах при каждом шаге бил его по бедру, а длинный плащ развевался за спиной будто крылья. Звали его Ала, и был он не последним человеком в армии Рицимера, теперь же служил какому-то Одоакру и будто бы направлялся к Крассу в качестве посла. Это было странно. Рицимер был врагом, значит и этот Ала — враг. Но вот он спас их от верной смерти, его отряд перебил бургундов, самих же их пальцем не тронули и, более того, собираются отвезти в римский лагерь.

Фульциний бросил пытаться понять, что происходит и, прислонившись к стене, закрыл глаза. Он сидел на памятной скамье, латы и шлем с него сняли заботливые монахини. Рану залили какой-то дрянью и перевязали. Судя по всему, чей-то клинок распорол ему плечо, но, по словам Зенобии, рана была не опасна. Спасибо и на том, хотя болит страшно. Меч лежал у него не коленях. Пустая предосторожность! Захоти варвары разделаться с ними — давно бы это сделали. Значит, не хотят. Значит, чего-то им надо.

— Я так понимаю, мерзавцев тут было больше, — говорил между тем Ала. — Но половина отряда погналась за какой-то девчонкой. Если б не это, несдобровать вам. У меня-то всего с десяток солдат. Потому и повторяю — шевелитесь! Или хотите опять тут осаду выдерживать? Они и вернуться могут.

— Что же мы можем сделать? — ответил Феликс. — Мы готовы отправиться в любой момент, как только твои люди починят телегу. Здесь раненые, женщины с детьми… Их на лошадей не посадишь.

Фульциний услышал, что варвар остановился возле него и с трудом приоткрыл глаза.

— Вижу тебе не до разговоров. Оно и понятно. А только хочу сказать, что ты настоящий боец. И люди твои тоже. Сколько вы их изрубили! Фульциний, говоришь, твое имя? Я запомню тебя. Ха! Волки думали, что обложили овечек, а овечки-то, глядь, сами волками обратились!

Он расхохотался. Фульциний выдавил улыбку и кивнул головой. Восторги варвара были последним, что ему сейчас требовалось.

У колодца завозился пленный бургунд. Фульциний давно заметил его. Предводитель налетчиков сидел, глядя в землю, и до сих пор не произнес ни слова. Досталось ему крепко. Правая рука болталась плетью, лицо покрывала страшная маска запекшейся крови и грязи. Словно очнувшись от сна, варвар приподнялся и, опираясь спиной о стенку колодца, поднялся на ноги. Никто ему не мешал. Он стоял покачиваясь, но держался.

— Ты грязный выродок, Ала, — сказал он и плюнул в сторону германца. — Подлый изменник. Таким как ты нет места на этой земле.

— Изменник, говоришь? — Ала не спеша подошел к нему, остановившись в двух шагах. — И кому это я изменил?

— Как кому? Вождю Гундобаду. Ты снюхался с римлянами, тварь. Ты и эта скотина Одоакр. Я всегда говорил…

— Не погань мое имя своим вонючим ртом! И не бросайся словами, за которыми ничего не стоит. Что-то не помню, чтобы я присягал Гундобаду. Моим вождем был Рицимер. Теперь его нет, и я служу Одоакру. А твоего сосунка Гундобада знать не знаю. Так какой же я изменник? Кого я предал, ты, свиристелка?

Пленник молчал, только глаза с ненавистью смотрели на Алу.

— Нечего сказать? Тогда скажу я. Никто не смеет обвинять Алу в измене! За свои слова воину следует отвечать. И ты ответишь. Сейчас.

Фульциний не успел увидеть, когда Ала выхватил меч, но уже в следующий миг голова бургунда отлетела к воротам, а тело рухнуло наземь. Истошно завизжал кто-то из женщин. Фульциний закрыл глаза. Ему было все равно.


— А мне плевать, кто ты такой! Здесь я приказываю. Как я сказал, так и будет. Ты и твои люди сдадите оружие или мы поговорим по-другому!

Резкий крик вырвал Фульциния из забытия. Боль тотчас же вернулась. Он зашипел и выпрямился на скамье. Надо же, заснул. Сколько же времени прошло?

Двор был полон людей. Повсюду сновали солдаты в римских доспехах и шлемах, над тихой обителью висел гул голосов, за стеной ржали и фыркали кони.

— Командир.

Он повернул голову. Сальвий склонился к нему и тронул за плечо.

— Не хотел тебя будить. Ждал, когда сам проснешься.

— Чушь. Я в порядке. Но как же я рад тебя видеть!

Фульциний сделал попытку подняться, Сальвий осторожно поддержал за руку. Очень кстати — голова закружилась, пришлось немного подождать, пока мир вокруг перестанет вращаться.

— Я привел наших, Марк, — быстро говорил Сальвий. — Вижу, что поздно. Проныра убит. Галла я видел, он без сознания, жрицы не знают, дотянет до вечера или нет. Мы видели, как вы тут бились. Вы теперь герои, а я… Я должен был остаться с вами, но оказался трусом…

— Не болтай ерунды, — Фульциний поморщился, осторожно подвигав рукой. — Ничего мы тут не сделали. Если б не эти германцы, мы бы с тобой сейчас не болтали. Кто это там так орет?

— Варвары говорят, будто едут к Крассу. Центурион требует, чтоб они сдали оружие.

— Ясно. А, вижу, Квинт Сестий. Слушай, Сальвий, когда тут все заварилось, Ливия вырвалась на моей Молнии. Варвары погнались за ней, и я не знаю…

— Мы как раз на них и наткнулись. Варваров порубили, а за Молнию не волнуйся. Я приглядел за ней, она в стойле вместе с Эпоной.

— Да не про Молнию я! С Ливией что?

— С девчонкой? Здесь где-то была. Хочешь, поищем.

— Позже. Еще немного и здесь головы полетят.

Обстановка действительно накалилась. Германцы столпились у колодца возле своего предводителя, хмуро поглядывая на римлян. Шансов против почти двух сотен всадников у них не было, но это, похоже, их не смущало. Ала же говорил с центурионом так, будто он тут хозяин положения, и Фульциний, зная характер старого служаки Сестия, не сомневался, что добром это не кончится.

— Хочешь забрать мой меч, римлянин? Разве ты победил меня в бою? Мы не рабы и не пленники! И поедем дальше с оружием. А в попутчики к тебе я не набивался. Дорогу до Нарни я и сам знаю.

— Да как ты смеешь, варвар…

— Во имя Господа! Достойный центурион! Все мы чада Христовы, прошу тебя — не горячись. Эти люди не враги нам, более того, они спасли нам жизнь.

— Отойди жрец. Тебя я не спрашивал.

— А мог бы спросить. И узнал бы, что этим самым мечом я прикончил троих бургундов и все ради твоих людей.

— Приветствую тебя, Сестий!

Центурион обернулся. Гримаса злости медленно сползла с его лица.

— Фульциний! Пришел в себя, наконец? Ну ты и счастливчик! Видал я, что за дел вы тут натворили. Скоро о тебе вся армия говорить будет!

— Так уж и вся. Но что это ты тут устроил?

— Да варвары эти… Я б и толковать с ними не стал, но жрец за них стеной стоит.

— Ну и правильно. Оставь им оружие. Они поедут с нами в лагерь Красса. Это послы.

— Ручаешься за них?

— Да.

— Под твою ответственность, Фульциний.

Сестий пожал плечами и отошел в сторону. На Алу он даже не взглянул.


Солнце близилось к зениту, когда римский отряд наконец покинул Карсулы. Заброшенный город провожал их странной тишиной, только эхо конских копыт раздавалось среди полуразрушенных зданий. Чем-то недобрым веяло от их стен, казалось, город знал, что у него отнимают последних обитателей, знал и по-своему оплакивал их уход. Словно чувствуя это, люди почти не разговаривали и полторы сотни всадников тянулись по пустым улицам молчаливой вереницей. Каждый стремился скорее покинуть это мертвое место.

В конце колонны поскрипывали несмазанными осями две телеги. Запряженные в них боевые кони недовольно фыркали, давая понять хозяевам, что роль тяглового скота нисколько им не подходит. Несмотря на все уговоры, Фульциний отказался ехать в телеге, и сейчас его Молния неспешно шагала рядом с одной из них. То и дело взгляд падал на ее страшный груз, и тут же накатывала волна злости и собственного бессилия.

Еще утром его друзья были здоровыми молодыми парнями, которым все нипочем. Проныра отпускал свои шуточки, Галл улыбался каким-то собственным мыслям. А теперь… Не будет больше ни этих шуток, ни этой улыбки. От лица Проныры мало что осталось. Меч какого-то варвара потрудился на славу. Единственный уцелевший глаз пуст и бессмыслен — душа покинула тело. Галл лежал рядом. Он был еще жив, хотя по виду не скажешь. Не стоило бы класть его рядом с мертвым, но другого выхода не было. Монахини заботливо уложили его, стараясь не беспокоить раненого, Сальвий сам вызвался вести в поводу лошадь. Зенобия сидела рядом с ним, то и дело тревожно вглядывалась в его лицо, поправляла ложе.

— Судьба его в руках Господа, — сказал Феликс. — Доверься Зенобии. Если можно его спасти, она это сделает. Жизнь свою она посвятила служению Богу и делу врачевания. Заботиться о больных, облегчать их страдания — ее призвание. Доверься Зенобии, и он будет жить. Если есть на то воля Господня.

Пытаясь отвлечься от мрачных мыслей, он думал о Ливии. Она ехала в каких-нибудь десяти шагах от него, но с тем же успехом могла бы находиться за сотню миль — таким отрешенным и задумчивым было ее лицо. О чем она думала? Какие слова шептали ее губы? Фульциний хотел бы узнать это. Хотел, но не мог. Что-то его останавливало, не давало просто тронуть поводья, подъехать к ней и заговорить. Почему? Кто знает! Таких чувств он не испытывал еще никогда. Он боялся нарушить ее одиночество, боялся помешать ее мыслям. И еще — из головы не шел короткий разговор с Феликсом во дворе обители, сразу после того, как Квинт Сестий оставил в покое Алу с его людьми. А ведь началось все с такого невинного вопроса…


— Послушай, жрец, ты, кажется, знал Ливию раньше?

Феликс обернулся и пристально посмотрел на него. Ответил он не сразу.

— Да, знал. Я дружен с ее семьей. Последний раз я видел ее еще маленькой девочкой, поэтому и не узнал сразу. Но, сын мой, я вижу, ты ею заинтересовался?

— А если и так, что с того? И когда я успел стать твоим сыном?

— Вся паства — дети мои во Христе… Но вот что скажу я тебе, Марк Фульциний, римский солдат. Ливия — дочь древнего и благородного патрицианского рода. Ее отец — городской префект, дядя — римский сенатор и добрый христианин. Ее семья влиятельна и богата, состоит в родстве с самыми могущественными людьми Рима.

— Хочешь сказать, что она не для меня?

Феликс вновь помолчал, потом как бы нехотя ответил:

— Да, Марк. Именно это я и хочу сказать.

— Да иди ты знаешь куда, жрец!

Он хотел подойти к ней, заговорить, но вся решимость как-то растаяла. Так и смотрел, как она сидела одна среди окружающей суеты и бегающих мимо солдат, погруженная в свои мысли. Смотрел, как она говорила о чем-то с Феликсом, который теперь не отходил от нее ни на шаг. Смотрел, но так и не смог подойти. А может, и ни к чему — Ливия совершенно не обращала на него внимания. Впрочем, она ни на кого внимания не обращала. Даже Феликсу отвечала односложно, а то и вообще отмалчивалась. Потом, когда из дома вынесли Галла, он позабыл о ней и в суматохе отъезда тоже не вспоминал. А теперь, когда Карсулы остались позади и перед ними лежат десять миль пути до римского лагеря, он не мог не думать о ней.

Сейчас он готов был заговорить с ней, — хотя бы для того, чтобы отвлечься от страшного видения мертвых лиц друзей. Но было поздно, Феликс, словно Цербер, всегда рядом. «Что там придумал себе старикан?! Проклятие!» Марк с ненавистью посмотрел на жреца. «Юпитер Всемогущий! Если есть тебе до людей хоть какое-то дело», — подумал он, — «Сделай так, чтобы этот жрец отвлекся хоть на минуту!»

Старая Фламиниева дорога, многое повидавшая на своем веку, неторопливо вела их на юг, обратно к лагерю Красса.


Летние сумерки мягко окутали Палатинский дворец, но личные покои императора освещались ровным светом лампад и жаровен. Богато накрытый стол мог бы приветить не меньше пяти-шести гостей с хорошим аппетитом — еще недавно неслыханная роскошь! — однако за столом возлежали лишь двое. Мессий Север недоумевал, почему император пригласил его одного, да еще велел накрыть стол в собственных покоях, предпочтя их пиршественной зале, Антемий же не спешил разрешить его сомнения. Император полулежал за столом и задумчиво крошил мягкий белый хлеб. Взгляд его был устремлен куда-то вдаль.

Префект Рима чувствовал себя неуютно, изысканные яства и вина манили его, но он не решался начать трапезу первым. «А ведь, судя по разговорам, друг мой Антемий с самого утра не в себе», — неожиданно вспомнил префект. «Что же его гложет? Зачем он позвал меня? Так вот мы с ним давно уже не сидели».

— Как там идет набор в легионы? — неожиданно спросил император.

— На удивление неплохо. Патрицианская молодежь охотно записывается. Пример Венанция оказался заразительным. Поверишь ли, теперь считается модным «воевать за Отечество», — Мессий усмехнулся. — Юный Гай Цейоний щеголял сегодня в лорике и алом плаще, пленяя девушек и матрон. А потом скрывался от отца, который грозился «выбить из него дурь». Не знаю, что за солдаты выйдут из этих гуляк и франтов, привыкших жить на отцовские денежки… Впрочем, в легионы идут и бедняки, которым после осады нечего есть и не на что кормить семьи, у Кассия же они сразу получают жалование.

— Это хорошо, — рассеянно отозвался Антемий.

— Но ты знаешь, я человек невоенный, — добавил префект, — И далек от таких забот. На мне Город, а сейчас у нас столько дел.

— Знаю, Мессий. И помню, чего стоило мне уговорить тебя принять государственные должности. Ты всегда хотел лишь одного — пребывать в окружении своих книг и древних философов, ведя неспешные беседы в кружке избранных друзей. Иногда я думаю, что ты был прав. Возможно, и мне не стоило принимать императорский пурпур. Там, в Константинополе, все было проще. Помнишь славные времена в Академии? И старика Прокла?

— Еще бы не помнить! Золотые времена нашей юности, Август! А какие беседы вели мы под сенью платанов… Как спорили о Платоне и Аристотеле…

— И какие пирушки закатывали, — невесело улыбнулся Антемий. — Помню весь наш кружок. Ты, Пузей, Пампрепий…

— И Марцеллин.

— Да, Марцеллин. Его не хватает мне больше всех. С его смертью все пошло прахом, а меня стали преследовать одни неудачи.

Мессий молчал, проклиная себя за несдержанность. Антемий выпрямился и сел на ложе.

— Ты ничего не ешь. Не обращай на меня внимания. Что-то я задумался, погрузился в воспоминания… Постой! Я сам налью тебе вина.

Они молча выпили, и Мессий постарался скрыть удивление. Император не стал разбавлять вино, крепкий напиток ударил в голову.

— Знаешь, сегодня я видел сон, — сказал Антемий. — Обычно я снов не помню, но этот… В моем сне чуда не было. Красс не пришел. Мы были в осаде и как раз сегодня, — это я хорошо помню, — к Городу подошел Вилимер. Я сам видел битву. Его воины пали, и сам он погиб. Тогда я собрал букеллариев и приказал прорываться. Мы сражались, но нас окружили, воины гиблиодин за другим, и я укрылся в базилике апостола Петра. Мне было страшно. Я стоял один перед алтарем, когда вошли Рицимер и Гундобад. Они смеялись, потешались надо мной, а потом… Гундобад достал меч. Я помню его взгляд и сверкание стали. Он отрубил мне голову. Ударил — вот сюда. И наступила тьма.

Антемий молчал. Мессий не смел даже сглотнуть, голос императора завораживал.

— Все было настолько реально… Очнувшись в своей постели, я не поверил, что еще жив. И я плакал от счастья. И благодарил богов за чудесное избавление.

Префект откашлялся.

— Это всего лишь сон, друг. Так не было и не будет уже никогда. Рицимер мертв, а Гундобад вскоре последует за ним.

— Да. Будем верить. Но выпьем же еще!

Мессий заметил, как тряслись руки императора, когда он разливал вино.

— Кстати, в том моем сне я видел и Олибрия. Мерзавец принимал пурпур из рук Рицимера! Завтра я поговорю с ним. Он, верно, заждался в своей тюрьме! Но что это я! Разве так принимают гостей?! Ешь, друг Мессий! Рабов я отослал, чтоб не мешали нашему разговору, так что придется уж нам самим обойтись как-нибудь.

Мессий с облегчением принялся за еду. Жареная свинина была восхитительна, да и оливки пришлись очень кстати.

— А ведь я заметил, что ты помянул богов. Такое случалось и раньше, но очень давно. И еще — на твоем столе лежит знакомый свиток, раньше его там не было. Это же Прокл? «Возражения против христиан», если не ошибаюсь?

— Ты многое замечаешь, друг Мессий! Надеюсь…

— Я не болтлив, как ты знаешь. Но ты вступаешь на опасный путь. Надеюсь, это не путь Юлиана? Нынче не те времена.

— Я должен разобраться, что происходит в моей душе. И время для этого всегда подходяще. Но ты знаешь меня, на делах государства это не отразится. А вот о них-то нам с тобой и следует поговорить. Пока мы были в осаде, мне было не до того, но теперь все изменилось, и дел оказалось невпроворот.

— Гундобад…

Антемий едва заметно вздрогнул, но ответил твердо:

— Изменник меня не заботит. С ним пусть разбирается Красс, и я не сомневаюсь, он с ним покончит. Не те у бургунда силы, чтобы бросать нам вызов. Без Рицимера он никто. Но если походы и битвы я предоставил Крассу, то дипломатия — моя забота.

— Не начать ли с Константинополя? Ты же знаешь, что Паулин покинул Рим. Как думаешь, куда он направился?

— Тут и думать нечего. Едет ко Льву жаловаться и возводить на меня клевету. Но мы постараемся его упредить.

— Надо бы послать ко двору надежного человека. Следует известить Льва Фракийца о том, что случилось у нас. И подать все в выгодном свете.

Антемий пожал плечами и выплюнул оливку.

— Восток не так уж сильно меня заботит. Что Лев? Он будет рад, узнав, что Рим по-прежнему в надежных руках. К тому же мы с ним вроде как родственники. А на наветы Паулина найдется, чем ответить. У нас тоже есть сторонники при восточном дворе.

— Там твои сыновья. Мы ведь уже говорили об этом. При определенных обстоятельствах это может сыграть против тебя.

— Лев не пойдет на это! Он простой солдафон, но какие-то понятия о чести у него остались. Иногда я думаю, что отправляя меня сюда, он ими и руководствовался. Хоть так хотел исправить несправедливость, когда Аспар усадил его на трон, который был мой по праву.

— Опасные речи.

— Все это между нами, не более. На показ мы будем другими… Впрочем, сыграем в открытую. Я отправлю к нему посольство. С дарами, рассказом о чудесном избавлении от Рицимера и просьбой отпустить ко мне Ромула и Антемия. Маркиан мне нужнее там.

— Вот теперь узнаю своего друга и императора! Долой дурные сны, да здравствует здравый смысл!

Антемий рассмеялся.

— Ты много пьешь, друг Мессий. Разбавь вино… Сейчас нам важнее Галлия. Война не окончена, не сегодня-завтра Эврих ударит. И удар его будет страшен. Что Гундобад! Но потери Галлии допустить нельзя.

— Полемий — истинный римлянин. Он не позволит…

— У Полемия нет военной силы. Если бы даже он решился противостоять Эвриху, как он сумеет увлечь провинции? Не имея надежды, они не станут сражаться. В Галлии разброд и шатания. А кое-кто, несомненно, готов переметнуться к готам.

— Надо как можно скорее дать им знать, что случилось у нас.

— Верно. И лучше, если галльские аристократы услышат это от тех, кому доверяют. Кто из галльских семей сейчас в Риме?

— Есть несколько юношей.

— Немедленно разыскать. Они отправятся с моими людьми. Своим они быстрее поверят. И если мы удержим Галлию, если только удержим…

Мессий был рад. Перед ним был прежний Антемий. Такой, каким он знал его до трагического вандальского похода и гибели сына.

Они сидели еще долго, пили вино, вспоминали прежнюю жизнь, строили планы, а на следующий день из Рима выехало два отряда. Один, с богатыми дарами, неспешно двинулся к Брундизию, другой, нещадно гоня коней, помчался в гавань Остии, спеша на корабль, идущий в Массилию и Арелат.


Шел четвертый день как пять легионов под командованием Красса ушли на север по Старой Фламиниевой дороге. Оставшиеся в лагере под стенами Рима воины двух легионов волновались, ожидая вестей о битве. В глубине души волновался и Кассий, хотя в поражение Красса он не верил. С императором были такие опытные военачальники как Октавий и Варгунтий, а, кроме того, превосходящая варваров численностью, выучкой и дисциплиной римская армия просто не могла быть разбита. Но что-то все же не давало покоя, может быть крепнущая уверенность, что судьбы всех римлян, волею случая оказавшихся в чужом времени, теперь неразрывно связаны. В последнее время Кассий чувствовал личную ответственность за каждого легионера, как никогда раньше вникал в их заботы и нужды, требовал от каждого военного трибуна и центуриона неукоснительного исполнения своих обязанностей.

Солдаты разделяли его чувства. Кассий с удовлетворением замечал, как крепнет их боевое братство и спаянность. Были, к сожалению, и исключения. Уже на следующий день после ухода Красса из легионов дезертировали несколько человек. Пятеро вскоре вернулись, униженно моля о прощении. За несколько дней прокутив полученное жалование в тавернах и лупанарах, они обнаружили, что остались в одиночестве посреди чужого города, вовсе не так уж похожего на их Рим, как казалось им в пьяном угаре. Кассий приказал сечь их прутьями на глазах товарищей, произнес перед выстроенными легионами речь, в которой живописал жалкую долю дезертиров и призывал к сплочению перед лицом общей доли. Незадачливых беглецов он простил, поклявшись богами, что терпит такое в последний раз, всех же, кому мало их примера, в дальнейшем ждет суровое наказание по всей строгости римских законов. К досаде Кассия безнаказанными остались более десятка дезертиров, следы которых так и не удалось найти. Впрочем, таких отщепенцев было мало. Солдаты хорошо понимали, что только держась вместе они представляют собой силу, с которой будут считаться. Больше подобных случаев не было.

Однако, если легионеры и не помышляли о дезертирстве, это не ограждало войско от опасностей, которые таит в себе расположение лагеря вблизи такого большого города, как Рим, неся с собой неизбежное падение дисциплины. Зная об этом, Кассий решительно взялся за дело. Дав солдатам день отдыха после битвы, он возобновил военные упражнения. Квестор не гнушался лично проверять посты, наблюдал за тренировками легионеров, сам беседовал с новобранцами, стремясь отсеять ненадежных. По его заказу мастерские Рима работали день и ночь, производя доспехи, оружие и щиты — Кассий предполагал доукомплектовав свои легионы приступить к набору новых из римских граждан, желающих поступить на военную службу. Впереди их ждала большая война в Галлии и здесь каждый солдат будет на счету, Крассу пригодятся обученные резервы.

Не забывал он и о кавалерии. Красс оставил с ним две тысячи галльских и восточных союзников и, посоветовавшись с Мегабакхом и опытными командирами, он решил закупить и объездить новых лошадей. На всех произвели большое впечатление здешние огромные сильные кони, по сравнению с которыми маленькие лошадки римлян смотрелись как жалкие клячи. Кроме того, по просьбе Кассия, Антемий согласился выделить ему нескольких командиров своей гвардии, принявшихся за обучение всадников. Оценив тактику и вооружение здешней кавалерии, Мегабакх загорелся идеей создать отряд римской тяжелой конницы, попросив отрядить ему несколько десятков легионеров набранных когда-то из пастухов Самния, а также направлять новобранцев из местных аристократов.

— Мы привыкли полагаться на нашу пехоту, — горячо доказывал он Кассию необходимость таких мер, — А, между тем, здесь мы увидели, как может быть сильна кавалерия. Я верю, что будущее вновь за римскими всадниками. Ведь были времена, когда у нас была своя кавалерия. Довольно полагаться на союзников! К тому же, где мы теперь их возьмем? Если ты, Кассий, поддержишь меня, через несколько месяцев у нас будут собственные железные всадники, не уступающие парфянам и здешним варварам.

Кассий с сомнением отнесся к словам Мегабакха, римская легионная пехота была и оставалась для него лучшей военной силой всех времен и народов. Однако из предложения Мегабакха мог выйти толк и потому квестор не стал отказывать ему, выделил средства.

По ночам Кассий почти не спал, знакомился с сочинениями историков, любезно предоставленными ему сенатором Никомахом. Жадно вчитывался в строки пергаментов, хотелось узнать, как изменялся Рим, как стал таким, каким предстал перед их глазами. И пергаменты не обманывали. Кассий с болью узнал о падении Республики, о диктатуре Цезаря, убийстве тирана патриотами… Тут он испытал сильное волнение и целую бурю чувств, главным из которых была гордость — во главе последних защитников Республики встал Луций Кассий, его младший брат, навеки вписав свое имя в историю. Однако, расправившись с тираном, Луций и Брут не смогли спасти Республику, пали в борьбе с наследниками Цезаря. Перед глазами Кассия проходили один за другим императоры Рима, одни из них были людьми достойными уважения, другие — пропойцами и развратниками, а иные и вовсе чудовищами.

За последние дни он близко сошелся с Никомахом. Деятельный сенатор стал часто бывать в лагере, с увлечением следил за тренировками легионеров, помогал Кассию отбирать добровольцев и говорил, говорил… С жаром рассказывал он о том, как предавалась забвению вера отцов, а на смену ей шел восточный христианский культ, с восхищением повествовал о тех, кто боролся за римских богов — императоре Юлиане и своем прадеде Никомахе. Кассия забавляли его наивные восторги древней «республиканской доблестью», но он не стал разубеждать сенатора, искренне верившего в «добрые старые времена», не стал говорить ему о жадности публиканов, разорении плебса, разврате и восточных оргиях в домах патрициев, непомерном честолюбии полководцев — всех этих язвах, подтачивавших Республику и в итоге доведших ее до гибели.

Несмотря на все старания Никомаха, Кассий не проникся той ненавистью к христианству, которой старался заразить его сенатор, а побывав по его приглашению на собрании кружка «ревнителей старины», лишь убедился, что все эти философские споры не по нему. Последние римские язычники погрязли в обсуждении Платона и неизвестных мудрецов минувших веков, их занимали проблемы перерождения души, божественной сущности и сотворения мира, но для Кассия все они были пустым звуком. И все же восточный культ, захвативший Рим, был ему неприятен. Закрытые опустевшие храмы, сиротливо застывшие на улицах Рима значили для него больше, чем все споры друзей Никомаха.

— Ничего из того, что тут говорили, я не понял, — честно признался Кассий, когда они покидали собрание. — По мне так все это пустая болтовня. Но храмы, конечно, надо открыть. Что это вы тут придумали? Может ли Рим быть великим, если традиции растоптаны и отброшены?

— Я согласен с тобой, — ответил Никомах. — Не речи надо произносить, но действовать. И все же я не случайно пригласил тебя сюда. Хотел, чтобы ты своими глазами увидел, во что превратились потомки Ромула. Даже лучшие из них… Видя все это, я почти что смирился с упадком веры, но ваше появление вдохновило меня на борьбу. И я буду бороться! Мы еще увидим открытые храмы, Гай Кассий Лонгин.

Никомах порывисто обнял его и скрылся в ночи.

С того дня он стал постоянным гостем в военном лагере, вот и теперь Кассий, наблюдавший за тем, как центурионы гоняют новобранцев, не удивился завидев его приземистую фигуру в неизменном зеленом плаще.

— Приветствую тебя, Никомах Флавиан!

— Привет и тебе!

Они обменялись рукопожатием.

— Не уделишь ли мне несколько минут, квестор? Поверь, сегодня я пришел не для болтовни.

— Что ж, я как раз собирался обедать. Не желаешь ли разделить со мной трапезу?

— Охотно.

Кассий двинулся было к преторию, но Никомах поймал его за рукав туники и едва слышно произнес:

— Только позаботься, чтоб не было лишних ушей. Я принес тебе важные вести.


Армия Гундобада подошла к Нарни и встала лагерем на другом берегу Неры в двух милях от города. Ночью были видны огни их костров, а утром конные отряды варваров появились у бродов. Они крутились по берегу, осматривая римские укрепления. Линия рвов и валов протянулась на целые мили, представляя собой грозное зрелище. На валах стояли готовые к стрельбе катапульты, сверкали шлемы и копья легионеров. Лучники принялись обстреливать вражеских разведчиков, стрелы со свистом рассекали воздух и вонзались в землю, не долетая до всадников. Тогда Красс приказал кавалерии шестого легиона перейти реку, но варвары умчались, не принимая боя.

Красс был доволен. Его расчет оправдался, Гундобад сам сунул голову в мышеловку. Едва варвары появились в виду Нарни, Красс отправил известия в Америю и Интерамну Октавию и Копонию, приказывая легионам быть готовыми выступить в любую минуту. Окруженному с трех сторон войску бургундов оставалось лишь начать самоубийственную атаку против одного из римских лагерей либо отходить обратно на север. Впрочем, и путь к отступлению был уже перекрыт.

Утром римский разъезд перехватил направлявшегося в Рим гонца, отправленного к Антемию Вилимером. Шесть тысяч готов были теперь в двух дневных переходах от Нарни, идя тем самым путем, которым только что прошел Гундобад. Гонец был страшно удивлен, увидев многочисленную римскую армию, и Красс понял, что Вилимеру ничего не известно о последних событиях в Риме.

Приказав немедленно сообщить, если противник начнет движение, Красс уединился в своей палатке. Раздумывая как поступить, он перебирал разные варианты. Решать приходилось две задачи: как быть с предложением, сделанным ему Одоакром, и какой приказ послать Вилимеру.


Одоакр… Кто он такой? Бывший командир в армии Рицимера, теперь возглавляет остатки разбитых варваров-федератов, примкнувшие к Гундобаду. Красса злило, что он слишком мало знает о новом Риме. Как принимать решения, когда почти ничего не известно? И посоветоваться не с кем. Его офицеры здесь не помощники, а местным он не доверяет. Нет, решение предстоит принимать самому… Поход в Карсулы, на котором настаивал Феликс, завершился совершенно неожиданно. Отряд Фульциния привез с собой варвара, назвавшегося Алой и утверждавшего, что он посол Одоакра. Красс встретился с ним, выслушал предложения.

— Одоакр ведет четыре тысячи воинов, — говорил Ала. — Кроме того, ему подчиняются гарнизоны на севере Италии. Он, как и все мы, не хочет сражаться с римлянами. В том, что случилось под стенами Рима, виноват один Рицимер. Мы лишь исполняли приказ военного магистра. Рицимер мертв, военный магистр теперь ты. И мы ничего не хотим, кроме как вернуться к службе. Каждый из нас готов продолжать честно служить.

— Почему же вы идете против нас с Гундобадом? — спросил Красс.

Ала развел руками.

— Император считает нас изменниками. И это понятно. Возможно, и ты считаешь так же. Но, поверь, это не так! Даруй нам прощение, и мы вновь будем верны Риму.

— Мы поможем тебе разбить Гундобада, — добавил он, видя, что Красс молчит.

— Чего вы хотите взамен?

— Прощения каждому солдату и командиру. Все они смогут вернуться на службу за обычную плату. Одоакр будет признан командующим федератами.

— Это всё?

— Всё.

— И вы будете сражаться с Гундобадом?

— Мы будем сражаться, с кем ты прикажешь. За плату и долю добычи. Знай — бургунды в Италии нравятся нам не больше, чем тебе, а кроме того… С Гундобадом ты, конечно, справишься и без нас. Но вскоре тебе придется двинуться в Галлию. Эврих не Гундобад, он опытный полководец, у него много воинов. Война будет тяжелой. Тебе понадобятся солдаты. Одоакр хорошо известен среди заальпийских племен, в Норике, Реции и Паннонии. С ним ты не будешь иметь недостатка в хороших бойцах.

— У меня есть свои воины.

— Конечно. Но всегда хорошо иметь союзников.

— Если я соглашусь, что будет мне порукой за твои слова? Ала пожал плечами.

— Моя жизнь. Я останусь в твоем лагере, к Одоакру же пошлю надежного человека. Да и если даже я обманываю тебя, что ты теряешь? Ты все равно готов к битве со всей армией Гундобада. Красс не дал ответа, но обещал подумать.


Проконсул поморщился. Тяжесть в груди мешала сосредоточиться. Время от времени она приходила, тупая боль была терпима, но неприятна. Как же не вовремя! Он налил вина и залпом выпил полный бокал. Как всегда, вино помогло, боль отступала.

За тонкой стенкой палатки послышались голоса, лязг оружия. На претории сменился караул. Мысли Красса обратились к Вилимеру.

О вожде готов он знал еще меньше, чем об Одоакре. Только то, что Антемий призвал его на помощь против Рицимера и, вроде бы, сам не очень доверял готам. Красс уже знал, что готы делятся на две части. Западные ныне угрожают Галлии, и с ними вскоре римлянам предстоит помериться силами. Восточные же находятся на службе Константинополя и, хотя они весьма своевольны, Италии пока не грозят. Кроме того, как это в обычае у варваров, восточные готы враждуют межу собой, и Вилимер этот, судя по всему, не в ладах с другими вождями. Как же быть?

Красс посмотрел на походный столик. Там лежало письмо Кассия, доставленное этой ночью контуберналом квестора. В случае опасности контубернал имел приказ уничтожить эпистолу. Кассий рассказывал, как обстоят дела в легионах, какие меры предпринял он за эти дни, но главным было не это.

«Ты уже знаешь», — писал квестор. — «Что к Риму идут готы Вилимера. Так вот, из разговора с сенатором Никомахом мне стало известно, что после победы над Гундобадом, Антемий планирует оставить их при себе, присоединив готов к своей гвардии. А под предлогом защиты Италии от вандалов и тем, что восточные готы будут ненадежны в войне с западными, он не позволит повести их в Галлию вместе с нашими легионами. Таким образом, Антемий получит собственную военную силу, и, после нашего ухода в Галлию, вновь станет властелином Италии.

Я убежден, что Никомах на нашей стороне и советы его искренни, поэтому надеюсь, что и ты прислушаешься к ним. Никомах советует использовать готов в бою с бургундами так, чтобы большинство их погибло, самого же Вилимера следует устранить тем или иным способом. Без Вилимера оставшиеся готы не будут связаны договором с Антемием и охотно пойдут на службу к тебе. Помни, пока у Антемия нет армии, он накрепко связан с нами и будет нам помогать, но, заимев собственных воинов, он уже не будет так нуждаться в нас как теперь. Также, по словам Никомаха, Антемий отправил посольство к правителю Востока Льву Фракийцу. О чем он собирается договариваться с ним, узнать нам не удалось…»

Красс присел на ложе, приложил руку к груди и отхлебнул еще вина. «Как поступить? Как не ошибиться?», — думал он. «И медлить нельзя, скоро битва. Минерва! Помоги мне решиться!»

Два часа спустя Красс вызвал контубернала и приказал привести к нему посла Одоакра, а также срочно разыскать Венанция. Проконсул принял решение.


Начинало смеркаться, когда они, наконец, миновали невысокую горную гряду, густо поросшую пихтовым лесом, и спустились в долину. Землю здесь покрывал настоящий ковер из красных маков, звонко журчали невидимые ручьи — близились истоки Клитиана, небольшой речушки, впадавшей в Тибр в двадцати милях к северо-западу отсюда. Ехать стало удобнее, и кони пошли рысью.

Венанций давно прекратил попытки завязать разговор со своим молчаливым спутником, сосредоточив все внимание на дороге, а точнее ее отсутствии. Сам он никогда не выбрал бы этот путь, предпочтя хоть и запущенный, но зато проезжий тракт, идущий через Америю и Тудер, однако необходимость миновать лагерь бургундов заставляла проявлять осторожность. Гундобад наверняка разослал конные разъезды, встреча с которыми в планы Венанция не входила. Центурион Петрей, приданный ему Крассом в качестве проводника, с ходу отверг предложение ехать через Америю.

— На той дороге они нас и возьмут, — мрачно сказал он, проверяя подпругу. — Тепленькими. Я эти места знаю. Поедем до Интерамны, потом вдоль Клитиана. Есть там одна тропка…

Венанций не стал спорить, решив довериться опыту центуриона, хотя его удивила и насмешила уверенность Петрея, что какая-то тропка могла сохраниться через пять сотен лет. Впрочем, смеяться он не стал. Да и никто бы не стал. Один взгляд на лицо Петрея отбил бы такое желание. Его костистый наголо бритый череп, холодные голубые глаза и жутковатый шрам на правой щеке могли, пожалуй, испугать не только детей и впечатлительных девушек.

— И это… оденься попроще, что ли, — добавил центурион. — Чего вырядился как на смотру?

Это было все, что Венанций от него услышал. На вопросы Петрей не отвечал, только прикладывал палец к губам — нечего, мол, зря болтать. Так они и ехали, пробираясь на север, к лагерю Вилимера. По левую руку остались заброшенные Карсулы, милях в десяти к востоку находился сильно укрепленный Сполетий, уже вероятно занятый когортой четвертого легиона, направленной туда Копонием. Петля на шее Гундобада затягивалась все туже.

«Зачем Красс послал со мной этого центуриона?» — думал Венанций, — «Я бы и сам добрался. Неужели не доверяет? Должен ли он быть просто проводником, или…»

— Маки… — пробормотал вдруг Петрей. — И дуб вон тот самый. Все тут по старому. Совсем как тогда.

Венанций обернулся.

— Ты бывал уже здесь? Когда?

— Здесь мы шли за Спартаком. А на том дубе повесили пленного лазутчика.

Он вновь замолчал. Венанций уже знал, что расспрашивать бесполезно. Летние сумерки не спешили сгущаться. Ночь была ясная, луна сияла высоко в небе, заливая маковое поле серебристым светом. Лошади резво бежали вперед.

От разведчиков Венанций знал, что Вилимер со своим войском уже миновал Меванию, а значит, скорее всего, его лагерь был теперь близко. Вместо того, чтобы направится прямо к нему, они делали изрядную петлю в излучине Клитиана, чтобы не столкнуться с патрулями бургундов, но скоро можно будет сворачивать на восток.

Красс дал точные указания. Найти Вилимера и приказать ему занять крепкую позицию на Фламиниевой дороге в нескольких милях от неприятеля. Тем самым кольцо окружения должно было замкнуться, заставляя Гундобада дать бой в невыгодных условиях или же сдаться на милость римлян. Попутно Венанций должен был осторожно выведать, насколько Вилимер лоялен Риму, и готов ли он повиноваться Крассу, как военному магистру Италии. Этим указания и исчерпывались.

Внезапно центурион осадил коня. Венанций тоже натянул поводья, прислушался. Громко квакали лягушки. Повертев головой из стороны в сторону, Петрей потянул носом:

— Вроде дымом пахнет. Нет?

— Я ничего не чувствую…

— Пахнет, пахнет. Ну, так и есть!

Вглядевшись, Венанций увидел над холмами рыжие отблески.

— Вроде там деревня должна быть… Стой тут, — бросил Петрей, спрыгнул с коня, быстро взбежал на холм и скрылся среди темной массы деревьев.

Разгоряченная скачкой кобыла переступала с ноги на ногу, громко фыркала. Венанций тревожно вглядывался вслед центуриону, рука сама легла на рукоять меча. Тянулись минуты. Он не заметил, как центурион появился вновь, стремительно сбежал вниз и вскочил в седло.

— Деревню жгут, — сказал он. — Далеко забрались гады. Придется объезжать.

Они вновь погнали коней, немного задержались, переправляясь через ручей, и понеслись вперед, забирая к востоку.

Венанций подумал об оставшейся в стороне несчастной деревне. Как же несправедлива судьба к ее жителям! Недолго осталось бургундам топтать землю Италии, римские войска уже здесь, но вот — поди ж ты — успели-таки мерзавцы еще одно зло причинить.

— Эй, там! А ну стой! Стой, говорю!

В лунном свете блеснула сталь. Кони шарахнулись в сторону, едва не налетев на вражеский разъезд.

— За мной! — уже не скрываясь, крикнул Петрей, круто развернув коня в ложбину между холмов.

Венанций понесся за ним. Сзади слышались отрывистые команды. Враги что-то лаяли на своем языке, топот копыт приближался.

Кони бешено мчались по высокой траве. Венанций вцепился в поводья, прилагая все усилия, чтобы удержаться в седле. Оглянувшись, увидел черные тени, но сколько врагов их преследовало разглядеть не смог.

— Их шестеро, — крикнул Петрей. В руке центуриона сверкал меч. — Не бойся, уйдем!

Менее чем в полчаса они покрыли десяток миль, петляя между холмов. Вокруг мелькали деревья. Венанций давно потерял направление и лишь слепо следовал за центурионом, стараясь не отстать. Кони хрипели.

Петрей стал часто оглядываться, Венанций заметил, что он слегка придерживает коня, словно ожидая чего-то. Внезапно центурион развернулся и понесся назад, бросив на ходу:

— Теперь поиграем!

Губы скривились в злобной усмешке.

Увлекшись погоней, преследователи растянулись цепью, и первый из них был в каких-то двадцати шагах позади. В мгновение ока Петрей столкнулся с ним. Точный выпад меча, короткий хрип — и тело покатилось по земле. Враги за спиной взвыли. Венанций не успел даже притормозить, а центурион уже вновь обогнал его.

— Есть один, — бросил он на ходу.

Не ожидавшие такого маневра бургунды притормозили, сбиваясь в отряд, дав возможность отыграть драгоценное время и вновь оторваться от погони. Скачка продолжилась. Не прошло десяти минут, как холмы начали отступать, впереди угадывалось обширное открытое пространство. Еще минута, и кони вырвались на Фламиниеву дорогу. Грохот копыт по камням разорвал тишину ночи. Не колеблясь, Петрей устремился на север.

— С нами Юпитер! Вилимер должен быть там!

Венанций искренне надеялся на это. Иначе придется плохо. Кони уже начинали сдавать. Петрей угадал. Миновав первый же поворот дороги, они увидели вдалеке множество огненных точек — пылали костры стоявшей лагерем армии готов.

— Спасены, — выдохнул Венанций.

— Боги за нас.

Их заметили. Бдительная охрана лагеря подняла тревогу. Взревела труба, и навстречу им устремилось не менее полусотни конных. Бургунды разразились проклятьями, тут же развернули коней и понеслись прочь.

— Как бы нас тут не зарубили…

Петрей остановил взмыленного коня, поднял руки и замахал над головой.

— Э-ге-гей! Мы свои! Римляне!

Всадники приближались, и Венанций спокойно ждал встречи. Опасность миновала, можно было спокойно обдумать, как лучше выполнить поручение. Больше он не жалел, что Красс послал с ним Петрея.


— А я говорю, мы пришли сюда драться! — Гундобад хватил кулаком по столу и обвел налитыми кровью глазами сидевших вокруг вождей. — И без драки я не уйду. Ты слишком осторожен, Гунтер. Клянусь всеми богами, такая осторожность подобает девственнице в первую брачную ночь, но не воину!

Он захохотал, но тут же закашлялся и, схватив глиняный кувшин, принялся жадно пить. Одоакр, прищурившись, посмотрел на него. Как обычно, утром вождь страдал от похмелья и недосыпания. Совещание длилось уже около часа, и Гундобад явно тяготился необходимостью выслушивать соображения своих командиров.

«Что, перебрал вчера, гаденыш?», — мстительно подумал Одоакр. «Давай, давай. Воин выискался! Полководец! Слыхал, как ты до утра пьянствовал и девку тискал, винный бурдюк. И это накануне сражения. Нет, вовремя я сменил сторону!»

— Я не предлагаю отказаться от битвы, — говорил между тем Гунтер, и Одоакр в очередной раз подивился терпению старого советника. — И не предлагаю трусливо бежать. Но почему бы нам не оценить обстановку? Ты слышал сообщения разведчиков. Перед нами укрепилась вражеская армия. Мы также знаем, что они заняли Америю и Интерамну. А вчера ночью стало известно о подходе Вилимера. Готы идут с севера, отрезая нам путь к отступлению. Что получается? А получается, что мы тут попали в мешок. Я говорю, надо немедленно прорываться, пока наши люди не поддались постыдному страху. В лагере уже начинаю гулять всякие слухи.

— Меня не волнует, что там болтают трусливые бабы! Каждого, кто станет ныть, я зарублю сам. Вот этим мечом!

— Это все хорошо, вождь, но я повторяю, действовать надо немедленно!

— И что ты предлагаешь?

— Нужно прорываться на север. Нас много, мы легко сомнем готов и вырвемся из ловушки.

— И что мы будем делать на севере? Наш путь — на Рим и только на Рим. Подлый гречонок сидит там, а Рицимер все еще не отомщен.

Люди за столом зашумели. Большинство поддерживало Гундобада. Одоакр видел, как засверкали их глаза при упоминании о Риме. Не Рицимер их волновал и даже не император, а возможность разграбить Вечный город, сравнявшись с Аларихом и Гейзерихом, и вернуться домой с огромной добычей, на зависть родне и друзьям.

— Но мы даже не знаем, какими силами располагает Антемий, — Гунтер повысил голос, стараясь перекрыть шум. — Из кого состоит войско, что окопалось у Нарни? Кто ведет его? Сколько у них человек?

— И что с того? Зато мы знаем, какие из римлян бойцы.

За столом засмеялись. Но не все, — Одоакр заметил, что кое-кто из вождей призадумался.

— Я видел их укрепления, — упрямо продолжал Гунтер. — Наскоком их не возьмешь. И зачем биться в стену, если можно ее обойти?

Гундобад помотал головой, то ли собираясь с мыслями, то ли пытаясь прогнать остатки похмелья, и уставился на Фреку. Командир разведчиков до сих пор не проронил ни слова, поглядывая то на вождя, то на Гунтера. Даже здесь он не снял доспехов и время от времени утирал обильно струившийся по лицу пот.

— Что скажешь, Фрека? Можем мы их обойти?

— К востоку и западу горная местность. Пройти там можно, но это будет не просто. У нас нет проводников… Армия растянется на марше, а ведь враг не будет сидеть, сложа руки. Мои люди там побывали, римляне оставили сильные заслоны.

— Сам видишь, Гунтер, путь у нас только один — вперед.

— Лезть на укрепления? С готами на плечах? Не зная даже, что за армия стоит в Нарни?

— А что еще остается? — Гундобад раздраженно пожал плечами. — Есть еще предложения, кроме как прорываться на север?

— Маловато мы о них знаем, — протянул Фрека, поглаживая усы. — Еще бы несколько дней, и мы собрали бы сведения…

— Ха! Несколько дней! У нас на исходе запасы. Жрать что будем? Надо драться. В общем, Гунтер за то, чтобы бить Вилимера и уходить обратно на север. Я хочу идти на Рим. Но ты, Гунтер, всегда давал мудрые советы, и что-то в твоих словах есть… Кто что еще скажет?

Люди помалкивали, переглядываясь друг с другом.

— Эх, знать бы о них побольше, — сказал кто-то. — Странно, что нет перебежчиков.

«Еще бы они были. При таком-то противнике», — подумал Одоакр. «Однако нельзя дать вам уйти, друзья мои…»

Он кашлянул, привлекая внимание Гундобада, и сказал, осторожно подбирая слова:

— Их армия разделена на четыре части. Фрека говорит, и я с ним согласен, что путь на восток и запад закрыт. Идти на Америю или же Интерамну слишком опасно. С другой стороны, Гунтер советует прорываться на север. Но ты, вождь, правильно сомневаешься — это не лучший выбор. Все мы знаем, как сильны в бою готы. Пусть нас больше, но Вилимер будет сражаться отчаянно и, к тому же, зная, что вскоре к нему подойдет помощь. Ибо, едва мы выступим против готов, римляне перейдут Неру, чтобы ударить нам в тыл.

— Если мы нападем на римлян, в тыл нам ударят готы, — тотчас же возразил Гунтер. — Это, по-твоему, лучше?

— Они не успеют. Вилимеру нужно идти весь день, чтобы добраться сюда. С римлянами в Нарни мы покончим раньше, чем он придет им на помощь. А там уж пусть приходит, мы его встретим на их укреплениях.

— Думаешь, мы разобьем их за день? — с интересом спросил Гундобад.

— За несколько часов, вождь! Это сброд, который меча в руках не держал. Настоящих солдат среди них мало. Единственная их надежда — напугать нас своей численностью и дождаться подхода готов.

Гунтер наклонился вперед, и Одоакру пришлось выдержать его взгляд.

— Почему ты решил, что там сброд? Не этот ли «сброд» разбил Рицимера? Ты, помниться, сам от них удирал?

Одоакр спокойно стерпел несколько обидных смешков.

— У ворот Рима мы попались в подлую ловушку. Рицимера напугала их численность, и он не сумел вовремя разгадать, кого следует опасаться в действительности. Единственной стоящей силой среди них была гвардия Антемия, они-то и разбили нас по частям, пока мы гонялись за крестьянами и ополченцами. Не повтори ошибки Рицимера, вождь! Я ясно вижу, как здесь все повторяется. Проклятый гречонок хочет поймать тебя в точности как твоего великого дядю!

Гундобад потер небритый подбородок.

— Ну а почему ты не сказал мне этого сразу? Откуда у тебя сведения об их армии?

— Их план стал мне ясен только вчерашней ночью. В лагерь пробрался Ала, ближайший помощник Рицимера. Я говорил с ним. Он не узнанным миновал их посты, многое видел и привез важные сведения.

— И ты скрывал от меня это?! Где он?!

— Я ничего не скрываю. Ала едва успел отдохнуть, если прикажешь послать за ним…

— Сейчас же!

Дожидаясь, пока явится Ала, Гундобад возбужденно постукивал пальцами по столу. Видно было, что слова Одоакра почти рассеяли его сомнения. Остальные вожди тоже приободрились, сокровища Рима вновь казались близки.

«Надеюсь, Красс оценит мои заслуги», — думал между тем Одоакр. «Я приношу ему победу. Эти ослы, кажется, мне поверили. Но что если Красс не сдержит слова? Буду ли я нужен ему после битвы? Римляне коварны… Ну да и мы не промах! Ала говорит, он умен и расчетлив. Но и крайне честолюбив, а на этом можно сыграть. Мне бы только увидеться с ним самому…» Вождь федератов постарался отогнать тревожные мысли. Выбор был сделан, и пути назад не осталось.

Едва Ала вошел в палатку, как его тут же засыпали вопросами. Зная своего соратника, Одоакр про себя усмехнулся, насколько умело тот разыграл из себя простодушного воина.

— Я был в их лагере, — говорил он. — Их там тысяч десять. Почти все ополченцы, тайно набранные Антемием по городам Италии. Это крестьяне, рабы, горожане, развратная молодежь. Многие согнаны в армию насильно. Держит их там страх и обещание награды. Стоящие бойцы — гарнизон Рима, не более двух тысяч. В их лагере опасаются одного — что мы ударим раньше, чем подойдут готы. Сражаться они не обучены и не готовы, стоит ударить как следует — разбегутся кто куда.

— С ними ли Антемий?

— Куда там! Гречонок, не надеясь на горе-вояк, сидит в Риме, дрожа за свою шкуру! Верно, молится, чтобы мы, думая, будто против нас стоит настоящая армия, ослабли от голода или позволили готам ударить нам в тыл. Другой надежды у него нет. Это еще больше подрывает дух его солдат.

— Кто же их ведет?

— Какой-то полусумасшедший сенатор. Они зовут его Крассом. Кажется, он и сам верит, что он воскресший римлянин древних времен. Сам видишь, чего они стоят с таким вождем! Но вот готы… Готы опасны, Вилимер опытный воин, его люди — испытанные бойцы. Нужно разогнать римский сброд, пока к ним не пришла помощь. Этого и боится Антемий.

Гундобад заметно повеселел, смеясь каждой шутке Алы, он велел принести вино — верный знак, что решение им принято, и совет подходит к концу. Расчет Одоакра строился на том, что бургунды, не зная местности и не имея сведений о противнике, должны будут поверить любому надежному источнику. Тем более, что Гундобад хотел того же, и причин не доверять соратнику дяди у него не было.

Поднявшись из-за стола, Гундобад сжал кулак на рукояти меча и оглядел своих верных соратников.

— Решено! — сказал он. — Сегодня наши мечи искупаются в крови римлян. Трубите сбор! Мы выступаем к Нарни.

— А как же готы? — спросил Гунтер.

— Против них мы поставим заслон. Если Вилимер успеет прийти, там будет самое горячее дело. Кто встанет против него?

— Позволь мне, вождь! — тут же сказал Одоакр. — Клянусь, мои федераты остановят его кавалерию!

Гундобад усмехнулся.

— Если ты сделаешь это, смоешь позор поражения под стенами Рима. Да будет так! Выступаем!

Ала и Одоакр обменялись насмешливым взглядом.


Поднявшийся было с утра ветерок к полудню окончательно выдохся. В ослепительно голубом небе Италии сияло солнце. Единственный чудом уцелевший жалкий клочок облаков сегодня не смел и надеяться заслонить жадный до зрелищ глаз Гелиоса. Но солнечный бог на своей колеснице был не единственным зрителем. Высоко в небе парил белоголовый сип.

Гнездившуюся в Центральных Апеннинах птицу привлекло сюда огромное скопление людей. Всегда мирная и спокойная долина Нарни теперь бурлила как растревоженный муравейник. Сип знал, что это значит. Древний инстинкт говорил ему — здесь будет добыча. Скоро. Очень скоро.


Рога трубили сигнал к выступлению. Многоголосый гомон поднялся над полем, ржали кони, тут и там окрики командиров подгоняли замешкавшихся. Наскоро перекусив, воины спешно тушили костры, разбирали оружие, расчехляли щиты и, надев шлемы, строились по отрядам. Войско бургундов снималось с лагеря.

Огромный гнедой Гундобада громко фыркал и бил копытом. Одетый в броню вождь, не без труда удерживая его на месте, отдавал последние приказания.

— Гунтер, — говорил он. — Тебе я поручаю вести кавалерию. Захватите мост на Фламиниевой дороге и ударьте в их правый фланг. Помни — твои люди решат исход битвы. Поднимите на копья римских свиней! Сам я поведу пехоту против их укреплений в Нарни, пусть думают, что главный удар мы наносим там. Правым крылом командуешь ты, Фрека. Там холмы, и кавалерии не пройти, зато река загибается к югу и мелеет. У тебя будет пять тысяч спешенных всадников. После того, как мы свяжем их в центре, сбросьте с холмов их пехоту и ударьте в левый фланг. Так мы зажмем их в клещи на том берегу и тогда уж повеселимся!

— Ну а ты, Одоакр, со своими людьми остаешься здесь. Займите крепкую позицию. Если Вилимер все же придет — остановите его. Держитесь, пока мы не покончим с римскими псами. Это не займет много времени! И держите связь с Фрекой. Они могут вызвать отряд из Америи. Если он подойдет, окажется как раз между вами. Раздавите этих гадов!

— Да здравствует вождь! — дружно крикнули командиры.

Гундобад надел шлем с пышным плюмажем, оставлявший открытым лицо. Глаза его сверкали, желваки перекатывались под кожей. Он выхватил меч, и лезвие огненной полосой блеснуло на солнце.

— Смерть римским псам! — голос взлетел почти до небес, и войско тотчас подхватило его.

— Смерть! Смерть! Смерть! — гремело над полем.

Ударяя мечами в щиты, цепи бургундской пехоты медленно двинулись вперед.


— Они идут, император!

Молодой трибун вошел в палатку, когда Красс как раз заканчивал завтракать.

«Ну наконец-то», — подумал Красс, не прерывая трапезы. «Слава богам!»

Все эти дни он опасался лишь одного, — что бургунды, увидев силу римских укреплений, решат повернуть на север, а тогда пришлось бы оставить удобную позицию и, преследуя их, вступить в бой прямо с марша. В победе проконсул не сомневался, но это вызвало бы большие потери, которых теперь можно будет избежать.

— Прекрасно. Прикажи трубить сигнал тревоги. Легионам готовиться к бою. Я сейчас буду. И отправь контуберналов к Октавию и Копонию. Пусть выступают немедленно.


Римский лагерь пришел в движение. Без спешки и суеты легионеры вооружались и под командой центурионов выдвигались к валу, занимая позиции. На левом фланге, опираясь на лесистые холмы в излучине Неры, стоял шестой легион Лициния. В центре, где были самые надежные укрепления, Красс поставил пятый легион Рустия. Правый фланг, где линия валов не была доведена до конца, а к тому же имелся удобный каменный мост, занимал XXV легион. Здесь был самый угрожаемый участок, и, потому Красс поставил сюда испытанных ветеранов Варгунтия.

Больше всего опасений вызывал центр. Красс не сомневался, что молодые солдаты пятого легиона, уже показавшие себя в деле, будут стоять крепко, но все же им не хватало боевого опыта. Чтобы усилить центр, Красс разместил здесь большую часть вспомогательной пехоты, всех критских стрелков, а в резерве оставил две тысячи всадников Публия.

«Если не подведет Одоакр, мы передавим их как котят», — думал Красс, поднимаясь на вал. «А если и подведет, варвары разобьются о наши укрепления. Их вождь безумец, раз решился атаковать. Да и потом, скоро подойдут готы. И все же… Все же неприятно полагаться на варваров!»

За линией валов стояли в боевом порядке резервные центурии, суетились рабы — подносчики дротиков и камней. Стрелки натягивали тетивы, слышалась их греческая речь, скрипели канаты катапульт.

Прищурившись, Красс смотрел вперед. Давно не обрабатываемые поля заросли сорной травой, жаркая погода высушила землю, и видно было, как поднимается пыль от тысяч шагающих ног. Примерно в миле от спокойной ленты реки угадывались полчища варваров. Их масса надвигалась по всей ширине поля, растянув фронт не менее, чем на три мили. До римлян долетали пока приглушенные расстоянием воинственные крики.

Красс поднял голову. В ослепительно голубых небесах парила черная точка. «Орел», — подумал Красс. «Добрый знак!».


Сидя на коне, Одоакр смотрел вслед уходящим бургундам. Гундобад, как всегда был самоуверен, но нельзя не признать, что его план был хорош. У римлян не было бы никаких шансов, если бы там, за валами, действительно стояли ополченцы, как думал введенный в заблуждение Гундобад. Однако там стоят опытные дисциплинированные бойцы, и сегодня воды Неры покраснеют от крови бургундов. Ни храбрость, ни доблесть их не спасут.

— Люди ждут, — напомнил Ала.

Одоакр обернулся к нему.

— Они уже знают?

— Только надежные командиры. Солдаты узнают в последний момент. Когда ты отдашь приказ.

— Хорошо. Ждем Вилимера и атакуем. А Бога я прошу лишь об одном.

— О чем же?

— Хочу сам зарубить наглого щенка. И посмотреть ему в глаза напоследок…


Не доходя сотни шагов до реки, цепи варваров остановились. Пыль улеглась,и римляне увидели замершие ряды воинов в кольчугах и шлемах. Все глаза смотрели туда. Варвары были вооружены длинными мечами и копьями. За порядками их тяжелой пехоты угадывались отряды лучников и легковооруженных солдат. Солнце светило в глаза бургундам и, когда они разом выхватили мечи, короткий блеск прошел по рядам.

Варвары начали стучать мечами в щиты. Мерный гул нарастал и вдруг, достигнув предела, резко оборвался. В наступившей тишине вперед выехал всадник на огромном гнедом коне. Он поднял меч и громко прокричал что-то на своем языке. Тысячи глоток ответили ему яростным ревом. Затем еще раз. И еще.

Красс поднял руку.

— Залп! — крикнул центурион.

Зазвенели освобожденные канаты метательных машин. Камни со свистом пронеслись над рекой и обрушились на другой берег, подняв тучи пыли. Лишь два или три из них достигли цели, упав на сомкнутые ряды врагов, давя и калеча людей. Варвары взвыли. Их вождь поднял коня на дыбы, указывая мечом на римские укрепления. Все поле разом всколыхнулось, и бургунды бегом бросились к реке. Битва при Нарни началась.


С обеих сторон густо летели стрелы, не причиняя, впрочем, пока особого урона. Луки стрелявших навесом критских стрелков не доставали так далеко, а от стрел варваров, бивших дальше и точнее, легионеров укрывал палисад и надежные скутумы. Расчеты катапульт спешно перезаряжали орудия, камни и длинные железные копья срывались с канатов, вырывая из плотных рядов нападавших по три-четыре человека за раз.

Стремительным броском преодолев открытое пространство, бургунды влетели в реку, подняв тучу брызг. Прямо напротив Нарни, где был брод, большой отряд варваров устремился к валу, многие несли лестницы. Десятки рук мгновенно вскидывали их вверх и тут же вражеские бойцы начинали карабкаться на вал. Дальше по реке сотни бургундов брели где по пояс, а где и по грудь в воде, спеша выбраться на берег и вступить в бой.

Падая сверху, стрелы поражали людей в воде, но на упавших не обращали внимания. Легионеры начали бросать вниз дротики, варвары как могли прикрывались щитами, отвечая своими короткими метательными копьями. Лучники бургундов остановились на берегу и не целясь пускали стрелы на вал, пытаясь прикрыть своих. Среди римлян появились первые раненые. Длинные стрелы находили дорожку среди щитов, лазейку в доспехах, поражали неосторожно высунувшихся за палисад легионеров.

Охрана мгновенно прикрыла Красса щитами. Несколько стрел вонзились в скутумы, кто-то из контуберналов вскрикнул и осел наземь, стрела вонзилась в плечо. Уступая настойчивым просьбам, Красс спустился с вала.


Он отошел туда, где стояла в резерве кавалерия. Не участвовавшие пока в битве галлы возбужденно перебрасывались словами. Многие стискивали мечи, в их глазах горела жажда боя. То и дело к штандарту полководца подлетали контуберналы легатов с донесениями. Красс выслушивал их, отдавал приказания, и они неслись обратно.

Бой шел по всему берегу Нарни. Варвары с бешеным упорством атаковали вал. Центр, вопреки опасениям Красса, успешно держался, отбивая натиск врага. В нескольких местах бургугндам удалось взобраться на вал и даже на время закрепиться там, но каждый раз Рустий и его трибуны вводили в бой свежие центурии, отбрасывая врага с большими потерями.

На левом фланге варвары действовали более умело. Командовавший здесь военачальник пытался обойти позиции римлян по холмам, отдельные отряды просачивались через лес и, пользуясь тем, что изрядно высохшее русло реки не создавало здесь естественной преграды, скапливались большими силами на узких участках. Распределенные по довольно большому фронту солдаты Лициния не всегда успевали создать надежный заслон, и тогда правильный бой сменялся одиночными схватками, в которых опытные бойцы-бургунды, вооруженные длинными мечами были сильнее римлян.

Примерно через час после начала боя Красс, выслушав очередное сбивчивое донесение присланного Лицинием контубернала, нахмурившись, отправил на левый фланг Публия с тысячей галлов. Каждая ала заняла свой участок обороны, готовая прийти на помощь легионером там, где это понадобится. Галлы не уступали бургундам в мастерстве рукопашного боя и должны были уравнять силы. Но уже через полчаса он пожалел о своем решении. На взмыленной лошади примчался контубернал Двадцать пятого.

— Они прорываются! — крикнул он. — Варгунтий ранен!


Гунтер не бросился в бой очертя голову, хотя на его фланге пологий берег и слабые укрепления вроде бы позволяли коннице разогнаться, используя всю свою мощь. Оценив позицию противника в излучине Неры, он отправил тысячу всадников Годомара вверх по течению, с приказом переправится через реку и, двигаясь по берегу, ударить римлянам во фланг. В этом, конечно, был большой риск. Не зная местности, Гунтер не мог быть уверен, что его воины смогут там переправиться. Да и в случае успеха они подошли бы к месту сражения не раньше, чем через час. Однако возможность наверняка обойти противника того стоила.

Он слышал громкие крики и лязг мечей. Видел, как воины Гундобада смело обрушились на центр римских позиций. И теперь, объезжая ряды, чувствовал, как в его душе поднимается знакомое чувство — холодная решимость сражаться и убивать. Ветеран многих битв, он вел за собой цвет бургундского войска, пять тысяч отборных всадников, способных сокрушить любую преграду.

— Братья! — выкрикнул он. — Пришел наш черед! Покажем трусливым собакам, как бьются бургунды!

Боевой клич заглушил его слова. Всадники потрясали копьями.

— В бой! Победа за нами!

Земля содрогнулась от грома копыт. Лавина всадников неслась по полю, вздымая пыль.


Римский строй приближался, но он оказался совсем не таким, как ожидал Гунтер.

«Это римляне?», — мелькнула мысль. «Ополчение? Крестьяне?»

Идеально ровная линия одинаковых щитов, украшенных молниями, алые плащи, круглые шлемы, блестящие наконечники копий. И ни звука, только громкие выкрики командиров. Нет, этот строй не походил на наспех собранных ополченцев. Так могли стоять только настоящие, опытные бойцы. Но некогда было удивляться. Гунтер получил приказ и собирался выполнить его. Любой ценой.

Перед ними была река, но узкая, коннице небольшая помеха. Гунтер надеялся снести этот строй таранным ударом, прорваться, прорубиться, захватить мост и переправить на другой берег две тысячи остававшихся в резерве всадников. А там, на ровном пространстве, его кавалерия развернется и покажет себя.

— Вперед! За мной!

— Бей! Бей! Бей! — гремел клич бургундов.

Первые ряды влетели в реку и на мост.

По строю римлян прошло движение. «Ополченцы» слаженно отвели руки для броска, и в бургундов полетели тысячи дротиков. Падали люди, посылая небу последние проклятья. Хрипели раненые кони. Дротики римлян застревали в щитах, их мягкие наконечники сгибались, заставляя всадников бросить ставшее бесполезным снаряжение. Несколько десятков коней напоролись на колья, вбитые в дно реки, образовалась свалка.

Но даже это не могло остановить закаленных в боях бойцов. Клин тяжело вооруженных всадников прорывался через баррикады на мосту, длинные копья разили насмерть, пробивали щиты и шлемы, но римляне стояли крепко. Гунтер бросил в бой половину резерва, приказав своим спешиться и поддержать атаку, надеясь оттеснить врагов от реки и связать их до подхода подкреплений. Видя, что прорваться будет непросто, он надеялся на свой обходной маневр, кроме того, в резерве у него все еще оставалась тысяча всадников.

Обе стороны упорно рубились вдоль всего берега, не отступая ни на шаг. Трупы людей и коней запрудили реку, вода потемнела от крови. Крики сражающихся закладывали уши, звенела сталь. Люди бились в воде, на берегу и прямо на трупах. В ужасной толчее раненым некуда было деться, а те, кто падал на землю, оказывались мгновенно затоптаны. Тела бургундов и римлян валялись вперемешку.

Под Гунтером убили коня, половина его дружины пала, а сам он, чудом вырвавшись из боя, стоял на берегу, и, видя, как гибнут его бойцы, нервно кусал губы, молясь всем богам, чтобы пришел Годомар. И боги услышали.

Слух Гунтера мгновенно уловил перемены в громе сражения. На правом крыле противостоявшего ему отряда возникло замешательство. Откуда-то с юга донесся клич идущих в атаку всадников. Гунтер возликовал.

— Коня! — крикнул он, и, вскочив в седло, обратился к последнему своему резерву. — Братья! Годомар бьет их с тыла! Они бегут! Вперед! Смерть римлянам!

Удар бургундов был страшен. Охваченный с фронта и правого фланга, легион дрогнул.


Видя, что его солдаты заколебались, Варгунтий выхватил у аквилифера орла легиона и погнал коня на врага.

— Назад! Назад! — кричал он, размахивая мечом. — Рубите грязных варваров! Еще немного и они побегут!

За легатом мчались контуберналы. Секунда — и они столкнулись с бургундами. Казалось, кучку отчаянных храбрецов сейчас сомнут, но ветераны триарии, бившие еще Митридата в легионах Помпея, увидев, что орел вот-вот попадет в руки врагов, взревели и без команды бросились в бой. Они бежали, выставив щиты и подняв мечи.

— За Рим! За Рим!

Бургунды не успели удивиться этой невероятной атаке пехоты против тяжелой конницы, а римляне уже столкнулись с ними.

Варгунтий не видел броска ветеранов. Едва успевая отражать удары, он думал только о том, как удержать орла. Стараясь прикрыть легата, его контуберналы гибли один за другим, наконец, и сам он, получив сразу несколько ударов, поник в седле. Орел начал падать, но его тотчас же подхватили чьи-то руки, а триарии, отбросив врага, вынесли командира из боя.

Открыв глаза, Варгунтий сквозь кровавую пелену увидел далеко впереди серебряного орла.

— Не отступать… — шептали его губы, рука тщетно искала меч. — Копоний… сейчас придет. Держаться… Держаться…


Красс отправил на помощь Варгунтию всю оставшуюся у него кавалерию. Больше резервов не было. Теперь оставалось надеяться на стойкость солдат и ждать, когда подготовленная бургундам ловушка захлопнется.

Битва шла третий час, и проконсул с минуты на минуту ждал вестей с правового фланга. Восемь когорт четвертого легиона форсированным маршем двигались по Фламиниевой дороге, и их появление должно было решить исход сражения. Одновременно третий легион шел от Америи, но солдатам Октавия приходилось двигаться через холмы, и они должны были появиться позже.


Уже два часа Гундобад наблюдал за тем, как его люди штурмуют вал. Поначалу он ждал, что сопротивление римлян вот-вот будет сломлено, и, жадный до боя, готовился повести дружину в последний решающий натиск. Но время шло, а все атаки разбивались о несокрушимую стену римских укреплений. С каждой минутой вождь все больше впадал в бешенство. Несколько раз он сам выезжал к самой линии вала и, ободряя людей, уговаривая, угрожая, снова и снова гнал воинов в бой. Все было тщетно.

Был момент, когда вести от Гунтера заставили учащенно забиться сердце. Несколько минут казалось, что победа близка, Гунтер опрокинул правый фланг римлян и сейчас ударит в тыл защитникам вала. Но этого не случилось, натиск Гунтера увяз в подошедших к римлянам подкреплениях. И некого было отправить на помощь, у Гундобада осталась лишь сотня личной дружины. В отчаянии он отправил гонца к Одоакру, требуя немедленно вести к Нарни все четыре тысячи федератов. Он готов был рискнуть, бросив на чашу весов все, что возможно. Пробиться, проломить оборону врага — лишь это было сейчас важным.

Прошел час, как гонец умчался к лагерю, и Гундобад все чаще смотрел на север, ожидая увидеть на горизонте пыль. Но Одоакр не шел, и это тревожило вождя. Что могло задержать федератов? Вилимер все же пришел? Но тогда Одоакр прислал бы известия. Впервые Гундобад растерялся, не зная, что делать, как поступить, чтобы переломить ход сражения. Впервые он столкнулся с тем, что одной доблести недостаточно.

«Где же проклятый Одоакр?», — думал он. «Где его люди?»

Взгляд упал на берег реки. Сотни трупов громоздились повсюду. Вперемежку с ними там и тут лежали раненые, сумевшие выползти из страшной мясорубки у вала. На них не обращали внимания, не до того было. Зажимая раны, они стонали, кричали, слали небу проклятия.

— Это не ополчение, — сказал кто-то из дружинников. — Это настоящие воины.

Гундобад мрачно посмотрел на него, но ничего не ответил. Он и сам думал так же, и это тревожило еще больше. Где-то на краю сознания зарождалась мысль, которую он гнал всеми силами — неужели измена?

И тут судьба нанесла новый удар.

— Вождь! Посмотри туда!

Далеко на юго-востоке, где проходила Фламиниева дорога, пока едва различимой дымкой поднималась пыль, раз и другой сверкнули стальные блики. К полю сражения подходил крупный отряд врага.

Гундобад яростно выругался. «Где же ты, Одоакр?! Где ты?!»


Едва бургунды скрылись из виду, Одоакр отправил Алу с небольшим отрядом навстречу Вилимеру, а своим людям велел отдыхать, но быть готовыми к выступлению в любой момент. Он не собирался раньше времени вмешиваться в битву. Незачем понапрасну губить воинов. Пусть бургунды выдохнутся в бесплодных атаках на римские укрепления. Да и римляне пусть умоются кровью, не жалко. Все равно судьба Гундобада уже решена. Ему не пережить этот день.

Он знал, что солдаты удивлены поведением своего командира. Они не оставили лагерь, не пытались занять удобную позицию и вроде бы даже не готовились к бою, а, между тем, всем был известен приказ Гундобада — встретить идущих с севера готов. Но Одоакра не заботило мнение солдат. Не сомневался — они верят ему и выполнят все, что он велит. Если же кто-то вдруг вспомнит о «чести», найдется, чем их заткнуть. И в самом деле, о какой чести может идти речь? Они не присягали Гундобаду, да и с его бургундами их ничего не связывает.

Одоакр ждал, рассеянно глядя в небо. Там, далеко кружила черная точка.

«Стервятник», — подумал он. «Будет тебе сегодня пожива».


Посыльный от Гундобада примчался через два часа. Спрыгнув с лошади и едва переводя дух, выдохнул с ходу:

— Вождь приказывает тебе со всеми людьми идти к нему. И поспешите! Мы почти смяли их правый фланг, но Гунтеру нужна помощь.

«Совсем ведь мальчишка», — подумал Одоакр. «Даже борода еще не растет. Небось, твоя первая битва? Жаль тебя, но что ж делать…»

— Помощь, говоришь? Что, совсем дела плохи?

Посыльный удивленно посмотрел на него.

— Там идет бой. Не медли! Вождь сказал…

— Гундобад мне не вождь.

Гонец побледнел, хотел что-то сказать, но Одоакр опередил его, возвысил голос, чтоб слышали все вокруг.

— Гундобад и его люди — мятежники! Я не намерен исполнять приказы какого-то бургунда.

— Но…

— Вот мой ответ Гундобаду.

Быстро выхватив меч, он ударил в живот. Юноша захрипел и свалился на землю, зажимая страшную рану. Коротким движением Одоакр добил его, спокойно вытер меч и убрал в ножны.

— Построить солдат, — приказал он ошеломленным командирам. — Я буду говорить.


— … и сейчас римская армия добивает мятежников. Но нас их судьба не коснется. Мы вновь на службе Рима, наш император — Антемий, а вождь — Военный магистр Марк Красс. Все наши привилегии, обычная плата и право на долю добычи подтверждены. А если кто-то все еще хочет встать в один ряд с изменниками и грабителями, таких я покараю своей рукой. Но я верю, что среди вас, честных воинов, нет тех, кто желает присоединиться к бургундским свиньям. А потому слушайте мой приказ — идти к Нарни и добить остатки мятежников! Мы выступаем немедленно.

На лицах воинов отражались разные чувства. Хотя многие лишь пожимали плечами, принимая приказ Одоакра как должное, было немало таких, кто начал роптать, иные растерянно озирались, ища поддержки товарищей. Чтобы окончательно сломить все сомнения, Одоакр громко добавил:

— Наш новый вождь щедр, и я отдаю вам обоз бургундов. Все, что награбили эти изменники — ваше! Но только после битвы. Идите и добудьте мечом то, что принадлежит вам по праву!

Четыре тысячи воинов разразились восторженным криком.


Яростный натиск бургундов и предпринятый Гунтером обходной маневр заставили римлян отступить от реки, но миг торжества оказался кратким. Римляне выдержали удар, дрогнувшие было ряды вновь сомкнулись. Легион бился в полукольце, но упорно держался, все атаки бургундов разбивались о казавшуюся несокрушимой стену щитов.

Слишком поздно Гунтер заметил идущие на помощь римлянам подкрепления. В задних рядах его крыла возникло замешательство, послышались отчаянные крики, воины тревожно оглядывались назад, ища новую опасность. Проклиная всех богов, Гунтер поспешил к мосту.

С востока подходили не менее пяти тысяч воинов, они наступали быстрым шагом, держа строй, щит к щиту. Над римскими рядами плыли десятки военных значков. Гунтер сразу увидел, как верно поступил римский командир, переправив часть воинов на северный берег Неры, и теперь левому крылу бургундов грозило полное окружение.

«Вот и все», — подумал Гунтер. «Это конец. Их слишком много. Не устоять». Он был спокоен, мысль работала как всегда быстро и четко. Понимая, что сейчас его фланг сомнут и растопчут, что бы он ни предпринял, Гунтер думал только о спасении всей армии и вождя.

— Скачи к Гундобаду, — сказал он, подзывая ближайшего дружинника. — Скажи, с нами кончено. Пусть идет на соединение с Одоакром и прорывается на север. Да поможет ему Бог! Мы задержим их, сколько сможем.

Не теряя драгоценного времени, он приказал трубить сбор и помчался по рядам, ободряя бойцов. Это было необходимо — паника стремительно разрасталась. Римляне, видя подоспевших соратников, радостно закричали и перешли в наступление, и не было никакой возможности выйти из боя, оторваться от них. Ударить по подходящим врагам стальным кулаком тяжелой кавалерии тоже возможности не было. Бой шел уже долго, и многие всадники оказались спешены, ряды смешались, всеобщее смятение усиливалось еще и тем, что две части войска разделяла река.

Кое-кто, смалодушничав, разворачивал коня в надежде спастись, позабыв о чести, но таких пока было мало. Усилиями командиров, понявших, что к чему, левое крыло разворачивалось, пытаясь выстроить некое подобие квадрата, готовясь биться в неминуемом уже окружении. Стараясь дать своим людям выиграть так нужные им минуты, Гунтер собрал сколько смог всадников и, наскоро их построив, повел в самоубийственную атаку на римский строй.


— Вождь! К ним подошли подкрепления. Их вчетверо больше, чем нас. Гунтер говорит — надо отходить к Одоакру и спасать жизни!

Холод разлился где-то под сердцем. Гунтер, — ветеран многих сражений, храбрый и опытный воин, — зря пугаться не станет. Такие слова означают одно — битва проиграна. Но Гундобад не мог отступить. Еще не прошло трех часов, как он, в мыслях уже разогнав скопища жалких врагов, двигался на Рим по Фламиниевой дороге, а теперь… «Бежать? Спасаться? Нет!»

— Мы идем на помощь! Собрать всех, кто сейчас не в бою. Атаку на вал не прекращать. Ударим…

Дружина молчала. Не успел он договорить, как с запада примчался новый гонец. На сей раз от Фреки.

— На холмах большой отряд римлян, — выдохнул он. — Заходят с тыла. Все наши сражаются, Фрека просит помощи, иначе нас опрокинут!

На лицах отчаяние. Гундобад дернул ремни шлема, не хватало воздуха.

— Трубить отступление… — еле слышно произнес он.


С треском и грохотом две сотни дружинников Гунтера врубились в римскую стену щитов. Когорта качнулась назад, под ударами мечей и копий падали люди. Бешено работая мечом, Гунтер рубил с коня направо и налево, пытаясь проложить путь туда, где, раскинув крылья, летел над рядами серебряный римский орел. Но силы были слишком неравными, порыв отчаянных всадников увяз в плотной массе римского строя. Один за другим падали кони, пораженные короткими мечами легионеров. На место убитых врагов вставали все новые, и не было им конца.

Бургунды бились с большим мужеством, никто не думал о бегстве. Окруженные и стиснутые со всех сторон, они продолжали сражаться. Гунтер дрался пешим, уцелевшие дружинники защищали ему спину. Страха он не испытывал. Знал, что все кончено, но странное чувство волной поднималось в душе старика. Ему казалось, что в этот последний момент силы вернулись к нему. Казалось, он вновь оказался в первом своем бою — там, в Белгике, еще безусым юнцом под знаменами короля Гундахара. И вновь бился он против римлян. И вновь хрипло звучал над полем сражения боевой клич давно погибшего Вормского королевства.

Весь забрызганный кровью, потеряв шлем, Гунтер свирепо вращал мечом, отражая удары, повергая на землю врагов. На его глазах пала дружина. Так захотели боги, и он принимал их волю. В конце концов, они подарили ему счастье погибнуть в бою, с мечом в руке. Даже когда он остался один, римляне не решились подступиться к нему. Дротик ударил в спину, между лопаток. Гунтер упал на колени, оперся о меч, пытаясь подняться, но сил не хватило. Старый воин медленно осел на землю. Его глаза остались открытыми, но взгляд застыл навсегда. Где-то далеко гремела битва.


Вновь поднявшись на вал, Красс оглядел поле боя. С подходом четвертого легиона исход битвы был уже ясен. На правом крыле бургунды еще сражались, окруженные двумя легионами, но они были обречены. В центре враги откатились от вала и спешно отступали на север. На левом фланге, завидев приближающихся солдат Октавия и видя бегство товарищей, варвары прекратили атаки и отходили, пытаясь сохранять порядок. Лициний немедленно двинул свой легион вперед, и отступление начало превращаться в бегство.

Красс видел, как галлы, вскочив на коней, преследовали и рубили бегущих. Кое-где бургунды сбивались в отряды, пытаясь огрызаться. Их командир изо всех сил старался прикрыть отход.

— Трубите сигнал! — приказал Красс. — Преследовать их! И доставьте мне голову Гундобада…


Уцелевшая пехота бургундов беспорядочно отходила на север в сторону Карсул и оставленного три часа назад лагеря. Утомленные битвой солдаты бежали из последних сил, командиры отчаянно ругались, пытаясь заставить их сохранять хоть какое-то подобие строя — единственную защиту от наседавшей кавалерии римлян. Но многие уже не думали о сражении, кое-кто и вовсе бросал щиты, чтобы легче было бежать.

Гундобад в окружении сотни дружинников носился по полю, тщетно стараясь не допустить окончательного превращения армии в спасающуюся бегством толпу. Уже дважды, прикрывая пехоту, ему пришлось столкнуться с вражеской кавалерией. Короткая схватка, несколько тел на земле, и римский отряд разлетался в разные стороны. Его удивляло, что римляне не спешат пускаться в погоню за разбитой армией. Оглядываясь назад в краткие минуты затишья, он видел, что они наступают организованно, скорым шагом, но недостаточно быстро, чтобы бургунды не смогли от них оторваться. Это давало надежду.

Вождь рассчитывал скоро добраться до Одоакра, который, как он полагал, движется им навстречу. Соединившись с его свежими силами, можно было дать воинам прийти в себя, перестроиться и либо продолжить битву на открытой местности, не опасаясь уже обходов и укреплений римлян, либо, если дела пойдут совсем плохо, и на помощь врагу придет кавалерия Вилимера, отступить на восток и, заняв крепкую позицию на холмах, отразить натиск готов.

— Твари! — злобно выкрикнул он, увидев как вражеская кавалерия налетела на отряд примерно в две сотни солдат.

Настигнув бегущих, всадники на низкорослых лошадках метали им в спины дротики и, стремительно накатываясь сзади, рубили мечами. Свистел рассекаемый сталью воздух, и воины падали как снопы под серпом жнеца.

— За мной! Смерть римским собакам!

Его гнедой рванул с места. Отводя меч для удара, Гундобад видел перед собой голую спину врага. Весь забрызганный кровью, он только что ловко срубил голову пехотинцу и теперь громко хохотал, запрокинув голову к небу. Проносясь мимо, Гундобад взмахнул мечом. Рассеченное чуть не пополам тело рухнуло под копыта.

— Вперед! Вперед! — кричал Гундобад, подбадривая солдат. — Осталось немного! Одоакр уже близко!


Он и правда был близко. В полумиле от Карсул бургунды увидели отряд федератов. Четыре тысячи воинов стояли в боевом порядке, перекрывая дорогу на север. Но почему они остановились здесь? Почему не спешат на помощь? Ответ пришел быстро. Едва передовые отряды отступающей армии приблизились к рядам союзников, над полем прогремел боевой клич федератов. Стрелы и дротики обрушились на оторопевших бургундов, произведя страшное опустошение среди потерявшего строй войска, а затем федераты, составив щит к щиту, двинулись вперед, ускоряя шаг, и набросились на разрозненные отряды врагов.

— Измена! Нас предали!

Потрясенные, лишившиеся последней надежды бургунды вначале оказывали лишь слабое сопротивление. Гундобад видел, как недавние союзники безжалостно истребляют его людей, знал, что вот-вот подойдет висевшая на плечах римская армия, но это лишь разожгло в нем лютую злобу.

— Стоять! Стоять, мои храбрецы! — его голос перекрыл гром сражения. — Нас больше! Мы сильнее! Опрокинем кучку предателей! Бейте, рубите грязных свиней! Проложим путь по их трупам!

Он плохо понимал, что кричит, но бургунды услышали своего вождя. Его ярость передалась и им. Подходившие к месту боя отряды смыкали строй и стремительно бросались вперед. Их ярость усиливалась еще и тем, что они понимали — не удастся смять предателей-федератов, и притом смять быстро, — всех ждет скорая гибель.

Одоакр явно не ждал такого напора со стороны разбитой, как он полагал, и потерявшей всякий боевой дух армии. Его люди заколебались. В некоторых местах натиск бургундов был столь силен, что федераты дрогнули и сломали строй.

Гундобад бился в первых рядах. Его дружинники топтали конями, валили наземь, рубили вражескую пехоту.

— Одоакр, где ты?! — взывал Гундобад. — Иди сюда, изменник! Встреться со мной, трусливая тварь!

Одоакр не был трусом. Услышав призыв врага, он принялся прокладывать путь навстречу ему, но двум вождям не суждено было встретиться в битве. Грохот копыт ворвался в шум боя, послышался грозный боевой клич, и, скрытые за холмами всадники, устремились вперед, опустив копья. Бешеным горным потоком конные сотни налетели на фланги бургундов, опрокидывая смешавшиеся ряды пехотинцев. Это была кавалерия готов.

В горячке боя Гундобад не заметил их, видя перед собой лишь ненавистного Одоакра. Охваченный одним лишь желанием убить проклятого скира, он прорубался к нему, но дружинники окружили вождя, заставили остановиться.

— Это конец! Смотри, вождь! Смотри!

И он увидел, что все уже кончено. Его воины не думали больше о битве. Армии бургундов более не существовало. Солдаты разбегались кто куда, всадники гнались за ними, растекаясь по долине, и рубили, рубили, рубили… Сотни тел устилали землю, многие бургунды бросали оружие, поднимали руки, сдаваясь на милость врагов. Напрасно. Пленных не брали. Началась резня.

Только центр, где вокруг вождя сплотилась дружина и самые отчаянные бойцы еще держался.

— Спасайся, вождь! Уходим к холмам! Пробьемся!

В голове помутилось. Он обвел взглядом громоздившиеся вокруг тела. «Неужто и мне… вот так вот лежать? Нет! Так не должно быть! Нет!».

— Будь ты проклят! — выкрикнул Гундобад, задрав голову к небу, и никто не понял, кого проклинает вождь, Одоакра или же самого Бога.

Небо осталось равнодушным. Только стервятник парил в вышине, высматривая добычу.

Резко развернув коня, Гундобад погнал на восток, прямо на увлекшихся избиением бегущих готов. Остатки дружины последовали за ним.

Больше он ни о чем не думал, отбивая сыплющиеся со всех сторон удары, прокладывая себе дорогу к спасению. Защищая вождя, дружина сражалась с отчаянной храбростью. И они прорвались. Вырвавшись из кольца, Гундобад помчался к востоку, лишь трое воинов смогли пробиться за ним. Но их бегство не осталось незамеченным. От массы готов отделился отряд не менее чем в полсотни бойцов. С криком и улюлюканьем они устремились в погоню.

Вождь бургундов чувствовал себя загоняемым зверем. Помимо воли по лицу текли слезы. Не от страха и не от ужаса перед смертью, но от позора. Что скажут о нем после битвы? Бросив погибшую армию, пытался спасти свою шкуру. Враги гнали его как зайца, а потом… «Остановиться? Принять бой? Умереть с честью?» Но где-то в глубине сознания он упрямо цеплялся за жизнь, желание жить заставляло подгонять коня, и он гнал, надеясь дотянуть до холмов, а там, — кто знает? — удастся укрыться, спрятаться, оторваться…

Не удалось. Кони преследователей не были утомлены сражением и долгой скачкой. Они были быстрее. Расстояние стремительно сокращалось.

— Беги, вождь! Мы их задержим!

Верные воины развернулись, мгновенье — и они сшиблись с врагом. Вправду ли они надеялись задержать полсотни преследователей или просто хотели погибнуть раньше него, до конца исполнив свой долг? Этого Гундобад не узнал. Готы замешкались лишь на миг, и погоня продолжилась.

«Не уйти», — понял он, и сразу успокоился. Его не зарубят сзади, как охотник затравленную лису. Гундобад остановил коня и развернулся лицом к врагу.

Его тотчас окружили. Молодой воин в простых доспехах выехал вперед и снял шлем. Длинные волосы рассыпались по плечам.

— Знаешь, кто я?

— Неужто, сам Вилимер? — хрипло ответил Гундобад, судорожно сжимая меч.

— Ты прав. Отдай свой меч, и я сохраню тебе жизнь.

Гундобад расхохотался.

— Сохранишь мне жизнь? Чтобы выдать меня на потеху римским собакам? Ты ведь им прислуживаешь?

Лицо Вилимера потемнело.

— Я никому не прислуживаю. И я умею ценить отвагу и честь. Не хочешь попасть в руки римлян? Тогда готов ли ты умереть здесь, как подобает воину?

— Но, вождь, его приказано взять живым!

Вилимер обернулся.

— Здесь приказываю я. Если он выберет почетную смерть — так тому и быть.

— Благодарю тебя, вождь, — быстро сказал Гундобад. — С кем из вас мне сразиться?

Воин, требовавший взять его живым, приблизился к Вилимеру. Судя по лицу и доспехам, это был римлянин. Его глаза азартно блеснули.

— Позволь мне прикончить его!

Вилимер с интересом посмотрел на него.

— Не ожидал, что ты вызовешься. Не скрою, я привык считать римлян трусами, но сегодня вы показали, что умеете биться… Хорошо! Эта честь по праву принадлежит тебе. Освободите место для поединка!

Готы раздались в стороны, образовав большой круг. Гундобад и его противник спешились, встали напротив друг друга.

— Как твое имя? — спросил Гундобад. — Скажи, чтобы я знал, кого первым отправлю к престолу Бога-Отца!

Римлянин усмехнулся.

— Деций Марий Венанций. Запомни это имя, варвар, и передай от меня привет Харону!

Не успел он договорить, как Гундобад прыгнул вперед, целясь в грудь. Римлянин ловко отразил удар, не отступив ни на шаг, и сам сделал выпад. Звенели мечи, противники сходились и расходились. Готы следили за схваткой, то и дело разражаясь криками.

Противник оказался слишком проворным, меч слушался его как заговоренный, неизменно оказываясь там, где надо. Не прошло и двух минут, как Гундобад выдохся, римлянин же был все так же свеж и бодр. Его глаза смеялись, бросая вызов вождю бургундов.

— Ну что же ты, — крикнул он. — Харон тебя заждался! Не раздражай старика, а то утопит тебя в Стиксе!

Гундобад взревел и, забыв о защите, нанес удар. Римлянин увернулся, его меч сверкнул на солнце и вонзился в открытую грудь, пробив кольчугу. Вождь бургундов захрипел и рухнул на землю. Горлом хлынула кровь.


Солнце клонилось к закату. Готы грызлись с федератами из-за добычи. Легионеры подбирали убитых, складывали погребальные костры, а в лагере готовился пир, Красс ждал к себе Вилимера и Одоакра. На валу римского лагеря застыл пилум и на нем — голова Гундобада. Мертвые глаза смотрели в сторону Рима.


В отдалении от усеянного трупами поля пировал сип, злобным клекотом отгоняя ворон. В поле поживы было больше, но там сновали люди, а здесь лежало одинокое тело, и никто не мешал наслаждаться добычей. Сип знал, что еды теперь хватит надолго, инстинкт не обманывал — много сладкого мяса ждет его там, в поле. Надо лишь выждать немного, люди уйдут, и это поле, где смерть собирала обильную жатву, станет его владением. На многие дни вперед.

Часть третья

— Похоже, на этот раз Эврих решил взяться за нас всерьез…

Сидоний Аполлинарий впервые видел своего друга и шурина таким потрясенным. Глядя вниз с высоты тысячи футов на долину Дурания, Экдиций часто мигал, губы его подрагивали. Странно и печально было видеть этого всегда веселого, решительного мужа, умеющего одним словом и взглядом внушить уверенность, ободрить упавших духом людей, — странно было видеть его таким раздавленным.

Они были друзьями с детства, приняв эту дружбу по наследству от отцов, и Сидоний всегда гордился тем, что его шурин и в пятьдесят лет не утратил юношеской отваги и силы, чего нельзя было сказать о самом отце Аполлинарии. Сделавшись епископом Августонемета, он обзавелся брюшком, погрузнел, и уже много лет предпочитал охоте и упражнениям долгие пиры с неспешной беседой.

Сидоний знал, Экдиций позволил себе минуту слабости только потому, что они были здесь вдвоем. Трое солдат и молодой Рул, который и привел их сюда, остались при лошадях. Так распорядился Экдиций.

Они стояли среди развалин старого римского форта, помнившего еще времена Юлия Цезаря. Форт был давно заброшен, от некогда внушительных укреплений остались одни руины, но стены упрямо сопротивлялись времени. Остовы двух каменных башен все еще стояли на перевале безмолвными часовыми. Когда-то этот форт охранял римские поселения в только что завоеванной, непокорной и постоянно восстававшей Галлии, но те времена прошли. Давно уже нет диких галлов, теперь все они римляне, и вот им самим угрожает опасность.

Тихий предрассветный час — время призраков. В звенящей тишине, когда все вокруг замирает, ожидая первых лучей солнца, тени давно умерших людей могут слегка приоткрыть дверь между мирами, и, если прислушаться, в таких местах можно услышать их легкие шаги, отзвуки их голосов, шелест одежд. Голос давно ушедшего прошлого…

Что это? Сидоний повернул голову, прислушался. Шаги? Не патруль ли вышагивает по стене, зорко вглядываясь в долину? На краткий миг епископа охватило странное чувство. Он слышал резкие команды центурионов, звон оружия и топот легионеров, спешащих занять места на стене. Там был враг, враг вновь угрожал римской Галлии, и воины Шестого Железного, пять столетий назад построившие этот форт, готовились исполнить свой долг, отразить удар вражеских полчищ, заслонив собой римских граждан.

Но нет. Наваждение тотчас рассеялось. Это всего лишь очередной камешек вывалился из древней стены и покатился вниз, шурша по песчанику. Незачем обманываться, призраки не встают из могил. Нет здесь легионеров, а от Шестого Железного осталось лишь имя, его солдаты не встанут на перевале несокрушимой стеной. Некому остановить безжалостных варваров, через пару часов они пройдут здесь, и тогда… Страшно было подумать о цветущих виллах Арвернии, ее богатых городах и мирном трудолюбивом народе.

— Их слишком много, — сказал Экдиций. — Я не поверил Рулу, но он был прав. Это не набег, как в прошлом году. Тогда мы справились, но что делать теперь?

Сидоний не ответил. Он смотрел вниз и видел долину, заполненную военными палатками насколько хватало глаз. Лагерь готов раскинулся на несколько миль. Всюду дымились костры, огромная армия просыпалась, готовясь броситься на беззащитную Арвернию.

Да, год назад они отразили первый удар. Впрочем, удар ли то был? Скорее набег. Отряды готов грабили виллы, появлялись возле городов, требовали признать власть короля Эвриха. Растерявшиеся римляне готовы были согласиться, лишь бы сохранить жизни и имущество. Тогда Экдиций на свои средства нанял буругндов и франков, пламенными речами поднял по виллам молодежь. В нескольких стычках он уничтожил шайки грабителей, а уцелевшие бежали из Арвернии, не чуя ног. Как они праздновали тогда! Молебны за избавление от готов и во здравие Экдиция звучали во всех церквях.

Но Экдиций не успокоился. Знал — пройдет зима, и готы придут опять. Знал и готовился. Сидоний сам помогал ему. Вербовались наемники, сыновья аристократов и простых куриалов учились владеть мечом и луком, создавались отряды, способные отстоять обширные поместья патрициев, под руководством опытных ветеранов они учились нападать из засад и отступать, скрываясь в лесах и горах. На деньги Экдиция, слывшего богатейшим землевладельцем Арвернии, закупались большие запасы хлеба и свозились в города на случай осады. Горожане чинили стены, копали рвы, строили укрепления. Арверния готовилась к бою, но никто не предполагал, что Эврих решит обрушить на них всю свою мощь.

— Их там десятки тысяч. Одним нам не выстоять. Мы должны просить помощи.

— И у кого же, Сидоний? Кто придет нам на помощь?

— Шли гонцов в Рим, в Арелат, зови на помощь бургундов, зови Сиагрия.

Экдиций горько усмехнулся.

— Риму нет дела до нас. Если бы мой отец оставался императором… Он-то понимал, что Галлию нельзя отдавать. Здесь сердце Рима, здесь, а не в насквозь прогнившей Италии! Но они убили его.

Глядя вниз, Экдиций сжимал и разжимал кулаки.

— Довольно я перед ними унижался! Ты помнишь, когда мы были в Риме, я улыбался им всем, сидел за одним столом с теми, кто приговорил отца к смерти. И даже этой твари, Рицимеру, не сказал и слова. Я готов был забыть личные счеты, ради единства Империи. И что из этого вышло? Ты был префектом Города, но ничего не смог изменить. И не ты ли говорил мне тогда, что сенаторы готовы выкупить свои шкуры, отдав Галлию готам?

— Антемий не таков.

— Антемий ничего не решает. Всем заправляет Рицимер. Нет, брат, помощи из Рима не будет. В Арелат я, конечно, гонца отправлю. Но что может сделать Полемий? Армии у него нет. Да и тамошний Сенат… Каждый дрожит за свои земли, половина готова сговориться с Эврихом лишь бы сохранить свои доходы. Там предатель на предателе! Такие как твой Арванд, которого ты спас от заслуженной смерти…

Сидоний покраснел. Он не любил, когда Экдиций вспоминал о деле Арванда. Префект Галлии был виновен в измене, он связался с готами, выдал им планы Антемия, его стараниями армия Рима и союзных бретонцев была разгромлена два года назад. Сидоний тяжело переживал этот позор, ведь Арванд был его другом. Но Сидоний не мог забыть чудесных вечеров в его обществе, проведенных за бокалом вина и нескончаемыми беседами о поэзии, философии и истории. Весельчак и балагур, Арванд обладал огромным обаянием, и Сидоний не избежал его. И он сделал все, чтобы упросить императора заменить смертную казнь на изгнание.

«Где-то ты сейчас, друг Арванд?» — невесело подумал епископ. «Может ты сейчас здесь, рядом с Эврихом, идешь покорять родную Галлию?»

— Нам помогут бургунды, — сказал он, чтобы отвлечь Экдиция от неприятной темы. — И Сиагрий.

— Гундиох может и поможет… Но только если готы перейдут Родан, как в прошлом году. Однако нас это не спасет. А Сиагрий замкнулся в своих владениях. Узнав, что Эврих идет в Арвернию, он примется укреплять границу по Лигеру, но сам реку не перейдет. Нет, Сидоний, как всегда, мы одни. И рассчитывать можем только лишь на себя. Будешь ли ты со мной в этой битве?

— Я буду с тобой, — ответил Сидоний. — И благословлю тебя именем Божьим.

«Я буду с тобой», — подумал он, глядя сквозь утренний туман как, подобно огромному зверю, просыпается лагерь готов. «Но что ты сможешь против силы, которая поднимается ныне? Что сможешь ты, последний защитник Галлии?»

Далеко внизу затрубили рога.

Словно стряхнув наваждение, Экдиций поднял голову. Ветер трепал его волосы, в черных глазах вновь загорелась решимость.

— Здесь больше нечего делать, — сказал он. — Идем. Надо подумать, как лучше встретить гостей!

И, развернувшись, легко сбежал вниз по разбитым ступеням.


Рим ликовал. Весть о победе Красса при Нарни привела всех в восторг. Вечный город давно отвык от триумфов, да и жизнь последнее время не давала поводов веселиться, но в эти дни всем, от императора до последнего нищего, казалось, что звезда Рима восходит вновь.

Два триумфа римского оружия, возвращение победоносных легионов и торжества по случаю свадьбы Публия и Алипии вылились в нескончаемый праздник. Праздновали шумно и весело. В Рим стекались жители окрестных деревушек и городков. Привлеченные удивительными вестями, собирались и граждане других городов Италии. Из Капуи и Неаполя, Брундизия и Медиолана ехали люди в надежде увидеть легендарных воинов прошлого. Улицы заполняли толпы народа, всюду взгляд встречал веселые лица. Больше всех радовались дети. Захваченные всеобщим весельем, они стайками носились по улицам, всюду совали свой нос, распевали подхваченные у взрослых веселые песенки. Рим оживал на глазах и, стряхивая вековой сон, вновь возвращался к жизни.

Все эти дни Красс не знал и минуты покоя. После битвы армия, пополненная отрядами федератов и готов, вернулась в Рим. В знак уважения к победителям, император сам выехал им навстречу. У ворот Вечного города Красс и Антемий устроили смотр легионам. Все семь легионов, войска союзников и гвардия императора выстроились напротив Фламиниевых ворот.

Кассий по праву заслужил слова благодарности. Не теряя времени даром, он восполнил потери, понесенные в сражении против Рицимера и, благодаря проведенному им набору, XXIII и XXIV легионы вновь были доведены до полного состава по пять тысяч человек в каждом. В последней битве наибольшие потери понес легион Варгунтия, в нем убыло восемьсот человек, всего же потери армии в сражении у Нарни доходили до двух с половиной тысяч убитыми и ранеными.

Собираясь выступить в поход сразу же после свадебных торжеств, Красс тут же провел намеченную реорганизацию легионов, распределив солдат Пятого по остальным легионам с тем, чтобы восполнить понесенные ими потери. Таким образом, у него образовалось шесть полных легионов, общей численностью тридцать тысяч бойцов. Пятому легиону, в котором было теперь не более двух тысяч воинов, предстояло остаться в Риме. Красс предполагал, что его состав со временем пополнят находящиеся в лазаретах раненые, а, кроме того, Рустию предписывалось продолжить начатый Кассием набор новых солдат.

Под приветственные крики армии, Одоакр склонил колено перед Крассом и протянул ему свой меч. Принимая его службу, Красс объявил Одоакра командиром федератов. При этом от внимания старого полководца не ускользнула усмешка на лице Вилимера.

Вождь готов представлял большую проблему, Красс до сихпор не решил, можно ли доверять ему и его людям. С одной стороны шесть тысяч его воинов представляли большую силу и могли пригодиться в предстоящей войне. С другой стороны, воевать предстояло с готами, все это знали, и Вилимер тоже знал. Будет ли он соблюдать договор? Не передумает ли, когда дойдет до дела? Вот какие мысли одолевали Красса, когда он смотрел на вождя остроготов.


Красс встретился с ним сразу же после боя при Нарни. Вилимер держался надменно и гордо и, не в пример Одоакру, явно считал себя не подчиненным, но равным союзником. Однако на него, хоть он и старался скрыть это, несомненно произвело большое впечатление появление у Рима собственной армии. Сила и численность легионов, доблесть, которую они выказали в сражении, дисциплина и прекрасно устроенный лагерь внушили ему если и не почтение, то уважение к римлянам. И все же он оставался вождем готов, привыкшим считать себя и свой народ выше «трусливых» римлян.

— Я заключил договор с Антемием, — говорил он. — Нам обещали землю для поселения. Теперь, когда Рицимер и Гундобад не грозят Риму, император должен выполнить договор.

Красс смерил его долгим взглядом. С самого начала он решил поставить варвара на место, именно поэтому их разговор состоялся на валу лагеря в виду легионов.

— Когда ты заключал договор, у Рима не было собственной армии. Теперь все изменилось. Новый договор тебе придется заключить со мной. К тому же, с твоей стороны договор не исполнен. Я разбил Рицимера без твоего участия. И войско бургундов разбили мои легионы.

— Мы нанесли последний удар Гундобаду. Без моей кавалерии…

— Мы добили бы его чуть позже. Ты не согласен?

Вилимер молчал. Возразить ему было нечего.

— Что же ты предлагаешь?

— Я готов подтвердить твой договор с Антемием. Вы получите землю для поселения в Галлии, статус друзей и союзников римского народа. Но эту честь надо заслужить. Скоро я отправлюсь на север. Ты выступишь со мной и мечом докажешь верность Риму. А Рим умеет вознаграждать своих верных союзников.

— Ты зовешь меня в Галлию? И с кем же мы будем воевать? Не с готами ли Эвриха?

— С теми, кто придет с оружием в римскую Галлию. Эврих или Гундиох, если он решит отомстить нам за сына, чья голова украшает сейчас этот вал.

— Против бургундов мы готовы сражаться, но обнажить меч против Эвриха…

— Почему нет?

— Народ готов не един. Это так. Но люди Эвриха все равно братья нам, хотя наши народы и разделись уже две сотни лет назад. Выступить против своих братьев на стороне римлян для нас немыслимо.

Красс задумчиво смотрел на неспешно текущую Неру. Воды реки все еще были красны от недавно пролитой крови.

— Ты уже знаешь, кто я, — сказал он. — И знаешь, откуда пришла моя армия. Ты привык, что римляне не могут сами защитить свою землю и полагаются на чужие войска. Но в мое время было иначе. В мое время Рим правил миром и вершил судьбы народов. Теперь вновь будет так. Посмотри туда.

Он указал рукой на поле, усеянное трупами бургундов.

— Вот лежат те, кто думал, что Рим ничего не стоит. Они разбились о мои легионы, как воды моря о гранитные скалы. То же будет и с Эврихом, если он посягнет на Галлию. Между тем, мне известно, что готы были верными союзниками Рима. Король Теодорих соблюдал федератный договор, он был другом Рима и сражался против врагов Империи. Эврих убил его, заняв трон не по праву. Он узурпатор без чести и совести. Предав дружбу Рима, он ныне грозит войной…

Рим безжалостно карает врагов и предателей. Визиготы будут разбиты, Эврих уже обречен, против него выступят мои легионы и верные долгу федераты Одоакра, а, кроме того, против визиготов поднимется вся Галлия. Земля будет гореть у них под ногами. И все же, наш враг не народ визиготов, а лишь узурпатор Эврих. Когда он будет повержен, Рим готов возобновить федератный договор. Визиготам будет нужен новый король, друг Рима, как и Теодорих.

Вилимер хотел что-то сказать, но Красс поднял руку, показывая, что еще не закончил.

— Я привык говорить прямо. Ты ушел из Паннонии, которой по праву владеют остроготы, друзья и союзники Восточной империи. Ты ушел оттуда и увел своих людей потому, что потерял надежду стать королем остроготов. Что скажешь ты, если я предложу тебе стать королем визиготов после нашей победы? Рим готов подтвердить дарование им земель в Аквитании и возобновить федератный договор. После смерти Эвриха, разумеется. Как видишь, я честен с тобой. Рим не видит в готах врагов и не собирается вести войны на уничтожение. Мы хотим лишь восстановить справедливость, покарав узурпатора и утвердив на троне Толосы дружественного Риму короля.

Вилимер явно не ожидал такого предложения. Он был ошеломлен и не знал, что сказать. На это Красс и рассчитывал. Не зря он потратил много часов, подробно выспрашивая Венанция о королевстве готов и размышляя над тем, как привязать к себе Вилимера, сделав его надежным союзником. Слабым местом вождя готов было непомерное честолюбие, на этом в итоге Красс и решил сыграть. И он не ошибся. Всегдашнее чутье и деловая хватка не подвели проконсула.

— Я из рода Амалов, — сказал Вилимер. — И по крови имею право быть королем визиготов. Но у Эвриха есть сын, и он законный наследник.

Красс про себя усмехнулся. Вилимер, несомненно, уже примерял на себя корону.

— Эврих и сам незаконно сидит на троне. Может ли быть законным его сын?

Они говорили еще долго, обсуждая детали сделки, но главным было одно — Красс сумел договориться с Вилимером, а что будет дальше — покажет время и первые столкновения с армией Эвриха.


Легионы прокричали славу императорам и разошлись. В честь одержанной ими победы солдаты получили два дня отдыха, возможность погулять на свадебных торжествах, покутить в тавернах, насладиться любимым зрелищем в Амфитеатре — неутомимый Вер организовывал новые игры. Красс не сомневался, что дело бывшего рудиария, вспомнившего свое ремесло, быстро пойдет в гору, благо конкурентов у него пока не предвиделось, а жадный до необычных зрелищ народ валом валил на представления.

Самому же Крассу отдыхать не приходилось. Наутро был созван большой военный совет, где присутствовали все командиры легионов, Одоакр, Вилимер и Вибий Цестий, префект императорской гвардии. Но еще до того Крассу пришлось выдержать настоящий бой с Антемием, который, как и предупреждал Кассий, собирался оставить готов при себе.


— Они ненадежны, — говорил император, идя рядом с Крассом по дорожке дворцового сада. — Готы предадут тебя, едва встретятся со своими сородичами.

— Не предадут. Я обещал Вилимеру…

— Знаю, что ты ему обещал. Корону Эвриха. Но Вилимер не один, его солдаты не станут биться со своими «братьями». Беря их с собой, ты сильно рискуешь. Рискуешь получить удар в спину.

— Что за война без риска? Но мне нужна его кавалерия. Шесть тысяч бойцов! Говорят, Эврих силен, а мне дороги мои легионеры. Пусть готы сражаются с готами, это сбережет жизни римских солдат.

— А ты упрям, Марк Красс!

Они стояли друг против друга, и ни один не отводил взгляда. Издалека доносились крики бурно празднующей толпы. Красс раздражался все больше, но старался сдерживать себя.

— Война в Галлии — моя забота. И мне решать, какие войска мне нужны, а какие нет. Не вижу необходимости объяснять свои действия, однако из уважения к тебе скажу так. Готам нечего делать в Италии. Здесь и так полно всяких варваров. Поэтому они пойдут со мной. Рим остается под надежной защитой. Я оставлю здесь Пятый легион и всадников Мегабакха. Кроме того, при тебе останется половина твоих букеллариев.

— Что?!

— Тысячу твоих всадников я возьму с собой. Мне нужна опытная тяжелая кавалерия, и одних готов недостаточно. Ты прав — полностью полагаться на них нельзя.

Губы Антемия сжались в тонкую линию, глаза неприятно прищурились, но голос остался спокойным.

— Ты распоряжаешься моими людьми? Я тебя правильно понимаю?

Красс кивнул.

— Правильно. Ты сам назначил меня военным магистром. Я намерен вести эту войну и выиграть ее. Не того же ли хочешь и ты? Но ты не веришь в мою победу. Так?

Антемий слегка склонил голову набок, потом медленно развернулся и продолжил неспешное путешествие по дорожке. Красс присоединился к нему.

— Почему ты так решил?

— Будем честны друг с другом. Ты отправил своих людей в Константинополь, а вчера, как я слышал, твой человек направился в Далмацию к наместнику Непоту. Но мне ты говорить об этом не стал.

— Что из того? Это обычное посольство. Я должен сообщить Льву, что тут у нас происходит.

— Вот как? Обычное посольство? И Непоту ты тоже решил просто сообщить об этом? А я слышал, ты хочешь заключить с ним некий договор и получить от него корабли. Флот Непота и солдаты Вилимера…. Но куда этот флот направиться? Ты, помниться, отговаривал меня от нападения на Сицилию, а ведь вернуть ее Риму было бы достойным императора делом. Граждане славили бы удачливого императора и полководца! Граждане Константинополя, хочу я сказать.

— Ты решил, что я хочу напасть на Сицилию, пока ты воюешь в Галлии?

— Возможно и нет. Я просто говорю то, что думаю. Но что же тогда получается? Если не на Сицилию, то куда? Неужто сразу в Константинополь? Нет! Сперва тебе следует заручиться поддержкой патрициев и плебеев.

Антемий вновь остановился и глядел на Красса с высоты своего роста. Однако тучный проконсул ничуть не смутился.

— Мне донесли, что вчера ночью ты виделся с Никомахом, — сказал император. — Я еще думал, зачем бы? Теперь понимаю. Но как Никомах узнал…

— У всех есть свои люди. Прознатчики, соглядатаи… Рим не изменился за эти пять сотен лет. Но не беспокойся. Никомах истинный патриот Рима. Так же как я, как ты. Будет, однако, лучше, если мы станем действовать сообща, и не будем впредь скрывать свои замыслы друг от друга. Я не враг тебе. Кроме того, тебя я знаю, а этого Льва нет. Все же, что я о нем слышал, убеждает меня в одном — ты был бы лучшим правителем восточных провинций. На благо Рима.

— Что ты хочешь сказать?

— Я поддержу твои претензии на трон Константинополя. Тем более с этого дня мы родственники, наши роды связаны узами брака. Но ты не должен видеть во мне и моих легионах лишь средство отсрочить окончательную гибель Рима и дать тебе время утвердиться на Востоке. Вы здесь забыли, что такое величие Рима. Забыли, как могут бить варваров римские легионы. Неужто мои победы не убедили тебя? Ты все еще считаешь, что Рим обречен? Отбрось эти мысли! В Галлии я одержу победу. Власть Рима на Западе будет восстановлена. А вот тогда мы вместе займемся Востоком. Но до того не нужно распылять силы и строить планы за моей спиной. Что скажешь, император?

Антемий долго молчал, на его лице не отражалось никаких чувств.

— Скажу, что я недооценивал тебя. Не думал, что ты так быстро освоишься в нашем мире… Забавно! Когда я читал о твоем времени, мне казалось, что вы были не просто людьми, но кем-то сродни титанам. Теперь я вижу, что так оно и есть.

Красс усмехнулся.

— Так каково твое решение?

— Что ж, пусть наша судьба решится в Галлии! Если мы вправду сокрушим Эвриха — никто уже нас не остановит. Я помогу тебе всем, что в моих силах. Вверяю судьбу империи в твои руки…


После разговора с Антемием, трудностей на совете не возникло. Было решено, не теряя времени, выступит в Галлию, двинув против Эвриха почти все силы, которыми располагал Красс. В поход уходили шесть легионов и вспомогательные войска, состоявшие из трех тысяч готов Вилимера и четырех тысяч федератов Одоакра. Кроме того, по словам Одоакра, к ним должны были присоединиться около двух тысяч бывших солдат Рицимера, еще остававшихся на севере Италии. Таким образом, под началом Красса оказывалось почти сорок тысяч пехоты. Пехоту должны были поддержать три тысячи всадников-готов и тысяча букеллариев Антемия, которых вел Вибий Цестий. Вместе с двумя тысячами римской вспомогательной конницы общая численность кавалерии доходила до шести тысяч. С этой армией в сорок шесть тысяч солдат Красс надеялся разгромить визиготов и утвердить власть Рима над Галлией.

Не зная точно какими силами располагает Эврих, пренебрегать любой возможной помощью было бы глупо. Антемий подробно рассказал Крассу и его легатам о положении в Галлии, снабдив их самыми точными картами, какие только нашлись. Также он обещал немедля отправить надежных людей к наместнику северной Галлии Сиагрию и королю бургундов Гундиоху.

— Никто не знает, как поведет себя Гундиох, — говорил он, задумчиво склонившись над картой. — Раньше он всегда обещал нам помощь бургундов, а в прошлом году его люди прогнали визиготов за Родан. Собственно после этого Гундобад и стал военным магистром Галлии. Но помощь эта меня не радовала. Бургунды хозяйничали в Галлии как хотели, старый лис Гундиох ни за что не признается, но я не сомневаюсь — он спит и видит, как расширить свои владения до Родана. И только поэтому он выступил тогда против Эвриха, а вовсе не из любви к Риму. Я мог бы отдать ему приказ поддержать нашу армию, но что из этого выйдет — ведает один Бог. Гундиох давно не подчиняется Риму, хотя бургунды по-прежнему считаются федератами. Полагаю, лучшее, на что можно рассчитывать — что бургунды не станут вмешиваться в войну.

Что до Сиагрия, вестей от него давно не было. Не знаю даже, какими силами он располагает теперь, но если союзные ему франки все так же верны договору, он мог бы, перейдя Лигер, ударить по визиготам с севера. Я отправляю к нему людей, постараюсь уговорить его действовать вместе с нами, но это будет не просто. Слишком свежа еще память о нашем недавнем поражении. Скорее всего, Сиагрий будет ждать исхода первых сражений.

Император устало распрямил плечи и оглядел всех собравшихся в зале.

— Я чувствую, как там, за Роданом, собираются тучи. Гроза вот-вот разразится. Вам надо спешить. Мы медлили слишком долго, и если Эврих вторгнется в Галлию до того, как придете вы, остановить его будет некому. А если падет Галлия…

Он не договорил, но всем и так было ясно — лучше бить врага на его территории, чем допустить, чтобы цветущие галльские провинции стали ареной жестокой войны. Торопиться надо было еще и потому, что снабжать почти пятьдесят тысяч солдат и тысячи лошадей было не так-то просто. Красс надеялся найти за Альпами, в дружественных провинциях, большие запасы провизии для своей армии, и было бы совсем ни к чему, чтобы эти запасы достались готам.

Вот почему медлить с выступлением не стали и, едва окончились праздничные торжества, легионы снялись с лагеря. Было это в пятый день до июньских Ид.


Узнав, что войска уходят в Галлию, провожать их вышло едва ли не все население Рима. Люди стояли у Фламиниевых ворот, глядя на проходившие легионы. Многие махали руками, некоторые плакали не скрываясь, кто-то кричал приветствия, но большинство стояли молча. Праздничное настроение сменилось тревогой. Армия шла на войну, бросая вызов могуществу готов, и народ Рима, едва свыкшийся с мыслью, что теперь у них есть надежная защита и жизнь, наконец, начинает налаживаться, вдруг осознал — все это может рухнуть в одночасье. Чем кончится битва за Галлию? Никто не взялся бы предсказать. Вместе с легионами из Рима уходила надежда.

Легионеры, напротив, шли весело, будто не думая о предстоящих сражениях. В карманах у них звенело золото, щедро отсыпанное Крассом и Антемием. За время празднеств они славно погуляли, многие обзавелись в Риме подружками, а всеобщее преклонение перед ними — солдатами Великого Рима — окрыляло бойцов. Кассий подумал, что боевой дух войска необычайно высок. Нельзя и сравнить, с тем, как они шли на Парфию. Оно и понятно. Тогда они шли покорять далеких восточных варваров, теперь же каждый легионер знал — они идут сражаться за Отечество, а за спиной остается Рим, пусть не тот, который они знали с детства, но все же это был Рим.

— Да, мы были правы, — задумчиво сказал Никомах. — Теперь благословение римских богов будет с вами. И, одержав победу, вы вернетесь домой.

Сенатор стоял рядом и улыбался проходившим мимо когортам. Кассий знал, Никомах всей душой желал бы отправиться с ними, но, по словам самого сенатора, не мог оставить Рим в момент неожиданного подъема старой веры, когда вновь открывались храмы, и люди, кто с опаской, а кто с искренним восторгом, начали вновь обращаться к родным богам. Впрочем, большинство простых римлян с одинаковым усердием шло сначала в церковь, а потом в храм, не видя ничего странного в этом двоеверии.

— Мы были правы, — повторил Никомах, и Кассий рассеянно кивнул. Мысли его то и дело возвращались к насыщенным событиями двум последним дням.


Свадьбу справляли в спешке, — Красс хотел во что бы то ни стало решить это дело до своего отбытия в Галлию, — поэтому о соблюдении всех традиций не могло быть и речи. Однако по мере возможностей следовали римскому обычаю. Красс был щепетилен в этом вопросе, в свое время его семейный очаг являл собой пример всему Риму, хотя некоторые и называли Красса старомодным из-за того, что он ни разу не разводился, всю жизнь сохраняя верность своей супруге Тертуллии.

Вероятно, Публий последовал бы его примеру, если бы воля богов не разлучила его с Корнелией навсегда. Теперь, беря замуж Алипию, он покорялся воле отца, но радости не испытывал. Умом Кассий понимал чувства друга, знал, как нежно любил Публий свою молодую супругу, но чем мог он помочь? Разве что выслушать. Сам он не был женат, и до сей поры ни одной девушке не удавалось разжечь в нем пламя страсти. В глубине души он полагал себя неспособным на любовные порывы и не видел в том ничего плохого. Склоняясь к философии Эпикура, Кассий считал неразумным привязываться к одной женщине, когда вокруг столько прекрасных дев, готовых дарить любовь. Однако, считая себя обязанным поддержать друга, покорно выслушивал душевные излияния Публия.

Глубокой ночью они выбрались подышать свежим воздухом на балкон. Антемий подарил будущему зятю целый, даже не дом, а дворец. Назывался он Domus Augustiana и, по словам императора, был построен по приказу Октавиана Августа, после чего долгое время служил домом для императоров Рима. Дворец этот был построен несколько десятилетий спустя после исчезновения армии Красса, и Кассий думал, как это странно, что босоногий мальчишка, племянник Цезаря, которого он видел всего один раз, да и то мельком, стал в конце концов властелином Рима и построил этот роскошный дворец.

Кассий помотал головой, чтобы развеять затуманившие мозг винные пары, глубоко втянул прохладный ночной воздух и посмотрел на почти полную Луну, висевшую над Большим Цирком. Цирк сильно изменился за прошедшее время, стал гораздо внушительней, обзавелся башнями, грандиозными арками и воротами, прекрасными обелисками, но он все еще стоял здесь и, также как пять столетий назад, на нем проводились гонки. Сейчас оттуда доносился приглушенный расстоянием шум народных гуляний. Кассий вдруг вспомнил, как еще мальчиком бывал там с отцом и азартно следил за гонками колесниц. «Прошлое крепко держит нас всех», — подумал он. «Кого-то больше, кого-то меньше, но никому не избежать этого. Рим изменился, но все равно многое напоминает о нашей жизни. И это хорошо, новый Рим не чужой нам, и он станет нашим отечеством, также как тот, который мы все помним».

Из пиршественной залы слышался гул голосов. Друзья Публия, приглашенные на это застолье, не заметили их отлучки, продолжая пить и вести беседу. Не так уж много было этих друзей: Цензорин, Мегабакх, неразлучная пара философов, да несколько молодых офицеров. А ведь случись такое в их Риме, на пир к сыну Красса явилась бы почти вся римская молодежь из патрицианских и всаднических семей.

— Да слушаешь ли ты меня, Кассий?!

— Да, да. Конечно, слушаю. Ты говорил о Корнелии.

— Корнелия… — Публий пошатнулся и, чтобы сохранить равновесье, прислонился к мраморной колонне. — Знаешь ли ты, что Корнелия хотела совершить самоубийство, когда узнала о гибели нашей армии? Никто не мог сказать точно, что случилось там, в Парфии. Но полагали, что все мы погибли в пустыне. И вот она, убитая горем…

— Как ты узнал о ее судьбе?

— Спросил кое-кого, прочитал… Так странно читать в сочинениях историков о людях, которых ты знал, о своих близких!

Кассий вспомнил о брате и согласился с Публием.

— Но, знаешь, вскоре она утешилась и вышла за Помпея. И была ему верной женой до его смерти, а остаток жизни провела в его доме. Я не виню ее. Думаю, их сблизило общее горе. Она потеряла меня, а Помпей — Юлию.

— Да, помню, весть о смерти супруги Помпея мы получили перед самым походом к Евфрату. Я тогда еще подумал — всё, теперь триумвиры точно рассорятся. И, похоже, я оказался прав.

— Да при чем тут триумвиры?! Я тебе о Корнелии говорю! Я пытался представить ее женой Помпея, почтенной матроной и, наконец, старухой, доживающей век в одиночестве в его доме. И не смог. Для меня она остается все той же девушкой, как будто мы расстались только вчера.

— Вы расстались почти два года назад. По нашему счету. И больше пятисот лет по-здешнему.

— Все так, но я не забыл ее.

Они замолчали. Из залы доносился громкий голос Мегабакха. Он увлеченно вещал что-то о тактике кавалерии. Кассий усмехнулся, ни о чем больше Мегабакх последнее время не говорил, с головой уйдя в свое предприятие. Интересно, слушает его кто-нибудь? Впрочем, это лучше, чем постоянное нытье Цензорина о несправедливости Фатума. Оратор все больше погружался в себя, вынашивая странную идею вернуться в Синнаку и попытаться снова войти в ущелье. Он утверждал, что возможно так им удастся вернуться назад во времени. Кассий не видел смысла в такой попытке, даже без учета возможности ее осуществления.

— А как же Алипия? — спросил он. — Она весьма недурна и, как я понимаю, хорошо образована. Ты говорил с ней?

— Говорил. Красива? Да. Но что мне в том? Она лишь следует воле отца, как и я. Не думаю, что мы полюбим друг друга. Наш разговор был кратким, но я понял это. Она была очень холодна, сказала, что устала быть игрушкой и средством добиваться политических целей. Брак с Рицимером сломал ее. Да и то сказать! Делить ложе с постылым стариком, быть заложницей его отношений с отцом, мотаться туда сюда между ними… Тут кто угодно сломается. А ведь она еще молода и все еще мечтает о любви.

Кассий пожал плечами.

— Что любовь? Таков удел девушек из благородных семей. Ваш брак скрепит союз Красса с Антемием. Он нужен всем нам.

— Да я понимаю…

— И потом, уверен, — вы друг друга полюбите. Ты уже сейчас понимаешь ее, а не это ли главное в любви?

— Что ты знаешь о любви, Кассий?

— Вот тут ты прав! А потому послушай-ка лучше, какую штуку задумали мы с Никомахом. На завтрашнем заседании Сената… В общем, мы решили расшевелить это болото. Есть одна глупость, среди всех здешних глупостей, которую следует исправить немедля. Эта христианская секта задурила всем головы, но у Никомаха хранится кое-что, что как они полагали уничтожено навсегда. И завтра мы вернем это в Сенат. На законное место.

— О чем ты толкуешь? Что «это»?

— Это — Алтарь Победы…


В Курии было шумно. Заседание Сената должно было вот вот начаться, сенаторы рассаживались на скамьи, амфитеатром возвышавшиеся вдоль западной и восточной стены. Шарканье ног, приглушенные разговоры и шелест одежд сотен людей сливались в назойливый гул, висевший под расписанным фресками потолком. Опоздавшие спешили пройти по центральному проходу, пробираясь к своим местам. В глубине Курии на возвышении стояло украшенное изящной резьбой кресло принцепса Сената. Рядом, по приказу Антемия, желавшего оказать честь отцу своего зятя, поставили еще одно кресло.

Красс, облачившийся в тогу с пурпурной каймой, грузно опустился в него и исподлобья оглядел ряды сенаторов. Его несколько удивляло, что они предпочитают тогам накидки, богато расшитые золотыми и серебряными нитями, но, в конце концов, не могла же одежда совсем не измениться за пять прошедших веков! Сам он не собирался отказываться от традиционной тоги и не испытывал ни малейшего неудобства от того, что выделяется среди этой толпы. Сегодня Сенату предстояло пополниться новыми членами. Император легко согласился на это, признавая, что «старые римляне» вне всяких сомнений должны быть представлены в Сенате.

Антемий заговорил, и Красс склонился к нему, чтобы лучше слышать.

— Я думаю, будет правильно предоставить консульство следующего года твоему сыну, — говорил император. — Это возвысит его в глазах Сената и народа, а также упрочит наше положение в Константинополе.

— Публий еще не достиг должного возраста… Хотя закон этот уже нарушался.

— Возраста? А, понимаю. Но теперь с этим нет никаких трудностей. Однако, нам следует заручиться согласием Льва Фракийца. Таков порядок и нарушать его мы не можем.

— Разве консулов избирают не комиции Рима?

— Конечно, нет. Уже давно должность консула зависит от воли императора. Но нужно чтобы Константинополь одобрил наш выбор. У меня есть сторонники при дворе…

Слушая Антемия, Красс обратил внимание, что сенаторы уже собрались, но несколько мест у восточной стены пустовало. И куда-то запропастился Кассий. Квестора нигде не было видно, и его отсутствие показалось Марку Лицинию странным. Красс нахмурился, вспомнив как Публий пытался рассказать ему о каком-то замысле Кассия и его теперешнего друга Никомаха. Эти двое, кажется, собирались что-то сегодня принести в Сенат. Красс пожалел, что, озабоченный приготовлениями к походу, отмахнулся от рассказа, посчитав его не заслуживающим внимания.

«Что-то эти двое подозрительно быстро спелись», — подумал он. Припомнилось письмо, отправленное Кассием в лагерь при Нарни. Квестор и Никомах советовали ему убить Вилимера — нашлись советники! «Кассий хороший тактик, но не стратег. И не политик. Как бы не натворил он дел. Где он болтается?»

Словно в ответ на его мысли, у входа в Курию внезапно загремели трубы. Сенаторы разом умолкли, обернувшись туда. Высокие дубовые двери распахнулись, и, посреди воцарившегося молчания, в Курию вошла целая процессия. Впереди выступал Кассий. Брови Красса взметнулись от изумления — квестор был в лорике и алом плаще, на поясе висел меч. Рядом с ним шел Никомах, лицо сенатора сияло торжеством. Оба смотрели только вперед, туда, где сидели рядом Антемий и Красс. За ними шли четверо легионеров, неся на руках золотую статую богини Виктории. Раскинув крылья, богиня словно летела над ними, ее рука протягивала вперед лавровый венок победителя. За легионерами следовали десятка два сенаторов, все они заметно волновались, оглядывая замерших на скамьях коллег. В гробовой тишине Кассий и Никомах проследовали в центр Курии и здесь остановились. Красс быстро оглянулся на Антемия. Император, пристально глядя на статую, медленно поднимался с кресла.

— Никомах… — начал он, но тут же умолк, видно не находя слов.

Сенатор тут же воспользовался этим и поднял руку, показывая, что хочет говорить. Его жест словно бы стал сигналом. Многие сенаторы вскочили на ноги. Поднялся невообразимый гомон, кто-то свистел, кто-то топал ногами, отовсюду неслись рассерженные выкрики. Никомах начал говорить, но трудно было разобрать что-либо в этом шуме, до Красса доносились только отдельные слова. Не понимая, что происходит, проконсул взглянул на Кассия. Было видно, что квестор растерян, он явно ожидал не такого эффекта.

Никомах побагровел, он уже кричал, и голос его гремел под сводами Курии. Пришедшие с ним сенаторы столпились вокруг, будто собираясь защищать статую.

— Пришло время вернуть Сенату его главный символ! Алтарь Победы стоял здесь во времена могущества Рима, он видел великие победы, он приносил нам величие и славу! Рим восстает из бездны поражений и унижений, куда ввергли нас неразумные императоры, приказавшие вынести из Курии саму Победу! И после этого нас постигли несчастья и беды. После этого слава Рима обратилась в прах. Теперь, когда боги явили нам свою силу, я говорю — настало время! Вернем же обратно алтарь наших предков, и Рим обретет новые силы! Победа вновь осенит орлы легионов, и грозное имя римлян заставит содрогнуться весь мир!

Красс тяжело поднялся и встал рядом с Антемием.

— Что здесь происходит? О чем говорит Никомах?

Император быстро посмотрел на него.

— Он действует не с твоего ведома?

— Нет, клянусь богами!

— А как же Кассий?

— Я удивлен не меньше тебя. И хочу знать, что они тут устроили!

— Это Алтарь Победы. Он стоял в Курии со времен Октавиана, но уже давно его убрали отсюда. Да, восемьдесят лет назад… С тех пор он стал символом для сторонников старой веры. Как я понимаю, Никомах решил, что времена изменились, и Алтарь можно будет вернуть. Но, как видишь, он ошибался. Сенаторы не позволят этому совершиться.

— Почему?

— Для христиан это святотатство. Худшее оскорбление их веры. Приносить жертвы в Сенате, даже просто установить тут опять статую и Алтарь… Нет, невозможно!

— Что их так оскорбляет? Говоришь, это символ старой веры? Если так, по мне, было бы правильно оставить его.

Лицо Антемия ничего не выражало.

— На твоей стороне сила. Поэтому Никомах и решился на это дело. Ты слышишь сенаторов? Если Алтарь останется здесь, тебя будет приветствовать Никомах и его сторонники. Меньше четверти сенаторов. Кто-то из христиан это стерпит, не желая ссориться с властью. Но три четверти Сената станут нашими смертельными врагами. Прикажи оставить Алтарь, поддержи Никомаха, и они тотчас покинут Курию. На их стороне будет народ. Не все, но многие. Ты сможешь восстановить Алтарь только силой оружия. И удержать в повиновении Рим только мечами легионеров.

— Всего лишь один Алтарь так сильно всех оскорбит?

— Этот Алтарь — да. Не забывай, впереди война, нам нужна поддержка Сената. Деньги, продовольствие, спокойная Италия…

— Ну а что думаешь ты сам? Об Алтаре?

Антемий ответил не сразу.

— Даже если бы я хотел восстановить его… Нет, вторым Юлианом я стать не готов. Время для этого не пришло. Я поддерживаю тебя во всем, потому что оба мы хотим возродить мощь Рима. Но в этом — нет. Я не поддержу такое решение. Смута в Италии нам не нужна. Однако… Сила на твоей стороне. Что скажешь ты, Марк Лициний Красс, военный магистр?

Красс поправил тогу, повертел головой и встретился взглядом с Кассием.

«Слишком он возомнил о себе. Юнца надо поставить на место. И Никомах этот…»

— Успокой их. Я буду говорить…


Лязгала сталь, солдатские калиги выбивали пыль из древней Фламиниевой дороги. Шли когорты Третьего легиона. Чуть в стороне от строя шагал Луций Цецилий. Цепкий взгляд центуриона то и дело скользил по рядам, стараясь отыскать нарушителей дисциплины, способных опозорить его легион. Нарушителей не было, даже самые буйные легионеры не решались вызвать гнев сурового примипила.

И тут Кассий увидел, как из толпы выбежала совсем еще маленькая девчушка лет десяти. Она подбежала к Цецилию и протянула ему букетик полевых цветов. Синие васильки и белые ромашки переплелись в неприхотливом узоре.

— Дяденька солдат, — пропищал ее голосок. — Возьми эти цветочки, пожалуйста. Я собрала для тебя.

Кассий с удивлением увидел, как на миг изменилось лицо старого центуриона. Цецилий остановился, протянул руку и взял цветы. Поблагодарив девочку и слегка потрепав ее по волосам, Цецилий легонько развернул ее и отправил назад. Потом подумал и прикрепил букетик к лорике. Смотрелось забавно, но никто и не подумал смеяться.

— Пусть нам и не удалось, но мы были правы, — негромко сказал Никомах. — Он все-таки вновь побывал в Курии. Придет время, и слава Рима вернется.

Кассий кивнул.

Мимо шли легионы. Впереди была Галлия и война. Позади оставался Рим, полный надежд и тревоги.


Столица всей римской Галлии, Арелат не зря получил такое название. «Озерный город» — значило его имя на языке кельтов, первых жителей этих мест. Расположенный в дельте Родана, Арелат и правда был окружен обширными болотами и озерами, представлявшими естественную защиту против любого врага. Когда римляне пришли в эти места, Арелат уже был процветающим городом, соперничая с расположенной неподалеку Массилией. Оказав поддержку Юлию Цезарю во время гражданской войны, Арелат получил выгодные торговые привилегии, позже здесь стоял лагерем Шестой Железный легион, а его ветераны, получавшие земли в окрестностях города, составили значительную часть населения.

Арелат процветал во все века Римской империи, но особенного расцвета достиг при императоре Константине, тогда же он стал главным центром распространения христианства в Галлии. Уже восемь десятилетий Арелат оставался столицей преторианской префектуры. Войны и нашествия варваров мало отразились на нем. Настоящая жемчужина Галлии — город сверкал белым мрамором своих зданий и площадей. Цирк, амфитеатры, триумфальные арки, чудесные термы, построенные самим Константином Великим, соборы и церкви Арелата затмевали собой любой город Галлии и могли соперничать с самим Римом.


Утренний туман еще не успел рассеяться, как на улицах и площадях Арелата уже начал собираться народ. Однако это оживление не было похоже на обычную суету богатого торгового города. Люди волновались, собираясь кучками, они возбужденно обсуждали последние новости, высказывали предположения, обменивались слухами. Последние дни город просто полнился слухами, и все они были тревожны.

Говорили о готах — все последние дни на том берегу Родана царило большое оживление, торговцы, приходившие из владений Эвриха, рассказывали о многочисленных войсках, наводнивших западные провинции, дороги были забиты солдатами, лошадьми и обозами. Все эти массы войск двигались на восток, Эврих, не особо скрываясь, готовился к большой войне.

Беспокойство владело всеми. Кое-кто спешно покидал город, полагая, что армия готов перейдет Родан, как было в прошлом году, и Арелату грозит осада. Но большинство не собиралось бросать родной город — кому-то просто некуда было податься, а многие полагали, что префект и Сенат не решаться сопротивляться Эвриху, и в этот раз Арелат откроет ворота. И то сказать — после ухода Гундобада в Италию провинция осталась без войск. Военный магистр увел с собой бургундскую армию, которая, согласно федератному договору, должна была защищать римскую Галлию. О Гундобаде говорили все, было известно, что Рицимер поднял мятеж против императора и осадил Антемия в Риме, но чем кончилась эта осада, и удалось ли Рицимеру с Гундобадом задуманное точно не знал никто.

Волнение в городе особенно усилилось в третий день до июньских Ид, когда Полемий объявил об экстренном заседании Сената. Собрание было назначено на полдень, все знали, что вчера вечером в город прибыли корабли из Рима, и потому никто не сомневался, что сегодня в Курии будут приняты важные решения. Ждали вестей из Италии, но еще больше ждали и боялись сообщения о нашествии готов. Ну а пока вестей не было, люди внимали многочисленным слухам.

Все уже знали, что вчерашних послов направил Антемий, но что там случилось в Италии оставалось загадкой. Кто-то рассказывал, что Рицимер с Гундобадом будто бы казнены, но их тут же опровергали, уверяя, что Рим все еще осажден, и Антемий намерен просить помощи из Арелата. Иные уверяли, что Лев Фракиец высадил в Италии большую армию и разбил Рицимера, другие добавляли, что армия эта идет теперь к Арелату чтобы сразиться с готами. Ходили слухи о множестве странных явлений и знамений, шепотом передавался рассказ о громе небесном и божьем огне, поразившем войска мятежников. Пущенный кем-то, пошел гулять слух о древних легионах, восставших из могил и готовых вести войну за Империю. Впрочем, этому слуху верили еще меньше, чем сообщениям о громе небесном.

К полудню вокруг Курии собралась огромная толпа. Люди молча расступались перед сенаторами, спешившими на заседание. Как голодный ждет корки хлеба, город замер в ожидании вестей.


Сенаторы волновались. Курия уже была полна народу, но префект Галлии не спешил начинать заседание. Стоя у своего кресла, Полемий о чем-то говорил с уважаемым в городе епископом Львом. Эти двое являли собой странную пару. Худощавый, седой, чисто выбритый префект и полный лысоватый епископ недолюбливали друг друга. Полемий был известен симпатиями к старой вере, епископ же славился набожностью, и то, что они разговаривают так долго, настораживало. Большинство сенаторов видело в этом тревожный знак. Время от времени Полемий оглядывал скамьи, словно прикидывая все ли уже собрались. Наконец епископ отправился на свое место, а Полемий подал знак закрыть двери.

Разговоры смолкли. В наступившей тишине префект поднялся на возвышение в центре зала, откашлялся и обратился к сенаторам.

— Отцы сенаторы! Лучшие мужи Галлии! В тревожный час собрались мы сегодня здесь, грозная опасность нависла над нашим отечеством. Случилось то, чего мы давно уже ждали. На нас идут готы, король Эврих нарушил границы и все договоры. Его цель — последние свободные римские земли в Галлии. Наши земли.

Сенаторы ждали этих слов. Не удивился никто, Курия хранила молчание.

— Сегодня утром ко мне прибыл посланник всем вам известного и уважаемого мужа Экдиция, а также епископа Сидония. Готы вторглись в Арвернию, Августонемет в осаде. Экдиций поднимает народ, призывая к сопротивлению. И он просит нашей помощи.

По скамьям прокатился шепот, Полемий выждал, пока все вновь успокоятся.

— Знаю, кое-кто сейчас вздохнул с облегчением, полагая, что готы, занятые Арвернией, нам не грозят. Однако это не так. Экдиций ошибается, считая, что опасность грозит лишь ему. Я получил сообщение от своих людей на том берегу. Эврих разделил свои силы, и лишь малая часть из них вошла в Арвернию. Армия готов движется к Родану. Их больше ста тысяч. На этот раз Эврих намерен покончить с нами. В Арвернии льется кровь, пылают виллы и города, готы пытают и убивают священников, сжигают и разрушают церкви. То же в скором времени ждет и нас.

Шум на скамьях нарастал, и Полемий вынужден был возвысить голос.

— Времени больше нет. В ближайшие дни война захлестнет Галлию. Сегодня нам предстоит решить один вопрос — покоримся ли мы варварам без боя или же, обнажив мечи, встанем на защиту родной земли.

Сенаторы удивленно переглядывались — уж не сошел ли префект с ума? Сопротивляться? Но как?

Общее мнение выразил Паоний. Будучи уже в годах, он не утратил присущей ему с юных лет энергии и напора. Благодаря им, выходец из низов сумел сделать головокружительную карьеру и обзавестись огромным состоянием. Он был владельцем обширных поместий вокруг Арелата, вел большую торговлю с Италией и Востоком. Пятнадцать лет назад, еще при Майориане, он был префектом Галлии и с тех пор к нему прислушивались многие сенаторы.

Поднявшись со своего места, Паоний поднял руку, показывая, что собирается говорить.

— Мы не хотим, чтобы сюда пришли готы, — сказал он, дождавшись тишины. — Но если дела обстоят как ты говоришь, что можем мы сделать? За Эврихом сила, а что за нами? У нас нет солдат, бургунды ушли, кто будет защищать Арелат? Ты говоришь — «обнажить мечи», но что конкретно ты предлагаешь, Полемий?

Полемий обменялся быстрым взглядом с епископом и сказал:

— Я собираюсь объявить сбор ополчения. Мы соберем армию римских граждан и выступим против готов.

Паоний скептически скривил губы.

— Ты серьезно? Ополчение? Такого не было с незапамятных времен. И не будет, потому что это глупость. Уверен, что Сенат не даст тебе разрешения.

Гул в зале подтвердил, что многие разделяют его сомнения. Паоний развел руками.

— Сам видишь. Кто за тобой пойдет? Юнцы, мечтающие о подвигах? Даже если ты увлечешь их за собой, что могут они против готов? Предлагаешь, чтоб мы отправили на смерть своих детей — но ради чего? Если бы была хоть малейшая надежда… Хоть тень надежды! Но ее нет. Помощи нам не будет, а значит, в сопротивлении нет смысла. Как обречен Экдиций, так будет обречен Арелат, если мы закроем ворота и встанем на стены.

— В городе большие запасы продовольствия, мы можем долго держаться! — выкрикнул кто-то с места.

Паоний тотчас обернулся, ища, кто это сказал.

— А что толку? Без помощи извне, Арелат все равно падет. Но помощь не придет. Надеяться не на что. Лучше смириться и молить Эвриха о снисхождении. Изъявлением покорности мы можем заслужить его милость.

В первом ряду поднялся Флавий Магн. Глубокий старик, он стоял, опираясь о руку сына. Из уважения к благородному Магну, бывшему консулу и префекту претория, в зале вновь стало тихо.

— Стыдитесь, римляне! — негромко сказал старый консул. — Что я здесь слышу? Снисхождение, покорность… Вы готовы молить о милости варваров, но не готовы сражаться с ними. Так ли вели себя наши предки?

— Что наши предки? — перебил Паоний. — Дела давно минувших дней нам никак не помогут. Сколько бы раз мы не повторяли высоких слов, армия, способная справиться с готами, от этого не появится. А значит, нечего зря тратить время, нужно решить, кто отправится к Эвриху. Надо отправить богатые дары и попытаться упросить его не трогать Арелат. Вот все, что мы можем сделать. Разве не так, Полемий? Разве это не единственное, что можем мы сделать для защиты жизней и достояния римских граждан?

— Раньше — так бы и было, — медленно ответил Полемий. — Теперь — не так.

— И что же изменилось?

— У нас появилась надежда. — Полемий заметно волновался. Как всегда в такие минуты, на его лице выступили красные пятна. — Вы знаете, что в город прибыли послы Антемия. Но еще не знаете, что они рассказали мне. А, между тем, я получил сообщение о сражениях в Италии. Рицимер и Гундобад разбиты наголову. Власть императора вновь крепка, влияние варваров полностью уничтожено. Рим помнит о нас и отправляет помощь.

Сенаторы заговорили все разом. Новость бурно обсуждали.

— Если Рицимер с Гундобадом разбиты, что за армия может быть у Антемия? — выкрикнул кто-то из сенаторов.

— Как Антемий разбил их?! — вторили ему сразу несколько голосов. — Все-таки пришли войска с Востока? Из Иллирии? Далмации?

Полемию пришлось несколько раз призвать коллег к порядку, пока в Курии вновь не установилось относительное спокойствие.

— В то, что я скажу трудно поверить. Но сразу несколько уважаемых мужей подтверждают это. В Италии случилось невероятное чудо. Под стены Рима явилась армия древней Республики. Семь легионов Марка Лициния Красса, сгинувшие в Парфии пять веков назад, пришли на помощь Антемию. Это они разбили варваров. У Рима снова есть армия, пятьдесят тысяч римских воинов идут сейчас в Галлию, готовые выступить против готов. Это звучит невероятно, но это так…

Нескоро Сенат смог возобновить заседание. Каждый хотелговорить. Полемию стоило немалых трудов убедить сенаторов, что это не шутка. Предвидя, что немногие будут готовы поверить ему, он пригласил в Курию прибывших из Рима послов. Среди них было несколько известных сенаторов, церковных иерархов — все люди весьма уважаемые. Только выслушав их слова и заверения, Сенат поверил в реальность происходящего, и Полемий смог внести свое предложение.

— Теперь у нас есть надежда, — говорил он. — Пробил час решающей битвы. И в этот час мы должны быть готовы положить наши жизни и достояние во имя спасения Отечества. Арелат стоит на пути Эвриха, наши стены закрывают готам путь к сердцу Галлии. И эти стены должны устоять, пока не подойдут легионы Красса. Поэтому, властью префекта, я объявляю сбор ополчения. Готы идут сюда в надежде, что мы приползем к ним на брюхе, умоляя пощадить город. Они идут грабить и убивать, презирая римлян, забывших как защищать родные очаги. Но пусть знает каждый, пусть знают готы и пусть знает Эврих — мы не просим пощады. Галлия будет сражаться!

Давным-давно Курия не слышала таких речей. Сенаторы внимали каждому слову, когда звенящих голос префекта зачитывал постановление, которое вскоре должно было прозвучать на площадях Арелата, в городках, деревнях и на виллах, дойдя до каждого гражданина римской Галлии.

— Все, способные держать оружие…


Совершив первый дневной переход, армия Красса разбила лагерь вблизи Фалерий. В эту ночь Фульциний особенно остро ощутил потерю друзей. Их палатка была непривычно пуста, они делили ее с Сальвием. Не было обычных разговоров и суеты, дружеских пререканий кому где спать. Обычно тесная, палатка казалась слишком просторной для двоих.

Галл остался лежать в лазарете в Риме. Он выжил, но все еще не мог держать даже ложку, не то что вставать. Фульциний навестил его перед самым походом и долго сидел у его ложа. Галл молча смотрел в потолок, не в силах выговорить ни слова. Неприятно было видеть этого сильного бойца и ловкого разведчика таким беспомощным. На прощание Фульциний протянул ему руку, и Галл слабо сжал его пальцы.

Марк не успел еще набрать новых солдат в свой отряд, бессознательно оттягивая этот момент. К старым своим товарищам он уже привык и не мог представить, как он будет командовать новыми, тем более, что в разведчики не годился кто попало. Но впереди была война, отряд нужно восстановить и за время похода он собирался присмотреться к галлам, отобрав самых способных.

К боли потерь примешивались и постоянные мысли о Ливии. Он так и не увидел ее за все дни, проведенные в Риме. Что она сейчас делала? Где была? Этого Марк не знал и не уставал корить себя за то, что так и не сказал ей хоть пары слов на прощание. Впрочем, стоило ли это делать? Ливия, вероятно, уже забыла его, ведь она тоже не делала попыток встретиться.

В эту ночь он не сдержался и напился с Сальвием, поклявшись себе, что это в первый и последний раз за время похода. Однако вино не принесло облегчения, попойка получилась какой-то тягостной, и утреннее похмелье дало о себе знать. Во рту было мерзко, голова гудела, все вокруг вызывало раздражение. Особенно подозрительно бодрый Сальвий.

Фульциний пил воду, хмуро поглядывая на него, когда полог палатки вдруг распахнулся. Подняв голову, Фульциний немедленно вскочил на ноги, от неожиданности опрокинув флягу. В палатку вошла Ливия. Они стояли друг напротив друга и молчали. От неожиданности все слова куда-то улетучились. Марк только проклинал про себя вчерашнюю слабость из-за которой он предстал перед ней в таком виде. В одной тунике, глаза дикие, да еще и трехдневная щетина на подбородке. Из оцепенения его вывел Сальвий.

— Пойду-ка я… хм… Лошадей проверю! — сказал он и, протиснувшись мимо девушки, выскользнул из палатки.

— Привет тебе, Ливия, — выдавил Фульциний. — Что ты здесь делаешь? Я не ожидал…

— Я сбежала из Рима. И искала тебя.

Марк видел, что она одета так же, как и в тот день, когда они встретились там, в Карсулах. Мужская одежда и короткие волосы, однако, совершенно не портили ее красоты.

— Зачем? — спросил Марк и тут же подумал, что ничего глупее спросить не мог.

Она заговорила сбивчиво.

— Ты спас меня, а я так и не поблагодарила тебя. Ты тогда спас всех нас. Если бы не ты… И в Риме я не могла оставаться. Отец Феликс отвез меня в дом дяди, но дяди не было и все эти дни я оставалась с тетушкой, а она… В общем, я не хочу сидеть в доме и ждать когда снова придут варвары, как было у нас в Перузии. Я хочу мстить варварам за отца, за маму и братьев. Хочу уметь сражаться как ты. Чтобы ни один варвар больше не смел прикоснуться ко мне.

— Сражаться? Но ты же девушка…

— Ну и что?! Там, в обители, я осталась с тобой, и ты не прогнал меня! Ты знаешь — я не трусиха. И я была не хуже твоих солдат! Когда варвары ворвались в наш дом, все тряслись от страха. Никто не пытался сопротивляться. И они убили всех. И сейчас все вокруг говорят — «война не дело римлян, меч носить девушке не пристало». Я их всех ненавижу! Ненавижу покорных овец! Ненавижу их трусливого рабского бога, который отнял у римлян гордость! Когда я узнала, откуда пришли вы… Кто вы… Кто ты… Воины Рима из древних легенд — и вы готовы сражаться. Я хочу принять твою веру. Я хочу быть с тобой…

Она говорила горячо, ее щеки пылали. Как-то незаметно она оказалась совсем близко. Фульциний чувствовал ее дыхание. Не в силах бороться с собой он протянул руку и осторожно коснулся ее щеки. Она не отстранилась. Марк понял, что сейчас, в этот миг, он может поцеловать ее…

И тут полог палатки вновь распахнулся. Очарование исчезло. Ливия резко обернулась, и Фульциний мысленно обругал Сальвия, вернувшегося в самый неподходящий момент. Но тут же понял, что ошибся. На пороге улыбаясь стоял Венанций.

Молодой патриций был в лорике, за спиной — алый парадный плащ, на боку меч в ножнах. Фульциний тут же понял, кто из них двоих больше похож на «воина из легенд».

Если Венанций и удивился, застав в палатке Ливию, то ничем не выказал этого.

— Привет тебе, Марк Фульциний! — весело сказал он. — И тебе привет, Ливия! Что это ты тут делаешь?

— Вы знакомы?

— Ну еще бы! Наши семьи дружны с давних пор. Помнится, в детстве мы даже как-то играли вместе. А помнишь, как мы на старый вяз лазили? Там еще этот раб… — как там его звали?.. — построил для нас дом. Помнится, я там тебя даже поцеловал разок!

Венанций рассмеялся. Ливия покраснела.

— Да… Вообще-то, я к тебе шел, Фульциний. Столько дел было, так и не видел тебя после битвы. Но слышал о твоем подвиге! А также слышал, что ты ранен. Как ты?

— В порядке, — выдавил Фульциний.

— Очень рад! Я собирался… — тут он сам оборвал себя и обернулся к Ливии, которая так и не произнесла ни слова. — И все же, что ты здесь делаешь? Я думал, ты в Риме. Слышал о твоем горе. Скорблю вместе с тобой.

Он на миг склонил голову, потом решительно подошел к девушке и положил руку ей на плечо.

— Твой отец отомщен. Я сам убил Гундобада в поединке. Мой меч пронзил грязного варвара и в последний свой миг, негодяй валялся у моих ног, моля о пощаде.

— Это ты… Ты убил его?!

Ливия порывисто обняла Венанция, и Фульциний окончательно почувствовал себя лишним, хотя их объятие было коротким, и девушка почти тотчас отстранилась.

— Благодарю богов, что именно мне выпала эта честь. Однако, я повторю свой вопрос. Как ты здесь оказалась?

Ливия смотрела в пол, руки ее сжались.

— В доме у тетушки я кое-что узнала и подумала, что это важно. Мой дядя… Он уехал из Рима. Я случайно услышала из разговоров, что он проклинал Красса и всех язычников, призывал кары господни на головы «тварей из прошлого». И он отправился в Константинополь, чтобы рассказать о «богомерзких ритуалах» в Риме. Он знаком с патриархом Акакием, у него много влиятельных друзей при дворе, и он будет добиваться похода против язычников, как при Феодосии.

Венанций задумчиво провел рукой по подбородку.

— Важные вести. То-то я думал, куда он так спешно отбыл… Хорошо, что ты сообщила об этом. Нужно немедленно рассказать обо всем императору. Прости, Фульциний, но я украду у тебя Ливию! Идем, я познакомлю тебя с самим Марком Лицинием Крассом! Я бы и тебя взял, Марк, но ты сам не захочешь появиться перед полководцем в таком… эээ… виде.

Ливия не сопротивлялась, когда он увлек ее к выходу из палатки. Фульциний успел поймать ее смущенный взгляд и вспыхнул от ярости, когда увидел как Венанций слегка приобнял ее за плечи.

«Да что ж это такое!» — думал он, лихорадочно разыскивая бритву. «Не палатка, а проходной двор! Но Ливия… Ливия… Что ж мне делать-то, а?»


День догорал. Алая полоска заката еще виднелась на горизонте, а первые сумеречные тени уже легли на землю. В небе зажглись первые звезды, пока всего три-четыре — самые яркие. Ветер задул сильнее, и верхушки могучих дубов закачались, шум листвы смешался с громким журчанием ручья, затерявшегося в глубине рощи. От костра потянуло дымом. Пахло жареной рыбой.

Фульциний сидел, прислонившись спиной к стволу, и стругал ножом сломанную ветку, то и дело поглядывая на заросший клевером холм. Где-то там была Ливия. И Венанций.

«Да, этот парень времени зря не теряет».

Едва они расседлали лошадей, и Сальвий отправился в рощу за хворостом, как Венанций загадочным шепотом предложил пойти поискать четырехлистный клевер — наудачу. Ливия радостно согласилась. Они и его звали с собой… Тоже выдумали! Чтобы римский центурион ползал по траве, как мальчишка, в поисках сказки?! Еще чего не хватало! Ну а Деций пожал плечами и, держась за руки, эти двое со смехом побежали к холму. Феликс только покачал головой и улыбнулся, глядя им в след, а потом достал свои таблички и уткнулся в них, что-то царапая стилусом.

«Не теряет времени… Не тер-ряет!». Нож соскользнул и чиркнул по пальцу. Марк бросил ветку и сунул порезанный палец в рот. «Может, зря не пошел? Да нет, глупости это!». А ведь Венанций уверяет, что они с Ливией просто друзья. С детства. И вроде как это самое детство вспоминают.

«Друзья, говоришь?» — он вынул палец изо рта, посмотрел, как медленно стекает кровь. «А чего ж тогда ты стишки ей свои читаешь, а?! Как это там…

Ну а нам, как угаснет свет недолгий,
Сном придется уснуть в ночи бескрайней.
Поцелуй меня тыщу раз, пожалуй,
Сто еще, снова тыщу и сто по-новой…»
«Чушь какая! Но, надо же, запомнил. Привяжется теперь…»

— Надо с этим кончать, — сказал он вслух, снова взявшись за ветку. «О деле надо думать, а не об этой херне. Приказ у тебя есть? Есть. Чего еще надо?»

Сумерки сгущались. Отблески костра прыгали по поляне. Донеслось приглушенное ругательство — должно быть Сальвий обжегся. Ничего, пусть работает.


— Задал лошадкам корму.

Марк вздрогнул. Петрей, не смущаясь, опустился рядом на расстеленный плащ.

— Всё грустишь? Видел я их. С той стороны сидят, на звезды пялятся. Дети малые!

— Да мне-то что?

— А ничего, — центурион сплюнул на землю, достал откуда-то флягу, откупорил и сделал большой глоток. — Будешь?

Фульциний молча протянул руку. Вино оказалось крепким.

— Я так вообще не хотел, чтоб девка с нами была. Мешается только. Ну да кто меня спрашивает? А все жрец этот… Он ее с собой взял. А Красс разрешил. Крассу что? Не ему дорогу копытами мерить. Странно все это.

— Что странно-то?

Фульциний уже не думал, как нагло центурион влез в его уединение. Удивительное дело! Петрей разболтался. Обычно из него пары слов не вытянешь, а тут…

— Посольство все это. Почему наших не отправил? Мы-то с тобой тут вроде охраны. А переговоры жрец поведет, который все про своего бога бормочет. Да патриций здешний, что на девку твою глаз положил… Что дергаешься? Видал я этих патрициев. Этот еще ничего вроде. Был я с ним в деле. Я людишек насквозь вижу. Оба они чего-то задумали. И скряга наш себе на уме. Я его хорошо знаю…

Петрей снова сплюнул и замолчал.

— Слышал, ты давно с ним служишь, — сказал Фульциний, возвращая флягу.

— Со Спартака еще. Я тогда помладше тебя был. Первый раз в легион завербовался. Всю войну прошел. Потом, когда я уже с Помпеем на Митридата ходил, ветераны смеялись — какая это война? Рабов гонять. А я тебе скажу так — Спартак поумнее многих был. И боец каких мало. Я видел, как он умирал. Пусть всем нам боги такой смерти пошлют!

Фульциний молчал. Петрею явно хотелось поговорить, так пусть говорит. В армии мало таких, кто удостоился чести выпить с Петреем. Будет о чем рассказать.

— И про Красса нашего я тогда еще подумал — далеко он пойдет. Спартака разбить — не девок по лупанарам щупать. Все думают, богач, жмот, ростовщик. Так и есть — а только деньги для него — тьфу! Крассу слава нужна. За нее он все до аса медного выложит. Помпей тот другой. Я с ним всю Азию исходил. Он все Крассу завидовал, в богатстве с ним сравняться хотел, золото из городов возами вывозил.

— Я у Помпея не служил, не знаю.

— Куда тебе! Ты ж с Галлии начал, у Цезаря. Я тоже там был. В Британию сплавал. Цезарь он ничего, не хуже Красса. Я б у него и остался, да Красс меня разыскал. Сам звал в поход на парфян. А я что? Начинал с Крассом, и заканчивать с ним.

— Теперь точно. Раз занесло нас сюда.

— А по мне — так и хорошо это. Ты вот так не думал? Все, что мы там делали — прахом пошло. Я вот двадцать лет воевал. Для Рима Азию покорял, Галлию. А где теперь всё? Римляне — и не римляне вовсе, а тьфу! В богов я не верил, а теперь думаю — есть они. Увидели там у себя, что Рим погибает, и нас сюда бросили. Спасайте, легионеры! И мы спасем, помяни мое слово.

Фляга быстро пустела, но Петрей не пьянел. По крайней мере, Фульциний не замечал этого.

— Я тебе чего все это говорю? К варварам идем, не на прогулку. Красс мне велел в оба глядеть, что да как думать. У этих двоих свои дела и приказы, у нас свои, чтоб ты знал. Так что, как до дела дойдет — поможешь мне, если вдруг что…

— Если — что?

— А ничего. — Петрей быстро закрыл флягу и легко поднялся. — Эй! Сальвий! Ужин готов?!

— Готов! — прокричал в ответ Сальвий. — Вас только ждем!

Центурион обернулся.

— Ну пошли. Голубков этих еще позвать надо. Пока жрец все не сожрал.

Фульциний встал, отряхнул тунику и убрал нож.

— Я позову, — сказал он и зашагал к холму.

Странно, но мысли его были не о Ливии. «Какой приказ отдал ему Красс? И как я мог подумать, что Петрея отправили простым охранником? А ведь Красс так и сказал — слушай Петрея, если вдруг что…»

Ветер еще усилился, с севера наползали тучи, закрывая едва мерцавшие звезды. Деревья шумели. В воздухе пахло грозой.


Ветер гнал на восток тяжелые тучи. Утро уже наступило, но ни один луч солнца не мог пробиться сквозь затянувшую небо серую хмарь. От реки тянуло холодом. По свинцовым водам Родана пробегала рябь, казалось, что река сердится — волны с шумом выплескивались на берег и тут же откатывались назад.

Скрестив на груди руки и запахнувшись в тяжелый плащ, Эврих стоял на холме, окруженный немногочисленной свитой. Даже среди рослых дружинников он выделялся могучим сложением и высоким ростом. Длинные свисающие усы и ниспадающие на плечи волосы делали его похожим на варварских вождей древности. Лицо короля было спокойно, но никого это спокойствие не обманывало — живые серые глаза могли в любой момент вспыхнуть яростью, а тогда никому не хотелось бы подвернуться под тяжелую руку. Впрочем, король умел обуздать свой гнев и редко когда снисходил до того, чтобы лично наказывать провинившихся.

Весь западный берег был забит солдатами. Колонны войск тянулись к реке, сохраняя порядок. Сотни плотов были спущены на воду, готовые принять отряды пехоты, идущие в первой волне. Ударная сила готов — тяжелая кавалерия, ожидала своей очереди. Тысячи коней, чуя близость воды, фыркали и переступали с ноги на ногу, удерживаемые в поводу своими всадниками. Их время придет, когда пехота закрепится на вражеском берегу, развернув боевые порядки. Выше по течению кипела работа — готы строили мост через Родан. Когда Авенио будет взят, по мосту потянутся обозы, груженые продовольствием, двинутся многочисленные метательные машины, необходимые для осады сильно укрепленного Арелата. Плох тот полководец, что не думает о надежном снабжении армии! Но Эврих не собирался ждать окончания строительства. Ударить надо сейчас, немедленно, пока на том берегу нет войск, что по слухам собирает Полемий.

— Тихо там что-то, — сказал Эврих, ни к кому не обращаясь. — А могли бы нас встретить.

— Кто? — презрительно бросил Химнерих. — Римляне что ли? Трусливые твари — чего от них ждать?!

Эврих мельком глянул на брата. Губы его чуть скривились — то ли усмехнулся, то ли подавил раздражение. Химнериха он не любил, считал туповатым, но предпочитал держать поближе к себе. Братья — они такие. Никогда не знаешь, чего от них ждать. Эврих помнил об этом как никто другой, до сих пор за спиною шептались, что это он причастен к смерти Теодориха. Но это было неправдой. Крови брата на его руках не было. И не жажда власти двигала им — Теодорих слишком полюбил римские обычаи, с него сталось бы привязать судьбу молодых, сильных готов к умирающей империи. Ради блага народа Теодорих должен был уйти. И он ушел. Но крови брата на руках Эвриха не было — не сам же он его убивал!

— Не стоит недооценивать врага. Тем более, что о нас уже знают. Не так ли, Арванд?

Бывший префект кивнул. Его румяное лицо светилось плохо скрываемой радостью, Эврих не сомневался — в мыслях Арванд уже вернул себе звание префекта, конфискованные земли, доходы и всеобщее почитание. И, конечно, свою превращенную в настоящий музей, виллу под Арелатом. Но тот, кто решил бы, что толстый веселый Арванд добродушно простит своих врагов, жестоко бы просчитался. Арванд не забудет изгнания, много крови прольется в Галлии, когда он вновь сядет в Арелате. Ну и пусть потешится. Заслужил. Арванд наводнил Галлию своими людьми, благодаря ему, Эвриху был известен каждый шаг врагов на том берегу Родана.

— Знают, — ответил он. — Я уже говорил, Полемий решил сопротивляться. Так сообщают мои люди. Он собирает ополчение. Ты поступил мудро, решив идти на Авенио. У Арелата он мог бы попытаться помешать нашей переправе, но теперь не успеет.

Химнерих расхохотался.

— Помешать?! Это с крестьянами-то своими? Мы — воины. У нас сорок тысяч мечей, и если только римляне решатся встать на нашем пути, мы выпустим им кишки!

— Умолкни, брат. Если не можешь сказать ничего умного — лучше промолчи.

Химнерих дернул плечом, но ничего не ответил.

— Вот что странно, — продолжил король. — Бургундов там нет, нам известно, что Гундобад увел армию в Италию. Так отчего же Полемий решился сражаться? Не верю, что он надеется на своих ополченцев. Полемий неглуп, он должен понимать, что мы раздавим его. Даже если он запрется в Арелате — рано или поздно мы выкурим их оттуда. На что же он надеется? Хотел бы я знать…

— Галлия полнится слухами, — сказал Арванд. — Я говорил тебе о них. И мое мнение ты знаешь — Полемий использует эти слухи, чтобы вдохновить народ на борьбу. Он использует все, чтобы только удержаться у власти. Ради этого он готов пожертвовать страной и жизнями римлян. Эта нелепая история о легионах Республики, которую он выдумал…

— Ты в нее не веришь?

— Помилуй! Это же очевидное безумие!

— А сенаторы ему поверили.

— Он все ловко обставил. Привел какие-то доказательства. Подставных свидетелей. Ну а люди готовы ухватиться за малейшую надежду. Легко обмануть того, кто готов обмануться.

— Вот как? А ты что думаешь, Викторий?

Король обернулся к невысокому комиту, не проронившему пока что ни слова. Он был облачен в кольчугу и готский военный плащ, но лицо выдавало в нем римского аристократа. Короткие волосы богатейшего землевладельца Аквитании, давно державшего сторону готов, уже тронула седина, но телом он был еще крепок и сам водил в атаку своих букелариев. Это было не в обычае у римлян, однако мрачный кривоногий Викторий любил убивать сам. Краем уха Эврих слышал о его необычных пристрастиях, но кому есть до этого дело? Лишь бы служил верно.

Услышав вопрос короля, Викторий пожал плечами.

— Согласен с Арвандом. Какая-то дикая история. Видно, Полемий совсем потерял разум от отчаяния. Ничего, скоро мы приведем его в чувство! Когда тараны ударят в стены Арелата, сенаторы быстро одумаются и перестанут верить сказкам префекта.

Химнерих хмыкнул, и стоявшие вокруг командиры расхохотались. Эврих не присоединился к веселью.

Первые плоты, нагруженные людьми, отваливали от берега. Солдаты отталкивались длинными шестами, выгребая на середину реки. Армия переправлялась широко, волнующийся Родан покрылся плотами на протяжении нескольких миль, и это вселяло уверенность.

На том берегу поднималась суета. Хорошо различимый, долетал звон колоколов Авенио. Тамошний епископ Сатурнин не соблазнился посулами, не поддался на уговоры, и готовился защищать свой город. Эврих знал, что творится сейчас там — растерянные и испуганные римляне дрожащими руками разбирают оружие из городских арсеналов, слушают пламенную речь епископа, — он мастер на такие речи! — пытающегося зажечь их стылую кровь, занимают места на стенах, собираясь отражать приступ. Он не сомневался — гонцы на самых резвых лошадях летят сейчас в Арелат просить, умолять Полемия прислать помощь. И он знал, что помощь не успеет прийти. Авенио обречен. Также, как обречен Арелат. Также, как Галлия обречена пасть под мечами готов.

Время римлян прошло. Слишком мало у них таких людей, как Сатурнин и Полемий. Слишком мало таких, как Экдиций, отчаянно сражающийся в Арвернии. И слишком много таких, как Арванд и Викторий, готовых предать свой народ ради личной выгоды, денег и честолюбия. В глубине души Эврих презирал их, хотя и пользовался их услугами, раздавал им высокие должности… Время римлян прошло. Бог отвернулся от них. Пришло время готов, и скоро Галлия покорится. Нет на Западе силы, способной остановить его армию. Разве что давно погибшие легионы Рима встанут вдруг из могил.

«Легионы Красса…», — подумал Эврих. «А если бы правда? Это был бы достойный противник!»

Первые плоты ткнулись в пологий восточный берег. Воздух взорвался боевым кличем готов, и, словно вторя ему, далеко на востоке громыхнули первые раскаты приближающейся грозы. Война началась.


Ночной сумрак быстро сгущался над обреченным городом. Красные отблески пожара ярко освещали его улицы и площади, где еще недавно текла размеренная жизнь римских граждан, слышались голоса торговцев и зазывал, вечные пересуды остановившихся поболтать рабов и детский смех. В эту ночь смех сменился плачем, проклятьями и гулом пожарищ. По приказу короля готов, посмевший сопротивляться Авенио был предан огню и мечу.

Эврих вступил в город, когда все уже было кончено. Он шел по горящим улицам, почти не глядя по сторонам. Вокруг прыгали гигантские черные тени. То и дело ветер, спешивший раздуть пожарища, проносил мимо искрящийся пепел. Впереди, среди огромных клубов дыма, угадывалась громада собора — здесь был последний оплот защитников города. Туда и направлялся король. Чуть отстав от него, отдуваясь, шагал Арванд. Лицо бывшего префекта озаряли красные сполохи.

Внезапно из дыма вырвался всадник на черном коне. Дружинники схватились было за мечи, но Эврих даже не повернул головы. Всадник загарцевал рядом, поднял руку и выкрикнул:

— Мы выкурили их! Все как ты приказал, епископа взяли живым.

Эврих молча кивнул и ускорил шаг.

Площадь была полна воинами все еще разгоряченными битвой. Разбитые ворота собора и лежащие повсюду окровавленные трупы свидетельствовали о разыгравшейся здесь схватке. Перед воротами стояли два дюжих молодца с мечами наголо, а между ними застыла коленопреклоненная фигура. То был епископ Сатурнин. Голова его была опущена, с рассеченного лба сочилась кровь, перебитая правая рука безвольно свисала до земли.

Эврих остановился в нескольких шагах и некоторое время молча смотрел на него.

— Привет тебе, Сатурнин, — сказал он, наконец. — Видит Бог, я хотел встретиться с тобою иначе. Ты сам выбрал свой жребий.

Епископ медленно поднял голову. Кровь текла по его покрытому сажей лицу, но глаза горели прежним огнем. Разбитые губы с трудом шевельнулись.

— Слуга Антихриста… — выдохнул он. — Скоро Господь воздаст тебе за твои преступления.

— Что-то подобное я и ожидал от тебя услышать. А ведь в твоем положении многие умоляли бы меня о пощаде. Я уважаю сильных людей, и — кто знает? — возможно, я выполнил бы твою просьбу… Желаешь еще что-нибудь сказать?

— Да, — прошептал Сатурнин. — Будь ты проклят!

Он подался вперед, и кровавый плевок запятнал плащ короля.

— Обезглавить, — спокойно сказал Эврих.

Один из воинов сильно толкнул епископа, сверкнул поднятый меч. Не дожидаясь удара, Эврих повернулся и зашагал назад.

До самых городских ворот, погруженный в свои мысли, он не проронил ни слова, и лишь миновав сводчатую арку, возле которой стоял сторожевой пост готов, король остановился. Несколько минут он молча смотрел на горящий город.

— Скоро Господь воздаст… — едва слышно произнес он.

Повинуясь жесту короля, дружинники отошли в сторону, оставив его наедине с Арвандом.

— Мы потеряли под Авенио два дня, — сказал Эврих. — Римляне дерутся как бешеные, и мне это совсем не нравится. Слухи об армии, что идет из Италии, ходят и здесь. Что это? Правда?

Арванд развел руками, почтительно глядя в лицо короля.

— Я не могу пребывать в неведении, — снова заговорил король, и Арванд безошибочно уловил в его голосе сдерживаемое раздражение. — Где обещанные тобою сведения? Мне нужны точные сведения о том, что происходит в Италии!

— Немного терпения, повелитель! И я обещаю, ты будешь знать обо всем, что происходит от Родана до берегов Тибра.

— Мне этого мало.

— Я понимаю. Однако, все о чем твердит молва, тебе уже известно. Пока это лишь слухи, но не сегодня-завтра мы будем знать точно. И если слух подтвердится…

— Что тогда?

— Тогда… — улыбнулся Арванд. — Ты еще не забыл, кто принес нам победу при Деоле, где мы разбили Риотама?

— Такое не забывается.

— Так вот, этот мой человек уже действует. Какая бы армия ни шла сюда из Италии, ее ждет тот же конец.

— Ты так уверен в своих людях?

— О, отнюдь не во всех! Но тут я не сомневаюсь. Такие люди рождаются раз в сотню лет, и я рад, что тот о ком мы говорим на нашей стороне.

— Что ж… У каждого своя война. Мы воюем мечом, они — кинжалом и словом. И пусть каждый делает свое дело.

Король поднял голову. В этот момент где-то в городе полыхнуло пламя, озарив его лицо алой вспышкой.

— Трубите сигнал! — громко сказал он. — Идем на Арелат!


Закат был красив. Солнце садилось за близкие Альпы, слепя глаза едущих на запад путников, и прямо над горной цепью трепетало красное марево. Италия осталась позади, вокруг раскинулись земли Нарбоннской Галлии.

В здешних селениях, которые они миновали по пути, царило полное спокойствие. Местные крестьяне то ли не знали, то ли делали вид, что не знают о происходящих вокруг событиях, вполне удовлетворенные жизнью и собственными мелкими новостями. Когда небольшой отряд изредка останавливался в придорожных тавернах, чтобы дать отдохнуть лошадям, промочить горло и подкрепиться, местный люд посматривал на них с опаской, не решаясь приблизиться. Фульциний, привыкший к неуемному любопытству провинциалов, вначале удивлялся этому, но потом решил, что их пугают мечи и за милю заметная солдатская выправка его спутников. Впрочем, крестьяне выглядели настолько пришибленными и вместе с тем подозрительными, что им, верно, хватило бы одной «добродушной» рожи Петрея.

Из нескольких слов, случайно услышанных в тавернах, он сделал вывод, что войско Гундобада прошло здесь, следуя к Риму, и оставило о себе недобрую память. Местные надеялись, что бургунды останутся в Италии или, по крайней мере, не станут возвращаться обратно той же дорогой. Что ж, мечты здешнего народа сбылись, пусть и совсем не так, как они себе представляли.


Два часа назад они миновали сонный Эбуродун, обогнув его стороной, и теперь спускались по горной дороге, окруженной густыми зарослями лавровых лесов. Венанций и Феликс продолжали начатый еще за обедом спор о «божественных сущностях». С некоторых пор они стали часто беседовать на религиозные темы. Фульциний вначале пытался прислушиваться к их разговорам, но очень быстро бросил это бесполезное дело, поймав себя на том, что не понимает ни слова из их рассуждений. Это его немного печалило, но лишь по одной причине — в отличье от него, Ливия внимательно слушала спорщиков и частенько сама горячо присоединялась к их разговору. Тогда в его палатке девушка говорила, что хочет вернуться к вере отцов, отвергнув их иудейского бога, и вот теперь она всячески подчеркивала это. Как ни странно, святого отца это совсем не печалило, либо он умело скрывал свои чувства. Во всяком случае, с Ливией и Венанцием он говорил, как умудренный опытом старец говорит с чересчур увлекшимися детьми, пытающимися оспаривать очевидные истины. Феликс держался терпеливо и чуть насмешливо, тогда как Венанций напротив часто горячился, несколько раз даже сорвавшись на крик.

После той ночи, когда Петрей внезапно разговорился, Фульцинию стало казаться, что Ливия избегает его. Нет, она не скрывалась специально, — да и как можно скрыться когда путешествуешь вместе! — но все попытки поговорить с ней заканчивались тем, что они перебрасывались несколькими ничего не значащими словами, после чего оба умолкали, не зная, что сказать еще. Тот миг близости, возникшей между ними в походной палатке и так некстати прерванный появлением Венанция, больше не возвращался, так что уже начинал казаться сном и никогда не бывшей действительностью. С Венанцием разговоры тоже не клеились, хотя он держал себя по-прежнему дружелюбно, Фульциний помимо воли чувствовал к нему сильное предубеждение. Он никогда не признался бы в этом даже самому себе, но мысленно сравнивая себя с ним, понимал, что не выдерживает никакого сравнения с блестящим патрицием. Иногда он думал, что Феликс специально свел вместе Ливию и Венанция, чтобы она и думать забыла о «простом солдате».

Петрей больше не откровенничал с ним, вернувшись к своей всегдашней замкнутости. Оставался еще Сальвий, но то ли на него действовало непривычное общество патрициев, то ли суровый взгляд Петрея, то ли еще что, а только он изменил обычной веселости, полностью отдавшись хозяйственным делам.

Лишенный возможности нормально поговорить, Фульциний находил слабое утешение в размышлениях о цели их путешествия и о загадочном поручении Красса. Разумеется, никто не счел нужным сообщить ему хоть какие-то детали. Он знал, что они едут в Лугдун к королю бургундов, Гундиоху, кажется. Ну и по пути собираются посетить Арелат. Но зачем, почему — об этом оставалось только гадать. Гундиох вроде бы был отцом того самого Гундобада, голову которого совсем недавно римляне насадили на пилум. Фульцинию было совершенно неясно, для чего Красс отправляет посольство к этому варвару. Понятно ведь, что Гундиох не простит римлянам гибели сына, и войны с ним не избежать. Тогда к чему такие церемонии? К тому же… А ну как Гундиох решит тут же не сходя с места выместить свой гнев на послах? Конечно, особа посла священна, но варвары — на то и варвары, чтобы не признавать законы цивилизованных народов. Не лучше ли сразу, без разговоров, сойтись с ними в открытом бою? Все равно легионы идут в Галлию…

Фульциний тяжело вздохнул. Он вдруг подумал, что пропустил обе последние битвы. Да и до того… Как давно уже он не стоял в строю легиона, где все так просто и ясно! Когда рядом с тобой верные долгу соратники, а враг — вот он, катится прямо на тебя, и ты знаешь, что друзья не подведут, знаешь, что должен лишь выполнять команды центуриона, и тогда враги разобьются о несокрушимые римские когорты. Как давно это было! Теперь у него какая-то своя война. Чем это кончится? Охваченный внезапным порывом, Марк оглянулся. Шагах в трех от него ехал Петрей, слегка покачиваясь на своей серой лошади. Лицо старого центуриона было лицом бронзовой статуи.

«Ты станешь таким же как он», — подумал Марк. «Не так же ли начинал Петрей? Да, теперь он облечен доверием Красса, он исполняет его особые поручения. Так же как ты при Публии. И лет через десять ты займешь его место, будешь смотреть на мир как сквозь бойницы крепостной стены, а простые солдаты, такие как Сальвий, будут шарахаться от тебя».

В этот момент Петрей поднял голову, слегка шевельнул губами и тронул поводья. Эта перемена была так неожиданна, что Фульциний едва не решил, будто центурион прочел его мысли. Но Петрей спокойно проехал мимо, догоняя увлекшихся спорщиков.

— Эй, девчонка! — сказал он. — Лошадку останови.

Остановились все.

— А что такое случилось? — спросил Феликс, придерживая коня.

Не отвечая, Петрей спешился и заставил Звездочку Ливии поднять переднюю ногу. Повозившись с подковой, он покачал головой.

— Лошадка, смотрю, хромает, а ты и не видишь. Так и есть, копыто треснуло. Далеко не уедем.

— Здесь в нескольких милях есть постоялый двор, — сказал Венанций. — Можно заехать, вроде бы они держат подменных лошадей.

— Правильно говоришь, патриций. Да и заночевать там можно, сколько уж нормальной еды не пробовали. Про постель и не говорю.

«Петрей и постель?» — подумал Фульциний тоже спешиваясь, — «Расскажи кому другому».

Он осмотрел копыто. Ну, треснуло. Слегка.

— Лошадь поменять можно, но зачем останавливаться? — Феликсу идея явно не понравилась. — На постоялом дворе мы привлечем к себе внимание. И потом, вспомни того крестьянина. Он говорил, что в этих краях орудует шайка разбойников. А постоялый двор — такое место, где…

— Где всего безопаснее, — закончил Петрей. — Ты что скажешь, Фульциний? В дороге всякое бывает. А если вдруг что?

Фульциний на миг застыл, держа копыто на весу. Но почти тут же отпустил.

— Петрей прав, — сказал он. — Дальше нас ждет перевал. С такой трещиной Звездочка будет нас задерживать. Да и отдохнуть надо. Ливия совсем устала.

— Еще чего! Я…

— Пусть будет так, не стану спорить с опытными людьми, — сказал Феликс. — Давайте поедем на постоялый двор. Я, кстати, помню его. Это бывшая имперская почтовая станция. Проезжал несколько раз, но останавливаться не доводилась. Надеюсь, кухня там хорошая.

Петрей кивнул, и они двинулись дальше. Фульциний покосился на центуриона, но тот вновь превратился в статую.

«Тебе зачем-то нужно, чтоб мы остановились на этом постоялом дворе», — подумал он. «Давай остановимся. Но зачем? Пусть меня Орк заберет, если я хоть что-нибудь понимаю!»

Закат догорел. На землю спускались сумерки. Дорога спокойно бежала дальше между лавровых деревьев.


— Пусть войдет.

Волнение императора выдавали только руки, едва заметно сжимаясь и разжимаясь на ручках кресла. Префект Рима знал, чего стоит Антемию сохранять самообладание. Пусть прошел год, но рана в сердце императора все еще кровоточит. Любое напоминание о смерти сына было для него мучительно, ну а сейчас… «Да, что и говорить! Боги не щадят властителя Рима».

Повинуясь приказу, гвардеец откинул полог. Мессий не верил в призраков и не был суеверен, но сейчас ему хотелось осенить себя крестным знамением. Глупо конечно — вошедший не походил на призрака. Живой человек из плоти и крови. Префект пристально вглядывался в него, зная, что и Антемий делает то же самое.

Сильно исхудавшее лицо хранило на себе печать многих испытаний. Когда-то этот человек был одним из первых красавцев Рима, вряд ли теперь о нем можно сказать то же. Плотно сжатые губы, шрам на подбородке и неопрятная поросль вместо прежней аккуратной бородки сильно изменили его. Только голубые глаза северянина были прежними. Прежними? Нет. Раньше в них всегда играло веселье, теперь в них нет ничего кроме усталости. Вошедший преклонил колено перед императором, низко опустив голову. Мессий сделал движение, чтобы уйти, но Антемий остановил его.

— Останься, друг. От тебя у меня нет секретов. Встань, Эвердинг, подойди ко мне.

Бывший комит поднялся, и Мессий заметил, что на левой руке у него не хватает двух пальцев.

— Когда мне сообщили, что ты прибыл в Рим и просишь аудиенции, я не поверил. Я думал ты погиб в той роковой битве. Не уцелел никто. Никто не вернулся тогда в Арелат. Мы бы так и не узнали, что там случилось, если бы Эврих не позаботился об этом.

Мессий сглотнул. Он знал, о чем говорит император. Король визиготов прислал ему голову сына.

— Прошел год. Как же случилось, что ты остался жив… и вернулся?

— Да, прошел уже год. За это время я много думал. У меня было время подумать. И я знаю, ты в праве винить меня. Хотя моей вины в гибели твоего сына нет. Я виновен лишь в том, что жив, тогда как он…

— Как это случилось?

— За Роданом нас окружили. Кто-то нас предал, также как предал до того бриттов, заманив в ловушку у Деола. Мы не сдались и приняли бой. Готы перебили всех. В последней схватке погиб Торисарий, но Антемиола они хотели взять живым. Мы дрались до последнего, защищая твоего сына, и перебили немало готов. Я был рядом с ним до конца, он бился как юный бог, но их было слишком много. Когда сил больше не осталось, нас взяли в плен. Антемиола, меня и Эрмиана.

— Эврих казнил пленных. Почему пощадили тебя?

— Это так. Меня… Мне повезло. Да, нет! Можно ли назвать это везением?! Я проклинал тот день тысячу раз. Видит Бог — я хотел бы умереть там, вместе с Антемиолом! Лучше так, чем жить с этим воспоминанием.

— Но все же?

— Меня пленили люди Арванда. Он сохранил мне жизнь.

— Арванд был с Эврихом?

Император явно оттягивал главный вопрос, который ему хотелось задать.

— Да. Когда ты изгнал предателя, он бежал в Толосу, и Эврих принял его. Мой вечный позор быть обязанным жизнью изменнику.

— Выходит, мы зря не казнили мерзавца… Но Арванд ничего не делает просто так. Почему он спас тебя?

— Я не знаю, император. Он просил за меня Эвриха, и весь этот год я был его пленником. Лишь недавно мне удалось бежать. Но я не верю, что это произошло благодаря удаче! Мне кажется, сам Арванд подстроил мой побег. За два дня до того, он говорил со мной. Из его намеков и недомолвок я понял, что он хочет оставить Эвриха и искупить свою вину перед тобою и Римом. Но опасается твоего справедливого гнева. Мое освобождение — первый шаг, который он делает на этом пути. Уверен, он хотел, чтобы я передал тебе это.

— Так ты собираешься просить меня за Арванда?

— О нет! Я не проникся к нему добрыми чувствами! Если бы у меня была возможность, я убил бы его без сожаления. И если слово мое хоть что-то значит, я советую тебе не принимать его лживой дружбы.

Несколько минут император хранил молчание. Его пальцы слегка подрагивали.

— Как… — сказал он, наконец. — Как погиб мой сын? Ты видел?

— Я видел. Это убийство стоит у меня перед глазами. Я вижу его каждую ночь в своих снах.

— Говори.

— Войско готов построилось на поле битвы. Сначала вывели Эрмиана. Его бросили на колени, и палач отсек ему голову ударом меча. Я был там и молился. Молился лишь об одном — чтобы Господь послал мне смерть прежде моего друга. Я не хотел видеть, как умирает Антемиол. Но в тот день Господь не услышал меня. И я видел все. Его руки были связаны за спиной, готы потешались над ним, но никто не посмел его тронуть — нет! Он был бледен, но страха в его глазах не было. Он посмотрел на меня и улыбнулся. Слезы текли у меня по лицу. «Скоро увидимся, друг!» — сказал он мне, и я зарыдал. Никогда ни до, ни после того я не плакал. Он посмотрел в глаза Эвриху и произнес: «Сейчас ты убьешь меня, но Рим тебе не убить. И с небес я увижу, как падет твое королевство. Знай это». Эврих лишь усмехнулся в ответ. Когда Антемиол уже был на коленях и палач занес меч, Эврих остановил удар. Он подошел к нему и обнажил свой меч. «Посмотрим, насколько тверда рука короля» — сказал он. Он ударил, брызнула кровь. Она забрызгала все вокруг, и тогда я рванулся, чтобы броситься на убийцу, но меня толкнули в спину, и я упал. Я думал, следующий черед будет мой. Эврих посмотрел на меня, но тут вперед вышел Арванд. Я не слышал их разговор, я молился. И вот когда я уже был готов предстать перед Господом, Эврих вложил меч в ножны. «Слышал, вы были с ним близкими друзьями», — сказал он мне. «Знаю, знаю, ты хочешь последовать за своим другом, но ты будешь жить. Если сможешь жить с этим». Он повернулся и ушел. Войско славило короля, а Арванд велел заковать меня и увести. Так погиб твой сын, император.

Окончив рассказ, Эвердинг склонил голову. Воцарилось молчание. В лице императора не было ни кровинки, по щеке катилась предательская слеза, руки впились в подлокотники кресла. Когда Антемий заговорил, голос его дрогнул:

— И как же ты… жил после этого?

Эвердинг поднял голову, его глаза встретили взгляд императора. Внезапно он упал на колени, схватил руку Антемия и поднес к губам.

— Моя жизнь отныне принадлежит тебе, повелитель! Скажи одно слово, и я тотчас брошусь на меч. И я буду счастлив, потому что увижу моего друга на небесах. Но если ты позволишь мне жить — я тоже буду счастлив. Потому что я смогу отомстить! О, я знаю о свершившемся чуде! Я знаю, что в этот миг армия Рима идет в Галлию. Простым ли воином, комитом ли, как прежде, я буду убивать их, пока рука моя держит меч. И я не вложу его в ножны пока голова Эвриха, убийцы твоего сына и моего друга, не слетит с его плеч. И тогда я умру с радостью.

Император смотрел на коленопреклоненного комита, не отнимая руки. Мессий боялся вдохнуть.

— Встань, Эвердинг. Я ни в чем тебя не виню. Я знаю, как близки вы были с моим сыном. Он любил тебя, и ты тоже любил его. Я рад, что ты вернулся. Теперь ты сможешь мстить за него. Иди, тебе нужно отдохнуть. И мне тоже. Скоро я вновь призову тебя.

Эвердинг поднялся и склонившись вышел из зала. Полог слегка шевельнулся.

— Не говори ничего, Мессий, — глухо сказал император. — И оставь меня теперь. Мне надо побыть одному. Наедине с моим горем.

Мессий поклонился и двинулся к выходу.

«Эвердинг говорил искренне…» — подумал он. «Но знал ли император, насколько они были близки с Антемиолом? Думаю, что догадывался. Тем больнее ему сейчас. Как бы там ни было, ясно одно — теперь мира с Эврихом не будет!»


Двигаясь ускоренным маршем, армия Красса преодолела расстояние от Рима до Плаценции за двенадцать дней и вышла к реке По. Здесь легионам предстояло повернуть на запад и, миновав альпийские перевалы, вступить в Нарбонскую Галлию. Не желая утомлять солдат сверх необходимого, Красс дал им один день отдыха. За это время к его армии присоединилось около трех тысяч солдат, вызванных Одоакром излагерей на севере Италии. Узнав, как обстоят дела, они без лишних разговоров подчинились новому комиту федератов, и таким образом общая численность армии достигла почти пятидесяти тысяч солдат, из которых шесть тысяч составляла кавалерия. Располагая такими силами, Красс был полным хозяином Италии и мог на равных сойтись с армией Эвриха.

Он уже получил несколько сообщений из Галлии, доставленных гонцами префекта Полемия. Сообщения были тревожны. Армия готов вторглась в Арвернию, в то время как главные ее силы двигались к Родану. Не было никаких сомнений, что Эврих начал войну, целью которой мог быть только захват Нарбонской Галлии. Полемий сообщал, что Сенат принял решение защищать провинцию насколько хватит сил, но вместе с тем заклинал римского полководца поторопиться. В распоряжении Полемия было около десяти тысяч солдат, и сбор ополчения продолжался. Граждане провинции были полны решимости сражаться с готами, однако всем было ясно, что не обученные военному делу ополченцы не смогут долго противостоять закаленной в боях армии Эвриха. Полемий писал, что Арелат готовится к осаде. Опираясь на мощные укрепления столицы и собранные в городе большие запасы продовольствия, префект рассчитывал продержаться до подхода войск из Италии, одновременно выражая опасения, что, осадив Арелат, готы могут разорить цветущую провинцию.

Красс и сам понимал, что следует торопиться. Из того, что он успел узнать об Эврихе, выходило, что дело предстоит иметь с умным и опытным полководцем. Если бы готы заняли проходы в Альпах и укрепились там, римлянам пришлось бы заплатить за прорыв в Галлию дорогой ценой. Кроме того, нынешней Италии было совсем непросто содержать такую большую армию, поэтому следовала как можно скорее занять богатые продовольствием галльские провинции.

Было и еще одно обстоятельство, не позволявшее затягивать эту войну. Кассий не уставал напоминать Крассу, что деньги подходят к концу. После выплаты жалования легионам пришлось еще выдать плату федератам и сделать подарки остроготам Вилимера. Ожидались и еще немалые траты. Так, например, Красс рассчитывал купить нейтралитет бургундов Гундиоха. Раздраженные гибелью значительной части своей армии, они могли выступить против Рима, а это сейчас было совсем некстати. Между тем, никаких вестей от Гундиоха не поступало, и его позиция по-прежнему оставалась неясной. Красс не любил неясностей и поэтому возлагал большие надежды на посольство, направленное им к королю бургундов.

Если расходы приходилось нести постоянно, то доходов можно было ожидать только после победы. Разбив готов, Красс собирался упрочить свое финансовое положение не только за счет военной добычи. Он планировал провести конфискации имущества и вилл крупных землевладельцев Аквитании, державших сторону Эвриха и потому являвшихся несомненными изменниками. По рассказам людей Антемия, магнаты Аквитании скопили немалые богатства, бесконтрольно распоряжаясь на своих землях. Этому следовало положить конец.

В то время, как войско отдыхало, расположившись в Плаценции, давно не помнившей такого наплыва солдат, полководец не знал ни минуты покоя. У всех находились срочные дела, которые надо было непременно обсудить с Крассом. Помимо обычной рутинной заботы об армейских нуждах и совещаний с офицерами, случились два события, из которых одно заставило Красса задуматься, второе же прошло почти незамеченным.

Первым было прибытие в Плаценцию четырех всадников, назвавшихся послами епископа Северина из Норика. С неподдельным удивлением и радостью смотрели они на огромную римскую армию, занявшую город. Не имевший понятия, что представляет собой этот Норик, Красс принял их вместе с Вибием Цестием. В свою очередь Цестий неприятно поразил Красса своей неосведомленностью. Казалось, его самого удивляет, что Норик до сих пор считает себя римской провинцией и там даже остались какие-то римские войска. Епископ Северин через своих послов заверял, что Норик верен Риму и просил прислать деньги для выплаты жалования солдатам.

— Норик страдает от набегов варваров, — говорили послы. — Епископ делает все возможное, но сил у него слишком мало. Оставшиеся без жалования последние когорты распадаются. Солдаты готовы сражаться, но они должны что-то есть и кормить свои семьи. У многих нет выбора, кроме как оставить службу и вернуться к земле. Если Рим не поможет нам, Норик падет в самое ближайшее время.

Слушая их, Красс думал, насколько же огромной была империя во времена расцвета! Сколько земель, о которых в его время мало кто слышал, покорил Рим, и вот теперь теряет их одну за другой под натиском варваров. Хотя все помыслы Красса были направлены на войну в Галлии, он понимал, что после нее жизнь не закончится. Мысль, что Рим может отказаться от земель, за которые в свое время было заплачено кровью римских граждан, не укладывалась у него в голове. Поразмыслив, он пришел к выводу, что дешевле потратиться немного сейчас, чем вкладывать большие средства потом. Послы получили от нового военного магистра жалование для двух когорт, а кроме того Красс приказал Одоакру отрядить сотню германских всадников сопровождать их на обратном пути в Норик. Позже он решил направить туда способного администратора, чтобы восстановить сбор налогов в этой провинции.

Вторым событием, вызвавшим значительно меньший интерес Красса, стал приезд из Рима некоего Эвердинга. Красивый молодой человек, одетый по военному, прибыл на прекрасном коне в сопровождении небольшой свиты. Он привез письмо Антемия, в котором император сообщал, что этот Эвердинг был другом его сына и совсем недавно бежал из готского плена.

«У Эвердинга много достоинств», — писал император. «Он умен, хотя иногда и бывает чересчур горяч. Будучи комитом по военным делам, он показал себя способным военачальником. Также, по его словам, он неплохо осведомлен о положении дел у готов. Думаю, будет разумным использовать его способности в твоей армии. Эвердинг говорит, что Арванд, бывший префект Галлии, ныне состоящий при Эврихе, возможно готов предать короля. Если это действительно так, Арванд мог бы оказаться полезен…»

Прочитав письмо, Красс хмуро посмотрел на юношу. Эвердинг держался почтительно и вместе с тем с достоинством.

«Способный военачальник…», — подумал проконсул. «Что-то молод он слишком. И битву свою единственную позорно проиграл. Пусть он там и не командовал всем войском. Впрочем, надо будет поговорить с ним. Потом, когда более важных дел меньше станет».

— Пока отправляйся к Цестию, — сказал он. — В моих легионах должности для тебя нет. Цестий зачислит тебя в свою кавалерию. Позже я вызову тебя, расскажешь, что ты там такого знаешь про готов и Арванда.

Эвердинг поклонился и вышел.

«Еще один предатель этот Арванд», — подумал Красс. «Впрочем, на войне не стоит пренебрегать ничем и никем. Кто-кто, а я-то знаю, война не только битвы и передвижения войск».

Эта встреча напомнила Крассу последний разговор с Никомахом перед уходом из Рима. Как всегда обставивший все с большой секретностью сенатор советовал ему разыскать одного человека, о местонахождении которого был осведомлен из каких-то своих источников. Как там говорил Никомах? «Я слышал, жестокие испытания надломили его дух, но если удастся убедить его вновь взяться за меч, ты обретешь поистине могучего союзника!»

Красс покачал головой. Он не сильно поверил горячим речам Никомаха, но почему бы не попробовать, тем более, что это ничего ему не стоило. Впрочем, вестей от Петрея пока не было и ждать их было еще рано. По старой привычке Красс выбросил из головы все проблемы. До рассвета оставалось лишь два часа, надо было хоть немного поспать. Завтра армия выступит в поход к перевалам.


— Кто такой будешь?

Пожилой, но еще крепкий муж в поношенном плаще, из-под которого едва выглядывал меч в кожаных ножнах, смерил загородившего ему дорогу солдата городской стражи тяжелым взглядом. За его спиной переминался с ноги на ногу юноша в простой тунике, лицо которого выказывало поразительное сходство с его спутником. Еще дальше застыла длинная вереница повозок, конных и пеших путников, спешащих пройти в Северные ворота. Крестьяне с семьями и скарбом, кое-как скиданным на телеги, торговцы со своими не распроданными товарами, решившие не испытывать удачу на беспокойных дорогах, было даже несколько варваров из дальних стран, путешествующих по каким-то своим делам и теперь, вместе со всеми, захваченные водоворотом войны, они спешили укрыться за мощными стенами Арелата.

— Давно за меч-то взялся, мальчик? — ответил суровый муж.

Юный стражник вспыхнул и положил руку на рукоять меча.

— Отвечай, если хочешь пройти!

— Было время, мое имя хорошо знали. Попал бы ты тогда под мою команду… Я — Деций Сей, бывший центурион Тридцатого Ульпиева легиона. А это мой сын.

— Что ты несешь?! Какого еще легиона? И зачем тебе меч?

— Затем же, зачем и тебе. Не знаешь, что мечом делают?

— Думай с кем говоришь!

— Ну и с кем же? С мальчишкой, который зря задерживает людей, чтоб показать свою власть? Совсем мы, видать, измельчали, раз таких как ты в солдаты берут.

— Что?! Да я тебя… Ко мне! Здесь готский шпион!

Стражник выхватил меч, вперед подались двое его товарищей. Бывший центурион даже не шелохнулся.

— А ну, назад! — раздался повелительный голос. — Назад, кому говорю!

Стражники нехотя вложили мечи в ножны и расступились, давая дорогу начальнику поста, чье могучее, хотя и заплывшее жирком тело плотно облегала кольчуга.

— Вот он какой, готский шпион… — начальник стражи внезапно расхохотался, при этом его жирные щеки тряслись, придавая ему сходство со старым седым мастифом. — Здорово, Деций! Какими судьбами у нас?

Бывший центурион улыбнулся.

— Надо же! Публий. Как ты растолстел-то на здешней службе!

Они обнялись, и начальник стражи махнул рукой солдатам.

— Все в порядке. Это мой старый друг.

Стражники, переглянувшись, переключили свое внимание на остальных путников, а двое друзей отошли в глубь арки ворот. Юноша неотступно следовал за ними.

— Сын? — Публий оглянулся на него.

— Да. Камиллом назвал. Когда я уже службу оставил родился.

— Это сколько ж мы с тобою не виделись! А я вот так и не женился.

— Да ты, видно, больше в еде утехи находишь. И вино, верно, по-прежнему любишь?

— А то как же! Я как услышал, что кто-то наш Тридцатый поминает, так только что не подпрыгнул. Кто еще кроме нас, стариков его помнит?

— Это точно. Я вот и смотрю, кем ты тут командуешь. Мальчишки одни, не то, что наши славные парни!

Публий вздохнул.

— Так оно и выходит. Юнцы, да такие старые мешки как я. Вот оно наше войско. Префект тут римскую армию собирает. Невиданное дело! У нас тут много кто есть, но настоящих солдат мало, а с командирами просто беда. Так что для тебя тут дело найдется. Нас, ветеранов, мало осталось, нынче же каждый меч на счету. Война вот-вот начнется.

— Война уже началась, — Деций сдвинул брови, недовольно посмотрев на старого друга. — Когда вы тут проснетесь? Эврих сжег Авенио, истребил там всех без разбора пола и возраста. Я был там.

— Так ты из Авенио? Когда нам ждать готов?

— Самое позднее завтра утром. На Лугдунской дороге солнца не видно за пылью, идет кавалерия Эвриха. Мы шли с беженцами и едва успели, но опережаем их не на много.

— Значит, осада… У нас тут многие надеются, что все обойдется, хотя слухи об их переправе и нападении на Авенио до нас дошли. Не думал, что город так быстро падет.

— Мы бы держались дольше. Предательство. Какие-то твари открыли готам ворота.

— Оборони нас Юпитер, — Публий вздохнул. — В этой войне не знаешь, откуда ждать удара. Мы тут, как видишь, тоже настороже. Даже тебя за шпиона приняли. А дня два назад, как вести дошли, готов, я слышал, по городу ловили, били кого-то…

— Готов ли Арелат к осаде?

— Будешь тут готов. Солдат в городе много, но сам видишь, какие они. Есть, правда, варвары наемные, бургунды и прочие. Припасов же, думаю, достанет. Уже две недели в Арелат свозят все, что можно с окрестных вилл. Я-то вижу, все мимо меня проходит. Укрепления же наши надежны, хватило бы только стойкости воинам.

Тут начальник стражи понизил голос.

— Слышал, что помощь к нам идет? Из Италии. Говорят, сто тысяч отборных воинов. Легионы! Попы толкуют, Господь чудо сотворил, ну а я думаю, боги наши отеческие нас не забыли и силу свою явили.

— На все воля светлого Митры. Да только я поверю, когда своими глазами увижу. Пока же надо нам на свои мечи надеяться. Кто тут командует? Я и мой сын готовы встать на стены.

— Префект всем распоряжается. Такого ветерана, как ты он с радостью примет. Говорю ж, командиров нам не хватает. Дождись-ка ты, когда я сменюсь, это скоро уже, сам тебя префекту представлю.

— Добро.

Они стояли и смотрели, как в город постепенно слабеющим ручейком вливается поток испуганных беженцев. Война дышала им в затылок своим горячим дыханием. Два часа спустя, едва на небе появились первые звезды, ворота Арелата закрылись.


Армия готов подошла к городу с севера по Лугдунской дороге. К этому времени окрестности Арелата словно бы вымерли. Все, кто мог, укрылись за городскими стенами, разбежались или попрятались. Стоявшие на стенах воины видели, как с первыми лучами солнца из-за гряды холмов появились сначала военные значки готов, затем гребни шлемов, и вот уже первые конные разъезды неторопливо растеклись по равнине. За ними показалась основная масса кавалерии, а дальше валом валила пехота. Часть войск тут же становилась лагерем против Северных ворот, остальные продолжали движение, обходя город с востока. Вскоре такие же лагеря встали против каждых из четырех городских ворот. К полудню Арелат был полностью окружен. Свободным оставался только северо-западный участок, где воды Родана плескались у самых городских стен.

По мере того, как готы окружали Арелат, среди ополченцев все больше распространялись страх и смятение. Тысячи могучих бойцов в устрашающих доспехах и шлемах, пронзительные звуки рогов, бой барабанов и воинственные крики варваров — все это было для них слишком. Мирные земледельцы и куриалы, большинство из которых никогда не держали в руках меча, испуганно переглядывались, ища поддержки друг у друга и у немногих опытных командиров.

Одним из тех, кто спокойно смотрел на приближающегося врага был старый центурион Деций Сей. Приказ префекта сделал его командиром двух сотен ополченцев, на которых была возложена оборона Северных ворот. Вырвавшись из огненного кошмара Авенио, он был полон решимости защищать Арелат, не позволить, чтобы здесь повторилось, то, что случилось с его родным городом. «Лишь бы люди не подвели», — думал он, оглядывая своих бойцов, — «А стены тут крепкие, отобьемся».

Он видел хмурые лица крестьян, кое-как облачившихся в доспехи, до боли в пальцах сжимавших топоры и мечи — Полемий опустошил городские арсеналы, раздав оружие всем готовым сражаться. Эти знают, что за спинами их жены и дети, и будут стоять до конца. Видно, что боятся они, трусят отчаянно, но, когда до дела дойдет — не должны подвести. Вот горожанам веры поменьше. Тут и там бледные юнцы и зрелые мужи, привыкшие бездельничать, слоняясь по Форуму, да орать в амфитеатре на даровых Играх. Кое-кого аж трясет. Иные, напротив, неплохо держатся, шутками перебрасываются. Но голоса-то дрожат.

«Посмотрим, как вы себя покажете», — подумал Деций, — «Скоро все видно будет… А вот эти другое дело, настоящих бойцов стразу видно». Пятеро бургундов и трое франков, неведомо как оказавшиеся в городе, презрительно поглядывали на готов, не выказывая ни малейшей неуверенности. Среди них выделялся могучий франк в ржавой кольчуге с огромным топором у пояса. Его череп был гладко выбрит, оставляя только длинную прядь наподобие конского хвоста, усы свисали до подбородка.

— Ну что, Гримон, — громко сказал Деций. — Побьем готов?

— Пусть лезут, — ответил франк на ломаной латыни. — Топор мой давно без дела ржавеет. Давно от меня новых душ к престолу Вотана не улетало.

Он сплюнул за стену.

— Сегодня они еще не полезут… — протянул Деций и громко крикнул, обращаясь к солдатам, — Ну, что приуныли? Высота стены шестьдесят футов. Вас им тут не достать. Все, что нужно — стоять крепко и рубить всякого, кто покажется над парапетом. Лезть на стену всегда труднее, и скоро они будут вас бояться. За Арелат!

Ополченцы ответили нестройным криком.

— Когда начнется, — шепнул Деций сыну, — Держись поближе ко мне. И к Гримону.


Едва закончилось окружение города, Эврих выслал послов к воротам, требуя сдать Арелат, обещая взамен пощадить жителей и не грабить их имущество. Получив в ответ гордый отказ, король визиготов приказал готовиться к штурму.

Два дня вокруг городских стен кипела работа. Не останавливаясь ни на минуту, сменяя друг друга, готы трудились как муравьи. Они лихорадочно восстанавливали частично разрушенный по приказу префекта понтонный мост через Родан, чтобы обеспечить быстрое сообщение со своим берегом, откуда подходили все новые отряды, стянутые со всех концов Толосского королевства. Под руководством римских и греческих инженеров Виктория строились осадные башни. Не имея возможности помешать, защитники города могли только бессильно смотреть, как с каждым часом растут эти чудовища. Тысячи готов рубили лес, делая все новые штурмовые лестницы, мастеря огромные ростовые щиты, сооружая колесные тараны, защищенные дощатым навесом, обитым сырыми шкурами. В двух стадиях от городских стен устанавливались баллисты и катапульты. Было похоже, что Эврих собрал сюда всю осадную технику, какая только была в распоряжении готов Аквитании.

Сам король постоянно объезжал все лагеря, лично следя за работами и подгоняя солдат. От лазутчиков Арванда Эврих знал уже точно — армия Рима идет к Альпийским проходам. Двинуться навстречу римской армии Эврих не мог. Имея в тылу Арелат с его многочисленным гарнизоном, пойти на такой шаг было чревато катастрофическим последствиям. С другой стороны, нельзя было и блокировать Арелат частью армии. Для этого пришлось бы выделить не меньше половины ее состава. При том, год назад готы уже имели неудачный опыт осады галльской столицы. Тогда к городу подошли отряды бургундов и прогнали готов за Родан. Эврих не желал, чтобы это повторилось и сейчас. А это значило, что времени на долгую осаду Арелата нет. Город надо было брать штурмом.

К вечеру второго дня работы были закончены, а из-за Родана по наплавному мосту переправился подошедший отряд в две тысячи наемников-саксов. Их свирепые воины выглядели диковато даже для готов. Многие носили поверх кольчуг звериные шкуры и черепа зверей вместо шлемов. У поясов висели их страшные боевые топоры, а круглые щиты были разрисованы жуткими мордами чудовищ. Эврих приказал как следует накормить и напоить новых союзников, сам же по-братски принял в своем шатре их вождя Беду. Внешне не выказывая брезгливости, он выслушал пьяное хвастовство сакса, решив про себя отправить его воинов в первой волне на самый важный участок у Северных врат.

Едва солнце стало клониться к закату, солдаты получили приказ отдыхать, но быть готовыми к ночному штурму. Эврих решил атаковать Арелат через два часа после полуночи.


Ночь выдалась тревожной. Приготовления врага ни для кого не были тайной, ждали штурма. Арелат спал беспокойно, от амфитеатра, расположенного сразу за воротами и превращенного ныне в большой военный лагерь, то и дело доносилось фырканье лошадей и голоса солдат, которым не спалось, на улицах часто перекликалась городская стража.

Деций стоял на стене, вглядываясь в сторону готского лагеря. К вечеру небо заволокло, было, тучами, но ветер с юга разогнал сплошную пелену, и время от времени диск Луны появлялся в разрывах облаков, и тогда равнину заливал тусклый серебристый свет.

Заслышав за спиной шаги и кряхтение, Деций обернулся. Публий поднялся на стену и встал рядом, утирая струившийся со лба пот.

— Мне сказали, ты здесь. Я тут привел еще две сотни. Приказано усилить охрану ворот, — Он, шумно втянул носом ночной воздух, будто принюхиваясь к чему-то. — Слыхал уже? В городе смута, ходят слухи о заговоре рабов.

— Что тут услышишь? Мне и готов за глаза хватает.

— Не скажи. Префект вот серьезно отнесся. Ну как эти негодяи вздумают Эвриху ворота открыть? Я их породу хорошо знаю. Кое-кто из них спит и видит, как бы половчее хозяев прирезать да добро их разграбить. Вот, помню, когда я еще только начальником стражи стал, случай такой у нас был…

— Что это там?

— Один молодой раб, сириец, кажется…

— Заткнись, Публий. Гляди лучше.

— Минерва заступница…

В той стороне, где располагался готский лагерь, загорелся один огонек, тут же еще один и еще, и вот уже цепь огней протянулась на несколько стадиев. Вслед за этим раздались приглушенные расстоянием крики и скрип. Громады осадных башен, возвышавшиеся на фоне темного неба, слегка качнулись и медленно двинулись в сторону города. На фоне вспыхнувших огней можно было увидеть темную массу пехоты, наступавшую вслед за ними, словно огромная колышущаяся туча саранчи.

— К оружию! — во весь голос заорал Деций. — На стены! На стены!


Штурм города начался сразу со всех сторон, вынуждая защитников растягивать не столь уж многочисленные силы по всей стене. С южной и западной стороны, где готам мешали развернуться болота, они пока ограничивались демонстрацией своего присутствия, громко вопя и пуская на стены горящие стрелы. Было ясно, что главный удар придется на Северные и Восточные ворота.

Первыми заработали тяжелые катапульты готов, расставленные по периметру стен. Огненные росчерки, оставлявшие за собой дымный след, устремились к городу. Горящие головни и глиняные шары, наполненные горючим маслом, перелетали через стену, обрушиваясь на улицы, дома и общественные здания. Немедленно вспыхивали пожары. Возле стены стало светло, как днем. Таков был замысел Эвриха. Готы хотели поджечь город, заставив защитников отвлечься на борьбу с огнем. Сонные люди выбегали из домов, в ужасе глядя на бушующее повсюду пламя. Отовсюду неслись крики, общее смятение увеличивали звери, содержавшиеся при амфитеатре. Перепуганные огнем, они метались в своих клетках, рычали и выли.

Между тем к стенам двигались осадные башни, их тащили упряжки волов, погоняемые ударами бичей. Слышался скрип колес — подбадривая себя криками и руганью, готы катили к воротам тараны. Все поле вдоль западного выступа стен покрылось морем людей. Издав яростный боевой клич, воины готов устремились к стенам, таща на руках десятки лестниц. И сейчас же на стены обрушился град метательных снарядов.

Не менее тридцати баллист посылали один за другим тяжелые камни, пытаясь сбить защитников со стены. Расчеты метательных машин лихорадочно работали под суровым взором Виктория. Солдаты тянули канаты, укладывали в ложе снаряд и стреляли. Камни, весом в один талант врезались в стену на огромной скорости, разбивая парапеты и брустверы. Дождь каменных обломков разлетался во все стороны, убивая и калеча стоявших на стене ополченцев. Иные из баллист посылали на стену разом тучи стрел, тяжелые копья и литые свинцовые пули.

От них не отставали расставленные вдоль стен сотни лучников. Свист стрел наполнил воздух, смешиваясь с криками раненых и умирающих. Взмывая вверх, стрелы ливнем обрушивались на солдат, подобно остроклювым стимфалийским птицам, заставляя воинов падать на колени, прижиматься к стене, ища защиты у камня и высоко поднимать щиты. Непривычные к бою ополченцы в ужасе вслушивались в свист рассекаемого воздуха, расширенными глазами смотрели на падавших вокруг товарищей и льющуюся повсюду кровь.

Там где на стенах стояли наемники или же командирам удавалось навести порядок среди своих подчиненных, врагу ответили таким же ливнем стрел. И хотя лучники из ополченцев были еще те, падая со стены, стрелы врезались в наступающие порядки готской пехоты, нанося немалый урон. Неся потери, варвары бегом приближались к стенам, где десятки рук мгновенно вскидывали наверх длинные лестницы, достававшие до самых бойниц, и сейчас же по приставленным лестницам, прикрываясь щитами, начинали карабкаться самые отчаянные бойцы.

Несмотря на непрекращающийся обстрел, сверху на сгрудившихся под стеной готов сыпались камни и дротики, лилось кипящее масло. Истошные крики раненых, придавленных и обгоревших возносились до самого неба. Готы яростно выли, упрямо продолжая карабкаться вверх, стремясь любой ценой дорваться до рукопашной. Там, где им это удавалось, их встречали мечи, топоры и копья ополченцев. Следовал короткий обмен ударами, отчаянный крик и очередное тело валилось вниз к подножию стены. Кое-где особо удачливый гот достигал парапета и отчаянно дрался, выигрывая драгоценные секунды, давая следующему за ним товарищу время влезть за ним, прикрыть спину. Если это получалось, завязывалась яростная схватка. Готы отбивались от наседающих с обеих сторон ополченцев, резались вплотную, били щитом, отвоевывая такие драгоценные сейчас пяди пространства стены. Убитые римляне и варвары валились вниз один за другим, парапет становился скользким от крови, и, наконец, численное превосходство и натиск защитников опрокидывали кучку храбрецов, возвращая утраченный было отрезок стены.


С начала штурма Деций потерял больше двадцати человек. Иные погибли от шальной стрелы по глупости высунувшись за стену, другие полегли от мечей готов в рукопашной, пятерых, израненных осколками камня, пришлось снести вниз, а молодому сыну трактирщика оторвало голову прямым попаданием снаряда баллисты. Его брата, который в этот момент стоял рядом, окатило фонтаном брызнувшей крови. Гримон привел его в чувство страшной руганью и кулаком.

Оставшиеся дрались с яростью. Люди Деция, рассредоточенные на участке от Северных ворот до башни Константина, стреляли из луков и гастрафетов, больше подходящих неумелым ополченцам, швыряли вниз камни, орудовали заранее приготовленными рогатками, переворачивая штурмовые лестницы. На взгляд Деция держались они неплохо — все эти крестьяне, ремесленники, торговцы, городские гуляки, превратившиеся теперь в солдат и защитников своего города. Уже в пяти местах завязывалась рукопашная схватка, но всякий раз готов сбрасывали вниз. Каждый раз, как приходилось браться за меч или стрела свистела слишком близко, у Деция сердце кровью обливалось. Боялся не за себя, за Камилла. Все-таки единственный сын, а это лишь его второй бой.

Воспользовавшись краткой передышкой, Деций утер пот и копоть со лба и огляделся вокруг. От воплей десятков тысяч людей и лязга оружия закладывало уши. Позади в городе полыхали пожары, среди них метались какие-то тени. Под руководством немногочисленных пожарных команд, остававшиеся там старики, женщины, дети, рабы передавали по цепочкам ведра с водой, пытаясь погасить пламя. Там шло свое сражение, сражение с огнем, со своими жертвами, трусами и героями, сражение, невидимое защитникам стен. Под стеной и в поле колыхалось людское море.

Деций исподлобья поглядел на осадные башни. Вот где главная опасность! Они ползли медленно, но были уже в полустадии от стены. Каждую башню тащила упряжка волов. Деций видел, что на его участок нацеливаются сразу две из них, каждая выше стены почти на два десятка локтей. Дальше в поле, освещенном отблесками пожара, угадывались силуэты еще восьми этих чудищ. Если они доберутся до стен…

— Всем лучникам — стрелять по волам! — закричал он, стараясь перекрыть шум битвы. — Все — по волам!

Его слова заглушил страшный грохот. Удачный выстрел баллисты обрушил изрядный кусок башни Константина, и тут же, словно в ответ, снаряд катапульты, пущенный со стены, угодил в одну из осадных башен, там, вдалеке. С ужасным треском башня накренилась и рухнула внутрь себя, похоронив под собой десятки солдат. Бойцы на стене разразились ликующим криком, Деций тоже не удержался, выбросив сжатый кулак в приветственном жесте. Командующий там офицер, как и он, увидел исходящую от башен опасность. Впрочем, радоваться было некогда, у него свой участок стены, за который он отвечает.

— Бить по волам! — приказывал он, пробегая по стене. — Остановить их! Остановить!

Со стены густо полетели стрелы, и вскоре утыканные ими волы взревели от нестерпимой боли. Вот один из них пал на колени, за ним другой. Видя замысел римлян, готы пытались прикрыть их щитами, но стрелы все равно доставали волов, вонзаясь в спины. Теперь все решала живучесть этих огромных животных. Фут за футом они шли вперед, из последних сил таща огромную башню. И все же одну упряжку лучникам удалось остановить. Башня замерла в двух версах от стены, и сдвинуть ее дальше не было никакой возможности. Со второй башней так удачно не получилось. Готы выстроили вокруг ее упряжки что-то вроде черепахи, а поверх набросали толстые кожи. Одновременно они пошли в новую атаку на стену, вынуждая римлян вместо луков взяться за мечи и копья. Несмотря на все старания защитников, башня неумолимо продвигалась вперед.

— Сейчас будет… Сейчас будет… — бормотал могучий франк, нетерпеливо сжимая пальцы на рукояти своего топора.

Он стоял рядом с Децием прямо против приближающейся башни, не отрывая взгляда от ее поднятого перекидного моста. Вокруг центуриона сплотились лучшие бойцы отряда, тут же, прикрываясь щитом, стоял Камилл. Деций одобрительно кивнул головой, увидев в глазах сына лишь непреклонную решимость.

«А это еще кто?! Неужто, тот самый мальчишка-стражник?! Надо же, как оно…»

— Эй, ты! Беги к Публию. Скажи — еще три десятка в башню! Лучших людей! Сейчас здесь будет жарко…

Заскрипели цепи, и мост с грохотом рухнул на парапет. Подпрыгнул и замер, дрожа. И тотчас по нему с ревом размахивая топорами бросились варвары. Звериные черепа на шлемах, страшные железные маски на лицах, круглые размалеванные щиты. «Саксы!»

— За Арелат! — выкрикнул Деций, вскинув меч.

— За Арела-а-а-т! — откликнулись его воины, устремляясь вперед.

В этот момент Северные ворота содрогнулись под первым ударом тарана.


Квинт Авлий сильно переживал из-за доставшегося ему поста у башни Юноны на северной стене, прямо напротив Терм Константина. Как сын сенатора, он мог бы и не идти в ополчение, но в свои семнадцать лет Квинт грезил подвигами и, несмотря на уговоры отца, вступил в армию. Он был горд, получив оружие и доспехи и полон решимости с честью выполнить долг солдата, с нетерпением ожидая первой битвы. Но ему не повезло, и теперь Квинт думал, что во всем виноват отец. Наверняка это он, пользуясь своими связями, добился, чтобы его сыну назначили самый безопасный пост.

В самом деле, здесь, в излучине Родана, отвесный берег поднимался над водой на тридцать футов, и прямо над обрывом возносились вверх мощные стены и башни. Квинт должен был наблюдать за рекой и, если бы готы, вопреки здравому смыслу, рискнули бы переплыть Родан и попытаться влезть на стену, подать сигнал. Тогда хватило бы всего нескольких десятков, чтобы отразить эту безумную попытку. Сам префект, руководивший обороной Арелата, считал атаку здесь невозможной и потому оставил тут всего несколько часовых — люди нужны были там, где произойдет настоящий штурм.

Квинт уже давно не следил за рекой. Он жадно всматривался в ту сторону, где полыхало зарево. Оттуда до него доносился шум битвы, от которого все внутри сжималось. Ну почему, почему он не там?! У Южных и Северных врат идет бой, готы штурмуют стены, его друзья наверняка там, сражаются за Арелат, покрывая себя великой славой. И, когда готы будут отбиты, станут рассказывать, как они бились, и девушки будут их слушать и смотреть на них с восхищением. А что сможет рассказать он?! Квинт полагал, что не вынесет такого позора.

Он положил руку на рукоять меча и с ненавистью посмотрел в сторону Родана. Прохладный ветерок слегка остудил его пылающее лицо. В темноте нельзя было ничего разглядеть, зато отраженные от воды звуки разносились далеко. «Ах, если бы… Но что это?!»

Квинт подался вперед, прислушался. «Показалось или нет?» Нет! Он явственно различил тихий плеск совсем недалеко от стены. За спиной раздались шаги.

— Ну, что слышно? — это был Виллий, декурион обходил своих часовых. Из-под застежек шлема торчала его черная борода, левый глаз слегка подергивался от тика.

— Я слышал плеск. Там, на реке. Похоже на весла. Давать сигнал? Виллий посмотрел на кучу хвороста, облитую маслом и небольшой факел, воткнутый в гнездо на стене.

— Весла, говоришь? Да ну! Показалось, наверное. Это рыба плещется. Зачем зря беспокоить префекта, людей и так не хватает.

— Это не рыба. Я знаю, как плещется рыба. Клянусь кровью Христовой, там лодки!

— Давай-ка вместе послушаем. Ну-ка, тихо!

Декурион подошел вплотную, прислушался. Квинт тоже замер, обратившись лицом к реке. Теперь уже сомнений не оставалось, такой звук получается, когда осторожно работают веслами, а значит…

Страшная боль пронзила все тело. Стальной клинок глубоко вонзился ему в спину, слева под ребрами. Квинт прохрипел что-то нечленораздельное, хотел обернуться, но в глазах уже помутилось, струйка крови потекло с уголка губ. Чья-то рука зажала ему рот.

— Тихо, тихо, не надо кричать…

Виллий осторожно уложил обмякшее тело на парапет и оглянулся. От башни Юноны к нему уже спешила закутанная в плащ фигура. Неизвестный равнодушно глянул на Квинта и сказал, обращаясь к декуриону:

— Отличная работа, дорогой Виллий! И я свое дело сделал. Вот теперь пора подавать сигнал.

— Нет уж, постой! Сперва я хочу получить, то что мне причитается.

— Ты сомневаешься во мне и нашем покровителе?

— Мало ли что в бою случиться может! Давай сейчас, как обещал, или никакого сигнала не будет.

— Ха! Ты уже так глубоко завяз в этом деле, что пути назад у тебя нет. Виллий нахмурился и слегка выдвинул меч из ножен.

— Хочешь зарезать меня, как этого мальчика? — усмехнулся незнакомец. — Вряд ли у тебя получится… Но так и быть. Арванд всегда платит долги. Держи. Как договаривались.

Он пошарил под плащом и выудил оттуда туго набитый мешочек. Мешочек перекочевал к Виллию. Декурион не стал пересчитывать содержимое, вынул из гнезда факел, высоко поднял его и сделал движение, как будто рисовал в воздухе крест. Это движение он повторил три раза, после чего вгляделся в темноту под стеной. На миг там зажегся огонек и тут же погас. Виллий удовлетворенно хмыкнул и вернул факел на место.

Человек в плаще похлопал его по плечу, немного постоял, слегка склонив голову на бок, словно размышляя о чем-то, и сказал:

— Будь здоров, Виллий. Дело сделано, и мне пора.

— Даже дожидаться не станешь?

— Зачем? Дальше уже дело воинов. А я, как ты знаешь, не воин…

Повернувшись, он зашагал обратно к башне Юноны.


Квинт ощущал жуткую боль, так больно ему никогда еще не было. От боли хотелось кричать, но он не мог. В животе что-то разливалось горячей волной. Его мозг отчаянно боролся с подступающей темнотой, из последних сил пытаясь удержаться на грани сознания. Он слышал голоса, но не понимал, о чем говорят. В эти последние минуты, одна только мысль удерживала его на краю пропасти — он всех подвел, не выполнив свой долг солдата. Квинт с трудом открыл глаза. Прямо над ним горел факел, тот самый, которым он должен был подать сигнал в случае опасности. Опасность — вот она, но он не справился. Нет! Он должен! Должен!

— Должен… — едва шевельнулись губы.

Невероятным усилием воли, Квинт поднял руку и сжал факел слабеющими пальцами. Ну же, не подведи! Он швырнул факел куда-то за голову, туда, где был сигнальный костер. Это усилие оказалось чрезмерным, глаза Квинта закрылись, но Бог подарил ему последнюю милость — уже падая в черную пропасть, он услышал гул пламени и ощутил на веках яркую вспышку.

Он уже не видел огромного изумления в глазах Виллия и немедленно развернувшегося человека в плаще.

— Вот гаденыш…, - прохрипел декурион, и, подскочив к лежащему Квинту, вонзил кинжал ему в грудь.

— Ты дурак, Виллий, — сказал незнакомец, вдруг оказавшийся прямо над ним. — Не мог даже зарезать его как следует.

Короткий блеск неведомо откуда появившегося меча был последним, что увидел декурион. Заливаясь кровью из перерезанного горла, он повалился на тело Квинта.

Человек в плаще подобрал выпавший мешочек с деньгами и быстро зашагал к башне. В это время к стене бесшумно прислонилась лестница.


Штурм продолжался уже два часа. За это время Полемий успел побывать у Северных ворот и восточной стены. Оценив обстановку, он ободрил бойцов и, вернувшись в Курию, приказал отправить подкрепления на наиболее угрожаемые участки. Таких было два. У Северных ворот шло ожесточенное сражение, было похоже, что готы намерены прорваться именно там, там атаковали их главные силы, там шли на стену отчаянные и умелые бойцы-саксы. Вторым слабым местом оказалась западная стена у Старой башни. То ли защитника там смалодушничали, то ли опыта им просто не хватало, то ли удача там была на стороне готов, а только врагу удалось закрепиться на большом участке стены и, несмотря на все попытки, сбить их оттуда не удавалось. Полемий немедля отправил к Старой башне две сотни воинов-германцев своей собственной гвардии.

Едва они скрылись среди задымленных улиц, примчался гонец с Форума. Там находилась ставка Паония, руководившего обороной Южной стены. Местность на подступах к городу с юга была неудобной для войск, поэтому префект слегка удивился, получив сообщение, что готы усиливают натиск на Южные ворота и атакуют стену на всем протяжении. Паоний, имевший в своем распоряжении только тысячу воинов, просил прислать подкрепления, так как ему приходилось все больше растягивать людей по стене, и он боялся, что для серьезной защиты ворот у него не хватит солдат.

Полемий нахмурился, ему не нравилась эта атака. Армия Эвриха многочисленна, но не настолько, чтобы навалиться с равной силой сразу со всех сторон. Что задумали готы? Эта атака может быть отвлекающим маневром и подготовкой… К чему? Но и Паоний зря пугать не станет. Скрепя сердце, префект отправил на Форум свой последний резерв — три сотни ополченцев. Теперь у него оставалось лишь около пяти десятков гвардейцев.

Выслушав донесения от пожарных команд, он собирался уже двинуться к Северным воротам, как вдруг примчался гонец от Эннодия. Вот уж кого префект совершенно не ждал. Охваченный внезапной тревогой, Полемий сам бросился ему навстречу.

— Они переправились через реку, — выдохнул посыльный, нагибаясь с коня и хватая ртом воздух. — Захвачена башня Юноны, готы все пребывают. Эннодий бросил в бой всех, кого мог, но без подкреплений мы не продержимся и четверти часа!

— Но как?! Там же…

— Измена! Их впустили на стену. Хорошо хоть кто-то из часовых сигнал подал, а то бы они уже были в городе.

— Боги!

Полемий мгновенно принял решение. Если готы прорвутся, все станет бесполезно. Уже вскакивая в седло, он бросил гонцу:

— Лети к Северным воротам. Передай мой приказ — две сотни солдат к башне Юноны.

— За мной! — крикнул он и во главе своих гвардейцев помчался к восточной стене.

Префект был близок к отчаянию. Наступил момент, когда он больше не мог контролировать ход сражения. Огненно-стальное кольцо все туже стягивалось вокруг Арелата, каждый отряд уже бился сам по себе, и теперь все зависело от мужества солдат и умения их командиров. До рассвета оставалось менее часа.


— Они уходят! Снимаются с лагеря!

Растерзанный город, еще не пришедший в себя после отбитого штурма, не сразу поверил в эту радостную весть. Но к вечеру стало ясно, что большая часть армии готов действительно уходит от Арелата. Многочисленные колонны конницы и пехоты двигались на восток, в сторону Акв Секстиевых.

Стоя на стенах, солдаты и горожане ликовали.

— Что, съели?! — кричали они вслед уходящему войску, — Получили по зубам!

— Они уходят не все. Осада не кончена.

Полемий, провожавший врагов взглядом с башни у Северных врат, посмотрел на старого центуриона с мрачным лицом.

— Арелат устоял, Деций, — сказал он. — И во многом благодаря тебе. Ты удержал Северные ворота. Так пусть горожане радуются!

— Моя заслуга не велика. Благодарить надо тех, кто сражался… И остался лежать под стеной. Гримон и его парни — без них мы не свалили бы эту башню. Все они там. И мой сын, Камилл… Все повторяется. Молодые гибнут, а я, старик, все живу.

— Я понимаю тебя. Вчера я тоже потерял сына. Эннодий остался у башни Юноны.

— Это великое горе. Но у тебя есть еще сыновья. У меня же…Раньше у меня что-то всегда оставалось — теперь нет ничего. И больше уже не будет.

— Я знаю, ты из последних легионеров, — сказал Полемий, медленно подбирая слова. — Из тех, что стояли на Каталаунских полях. Я был тогда еще молод, и я не солдат, а политик, но я помню, как вы уходили с Аэцием защищать нас от гуннов. И мне кажется, я понимаю вас. У тебя остался… — Рим!

Деций молча склонил голову, в его глазах стояли слезы.


Когда центурион, не глядя ни на кого, спустился с башни, префект обратился к Паонию.

— Известно уже, сколько мы потеряли?

— Больше пяти тысяч убитых, да еще раненые. Это только солдаты, горожан еще никто не считал. Скажи мне, Полемий, к чему это все? Мы отбили один штурм, но что дальше? Что будет с Арелатом? Нет ни одной семьи, где не оплакивали бы сегодня мужа, сына или брата. Ради чего это все? Центурион был прав, осада продолжается. Хоть они и уходят куда-то, под городом остается достаточно войск, мы же, после вчерашнего, не можем и думать о вылазке. Странно, что они снова не пошли на стены. Второго штурма мы бы не выдержали.

— Ты так полагаешь? После того, что случилось, я верю в наших людей. Мы отбили бы и второй штурм. Да, мы потеряли пять тысяч, а сколько готов осталось на поле? Эврих рассчитывал на измену, но мы выстояли. Он не может класть людей в новых атаках. Ты знаешь, почему. И понятно, куда он уходит. Судьба Галлии решиться не здесь. Легионы Красса уже на подходе.

— Не очень-то я в них верю.

— Да? Так куда же по твоему двинулся Эврих? Если бы не римская армия, он остался бы здесь и добил нас. Впрочем, тогда я не стал бы оборонять город. Мы с тобой много спорили, но ты ведь знаешь, я не безрассудный юнец. Я уверен, что Арелат устоит, а Эврих будет разбит. Только поэтому я начал эту войну. И мы уже внесли в нее свой вклад. Немалый, как мне кажется.

— Хорошо, пусть так. Я понимаю, раз Сенат проголосовал за войну — все разногласия должны быть отброшены. Мое мнение ничего не значит, я готов служить общему делу и вчера доказал это, обороняя Южную стену. Но что мы будем делать дальше? Сидеть в осадеи ждать, пока нас освободят римские легионы?

Полемий тяжело вздохнул.

— Ничего другого нам не остается. Снять осаду своими силами мы не можем. И продержаться будет не просто. Слышишь, как радуются люди? Они думают, что победили, но это не так. Тебе я скажу то, чего пока еще не знает никто. Вчера ночью в город пробрался посыльный от… нет, имени я не открою даже тебе, скажу только, что у меня есть свой человек в лагере Эвриха.

— Я догадывался, — кивнул Паоний.

— Эврих начал эту войну, рассчитывая не только на свои силы. Сюда идет флот вандалов. Со дня на день они войдут в устье Родана. Вот почему Эврих смог выступить навстречу Крассу. Гейзерих ни за что бы не согласился выставить своих воинов против легионов, но разграбить Арелат, как обещал ему король готов, это другое дело. Эврих получил вести от Гейзериха только вчера, после штурма. Ну а вскоре об этом узнал и я.

— Значит, вандалы… Много у них людей?

— Скоро узнаем, — усмехнулся префект. — Впрочем, после того, как мы отбросили готов, вандалов я не боюсь. Если придется, на стены встанут все. А вандалы… Они пираты, но не воины. Привыкли грабить слабых, столкнувшись с силой и отчаянным сопротивлением, они отступают. Не так уж и хочется им умирать.

— Мне, знаешь ли, тоже не хочется. Да и любому из граждан.

— Мы сражаемся за свой город, они же… Ну да не в них дело. Есть гораздо более грозная опасность. Мой человек слышал, как Эврих обсуждал с Арвандом свои планы. Гундиох выступит на стороне готов. Пока он делает вид, что чего-то ждет, но армия бургундов скоро выступит на соединение с Эврихом.

— Вот это скверная новость! У Гундиоха должно быть десять-пятнадцать тысяч войска. Если они соединятся, римлянам плохо придется.

— Об этом я и толкую. Крассу ничего неизвестно о планах Эвриха. Возможно, он поверил в нейтралитет бургундов. А между тем, ему следовало бы разбить варваров по частям, не дожидаясь, пока против него встанет шестьдесят тысяч опытных воинов. Вот тогда я не поручился бы за исход битвы.

— Но, постой, как же он узнает об этом? Знаем только мы, но Арелат осажден.

— Это будет еще один наш вклад в победу. Мы должны послать человека к Крассу, рассказать о предательстве Гундиоха.

— Легко сказать… Пока неясно сколько их остается, но должно быть достаточно, чтобы блокировать город.

— Значит, надо выбрать ловкого человека, который сможет пробраться через кольцо осады и добраться до Красса.

— Выходит так. Постой! А что если…

Паоний умолк, яростно почесывая щеку.

— Если?

— Вот какая мысль у меня появилась. А вдруг это все обман? Эврих хитер. Он может специально подбросить нам ложный слух.

Префект ненадолго задумался.

— Все возможно, конечно. Однако у меня нет оснований не верить моему человеку. Разве что… Вот как мы поступим — если здесь появятся корабли вандалов, значит сведения верные. Мы дождемся их, и тогда отправим гонца к Крассу. Хотя так мы напрасно теряем день-два. Я и без того верю этому сообщению.

— Удостовериться не помешает. Осторожность следует проявлять всегда, что в торговых сделках, что на войне.

Последние отряды готов уходили на восток, скрываясь за грядой холмов. В воздухе висела желтая пыль.


— Подвел ты меня, Арванд. А ведь клялся, что план безупречен. Я свое дело сделал, мои воины отвлекли их где только можно. А твои люди…

Бывший префект развел руками, состроив виноватую мину.

— Увы, нельзя предугадать все случайности! Мои люди тоже справились, путь на стену был открыт. Если бы не это досадное происшествие — дурак декурион не удостоверился, что часовой мертв и тот успел подать сигнал. Впрочем, дурак уже поплатился за это.

— Да мне то что с того?! Вот если бы город был взят. А так… Зря положили почти пять тысяч народу. И виноват в этом ты, Арванд. Теперь приходится делать вид, что все хорошо, а между тем все плохо!

— Ты преувеличиваешь значение этой небольшой неудачи. Война еще только началась, и наш план…

— Небольшой неудачи?! Если считать с теми силами, что подошли из-за Родана, у меня осталось сорок тысяч, да еще три придется оставить здесь, под началом болвана Химнериха. Вот, кто еще ни на что не годен. Но хоть осаду, надеюсь, он сможет держать!

— Зато Полемий теперь не сможет вылезти из Арелата. А скоро придут вандалы и тогда…

— Те еще крысы! Не стал бы связываться с ними, когда б у меня самого достало людей. Заметь, на стены они не полезли. Болтались в море, ожидая, чем закончиться наш штурм, и ответа никакого не давали. Верно, молились, чтоб мы не взяли Арелат, боялись тогда без добычи остаться. Ну а теперь думают, что силы римлян подорваны и можно грабить спокойно.

— Пусть. Их дело — запереть Полемия в городе, чтобы он не мешал нам. Кстати, о бол… твоем брате Химнерихе. Смотри-ка, к нам скачет!

— Чего ему еще надо? Ну, послушаем.

Химнерих осадил коня и поднял руку, приветствуя брата. Эврих недовольно поморщился.

— Кажется, мы уже распрощались. Ты что-то забыл?

— Да, брат. Только что вспомнил. Важное дело. Вчера вечером, когда вы с Арвандом совещались в палатке, я обходил посты.

— Ну и?

— Твой конюший. Мне показалось, он подслушивал за пологом. Вы говорили так громко, что услышал даже я. Прости, я не хотел. Про вандалов и Гундиоха.

Эврих с Арвандом переглянулись.

— И что же ты сделал? — спросил король.

— Я хотел схватить негодяя, но потом подумал, это ж твой конюший, да еще ты приблизил его к себе в последнее время. Но подслушивал он точно. Хотел тебе сразу сказать, да забыл как-то за делами…

— Знаю я те дела. Девок-то сразу три было. Быстро и не управиться.

Химнерих смутился, но ничего не сказал.

— Он тебя не заметил?

— Кто?

— Конюший.

— Да нет, вроде. Прикажешь схватить и пытать его? Чтоб не повадно было нос не в свое дело совать?

— Прежде всего, брат, ты теперь командуешь отрядом и имеешь приказ держать Арелат в осаде, так или нет?

— Ну так.

— А если так, — рявкнул вдруг Эврих. — Не лезь не в свои дела! И чтоб никому, — слышишь меня? — никому ты не говорил об этом деле! Понял, брат?

— Да понял я, чего там… Никому. Ясно.

— Если я узнаю, что ты проговорился о том, что видел или слышал — сам лишу тебя головы.

Химнерих несколько раз моргнул, уставившись на брата.

— Ну вот и хорошо, — продолжил Эврих уже спокойно. — А теперь возвращайся в лагерь, позаботься, чтоб город был окружен и жди вандалов.

— Я все сделаю! Ни одна мышь оттуда не выскочит! И вандалы…

— Давай, давай. И чтоб никаких больше штурмов!

Не дослушав, Химнерих развернул коня и помчался обратно.

— Круто ты с ним.

— Пусть знает свое место. Нет, ты посмотри! Еще бы из-за него наши планы сорвались! Как меня раздражают эти доброхоты, которые вместо того, чтоб выполнять приказ начинают вдруг думать и лезть, куда не надо. Из-за таких можно и войну проиграть…


Вечером отступившая от Арелата армия готов разбила лагерь в десяти милях от городских стен, а незадолго до рассвета около двадцати пяти тысяч воинов под командованием Виктория покинули его и, соблюдая осторожность, двинулись на север в сторону реки Дюрантис и небольшого городка Апта Юлия. В лагере Эвриха остался пятнадцати-тысячный корпус, который к полудню не скрываясь начал движение по главной дороге на Аквы Секстиевы.


Постоялый двор оказался внушительным зданием из красного кирпича. Мощеная дорога заканчивалась возле крепких дубовых ворот, возле которых переплелись ветвями два древних тиса, помнивших вероятно еще времена Суллы и Мария. Ворота были гостеприимно открыты и, миновав их, путники въехали в просторный внутренний двор. Два молодых раба проворно подскочив к ним, тут же приняли лошадей, а возившийся у колодца мальчишка, едва глянув на гостей, резво кинулся в дом. Почти тотчас показался хозяин. Вернее сперва показалось его огромное брюхо, прикрытое кожаным фартуком, а следом за ним и расплывшаяся физиономия с маленькими черными глазками, обрамленная редкими седыми волосами. Мгновенно оценив платежеспособность клиентов, он рассыпался в приветствиях и поклонах, что при его комплекции было не так-то просто. Петрей, взявший на себя все переговоры, тут же пресек поток его словоизлияний, потребовав комнаты на ночь и обильный ужин. Фульциний был весьма благодарен ему за это, уж больно вкусными запахами тянуло из кухни.

Долго ждать не пришлось. Усадив всех за большой деревянный стол в общей зале, хозяин заверил, что долго ждать гостям не придется, еду принесут мигом. Сам же он отправился позаботиться о комнатах. Судя по всему, такая предупредительность хозяина объяснялась не слишком-то благоприятным состоянием дел — гости не баловали постоялый двор частыми посещениями. По крайней мере, так решил Фульциний, окинув залу беглым взглядом. Кроме них тут было всего только два здоровенных парня, толковавших о чем-то за кружкой вина и свиной грудинкой в дальнем конце залы. Вновь прибывших они внимательно оглядели, после чего вернулись к своей беседе.

Две симпатичные молоденькие рабыни быстро уставили стол незамысловатой едой. При этом они бросали недвусмысленные взгляды на новых гостей, и Фульциний понял, что хозяин непрочь продать ласки этих девушек за звонкую монету, увеличив тем самым свои доходы. Однако сейчас его больше занимала еда. На столе появилась жареная утка, обильно политая жиром, хлеб, сыр и оливки. Ко всему этому прилагалось две бутыли вина.

— Что ж, — сказал Венанций, потирая руки. — Отдадим должное гостеприимству нашего хозяина и этой восхитительной утке. А если вино окажется неплохим, я скажу, что вы были правы, уговорив нас завернуть на постоялый двор.

Он подмигнул всем разом и ловко взялся за утку.

— Да, поедим да и спать, пожалуй, — согласился Феликс. — Хорошо бы выехать на заре. Что же до лошади…

— Сальвий займется, — распорядился Фульциний. — Поешь с нами и расспроси как тут у них тут насчет лошадей.

Едва они принялись за еду, вновь появился хозяин и, подойдя к столу, поинтересовался, хороша ли еда. Венанций промычал что-то довольное с набитым ртом.

— А ну и славно, господа, славно. А комнаты вам приготовлены. Все, как уговорено. Так что откушаете и отдохнуть можете, коли захотите.

Он отошел к стойке, погрузившись в изучение вощеной таблички, время от времени что-то чиркая стилосом. Верно, доходы подсчитывал.

Петрей наскоро прожевал кусок мяса, запил изрядным глотком вина и поднялся на ноги.

— Пойду с хозяином потолкую, — сказал он. — И вот что… Возможно, прогуляться придется. Мне и Марку. Так, что поторопись с едой. А то голодный останешься.

Он быстро двинулся к стойке, и все тут же удивленно воззрились на Фульциния. Сам в полном недоумении, он только пожал плечами. Петрей говорил с хозяином недолго. Вся беседа продлилась несколько минут, при этом Фульциний заметил, что Петрей выложил на стойку несколько монет, после чего хозяин стал разговорчивее. Несколько раз он махнул рукой и повернулся, будто указывая направление.

— Пошли, — сказал центурион, вернувшись к столу. — Нас не ждите, спать ложитесь. Вернемся ночью. Выходим завтра с рассветом. Или как получится.

Фульциний молча встал, прихватив меч, но Венанцию явно не понравилась вся эта таинственность.

— Что ты задумал? Куда это вы собрались, на ночь глядя?

— Тебя это дело не касается, патриций.

— Что?! Ты мне не командир, чтобы…

— Успокойся, достойный Венанций, — Феликс накрыл его ладонь своей. — Если Петрей говорит, что ему нужно прогуляться, пусть идет. Не будем ему мешать. Разве не может у нашего центуриона быть своих дел тут поблизости? Может, у него тут какие знакомые обитают, коих навестить следует?

Петрей не заметил насмешки в словах святого отца и молча двинулся к выходу. Фульциний, помедлив, последовал за ним.


Лошадей они с собой не взяли — и правильно, нечего лошадям делать на такой дороге. Два часа они карабкались по едва заметной горной тропе, окруженной густым лесом. Петрей невозмутимо пер вперед, будто точно зная, куда идет. Он даже не счел нужным дать хоть какие-то пояснения, и Фульциний проклинал его про себя, думая, что вся остальная компания сейчас сытно поужинав, укладывается спать, а они, вместо этого, идут неведомо куда и зачем.

Начинало темнеть, тропу стало плохо видно, да Фульциний уже и был не уверен, осталась ли еще тропа, или они просто продираются сквозь кустарник, разросшийся на крутом каменистом склоне. В очередной раз оступившись и проехав на животе несколько футов по скользящей осыпи, Фульцний не выдержал:

— К Эребу твои секреты, Петрей! Куда мы идем? Зачем сюда лезем? Я, чтоб ты знал, не горный козел, ноги на здешних тропах ломать!

— Другой тропы нет. Так трактирщик сказал, его и благодари. Вставай и пошли, хорошо бы до темноты успеть.

— Куда успеть, Гадес тебя забери?!

Петрей помог ему подняться и чувствительно хлопнул по плечу.

— А чего зря болтать? Сейчас сам все узнаешь. Давай, за мной. И ногами шевели побыстрее.

Проклиная все на свете, и больше всего несносный характер Петрея, Марк побрел за ним.

— Мы ищем отшельника, что живет в здешних горах, — неожиданно сказал центурион, даже не обернувшись. — Ищем по приказу Красса. Так что, поторопись. Как он еще гостей примет, коли ночью к нему заявимся?


Примерно через час непролазные заросли расступились, обнаружив неприметную тропку. Идти стало легче, а вскоре послышались громкие удары, будто кто-то колол дрова.

— Пришли, кажись, — бросил Петрей. — Ты помалкивай, говорить я буду.

Удары топора прекратились еще до того, как они вышли из леса. Видно, их приближение тоже услышали, да они и не скрывались. В наступивших сумерках можно было разглядеть небольшую полянку и покосившуюся хижину с древним сараем. Перед дверью хижины стояла огромная колода, а возле нее, опираясь на топор, смотрел на них, надо полагать, тот самый отшельник. Был он высок, на голову выше Фульциния, одет в грубую шерстяную тунику. По плечам разметались длинные волосы, черные, как вороново крыло.

— Привет тебе, добрый человек! — сказал Петрей, подняв руку. — Не бойся нас, мы пришли с миром.

Отшельник долго молчал, глядя на них, и под этим взглядом Фульцинию стало как-то не по себе. Судя по лицу, это был зрелый муж, и когда-то, до того, как преждевременные морщины пролегли на его лбу и в уголках глаз, был невероятно красив. Но и сейчас, ошибиться было невозможно — такие правильные черты, породистый нос и сурово сжатые губы могли принадлежать лишь благородному человеку. А прямая осанка и рельефно выступающие мышцы могли украсить любого атлета и гладиатора. Фульциний поставил бы все, что у него было против медного аса на то, что этот отшельник в прошлом был воином и меч держать его рукам гораздо привычнее, чем крестьянский топор.

— А я и не боюсь, солдат, — слова падали медленно и как-то хрипло, будто этому человеку нечасто приходилось говорить. — Прошло то время, когда я чего-то боялся.

Отшельник умолк. Он не спрашивал, кто они и зачем пришли. Просто стоял и молчал. Петрей сделал несколько шагов вперед.

— Я искал тебя. О том, где ты живешь, мне рассказал Эрбин, хозяин постоялого двора.

— Я не хочу никого видеть. Зачем ты пришел? Если Эрбину нужны шкуры, он присылает…

— Мне не нужны медвежьи шкуры. Не нужен и мед, который ты поставляешь Эрбину. Меня прислал не он, а другой, куда более могущественный муж. Я пришел сказать тебе, что ты вновь нужен Риму, Риотам.

Отшельник вздрогнул.

— Откуда тебе известно это… имя? И почему ты обращаешься так ко мне?

— Потому что ты и есть Риотам — король бриттов Арморики.

— Бывший… — еле слышно сказал отшельник. — И ныне зовут меня иначе. Но это не имеет значения, потому что я забыл обо всем. Стараюсь забыть…

— Не время сейчас забывать! Напротив, время вспомнить! Знаешь ли ты, что случилось за эти годы? И, главное, что случилось совсем недавно в Риме?

— Я ничего не знаю. И не хочу знать. Не понимаю, как ты разыскал меня, но, какой бы ни была твоя цель, ты проделал свой путь напрасно. Я ушел от мира. Теперь моя жизнь, покуда я еще не распростился с нею, здесь.

Он обвел рукой поляну и дом, но Петрей лишь покачал головой. Фульциний, не проронивший ни слова, был страшно удивлен все происходящим и, едва ли не более всего, неожиданно проявившимся красноречием Петрея. Оказывается, старый центурион, мог не только мечом махать.

— Ну а если я скажу тебе, что армия Рицимера разбита, а сам он убит? Власть в Риме вновь в руках императора, и римские легионы идут в Галлию, чтобы сразиться с Эврихом. Это тебе тоже не интересно?

Глаза отшельника на миг зажглись, но тут же потухли вновь.

— Пусть. Все это в прошлом. Моя война окончена.

— Да нет же! Нет! Хорошо, Рим тебе не интересен, и с Эврихом счеты свести ты не хочешь. Но знаешь ли ты, что Британия истекает кровью? Амвросий Аврелиан мертв, его королевство пало, саксы жгут города и громоздят горы трупов по всей Британии.

— Что ты говоришь?! Амвросий мертв?!

— Уже два года тому.

— Это проклятие… — прошептал Риотам, приложив ладони к лицу. — Все началось в тот день, когда я предал моего короля. Я пытался искупить вину, но все было напрасно. Ее уже нет, теперь и он тоже мертв, и значит, дело его погибло. А Британию, ты говоришь, снова терзают саксы. Это моя вина, я знаю.

— Все еще можно исправить, — сказал Петрей. — Если ты выслушаешь меня, я расскажу тебе, как Рим поднялся вновь. И скажу, зачем меня прислал сюда мой император, Марк Красс, проконсул, триумвир и военный магистр Рима.

Отшельник внезапно схватил топор и страшным ударом вогнал его в колоду, едва не расколов ее. С колоды так и посыпалась труха.

— Войдите в мой дом, — сказал он, протягивая руку. — Я выслушаю вас.


В убогой хижине отшельника, которого Петрей назвал королем Арморики, имелся только необструганный стол, сколоченный из сосновых досок. За ним и разместились все трое. Отшельник извлек откуда-то три грубых деревянных кружки и большой бочонок, из которого и наполнил кружки пенящейся коричневой жидкостью. Фульциний с опаской отхлебнул немного, и с трудом сдержался, чтоб не выдать своих чувств. Это было пиво. Марку лишь дважды доводилось пробовать этот напиток кельтов, во время службы в Галлии. Ни в какое сравнение с римским вином он не шел. Петрей же, как ни в чем не бывало, отпил половину кружки, благосклонно кивнул и, утерев подбородок, приступил к своему рассказу.

Марк, воспользовавшись случаем, оглядел обиталище. Внимание здесь мог привлечь только длинный меч, висевший на стене в ножнах. В остальном хижина не отличалась от жалких жилищ каких-нибудь пастухов.

Бывший король слушал внимательно, часто прикладываясь к своей кружке. Странно, но он поверил сразу. Или сделал вид, что поверил.

— … в этой войне Риму нужны верные союзники. Мы знаем, что в Арморике сейчас много воинов-бриттов, а также бывших римских солдат, которым не хватает только вождя, способного объединить их в армию и повести ее против готов. Как бы ни завершилась война в Нарбоннских провинциях, Крассу нужна твердая власть на севере Галлии. И римский порядок. Крассу известно, что ты был верен Риму и сдержал свое слово, как союзник Антемия. Готы обманом разбили твою армию, и тебе пришлось скрыться, но тебя все еще помнят в Арморике, а твои права на королевскую власть неоспоримы. Мы готовы помочь тебе вернуться. Такое предложение делает тебе Красс. Примешь ли ты его, Риотам?

— Не зови меня так, центурион. Я утратил право на этот титул. Он означает «Верховный король». А какой я теперь король?

— Как же тогда тебя называть?

Отшельник повертел в руках кружку, задумчиво глядя, как пенится пиво. На его лице отражалась внутренняя борьба. Губы едва заметно шевелились, будто он хотел сказать что-то, но не решался. Петрей терпеливо ждал, сверля его взглядом. Наконец, бывший король поднял кружку, разом выпил и грохнул ею об стол.

— Мое имя Утер, — выдохнул он. — Утер Пендрагон. Так меня звали.

Он встал, взял бочонок и вновь наполнил кружки, неодобрительно глянув на Фульциния, чья кружка была наполовину полной.

— А ты что не пьешь? Брезгуешь что ли?

Фульциний, давясь, торопливо хлебнул. Скажет еще Петрей, что это из-за него переговоры сорвались… Сам-то он вон как хлещет.

— Так что насчет предложения, которое делает тебе Красс? — спросил Петрей, когда отшельник снова сел на скамью.

— Я расскажу вам свою историю, — сказал Утер, не отвечая Петрею. — Почему я пошел против готов и как оказался здесь. Ты говоришь, я был верным союзником? Нет! Я был предателем. Захотите ли вы иметь дело с предателем? Вы думаете, что знаете обо мне все. Так узнайте, как оно было на самом деле!


— Я родился в Домнонии, отец мой Дерох, был вождем бриттов и римлян, переселившихся в Арморику, чтобы спастись от бесчинств саксов. Но воспитывался я в Британии в доме Амвросия Аврелиана. Я был младше его, но росли мы вместе, а наставником нашим был мудрый друид, именем Мирддин. Люди говорили, что он колдун и побаивались его. Может и так, но Миррдин всегда благоволил мне.

Когда саксы пленили короля Вортигерна, его сын Вортимер выступил против них. Мы с Амвросием сражались с саксами в армии Вортимера. В нескольких битвах мы разгромили саксов, но эти подлые твари отравили Вортимера и убили его отца. У бриттов больше не было короля, начались раздоры, армия наша распалась. Тогда саксы вновь подняли голову, с огнем и мечом они прошли по мирной Британии. Бриттов же охватил страх, никто не думал о сопротивлении. И тогда Амвросий поднял знамя, вокруг которого сплотились последние бритты и римляне. Он повел нас в бой, и я был ему верным другом и соратником. В жестокой битве при Виппедесфлете мы победили. Лишь один из пяти воинов вернулся тогда с поля боя. Там же на поле битвы мы побратались с Амвросием, и я принес клятву верности ему, как верховному королю всей Британии. А он назвал меня братом…

С этого все и началось. После битвы Амвросий женился. Его избранницей была прекрасная Игрейна, ей было всего семнадцать, и такой красоты я не видел никогда в жизни. Я был околдован. Еще там, на свадьбе, стоя рядом с Амвросием, сидя за праздничным столом, я не мог отвести взгляд от ее чудесных глаз. Что-то случилось со мной… И я возжелал жену моего друга, моего брата, моего короля.

Между тем, война продолжалась. Я и мои воины всегда были рядом с Амвросием. Британия стала единой, перед Амвросием склонились все ее вожди и короли. Да, мы были едины и побеждали. Саксов прижали к морю, оставалось последнее усилие, и мы вышвырнули бы грязных псов туда, откуда они пришли, и Британия наслаждалась бы благословенным миром, как в римские времена. Я ни на миг не забывал Игрейну, ее образ стоял у меня перед глазами всегда. Но я знал, что любовь моя безумна и старался вырвать ее из моего сердца. Я искал забвения в битвах, меня стали считать величайшим воином Британии. Но каждый раз после победы, когда мы возвращались домой, я вновь видел Игрейну, и меня охватывало пламя. Этот огонь жег меня нестерпимо, а она… Я знал, что она тоже любит меня. И вот это случилось.

Амвросий выступил против Хенгиста. Я же задержался, чтобы встретить подкрепления, вызванные мной из Арморики. Игрейна оставалось в укрепленном Тинтагеле, Амвросий боялся, что с его женой может что-то случиться, ведь проклятые саксы то и дело устраивали набеги. В тот день ко мне явился Мирддин. Он принес мне письмо от Игрейны. Она писала о своих чувствах ко мне, и я узнал, что она испытывает тот же жар, что и я. Кто бы устоял на моем месте? Амвросий был далеко… Но я все еще колебался. Мирддин же уверял меня, что Амвросий ни о чем не узнает, говорил, что Игрейна ждет меня и проникнуть в Тинтагель будет легко, а сам он поможет мне, выдумав какой-то предлог. И я не устоял. Вместе с Мирддином отправились мы в Тинтагель. И там, на супружеском ложе моего брата и короля, Игрейна стала моей…


Отшельник надолго умолк, по его щеке скатилась слеза. Бочонок давно опустел, Петрей молча встал, взял еще один, выбил пробку и наполнил кружки. Утер благодарно кивнул и продолжил рассказ.


— Амвросий узнал о том, что случилось. Узнал сразу. Не знаю как. Он вернулся немедля. Гнев его был страшен, и я бежал из Тинтагеля, но Игрейна отказалась последовать за мной. Амвросий был в ярости, он приговорил ее к смерти. Этого я стерпеть не мог, и тогда впервые пролилась кровь. Я напал на Тинтагель вместе с моими людьми. В том бою сложили головы многие воины Амвросия, а бритты вновь бились против бриттов на радость кровожадным саксам. Я спас Игрейну, и быстрый корабль умчал нас в Арморику.

Но недолго мы наслаждались счастьем. Амвросий созвал войска, которые собирался вести против саксов, и вышел в море. Я тоже призвал своих воинов, но не мог решиться начать братоубийственную войну. В глазах Амвросия я был предателем и гнусным изменником. Но хуже всего было то, что я и сам так считал. Да так оно и было на самом деле. Игрейна не могла смириться с тем, что она стала причиной войны, в которой брат идет против брата. Ее решение было твердым, и я не мог ей помешать. Она ушла в монастырь, посвятив себя Богу. Я был в отчаянии, но еще более терзала меня моя измена. Амвросий же и слышать не хотел о мире. Тогда, чтобы избежать войны с ним, хоть немного искупить мою вину, а может просто затем, чтобы пасть в бою, я откликнулся на призыв римского императора, выполняя старинную клятву моих предков. Я увел армию в Галлию, выступив против готов.

Ну, а дальше вы знаете. Видно, боги прокляли меня. При Деоле мы попали в ловушку, готы уничтожили мою армию, но я не погиб, хоть и бросался с мечом в руке в самую гущу битвы. Верные воины спасли меня против моего желания. Истерзанный всем, что случилось я, верно, помутился рассудком. Меня отвезли к буругндам, Гундиох принял меня благосклонно, но я не мог оставаться среди людей. Едва оправившись от ран, я ушел. И вот с тех пор, я живу здесь. Один. И не хочу возвращаться. Ты сказал, что Амвросий погиб. И в этом я чувствую свою вину. Если бы не моя измена, если бы не преступная страсть, вспыхнувшая в моей душе, он был бы жив, а Британия свободна. Такова моя история, римляне. Теперь вы можете судить, каков был Риотам, на которого вы возлагаете ваши надежды…

Захваченный рассказом Утера, Фульциний не заметил, как выпил немало пива. Он чувствовал, что опьянел и вместе с тем испытывал симпатию к этому благородному воину, пусть он и не был римлянином. Ему хотелось сказать что-нибудь ободряющее, но он не решался. Петрей, на которого рассказ, судя по всему, не произвел особого впечатления, хмыкнул и, помолчав немного, сказал:

— Боги направили нас сюда не случайно, Утер Пендрагон. Подумай об этом. Варвары торжествуют над Римом, и есть в том и твоя вина. Но теперь ты можешь искупить ее, сражаясь под римскими орлами. Разве не хочешь ты спасти мирных граждан от мечей готов и саксов? Не хочешь вернуть мир Арморике и Британии?

— Я не знаю, чего я хочу. За эти годы я привык быть один, посвящая себя трудам и молитвам, в ожидании смерти и небесного суда. Если бы вы не пришли, я окончил бы здесь свои дни… В этом мире у меня больше нет никого и ничего. Мне не за что вновь обнажать свой меч.

— Ты ошибаешься. И это потому, что ты поспешил отгородиться от мира.

— О чем ты?

— То, что ты нам поведал, для меня не новость. Мне рассказал об этом Красс. А ему некий сенатор, который знаком с твоим учителем Мирддином. Игрейна действительно ушла в монастырь, как вы их тут называете, но там она родила сына. Твоего сына.

Взгляд Утера вонзился в Петрея, как клинок в грудь гладиатора.

— Что ты сказал?!

— У тебя есть сын, Утер. Его забрал Мирддин. И он же стал ему приемным отцом.

Утер вдруг оказался на ногах, опрокинув скамью. Молниеносным движением сорвал со стены меч и, — Фульциний не успел глазом моргнуть, — стол развалился на две половины. Марк вскочил, хватаясь за свой собственный меч. Мелькнула мысль, что отшельник окончательно спятил, но тот, выразив этой вспышкой охватившие его чувства, столь же внезапно успокоился.

— Я иду с вами, римляне, — сказал он. — Меч Утера Пендрагона, законного короля Арморики, да принесет смерть нашим врагам!

— Давно бы так, — усмехнулся Петрей. — И так кучу времени потеряли.


Уже занимался рассвет, когда они все втроем вернулись на постоялый двор. Вопреки ожиданиям, вместо сонного царства их встретил настоящий растревоженный улей. Ворота стояли распахнутыми, по двору сновали испуганные рабы, а сам хозяин сидел на крыльце и, покряхтывая, пил вино прямо из большого меха. Под глазом у него красовался здоровенный синяк. Завидев вернувшихся постояльцев, он вскочил и бросился им навстречу:

— Всемогущих богов в свидетели призываю! — запричитал он, заламывая руки. — Нету на мне никакой вины! Не гневайтесь на меня, добрые господа!

— Что тут случилось, раздери тебя Орк?! — рявкнул Петрей. — Говори или, клянусь Геркулесом, я проткну твое жирное брюхо насквозь!

— На… нападение, господин! — заикаясь от ужаса пролепетал хозяин. — Разбойники, будь они прокляты. Ваших спутников… Старого священника, юного патриция и девушку благородную схватили и с собою забрали. А слуга ваш… он… он…

— Что с Сальвием?! — Фульциний схватил толстяка за руку.

— Убили его мерзавцы, — пошептал тот, закрывая глаза. — Клянусь, я не виноват ни в чем! И помочь не могли мы! Они грозились мою гостиницу сжечь, если вмешаемся…

Марк отпустил его и стоял, хватая ртом воздух, дико озираясь по сторонам. Чего, чего, а такого он не мог ожидать. Сальвий убит. И Ливия в лапах разбойников!

— Так. Ну-ка говори толком, свиная ляжка! Как дело было? Что за разбойники? Откуда взялись? Куда делись? Да не трясись ты!

Трактирщик утер обильно струившийся по лицу пот и заговорил.

— Получаса не прошло, как вы, господа, уехать изволили. Сидели они за столом, ели, пили, а слуга ваш, Сальвий, выходит, — к конюху моему, насчет лошади выспрашивать пошел. А в залу-то другой мой постоялец спустился. Торговец один, в Рим он ехал. А с ним-то трое охранников было. Те, что за столом сидели, когда вы еще тута были. Да еще один, тот сразу как вы уехали, коня взял, да ускакал куда-то. А мне бы, дураку, смекнуть, что дело тут нечисто, да не догадался я. А торговец этот знакомцем вашего священника оказался. Разговорились они. И тут охранники его, — сразу мне их рожи не понравились, разбойные рожи-то! — приставать к девушке стали.

— Так и знал, не к добру эта девка… — пробормотал Петрей.

Фульциний кинул на него злобный взгляд.

— Торговец тот прикрикнул на них, мол что такое творите! — продолжал трактирщик. — А они посмеялись только над ним. Ну а патриций молодой одному по морде и съездил. Те в драку полезли, да патриций одного и заколол. Вот тут разбойники и налетели! Пятнадцать их было, конные все. А мои дурни ворота не заперли, да и рано запирать-то было, не стемнело даже еще. Ну они в гостиницу-то и ворвались. Что началось! Патриций ваш молодцом оказался, троих срубил, да они госпожу схватили. «Бросай», — орут, — «меч, не то девку твою порежем!» Так и взяли его.

— Ну а ты что же? — мрачно спросил Петрей.

— Дык а что я? У меня тут рабов четверо всего, да смирные все. И я сам человек мирный. Ни мечей у нас нет, ни оружия какого. Что мы против них сделаем? А главный их ко мне сунулся. «Тихо», — говорит, — «сиди, тогда жив останешься. А болтать станешь, вернемся, да гостиницу твою пожжем». По лицу мне вот съездил.

— А Сальвий?

— Так его они сразу стоптали. Бран, сынишка мой, видел. Окружили его, едва во двор въехали и копьем закололи. Мы уж потом его подобрали, в дом снесли. А разбойников тех четверых в сарае пока положили.

— Что за разбойники были? Куда ускакали? Остальных живыми взяли?

— Живыми, господин, живыми. Связали их, на лошадей покидали, да и умчались. А кто такие… Откуда ж мне знать? Слыхал я, шайка тут шурует в горах да на дороге. Но такого, чтоб на гостиницу напали — не было никогда! Всегда мирно жили. Охраны-то я почитай не держу. Да и что ж можно поделать, когда их полтора десятка, при мечах все и в доспехах к тому ж?

— Странные какие разбойники. В доспехах и с мечами. Ну-ка, куда вы их там стащили?

— Да вон туда, господин! Идем, сам провожу.

Петрей в сопровождении хозяина направился к сараю. Фульциний, все еще оглушенный внезапными новостями, вошел в дом. На лавке, той самой за которой они сидели за ужином, был расстелен плащ, а на нем лежал Сальвий. Его широко раскрытые глаза невидяще смотрели вверх. В груди зияла страшная рана. Фульциний сглотнул подступивший к горлу комок. Осторожно положил руку на его холодный лоб и медленно закрыл ему глаза. Навсегда.

— Прости, друг, — прошептал он. — Прости, что меня не было рядом.

Он немного постоял возле тела, чувствуя, как в нем поднимается волна ненависти и какой-то свирепой ярости. Хотелось убивать. Он быстро поднялся наверх, нашел отведенную им комнату — благо их было тут всего три — быстро облачился в лорику, прихватил шлем и доспехи Петрея и спустился вниз.

Центурион уже закончил свой осмотр и вернулся обратно к колодцу, возле которого застыл, сложив на груди руки, Утер. За все это время он не произнес ни слова. Рядом с ним стоял хозяйский раб, держа в поводу три лошади.

— Крепкие парни, — сказал Петрей. — И вооружены хорошо. А, вещички мои, смотрю, прихватил? Давай сюда. Не понимаю, почему они своих не забрали, даже снаряжение оставили… Видать, торопились очень. Не знали, когда мы вернемся.

— Если бы мы вернулись…

— Не болтай, Фульциний! Так боги хотели. Главное — живы они. Раз не убили их сразу, значит зачем-то они мерзавцам нужны. Может, выкуп взять хотят? Ну да с десятком разбойников мы и вдвоем с тобой управимся.

— Втроем, — сказал Утер, распрямляя плечи.

— А я думал, тебя тут оставить. Крассу ты живым нужен.

— Я не вещь, чтоб меня оставлять, центурион. Запомни это. Как я сказал, так и будет. Я иду с вами.

Петрей пожал плечами.

— Как знаешь. Втроем еще сподручнее будет. Эй, окорок! Куда они их повезли?

— Так а мне-то откуда ж знать? По дороге умчались. На запад.

— Ладно, найдем. Но, смотри, если ты меня обманул, я вернусь и тогда…

— Да что ты, что ты! — хозяин замахал руками. — Все до последнего слова — правда истинная! Чтоб меня Цербер сожрал, если хоть в чем я солгал!

— На коней, ребята! — Петрей вскочил в седло. — От нас они не уйдут.

Уже подъехав к воротам, Фульциний обернулся.

— А что с торговцем тем стало? С которым священник знаком оказался?

— Молодец, парень! — Петрей тоже остановился. — Забыл я. Ну, говори, жирнобрюхий!

— Так и его тоже забрали. Связали, да вместе со всеми и увезли.

— Ясно. Вперед, парни!

За воротами Петрей немного покрутился, свесившись с коня, потом махнул рукой, и все трое помчались по дороге на запад.

Часть четвертая

Лежавший с утра над рекой плотный туман рассеялся, открыв взгляду высокие стены и башни Аврелиана. Стоя у самого борта, Сидоний смотрел на город. Лигер неторопливо катил свои воды к Океану, неся по течению легкое суденышко. Епископ выбрал путь по реке, как более безопасный и быстрый в сравнении с обычными дорогами. И действительно — готов на реке не встретилось, не до того им было сейчас.

Аврелиан… Ключ к Лигеру и Южной Галлии. Это хорошо знал Аттила, осадивший город двадцать лет назад. Сидоний был тогда еще юношей, но хорошо помнил те страшные дни, когда все они жадно ловили каждую новость с севера. Под Аврелианом грозный вождь гуннов потерпел первое поражение. Да, тогда были совсем другие времена. Готы и римляне встали тогда плечом к плечу, сплотившись против общего врага. Они вместе стояли на стенах Аврелиана, отчаянно защищая переправу и мосты на Лигере. И, когда гунны уже проломили стены, по этим мостам переправилась на северный берег соединенная армия Аэция и Теодориха. Гунны отступили от города на восток, где чуть позже были разбиты в грандиозном сражении на Каталаунских полях. Галлия была спасена.

Сидоний вздохнул, подумав, как недолговечна людская память, и какие странные извивы порою делает бурный поток истории. Всего десять лет прошло с тех пор, как кровь готов и римлян смешалась на поле битвы. Тогда казалось, что два народа станут отныне братьями. Как бы не так! Десять лет спустя армия готов вновь шла на север, вознамерившись захватить римские земли. Но тогда жив был Эгидий, и здесь, под Аврелианом, в долгом и кровавом сражении его армия разгромила готов. Сидоний хорошо знал Эгидия, он был опытным полководцем, храбрым воином и дальновидным политиком — редкое сочетание в одном человеке! Ах, если бы он сейчас правил северными провинциями Новиодуна! Но, увы, теперь власть всего лишь в руках его сына.

С Сиагрием епископ не встречался ни разу. Знал о нем только понаслышке. Рассказывали, что он, хоть и молод, но чрезвычайно осторожен. Осторожен до нерешительности. Говорили также, что большое влияние на Сиагрия имеет епископ Новиодуна Принципий, человек большого ума и исполненный христианского благочестия. Это был, если можно так выразиться, советник по делам политическим. Военными же делами заправлял некий франк Хильдебрант, дядя юного правителя со стороны матери. Сидония всегда несколько удивляло положение Сиагрия. В отличье от отца, он не был ни римским военным магистром, ни комитом. И при этом, не имея никакого звания, правил северными провинциями, унаследовав их от отца. Впрочем, не все так гладко было с этим наследованием. Сидоний знал, что после гибели Эгидия правителем Новиодуна по праву стал комит Павел. Однако правителем он оставался недолго. Погиб при взятии Андекавора, во время войны с саксами, после чего Сиагрий и занял место отца. Ходили слухи, что Павла убил Хильдебрант с ведома короля Хильдерика, чтобы дать дорогу своему племяннику, родственнику франкам по крови.

Впрочем, сейчас все это не имело значения. Узнав, что Сиагрий прибыл в Аврелиан на границу своих владений, Сидоний немедленно отправился встретиться с ним и просить помощи. Экдиций скептически отнесся к его идее, но возражать против поездки не стал. Сам же Сидоний возлагал большие надежды на свое посольство. Теперь, когда он смотрел на приближающийся город и мосты через Лигер, надежда эта слегка пошатнулась. Даже с реки было видно, что вокруг города идут серьезные оборонительные работы. Сотни людей чинили старые укрепления, копали рвы и насыпали валы. Было похоже, что Сиагрий решил превратить правый берег Лигера в неприступную крепость. Тот, кто собирается перевести войска через реку вряд ли станет так поступать…

— Причаливаем, достойный Сидоний!

— Да, да. Я сразу отправлюсь в город. Велите приготовить лектику.

Сиагрий не стал заставлять его ждать. Аудиенцию Сидонию он дал в резиденции городского префекта. По обе стороны от правителя сидели Принципий и Хильдебрант. Обмениваясь приветствиями, Сидоний отметил, как этот бледный юноша с пухлыми щеками и бегающими по сторонам глазами отличается от своих советников. Особенно от могучего усатого франка, даже сюда пришедшего в кольчуге и с мечом у пояса. Да и Принципий, в своем епископском облачении, выделялся благородным римским профилем и колючим взглядом глубоко посаженных черных глаз. Эти двое и будут тут все решать, понял Сидоний. И не ошибся.

Принципий сразу пресек его попытку начать разговор издалека. Улыбнувшись одними губами, он поднял руку, останавливая заготовленную заранее проникновенную речь Сидония, и сказал: — Нетрудно догадаться, брат мой, для чего ты прибыл в Аврелиан. Эврих начал войну и ты хочешь, чтобы мы напали на готов. Так?

Сидонию оставалось только согласиться.

— Скажу тебе сразу, этого не будет. У нас нет сил, чтобы воевать с Эврихом.

— Но я своими глазами видел здесь настоящий военный лагерь. Легионы, франкские федераты, аланская конница — ты располагаешь большими силами, славный Сиагрий! Увидев твои военные приготовления, я возрадовался, решив, что ты собираешься перейти Лигер и прийти на помощь Арвернии и Арелату.

Сидоний намеренно обратился прямо к Сиагрию, игнорируя новиодунского епископа, но на того это не произвело впечатления. Юноша слегка шевельнулся в своем кресле и неопределенно повел рукой.

— Эти войска предназначены для защиты наших провинций, не более, — сказал он. — Время тревожное. На юге идет война, и я должен позаботиться о безопасности границы. Если готы вздумают перейти Лигер, мы будем сражаться. Но достойный Принципий заверил меня, что этого не случиться. Не так ли, епископ?

— Совершенно верно. Эврих занят войной на юге, и это очень хорошо. Значит, до нас ему пока дела нет, а северу нужен мир.

— Ты верно сказал, Принципий. Пока! Но если он покончит с нами и Арелатом, он возьмется за вас. Неужели ты не видишь этого, Принципий? Готы — ариане, а, следовательно, еретики. Они убивают священников и разрушают церкви. Как можешь, ты, епископ, допускать это?

Принципий молитвенно сложил руки.

— Все в руках Господа. Разумеется, наш долг защищать святую христианскую Церковь. И мы блюдем наш долг, здесь в северных провинциях. Сил же помочь нашим братьям на юге у нас, увы, нет. Я ведь уже сказал об этом, Сидоний.

— Эврих бросил все войска против Арелата. Он отозвал даже тех из своих разбойников, которых сперва послал против Арвернии, почему я и смог приехать сюда. Прислушайтесь ко мне! Готы сейчас находятся в крайне тяжелом положении. Мы знаем, что вся их армия оттянута к побережью, они осаждают Арелат. Из Италии же идут римские легионы, чтобы сразиться с Эврихом. Если сейчас ты, славный Сиагрий, двинешь своих солдат на левый берег Лигера — ты сможешь освободить Аквитанию, даже не встречая сопротивления. Подумай, какой славой ты покроешь себя! Славой освободителя римлян и победителя готов!

Сидоний заметил, как Сиагрий с епископом обменялись быстрым взглядом, при этом Принципий слегка приподнял брови и пожал плечами, как бы говоря: «Я ведь предупреждал, что он это скажет!?»

— Хильдебрант, — обратился Принципий к молчаливому франку, — Ты человек военный. Расскажи, славному Сидонию почему мы не можем ввязаться в большую войну на юге.

— Саксы! — сказал франк, как выплюнул. — Эти отродья Гарма захватили немало городов в Арморике. Там, да еще на островах в устье реки, у них настоящие пиратские гнезда. Оттуда они грозят нашим землям. Ублюдки постоянно нападают то тут, то там. Жгут городки и деревни, убивают, грабят, людей в полон угоняют. Никогда не знаешь, где ударят.

Он яростно покусал ус и продолжил на своей скверной латыни.

— Так-то оно бы конечно. В Аквитании добычу немалую можно взять, пока Эвриха нет. Только время плохое. Уйдем туда, саксы придут. А из франков немногих сейчас в поход можно стронуть. На востоке алеманны, волчье племя… Против нас-то они слабы, потому так и ждут, чтоб воины в походушли. Ну а тогда они до жен да детей доберутся, на добро наше грязные свои лапы наложат! А ну как еще Эвриха на юге не побьют? Вернется он в Аквитанию — совсем плохо будет. С запада — саксы, с юга — готы, с востока — алеманы, и все на нас навалятся. Нет, плохое дело! Нам сейчас надо пока франки границу держат, а готы на юг ушли, на саксов всей силой идти. Гнезда пиратские выжигать. Для того и армию тут я собрал, не против Эвриха, против саксов.

Сидоний видел, что эти трое едины в своем мнении. И никак их не переубедишь, каким красноречием ни блистай. Он покивал головой и поднялся из-за стола, но Сиагрий остановил его движением руки.

— Я не хотел бы, чтобы ты уходил от нас с тяжелым сердцем, Сидоний, — сказал он. — Ты видишь сам — сейчас мы не можем ничем помочь южным провинциям. У нас много своих забот. Но это не значит, что мы бросаем вас на растерзание готам. Совсем нет! Когда завершится поход на саксов и мы вернемся с победой, обстоятельства переменятся. Тогда мы сможем ударить по Аквитании, если это будет угодно Господу.

Сидоний горько усмехнулся. Эти слова значили одно — «Мы посмотрим, как там пойдет война и если Эврих будет разбит, готовы поучаствовать в грабеже Аквитании. Но не раньше».

Корабль отчалил от берега, и Сидоний, глядя на освещенные солнцем башни Аврелиана, с тоской подумал, что единая римская Галлия давно канула в Лету. Страна окончательно разделилась на части, готовые вцепиться друг другу в глотку. «Когда же мы перестали быть единым народом? Как все это печально! Остался ли у нас хоть призрак надежды» Корабль шел на веслах против течения обратно в Арвернию.

— Так, так, так, — протянул вожак разбойников, вертя в руках небольшую костяную пластинку. — Тессера префекта Полемия, как я посмотрю. Говоришь, ты простой торговец? И чем торгуешь?

— Шерстью, — простонал тщедушный человечек, тщетно пытаясь принять сидячее положение. Со связанными руками и ногами это было совсем не просто.

Во время вчерашних событий его неплохо приложил по голове один из собственных «охранников», на поверку оказавшихся такими же разбойниками. Феликс уже успел высказать соображение, что они могли наняться к нему с единственной целью — вызнать чем можно тут поживиться и навести на след всю шайку.

Венанций с трудом повернул голову, чтобы видеть, что происходит возле шалаша, куда только что отволокли торговца. Как там его зовут? Луций Арий, кажется. Так его называл Феликс. Вроде бы они были знакомы еще с давних времен. В недобрый час святой отец решил перекинуться парой слов со старинным приятелем! Сделал бы вид, что не узнает его что ли… Хотя навряд ли бы это помогло. Венанций полагал, что разбойников больше заинтересовали они сами, чем этот маленький человечек. Выходит, в недобрый час они решили заехать на постоялый двор!

С самого начала ему не давала покоя мысль, куда же отправились Петрей с Фульцинием. Теперь эти двое оставались их последней надеждой. Петрей, кажется, говорил, что они вернутся к утру. Эх! Пока вернутся, пока узнают, что приключилось, да пока еще сюда доберутся — это, конечно, если у них хватит сообразительности обнаружить лагерь разбойников. До тех пор их тут всех перерезать могут. Есть, правда, надежда, что разбойников соблазнит выкуп, и тогда они не станут немедля чинить расправу над пленниками. Хотя к нему самому это могло и не относиться. Скольких их товарищей он проткнул? Четверых, кажется. Вряд ли они в восторге от этого. Да и Ливия… О том, что они могут с ней сделать даже думать не хотелось.

— Шерстью, значит? И куда же ты ехал?

— В Рим.

— В Рим? Ну, это мы уже слышали. Я хочу знать, куда на самом деле ты ехал?

— Я ведь уже сказал, добрый человек! В Рим по торговым делам, там живет купец, с которым я веду дела…

— Купец, вот как? А этого купца не Крассом, случайно, зовут?

Ого! Венанций насторожился. Странные какие разбойники! А если вспомнить, что такое оружие и доспехи редко водятся у грабителей на дорогах…

— Не понимаю, о чем ты говоришь, добрый человек, — промямлил Луций.

Вожак рывком поднял его и уставился ему прямо в глаза.

— Я тебе не «добрый человек», червь! И скоро ты в этом убедишься, если будешь продолжать сказки рассказывать. Ты — посланник Полемия и ехал в армию Красса. Ты вез ему какое-то сообщение. Какое?

— Я всего лишь торговец! Клянусь тебе именем Христовым! И про Красса, о котором ты толкуешь, слыхом не слыхивал никогда!

— Не слыхивал даже? Ну а это у тебя откуда, собачий помет?

Он ткнул тессерой в нос торговцу. Тот тяжело сопел, не говоря ни слова.

— Молчишь? Ничего, скоро заговоришь! Я умею развязывать языки!

Бросив несчастного торговца на землю и чувствительно пнув под ребра, вожак вернулся к остальным пленникам.

— Ну а вы что за птички? Напойте мне что-нибудь! Только не так, как этот старый козел. Не люблю сказки.

Пока Венанций соображал, что сказать, а Ливия гордо молчала, отвернувшись в сторону, Феликс взял переговоры в свои руки.

— Сначала я хотел бы узнать, кто ты такой? По какому праву вы схватили меня и моих спутников и почему держите здесь связанными?

— Ты что, сдурел, старик? Или ты такой смелый? Отвечай на вопрос, а не то познакомишься с Лаггом, даже раньше, чем то отродье свиньи, — он мотнул головой в сторону Луция. — А Лагг очень любит пытать людей… Эй, Лагг!

От костра, где шестеро членов шайки с азартом рылись в мешках римлян, отделился высокий, но худющий тип с прыщавым лицом и неторопливо подошел к предводителю.

— Скажи-ка им, любишь пытать людей?

— Ага, — осклабился Лагг, демонстрируя гнилые зубы. — Страсть как люблю! Можно мне с этой кошечки начать, а Сигерик?

Вожак резко развернулся и врезал ему кулаком в живот, Лагг аж пополам сложился, хватая ртом воздух.

— Я говорил, не называть меня по имени, скотина?! Говорил?!

— Го… говорил, — пытаясь отдышаться прохрипел Лагг.

— В следующий раз язык вырву. Понял?

— Понял, чего не понять. Да разница-то какая? Все равно они никому не расскажут… Так чего с ними-то? Можно уже начинать?

Он облизнул губы, уставившись на Ливию. По подбородку стекала слюна.

— Погоди пока. Ну что, будете говорить или отдать вас Лаггу?

— Мое имя Феликс, и я епископ Тускула и друг Римского папы Симплиция. Это мой племянник Деций и его сестра Ливия. Мы направлялись во Вьенну как паломники…

— Еще один сказочник, — хмыкнул Сигерик. — Ну-ка, Лагг, обыщи их!

Венанций скривился от омерзения, когда разбойник, склонившись над ним, принялся шарить по его одежде. Изо рта у него воняло смесью лука и чего-то еще более отвратительного. А уж когда он взялся за Ливию… Но тут Сигерик прикрикнул на него:

— Я сказал обыскать, а не пощупать. Успеешь еще наиграться.

Внимание разбойника привлекла туника Феликса, вытащив нож, он распорол ее край и с торжеством подал что-то своему предводителю.

— Ого! — с усмешкой сказал Сигерик, приглядевшись — Неплохая коллекция собирается. Еще одна тессера! Только теперь… О! Знак самого императора!

Он обвел всех троих задумчивым взглядом, потом кивнул своим людям:

— Тащите их всех вон туда, пусть посидят. А я пока подумаю, что с такой ценной добычей делать.

Повинуясь приказу, разбойники отволокли их к шалашу, и побросали на землю, не особо заботясь об удобстве связанных пленников. Последним в шалаш закинули Луция.

— Ну и что нам теперь делать? — прошипел Венанция, пытаясь выбраться из-под брошенного на него Феликса. Святой отец немного подвинулся, и ему это удалось.

— Не плачь, Ливия, — добавил он, видя, что плечи девушки вздрагивают, а сама она лежит, уткнувшись лицом в землю. — Все хорошо будет, вот увидишь! Они наверняка решат взять за нас выкуп.

— Я бы на это не надеялся, — сказал Луций, не поняв простого намерения молодого патриция. — Это не просто разбойники. Они — готы. Судя по всему, солдаты Эвриха. Этот Сигерик — точно, к тому же не из простых.

— Вероятно, так и есть, — согласился Феликс. — Я слышал, между собой они по-готски говорят. А ты, Луций, правда от Полемия?

— Да чего уж теперь… Правда. Вы, я тоже смотрю, не просто так путешествуете?

Феликс только хмыкнул. Упираясь ногами, он сумел сесть, опершись спиной на одну из жердей шалаша и, сопя, принялся возиться.

— Чего тебе не сидится? — недовольно проворчал Венанций, которого святой отец при этом немилосердно пихал ногами.

— Тише, мой друг. Говори шепотом. А еще лучше, попробуй подползти к выходу и следи за разбойниками. Можешь?

— Могу. А толку?

— Толк тут в том… что прыщавый дурак Лагг… когда доставал тессеру… подрезал одну веревку… случайно… и даже не заметил…если повезет…я смогу освободить руки…

Венанций немедля подполз к своему «посту». В такую удачу даже не верилось, но хоть какая-то надежда. Вон, и Ливия всхлипывать перестала.

— А если и удастся, то что? — не унимался Луций. — Их шестеро, все с оружием. Нам с ними не справиться.

— Да замолчи ты, старик! Накаркаешь! Все равно лучше так, чем как овцы под нож. Давай, священник! На тебя вся надежда. Освободи меня, а там посмотрим, кто кого перережет.

Венанций внимательно наблюдал за сидящими у костра разбойниками. Пока никто из них не проявлял намерения заглянуть в шалаш. Если так и дальше пойдет… И все же одна мысль не давала покоя: «Как-то слишком легко все получается!»

— Шестеро, — шепотом произнес Петрей, вернувшись обратно в кусты. — Наших что-то не видно, может в шалаше.

Центурион продемонстрировал выдающиеся способности следопыта. Только благодаря ему они смогли обнаружить стоянку разбойников всего через два часа. Он не только верно определил, где они свернули с дороги, но и легко прошел по их следу до самого лагеря. А также бесшумно снял их часового, сторожившего единственную тропу, подкравшись к нему сзади и перерезав тому горло. И вот они залегли в зарослях боярышника, прикидывая как ловчее освободить пленников. Беспокоило только одно — отсутствие самих пленников. Могло ведь получиться и так, что разбойники всех их порешили. Впрочем, зачем бы тогда они вообще их увозили с собой?

— Как брать их будем? — спросил Петрей. — По виду они на дорожную шушеру не похожи. Воины.

— А что тут думать? — Утер встал во весь рост, поправил алую ленту, которой перехватил свои длинные волосы и вытащил меч. — Чем быстрее управимся, тем лучше.

Петрей только покачал головой, глядя как он ровным шагом пошел напрямик к поляне, даже не пытаясь скрываться.

— Давай в обход, — сказал он. — Ты справа, я слева.

Фульциний кивнул и пригнувшись рванулся в указанном направлении.

Утер вышел из зарослей и направился прямо к костру. Его тут же заметили. Разбойники повскакали с мест, хватая оружие. Надо полагать, они удивились, но ничуть не испугались.

— Эй, ты кто? — заорал коренастый светловолосый парень в кольчуге.

Не отвечая, Утер ускорил шаг. Было в этом что-то завораживающее. Он шел один на шестерых, как катафракт на легкую конницу. А ведь у него даже доспехов не было.

Разбойники, не сговариваясь, рассыпались полукругом. Утер остановился в пяти шагах от них и замер, держа свой длинный меч странным хватом, так, что острие смотрело в землю. Он не двигался, просто смотрел прямо перед собой. Разбойники переглянулись, один из них заорал что-то на весь лес, и все разом, вращая мечами, кинулись на единственного противника.

Действовали они хорошо, слаженно, не мешая друг другу. И этим в корне отличались от рядовых грабителей. В этот момент Петрей и Фульциний с двух сторон вылетели из леса. «Конец ему», — думал каждый.

Они ошиблись. Утер ловким движением ушел от несущихся на него врагов, при этом его меч описал сверкающую дугу, смахнув одного из нападавших, — тот покатился по траве, зажимая живот, — и тут же поднялся вверх, встретив сразу три клинка. Попутно Утер ударом ноги уложил на землю высокого тощего парня. Несколько секунд, пока резерв в лице Фульциния и Петрея, изо всех сил спешил к полю битвы, Утер дрался один против четверых, и за это время ухитрился ранить в руку одного из разбойников, сам не получив ни царапины. Такого владения мечом Фульциний никогда еще не видел.

Как только они подоспели, сражение закончилось. Петрей с разбегу вогнал меч в чью-то широкую спину, а противник Фульциния, хоть и успел развернуться, тут же лишился руки и половины плеча, получив удар страшным мечом Утера. Утратив численное превосходство, враги бросились наутек, но уйти удалось лишь одному. Проворно добежав до лошадей, он сходу вскочил в седло, и конь с места сорвался в галоп. Фульцний в горячке швырнул ему вслед меч на манер пилума, но не попал. Петрей молча развернулся и двинулся к шалашу, походя добив пытавшегося отползти в сторону раненого верзилу.

Уже стемнело, когда Фульциний, грязный, оборванный и голодный, вернулся из леса. На миг в нем вспыхнул призрак надежды, но тут же угас. Они сидели вокруг костра. Все, кроме Ливии. Феликс о чем-то говорил со спасенным торговцем. Фульциний даже не успел узнать, как того звали. Петрей полулежал, облокотившись на локоть, и неспешно потягивал вино, найденное среди припасов разбойников. Казалось, исчезновение девушки не трогало его ни в малейшей степени. Венанций также вернулся раньше. Вид у него был не лучше, чем у Фульциния. Расположившись на брошенном на землю плаще, он торопливо обгладывал куриную ногу. Утера видно не было. Не вернулся еще. Может, хоть ему повезет?

Марк добрел до костра и устало опустился рядом с Венанцием. Тот быстро взглянул на него и, ни о чем не спрашивая, подвинул к нему жареную грудку на большом листе лопуха. Но Фульциний даже не притронулся к ней, уставившись в огонь невидящим взглядом.

Едва они ворвались в шалаш и освободили пленников от пут, он спросил о Ливии — ее не было среди них. Венанций сбивчиво рассказал, как предводитель разбойников вытащил ее на поляну, развязал ей ноги, а затем, раздраженный плотоядными взглядами и шуточками сообщников, прикрикнул на них и на руках унес девушку в лес. Ливия кричала и сопротивлялась изо всех сил, но что могла она сделать здоровенному мужика? С тех пор прошел час, но они так и не вернулись обратно. Венанций слышал разговоры разбойников, из которых следовала, что те не то чтобы беспокоились, но удивлялись долгому отсутствию командира и совещались, стоит ли отправиться на поиски или же следует еще подождать. В этот-то момент и появились римляне.

Венанций рвался на поиски, но путы были слишком тугими, ноги его затекли и он едва стоял на ногах. О священнике и говорить было нечего, Петрей же вообще был против того, чтобы заниматься «девчонкой» и советовал поскорее убраться отсюда. Не слушая его, Фульциний устремился на поиски, и Утер отправился с ним.

«Не годится воину спокойно сидеть, пока слабой девушке угрожает беда», — сказал он, явно намекая на Петрея, и Фульциний был благодарен ему за эти слова. Впрочем, Петрей ничуть не смутился. «Не годится воину терять голову», — ответил он. «Если уж хотите ее искать, действуйте по уму. Ты, Фульциний, бери себе север, Утер пусть идет на запад, Венанций, когда очухается, двинет на юг. Ну а я, так и быть, проверю восток. Каждому достанется своя часть леса. К вечеру возвращаемся обратно. Идет? Правда, они еще и сами вернуться могут, а тут только два старика остаются…». «Два старика как-нибудь справятся с одним негодяем», — ответил Феликс, — «Идите и за нас не беспокойтесь. Да благословит Господь ваши поиски! Я очень беспокоюсь о девочке…».

Фульциний обыскал все на несколько миль к северу. Вначале он думал, что негодяй вряд ли стал бы уходить далеко, чтобы сделать свое гнусное дело. Поэтому он двигался осторожно, внимательно прислушиваясь. Но довольно быстро он сообразил, что если бы дело обстояло именно так, разбойник, услышал бы звуки боя и крики. Значит, либо он все-таки ушел далеко, либо по каким-то причинам не стал возвращаться обратно в лагерь. Отбросив осторожность, он стал двигаться быстро и громко звать Ливию, но и это не помогло. Марк не нашел никаких следов, отвечало же ему только эхо и пенье птиц. Под конец он и вовсе едва не заблудился и лишь благодаря удаче смог вернуться назад.

— Ты должен поесть, — сказал Венанций. — Надо восстановить силы, завтра мы возобновим поиски. Фульциний кивнул и взялся за курицу. Голод все-таки взял свое.

— А вот это вряд ли, — протянул Петрей. — Жаль ее, конечно. Но у нас есть дело. И его надо сделать.

— О чем ты говоришь, центурион? — возмутился Венанций. — Пока мы не узнаем, что случилось с Ливией, мы не можем…

— Можем, патриций. Можем и должны. Слыхал, что такое долг? Чего мы точно не можем — так это из-за одной девчонки подставить под удар армию. Наших известий ждут. Или забыл? От этих слов Венанций разом сник. Фульциний не стал отвечать. Пусть Петрей и все остальные говорят, что хотят. Для себя он уже решил — не уйдет он отсюда, пока не отыщет Ливию. А долг… Справятся и без него.

— Но благодаря встрече с Аррием мы уже знаем то, что хотели выяснить, — сказал Феликс. — Я ведь уже рассказал тебе, Луций оказался послом Полемия. И он ехал к Крассу с сообщением, что бургунды не выступят против Рима. Мы уже узнали то, что были должны.

— А кто такой Луций? Я так его впервые вижу. Его слова для меня — тьфу!

— Не заговаривайся, центурион! Луций мой друг. Старинный друг, я знаю его с юных лет. И я ручаюсь за него. К тому же у него есть тессера Полемия. Была, пока ее не забрал негодяй-гот.

— Да мне-то что? Я его не знаю. С юных лет. И тессеры не видел.

Феликс аж привстал.

— Я возглавляю посольство, Петрей! Ты только охранник. И не очень-то хорошо ты справился даже со своим прямым делом, чтобы давать мне советы!

Петрей пожал плечами.

— Если бы я не справился, ты бы тут не сидел, жрец. Говори, что хочешь, а только пока я сам не узнаю, что собираются делать бургунды, я на слова этого человека полагаться не стану.

— Не стоит спорить, мой добрый Феликс, — примирительно проговорил мнимый торговец. — Завтра я продолжу свой путь и выполню возложенное на меня поручение. Ты же выполняй свое. Доблестный центурион прав. Хотя к бургундам вы съездите зря. Я уже был у Гундиоха в Лугдуне, разведывал расположение их войск, смотрел, слушал… Да и не я один, у префекта много своих людей в землях бургундов. Все говорит за то, что Гундиох сохранит нейтралитет. Полемий поручил мне сообщить это Крассу, и я сообщу.

Феликс недовольно засопел, Петрей продолжал потягивать вино.

— А кто тот высокий воин, что еще не вернулся? — спросил Аррий. — Ты, говорил, Феликс, что у тебя было два спутника.

— А правда, Петрей, кто он такой?

Петрей прищурился:

— Мой старинный друг. Я знаю его с юных лет.

— Что?!

— Доблестный центурион хочет сказать, что нам этого знать не полагается, мой добрый Феликс, — рассмеялся Аррий, — Не так ли?

— Ага, — Петрей сделал очередной глоток и передал флягу Фульцинию. — На-ка вот, выпей. Тебе в самый раз будет.

Марк отпил, думая о том, с какими новостями вернется Утер. Он был готов молиться всем богам, чтобы бывшему отшельнику повезло больше, чем им всем.

Разговор сам собой увял. Венанций, обессиленный пленом и целым днем поисков, задремал на плаще, так и не выпустив из рук куриную кость. Фульциний чувствовал, что и его самого клонит в сон, но он крепился, решив во что бы то ни стало дождаться Утера.

Он появился через полчаса. Шагнул к костру и присел, протянув руки к огню. Фульциний мгновенно открыл глаза, очнувшись от полудремы.

— Не нашел, — сказал Утер, задумчиво глядя в огонь. — Вы, я вижу, тоже не преуспели.

Марк сглотнул, с трудом расставаясь с последней надеждой. Теперь он был полностью уверен, что никуда не уйдет отсюда, пока не отыщет хоть каких-то следов. Он протянул руку за флягой, и тут его взгляд случайно упал на Аррия. Старый друг Феликса не отрываясь смотрел на Утера. Он закусил губу, а на лбу его блестели капельки пота. Внезапно он отвернулся, не говоря ни слова, встал и шагнул в темноту к лошадям. Его движение привлекло внимание бывшего короля.

— Эй, постой-ка, добрый человек! Куда это ты?

— Да я только лошадок проверить хотел, — ответил Аррий, и не думая останавливаться.

Услышав его голос Утер вздрогнул.

— А ну стой! — он выхватил из костра горящую ветку и держа ее словно факел двинулся вслед Арию. — Стой, говорю!

Все, кроме спящего Венанция, удивленно смотрели на эту сцену. Никто ничего не понимал. Аррий обернулся. Огонь выхватил из темноты его бледное лицо. На нем читалась странная смесь удивления и отчаяния. Утер так и застыл на месте.

— Так это ты! — в следующий же миг бывший король выхватил меч. — Ну, сейчас ты заплатишь мне, гадина!

Аррий со всех ног бросился к лошадям, за ним несся Утер. Тут уж все повскакали с мест, устремившись вслед этой паре, но Аррий оказался быстрее. Конь недовольно всхрапнул, почувствовав всадника, и тут же сорвался в галоп, получив удар пятками по бокам. Издав яростный рык, Утер тоже вскочил на коня. Бешеный стук копыт вскоре затих, удаляясь куда-то к востоку. Четверо оставшихся на поляне людей обалдело глядели друг на друга.

— Ушел. Не догнал я его. Что ж за день-то такой сегодня?!

Утер вновь уселся у костра. Куда только подевался смиренный отшельник? Теперь перед ними был суровый, но раздосадованный неудачей воин.

— Где вы нашли эту змею?

Феликс раздраженно поддернул свой плащ.

— Я бы хотел сначала узнать кто ты такой, почтенный? Вопрос и к тебе относится, Петрей! Аррий мой друг и я не позволю так с ним обходиться!

— Твой друг говоришь? — Утер усмехнулся. — Давить надо таких друзей. Что до того, кто я… Я — Утер Пендрагон, он же Риотам, король бриттов Арморики. А этот твой друг — предатель и изменник. Я его хорошо помню.

— Я ничего не понимаю, — Феликс сжал виски руками, будто у него вдруг разболелась голова. — Зачем ты погнался за ним? И почему Аррий бежал?

— Ха! Как видно, и он меня тоже запомнил. Потому и сбежал. Он был порученцем Арванда, который навел на нас готов. Арванд и негодяй Аррий виновны в гибели моей армии при Деоле. Если мне попадется эта крыса, я прирежу его без сожаления. Так и знай, священник.

— Но как же так…

— Аррий сбежал, едва увидел Утера, — сказал Петрей. — И тем признал свою вину. Теперь мы точно знаем, что он предатель и шпион готов. Я не удивлюсь, если те «разбойники» действовали по его указаниям.

Феликс потрясенно молчал. Слова центуриона слишком походили на правду.

— Что нам теперь делать? — спросил Венанций, нарушив общее молчание.

Петрей задумался. Само собой как-то вышло, что теперь он принимал все решения.

— Значит так. Аррий пытался убедить нас, что бургунды не выступят против Рима. Наш святой отец разболтал ему о цели посольства, и он пытался это использовать. Убеждал настойчиво. А раз он работает на Эвриха, скорее всего все обстоит как раз наоборот. И бургунды собираются выступить. Об этом необходимо предупредить Красса.

Центурион поскреб щетину на подбородке и продолжил:

— Но я все равно должен сам убедиться. Сам все проверить. Сделаем так — Венанций поедет к армии и расскажет Крассу обо всем, что мы тут узнали. Мы же двинемся дальше…

— Без меня, — тихо сказал Фульциний.

— Что?

— Я никуда не поеду, пока не найду Ливию. Это я отвечал за нее, а теперь ей грозит опасность. Из-за меня.

— Я тоже…, - начал было Венанций, но тут Петрей грохнул кулаком по доспеху.

— Заткнулись оба! Развели тут… Как греки какие-то! Вы — воины Рима. Долг прежде всего. Как я сказал, так и будет. Венанций поедет к Крассу.

Патриций опустил глаза.

— А ты, Фульциний…

— Позволь сказать мне, центурион, — перебил его Утер.

— Ну?

— Мне незачем ехать к бургундам. Мой путь лежит в Арморику. Ты знаешь это. Но перед этим я могу потратить день-другой на поиски девушки. Не так ли?

— Дело твое, — буркнул Петрей.

— Мне предстоит нелегкое дело, там дома. Чтобы доставить Крассу мечи бриттов, мне нужно вновь занять трон предков. Это будет непросто, и помощь мне не помешает. Отпусти со мной Фульциния. Я вижу, что он влюблен, а кому как не мне знать, что такое любовь… Пользы от него тебе все равно не будет.

Петрей долго молчал, затем обвел глазами всех сидевших вокруг костра.

— Что ж. Пусть будет так. Выходит, посольство наше окончено. Здесь мы расстаемся, и пути наши расходятся. Мы с Феликсом едем к бургундам. Утер и ты, Марк, идете в Арморику. Венанций — возвращается к армии.

— Я буду молить Господа, чтобы мы еще встретились, — печально добавил Феликс.

— Не скорби раньше времени, жрец. И дай-ка сюда вина!

Костер догорал, и красные угли отбрасывали причудливые отблески на лица людей. Отчего-то Фульцинию казалось, что он больше никогда не увидит своих спутников, и от этого было особенно горько.

Оставив Плаценцию, армия Красса двинулась на запад, и спустя десять дней вступила в провинцию Приморские Альпы. Разбив здесь лагерь, полководец собрал совет, чтобы решить, как быть дальше. За последнее время Красс получил немало сведений о противнике. Он знал, что армия Эвриха, примерно равная по численности его собственным войскам, расположилась у Акв Секстиевых, перекрывая римлянам путь вглубь Галлии. Помня о битвах с Рицимером и Гундобадом, Красс не сомневался, что его легионы разгромят это скопище варваров, хотя Эврих и считался опытным полководцем. Гораздо больше Красса беспокоили бургунды.

Слишком многое указывала на то, что Гундиох решил выступить союзником готов и ударить во фланг римской армии. Во-первых, об этом толковал Эвердинг, ссылаясь на услышанные в лагере готов разговоры. Эвердингу Красс не доверял, как весьма подозрительному субъекту, однако его слова подтверждались и другими источниками. Так, префект Полемий прислал из осажденного Арелата своего гонца. Гонец этот рассказал о неудачном штурме города, прибытии вандалов и, что важнее, о выведанных прознатчиками префекта планах Эвриха. Выходило так, что готы ждут подхода бургундской армии в десять-двенадцать тысяч мечей. Сведения Полемия подтверждал еще и Венанций, прибывший в лагерь с рассказом об обнаруженном ими шпионе готов, который пытался всяческими путями убедить римлян в нейтралитете бургундов. Да, слишком многое подтверждало неприятные вести, и Красс не мог игнорировать исходившую от бургундов опасность.

План действий представлялся Крассу достаточно ясным. Всеми силами идти на Эвриха и раздавить его армию в одном главном сражении на равнинах Нарбонской Галлии. Плану этому могло угрожать только прибытие бургундов, тем более что с севера уже приходили сообщения о замеченных там войсках варваров. Поэтому на совете военачальников было решено отправить на север один легион с приданными ему вспомогательными войсками и задачей обезопасить главные силы от внезапного удара бургундов.

Красс решил выделить для этой цели третий легион Октавия. Кроме этого, Октавию выделялись три тысячи федератов, которых вел Ала и две тысячи вспомогательной римской кавалерии под командованием Эгнация. Имея десять тысяч солдат, половину которых составляла регулярная легионная пехота, Октавий мог не опасаться встречи с бургундами. Сам же Красс с главными силами, насчитывавшими сорок тысяч солдат, намеревался сойтись с готами Эвриха. План этот был одобрен всеми легатами и, спустя два часа, легион Октавия со вспомогательными войсками, снявшись с лагеря, выступил в направлении на Эбуродун.

— Варвары! — юный галл задыхаясь, осадил коня в двух шагах от легата. — Там, в лесу впереди!

Октавий возблагодарил богов, что выслал разведку. Столкновение было совершенно неожиданным. Легат и не думал, что армия буругндов уже так близко. Они отдалились от лагеря Красса всего на сорок миль, и сейчас легион двигался походным порядком. Октавий немедленно остановил солдат, приказав построиться для битвы.

Легион развернулся перед невысоким холмом, на котором расположился легат со своими контуберналами. По обе стороны холма строилась пехота федератов, кавалерию же Октавий расположил на флангах. Легат был спокоен. Позиция казалось неплохой, и если бургунды решат атаковать — они разобьются о римский строй. Если же, что представлялось Октавию более вероятным, бургунды предпочтут отойти, он двинется за ними и либо нагнав, уничтожит, либо заставит отойти дальше на север. В любом случае, он уже перекрыл им путь на юг, а с висящим на плечах римским легионом, варвары не смогут обойти и атаковать войска Красса, к чему они по-видимому стремились.

Октавий с удовлетворением смотрел, как разворачивается его легион. Неожиданное столкновение с противником всегда вызывает неразбериху, но только не у его солдат. Повинуясь четким командам центурионов, легионеры быстро заняли свои места, сомкнув строй. В сравнении с римлянами, германские федераты смотрелись неорганизованной толпой, хотя немедленно помчавшийся к ним Ала быстро навел порядок. И спустя какие-то четверть часа, десятитысячное римское войско застыло, ожидая нападения врага.

Ала взобрался на холм и встал рядом с легатом возле аквилы. Приложив руку козырьком ко лбу, он смотрел в сторону близкого леса, в котором терялась убегающая на север дорога.

— Хотели, похоже, засаду устроить, — сказал он. — Если б мы вошли в лес, там бы нас и передавили.

— Куда им против римлян, — Октавий презрительно дернул плечом. — Разведка не подвела, а теперь пусть прут на наш строй. Они у меня узнают, что такое легион.

— А вот и они…

От шеренг легионеров до первых деревьев было не более пяти стадиев. Утренний туман стелился по полю и у подножья деревьев. Из этого тумана послышались пронзительные звуки труб и глухой рокот барабанов. Первые отряды варваров-копейщиков выходили из леса, сохраняя боевой порядок. Варвары шли по обе стороны от дороги, растягивая строй. И строй этот, к удивлению Октавия, растянулся на много стадиев к западу и востоку. Пехота германцев была отлично вооружена. Сверкали кольчуги и шлемы, мечи стучали в окованные железом щиты, на флангах разворачивалась многочисленная кавалерия. Над строем плыли военные значки.

— Что-то их много, — протянул легат, быстро оглядывая строй.

— Это не бургунды, — глухо сказал разом побледневший Ала. — Это готы.

Да, это был корпус Виктория. Пятнадцать тысяч пехоты и десять тысяч отборной тяжелой конницы. План Эвриха удался, и теперь готам оставалось лишь раздавить более чем вдвое уступающего численностью врага.

Октавий ясно видел всю опасность своего положения. Здесь, на равнине готы могли использовать все преимущества своей кавалерии. Холм был слишком маленьким и пологим, чтобы служить хоть какой-то защитой. Используя свое численное превосходство, варвары могли легко окружить его легион, после чего кавалерия довершила бы дело.

— Нам не справиться, — сказал Ала. — Надо отходить.

— Куда? Сломаем строй, и нас стопчут. Остается только стоять.

— Долго не простоим…

Октавий в ярости кусал губы.

— Это подлая ловушка! Не верю, что мы случайно на них наткнулись! Здесь вся их армия. Они знали, что мы пройдем здесь. Знали и ждали! Но… мы сделаем все, что сможем.

Он обернулся к контуберналу.

— Скачи к Крассу. Передай — мы столкнулись с основными силами готов. Пусть они… Нет, Красс не успеет к нам. Еще скажи — это предательство, никаких бургундов здесь не было, только готы. И они ждали нас!

Контубернал уже разворачивал коня, когда примипил Цецилий вдруг подошел к нему, тот наклонился, и старший центурион прошептал ему в ухо:

— Скажи, Третьего больше нет. Но мы прихватим их с собой сколько сможем. Скачи!

Он хлопнул рукой по крупу, и конь понесся с холма.

Если готы рассчитывали на легкую победу, они просчитались. Варвары атаковали, охватывая позицию римлян с флангов, но римляне не помышляли о бегстве. Каждый солдат знал — единственное спасение это строй. В центре готы ударили с ужасными криками, надеясь с разбега пробить стену щитов, но их натиск был остановлен. Когорты не сдвинулись ни на шаг. Рубились щит в щит, используя малейшую щель, чтобы нанести разящий удар мечом. Место убитых мгновенно занимали товарищи.

«Ах, если бы тут был еще один легион!» — думал Октавий, глядя на отчаянный бой в центре. «Если бы стоял рядом друг Варгунтий!»

Но не было здесь других легионов. Фланги римских когорт прикрывали федераты-германцы, и вот тут и было слабое место. Несмотря на то, что Ала проявлял чудеса храбрости, в окружении лучших бойцов метаясь вдоль строя, личным примером вдохновляя своих воинов, германцы не устояли. Слишком неравными были силы. А когда готские всадники прорвались сквозь пытавшуюся остановить их римскую кавалерию и, опустив копья, ударили сразу со всех сторон, федераты побежали.

Ала сыпал проклятьями, пытаясь остановить беглецов, раздавал удары направо и налево, но вот шальная стрела вонзилась в шею. Командир федератов повис в седле. Октавий с болью в сердце смотрел на разворачивавшуюся перед ним ужасную картину. Он видел, как погибла его кавалерия, как падали под копыта коней избиваемые федераты, видел, что его сильно поредевший легион уже полностью окружен — и старый легат не выдержал.

— За мной! — крикнул он, выхватив меч и бросая коня в гущу битвы. — Умрем за Рим!

Легионеры уже поняли, что спасения им ждать не стоит и бились отчаянно, стараясь только захватить с собой побольше врагов. Не прошло и двух часов, как Третий легион был полностью уничтожен. Последним погиб примипил Луций Цецилий, до конца защищая орла. Пораженный сразу тремя мечами, он пал на землю, и его кровь пролилась на серебряного орла. Рука центуриона сжимала высохший цветок. Лепестки раскрошились в пальцах.

Комит Викторий мрачно глядел на усеянное трупами поле. Это была победа, но какая победа! Виктория она совсем не радовала. Озирая картину побоища, он видел, что за десять тысяч убитых римлян ему пришлось отдать почти пять тысяч своих.

— Если так пойдет дальше, не знаю, как мы будем с ними воевать, — сказал он сам себе. — Впереди решающее сражение, а мы в бою с одним только легионом положили столько солдат. Что ж, посмотрим так ли высока звезда Эвриха, как я думал!

Он приказал наскоро похоронить своих павших и выступать на соединение с королем.

— Провели! Провели, как мальчишку!

Красс в ярости метался по палатке. Лицо его побагровело, на толстой шее вздулись вены. Выслушав примчавшегося от Октавия контубернала, он сдержался, не желая показывать слабость перед солдатами, но теперь дал волю своему гневу.

— Но ведь все они твердили одно — с севера идут бургунды! Полемий, Венанций, Эвердинг — все одно говорили! Как я мог им не поверить?!

Кассий стоял, невозмутимо сложив на груди руки и, когда Красс в очередной раз пронесся мимо него, попутно пинком опрокинув походный столик, спокойно сказал:

— Возьми себя в руки, проконсул. Ничего страшного не случилось.

Красс остановился и уставился на него.

— Как это не случилось?! Десять тысяч! Десять тысяч солдат остались лежать там! И Октавий… Октавий погиб.

Он потер лоб рукой и присел на ложе.

— Вот сказал и сам не верю. Октавия больше нет. И его легиона тоже. Как это так? Боги! Как вы допустили такое?!

— Я тоже скорблю о них. Но война есть война. И без потерь она не обходится. Даже с гибелью третьего легиона, мы все еще сильнее Эвриха. И сейчас нам надо не оплакивать павших, а думать, как разбить готов.

— Да, ты прав, квестор! — Красс вновь вскочил на ноги и заходил по палатке. — Мы должны показать гнусным варварам, что рано они торжествуют. Должны отомстить за Октавия!

— И мы отомстим. Готов ли ты выслушать меня? Я ведь пришел сюда не для того, чтобы предаваться стенаниям вместе с тобой.

— Ну так и говори! У тебя есть какой-то план?

— Есть.

Кассий аккуратно поставил на место столик, поднял с земли и разложил на нем нарисованную на пергаменте карту местности.

— Смотри. Мы находимся здесь. До Акв Секстиевых, где стоит Эврих, нам осталось два перехода…

— Откуда ты знаешь, что он там стоит? Кто же тогда напал на Октавия?

— Лагерь готов в Аквах Секстиевых обнаружили наши разведчики. Там у него десять-пятнадцать тысяч солдат. Мне представляется, что Эврих разделил свои силы. Он хотел создать впечатление, что вся его армия стоит в городе, тогда как в действительности большая часть его сил двигалась к истокам Дюрантиса, обходя массив Приморских Альп с севера. Там они надеялись перехватить армию, которую мы должны были отрядить против бургундов, если бы поверили ложной информации, которую он нам подбросил. Так и случилось.

— Проклятый варвар! Я прикажу его распять, а затем выставлю его голову на Форуме.

Кассий поморщился.

— Очень хорошо. Но для этого его надо сначала разбить. И если ты все же выслушаешь меня…

— Продолжай. Ты говоришь, у тебя есть план.

— Именно так. Эврих переиграл нас. И мы дорого заплатили за это. Но теперь мы переиграем его. Местное население уже знает, что наша армия вошла в Галлию и здешние жители на нашей стороне. Поэтому теперь мы многое знаем о противнике. Уничтожив Октавия, Эврих должен вновь соединить две части своего войска. А значит, он не станет ждать нас у Акв Секстиевых.

— Что же он станет делать?

— Я думаю, он немедленно снимется с лагеря и двинется навстречу своим главным силам, все также обходя горную цепь с севера, тогда как мы остаемся с юга от нее и, по его разумению, должны продолжать идти вперед к Аквам Секстиевым. Пока мы доберемся туда, пока повернем на север, он успеет соединить две свои армии и перекроет нам путь к Арелату, вынуждая дать бой на удобной для него местности.

— Скорее всего, так и случится. В этой войне негодяй-гот ведет нас так, как ему нужно!

— Ну а зачем нам поступать так, как ему нужно?

— Да потому что выбора у нас нет! И он это знает. Мы должны как можно скорее выйти к осажденному Арелату.

— А вот здесь я с тобою не соглашусь. Мы должны разбить армию готов. А тогда уже можно спокойно идти к Арелату.

— К чему ты клонишь? — раздраженно спросил Красс.

— А вот к чему. Эврих перехитрил сам себя. Сейчас нам ничто не мешает вклиниться между двумя его армиями, разделить их и разбить по частям. Устроим им ту же ловушку, что они устроили Октавию.

Красс уставился на карту, подумал с минуту и щелкнул по ней пальцем.

— Мы не успеем. Ты же сам сказал, они к северу от Приморских Альп. Мы уже миновали проход, через который могли бы перейти горы. Если мы двинемся назад, потеряем два дня, да еще день на сам переход.

Кассий удовлетворенно кивнул.

— Эврих тоже так думает. Но он ошибается. Есть еще один проход на север, и мы сейчас рядом с ним.

— Ты уверен?

— Как в том, что меня зовут Гай Кассий Лонгин. Я слышал о нем еще в детстве. Один клиент моего отца был у Мария центурионом. Он часто рассказывал о боях с тевтонами, тогда Марий воспользовался этим проходом, чтобы избежать окружения. Я вспомнил о нем, и уже нашел несколько местных проводников, готовых провести нашу армию там. Мы двинемся на север и уже через день рассечем силы готов надвое. Вот здесь, между горами и излучиной Дюрантиса мы будем ждать тот корпус, что разбил Октавия. Они столкнутся с нами внезапно и будут разбиты. Ну а затем обратимся против остатков армии Эвриха. Таков мой план. Что скажешь, проконсул?

Глаза Красса заблестели, он радостно прищелкнул языком и хлопнул Кассия по плечу.

— Отлично придумал, квестор! Так мы и поступим. Никто не сможет сказать, что подлый германец сумел обмануть Красса. Выступаем немедленно!

Рев тысяч глоток разорвал тишину заливных лугов Дюрантиса, отражаясь от величественных отрогов Приморских Альп. Впервые за многие годы боевой клич легионов вновь гремел над равнинами Галлии. И вновь, как столетия назад, легионы Республики готовились скрестить мечи с варварами, и солнце сверкало на всеми уже позабытых римских орлах.

Фронт римской армии протянулся на восемь миль, перекрыв готам путь на запад. В центре и на левом фланге развернулись в боевом порядке четыре легиона, на правом фланге, упираясь в предгорные редколесья, стояли три тысячи остготской пехоты и четыре тысячи федератов Одоакра, а еще дальше, укрытая до поры в лесу, тяжелая кавалерия Вилимера. В резерве Красс оставил XXIV-й легион Сисенны, состоявший из опытных ветеранов, а также тысячу букеллариев Вибия Цестия.

Предложенный Кассием маневр блестяще удался, хотя мог и сорваться — армия готов передвигалась быстрее, чем они предполагали, либо была ближе, чем выходило по данным разведки. Переход через горы занял сутки, войско готов подошло к излучине Дюрантиса спустя всего четыре часа после того, как римляне разбили лагерь, так что Красс едва успел построить свои легионы. Это его несколько беспокоило, солдаты еще не успели как следует отдохнуть после ночного марша. Впрочем, готы тоже совершили немалый переход и были утомлены. В этих условиях Красс решил дать бой, полагаясь на численное превосходство и лучшую выучку римской армии. Ждать было не в его интересах — готы могли прикинуть соотношение сил и попытаться уйти, поэтому бить врага надо было сходу.

Объезжая выстроенные к бою когорты, Красс видел, что воинов ободрять не надо, они и так рвутся в битву, горя желание отомстить за погибших товарищей. Вести о гибели третьего легиона уже разошлись по армии, и теперь каждый легионер пылал ненавистью к врагу. Не дожидаясь, пока противник, ошеломленный внезапной встречей с главными силами римлян, которые, как он считал, находятся по ту сторону Альп, полностью развернет свои отряды, Красс приказал трубить наступление.

Мерный грохот повис над полем — шла, четко держа строй, легионная пехота. Поспешно строившиеся готы видели надвигающуюся на них стену щитов, над которой едва виднелись круглые шлемы, но, вдохновленные недавней победой, готы ничуть не испугались. На боевой клич римлян они ответили слитным ревом. Потрясая копьями и мечами, готы ждали только команды, чтобы броситься вперед на врага, но Викторий не спешил начать встречный бой. После того, как он получил первые донесения об идущей на него с запада римской армии, у него было чуть более часа, чтобы подготовить свое войско к сражению. Он уже знал, что враг превосходит его численностью почти вдвое, в этих условиях самым разумным представлялось попытаться оторваться от преследующих его римлян, но это означало бы бросить на произвол судьбы свою пехоту.

Викторий был опытным полководцем. В юности он сражался под командованием Теодориха, стоял против гуннов на стенах Аврелиана и на Каталаунских полях, а впоследствии, неоднократно командовал войсками готов во время компаний в Галлии и Иберии. Приняв решение драться, он думал только о том, как победить. Викторий быстро прикинул, что преимущество у него только одно — многочисленная кавалерия, и он собирался его использовать.

Чтотакое римские легионы, комит уже знал после недавнего боя. Поэтому он не собирался биться лбом в их железный строй. Задачей пехоты было только связать легионы боем. Главный удар Викторий решил нанести по правому флангу римлян, где, как он видел, расположились германцы, которые, к тому же, по-видимому, не особенно рвались в бой. Викторий заметил, как прогибается наступающий фронт врага, правый фланг явно поотстал от ушедших вперед легионов. Мгновенно приняв решение, Викторий бросил свою кавалерию против правого фланга римлян…

Это решение стало роковым. Впоследствии, вспоминая это сражение, Викторий думал, что никогда не видел таких четких маневров на поле боя. Легионы, казалось, не обращали внимания на открывшийся правый фланг, оставшийся без прикрытия отставших федератов. Римская пехота продолжала наступать. Неправдоподобно ровный строй быстро приближался.

Оказавшись на расстоянии броска пилума, легионеры остановились разом, как один человек, и в этот момент вперед бросилась пехота вестготов. Отлично вооруженные, опытные бойцы, готы не раз пробивали казавшиеся несокрушимыми боевые порядки врага. Они били и франков, и свевов, и римлян Эгидия, но с легионами Рима им еще сталкиваться не приходилось. Строй легионов чуть качнулся назад, и вперед полетели пилумы.

Ливень дротиков встретил яростный бросок готов, по первым рядам словно прошлась гигантская коса, валились наземь солдаты, трава окрасилась кровью. А римляне, замешкавшись лишь для броска, кинулись вперед сами, все также держа правильный строй — сомкнутые щиты не расходились больше чем на ладонь.

— Бар-ра!!!

С грохотом столкнулись щиты. Засверкали короткие мечи легионеров — в тесноте схватке они были страшным оружием. Римляне били из-за щитов, прикрывая друг друга. Гладиус разил стремительно, нанося колющие удары в живот, грудь, пах, пробивая доспех и кольчугу. Римский строй не рассыпался. Работая мечами, легионы шли напролом, толкая перед собой отчаянно сопротивляющихся готов. Тут и там линии готской пехоты разрывались, и в эти разрывы тотчас врывались отряды римлян. Не прошло и получаса, как масса пехоты Виктория была рассечена, разорвана на восемь-десять частей с трех сторон окруженных легионерами. И теперь храбрость готов не могла противостоять обрушившейся на них римской машине. Началось избиение.

Но Викторий даже не сразу заметил, что его центр смят, все его внимание было обращено к правому флангу римлян. А там творилось нечто невероятное.

Десять тысяч всадников бросил комит на римских федератов, и, видя беспечность римлян, подставивших под удар свое правое крыло, кавалерия решила воспользоваться этим. Готы разделились, половина из них продолжала нестись вперед, выставив копья и нахлестывая лошадей. Викторий не сомневался — они одним ударом снесут германскую пехоту. Другая часть обратилась против увлекшихся наступлением легионеров. И вот здесь впервые все пошло не так, как предполагал комит.

XXV-й легион, стоявший на правом фланге остановился, по рядам прошло короткое движение, строй распался на отдельные манипулы, и каждая из них внезапно превратилась в крепость, прикрытую щитами со всех сторон и ощетинившуюся копьями. «Черепаха!», — вспомнил Викторий когда-то прочитанное в старинных книгах. Он читал о таком маневре, применявшемся легионами давних времен, но никогда не видел его воочию. Отборная готская кавалерия, также вынужденная рассыпаться, бессильно билась об эти крепости, а они стояли, отбиваясь копьями, охваченные атакующими их всадниками и, казалось, чего-то ждали.

И тут из раскинувшегося у подножья Альп леса вырвалась, набирая разбег, кавалерия остроготов. Это был конец. Викторий видел, как всадники Вилимера ударили по его смешавшейся кавалерии, как была смята и растоптана схватившаяся с федератами конница, попавшая под первый внезапный удар, и как стремительно развернувшись, римские «черепахи» разом образовали новый строй, отбросив наседавшую на них кавалерию, и вот уже отборные всадники готов оказались между молотом и наковальней, роль которых сыграла кавалерия Вилимера и железный строй XXV-го легиона.

Стон и крик гибнущей армии готов висел над полем. Организованного сопротивления больше не было, смерть правила здесь, щедро пируя на трупах. И уже неслась через поле, по самому берегу реки, остававшаяся в резерве римская конница, собираясь обойти разбитых готов по правому флангу и замкнуть кольцо окружения.

Позже Викторий не мог вспомнить, в какой момент он, не говоря ни слова, повернул коня на восток и в окружении личной охраны, изо всех сил нахлестывая коня, понесся обратно по только что пройденной дороге.

Армия готов погибла. Почти пятнадцать тысяч легли мертвыми в землю Галлии и среди них почти вся пехота, четыре тысячи было захвачено в плен, уйти же, чудом вырвавшись с поля смерти, удалось лишь нескольким сотням.

Римляне, потерявшие в этом сражении лишь около трех тысяч бойцов, ликовали. Но Красс не дал своим воинам отдохнуть. Наскоро похоронив павших, легионы двинулись на запад ускоренным маршем. Красс хотел разбить идущую им навстречу армию Эвриха, вырвав корень этой войны и окончательно закрепив только что одержанную победу.

Однако два дня спустя, проконсул узнал, что остатки войск Эвриха повернули обратно и быстро отходят к Родану. Кто-то сообщил корою готов о разгроме его основных сил, и теперь Эврих бежал в Аквитанию, надеясь собрать там новые силы. Как ни гнал Красс вперед свою армию, они не успели. На четвертый день марша легионы вышли к Родану. Здесь окончательно стало ясно, что готы успели переправиться, римлянам достался лишь разрушенный наплавной мост, и Красс повернул на юг к Арелату.

Осада с города была уже снята. Корабли вандалов спешно отчаливали, уходя в открытое море, готы бежали обратно в Аквитанию, бросив лагерь и свои осадные машины. Префект Полемий сам выехал навстречу римской армии, встретившись с Крассом под стенами освобожденной столицы. Тысячи жителей города толпились здесь же, желая поскорее увидеть легендарных героев.

— Великую победу одержал ты, военный магистр! — сказал префект, сходя с коня в знак уважения и преклоняя голову. — Арелат и вся Галлия славят своих освободителей. Пусть же римские воины войдут в город! Арелат достойно встретит героев! Я распорядился подготовить великое празднество.

Красс долго молчал, сидя на коне во главе замершей армии. Ветер трепал его редкие седые волосы.

— Мы одержали одну победу, — ответил он, наконец. — Но война не окончена. Пока варвары угрожают Риму, я не могу вложить меч в ножны. Благодарю тебя за приглашение, мои воины нуждаются в отдыхе. А праздник… Праздновать будем, когда тень римского орла вновь накроет всю землю. До этого дня еще долго, префект. Мы идем в Аквитанию. Но и там поход не окончится. Галлия, Иберия, Британия, Африка — всюду пока еще хозяйничают варвары. А потому…

Он привстал в седле и поднял руку, громким голосом отдавая команду:

— Легионы — вперёд!

— За Рим! — ответили тысячи голосов.


Оглавление

  • Часть первая
  • Часть вторая
  • Часть третья
  • Часть четвертая