КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706108 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272715
Пользователей - 124642

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Тень за троном (Альтернативная история)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах (ибо мелкие отличия все же не могут «не иметь место»), однако в отношении части четвертой (и пятой) я намерен поступить именно так))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

Сразу скажу — я

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Гончарова: Азъ есмь Софья. Государыня (Героическая фантастика)

Данная книга была «крайней» (из данного цикла), которую я купил на бумаге... И хотя (как и в прошлые разы) несмотря на наличие «цифрового варианта» я специально заказывал их (и ждал доставки не один день), все же некое «послевкусие» (по итогу чтения) оставило некоторый... осадок))

С одной стороны — о покупке данной части я все же не пожалел (ибо фактически) - это как раз была последняя часть, где «помимо всей пьесы А.И» раскрыта тема именно

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

Послесловие к сборнику Л Канторовича 'Полковник Коршунов' [Юрий Павлович Герман] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Герман Юрий Послесловие к сборнику Л Канторовича 'Полковник Коршунов'

Юрий ГЕРМАН

ПОСЛЕСЛОВИЕ

(к сборнику Л. Канторовича "Полковник Коршунов")

Лев Владимирович Канторович родился в Ленинграде в 1911 году. Еще мальчиком-самоучкой он начал работать помощником художника в Театре юного зрителя и в эту же пору увлекся иллюстрированием книг. Девятнадцати лет от роду Лев Канторович выпустил два интереснейших альбома; сильные, броские, энергичные рисунки молодого художника сразу же были замечены и оценены по достоинству. Альбомы назывались: "Будет война" и "За мир". В эту же пору Канторович оформил спектакль в театре Нардома - пьесу Всеволода Вишневского "Набег". А в 1932 году Лев Владимирович ушел матросом в знаменитую полярную экспедицию на "Сибирякове". Рисовать "из головы" в спокойной обстановке мастерской он не любил. Он был путешественником по характеру, по натуре. Поход "Сибирякова" был началом бесконечных отъездов Канторовича. Через год Лев Владимирович ушел в экспедицию на "Русанове", после военной службы, навсегда привязавшей его к погранвойскам, Канторович отправился в высокогорную экспедицию на Тянь-Шань, затем с погранвойсками участвовал в освобождении Западной Украины и Белоруссии, потом провоевал всю финскую кампанию и погиб еще совсем молодым человеком в бою в начале Отечественной войны.

Мы, его товарищи, помним Леву Канторовича всегда спокойно-веселым, несколько насмешливым, глубоко жизнерадостным и удивительно легким человеком. И путешествовал он как-то легко, и писал без всякого "избранничества" на челе, и сочинял свои книжки с радостью, жизнелюбиво, всегда и во всем отыскивая хорошее, человечное, сильное, мужественное. И книги, и рисунки, и замыслы Льва Владимировича были полны гордостью за дела советских людей, гордостью за то, что ему выпало счастье не только знать или слышать о том или ином проявлении высоких чувств и дел нашего народа, но и самому участвовать в трудных и ответственных заданиях, поставленных перед моряками, учеными, воинами нашей страны социализма.

Лев Канторович работал всегда, везде, в любых обстоятельствах. Работать для него было совершенно то же, что дышать. И так же, как люди дышат, ничем особым не отмечая эту свою нормальную деятельность, - так трудился Лев Владимирович, никогда не отделяя досуг от работы. Многие свои картины он писал при гостях, но не гостях-пустомелях, а гостях-деятелях, работниках. Канторович писал маслом, а два его приятеля, летчики, рассуждали между собою о своих летных делах, и Лев Владимирович вдруг отрывался от картины и незаметно брал карандаш - записать в блокнот то, о чем толковали летчики, - пригодится на будущее.

Работоспособность этого человека была поистине поразительной. Менее чем за десять лет он издал: "Пять японских художников", "Холодное море", сборник очерков об Арктике, книжку рассказов о пограничниках "Пост номер девять", "Граница" - сборник рассказов, "Рассказ пограничного полковника", сборник "Враги", повесть "Кутан Торгоев", еще повесть "Александр Коршунов", книгу "Бой", сборник очерков "Пограничники идут вперед", сборник рассказов "Сын Старика" и даже самоучитель по лыжному спорту под названием "Памятка лыжному бойцу". Кстати, эта последняя работа очень характерна для Канторовича, никогда не чуравшегося никакой работы. "Памятку" он написал потому, что она была нужна бойцам-пограничникам, и слово "нужно" решало вопрос. Отличный лыжник и спортсмен, Лев Владимирович знал, что он напишет памятку хорошим, простым, понятным, доходчивым языком, и писал эту свою брошюрку увлеченно, читая ее вслух товарищам нелыжникам и спрашивая:

- Тебе все понятно? Вот ты ничего про лыжи не знаешь, а понятно? Объясни то, что тут написано...

Или:

- Не скучно? Понимаешь ли, такая книжка не имеет права быть скучной.

Или еще:

- Прочитаешь эту книжку - захочется встать на лыжи?

Свои книжки о походах и путешествиях, о пограничниках и моряках, об Арктике и о нарушителях границы Канторович иллюстрировал сам. И всегда всего ему не хватало: не хватало поездок по стране, не хватало друзей, не хватало впечатлений, не хватало времени, чтобы описать и нарисовать то, что он видел и знал. Ему вечно было как-то весело-некогда, он постоянно не суетливо, но энергично спешил и удивительно мило завидовал своим товарищам художникам, писателям, журналистам только по одному поводу:

- Смотри, в какую переделку человеку удалось попасть. Повидает! А что я? Сижу и пишу второй месяц подряд.

И писал или рисовал в ожидании нового потока, нового обвала впечатлений, встреч, жизненных переделок и переплетов, в которых, как считал Канторович, и познаются люди. Помню, познакомил он меня с одним из наших известных полярников, а потом с сокрушением говорил:

- Нет, это что! Здесь - это другой человек. Жена, детишки, бабушка. Вот ты бы его там посмотрел, в деле, в "переплете", когда он весь виден. Там он орел!

И, наверное, это было именно так: в деле человек - орел. Чтобы видеть советских людей в их делах, видеть их совершающими поступки, видеть их лучшие человеческие качества - и ездил по стране Лев Владимирович.

Ему все было интересно, а если он за что-нибудь брался, то вкладывал в работу всю душу, и трудно вспомнить случай, когда бы он был полностью доволен сделанным. На моей памяти он интересно и своеобразно иллюстрировал стихи Бориса Корнилова, "Пограничников" Михаила Слонимского, "Катастрофу" Павла Далецкого, книги Дос-Пассоса, Драйзера, Джека Лондона - и всегда работа захватывала его целиком. А разглядывая вышедшую из печати книгу, он сердился:

- Черт знает что! Совсем иначе надо было это делать.

Иллюстрируя мой роман "Наши знакомые", он показывал мне эскизы и сердился, если я хвалил. Он жаждал спора, ему хотелось доказывать свою правоту, хотелось, чтобы ему возражали и чтобы таким путем возникла истина полная, абсолютная... на сегодня. Завтра Лев Владимирович вновь бы подверг уничтожающей критике собственную работу. А ведь именно в этом и есть залог движения художника вперед.

Как к литератору он относился к себе чрезвычайно сурово и строго:

- Я пишу плохо, - говорил он, - но дело в том, что я должен писать. Мне интересно рассказывать людям о том, что я видел, знаю, слышал. И, может быть, мои книжки полезны? А? Ведь не могу же я все нарисовать. Верно? Пусть считается, что это подписи под картинками...

Он вел удивительные дневники - и литератора и художника. Сейчас они выглядят как шифр, к которому утерян, и, к сожалению, навечно, ключ. В дневниках короткие, непонятные нынче записи и картинки. А в свое время Канторович, перелистывая эти записные книжки, бесконечно и очень увлекательно и рассказывал, и показывал то, что потом будет сделано из этого шифра литератора-художника. Тут были десятки сюжетов, взятых из самой жизни, с подробностями, с пейзажами, с характерами.

Лев Владимирович так говорил о себе и о своей работе по радио перед самым началом Отечественной войны:

- По моему, самое большое удовольствие - сложить вещи в чемодан или заплечный мешок и отправиться в дорогу. В странствиях мне удалось провести треть моей жизни. Я был в нескольких полярных экспедициях, на лыжах ходил по Хибинам, плавал на яхте, пешком бродил по Кавказу, летал, ездил верхом, ездил на собаках, на оленях, и первые книжки, которые я написал, были очерками, описаниями путешествий...

Сначала я был рядовым пограничником, а потом очень много ездил по границе. Мне нравятся наши пограничники. Я стараюсь учиться у лучших из них. Мне нравится их жизнь. Я стараюсь показать жизнь на границе такой, как она есть, - со всеми трудностями и горестями, лишениями и опасностями. Вы знаете, что в Красной Армии некоторые бойцы срочной службы просят не увольнять их и дают обещание служить пожизненно. Я уже давно дал такое обещание командирам пограничных войск.

Художник-литератор-пограничник Лев Владимирович Канторович сдержал свое обещание. 30 июня 1941 года в первом бою он был убит. Пограничники поставили ему памятник.

О Льве Канторовиче невозможно думать как о человеке, навсегда ушедшем от нас. Слово "смерть" и имя "Лев Владимирович Канторович" - взаимно исключающие понятия. А вот жизнь и Лев Канторович, жизнь - в ее непрерывном поступательном движении, в смене времен года, в дальних и трудных экспедициях, в нелегкой радости бытия - это близкое, неразделимое, единое.

"Летчики не умирают! - говорят в авиации. - Летчики просто улетают".

Такие люди, как Лев Владимирович Канторович, не умирают. Они просто не возвращаются из экспедиции или из боя.

Лев Владимирович прожил всю свою недлинную жизнь на переднем крае. Он был советским человеком в подлинном смысле этого слова. Нет, он не был искателем приключений - он шел туда, где был нужен, где чувствовал себя полезным, он шел туда, куда вел его долг. И шел без всякой патетики, без жертвенности: весело, жизнерадостно, "по собственному желанию". Немыслимо представить себе Льва Канторовича "эвакуированным как талант" в Ташкент, в Алма-Ату. Но ясно видишь его участником военного труда, опасного плавания, тяжелого пешего перехода, ясно представляешь его в условиях блокады, до которой он не дожил, - всегда спокойно-веселого, ясноглазого, всегда работника-делателя.

В годы Великой Отечественной войны, в повседневности газетной работы многие из нас постоянно вспоминали Льва Владимировича как живого, а не как ушедшего навсегда. И вспоминался он не окутанный некой лирической дымкой, а как делатель, как дозарезу необходимый труженик. Вот прикидываем, бывало, полосу во флотской газете, не ладится дело, серой и скучной кажется работа, - и вдруг с досадой подумаешь: "Эх, сюда бы нашего Льва Владимировича, он бы все придумал и, главное, ничего бы никому не перепоручал, а все бы быстро, толково, интересно и по-своему сделал сам. И всем бы весело было смотреть на его ловкие руки, на прищуренно-оценивающий взгляд, всем было бы не обидно слушать его подшучивания над неудачными стараниями тех, кто до него подготовлял полосу". И пусть будут прощены мне эти слова, но не без раздражения иногда взглянешь на своих коллег по профессии: один, видите ли, прозой не занимается, поскольку он драматург, другой изящно именует себя новеллистом, на третьего не снизошло вдохновенье и он не написал веселой басни, так нужной для этой полосы. И думаешь: "Вот был бы с нами Лев Владимирович, показал бы он этим божьим избранникам, этим витиям, он бы с ними поговорил по-настоящему, по-своему, без реверансов и церемоний, поговорил бы, как положено говорить труженику с людьми, желающими легкой жизни".

Так вспоминался наш товарищ, а ведь ушедшие от нас продолжают жить с нами своим делом, трудом, умением быть нужными не в праздники, а в будни.

Хорошо помнится, как начинал писать Лев Владимирович. Вначале он как бы стеснялся писать прозу и то, что было по существу уже прозой, продолжал называть подписями под картинками. Но не писать прозу он не мог, ему непременно нужно было рассказать людям о том, что он узнал о них, живя с ними не в ленинградский квартире, не в ателье художника, а на пограничной заставе, в кубрике корабля, в землянке на фронте, в лыжном переходе. Он не мог ждать, покуда это все напишут другие, а кисти и карандаша ему не хватало для повествования. Творческая энергия била через край, а устные пересказы друзьям не удовлетворяли его самого. И стыдливо, сначала для себя, потом только для очень близких людей он начал описывать ту правду трудных будней, которую умел наблюдать и которую знал по собственному житейскому опыту. Он всегда рассказывал увлеченно и в то же время стыдливо-целомудренно, с огромной любовью к советским людям. Он не мог не писать эти свои невыдуманные истории. А впоследствии и рамки прозы стали писателю тесны, он написал пьесу, написал киносценарий, и сколько бы он еще сделал, если бы не передний край и не бой, в котором он погиб как солдат, с автоматом в руках!

Работал он всегда, везде, всюду, умел и любил делать все. Помню, как смешно и трогательно заарендовал он себе дачку. Пожил там зимой в холоде и мерзлоте несколько дней, потом пришел ко мне посмотреть слово "плита" в энциклопедии. Выяснилось, что два жулика-печника взялись построить на даче плиту, получили задаток и, "представляешь, растворились", как выразился Лев Владимирович. Он рассердился, впрочем не столько рассердился, сколько обиделся: он сам был человеком труда, человеком слова. А обидевшись, принялся сооружать плиту сам. В конце концов ему удалось соорудить нечто напоминающее очаг первобытного человека. В этом очаге затеплился огонь, Лев Владимирович сидел перед горячими угольями, попыхивал трубкой и радовался. А через несколько дней он исчез со своей дачки, соскучился и отправился к пограничникам. Он не умел быть один, не умел отгораживаться от людей, не нужна ему была никакая собственность: красное дерево, хрусталь и прочая дребедень, которая, к сожалению, еще существует в качестве "антуража" у некоторых писателей, художников, актеров и ученых. Пара добрых ботинок на толстой подошве, табак, лыжи, фуфайка, удобный перочинный нож, которым Лев Владимирович мог хвастаться неделями совершенно по-мальчишески, добрые друзья, но такие, с которыми можно подолгу спорить, и отъезды, отъезды, отъезды, причем без проводов, а вот так, сразу, смаху, - телефонный звонок и характерный голос:

- Ну как ты там?

- Ничего, а ты?

- Я-то лично с вокзала.

- Провожаешь кого-нибудь?

- Боже сохрани! Сам уезжаю.

- Надолго?

- Не скажу.

- Куда?

- Не скажу.

- Секрет?

- Не секрет, а просто чтобы ты как следует помучился от любопытства, а в дальнейшем - от зависти. Будь здоров. Пока...

"Пока" - на три-четыре месяца.

И возвращение от новых друзей, и новые друзья, которые приезжали вместе с Канторовичем, и рассказы о великолепных парнях (о плохих людях Лев Канторович не любил говорить), новые работы, эскизы, масса планов всегда и во всем.

Помню, Канторович начал учиться управлять автомобилем. Я к тому времени ездил уже давно. Белой предвоенной ночью, за несколько дней до войны поехали мы за город. Всю дорогу с отчаянной смелостью Лев Владимирович "прижимал меня", обгонял, пропускал вперед и вновь обгонял. Это было не лихачество, он просто учился, но по-своему, в соответствии со своим характером. Учился и хохотал, слушая мои упреки и жалкие слова о том, что так не ездят, что это черт знает что, что мы оба в конце концов разобьемся. А когда доехали, Канторович сказал:

- Видишь, оба живы и нисколько не разбились, а я, к тому же, здорово подучился. Посмотришь - я буду великолепно ездить... Но и сейчас я вожу машину не хуже тебя...

Лев Канторович погиб, его нет среди нас. Нет участника экспедиций, художника, воина, агитатора, политработника, писателя. Но мы его помним и любим, как всегда любили, когда он уезжал в свои всегдашние отлучки. Самое дорогое - свою жизнь - он отдал, не колеблясь, за нашу Родину. Он никогда не уходил с переднего края. Таким он и остался в нашей памяти - человек, литератор, друг, художник - Лев Владимирович Канторович.

В первые дни Отечественной войны он писал своей жене:

"Жизнь течет неплохо, хотя времени мало и что-то не выходит насчет сна. Настроение зато в полном порядке. Встретил здесь много старых друзей, и жить с ними и работать неплохо. Если придется задержаться с ними надолго, не буду возражать. Помни, что главное - хладнокровие и веселый взгляд на вещи. Чем вещи серьезнее, тем важнее веселиться. Вот мы и собираемся повеселиться на славу".

А в другом письме сказано:

"Жизнь наша протекает по-прежнему, и по-прежнему здесь хорошая погода. Хотя, очевидно, барометр падает. Поживем - увидим. Имей в виду и передай всем знакомым, что Адольфу Гитлеру башку мы снесем. Это точно".

Накануне своей смерти Канторович написал:

"Ты, наверное, уже знаешь, что у нас тоже началась драка. Все превосходно. Дела идут, настроение хорошее. Времени очень мало".

Вот таким человеком был Лев Канторович - автор этой книги.

И таким он предстает перед читателем в этой мужественной, человечной и чистой книге.

Ю р и й Г е р м а н