Дикие лошади [Дик Френсис] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (111) »
ГЛАВА 1
Умирающий от рака, иссушенный болезнью старик сидел, как обычно, в огромном кресле, и слезы от невыносимой боли катились по его бледным щекам. Был вторник — его последний вторник. Исхудавшие пальцы, лежавшие на моем запястье, конвульсивно подергивались; тряслись и двигались губы старика в тщетных попытках заговорить. — Отец… — Слово наконец всколыхнуло воздух — отчаянный шепот, исторгнутый крайней необходимостью. — Святой отец, я хочу исповедаться. Я должен испросить… отпущение грехов. Несказанно удивленный, я промолвил с состраданием: — Но… я не священник. Он не обратил на это внимания. Слабый голос, более очевидное свидетельство важности дела, чем судорожно сжатая рука, просто повторил: — Святой отец… отпустите мне… — Валентин, — внятно сказал я, — я Томас. Томас Лайон. Вы помните? Я прихожу, чтобы читать вам. Он больше не мог делать это сам, так как почти ослеп. Я приходил сюда более или менее регулярно, в среднем раз в неделю, почитать старику газетные сообщения о скачках и отпустить его вечно усталую старушку-сестру в магазин или в гости к соседкам. Но в этот день я ничего не читал ему. Когда я пришел, он жестоко страдал от очередного приступа боли. Доротея, его сестра, влила Валентину в рот чайную ложку жидкого морфина и напоила его виски с водой, чтобы обезболивающее подействовало быстрее. Старик чувствовал себя недостаточно хорошо, чтобы слушать новости о скачках. — Просто посидите с ним, — попросила Доротея. — Сколько вы сможете побыть здесь? — Часа два, пожалуй. Она с признательностью поцеловала меня в щеку, привстав на цыпочки, и поспешила уйти. Дороти было около восьмидесяти, но она хорошо выглядела, ясно мыслила и не жаловалась на свою память. Я присел, как всегда, на стул, стоявший рядом с креслом старика: Валентин предпочитал касаться собеседника, словно это заменяло ему зрение. Дрожащий голос настаивал, с усилием ввинчиваясь в тишину комнаты: — Я признаю перед Богом Всемогущим и перед вами, святой отец, что я страшно согрешил… и должен рассказать об этом… прежде… прежде… — Валентин, — повторил я более резко, — я не священник. Старик словно не слышал. Казалось, он вкладывал все оставшиеся у него силы в один решающий ход в игре, где на кон поставлена душа, в последний бросок костей, побеждающий силы ада на краю бездны. — Я испрашиваю прощения за свой смертный грех… Я взываю к милости Господа… Больше я не протестовал. Старик знал, что умирает, что смерть близка. Несколькими неделями раньше он хладнокровно и даже с юмором рассуждал об этом. Он вспоминал свою долгую жизнь. Говорил, что оставил мне все свои книги по завещанию. Он никогда не упоминал даже о самых элементарных религиозных убеждениях, хотя однажды заметил, что идея жизни после смерти — это суеверная болтовня. Я не знал, что он был католиком. — Я признаюсь, — произнес Валентин, — что убил его… Боже, прости мне. Я смиренно прошу прощения… Я молю Господа Всемогущего быть милостивым ко мне… — Валентин… — Я оставил нож у Дерри, когда убил корнуэлльского парня, и не сказал ни слова о той неделе, и я обвиняю себя… Я лгал… mea culpa… я принес столько вреда… я сломал их жизни… И они не знали, они продолжали любить меня… Я презирал себя… все это время. Святой отец, наложите на меня епитимью… и скажите слова… скажите их… ego te absolvo… я отпускаю тебе грехи во имя Отца… Я прошу вас… я прошу вас… Я никогда не слышал о событиях, про которые он толковал. Слова звучали словно обрывки бреда, в них не было связного смысла. Я думал, что скорее всего грехи его ему привиделись, что он путал сон с явью, воображая свою великую вину там, где вообще ничего не было. Однако не было сомнения в неистовой неподдельности повторяемой им мольбы. — Святой отец, отпустите мне грехи. Святой отец, скажите слова… скажите их, я прошу вас. Я не видел, какой от этого мог быть вред. Он отчаянно хотел умереть в мире. Любой священник дал бы ему отпущение грехов; мог ли я быть настолько жесток, чтобы отказать в этом? Я не принадлежу к его вере. Я могу впоследствии поплатиться за это собственной бессмертной душой. Но я сказал то, что он хотел. Сказал слова, отыскав их в памяти. Сказал по-латыни — он должен был понять их — потому что, мне казалось, так они будут нести меньше лжи, чем произнесенные на английском. — Ego te absolvo, — сказал я. И почувствовал прошедшую по моему телу дрожь. Суеверие, подумал я. Я вспомнил остальные слова. Они сами пришли мне на язык: — Ego te absolvo a peccatis tuis, In nomine Patris el Filii et Spiritus Sancti. Amen.[1] Величайшее святотатство в моей жизни до сего дня. Боже, прости мне мой грех, подумал я. Страшное напряжение отпустило старика. Слезящиеся глаза закрылись. Хватка на моем запястье ослабла; старческая рука бессильно упала. Морщины на лбу Валентина разгладились, он чуть улыбнулся и погрузился в сон. Встревоженный, я поискал- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (111) »
Последние комментарии
1 час 22 минут назад
10 часов 14 минут назад
1 день 3 часов назад
1 день 3 часов назад
1 день 4 часов назад
1 день 4 часов назад