Шерше ля фам [Владимир Болучевский] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Владимир Болучевский. Шерше ля фам
Глава 1
Утро нового дня припасло для Петра Волкова некоторые неожиданности. Начать с того, что проснулся он в собственной ванне, но укрытый шерстяным одеялом. Из крана капало, и одеяло в ногах намокло. Само по себе это уже было неприятно. Но еще более дискомфортной ситуацию делало то, что Петр напрочь не мог сообразить – как так вышло? С трудом приподнявшись на локте затекшей руки, он завернул поплотнее кран, выбрался из ванны, сняв с вешалки, надел халат и пошлепал босиком в спальню. Здесь его поджидал еще один сюрприз: в его постели, разметав по подушке золотистые волосы и уютно посапывая, спала некая совершенно неизвестная особа удивительно юного возраста. «Аки херувимы…» – невольно промелькнуло в сознании Петра. Он машинально взглянул на прикроватную тумбочку – будильник показывал пять минут десятого, – поплотнее запахнул махровый халат и завязал пояс. – Черт знает что… – пробурчал он и пошел на кухню. Там он открыл дверцу холодильника, заглянул вовнутрь, вынул бутылку пива, сорвал пробку о край стола и жадно прильнул к горлышку. Затем, вздрогнув вдруг от нехорошего предчувствия, вышел в коридор, подошел к вешалке и стал, передвигая плечики, осматривать висящую на них одежду. – Еще не хватало… – негромко сказал себе под нос, прошел в гостиную, откидывая подушки, осмотрел диван и кресла, а затем, встав на четвереньки, оглядел пол. – Вот ведь… – кряхтя поднялся на ноги. Направился в спальню. Там вновь опустился на колени и заглянул под кровать. Лежащая в постели барышня чуть приоткрыла карий глаз и взглянула на Петра. – В грязном белье… – сонно пробормотала она, повернулась на другой бок, свернулась калачиком и, похоже, опять заснула. – Н-нда?.. – Петр скептически вздернул бровь и вышел из спальни. В ванной комнате он откинул крышку корзины для грязного белья и, сдвинув в сторону лежащие сверху вещи, извлек из-под них обмотанную ремнями плечевую кобуру. – Логично, – кивнул сам себе, размотал ремни, вынул «макара», взглянул на обойму и, чуть оттянув затвор, заглянул в патронник. Понюхал ствол. Потом засунул пистолет в кобуру, вновь обмотал ремнями и, бросив обратно в корзину, захлопнул крышку. Затем он допил пиво, критически взглянул на пустую бутылку – зачем-то встряхнув ее, – вышел из ванной и вернулся в кухню. Там достал из холодильника бутылку с остатками водки, выплеснул содержимое в стакан, взял стакан в руку и устремил на него задумчивый взгляд. Шумно выдохнул и, запрокинув голову, решительно выпил. Поставив стакан на стол, закрыл глаза, постоял какое-то время, прислушиваясь к ощущениям организма, а затем вышел в переднюю, подошел к вешалке, наклонился, аккуратно расставил рядком обувь, надел тапочки, вынул из кармана висящей на плечиках куртки зажигалку и пачку сигарет. Закурил. «Так, – сделав глубокую затяжку, подумал про себя. – Теперь далее…» Опять наклонился, подцепил пальцем за ремешок девичью туфельку, распрямился и, приподняв ее до уровня глаз, долго и внимательно разглядывал с разных сторон. – Ладно, – сказал наконец. – Разберемся. Поставил туфельку на место и пошел в спальню. Юная особа проснулась и, подложив под спину подушку, сидела на постели, придерживая рукой одеяло на груди. – Привет,– широко улыбнулась она Волкову. – Доброе утро. – Угости сигареткой. – А не рановато тебе будет? – Ага… – Барышня подняла обе руки и поправила волосы, от чего одеяло сползло и обнажило ее до пояса. – Как в постель меня тащить, так, значит, я уже взрослая. А курить мне, выходит, рановато. Так? – Да я не в том смысле. – Взгляд Петра невольно задержался на небольшом, но уже вполне развитом бюсте с розовыми кругами вокруг алых сосков. – Утро еще. Ты бы хоть позавтракала сперва, что ли. А то только глаза раскрыла и сразу… – Я утром никогда не ем. Только кофе. – Ну так кофе себе свари. – Ле-ень… – Безымянная гостья зажмурилась и сладко потянулась всем телом. – Поухаживайте за мной, дяденька, а? А то ведь все, только обещаетесь. Надавали авансов бедной девушке, а сами… – А сам – что? – Я ждала-ждала, пошла взглянуть, а вы в ванной заснули. Я воду выпустила, но… вон вы большой какой и тяжелый, мне же вас не сдвину гь. И не разбудить. Я тут в шкафу одеяло нашла, укрыла. И осталась в одиночестве. Я бы так, вообще-то, и дома могла. – А… это… про волыну в грязном белье? – Так я же вам в ванной раздеваться помогала. Вы при мне ее туда и бросили. И ботинки еще хотели засунуть. Я не позволила. А в такси вроде трезвый еще совсем был… Ну почти. Петр подошел к стоящей возле изголовья кровати тумбочке, погасил в пепельнице окурок, достал из кармана халата пачку и задумчиво вынул из нее новую сигарету. – И мне, – протянула руку девушка. – На. – Он протянул ей пачку и, откинув мелодично динькнувшую крышку «Зиппы», чиркнул колесом зажигалки. Держа чуть припухшими со сна губами сигарету, девушка потянулась к огню, и Волков скользнул взглядом по изящным линиям обнаженного юного тела. – Слушай, – сказал он, – а… мы что… короче, вступили с тобой в какие-то договорные отношения? – Как это? – сморщив нос, она подняла на него глаза. – Ну… – А-а… в этом смысле. А ты что, на самом деле, что ли, ничего не помнишь? – Что ж я, по-твоему, придуриваюсь? – Да нет, не похоже. В общем, я не проститутка. Если ты об этом. Ко мне там, в клубе, хмырь один клеился. Душный такой, весь та-акой на-а ра-аспа-альцовке… баксы веером – крутой, короче. Я на тебя в этот момент взглянула нечаяно, ну… ты подошел, взял меня молча за руку и привел за ваш столик. А на него, на хмыря этого, так посмотрел… я подумала, ты его убить хочешь. – Хотел бы, убил. Значит, не хотел. – Ага. Только он сразу слинял куда-то. – А потом? – Выпивали. Разговаривали. Друзья твои, эти двое, смешные очень. Особенно тот, который с бородой. Он из Москвы? – Из Москвы. – А он кто? – А что? – Да он мне Исаакиевский собор подарил. Мы мимо на такси проезжали, он и говорит: «Нравится? Это я построил. Дарю! Делай с ним что хочешь». – А куда это вы с ним ехали? – Здрас-сте… Да мы все вместе ехали. Я у тебя, между прочим, на коленях в это время сидела. – Иди ты? – Петр стряхнул пепел в пепельницу. – Ну надо же… А я-то еще удивлялась, что ты столько при мне уже выпил, а все трезвый. – Далее излагай. – Ну вот, – она сделала затяжку, – сначала мы там, в клубе, сидели. Вчетвером. Я, ты и двое этих твоих друзей. Один Саша, высокий такой, с усами, а другой Андрей Иваныч, из Москвы. А почему вы его – Андрей Иваныч зовете? Он же не старше вас, только бородатый. – Ну…Андрей Иваныч, и все. Зовут его так. С детского сада. Он там воспитательнице так представился. С тех пор и зовут. – А тебя – Волчара. – Ты это… давай, знаешь… кому Волчара, а кому и Петр Сергеич. – А ты и правда на волка похож. На крупного. – Чем это, интересно узнать, я похож? – Глазами. – Да? – Ага. Сразу видно. – Ну, и потом что было? – А потом этот ваш Андрей Иваныч ка-ак заоре-ет… Я думала, нас всех сразу свинтят, к нам же секьюрити тут же подлетели. – А чего он орал-то? – Ну… душно, мол, ему, русскому человеку, в этом иноземном – он так и сказал «иноземном» – бардаке киснуть, коктейли сосать и тупо на голые сиськи пялиться. – Что за сиськи? – Так там же стриптиз потом начался. – А-а… вот оно что. – Ну да. «Простору хочу! – орет. – И воли! Махнем, господа, на Волгу! К цыганам! В баньку с бабами! Водку пить до утра!» – Разумно, – кивнул Петр. – Вот. Вот ты и тогда так сказал. Гурский этот, который Саша, секьюрити денег сунул, они и отвязались. Вы все поднялись из-за стола и пошли на выход. Ну… и я с вами. – С тремя незнакомыми мужиками? – Что же я не вижу, с кем нельзя, а с кем можно? Я не дура. – С нами, выходит, можно? – С вами можно, – кивнула юная блондинка.– Ну вот… На выходе они, Андрей Иваныч с Сашей, двух девчонок подцепили, ну… тех, которые как раз по конкретной договоренности, за деньги. И вот девчонки эти уже нас всех в баню и повезли. Хорошая такая банька, маленькая, чистенькая, уютная. Сауна, бассейн, гостиная, комнатки всякие. Но вы, конечно, сразу за водку… И куда в вас столько лезет? – Туда и лезет. – Ты даже и не раздевался. Ты вообще какой-то… опрокинутый, что ли… какой-то такой был. Сидел в куртке за столом в гостиной, водку пил и огурцами закусывал. – Огурцами? – Ну, мы же в одно такси втиснулись вшестером и в баню из клуба поехали. Но по дороге остановились, Саша в магазин зашел и купил. Водки и огурцов. – Логично. – Вот ты и тогда тоже так сказал. Андрей спросил, мол, Саша, ты чего купил? Тот плечами пожал: «Водки и соленых огурцов». А ты и говоришь: «Логично». – А ты раздевалась? – Но я же в простынке. И потом, я же… твоей девушкой считалась. У ребят свои были. Только Андрей Иваныч, хоть и разделся, и в простынку завернулся, но из-за стола все равно так и не встал ни разу. Только водку пил и песню орал одну и ту же, пока вы ему не запретили. – Как это? – Ну как… все выпили, а потом он и говорит: «Эх, господа! Вот теперь хорошо сидим, душевно». И ка-ак заорет: «Опять по пя-ятни-ицам пойдут свида-ания и слезы го-орькие моей жены!» И вы все втроем: «Тага-анка!..» Я думала оглохну. Ну спели вы эту «Таганку» раз. Ну два раза спели. Ну и все. Сколько можно? А он уже остановиться не может, так она к нему прилипла. Но, правда, только он потом рот откроет, чтобы заорать, а вы ему: «Цыц!» Он рот и закроет. Но его же распирает, он аж надувается весь, но держится. А Саша ему: «Андрей Иваныч, позвольте вам лучше водочки предложить. И огурчик вот…» Ну, он водки выпьет, огурцом закусит, его вроде и отпускает. А потом и вовсе заснул. Гурскому сразу обе девчонки и достались: и черненькая, и беленькая. Они вообще от него млели просто. Он как разделся… он что, спортсмен? – Был. В юности. – А чем занимался? – Десятиборьем. – А что туда входит? – Много чего входит. – Ну вот… а он еще и обходительный такой – «будьте любезны», «позвольте вам предложить…» – они обе на нем как повисли, так и не отходили ни на шаг. Даже простынки свои потом на себя набрасывать перестали. Андрей-то спит, а ты вообще ни на кого не смотришь. Только водку, как воду минеральную, пьешь и куришь одну за другой. У тебя что-то случилось? Неприятности? – Да так… И долго мы там были? – Прилично, – она погасила сигарету. – А потом? – Потом вышли на улицу и разъехались в разные стороны. Девчонки по домам, Андрей Иваныч у Саши на Васильевском остался, а мы с тобой – сюда. Только не сразу, сначала вы там, дома у Саши, оставшуюся водку допили. И ты еще ничего был, вполне… Это уж потом, когда мы с тобой сюда приехали, ты как порог квартиры переступил, так тебя и повело. А потом и совсем уж. В ванной заснул… Это ж надо? Хорошо еще, что я заглянула. А если б утонул? – Говно не тонет. – Наговариваете вы все на себя, дяденька. – Если бы… Значит, говоришь, конфуз вышел? – Уж даже и не знаю, дяденька, – глубоко вздохнув, девушка томно потянулась, выгнув по-кошачьи спинку, и одеяло, скользнув, обнажило до самой середины бедра обольстительную ножку, – какие такие были ваши планы на мой счет… – Достойный внимания предмет, – взглянув на стройную ножку, кивнул Волков. – Это несомненно. Тут я согласен. – А у меня и еще одна такая есть… Показать? – Ну что ж… – пожал плечами Петр, – давай взглянем. Что уж тут теперь поделаешь. –Он потянул за один из концов кушака халата, развязывая узел.Глава 2
В отличие от Волкова, Александр Адашев-Гурский проснулся в собственной постели. Однако радости в его пробуждении было мало. Затылок ломило, во рту было шершаво и вонюче, нестерпимо хотелось пить и писать одновременно. Не открывая глаз, он сел на постели, опустил свои длинные ноги на пол, протянул руку к висящему на спинке кресла халату, путаясь в рукавах, натянул его на себя, встал и, рассуждая над тем, которое из двух желаний осуществить прежде, разлепил веки. В сумраке петербургского утра, которое проглядывало сквозь портьеры окна, он увидел сидящего в дальнем углу комнаты перед светящимся экраном компьютера совершенно голого Андрея Иваныча. Гурский зажмурился, встряхнул головой, затем снова раскрыл глаза. Но Андрей Иваныч не исчез. Вместо этого он обернулся и, широко улыбнувшись, громко сказал: – Ага! Вот оно как! Очнулся? А не желаете компоту с белым хлебом? – В это время суток? – задумчиво произнес Гурский хриплым голосом и взглянул на часы. – Так ведь режим – это не когда лечь, это вовремя встать. А режим для поддержания здоровья – первое дело. Разве я не прав? – Может быть, ты, конечно, и прав, – Александр приложил руку к затылку и болезненно поморщился. – Но, сдается мне, не очень сильно. – А по-моему, я очень сильно прав, – Андрей Иваныч наклонился, поднял с пола литровый американский походный термос в чехле из толстой светлой кожи, отвернул блестящий металлический стаканчик, вынул из широкого горлышка пробку, звякая кубиками льда, наполнил стакан и протянул Адашеву-Гурскому: – Сто грам утром. – Думаешь? – скептически взглянул на него Александр. – Видишь ли, Саша, бывают в жизни человека моменты, когда излишняя рассудительность равнозначна малодушию. Ты что же – малодушен? Тем более что это не просто водка, а водка пополам с лимонным соком. – Да я вроде и так еще пьяный. – Так ведь поутру водку пьют как раз для того, чтобы протрезветь. – Да? – Вне всякого сомнения. Знаю, что говорю. – Мне сегодня еще с людьми встречаться… – И что страшного? Мне тоже иной раз доводилось встречаться с людьми. Встретишься бывало, взглянешь этак вот тайком, искоса, содрогнешься внутренне, но виду не показываешь. Главное: сдержать крик. А то они сразу слабину почувствуют, и тогда уже все. Пропал навсегда. – Андрюша… – Это то, что касается существительного «люди». А относительно глагола «встречаться» я тебе другую историю расскажу. Вот, например, как иной раз в жизни бывает, смотри: сначала, значит, они «познакомились», так? Потом «стали встречаться», а потом – р-раз! – и уже «сошлись». Иным кажется, что «дружат», да? Ан, не-е-ет… «живут». Можешь себе представить? Правду говорю, мне мама рассказывала. Не сомневайся. – Андрюша, я тебя умоляю… с утра-то пораньше такую пургу… – Гурский взял у него из рук блестящий стаканчик и выпил содержимое. – Оп-паньки! – радостно констатировал Андрей Иваныч. – Господи… – глубоко вздохнул Александр. – А ты что, совсем не спал? Когда мы домой-то вернулись? Где Петька? И чего это ты голый? – В какой последовательности отвечать на твои вопросы? – В любой. Только кратко. – Кратко не получится. – Тогда я в туалет пошел. – Зачем? – Пописать. Имею право? – Теоретически… наверное, да. – Хотелось бы осуществить это практически. – Ступай. Только осторожнее. – Постараюсь. – Уж будь любезен. А то, знаешь, пойдет человек в туалет на минуточку, всего-то навсего пописать, а с ним вдруг тако-о-о-е… хоть стой, хоть падай. И живи потом, как хочешь. Всяко бывает, короче говоря. Никогда не знаешь заранее, как дело обернется. Никому этого знать не дано. – Ага. Адашев-Гурский вышел из комнаты. Андрей Иваныч повернулся к компьютеру, легко коснувшись клавиши, вернул на монитор текст, отстранился подальше от экрана, откинул пятерней со лба волосы и стал перечитывать написанное: «И заходит солнце, и восходит солнце. И возникает новый день, в котором тебе суждено присутствовать, дышать и наблюдать предметы и явления. Люди, насекомые, животные и птицы (населяющие наряду с тобой окружающий мир) с первым лучом света придут в движение и, повинуясь своим собственным мотивам, станут менять свое расположение в пространстве относительно друг друга, растений, а также строений из камня и дерева. Господь им судья. Невольно являясь одной из непосредственных составляющих некоей знаковой системы. – дарованной всем нам свыше в качестве среды общего обитания, ты неизбежно будешь втянут в извечный процесс этих внешних перемещений, замещений, взаимодействий и метаморфоз, но в том нет беды. Нет в том беды, покуда остаешься внутренне недвижим. Покуда остаешься внимательным и непричастным». Хмыкнул, почесал кончик носа и, бегло скользя пальцами по мануалу, продолжил: «Существуют мириады неисчислимых вариантов судеб мира (имя которым Хаос), а есть, дарованная высшими силами непосредственно тебе, твоя собственная личностная судьба. И до той поры, покуда силы, формирующие эту твою судьбу, тебе не подконтрольны, все, что ты. можешь сделать, – это, выходя за порог своего дома, предельно тщательно завязывать шнурки на ботинках. Ибо стоит только зазеваться, допустив ничтожно малую небрежность, – споткнуться, например, возле самого края тротуара, наступив на развязавшийся шнурок, и все. Каюк. Ты мигом теряешь дарованную тебе изначально свободу. Споткнувшись, нечаяно толкаешь прохожего, он невольно делает шаг на проезжую часть, перед ним с визгом покрышек тормозит автомобиль, сзади в него неминуемо врезается другой автомобиль, ты виновато разводишь руки, но уже поздно. Вокруг тебя уже толпятся люди, которые ждут твоих слов и поступков. И попробуй отмахнуться. Поди объясни им, что у тебя на это самое время были назначены совершенно другие планы. Что ты просто шел в булочную, с тем, чтобы, вернувшись домой, сначала полакомиться компотом с белым хлебом, а уже затем с легким сердцем удавиться на намыленной веревке. Все. Хана. Хаос немедленно всасывает тебя, и ты, помимо своей воли, вынужден расхлебывать последствия собственной неаккуратности. Ибо не тебя толкнули, а ты толкнул. Потому что, если бы толкнули тебя, все было бы совершенно иначе. Поэтому постоянно бди. Будь безупречен. Ибо если на твоей ладони нет раны, в ней можно нести яд». Закрыв кавычки, поставил точку, откинулся на спинку стула, плеснул себе из термоса в металлический стаканчик, выпил, крякнул и стал еще раз перечитывать плоды своего труда. – Ну-у-у… где-то так, – задумчиво сказал сам себе, закончив чтение. – В общих, как говорится, чертах…Глава 3
Пока наши герои заняты каждый своим делом, мы позволим себе сделать небольшое отступление от линии, так сказать, основного повествования и рассказать читателю о некоторых событиях, которые произошли чуть раньше и, следовательно, предшествовали той истории, которая начинает разворачиваться на этих страницах. Итак. Днем ранее, а точнее сказать, вечером предыдущего дня, часов около восьми, в квартире Адашева-Гурского раздался звонок в дверь. Александр вышел в переднюю и отпер замок. За порогом стоял рослый, слегка подвыпивший молодой мужчина с ухоженной бородой и зачесанными назад волосами. – Ага, попался! – громко сказал он. – Едрен-батон, ну наконец-то! А то я тебе везде звоню-звоню, а ты мне нигде не открываешь. – Андрей Иваныч… – улыбнулся Гур-ский. – Я, понимаешь, адрес-то твой запамятовал. Глазами, главно дело, вроде помню – визуально, как говорится, – а вот, чтобы переспросить у прохожего, уточнить… никак невозможно. Вот и стучался во всякие двери похожих квартир. Но тебя там нигде нету. Ты, оказывается, только вот тут вот и проживаешь. – Андрей Иваныч… здравствуй, дорогой, проходи. Мужчина наклонился, поднял с пола небольшой фанерный посылочный ящик, вошел в квартиру и поставил на стоящую в прихожей под зеркалом тумбочку. Затем он обернулся к хозяину дома и широко распахнул объятия: – Здравствуй, Саша! Где ты был все эти годы? Они обнялись. – А это что? – Александр указал на ящик. – Это? Это мы с Милой посылочку тебе собрали. Ну… типа, как из тыла на фронт. Или еще как-нибудь. Короче, все самое необходимое, с любовью и заботой. У тебя в доме, случаем, топора нету? – Равно, как и пулемета… – Гурский ушел в комнату и вернулся со складным ножом, рукоятка которого матово поблескивала белой сталью, контрастно оттеняя черные вставки из бугристой резины. – Ну-ка, дай позырить… – Андрей Иваныч взял в руки нож и прикинул на вес.– Ото! Это ^откуда такой? – Из Нью-Йорка. – Зыканский кенжик! А как же… – Дай-ка. Тут кнопки нет, тут вот как надо, – подцепив большим пальцем некий штырек и чуть взмахнув рукой, Александр выбросил короткое тяжелое лезвие, которое, щелкнув, встало на стопор. – Давай ящик. – Нет-нет, дай сюда, я сам, – Андрей взял у Гурского нож, взглянул на лезвие и прочел: – «Смит энд Вессон»… Ни-и-и фи-ига себе! А кобуры от «Бернса-Марти-на», к нему, случаем, не прилагается? – Андрюша, ну… ты ящик вскроешь когда-нибудь?.. Или вместо этого мы с тобой тут дурака валять будем? – Ага, не терпится? То-то. Мы хотели почтой послать, но… потом, видишь ли, у меня тут, в Питере, дела кой-какие образовались, я и решил сам доставить. – Андрей Иваныч снял с плеча висевший на ремне термос, поставил его на пол, вставил широкое толстое лезвие ножа в щель под крышкой посылочного ящика и, пользуясь им в качестве рычага, стал вынимать из деревянной планки маленькие гвоздики. Затем отложил нож, ухватил край крышки пальцами и дернул: – Опа! Адашев-Гурский потянулся к посылке. – Нет-нет! – запротестовал Андрей. – Уж раз я сам доставил, то уж позволь, тэс-скать, в торжественной обстановке, из моих собственных рук, с наилучшими пожеланиями и прочая, и прочая… короче, с днем рождения! – Вообще-то, он у меня у меня в январе. – Пра-а-авильно. А сейчас как раз август. Разве нет? – Справедливо. – Ну вот. А ты говоришь… В общем, принимай подарки. В посылочном ящике оказались: литровая банка варенья, толстые вязаные шерстяные носки, большой старинный штопор с деревянной ручкой, автомобильный буксировочный трос и небольшого формата затрепанная книжка в твердом переплете. Все остальное пространство было плотно заполнено ворохом смятых газет. Адашев-Гурский взял в руки книжку, раскрыл и взглянул на титульный лист:А. В. Немилов Профессор Ленинградского Университета и Сельско-Хозяйственного Института «Биологическая трагедия женщины» Очерк физиологии женского организма 3-е вновь просмотренное и дополненное издание С 11 рисунками книгоиздательство «Сеятель» Ленинград 1927
– Саша, – Андрей Иваныч постучал согнутым пальцем по раскрытой книжке, – эта вещь посильнее «Фауста» Гете будет. Я лично, читая, рыдал. Ну, просто рыдал, как дитя. Разве что не в крик. – Спасибо, Андрюша. Я совершенно искренне тронут. Только вот… зачем мне трос? У меня и автомобиля-то нет. – А это не ва-а-а-жно… Вон какая веревка, видал? Обязательно пригодится. Никогда ничего не знаешь заранее. Коснись чего – а у тебя хорошей веревки в доме нету. Разве это дело? – Ну спасибо. – А носки Мила сама вязала, и варенье – домашнее, не сомневайся. – Спасибо, тронут. Правда. А ты надолго? – Да нет. День-два. Мне тут нужно… короче, тебе это неинтересно. Да я уже почти все и сделал. – А ты когда приехал? – Гурский взял штопор, банку с вареньем и направился на кухню. – Голодный? – Утром я приехал, – Андрей пошел вслед за ним. – Тебе позвонил, не застал, посылку на вокзале оставил, в камере хранения, и делами занялся. Потом гулял. Да! Презабавнейшую сцену довелось мне наблюдать. Прогуливаюсь я возле Спаса на Крови, из термоса понемножку отхлебываю, а там, чуть в сторонке, стоит автобус, громадный такой, и из него япошки выходят, туристы. Все с головы до ног фотоаппаратами да камерами всякими обвешанные. Ну вот… и останавливается вдруг рядышком микроавтобус. Опускается у него спереди, ну, у переднего сиденья, справа от водителя, стекло на окне и высовывается оттуда, натурально по пояс, актер этот… который в телепередаче «Городок» выступает. Там еще один длинный такой, с усами, а это другой… как его? – Стоянов. – Да! Вот! Стоянов, именно. Высовывается из окна артист Стоянов в гриме Владимира Ильича. И громко так говорит: – Господа японцы, минуточку внимания! – Те башки свои нерусские повернули и на него пялятся. – Гутен морген! – он им говорит. – Май нейм из Ленин! Узнаете? – а сам пальцем себя в грудь тычет и улыбается. Они в ответ кивают, тоже улыбаются и объективы свои на него наводят. – А теперь внимание! Этеншен! Готовы? А ю реди? – Ее! Ее! – японцы ему. – Реди! О'кей! – Ага. Вери гут. – Он неспешно засучивает правый рукав, сгибает руку в локте и другой рукой – опа! – Во вам Курилы! – И укатил. Я радовался чуть не в крик. – Да, – кивнул Гурский, – у нас это бывает. Так ты голодный? Зазвонил телефон. Гурский прошел в комнату и снял трубку. – Алло. – Сашка? – услышал он голос Волкова. – Нет, извините, пожалуйста, это воры. А хозяина дома нету. Ему что-нибудь передать? Вы говорите, не стесняйтесь, мы ему записку оставим. – Умничаешь все… Слушай, приезжай сюда, а? – А ты где? – В кабаке. «На здоровье» называется. – Лечишься? – Да подлечился уже. Слегка. Но не до конца. Твою рожу увижу, может, стошнит. Глядишь и полегчает. Приезжай, а? – Ой, Петя… – вздохнул Гурский. – Как-то не входило в мои сегодняшние планы нажираться. У меня завтра дела. А что случилось? Что-то голос у тебя нехороший. – Да пошло оно все в жопу. А нажираться мы не будем. Зачем нам нажираться? Так… посидим культурненько. – Ага. Конечно. – Так ты подъедешь? – А где это? – Сейчас, у официанта спрошу. – Так ты дай ему трубку, я сам выясню. – Слушаешь? Большой, тринадцать. Это на Петроградской, недалеко от Тучкова моста. – Ладно, найду. – Давай быстрей, а? Не затягивай. – Хорошо, – Александр повесил трубку. – А чем Петр нынче занимается? – Андрей Иваныч усаживался вместе с Гур-ским в такси. – Я его лет десять назад, наверное, в последний раз видел. Он в милиции где-то вроде служил, да? – В убойном отделе. Но он ушел оттуда, несколько лет уже как. В какой-то частной структуре сейчас. Охрана, еще там что-то… я толком и не знаю. Короче, разъезжает на джипе с БОЛЬШОЙ под мышкой и морды разные бьет время от времени. – Зачем? – Нервы… – пожал плечами Гурский. Выехав по Малому проспекту Васильевского острова на набережную, такси повернуло направо, постояло на светофоре и, перемахнув через Тучков мост, остановилось на перекрестке. – Там дальше, на Большом, одностороннее, – повернулся к Александру водитель. – Можно по Пушкарской, а потом назад, но это крюк… – Я знаю, – Гурский вынул из кармана бумажник. – Мы пройдемся, тут рядом. – Там вот, по правой стороне, пожарная часть, а потом… – Да найдем, найдем, спасибо, – Гурский протянул деньги. – Счастливо. – И вам того же. – Андрей, выйдя из автомобиля, кивнул водителю. Адашев-Гурский захлопнул дверь машины и направился к подземному переходу. Был мягкий августовский вечер. – А вот ты, Александр, живешь в этом городе, – сказал Андрей Иваныч, не спеша идя по тротуару и разглядывая дома,– и ведь даже и не подозреваешь небось что это я его построил. – Ты? – Ну здрас-сте, а кто?!. Кто, по-твоему, способен нагромоздить столько красоты, Пушкин? – Ленин. – Ну уж нет. Ленин придумал мыло и спички. – И построил Мавзолей. – И построил Мавзолей, правильно. Они вошли в ресторан. Гурский поздоровался с встречающим гостей у входа метрдотелем и оглядел зал. За одним из столов, не сняв кожаной куртки, одиноко сидел Петр Волков. Увидев Александра, он приподнял руку. – Ну привет,– Адашев-Гурский подошел к столу, отодвинул стул и, усаживаясь, кивнул на своего спутника. – Узнаешь? – А ка-ак же… узнаю брата Колю. – Петр привстал из-за стола. – Андрей Иваныч собственной персоной! Поорем? – Обязательно, – Андрей протянул ему руку. – Но не сразу. Сначала выпьем. – Это у тебя кто? – Гурский чуть переставил на скатерти практически пустой пузатый графин с остатками водки и указал пальцем на стоящую перед Волковым тарелку. – Кролик. А что? – Да нет, просто… как-то он, наверное, пахнуть должен, 'уж даже и не знаю как… – Гурский чуть поморщился. – Да брось ты, ничем он не пахнет. И порция аж вон какая… час уже, наверное, ем, никак съесть не могу. Очень рекомендую. – Рекомендуешь что – доесть за тобой? – Да иди ты… –отмахнулся Волков.– Закажи, он вкусный. – Не может он быть вкусным, Петя. Ты же сам сказал, что он ничем не пахнет. А пища – это еще и аромат. Какой же вкус без аромата? – Ерунда. Важна суть – нажористость. А всякие там ароматы… – Ты бы смог трахнуть пусть даже и самую очаровательную барышню, если б от нее воняло? – Я же тебе говорю, ничем этот кролик не пахнет. И потом, – Петр пожал плечами, – жратва это одно дело, баба – другое. Совершенно разные вещи… – Нет, – Адашев-Гурский покачал головой и переставил водочный графин на место, отгородившись им от тарелки с недоеденным кроликом. – Вовсе даже и не разные. И то, и другое, Петя, это такие фишки, которые входят в твою жизнь. И у каждой фишки свой запах: зло смердит, добро благоухает. Для того нам чутье и дадено, чтобы отличали одно от другого. – Друга от врага? – заинтересовался, присаживаясь за стол, Андрей Иваныч. – Кролик нам враг? – Враг, – кивнул Гурский. – А водка? – Друг. – Любопытно, любопытно… а вот, например, уха из селедочных щек? – Понюхать сперва надо. – Ага-а-а… – Андрей взял со стола сложенную салфетку, развернул ее и заправил за ворот рубашки. – Значит, так, любезнейший, – повернулся он к подошедшему официанту и взял из его рук меню, – прежде всего, разумеется, водки… Официант склонился над блокнотом. Какое-то количество времени спустя – когда уже много чего было съедено и еще больше выпито; когда цыганское трио спело у стола наших друзей «Невечернюю» и обе ручки солистки были обцелованы Андрей Иванычем; когда Петр все-таки втолковал молоденькому официанту, что русский купец Василий Александрович Кокорев был великим патриотом и именно поэтому пил шампанское непременно разбавленным огуречным рассолом и добился, чтобы ему подали на стол в графине именно этот напиток; когда Адашев-Гурский, зарулив по дороге из туалета на кухню, выкурил там сигарету и поделился с шеф-поваром ресторана секретом приготовления почек с хересом, Волков выпил очередную рюмку и хмуро закурил. – Ну? – негромко спросил его через стол Александр. – Чего это ты вразнос-то пошел? – Ай!.. – отмахнулся Петр, подозвал официанта и заказал еще водки. – Ладно, колись. Я же вижу. Случилось чего? – Да то, Саня, и случилось, что пошло оно все на хер. Вот у меня уже где, – он провел ребром ладони по горлу. – Веришь? Во где! – А конкретно? – Да ну… – Петр раздавил в пепельнице недокуренную сигарету. – Завязывать, наверно, мне придется с этим Бюро, – А что так? – Ну… вот так. – И что будешь делать? Водку пить? – Ой, уеду-уеду… – широко улыбнулся Волков. – Буду с попкой жить, на гавайской гитаре играть. – Тоже дело. – А то… На наш век войны хватит. Не здесь, так там. А стреля-а-аем мы, – Волков взял из рук подошедшего официанта полный графин, – без про-о-омаха. Еще с гражданской. Давай треснем. А где Андрей Иваныч? – В сортире, наверно. – К та-аржественному маршу! – Петр приподнял над столом графин. – Па-а-а батальонно! – Стал наполнять рюмки. – На одного линейного дистанции! Первый батальон прямо! – Он взял свою рюмку. – Остальные на пра-а-а… о! – Шага-а-ам… – Гурский поднял свою рюмку. – Арш! – Они одновременно выпили. – И все равно любопытно, – потянулся к сигаретам Александр, – в чем проблема? – Короче… – поставив рюмку на стол, Петр, морщась, подцепил на вилку кусок маринованной миноги, – короче,. подставили меня. Но это как раз нормально, так и должно быть, работа такая. Я их давлю, злодеев, в меру моих сил, они, в соответствии со своими способностями, пытаются этому процессу противостоять. Все честно. – Так в чем дело? – А в том, что я-то думал – хоть здесь все по-людски получится. Не-а. В ментах свое говно, здесь свое. Ну никак, видно, без этого дела не обойтись. – А конкретно? – А конкретно… не в том беда, что меня полным недоумком и уёбищем попытались выставить, а в том, что это дело у них проскочило, в конторе нашей эту поганку схавали. Вот в чем вся хренотень, если конкретно. – Ты же говорил, что Дед ваш… – Не-ет… – Волков отрицательно помахал в воздухе указательным пальцем. – Нет. Дед он… тут без вариантов. Таких, как он, вообще на свете не бывает. Если он, к примеру, скажет, что это я Москву поджег, ну… в восемьсот двенадцатом, я засомневаюсь, конечно, но… мало ли… не в себе я, возможно, был, потому и не помню. В общем, я с ним соглашусь. Такой он человек. По жизни. – Петр замолчал, глядя в пространство. – Ну? – Что? А-а… В отпуске он. В Таиланде. На рыбок летающих поехал посмотреть. Никогда, дескать, не видел. А за него на это время Борман остался. Есть у нас такой, он у Деда вроде как заместитель по общим вопросам. Ну, а я с ним в контрах. Давно уже. Чуть не с первых дней. – А что так? – Да он, понимаешь, из армейских. Ну, и есть в нем… – Волков пощелкал пальцами, подбирая нужное слово, – ну… «ты начальник – я дурак, а уж если я начальник…» – Понятно. – А у меня спина не гнется. Такая вот особенность строения скелета. Я вообще только перед Дедом отчитываюсь. Ну вот и… – Ясно. А как тебя подставили? – Видишь ли… – Петр опять наполнил рюмки и поднял свою. – Р-равняйсь? – Смир-рно! – Гурский распрямил спину и расправил плечи. – Шага-ам… – Арш! Они выпили и закусили. – Видишь ли, – продолжил Волков, – тут вот какое дело. Перед самым отъездом Деда на Тайвань… – В Таиланд, ты говорил. – А это не одно и то же? – Нет. – Ну, тебе видней. Я там не был никогда, мне как-то без разницы. В общем, незадолго до этого стукнулся к нам в контору бизнесмен один. Заславский, – Петр прикурил сигарету,– Вадим Николаич. Хозяин фирмы риэлтерской, ну, это, знаешь, когда недвижимость всякая, купить-продать, аренда, то-се. – Я в курсе. – Да? Господи, какой умный…. Ну вот… была у него, как водится, крыша. Он же еще тогда фирму свою открывал, когда без этого никак не обойтись. А старшим этой самой крыши был некто Савелий. Человек в городе известный, где-то даже уважаемый, поскольку жил по понятиям, чужого не хотел, короче,. авторитетный был человек. Он у Заславского и в уставных документах долю малую имел, символическую, но… в бумагах присутствовал. И вот – я не уточнял, что да как, но, короче, погиб он не так давно. И начался, как это обычно бывает, передел. – У братков? – Ну да. Савелий был в авторитете, все в своих руках держал, а не стало его… началась возня, борьба за первое место. По олимпийской системе – проигравший выбывает. Ну… один выбыл, другой, третий. И остался, в оконцовке, на вершине пьедестала полный отморозок. Некий Чика. Из молодых, да ранних. Ну ничего святого, – Волков затянулся и выпустил колечко дыма.– Ну вот… и приходит этот самый Чика к Заславскому. Но не просто так приходит, а приходит он с текстом, примерно таким: «По законному праву наследования материальных ценностей своего предшественника я вступаю во владение всех вас тут вместе взятых со всеми вашими потрохами. Это ясно или проще объяснить?» Вот где-то так он представился, – Петр стряхнул пепел, – а главное, мол, хватит вам здесь сопли жевать, а нужно делать реальные лавэ, тем более что они у вас под ногами валяются. И сразу внес конкретное предложение, подкупающее своей живой простотой. – А он имел на это право? – На что? – Наследовать. – Ну-у… – Волков пожал плечами,– по-всякому на этот вопрос можно взглянуть. Можно так, а можно и эдак. В том-то все и дело. Поэтому Заславский к нам и стукнулся. Тем более что предложение, с которым Чика нарисовался, как бы это сказать… в общем… грубо говоря, но мягко выражаясь – полная херня. – А что так? – Старичков, дескать, одиноких мы с вами будем опекать. И старушек. Они нам свое жилье отпишут, а мы им за это – полный пансион на оставшиеся им дни, а потом похороны за счет фирмы. – А дней, оставшихся после того, как они свое жилье на фирму отпишут, не больше недели получится, – кивнул Гурский. – Может, и меньше. Отморозок, одно слово. – Так эту тему вроде проехали давно. Ее же и в газетах, и по телевизору как только не обсасывали. Дураков-то нет уже. – Син дуда, – кивнул Адашев-Гурский и выпил водку. – Что-то Авдрюхи долго нет. Он там не заснул на горшке, как считаешь? – Волков поставил рюмку. – Так, а… что-то я не понял, в чем подстава? Ты-то каким боком? – А вот тут-то вся ерунда и начинается. Короче… я тебе буквально в двух словах, тошно мне все это мусолить. В общем, Дед мне эту канитель сунул и поехал на летучих рыбок смотреть. Я в суть дела вникать начал, .а тут наш Вадик и крякнул. – Заславский? – Ну да. Для меня, естественно, его смерть – еще одна головная боль, дополнительная. Что да как – это ведь тоже выяснить надо, .если уж я туда сунулся. Ну хотя бы чтоб Деду связно изложить суть дела. А там уж пусть он сам решает. Логично? – Вполне. – Ну вот. Я-на фирму. Там говорят, что врачи после вскрытия констатировали инфаркт. Он, дескать, за рулем сидел, а тут – бац! – сердце. Он и помер. А потом, мертвый уже, с дороги и вылетел. – Бывает. – Бывает, согласен. Но ехал он не один. С женой ехал. – Разбилась? – Нет, жива. Даже не сломала ничего, хоть машина через крышу кувырнулась. Я-к ней. «Как, – спрашиваю, – дело было?» – «Да так, – отвечает, – все и было. Я, когда из машины выбралась, „скорую“ вызвала. Врачи вместе с милицией приехали. Ну и… несчастный случай. Как выяснилось». – «А он что, – спрашиваю, – больной был? Сердечник?» А она говорит: «Уж и не знаю даже. В больницах не лежал, но на сердце жаловался. Вот и в тот вечер тоже». Ну… меня сомнение взяло. Я же с ним общался – молодой мужик, за тридцатник где-то, с виду здоровый, крепкий. И вдруг, ни с того ни с сего, нате вам, инфаркт. А она и говорит: «Вы, если сомневаетесь, хоть у кого спросите. Он вообще в последнее время валидол с собой носил постоянно. И в ресторане ему нехорошо было. Сестра может подтвердить». – «Чья, – говорю, – сестра?» – «Моя, – отвечает. – Мы в тот. вечер вместе в ресторане были». – «А можно, – спрашиваю,– поговорить с ней?» – «Конечно, – говорит. – Почему нет?» Дала мне телефон, адрес. Созвонился я тем же вечером с ее сестрой, подъезжаю к ней домой, звоню в дверь, она мне открывает, и я чувствую – крыша у меня едет! – А что так? – Да они двойняшки, оказывается! Как две капли просто. Единственное, что та в платье была, а эта в халатике. Я опу-пел. Ну… слово за слово – я спрашиваю, она отвечает, коньяком меня угощает. А потом… – Петр достал сигарету, прикурил, глубоко затянулся и выпустил дым через нос. – Что? – А потом, Саня, она на меня и кидается, аки фурия… – Как это? – Да так. Ногтищами своими чуть глаз –мне не выдрала! И главное… был бы мужик – в репу выписал и успокоил. А тут ведь барышня… Я ее обхватил, руки держу-а она орет, вырывается! – на диван завалил и… как-то утихомирить пытаюсь. «Ты чего, – говорю, – офонарела?!» А сам думаю: «Может, припадочная? Чего делать-то, вырубать?» – Ну и?.. – Ну что… побарахтались мы с ней, я ее придавил, она потрепыхалась-потрепыха-лась, а потом совершенно спокойно так и говорит: «Ну все, все. Слезай давай…» Я ей: «Все? Успокоилась?» А она: «Все нормально, пусти». Я отпустил. Она встает, халатик поправляет и говорит: «Вы извините, у меня бывает, не обижайтесь…» Я плюнул и ушел. Ну и вот… – Петр раздавил в пепельнице недокуренную сигарету, – а на следующий день прихожу я к нам в контору, меня сразу Борман к себе вызывает и говорит: «Все, Волков, ку-ку! Я давно знал, что с тобой в конце концов именно вот таким чем-нибудь дело закончится. Давай-ка ты вали отсюда, пока ветер без сучков, да еще скажи „спасибо“, что на тебя в менты заяву не подали. Я уговорил. Чтобы позору на нас не было. Короче, давай проваливай, а Деда я сам все объясню». Я стою, глазами, как дурак, хлопаю и, натурально, понять ничего не могу. – Что это ты там ему такое объяснишь? – говорю. – Что? – спрашивает. – А вот это вот самое. Эти вот твои геройские художества. – Встает, берет со стола кассету, вставляет в видик и включает. Я смотрю, а та-а-ам… – Волков прикрыл глаза. – Что? – Вижу я там, как сижу у этой куклы в доме, коньяк пью, а потом хватаю ее и на койку заваливаю. А она вроде как отбивается. А? Вот такое вот кино… без звукового, правда, сопровождения. – Занятно. – Дальше еще веселее. Оказывается, это жена Заславского приволокла утром кассету и заявила, что я ее изнасиловать пытался. Не сестру – заметь! – а именно ее, представляешь? – А зачем, не объяснила? – Что «зачем»? – Зачем ее насиловать-то? – удивленно вскинул брови Адашев-Гурский. – Не царское это дело. Тайский массаж, фелацио… ну, пылкая влюбленность, на самый крайний случай, а-акрашенная, так сказать, плотским вожделением предмета, это еще туда-сюда. А так… – Он пожал плечами.– Чушь это все. Нет в ее обвинении правдоподобия. Так можно заявить, что ты у нее кастрюлю холодных макарон на кухне съел. Тайком. – Это мы с тобой так рассуждаем. – Нормально рассуждаем.– Гурский выпил рюмку водки и потянулся к закуске. – А как еще можно рассуждать? – А она рассуждает по-другому. Она же до замужества вместе с сестрой-двойняшкой в парном стриптизе выступала, в ночном клубе. И все вокруг слюни пускали, за бабки. В ее представлении все мужики – козлы, и им от нее только одного и надо. Причем немедленно, как только они ее увидят. Понимаешь? Она всю свою жизнь крутилась среди… короче, это же совсем другая порода людей. Они ж, как зверьки, что ли… у них все иначе. И они считают, что вот это-то как раз и есть нормально. Что у всех остальных такой же взгляд на вещи. – А муж? – А что муж? Он ее, между прочим, именно в этом клубе впервые и увидел. И тут же запал. Душой и телом. – Ну хорошо, и зачем ей это нужно? – Замуж за него? – Да нет, это понятно. Зачем ей на тебя-то поклеп возводить? – Ну-у… муж ласты склеил, фирма ей осталась, как наследнице всего его имущества, так? – Допустим. – Заславский хотел с нами договор заключить, чтобы от бандитской крыши уйти и жить спокойно, нормально работать. Он помер, но мы-то остались? И бумаги кой-какие, которые он с нами подписал, тоже остались. И вот приходит она к нам с этой кассетой и говорит: «А идите-ка вы, ребята, с этой вот такой вот вашей охраной… лесом. И жуйте вы, все вместе, шишки». Имеет право? – Вполне. – Ну вот. Так она и сделала. – А если просто прийти и спокойно от услуг ваших отказаться? Безо всякого цирка? – Можно. Только тогда вопрос возникает: «Почему?» При сегодняшнем раскладе если не под нас, значит, под Чику фирме ложиться придется. Муж-то ее не просто так к нам пришел. Он же нам все выложил. – Да. Не нужны, выходит, ей ваши вопросы. – Ну да. Пришла, кассету сунула и дверью хлопнула. И все. – Выходит, лично ей бандиты милее. – Наверно. Черт ее знает. – Ну ладно, допустим. А этот-то, Борман твой, он что, совсемпридурок? Он ей поверил? – Видишь ли… поверил не поверил, не в том дело. – А в чем? – Ну… во-первых, в клиентуре Бюро наше, в общем-то, нужды не испытывает. Работы хватает. Одним больше, одним меньше – не существенно. Кто нам этот Заславский, сват-брат? Чего за его жену переживать, если она под бандитов лечь хочет? Вольному воля. А во-вторых, я же тебе говорил, что… ну нету у нас с Борманом взаимопонимания и обоюдной любви. А тут у него вдруг такой повод меня сха-вать подвернулся. И Деда рядом нет. Ну? Это ж такой подарок судьбы! Ведь если по строгой логике вещей рассуждать, отнеси она эту кассету в менты, да накатай заяву… это же тогда не только мне, это же всей нашей конторе во главе с Дедом такую кучу дерьма разгребать, могут и вообще прикрыть вашу лавчонку. – Эт-та вряд ли. Дед, он все ж таки… – Что? – Видишь ли… тех, кто его контору прикрыть имеет право, ну-у… чисто-юридически… понимаешь… – Что? – Короче, в случае чего, стоит ему только пальцем шевельнуть и… в общем, он их сам прикроет в один момент. Всех вместе и каждого по отдельности. Да так прикроет, что… после этого случайные знакомые их соседей лет десять по ночам от кошмаров вскрикивать будут. – Иди ты? – Вот так. – А он из каких будет? С Лаврентием Палычем, случайно, дружбу не водил? – Нет, Саша, не водил. А вот его учителя расстрелять Лаврентий хотел. Это было. – И что? – Не получилось. – Как это? Чтобы Берия кого-то расстрелять хотел, и у него не получилось? Так не бывает. Не могло так быть. – Было, – кивнул Волков. – Что ж за учитель такой у твоего Деда был? И чему это он его, спрашивается, учил? – Да, собственно, профессии и учил. И звали его Илья Григорич. По фамилии – Старинов. Он вообще-то жив еще. К нему за наукой до сих пор такие люди с поклоном ходят, что… только он не всех принимает. – А Деда твоего принимает? . – А Деда принимает. – Вот ведь, надо же. А чего же он в Москве-то не живет? – Кто? – Дед. – А зачем? – Ну как… командовал бы там… ну я не знаю… чисто ка-анкретно ходом курантов, например, что на Спасской башне тикают. Представляешь? Сколько скажет – столько и прокукарекают. Все бы в его руках было – кому когда чего начинать, а кому вроде бы и это… типа, что, мол… пора бы уже и заканчивать. Время, дескать, твое вышло. Па-а-ашел спать, пока в рыло не схлопотал! А? – Так, видишь ли, Саша… понял я, конечно, твою ловкую иносказательную аллегорию, но ведь вовсе не обязательно для этого в Москве жить. Даже и наоборот. – Наоборот? – Ну конечно. В том-то и дело. Куранты курантами, но ведь еще и другие механизмы имеются. Дистанционного, тэс-скать, управления. И вообще, он питерский, как ты да я. Ты бы в другом городе жить смог бы? Чтобы с тоски не сдохнуть? – Старинов… кто такой, почему не знаю? – Ну и о чем с тобой тогда разговаривать? И кто ты после этого? – А кто я после этого? – Мудак ты, ваш бродь, после этого. – Н-ну… на тако-ое ва-аше заявле-е-ние, – склонившись над столом нараспев произнес Адашев-Гурский, – я бы должен, был, навер-рное, ответить р-разве что левор-рвер-рной пу-у-улей! – Короче, пойди она с этой самой кассетой в менты и накатай на меня заяву, отмываться Деду все равно придется. Вот Борманюга все это прикинул и заявил: «Давай-ка, сдавай волыну, тачку и удостоверение. И дуй отсюда крупными скачками. Чтоб духу твоего здесь больше не было!» – А ты? – А что я? Мне что, оправдываться перед ним прикажешь? – вскинул глаза Волков. – Ну, ключи от машины я на стол бросил, а уж ксиву и ствол… это уж извиняй! Вот он у меня, – Петр приподнял левую руку и похлопал себя под мышкой, – я его только Деду верну. – Значит, оправдаться все-таки надеешься. – Да не буду я оправдываться. Подстава, она подстава и есть. И если одного моего простого честного слова для разрешения всей этой непонятки недостаточно, то… уж тогда извиняйте, господа товарищи, вам дальше жить. Но без меня. В общем, если будет у Деда желание вникнуть в суть вопроса – хорошо, а не будет… н-н-ну и не будет. Не в последний же раз на свете-то живем. Ну на самом-то деле. А? Сань, ну разве не логично? О, а во-о-от и Андрей Иваныч! С облегчением организма я вас поздравляю. – Благодарствуйте, – Андрей отодвинул стул и, чуть покачнувшись, уселся к столу. – А я тут, господа, анекдотец прелюбопытнейший выслушал. Про то, как едут, дескать, в железнодорожном купе два человека, причем один из них грузин, а второй… – Он налил себе в рюмку водки, выпил и задумался. – Ну? – спросил Адашев-Гурский. – Что? – А второй? – А-а… ну, второй, наверное, тоже грузин, я, честно говоря, не знаю. И вот, короче говоря, один из них вдруг взял да и пукнул! Да еще и так громко… – И?.. – Да, собственно, и все вроде бы, – пожал одним плечом Андрей Иваныч. – Но я почему-то очень смеялся. – И вот еще что, – Волков откинулся на спинку стула, – никак не оставляет меня ощущение, что… что стоит за ними кто-то, за двойняшками этими. Они же молоденькие и, в общем-то, глупые. Ну не то чтобы уж совсем, но… слабо, на мой взгляд, им самостоятельно такую со мной канитель вертануть. Тут другие мозги нужны. По-другому устроенные. Крутит сестренками кто-то, зуб даю. Вот бы мне кого достать! – Чика? – предположил Гурский. – Может, и он, – задумчиво кивнул Петр. – Но ведь и к нему на кривой козе не подъедешь, ведь предъявить что-то нужно, н-ну… хотя бы для начала разговора. С Дугиным Игорьком тоже потолковать было бы нелишне, он же при Заславском замом состоял, все расклады наверняка знает. Да и с куклами этими еще хотя бы разок встретиться. Но… никто из них теперь и слова мне не скажет. На пушечный выстрел ко всей этой запутке мне теперь не подойти, а сидеть вместо этого на жопе ровно и дерьмо хавать, пусть даже и без особенного для себя аппетита. Ведь так вроде бы дело выходит, а? Вот, Андрей Иваныч, вот скажи честно, какое, например, твое на этот счет будет рассуждение? Хотелось бы тебе дерьмо хавать? И еще и сидя на жопе ровно? Только говори честно… – А если в морду? – Андрей потянулся к графину с водкой и опять наполнил свою рюмку. – Я, господа, конечно, не знаю, о чем вы тут говорите… н-н-но считаю так – первым делом немедленно необходимо в морду! А потом сразу махнем на Волгу, ведь вечер-то какой, а? Ведь грех же сиднем-то сидеть, ну честное же слово… Простору хочется и воли! Но сначала, разумеется, в морду. А если тебе, Петруша, может быть несколько не с руки, так мы в этом деле подсобим, ты не сомневайся. А то ведь вон как они тебя расстроили. Ну разве ж это дело? – Да нет, Андрюша, спасибо. Я и сам, если кого надо, соплей перешибу. – Нет-нет,– Андрей Иваныч опрокинул в рот водку, – ни в коем случае. Это же не эстетично. Как это – соплей? Так нельзя. Фу… это даже и представить-то себе неприлично. Мы их всех вместо этого возьмем под стражу, потом наденем на себя парики с буклями и устроим судебное разбирательство. Я вас уверяю, они нам не только всю правду расскажут, они у нас… вообще с ума сойдут. Гарантирую. Но прежде, судари мои, необходимо все-таки в морду. Непосредственно в самое рыло! Они же других слов-то не понимают, я вас уверяю. Это уж проверено. – А поехали… – оживился Петр и попытался подняться из-за стола. – Так ведь не допито же еще, Петя… – всплеснул руками Андрей Иваныч. – Вот уж когда допьем, тогда уж и поедем справедливость на место ставить. Зачем праздник-то ломать? – Логично, – кивнул Волков. – Наливай.
Глава 4
Но возвратимся, однако, в день сегодняшний, в то самое утро, когда Адашев-Гурский, выйдя из туалета, вернулся в комнату, взял с журнального столика сигареты, закурил, взглянул на Андрей Иваныча и чуть укоризненно произнес: – Андрюш… а это очень нужно – спьяну в моем компьютере ковыряться? Ты же сейчас понастираешь все на свете, а у меня там материалы всякие, работа какая-никакая, и вообще… Господи ты Боже мой, – он вновь приложил руку к затылку и болезненно поморщился, – ну прямо пульсирует. – Да, Саня… – Андрей Иваныч повернулся на стуле, закинул одну голую ногу на другую и сочувственно взглянул на товарища, – доведут-таки тебя кабаки да бабы до цугундера. Это как пить дать. – Да иди ты… – Адашев стряхнул пепел в пепельницу. – Помяни мое слово, – Андрей почесал широкую волосатую грудь. – И вот ведь… умный ты человек, тут спору нет, а живешь тем не менее глупо. А почему? – Ну? И почему? – А все потому, что умом своим совершенно не пользуешься. Ну вот зачем он, спрашивается, тебе даден, а? – Я им мысли думаю. – Какие? – Всякие. – И кому от них польза? – Ну-у… это как взглянуть. – Вот если бы не было у тебя твоего ума, то и ладно. Я бы тебя все равно любил, потому что… ну просто так, в конце концов. Но ведь он же у тебя есть. Вот что обидно. – Тебе-то чего обидно? – Ну как же, ведь добро пропадает, жалко. Разве нет?. Ну лень тебе самому, давай вместе книжку напишем, а? Ты будешь писать, а я запятые расставлять. – Можно вообще без знаков препинания. Еще даже и лучше. – А вот не скажи. Пунктуация – это скальпель. Вот тут-то рука мастера и видна бывает. Сразу. А просто так навалять с три короба – это всякий дурак сможет. – Вот и хорошо. – Что «хорошо»? – Вот пусть и валяет. Если ему больше делать нечего. – Кому? – Дураку всякому. Ко мне-то ты чего пристал? И… это… ну на самом деле… извини, конечно, но… оставь прибор в покое, вылезай. – Да ничего я тебе тут не загубил, не волнуйся. И даже наоборот. Я вон… новую директорию создал и даже начал уже в ней работать. За тебя. – Как это «за меня»? – А вот так. Мы с тобой вчера на бильярде играли? – Вроде бы. Я плохо помню. – Вот. Вот поэтому ты мне и проиграл. – Это в бане было? – В бане. Я-то к тому моменту вздремнул уже и… вроде бы и оклемался. А ты нет. – Ну и что ж тут такого? Бывает. – Бывает,– кивнул Андрей Иваныч. – А на что мы играли, помнишь? – На что? – Не помнишь. А играли мы с тобой на книжку. Ты проиграл. С тебя книжка. А долг с игры… это, батенька ты мой, дело святое. И простить его тебе я не в праве. Но поскольку человек я добрый, чувственный, можно сказать, аж до слезливости и люблю тебя как брата, то вот и набросал тут в двух словах некую жизненную концепцию, о которой ты мне вчера, отсвечивая голым задом, полночи талдычил. Не дословно, правда, у меня получилось, но… в общих чертах. И лексика твоя сохранена, большей частью. Просто я изложил покомпактнее. Ты-то все забыл, а я зафиксировал. – Ты чего, Андрей Иваныч, опупел? Какая, на хрен, концепция? Какая книжка? И чего это ты у меня здесь без порток расселся? – Голый я оттого, что душ недавно принял, пока ты спал, а халат у тебя в доме только один – твой. Я его надевать не стал. А говорили мы вчера о том, что хватит тебе в газетенках этих бульварных ерундистикой всякой заниматься – все равно ведь ни славы, ни денег, а напиши-ка ты, братец, книжку. А уж я ее раскрутить сумею, будь уверен. Грех тебе, право слово, с твоими мозгами и дурака валять. Какие-то вы все здесь, в Питере… малахольные. Выгоды своей видеть не хотите. Ну представь: фотку твою на обложку забацаем – «шесть на девять» или даже «девять на двенадцать», а? Известность, почет. А может быть, и бабки. Ну разве плохо? – Сам дурак, – Адашев затянулся сигаретным дымом, потом взглянул на сигарету и брезгливо поморщился. – Не обо мне речь. Мы с тобой вчера водку пили? Пили. Об жизни говорили? Говорили. Не говоря уже об смерти. Ты умничал? Умничал. И очень даже занятно. А у меня сейчас в издательском деле… короче, свой конкретный интерес имеется. – И что дальше? – Как что? Вот я на кон и поставил… ну, если ты проигрываешь, с тебя книжка. Раз уж ты просто так не желаешь. Сначала одна, а там посмотрим. – А если ты? – Если я проигрываю? – Да. Тогда что? – Ничего… – Андрей Иваныч пожал голыми плечами. – Вот так вот мы договорились, да? – Ну да. По-моему, все честно. Ты и проиграл. – Не может такого быть. А во что мы играли? – В «пул». – Тем более. Там же лузы, как… туда на тракторе въехать можно. – Все правильно. Ты и положил четыре шара подряд, прямо с разбивки. А потом у тебя черный упал. Ты и проиграл. Теперь отвечай. Тем более что – повторяю – вон, я твои вчерашние разглагольствования записал своими словами. На всякий случай, для памяти. – Андрей повернулся к компьютеру и щелкнул клавишей. Гурский подошел к нему, встал за спиной, протянул руку к мануалу и вернул текст на самое начало. Прочел. – Чушь какая-то, – сказал он в раздумьи. – Не мог я так говорить. Я вообще фаталист. Что выросло, то выросло. На все Божья воля. Нет. Не мог я такого говорить, разве что пьян был. – Ну-у… это уж… не без этого. – Вот меня и понесло, видимо. Но… вот это вот все, – он постучал пальцем по экрану монитора, – полная белиберда, причем манерная. Сплошное дурновкусье. – Это ты сегодня так говоришь. А вчера рассуждал совершенно иначе. Ты что же – беспринципен по природе своей? – Да. Именно. Я абсолютно беспринципен. В этом мой основной жизненный принцип. – А долг с игры? – Забудь. И вообще… не наезжай, а? У меня и без того башка, как… я не знаю что. Горячая и мягкая. Как жопа. – Фу, как грубо. – А мозгам своим мы и без написания книжек применение имеем. Свое собственное. – Да? И какое интересно? – Всякое. Как карта ляжет. – Ага. То-то у тебя черные шары в лузу валятся. – Бывает. Не без этого. Но чаще все-таки выигрываем. – Ну и ладно. Тебе жить. Я, вообще-то, хотел как лучше. У тебя планы конкретные на сегодня есть? – Да есть дела кое-какие. А у тебя? – Ой… – зевнув, потянулся Андрей Иваныч, – даже уж и не знаю. Я. вроде все уже сделать успел. Так… несколько звонков еще… да и домой поеду. Ну, в крайнем случае, до завтра задержусь. – Давай вот чего, – Гурский задумался. – Давай я тебе ключи оставлю на всякий случай, ты же всяко только вечером поедешь, даже если и сегодня? – Скорее всего. – Ну вот. А я к тому времени вернусь. Заодно и провожу. – А у тебя дела твои надолго? – Трудно сказать. Вряд ли. Мне тут с человеком одним встретиться нужно. С профессором Барановым. – А он кто? – Генетик. Всеми уважаемый. – И зачем тебе? – Да… там материал один занятный может получиться. Мне у него проконсультироваться нужно. По поводу телегонии. – «Теле…» что? – Телегонии. – А это еще что такое? – Потом расскажу, – Александр погасил сигарету и пошел в ванную. Вернувшись в комнату, Адашев-Гурский застал Андрей Иваныча одетым и говорящим по телефону. – А вот и Александр, – сказал Андрей в трубку, – дать его? – Кто это? – спросил Гурский. – Петр, – Андрей Иваныч протянул телефонную трубку, – держи. – Алло, – Гурский приглаживал одной рукой влажные волосы, – привет, Петька. Ты как, жив? – Да вроде… – вздохнул на том конце провода Волков. – Ты там чего делать собираешься? – Предлагаешь продолжение банкета? – Н-ну-у… а ты категорически против? – Но ведь не с самого же утра. – Почему? – А тебе одиноко? – Да не совсем… но все равно скучно как-то без компании. – Понятно. Вот что, слушай… давай-ка, я тебе пока Андрей Иваныча для поддержания компании доставлю. Ты как? – взглянул он на Андрея. – Отчего же с хорошим человеком водки не выпить? Пусть даже и с самого утра, – рассудил тот. – Что ж мы, не русские люди? – Ну вот, слышишь? Я его у тебя оставлю, а сам к вам потом присоединюсь. У меня дела сегодня кое-какие. С собой захватить что-нибудь? – Да ничего не надо, у меня пока все есть. – Ну ладно. Жди. – А когда вы приедете? – Да сейчас и подъедем. – Вот. А у меня здесь все вместе и позавтракаем. – Волков повесил трубку. – На вот, держи.– Адашев запер входную дверь своей квартиры и протянул ключи Андрей Иванычу. – Мало ли… пусть у тебя будут, на всякий случай. Хоть и вряд ли ты сегодня куда-нибудь от Петра выберешься. – Думаешь? – А то я не знаю… Они стали спускаться по ступеням. – А балкон у тебя замечательный, ни у кого такого не видел, – хмыкнув, тряхнул головой Андрей. – Это ж кому такая фантазия в голову пришла, чтобы выход на него прямо с кухни? – Бог его знает. Там… ну на той стороне, где у меня кухонные окна, вообще сплошной брандмауэр. Из одной еще квартиры только окна и выходят. Этажом ниже и… чуть в стороне. А балкон на всей стене единственный. Мой. – Классно. – Так уже и было, когда я въехал. И кто его туда прилепил… – Замечательный балкон. Единственный в своем роде. – Мне нравится. – Слушай, и тем не менее, что это за «телегония», о которой ты у генетического профессора проконсультироваться хочешь? Это смешно? – Почему «смешно»? – Ну как же… если несмешно, то стало быть и неинтересно. Можешь не рассказывать. – Видишь ли… присылает некий мужик в редакцию письмо и фотографию. На фото – симпатичная такая тетка с двумя детьми, мальчиком и девочкой. Это, как он пишет, его жена и дети. Родила их его законная супруга, состоя с ним в законном браке. Сначала девочку, а потом мальчика. Дочурке пять лет уже, а мальцу два годика. – Пока не смешно. – Погоди. Семья-то, с точки зрения средней полосы России, самая обыкновенная, славянских кровей, и девочка – вылитые родители: беленькая, носик картошечкой, короче, все как надо. А вот сынок черненький. – В каком смысле? – Совсем черненький, весь. Вылитый Нельсон Мандела. – О-от ведь как, а? И что говорит? – Сынок? – Мамаша. – Ну как… мужик – это он в письме кается – на нее чуть не с кулаками! Как так, дескать?! Это ты чего удумала? А она ему: «Жила я только с вами и больше ни с кем». Но… дескать, вот, до замужества… еще до того, как с этим вот– своим законным избранником познакомилась… был грех, чего уж теперь. Но что было, то уже давно быльем поросло. Кто ж знал, что у них, у мавров, кровь такая ядовитая? – О-от ведь как, а? Етит твою мать… – Мужик весь бурлит, чуть до развода дело не дошло, но… есть ведь любовь на свете, иначе повернулся бы да ушел. А этот стал литературу всякую поднимать, выяснять, спрашивать, и узнал где-то, в результате своих изысканий, про существование «покровного эффекта», иначе называемого телегонией. Прослеживается, мол, такое явление, описано в научной литературе. И те, кто чистокровных лошадей или собак ценных пород разводят, прекрасно об этом осведомлены. Телегония, и все. Покровный эффект. Чего тут поделаешь? Ну, на том мужик сердце свое и успокоил. Но, видать, не до конца, раз свою семейную фотографию прислал и письмо к ней приложил с вопросом: «Как так, дорогая редакция? Я тем не менее недопонимаю». Ну и вот… мне любопытно стало, я и решил разобраться. Это ж, представляешь, что получается? Это выходит, что каждая женщина просто, как матрица какая-то, несет в себе информацию о каждом из своих любовников и может в самый неподходящий момент любого из них во плоти воспроизвести. А? Тебе это как? – Так это выходит, если я… – Приезжаешь, к примеру, в Парагвай. Влюбляешься там в прекрасную Кончиту. Убиваешь навахой на дуэли, в честном поединке, ейного мужа, дона Педро, а затем, как порядочный человек, на этой самой Кончите женишься. Так? – Та-ак… – А она тебе потом, лет через пять, за все хорошее, что от тебя видела, рожает маленького дона Педро – один в один ее бывший муж. – Маленького такого младенчика, но уже с усами, в сомбреро и с очень недобрым взглядом в мою сторону. – Покровный эффект. Телегония. Смешно? – Нет, Саша, это не смешно. Это страшно. Неужели так бывает? – Вот хочу разобраться. Встречался тут с неким большим специалистом. Он, по его словам, с медицинскими материалами православных монастырей и храмов работает. – И что говорит? – Что говорит… Покровный, мол, эффект? А ка-а-ак же! Еще бы! Это же еще в монастырских книгах черным по белому написано! «Никогда не смешивайте, братия мои, ни кровь, ни ириду, ни кожные, ни волосяные покровы, иначе не родить вам чистую душу, способную к постижению Божьего разумения». – «Ирида» это что такое? – Радужка глаза. – Откуда ты знаешь? – Он сказал. – Слушай… по-моему, он о чем-то о другом говорит. Тебе не кажется? – Кажется. Поэтому я и встречаюсь с профессором. – А он в мире генетики авторитет? – Безусловно. – Вот и слава Богу. Саша… после твоего рассказа у меня просто душа не на месте. Ты уж выясни, пожалуйста, все досконально и мне потом сообщи. А то ведь… как жить? – Жизнь прожить, Андрюша, не поле перейти. Они вышли во двор и направились к подворотне, которая выходила на Малый проспект Васильевского острова. – А Петр далеко отсюда живет? – спросил Андрей Иваныч. – На Петроградской стороне. Сейчас тачку поймаем. – А может, пешком? Погода хорошая. Очень я по Питеру гулять люблю. – Ну давай до Среднего пройдемся, а там на маршрутку сядем. Как раз до Петькиного дома нас она и довезет. – Давай. – Заодно и мозги проветрим. Они неспеша побрели по тротуару. Ветер с залива трепал по небу облака, и в просветах проглядывало солнце.Глава 5
– Представьтесь, пожалуйста, – раздался из-за двери голос Петра Волкова. – Мы это, Петька, – сказал Адашев-Гурский. – Произнесите пароль. – Трое с боку, ваших –нет! – громко отчеканил Андрей Иваныч. – Не валяй дурака, открывай, – сказал Гурский. – Отзыв «пирамидон», – буркнул себе под нос Волков, отпирая замок и впуская гостей в дом. – Вы позволите войти в ваш бункер, мой фюрер? – с пониманием произнес Андрей Иваныч, переступая порог. – Мы уже на нелегальном положении? – Я же не одет, – пояснил Волков и затянул узел на кушаке халата. – А вдруг кто чужой? – А что б тебе не одеться? –^ вошел вслед за Андреем Гурский. – Ходишь тут… в затрапезном виде. А ты ж командир, пример бойцам показывать должен. А коснись тревога? Коснись в бой? – Отобьемся, – Волков запер дверь, – проходите. – Куда прикажете? – Андрей повесил куртку на вешалку в передней. – Да вон туда, пожалуй, – кивнул Петр в направлении кухни. – Там уютнее. – Сразу предупреждаю, – Адашев-Гурский вошел на кухню и бросил взгляд на стол, где стояли открытая литровая бутылка водки и пакет с апельсиновым соком, – я на минуту. – Никто не неволит. Но чаю-то выпьешь? – Петр поставил чайник на плиту. – Чаю попью. С лимоном. – А вот лимона-то у меня, скорее всего… – Я купил по дороге. – Александр положил на стол крупный лимон. – А яйца есть? – Есть. – Вот. И яичницу. – Эт-то мы мигом. С ветчиной? – Петр распахнул холодильник. – Дай-ка я сам, пусти-ка, – Гурский открыл дверцу газовой плиты, вынул оттуда сковороду и занялся приготовлением завтрака. – Слушай, Петр, а расскажи-ка ты мне еще раз эту твою историю,– Адашев подчистил с тарелки кусочком белого хлеба остатки яичницы и отправил его в рот. – Зачем? – Волков выпил рюмку. – Ну а что, прикажешь сидеть и смотреть, как ты здесь раскисаешь? Надо же что-то делать. – Да, Петруша, – кивнул Андрей Иваныч, – мы же вчера собирались кому-то в рыло закатать. А вместо этого в клуб какой-то поехали, а там конюшней воняло. – Он так называется. «Конюшня». – А-а-а… вот ведь как! Значит, ощущение запаха у меня просто ассоциативно возникло! А я-то думаю… А зачем мы туда поехали? – Так… затем, собственно, и поехали. Мне почему-то представилось, что там Чика непременно должен быть. – А он там бывает? – Гурский отхлебнул чая из большой керамической кружки. – А хер его знает. Мне, понимаешь, вчера спьяну в голову запало, что он с сестрами этими плотно завязан, а они в этом клубе работали. Именно там Заславский их и приметил. Вот он как раз там часто бывал. Нравилось ему там. Ну и… Заславский, сестры, Чика… вот меня туда и понесло. Только никого, естественно, там не оказалось, кроме мелюзги всякой. И вообще, по «зрелом размышлении» ничего там для меня интересного быть и не могло. В чем мы и убедились. – А я? – На кухню шагнула юная блондинка, одежду которой составляли лишь свободно висящая на ней длинная просторная футболка Волкова и его же пляжные шлепанцы на толстой подошве. Шаркая шлепанцами по полу, она подошла к столу и обиженно надула губы: – Я что, не в счет? – Ну, вот Вероника, разве что… – обернулся к ней Волков.– Присаживайся. Завтракать будешь? – Только кофе. – Там, на полке, растворимый. Сделай сама. – Я поухаживаю, – поднялся со стула Адашев. – Спасибо. – Она благодарно подняла на него глаза. – Вам с молоком? – Ага. И чтобы сладкий. – А позволительно ли будет тэс-скать… очаровательную ручку поцеловать, – привстал Андрей Иваныч, – тем самым засвидетельствовав свое искреннее восхищение? Ах! Весьма признателен, просто тронут… – Звонко чмокнув протянутую ему ручку, он опустился на стул. – А ты, значит, считаешь, – взглянув на Волкова, Гурский поставил перед Вероникой кофе, сел, достал сигареты и закурил, – что не сами по себе эти сестренки тебя подставили, что все-таки Чика за всей этой подлянкой стоит? – Я не знаю, Саша. Я же тебе говорил, ничего я толком и выяснить-то не успел, как меня мгновенно с дерьмом смешали и изо всей этой запутки выкинули. – И смерть самого Заславского тебя тоже настораживает? – Ну, а ты сам рассуди: молодой мужик, бывший спортсмен, непьющий практически, и вдруг… инфаркт. – Вообще-то всяко бывает. Как раз с бывшими спортсменами. Сердце-то расширенное, к нагрузкам приученное, если кто серьезно занимался. Когда резко бросают, да еще стрессы… А чем он занимался? – Я толком и не знаю. Плаванием вроде. А что? – Да нет, я просто так спрашиваю. – Ну может, и было у него там… что-нибудь не все в порядке. Но ведь инфаркт и спровоцировать можно. Мало ли сейчас химии всякой-разной. Сыпанул ему в борщ, и ку-ку. – Лучше в харчо, – поморщился Андрей Иваныч. – Почему? – взглянул на него Петр. – Ну… я харчо почему-то недолюбливаю. – То есть, ты полагаешь, могли его и травануть? – Александр ложечкой размешивал в чае сахар. – А почему нет? – И когда ты в это дело сунулся, тебя сразу вычеркнули из ситуации, так? – Именно. – Испугались, что докопаешься? – Может, и так. – Я позвоню, можно? – Допив кофе и отставив чашку. Вероника поднялась из-за стола. – Да, конечно, – кивнул ей Петр, – там в гостиной и в спальне… они параллельные. – Спасибо, очень вкусный кофе, – поблагодарила Вероника Гурского. – На здоровье. Хотите еще? – Нет, я бы еще поспала немножко, это ничего? – взглянула она на Петра. – Я еще не надоела? – Нет пока, – улыбнулся ей Волков. – Когда надоешь, я скажу, не сомневайся. – Да я и не сомневаюсь, дяденька. – Она пожала плечами и вышла из кухни, шаркая шлепанцами. – А кому смерть Заславского выгодна? – Гурский погасил сигарету и отхлебнул чая. – Кому выгодна… – Волков задумчиво приподнял одну бровь. – Чике выгодна. Клиент же хотел его с хвоста скинуть, за тем к нам и обратился. – А как Чика мог об этом узнать раньше времени? – Да как угодно. Наверняка кто-нибудь из сотрудников фирмы стукачок. Еще от Савелия оставшийся. Теперь Чике стучит. – Что ж, Заславский каждому подчиненному о своих планах докладывал? – Ой, Саша… шила в мешке не утаишь. Кому надо – все всегда узнает. А потом и передаст кому следует. – Понятно. Далее. – Жене его выгодна, теоретически. Она же теперь – молодая, богатая и красивая вдова. – А она и фирму его наследует? – Очевидно. – Волков пожал плечами. – Почему нет? Как законная жена… наследует все его имущество. Движимое и недвижимое. – А у него больше никакой родни нет? – Сестра, по-моему. Или она двоюродная?.. Я не помню, он как-то вскользь ее упомянул в связи с тем, что у него мать старенькая, болеет, врачи посоветовали перебраться из Питера куда-нибудь южнее. Вот, мол, она с его сестрой и живет. То ли в Орле, то ли в Ростове, там климат здоровей. А он бывает у них наездами. Это когда я с ним по поводу возможных «терок» с братвой разговаривал, про родственников и поинтересовался на всякий случай, мало ли… Ну, он конкретно только мать и назвал. И жену, естественно. – Значит, не одна жена наследует? – Саша, когда (и если) дело до дележа денег дойдет, – Петр глубоко затянулся,– получит его мать… фиг да ни фига. Тут и обсуждать нечего. Все жене достанется, я тебя уверяю. Ну разве что какие-нибудь крохи… Короче, жене его, Ане, помимо Чики, эта смерть – повторяю, теоретически! – тоже выгодна. И сестре ее заодно, они же родная кровь и даже больше – двойняшки. У них же все пополам, может они и супружеское ложе тоже делили. Кто знает? Они же… две половинки. – Возможно. – Да и Игорю Дугину, все это, в общем-то, на руку. – А это кто такой? – Ну, я же говорил, он при Заславском замом состоял. Теперь, естественно, всей фирмой заправляет. Аня-то во всей этой кухне ни уха ни рыла. – То есть, выходит… – Выходит, что смерть Вадима Николаича Заславского со всех сторон всем выгодна. И бандитам, и его заму, и родной жене вместе с ее сестрой. И почти все они в тот «вечер, когда он скрипнул, вместе были. – Как это? Где? – В ресторане. Мне Дугин фотографии показывал. Все вчетвером они там сидят, а сестренки на одной из фотографий очень эффектно прямо в объектив ручки выставили, подарок от Заславского на день рождения демонстрируют. – Чей день рождения? – Ну Саша… они же близняшки. – А-а… ну конечно. – Ну вот, день рождения-то как бы формально у жены, но… Заславский им обеим по одинаковому колечку подарил. С маленьким таким брюликом. Вот они и сидят, сияют и колечками этими перед объективом красуются. Где-то она у меня… погоди-ка. – Волков встал из-за стола и вышел из кухни. Гурский двумя пальцами взял с блюдца душистый кусочек нарезанного тонкими колечками лимона, с удовольствием вдохнул аромат и затем отправил кусочек в рот. – Лимон – друг? – спросил Андрей Иваныч. – Несомненно. Тем более, с похмелья. – Вот, – Петр вернулся с небольшой глянцевой цветной фотографией, – это я у Дугина взял, на всякий случай. Вот это вот Заславский, а это Аня и Яна, только вот… кто из них кто… – У жены, по идее, на правой руке должно быть, а у ее сестры наоборот,– Гурский взял фото в руки. – Оно же не обручальное, где хочешь, там и носи. А старшая, между прочим, обручального вообще не носит. Чтоб от сестры не отличаться. – Что за глупость? – Ну вот такая у них, у двойняшек, фишка. Все должно быть одинаково. – А этот четвертый кто? – Дугин и есть. – А он-то тут с какого боку? – Ну-у… во-первых, он старый приятель Заславского, поэтому он его своим замом и сделал. А во-вторых… что-то у них там с этой Яной то ли было уже, то ли еще только намечается… В общем, создалось у меня такое ощущение, что клинья он под младшенькую подбивает. И очень активно. Больше ничего не знаю. – Ясно. – Что? – Ну как что… сидел, выходит, наш упокойник за своей последней трапезой – за которой, собственно, его травануть и могли – в компании людей, которым его смерть исключительно на руку. Только Чики там и не хватало, чтобы уж для полного комплекта. – Вроде так. – Хотя с другой стороны… самому Чике отсвечивать там было вовсе и не обязательно. Достаточно было «расположить к себе» хотя бы одного из этих троих и… – Трое с боку, ваших нет, – кивнул Андрей Иваныч. – Достаточно одной таблетки пирамидону. – Возможно, – согласился Волков и раздавил в пепельнице окурок. – Возможно. – А можно мне еще кофейку? – вновь возникла на кухне Вероника. – Пожалуйста, – Адашев-Гурский поднялся из-за стола и потянулся к банке с растворимым кофе, – чайник еще не остыл, по-моему. – Спасибо.– Вероника присела к столу. Волков налил водки себе и Андрею. – Ну что, Андрюша? Р-ра-авняйсь! – приподнял он над столом рюмку. Андрей Иваныч распрямил спину, взял свою рюмку, расправил плечи и, выпучив глаза, вперил взгляд в бюст Вероники. – Скромней, скромней себя вести нужно… – Адашев поставил на стол чашку с кофе,– нечего барышню в краску вгонять. – По команде «равняйсь!» – пояснил Андрей Иваныч, – я должен видеть грудь четвертого человека. Раз, два, три, – он сосчитал себя, Петра и Гурского, а затем вернулся взглядом к Веронике, – четыре… – Смир-рно! – скомандовал Волков. – Шага-ам… – Адашев придвинул девушке чашку. – Арш!!! – рявкнул Андрей Иваныч и опрокинул в рот водку. – А вы, как я погляжу, настроены серьезно, – Александр, стоя, допил чай и кивнул на бутылку. – Так ведь… – развел руки Андрей, – кирасир Его Величества не боится вин количества. – Ловко. – Волков выпил свою водку. – Спиши слова. – Ладно. – Гурский вновь присел к столу и закурил. – Значит, вот непосредственно после этого самого застолья в ресторане Заславский и помер? – Непосредственно, – кивнул Петр. – Встал из-за стола, сел в машину, поехал к какому-то своему приятелю на дачу – то ли в Комарове, то ли в Репине – и, сидя за рулем, окончился. С трассы и вылетел. Мертвый уже, как врачи говорят. Жена чудом жива осталась. – А сестра? – Да нет, они вдвоем ехали. Там, видишь… в ресторане еще… сестренки разругались. В дым. Это мне Дугин потом рассказывал, я же с ним встречался, беседовал. После того, как Заславский помер, но еще до того, как меня рожей об стол. – Понятно. – Ну вот. Старшая за воротник перебрала, за ней вроде это водится, ну и… две бабы, хоть и сестры, но… ты ж понимаешь, слово за слово… эта Яна, младшая, подхватилась и домой уехала. Игорь ее проводить хотел, но та отказалась, по телефону тачку вызвала и укатила. – А они втроем уже остались. – Да. Посидели еще, а потом, уже заполночь, Заславский решил на свежий воздух выбраться, на дачу эту махнуть. Дугин с ними распрощался и домой поехал, а Заславский с женой в машину сел… – …пьяный. – Нет, я же говорил, он непьющий был практически. Ну вот, он, значит, в машину сел, а потом… Ну и все, в общем. – А где они с трассы вылетели? – Да за постом ГАИ. Не сразу, дальше, где-то в Ольгине вроде, но не в самом, а не доезжая. Там еще поворот и… место такое, относительно пустынное. – И «скорая» сразу приехала? – Кто ж знает… когда Анна в себя пришла, вызвала, тогда и приехала. – А что же машины-то, которые мимо ехали? – Ну, Саша… «что машины»… во-первых, это же все-таки «форд», он же не на куски развалился, просто кувырнулся через крышу и опять на колеса встал. Во-вторых, там кювет высокий, а он черный. Да и как он с дороги вылетел, никто, очевидно, не видел, там же ночью не такое уж движение. Пролетит мимо машина, фарами его хватанет, да и дальше. Кому какое дело? Прошлой зимой мужик пьяный в двух шагах от дома в сугробе замерз, а народ мимо шел. В общем, когда эта Аня оклемалась, трубку нашла, тогда сама и вызвала. И ментов, и «скорую». – Хо-ро-шо-о… – задумавшись произнес по слогам Адашев-Гурский. – Ладно. С-слушай, Петр… а вот такое у меня к тебе предложение… а давай-ка я с этой Аней встречусь да поболтаю, а? Она где живет? – На Савушкина. – Так там вроде бы и район-то не богатский. Что ж он, риэлтер, жилье себе приличное сделать не мог? – Ага… у него там такое наворочено… в подвале тренажерный зал с сауной. – Как это «в подвале»? – Там дома такие, типа коттеджей, ну которые… – Немцы после войны строили. – Ну да. Он этот дом свой, ну… в котором у него сейчас квартира, собирался целиком со временем откупить: – Тогда понятно. – А с чего это ты решил, что она с тобой беседовать станет? – Н-ну-у… я журналист. Скажу, что мы с Заславским Вадим Николаичем знакомы были, и меня смерть его потрясла до глубины души. – И что? – Петя… ну уж найду я, наверное, что сказать, а? У тебя телефон ее есть? – Вон, на холодильнике. Черный блокнот. Гурский подошел к холодильнику и взял блокнот. – На букву «З», – подсказал Волков. Петр наполнил рюмки. – Заславский? – «Заморочки» – «Автостоянка на Барочной. Какого хера!!!» – бегло читал вслух Гурский, раскрыв черный блокнот Волкова на странице, обозначенной буквой «З». – «Напомнить Бяше про Акима», «Фаина Георгиевна – таможня. Пропальпировать!!!» Это Раневская, что ли? – вскинул он взгляд на Петра. – В самом конце ищи, – буркнул Волков. – Ага, нашел, – кивнул Гурский, перелистнув страницу. – Я перепишу? – Дерзай,– Петр взял в руки рюмку, взглянул на Веронику, затем на Андрей Иваныча и негромко и проникновенно произнес: – Ребяточки… какая это все, в сущности, херня, в сравнении с энтропией Вселенной и преображением души, а? – О-о-о… – Гурский, заложив пальцем страницу, закрыл блокнот и направился из кухни, – все, я пошел. – Блокнот оставь, – сказал Волков. – Сейчас, перепишу и верну. – Что ты, Петя, – понимающе сказал Андрей Иваныч и поднял свою рюмку, – о чем ты говоришь.:. А мне тут еще Александр и про телегонию рассказывал, так я чуть не разрыдался, ей-богу. Это ж такое… такое… – Какое? – Потом расскажу, давай выпьем. – Давай. Они выпили, взяли по кусочку лимона, обмакнули их в соль и с удовольствием закусили. – Я ушел. – Гурский вернулся на кухню, положил черный блокнот на место и взглянул на товарищей: – Держите себя в руках. – Увидимся за чаем, – кивнул ему Андрей Иваныч.Глава 6
– Алло, – держа телефонную трубку в руке, Адашев-Гурский присел на краешек стола в редакционном кабинете, – извините, пожалуйста, это вас Гурский беспокоит, Александр Васильевич, будьте добры Анну. – Да, я вас слушаю. – Анна… еще раз извините, мы с вами не знакомы, но… видите ли… дело в том, что меня не было в городе, я журналист, в командировке был на Таймыре. И вот вернулся. – И что? – Видите ли, у меня материал в плане стоит, интервью с вашим мужем, ну… о бандитских крышах, охранных структурах и… обо всем, что с этим связано. Материал этот у меня готов, мне его в номер сдавать нужно, но у нас принято сначала показать тому, с кем интервью было. Профессиональная этика, так сказать. Ну вот… я звоню Вадим Николаичу в офис, а мне там говорят, что его убили. Вот я и решился вас побеспокоить. Вы меня простите, я понимаю, что вам не до меня, но… и вы меня поймите – этика. Что мне с этим материалом делать, ставить в номер? – Как это убили?! – А разве нет? Он что же – жив? – Да нет, но… никто его не убивал! Он умер. Инфаркт. Что за слухи такие дурацкие? – Господи… вы меня простите, пожалуйста, еще раз, просто… мне сказали «погиб» и еще про машину что-то, вот я и… это, очевидно, в свете того, о чем мы с ним разговаривали, вот, наверное, у меня такое впечатление и возникло, что аварию подстроили. А вы говорите: «инфаркт»? Дома? – Нет, не дома. Все правильно, в машине это произошло, но… а когда вы с ним встречались? – Да не так давно. Просто мне на Таймыр пришлось улететь, поэтому я материал вовремя сдать и не успел. А тут вот вернулся и… вы уж простите меня, пожалуйста, я прекрасно понимаю ваши чувства, не стану больше беспокоить. А интервью это я сейчас пойду и сдам, вы не против? – Нет… то есть, да… то есть, против, конечно! – Почему? – Могла бы я на него взглянуть? – Ну конечно! Для этого я вам и звоню. – А как я могу это сделать? – Очень просто. Я даже сам могу к вам подъехать. У вас компьютер дома есть? – Конечно. – Ну вот. Я могу к вам подъехать с дискетой и показать. Только, если можно… я очень спешу, мне на Камчатку лететь. – Приезжайте прямо сейчас, можете? – Могу, диктуйте адрес. Записав адрес вдовы Заславского, Александр положил телефонную трубку на рычаг, вышел из кабинета и прошел коридором до двери, на которой висела табличка: «Не входи, а? Тебе это очень надо?» Открыл дверь, вошел и, увидев сидящую за компьютером девушку, сказал: – Ленка, очень надо, честное слово. Я потом услужу, я отстираю… – Саша-Саша-Саша-Саша,– не отрывая взгляда от монитора и легко скользя пальцами по клавишам мануала, девушка даже не повернула к нему головы. – На хуй – на хуй – на хуй – на хуй… – А Васька где? – Ни-ни-ни-ни-ни-ни-ни… Гурский вышел, закрыл за собой дверь и пошел дальше. Из одной из дверей быстрым шагом вышел чуть полноватый седой мужчина, на его груди поблескивали оправой очки, висящие на черном шнурке. – Аркадий Андреич, – чуть придержал его за плечо Гурский, – чем можно спровоцировать инфаркт у человека с больным сердцем? – Скажите, что у него машину угнали. – А медикаментозно? – Амфетамины. Только с дозировкой будьте внимательны, – не взглянув на Александра, мужчина поспешил дальше. В конце коридора Адашев повернул направо и едва успел схватить за рукав свитера пробегающего мимо юношу невысокого роста. – Васька, стоп! – Саша, у нас номер горит… – С меня банка. – Саша, ну ни секунды… – Два слова можно? – Ну? – Мне нужна дискета, чтобы она не раскрывалась. – Не понял? – Объясняю: я ее вставляю – директория есть, файлы есть, все в порядке, но один файл, нужный, не раскрывается. Можно так сделать? – Зачем? – Тебе надо? Ты скажи – сделать можешь? – Побежали. Только очень быстро.Глава 7
Выбравшись наконец – посредством электромеханического эскалатора – из подземелья на поверхность, Адашев-Гурский шагнул в вестибюль станции метро «Черная речка». Вышел на свежий воздух, облегченно вздохнул, спустился по ступеням широкого крыльца, пересек сквер и, перейдя улицу, остановился на трамвайной остановке. Вынул из кармана записку с адресом, уточнил у стоящего рядом мужчины, на каком трамвае ехать и на какой остановке удобнее выйти. Сел в трамвай. Доехал. . «Господи… – рассуждал он, неторопливо бредя от трамвайной остановки к дому Анны Заславской. – Ну что же это за жизнь? Что ж им всем неймется-то, а? Прав Андрей Иваныч, пока в рыло не сунешь, не успокоятся». В этом месте нашего повествования, автор вынужден буквально на минуту отвлечь внимание любезного читателя от непосредственного, так сказать, изложения данной истории для того, чтобы дать необходимые, на его (автора) взгляд, пояснения относительно последней– фразы своего героя. Дело в том, что существует на свете некая категория пренеприятнейших людей, достаточно редкая – слава Богу! – но тем не менее весьма распространенная. Сия, кажущаяся парадоксом, фигура речи на самом деле парадоксом не является, и объясняется этот факт тем, что при всей своей малочисленности данная популяция обладает чрезвычайной активностью. Наверняка читателю доводилось встречать их на своем жизненном пути. Называется эта категория – «правдолюбы». Даже чисто антропологически это совершенно особый тип: лоб у них иной раз может быть очень высоким, а может быть и гориллообразно низким, но надбровные дуги непременно ярко выраженные, выпуклые, и нижняя челюсть тяжелая. Они все, как правило, ноздрястые, со склеенными в ниточку бескровными губами, светлоглазые и нервически бледные. Господи… Сколько греха-то на них! Они жизнь свою, не колеблясь, отдадут – а заодно положат и вашу – для того, чтобы: а) выяснить, почему из подвала соседнего дома не откачивают воду; б) доказать, что последние выборы – не важно кого и куда – были сфальсифицированы; в) определить, с какого конца – острого или тупого – правильнее есть яйцо всмятку; г) etcetera Так вот, уважаемый читатель, наш с вами герой к этой категории людей, конечно же, не относится. И если он и взялся выяснить, каким это образом женщина славянских кровей, будучи замужем за мужчиной не менее славянского типа, все-таки умудрилась родить от него негроидного младенца, то исключительно из собственного любопытства, а уж никак не ради восстановления торжества справедливости в отдельно взятой семье. И вообще, являясь прямым потомком дворянского рода, достаточно древнего и славного – иные представители которого имели влияние на европейскую политику, а иные были по-настоящему богаты, – и, следовательно, неся в своей генетической памяти информацию о причастности к событиям поистине значительным, на мелочную сутолоку окружающей его действительности Александр Адашев-Гурский взирал несколько скептически. Ну зашел он, допустим, в жилконтору – узнать, когда наконец починят лифт в его парадной – ну встретила его там какая-то мерзкая харя по-хамски, ну и что? Опускаться до раздражения в ее адрес? Кто она такая, эта Гекуба? Что ему до нее? Все проходит, и это пройдет. Суета… Но случалось иной раз так, что некие события втягивали Гурского, помимо его воли, в чуждую ему логику своей порочной проблематики и принуждали к действию. Вынужденный, сообразуясь с навязанными обстоятельствами, погружаться в чуждую ему стихию активного образа жизни, Александр анализировал ситуацию, принимал решения, совершал поступки, но чувствовал себя при этом весьма дискомфортно, потому что в глубине души жаждал лишь покоя и отстраненной созерцательности. («Тишина и Евангелие. А больше ничего и не надо».) Но… если уж так случилось, если уже сделан самый первый шаг – вольный, невольный, это значения не имеет, – то теперь уж необходимо идти до конца, к самой что ни на есть окончательной победе. А как же иначе? И тем более во всей этой грязной истории с другом детства Петром Волковым. Ибо… н-ну… есть же, в конце концов, на свете и «клятва на Воробьевых горах», есть у нас еще и «небо Аустерлица». Разве нет? А как жить-то иначе? И зачем?Глава 8
Адашев-Гурский обошел крашенную битумным лаком чугунную решетку, вошел во двор небольшого, отдельно стоящего двухэтажного дома, подошел к двери, над которой глазела на всех входящих портативная телекамера и нажал на некую кнопку. – Да? – раздалось из динамика встроенной в стену приборной панели. – Добрый день, – Александр повернулся лицом к камере. – Я – Гурский, журналист. Мы с вами договаривались. – Минуточку. Замок на входной двери щелкнул, Александр потянул дверь на себя, она отворилась, он вошел в небольшой вестибюль (прихожей это назвать было бы как-то не совсем правильно), закрыл за собой дверь и встал возле порога. – Это вы мне звонили? – спускаясь по белой лестнице, спросила его длинноногая зеленоглазая шатенка лет двадцати пяти, придерживая рукой – на одном из пальцев которой поблескивало тонкое изящное золотое колечко с небольшим бриллиантиком – полы длинного черного шелкового халата, расшитого драконами, который при каждом ее шаге распахивался и демонстрировал офонаренную смуглую ногу аж до самого бедра. – Я, – кивнув, сказал Адашев. «Етит твою мать… – подумал он про себя. – То есть вот настолько вот ее сам факт существования моего интервью зацепил, что скорбь по мужу по боку, вообще все на хрен, лишь бы публикации не было. По логике вещей, она напоить меня сейчас должна попытаться, охмурить, а потом и дискету отобрать. Это если добром. Но не исключено, что и „пацаны“ к процессу уговоров подключатся. С нее станется. Так… А мы? А мы пра-астые ребя-ата, водку пьем, на крутые сиськи западаем. Но интерес свой блюдем. Нам, журналюгам, материал горячий тиснуть надо, мы с этого живем. Но… можем и пойти навстречу, ты нас только заинтересуй. Так? Вот так мы себя вести и станем». – Собственно, я глупость спросила, да? – Она закончила наконец свой номер – «неторопливое-нисхождение-сту-пенька-за-ступенькой-по-лестнице-до-са-мого-низу» – и ступила на серый мрамор пола передней (давайте-ка назовем это помещение так, оставим, пожалуй, слово «вестибюль» в покое, ну его совсем). – Отчего же… почему же глупость… – Просто, видите ли, я вас себе совсем не таким представляла,– хозяйка дома остановилась напротив и подняла на рослого Гурского глаза. – Да? А каким? – Александр чуть склонил голову к плечу. – Ну, знаете… журналюги всякие, они не такие совсем. – Вот, пожалуйста, – Адашев вынул из кармана легкой куртки редакционное удостоверение, раскрыл и продемонстрировал. – Да нет, нет, – взмахнула руками хозяйка дома, – что вы, я вам верю! – А почему? – Ну-у… у вас такое лицо… – Спасибо, – улыбнулся Гурский, убирая удостоверение. – Что ж мы с вами здесь стоим, пойдемте наверх. – Пойдемте. Поднявшись по белой лестнице и повернув затем направо, они оказались в большой гостиной, обставленной на американский манер: два роскошных дивана, обтянутых натуральной кожей светло-бежевого цвета, располагались не возле стен, а составляли собою угол в центре комнаты (или, скорее, залы), обрамляя низкий стол, крышкой которого служило очень толстое стекло. Еще кое-какая мебель тоже, безусловно, в интерьере присутствовала, но, сколько бы она ни стоила, была не в счет. Два дивана в центре и крутой стеклянный стол были доминантой. – Присаживайтесь,– Анна повела рукой в сторону диванов. – Коньяк? Виски? – Вы знаете, я стараюсь не пить, – Гурский сел на диван и вытянул длинные ноги. – Почему? – Ну… для меня капля алкоголя – афродизиак. Очень глупо себя потом чувствую. – «Афро…» что? – Не важно. Короче, теряю над собой контроль. – А-а… – улыбнулась Анна, – вы знаете, а наверное, нужно иногда делать глупости. Правила существуют, чтобы их нарушать, – она подошла к бару и взяла в руки бутылку «Хеннесси», – и получать от этого удовольствие. Разве не так? Будьте же мужчиной, а? , – Ну, раз уж вы настаиваете… разве что попробовать. – Адашев-Гурский поднялся с дивана, подошел к бару, взял в руки широкий стакан пиленого хрусталя, дунул в него, затем, приподняв на уровень глаз, посмотрел на свет и поставил на место: – Мне грамульку буквально. – Вот и хорошо, – улыбнулась Анна, – а то, вы знаете, мне так как-то… тяжело последние дни. Все эти похороны, соболезнования… – Ох уж… – глубоко вздохнул Александр, – это понятно. – Анна налила напиток в стаканы, поставила бутылку и указала длинным пальцем на большую круглую коробку: – Это термос, там лед. Поухаживайте, пожалуйста, за дамой. – Так, а… – невольно выдохнул Адашев-Гурский, у него чуть было не вырвалось: «Вы что, мадам, пардон, охренели?! Хороший коньяк замороженной водой разбавлять? Это путь такое пойло американские парвеню какие-нибудь хлебают». Но он сдержался и продолжил: – …нам это запросто. Вам сколько? – Побольше. Люблю, когда холодное. Александр снял с термоса широкую крышку, взял у Анны ее выпивку и, беря большие кубики льда щипчиками, наполнил стакан доверху. – Так нормально? – Да. Как раз так, как я люблю, – благодарно взглянула она на него своими громадными зелеными глазами.– Иначе очень крепко. – А я… уж извините… просто так, ладно? – Да уж ладно, – снисходительно улыбнулась она, – пейте как хотите. Я ведь знаю, вам, мужчинам, главное, чтобы все было покрепче, погорячее, так? А уж вкусно, не вкусно… дело десятое, да? Я права? – Н-ну-у… вообще-то, я бы так не сказал, – замялся Адашев-Гурский. – Просто, в данном случае, мне так привычнее. – Вот и пейте. Сантэ? – она приподняла стакан. – Что? – Это по-французски. Ваше здоровье! – А… да, да, конечно.-Он поднес стакан к губам и сделал небольшой глоточек, смакуя букет. Поморщился. «Хеннесси» оказался «левым». «Ладно… – подумал Александр, – интервью ты боишься. Уж я не знаю чего конкретно: того ли, что муженек твой там журналисту мог наговорить, то ли вообще самого факта публикации, которая может привлечь внимание к фирме, к тому, как ее хозяин помер, к тебе самой, в конце концов; и хочешь ты выяснить, что я за фрукт, чего от меня ждать, и можно ли со мной договориться. Для того и все эти твои эскапады – совершенно, казалось бы, неуместные в то время, когда ты, исходя из правил приличия, еще в трауре должна ходить, а не прелести тут свои мне демонстрировать – все это мне понятно. Одного я понять не могу – какого хрена ты меня фальшивым коньяком поишь, а? Только одно этому я вижу объяснение, а именно: за полного придурка ты меня держишь и совершенно не уважаешь. А это что значит? А это значит, что расколем мы всю их поганку, Петька, как гнилой орех. Не такая уж она, эта поганка, скорее всего, и хитрая. Они же нас с тобой за лохов держат». – Что? – заметив, как поморщился Александр, усмехнулась Анна. – Крепковато? – Да, – крякнул Гурский, – а вот… закусить? – Вон там откройте, – показала она рукой. – И мне что-нибудь. Адашев-Гурский отворил указанную дверцу, за которой высветилось нутро холодильника, и взглянул на содержимое. – Тут маслины есть и… и еще и оливки. Вам чего? – обернулся он к Анне. – Ну эти, которые… – Вы знаете, – осекся он, – я и сам в этом ничего не понимаю. Вам, короче, черненькие или зелененькие? – Лучше фаршированные, это которые зеленые, они с анчоусом. А черные оливки я не люблю, они с косточкой. – Вы знаете, я тоже.– Он достал стеклянную мисочку с фаршированными оливками и поставил перед Анной. «А вообще-то эту бурду, – подумал про себя, – впору собственной подмышкой занюхивать». – Ваше здоровье! – Он залпом выпил свою порцию и очень быстро положил в рот оливку. – За наше случайное знакомство… – чуть приподняла свой стакан хозяйка дома и сделала из него маленький глоток. Затем она взглянула на Александра и сказала: – Как жаль, что вы никогда не были у нас в доме. Вы давно знакомы с Вадимом? – Да как вам сказать… – Гурский достал из кармана пачку сигарет. – Вы позволите? – Да-да, конечно. Я не курю и муж не курил, но я… знаете, мне нравится, когда мужчина курит. Есть в этом что-то… что-то такое мужское, настоящее. И когда в доме табаком пахнет… мне кажется, что атмосфера становится, только вы надо мной не смейтесь, пожалуйста, более… безопасной, что ли. Ну… чувствуется присутствие хозяина. Настоящего. Хотите еще? – она кивнула на бутылку. – Нет, спасибо, я… – Не стесняйтесь. – Она налила Гурскому в стакан почти до краев. – Я в последние дни редко с кем вижусь, из дома почти не выхожу. А иногда так хочется вот так вот забыть обо всем… знаете… вы меня понимаете? – Да, конечно. – Гурский пожал одним плечом и вынул из пачки сигарету. – Вот и давайте выпьем. Давайте? – Она приподняла свой стакан и посмотрела на Александра долгим взглядом. – Ну что ж… – Гурский отложил сигарету, чокнулся с Анной, в три глотка опустошил стакан и опять быстро закусил оливкой. «Так, – подумал он закуривая сигарету. – Это сколько же она в меня влила? Учитывая ширину стакана – миллилитров двести пятьдесят, ну триста. К делу пока не переходит. Ждет. По ее представлениям, я сейчас поплыть должен, тогда со мной проще разговаривать будет. Это она исходит из своего жизненного опыта, глупенькая. Ч-черт их знает, этих новых русских… какие-то они и не русские вовсе. Водку пить не умеют. Или вовсе не пьют, или напиваются. А напившись, опять-таки или в морду норовят, или под стол валятся. А между тем, в прежние времена в России каждый новоиспеченный кавалергард на ночной пирушке по поводу своего кавалер-гардства был обязан, помимо всяких прочих тостов в его честь, бутылку шампанского из горлышка не отрываясь выпить. А иначе на утро – будьте любезны рапорт об отставке, и были такие примеры. Таковы вот были традиции. И поди попробуй сделаться пьяным, вести себя глупо. Позор! А эти… ну вот чего она, спрашивается, от меня ждет? Вот что, по ее представлениям, от этих трехсот миллилитров крепкого алкоголя должно со мной произойти? А? Нет, мадам, вы уж давайте ближе к делу, или в койку меня завлекайте, или бандитами пугайте, на самом-то деле. А то этой-то вашей бодяги вы на меня не напасетесь. Хоть пить ее и очень не хочется, даже ради Петьки. Ну хотите… так и быть, можем сделать вид, что мы выпимши». Адашев-Гурский стряхнул пепел мимо пепельницы, жутко смутился и, наклонившись попытался собрать его с пола. – Оставьте, что вы, – спохватилась Анна, поставила свой стакан и, взяв его за руку, заставила распрямиться. – Это такие пустяки. – Извините, что-то я… – Гурский погасил сигарету в пепельнице и встряхнул головой. – Это вы меня извините, – ее лицо вдруг приобрело озабоченное выражение. – Вы же по делу пришли, а я… интервью Вадика у вас с собой? – Конечно. Я же зачем и приехал-то? У вас машина где?.. – Гурский вынул из кармана рубашки плоскую пластиковую коробочку с компьютерной дискетой. – Аудиокассету я стер давно, сразу, как расшифровал. Теперь все здесь. – В кабинете, – Анна повернулась и, качнув бедрами, пошла к выходу из гостиной, – пойдемте. «Да, – думал Гурский, идя за ней и глядя на нее со спины, – это… что да, то да. Где же их таких выращивают? Чем их там таким выкармливают, чтобы они такими вот вырастали? Это ж… впрочем, мы здесь не за тем. Хоть и жаль». В небольшом, но очень удобном кабинете Александр протянул дискету Анне. – Вот, пожалуйста, лучше вы сами, а то я, знаете… компьютер у вас дорогой, мало ли… – Да-да. – Она взяла из его рук дискету, вставила в дисковод, включила компьютер и, пока он загружался, обернулась к Гурскому: – Так что это за слухи такие ходят, что Вадима убили? – Ой, Анна… простите, как вас по отчеству? – Да Аней просто зовите, что мы тут с вами будем… – Анечка, я уж про слухи не знаю, но… времена-то сами знаете какие, вот и… почему-то мне в голову пришло, что его убили. Ну, когда я про его смерть узнал. Еще раз простите… – Ничего, – Аня повернулась к компьютеру. – Какой файл? – Вот этот. – Гурский склонился к монитору и ткнул пальцем. – Да-да, вот этот, ага. Анна шевельнула «мышкой» и нажала на клавишу. Изображение на экране дернулось и осталось неподвижным. Анна прокатила «мышку» по коврику, снова уткнула стрелку в указанный Александром файл и опять дважды щелкнула клавишей. Изображение вновь дернулось, а потом в самом центре экрана возник короткий английский текст, забранный в рамочку и украшенный ярко-красной блямбой с черным восклицательным знаком. – Что он говорит? – раздраженно обернулась к Гурскому Анна. – А ч-черт его знает… – Александр растерянно склонился к компьютеру.– Говорит, что… вроде бы не может найти этот файл. – Как это? – Ань, я сам ничего не понимаю. Вот перед самым приездом сюда, к вам, я этот текст в редакции правил. Все нормально было. Может… может, у моей дискеты с вашим компьютером программы не стыкуются? У вас редактор в «Ворде»? – Понятия не имею. – Ну… короче, я и сам в этом не очень-то. Я с ним работаю, как с пишущей машинкой, а больше ни бум-бум. – А может так быть, что мы эту дискету стерли? – Вряд ли. Но даже если и так, вы не волнуйтесь, у меня дома все на жестком диске осталось. – Это… – В моем компьютере, дома. Там все есть. Я могу на другую дискету скинуть. Ничего никуда не денется, не пропадет. Анна еще несколько раз попыталась раскрыть файл, но результат был тем же. Наконец, она отчаялась, выщелкнула дискету и выключила компьютер. – Ну? – взглянула она на Александра, протягивая ему злополучную дискету. – И что же нам теперь делать? – Аня, честное слово, даже и не знаю, – Гурский задумчиво вложил дискету в коробочку и убрал в карман рубашки. – Мне вообще-то на Камчатку лететь. Времени в обрез. Главный наш меня с материалом этим торопит. Там же Вадим Ни-колаич таких вопросов касается… – Каких? – Анна нервно поворачивала на тонком пальце кольцо. – Ну как каких… Он рассказывает про то, как с первых дней все его душили. Как только фирму создал, обложили со всех сторон – и власти, и бандиты. Сначала некто Савелий, ну вы знаете, наверно, это его крыша бандитская. – Чья? – Вадима Николаича. Вы что же, не знаете? – Нет… впервые слышу. – Да? Ну, в общем, правильно. Вадим Николаич вас берег, расстраивать не хотел, это понятно. Вам-то это зачем? Ну вот… короче, в милицию, он считал, что, дескать, мол, обращаться бессмысленно. Приходилось мириться. А потом, он говорит,– этого Савелия убили, так некий Чика на фирме объявился, так тот и вовсе от-морозок, поставил перед Вадим Николаи-чем условие: или, мол, мы будем посредством твоей фирмы у всяких одиноких старушек жилье забирать, или я тебя самого грохну, выбирай. Представляете? Анна смотрела на Гурского широки распахнутыми глазами. – И-и… и что же, он вот так вот к вам в газету и пришел… со всем этим? – Нет. Нет, конечно. Дело в том, что мы с ним давно еще как-то познакомились, несколько лет назад. Чисто случайно. Ему рекламу разместить нужно было, ну и… а почему разговорились – он спортсмен, я спортсмен… знаете, как в жизни бывает? Обменялись телефонами. И тут не так давно встретились. Ну вот… я его выслушал и говорю: «Слушай, Вадим, сколько можно?» А он мне: «Да, старик, а ведь действительно. Ну сколько можно?» Ну вот и… А тут вдруг узнаю, что его убили. – Да не убивал его никто! – вскрикнула Анна. – Ой, да… Анечка, простите вы меня, пожалуйста, ну засела эта мысль дурацкая у меня в мозгах, ну что делать? Простите… – Кому, спрашивается, нужно было его убивать? Чике этому вашему? – Например. – А как? Врач же мне все объяснил, коронарная, говорит, артерия, ну… которая сердечную мышцу питает, была у него практически закупорена. А сердце увеличено в размерах. И еще он сказал, что, видимо, в течение последних суток жизни у Вадима уже был еще один приступ, только мягкий. Он его на ногах перенес. А вот за рулем уже… Это все при вскрытии выяснилось, там так и написано. Он же… он же постоянно на сердце жаловался, а к врачам не ходил, говорил, что нервы. Только в самое последнее время-валидол с собой носить стал. Вот и в тот вечер, мы в ресторане сидели, а ему и там плохо стало, он поэтому и решил на дачу поехать, отдохнуть пару дней на свежем воздухе. Это и сестра подтвердить может, и Дугин. А вы говорите… Он сам умер, понимаете? Сам! Сам!!! – Губы ее дрогнули, она вдруг бухнула Александру в грудь двумя кулачками, а потом ткнулась между ними лицом, прильнула к нему дрожащим телом и расплакалась. «Ну-ну-ну… – мелькнула непрошеная мысль, – что дрожишь, ебаться хочешь?» Он опустил голову, легко коснулся рукой ее волос, невольно вдохнув их аромат, и, мягко погладив по плечу, негромко сказал: – Ну что вы, Анечка, ну успокойтесь, пожалуйста… ну… я даже не знаю… у вас водка в доме есть? – Должна быть, – подняла Анна на него глаза и шмыгнула носом. – Вот и хорошо. Давайте водочки выпьем, а? Самое наше русское лекарство. От всего. Очень помогает. Она провела ладонями по глазам, вытерла слезы и мотнула головой в сторону гостиной: – Пошли. – Видите ли, Аня, – Адашев-Гурский, выпив водки, от которой Анна отказалась, сидел на кожаном диване, курил сигарету и смотрел на расположившуюся напротив девушку, – вы уж меня простите великодушно, но я прекрасно понимаю, что это, наверное, вовсе не мое дело и, возможно, материал этот я и вовсе уничтожу. Дело не в этом. Просто… вот встретились мы с вашим мужем совершенно случайно, разговорились и… ну как будто проскочило что-то между нами, какая-то связь возникла. Это ведь очень редко бывает. Вы понимаете, о чем я говорю? Анна молча кивнула. – Ну вот. И… ну не безразлична мне его смерть, понимаете? И вот какая мысль мне покоя не дает… – Господи, – Анна сидела на диване, поджав под себя ноги и отхлебывая из своего стакана, весь лед в котором давно растаял. – Ну что вам еще покоя не Дает? Я же вам все рассказала. А если бы вы и правда это интервью несчастное уничтожили?.. чтобы не плодить эти слухи дурацкие вокруг его смерти. Я и так-то вся на нервах, а если еще и статья скандальная! Я с ума сойду, честное слово. Я была бы вам так благодарна… – Она склонила голову к плечу и, отведя рукой с лица каштановую прядь, вновь посмотрела на Гурского долгим взглядом своих изумрудных глаз. – Да, да, это понятно… но, может быть, вы сами не все знаете? Ведь инфаркт можно и спровоцировать, тем более, если сердце не совсем здоровое. Амфетаминами, например. – И что? – чуть заметно напряглась Анна. – Вы Игоря Дугина хорошо знаете? – А он-то здесь при чем? – Ну… я со слов Вадима знаю, что он его старый приятель, чуть ли не со школы. Так? – Ну да, вроде бы. А что? – Как сказать… друзья детства, а потом – один хозяин, а другой на подхвате. Зависть – страшное чувство. И про то, что у Вадима с сердцем не все в порядке, он знал. – Вы что, хотите сказать, что Игорь мог… – А почему нет? Я поэтому и спрашиваю, хорошо ли вы его знаете. – Я? – Анна прикусила губу и задумалась. – Я – нет. Сестра, наверное лучше. – Они… как это… «дружат»? – Н-ну… можно и так сказать. Ухаживает он за ней. Но неужели вы думаете, что Игорь мог… Нет. Абсолютно нереально. Бред. – А можно мне было бы с сестрой вашей встретиться, поговорить? Ведь на самом деле что-то мне в смерти вашего мужа кажется не совсем… Тем более, в свете всех его непростых отношений с криминальными, так сказать, структурами. Может быть, Дугин с Чикой этим самым связан, а? Может такое быть? Вы же не знаете. И тогда, выполняя его волю, он легко… – Прекратите. Не может такого быть. – Вот я и хочу с Яной поговорить. Она же его, по вашим словам, ближе зна->?г. Я с ней 1'гстоворю, выясню, успокоюсь, и поставим на этом деле точку. А интервью с Вадим Николаичем я уничтожу. Нечего, на самом-то деле, его имя трепать. Чего ух теперь… Если никто в сто смерти не виноват, так и зарасти они все, эти Чики-Брики… сами знаете, чем. А? Давайте так сделаем? – Давайте, – удовлетворенно улыбнулась Анна, поднялась с дивана и, подойдя к телефону, набрала номер. Постояла, вслушиваясь в длинные гудки, повесила трубку. – Нет ее, – сказала она, вернувшись обратно. – Бог знает, где шляется. – А можно я сам с ней созвонюсь? – Попробуйте, только ее дома застать сложно. – Вот это плохо, – вздохнул Гур-ский. – Мне же на Камчатку, время поджимает. – Но вечерами-то она бывает. – Да? – Ночует, по крайней мере, как правило, дома. – Значит, есть шанс. – Да, конечно. Запишите телефон. Или лучше давайте я сама вам запишу, – Анна опять встала с дивана, вышла в кабинет и вернулась с большим блокнотом и ручкой. – Вот, возьмите, – протянула она Гурскому листок с записанным на нем номером телефона сестры.– Спасибо большое. И вот еще что, Аня… вы с машиной вашей, ну… она же после аварии, вы что с ней делать собираетесь? – Продавать, «наверное… я –не знаю, она пока на стоянке стоит. – А сильно она пострадала? – Да нет, в общем-то, не очень. Я, как видите, жива. Даже не сломала себе ничего. Я ремнем пристегнута была, вот и… повезло. А почему вы спрашиваете? – Да видите ли… товарищ мой один хотел бы, может быть, купить что-нибудь такое… уж я не знаю, зачем .ему, но… на новую, очевидно, денег нет, а так… восстановит. Можно ему на нее взглянуть? – Пожалуйста. – А где эта стоянка? – Вы заправку «Несте» знаете? Ну… здесь недалеко, на выезде из города? – Честно говоря… я машину не вожу, поэтому… – Это тут, на Школьной, – Анна приподняла руку, указывая направление. – Да вы найдете, это просто. Яна там как раз рядом живет. А на стоянке спросите черный «скорпио», вам покажут. Он там один такой, после аварии. – Ну спасибо, – Адашев-Гурский встал с дивана. – Аня, мне очень приятно было с вами познакомиться. Правда. Лучше бы, конечно, при иных обстоятельствах, но… – Да, конечно. И мне было очень приятно, – она тоже поднялась. – Пойдемте, я вас провожу. – Всего доброго, Аня. Может, еще и увидимся. – Возможно, – Анна взглянула ему в глаза. – Я совсем не против. Но вы, я надеюсь, мне, по крайней мере, позвоните, когда все выясните? – Непременно, – пообещал Гурский. Выйдя от Анны Заславской, Александр взглянул на часы и подумал: «Очень хорошо. Как раз успеваем в университет. К профессору Баранову». Закурил и пошел к трамвайной остановке.
Последние комментарии
6 часов 35 минут назад
6 часов 37 минут назад
13 часов 19 минут назад
13 часов 27 минут назад
19 часов 40 минут назад
19 часов 43 минут назад