Тарас Шевченко [Михаил Михайлович Зощенко] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Михаил Зощенко Тарас Шевченко
Тяжко с матерью прощаться У бескрышной хаты, Еще горше в мире видеть Слезы да заплаты.Т. Шевченко
1. Народный поэт
Современники назвали Шевченко «мужичьим поэтом». И это было именно так. Шевченко был доподлинно мужицкий поэт. Любители изящной словесности, называя так поэта, конечно, не собирались делать ему комплимент. Напротив, в это слово «мужичий» вкладывались насмешка и брань. Многие критики того времени считали, что поэзия должна воспитывать в народе изящные и нежные чувства, должна прививать эстетические взгляды на жизнь, поднимать народ до себя, очищать и облагораживать простонародную речь. А у Шевченко встречались такие ужасные и несалонные слова: пузо, брюхо и так далее. Это шокировало критику в высшей степени. Кроме того, поэзия Шевченко казалась слишком уж прямолинейной, — поэт призывал закрепощенных крестьян к восстанию, к борьбе против помещиков, против царя и церкви. Это тоже смущало критику. Казалось, что поэзия бралась не за свое дело. И в силу этого большинство критиков того времени не признало Шевченко истинным поэтом. Даже Белинский — его брат по духу — едко и зло посмеялся над ним. Но это была ошибка до некоторой степени понятная. Слишком уж нова и непривычна была такого рода мужицкая поэзия. Шевченко не был сразу оценен критикой, но зато он был тотчас оценен народом. Первая его книга «Кобзарь» произвела на читателей неслыханное впечатление. Его книга, попавшая на родину, была подобна разорвавшейся бомбе — так это было сильно, оглушительно, необычайно и действенно. Мужицкий поэт сразу пришелся по вкусу народу, потому что он и был подлинный поэт народа, подлинный его представитель. Он не искажал народные думы и чувства своими субъективными добавлениями. Вернее — его чувства совпадали с чувствами народа. Тут не было фальсификации ни на один грамм, как это невольно могло быть у поэта, вышедшего из другой среды. Критик Добролюбов, один из немногих критиков, своим блестящим умом понял Шевченко. Он писал о нем:«Тарас Шевченко — поэт совершенно народный, такой, какого мы не можем указать у себя».Добролюбов был прав. До Шевченко не было у нас поэта более народного, более понятного массам. Шевченко стал выразителем духовной жизни народа. Но его поэзия не была только украинской поэзией. И не потому, что темы Шевченко не ограничивались пределами Украины, а потому, что его тема была близкой и необходимой темой для многих народов. Безжалостная эксплуатация человека, бесправие, насилие и гнет не являлись печальным достоянием одного украинского народа. Но Шевченко не был только выразителем народных дум и надежд. Он как бы сосредоточил в себе духовные качества украинского народа — его мощь, силу, светлый ум, его доброе сердце, мужество, энергию, волю и настойчивость. Всей своей жизнью, всей своей поэзией Шевченко показал, как может быть силен и мужествен человек, как он может быть неподкупен, как велика его честность, как страшен его гнев и как непреклонна его воля к свободе и независимости. Всей своей жизнью и работой он показал, какие чудовищные преграды может преодолеть человек для достижения своей цели. Жизнь Шевченко — это повесть о том, что такое искусство, как оно велико, какие препятствия оно может преодолеть и какой страх оно может внушить врагам. Казалось бы, что все было брошено на то, чтобы Шевченко не был поэтом и художником. Сначала нищета, рабство, воля помещика мешали достичь цели. Затем, когда все это было преодолено, само государство преградило дорогу поэту. Он был физически изломан тюрьмой и ссылкой, но свое искусство он пронес до конца своей жизни. Он до конца дней оставался все тем же, каким он был, — непримиримым и смелым. И это так удивительно, что я затрудняюсь сказать, что выше можно оценить — его ли поэтический гений или его замечательное мужество.
2. Детские годы
Бедная украинская хата с почерневшей соломенной крышей — вот дом, в котором провел детские годы Тарас Шевченко. Отец Тараса, Григорий Иванович Шевченко, был крепостной крестьянин. Он жил в крайней бедности. У него была многочисленная семья — шесть душ детей. Его жена целые дни работала в поле на барщине. Он также работал в поле, но кроме того возил в город барский хлеб на продажу и доставлял из Крыма соль и рыбу. Помимо этого он должен был заботиться о своем поле и о своем хозяйстве. Его бедность, нищета не были чем-то исключительным. Это была обычная жизнь крепостного крестьянина, который с утра до ночи не покладая рук работал и за это едва был сыт и едва одет. Немыслимо было подумать о более сносной жизни, потому что крепостной крестьянин был жестоко закабален. Три дня в неделю крестьянин работал на барина. Но, кроме личного труда, он отдавал барину «пятину», то есть пятую часть всего того, что он получал от своего личного хозяйства. И помимо того он платил денежную подать за ту землю, которую он обрабатывал для себя. И в силу этого крестьянин не выходил из долгов. Он всегда был должен своему помещику. И в счет долга он работал на барина уже не три дня, а иной раз четыре и пять дней с утра и до ночи. При таких условиях крестьянин, конечно, не мог выйти из нищеты. И, работая на барина, он нередко голодал. Как сказал Шевченко:«Тарасу из моего хозяйства ничего не нужно. Он не будет человек какой-нибудь. Из него выйдет что-нибудь хорошее, или же это будет негодный человек. Для него мое хозяйство или ничего не составит, или это ему ничего не поможет».Тарас остался круглым сиротой. Он нанялся пастухом. И летом пас общественный скот кирилловских крестьян. А к зиме мачеха велела Тарасу куда-нибудь наняться на работу, дая того чтобы у нее оставалось поменьше голодных ртов. Дьячок Богорский согласился держать Тараса в качестве ученика и домашнего работника. Теперь все работы по дому дьячка выполнял Тарас. Он носил воду, рубил и возил дрова, топил печи и делал все то, что полагалось делать в крестьянском хозяйстве. Но дьячок считал, что Тарас его даром объедает, и поэтому заставлял его еще читать Псалтырь над покойниками. Кирилловским крестьянам нравилось, как читает Тарас. Он читал выразительно и с чувством. И по этой причине Тараса требовали всякий раз, когда кто-нибудь умирал. Крестьяне платили за это Тарасу деньги, но Богорский эти деньги брал себе, считая, что он и без того благодетельствует Тарасу. Тарас по-прежнему бегал в рваной свитке, без сапог и без шапки. И по-прежнему дьячок бил и порол его и нередко морил голодом. Жизнь маленького Тараса у Богорского стала еще более несчастной, чем раньше. Впоследствии, вспомнив о своем детстве, Шевченко с большой горечью так сказал в одном из своих стихотворений:
3. Поиски искусства
С раннего детства Шевченко имел страсть к рисованию. Всюду, где придется, он чертил углем всякие завитушки и каракульки. На обрывках бумаги он рисовал коров и лошадей. Ножницами он вырезал из бумаги цветы, силуэты людей и животных и наклеивал на окна своего дома. Все это доставляло ему удивительную радость. Впоследствии, в одном из своих стихотворений, написанном в ссылке, Шевченко вспоминает, какое необычайное чувство он испытывал от своего рисования:«Каждый начнет учиться живописи — это что и будет. Живописи может учиться только тот, у кого имеется божественная одаренность. А если у тебя этого нету, то я тебя в ученики не возьму, хотя бы ты мне обещал золотые горы».И дьякон велел Тарасу показать левую руку. Внимательно осмотрев его левую ладонь, дьякон сказал:
«Согласно науке хиромантии дарование к живописи отмечается на левой руке жирной чертой, идущей от безымянного пальца вдоль всей ладони. У тебя же этой черты вовсе нету, и по твоей руке я могу судить, что у тебя полностью отсутствует дарование к живописи, к сапожному делу и даже к бондарству. И даже я удивляюсь, что ты осмелился ко мне прийти. Я не намерен с тобой больше беседовать. Иди себе с богом и больше сюда не приходи».Слова дьякона-хиромантика ошеломили Тараса. Огорченный, он ушел от предсказателя.[5] Он вернулся в родное село, в родной дом к своей мачехе. Он сказал мачехе, что решил сделаться пастухом, что вот работа, которая ему нравится. И Тарас нанялся в пастухи и до осени пас коров и овец. Но он не был способным пастухом. Он часто задумывался, мечтал и невнимательно относился к стаду, которое разбредалось по сторонам. Коровы и овцы нередко пропадали. И крестьяне были недовольны своим пастушком. Брат Тараса, Никита, советовал ему заняться земледелием. Но эта работа меньше всего прельщала Тараса. И тогда он снова бросил отцовский дом. Он поступил в батраки к священнику Григорию Кошицу. Это был толстый и до некоторой степени добродушный поп. Он не бил Тараса и даже позволял ему читать книги. Но Тарас все же недолго оставался у него. Горячее желание быть маляром или живописцем не остыло в нем. Предсказание дьякона-хиромантика казалось теперь не таким страшным. Снова Тарас решил испробовать свое счастье. Он ушел в село Хпебновку, где, как он разузнал, имелись выдающиеся мастера-живописцы. Один из хлебновских маляров взял Тараса в ученики. Но он взял его на пробу. Он хотел проверить его способности, но не таким дурацким способом, как это сделал дьякон-хиромантик. Хпебновский маляр оказался дельным и понимающим человеком. Он давал Тарасу задания, заставлял его чертить и рисовать с натуры. И, проверив его способности, сказал:
«Я дал тебе срисовать купол церкви, и ты это сделал так, как сделал бы я. Из чего я могу заключить, что ты будешь славный маляр и у тебя есть исключительное дарование. Оставайся у меня, если хочешь».Вероятно, это была первая, наиболее сильная радость в жизни Тараса. Слезы хлынули у него из глаз, и он поцеловал руку маляру. Маляр сказал:
«Но если ты сын крепостного отца, то принеси мне записку от твоего барина. И пусть в этой записке будет сказано, что он дозволяет тебе заниматься малярным делом. В противном случае я не могу принять тебя в ученики, поскольку закон не позволяет мне держать у себя крепаков».Тарас сказал, что он сделает это и принесет от помещика записку. Взволнованный и обрадованный, Тарас вернулся в Кирилловку.
4. Неудача
Отец Тараса был крепостной помещика Энгельгардта. Сам старик Энгельгардт, Василий Васильевич, был богатейший человек — у него имелись обширные земли на Украине. Это был сановитый барин, племянник прославленного князя Потемкина. Он был уже весьма стар. И жил на покое, вспоминая прошлые дни своей блистательной жизни. Это и был теперешний хозяин и властелин Тараса. Вернувшись из села Хпебновки в свою родную Кирилловку, Тарас стал расспрашивать своих односельчан, как он должен поступить для того, чтобы ему дали разрешение на учебу у маляра-живописца. Что-то новое входило в жизнь четырнадцатилетнего мальчика. Он видел много — видел горе, слезы, лишения и побои. Но ему не приходилось еще выступать в жизни в качестве взрослого человека, который должен был обращаться к помещику с личной своей просьбой. Впрочем, речь о помещике и не шла. По словам кирилловских крестьян, мальчику следовало обратиться всего лишь к управляющему имением, так как старый барин в такие дела не входит, и это слишком мелкое дело для того, чтобы тревожить покой самого Василия Васильевича. Однако для Тараса и это дело казалось не таким уж простым и повседневным. Не без робости отправился он в имение Олыианы, где находилась контора. Робость и застенчивость исчезли, когда Тарас заговорил о своем желании учиться малярному делу. Теперь перед управляющим стоял смышленый и толковый подросток, который весьма деловито и обстоятельно излагал то, что ему нужно. Эта деловитость и бойкость неожиданно понравились управляющему. Но в этом и таилась беда для Тараса. Управляющий, еще раз внимательно оглядев Тараса, сказал, что вот как раз такой подросток, как Тарас, ему и нужен. Малярное искусство — это блажь и прихоть, а есть дела поважнее этого. Вот только что из Вильно пришел приказ от молодого барина, Павла Васильевича Энгельгардта, набрать способных и толковых подростков, подучить их и прислать к нему для комнатных услуг, для кухни и для конюшни. И теперь, глядя на Тараса, управляющий решил в своем уме — в числе прочих набранных подростков послать и Тараса. Никакие просьбы Тараса делу не помогли. Управляющий с неудовольствием смотрел на мальчишку, который, кажется, осмеливается высказывать свое мнение и даже, кажется, весьма резко, если не сказать грубо. Еще недоставало, чтоб крепостной паренек выражал свои претензии и изменял намерения управляющего. В таком случае надо будет его хорошенько обтесать, прежде чем послать молодому барину. Управляющий сказал, что он пока что зачисляет Тараса на барскую кухню. Пусть там мальчишка подучится, как надо жить в господском доме. И пусть главный повар решит, есть ли у подростка способности к кухонному делу. Тарас стоял перед управляющим, с трудом понимая, что происходит. Он пришел за бумагой, за разрешением поступить в ученики к маляру, и вот теперь вместо этого его берут в число господской дворни и посылают на кухню. Это был ужасный удар, даже катастрофа. Первая мысль Тараса была бежать. Но он знал, что за это бывает. Он знал, что бежавших порют и посылают в тюрьму и в солдаты. Кажется, впервые Тарас почувствовал свою неволю, свое рабство, свою беспомощность. Управляющий не нашел нужным слишком долго беседовать с подростком. Он позвал главного повара и велел ему принять Тараса в качестве ученика, с тем чтобы хорошенько обтесать мальчишку и сделать из него человека, полезного для господского дома. Тараса приодели, подстригли его волосы и приказали ему ходить бесшумной и приличной походкой без подскакивания и без размахивания руками. Громкие возгласы, крик, стук посудой или смех — все это было недозволено и считалось неприличным в господском доме. Главный повар Павел, толстый и староватый человек, энергично приступил к воспитанию подростка. Целые дни теперь Тарас проводил на кухне. Он мыл посуду, выносил помои, выгребал золу, чистил картошку и выполнял всякие мелкие поручения повара. Все это было до крайности скучным и однообразным. Все валилось из рук Тараса. Его охватывала невыносимая тоска, когда он думал, что это будет и впредь так продолжаться. Повар был сердитый и раздражительный. Шекспир говорил, что не надо бояться толстых людей. Но этот повар составлял, видимо, исключение. Он драл Тараса за уши и награждал его затрещинами. Его раздражал нерадивый ученик, который то и дело давал стрекача, убегая то в сад, то в поле. Была весна. Зеленели поля. Позвякивая колокольчиками, шли коровы. Пастушок хлопал длинным бичом. Как много дал бы теперь Тарас, чтобы снова быть таким пастухом, чтобы снова шляться по полям, чтоб не слышать рассудительных речей на кухне и сердитых окриков повара. Правда, жизнь Тараса немного скрашивалась тем, что он сумел тут набрать всякого рода картинок и карточек. У него собралась теперь целая коллекция лубочных рисунков. И это доставляло ему радость и удовольствие. Воспользовавшись свободной минутой, он убегал в глухой уголок господского сада и там, на сучках деревьев, устраивал выставку, вывешивая свои рисунки и карточки. Повар пожаловался на Тараса. Он сказал управляющему, что присланный на кухню мальчишка есть в высшей степени лодырь и бездельник, что вряд ли вообще имеется какоелибо дело, к которому подросток будет способным, и что на кухне он не только не нужен, но даже он там является помехой и главной причиной ухудшения здоровья повара. Неизвестно, как сложилось бы дело, если б молодой барин не запросил в срочном порядке прислать нужных ему подростков. Молодой барин проживал в Вильно. Для дворянской его жизни ему требовалась вышколенная дворня — расторопные лакеи, казачки для комнатных услуг, красивые горничные и лихие кучера. Вышколить такую дворню можно лишь в городе. И вот почему подростков надлежало отправить в Вильно. Управляющий Дмитренко спешным порядком собрал молодую гвардию и со списком отправил ее в Вильно. В этом списке числился и Тарас, против фамилии которого стояло примечание: «Способен к малярству». Подействовали слова повара на Дмитренко, или сам Тарас просил управляющего и этим смягчил его сердце — остается неизвестным. Известно только то, что Тарас отправлен был в Вильно не в качестве поваренка, а в качестве будущего маляра или живописца.5. Снова неудачи
Молодой барин Павел Васильевич был (незаконный) сын престарелого помещика Энгельгардта. Он состоял адъютантом у фельдмаршала Римского-Корсакова, который был в то время виленским губернатором. В свои тридцать лет он был уже полковником лейб-гвардии Уланского полка. Его блистательная карьера была создана меньше всего его способностями. Он преуспевал в жизни благодаря своему родству, фамилии и богатству. Весьма энергичный и властный человек, карьерист и коммерсант, он уверенно шагал по дороге жизни. Это и был новый неограниченный властитель, к которому направлялся подросток Тарас Шевченко, «способный к малярству». Многочисленная дворня молодого полковника ютилась во дворе, в хибарках, позади роскошного дворянского особняка. Всей дворней командовал управляющий делами — домоправитель полковника, — человек весьма энергичный, распорядительный, рабски преданный своему господину. Приняв список и осмотрев прибывших, он тотчас распределил обязанности каждого. Тараса он назначил комнатным казачком. На отметку в списке управляющий просто не обратил внимания. Ни о каком, конечно, возражении не могло быть и речи. Несколько дней Тараса приводили в «христианский вид». Его одели в синюю поддевку с красным поясом. И обучили несложным его обязанностям. Тарас должен был сидеть в передней на диване. По первому зову барина ему следовало бесшумно войти в комнату и ждать приказаний. Приказания были немногочисленные — главным образом подать халат, туфли или трубку. Остальные обязанности также были несложны — доложить о пришедших, принять сброшенную с плеч барина офицерскую шинель и так далее. Впрочем, главнейшая обязанность была самая нелегкая, это — безмолвно сидеть на диване. На вопросы Тарасу надлежало отвечать отрывисто и кратко: так точно-с, никак нет-с и не могу знать. Все остальные слова запрещались или не рекомендовались. Итак, у Тараса началась новая жизнь — комнатного казачка. Для подвижного характера Тараса такая должность была мучительной. Но барин, к счастью, редко сидел дома. Балы, вечера и банкеты бывали чуть не ежедневно. И Тарас, оставаясь один, мог заниматься чем ему вздумается. Новый казачок не то чтобы понравился молодому полковнику, скорее — он даже и не замечал его, для него это был, в сущности, не человек, не живая душа, а попросту предмет комнатного обихода, к которому можно привыкнуть или, наоборот, выкинуть его, если он непригоден. Так вот, к этой вещи, к этому предмету комнатных услуг полковник привык. И был к нему до некоторой степени милостив: он позволял крепостному казачку прикасаться губами к своей выхоленной руке благодетеля, как это требовалось по неписаным законам крепостного права. Натура полковника была весьма деятельной. Он нередко уезжал в Варшаву или в Петербург или на дворянские выборы в Киев. В свои путешествия он стал брать Тараса. И это вносило разнообразие в жизнь казачка. Но Тарасу наиболыие всего нравилось, когда он оставался один, когда барин уезжал на балы или в гости. Тогда Тарас со спокойной душой шлялся по барским комнатам, свистел, пел украинские песни и занимался рисованием, к чему он не остыл, а, напротив того, с каждым днем чувствовал все большую склонность. «Коллекция картин» Тараса возросла. Теперь в его коллекции появились всякого рода лубочные рисунки, которые Тарас не стесняясь брал на постоялых дворах и где придется. В отсутствие барина Тарас располагался за его столом и срисовывал в свой альбом картины и рисунки, висящие на стенах комнаты. Однажды барин, вернувшись в полночь из гостей, застал Тараса на месте преступления. Тарас, увлекшись рисованием, не услышал, как подкатила коляска к дому, как барин хлопнул дверью, как он поднялся по лестнице во второй этаж и как он вошел в комнату. Тарас, расположившись в кресле, растушевывал свою копию с картины «Атаман Платов». Скрип половицы вернул художника к действительности. Тарас вскочил с кресла. Перед ним, в двух шагах, стоял полковник, разгневанный и взбешенный. Огарок сальной свечки освещал эту сцену. От гнева и раздражения полковник сначала остолбенел. Мало того, что этот скот не встретил его в передней, он еще посмел сидеть за его столом, он посмел жечь свечку, от которой мог сгореть его дом. Полковник несколько раз ударил Тараса по лицу и, схватив за ухо, выкинул казачка в переднюю. Утром полковник не остыл от своего гнева. Он отдал управляющему распоряжение — выдрать Тараса на конюшне, чтоб этому пареньку хорошенько запомнилось, кто он такой и каковы его прямые обязанности. Тотчас Тараса отвели на конюшню. Три кучера совершали экзекуцию. Один сидел на ногах Тараса, другой — на плечах, третий кучер стегал розгами. Тарас выдержал наказание без слез и без стонов, хотя кровь текла по его обнаженному телу. Это считалось — поучить человека, чтоб он не увлекался несбыточными фантазиями. Тарас ожидал перемены судьбы. Он ожидал, что барин отошлет его в деревню или переведет на другую должность. Но этого не случилось. Через несколько дней Тарас снова занял место в передней. И барин как ни в чем не бывало звал Тараса для услуг.6. Искусство и коммерция
Однако управляющему полковник сказал, показав на рисунки Тараса, что мальчишку, пожалуй, надо было бы отдать в науку к живописцу, что, судя по рисункам, он выказывает большие способности и что не следовало бы забывать, что цена крепостного совершенно иная, если он в чем-либо достиг какого-нибудь совершенства. Сейчас Тарас стоит от силы, ну, рублей триста, а если его обучить, то он будет стоить не менее тысячи, а то и больше. Надо уметь поднимать цену на каждую крепостную душу тем хозяйственным способом, который в их распоряжении. В наш коммерческий век это совершенно необходимо. Это своего рода биржа. Этим надо пользоваться. И этим можно умножить состояние. Управляющий почтительно кланялся, слушая эти слова барина. Полковник сказал, что он, пожалуй, сам поговорит с одним художником, и если тот найдет у Тараса способности, то судьба Тараса решена — он будет учиться живописи. Коммерческий зуд заставил полковника поспешить с этим делом. Он побывал у профессора живописи, который преподавал в Виленском университете. И показал ему рисунки крепостного казачка. Профессор живописи одобрительно отнесся к рисункам Тараса и посоветовал отдать мальчика в учение. Полковник велел своему управляющему подыскать для Тараса учителя. Однако фантазия управляющего дальше малярного дела не пошла, и он, договорившись с одним маляром, отдал Тараса в учебу. Но спустя месяц маляр явился к самому полковнику и доложил, что с таким отличным учеником он, простой маляр, не считает возможным заниматься, что этот ученик может быть его учителем, а не наоборот. И пусть он, маляр, теряет на этом деньги за уроки, но он считает своей обязанностью доложить барину о великих способностях Тараса. Слова честного маляра нашли живейший отклик в коммерческой душе полковника. В самом деле — надо будет отдать Тараса к какому-нибудь хорошему живописцу. И если Тарас будет художником, то плата за учебу будет с лихвой оправдана. Полковник вызвал к себе одного знакомого портретиста. И тот согласился давать уроки. Но, едва начатые, уроки вскоре были прекращены. Польское восстание (1830 год) заставило полковника убраться из Вильно. Отъезд полковника был так стремителен, что он не захватил с собой дворни. Даже Тарас, с которым он не расставался в путешествиях, был оставлен в Вильно. Полковник прибыл в Петербург и уже оттуда отдал распоряжение выслать ему его челядь этапным порядком. В начале 1831 года Тарас вместе со всей дворней был доставлен в Петербург. Барин, понюхавший пороху в Польше, был не совсем в себе. Надо было снова налаживать связи. Надо было искать достойную должность для его высокой особы. Такую должность он нашел — он стал адъютантом у принца Виртенбергского. Тарас же снова остался у него казачком. Но теперь, всякий раз, когда барин, довольный своими делами, милостиво заговаривал с казачком, Тарас неизменно сводил речь на учебу. Больше ждать было нельзя. Ему восемнадцать лет. И дальше откладывать — будет поздно. Барин снова согласился отдать Тараса к живописцу. Но снова управляющий отдал Тараса не к художнику, а к простому маляру. Правда, этот маляр считался опытным мастером, однако для Тараса, который брал уроки у портретиста, это была не наука. Но маляр брал за учебу немного, художник же заломил бы цену значительную, — видимо, это обстоятельство сыграло решающую роль. Тем более, что Тарас и без того прилично писал портреты, так зачем же еще переплачивать деньги за какое-то совершенствование, которого может и не быть. В общем, Тараса отдали в учебу к «разных живописных дел цеховому мастеру Ширяеву». Причем с этим цеховым мастером был заключен договор на четыре года учебы. Маляр Ширяев был человек крайне скупой, свирепый, грубый и неотесанный. Он в «страхе божьем» держал своих учеников, которых у него было до десяти человек. Он посылал их на работы в качестве обыкновенных маляров. Его ученики занимались главным образом тем, что красили крыши, заборы и полы. В общем, Ширяев ни в какой степени не был желанным или даже каким-нибудь учителем для Тараса. Это был попросту кулак, предприниматель, эксплуатирующий «подручных молодцов». Он заставлял их работать по двенадцать и по шестнадцать часов в сутки. Держал их впроголодь и, при случае, дрался, давая пинки, зуботычины и оплеухи. Снова Тарас стал ходить грязный и оборванный. Он бегал на работу босой, в халате, без шапки. Снова жизнь была полна лишений, огорчений и невзгод. Но Шевченко не упал духом. И он не оставил своей мысли стать художником. Пользуясь свободной минутой, он рисовал. Но для этого занятия ему надо было теперь выкраивать время. Занятый с утра до вечера, он мог рисовать только лишь на рассвете или поздно вечером. В светлые петербургские ночи он, возвращаясь с работы, не раз заходил в Летний сад и там делал рисунки и наброски в своей тетради. Никто не мешал ему здесь. Летний сад открыт был круглые сутки. Ночной публики было мало. Гуляки шли в трактиры и ресторации. Любовные парочки сами избегали встреч. И Тарас, оставаясь в одиночестве, делал зарисовки мраморных богинь и купидонов. Тарас достиг в своем искусстве больших успехов. Его рисунки уже не были дилетантскими и ученическими. Это уже были смелые произведения, самостоятельные и оригинальные. Эти часы, проведенные в Летнем саду, были для Тараса всегда вдохновенными. Тарас стал даже писать там стихи. Но он еще не знал, как это делается. И он без всякого уменья записывал на бумагу свои чувства и свои мысли и ту музыку, какая у него была на душе.7. Последнее препятствие
Более трех лет Шевченко провел в «учениках» у маляра Ширяева. Это были тягостные годы. О каком-нибудь серьезном учении не могло быть и речи. Шевченко попросту попал к предприимчивому мастеру, который за кусок хлеба заставлял учеников работать на себя. Но Шевченко не падал духом. С удивительным упорством и настойчивостью он продолжал заниматься своим рисованием. Однажды, поздно вечером возвращаясь с работы, двадцатидвухлетний Шевченко зашел, по обыкновению, в Летний сад. Шевченко был босой, без шапки, в коричневом халате. В руках у него были малярная кисть и ведро от краски. Шевченко прошел по аллеям сада, разглядывая мраморные статуи. Перед одной из статуй Шевченко задержался. Он сел на свое перевернутое ведро и стал срисовывать в свою тетрадь контуры мраморной богини. Был поздний майский вечер. Белая петербургская ночь не мешала работать. Один из прохожих остановился позади Шевченко и с любопытством стал смотреть на его работу. Рисунок выходил отлично. Это было удивительно смотреть на оборванного паренька, который так искусно и так уверенно рисовал. Прохожий разговорился с Шевченко. Он оказался земляком Тараса. Это был молодой художник Сошенко. Он недавно приехал в Петербург для занятий в Академии художеств. Сошенко с любопытством стал расспрашивать Тараса об его жизни. Он похвалил его рисунки. И сказал, что ему надо учиться и что, сколько он понимает, из него выйдет большой толк. Сошенко дал Тарасу свой адрес и просил его зайти в воскресенье. Шевченко был взволнован встречей. Он бормотал слова благодарности. Он так мало видел внимания к себе. Он не привык к участию или даже к какому-нибудь человеческому отношению. И теперь он с чувством признательности смотрел на незнакомого художника, который обещал сделать для него все, что будет возможно. В воскресенье Шевченко пришел к художнику на Четвертую линию Васильевского острова. Тарас принес с собой связку своих рисунков. Художник Сошенко стал внимательно рассматривать рисунки, хваля их и удивляясь необыкновенному мастерству маляра. Сошенко не мог оказать Тарасу немедленную помощь. Он и сам ничего не имел. Он без копейки денег приехал в Петербург и только что устроился. Но ему чрезвычайно хотелось сделать для Тараса что-нибудь полезное. Он решил показать рисунки в Академии и познакомить Тараса с теми людьми, которые могли бы оказать влияние на судьбу бедного маляра. Через некоторое время Сошенко познакомил Тараса с известным писателем Гребенкой. Гребенка с большим вниманием и добротой отнесся к своему земляку. Он помог ему приодеться и познакомил его с видными людьми. В частности, он познакомил его с секретарем Академии В. И. Григоровичем. Этот секретарь был весьма влиятельный господин, преподававший в Академии «теорию изящного». Он был в приятельских отношениях с художником К. Брюлловым, слава которого в то время была велика и даже ослепительна. Об его картинах писались статьи. Общественное мнение и критика превозносили его до небес. Его последняя картина «Гибель Помпеи» прошумела на выставках Европы. Брюллов с участием отнесся к Шевченко. Он похвалил его рисунки и познакомил его с придворным живописцем Венециановым. И Венецианов, в свою очередь, рассказал поэту Жуковскому о несчастной судьбе талантливого маляра. И вот бедным, доселе неведомым маляром заинтересовались столь влиятельные люди, что, казалось, перемена судьбы для Шевченко уже близка. Брюллов хотел было зачислить Шевченко в ученики Академии, но, узнав, что он крепостной, пришел в уныние. По закону крепостной не мог состоять в учениках Академии даже при согласии помещика. Надо было выкупить Тараса, либо уговорить помещика дать ему вольную. Но для этого необходимо было время и деньги. Дело явно затягивалось. Художник Сошенко сходил к Ширяеву и упросил последнего дать Тарасу временный отпуск для того, чтобы тот мог посещать занятия в зале Общества поощрения художеств. Ширяев неожиданно согласился, хотя сказал, что это блажь и напрасная затея. Шевченко стал ходить на временные занятия по живописи. Между тем Жуковский, близкий ко двору, в разговоре с государыней обрисовал ужасное положение талантливого юноши, который закрепощен и в силу этого не может стать художником. Но что могла сделать супруга императора? Помещик полновластный хозяин своих крепостных. Было бы неприлично вмешиваться государыне в то, что освящено царем и законом. Оставались два пути: купить Тараса у помещика или склонить помещика к филантропическому шагу — дать Тарасу освобождение. Жуковский просил Брюллова заняться этим делом. И вот Брюллов отправился к полковнику Энгельгардту для переговоров. Неизвестно, каков был разговор помещика с Брюлловым. Известно только то, что Брюллов вернулся от Энгельгардта взбешенный до последней степени. «Это самая большая свинья из всех свиней, каких только мне приходилось видеть», — сказал Брюллов в ответ на расспросы о результатах переговоров. Шевченко, узнав о неудаче, пришел в такое отчаяние, что хотел покончить с собой. Брюллов утешал его. Жуковский, узнав об отчаянии молодого человека, написал ему успокоительную записку. Решено было снова обратиться к Энгельгардту с просьбой назначить цену на крепостную душу Тараса. Сошенко вызвался было пойти к помещику для переговоров. Но появление бедного художника у блестящего офицера моглобы сорвать дело. И по этой причине для переговоров попросили пойти придворного живописца Венецианова. Быть может, он, близкий ко двору человек, имеющий генеральский чин, сумеет задеть чувствительные струны сердца помещика, и тот пойдет на филантропию или же назначит «божескую» цену за крепостную душу. Полковник Энгельгардт был раздражен назойливостью художников. Он целый час выдержал придворного живописца в своей передней. И когда принял его — разразился упреками. Он сказал:«Что вы, собственно говоря, хотите от меня вместе с вашим Брюлловым? О какой филантропии вы изволите говорить? В этого крепостного я вложил изрядные деньги, для того чтобы он был тем, каким вы его видите. Я решительно прошу вас не говорить мне о какой-либо благотворительности или филантропии. В наш коммерческий век это, сударь, просто смешно слышать. Моя крайняя и решительная цена за крепостного Тараса — две с половиной тысячи рублей ассигнациями. Если вам будет угодно теперь об этом предмете говорить — давайте будем говорить».Сконфуженный и растерянный придворный живописец вернулся от помещика. Жуковскому пришла мысль собрать деньги для того, чтобы выкупить Шевченко. Это он берется сделать в кругу придворных людей. Но Брюллов сказал, что будет, пожалуй, лучше, если он напишет, скажем, портрет Жуковского, и этот портрет они за две с половиною тысячи разыграют в лотерею. Так и было сделано. Брюллов написал портрет Жуковского. И вскоре деньги были собраны. Придворный живописец Венецианов снова отправился к Энгельгардту. Помещик, несколько поломавшись и поговорив о том, что Шевченко стоит значительно дороже, чем он за него спросил, дал отпускную. Это был знаменательный день для Шевченко — 22 апреля 1838 года.
8. Новая жизнь
Тарас Григорьевич Шевченко не сразу узнал об этом своем счастье. Он был болен. Он лежал в больнице с брюшным тифом. Он поправлялся, но медленно. Художник Сошенко зашел его проведать, но не сообщил ему об этом радостном событии, потому что врач не посоветовал волновать больного. Хозяин же Тараса, «разных малярных дел» мастер Ширяев, узнав от Энгельгардта об освобождении своего ученика, пришел к нему в больницу и рассказал все, что он знал. Радость Шевченко была необычайна. Он вышел из больницы иным человеком. Рабство кончилось. Кончилась та унизительная жизнь, которая так удручала художника. Он был теперь свободен. Радость его была так велика, что он всех целовал и при этом плакал, говоря, что только теперь он понял, что такое крепостное право, что такое быть крепостным. Шевченко то и дело вынимал из кармана свою отпускную и целовал ее, заливаясь слезами. Тарас Григорьевич поселился на квартире у художника Сошенко. Теперь его приняли в ученики Академии. И он стал посещать классы, стал систематически обучаться живописи. Он лихорадочно принялся за свое самообразование. К. Брюллов разрешил ему пользоваться его библиотекой. И молодой Шевченко многие вечера провел за книгами. Он в короткое время прочитал всех классиков. Он стал разбираться в политике. С ужасом и с содроганием он понял, что такое социальное неравенство, которое было в России в такой неумеренной степени. Он понял, что нужна борьба, нужен переворот, который уничтожил бы царский строй в России. Еще мальчишкой в Вильно и в Варшаве он прислушивался к разговорам об этом. Теперь ему все стало ясным окончательно. Шевченко стал читать поэтов. И сам начал писать стихи, стараясь изложить в них волновавшие его мысли и чувства. Художники по-товарищески относились к нему. Он сблизился с ними. И нередко проводил вечера в разговорах о жизни и об искусстве. Шевченко был умен и гениален, — он в короткое время сумел впитать в себя ту культуру, к которой он теперь прикоснулся. Его товарищи с удивлением смотрели на него. Казалось, что произошла волшебная перемена. Вчерашний крепостной маляр ничем не отличался от своих товарищей, — он многое знал, верно судил об искусстве, и любая беседа была для него незатруднительна. Больше того, его стали ценить и уважать и с ним считаться как с человеком, который имеет твердые убеждения и хороший вкус. Брюллов полюбил Тараса Григорьевича. Он не раз вместе с ним ходил в Эрмитаж, где показывал ему картины великих мастеров. Он рассказывал о жизни и творчестве этих выдающихся художников. Брюллов полюбил Шевченко за его светлый ум, за его удивительную скромность, за его любовь к искусству. Брюллов — умный и тонкий человек, замечательный художник- сумел увидеть в Шевченко выдающегося человека. Шевченко стал его любимейшим учеником. И Брюллов пророчил ему великое будущее. И действительно, Шевченко достиг огромных успехов. Весной 1839 года Шевченко был награжден серебряной медалью за свой этюд «Бойцы». Это было событие в жизни Шевченко не менее важное, чем даже освобождение от неволи. Получить отпускную ему помогли люди, медаль же была наградой за тяжкий и упорный труд, за непреклонную волю, за десятки преодоленных препятствий. Это была награда за то искусство, к которому Шевченко стремился с детских лет. Переход от мрачного чердака маляра Ширяева к тому, что имел сейчас Шевченко, был необычен. Правда, Шевченко жил еще в бедности. Но у него уже были заработки — он рисовал портреты. Через Брюллова Шевченко познакомился со многими светскими людьми. Его всюду стали приглашать. Им интересовались как новым явлением, как человеком, вышедшим из слоев неведомого народа и достигшим своим трудом теперешнего положения. Шевченко стал по-модному одеваться. Он стал франтить. После нищеты и бедности, после зипуна и кафтана он теперь наряжался во фрак. Он стал изучать французский язык, для того чтобы в обществе быть равным всем этим воспитанным молодым дворянам. Мы привыкли представлять себе Шевченко в том виде, в каком он изображен на своих портретах, — стареющим человеком в бараньей шапке, с чудовищными усами, с тяжким взглядом суровых глаз. Но эти портреты относились к последнему периоду жизни Тараса Григорьевича. Таким он был после ссылки, после Азии. В те же годы, о которых идет речь, двадцатипятилетний Шевченко был совершенно иным человеком. Он был молод и даже юн. У него было лицо артиста. Нежная и милая улыбка. И удивительно добрые глаза. Художники говорили о Шевченко, что «у него в лице было нечто такое, за что нельзя было его не полюбить». Художник Сошенко с досадой и раздражением отнесся к светскому успеху своего друга. Он укорял Тараса за его пристрастие к пустому и праздному свету, за его перемену в образе жизни. Но Сошенко не видел всей сложности натуры своего друга. Никакой органической перемены, в сущности, не было. Это была, так сказать, компенсация за тяжкие годы неволи, за всю нищету и лишения. И, кроме того, молодому Шевченко надо было до конца узнать другую жизнь, увидеть другой мир, чтобы понять, что такое жизнь и что такое люди. В те годы его светских успехов Шевченко ни в какой степени не изменил самому себе. Он не забыл, что, кроме этого избранного общества, существует иное, бесправное, лишенное человеческого достоинства, из которого он вышел сам. Тревога жила в душе Шевченко, и ничто не могло заглушить ее. В 1839 году, то есть в год его светских успехов, Шевченко в своем стихотворении «Думы» писал:«Волосы на голове поднялись, в глазах зеленело, а сердце как-то болит. Я прижал вашу книгу к сердцу. Хорошо, очень хорошо».Шевченко понял, что его поэзия может дать людям больше, чем его живопись. Слова с большей силой, чем краски, проникают в человеческое сердце. Словами можно скорее договориться с людьми. Можно скорее сообщить о том, что занимало и тревожило поэта. Шевченко стал все больше и больше уделять времени стихам. Он стал поэтом.
9. На родине
Весной 1843 года Шевченко поехал на Украину. Он давно хотел побывать на родине, чтобы увидеть ее новыми глазами. Пятнадцать лет назад он подростком покинул свое родное село. Теперь он был взрослым человеком, много передумавшим и многое понявшим. Теперь ему было тридцать лет. Огромные перемены произошли в его жизни. Он был на родине крепостным, кухонным мальчиком, пастухом, — теперь он был известный художник, получивший награды за свои работы, теперь он был популярный автор «Кобзаря», книги, которая так пришлась по душе здесь, на Украине. Вспоминая наше детство, мы обычно с трудом можем увидеть себя в том маленьком человечке, который пятнадцать или двадцать лет назад жил, чувствовал, плакал и огорчался. Я не помню, кто-то сказал, что «крыса, прошедшая через Малую Азию, не помнит — та ли она крыса, которая вышла из дому». И действительно, дальний путь, много препятствий, беды и огорчения на жизненном пути притупляют наши воспоминания. Но воспоминания детства у Шевченко были слишком тягостны и слишком остры, и он ничего не забыл из того, что было. И теперь он с чувством огромного волнения ехал на родину. Но он не сразу посетил свою родную Кирилловку. Казалось, что его что-то удерживает. Казалось, что он не хочет сразу столкнуться с тем тяжелым и печальным, с чем он ожидал столкнуться. Он лето прожил в Киеве и в имениях своих новых друзей. Он там писал портреты и, так сказать, в новом своем качестве знакомился с помещичьим бытом. Он посещал дворянские балы, ездил в гости к помещикам, заводил с ними знакомство, но всюду, как и в Петербурге, где бы он ни бывал, он чувствовал тяжесть в своем сердце и ту тревогу, которая не покидала его, когда он думал о несправедливости, о насилии, нищете и богатстве. Здесь, на родине, в богатых имениях своих новых знакомых, он на каждом шагу видел крепостной гнет. Его удручали и ужасали картины бедности закрепощенных людей, картины рабского труда и бесправия. Приехав однажды к одному из помещиков в гости, он увидел, что хозяин «поучил» слугу — ударил по лицу, как тогда говорилось, «побил из собственных ручек». Это была обычная, повседневная сценка в помещичьем доме. Шевченко, увидев эту расправу, страшно смутился и покраснел. Он надел шапку и ушел, хотя его удерживали и даже умоляли остаться. Он видел и еще более тягостные сцены из помещичьей жизни. Все это жгло сердце Шевченко. Ему казалось, что он должен во все это вмешаться, как-то помочь народу, что-то сделать, чтобы облегчить его участь. Осенью он побывал в родном селе. Теперь, когда он был свободным человеком, все показалось там ему еще более ужасным, чем раньше. Он пробыл в своем селе меньше месяца и уехал оттуда с чувством тяжелой тоски. Зимой он вернулся с Украины в Петербург. В своей поэме «Сон» он написал прощание:«Был на Украине… Был везде и все плакал: разорили нашу Украину…»Вернувшись в Петербург, Шевченко все меньше и меньше уделял внимания живописи. Он теперь усиленно работал над стихами. Но его новые стихи не совсем были похожи на его первые опыты. Лирика стала уступать место политике, вернее — наряду с глубоким и нежным чувством к людям уживалась непримиримая ненависть к врагу, к поработителям, к строю, который был так беспощаден к трудящимся. Шевченко стал призывать к борьбе, к мести, к уничтожению царского строя. В своей поэме «Сон», которую он написал после возвращения с Украины, Шевченко мечтает об освобождении родины из-под гнета царской власти, он мечтает о раскрепощении крестьян, жизнь которых непереносима:
10. Арест и ссылка
И вот заработало знаменитое III Отделение. Начальник III Отделения генерал Дубельт отдал распоряжение об аресте всех членов крамольной организации. В Киеве начались аресты. Среди бумаг одного из членов братства были обнаружены стихи Шевченко. По словам полиции, стихи были «исполнены ненависти к правительству». В них говорилось о страданиях, о пролитой крови, цепях, кнуте, о Сибири и прочее. Шевченко в это время был в Черниговской губернии. Он собирался в Киев, куда был приглашен на свадьбу к Костомарову. Полиция стала следить за ним. И Шевченко был арестован по приезде в Киев. Тотчас он был под конвоем отправлен в Петербург. Шеф корпуса жандармов граф Орлов лично следил за ходом следствия. Но донос явно преувеличивал значение заговора. Казалось бы, что ничего угрожающего для государства не было в программе братства. «Уничтожение религиозной розни между славянскими племенами», «насаждение грамотности», «союз славянских государств под скипетром царя…» По мысли графа Орлова, это был «бред молодых людей». Конечно, братство еще требовало уничтожения крепостного права, но не путем восстания. Граф Орлов весьма милостиво отнесся к членам тайного общества. В докладах Николаю I граф писал, что в мыслях братства не было «ни народных потрясений, ни переобразования законной власти в России». Для пользы же дела и чтоб и другим неповадно было устраивать тайные общества, двух руководителей братства приговорили к четырем годам крепости. Но дело о Шевченко выделено было в особое дело, тем более, что он фактически не состоял в членах братства. Полиция тотчас поняла, кто является наиболее опасным для правительства. Помимо стихов «возмутительного характера», в бумагах Шевченко найдены были карикатуры на царских особ. Началось следствие над Шевченко, но не как над членом общества, а как над поэтом, призывающим народ к революции. Если другие члены братства склонили свои головы перед Николаем I, то этого не случилось с Шевченко. Его спросили:«Какими случаями доведены вы были до такой наглости, что писали самые дерзкие стихи против государя императора, столь нежно поступившего при выкупе вас из крепостного состояния?»Шевченко ответил:
«Будучи еще в Петербурге, я слышал везде дерзости и порицания на государя и правительство. Возвратясь в Малороссию, я услышал еще более… Я увидел нищету и ужасное угнетение крестьян помещиками… Все это делалось и делается именем государя и правительства…»Это уже был не верноподданнический ответ члена братства, это был ответ революционера и «опасного государственного преступника». Во время всего следствия Шевченко вел себя удивительно спокойно, мужественно и с чувством большого достоинства, что еще больше озлобило III Отделение. Некоторые ответы, сказанные на следствии, показывают, что Шевченко несколько даже иронизировал над своими судьями. Шевченко спросили:
«Почему ваши стихи нравятся вашим друзьям, когда они лишены истинного ума и всякой изящности? Не за дерзости ли и возмутительные мысли?»Шевченко ответил с явной насмешкой:
«Стихи мои нравятся, может быть, потому только, что они написаны по-малороссийски».Два месяца тянулось это следствие. И наконец было признано, что Шевченко «действовал отдельно, увлекаясь собственной испорченностью». Он был приговорен к ссылке без срока. Он был отдан в распоряжение военного ведомства, с тем чтобы его определили в солдаты в какое-либо отдаленное место. На приговоре Николай I собственноручно «изволил начертать»: «Под строжайший надзор с запрещением писать и рисовать». Одним росчерком царского пера Николай I заканчивал литературную деятельность поэта. Тотчас Шевченко под присмотром фельдъегеря был отправлен в Оренбург и оттуда в Орскую крепость. И вот потянулась скорбная жизнь ссыльного поэта. Смрадная казарма, бессмысленная шагистика, свист розог и всякого рода унижения — вот из чего состояла жизнь николаевского солдата. Казармы закрывались в девять часов вечера, и Шевченко, обессиленный от военных упражнений, без мыслей и чувств, ложился на нары. Даже если бы он имел право писать и рисовать, — он здесь этого не мог бы делать. Особенно тяжелы были первые месяцы, когда начальство проявляло усиленное рвение сделать из Шевченко бравого солдата. «Все прежние мои страдания, — писал Шевченко из ссылки, — в сравнении с настоящим были детские слезы». Тут, в крепости, были грубые и пьяные солдаты, пьяные, потерявшие всякую честь офицеры, ссыльные дворяне и всякого рода проходимцы. Впоследствии в своем дневнике Шевченко писал:
«Я и не воображал о существовании таких гнусных исчадий нашего общества».Первые месяцы ссылки были тем более ужасны, что поэт был отрезан от всего мира. И в столице и на Украине запрещалось произносить его имя. Никто не смел и думать о переписке с Шевченко. Связь с «государственным злодеем» почиталась немаловажным преступлением. За это можно было легко пострадать. Это было небезопасно. Шевченко не знал об этом. Он думал, что все друзья отвернулись от него. И от этого он страдал еще больше. Но вот стали приходить первые письма с Украины и из Петербурга. И с каждым письмом в Шевченко как бы вливалась жизнь. Все показалось не так уж безнадежно, не так омерзительно. Снова у Шевченко возникло непреодолимое желание писать или рисовать. Но жестокое запрещение царя было слишком категорическим. Тем не менее Шевченко послал прошение шефу жандармов о дозволении ему рисовать пейзажи. Но дозволения не последовало. Тогда Шевченко стал писать тайком. Он сшил себе маленькую тетрадь и носил ее за голенищем. Шевченко писал:
11. Роль личности в истории жизни человека
Осенью 1849 года экспедиция по обследованию Аральского моря закончилась, и Шевченко был отправлен в Оренбург для отделки «живописных видов», что было невозможно сделать в море. В Оренбурге Шевченко прожил полгода. И это был до некоторой степени светлый период его жизни в ссылке. Начальник края генерал Обручев терпимо отнесся к ссыльному солдату. Он даже пообещал походатайствовать о представлении его в унтер-офицеры. Ему понравились художественные работы Шевченко. Конечно, это было нарушение приговора, но он снисходительно отнесся даже к тому, что Шевченко писал портрет с его жены. После тюрьмы и казармы Шевченко мог теперь отдохнуть. Он жил в отличном доме у адъютанта генерала Обручева. С этим адъютантом Шевченко весьма сблизился и даже подружился. Шевченко подружился также с группой польских изгнанников. Друзья и работа скрашивали жизнь поэта. Но тоска его была велика. Будущее было темно. Молодость проходила. Шевченко писал в Оренбурге:12. Возвращение
Снова проходили долгие месяцы и годы, — Шевченко оставался в ссылке. Петербургские друзья старались сделать все возможное для освобождения его от солдатчины. И наконец, спустя два года после смерти Николая I, Шевченко был амнистирован. Осенью 1857 года Шевченко покинул место ссылки. Его радость была велика. Но чувство тоски не покидало его. Семь лет назад его доставили на лодке в Новопетровский форт. И тогда он был молод и бодр. Сейчас та же лодка увозила на вольный берег седого, угрюмого старика. Он не был стар, ему было всего сорок четыре года, но он казался стариком, разбитым, с потухшим взглядом. Однако его сердце вновь ожило, и он вновь почувствовал прилив огромной энергии и радости жизни, когда наконец он приехал в Астрахань. Здесь друзья и земляки встретили его с таким участием и с такой теплотой, что все недавние беды были почти позабыты. Он снова встретил людей, искренно его любящих, почитающих его ум, его поэтический талант, его замечательное сердце, его волю революционера и борца за освобождение трудящегося народа. Из Астрахани Шевченко отправился на пароходе в Саратов и в Казань. И наконец приехал в Нижний. Неожиданно возникли препятствия к дальнейшему пути Шевченко, — полиция запретила ему въезд в Москву и в Петербург. И здесь, в Нижнем, Шевченко пришлось задержаться на полгода. Здесь, как и в Астрахани, Шевченко встретили необычайно тепло и взволнованно. Почитатели и друзья постарались окружить его вниманием и заботой. Всюду его встречали так сердечно и с таким высоким почитанием, что Шевченко был потрясен. Теперь ему казалось, что недаром прошла его молодость. То искусство и те мысли, за которые он так тяжко расплатился, были нужны и полезны народу. За это можно не пожалеть своей жизни. Снова у Шевченко появилось непреодолимое желание заниматься искусством, писать стихи. Он вновь принялся за стихи, за которые почти не брался в Новопетровском укреплении. Шевченко только что вернулся из ссылки. Он только что почувствовал радость свободы. Казалось бы естественным, если б он теперь писал более осторожно и более сдержанно. Но поэт по-прежнему оставался в своих стихах тем непреклонным человеком, тем политическим борцом, каким он был всегда. В своих стихах, написанных в Нижнем Новгороде, он прославляет декабристов и с прежней ненавистью пишет о Николае:«И был я в розовых цепях у женщин много раз».Шевченко много раз был «в розовых цепях». И, нет сомнения, это благотворно влияло на его поэзию. В своем дневнике, написанном в последние годы его жизни, Шевченко вспоминает об одной девушке. Он ее любил, когда ему было семнадцать лет. Он тогда был в Вильно казачком у помещика Энгельгардта. Он хотел на ней жениться, но брак не состоялся, потому что он был крепостной раб. А она была свободная девушка. Шевченко на склоне своей жизни увидел ее во сне и записал об этом в дневнике. Это показывает, как сильно было его чувство. Биографы приводят несколько случаев, когда Шевченко был увлечен и собирался жениться. Известен случай, когда Шевченко полюбил подругу своего приятеля, художника Сошенко. И та ушла к нему. Это послужило причиной ссоры между друзьями. Между тем любовь к этой девушке была непродолжительной. Но нам кажется наиболее характерным первое чувство Шевченко. Первые впечатления всегда бывают наиболее ярки и наиболее показательны. В одном из своих стихотворений Шевченко пишет о том, как он пас коров и как ему однажды сделалось невероятно тоскливо, и о том, как его маленькая подруга, увидев его горе, поцеловала его. Шевченко пишет, какое нежное и глубокое чувство тогда возникло у него, двенадцатилетнего мальчика:
13. Последние годы
Шевченко приехал в Петербург весной 1858 года. И тут суждено было прожить ему всего лишь три года. В марте 1861 года он умер. Он приехал в Петербург с разрушенным здоровьем. Тюрьма, тяжкие годы ссылки, болезни, перенесенные там, сделали свое черное дело, — богатырская натура Шевченко начинала сдавать. Но дух его был необычайно бодр. Он чувствовал себя сильным и даже, по временам, счастливым. Тут у него были друзья, искренне и сердечно его любящие. С радостью он снова приступил к работе. Уже через месяц после приезда в Петербург он начал хлопотать в цензурном комитете о разрешении выпустить новое издание «Кобзаря». Но это разрешение получить было не так просто. Имя Шевченко звучало слишком грозно для правительственных учреждений. Шевченко озаглавил свою книгу «Поэзия Т. III.». Но и эта предосторожность не ускорила издания. Более чем через полгода Шевченко получил наконец разрешение печатать свои стихи. И то цензор наложил на них свою руку и, как пишет Шевченко, «так покрестил их, что я едва узнал своих детей». Шевченко не позабыл и о своем другом деле — он стал работать в живописи и в гравюре. Все, казалось бы, складывалось хорошо, но, если так можно сказать, в душе Шевченко было что-то сломано. У него уже не было того душевного равновесия, которое необходимо для искусства. И. С. Тургенев в своих воспоминаниях пишет о Шевченко, что «он вернулся в Петербург с запасом горечи на дне души». И это было так. Но эта горечь в меньшей степени относилась к его личной жизни. Эта горечь была велика, потому что его братья и сестры оставались крепостными, потому что оставались закабаленными «мужики», потому что в России был ненавистный ему царский строй и потому что нельзя было тотчас это изменить и поправить. Эта горечь убийственно действовала на здоровье Шевченко. Он снова не находил себе покоя, снова метался от дела к делу. Он поехал на Украину, где не был более двенадцати лет. И там, на родине, снова увидел то, что всегда приводило его в содрогание. Он снова увидел адский труд, бедность, слезы, снова увидел почерневшие соломенные крыши нищих крестьян. Вот что наиболее всего было причиной его сердечной тоски. В общем, поездка на родину не успокоила Шевченко. Поездка еще более взволновала его. Раны снова раскрылись. С чувством болезненной тоски Шевченко писал:«Я по плоти и по духу сын и родной брат нашего народа, — так как же я могу соединиться с панами кровью».Брат Варфоломей не смог сосватать ему Харитину. Почти год тянулось его сватовство, и девушка наконец ответила Варфоломею, что она «еще не думает выходить замуж, и тем более за лысого и седоусого». Между тем клочок земли был найден. Но покупка откладывалась — продавец не очень-то желал иметь Шевченко своим соседом. И вот выходило, что сватовство и покупка земли не могли состояться. Тогда в Петербурге Шевченко сделал предложение другой девушке, тоже крепостной, горничной из одного дворянского дома. Эта девушка Лукерья согласилась пойти за Шевченко. Но Шевченко поссорился с ней, узнав, что она хотела пойти за него по расчету. В общем, и эта женитьба расстроилась. Но и тут мужественное сердце поэта не было разбито. Он лихорадочно принялся за работу. Он задумал издать все свои сочинения. И, кроме того, он взялся за новую работу — он стал составлять учебники и буквари для народа. Он пришел к мысли, что народу прежде всего надо быть грамотным и культурным, для того чтобы сбросить с себя иго помещиков и царя. Шевченко составил букварь на украинском языке и принялся за составление учебника арифметики. Букварь вышел. И Шевченко стал рассылать его по сельским школам. Но тут встретились препятствия. Власти без удовольствия смотрели на эту новую затею поэта. И его буквари не всюду проникли в сельские школы.
Последние комментарии
7 часов 32 минут назад
7 часов 52 минут назад
8 часов 18 минут назад
8 часов 21 минут назад
17 часов 52 минут назад
17 часов 56 минут назад