Прошлое с нами (Книга вторая) [Василий Степанович Петров] (fb2) читать онлайн

Прошлое с нами (Книга вторая)

Аннотация издательства: Во второй книге воспоминаний кандидат военных наук дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант артиллерии В. С. Петров продолжает повествование о боевом пути 231-го корпусного артиллерийского полка 15-го стрелкового корпуса: Припять, Днепр, Десна, участие в боях под Черниговом, окружение, обыкновенные и необыкновенные приключения небольшой группы командиров в тылу противника, выход к своим войскам. В заключительных главах упоминается о наступательных боях 1943 г. в районе Харькова, на днепровском плацдарме, В книге ярко отражены стойкость, мужество, верность Родине советских воинов.

Предисловие

Во второй книге моих воспоминаний рассказывается о боевых действиях 231-го корпусного артиллерийского полка после отступления войск 5-й армии на рубеж Припяти и Днепра, а затем в районе Чернигова и в окружении. Приведены также отдельные эпизоды из боевых действий частей и подразделений, в которых нес службу автор в последующие годы войны.

Август — сентябрь 1941 года... На всем фронте от Баренцева до Черного моря шли тяжелые бои. Немецкое командование, приостановив наступление на главном стратегическом — московском — направлении, бросило против войск Юго-Западного фронта в помощь группе армий «Юг» половину сил группы армий «Центр». В результате встречных ударов, нанесенных 2-й танковой группой с севера и 1-й — с юга, противнику удалось окружить наши войска.

В пространстве между Днепром и его восточными притоками — реками Суда, Псел — развернулось грандиозное сражение, длившееся беспрерывно более месяца, в котором участвовало до полутора миллиона солдат, около половины всех танковых соединений противника, состоявших на фронте, большое количество артиллерийских и авиационных частей.

С тех пор прошли десятилетия. Все меньше становится свидетелей этих драматических событий и меньше действующих лиц. Но то, что произошло тогда восточнее Киева, по-прежнему вызывает непреходящий интерес у многих людей, оставаясь предметом разноречивых суждений и толков. Моя цель состояла в том, чтобы ознакомить этих людей, насколько возможно, с условиями действий наших частей и подразделений в окружении, а также в дни, предшествовавшие ему, и приоткрыть занавес над теми эпизодами, которые, может быть, мало известны.

Но прежде всего я должен отметить, что наши войска продолжали выполнять свои задачи. Боевые действия не прекращались, однако на последнем этапе этой титанической борьбы возникли неимоверные трудности: прекратилось боевое и материальное обеспечение, была нарушена система управления, боевые порядки соединений, а затем и частей оказались расчлененными.

Советские солдаты, верные долгу перед Родиной, не сложили оружия. В составе небольших групп и подразделений они прокладывали себе путь на восток и оставались реальным фактором боевой обстановки. Маршал Советского Союза К. С. Москаленко, один из тех, кто возглавлял окруженные войска, говорит, вспоминая об этом: «Великая, непреоборимая вера в нашу конечную победу жила в сердцах всех советских воинов в тот трудный час. Она вела на подвиг, помогала ценою невероятных усилий прорываться из окружения, чтобы снова и снова сражаться с врагом»^[1].

Испытания, выпавшие на долю окруженных войск, не ложились мертвым грузом на плечи. Большому количеству военнослужащих — рядового, командного и начальствующего состава — удалось выйти из вражеского кольца. Обогащенные новым опытом, они принимали участие в последующих боях.

Навстречу новой угрозе

Дальний хутор

Старая водяная мельница, потемневшая от дождей и времени, медленно сползала влево и скрылась за поворотом. 5-я батарея прошла мимо последних домов северной окраины и влилась в колонну дивизиона. Городок Базар остался позади.

Дорога поворачивала на северо-восток. Впереди, покачивая длинными стволами орудий, двигалась 4-я батарея. Следы ее тягачей сливались в одну колею, потом вновь расходились, оставляя на песке глубокие борозды, раздвоенные тяжелыми пушечными колесами.

Справа за кустами блеснула речка. Называется она Чертовец. Прежде на ней стоял мост, но он не выдержал военных испытаний и развалился. Движение направляется в объезд, через брод, куда указывала жирная черная стрела на доске, прикрепленной к перилам.

Мой тягач с ходу погрузился в воду. В кабину хлынул ливень брызг. Напуганный водитель, стряхивая воду, вертит головой. Орудийные номера, сидевшие на станинах, поспешно бросились к щиту и люльке^[2]. Другие тягачи срезали угол и избежали холодной купели. Выбрасывая из труб синие кольца дыма, они один за другим выходили на чистый береговой песок.

С косогора открывался широкий вид на дорогу и лежавшую по сторонам местность. Изгибаясь плавной дугой, позади ползет колонна. Тягач, орудие и снова тягач, орудие, тягач, буксирующий прицеп. Издали поезды^[3] выглядят медлительными и неуклюжими. Зато строго соблюдались дистанции. Только колесные машины, внезапно выезжавшие с хвоста, то и дело обгоняли колонну, нарушая ее стройный, размеренный вид.

Над кабиной, в бездонной, непроницаемой вышине, синеет предвечернее небо. Чист и прозрачен воздух. Даже на подножке тягача, где всегда держалось неподвижное дымное облако, не слышно тяжелого запаха топлива, смешанного с горячими выхлопными газами.

Солнце клонилось к закату. Легкий ветер шевелил за обочиной ветви деревьев. На золотисто-оранжевом горизонте беспорядочной чередой плыли далекие облака.

А по сторонам раскинулось Полесье. На двухсоттысячной карте, которую я видел у командира батареи, пространства севернее реки Уж были окрашены сплошь в зеленый цвет с синими пятнами озер и заводей. Дальше на север, к среднему течению Припяти, и особенно там, где река поворачивала в северо-западном направлении, синих пятен становилось все больше. За ними лежали обширные пространства с черными и синими крапинками, уходившие за срез карты. Там — топи, непроходимые, бездонные болота.

В первую мировую войну русское командование одно время пыталось вести боевые действия в припятских болотах. Через линию фронта в тыл противника направлялись небольшие разведывательные команды и так называемые партизанские партии. Но эта идея широкого развития не получила.

Значение припятских болот, как естественной преграды, в наши дни возросло, поскольку они представляли собой районы, не пригодные для применения механизированных войск и крупных масс пехоты с громоздкими обозами и тылами.

После того, когда наши части закрепились на рубеже Савлуки — Базар, стало казаться, что дальше на север уже никого нет, словно там лежало пустое, никем не занятое пространство. И только по другую сторону припятских болот, на широких смоленских равнинах, не затихая, гремели жаркие бои. Тысячи орудий и пикирующих бомбардировщиков прокладывали путь немецкой танковой лаве, с неослабевающей яростью рвавшейся на восток. Подпирая ее с тыла, следом двигалась многочисленная пехота.

К нам не доносились отзвуки этих сражений. Лишь изредка оттуда прилетал «хеншель» и, покружив, возвращался обратно.

Наши войска, по-видимому, контролировали местность в южной части припятских болот небольшими подразделениями, которые вели наблюдение за редкими тропами, затерянными среди топей. Как эти подразделения действовали в таких условиях, трудно представить.

Мы были в лучшем положении. Овручский кряж — так называлась местность, лежавшая вокруг, — характеризовался среднепересеченным рельефом и сравнительно развитой сетью полевых дорог. Ручьи и реки, насколько позволяет судить двухсоттысячная карта, имели преимущественно заболоченные берега. Но для гусеничных машин они не представляли серьезных препятствий.

За речкой Чертовец скорость движения увеличилась. Я оглядел орудийных номеров. Большая часть их размещается на станинах. Сегодня там сносно. Но этим людям доставалось! Поднимаемая гусеницами пыль клубится позади и ползет следом, не отставая. С этим мирился только тот, кто не способен передвигаться никаким другим способом. На станинах тесно. Но в тесноте — не в обиде. Лучше сидеть, свесив ноги, чем бежать по обочине за орудием.

Среди орудийных номеров — оживление. Все говорят, перебивая друг друга, беззаботно смеются, оглядываясь куда-то назад, к речке.

Конечно, дорога ведет на восток. Наши части отступают. Ну и что с того? Где-нибудь там, за холмами и лесами, мы остановимся и снова займем огневые позиции.

Позиции... одно напоминание об этом вызывает в ушах звон, а в глубине груди — знакомое неприятное ощущение пустоты. Оно исподволь захватывало воображение и возвращало орудийного номера во власть пережитых минут...

Грохот выстрелов, беспрерывная беготня, крики команд. Орудия ведут огонь... А затем наступало нечто непередаваемое... Все звуки внезапно исчезали, и мир замирал в непостижимом оцепенении. Был слышен только вой, пронзительный и разноголосый, он сливался в одном тоне, обретал какую-то особенную, почти физическую сущность. Он давил на барабанные перепонки, отдавался в мозгу, во всем теле, сжимал сердце леденящими объятиями страха. Потом вой обрывался. Грохотали разрывы, завихряя упругий горячий воздух. Начинался огневой налет.

А он, орудийный номер — живой и беззащитный — лежал, уткнувшись лицом в землю. Слепило пламя, клубился дым. Мутной волной накатывалась темнота, злобно свистели осколки.

Мучительные минуты страха и надежд! И сколько раз их обрывала команда! Неумолимая, чуждая жизни, она толкает онемевшее тело, безжалостно лишая его последнего прибежища. Команда звала, требовала, угрожала. Занять места немедленно! И орудийный номер повиновался. Но рассудок не ладит с телом, его сковал страх, терзала нудная, осточертевшая мысль — что же произойдет в следующее мгновение?

Потому-то теперь он блаженно сидит, дышит и глядит на белый свет, сознавая, что этот кошмар позади. Захлестывала радость. Орудийный номер говорит пустые, плоские шутки и сам хохочет над ними. Возможно, ему и впрямь весело или, наоборот, — грустно. Настроение орудийного номера едва ли объясняется впечатлением данной минуты. Причина его крылась в глубинах души, в сознании того, что он пережил. Он прошел сквозь игольное ушко солдатской судьбы. Он знает — на этот раз ему повезло. Зачем ломать голову над будущим?

Это особенное состояние души понятно лишь тому, кто сидит рядом на станине, и недоступно никому другому. Радует все, что ни есть перед глазами. Он жив, а все прочее — вздор!

Один из номеров, пожилой, из пополнения, устроившись на люльке, рассказывает, должно быть, какую-то историю. Приклад карабина скользил по щиту, рассказчик мог свалиться под колесо, но это его нисколько не заботит. Он разглаживал отсутствующую бороду, жестикулировал, вызывая дружный хохот. Даже Орлов, сидящий на передке, прислушался, повернул голову. Только наблюдатель сохранял серьезное выражение. Настроения других на него не распространялись.

Солдаты огневых взводов покладисты и не имеют никаких особенных запросов. Их устраивают несколько часов сна, свободная от пыли и «юнкерсов» дорога и еще возможность дышать полной грудью и видеть просторы родной земли.

Вокруг необъятная ширь, захватывают дух просторы. Зелеными волнами зыбились леса, увлекая взгляд вдаль, к синеющему горизонту. А там, на поляне, приютился хуторок, позолоченный в лучах заходящего солнца. Белеют одиноко хаты. Над трубами поднимается дым, должно быть, пели петухи и кружили голуби. Тихий утолок. Запахи его как будто слышатся в кабине.

Но хуторок, лежащий в трех километрах, был недосягаемо далек. И если двинуться туда, все это — и дым, и крыши, и голуби — уплывет к горизонту. Хуторок лежит за чертой времени и был уже не явь, а призрачное видение прежнего мира, образы которого еще сохранились в воображении, полустертые войной с ее грохотом и пылью бесконечных колонн.

На пути 5-й батареи нет никаких миражей. Встречались лишь «населенные пункты» с обыкновенными хатами, пока еще целыми, вдоль широких разъезженных улиц.

Следующее село называлось Великие Мыньки. Над крышами нет ни дыма, ни золоченных солнцем коньков. Сквозь гул двигателей слышался лай собак. За изгородью толпятся встревоженные жители, не успевшие еще освоиться с мыслью о близости войны.

За околицей начинался лес. В глубине его расположился пехотный обоз. Жевали корм лошади возле повозок. Дымила кухня. Рядом, бросая равнодушные взгляды, ужинали пехотинцы.

Колонна шла дальше. Начинался едва заметный спуск. Дорога стала сужаться и вскоре вошла в просеку. Медно-желтые стволы сосен еще излучали свет угасавшего дня. Кроны смыкались, оставляя вверху узкую полоску темно-голубого неба... Стройные высокие деревья застыли в неподвижной тишине. Даже вторжение громыхающих тягачей не нарушило ее, и гул двигателей, казалось, терялся тут же среди деревьев.

В лесу людно. За бивуаком пехоты отдыхают артиллеристы. Поблескивали гусеницы тягачей, торчали массивные стволы гаубиц. Вповалку спали расчеты.

Укатанная колея снова стала петлять и расползаться. Справа открылся въезд в овраг. Саперы подправили стены, расчистили дно, соорудили стеллажи, как и полагается для полевого склада боеприпасов. Под стенами высились штабеля ящиков. Отсюда артснабженцы подвозили снаряды на огневые позиции 5-й батареи в местечке Базар.

Склады эвакуируются. Отгрузка шла полным ходом. Зеленые ЗИСы тяжело пыхтят в рыхлой колее и в ожидании очереди останавливаются один за другим. Ящиков еще много.

Лес стал редеть. К обочинам подступали пепельно-зеленые пирамиды можжевельника вперемешку с шарообразными приземистыми соснами. Перед глазами неожиданно открылась поляна, перекресток дорог. Маяк из взвода связи дивизиона отрывистыми движениями чертит флажками воздух. Красная ткань взметнулась и повисла, словно на рейке, рядом с которой замер, опоясанный скаткой и ремнем карабина, связист.

В нашем полку регулирование движения на марше возлагалось на штабные подразделения дивизионов. Приятно смотреть, как четко сигналил регулировщик. Это льстило командирским чувствам старшего лейтенанта Ревы. В бытность свою начальником штаба дивизиона он не послаблял требований к командирам взводов, люди которых стояли на перекрестках.

Маяк не только регулировал движение. Он мог передавать различные приказания старших начальников, а также поступавшие сведения обстановки.

— Внимание! — звал застывший в неподвижности регулировщик. Я прыгнул на обочину. Навстречу шел старший лейтенант Юшко — начальник штаба дивизиона.

— Привал... примите глубже... за обочину. Осмотреть орудия, тягачи... приведите в надлежащий вид людей, — и, недовольно поморщившись, Юшко указал на прицеп, где, среди других, выглядывала сонная физиономия в пилотке с опущенными полями.

— ...это что такое? Батарею будет осматривать начальник штаба полка... Времени... десять минут!

Старший лейтенант Юшко, всем своим видом выражая осуждение, повернулся и зашагал к штабной машине.

Под гусеницами с треском ломались сосны. Дорога освободилась. Заглох последний двигатель. Возле орудий люди отряхивали пыль, подправляли маскировку. Беготня вскоре затихла.

После осмотра орудий я вместе с лейтенантом Свириденко разговаривал с людьми у прицепов. Со стороны штабных машин послышалась команда «По местам!».

Непонятливый товарищ

В сопровождении старшего лейтенанта Ревы и лейтенанта Миронова шел капитан Значенко — начальник штаба полка. Повышение в должности его ничуть не изменило. Слегка припорошена пылью одежда и сверкающие глянцем сапоги, как и у Пинязевичей, когда я видел капитана последний раз. Капитан спросил:

— Вы, кажется, подучились за это время? Хорошо... командиру нельзя отставать от требований службы... Война... дело опасное... За ошибки нужно расплачиваться кровью, — ж заговорил о положении. — Нашим войскам приказано отступать. Где остановимся? Указаний нет... но, я думаю, не слишком далеко. В данной обстановке выгодный оборонительный рубеж важнее, чем эти болота. Закончим отступление, остановимся... наладим связь... Дел в обороне много... Может быть, придется использовать в качестве кочующих стодвадцатидвухмиллиметровые пушки. Вы, товарищ лейтенант, не забыли свою практику? — капитан помолчал и огляделся вокруг. — Весь орудийный расчет? Пять человек?

Лейтенант Миронов указал на потери, понесенные 5-й батареей в личном составе. Некомплект командиров и рядовых в орудийных расчетах непрерывно увеличивался. Вместо четырех командиров взводов осталось два.

— ...пришлем немного людей. Нужно подумать о командирах... позже поговорим, — капитан Значеико взглянул на старшего лейтенанта Реву и обратился к командиру орудия:

— Как служба, товарищ сержант? В каком состоянии орудие? Расчет справляется с обслуживанием?

— Орудие исправно... — отвечал командир орудия, — стараемся, товарищ капитан.

— А вы что скажете? — спросил начальник штаба орудийного номера.

— Так точно. Работаем... товарищ капитан... впятером тяжело... с темпом не успеваем...

— Тяжело, говорите? Вот как?

Орудийный номер, по-видимому, превратно понял капитана.

— ...так точно, товарищ капитан! Не успеваем... без отдыха... ни дня, ни ночи... хоть разорвись.

— Да... пожалуй... нелегко... Ничего не поделаешь, пора привыкнуть... обстановка... Но воин не имеет права жаловаться на тяготы службы, тем более в военное время... уставом запрещено.

Ответ не нравился капитану. Пристально оглядев орудийного номера, он спросил командира батареи:

— Что это значит, товарищ лейтенант? Упаднические настроения. Раньше у вас я этого не замечал... Если останется еще меньше людей в расчете, все равно они должны выполнять свои обязанности... вести огонь быстро и метко... Разве орудийный номер не знает этого? Товарищ политрук, как сказано в присяге?

— ...не щадя крови... и самой жизни... — выйдя вперед, ответил замполит.

— ...нельзя забывать... орудийные номера обязаны нести службу. В особенности теперь... Артиллерист, товарищ сержант, — капитан говорил командиру орудия, — выше пехотинца, потому что ваш снаряд наносит врагу гораздо больший урон. Напоминайте расчету роль артиллерии в бою. Нужно разъяснять требования, вытекающие из обстановки... Пятая батарея показала, и не однажды, на что она способна... Знаю, командир полка благодарил вас... заслужили. Молодцы!

Орудийные номера, действительно, выглядели браво: рослые, чисто одеты, в исправной обуви. Их обязанности требовали в равной мере сноровки и силы. В предвоенное время существовал особый отбор, и в огневые взводы направлялись только крепкие и выносливые люди.

Но, конечно, пять человек не могли в полную меру обеспечить обслуживание семитонной 122-миллиметровой пушки, особенно, когда приходилось вести огонь длительное время в высоком темпе. Правда, в распоряжении старшего на батарее находились еще люди отделения тяги, орудийные мастера, химики, санинструкторы и т. д. Они привлекались для выполнения вспомогательных работ. Потом каждый возвращался к своим непосредственным обязанностям до новой команды, а расчет обслуживал орудие, готовился к очередной стрельбе. Таков порядок на огневых позициях.

Повод к нареканиям подавали работы, связанные с оборудованием, и караульная служба, поскольку охрану несли только орудийные номера. Кроме постов у орудий, с наступлением темноты, а нередко и днем, выставлялись дозоры, патрулировавшие район огневых позиций. И если в расчете недоставало двух-трех человек, остальные не могли рассчитывать на отдых ночью. А с утра снова стрельба и много всякой работы, которую нужно делать в перерывах.

Вот почему орудийный номер сказал, что расчет не справляется со своими обязанностями. Это неправда! Орудийные номера — сам он в их числе — выбивались из сил, но делали все, что необходимо. В то время дисциплина стояла на высоком уровне, и никто из огневиков не мог, да и не помышлял о том, чтобы поступиться своей обязанностью, невзирая на усталость.

Случаи, когда переутомленные люди засыпали и гибли под гусеницами своих тягачей, свидетельствуют о самоотверженности артиллеристов. Они повиновались командам, когда орудие вело огонь, и только на марше забывались, отдавшись во власть опасного сна.

Капитан Значенко, недавно передавший дивизион, знал о состоянии духа людей и был не доволен ответом орудийного номера и тем, что он необдуманным словом принижал усилия своих товарищей и наши общие.

Капитан направился к другому орудию, говорил он преимущественно с Мироновым по разным вопросам. Капитана интересовали численность людей, настроение, обеспеченность боеприпасами, состояние орудий и тягачей, средств связи. Начальник штаба сверял ответы со своими записями, потом снова спрашивал или утвердительно кивал головой.

У прицепов все командиры, за исключением лейтенанта Миронова, получили разрешение остаться. Капитан Значенко поднес на прощание руку к пилотке и ушел дальше по дороге, где гудели тягачи другой батареи.

Вскоре вернулся Миронов. Как и все командиры, с которыми в то время мне приходилось нести службу, он честно относился к своим обязанностям, сам строго соблюдал уставные нормы. Прежде чем говорить, Миронов оправил одежду, внимательно огляделся:

— О противнике... — начал он. — В действиях соединений семнадцатого армейского корпуса немцев на участке Овруч... Базар отмечается некоторое затишье... Сегодня наша пехота при поддержке специально созданных артиллерийских групп предпринимает с наступлением темноты демонстрацию атаки, после чего начнется повсеместно отход к промежуточному рубежу, который подготовлен на реке Уж... Отступление прикрывают усиленные арьергарды, но это не исключает возможности всяких непредвиденных случайностей... прорыв подвижных подразделений противника в наш тыл. Поэтому всем частям, участвующим в марше, — приказано быть готовыми к немедленному развертыванию...

Для прикрытия переправ на реке Уж 1-й и 3-й дивизионы нашего полка разворачивались на позициях в районе Мартыновичей. К началу третьих суток полк должен сосредоточиться на северо-западной окраине Чернобыля, в районе кирпичного завода, и в тот же день занять ОП на восточном берегу реки Припять.

Миронов напомнил о сигналах и охранении, назвал рубежи развертывания для стрельбы с открытых позиций. Южнее реки Уж маршрут, по которому двигались войска, прикрывали артиллерийские части 9-го механизированного корпуса. От нашего полка привлекалась только одна батарея.

— ...в ночное время пользоваться светом запрещено... Нужно поднажать и в Чернобыль прийти в срок, девять ноль. Командиры взводов, подумайте о том, чтобы сократить всякие остановки... предупредите людей. Выступление через сорок минут... И потом... товарищ лейтенант, что происходит в третьем орудии? То с выстрелом опоздает, то снаряд отклоняется, а теперь вот жалоба! Безобразие! Кто этот орудийный номер?

Я не успел еще приглядеться к орудийным номерам и ответил, что по всем случаям нарушения режима огня докладывал на НП ему, командиру батареи. За орудийным номером, которого он имеет в виду, ничего предосудительного я не замечал. На вопрос начальника штаба он ответил, как сумел.

— И вы не понимаете, — недовольно возразил Миронов. — Такой ответ в присутствии старших неуместен и недопустим. Начальник штаба отлично знает, что значит пять человек у орудия, а он пустился в объяснения. Куда это годится?

— Я беседовал с людьми на эту тему, — вмешался политрук, освобождая место повару, который принес котелки с едой. — На привале еще потолкуем.

— Товарищ политрук, хотелось, чтобы не вы выручали командиров взводов, а они вас... это лучше... Товарищ лейтенант, ставьте задачу командирам орудий — и на ужин, — • закончил Миронов.

Когда я вернулся, котелки стояли нетронутыми. Миронов с комиссаром говорили о марше.

Тягачи в 5-й батарее значительно лучше, чем в 6-й, и находились в удовлетворительном состоянии. Но есть немало всяких неисправностей. Это вызывало тревогу у младших командиров. Я доложил лейтенанту Миронову их мнения.

— Поздно вы вспомнили, — ответил командир батареи. — Мелочей много, знаю. Если не помешают «юнкерсы», доберемся. Помните насчет сна... люди отвыкли... Не забывайте и обо всем остальном... фонари, наблюдение и прочее... Прошу к столу.

Все расположились по краю брезента, который старшина использовал вместо скатерти. Я думал о предстоящей дороге. За два месяца войны 231-й КАП покрыл не одну сотню километров, но то были марши, связанные с выполнением задач артиллерийского резерва. Теперь войска отступали.

Впервые мы получили приказание отойти и оставить противнику обширную территорию.

— Что с тягачами? — спросил комиссар. — Вроде жалоб не было. Нужно следить. Я, если командир батареи не возражает, поеду на замыкающей машине... — и, не удержавшись, заговорил о том, что тревожило всех нас. — Да... путь не близкий... Чернобыль... Сколько туда километров?.. Удивительно, под Малиной дрались за каждую кочку, а тут... сколько земли уступаем без боя... Откатимся на Припять, а там, глядишь, недалеко и до Днепра...

— Ну и что же? — возразил Миронов. — На юге, а теперь и севернее Киева немцы, по-видимому, уже вышли к Днепру, а на Западном фронте продвинулись значительно дальше этого рубежа. Наш отход вполне своевременный. Нужно помнить о положении там... на передовой... — он указал на запад. — Пехота должна оторваться от противника и выйти из боя под прикрытие заслонов... рискованное дело. Но даже при благоприятном исходе этого... маневра неизбежно начнется преследование. Немецкая одиннадцатая танковая дивизия, говорят, насчитывает сто пятьдесят танков. А наша пехота в каком состоянии? Батальоны равны ротам, а то и взводам... Вот почему приняты такие меры по обеспечению марша...

Но в главном вопросе командир батареи придерживался одного мнения с замполитом.

— ...до Днепра еще далеко. Согласен, жаль оставлять свою землю. Впрочем, мы делаем то, что приказано... Старшина, спасибо за ужин, — Миронов обратился ко мне: — Товарищ лейтенант, через десять минут, не позже... «По местам!»

Начинало темнеть. За обочиной светились солдатские самокрутки. Водители тягачей заканчивали заправку баков. Пришли младшие командиры с докладом. Колонна готова выступить в путь.

Я направился к своему тягачу. Навстречу шла знакомая машина. В кабине сидел Варавин.

— Товарищ лейтенант, неужели вы хотите забыть шестую батарею? — он улыбался.

Я ответил, что не собираюсь этого делать. Если есть договоренность, за мной дело не станет.

— Превосходно... доложите лейтенанту Миронову... вам приказано вернуться в шестую батарею.

Находившийся рядом лейтенант Свириденко понимающе кивнул и подал команду «Заводи!». Автомобиль Миронова уже выруливал на дорогу. Соскочив с подножки, Миронов подошел к Варавину.

— Послушайте, — начал он. — Это грабеж... У меня нет командира взвода управления... вы забираете еще и старшего на батарее. Договорились на три-четыре недели... Пусть останется. Свириденко приведет в порядок взвод управления, и ваш лейтенант вернется.

— Нет, — возразил Варавин. — Командир дивизиона согласовал вопрос с капитаном Значенко. Положение у всех одинаково. Лицам, временно прикомандированным в другие подразделения, приказано возвратиться на свои места. Должности командиров взводов управления будут замещаться командирами из четвертого дивизиона.

— Когда это будет? — усомнился Миронов.

— В ближайшие дни.

Слова младшего лейтенанта Варавина несколько успокоили командира 5-й батареи. Слухи о том, что часть людей 4-го дивизиона предполагалось направить на доукомплектование других дивизионов, появились еще после боев под Малиной. Правда, тогда говорили только о рядовом составе.

Нужно отметить, что 4-му дивизиону отводилась немалая роль в задачах, которые выполнял наш полк. Его подразделения имели новейшие по тому времени средства наблюдения, разведки, определения координат целей, обеспечивали топографические и метеорологические потребности наших батарей.

Но потери, понесенные полком, неисправность материальной части и оборудования значительно снижали возможности 4-го дивизиона. В его составе действовали лишь несколько станций БЗР (батарея звуковой разведки), топобатарея и АМП — артиллерийский метеорологический пост.

Поэтому 4-й дивизион привлекался к выполнению всяких текущих задач, таких, как прикрытие штаба, командного пункта, линии связи или, как это было под Малином, действовал вместо пехоты. И в этом нет ничего удивительного. Обстановка в те дни часто вынуждала командиров бросать в бой всех, кто мог стрелять в данную минуту, отодвигая прочь заботы завтрашнего дня, даже если они были вполне очевидными.

231-й КАП получил скудное пополнение личного состава. Между тем в 4-м дивизионе часть людей не имела постоянных занятий, в то время как на огневых позициях и наблюдательных пунктах их не хватало.

Все это, по словам Варавина, побудило командира полка использовать личный состав 4-го дивизиона для пополнения линейных подразделений.

— ...Через пару дней придут аировцы... Если же я оставлю лейтенанта, то неизвестно, когда мы еще встретимся, — как бы извиняясь, закончил Варавин.

Лейтенант Свириденко и я поочередно доложили о приеме и сдаче должности старшего на батарее. С этой минуты я освобождался от своих обязанностей в 5-й батарее. Но устав еще связывал меня с лейтенантом Мироновым. Я спросил разрешения и вернулся в колонну, чтобы проститься с командирами орудий и расчетами. Машина Варавина подавала нетерпеливые гудки.

Формальная задача

Видавший виды ГАЗ-АА 6-й батареи тронулся. В кузове находились лейтенант Смольков, сержант Митрошенко — командир отделения связи, разведчики, топографы, телефонисты и радисты, использовавшиеся в отделениях телефонной связи.

Кто-то из разведчиков уступил мне место. Митрошенко предложил палатку. Завернувшись в нее, я опустился на телефонную катушку.

Телефонисты и разведчики стали спрашивать о последних новостях и обстановке. Что случилось с 4-м дивизионом? Говорят, его разбили? Верно? Наши части отступают на Днепр?

Помимо предположений, высказанных Мироновым по поводу отхода, я ничего не знал. Говорить об этом не полагалось, а относительно 4-го дивизиона рассказал то, что слышал от Варавина.

Люди закурили и, укрывшись шинелями, умолкли. Стало совсем темно. Сырой, холодный воздух проникал сквозь одежду. В кузове вихрилась пыль.

Машина прошла как будто знакомый, суженный деревьями, поворот. Миновала поляну. И снова лес.

Насколько я мог ориентироваться, — Варавин ехал обратно по пути 5-й батареи. Движение становилось все оживленней. Один за другим ползли навстречу бесформенные силуэты повозок, тягачей, орудий и тут же растворялись в темноте.

Неожиданно раздался рядом испуганный крик. Машина вильнула и, прочертив бортом по дереву, остановилась. Телефонисты полетели со своих мест. Ежась от холода, они стали усаживаться, бормоча о столкновении, которого удалось избежать.

У тех, кто привык к тягачам, немало любопытства вызывала быстрая ночная езда. Дорога осталась слева. Как умудрялся командир батареи сохранять ориентировку в этой тьме?

Снова заскрипели тормоза. Варавин сошел, потребовал зажечь свет и, взглянув на карту, вернулся в кабину. Двигатель загудел, закружилась пыль.

Прошло еще около получаса. Стало немного светлей. Вместо деревьев по сторонам вырисовывался кустарник. На горизонте тускло светилось далекое зарево.

Досаждавшая мне дремота начала проходить. Машина ползла все медленней, объезжая какие-то пни и кучи. Под колесами был песок или болото. Я стал приглядываться. В стороне мелькнул фонарь.

Варавин открыл дверцу. Раздался окрик. Щелкнул затвор карабина. Мы, кажется, прибыли к месту назначения.

Команда «Слезай!» разбудила спавших в кузове людей. Вместе с ними спрыгнул и я. Рядом послышался знакомый голос. Лейтенант Васильев докладывал командиру батареи: «На огневой позиции все в порядке».

Вслед за Варавиным я пробирался сквозь заросли, вышел на лужайку. Остановились. По приказанию Варавина связные устроили из палатки навес. Появилась карта. Обоим, Васильеву и мне, нужно перенести на чистые листы бумаги названия населенных пунктов, местные знаки на всем пути. Это называется «составить кроки маршрута».

Под навесом тесно. Карандаш резал бумагу, надписи ложились вкось. Колени все глубже уходили в землю, влажную, покрытую мхом. Мерцал перед глазами фонарь.

Краски на карте почти не различались. Редкая паутина дорог, опутавшая зеленые пятна леса, выглядела так же, как и многочисленные синие нити, обозначавшие реки. Напрягая глаза, мы вглядывались в карту, мешали друг другу. Варавин торопил, он хотел скорее закончить работу.

Схемы были, наконец, закончены. Линия маршрута с надписями пересекала лист и в верхнем правом углу упиралась в реку Уж. Осталось сориентировать, нанести знак магнитной стрелки с подковой у южного полюса — обязательная деталь всякой топографической схемы, которую составлял артиллерийский командир.

Кроки маршрута готовы, командир батареи осмотрел работу.

— Нет, не годится, доделать, пишите разборчиво, — говорил он и вносил исправления.

Мы вернулись под навес.

— Теперь сносно... Лейтенант Васильев! Возвращайтесь к своему взводу... вам, — Варавин сложил карту, — через час снять дозоры и не позже, чем через час и тридцать минут начать движение. В деревне Мартыновичи встретимся. Соблюдать порядок, скорость. Помните о правилах движения в темноте. Относительно здешней задачи вам скажет Васильев. Все. По местам!

Варавин ушел. Спустя минуту гул двигателя его машины стал удаляться и через минуту затих.

С запада, со стороны м. Базар, доносился приглушенный расстоянием грохот орудийной стрельбы. В темноте светили ракеты. Что там происходит? Наша пехота имитирует атаку или началась артиллерийская подготовка противника?

Васильев не знает о том, что мне сообщил Миронов. 6-я батарея задержалась на последних огневых позициях, и Варавин успел объяснить Васильеву лишь задачу, которая возлагалась на батарею по плану прикрытия, и ознакомил с маршрутом движения. Орудия развернулись на ОП перед самым вечером.

— ...прикрываем дорогу Базар... Мартыновичи, — говорил Васильев. — Первый огневой взвод справа, второй... слева от дороги... Дозоры оповестят, если появится противник... серией красных и белых ракет.

Прислушиваясь к шуму, который доносился со стороны дороги, я пытался ориентироваться. Не затихал гул машин, тягачей, скрип повозок. Загорались изредка фары.

— Немцы не дураки... дрыхнут на привале... и кто придумал тут разворачиваться? Только для отвода глаз... случись что-нибудь ... разве в этакой темноте разглядишь?.. Формальная задача... а в остальном... порядок... к маршу огневые взводы готовы, — продолжал Васильев.

Темнота и впрямь была густой и непроглядной. Я пробирался за Васильевым к орудиям 1-го огневого взвода. Впереди светит фонарь связного.

Васильев, возможно, и прав. Но задача все же остается задачей ночью так же, как и днем. С этим не шутят. А если придется вести огонь? Связь поддерживается с дозорами? Нельзя ли указать точнее места, где они находятся?

Васильев приостановился и взмахнул рукой.

— Там... вы хотите увидеть в темноте?

Разумеется! Взлетят вдруг ракеты... красные и белые? Кому они предназначены? Ведь я должен подать команду «Огонь!».

— Ну, да... решать вам...

Решать, положим, буду я, но действовать, черт побери, мы должны вместе! Огневые взводы в данный момент не в состоянии выполнять свои задачи. Кто должен отвечать за это?!

— Гм... — отозвался с безразличием Васильев.

Я напомнил Васильеву день прибытия его в батарею. Он был встречен по-дружески. Делалось все, чтобы облегчить ему обязанности... Не забыл, надеюсь?.. Он поступает бессовестно. И не только по отношению ко мне, но и к огневым взводам. Разве это по-командирски? Как только я ознакомлюсь с позицией, Васильев должен найти дозорных, растолковать им задачу, назначить маршруты патрулирования и после этого дать серию ракет для командиров орудий и не ссылаться на формальность задачи.

Васильев бормотал извинения. Темнота, люди устали. У меня не было желания продолжать этот неприятный разговор, и он умолк.

В небе появился самолет. Судя по звуку, «Хеншель-126». Его двигатель издавал особый гул, отличный от всех прочих самолетов. Вряд ли «хеншель» много увидит, хотя и вспыхивали на дороге фары. Держась на небольшой высоте, «хеншель» стал удаляться на восток.

Впереди трещали ветки. Раздался окрик. Васильев назвал пароль. Мы подошли к 1-му орудию.

Я поднял фонарь. На мгновение Орлов умолк, но быстро оправился, отвечал на приветствие. Его расчет находился в положении «по местам». Освещение приборов включено, снаряды выложены, затвор открыт.

— Орудие готово... ожидаю команд, — улыбнулся Орлов. После осмотра остальных орудий я вернулся к буссоли.

Итак, я снова в 6-й батарее.

Пришел политрук Савченко. Для замполита мое возвращение было таким же неожиданным, как и для Орлова. Савченко стал спрашивать о 5-й батарее, о новостях, рассказал, что произошло в мое отсутствие.

Потерь, кроме нескольких раненых, 6-я батарея не имела. В районе села Савлуки во время огневого налета сгорела машина взвода боепитания, разгружавшая на позиции снаряды. Савченко считал появление противника вполне возможным и одобрял меры, которые я принял для уточнения задачи.

Командиры орудий ожидали ракет, обещанных Васильевым. Монотонно гудела близкая дорога. На позиции стояла непроницаемая темнота. Время шло. Было похоже, что Васильев не мог найти дозорных.

Наконец, послышались голоса. Вслед за тем что-то вспыхнуло. Еще через миг среди кустов, рассыпая искры, закувыркался красный шар и тут же погас. Позиция погрузилась в темноту.

Возвратился сконфуженный Васильев. Все это время он ремонтировал неисправную ракетницу дозорных. Гильзы отсырели и не заходили в патронник. Условленный сигнал так и не получился, а выстрел, который я наблюдал, Васильев произвел из незакрытой ракетницы, когда разбил капсюль ножом.

— Вот вам и «формальная задача», — укоризненно сказал Васильеву политрук Савченко. Я был зол и имел достаточно времени, чтобы рассказать политруку о том, как встретил меня Васильев.

Время пребывания на огневой позиции шло к концу. Вернулись дозорные. «Отбой!» Орудия начали вытягиваться в колонну. Мерцали висевшие на щитах фонари. Оглядев колонну, я занял место в кабине, взглянул на свою схему. Разобраться в ней не составляло труда. Дорога находилась рядом.

Нудные часы

Тягач вошел в облако густой пыли. На протяжении многих километров она кружится снаружи и внутри кабины, оседает на лицо и одежду, затрудняя дыхание.

Деревья частоколом стоят по сторонам, затем отодвигаются куда-то и подступают снова, остается узкий темный проем, в котором беспрерывно кружила пыль. Не видно ни колеи, ни звезд, ни габаритных фонарей на орудийных щитах.

...Пыль стала редеть. Обозначился мутный просвет. На краю широкой долины вырисовывались какие-то постройки. Населенный пункт... Как он называется?

Я заглянул в схему. Закопченные стекла фонаря не пропускали свет. Прочесть надпись невозможно. Только с помощью спичек удалось разобрать несколько букв: Васильков. Это было небольшое село, лежавшее, как значилось на схеме, справа от маршрута.

Снова потянулось томительное однообразие темной ночи. В клубах пыли маячил ребристый конец ствола с черной воронкой дульного среза. Раскачиваясь из стороны в сторону, он угрожающе придвигается к лобовому стеклу, описывает дугу и растворяется в пыли, чтобы через минуту появиться снова. Нужно следить за ним, держать схему, подбадривать водителя, бороться с собственным сном.

В усталом мозгу текут мысли. Возникают беспорядочные, пустые вопросы. «Почему на дульном тормозе нет чехла? Потерялся? Сказать бы, крикнуть Орлову». Но ствол перед глазами отодвигается и пропадает.

Тягач неожиданно дернулся. Это заставило меня перевести взгляд с водителя на дорогу. В поле зрения снова виден оголенный дульный тормоз, но я уже сообразил: орудие впереди — замыкающее, а, значит, дежурное, оно идет со снятыми чехлами, установлена панорама.

Пыль, темень, тяжелый непрерывный гул. Водитель, кажется, начал оправляться от дремоты. Тягач шел устойчивей. Двигались, судя по фонарям, и остальные.

Дорога вновь вошла в темную пасть леса. Водитель сонно ронял голову. Неожиданно близко показалось дерево. Водитель судорожно дернул рычаги и успел отвернуть — задетая гусеницей сосна устояла, обнажив до основания свой ствол.

Прошел еще час. Откуда-то потянуло сыростью. В воздухе слышен запах воды. Колонна подошла к речке Буча. Путь преграждали желтые пятна фонарей, обозначавшие брод.

Огневые взводы должны пройти этот пункт на час раньше. Мы запаздывали.

Ночное время тянется так же медленно, как мой тягач. Перед радиатором торчит орудийный ствол. На остановках мерцали габаритные фонари. Тягач трогался, и они пропадали в облаках пыли.

Во второй половине ночи стало немного легче. Не нависали ветви деревьев. Улучшилась видимость. За небольшим заболоченным ручейком показались дома. Это, кажется, была Рудня-Осошня. Вся улица занята повозками и машинами со спящими людьми. Вероятно, 5-я батарея успела уйти дальше.

Брезжил рассвет. Над верхушками деревьев светлел восток. На дороге не было тягачей, исчезла и пыль. Мы подошли к развилке. Обе дороги ничем не отличались одна от другой. Куда ехать?

Моя схема не давала ответа. Развилки на ней не было, а линия маршрута отклонялась к северо-востоку. Неужели я проглядел, тогда под палаткой?

Пришлось остановиться. Осмотр дороги не рассеял мои сомнения. Следы гусениц, оставленные в пыли, ни о чем не говорили. Может быть, Васильев знает? Нужно сверить схемы. Но ничего утешительного ни Васильев, ни его схема сообщить не могли.

Огневые взводы стояли, не зная, куда двинуться. Командиры орудий закончили осмотр. Уже подошел и отставший тягач с прицепом. Люди спали сидя на станинах, склонившись один к другому. Мимо проходили машины. Одни поворачивали вправо, другие — влево. Никому не было дела до наших командирских забот.

Может быть, найдется карта у кого-нибудь из проезжающих? Техник-танкист одной из частей 9-го мехкорпуса остановил машину. Карты он не имел, но утверждает, что на Чернобыль вела правая дорога.

— Чем дальше в лес, тем больше... дорог, — сказал Васильев, когда танкист захлопнул дверцу кабины. — Пойдем по правой. Через несколько километров стоит хуторок. Лес кончится. Дальше еще один знак... большая деревня Марьяновка. Вот она, — Васильев поднес свою схему. — А если нет... мы выбросим этипапирусы и повернем налево!

Повернем! Где? Когда? Но задерживаться больше нельзя.

— По местам!

Мои недоумения усиливались по мере удаления от развилки. Дорога имеет малоезженный вид и начала отклоняться от первоначального направления. Я уже хотел остановиться, когда заметил постройки. Должно быть, село. За ним лежало обширное поле. Узнать название населенного пункта будет нетрудно, и тогда все станет ясно.

Но поиски жителей оказались тщетными. Жизнь в хуторе, как и в пройденных ночью, замерла. На улице виднелись лишь следы гусениц и колес.

Орудия двигались дальше.

Начинались поля. Дорога убегала к горизонту. Вдали клубились облака пыли. Замыкающий тягач уже миновал крайние дома.

Вдоль обочин пролегал широкой полосой бурьян. На бугре, который лежал справа, белели ряды домов. По-видимому, село Рогачевка. «Интуиция, кажется, не подвела Васильева», — подумал я.

Тут появился и он сам. Ловко вскочив на лафет, перебрался через сиденье передка и повис на подножке.

— Не знаю, кому как, а мне надоело дышать пылью не своей дороги, — Васильев спустился на сиденье.

Мне не нравилась манера выражаться, к которой иногда прибегал Васильев. Пыль не своей дороги? В 3-й батарее под Малином произошел такой случай. Лейтенант Сотенский, старший на батарее, попросил некоего начальника принести веер, якобы ошибочно унесенный на наблюдательный пункт. Служивший прежде в другом роде войск, начальник не знал артиллерийской терминологии и, приняв просьбу всерьез, отправился за «веером». Командир батареи удивился неожиданному появлению на НП нового лица и сумел подавить улыбку. Но все вокруг хохотали.

— Советую вам вместо опахала воспользоваться веером.

— Я говорю о другом, — поморщился Васильев и указал на тригонометрический пункт. — Вы видите? На вашей схеме тригопункт почему-то не нанесен, у меня он справа, а торчит слева. Скверно. Мы едем не туда... Нужно разворачиваться...

Васильев подбирал листки своей схемы, я рассматривал местность. Мы полчаса назад миновали тригопункт. И теперь вот — новый. Геодезические сооружения такого класса возводятся на расстоянии 25–30 километров одно от другого. Это известно каждому артиллерийскому командиру. Колонна же прошла не более 4–5 километров.

Опять нахлынули сомнения. Но ведь колонну обгоняли машины, и ни одна еще не вернулась?

Недоразумение рассеялось только после того, когда я взялся за бинокль. Сооружение, встревожившее меня, оказалось сторожевой вышкой. Каркас, приближенный линзами, хорошо виден. Вышка строилась для местных надобностей, не была нанесена на топографические карты и, естественно, не попала на схему. Техник-танкист, по-видимому, был прав.

— Ну, не я ли подсказал дорогу?.. Пить хочется, а еще больше... есть, — пряча листы, говорил Васильев. — Давайте остановимся... хотя бы минут на пять-десять... привал полагается при всякой спешке... согласны? — и он прыгнул с подножки.

Теперь я могу вполне положиться на схему. Следующий населенный пункт назывался Марьяновка. За деревьями уже видны крайние хаты.

Звучное название, но меня — оно не трогает нисколько. Важно то, что село существует на местности и в моей схеме и что у ближайшего колодца не было ни людей, ни машин. Есть шансы утолить жажду, освежиться чистой водой и даже поесть, если удастся найти жителей.

Тягач заскрипел гусеницами, остановился. После осмотра люди наскоро помылись, колонна двинулась дальше.

В поле, среди копен, кормились подседланные лошади. Стоят двуколки, несколько 45-миллиметровых орудий с передками, повозки. Какая-то кавалерийская часть, отдыхавшая на привале.

Орудия приближаются к селу. Позади поднялась тревога. Со стороны поля, занятого кавалеристами, летел корректировщик. Началась беспорядочная стрельба. К ней присоединились и сонные орудийные номера. Корректировщик, прострочив в ответ из пулемета, стал удаляться в сторону леса, темневшего на востоке.

День, который начинался таким образом, предвещал мало утешительного. Погода благоприятствовала налетам. На утреннем небосклоне пока я не замечал «юнкерсов». Может быть, сегодня они не прилетят?

Показался хвост длинной артиллерийской колонны. Замыкающие орудия — не дальше чем в двух километрах. Но преодолеть это расстояние при равных скоростях было не так-то просто. Тягачи только втягивались в лес.

Под деревьями было прохладно и сыро. Редкие солнечные лучи, проникавшие сквозь ветки, освещали пятнистые лужайки, покрытые мхом и лишайником. Дальше — болото с кочками и желто-бурая неподвижная вода. Тягач медленно полз по следу, все глубже погружаясь в черное месиво.

Натужно гудел двигатель. Орудие переваливалось, ныряло в ямы и вновь вылезало на поверхность, точно плыло на буксире. Но вот гусеницы коснулись чего-то твердого. Тягач зарычал, дернулся и пошел дальше свободно. Под низом находился настил. Кое-где он разрушен, но местами еще держался, в грязи торчат бревна.

По сторонам редколесье. В северном направлении открылся вид на косогор с разбросанными всюду — кучами и в одиночку — домами. Село Мартыновичи. Купы деревьев вырисовывались на обширном лугу, он начинался за болотом и шел дальше к деревенским огородам.

На позиции стояла 76-миллиметровая батарея Ф-22. Длинные стволы орудий, опущенные к земле, почти перекрыли дорогу.

Частые повороты огибали наполненные водой торфяные ямы. Потом колея отвернула совсем в сторону. Деревня скрылась. Перед глазами лежал тот же бугор. Где переправа и сама река Уж?

Много раз она преграждала наш путь, неожиданно появлялась, блеснув на солнце, чтобы тут же исчезнуть среди густых зарослей. Похоже было на то, что берег недалеко. Луг делался суше. Там и сям поднимались стога сена. Два из них возвышались по обе стороны дороги, образуя ворота. Посредине стоял сапер-регулировщик. Я направился к нему, потом к группе командиров.

Старший группы — полковник, не вдаваясь в расспросы, взмахнул рукой. Сапер, которому адресовался жест, указал флажками в направлении церкви на бугре. Проезд открыт.

Я вернулся к тягачу. Рядом стоял старший лейтенант Юшко.

— Заждался... думал, утонули в болотах. Торопитесь... догоняйте дивизион... Привал в лесу, за селом Рудня-Ильинецкая, — он сделал пометку на моей схеме и предупредил: — Авиация бомбит дорогу на востоке. Все, трогайтесь!

Переправившись через реку Уж, орудия 6-й батареи подходили к окраине Мартыновичей. Тягачи тяжело пыхтели, поднимаясь круто в гору.

Время дежурства 1-го и 4-го орудий истекло. Расчеты одели чехлы, и огневые взводы двинулись дальше.

Пугливая ворона

Солнце поднялось уже довольно высоко. В кабине жарко. Тягач шел в облаке густой пыли. На подножку взобрался Васильев.

— Давно ушел наш дивизион? Догоним? День, кажется, для «юнкерсов», — он устроился на сиденье, начал разглядывать схему.

Тягач вдруг подпрыгнул, круто развернулся и стал. Васильев едва не вывалился из кабины. Двигатель заглох. Накренившись, тягач остановился поперек дороги.

— ...гусеница оборвалась, — виновато говорил водитель. — Разрешите приступить к ремонту?

Пыль осела. Половина гусеничной ленты оставалась под катками, другая стелилась назад к лафету. Сколько нужно времени, чтобы извлечь ее оттуда, собрать и поставить на место?

Неожиданная задержка вызывала досаду. Это неприятное чувство усиливалось еще тем, что вокруг не было ни дерева, ни кустика, чтобы укрыться от солнца.

Вернулся после осмотра своих тягачей Васильев. Гусеницы их не лучше, но еще держались. Водитель начал ремонт. Занятый тягачом, я не заметил, когда расчеты ушли за обочину.

Появилась машина старшего лейтенанта Юшко.

— Где остальные люди? Почему работают только два человека? Почему не позаботились о гусеницах раньше? Куда вы смотрели? Занимаетесь ремонтом... — он соскочил с подножки.

Конечно, пальцы, стальные стержни, с помощью которых собрана гусеница, следовало, как и многие другие детали ходовой части, заменить давно. Это обязанности автомобильной службы полка. Ни командир батареи, ни старший на батарее не поддерживали непосредственных отношений с тылами. Донесения о состоянии средств тяги направляются в штаб дивизиона, и я считал, что его начальник знает нужды подразделений.

Все содержимое батарейных ЗИПов — комплекта запасных инструментов и принадлежностей — использовалось по назначению. Детали ходовой части расходовались с большой осмотрительностью. Это дефицит. Тылы, обслуживающие боевые подразделения, совершенствовали опыт и выдавали запасные части крайне неохотно, когда уже тягач не двигался. Старший лейтенант Юшко хорошо знал положение, знал и то, что я прибыл в 6-ю батарею только вчера, но не принимал во внимание этих обстоятельств.

Ющко спросил о времени, необходимом для ремонта, и уехал. Работа близилась к концу, когда приехал старшина Политов с кухней. Закончив доклад, он с опаской огляделся.

— Не хотелось бы задерживаться в таком нехорошем месте... но ничего не поделаешь... некогда. Нужно кормить еще взвод управления, командира батареи... и обед заготовить... Дальше, говорят, «юнкерсы» бомбят. Разрешите начать раздачу?

Невесело вздохнув, Политов подал знак. Начался завтрак. «Воздух!» Тяжело груженные, «юнкерсы» неторопливо плыли в синем утреннем небе. Напряженный вибрирующий гул моторов далеко разносился вокруг, колебля горячий воздух.

Расчеты отбежали в поле и изготовились к стрельбе. Глаза следили за самолетом ведущего, но он не менял направления. «Юнкерсы» спешили к другой цели и спустя несколько минут скрылись из виду.

Я отошел дальше от тягача, чтобы не слышать запах солярки, и, выбрав место, прилег. После многих часов было приятно распрямить уставшее тело. В глаза светит солнце. За обочиной рожь поросла буйной травой, лучи едва прогревали мою запыленную одежду. Но тем, кто возился с гусеницей, было жарко. Васильев торопил их.

Мою дремоту неожиданно прервал вой двигателей. Летят «мессершмитты». Высота полсотни метров. Наблюдатель поздно заметил приближение самолетов. Так же, как и появились, истребители исчезли в лучах слепящего солнца. Вслед захлопали запоздалые выстрелы.

Не хотелось оставлять мягкое, удобное ложе, но «мессершмитты» сделали круг, вернулись обратно. Пулеметные очереди поднимают пыль. Дело оборачивалось скверно. Часть людей ушла в укрытия. Работа прекратилась.

Машины, подходившие с запада, останавливались. Шоферы спешили укрыться. Но «мессершмитты» предпочитали одиноко стоявшие орудия. Дважды обстреляв с бреющего полета, они набрали высоту и начали пикировать. Возле 2-го орудия кричал раненый.

«Видно, накрыла очередь», — подумал я и послал выяснить бывшего поблизости орудийного номера.

Самолеты, наконец, улетели. Политов и Смолин бросились к кухне, оттуда тоже доносились крики. Когда я подошел, уже собралось много людей. Из-под колес вылезал, издавая стоны, человек с круглыми от страха глазами. Кажется, старший повар.

— Замедленная бомба... должно быть, взорвется, — проговорил он.

Вначале я не придал значения этим словам. Меня интересовал пострадавший. С помощью санинструктора он отошел от кухни и прилег в дыму, валившем из поддувала.

Повар как будто не имел ранений. Я оставил его на попечение санинструктора, нужно взглянуть на бомбу. Где она?

Никто не мог ответить толком на этот вопрос. Люди повторяли: «Замедленная». Я знал о существовании бомб, приводимых в действие взрывателем с временным механизмом. Но чтобы немцы сбрасывали их с «мессершмиттов», да еще по колонне, было маловероятно. И, потом, истребители, насколько я помню, не сбрасывали бомбы, а если я и не заметил, то это может быть только обычная бомба, взрыватель которой не сработал.

Была бомба, или нет, а работа остановилась. Во все стороны бороздами расходились следы очередей. Люди не решались подходить к машинам. Не хотелось вызывать их, не рассеяв страх. Где же все-таки бомба?

— Там... под кухней, — ответил повар. — Контузила, сил нет... не выживу... Отнесите дальше...

Подошел Васильев. Вместе мы вернулись к кухне. Но, кроме смятой пилотки и куска кухонной трубы, под колесом ничего не было. Не заметно и следов, которые могла оставить неразорвавшаяся бомба.

— Поглядите! — вскричал, указав под колесо, Васильев. — Очередь срезала трубу, будто ножом!

Мы расхохотались. Чего только не сотворит воображение перетрусившего человека! Повар принял верхнюю часть кухонной трубы, отскочившую при падении, за бомбу.

Васильев снял с передка досыльник, извлек трубу и поднес к пострадавшему. Посыпалась сажа. Повар поднялся и под общий хохот поковылял к кухне.

Расчеты разошлись по местам. Спустя десять минут ремонт был закончен. Поставлена последняя шайба, разведен шплинт, запущены двигатели. Провожаемая улыбками, мимо орудий прошла хозяйственная машина. За ней катилась окутанная дымком кухня с укороченной трубой.

Путь к Чернобылю

Еще не было десяти часов, а самолеты уже второй раз заставили огневые взводы остановиться. Орудийные номера гуськом возвращаются к машинам. Колонна тронулась.

На косогоре раскинулось село Дубрава. Наблюдатель снова взмахнул свернутыми флажками. Летят «юнкерсы». С земли поднимались конусы серого дыма. Рвались сброшенные самолетами бомбы.

На северной окраине Дубравы бушевал пожар. У колодца толпились люди. Догорала осевшая на диски колес машина.

Я огляделся, вспомнил свои ночные тревоги. Дорога позади просматривалась на много километров и за селом Дубрава пролегла дальше на восток. По-видимому, это — единственный путь, которым отходили войска к Припяти.

Местность начала меняться. Вокруг поля. Лишь далеко на востоке темнел в утренней дымке лес.

Полдень. Под деревьями стояли машины с опознавательными знаками нашего полка. Это тыловые службы. Выделялись крытые тентами автомобильные мастерские.

Я узнал военинженера 2-го ранга Логуновича — помощника командира полка по технической части, добросовестного служаку, в прошлом строевого командира. Он благожелательно относился к нуждам батарей. Если старший лейтенант Юшко успел переговорить с зампотехом, то можно надеяться получить запчасти.

Я остановил тягач и направился к Логуновичу, но на полпути повстречал командира батареи. Он был недоволен и не хотел скрывать этого.

— Вас портит служба в других батареях, — прервал меня Варавин. — Видите? — Он указал на людей, которые копошились возле машины. — Поломки происходят и у других, они устраиваются... и не мозолят глаза «мессершмиттам». Я должен доложить командиру дивизиона о причине плохой подготовки к маршу... Почему вы не поинтересовались состоянием тягачей? Через пятнадцать минут доложить. По обстановке... Сведения о противнике прежние. Пока вы там ковырялись, дивизион ушел... Дорога подвергается бомбежке. Покажите схему... открытый участок у села Корогод, особенно тщательно следите за воздухом и не вздумайте застрять. При появлении самолетов движение прекращать. Стрельбу вести из укрытий... Да, еще... что там случилось с этим... поваром? Не позволяйте людям насмешек... он не храбрец, но при чем же человек, если родился таким? Службу несет, и довольно, на то он и повар. Смотрите за дисциплиной, нельзя распускать людей! Не забывайте... сроки прежние, — и он направился к кухне, возле которой готовил пищу еще не пришедший в себя повар.

Лейтенант Васильев вызвал командиров орудий. Конечно, они не все сделали для того, чтобы подготовиться к маршу. Тем более, что в районах западнее Базара имелись для этого условия. Батарея несколько дней не меняла позиций.

Но объяснения командиров орудий кое в чем поколебали мою уверенность. За исключением сержанта Дорошенко, который считал свою машину исправной, никто не сидел, сложа руки. Орлов, к примеру, дважды доносил Васильеву о состоянии тягача.

— Я говорил командиру батареи... Приходил автомобильный техник дивизиона, воентехник Овчинников, но на этом дело и кончилось. Потом я отправил донесение. Больше ничего не могу добавить, — закончил Васильев.

Завтрак на лужайке продолжался. Перед разостланной палаткой рядом с Варавиным сидели начальник тыла полка, майор Коваленко, Логунович. Не желая терять времени, я решил заняться осмотром тягачей.

Впечатление далеко не утешительное. Масляные и топливные магистрали на штуцерах имеют течь, покрыты толстым слоем пыли. Ходовая часть почти исчерпала ресурсы. В особенности плохо было с гусеницами. Ленты, до блеска начищенные песком, опасно провисли. Бандажей на катках почти не осталось. Пальцы, с помощью которых собиралась гусеничная лента, были изношены наполовину, а то и больше.

Завтрак закончился, я доложил командиру батареи.

— По-вашему выходит, — недовольно начал Варавин, — что тягачи не сдвинутся с места?

Я не собирался делать обобщений и ответил, что двигаться можно, но при таком состоянии тягачей нельзя не считаться с возможностью разного рода поломок. Нельзя предусмотреть, сколько времени уйдет на их устранение. Я не могу давать обещаний или гарантий.

— Мне не Е1ужны гарантии! — воскликнул Варавин. — Я хочу надеяться, что старший на батарее умеет вести огневые взводы, а в случаях необходимости... быстро устранять неисправность. Вы обязаны были, не ожидая старшего лейтенанта Юшко, выделить людей в помощь водителям. Неисправную машину следовало оставить, а другие укрыть. Так-то. Все! Можете идти.

Лес тянулся все дальше, и казалось, ему не будет конца. Дорога испортилась. За обочинами колыхалось болото, поросшее чахлыми корявыми кустами. Возвышаются кучи торфа. Машины ползли в жидкой грязи, ныряя в колдобины, заполненные черной густой водой.

Вскоре — показались хаты села Рудня-Ильинецкая. На окраине стояли орудия. 5-я батарея. Ближе к огородам, впритык одно к другому, жались орудия 4-й. Я взял направление к одному из прицепов в хвосте, но регулировщик взмахом флажка указал на штабные машины. Среди командиров был и старший лейтенант Юшко. Появился Варавин.

— Привал. В течение двух часов заправить тягачи и подготовить к продолжению марша. До Чернобыля никаких остановок. От пятой батареи не отставать!

Темнело. Громыхая бочками, водители переливают топливо в ведра, а затем — в баки тягачей. Заправка шла медленно. Мешала темнота, после заправки нужно осмотреть машины.

В помощь мне старший лейтенант Юшко прислал воентехника Овчинникова. Под его присмотром водители ощупывали гусеницы, стуча по ним молотками.

От всего этого было мало пользы. Овчинников запчастей не имел и своим присутствием не мог восполнить их недостаток. Я сказал об этом, когда докладывал Юшко о готовности к движению.

— Ну и что же? Вы должны привести огневые взводы в срок. Вы поняли меня?

Этот вопрос мне казался неуместным, но толковать об этом не стоило. Я не хотел слушать незаслуженные обвинения.

С наступлением ночи остановки с каждым разом удлинялись. Где-то справа просвечивало сквозь верхушки деревьев зарево. Изредка взлетали ракеты. Свет их не разгонял темноту и не ободрял дух. Ракеты бросали немецкие лазутчики..

К двум часам ночи сон начал одолевать меня. С обеих сторон подступал темный дремучий лес. Тягач медленно полз, проваливаясь в лужи, заполненные грязью. Болотные брызги отскакивали от деревьев, залетали в кабину.

Впереди снова затор. Многие машины застряли. Другие пытались идти в объезд, включали свет.

Остановки следуют одна за другой. Водитель вздыхал с облегчением и опускал голову на рычаги. На станинах спали, подпирая друг друга, орудийные номера.

Нужно вылезать... Я спрыгнул с подножки и едва не сшиб Васильева.

— Идите сюда, — он звал назад.

Поперек дороги лежал человек. Орудийный номер 1-го орудия свалился со своего места на станинах.

— Нужно показать в назидание другим, — сказал Васильев. — Всем внимание, огневые взводы... слезай, ко мне!..

Зажглись на тягаче фары. В конусах света толпятся сонные недоумевающие орудийные номера. Кто-то приподнял спящего, он беспомощно опустился на землю. Тягач по знаку Васильева придвинулся вплотную. Прикосновение гусениц подействовало молниеносно, и человек опрометью бросился в сторону.

— Неблагодарный! — вдогонку ему крикнул Васильев. — А вы, — он повернулся к расчетам, — не спите... Сколько раз предупреждать? Раздавит... и конец... тягачи сомнут. Эх вы... по местам!

Небо озаряют сполохи. Откуда-то издалека доносится грохот тяжелых разрывов. На остановках слышен гул самолетов.

Показалось село Разъезжее. На западной окраине пожар. За лощиной, разделявшей село, чернели ряды свежих воронок.

Начинался рассвет. На горизонте поднимались столбы дыма. Сновали черные точки. «Юнкерсы»! Самолеты кружат, несутся вниз, вновь взмывают и растворяются в утренней синеве.

Колонна продвигалась вперед. Серыми кругами покачивались дульные чехлы орудий. Орлов сидел на передке и не клевал носом. Ночью он не бегал, как я, и, наверное, сумел немного отдохнуть. Не смог бы он поменяться со мной местами?

— Охотно, — ответил Орлов, — извините... я сам хотел предложить... Ждал остановки.

С помощью орудийных номеров я устроился на передке и уснул. Но ненадолго. Над головой бешено завыли двигатели. Тягач стоял. Тенью мелькнуло крыло.

— «Мессершмитты», товарищ лейтенант, — Орлов указал вслед самолетам.

На бугре ряды домов, расположенные буквой «х». Село Корогод. Головная батарея вышла на окраину и скрылась в дыму. Заходящая пара «мессершмиттов» ринулась навстречу. За ней последовала вторая.

Расчеты бросились на землю, самолеты улетели. Движение возобновилось.

За хатами полыхает пламя. Стоял запах паленой резины. Дым заволок лощину и стлался вдоль ручейка, журчавшего под гусеницами.

Снова доносится гул самолетов. Бомбардировщики. Около трех десятков. Высота — две тысячи метров.

— Стой! Слезай! В укрытие!

Самолеты повернули к дороге. От фюзеляжей стали отделяться черные продолговатые бомбы. Одна, другая, третья. Бомбы как бы растягивались в длину, принимали вертикальное положение. Стремительно нарастала скорость падения. Воздух дрожал от пронзительного воя.

Загрохотали разрывы. Плотная стена земли и дыма скрыла хаты. «Юнкерсы» прошли, развернулись над лесом и начали второй заход. Проделав этот маневр дважды, они легли на обратный курс.

Ветер унес дым, рассеялась пыль. Наступила тишина. Слышался лишь гул одинокого двигателя. Вдоль обочин вытянулись в ряд зияющие воронки. Воздух насыщен запахом развороченной земли, дымом сгоревшего тротила, металла. Воронки словно пышут недавним пламенем. Точно зубы дракона, тускло поблескивали рассеянные по краям осколки.

Колонна понесла потери в основном за деревней. Машины опрокинуты вверх колесами. Бушует пламя. Мечутся в беспорядке люди. Кричат раненые.

Бомбежка захватила и лес, лежащий дальше. Разрывы выворотили десятки деревьев. Но потерь было меньше. Горели лишь две-три машины.

Дальше путь закрыт. Кто-то из предприимчивых начальников уже нашел объезд. Движение возобновилось. Узкие места. То о одной стороны, то с другой гусеницы сдирали кору с деревьев.

На обочину вышел Варавин. Он, кажется, позабыл инцидент с ремонтом и жестом показал — «продолжать движение».

Сквозь ветви сверкают солнечные лучи. В лесной тени свежо и прохладно. После многих объездов удалось, наконец, выйти из района, охваченного бомбежкой. Начинались поля.

- Воздух!

Орудийные номера беспокойно вертят головами, вглядываясь в небо. Южнее, где-то по течению реки Уж, летит новая стая «юнкерсов». Это Ю-87. Они гораздо опаснее Ю-88.

5-я батарея замедляла ход. Нужно сохранять дистанцию. Останавливаться опасно. «Юнкерсы», повернув к дороге, прихватили бы сразу обе батареи.

- Стой! Слезай!

После этого орудийные номера ожидают команду «В укрытие!». Многие стараются убежать подальше, полагая, что бомбы поразят орудия. Это заблуждение. «Юнкерсы» наносят удар по району цели. Чем больше ее площадь, тем больше вероятность поражения. Поэтому рассредоточение зачастую упрощает задачу бомбометания.'

Командиры разъяснили людям и требовали выполнять команду «Ложись!». Но неразбериха, которой обычно вначале сопровождается налет, ослабляет контроль, и расчеты какое-то время предоставлены сами себе.

«Юнкерсы» прошли мимо и стали удаляться. Часть орудийных номеров, вытянув шеи, следит за воздухом, помогая наблюдателям. Другие, едва усевшись, впадают в сон.

Слух ловит далекие тяжелые разрывы. Над горизонтом мечутся самолеты. Что они бомбят? Грохот становится отчетливей с каждым пройденным километром. Облака разрывов зенитных снарядов. Слева заводская труба. Огневые взводы приближались к Чернобылю. «Юнкерсы» бомбили переправу.

В районе сосредоточения

Зенитные батареи вели огонь. Упругое белое облако разрыва будто коснулось крыла. Создается иллюзия прямого попадания. В действительности разрыв ложился в створе и не причинил самолету повреждений.

Головная батарея сошла с дороги и повернула к заводской трубе. Кажется, кирпичный завод, район сосредоточения 2-го дивизиона.

На пути сосновая роща. Деревья разбегались рядами во все стороны. Было прохладно и сыро. Ухали недалекие разрывы бомб.

Просека в дальнем конце упиралась в заводскую ограду. За ней — строения, штабеля кирпичей. Рядом — машины с опознавательными эмблемами нашего полка.

Появился старший лейтенант Юшко.

— Остановите огневые взводы... замаскироваться... Назначить дежурное орудие... Направление стрельбы... горящая машина на опушке. Людей подготовить для стрельбы по самолетам. Через пятнадцать минут придете к заводской конторе, — он указал дом за оградой.

Передав обязанности лейтенанту Васильеву, я направился к месту сбора. Там застал лейтенанта Свириденко из 5-й батареи, младшего лейтенанта Иванюка из 4-й и командиров штаба дивизиона. Старший лейтенант Юшко объявил, что отправляемся на рекогносцировку моста через р. Припять.

Под изгородью стояли орудия 8-й батареи. Все спят. Обхватив колени, дремал под деревом лейтенант Мухамедиев, мой знакомый по ОП в дубовой роще под Малином.

Кирпичный завод, судя по состоянию порядка на территории, продолжал работать до последних дней. Видны штабеля кирпичей, оборудование и инструменты. Не дымила лишь заводская труба.

Разведчики штабной батареи уже успели приспособить ее к своим нуждам. На скобах в верхней части трубы оборудована ячейка, установлены приборы. Лейтенант Кобец оттуда вел наблюдение за городом и переправой.

Дальше, в конце забора, стояли машины штаба 2-го дивизиона. Дымила кухня. В тени штабелей завтракали командиры. Большая часть командного состава полка — командиры батарей, заместители, командиры дивизионов и начальники штабов.

Лейтенант Миронов, младшие лейтенанты Устимович и Варавин с котелками в руках сидели вместе.

— Прибыл? — освобождая от доклада, спросил меня Варавин. — Сейчас поедем к мосту, ознакомимся с маршрутами и порядком переправы, заодно посмотрим город. Завтракайте.

— ...полагаю, как-нибудь пробьемся, — продолжал разговор Устимович. — Улицы забиты обозами и разными тылами, черт бы их побрал!.. Все спешат... столько тылового воинства в пятой армии... Так получается, что когда нужно, не найдешь тыловиков... а теперь... вот... хлынули в город... а дальше... дефиле, узкое место, одним словом, Припять.

— Да, товарищ младший лейтенант, — отозвался Миронов. — Припять... да еще какая! Если бы не «юнкерсы»... и речи не было... Не пойму, о чем думает начальство? Неужели не понятно, что переправа начинается не на берегу и не на спуске, по которому ползет повозка, а где-то у заводской трубы, а то и дальше, за рощей... Всю эту массу... людей, лошадей и машины следовало остановить в исходном районе, навести порядок и не пускать в город. Одним словом, спланировать переправу. Тогда бы «юнкерсы» бомбили что-то одно... мост, город или войска... А сейчас сбилось все это в одну кучу. Безобразие!

— Да, как на базарной площади... вчера этого не было... — заговорил лейтенант Чубуков, начальник связи дивизиона. — Стояли посты, что-то проверяли...

— Товарищи командиры! Подана команда «По местам!», — напомнил проходивший мимо капитан Значенко.

Оставив котелки, все побежали к машинам ГАЗ-2А. Посадка закончилась. Значенко занял место в кабине, и две машины вышли из ворот.

На обочине знак — городская черта Чернобыля. Город расположен на возвышенном западном берегу Припяти. Над рекой, вровень с крышами, носятся «юнкерсы». Бомбежка была в самом разгаре, и самолеты выходили из пике будто из-под земли.

То, что происходит в городе, действительно напоминало азиатский шумный базар. Улицы, дворы и задворки сплошь заставлены машинами, кухнями и повозками. Оставался узкий извилистый проход, по которому, беспрерывно сигналя, шли наши машины.

Крутые повороты следовали один за другим. Я в кузове едва держался на ногах. Машины раз за разом останавливались, сдавали назад и снова мчались, рискуя врезаться в дом или повозку.

По мере приближения к переправе скопление увеличилось.

В конце улицы — свободное пространство. Обе машины остановились.

По сторонам — развалины. Пылают крыши, стены домов. Несет гарью. На черной обугленной земле — обломки стропил, двери, оконные рамы, разный домашний скарб. А мимо ползет шумный поток людей, повозок и машин.

Стал виден спуск. Крутые глинистые стены сужали полуразрушенную булыжную мостовую, которая ведет к дамбе. Дальше начинался длинный деревянный мост. Внизу текла Припять — широкая мутно-серая река, неприветливо рябившая волной в лучах утреннего солнца.

Между руслом и рукавом ее — остров, ощетинились стволами зенитные орудия. Их черные раструбы, точно телеграфные столбы, торчали среди зелени, укрывшей остров. Зенитчики вели огонь. Над стволами стлался плоскими пятнами дым.

В северной части острова, за отмелью, блестит обшивка сбитого «юнкерса». Часть крыла повисла на дереве. Фюзеляж наполовину ушел в песок, и хвостовое оперение возвышалось над ним, как могильный крест.

Командиры молчали, захваченные открывшимся зрелищем. Капитан Значенко вышел из кабины. Юшко подал команду, и все двинулись по тропе на луг, который начинался слева внизу за огородами.

Над рекой выли сирены. «Юнкерсы» носились, один за другим сбрасывали бомбы. Грохотали непрерывно разрывы.

Наш направляющий повернул к окопу, только покинутому зенитчиками. За бруствером лежал покореженный лафет орудия МЗА^[4], чуть подальше — ствол — след прямого попадания бомбы. У окопа собрались командиры, прибывшие, по-видимому, с той же целью, что и мы. Все стали наблюдать за бомбежкой.

Наш приход сопровождался радостным возгласом. Очередь батареи МЗА прошила выходивший из пике «юнкерс». На какой-то миг он завис беспомощно в пространстве и в следующее мгновение рухнул вниз, в реку.

Капитан Значенко направился к домику под обрывом, невдалеке от окопа. Лейтенант Кобец, указав на ствол за бруствером, стал объяснять:

— Зенитка пострадала вчера... но «юнкерсам» тоже достается. Моя батарея ведет наблюдение вторые сутки и насчитала три сбитых самолета. Этот ... четвертый. Зенитчики молодцы! Тут около трех-четырех зенитных дивизионов и несколько рот счетверенных пулеметов. Бомбят сильно... Вчера, позавчера немцы сбрасывали бомбы, в основном, на подступах, сегодня... по мосту и берегу. Налеты повторяются каждые полтора часа... Мост уже получил несколько прямых попаданий. Прерывалось движение. Вчера дважды и сегодня... тоже. Самолетов четыре группы: одна бомбит с горизонтального полета, три ... пикирующие...

Канонада зенитчиков начала затихать. «Юнкерсы» улетали. На дамбе пришли в движение повозки. Переправа оживает.

— А там, на западе, как обстановка? — спросил лежавший рядом со мной старший лейтенант Азаренко. — С вашей трубы видны немцы?

— Нет, пока ничего такого не замечал, — серьезно ответил Кобец. — Связь прервалась... а мотоциклисты, прибывшие к коменданту переправы, говорят, будто немцы обошли Базар и двигаются к Припяти... Бомбят дороги.

— Да... особенно у села Корогод, — заговорил Миронов. — Только я вошел, летят... сбросили бомбы, ну, думаю, пропала моя батарея. Но нет, целы орудия... пожгли они там тягачей, орудий, машин десятка три... А тут что происходит? Почему такое столпотворение?

— Очень похоже, — согласился Юшко. — Сюда, на Чернобыль, отходят соединения пятнадцатого и тридцать первого стрелковых корпусов, девятого и двадцать второго мехкорпусов и большая часть артиллерии пятой армии. Так я слышал от начальника штаба полка...

— Почему? Разве нет других переправ на Припяти? — спросил Кобец.

— Не знаю, но дороги там наверняка хуже... болота вокруг, — ответил помощник начальника штаба полка старший лейтенант Пономарев.

— Переправятся войска, а как дальше? — спросил Азаренко.

— Как? Займут оборону. Здесь достаточно условий. Жаль оставлять... правый берег так высок, великолепный район ИП, — говорил Пономарев.

Разговор затих. Все поднялись. Сопровождаемый капитаном Значенко, пришел командир полка. Оглядев собравшихся, он начал говорить:

— Для переправы нам отведено восемьдесят минут... Первым идет четвертый дивизион, тылы и колонна колесных машин дивизионов... за ними огневые взводы третьего, второго и первого дивизионов... Положение очень серьезное...

Мост недостаточно надежен... Особую опасность представляют остановки орудий... нельзя допускать. Командиры дивизионов ведут головные батареи лично, командир батареи... первое орудие. Командирам огневых взводов и всем другим командирам... находиться в кабинах. Предупреждаю... движение по мосту не прерывать. Командиры отвечают головой... Расчеты перед дамбой спешить и иметь при орудиях. Взводы управлений и людей обслуживающих подразделений усадить в кузова... На восточном берегу действовать согласно указаниям, объявленным командирам дивизионов. Срок готовности к открытию огня для всех остался тот же, шестнадцать ноль... Выдвижение орудийных колонн к спуску ... по маршрутам, указанным утром. Рекогносцировочным группам пройти по ним на обратном пути. До спуска движение регулирует штабная батарея, после... посты саперов. Где находится ваш дивизион, капитан Магомет?

— Голова колонны подошла к дамбе. Майор Соловьев сверил время.

— Движение начать через пятнадцать минут! По местам!

Карабкаясь по склону, мы возвращались к машинам. Пришел старший лейтенант Юшко, командиры батарей, они знакомились с маршрутами. Машина тронулась в обратный путь.

— Это будет замечательно... если удастся приспособиться к «юнкерсам», — сказал Азаренко, имея в виду интервалы в налетах. — Говорят, штаб полка учел. Бомбежка должна начаться во время прохождения четвертого дивизиона, двинется третий, головная батарея подойдет к мосту в конце налета.

Машина медленно двигалась навстречу потоку. Время истекало, но горизонт был чист. «Юнкерсы» запаздывали. Командиры делились мнениями.

— Обойдемся и без «юнкерсов», — шутил Иванюк.

— Это было бы лучше всего... — согласился Варавин.

Машину трясло, гудел двигатель. Варавин говорил, обращаясь к своему соседу лейтенанту Волынцеву, командиру 8-й батареи.

— Рискованно все-таки... может случиться, что третий дивизион подойдет не к концу, а к началу налета, а?

— Риск... благородное дело... да и выбор ограничен, — вмешался Устимович.

— Какая разница, опоздают «юнкерсы» или нет... все равно будут бомбить мост, — сказал Волынцев.

— Навряд ли, — возразил Рогачев, начальник штаба 3-го дивизиона, — мост никуда не денется, а мы вот уйдем и потом еще дадим о себе знать.

— Уйти-то уйдем, не все только... Кое-кто, наверняка, останется, — проговорил чей-то унылый голос.

— Ну, ну... раньше положенного срока ничего не случится, — философски заметил лейтенант Полячков, командир 7-й батареи. — Рядом со мной в окопе сидел сапер... говорит, плох мост, еле держится. Поглядим, проверим.

Машина подходила к заводской ограде. Старший лейтенант Юшко напутствовал:

— ...Никаких задержек. Следовать строго по маршруту, не допускать разрывов и не считаться ни с какими преградами... если они слабее ваших гусениц... Растолкуйте хорошенько младшим командирам как действовать до спуска и особенно на мосту. Предупредите водителей, чтобы не' заглох ни один двигатель. По местам!.. Устимович, вперед!

Я объяснил командирам орудий задачу и поднялся в кабину. Мимо прошла машина взвода управления. Лейтенант Смольков взмахнул флажками. 6-я батарея тронулась.

Чернобыльский мост

Расчеты торопливо шагали позади орудий. Они уже прослышали об интервалах, оглядывают небо. Орлов размахивал своими часами, обратился к орудийным номерам и кончил тем, что усадил всех на лафет.

Обозы, напуганные лязгом гусениц, жались к заборам. На поворотах уже стояли наши регулировщики. С их помощью колонна продвигалась вперед. Старший лейтенант Азаренко остановил батарею в том месте, где стояли машины рекогносцировочной группы.

Кто-то звал Варавина, на ходу он крикнул:

— С места не двигаться! Я скоро вернусь. • Впереди, впритык одно за другим, стояли орудия 4-й и 5-й батарей. Улица вела к спуску. Вокруг шум не затихал. Доносился гул тягачей 3-го дивизиона.

Мимо шли машины тылов. Глядя им вслед, орудийные номера курили. Ожидается налет «юнкерсов».

Прошло около четверти часа. Мост все еще занимали машины 4-го дивизиона. Прибежал связной. Меня вызывал командир батареи.

Перед самым спуском, перекрыв путь, стояли батареи 3-го дивизиона. Разрыв между ними и колонной тылов все увеличивался. Мост пустел. Орудия не двигались. Что бы это значило?

Скоро я нашел Варавина. Он занимал одну из воронок недалеко от окопа.

— Устраивайтесь рядом, — сказал Варавин, — на посыльных уходит много времени... Вы можете понадобиться.

Поодаль, возле домика, среди лиц, названных Варавиным, находился полковник-пехотинец — комендант переправы, несколько саперов, командир нашего полка, командиры дивизионов и старшие командиры из других частей.

Комендант переправы, оба сапера в чем-то убеждали майора Соловьева, указывая в сторону дамбы. Мост опустел совершенно. Я спросил Варавина, почему прекратилось движение. Случилось что-нибудь с мостом?

— Нет, мост пока цел... внесены изменения в порядок переправы. Комендант, под давлением саперов, возражает против пропуска третьего — дивизиона... боится, что настил не выдержит семитонных орудий...

Находившийся рядом старший лейтенант Рогачев, начальник штаба 3-го дивизиона, не скрывал возмущения.

— Черт знает, что творится! Представляете? Эти люди предлагают строить плоты, переправляться... Он-то, начальник, пехотинец, но саперы должны знать и втолковать пехотинцу, что это ... абсурд. Паромная переправа... целый комплекс сооружений, включающий в себя оборудование берега, причалов, строительство парома... Для производства таких сложных работ необходимы, помимо специалистов, материалов и оборудования, дни. Мы не располагаем ими. Дивизион должен быть готов к открытию огня в шестнадцать ноль и ни минутой позже.

Тягачи и орудия стояли плотно, занимая дамбу на всем протяжении до моста. По сторонам возвышались многометровые откосы, а ниже дамбы — болото.. Если бы головная батарея расцепила орудия и развернулась, то двигаться ей решительно некуда. Путь назад закрыла другая батарея. К ней примыкала голова колонны 2-го дивизиона. С тыла 6-ю батарею подпирал 1-й дивизион. Позади — машины и повозки пехоты, в ожидании очереди запрудившие всю улицу, все дворы, прилегавшие к спуску, и задворки.

Прибежал посыльный. Рогачев ушел вслед за ним к домику.

— Возвращайтесь, не задерживайтесь там, — шутливо бросил ему вслед Азаренко.

Командиры переговаривались вполголоса. Всех тревожит задержка. 3-й дивизион стоял перед мостом в ожидании сигнала. А позади скопление все увеличивалось.

— Когда же они договорятся? — спросил, ни к кому не обращаясь, лейтенант Обушный, начальник связи полка. — Ни одной машины на спуске, на мосту... целых три километра пустоты...

— Да... пора бы прийти к согласию, — произнес старший лейтенант Пономарев. — Где наш оракул Кобец? Его предсказания насчет «юнкерсов» часто сбывались... кажется, они опаздывают.

Кобца поблизости не оказалось. Вместо него ответил старший лейтенант Азаренко.

— Самое неприятное место из всех, какие я видел... Будет большой скандал, если прилетят эти стервецы с крестами.

Прошло еще минут пять. Вернулся Рогачев. Разговор затих.

— Доводы командира полка не производят впечатления... — начал Рогачев. — Комендант переправы колеблется... Майор Соловьев, по-видимому, ожидает последнего аргумента... «юнкерсов». Я уполномочен подать только одну команду... «Дивизион, вперед!»

Комендант переправы наделен широкими полномочиями. Он вправе запретить всякое движение в районе переправы, остановить дивизион, вернуть обратно любую машину или орудие, даже если оно уже взошло на мост.

На коменданта возложена ответственность за поддержание воинского порядка. Он обязан требовать от войск строгой дисциплины и обеспечить бесперебойную работу переправы. Все командиры, по служебному положению ниже командующего армией и его заместителей, обязаны подчиняться коменданту переправы и согласовывать с ним движение своих частей. Но то, что происходило сейчас, на глазах, не вязалось со статусом коменданта переправы и даже противоречило ему — он остановил движение!

Комендант переправы видел ситуацию в плане, отличном от того, который представлялся лицам, ожидающим очереди. Все спешат, торопятся. Так требовали боевые задачи. Никто не желал торчать в опасном районе, где сосредоточилась масса войск, представляющая отличную мишень для «юнкерсов».

Те, кто укрылся в воронках, слышали разговор командиров, окружавших коменданта переправы. Майор Соловьев не отрывал глаз от бинокля, направленного на город. Когда он отдаст приказание головному, 3-му дивизиону?

— Товарищ майор, — повысил голос комендант переправы. — Принимайте меры... Ваши пушки закупорили спуск.

— Приказание отдано... Командир дивизиона распорядится, как только найдет начальника штаба. Будем двигаться... стоять нельзя, — майор Соловьев снова поднял бинокль. Подошел старший лейтенант Горунов, саперы.

— Леса достаточно, — указывал сапер в сторону города, — за десять-пятнадцать часов вы построите вполне надежный паром...

— Пустой разговор, — возразил старший лейтенант Горунов. — На таком пароме можно переправлять разве что повозку с саперными лопатами. Под мои орудия нужны солидные средства... Наша задача не строить, а вести огонь... иначе придется вам, саперам, заняться этим, и тогда, я уверен, не нужно ни мостов, ни паромов... вся эта братия бросится вплавь...

— Мост по своей грузоподъемности не пригоден для тяжелых орудий. Как вы не поймете? — уже с меньшим пылом продолжал сапер. — Удельное давление их значительно больше, чем тягачей, хотя и тут оно близко к пределу. Нельзя рисковать... и говорить об этом нечего.

— Послушайте, — вмешался капитанЗначенко, — ...срывается выполнение задачи, которая поставлена полку... Есть прямое, исключающее всякие кривотолки, указание... двести тридцать первый КАП переправлять по мосту... Если вы не хотите считаться с этим, мы сами решим... Вы видите? Вернуть орудия нет возможности, они могут двигаться только вперед. Нельзя больше тянуть... волокиту.

Стал говорить политработник из окружения коменданта переправы.

— Товарищ полковник, товарищи командиры, в самом деле... время уходит. Так нельзя! Прилетят вражеские самолеты. А тут такое скопление. Пусть артиллерист освободит дорогу или...

Майор Соловьев подошел к коменданту переправы, и они направились к домику. Следом ушел старший батальонный комиссар с саперами, капитан Значенко и старший лейтенант Горунов.

Все, кто остался, продолжали в недоумении стоять, провожая взглядами ушедших. Почему пустует мост? Сколько это будет длиться?

С точки зрения дисциплины этот вопрос был не совсем законным, поскольку касался компетенции старшего командира.

Конечно, аргументы саперов и коменданта переправы, может быть, имели основания, но не для ситуации, которая сложилась на спуске. Бездействие ведет к тому, чего опасаются комендант и саперы.

На позициях зенитчиков вдруг разнеслась команда: «По местам!»

«Юнкерсы»! — мелькнуло в сознании. Прошла минута. После новой вводной стволы зенитных орудий замерли ненадолго и развернулись в направлении бугра. Вокруг все облегченно вздохнули.

Время словно остановилось. Дверь домика скрипнула. На пороге появились комендант переправы, Соловьев и Горунов. Сойдя с тропинки, Горунов громко крикнул:

— Старший лейтенант Рогачев! Прямо вперед!

У бруствера, возле дамбы и на спуске, взметнулись цветной цепочкой сигнальные флажки. Вдогонку понеслись дублирующие команды.

— Седьмая батарея, марш!

3-й дивизион двинулся вперед. Комендант переправы глядел на орудия, которые катились к мосту. Его не оставили сомнения.

— Что делать, если мост рухнет? — воскликнул сокрушенно комендант, подойдя вплотную к майору Соловьеву. — Катастрофа... Вы представляете ее последствия?

— Теперь, товарищ полковник, поздно. Изменить уже ничего нельзя. Батарея все равно, что на середине моста...

— Как на середине? — вскричал сапер. — Еще не миновали дамбу.

— Товарищ майор, разрешите идти? — громко спросил Горунов.

— Минутку, — ответил Соловьев, — пойдем вместе.

Орудия двигались. Дистанция между ними достигла сотни шагов. Командир 7-й батареи, лейтенант Полячков, за которым шло 1-е орудие, поравнялся с регулировщиком саперов и, миновав белый столбик перил, ступил на мост. Следом за 7-й двинулась 8-я батарея.

Тяжелые орудия раскачивали насыпь. Колебания чувствовались на лугу. Дрожал под ногами грунт.

Мост приковал к себе внимание, я услышал глухой тяжелый рокот, доносившийся со стороны города.

— Над третьим... высота две тысячи... направление... скорость... — разносились задорные выкрики зенитчиков с поста ВНОС^[5].

На фоне белых облаков плыли «юнкерсы». Из-за горизонта являлись все новые и новые группы, широким веером охватывая небо. Все притихли.

— Что-то будет? — неуверенно проговорил Варавин.

— Да... много их... — констатировал лейтенант Чубуков, — со всех сторон...

— Ну не со всех, на востоке нет, — возразил, вытирая струившийся по лицу пот, старший лейтенант Азаренко. — А не так уж много... Не больше сотни... Впрочем, не будем считать, это дело зенитчиков.

— Над нашими головами бывало и побольше, — стараясь поддержать оптимизм, напомнил Юшко. — Но, кажется, дело будет жарким, смотрите, как идут... как идут, мерзавцы... будто на учениях.

На позиции зенитчиков лихорадочно кипела работа. Отовсюду неслись команды. А на мосту, вслед за одинокой фигуркой командира, медленно двигалось орудие.

Гул моторов усиливался, сжимал и заставлял вибрировать сырой неподвижный болотный воздух. Большая часть командиров разошлась по укрытиям. Остались лишь наши и те, кто был с комендантом переправы. Майор Соловьев громко сказал:

— Ну вот, кажется, все становится на свои места... Настил меня не беспокоит... выдержали бы сваи... Теперь я должен идти, — он протянул руку в сторону 7-й батареи.

— Подождите... после налета... — проговорил комендант переправы.

— Думаю, «юнкерсы» не начнут, пока я не займу свое место... Товарищ полковник, разрешите идти, — щелкнул каблуками командир полка.

— Переждать не хотите? Ну что ж... Желаю удачи... Майор Соловьев уже не слышал слов коменданта.

— Командный состав двести тридцать первого КАП, — на ходу звонко выкрикнул он, — по местам!

«Юнкерсы» в нижнем эшелоне переходили в пике. Взвыли сирены. Загрохотали зенитки. Придерживая планшетку, быстрыми, упругими шагами двигался впереди старший лейтенант Рева. Рядом — командиры батарей и один из саперов. Справа ровной цепью бежали командиры из 1-го дивизиона.

Многие уже достигли насыпи. Вслед за Варавиным я карабкался по откосу, когда услышал вой бомб. Мелькнула тень самолета. Тяжкий, оглушительный удар потряс землю. И снова вой. Сверкнуло пламя, бомба разорвалась ниже моста, выбросив высоко фонтаны припятской воды.

А со стороны города подходили новые стаи «юнкерсов». Некоторые носились над самыми крышами, другие — выше. Это были Ю-87. Не менее полусотни Ю-88 держались на высоте одной-двух тысяч метров.

Зенитные батареи вели беглый огонь. Над рекой образовалось серое дымное покрывало. Беспрерывно вспыхивали факелы орудийных выстрелов.

Среди хаотического воя и грохота неожиданно ударил раскат грома. Около трех десятков Ю-88 одновременно сбросили бомбы на огневые позиции зенитчиков. Восточный берег исчез в тучах земли и дыма.

Количество Ю-87, штурмовавших мост, увеличивалось. Над рекой кружилась невообразимая карусель. В одиночку и группами «юнкерсы» пикировали с разных направлений, взмывали в небо и с оглушительным ревом стремительно неслись вниз.

Огонь зенитчиков на левом берегу не ослабевал. Особенно удачно ложились очереди 76-миллиметровых батарей. Белые бутоны разрывов то и дело вспыхивали близ самолетов. Над мостом выходивший из пике «юнкерс» неожиданно распался на части. Спустя мгновение прямое попадание настигло другой самолет. Он пролетел над дамбой, волоча за собой черный шлейф, и скрылся за крышами.

Очередной маневр «юнкерсов» вынудил зенитчиков перенести огонь к спуску. Скорострельные 37-миллиметровые батареи вели огонь беспрерывно. Кроваво-красные трассы очередей образовывали в небе гигантскую сеть, плотно ограждавшую мост. Но справа она имела немного нитей и была довольно жидкой.

Варавин, бежавший рядом, неожиданно споткнулся. Я хотел поддержать его, но сильный толчок отвлек меня. В бедро ударил булыжник, расколотый осколком.

Огонь зенитчиков не ослабевал. Завывавший над головой «юнкерс» рухнул в прибрежные заросли. Другой, прошитый очередью МЗА, стал быстро терять высоту, внезапно повернул, исчез в дыму за островом.

«Юнкерсов» действительно было не менее сотни. Носились каруселью один за другим, пикировали, бросали бомбы, поливая мост и улицы очередями из пулеметов и пушек. Над перилами взлетели, кувыркаясь, доски. Неужели попадание в настил?

— Смотрите! Прямое попадание! — произнес испуганно Варавин.

Средние пролеты были видны довольно хорошо. «Юнкерс», достигший попадания, вышел из пике, лениво лег на крыло и отвернул в сторону. А по настилу невозмутимо двигалась человеческая фигура. Командир полка. В полусотне шагов перед ним шло замыкающее орудие 7-й батареи.

Прогрохотал близкий разрыв, я потерял Варавина. Но не надолго. Варавин был у орудий.

— Ложитесь, — крикнул он, указывая на стенку, где укрылся.

Вой бомб заставил всех прижаться к земле. Ударили осколки. Накатилась пыль. Бомбы разорвались правее спуска. На дамбе полыхало пламя. 9-я батарея прекратила движение. Но остановка длилась не более минуты. Замыкающее орудие обогнуло пылавшую машину и двинулось дальше.

Теперь «юнкерсы» пикировали двумя встречными потоками. Вслед за первым прямым попаданием произошло второе, затем — третье. Мост каким-то образом держался. Невероятно.

— Они хитрецы... Похоже, бомбы о фугасной установкой взрывателя... прошли настил... потом взрываются... Я наблюдаю третье прямое попадание... отскакивают доски, — проговорил Варавин, отложив в сторону винтовку. Он стрелял по самолетам.

* * *

В дни своих успехов, в 1941 году, немцы прибегали к подобным приемам, стремились парализовать наши войска в районах переправ. После войны я проходил службу в оккупационных войсках в Австрии. Мой знакомый австрийский гражданин Ойген Латколик из города Цветл, в прошлом пилот Ю-87, обер-лейтенант люфтваффе, оказалось, участвовал в налетах на Чернобыльский мост. Посмеиваясь, Латколик признал, что такая практика имела место во Франции и на восточном фронте в начале войны. Позже немцы стали менее расчетливы и уже не заботились о том, чтобы сохранить мосты, которыми еще пользовались наши войска.

* * *

Прошло пять минут. Число «юнкерсов» стало уменьшаться. Ушли группы, бомбившие с горизонтального полета. Остались только Ю-87. Но огонь зенитчиков вынуждал их к осторожности. «Юнкерсы» могли заходить на цель только со стороны города, под прикрытием бугра.

Зенитчики сбили еще один самолет. «Юнкерсы» обрушились на спуск и примыкавшие к нему улицы. Загорелся дом, рядом вспыхнула машина. Пламя охватило разрушенные строения, за которыми я укрывался.

Повалил дым. Становилось жарко. Сверху сыпались черный пепел, головешки.

— Нужно убрать третье и четвертое орудия. Я отвел людей... — крикнул Васильев.

Пламя угрожало не только домам, где стояли его орудия, но и 1-му огневому взводу. Я доложил Варавину. Он менял обойму.

— С места не двигаться!.. Чем занять расчеты? Огонь тушить, смотреть за сигналами!..

Дым служил неплохой маскировкой. Но пламя уже подползало к тягачам. Тяжело дышать. Как тушить, когда огонь уже лизал соломенную крышу и вихрился внутри, за стенами. Люди неохотно оставляли свои укрытия.

— Ну? — отложил винтовку Варавин. — Поторапливайте пожарников! Бревна растаскивайте... Все к среднему дому!.. Живо! Живо!

Под дружным напором орудийных номеров стена рухнула. Рассыпались искры, пламя ползло понизу и не отпугивало людей. Но два орудия все же пришлось передвинуть.

Прошло еще несколько минут. Вой «юнкерсов» стал затихать. Зенитчики прекратили огонь. В дыму виден поврежденный пролет. Саперы ставили ограждения. Мост, по-видимому, требовал серьезного ремонта.

Голова 9-й батареи, последней из колонны 3-го дивизиона, едва ползла. Наконец она приблизилась к ограждению и двинулась дальше. Вслед за ней, оставив свой пост, ушел и майор Соловьев.

На мосту хозяйничали саперы. Откуда их набралось столько? Работа кипела не только наверху, но и ниже настила. Передавались доски от одного к другому по какой-то замысловатой цепочке, мелькали у перил, затем рядом с ними и исчезали под настилом.

Во всю длину улицы полыхает пламя. Восточный берег заволок дым. Желтые, черные, оранжевые тучи поднимались отовсюду — над городом у моста и правее трубы кирпичного завода, где упал сбитый «юнкерс».

Замыкающее орудие 9-й батареи миновало последний пролет. Чернобыльский мост устоял под яростными ударами «юнкерсов»!

Возле перил взметнулись флажки. Сигнал касается 4-й батареи. Ее орудия двинулись к спуску, обогнули разрушенный участок дамбы и остановились перед мостом.

Со стороны КП стали подаваться разноречивые сигналы. Вслед за разрешением третий раз поднимались красные флажки запрета. Прошло несколько минут. По дамбе бежал посыльный. Наконец-то!

Старший лейтенант Рева шагнул на середину и, взмахнув рукой, двинулся вперед. Тронулась 4-я батарея.

Пришла в движение и 5-я батарея. Спуск впереди свободен. Варавин подал команду «Марш!», и огневые взводы оставили сожженный двор. Людей охватило беспокойство. Не хотелось расставаться со своими наспех отрытыми щелями.

И снова путаница. «Стой!»

— Воздух!

С юга подходили «юнкерсы». Около тридцати. Захлопали выстрелы МЗА. Начался налет.

Самолеты пикировали парами, целились, кажется, в средний пролет. Но каждый раз их встречали трассы очередей. Обрывались они у самых перил, выше кабины ползущего тягача.

Все глядят с тревогой на то, что происходит. В воздух поднимаются сверкающие столбы воды. То с одной стороны, то с другой с шумом и треском они обрушиваются вниз, рассыпаясь радужными брызгами.

В стрельбу включилась 76-миллиметровая батарея с восточного берега. Одна очередь разорвалась чуть выше перил. О, это опасно! С моста полетят щепки, если очередь повторится на тех же установках.

«Юнкерсы» снова ринулись в пике. Холостая атака. Бомбы уже не сбрасывали, строчили из пулеметов, в основном по восточному берегу.

Саперы прекратили работы. Мост замер. Лишь последнее орудие 4-й батареи медленно продвигалось вперед.

Загудели тягачи 5-й батареи. Орудие уже шло по настилу.

Мой тягач, постукивая гусеницами, спускался к дамбе. Вот он, мост! Впереди, в ожидании сигнала, стоит Варавин. Орудия 5-й батареи уходили все дальше и дальше.

«Юнкерсы», разделенные зенитчиками на две группы, набрали высоту, построились и ушли. Повеселели орудийные номера. Некоторые, оставив места, столпились у передка.

— Не терпится? — мрачно говорил Орлов. — Пока пятая батарея дотащится, «юнкерсы» успеют вернуться... По местам!

Варавин, взмахнув рукой, шагнул вперед. Тягач плавно тронулся, сошел на мост. Первый десяток шагов я не замечал ничего опасного. Но дальше становилось все хуже. Настил раскачивался и устрашающе скрипел. Между досками зияли широкие щели.

Орудийные номера обреченно брели, ожидая неминуемой катастрофы. И она едва не произошла, когда пушечное колесо провалилось, тяжелый лафет заскользил по настилу. Если сошники подцепят хоть одну доску, сдвинется следующая... Тогда — конец. Орудие рухнет вниз... Остановиться? Нет, ни в коем случае!

Варавин услышал треск, повернулся и, пятясь, что-то кричал, потрясая кулаками. Чего он хочет? Колесо накатилось на брус, прижало скользившую доску, лафет выравнялся. Готовый было заглохнуть, двигатель начал набирать обороты.

Увы, это было только начало. По мере продвижения мост все больше раскачивался, трещал, как будто шит на скорую руку. На следующем пролете колебания усилились. Скорость, по требованию саперов, снизилась. Двигатель едва тянул на малых оборотах. Сапер передвигался на корточках, вперив глаза под гусеницу. Вытянутые лица его товарищей — этих закаленных работяг — искажал откровенный, ничем не прикрытый страх.

Орудийные номера выглядят не лучше. Бледный водитель, подняв локти, косился на перила. По лицу градом катился пот. Настил, казалось, вот-вот провалится. А внизу, взбаламученные разрывами, катились мутно-серые воды реки.

У перил, скрестив на груди руки, стоит старший лейтенант Рева. Тягач медленно полз дальше. Мост держался!

Саперы опять суетились. Двадцать минут назад бомба вышибла несколько досок, оставив в настиле метровую Дыру.

К тягачу подошел лейтенант-сапер и, держась за облицовку радиатора, стал направлять его. Другие саперы, рискуя угодить под гусеницы, ломиками удерживали наспех настланные доски, пока накатится орудие.

Снова ограждение суживало проезжую часть. Тягач подошел к месту еще одного попадания. Бомба попала в самую середину. Доски уже были настланы и закреплены. Саперы размахивали руками.

После этого качка стала уменьшаться. Варавин прибавил шаг и больше не оглядывался. Последний пролет не имел повреждений. Водитель вытер пот и проговорил сдавленным голосом:

— Ну, беда... когда затрещало... я совсем обмер... во помню, как удержал рычаги... Будто нашло на меня что-то... не шевелится ни рука, ни нога... а то бы, кажись, прыгнул...

Ну, ну! Этого ему никто не позволит.

— Как же, товарищ лейтенант, а если бы провалились? Погибать? В жизни не плавал... Боюсь воды.

Водитель обязан делать свое дело. Он видел, какой ливень обрушился на 7-ю батарею, когда разорвалась бомба? Не остановился ни один тягач, никто не прыгал.

— Все попадали, товарищ лейтенант, — неуверенно возразил водитель.

Нет! Командир батареи шел. И командир 3-го дивизиона не оставил свое место...

— Да... — продолжал водитель. — И старший лейтенант Рева простоял всю бомбежку... Неужто не боялся, товарищ лейтенант?

Как сказать... Не думаю, командира дивизиона не слишком занимала собственная персона. Он помнил о службе, может быть, о таких, как он, водитель. Понятно? Прыгать нельзя! Разве водитель не знает, что ждет того, кто оставит свой пост? Пусть никому не говорит о своем малодушии.

В кабину поднялся Варавин. Присел на сиденье и после долгого молчания произнес:

— Да... узковаты колеса наших орудий... Как-то пройдет первый дивизион?.. Мост едва держится, и щели такие... опасная штука!

У слияния великих рек

Хутор Теремцы

Позиции зенитчиков за мостом представляли собой сугубо печальное зрелище. Изрыта земля, разворочена. Особенно густо бомбы обложили обочины за дамбой. Глубокие ямы, окаймленные валом песка и грязи, уже заполняла вода.

У орудий оживление. Расчеты подправляли окопы, таскали снаряды, ставили маскировку. Артиллеристам хорошо знакома спешка, которой сопровождаются работы в перерывах между стрельбами.

Впереди был еще один мост, небольшой, перекинутый через рукав Припяти. Водитель огляделся и облегченно вздохнул.

Под насыпью, в зарослях, укрылись на позициях счетверенные пулеметы. Расчеты их так же энергично, как зенитчики, участвуют в отражении атак с воздуха, хотя досягаемость счетверенных пулеметов по высоте значительно меньше, чем орудий МЗА. Пулеметчики прикрывали второстепенный объект — небольшой мост и, одновременно, позиции зенитных батарей.

Булыжник кончился. Гусеницы мягко шуршат в песке, поднимая легкую пыль. Тягач начал разворачиваться, сполз по откосу, обогнул песчаный бугор, густо поросший сосняком и красноталом. Командир батареи встал на подножку и указал в направлении сосен за буграми.

Это был нетронутый, пустынный уголок. Не заметно ни колесных рытвин, ни поломанных деревьев, ни воронок. Тягач остановился. Варавин подал команду слезать и стал смотреть в сторону дымящегося города. Потом обратился к карте.

— Здесь огневые позиции... основное направление... тридцать пять ноль, готовность... шестнадцать ноль... В вашем распоряжении больше часа... оборудовать щели... ниши под боеприпасы. Должен заметить, огневые взводы скверно вели себя перед мостом... Когда я вернулся, стреляли несколько человек... остальные прятались, как... беженцы. Орудийный номер обязан бороться с воздушным противником везде и всегда. В который раз повторяю?!. Тут где-то машина взвода управления и кухня. Подтяните сюда. Я пойду к дороге встречать командира дивизиона. Все. Приступайте!

Орудия заняли свои места. Начались работы. Медленно, вяло двигаются расчеты. Лишь упоминание о том, что грунт легкий, немного оживило измотанных, полусонных людей.

Вскоре командиры орудий и те из номеров, кто закончил оборудование ровиков, спали. Недалеко от буссоли спал Васильев.

Возвратился посыльный. Ни взводы управления, ни кухни не нашел. Удивительная беспечность! Они переправлялись три с лишним часа назад вместе с 4-м дивизионом. Смольков обязан выставить маяк для встречи огневых взводов. Посыльный ушел снова.

Борясь со сном, я шагал от одного орудия к другому. Над дорогой кружил немецкий корректировщик. Вернулся Варавин.

— Я не вижу машин, — сказал он.

Подошел посыльный, но это не избавило меня от объяснений.

— Посылайте людей расторопных... растолкуйте задачу как следует и побыстрей! Нужна машина, через час я должен быть на КП дивизиона.

Когда я вернулся к буссоли, командир батареи сидел с закрытыми глазами, прислонясь к сосне. Где же взвод управления? Район ОП нанесен на карте Смолькова.

Варавин спал недолго. Поднялся, взглянул на часы и молча направился на позицию. У 1-го орудия бодрствующий номер чистил карабин. Варавин подал команду занять ровик. Орудийный номер опустился на дно, но туловище осталось снаружи.

— Бы, товарищ лейтенант, ленитесь... и потакаете командирам орудий... потом наступает расплата... — начал Варавин, — так вы опровергаете действием то, что требуете на словах! Когда придет конец этим безобразиям? Немедленно углубите щели. Поднимайте людей!

Позиция ожила. Нужно дооборудовать ровики. Придется заново ставить и маскировку.

Только командир батареи прилег, подошли обе машины, Оказывается, лейтенант Смольков увел их вправо от дороги, где и пристал к тыловым подразделениям. Наблюдатель, которого он выставил, не заметил свои орудия. Ни командир взвода, ни старшина не приняли мер к поискам батареи, хотя обоим был известен срок готовности к открытию огня.

Политов, дававший отчет первым, доложил, что получал в тылах продовольствие и вернулся десять минут назад. Командир взвода управления чистосердечно сознался, что уснул.

— Что значит уснул? — возмутился Варавин. — И они еще называются командирами! Один распустил огневые взводы до такой степени, что люди уже прячутся от самолетов, другой уснул и рассчитывает, как студент, на снисхождение! Да знаете ли вы, что полагается за такие штуки?

Стук лопат становился тише. Песок осторожно вываливался через бруствер. Расчеты прислушивались к разговору у буссоли.

Причина тут заключалась не в праздном любопытстве. Орудийный номер всегда ухо держит востро. По интонациям и выражению лица, неуловимым для посторонних, он угадывал не только настроения командиров, но и ближайшие их намерения.

Дойдет ли очередь до расчетов или дело ограничится выговором лейтенантам? По-видимому, есть время, и командир батареи, хотя и делал он это редко, не преминет побеседовать с теми, кто оплошал у моста. Значит, нужно приготовиться, оправить одежду, энергично ворочать лопатой и побольше углубить щель.

Командир батареи бросал взгляды по сторонам, не собирался оставлять свое место.

— ...Не дадите покоя... Ну, в боевых порядках, может быть, и простительно, а на марше?.. Чего же проще... но и тут неприятности. Да... суть, видимо, не только в слабой дисциплине, но и в непорядочности... Уснуть посреди дороги! Ведь вы обязаны бодрствовать и глядеть за людьми и всем, что вверено вам. Вы ... командир!

Варавин говорил, взвешивая, будто вбивая каждое слово. Таков был стиль, который соблюдал командир батареи неизменно в отношениях с провинившимися подчиненными.

Варавин — способный командир. По службе он поднялся на ту ступень, которая доступна только лицам, обладающим естественными задатками к выполнению командирских обязанностей.

Отсутствие таковых нельзя восполнить знаниями или учебой, поскольку этот процесс только совершенствует свойства, присущие человеческой натуре, но не рождает их. Если человек не обладает необходимым предрасположением к службе, обрести его путем умственных тренировок, равно как и любым другим путем, невозможно.

Варавин относился к числу людей, которым присуща творческая организующая воля. Там, где случается, эти люди готовы делать всякую работу, лишь бы она шла на пользу. Если бы перед мостом огневые взводы замешкались, Варавин стал бы сам растаскивать бревна. Не думаю, чтобы очереди «юнкерсов» могли удержать орудийного номера, если, конечно, он не потерял от страха совесть, когда тот, кому он повиновался, делает его работу.

Воин-рядовой — один из многих в ряду. Все хороши, и он хорош, даже если не отличается как личность безупречностью поведения. В общей массе сплошь и рядом минус принимается как неопределенный плюс. Чтобы установить индивидуальные особенности орудийного номера, необходимо присматриваться в течение недели и месяца.

Достоинство командира обнаруживается весьма скоро, после первого огневого налета. Не важно, где и как это происходит. Важно то, что командир всегда на виду, в центре событий. Телефонист непременно найдет минуту, чтобы поделиться со всеми, с кем есть связь, сведениями о человеке, которому вверена судьба подразделения, а значит, и его собственная судьба.

Варавин пришел на службу из трудовой среды. После полковой школы окончил курсы младших лейтенантов. Был командиром орудия, командиром огневого взвода, взвода управления. Знаний, приобретенных в течение многих лет, оказалось достаточно, чтобы добросовестно нести службу командира батареи. Варавин был на хорошем счету у старших начальников и пользовался влиянием среди личного состава батареи.

Разведчики, топографы, телефонисты, орудийные номера хорошо знают командира батареи. Варавин переносил разрывы снарядов с некоторым напряжением, но никто не ставил ему в укор этого, он старался держаться ровно и не поступался своими командирскими обязанностями.

Неизменная требовательность, строгость и взыскательность, однако, никогда не заслоняли в натуре Варавина доброжелательного отношения к младшему и снисходительность к поступкам, причины которых крылись в ограниченности или недостаточном знании службы.

Устав вверил командиру огромную власть. Он решает, кому из подчиненных адресована команда, он распоряжается жизнью и смертью личного состава вверенного ему подразделения. Но ожидать повиновения вправе лишь тот, кто наделен силой духа и готов действовать не колеблясь, во всякой обстановке.

У командира не существует никаких иных способов. Этот — единственный. Управлять батареей с помощью речей, подслащенных лестью и заискиванием, так же как высокомерием, — пагубная иллюзия. Слова тревожат слух и воздействуют на совесть только в исключительных случаях, когда подкреплены практическими шагами и не противоречат действительности. Поэтому командир взывает к совести подчиненных собственным примером, и они следуют за ним.

Но обязанности командира не ограничены рамками индивидуального поведения. В строю подразделения много людей. Сколько лиц — столько характеров. И специальности: орудийные номера, разведчики, топографы, связисты и т. д. Командир призван стимулировать усилия личного состава подразделения и направить к одной общей цели. В этом заключается суть его воинского достоинства.

* * *

В училище все должностные лица — преподаватели, командиры взводов, младшие командиры — постоянно твердили курсанту о бремени службы и будущих обязанностей. Занятия, распорядок дня, весь уклад жизни способствовали развитию физических и волевых задатков личности курсанта. Он становился участником общего процесса созидания воинского порядка. Слово устава на глазах обретало материальную сущность. В классе, на полевых учениях, в манеже курсант чувствовал себя чуждым элементом, если своим внешним видом или поведением не соблюдал уставных стандартов.

Но даже в высокоорганизованной среде тогдашних училищ не было единодушия в отношении к службе. Курсантское мнение делило начальствующий состав на лиц требовательных и «добряков», энтузиастов и равнодушных.

Так называемые «добряки» предпочитали видеть улыбчивые лица курсантов и не обременяли свою мысль их будущим. Портить настроение по пустякам? Я — начальник, он — курсант. Приятно, когда поблажки, даже малые (это мне ничего не стоит), вызывают у окружающих признательность. Педанты, черствые формалисты не чувствуют умиления и много теряют. Мелкие нарушения дисциплины? Пусть исправят те, кто построже. Зачем спешить? Все равно курсант всего не постигнет. Молод. Время есть по окончании училища. Жизнь научит. Много знать — быстро состаришься. Требовать дисциплину, раздражаться? Лучше жить в ладу с подчиненными. На проверке не подведут.

Доброта «добряка» лживая. Он поступается интересами службы, т. е. общими, не своими индивидуальными, но капитал приобретает на свой сугубо личный счет. Склонность смотреть на обязанности командира сквозь пальцы, мириться со слабостями, простительными с точки зрения обычной житейской психологии, наносила непоправимый ущерб личности воина. Непреложный закон дисциплины представлялся эластичным и необязательным. С помощью «добряков» воин вредил себе, ибо он делался слабее в собственных глазах, чем есть на самом деле.

В подразделениях 1-го дивизиона Сумского артиллерийского училища я не припоминаю ни одного добряка. Командиры взводов лейтенанты Шаренко, Белянкин, Патаман, Свипухин, Варава, Пивовар, Сабельников, Тригер — все до единого конники, спортсмены, добросовестные, всей душой преданные службе. В те времена воинский порядок рассматривался всеми без исключения как детище общее. И все заботились о нем. Небрежность во внешности и поведении курсанта вызывала незамедлительную реакцию со стороны первого встречного, кто бы он ни был: командир, преподаватель, политработник либо просто курсант старшего курса. Виновный тут же немедленно устранял изъян и затем являлся к непосредственному начальнику с докладом, и тот принимал соответствующие меры.

В 3-й батарее был лейтенант Сабельников — щеголь, красавец и служака взыскательный в высшей степени. Курсант, если был небрежно одет, всегда мог получить замечание. Сабельникова любили, но и побаивались. На железнодорожном переезде за швейной фабрикой стоял ведомственный знак «Берегись поезда» и стандартными буквами было дописано: «И лейтенанта Сабельникова». Предостережение, так сказать, местного характера.

В числе преподавателей водились вроде бы добряки. Социально-экономические и политические дисциплины читал старший батальонный комиссар Гантман. Нужно отметить, что личность преподавателя всегда занимала курсантов больше, чем общественные формации и восстания рабов Рима, хотя старший батальонный комиссар излагал тему интересно и живо.

Гантман — небольшого роста, мешковатый, с черными печальными глазами выглядел недостаточно военным человеком и с курсантами обращался, как со студентами. Всегда спешил им на выручку, оценки объявлял по знанию, реальные, в классном журнале выставлял выше на один-два балла. И на очередном занятии курсант старался их подтвердить. Присутствие проверяющего приводило в смущение Гантмана, он подавал команды срывающимся голосом и очень переживал, волновался.

После финского конфликта политработников некоторое время привлекали на конную подготовку по программе начинающих. Они обязаны были носить шпоры. Вся смена являлась на конюшню, дневальные выводили лошадей. Начиналась седловка, затем построение. Лошадь всегда чувствует издали натуру всадника, оглядывается, прядет ушами, всхрапывает. Гантман панически боялся лошади и не умел сидеть в седле.

Конечно, для курсантов — людей привычных — смешно видеть преподавателя (по уставу он является начальником), когда тот, приняв поводья, не знает, что с ними делать. Знает, не знает — команда касается всех. «Смена... садись! Манежной рысью... Марш!»

То-то комедия, городские жители останавливались под проволокой летнего манежа, хохотали до упаду. Рядом артиллерийские парки — бывало и курсанты смеялись, но никто не насмехался. Мы забывали за воротами то, что видели в манеже. Через некоторое время полковник Иванов запретил проводить занятия с нестроевым составом в открытом манеже, а затем они были отставлены.

Нет, мне кажется, ни старший батальонный комиссар Гантман, ни майор Кашицын — начальник цикла средств связи — не относились к числу добряков в обычном понимании этого слова. Скорее они участливые и добросердечные люди. В условиях службы существование таких людей оправдано и является вполне закономерным, поскольку естественным противовесом служили строгие и взыскательные командиры.

На долгой дороге войны я, как и многие лейтенанты, часто вспоминал училище, наших командиров — и требовательных, и добряков. Действительность показала, что только в требовательности, неукоснительной и постоянной, проявляется искренняя доброта к людям. Подразделения, которые отличались жесткой дисциплиной, всегда успешно решали задачи, несли меньшие потери, были лучше вооружены, обеспечены одеждой, пищей.

* * *

Варавин — требовательный командир, не лишен, однако, некоторых особенностей. Впрочем, проявлялось это, главным образом, при огневых налетах или бомбежке. На какое-то мгновение он поддавался общему течению, как бы растворяясь среди толпы. Но потом решительно занимал свое место.

Я слушал командира батареи. Какие тут возражения? Варавин прав! Перед спуском, как и на оборудовании ОП, многие орудийные номера вели себя не лучшим образом. Если собрать все эти случаи воедино и сопоставить с требованиями уставов, вырисовывалась картина, свидетельствовавшая о серьезных упущениях в дисциплине огневых взводов.

Рядом стоял Смольков. Сон как рукой сняло. Лицо оживилось. Командир взвода управления порывался говорить, но Варавин повысил голос:

— Семнадцать ноль! — и стучал по крышке часов. — Из-за вас я не могу прибыть вовремя к старшему начальнику!.. Возьмитесь за ум и не компрометируйте порядочных людей, ваших подчиненных, если вы расслаблены до того, что не в состоянии заботиться о собственной репутации... Я не намерен терпеть дальше такую службу! — Варавин сунул в карман часы и направился к машине.

Над рекой кружились стаи «юнкерсов». Начиналась очередная бомбежка. Варавин приостановился, провожая самолеты взглядом, и уже другим тоном закончил:

— Смотрите, чтобы они не накрыли позицию... свалится шальной какой-нибудь на голову... При таких порядках всего нужно ждать, — он хлопнул дверцей, машина ушла.

Завывают сирены «юнкерсов». Рассеянные огнем зенитчиков, они уходили вниз по течению и, собравшись с силами, вновь бросались в атаку на мост.

Расчеты продолжали оборудование ровиков. Лейтенант Смольков, провожавший со мной командира батареи, вернулся к взводу управления. Возле буссоли ждал старшина Политов.

— Товарищ лейтенант, как будет с обедом? — озабоченно спросил он. — Объявите перерыв... покормить людей... Нужно ехать за водой и насчет ужина... подумать...

— Вам мало только что объявленного выговора? — ответил ему Васильев. — Сделают работу... пообедают.

— А если пойдем дальше ... опять выдавать на ходу?

— Ну, а налетят «юнкерсы» или командир батареи вернется? — отпарировал Васильев.

В разговор вмешался политрук Савченко.

— Сделаем так... я присмотрю за работой... вам, товарищи командиры, нужно поспать... вы, Политов, подождите еще... полчаса. Тут песок... вы же слышали, что было?

— Согласен, — подхватил Васильев, — не будем терять времени. — Он прилег на хвою, толстым слоем устилавшую землю под сосной у корневища.

Савченко пошел к 1-му орудию. Я занял место рядом с Васильевым. Поодаль низко над бугром носились самолеты. Грохотали зенитки. Снаряды рвались в синем небе белыми расплывчатыми хлопьями.

В лесах междуречья

Было 19 часов. Вокруг непривычная тишина. За Чернобылем солнце касалось горизонта. На фоне оранжевого заката поднимались столбы дыма. Ни самолетов, ни стрельбы, ни гула... Тишина.

— Товарищ лейтенант, поднимайтесь, — говорил Савченко. — Колонна построена... Смольков передал приказание... выйти на дорогу, двигаться дальше до первого перекрестка, потом повернуть направо. Будем трогаться?

На тетрадном листке торопливым почерком Варавин написал несколько слов — названия деревень и место встречи. В конце стояли число, время, подпись.

Опускаются сумерки. На дороге пыль. Отчаянно сигналя, мимо мчались колесные машины.

Карты здешних районов я еще не получил. Хуже нет полагаться на такие вот бумажки да на маяки, затерянные в пыли неведомых перекрестков.

Темнота быстро сгущалась. Движение продолжается полчаса, еще полчаса и еще. Впереди мерцает тусклый свет.

К тягачу бежит регулировщик. Размахивал фонарем, старался перекричать гул двигателя:

— ...Ехать... в лесу поворот... а дальше... прямая дорога на село... называется Парышев.

Под деревьями уже вступила в свои права августовская ночь. Где-то позади «юнкерсы» сбрасывали осветительные бомбы. В темном небе молниями сверкают вспышки зенитных снарядов.

* * *

Ни днем, ни ночью не затихали на Припяти вой сирен, грохот зениток, разрывы бомб. Немецкая авиация бомбила Чернобыльский мост — единственную переправу в нижнем течении Припяти, куда отходили колонны механизированных — 9-го и 19-го — и стрелковых — 15-го и 31-го — корпусов и многочисленных частей артиллерии 5-й армии, которые сражались в Коростенском укрепленном районе и на Малинском рубеже.

Собственно, сами корпуса существовали скорее в виде символических величин. К описываемому времени их боевые части имели весьма малую численность и, Б основном, состояли в непосредственном соприкосновении с противником. Если не считать армейскую артиллерию и РГК, некоторые корпусные части, дороги занимали колонны тыловых учреждений и служб: технической, артснабженческой, вещевой, продовольственной, санитарной и т. д., отделов и органов управления тылами.

В районах, прилегавших к старой государственной границе, десятилетиями создавались склады мобилизационных запасов и материалов. После установления демаркационной линии на рубеже реки Западный Буг общая обстановка изменилась. Все эти ресурсы начали перемещать в западные районы в соответствии с планом прикрытия новой государственной границы. Часть их была израсходована в первые дни войны, часть попала в руки противника или уничтожена.

В ходе отступления войск 5-й армии к Припяти вновь встал вопрос о складах. Сколько могли войска увезти с собой боеприпасов, горючего? Не более того, что необходимо для текущего, так сказать, довольствия. А тылы? Задачи, возникшие перед службами обеспечения, превосходили их возможности. Автомобильные и гужевые подразделения под непрерывным воздействием авиации не были в состоянии эвакуировать на восток к Припяти и за Днепр материальные запасы в необходимом количестве. Это обстоятельство пагубно отразилось на обеспечении правофланговой группировки войск 5-й армии в районе Чернигова и в известной мере предопределило ту участь, которая их постигла в сентябрьские дни 1941 года.

Несмотря на интенсивность движения, колонны скапливались в районе переправы и подвергались беспрерывным ударам авиации противника. В налетах участвовало иногда по сотне самолетов.

Разрушения, тела погибших на обочинах, пылающие повсюду машины. «Юнкерсы» наносили колоннам большой урон. В некоторых пунктах по пути отступления, и в частности на Чернобыльской переправе, была организована четкая ПВО.

В прифронтовой полосе и на поле боя прикрытие с воздуха осуществляли малочисленные войсковые зенитные подразделения. Их позиции часто становились объектом бомбежки «юнкерсов».

Чернобыльский мост прикрывали внушительные силы: не менее четырех-пяти зенитных дивизионов 37-миллиметрового и 76-миллиметрового калибров и несколько рот счетверенных пулеметов. Немецкая авиация встречала решительный отпор. Ни тактические маневры, к которым прибегали «юнкерсы», ни сосредоточенные удары по зенитным батареям не нарушали продуманную систему огня. «Юнкерсы» оказались не в состоянии парализовать Чернобыльскую переправу.

На восточном берегу Припяти 37-миллиметровые батареи понесли значительные потери. Многие позиции разрушены, земля вокруг изрыта бомбами.

«Юнкерсы» дорого платили за каждое прямое попадание. Счет сбитых самолетов знали все орудийные номера. Сегодня — четыре, неслыханная цифра, если вспомнить, что на поле боя часто не удавалось сбить ни одного самолета.

И все же нам, артиллеристам, приходилось выручать зенитчиков. Люди хотели, чтобы каждый снаряд непременно попал в цель. Желание понятное, но оно не учитывает возможности зенитной артиллерии. Противовоздушная оборона строилась на определенных началах. Вероятность поражения цели становится реальной лишь в зоне разлета осколков, тогда как задача средств ПВО — обеспечить прикрытие объекта, т. е. воспрепятствовать самолету вести прицельное бомбометание.

* * *

Не умолкают на Припяти зенитные орудия ни днем, ни ночью. Разноцветные трассы снарядов, отпугивая одиночных «юнкерсов», чертят темное небо. Сейчас это единственный ориентир, который позволял судить о направлении движения колонн.

Впереди вспыхнули фары. Потом стали вырисовываться контуры строений. По-видимому, село Парышев. Мигал свет габаритных фонарей. Тягач идет вдоль улицы. У изгороди темнеют орудия.

Я остановил тягач. Загудели впереди моторы. Движение возобновилось.

Прошло два часа. Близилась полночь. Фонарь, мелькавший перед глазами, замер в неподвижности. Пыль начала оседать. Колонна остановилась.

Лес. Я шагал в узкой просеке не менее километра, пока достиг головы колонны. На станинах спят люди. Сержант из 4-й батареи ответил, что младший лейтенант ушел вперед, приказав ждать...

Просека вскоре опустела. Гул позади становился все тише. Я огляделся. Кругом — темень, только на севере, там, где лежал Чернобыль, багровыми пятнами отсвечивали пожары.

Послышался лай собак. В стороне — вроде изгородь. Я пригляделся. Окраина деревни. Возле хаты толпились люди. Кажется, голос Варавина. Он распорядился подтянуть орудия.

Головная батарея закрыла проезд. Обойти стороной нельзя. С этим я и вернулся к командиру батареи.

— Подождите, — остановил меня Варавин. Говорит старший лейтенант Юшко:

— ...находимся на северной окраине села Ладыжичи... второй дивизион занимает огневые позиции в районе Ладыжичи... Теремцы и готовится к ведению огня по западному берегу реки Припять... Позиции для шестой батареи... лес, западнее хутора Теремцы... готовность к открытию огня шесть ноль. О немцах... вчера появились их разъезды... в селе Оташев они конфисковали лодки, но к вечеру ушли в южном направлении... Командир полка приказал переправить разведгруппу из штабной батареи... на западный берег и уточнить сведения о противнике... Возглавит ее старший лейтенант Пономарев... Для обеспечения его действий шестая батарея проведет огневые налеты по району села Оташев... К шести ноль Пономарев ознакомит командира шестой батареи с задачей. В случае, если связь с разведчиками после отплытия будет прервана, огонь вести по графику, который я сейчас составлю... Я укажу район целей и время открытия огня. Позиции оборудовать обычным порядком. Младший лейтенант Варавин, отправляйте огневые взводы и возвращайтесь сюда. Варавин осветил часы:

— Сейчас путь откроется, четвертая батарея уйдет... выступайте... времени достаточно. До Теремцов еще увидимся... запишите маршрут...

Так... название первого села, второго, третьего... записано, ну а дальше? От Парышева я вел орудие по следу, в Ладыжичи добирался наощупь. Такая ночь... Как найти эти... Теремцы?

— ...Перед вами Ладыжичи, — осветив фонарем карту, недовольно ответил Варавин, — смотрите... единственная улица... заблудиться трудно. При выезде спросите дорогу на Заглыбье, придете туда, дальше... на Теремцы. Язык до Киева доведет...Отправляйтесь!

Под ногами мягко шуршали лежалые листья. Рычат в темноте моторы. Шли орудия 4-й батареи. Как и 5-я, она разворачивалась в районе Ладыжичей.

— Куда? Куда тянешь? — размахивал фонарем младший лейтенант Иванюк. — Держи прямо... на меня, а теперь влево, влево... товарищ сержант! Ведите свое орудие на просвет и дальше... туда, видите? К прогалине... я сейчас вернусь... смотрите за стволом... за стволом смотрите!.. Стой!!!

Послышался треск. Ругаясь на чем свет стоит, Иванюк метнулся к орудию. Длинный ствол его, описывая вслед за тягачом дугу, прижал дерево, колесо приподнялось. Двигатель заглох. Огромная сосна глухо потрескивала под тяжестью орудия.

— ...Мотор! Сдать назад! Ну... что с вами? Двигатель запыхтел, орудие колыхнулось, осунулось назад и встало на колеса.

— Поломки нет... внимание всем! — слышался голос Иванюка. — Первым номерам... придерживать дульные тормоза и не выпускать из рук до новой команды!

Орудия выворачивали в узкий проход. Следом двигалась 5-я батарея.

— Ну что, Иванюк не сорвал ствол с направляющих? — встретил меня Свириденко. — ... Внимание, командиры орудий! — предостерегал он своих, — держать дульные тормоза, смотрите... не наломать дров!

Гусеницы разрыли землю, висит запах хвои, выхлопных газов и солярки. Прошло последнее орудие 5-й батареи. Из темноты выступил Васильев.

— Кажется, можем двигаться? Получили задачу? Получить-то получил... до наших позиций еще пятнадцать километров.

— Так что, «по местам»? Эй, подъем!

Забравшись в кабину, я вспомнил разговор с Варавиным. Конечно, язык до Киева доводил, но то были другие времена. Богомольцы не торопились... с котомкой и посохом шли от хутора к хутору, от избы к избе. Следом не тащились орудия со спящими людьми. Их не толкали в спину срок готовности, недовольство и сарказм начальства.

Карты нет. В памяти остался отпечаток того, что я успел разглядеть на карте Варавина. Здесь, в междуречье, дорог как будто было немного. Но кто знает?

Спустя два часа показались дома населенного пункта. По-видимому, село Заглыбье. Нужно расспросить жителей.

Орудийные номера колотили прикладами в калитки. Никто не отзывался. Лаяли в ответ собаки. Час был поздний. Время — военное.

Я уже стал терять надежду, когда в одном из дворов дверь отворилась.

— Как проехать на Теремцы?

— Теремцы? — старик, придерживая руками одежду, дважды повторил название, и, подумав минуту, ответил: — Гм... Теремцы?.. Не знаю...

— Ну, как же? Теремцы... хутор, километрах в пяти... семи южнее. Вы здешний? Как называется ваше село?

Старик произнес маловразумительное название. В моих записях оно не значилось. Я перечислил населенные пункты, пройденные батареей. После раздумья старик ответил, что таких сел он не знает.

Куда я заехал? Неужели сбился... Нет... тут недоразумение... В Заглыбье я, возможно, не попал, но относительно Ладыжичей не может быть ни малейшего сомнения. Село запомнилось, и я по складам повторил: Ла-ды-жи-чи.

Васильев зажег фонарь. Старик как-то странно двигал челюстью, подозрительно глядя то на меня, то на улицу, где гудели моторы. Поведение его начало меня пугать. Если я заблудился, нужно получить подтверждение. И побыстрее!

Прошло немного времени, и Васильев привел нескольких жителей. Село все же называлось Заглыбье. В местном произношении звучало оно несколько иначе. Удивительно, как переиначил старик название.

Чтобы продолжать путь, нужно возвратиться к озеру, где берет начало дорога на Теремцы. Спустя десять минут орудия покинули разбуженное село. Как много собак в этих лесных селениях!.. Колонна уже давно миновала околицу, а лай все не затихал.

Теперь слышался только гул двигателей. Мои мысли снова обратились к дороге. Разве это дело полагаться на расспросы? Местные жители, в этом я не раз убеждался, с детства знающие всякую тропинку в округе, не понимают человека, за которым идут орудия... Все, что касается окружающей местности, кажется им простым и понятным. В Заглыбье меня уверяли, что дорога на Теремцы идет на юго-восток без всяких отклонений. Колонна сделала уже два довольно крутых поворота и теперь двигалась, насколько я мог судить, в восточном направлении.

Не видно звезд в пасмурном небе. Зарево в районе Чернобыля расплылось, и я не мог ориентироваться по широкой полосе, которая освещала чуть ли не полнеба. Если орудия шли своим путем, то зарево должно оставаться позади. Между тем оно, опережая колонну, смещалось и делалось видимым справа, как будто движение колонны направлялось на запад.

Тягач остановился. Я оглядел дорогу и немало был обрадован, обнаружив следы машины. Не может никто другой сюда заехать, кроме Варавина или Юшко.

Орудия двинулись дальше, но сполохи справа не давали мне покоя. Оставившая след машина могла проехать и вернуться. И, кроме того, я не был уверен, что она принадлежала именно нашему полку.

Началась грязь. Под гусеницами плещутся лужи. Неожиданно впереди зажглись фары. Раз, другой.

— Наш командир батареи, товарищ лейтенант, — обозвался водитель, подтверждая мою догадку. — Он всегда так светит... Ну и дороги! Сколько еще осталось?

Сколько? Пока я сам этого не знаю. Впрочем отвечать на подобные вопросы не обязательно. Командир батареи может остановить колонну во всякое время или потребовать двигаться еще 20 или 50 часов.

Машина, действительно, взвода управления. С помощью телефонистов и разведчиков она медленно ползла навстречу, буксуя в грязи. Висел на подножке, кажется, командир батареи.

— Черепашьи темпы. Я уже начал беспокоиться...

Хутор, где мы разминулись, относится к Заглыбью... до Теремцов пройдете еще один населенный пункт. — Варавин прыгнул в грязь. — Мы находимся в междуречье Припяти и Днепра... район редконаселенный. Во всем треугольнике несколько хуторов, связанных единственной, проложенной в просеках, дорогой... Ясно? Помогите вытолкнуть мою машину. Попробую проскочить на Теремцы.

Варавин уехал. Темнота будто рассеялась. Меня больше не интересовало ни небо, ни чернобыльское зарево. Тягач мягко покачивался на корневищах, выступавших по сторонам. Голова водителя опускалась вниз. Он судорожно дергал рычаги, и тогда я напоминал ему о дороге.

Голос Припяти

Прошел час. Деревья отступили, открылась широкая поляна. В дальнем конце ее вырисовывались расплывчатые контуры какого-то строения. Начинало светать.

Вокруг стояли, вздымая вершины в небо, громадные ели. Под сенью косматых ветвей ютился бревенчатый домик с крошечным оконцем и трубой, венчавшей островерхую крышу. Он возник, как видение, воскресив в памяти какую-то давно позабытую картинку.

Двигатель заглох. Стало тихо. Казалось, дверь домика отворится, выйдет петушок-золотой гребешок в сапогах со шпорами. Теремок, неожиданно явившийся перед глазами, увлекал воображение далеко-далеко, в мир ушедшего детства.

Раздался резкий металлический стук, и чувство умиротворения рассеялось. Невдалеке я увидел машину взвода управления.

Варавин спал, сжавшись в углу кабины. Выглядел он довольно беспомощно. У бодрствующего совсем другой вид — собранный и решительный. Но тревог, которые не давали покоя мне, у командира батареи гораздо больше. Сейчас, когда, неудобно прикорнув к железу, он спал, воочию проступало его состояние.

Я не решился будить командира и обратился к Смолькову. Он осторожно извлек карту из планшетки Варавина. Пользуясь ею, я вывел огневые взводы на позиции.

Знакомясь с подступами, я сделал довольно большой круг и убедился в выгодах местоположения поляны. Западнее хутора едва ли был другой уголок удачнее. Окруженная со всех сторон старыми деревьями, поляна была открыта лишь в направлении стрельбы.

Огневые взводы закончили подготовку к ведению огня. Об этом полагается докладывать командиру батареи. Я вернулся к машине. Но ее уже не было. Остался только домик, сказочный и неподвижный.

Прошло около часа. Явился Смольков. Следом за ним телефонисты тянули линию. Смольков не надеялся, что они найдут в густом лесу позиции. Он составил данные для стрельбы, подготовленные по 200-тысячной карте. Для подобной цели карты этого масштаба мало пригодны. Но что делать? Других нет. Хорошо, что есть двухсоттысячная, иначе командиру батареи пришлось бы заняться глазомерной подготовкой данных^[6]. В этих условиях стрельба по ним обещала мало успеха.

— Как у вас там, на НП? — Васильев обменялся приветствиями со Смольковым. — Немцы далеко?

— На НП? Ввернул штырь в корягу, насадил стереотрубу, отгоризонтировал... вот и все. Ориентировать... ни зги не видно... Занесло же нас. В трехстах шагах... Припять... плещет волной. Туман погуще, чем здесь. Старший лейтенант Пономарев уже отплыл. А насчет немцев... сейчас узнаем. — Смольков взял у телефониста трубку. Но вместо того чтобы спрашивать, вдруг поднял голову:

— Есть! Сейчас выхожу, — и, повернувшись, закончил: — Вызывают на НП... Всего хорошего.

Было семь часов. У аппарата телефонист отвечал на вызов:

— «Ибис-один» слушает... Есть! Старшему на батарее... по местам!

Тишину нарушили крики команды:

— ...Цель номер восемь... батареей... шесть снарядов... огонь!

Орудийные выстрелы будто спугнули сырую темень ночи. Дым стал рассеиваться. Прозвучала команда «Стой!».

Наступило сырое туманное утро. Свет, струившийся с неба, освещал деревья и рассеивался в водянистой мгле, заполнившей поляну. Шумно падают капли. Змейками струилась вода по орудийным щитам.

После короткого просветления туман нахлынул с новой силой. Исчезла бесследно точка наводки. Густая молочно-белая мгла с каждой минутой становилась все гуще и, наконец, поглотила орудия, людей и деревья. И все это произошло в течение одной минуты!

Нужно принимать меры... спасать ОП! Поднялся шум. Командиры орудий выставили створные вехи. На худой конец, можно ими пользоваться для наводки орудий, если начнут поступать команды. Но туман угрожал и вехам.

Что делать? Остался единственный, хотя и неудобный способ — производить наводку орудий посредством взаимного отмечания или по буссоли. Операция хлопотливая и медлительная. Что скажет стреляющий — командир батареи, когда ему нужен огонь в высоком темпе?

Туман, однако, сгущался. Видимость уменьшилась до нескольких шагов. Стекла приборов покрылись влагой. Телефонист получил приказание доложить о случившемся на НП. Варавин разрешил сделать перерыв. Расчеты прошли в укрытие. Стало тихо.

— Ужас что творится, — заговорил Васильев. — Видимо, слишком быстро мы катим на восток... а может, чем-то другим прогневили русалок и леших... помнится, у слияния великих рек... излюбленные места их обитания... мы вторглись в запретные владения, нарушили покой духов... торжественная минута! Вы слышите тревожный стук капель?.. Я утверждаю, станины моих орудий упираются в берег Днепра... а под стволами течет Припять!

Серебристый налет покрыл лицо и пилотку лейтенанта, словно иней. Одежда и обувь промокли. Васильев шутил, но положение было вполне серьезным. Туман продолжал сгущаться. В этих краях, по-видимому, он мог держаться сколько угодно. Видимость не более одного шага.

Телефонист позвал к аппарату.

— Что там наплел ваш телефонист? — спросил Варавин. — Что с того, что туман? Вы разве не знаете, что делать в таких случаях?

Я пытался объяснить положение, но командир батареи не слушал.

— ... С группой старшего лейтенанта Пономарева, кажется, что-то происходит... за рекой началась перестрелка, — Варавин волновался. — Радиостанция умолкла... приготовиться... по местам! — и он бросил трубку.

Люди возвращались к орудиям. Я не мог разглядеть того, что было дальше буссоли. Нужно пойти к телефону и предупредить командира батареи.

— Все ушли к реке... занимают оборону... остались разведчик и я... командир батареи приказал ждать его команд, — с НП ответил сержант Митрошенко.

Что значит «ждать команд»? Ничего не видно. Я стал вспоминать статьи Боевого устава артиллерии. Они гласят, что артиллерийское орудие в перерывах между стрельбами, если оно не участвует в постановке НЗО или ПЗО^[7], наводится, когда позволяют условия маскировки, по одной из пристрелянных целей. 6-я батарея имела только одну цель — № 8. Орудия наведены. Единственное, что обязан еще сделать старший на батарее, — подправить наводку, но приниматься за это сейчас совершенно бесполезно.

Да... но за Припятью старший лейтенант Пономарев... взвод управления занял оборону. Значит, что-то там неладно. Как быть? Ведь орудия могли вести огонь только по одной цели и, притом, не возобновляя наводки. А вдруг... нет, так не годится! Сейчас же нужно переговорить с командиром батареи... Он не должен заблуждаться — 6-я батарея может вести огонь только по цели № 8.

Меня остановил голос телефониста:

— Внимание... цель номер восемь... огонь!

Теперь положение упрощалось. Я запросил командиров орудий. Они считали необходимым подправить наводку. Но ведь командиру батареи известна ситуация на ОП!

— Огонь!

Израсходовано назначенное количество снарядов. Орудия умолкли. Наводчики не видели ни створных вех, ни друг друга. Неужели командир батареи решится переносить огонь?

Снова к телефону. Слышимость ухудшалась. Вначале я разбирал невнятные слова, потом и они пропали. В наушниках слышался далекий слабый шорох. И неудивительно: в такой сырости промокнет и новый кабель, не то что наш, побитый, рваный, поистертый за долгий срок, сплошь связанный узлами. «Ибиса» не было слышно. Я еще раз проверил аппарат и отправил телефониста на линию. Возможно, кабель оголился где-нибудь недалеко.

Тут как будто начало проясняться. Вернувшись к буссоли, я взглянул в окуляр. Различался силуэт ближнего орудия, но прошла минута, другая и он исчез снова в тумане.

Возвратился с линии телефонист. Связь была восстановлена, слышимость улучшилась.

— Старший лейтенант Пономарев вернулся, — сообщил Варавин. — Едва успел высадиться, как наскочили немцы.

Началась перестрелка. Пономарев не сумел пройти дальше, к месту, куда они собрали лодки. Вы можете изменить направление на пять ноль? Я хочу обстрелять заводь ниже по течению, где собраны лодки. Не сейчас... когда прояснится. Запишите, буссоль тридцать двадцать, уровень тридцать ноль, прицел двести девяносто ... принимайтесь за дело. Все!

Небо стало светлеть. Спустя пятнадцать минут наводка закончилась, и я доложил о готовности.

— Огонь!

В течение семи минут лесное эхо раскатисто вторило грохоту выстрелов. После команды «Стой!» Варавин вызвал меня к телефону.

— Стреляли дружно... не знаю, как насчет результатов, но за шумовой эффект готов поручиться. Думаю, никто еще не слышал тут ничего подобного... Припять охала и ахала, как живая... огневики молодцы... Как туман? Наводку не сбивать. Объявляйте перерыв. Можете отдохнуть и вы.

Расчеты убежали в укрытие. Туман начал отступать. Светлее становилось под деревьями. Уже можно было разглядеть орудия.

Невдалеке послышались выкрики. Пришел политрук Савченко.

— Ну и утро, — он выругался. — Спасла стрельба... а то хоть обратно к старшине поворачивай... Когда первый раз вы начали, я повернул напрямую, потом орудия умолкли. Кругом деревья, куда идти?

Вчера Савченко задержался в штабе дивизиона у замполита и возвращался в батарею на машине старшины. Где-то южнее Заглыбья она застряла, и Савченко пошел по следу гусениц. Услышав выстрелы, оставил дорогу и проплутал в тумане около четырех часов.

— Ну и промокли вы, товарищ политрук... можно подумать, что перебирались вплавь через Припять, — говорил Васильев. — Снимайте вашу одежду. Телефонист, помогите политруку и принесите палатку.

— Как дела? Куда стреляли? Говорят, тут сливаются реки? Где противник? — спрашивал Савченко, отжимая мокрую гимнастерку.

Васильев стал объяснять обстановку. Завернувшись в палатку, я опустился на землю. Спать!

Внезапно наступило пробуждение. От тумана не осталось и следа. Над головой, раскачиваясь, шумели деревья. Омытые росой, на солнце поблескивали орудийные щиты.

В шеренгах застыли расчеты. Орлов представлял свое орудие начальнику штаба дивизиона.

— Что означает этот ... частокол? — обходя створные вехи, спросил старший лейтенант Юшко.

Я оглядел ОП. Васильев, кажется, перестарался. Когда туман начал рассеиваться, он распорядился выставить дополнительно вехи для каждого орудия.

— ... Пустяками занимаетесь... если не видно точку наводки, орудия наводятся по буссоли, — напомнил Юшко.

— Но ведь и буссоль не было видно!

— Ну это уж слишком... прибор перенесите насколько нужно^[8], — возразил Юшко. — Где телефон?

После разговора с командиром батареи он вынул карту:

— Объявляю отбой. Выступление через пятнадцать минут... маршрут... Теремцы, Заглыбье и на Ладыжичи. Знаете? Дорога, которой шли сюда... подберите свою хозяйственную машину... на северной окраине Ладыжичей. Командир батареи поставит задачу... здесь срежете угол, — Юшко указал на карту. — Пойдете не к отдельным домикам, как ночью, а прямо на хутор Теремцы... Все!

Часы раздумий

Дул ветер. Солнце уже поднялось, но на поляне было еще сыро. Огрубевшая одежда коробилась и шелестела при каждом движении.

Ночью огневые взводы миновали стороной Теремцы и сейчас имели возможность осмотреть хутор в дневном свете. Он состоял из десятка хат, похожих на ту, что стояла на поляне. Хутор Теремцы — последнее селение в обширном лесном районе междуречья Днепра и Припяти. Дальше населенных пунктов не было.

Следы гусениц, оставленные в низинах ночью, заполняла коричневая болотная вода. Раскачиваясь на ухабах, тягач перегонял и расплескивал ее. Огневые взводы двигались без остановок.

При въезде в Заглыбье подошла машина старшего лейтенанта Юшко. Чтобы освободить проезд, 4-е орудие сошло с дороги и застряло. Невдалеке сидела в болоте машина старшины с кухней и вчерашним ужином.

Собрав людей, Васильев валил перед засевшим тягачом деревья. Старшина наблюдал, погрузившись по колени в грязь у радиатора своей машины.

— Уже проплыл не меньше километра... никак не выберусь... хочу разгрузить котел... у огневиков прибавится сил, машина станет легче, — шутил он. — Смотрите, что он делает? Как держишь инструмент? — Политов выхватил у орудийного номера топор и застучал по дереву звонко и часто. Щепа летела в стороны, дерево рухнуло. Старшина с силой вогнал топор в поверженный ствол.

— Понял, как обращаться с этой вещью? — спросил он у орудийного номера.

Прибыл Варавин.

— И что такое с вами? Зачем он съехал? — недовольно спросил он, оглядев застрявший тягач. — Не задерживайтесь... людей кормить в Ладыжичах!

Тягач вскоре выбрался. Колонна подошла к сельской окраине. Ручей, пересекавший улицу, после нашего вчерашнего вторжения повернул вдоль заборов. Образовалась заводь, в которой буксовали колесные машины. Орудия вошли в село.

Людей тут больше, чем в Заглыбье. Бросалась в глаза степенная важность стариков, опрятная одежда. Они молчаливо стояли особо от женщин, пожилых и молодых, возле которых кучками жались дети.

Короткие тени, отбрасываемые деревьями, падали пестрыми пятнами на заросли. Батарея свернула на тропинку и остановилась.

Варавин объявил привал.

— Старшина, выдавайте пищу! На завтрак ... пятнадцать минут. Товарищи командиры и замполит, ко мне! — Когда все уселись, он продолжал: — Части противника продвигаются к Припяти... в ряде мест обнаружены разведывательные группы, как та, с которой столкнулся старший лейтенант Пономарев. Наши арьергарды отходят к Чернобылю, где оборудуется оборонительный рубеж. Второй дивизион должен показать противнику, что междуречье занято и наши части готовы обороняться. Двести тридцать первый КАП после выполнения своих задач на Припяти двигается дальше, на Днепр. Первый, третий, четвертый дивизионы уже выступили.

Варавин объявил маршрут и распорядился раздать схемы, которые заканчивал лейтенант Смольков вместе с вычислителем. Поодаль ожидал повар с котелками, приготовленными для командиров.

Варавин продолжал:

— Ознакомились с маршрутами? Теперь припомните то, что я говорил вчера, позавчера и еще раньше насчет поддержания воинского порядка на марше... Есть вопросы?.. В таком случае... все! По местам!

Итак, мы идем к Днепру. Вспомнился разговор Миронова с комиссаром во время привала. Прошло несколько дней, и что же? Отступление продолжается. А Припять? Долго ли удержится пехота? Смольков говорил, что немцы уже вышли к Припяти где-то на юге.

4-я и 5-я батареи, как это нередко случалось и прежде, ушли. К ним приказания доходят раньше, чем в 6-ю. Позиции ей назначаются часто на отшибе, в каком-нибудь дальнем углу, как здесь в междуречье или тогда в лесу за рекой Чертовец, или... Впрочем, 6-я батарея подвижней других, орудия легче 122-миллиметровых пушек. Быстроходней тягачи. Но, конечно, когда они были новыми, сейчас — не то, износились. Догнать дивизион можно, если только двигаться без остановок.

Возвышается вдали лысыми буграми западный берег Припяти. Над Чернобылем кружили «юнкерсы». А тут, в лесах Левобережья, шла подготовка к обороне. Через дорогу прошли галопом конные упряжки с гаубичными передками. На южной окраине Парышева разворачивалась на позициях гаубичная батарея.

Конные упряжки заняли деревенскую улицу, повозки с зелеными снарядными ящиками, телефонные двуколки, конные разведчики, связисты. По-видимому, это был один из артиллерийских полков какой-то стрелковой дивизии. Если гаубичные батареи занимают здесь позиции, то пехота, с которой они должны действовать, окапывается где-нибудь на холмах западнее Чернобыля и в селах севернее и южнее города. Передний край — по Припяти.

А мы уходим... На схеме, которую изготовил Смольков, выделялась надпись — «Гдень». Линия маршрута брала начало за парышевским перекрестком и в окаймлении лесов, западнее Черкизова, через Гдень тянулась в северовосточном направлении к днепровскому мосту у деревни Навозы. Конечно, никакую схему, даже если она вычерчена так красиво и чисто, как эта, нельзя сравнить с топографической картой. Но все же это лучше, чем наспех набросанные бумажки, которыми нам приходится пользоваться. По крайней мере, можно составить себе представление о направлении движения, расстояниях и даже о рельефе местности.

Орудия миновали перекресток. В кабину поднялся Васильев.

— Жаль, нет карты. Знаете новость? Слышал от штабных писарей... Разведчики, ходившие со старшим лейтенантом Пономаревым за Припять, говорят, будто немцы уже переправились на восточный берег Днепра.

Ну... не может быть. Я видел карту командира батареи. На Днепре, севернее впадения Припяти, есть два моста. Для того чтобы выйти к ним, немцы должны сначала завладеть Чернобылем. Других переправ, по-моему, на Припяти нет, как и подступов, пригодных для этой цели. Возможно, речь идет о южных районах. Сведений о положении там мы не имеем.

— Куда же направляется наша колонна?

Может быть, передвижение войск, в котором участвует полк, объясняется тем, что противник переправился через Днепр? А может быть, это «утка»?

— Не знаю... — неуверенно ответил Васильев. — Что-то непонятно... на сто километров откатились, дали несколько залпов и снова в путь... а как же пехота?.. Послушайте, поговорим откровенно... ведь мы доверяем друг другу...

Поговорить я был не прочь, только известно мне не больше, чем Васильеву. А относительно доверия, то между нами — Васильев знает — оно существует не на словах, а в действии. Действие всегда имеет «свой вес, слова невесомы» — так в училище говаривал наш преподаватель, старший батальонный комиссар Гантман.

— Ну, а как вы смотрите на обстановку? Надолго пехота задержит немцев на Припяти?

Столько, сколько сможет... Впрочем, пехота способна оказывать сопротивление в зависимости от поддержки. Возьмем, к примеру, немцев. Если бы не «юнкерсы», минометы да танки, что станется с пехотой? Точно так же и у нас... Только поддержку нашей пехоте оказывает во всех видах боя единственная сила — артиллерия. Под Новоградом-Волынским, Малиной, Барановкой, в районе Базара, да и сейчас там, на западе, сколько артиллерийских полков, дивизионов, батарей? Пусть Васильев вспомнит лес за Скуратами. Тогда, на грейдерной дороге, 6-я батарея задержала танки... иначе они попали бы в Скураты раньше пехоты... Один из оборонительных рубежей проходит по Припяти. Если пехоту обеспечить артиллерийской поддержкой, она будет держаться... ну, а мы отступаем... ясно...

Васильев задумался и умолк. Потом заговорил снова:

— Куда идет наш полк и вся эта масса машин и людей? Поглядите, сколько орудий... Если слухи имеют основания, то мы повернем на юг... а может, на север, к Чернигову... Я слышал, будто и там неладно.

Чернигов?.. Одну минутку... когда в Ладыжичах вытаскивали машины, я уловил обрывки фраз из разговора между Юшко и Варавиным. Они упоминали этот город!

— Может быть, пойдем на Чернигов, — Васильев разворачивал схему. — Киев на юге, Чернигов на северо-востоке... Не знаю, сколько правды в том, что болтают, но думаю, на Днепре мы остановимся, и надолго, если не до конца.

Из всех рек, которые встречались нам, Припять — самая многоводная. Л ведь Днепр — одна из крупнейших рек Европы. Я уверен, днепровский рубеж наши войска будут удерживать до последней возможности!

— И я так думаю, — ответил Васильев, — но, знаете, линия дотов тоже была рубежом, и притом прочным... сталь л бетон.

Пожалуй, Васильев прав. Но нельзя забывать, что устойчивость обороны, независимо от того, опирается она на реки или на инженерные сооружения, в конечном итоге определяется состоянием войск. Сегодня наши войска сильнее, чем месяц назад, потому что начали приобретать то, чего недоставало им прежде, — боевой опыт. Хотя, конечно, численный состав их уменьшился... Но ведь помимо тех, кто сражается, есть еще кое-что в тылах... есть резервы.

— Где они... резервы... только разговор.

Да... Мы резервов не видели, потому что они направлялись в горячие места. В те дни их было немало. Район полесских болот лежал в стороне от главных событий, это было второстепенное направление. Здесь бои носили менее интенсивный характер.

Но наши настроения питались не только мыслью о делах текущих. Тот, кто перенес первые месяцы войны, не верил словам и признавал только то, что видел собственными глазами. А это была далеко не радужная картина. Потери в подразделениях росли, в то же время объем задач не уменьшался, а, напротив, возрастал. Люди напрягали силы, уповая на лучшее будущее. Положение характеризовалось не только неизбежной общностью судеб. Возможно, бремя, которое несли войска на Припяти, было в тот день легче, но платили они той же монетой, что и их товарищи под стенами Смоленска и Киева. Они были готовы сражаться и не питали никаких иллюзий относительно будущего.

Я понимал Васильева. Наши суждения во многом совпадали.

Но почему-то неприятно слышать слова уныния, хотя в глубине души я испытывал то же. Чем это объяснить? Но только не соображениями дисциплины. Скорее всего желанием уйти от собственных сомнений, всплывавших в такие вот часы. Как бы там ни было, но, кажется, в этом заключалась одна из причин недоразумений вроде того, что произошло вечером при моем возвращении из 5-й батареи.

Я оглядел Васильева. Меня поразили происшедшие с ним перемены. Щеки ввалились, морщины. Васильев осунулся, на измученном лице застыло выражение тревоги. Только голубые глаза глядели холодно и твердо, смягчая первое противоречивое впечатление. Что случилось с Васильевым? Уж не болен ли?

— Нет, здоров... пыль припудрила немного, — Васильев перехватил мой взгляд. — И все же на фронте лучше, чем в тылу... я не переношу сводки, когда упоминаются знакомые названия городов, сданных врагу...

Впереди возвышался бугор. Дорога петляла среди сосен. На прогалинках — заросли ежевики. Люди дергают ее с корнями и возвращаются на лафеты. Длинные, покрытые шипами стебли царапают кожу, цепляются на одежду. Ягоды, едва начинающие созревать, жесткие и кислые.

Варавин остановил колонну. Привал. Морщась от ежевики, он рассеянно слушал вопросы относительно Чернигова и днепровского моста.

— Нет... спасибо, не могу больше, — он вернул разведчику котелок с ежевикой. — Я не знаю обстановки на Днепре... двигаемся мы в северо-восточном направлении... не исключено, что придем в Чернигов... об этом поговорим, когда будет объявлена задача. А пока у вас есть маршруты... придерживайтесь их... Все!.. По местам!

Путь дальше пересекла речка Брагинка. Ширина небольшая, перед мостом — болото. Застрявшие машины перекрыли дорогу. На объезде мой тягач завалился в яму, наполненную стоячей водой. На поверхности осталась только кабина. Подступиться и завести буксирный трос не было никакой возможности.

Прошло четверть часа. Позади скопление машин увеличивалось. Грязь до колена. Подходили командиры, ругались. И тут: «Воздух!» Но «юнкерсы» прошли, не меняя курса. Наконец, тягач выбрался из ямы.

К вечеру колонна вышла из леса. Слева, среди желтеющих полей, лежит село Гдень. Дорога круто повернула в сторону.

Хаты скрылись из глаз. Снова над головой качались вершины сосен.

И вдруг пасека! Как в Олевских лесах. Сотни ульев, большей частью опустошенные, пестрыми рядами стояли в тени сосновых крон. Кажется, ни один не уцелел.

Орудийные номера указывали в сторону пасеки. Орлов постучал в кабину и, заручившись согласием, взмахнул свернутыми флажками. Сигнал достиг замыкающего орудия. Обгоняя друг друга, люди бросились к ульям.

Щедрый дар лесов! Прошло несколько минут, и стало ясно, что самовольные угощения даже для голодных орудийных номеров не проходят безнаказанно. Растревоженные пчелы целыми роями кружат в воздухе. Многие уже стали жертвой их мести, но веселое возбуждение, захватившее всех, держалось еще долго.

Время близилось к вечеру. Поток колесных машин заметно уменьшился. Впереди на быстроходных тягачах СТЗ-НАТИ-5 шли 152-миллиметровые гаубицы. Расстояние увеличивалось, и, когда огневые взводы приблизились к лесу, дорога оказалась свободной. Потянуло гарью. Сквозь деревья просвечивалось пламя. По опушке и дальше, у перекрестка, горят машины, подожженные «юнкерсами». Не меньше полусотни.

Надвигались сумерки. Рассыпанные в вышине звезды делались ярче и, переливаясь, мерцали на ночном небосклоне. Лобовое стекло, принимавшее все больше пыли, поглощает свет. Я удалял пыль, пока не надоело, потом стал глядеть через открытый дверной проем кабины. Потянулись бессонные часы темноты. Пыль, остановки, объезды, сонные люди, водитель.

На обочине мелькал сигнал фонаря. Из темноты выступил Варавин.

— Впереди Днепр... мост в пяти километрах. Съезжайте, сократите дистанции... занять открытые ОП, — он указал в темноту. — Задача... прикрыть дорогу на выходе из леса... направление стрельбы... зарево, готовность... четыре ноль. От огневых взводов выставить дозоры. Район патрулирования укажет Смольков. Оборудование позиций не начинать. К семи ноль подготовиться к движению.

Ушло бы немало времени, если бы не осветительные бомбы, сброшенные гудевшим в небе «юнкерсом». Отпала надобность в фонаре связного. Светильники, повисшие на парашютах, залили бледным мерцающим светом все вокруг — дорогу, лес, черневший позади, колонну и луг, где находились позиции.

За обочиной стояла на позиции батарея 85-миллиметровых зенитных орудий. Удалось разглядеть и луговые заросли. В район ОП вел только один путь — по следу повозок, среди зарослей ивняка. Вокруг, по-видимому, мокрый луг.

Свет бомб погас. Огневые взводы пришли в движение. Головное орудие застряло. После долгих трудов его удалось вытащить, но оба буксировавших его тягача зарылись глубоко в болото. Выкарабкаться оттуда удалось только к рассвету.

До выступления оставалось еще около трех часов. Орудия были готовы к открытию огня. После осмотра я вернулся к буссоли. Васильев уснул на ящиках. Пришла моя очередь отдохнуть. Васильев поднялся, я занял его место.

Сквозь сон чувствовалась сырость, ломившая тело. В глаза бил яркий свет. Из-за горизонта выкатывался солнечный шар, рассеивая яркие лучи. Переливами сверкали капли росы в луговой траве. Невдалеке серебрилась заводь, окантованная буйной зеленью.

Ящики, на которых я спал, порядком осели под своей тяжестью. Болотная вода поднялась вровень с крышками и подмочила бы одежду, если бы Васильев не разбудил меня.

— ...Боеприпасы погружены, колонну выстроил. Командир батареи ждет на дамбе. Мост, говорят, вполне надежный.

Мнимая опасность

В кабине было необычайно светло и чисто. Водитель сделал уборку. Тягач рулит на дорогу. Усаживаясь на сиденье, я чувствовал себя вполне отдохнувшим. Исчезли ломившая тело тяжесть и нудная тошнота, которую вызывает у меня постоянное недосыпание.

За дамбой начинался длинный мост. Ни в лесу, ни в прибрежных зарослях, ни на дороге не было той толчеи, которая обычно возникала в подобных местах. На лугу, подняв стволы в небо, ожидали команд зенитные орудия.

Справа, у красной сторожевой будки, собралась группа командиров. Здесь находились старший лейтенант Рева, командир нашей батареи и другие.

Я ожидал повторения того, что было на переправе через Припять. Нужно приготовиться... Я встал на подножку.

Но Варавин взмахом руки потребовал продолжать движение.

Мост через Днепр значительно солидней припятского и, кажется, не имел еще повреждений. Без всякой остановки, вслед за 5-й батареей, мое орудие двинулось вперед. Дистанции не менялись. Настил, правда, слегка раскачивался, но колебания его не шли ни в какое сравнение с тем состоянием лихорадки, которая трясла Чернобыльский мост.

Вдоль перил рядами висят бело-красные спасательные круги. На пешеходных дорожках сложены штабеля ремонтных материалов.

Ниже дамбы под развесистыми деревьями стояли чистенькие постройки с красными черепичными крышами. Луг усеян копнами, темно-зеленые шарообразные кусты. Справа впереди, километрах в трех, поднимался косогор с разбросанными в беспорядке хатами села Навозы.

Река Днепр позади. Кончилась мостовая, и дорога стала разветвляться. Замелькали флажки. Люди оглядывались. В утреннем небе плывут «юнкерсы». Зенитные батареи открыли огонь.

Слышатся глухие разрывы бомб. Мало кто обращал на это внимание. Орудия успели отойти от моста и продолжали движение в лесу, укрытые от наблюдения с воздуха.

На перекрестке дорог колонна остановилась. В голове се были видны машины штаба дивизиона.

— Командиры и политработники, к командиру дивизиона! — выкрикивали наблюдатели.

— Ну его, с осмотром... опоздаем... уже все ушли, — торопил меня Васильев.

Мы прибежали, когда командный состав уже стоял в строю. Старший лейтенант Рева, оглядев недовольно обоих, указал место и продолжал:

— ...противник вышел к Припяти у Чернобыля, а на юге, в районе Окунинова, ему удалось захватить мост и создать плацдарм на восточном берегу Днепра. При этом часть его сил повернула и начала продвигаться в северном направлении. Оборона наших частей, по состоянию на вчерашний день, проходила западнее Припяти и дальше, по берегу Днепра до Окунинова... Подробными данными о положении в районе Окунинова мы не располагаем... К сожалению, все, что поступает из штаба полка в последние дни, носит отрывочный характер. Мы не можем судить о положении наших частей и частей противника даже на ближайшем участке фронта... В лесных районах южнее села Навозы действуют разведывательные группы противника. Откуда?

Высажены с самолетов? Просочились через линию фронта или подошли со стороны Окунинова? Не известно... не знаем мы и численности их... Появление разведывательных групп, возможно, связано с плацдармом на восточном берегу Днепра. Возникает вопрос о мерах по обеспечению безопасности тыловых районов... Созданы временные подразделения прикрытия... из разных тыловых учреждений, главным образом, местного филиала НКВД. Они выдвигаются к реке Смолва. Артиллерийская поддержка группы возложена на второй дивизион.

Старший лейтенант Рева стал говорить о задачах. 6-я батарея разворачивалась в районе села Васильева Гута.

Орудия и машины стояли под деревьями в затылок друг другу. Было тихо. В глубине леса вдруг захлопали винтовочные выстрелы. Простучала короткая очередь. Помолчав, Рева продолжал:

— ...до безымянных хуторов севернее Хотиновой Гуты дивизион двигается общей колонной. Выступление через десять минут. Командирам батарей остаться... остальные... по местам!

Строй поломался. Командиры взводов возвращались к своим местам. Я уже свыкся со всякими неожиданностями, но сообщение командира дивизиона выходило из обычного ряда.

— Не похоже ли на малинскую историю? — спрашивал Васильев. — Представляю, что там творилось!

Да... под Малином немцы обрушились как снег на голову. Но тут действительно глубокие тылы. Нет... то, что произошло на железной дороге под Малином, едва ли повторится, хотя бы потому, что о противнике нам известно гораздо больше. А впрочем, кто знает...

— Конечно, — согласился Васильев, — среди деревьев с нашими длинноствольными орудиями не очень-то развернешься...

Орудийные расчеты заканчивали осмотр. Подошел Варавин.

— Шестая батарея назначена дежурной... Прикажите вынуть шрапнель и иметь по два ящика на лафетах, чехлы снять, приборы установить. Лейтенант Васильев, вы со своим взводом отправитесь в распоряжение старшего лейтенанта Юшко в голову колонны. Все, по местам!

Колонна двинулась. Орудийные номера вели наблюдение, вглядываясь в глубину безмолвного леса. В пределах видимости ничего такого, что могло бы напоминать о противнике, не замечалось.

Показался хутор. 5-я батарея впереди остановилась. Проехал Варавин. Следом шли орудия Васильева. Он возвращался в батарею.

Спустя полчаса огневые взводы вошли в Хотиновую Гуту. У крайних домов было тревожно. Люди взвода управления окапывались. Смольков осматривал ручной пулемет. Шофер маскировал машину. Варавин шагал возле.

Возвратились ходившие на поиски разведчики. Пехоту они не встретили: ни в селе, ни в лесу.

— Ну, а что слышно? — спросил Варавин.

— Местные жители говорят... недалеко происходила перестрелка, — докладывал командир отделения разведки, — немцев никто не видел.

— Ну что ж, — вздохнул Варавин, — не стоит терять время... Вы и Орлов с буссолью... в мою машину. Лейтенант Васильев, разверните один взвод в направлении просеки... выставьте дозорных... Если в течение часа я не вернусь, двигаться на Васильеву Гуту. Там найдете маяк. Все! Смольков, по местам!

Машина тронулась. Люди взвода управления с оружием на изготовку разместились по бортам. Смольков с помощью разведчика пристраивал для стрельбы ручной пулемет.

— Ложная тревога... стреляют все, кому не лень, — начал Смольков. — А может, заблудился какой-нибудь парашютист, болтается тут в тылу, сеет страх...

А окуниновский мост? Командир дивизиона говорил об этом...

— До Окунинова далеко... такое расстояние нельзя пройти незаметно. Да и что делать немцам в лесу? Разве грибы собирать.

Варавин выглянул из кабины:

— Наблюдайте за местностью, лейтенант Смольков, и не отвлекайтесь!

— Есть! — ответил Смольков обиженно и умолк.

— Товарищ лейтенант, какие-то люди, — обращаясь к командиру взвода управления, сказал разведчик.

Людей двое. Машина остановилась. Оба шли из Хотивовой Гуты в Васильеву Гуту.

— Из Гуты в Гуту? — спросил Варавин. — Кто тут стреляет? Что известно о немцах?

— Наступают немцы, говорят... шпионы... вчера поймали в Сорокошичах, — ответил тот, что был постарше.

— По ночам ракеты пускают... Сегодня стреляли и днем, бабы говорят... будто парашютисты, — добавил другой.

Опрос закончен, Варавин захлопнул дверцу. В Васильевой Гуте определенно никто не ждал взвод управления. Деревня притихла. Жители укрывались в домах. Машина прошла пустынной улицей в конец и остановилась.

Журчит речка Смолва. На противоположном берегу лежал пологий песчаный выгон. Там должны занимать позиции тыловые подразделения, упомянутые командиром дивизиона при постановке задачи.

Взвод управления спешился и залег у изгороди. Смольков с разведчиками отправился в разведку. Варавин озабоченно разглядывал свою карту.

От крайнего дома шел старик в окружении ребятишек.

— Есть ли войска в деревне? Немцы? Где брод через речку? — спрашивал Варавин.

— Немцев нет, бог миловал... — ответил старик, — и военных нет... только милиционеры... вчера было много, ловили шпионов, сегодня осталось двое.

— Где они?

— Были в той хате, ушли. Старик пригласил Варавина в дом.

— Товарищ командир, пообедаете, отдохнете... может, вы тоже ловите шпионов?

Варавин благодарил старика. «По местам!»

Не без усилия машина преодолела речку Смолву. Мы были в районе OIL

Разворачивать орудия? В секторе стрельбы высились толстые деревья. Неужели нельзя отодвинуть границу ОП в сторону? Тут ведь тыл... тишина.

— Неважно, тыл, фронт... найдем пехоту, другое дело, — ответил Варавин. — Назначено... занимайте и приступайте к работе.

Вскоре вернулся Смольков. Ничего утешительного он не сообщил. В окрестностях села пехоты не было.

— Жители говорят о стрельбе, стекла дрожали... по-моему, бомбили самолеты, — закончил доклад Смольков.

— Чертовщина какая-то... кто стрелял? Куда и откуда?.. , Ну, ладно, орудия можете передвинуть. Я пойду на НП. Отправляйте машину за огневыми взводами.

Покончив с разбивкой фронта, я рассчитывал наименьшие прицелы. Орлов с помощью ребятишек готовил колышки. Подошли огневые взводы.

— Что слышно? — спросил Васильев. — Пехоту не нашли? А парашютистов?

Орудия становились на свои места. Телефонисты наладили связь. Огневые взводы были готовы к открытию огня. Варавин вызвал меня к телефону.

-- Пехота... пехота... ни одного человека. Хорошо, что напал на сведущих людей, лесников. Орудийная стрельба происходила позавчера, не известно только, кто стрелял... Подождем представителей штаба. Что там у вас?

Прошло около получаса, и снова к телефону:

— Обстановка понемногу проясняется. Смольков обследовал Сорокошичи... видимо, позавчера мы своей стрельбой напугали местные гарнизоны... почудились немцы. До Теремцов меньше двадцати километров. Слух по телефонным проводам достиг ушей начальства... Оборудование приостановить, разрешается отдых, — закончил Варавин.

Перед вечером он вернулся на позиции.

— Наконец-то обнаружена, — сказал Варавин о пехоте, — и уже отличилась. Люди из подразделений НКВД, прочесывая лес, нашли несколько парашютов. Будем думать, они найдут и тех, кому принадлежат парашюты.

— Где это? — спросил Савченко. — Нужно предупредить своих.

— Незачем, — ответил Варавин. — Есть кое-что поважнее. Двигаемся в район села Сорокошичи. Задача... подготовить огни на западном берегу Днепра... особое внимание придается скрытности... выступим с началом темноты... к рассвету покончить со всеми работами и тщательно замаскироваться. Вопросы?

ДоСорокошичей порядочно. Близится ночь. Кто должен выбирать позиции?

— Они уже выбраны... на южной окраине Сорокошичей выставлен маяк, который приведет вас... Командуйте «Отбой!».

Темнота застала огневые взводы в дороге. Около полуночи орудия прибыли на ОП. Началось оборудование. Песок подавался быстро. Орудийные окопы вскоре были готовы, но оборудование ровиков затянулось.

Васильев рассчитал величину заложения. Нормы выдерживались, однако стенки сползали и засыпали щель.

Я попросил командира батареи перенести срок готовности инженерного оборудования.

— Предположим, я отодвину срок, — ответил Варавин, — но «юнкерсов» это не удержит. С утра ожидаются налеты... До рассвета щели оборудовать!

С 8 часов стали поступать команды. Передав установки по трем целям, Варавин подал команду «Стой!» и позвал меня к телефону.

— Дождусь я, наконец, доклада?

Речь шла о щелях. У 2-го орудия песок попался особенно сыпучий. Я не мог доложить о выполнении приказания.

— Вы мне еще ответите... и не только за сроки, но и за постановку работы, — заявил Варавин, — кормите людей!

Недовольство командира батареи имело свои причины. Оборудование затянулось не только из-за песка, но и по вине расчета. Чтобы сократить объем работ, Дорошенко уменьшил число щелей. Самоуправство командира орудия обнаружилось поздно, и мне ничего не осталось, как разделить с ним вину.

Поддержание воинского порядка на ОП — трудное занятие. За всем нужно следить, обо всем помнить. Нельзя отклоняться от регламентов и норм, определяющих порядок у орудий. С момента занятия позиций и до оставления их дисциплина направляет движение людей. По командам они начинают всякое действие и отдыхают по командам.

Ничего не поделаешь! 107-миллиметровое орудие — это не винтовка, не пулемет и даже не танк. Его обслуживает расчет, девять человек. Каждый имеет свои, строго определенные обязанности и должен выполнять их в четком согласии с другими. Добиться необходимой для этого слаженности можно только путем постоянных и утомительных тренировок.

Всякие перерывы — вынужденные и случайные — расхолаживают людей, ослабляют навыки. Наверстать упущенное сразу, одним заходом или приказанием, нельзя.

Но что делать? Расчет 2-го орудия сегодня испортил дело с оборудованием. Не лучше ведут себя и люди 3-го. Васильев дважды возвращал их от кухни. А сейчас вынужден начать занятие вроде строевой подготовки.

Непонятный случай

Позавтракал провинившийся расчет. Все вернулись к орудиям и заняли места. Неожиданно раздалась команда «Воздух!». Летели со стороны реки «юнкерсы». Три десятка. Высота около тысячи метров.

На позициях движение прекратилось. Моя буссоль стояла под сосной. Ствол ее был согнут на высоте трех метров, вершина срублена, мощные ветви нижнего яруса широко раскинулись, прикрыв землю шатром. Васильев огляделся, накрыл буссоль чехлом и стал наблюдать за самолетами. Развернувшись над хатами деревни Сорокошичи, они строились в цепочку.

Куда «юнкерсы» метят? На село или куда-то еще? О том, что бомбы обрушатся на позиции, не подозревали ни я, ни Васильев.

Вдруг кто-то пробежал. Орлов?

Что такое?.. Командир 1-го орудия, старший сержант Орлов позволяет себе пренебрегать командами! Я остановил Орлова и напомнил о самолетах. Он залег.

В ту же минуту пронзительно взвыли сирены. Начинался налет. Первая бомба разорвалась на опушке, в трех сотнях шагов от 4-го орудия. «Юнкерсы» бомбили ОП!

Орудия были тщательно укрыты среди деревьев. Нечасто случалось так удачно маскироваться. Каким образом «юнкерсы» обнаружили ОП?..

Прогрохотала целая серия разрывов. Опушку заволок дым. Перед бруствером ровика телефонистов упал кусок бревна. Кружились обломки веток. «Юнкерсы» носились, деревья скрипели, как в бурю.

Неожиданная бомбежка близилась к концу. Разорвалось еще несколько бомб. «Юнкерс» послал еще одну очередь. Бомбежка стала перемещаться к деревне.

«Юнкерсы» улетели. Расчеты могли продолжать прерванные занятия. Поднялся и Орлов. Он с трудом сдерживал волнение.

Старший сержант Орлов пытался не выполнить команду? Возможно, он привлек самолеты! Да знает ли он, что натворил!?

— Я не слышал команды... потом... они начали пикировать, — сквозь слезы отвечал Орлов. — Щель рядом... хотел укрыться...

Орлов разволновался вконец, говорил с трудом. Я не понимал, почему обыкновенное замечание вызвало столь неожиданную реакцию. Странно! Тем более, что Орлов считался одним из лучших младших командиров.

— Стоит ли толковать с ним... пусть успокоится, — вмешался Васильев, — разберемся потом...

Я хорошо знаю Орлова и не хотел, чтобы между нами оставались какие бы то ни было недомолвки. Орлов должен объяснить свое поведение. И он еще обижен?!

— Я не боюсь «юнкерсов»... не слышал команды... Обидно, старший на батарее... так... требовал... когда щель рядом...

А по уставу? Команда подана — все! Ложись, сколько бы не было до щели! Орлов — командир и должен служить для всех примером!

Пришел политрук Савченко. Во время налета он находился в деревне.

— Что случилось? Что с вами, Орлов? Васильев стал объяснять суть дела.

Командиры орудий доложили о последствиях налета. Орлов отправился к своему месту, Савченко проводил его взглядом.

— Товарищ лейтенант, Орлов... лучший командир орудия. Вспомните Старую Гуту... Барановку... гибель Дурова... Вы предпочитали его другим... Орлов тогда был вместе с вами, и в выборе вы не ошибались... а сейчас? Перестали понимать друг друга... Товарищ лейтенант, вы слишком... Орлов не выполнил команду... кто вас рассудит?

Старший на батарее не обязан потворствовать слабостям подчиненных. Команды касаются всех и должны выполняться беспрекословно и незамедлительно. Всеми! Старший на батарее обязан поддерживать воинский порядок на позиции всеми предоставленными уставом средствами!

— Да, верно... согласен, — отвечал Савченко. — Орлов чего-то не понял... нужно, чтобы дисциплина была сознательной. Меньше обид.

Да, конечно... но дисциплина лучше любая... чем никакой. Дисциплина — единственный рычаг, посредством которого обеспечивается управление расчетами. Иначе невозможно — это азы службы... замполит не понимает?

Меня раздражали уклончивые возражения политрука. Дисциплину обязаны поддерживать все. Савченко нехотя согласился, не стал возражать. Да и к чему? Вопрос ясен.

И все же я чувствовал себя неловко. Хуже всего то, что такое ничтожное происшествие, как бомбежка, заслонило все, что я делал вместе с Орловым, он помогал мне. В словах политрука есть доля правды. Командир 1-го орудия — хороший парень. Он делил со мной опасности, я обидел его.

Я подошел к 1-му орудию. Орлов занимал своё место. Я сказал, что помню и не хочу умалять заслуги командира 1-го орудия. Орлов добросовестно выполнял свои обязанности, не считаясь ни с чем. Я ценю это. А «юнкерсы»... черт с ними! Но команды нужно выполнять. Если я обидел Орлова, пусть он забудет об этом.

Орлов стал успокаиваться. Оправил одежду и, щелкнув каблуками, ответил:

— Я понимаю свою вину. Спасибо за доброе слово. Извините.

Инцидент исчерпан. Но в моей душе остался неприятный осадок.

На ОП командиры часто вынуждены прибегать к разного рода замечаниям. И не всегда условия позволяют облекать их в приятную форму. Грохот разрывов, свист осколков и смерть неотступно следят за каждым. Фронтовики знают, есть мгновения, когда рождается и умирает репутация человека, а с нею нередко умирает и он сам. На поле боя нужно действовать решительно и быстро. И никакие, даже самые чрезвычайные обстоятельства не возмещают ущерб, которым чревато нарушение дисциплины.

Орлов, несомненно, знал об этом. Он — хороший солдат. Так в чем же дело? Чем объясняется его поведение? Послаблением на тыловых дорогах или упадком сил измотанного постоянным напряжением человека?

По пути к Припяти, на позициях за рекой и все последние дни огневые взводы не участвовали в боях. Семь суток никто не слышал ни очередей, ни разрывов.

Но отдохнуть не удалось. Орудийный номер бежал по обочине, томился в полусне на лафете, глядел в небо, каждую минуту ожидая окрика или команды. Часы сна, которые ему выпадали, всего лишь передышка, она не снимала усталости.

Нужно оборудовать ОП. Тяжелая, изнурительная работа. О чем думали орудийные номера? Где свои, где противник? Имеются лишь отрывочные сведения. С точки зрения задач, которые решает батарея, это ничего не стоит.

Орудийные номера не привыкли к таким ситуациям. Контакт с противником потерян, данных о положении нет, неизвестность не может не влиять на настроение, а следовательно, и на поступки орудийных номеров.

Командиру батареи не известно, что происходит за буграми, обозреваемыми его стереотрубой. Вести разведку каким-либо иным способом он не в состоянии. Еще один источник сведений: сводки, поступающие из штаба полка. Разведгруппа штабной батареи переправилась на западный берег Припяти, опросила жителей и вернулась обратно, обменявшись выстрелами с противником.

Вступать в соприкосновение с немецкими разъездами она не могла, потому что не имела необходимых для этого возможностей. Что она узнала о противнике? Каковы его силы на западном берегу? Где он, его намерения?

И потом... Что означала сегодняшняя бомбежка? Каким образом «юнкерсы» обнаружили ОП 6-й батареи? Немцам, по-видимому, известно, что происходит у нас, если они обнаружили позицию, занятую ночью.

Я доложил Варавину о последствиях налета.

— Видел, видел... А вы тянули с оборудованием! Быстро «юнкерсы» разведали... надо ожидать, они вернутся. Южнее Домантовки немцы подняли аэростат. Подготовьтесь к стрельбе.

В пределах огневой позиции разорвались две бомбы. А сколько работы? Стенки окопов обвалились, глубина их уменьшилась наполовину.

Прошло не более часа, и самолеты появились снова. Зашли со стороны реки, сделали разворот и начали сбрасывать бомбы в районе юго-западнее ОП 6-й батареи.

Заспанный телефонист высунулся из ровика, следит за самолетами. Видно, как они выходят из пике.

— Проверьте линию, — сказал телефонисту Савченко. Телефонист крутил ручку вызова. «Ибис» не отвечал.

Нет связи.

— Не иначе, бомбят наблюдательный пункт или еще кого-то, — заключил Савченко. — Если опять нагрянут сюда, пропадет труд. Нужно искать выход из положения... пока есть время...

— Зачем искать то, что на глазах, — возразил Васильев. — Необходимо одеть крутости одеждой, если выражаться по-саперному, а проще... матами, небольшими щитами из веток, которыми укрепляются вертикальные стенки инженерных сооружений, когда они оборудуются в сыпучем грунте.

— Ну, вы так сведущи... за чем же остановка? — спросил Савченко. — Принимайтесь за работу.

Васильев отозвал расчет 3-го орудия в заросли, нарубил прутьев. Наблюдая за работой, Савченко засек время. Нет, маты не годились. Нужно придумать что-то другое.

Телефонист не мог вызвать НП. Бомбежка впереди продолжалась.

После осмотра щелей было решено еще увеличить заложение. Часть песка следовало выбросить. Двухметровая щель становилась гораздо шире, сужаясь по дну. Теперь можно надеяться, что стенки устоят.

Связь удалось наладить только через час. «Юнкерсы» бомбили прибрежный лес, повреждена во многих местах телефонная линия. Пострадал и НП.

Варавин вызвал меня к телефону.

— Налет полбеды... с «юнкерсами» мириться можно. Хуже, когда завоют мины... Подавайте команду «По местам!», начну пристрелку.

Орудия открыли огонь. Прошло около часа. Варавин пристрелял на берегу несколько целей и в глубине территории за Днепром.

— Теперь спокойно на душе, — говорил он, — участки, пригодные для переправы, я могу обстрелять в любой момент... Подготовиться к ночным стрельбам и на случай тумана. Оборудование доведет до конца Васильев, вам разрешается отдыхать.

Я вернулся к дереву возле буссоли. Наконец-то можно прилечь. Сквозь сон слышалось завывание сирен, недалекие разрывы бомб. Третий раз «юнкерсы» бомбят лес севернее Сорокошичей.

После десяти часов непробудного сна окружающий мир казался мне привлекательней, чем прежде. Позицию окутывала прозрачная утренняя дымка. От реки тянуло легким ветерком. Сквозь деревья пробивались солнечные лучи.

Умытый и выбритый Васильев беззаботно выкрикивал команды. Батарея вела огонь.

— Нет... ничего особенного... Командир батареи уточняет пристрелку вчерашних целей. Я разбудил вас потому, что политруку и вам приказано прибыть на НП.

Я шел по телефонной линии в сторону села Сорокошичи. Несмотря на поздний час, жители, напуганные «юнкерсами» и стрельбой, не решались оставлять дома. В деревне было так же безлюдно, как и в лесу.

Савченко говорил:

— Скоро сюда подтянутся обозы, кухни, минометы... пехота начнет рыть траншеи, рубить деревья, жечь костры... сядет в оборону. Жителей выселят, да многие и сами убегут. Пехота... неприятная соседка.

Мне почему-то казалось, что недолго придется стоять на здешних позициях. В районе Сорокошичей кроме нас нет никого. Если пехота не появится завтра, TQ это значит, что она ушла в другом направлении. Наши позиции — временные.

— Ну, для временных не обязательно рыть окопы двухметровой глубины, — Савченко считал, что мы останемся на Днепре. — Природа богатая... река, лес. Начнется оборудование, саперы поставят минные поля, проволочные заграждения... Окопаемся, пристреляемся, не пустим дальше фашистов.

Работы, которые вела 6-я батарея, еще ничего не доказывали. Щели оборудовались каждый раз, начиная с памятного вечера под Малином. Но Днепр, конечно, другое дело.

— Оборудовали, — согласился Савченко, — только теперь уже не то, что было прежде... далеко откатились... будем стоять на Днепре, пока не погоним фашистов обратно. Под Киевом дали отпор…

Да... В районе Киева противник остановлен. Но на других направлениях продолжает продвигаться. Слышал политрук о Гомеле?

— Да... немцы прорвались к Гомелю... это далеко, за болотами...

Из района Гомеля открывался путь на восток, к Брянску, и на юг — к Чернигову. Юшко и Варавин несколько дней назад что-то говорили об этом.

Савченко не стал вдаваться в детали.

— Как ни говорите, фашисты стали осторожней... пообломали им рога... уже не идут напролом, как в начале. Но сильны... немцы... вышколенные и обученные... механизм... да... продвигаться, это верно, еще продвигаются. А уж эти «юнкерсы»... вот летят.

Поблескивая крыльями в лучах солнца, подходили бомбардировщики. Кажется, вчерашняя стая.

— Снова, стервецы, будут бомбить, — Савченко остановился, стараясь разгадать намерения пилотов.

«Юнкерсы» прошли вдоль реки, скрылись с глаз. Стали доноситься глухие разрывы их бомб.

Связной впереди остановился. Завал. Нагромождение деревьев, образовавшееся после разрыва четырех-пяти бомб, растянулось на сотни метров. Телефонная линия огибала завал. Балансируя, Савченко забрался на расщепленный ствол.

— Там река! Пойдемте, вот кабель, справа бугор, кажется, окопы.

Песчаный бугор густо порос серебристо-красными кустами. От подножия к гребню тянется зигзагами траншея. Перед входом караульный. Он узнал политрука и взял оружие «на караул». Мы — на НП.

Варавин улыбался.

— Вы, должно быть, ожидали увидеть песчаный карьер? Ничего подобного... люди взвода управления трудились на совесть... Старший лейтенант Рева заверил командира полка, что командиры, начальники и весь личный состав второго дивизиона проникнуты сознанием величия реки, на берегах которой предстоит сражаться... каждый воин шестой батареи должен знать об этом. Думаю, вы согласны с мнением старших.

Командир батареи приглашал в свою ячейку.

— Вот он, Днепр... оборонительный рубеж... передний край... долго ли он останется условным? Пока не известно... а вот там... видите?.. Заводь... левее... причал на берегу. Впрочем, вам полезно ближе ознакомиться с местностью.

Идите к стереотрубе. Времени... десять минут. Разведчик, планшет!

С помощью схемы я сориентировал стереотрубу. Приближенный линзами, западный берег Днепра переливался дневными красками. На склонах круч, среди густых зарослей, выделялись два домика. Тот, дальний, виден лучше. Ярко-белая стена его являлась точкой, через которую проходила правая граница основного сектора стрельбы 6-й батареи. Влево тянулись к горизонту лесистые бугры, изрезанные оврагами с голыми обрывистыми склонами. У подножия их, сверкая в лучах солнца, величаво катились воды Днепра.

В средней части сектора, ближе к берегу, выделялся острый клин золотистой отмели и небольшой песчаный островок с тремя одинокими соснами. Слева сектор был ограничен изгибом прибрежной дороги, которая терялась дальше среди темно-зеленых зарослей.

— Ну вот, — продолжал Варавин, — здесь будем обороняться... О-хо-хо... Позиционная оборона есть пассивный вид боевых действий, как говаривал старик Клаузевиц. И он был прав... ничего не поделаешь. Но худа без добра не бывает... Наряду с недостатками оборона имеет в данной обстановке неоспоримые преимущества. Нужно изучить местность, прежде чем приступить к выполнению своих задач. Об этом расскажет командир дивизиона на совещании. Начало в двенадцать тридцать. У нас есть еще время... Как дела на ОП? Было бы приятно, если бы личный состав огневых взводов выглядел так же, как вы.

— Благополучно, кажется, товарищ младший лейтенант, — ответил Савченко. — Немного передохнули. Орудийный номер не теряет даром времени. Выдался час... он вздремнул. Забота у него одна. У командира... много, — и он стал рассказывать о политической работе, которая проводилась на ОП.

Орудийные номера 6-й батареи, в большинстве своем, призыва 1939–1940 годов. Около трети — пополнение, пришедшее после Малина, — имеет возраст 27–30 лет. Но эти люди уже пообтерлись немного, хотя и отличаются от наших кадровых воинов.

Во внешнем их облике отложились черты, которые выделяют фронтовика среди всех прочих военнослужащих. Манера поведения, какой-то неуловимый фасон в ношении одежды и своя сноровка в обращении с оружием, имуществом, своя речь и умение схватить на лету суть всякого дела. Наши орудийные номера — крепкие, дружные, дисциплинированные воины. Их не страшат, как бывало вначале, ни огневые налеты, ни танки, ни «юнкерсы». В течение многих часов они ведут огонь, работают не покладая рук, выносят долгие и утомительные марши. Конечно, им часто выпадают тяжелые дни. Но они — воины, терпеливо и безропотно несут службу, выполняя свои обязанности, свой сыновний долг перед родной страной.

Орудийных номеров объединяли чувства, неведомые прежде, истоки их во фронтовой службе, в единстве помыслов людей, связанных общей участью. Не однажды они смотрели в глаза смерти. Сознание ужаса и неизъяснимого восторга, испытываемое на грани небытия, преображает человека, он отрешается от всего мелочного и низкого. В такие минуты никакой опасности, ничего сдерживающего не существует. Он действовал, не размышляя, готовый жертвовать жизнью во имя службы.

Орудийные номера изведали все, что было вначале. Они знают цену честного слова в будничной солдатской жизни и немало других истин, которые навсегда остались бы тайной, если бы судьба не свела их в расчете 107-миллиметрового орудия.

Но, при всем том, они — люди с присущими им недостатками. Конечно, их стало меньше. Но они есть. И проскальзывали то в одном, то в другом случае. Говорят ведь, что наши пороки не что иное, как негативное выражение наших добродетелей.

Как и в других батареях, наши люди иногда позволяют себе вольности в обращении с мирными жителями. Имеют место недоразумения с пехотой. Случалось, грешили и против службы, хотя тут речь шла о проступках отдельных лиц. Но нарушения дисциплины такого рода сглаживались добросовестной службой большинства. И, разумеется, частные эпизоды не вызывали перебоев в действиях отлаженного, здорового механизма огневых взводов.

Листая потрепанный блокнот, Савченко говорил о дисциплине и о том, что делалось в огневых взводах для ее поддержания. Упомянул случай с Орловым.

Командир батареи имел свои суждения. Когда замполит умолк, он сказал:

— Подобных вещей за командиром первого орудия как будто не замечалось... Орлов... добросовестный парень! Я знаю, вы помогали ему... Если же с ним стряслось что-то, не отталкивайте, нужно подправить его для завтрашней службы... И потом бомбежка... такое дело... но воинский порядок всегда должен стоять на первом месте. Нарушения дисциплины необходимо пресекать самыми решительными мерами всегда и повсюду... Это не значит... рубить сплеча... старайтесь учитывать обстоятельства момента, прежнее поведение человека. Помните, что сказано в наших уставах? Эх, молоды вы... ну, об этом еще поговорим... а сейчас время идти, — Варавин взглянул на часы.

Ступень в бессмертие

Тропинка неожиданно оборвалась. Впереди круглой чашей сверкало прозрачное озерко. По краю шумели густые камыши. Нерешительно переминаясь, проводник — штабной телефонист дивизиона — виновато оглядывался.

Мы могли опоздать. Подобных вещей начальники не любят.

Варавин пожурил телефониста, извлек из планшетки свою двухсоттысячную карту и решительно повернул обратно. Мы двигались скорым шагом и через полчаса вышли к песчаным курганам, каких немало на берегу Днепра. На ближнем из них обосновался командный пункт командира 2-го дивизиона. Патрулировавшие подступы дозорные направили нас к блиндажу, оборудованному у подножия кургана.

Это было просторное помещение с бревенчатыми стенами и потолками из толстых неошкуренных сосен, освещенное небольшими лампочками с провисшей проводкой. Судя по глубине последнего участка хода сообщения, перекрытие имело толщину не менее десяти метров.

После трех месяцев, проведенных под открытым небом, атмосфера блиндажа стесняет, чересчур уж мрачно. В конусах света, который излучали лампы, за грубыми, наспех сколоченными столами рассаживались вызванные на совещание командиры и начальники из батарей и. штаба дивизиона. Штабные писари развешивали по стенам схемы и карты. В дальнем углу работали на планшетах топографы. Переговаривались у своих аппаратов телефонисты.

Едва начал затихать шум приветствий, вызванный нашим прибытием, вошел командир дивизиона. Старший лейтенант Юшко подал команду. Но, кажется, он отвык от казарменной службы. Слова рапорта вызвали раскачивание схем на стенах. Старший лейтенант Рева улыбался. Прошел к столу, начал говорить:

— Товарищи командиры и начальники! Находясь здесь, с потолком над головой, вы имеете возможность представить себе наше ближайшее будущее. Подобные сооружения соответствующего объема и профиля необходимо построить для каждого отделения и расчета. Но об этом я скажу позже... А сейчас... обстановка. Немцы своими передовыми частями вышли к Припяти у Чернобыля и южнее его начали накапливать силы. На двести тридцать первый КАП возлагается прикрытие Днепра на участке от впадения Припяти и вниз по течению. Фронт... тридцать пять километров. На всем протяжении устанавливается беспрерывное наблюдение. Задача... огнем с закрытых позиций воспретить противнику форсирование реки. Плоты, лодки, паромы... все, что появляется на воде, немедленно отправлять ко дну. Участок второго дивизиона, — он поднял указку к схеме, — справа... навигационный знак у слияния Припяти с Днепром, слева... на северной окраине села Домантовка... заброшенное строение. Фронт... двенадцать километров. Топопривязку элементов боевых порядков и организацию сопряженного наблюдения^[9] закончить сегодня к восемнадцати ноль. К этому времени назначается готовность батарей к выполнению огневых задач в пределах их основных секторов. С восемнадцати ноль дивизион начинает пристрелку рубежей ПЗО и НЗО и заканчивает ее к двадцати ноль. С двадцати тридцати наступает готовность второго дивизиона к решению огневых задач в пределах отведенного участка в полном объеме. Затем дивизион привлекается к участию в пристрелке целей в составе полка по особому плану. К выполнению задачи наш поли приступает с двадцати четырех часов.

Командир дивизиона остановился на требованиях по организации артиллерийской разведки:

— ...штабу полка не удалось связаться с частями на западном берегу Днепра. Нет также сколько-нибудь полных сведений о противнике. С какой стороны ждать? Когда? Каковы его силы? Пехоты с нами нет... — вернувшись к общей обстановке, командир дивизиона сделал обзор боевых действий за последний месяц. Потом стал говорить о положении на рубеже Днепра севернее Киева. — В последнее время наши части отходили. С этим теперь покончено... В соответствии с приказом командующего пятой армией войска переходят к жесткой обороне... Ее основу составляет система полевых инженерных сооружений, возводимых на восточном берегу Днепра. Строительство оборонительных позиций начинается по мере подхода войск... есть указания и относительно боевых порядков артиллерии. Оборудование ОП включает следующие элементы: орудийные окопы, ниши под боеприпасы, укрытия для расчетов по типу щелей с перекрытием не менее чем в два-три наката, блиндажи для жилья, окопы для тягачей. На командных и наблюдательных пунктах накаты возводятся на всех сооружениях. Работы производить скрыто, особенно в районах НП, и тщательно маскировать... Нужно всегда помнить, что живучесть наших батарей зависит, как бы это ни было мало в сравнении с дисциплиной и духом личного состава, также и от глубины окопов и их прочности. Я смотрел вместе с начальником штаба позиции пятой батареи и должен отметить, что личный состав сделал много...

Рева умолк, отвлеченный шумом в дальнем углу блиндажа. Послышался стук, упал телефонный аппарат. Один из телефонистов бросился к выходу, другой полез под стол. Что-то щелкнуло, испуганный голос крикнул:

— Товарищ старший лейтенант, граната!

Раздался взрыв. Свет погас. Стало темно. С потолка сыпался песок. Слышались стоны.

Часть присутствующих оставила свои места. Командиру дивизиона пришлось повысить голос, чтобы водворить порядок. Потом зажглась лампа. Старший лейтенант Юшко послал за фельдшером.

В блиндаже стоял полумрак. Тусклый свет лампы едва пробивался сквозь дым, заполнивший помещение. Командир дивизиона объявил перерыв. Участники совещания стали выходить наружу.

Младший лейтенант Устимович угощал папиросами собравшихся вокруг командиров. Всех волновал взрыв ручной гранаты.

— Вот как бывает... из-за неумения обращаться с оружием, — произнес Устимович.

— Да... — подтвердил, раскуривая папиросу, Миронов. — Солдат не знает, где его подстережет смерть... в бою или на собрании под землей... Мой старшина тоже получил гранаты... выдать всему личному составу... У вас есть приказание об этом? — спросил он Варавина.

— Да, — отвечал Варавин, — но я подожду... сначала нужно ознакомить людей с устройством и правилами обращения.

— Ручная граната... а сколько, дыма! — продолжал Устимович. — Из дверного проема валит, как из трубы... ну и оружие...

В ходе сообщения появился старший лейтенант Азаренко. Следом за ним шел, поддерживаемый санинструктором, начальник связи дивизиона лейтенант Чубуков. Он сидел на последней скамейке и был легко ранен.

— Как это случилось? — спросил Миронов.

— Провались сквозь землю... эти чурбаны из пополнения... От скуки, представляете? Вертел в руках гранату, пока не сорвал предохранительную чеку, — ругаясь, говорил Азаренко, — растерялся, негодяй, струсил. Говорят, чуть было не бросил... подоспел топограф и вырвал из рук у него гранату. До двери далеко и он.., бедняга... прижал ее... чужую смерть... к груди. Герой... жаль... не услышит он моих слов...

Показались носилки. На первых громко стонал раненый. А следом несли другие, на которых лежал, закрытый шинелью, солдат-топограф, пожертвовавший жизнью во имя других. Все застыли в молчании. Руки поднесены к пилоткам. Носилки с телом героя, провожаемые взглядами командиров, скрылись за курганом.

— Поторопился Чубуков раздать гранаты... негде хранить, — продолжал Азаренко, — и никто не поинтересовался, знают ли люди, как обращаться с ними.

Азаренко говорил, поглядывая на виновника происшествия, телефониста старшего возраста, который стоял поодаль, бледный и растерянный, уже без ремня^[10], под охраной другого телефониста. Вряд ли здесь был умысел. Скорее всего — невежество.

Перерыв закончился. Запах дыма в блиндаже еще не выветрился, но света было достаточно. В углу писари удаляли со стены следы крови. Обращаясь к старшему лейтенанту Юшко, командир дивизиона сказал:

— Подготовьте донесение с характеристикой самоотверженного поступка топографа. Надеюсь, командиры батарей сделают выводы из этого возмутительного происшествия.

Совещание продолжалось. Командир дивизиона вернулся к посещению позиций 5-й батареи, но его опять прервали.

— Неужели снова граната? — спросил он телефониста.

— Никак нет... Вас требует командир полка к телефону... срочно.

Рева взял трубку.

— Совещание, — ответил он. — Новая задача? Есть! Выехал сорок минут назад? Есть! Отбой? Есть!

Взглянув на часы, командир дивизиона вернулся к столу и, обращаясь к старшему лейтенанту Юшко, сказал:

— Объявите отбой всем... едет начальник штаба полка. Можете переговорить с командирами батарей. Кажется, у вас были к ним вопросы. Я пойду, встречу начальника штаба.

— Так точно, — ответил Юшко.

— Начинайте...

— Товарищи командиры! — начал сразу Юшко. — Как можно удовлетворять ваши просьбы, планировать и управлять действиями дивизиона, если ваши боевые донесения составляются небрежно, всегда запаздывают и, вообще, попадают в штаб от случая к случаю. В районе Базара вы взялись за ум, но теперь опять началась прежняя чехарда... Вместо того чтобы объективно излагать положение в подразделениях, вы повторяете одни и те же просьбы, которые ни командир дивизиона, ни я не в состоянии удовлетворять... Штаб не получает своевременно сведений о насущных нуждах... о том, что необходимо для ведения боя в условиях сегодняшнего дня. Я вынужден посылать штабных командиров... в ущерб их обязанностям собирать данные о состоянии батарей. Командир дивизиона приказал...

Юшко не закончил фразу. Вошел капитан Значенко.

— О, уже все собрались! Рад видеть, — и, обменявшись приветствиями, он начал читать приказы по полку, в которых подводились итоги боевых действий наших подразделений в районе Базар — Недашки.

Наряду с другими отмечались успехи 4-й батареи. Младшему лейтенанту Устимовичу, командиру батареи, объявлялась благодарность.

— А теперь, — продолжал Значенко, — обратимся к нашей новой задаче... — Изложив обстановку на рубеже Припяти, он говорил: — Некоторое время назад соединения второй немецкой армии из группы армий «Центр», действовавшие на московском направлении, достигнув района Гомеля, неожиданно повернули на юг и начали продвижение к Чернигову... Этот поворот поставил войска двадцать первой армии Центрального фронта, которая прежде сдерживала часть сил второй немецкой армии, в тяжелое положение и вынудил их к отступлению. Противник стремится занять район Чернигова и выйти в тыл войскам, удерживающим рубеж Днепра... В порядке контрмер командование перебрасывает на север целый ряд соединений пятой армии, занимавших оборону по Припяти... дивизии пятнадцатого стрелкового корпуса выдвигаются на северные подступы к Чернигову для прикрытия города. Дивизии тридцать первого СК и девятого МК идут к Неданчичам, где имеется железнодорожный мост через Днепр, и дальше к своим рубежам. Они должны обеспечить оборону северо-западных подходов к Чернигову.

Начальник штаба полка остановился на задачах соединений 15-го стрелкового корпуса: — Двести тридцать первый КАП взаимодействует с частями сорок пятой стрелковой дивизии, всем вам хорошо известными по совместным боям с начала войны... нам снова представился случай приветствовать пехоту сорок пятой СД... Я не сомневаюсь, что части этой дивизии будут сражаться с присущими им стойкостью и упорством... Мы, со своей стороны, должны сделать все, чтобы обеспечить пехоте необходимую поддержку. Стрелковым полкам предварительно указан для развертывания рубеж Хмельница... Роищенская Слобода... Петрушин, в двадцати пяти-тридцати километрах севернее Чернигова... Задачи наших подразделений будут уточнены на северной окраине Чернигова (гомельская дорога), где полк должен сосредоточиться к четырем ноль завтра. Маршрут движения для второго дивизиона: Васильева Гута... Вороховка... Ковпыта... Андреевка... железнодорожный переезд на южной окраине Чернигова и дальше по городу на гомельскую дорогу...

Напомнив о требованиях по организации марша, капитан Значенко уехал. Совещание, цель которого в конце так неожиданно переменилась, пришло к концу.

Присутствующие начали выходить из блиндажа. Ярко светило солнце. В ветвях чирикали птицы. На лугу видны частые копны сена. В горячем воздухе стоял густой запах трав и свежеразрытого песка.

Из-за кургана выползали машины штаба. Писари выносили из хода сообщения штабное имущество. В конце его темнела дверь в блиндаж, который едва не стал могилой для кое-кого из нас.

Варавин о чем-то говорил с командиром дивизиона. Потом четко повернулся, взмахнул рукой и торопливо зашагал по тропинке. Мы двинулись за ним, думая о новой задаче. Значит, прощай, Днепр?

Командира батареи, кажется, занимали те же мысли. Он остановился, вынул из планшетки карту и задержал взгляд на кургане с блиндажом.

Нет, он не был ловушкой! Этот курган явился ступенью в бессмертие, на которую бестрепетно взошел солдат-топограф и навсегда остался там, возвышаясь над рекой, над курганами и людьми, среди которых он жил.

В землях радимичей и северян

Гибель орудийного расчета

Лейтенант Смольков шагал возле машины взвода управления.

— Товарищ младший лейтенант... все имущество, как было приказано, в кузове, — встретил он командира батареи. — Митрошенко сматывает кабель... должно быть, уже на подходе к позициям.

— Хорошо... сажайте людей, — Варавин захлопнул дверцу. — На ОП!

Машина тронулась. Ветви скользили по кабине, заставляя пригибать головы. Савченко рассказывал людям взвода управления о новой задаче. Их не особенно занимала обстановка.

— Товарищ политрук, Чернигов большой город? Сколько туда километров? Как, будем стоять прямо в городе? — задавали они вопросы.

Машина миновала знакомые завалы, вышла к позициям. Орудия строились в колонну среди воронок и вывороченных вчерашней бомбежкой деревьев. Окопы, красиво облицованные свежими матами, опустели. Старшина, кажется, собрался выдавать обед.

— Сколько вам времени, Политов? — осведомился Варавин. — Пятнадцать минут?.. Не годится... выдавайте, взвод управления заканчивать еду будет в кузове. Товарищ лейтенант, — он обратился ко мне, — движение начать через пятнадцать минут.

Командир батареи не захотел есть на ходу и, как только люди заняли свои места, вернул каптенармусу котелок.

— Ну что ж, все, кажется, готово? Вперед... на Чернигов! — невесело улыбался Варавин.

Машина взвода управления ушла. Следом за нею тронулись орудия.

Наше прибытие в Васильеву Гуту вызвало немало шума. Ватага ребятишек, восторженно крича, бежала, не отставая, до самой речки. Там нас встречал вчерашний дед в полотняной одежде и, приветливо глядя на солдат, указал брод.

За деревней виднелись оборудованные наполовину орудийные окопы. Увядшая маскировка наводила на размышления. 231-й КАП оставлял днепровские берега. Но, может быть, вместо нас придут другие? Днепр — неприступный оборонительный рубеж. Под прикрытием огня и воды пехота избавлялась от угрозы фланговых охватов. Где-то на юге противник форсировал Днепр... Но, по-видимому, положение восстановлено. 231-й КАП не оставил бы свои позиции... что бы ни происходило на севере, в районе Чернигова... Капитан Значенко упоминал ведь еще перед Припятью, что отход является не вынужденным, а преднамеренным. Наше командование преследует вполне определенную цель — занять выгодный для обороны рубеж, остановить и измотать противника...

В Боровиках орудия влились в колонну дивизиона. Тягачи ровно шли по песчаной дороге. Позади клубилась пыль. Сосны, за которыми позавчера нам мерещились парашютисты, мирно раскачивались, роняя на капот коричневые иголки.

Осталась позади Вороховка. Местность вокруг казалась знакомой. Густые девственные леса, песчаные дороги напоминали западное Приднепровье.

Колонна миновала село Козпыта и повернула на север. Ландшафт стал меняться. Лишенная лесов местность убегала перекатами к горизонту. К обочинам подступали неубранные поля.

Замелькали флажки.

— Воздух!

С юго-запада, приближаясь к селу, летели «юнкерсы». Тягачи остановились.

— В укрытие!

Расчеты по заведенному порядку бросились в поле. 1-й и 3-й — вправо, 2-й и 4-й — влево от дороги.

Что касается меня, то я предпочитал не выходить из кабины, полагая, что бежать вместе со всеми неловко с точки зрения моих командирских обязанностей. Да, старший на батарее, занятый собой, не в состоянии присматривать за поведением людей и управлять ими. Он превращался в частное лицо, озабоченное одним стремлением — уйти от опасности. Вполне подходящий повод для пересудов. Любой из младших командиров и даже орудийный номер, всякий, обладающий выдержкой, а таковой всегда сыщется, имел основание рассказывать на досуге о командире, позабывшем от страха свои обязанности.

Нужно сказать, что орудийный номер снисходительно относится к недостаткам характера своего командира. Но он никогда не прощает ему отсутствия хладнокровия в выдержки, как и всякое другое проявление малодушия, хотя бы сам он был последним Трусом. Командир всегда на виду. Его внешность, привычки, поведение запоминаются подчиненным и служат примером — хорошим или дурным.

Старший на батарее, как и некоторые другие категории должностных лиц в артиллерии, в силу особенностей службы лишен выбора. Либо он соблюдает порядок и требует того же от других, невзирая на обстоятельства, либо делает вид, заведомо соглашаясь с тем, что орудийные номера не станут считаться с лицом, убегающим наравне с ними в укрытие.

Это не значит, что старший на батарее обречен. Он вправе заботиться о своей безопасности. Но ему не следует торопиться, забывать о своих обязанностях и о том, что важнейшим аргументом командирского авторитета является его собственное поведение в минуты опасности.

Впрочем, оставаясь в кабине, я рисковал не многим больше орудийных номеров. Артиллерийским командирам небезызвестно значение МОЖ^[11]. Вероятность достичь попадания в узкую цель, каковой есть орудие, величина неопределенная, поскольку в лице пилота пикирующего бомбардировщика проявляется действие субъективного фактора.

Существенное значение, имел также опыт. Я видел много случаев, которые опровергают утверждение о том, будто сознательная воля человека определяет его судьбу в бою. Осколок и пуля настигали людей в укрытии, в то время когда другие за бруствером оставались невредимыми. Чем объяснить этот парадокс? Никто не знает. Так стоит ли после этого прятаться?

По этим соображениям, а может быть, и просто так, без всяких соображений, насидел в кабине и наблюдал за «юнкерсами». Они разворачивались, не оставляя никаких сомнений относительно своих намерений.

Слева все орудийные номера залегли. Но на другой стороне оба расчета бежали, удаляясь от дороги. Негде укрыться. Полегшая рожь стелилась, как будто по ней прошелся каток.

Взвыли сирены. Что такое? Расчет 3-го орудия повернул обратно к дороге. Остановить немедленно! В последнее мгновение команда Васильева или «юнкерс», камнем несшийся вниз, прижали людей к земле. Блеснула обшивка крыла, и самолет взмыл в небо. Следом поднялся столб пламени и дыма.

Стало темно. В мою голову больше не проникали звуки. Глыбы земли, поднятые в воздух, падают, словно метеориты. А между двумя воронками лежали, разбросанные взрывами, тела людей. Рожь концентрическими кругами устилала растрескавшуюся обожженную землю.

Кричал, надрываясь, раненый. Один из лежавших зашевелился. Кажется, командир орудия. Привстал, поднес к лицу руки. Признаки жизни подавал еще один из номеров. Прогрохотал новый разрыв и оба скрылись в дыму.

Налет закончился. Поднялись Савченко, Васильев.

— Зовите всех сюда... — кричали они друг другу.

Стали отрывать тела, засыпанные землей. Откуда-то появились носилки. Несколько человек углубляли воронку. Командир 3-го орудия поводил налитыми кровью глазами.

— Почему не выполнил команду? — спрашивал Васильев.

— Я хотел остановить расчет...

— Зачем повернул к дороге?

— Обогнать... побежал за ними...

Разве сержант не видел входивший в пике самолет?

— Я кричал орудийным номерам... они, как ошалелые... — и сержант заплакал.

— Ну, ну... успокойтесь... конечно, виноват... нужно действовать решительно... вы... командир, твердо запомните, — успокаивал Савченко сержанта.

Тягач 2-го орудия получил повреждения и двигаться не мог. Ремонт требовал нескольких часов. В полусотне шагов горит машина.

Беда с ранеными! Шесть человек. Три орудийных номера и три чьих-то, из горевших машин. Все в тяжелом состоянии. Санинструктор перевязал наскоро. Куда их грузить?

Прицеп на ходу качался. Стоны раненых не затихали. Санинструктор карабкался по ящикам от одного к другому.

Что делать?.. Полковая санчасть, по-видимому, ушла вместе с тылами. На попутные рассчитывать не приходилось. Неужели тащить их в Чернигов?

И ко всему еще — больной! Вчера один из номеров, кавказец, солдат, за которым не водилось никаких замечаний, съел вместе с медом и воск. На это не обратили внимания, некоторые даже посмеивались. К ночи ему стало плохо. Санинструктор обещал помочь. Теперь же обнаружилось, что он не в состоянии облегчить страданий бедняги. Живот страшно вздулся, орудийный номер извивался в судорогах, умоляя о помощи.

Много хлопот и со 2-м орудием, которое осталось без тягача. Перед селом Ведильцы на прицепе, за которым оно буксировалось, обломалось сцепное устройство.

Огневые взводы остановились. Раненые не умолкали. Оставить орудие на дороге до прихода тягача, а если он задержится?

Подошел санинструктор. Один из раненых скончался. Нужно передать остальных в санбат, но где он?

— Товарищ лейтенант, скоро поедем? Воды нет... просят пить...

— А НЗ? — спросил санинструктора Савченко.

— Выпили, товарищ политрук, все, что было... в расчетах ни капли...

— Ну найдите хоть сколько-нибудь... так надрываются, — сказал санинструктору Васильев. — Не может быть, чтобы ни у одного не осталось... Немедленно достаньте воды! Марш!

Принесли фляжку. Санинструктор полез на прицеп.

Артмастера с помощью орудийных номеров заводили за траверзу трос. Никак не удавалось приладить шкворную лапу передка, чтобы сцепить его с прицепом.

Мимодвигались чьи-то орудия. Впереди, в километре, лежал перекресток. С юга подтягивалась одна колонна, с востока — другая.

В небе слышится гул. «Юнкерсы». Началась бомбежка. Грохот разрывов удалялся и опять приближался. «Юнкерсы» бомбили перекресток.

— В укрытие!

Раненые заволновались. Чтобы успокоить их, команда была отставлена. Расчеты вернулись к орудиям.

— Задержка избавила, кажется, нас от бомбежки? — говорил Савченко, глядя на разрывы, вздымавшие невдалеке землю.

— Вроде, — отвечал Васильев. — Сейчас избавила, а тогда, перед Чернобылем, подвела... Помните «замедленную бомбу»?

Сцепку, наконец, удалось закончить. Огневые взводы тронулись. За перекрестком лежал лес. На опушке — несколько машин, вроде санитарные.

— Останавливайте, нужно передать раненых, — Савченко поднялся в кабину.

Тягач съехал с дороги, машины, оказалось, разбиты. Под деревьями в ряд лежали раненые, возле них хлопотали сестры и врачи.

Старший, военврач 2-го ранга, пожилой человек в очках, отказался принять раненых.

— Не могу... поймите... не знаю, что делать со своими... Нужно оперировать... ждем... обещали прислать транспорт... а вы едете, по-видимому, в Чернигов? Там сдадите, — ответил он, не прерывая перевязку.

После долгих уговоров Савченко одного из врачей привел к прицепу. Вопрос решился. Но больного врач не принял.

— Вот лекарство, попытайтесь заставить принять, — заявил врач, глядя строго на санинструктора.

Зенитчик из Окунинова

Васильев оживленно разговаривал с человеком в бинтах. Лейтенант с черными артиллерийскими петлицами.

— Знакомьтесь, мой земляк, — Васильев представил лейтенанта. — Зенитчик, ранен на Днепре. С санитарных машин, которые бомбили «юнкерсы». Нельзя ли подвезти до Чернигова?

Я не возражал. Но, может быть, лейтенанту нужна перевязка? Ранение в голову... опасно. Пусть переговорит с врачами.

— Стоит ли? Советы ни к чему. Поеду... если возьмете, — ответил зенитчик.

Савченко напомнил о тряске и пыли. На машине было бы удобнее.

— Когда они придут? Ждем с самого утра... — говорил зенитчик.

— Разместимся на сиденье как-нибудь... пойдем, — решил Васильев, — раньше попадете в госпиталь...

С помощью водителя зенитчик поднялся в кабину. «Можно трогаться», — - взмахнул флажками Васильев.

Впереди, растянувшись на многие километры, стояла колонна. Севернее села Андреевна «юнкерсы» бомбят дорогу. Между машинами видны белые торцы орудийных чехлов. Наши.

Огневые взводы подтянулись. Пришел Варавин.

— Как же это... в расчете два человека? — заговорил он. — Вы сидите в кабине, а люди мечутся по полю?

Мои объяснения не удовлетворили командира батареи. Вмешался Савченко.

— Товарищ комбат, такое место... голо, ну ни одной рытвины... Поздно залегли. Там машин сколько сгорело...

— А тягач? Что с ним? Вы уверены, догонит? — Варавин снова заговорил о бомбежке.

— С сегодняшнего дня командиры взводов должны лично водить людей в укрытия, — закончил он.

Неделей позже наши позиции бомбили «юнкерсы», на глазах полковника Стрелкова — начальника артиллерии 15-го СК. Не знаю содержания разговора, который состоялся, но Варавин, сославшись на командира полка, отменил это свое требование.

Садясь в кабину, командир батареи указал в направлении дальнего леса:

— Там привал. По местам!

Вечерело. Пыль рассеивалась. Машины замедляли ход, останавливались. Люди прыгали со своих мест. Тишина вызывала в ушах неприятный звон.

— Выступление через тридцать минут. Заправить баки, осмотреть людей, тягачи, орудия, — говорил Варавин. — Кто там с Васильевым? Зенитчик? Ранен на окуниновском мосту?

Варавин подошел к тягачу. Раненый лейтенант, кажется, чувствовал себя неважно. В его положении не следовало садиться в кабину. Представившись Варавину, он извинился и присел под деревом.

Много лет спустя, читая мемуары Маршала Советского Союза И. X. Баграмяна, я вспомнил привал на опушке леса, раненого зенитчика и его рассказ о том, как немцы захватили окуниновский мост. Земляк Васильева проходил службу в одной из батарей зенитно-артиллерийского дивизиона, прикрывавшего мост. Оборону его возглавлял сапер, которому был подчинен, помимо других подразделений, ж зенитный дивизион. Сапер потребовал сменить позиции, мотивируя это тем, что орудия далеко «от прикрываемого объекта». Командир батареи отказался и направил сапера на командный пункт дивизиона. Но огневые позиции пришлось все же менять. Мост подвергался частым бомбежкам. Беспрерывным потоком шли машины, орудия. Наши части отступали за Днепр. Минуло несколько дней. На дамбе во время налета неожиданно началась стрельба. Загорелась одна машина, другая. Стрельба перекинулась к мосту. На ОП зенитчиков разорвался снаряд. Засвистели пули. С НЦ поступило сообщение о появлении немецких танков. Стволы орудий, стрелявших по самолетам, опустились. На мосту — танк. Зенитчики открыли огонь. Снаряды прошивали деревянный настил снизу, но танк мчался, лязгая гусеницами. Неразбериха усилилась. Вслед за первым танком появились второй, третий, вместе с нашими машинами. Командир батареи приказал перенести огонь, но орудия стояли слишком близко к дамбе. Сектор обстрела ограничен. Лейтенант был ранен. Очнулся он уже в темноте, среди зарослей, где собралось много людей. Лейтенанту сделали перевязку. Он узнал, что мост захватили немцы. О судьбе дивизиона санитарка, оказывавшая лейтенанту помощь, не знала. Потом лейтенант попал в санбат, который эвакуировался. Оттуда его направили в Остер, но в пути санитарная колонна почему-то повернула на Чернигов. Утром она попала под бомбежку. Много машин сгорело. Уцелевших раненых переправили в лес, где зенитчик встретился с Васильевым.

— Я слышал об этом... у вас были — шансы удержать мост? — спросил Варавин.

— Да... на старых позициях мы встретили бы танки перед дамбой... достаточно поджечь один...

Зенитчик был высокого мнения о боеспособности своих товарищей.

— Эх, вы, зенитчики... нужно было прогнать сапера... чтобы не совался не в свое дело, — проговорил Васильев.

— Как бы они это сделали? Сапер возглавлял оборону, — возразил Савченко.

— Да... но если начальство не нашло никого другого и решилось подчинить артиллерийские подразделения саперу, то следовало объяснить ему, что это за штука... зенитное орудие... Впрочем, такие истины изучаются годами, поэтому и не мудрено, что сапер не понял ни задач зенитчиков, ни своей собственной, — заявил Васильев.

— Вы очень смолы... критиковать других... занимайтесь своим делом, — сказал Варавии, но, взглянув на зенитчика, примолк. — Извините... мой долг удержать подчиненных от опрометчивых слов.

— Да... да... я понимаю, — ответил зенитчик.

— Время близится к концу, — взглянул на часы Савченко, — вот и командиры орудий собрались... Наверное, с докладами.

— По местам! — пронеслась команда.

— Садитесь ко мне в машину, — Варавин помог подняться раненому. — Догоним нашу санчасть...

Зенитчик простился с Васильевым и сел в кабину. Варавин спросил:

— Что там с отставшим тягачом?

В распоряжении Смолина еще было время. Путь неблизкий. Кроме того, тягач могли задержать и разные другие причины...

— За тягачи отвечает командир, за своевременное возвращение тоже. И за людей спрошу... Вдвоем не могли распорядиться... укрыть расчет...

— Товарищ младший лейтенант! Где укроешь, если вокруг плоско, как на плацу... — возразил Васильев.

— Где? Там, где укрывались другие... По местам! — закончил Варавин.

Надвигались сумерки. Тягачи медленно ползли один за другим. Сквозь жалюзи капотов синими искрами светили контакты. Орудия едва различались в темноте. Габаритные фонари на щитах все были разбиты в дневную бомбежку.

Прошло около часа. Рядом с гусеницами бежал человек. Воентехник Овчинников.

— Я получил приказание насчет тягача...

Говорить на ходу было невозможно. Тягач остановился.

— Где искать его? — в луче фонарика Овчинников торопливо записывал маршрут. — Сколько километров?

За спиной автотехника — голова в пилотке. Смолин!

— ...приказание выполнил... каток сменил, гусеницу собрал... опять радиатор потек... машина там.

Варавин как-то сказал о командире отделения тяги, что он из числа тех немногих людей, которые, полагаясь на авось, благополучно вершат всякое дело. Меня очень тревожил поврежденный тягач. Найдет ли? Теперь я готов разделять мнение командира батареи. Я попросил Овчинникова осмотреть тягач.

Пришел Васильев.

— Чего стоите? — и спросил Смолина: — Вы один?

— Как можно, товарищ лейтенант... с машиной все в порядке, — обиженно ответил Смолин.

— Молодец! Подавайте к орудию.

Ночные костры Чингис-хана

Движение продолжалось час, другой, третий. Впереди широкой оранжевой полосой светится горизонт. Я оглядел небо. В хвосте колонны висит серебристая дуга нового месяца. Солнце давно зашло. Что же там багровеет на северо-востоке?

Сумерки сгущались. Сполохи становились все отчетливей и расползались в стороны. Отдельные места светились ярче других.

Проходили машины, оставляя за собой густую, едкую пыль. Движение усиливалось. Мигавшие изредка фары выхватывали из темноты то деревья на опушке, то орудия, то дома.

Между тем светящаяся сфера уже заняла половину неба. Полыхал пожар. Разгоняя темноту, на горизонте клубится кроваво-рыжими волнами дым. Тусклые блики ложатся на капот, на орудия и на чахлый придорожный кустарник. С каждым пройденным километром зарево делалось ярче, сгущался окружающий мрак.

Столько пламени! Так не горят машины, подожженные «юнкерсами». Но, может быть, лес?.. Нет... Огненный смерч не катился лавиной, воспламеняя все, что встречалось по пути. Зловещее море огня бушевало на обширном пространстве, обтекая диковинные островки, в беспорядке громоздившиеся один возле другого.

Скорость движения начала замедляться. Машины, тягачи с орудиями, повозки останавливались, закрыли дорогу и обочины. На бугре толпились люди, пораженные невиданным зрелищем.

Подходили новые машины, сигналили, включали фары. Им никто не отвечал. Двигатели глохли. Молчаливая толпа росла.

Впереди лежал объятый пламенем Чернигов.

Трудно сказать, сколько еще продолжалось бы это печальное созерцание, если бы не явился кто-то из старших начальников. Осведомившись о причине остановки, он потребовал освободить дорогу. Загудели моторы. Движение возобновилось.

Прошел еще час. Пламенеющее море будто перемещалось навстречу, катило свои волны где-то недалеко, за ближними буграми.

У опущенного шлагбаума огневые взводы остановились. Дальше, за переездом, начиналась городская окраина.

На фоне многочисленных пожарищ, которые казались одним чудовищным костром, вырисовываются крыши складских построек. Поблескивали рельсы. Пыхтел где-то невидимый паровоз. Раздавались удары буферов, свистки стрелочника. В поисках командира батареи я осмотрел у переезда орудия и не встретил своих.

На марше в полку не действовала никакая связь. Командиры батарей курсировали между штабом дивизиона и своими подразделениями. Таким образом в колонну поступали сведения из штаба полка и штабной батареи, которая вела разведку пути и поддерживала постоянный контакт с командиром полка. Наряду с этим назначались пункты, где командиры батарей и представители штаба встречали огневые взводы для уточнения задач.

Что происходит в городе? Как проехать на гомельскую дорогу? В какой последовательности действовать дальше? Только командир батареи может ответить на эти вопросы. Железнодорожный переезд — место встречи.

Железнодорожные пути занимал смешанный эшелон — платформы, товарные вагоны. Он поминутно дергался, но не уходил. Перед шлагбаумом собралось много людей, обступили со всех сторон будку, возле которой мигал фонарь стрелочника.

— Как бы не пришлось объезжать шлагбаум, — говорил Васильев. — Когда освободится переезд?

— Поврежден путь, через насыпь не поедешь... состав скоро уйдет, — стрелочник опустил фонарь и, помолчав, продолжал: — И раньше, бывало, аэропланы прилетали и улетали, а то пошел слух, что будут бомбить... Говорят, немцы бросали листовки, даже будто назначили день... мало кто верил... люди думали... запугивают. А вчера началось... сперва считали самолеты... стало страшно... тьма-тьмущая, как воронье... начали бомбы кидать, аспиды... светопреставление, ад кромешный... гнулись рельсы... валятся крыши и стены... дым... Пропало сколько людей! В центре города, говорят, только три дома стоят... психиатрическая больница, музей и финотдел... Будь они прокляты... фашисты...

Сполохи, отражаясь от стены, освещали скорбное лицо рассказчика. Горячий порывистый ветер нес удушливую гарь. В черной непроглядной вышине гудел, приближаясь, самолет.

Стрелочник засуетился. Стали раздаваться команды. Потрясенные люди в молчании расходились.

— А я воображал, Чернигов... большой красивый город, людные улицы, гостиница и ванная, — заговорил Васильев. — Много книг перечитал о минувших войнах... писали и об этой, тогда еще будущей. Сколько споров вызывали у нас, курсантов, рассказы о рыцарских временах. Я верил тому, о чем читал, и сейчас все больше убеждаюсь в правоте тех, кто восхищался силой духа и поразительной цельностью натуры людей ушедших веков... Бесстрашие, непоколебимая верность слову, приверженность к праву и порядку, готовность жертвовать жизнью во имя чести... Эти понятия и тогда, в училище, значили для нас немало, но постичь их нелегкий смысл военного человека может заставить только служба... Вот перед нами пример того, что значит война, освобожденная от оков нравственности. У древних сознание силы создавало само по себе естественную границу дозволенного. Если воин преступал границу, то служба приносила ему не славу, а позор. Слабость же порождала низменные чувства и неотделимое от этого зло. Оно не имеет границ. Противоречия между этими крайностями обострялись и приводили к столкновению... Но воин знал... благородство и смелость делают великие дела. А потом явились лжепророки и стали проповедовать, мол, на войне все дозволено...

Васильев умолк, отвлеченный гулом самолетов. Их, кажется, было несколько. Самолеты описывали круги, по временам приближаясь к переезду.

Снова начали подходить люди. По одному, по два. Наши — Свириденко, Иванюк.

— Как это произошло? — спросил лейтенант Свириденко. — Потрясающая картина... кошмар... Так мне представлялись ночные костры на стойбищах Чингис-хана...

— Да... товарищи командиры, — в раздумье проговорил Иванюк, — такого не было... а ведь за эти месяцы всего мы, кажись, насмотрелись.

Лейтенанты глядели на город.

— Давно вы здесь? Что собираетесь делать?

— Ждать. Ничего другого не остается... — ответил Васильев, — переезд занят.

— А немцы? Далеко ли до переднего края?

— Кто знает? Стрельбы как будто не слышно, — ответил Васильев и продолжал: — Началась деградация... но даже двести лет назад, еще в елизаветинские времена, на войне, как и в поединках, соблюдался закон чести... За произвол гренадер подвергался строгой каре. Русский главнокомандующий приказал интендантам выплатить деньги бюргеру Аленштейна за крышу, поврежденную при штурме города... Вообще разрушение жилищ считалось проявлением варварства и клеймилось как нарушение рыцарских заповедей, священных для воина... Но время шло, менялись поколения и нравы... И уже в первую мировую войну немцы, как, впрочем, и их противники, не признавали многие старые обычаи: палили, не разбираясь, вовсю... город ли, деревня. С тех пор многое изменилось... И не к лучшему... Некогда незыблемый кодекс воинской чести... не в чести... Немцы не признают норм. В погоне за успехами они готовы на самое гнусное свинство. Какое отношение к войне имели младенцы, умерщвленные под стенами черниговских развалин?

— Помните сколько писали перед войной о бомбежках немецкой авиацией городов на Западе... — проговорил Свириденко. — Только здесь, когда перед глазами тлеют эти жуткие головешки, человек начинает понимать их жестокость...

— Жестокость, вы говорите? — возразил Васильев. — Пляска диких монголов на помосте, под которым лежали предводители разбитых русских дружин, была жестокостью. Но это уже... глумление над самой человеческой природой, изуверство, потому что объектом тут были дети, существа безвинные, беспомощные и безответные. Кто совершил это вопиющее преступление? Фамилии пилотов и командиров нетрудно установить. Но кто они? Пешки... в руках негодяев и убийц они сами становятся убийцами. Не верю, чтобы этих каннибалов не терзали угрызения совести. В кругу своих они для очистки совести ссылаются на боевую задачу и на невозможность отличить жилой дом от цели... Да, факт несомненный... фашизм растлевает души солдат. У тех, кто способен на такое злодеяние, не может быть принципов, возвышавших воина как человека, готового жертвовать жизнью во имя долга...

Гул самолетов становился сильнее. Послышался свист и поплыл с мягким шелестом над переездом. Вверху затем что-то треснуло, и ослепительная вспышка озарила ночное небо. Осветительная бомба! Влекомая воздушным течением, она медленно опускалась на парашютах, разбрасывая вокруг синие брызги фосфора.

— Неплохо светит, — проговорил, оглядевшись, Васильев, — пойду взглянуть, что там дальше. Ординарец, за мной!

— Подходящий случай ознакомиться с местностью, — сказал Иванюк и направился вслед за Васильевым.

Среди развалин черными крыльями метались тени. Осветительная бомба опускалась ниже. Ее свет из ослепительно-белого становился желтым. Тени удлинялись, перемещая границу между светом и тьмой.

— Подходят колонны, — оглянулся назад Свириденко. — Запруда... Сколько еще будет торчать на переезде этот эшелон?

— Не больше четверти часа, — сказал, возвратившись, Иванюк. — Шпалы там уже настланы, заколачивают костыли, и в другом конце работы идут к концу.

Зашипел паровоз, раздались свистки. Состав пополз и снова застрял на переезде. В небе вспыхнула новая осветительная бомба.

Возле будки опять толпились люди.

— Эшелон останавливают на самом переезде. Подозрительно... такое скопление машин... — слышалось из темноты.

— Уже сорок минут катается туда-сюда...

— Внимание! Вы и вы, немедленно найдите железнодорожное начальство и вызовите сюда!

Решительный голос принадлежал одному из подошедших старших командиров. Все расступились, и к шлагбауму приблизился генерал, широкоплечий, среднего роста. Появился железнодорожник.

— Генерал Москаленко, командир первой противотанковой бригады, — проговорил кто-то рядом.

— Может, теперь уберут эшелоны... Генерал был немногословен.

— В чем дело? — И объявил: — Через десять минут переезд освободить!

Двух командиров он направил к хвосту, двух — в голову эшелона. Другие получили исчерпывающие инструкции на тот случай, если требование не будет исполнено в срок.

К будке явился кто-то из железнодорожного начальства и стал уверять генерала, что помощь не нужна и эшелон уйдет сейчас же.

— Внимание... все по местам! На переезде... никаких собраний, — генерал ушел.

Не успела погаснуть одна бомба, вспыхнула новая.

На фоне развалин появился Васильев, вскочил на платформу. Он подталкивал каких-то людей, нехотя прыгавших через борт.

— Попались, субчики, — опустил оружие Васильев. — Вот, отобрал фонарики, сигналили самолетам, а эти двое прятались в канализации. Несговорчивый, упирался... Едва не пристрелил.

Задержанные, перебивая друг друга, утверждали, что они ловили людей, грабивших развалины.

Из толпы вышел капитан, поднял висевший на ремне маузер.

— Вот вы где! — и повернулся к Васильеву. — Уже несколько дней гоняюсь за ними... вы обыскали? — и крикнул: — Руки вверх!

У задержанных, помимо фонарей, были найдены пистолеты, обоймы, запасные батарейки.

— ...вам повезло... где вы их взяли? — спросил капитан. Потом обратился к одному из своих спутников: — Ведите к машине... только полем. Я сейчас вернусь.

Самолеты продолжали сбрасывать осветительные бомбы. Вдруг взвыли осколочные. Над развалинами грохотали разрывы.

Эшелон, наконец, ушел. Шлагбаум открылся. Загудели моторы.

За обочиной послышались выкрики. Кто-то пробежал мимо...

— Стой! Стой!.. Стрелять буду!.. Раздались выстрелы.

Я подошел к стрелявшему. Связной Васильева из группы, которая конвоировала задержанных.

— Убежал, — растерянно проговорил он. — Были уже почти на месте... подошли люди... Тот высокий присел, меня кто-то ударил... Они бросились под машины...

— Эх, вы, ротозеи, — выругался капитан с маузером. — Черт понес вас по дороге. Я же предупредил... вести полем. За мной!

Колонна трогалась. Гул и крики. Я вернулся к орудиям. Спустя несколько минут явился связной.

— Поймали одного, товарищ лейтенант, лежал за дорогой. Капитан сцапал... теперь не уйдет, — радостно объявил солдат.

— Чекист, видно, цепкий парень, — отозвался Васильев. — Я уже жалел, что труды мои пропадут даром...

Мимо, подавая сигналы, двигались машины. Урчали тягачи.

Продвинувшись, орудия остановились. Куда дальше? Нужно ожидать командира батареи.

Прошло еще минут десять. Кто-то выкрикивал мою фамилию, кажется, сержант Митрошенко из взвода управления,

— Товарищ лейтенант, командир батареи приказал ждать. Он сейчас подойдет... Начисто город разрушен.

Стали собираться огневики. Сержант рассказывал о том, что видел за переездом. Вскоре пришел Варавин.

— Что они наделали!.. Вчера еще здесь стояли прекрасные дома. Теперь — кучи развалин... Данных о положении в городе нет, объездов никто не знает... До рассвета нужно пересечь руины и сосредоточиться на северной окраине, у выезда на гомельскую дорогу. Колонну поведу я.

Среди развалин Чернигова

6-я батарея, миновав шлагбаум, повернула на улицу, которая вела в северном направлении. Проезд вначале был достаточно широким, но чем дальше, тем становился уже. Груды камней, гнутая жесть, какие-то бревна загромождали улицу. Все это тлело и дымило. На фоне огней торчат перекошенные телеграфные столбы, стропила крыш, изуродованные деревья. Несло гарью, битым кирпичом и еще теми непередаваемыми запахами, которые всегда наполняют воздух на пожарах и похоронах.

В стороне вспыхнула осветительная бомба. Варавин, направлявший движение, осмотрелся и крикнул: «Не сворачивать, не останавливаться, прямо и прямо вперед!» — и ступил с подножки на плоскую часть обнаженного фундамента.

Через полкилометра колонна остановилась. Улицу преградили лежавшие поперек каменные глыбы. По сторонам поднималась пирамидой куча кирпичей. Это был каменный мешок, открытая горловина которого осталась где-то позади.

Прибежал связной. Командир батареи приказал: «Движение продолжать!»

Темнота, пыль. Орудийные номера растаскивали камни, обугленные бревна. Тягач тронулся, прошел немного и стал. Слышен голос командира батареи. Он ни с чем же желал считаться.

— Разве вам не передали приказание? По кирпичам... вперед!

Тягач тронулся и, присев на гусеницу, остановился. Из кабины выглянул водитель.

— Товарищ лейтенант, боязно... перевернемся...

Но тягач не перевернулся. Он полз, круша гусеницами камни, дергался. Подскакивали на колесах орудия. Продвинувшись на полсотни шагов, тягач застучал, заскрежетал и остановился. Снова окрик Варавина.

— В чем дело? Вперед!

Отскакивали, разбрасываемые гусеницами, кирпичи. Тягач судорожно полз, взбирался на камни, проваливался в ямы. Скрипело и содрогалось вместе с передком орудие. Попавшие под лафет кирпичи крошились, как в дробилке.

На одной из куч тягач потерял управление и с большим креном начал валиться на бок. Водитель прибавил газ, пытаясь его выровнять. Тягач дернулся и замер с оборванной гусеницей.

— Снимайте его оттуда и приступайте к ремонту, — крикнул Варавин. — Живо!

Орудийные номера возились, пока стащили тягач. Водитель начал ремонт. Подошли другие расчеты.

Варавин построил людей и разомкнул шеренгу:

— Не будем терять времени... Пока наладят тягач, мы расчистим путь... все лишнее убрать! Никаких инструментов! Приступить к работе!

Люди принялись за дело. Летят кирпичи. Гарь. Дым.

Снова гул «юнкерсов». Вперемежку с осветительными они сбрасывают осколочные бомбы. Только самые пугливые поднимают головы, ожидая, пока пронзительный вой оборвется и прогрохочет разрыв.

Прибежал Смолин: «Готово!»

— Ну вот, дорога свободна... молодцы, «саперы»!.. Управились без инструментов... — обращаясь к расчетам, кричит Васильев. — Вперед, «и горе Годунову!».

Батарея продвинулась еще около километра. И снова завал. В небе погасла последняя бомба. Гул «юнкерсов» затих. Люди продолжают расчистку улицы.

Варавин озабоченно рассматривает подсвеченный фонарем новый лист карты. Кажется, он потерял ориентировку.

— Нужно было держаться одного направления, — выругался он, — а теперь... поди, разберись в этой каменной пустыне...

Держаться одного направления? А если бы и оно оказалось закупоренным? Варавин вел батарею, предпочитая улицы, где меньше завалов. Где мы находимся? Варавин пытается найти ответ с помощью карты. Но как определить точку своего местонахождения, когда вместо ровных, расходящихся прямой линией улиц, нанесенных на карте, вокруг хаотическое нагромождение кирпичей? Темнота. Ни углов, ни домов, ни перекрестков. Развалины не имели номеров и названий.

— Нет смысла двигаться с повязкой на глазах... Объявляю перерыв, — решительно произнес Варавин. — Попробуем теперь найти кого-нибудь из горожан.

Удачливей всех оказалась группа Васильева. После недолгих поисков он обнаружил подвал. Мы бросились на его зов. Дверь приоткрылась. В углу мерцал огарок свечи. Плакал ребенок, раненый стонал, старые женщины с узлами жались вдоль стен. В подвале находился и человек призывного возраста — сотрудник одного из городских учреждений.

После короткого разговора Варавин назначил его проводником. Эта миссия, кажется, не радовала горожанина, и он неохотно покинул убежище.

— Нельзя отказать в помощи людям, когда они просят... Укажите направление ближайших улиц, их названия. Это ваш долг... Потом вернетесь... Пойдемте! — убеждал его Варавин.

Подавленный страхом, проводник плохо справлялся со своим делом и не умел ориентироваться. Ко всему этому еще оказалось, что он нездоров. Ему сделалось плохо.

— Что же вы умолчали о болезни? — Варавин отпустил проводника. — Время не ждет... Пусть люди принимаются за расчистку... поиски жителей продолжать.

Оружие императора Петра

Рассвет мы встречали белые от пыли, уставшие и злые. К 6.00 с группой орудийных номеров я, в роли разъезда пути^[12], оказался у высокой чугунной решетки. В глубине двора стояло серое, внушительного вида здание. Кроме выбитых стекол повреждений оно как будто не имело.

Обрадованные, все направились во двор. По сторонам каменной лестницы на постаментах стояли старинные медные орудия. Над массивной дверью поблескивала надпись. Городской исторический музей.

На зов вышел человек довольно необычного вида — маленький, сухой и желтый.

— Чудеса... — в изумлении произнес Варавин, — китаец... или японец... уж не ради шутки «юнкерсы»... сбросили с зонтиком?

Человек, стуча обувью, торопливо спускался по ступеням.

— Санинструктор захватил медикаменты? Вдруг и тут раненые...

Оглядев всех быстрым приветливым взглядом, человек представился.

— Смотритель музея, — он назвал восточную фамилию. — Такие дни, — сокрушенно говорил смотритель о трагедии, постигшей город. — Заходите, пожалуйста, будьте гостями.

Варавин ответил, что не имеет времени и что нужны люди, знающие город, а также для расчистки завалов.

— Как выйти на гомельский шлях? Мы спешим...

— Понимаю... вполне понимаю, товарищ командир. Знаю, где укрылись жители... — учтиво отвечал смотритель, — есть раненые и здоровые. Сейчас провожу... извините, я должен закрыть дверь.

Следуя за смотрителем, в одной из церквей мы нашли много людей, в большинстве своем пострадавших от бомбежки.

— Нужны перевязочные материалы, носилки, — просили находившиеся в церкви врачи. — Много жертв осталось среди развалин и на городских окраинах. Мы не управляемся... Говорят, на подходе войска, передайте командованию...

Варавин ответил, что он командир застрявшей в развалинах батареи. Связи с командованием не имеет, к тому же выполняет свою срочную задачу.

— У меня нет времени... ни минуты. Сожалею, но я должен забрать всех мужчин, способных работать... Не беспокойтесь, через час-другой все вернутся. Мой комиссар, — Варавин представил политрука Савченко, — уполномочен... вызовет санинструктора с медикаментами.

Собралось около сорока человек. В большинстве своем они не избавились от пережитого потрясения. Но шли, не отставая, время от времени подбадривая друг друга.

Мы поравнялись с музеем. У медных пушек стоял смотритель. Кто-то из жителей позвал его.

— Нет, он пусть остается на своем посту... — возразил Варавин. — Эти орудия хранят память сражений, в которых рождалось величие нашей страны. Канониры салютовали императору Петру... Нельзя оставлять священные для русского человека реликвии без охраны. Продолжайте, несите вашу службу, благодарю вас за верность, — закончил он, обращаясь к смотрителю.

Горожане дружно работали вместе с расчетами. Батарея продвинулась вперед на целый километр. Вплотную одно к другому стояли подошедшие орудия из других батарей.

При свете наступавшего дня открылась во всей своей глубине трагедия, постигшая город Чернигов и его жителей.

Все видимое вокруг пространство лежало в руинах. Кучи рыжих кирпичей, обломки стен, каркасы и жесть крыш под слоем пыли и пепла громоздились на месте домов и улиц. Курился дым, распространяя горький запах пожара и тления.

Прямо впереди высилась стена, пустые проемы окон. Рядом — уцелевший дом. Нет, обман зрения. Взрывная волна разрушила наружные стены здания, обнажив его внутреннее устройство с междуэтажными перекрытиями, кухнями, столовыми. На высоте третьего этажа повисла койка, развеваются на ветру постельные принадлежности.

Вчера еще на месте этого хаотического нагромождения камней и мусора стоял большой современный город. Теперь он напоминал печальную картину «Последний день Помпеи». Но не злая стихия обрушилась на Чернигов. Он пострадал от преступных человеческих рук, столь же безжалостных, как силы природы.

К 9.00 батарея вышла на северную окраину. Больших повреждений дома тут не имели. Вдоль улицы тянутся ряды пышных темно-зеленых лип, крашеные деревянные и каменные заборы.

Горючее в тягачах было на исходе. Колонна остановилась в тени лип. Орудия заняли улицу, одна гусеница тягача в канаве, другая закрыла тротуар, впритык к забору. Васильев вернулся после осмотра прилегающих кварталов.

— Кроме нас, здесь еще две батареи из третьего дивизиона. Пусто в баках... Ждут, скоро должны подойти заправщики, — сообщил он.

Штабы не учли разрушений, поглотивших столько времени и горючего. Впрочем, этого нельзя было предусмотреть. Чернигов стоял еще на своем месте, когда ставились частям задачи. Последней заправки хватило бы до района ОП.

Командир батареи никому не позволил отвлекаться по пустякам.

— Пехота одна долго не продержится, а вы... «горючее». Девять ноль... время готовности шестой батареи к открытию огня... немец, говорят, прет по дороге вовсю... Произвести осмотр, заглянуть в передки, удалить с комплекта ИЗ пыль. Приведите в порядок людей! Я уезжаю в штаб дивизиона.

Во дворе — колодец. Как мучила жажда в пыли развалин! Я выпил котелок холодной вкусной воды и почувствовал невыносимый зуд. Промедли я еще немного, одежда, казалось, задымит. Кирпичная пыль въедлива и намного неприятней дорожной. Сейчас же мыться, прочь одежду! Приехал старшина.

— Товарищ лейтенант, начальник штаба дивизиона приказал покормить людей, остальную пищу отвезти к церкви, где политрук, — начал он с ходу. — Не знаю, как туда пробраться.

Пришла машина с горючим. Воентехник службы ГСМ^[13] сообщил, что командир полка с 1-м дивизионом и штабной батареей еще в 8 часов ушел на гомельскую дорогу. Гесеэмщик заправлял их перед селом Коты. По приказанию командира полка, санчасть до 12.00 остается в городе для оказания помощи населению... Воентехник намеревался ехать за Десну, на поиски горючего. С севера доносился гул далекой стрельбы.

— Слышите, с каким нетерпением немцы ожидают конца заправки? — указал Васильев.

В чистом безоблачном небе поднималось августовское солнце. Таяла над дальним лесом утренняя дымка. Со стороны Гомеля летел корректировщик. 85-миллиметровая зенитная батарея за Десной открыла огонь. Разрывы ее снарядов сопровождали самолет, пока он не ушел за пределы досягаемости.

Командир батареи не возвращался. Завтрак шел к концу. Орудийные номера устраивались спать, тот в тени, другой на солнцепеке, прислонясь к колесу, к станинам. Можно вздремнуть и мне. Пять-десять минут или сколько там еще осталось?

Я с трудом открыл глаза. Звал связной. Вернулся командир батареи. Невдалеке грохотали зенитки. Удаляясь на восток, плыла стая «юнкерсов».

Вдоль гомельской дороги

Варавин заканчивал у колодца свой туалет. Оделся, развернул карту:

— Товарищи командиры! По сведениям штаба полка, противник силами двести шестидесятой и сто тридцать четвертой пехотных дивизий из состава второй армии наносит удар вдоль гомельской дороги. На двадцать часов вчерашнего дня, по сведениям штаба, передовые части немцев достигли района Седнев, Ивашков и западнее Репки... Помимо двести шестидесятой и сто тридцать четвертой пехотных дивизий на черниговском направлении действует еще одно немецкое соединение не установленной нумерации... К началу текущих суток сорок пятая стрелковая дивизия должна выйти на рубеж Роище... Репки. Второй дивизион поддерживает десятый стрелковый полк, на который возлагается оборона рубежа села Роище... Огневые позиции шестой батареи... лес в полутора километрах на север от Роища. Готовность к открытию огня... шесть ноль. Ну, а сейчас мы имеем девять пятьдесят. Батарея поддерживает второй батальон. Где он? Смольков! В конце улицы... видите?.. Старший лейтенант Азаренко. Он едет в десятый СП. Отправляйтесь с ним, разыщите командира второго батальона и уточните задачу. К одиннадцати ноль... не позже... явиться к ручью на дороге восточнее Роища, и ждите там меня. Огневые взводы, через пять минут... марш! После того как пройдете гомельскую развилку, установить наблюдение за местностью. Все!

Тихими улочками я вывел орудия к перекрестку. На указательном знаке надпись: «Гомель — 90 км». В моей планшетке лежал новый лист карты. Вот она — развилка. Хорошо. Тех, кому приходится водить колонны, всегда ободряют местные знаки, подтверждающие сведения, которые содержатся на карте.

90 километров... Противник вышел в район сел Репки — Роище, в 20–30 километрах от Чернигова. Но немецкие части были там по состоянию на вчерашний день. За прошедшие часы они, наверное, не сидели на месте.

Подтверждением этому служит формулировка задачи. Обычно командир батареи выражается кратко, просто, без всяких пауз, как учили артиллеристов говорить в подобных случаях. Когда он пользуется устаревшими данными, прибегает к общим фразам, ссылается раз за разом на штабы.

Командир батареи должен скрывать свои сомнения. Варавин не умел этого делать. Правда, старался, но речь выдавала настроение его духа.

Зачем подвергать командиров взводов переживаниям, для которых, быть может, еще не настало время? Они уступают командиру батареи в опыте, моложе летами. И восприимчивей. Один — больше, другой — меньше, в зависимости от характера. У командиров взводов достаточно забот, личных и связанных с поддержанием порядка среди орудийных номеров.

Командир взвода — ближайший помощник командира батареи. И тот, и другой — должностные лица, категории разные, но цель у обоих одна и общие задачи. Командир взвода ближе к рядовым воинам, он знает поименно их всех, способности каждого.

Взвод — составная часть всякого подразделения. Боевая способность его определяется состоянием взводов, силой духа, выучкой командира и вверенных ему людей.

Командиры взводов — самая многочисленная командная инстанция, которая выполняет важнейшие функции в системе управления войсками. Именно командиры взводов приводят непосредственно в действие духовную и материальную мощь войск на поле боя.

Куда глядит он — командир взвода, — туда направлены глаза его подчиненных. И ни один человек на переднем крае не нажмет спуск карабина без его команды. Помимо его воли не двинется yи один танк, не сделает ни одного шага пехотинец, ни одного движения у орудий не сделает артиллерист.

Под яростным, всесокрушающим огнем, если поднялся он — командир взвода, — восстает и весь взвод. В бою и походе, на занятиях и работах, во всякое время люди следят за командиром взвода, поступают, как он, повинуясь его приказаниям. Ибо командир взвода, и никто другой, практически осуществляет идеи, заложенные в статьях воинских уставов, облекая решения старших в конкретную форму, и придает им движущую силу. Командир взвода — тот адресат, которому направляются все приказания на поле боя. Побуждаемый собственным сознанием долга и задачи, он объявляет ее людям, и голос командира взвода доносит к ним непреклонную волю командующего.

В пехоте служба проста, каждый занят своим делом. То ли в траншее, то ли в наступающей цепи. Взводу указан объект атаки, направление. И все. Способен командир взвода держаться в своем окопе — так же будут действовать и все его подчиненные. Влияние, необходимое для управления взводом, приобретается умением пехотного командира спокойно вести себя среди разрывов.

Взвод всегда последует за смельчаком, даже если он не является формально командиром. «Заменил погибшего командира» — это тот, кого взвод, группа людей в поисках выхода из критической ситуации выдвинули из своей среды.

Принципы боевого применения артиллерийских подразделений существенно отличаются от других родов войск.

Пушку или гаубицу обслуживает орудийный расчет. Число орудий в подразделении не меньше четырех. Элементы боевых порядков во всех видах боя разделены расстоянием. Ни общей траншеи в обороне, ни общих цепей в наступлении. Командиру-артиллеристу, помимо волевых качеств, необходимы специальные знания по устройству и эксплуатации оружия, правилам стрельбы, топографии и геодезии, связи и транспорту, полевой фортификации. Но прежде всего — способность объединять боевые порядки в одно целое и управлять жми. В памяти артиллериста хранится много простых трафаретных слов, в сочетании своем называемых командами.

Может показаться удивительным, тем не менее это так; служба отдельного орудийного номера, помимо всего прочего, зависит также от умения командиров подавать команды, посредством их поддерживается взаимодействие людей в орудийных расчетах.

А таблицы стрельбы? Сколько там разнообразных требований, рекомендаций и запретов, пренебрежение ими снижает эффективность огня и приводит нередко к гибели людей и уничтожению материальной части. Командир-артиллерист должен твердо помнить множество наставлений и вложить в сознание каждому орудийному номеру.

Отсутствующего командира огневого взвода нельзя заменить лицами рядового состава. В отдельных случаях его обязанности могут выполнять командиры орудий, если они приобрели практические навыки и минимум знаний огневой службы. Во взводе управления ни один командир отделения, даже при вышеупомянутом условии, без предварительной подготовки из-за узкой специализации не пригоден для использования на должности командира взвода.

В предвоенное время высшее командование учитывало особенности службы различных родов войск. К лицам, поступавшим в военные училища, предъявлялись высокие требования как в части общеобразовательной и физической подготовки, так и предрасположения к выполнению командирских обязанностей.

Выше уже упоминалось о боевой подготовке курсантов военных училищ. Специально отобранные квалифицированные кадры командиров и преподавателей, пользуясь простыми, испытанными методами, приобщали курсантов и службе. Усилия концентрировались на дисциплине обучаемых и способности повиноваться. На этой первичной основе строилась вся система воинского воспитания и обучение необходимым техническим знаниям.

Служба в училище давала курсанту лишь теоретические знания. Решающим фактором в формировании интеллекта командира является подразделение, умение обращаться с людьми, ибо готовить командира взвода на мертвых душах — то же самое, что плавать в бассейне, где есть все: стены, дно, краны, есть тренер, но нет воды.

Взвод — две шеренги людей, единственная в своем роде среда, несущая в себе зародыш тех отношений, которые объединяют командира и подчиненных в цельный дифференцированный и поэтому боеспособный воинский организм. Важную роль в последующем воспитании командира играет коллектив, принявший новичка. Здоровая, взыскательная атмосфера службы способствовала сохранению нравственной ориентации командира взвода на первых порах, когда ему это особенно необходимо.

В частях и подразделениях проводились мероприятия, способствовавшие развитию профессиональных навыков командиров взводов и отделений. Показательными в этом отношении являются правила отбора кандидатов для комплектования сержантских должностей, когда вся полнота ответственности за службу младшего возлагалась на старшего.

Я остался бы в долгу у тех, с кем нес в те дни службу, если бы умолчал о том, что старшие командиры-артиллеристы в большинстве своем относились к своим непосредственным помощникам с пониманием обстоятельств, обусловленных возрастом и спецификой обязанностей командиров взводов, как и полагается по нашим воинским уставам. Однако всякая статья имеет границы — верхнюю и нижнюю. Старшие командиры, если позволяли условия, предпочитали толкования, избавлявшие командиров взводов от чрезмерных нагрузок.

Я называю с признательностью лейтенанта Величко — командира 3-й батареи 92-го ОАД, командира 6-й батареи 231-го КАП младшего лейтенанта Варавина, командира 2-й батареи 595-го АП ПТО РГК лейтенанта Прокофьева, командира 4-й батареи того же полка старшего лейтенанта Кипенко и старших командиров, тех, кто возглавлял этот славный полк — капитана Лету, капитана Сусского и затем майора Купина. В моей памяти они остались людьми, которые умели совмещать требовательность и стремление помочь младшему обрести качества, необходимые командиру-артиллеристу и фронтовику.

* * *

«Юнкерсы» летят курсом на юг. С севера доносился приглушенный расстоянием гул разрывов. Исчезло беззаботное настроение, не оставлявшее людей до вчерашнего дня. Сидят молча, на лицах — запыленныхи усталых — выражение настороженности и тревоги.

Нужно принять меры предосторожности на всякий случай. Командиры орудий должны вести наблюдение за местностью.

За обочиной шоссе хаты — село Коты. Женщины в огородах оставили мотыги и глядят на дорогу. Возле колодца с журавлем пехотинцы поят лошадей. Бродят куры. Под плетнем на лавке — седобородый дед, положил руку на головку внука. У ног жмется собака.

Кроме повозок и пехотинцев в новом, вызывающем подозрения обмундировании, войск не видно. Улица из конца в конец пуста.

Техник ГСМ утверждал: в Котах заправлялся 1-й дивизион. С днепровских позиций он шел в голове полковой колонны и вчера до наступления темноты преодолел черниговские руины. Его батареи, наверное, уже ведут огонь.

За околицей начинался лес. На выезде застряла в кювете кухня. Ездовые и повара понукают усталых лошадей. Завидев урчащие тягачи, они встали на дыбы и унеслись с места.

На поляне много повозок. Целый лагерь. По-видимому, тыловые службы какого-то стрелкового полка. Будка с красным крестом, зарядные ящики, двуколки.

Мы, артиллеристы, питаем дружеские чувства к пехоте. Только мы знаем, как тяжело ей на переднем крае. Мы ценим выносливость пехотинцев, поистине ни с чем не сравнимую. Мы поддерживаем пехоту в бою и без всякой предвзятости можем судить о ее боевых качествах. Неприхотлив, готовый во всякой обстановке повиноваться' и шагать без устали навстречу опасности — в этом бесспорное достоинство пехотинца.

Но он беспечен. Не всегда проявляет рвение к службе. Даже в таком важном деле, как оповещение, связь, наблюдение на поле боя. Этот недостаток внимания, возможно, вызван тем, что мины сами сигналят о себе, а может, тем, что артиллерист с помощью приборов обнаружит опасность раньше, чем он, пехотинец, прижатый ливнем пуль к земле.

Так же в боевых порядках: караулы зачастую выставляются только для видимости и довольствуются днем и ночью ответом «свой!». «Свой» может подойти, похлопать караульного по плечу, закурить. Особенно страдают этим тылы пехоты.

— Мы уже видели этих лошадей и повозки... — проговорил, влезая в кабину, Васильев. — На болоте остановились, ей-богу, как цыгане... смотрите, как будто насыпь, — он развернул карту, — да, железнодорожная ветка Чернигов-Гомель.

На пригорке широкая прогалина. Перекресток дорог. Стоит регулировщик. Дальше под деревьями замаскирована машина. Васильев поднес к глазам бинокль.

— Наши эмблемы.

Регулировщик взмахнул флажками. Двигаться прямо. Но маршрут 6-й батареи вел вправо, к Холявину — небольшому хуторку восточнее гомельской дороги.

Появился лейтенант и подтвердил требование регулировщика. Лейтенант из штабной батареи. На перекрестке с четырех часов.

— Как же так? Вы доложили мне, что все орудия первого дивизиона прошли, — выговаривал он регулировщику. И повернулся ко мне. — Возвращайтесь, товарищ лейтенант, вам прямо.

Конечно, 1-й дивизион, наверное, ушел прямо. Но я-то из 2-го.

— Из второго? Стосемимиллиметровые пушки? — удивился лейтенант. — Ну, тогда... другой разговор. Ваши повернули направо, сюда.

— Давно?

— Минут сорок назад... — и лейтенант снова колебался. — Постойте... ведь во втором дивизионе стодвадцатидвухмиллиметровые пушки....

Огневые взводы тронулись. В дальнем лесу курится дым. С тыла доносятся звонкие орудийные выстрелы. В небе сверкнул, опустившись белым шлейфом, бризантный разрыв.

— Воздух! — вторят друг другу наблюдатели.

Навстречу тащится «хеншель». Орудийные номера хватаются за карабины. Хлопают винтовочные выстрелы. Не меняя высоты, «хеншель» удаляется к лесу.

Полевая дорога с отпечатками гусениц тянулась к зарослям. Следы ведут на север. Дым впереди сгущался. Справа, на синеющем горизонте серым пятном повис аэростат.

Кустарник становился выше. В стороне — покатый спуск, дальше — узкая полоска луга. Берег речки Стрижень. В следующую минуту показались дома. Хутор Холявин.

Тягач сделал поворот. Слепит глаза яркое солнце. Навстречу толпой валят жители. Что такое? Взволнованные хуторяне обступили со всех сторон, о чем-то кричат, перебивая друг друга. Орудия остановились.

— Товарищи командиры... Куда едете?

Вот здорово! Куда полагается, туда и едем. Им-то что до этого? Марш, освободить дорогу!

— Если в Роище, то там немцы... — тараторит бойкая синеглазая молодка. — Солдаты от нас ушли еще утром. Сжалились... И вы уходите. Стрелять начнете, немцы спалят наши хаты!

Я заглянул в карту. Аккуратный кружок — знак ОП, нанесенный Варавиным, захватывал село и лес за ним. Туда не менее шести километров. Кто сказал, что в Роище немцы?

— Да, немцы... и недалеко, — произнес Васильев, опуская бинокль. Разрывы бризантных гранат клубились над лесом. — Значит, командир батареи где-нибудь в этих местах... Машину с такими знаками видели? — спросил он женщин.

Какая разница, видели или нет? Двигаемся в район позиций. Жители — случайные люди. Их побуждают добрые намерения. И это, наверное, так. Но что с того?

Командиры орудий закончили осмотр. Люди утолили жажду, вернулись к орудиям, прислушиваются к звукам недалеких разрывов. Не без труда они оттеснили жителей. Путь освободился. Вперед!

На выезде из хутора все же пришлось остановиться. Необходимо предупредить расчеты, подготовить снаряды. В этом отношении не запрещалось полагаться на сведения местных жителей.

Неожиданно взвыли снаряды и начали рваться за хутором. Дым заволок лесную опушку. Взлетела ракета. Потом еще несколько. Что это значит?

Васильев залез на крышу кабины. Дым сгущался, в зарослях бежали какие-то люди. Редкая цепочка растянулась по всей поляне и скрылась среди деревьев.

— Пехота... отходит! — Васильев кубарем скатился на капот. И вовремя! Снаряды, низко просвистев над кабиной, подняли в воздух холявинскую землю.

А на опушке снова завихрились разрывы. Простучала пулеметная очередь. Шел бой... Два-три пехотинца, отстреливаясь, продолжали отходить. Дальше двигаться я не решался.

— Развернемся здесь? — спросил Васильев. — Все же это место ближе всякого иного к району наших позиций... может, пехота повернет. Обзор, скрытые подступы... Нетрудно сняться, если что...

Я согласен. Для 1-го огневого взвода позиции слева от дороги, в огороде за крайним домом. Направление стрельбы — опушка леса в километре впереди... 2-й огневой взвод — справа, по кромке кустарника. Направление стрельбы — изгиб речки. Отделение тяги — укрытие за домами... Готовность — десять минут. По местам!

С треском валится забор. Тягачи разворачиваются. Улица опустела. Орудия заняли позиции.

Васильев убежал к своему взводу. Мне удалось забраться по зыбкому соломенному скату на крышу сарая. Справа лежит лощина, левее — лес, дорога скрылась среди деревьев. Дальше, на взгорье, поднимались соломенные крыши домов. Должно быть, южная окраина Роища.

На лесной поляне слоями стелился дым. Две воронки, одна в одну, преградили дорогу. Там, где скрылись пехотинцы, снова простучал пулемет. Со стороны железной дороги зачастили выстрелы. Похоже, огонь вели 107-миллиметровые орудия.

Послышался гул мотора. Мчится машина, пересекла поляну, воронки и в облаке пыли продолжала нестись к хутору.

— Внимание! Второй огневой взвод! На дороге слева... машина. Наблюдать!

— Машины не вижу... Только вижу пыль, — ответил Васильев.

Достаточно... Появится, наверное, еще что-нибудь в объективе.

Машина не сбавляла скорости, приближалась к хутору. Пыль начала отставать. На дверце белело пятно... Неужели наша?

Прошла минута. В линзах бинокля лица людей приняли четкие очертания. В кабине — начальник штаба полка капитан Значенко. Я спустился по скату, успел отряхнуться и вышел навстречу.

Машина остановилась. Капитан Значенко поднял руку.

— Что это? — орудийные стволы смотрели черными глазами. — Подайте команду «Стой!» Чем вы занимаетесь? — и продолжал: — Пехота десятого СП оставила Роище и отходит, по-видимому, на Рябцы... дайте карту. Шестой батарее... Отбой... Новые ОП... на южной окраине хутора Полуботки, основное направление ноль ноль, готовность... пятнадцать ноль. Выполняйте! — он вернул мне карту.

Опять просвистели снаряды и разорвались за речкой. Капитан поднял бинокль. Бежали цепью люди. Пехота оставила опушку. На дороге еще одна машина круто вильнула раз, другой и затормозила перед самым домом. С подножки спрыгнул Варавин.

— Товарищ капитан, разрешите доложить... пехота в лесу не удержится. Я говорил с командиром второго батальона, он хотел направить отход в лощину, — говорил Варавин. — Боюсь, опоздал... Немец опередит, если двинет.

— Где командир десятого СП?

— За гомельской дорогой. Около двенадцати часов был вместе со старшим лейтенантом Ревой. Кажется, их потеснили к западу...

— Майора Соловьева видели?

— Нет... утром, говорили, он был на КП первого дивизиона.

— Ну, а вы? Гнать в открытом поле...

— За вами, товарищ капитан! Начальник штаба продолжал:

— ... Давайте занимать НП. Я поставил задачу огневым взводам. Телефонную линию... на Полуботки. Смотрите... не упустить пехоту. Огни готовьте^[14]... отсечь опушку, прикройте лощину и дальше заросли, — капитан нанес на карту. — Понесла же пехоту нелегкая на опушку... повернуть бы к хутору... так нет же. Останетесь без прикрытия... хутор и лощину держите под обстрелом... Я свяжусь с командиром первого дивизиона, наверняка он сумеет довернуть сюда хотя бы одной батареей. Вы ведь раньше сорока пяти минут не успеете? — капитан складывал карту.

— Ну, товарищ лейтенант, двигайте! На Полуботки, — Варавин застегнул кобуру, сдвинул набок, — побыстрей, чтобы телефонисты вас не обогнали.

Со двора вышла старушка. Оглядывала огород, изрытый гусеницами. Васильев стал ее утешать.

— Ну в чем дело? Не задерживайтесь, — торопил Варавин, — уходите!

— Я еду... может, успею поймать кого-либо из начальства пехоты. Ну как ее повернуть сюда? — в недоумении закончил капитан Значенко.

Выстрелы уже раздавались в зарослях на подступах к хутору. По краю огорода в бурьянах окапывались люди взвода управления. Над лесом маячил аэростат.

В огороде появился, кажется, командир-пехотинец. Капитан Значенко вылез из кабины. По улице бежали Митрошенко с телефонистами, они тянули кабель.

Орудия миновали южную окраину Холявина. Позади, за домами, рвались мины. Клубятся облака бризантных разрывов.

Низко, сверля воздух, пронеслась многоголосая батарейная очередь. Загрохотали разрывы, разбросав по склону глыбы болотной земли.

Хутор, по-видимому, попал в поле зрения аэростата. После поворота поросшая травой колея привела огневые взводы в лес. Аэростат скрылся с глаз.

Справа, среди деревьев, неожиданно взметнулись факелы пламени. Стреляли орудия. Спустя мгновение, очередь повторилась. Батарея Ф-22 вела огонь.

Хутор Полуботки

Колонна огневых взводов, преодолев обмелевшую речку, вышла в поле. Впереди видны хаты, хутор Полуботки — небольшое селение, несколько улочек, растянутых с запада на восток. Под хатами — высокие ветвистые деревья.

Орудия вошли в огороды южного квартала и с ходу заняли позиции. Пестреют полосатые тыквы, зеленые грядки огурцов. Слева позади, на расстоянии четырехсот шагов, темной стеной поднималась кладбищенская ограда. За ней — лес.

... Тягачи ушли в укрытия. 1-е орудие наведено в основном направлении, построен веер. Расчеты подносили боеприпасы, роют ниши и щели, не поднимая головы. Нужно спешить! Местный фон облегчает маскировку. У Васильева к этому особенное пристрастие, не однажды он укрывал огневые взводы 6-й батареи от глаз корректировщика.

Нужно сказать, что наши части, как, впрочем, и немцы, не уделяли должного внимания маскировке. Наблюдатель на линии соприкосновения сторон, если внимательно выполнял свои обязанности, имел возможность вскрыть всю систему обороны: траншеи и ходы сообщения, НП, позиции оружия и т. д.

Большое значение имеет ландшафт, характер окружающей местности. В лесу, скажем, среди зарослей или в населенном пункте есть все условия для скрытого развертывания самых разнообразных боевых средств, без особого риска обнаружения. Необходимо, разумеется, приложить усилия.

Меня, например, научил ценить маскировку лейтенант Васильев. Правда, и до прибытия его в 6-ю батарею я старался укрывать орудия на ОП, но, так сказать, с привлечением ограниченных средств, подручными материалами. Васильев сделал открытие, когда у меня на глазах посадил дерево, т. е. укрепил на растяжках между станинами. Дальше задача решалась сама собой.

Как скрыть от противника 76-мм дивизионную или 85-мм зенитную пушки — калибры, состоявшие в 1941–1942 гг. на вооружении частей противотанковой артиллерии РГК? На чижовском плацдарме в Воронеже моя 4-я батарея 595-го ИПТАП РГК^[15] в течение пятнадцати суток занимала открытые позиции на расстоянии 400 шагов от первой немецкой траншеи. В Урыво-Покровском^[16] (южная часть сторожевского плацдарма на Дону) с 20 ноября 1942 г. по 13 января 1943 г. расстояние до проволочных заграждений еще меньше.

Зима густо припорошила снегом высокий обрывистый берег Дона, сковала льдом течение. Толщина его без малого полметра. Студеный ветер дует с севера, оголил бугры и расщелины прибрежных круч. Мороз, красный столбик батарейного термометра опустился ниже черты минус тридцать.

В темноте светят немецкие ракеты. На снегу — частокол проволочных заграждений, ближе — своя полоса, дальше — противника. Расстояние — сто шагов. Слева глубокий овраг, дорога, проложенная по узкой террасе, и воронки, одна на другой. Дальше пойма речки Девица.

На выступе, омываемом с востока Доном, с юга — Девицей, были деревни: Урыво-Покровское и внизу под кручей — Голдаевка. Обе стерты с лица земли, не осталось никакого следа, даже дымоходов.

Долго тянется зимняя ночь, мороз удерживает темноту. Орудийные номера только тем и согреваются, что долбят неподатливый грунт, подравняли площадку, соорудили снежные сугробы. Старшина доставил полученные в ОВС^[17] три десятка простыней. Под их покрывалом, площадки превратились в орудийные окопы. К рассвету 4-я батарея заняла Oil.

Утром обстреляли минометчики, позже — артиллерия. На следующий день противник повторил обстрел. Прошел еще день, и наблюдатели потеряли интерес к непонятным сугробам за проволочным заграждением. Обстрел ОП 4-й батареи прекратился.

Много дней расчеты жили в снегу под обрывом, пока строили блиндажи. Хлеб разрубали топором, оттаивали в карманах.

Более полутора месяца занимал открытые позиции 1-й огневой взвод 4-й батареи, — район двух церквей в Уры-во-Покровском. 12 января ровно в 11.00 началась артиллерийская подготовка. Простыни и снег в течение 30 секунд были сброшены. Орудия 1-го огневого взвода^[18] открыли огонь прямой наводкой — шрапнель, трубка на картечь, — для пехоты проделали два прохода в проволочных заграждениях, а затем — огонь по амбразурам дзотов, не подавленных артиллерией с закрытых огневых позиций.

Ни командир 1-го огневого взвода младший лейтенант М. П. Серебряков, пи старший сержант Г. Д. Агуреев, ни сержант А. В. Викторов — командиры орудий, ни наводчики, ни остальные орудийные номера не знали, что я пользовался уроками маскировки, преподанными в начале войны лейтенантом Васильевым.

* * *

Орудия, передки, штабели ящиков с боеприпасами, вспомогательное имущество, — ничего не должно выделяться на местности. Для маскировки используются бурьян, ботва, все, что по цвету сродни окружающему фону. Орудийные номера таскают материал из кустарника за кладбищем. Выкрики по ходу работ на 011 то затихают, то усиливаются.

Из леса на западе, а также с противоположного направления из района села Коты ведут оживленный огонь наши батареи. Со стороны хутора Холявина и Малиновки, села, лежащего дальше на восток, доносятся звуки боя.

Появились телефонисты. Связь с НП готова. Батарея открыла огонь.

Прошел час, другой. Орудия не умолкали ни на минуту. Взволнованный и потный телефонист не отрывал трубку от уха.

Тем, кто обслуживает орудия, трудно судить о положении на переднем крае. Бой шел на расстоянии 8-ми километров. И хотя огневые взводы принимали в нем самое живое участие, они не имеют понятия о том, что произойдет в ближайшее время. Орудийным номерам остается только ловить на слух звуки и строить догадки. Кое-какие предположения можно сделать лишь по записям старшего на батарее, где указаны наименование целей, дальность и направление стрельбы.

С момента занятия позиций дальность стрельбы не менялась, колеблется в одних и тех же пределах: 12–16 километров. Район целей лежал севернее Холявина. Похоже, нашей пехоте удалось закрепиться. НП находился на крыше хуторской хаты.

— Стой... цель номер шестнадцать... записать... автомашины на южной окраине села Скиток... Огневым взводам... перерыв! — телефонист принял команду с НП.

Стрельбы прервались. Редеет, рассеиваясь, пыль. Под раскаленными стволами потрескалась земля, дымит. Усталой рысцой люди расчетов побежали в укрытия.

После занятия позиции у ближайших домов стало собираться местное население. Откуда в маленьком хуторе столько людей, особенно женщин? Толпа со страхом и любопытством глядела на то, что происходит у орудий.

Грохот, однообразие, кажется, начали утомлять зрителей. Но они оживились, когда орудийные номера заняли укрытия.

За огородами у канавы шум, гомон. Смешались жители и люди расчетов. Слышатся вопросы. Далеко немцы? Неужели мы уйдем? Что делать?

Орудийные номера ссылались на командиров орудий. Те пожимали плечами. Немцы подошли, но не ближе наблюдательных пунктов. Уходить, если не будет приказания, мы не собираемся и т. д.

Начались знакомства. Всех захватил вольный, непринужденный разговор, шутки.

— Внимание... женщины! — объявил Васильев. Он старался поддержать общее настроение: — Вы находитесь в зоне действий не только немецкой артиллерии, но и своей... берегитесь, орудийные номера... не промах!..

Улыбки, смех... Шутки не смущали женщин. Одна, подойдя вплотную, завладела планшеткой Васильева.

— Посмотреть, что тут? Эй, вы... в огороды пришли, а дальше, небось, станете ждать темноты?

Люди забыли о войне. Шумит толпа. «А ведь Васильев прав, — подумал я. — Немцы, возможно, успели засечь позицию 6-й батареи, пошлют десяток-другой снарядов. Нужно прекратить этот карнавал...»

Я подошел ближе и увидел девушку. Она, кажется, только явилась, стоит в стороне. Серое платье свободно облегало гибкий стан, ломалось в талии.

Девушка сделала несколько шагов. Куда она направилась? Любопытно. Девушка не отводила спокойного и рассеянного взгляда, будто порывалась говорить. Вроде ищет кого-то, может быть, знакомых. Нет, слишком независимый вид для тех, кто нуждался в ободрении. От нее исходило непонятное обаяние, какая-то тайна, неведомая, кажется, ни ей и никому из окружающих.

Девушка оправила прическу, подошла ближе, привлекая взгляды. Нежный овал лица, темно-каштановые, чуть рыжеватые волосы. Под дугами бровей спокойно светились большие серые глаза. Девушка повернулась. Полные губы дрогнули, и неуверенная улыбка скользнула по лицу.

Орудийные номера балагурят, шутливо обнимают женщин. Дорошенко протянул руку, но девушка отстранилась и стала разглядывать орудия. Она была всего в нескольких шагах.

Прибежал телефонист:

— ...разрешите доложить... «По местам!»

О, служба! И всегда одно и то же! Тащится, бывало, колонна деревенской улицей. Одолевает усталость. Тупо ноет тело и смыкаются, будто засыпанные песком, глаза. Люди дремлют в полусне на станинах. И тут среди старух и детей является фигурка, остановила взгляд, улыбнулась. Исчезли усталость, голод, забылись все тяготы войны. Орудийный номер счастлив маленькой случайной награде. Улыбка предназначена ему, и никому больше!

Ушли славные старые времена, канули безвозвратно в вечность. Какие метаморфозы! Все мельчает, и война и воин. Вместо коня — тягач, вместо седла — под ним холодная, жесткая станина и пыль, пыль. Затих бы стук гусениц. Взглянуть еще раз. Так тоскливо в бесконечной сутолоке движения!

— Цель номер двенадцать... батареей... четыре снаряда... огонь!

Командиры приосанились, бодро выкрикивают доклады, глядя куда-то мимо буссоли. Орудия окутываются дымом.

— Стой! Перерыв!

Расчеты спешат в укрытия. Опять смех, шутки. Девушки в сером платье не было. Ушла...

Ах, да... снаряды... Сколько осталось в наличии? Машины боепитания опаздывают. Телефонист о чем-то бормотал в своем ровике. Нужно сделать подсчет и доложить командиру батареи. Васильев прошел мимо, хотя и знает, что мне необходима его помощь.

- — Отправляйтесь по домам, — слышится его голос, — оборудуйте щели и не уходите. Освобожусь, приду проверить.

Некоторые жители, кажется, понимают, чем грозило пребывание вблизи ОП. Но, видно, мало кто собирается расставаться с опасными гостями.

— Туда можно? — женщины порывались к орудиям. — Поглядеть... нельзя? В гости придете? — и в том же духе.

Их нужно удалить. Стая «юнкерсов» направляется в сторону города. Вдруг сделает поворот? Пусть Васильев разъяснит людям.

Но он истолковал предупреждение по-иному, отвел в сторону орудийных номеров. Опять они смешались с толпой. Часть женщин отошла к изгороди, а те, кто посмелее, топтались на месте. Васильев подхватил одну. Это — сигнал, посвященные в заговор номера кинулись к остальным. Женщины бросились наутек. Но состязаться с орудийными номерами им не под силу, преследование закончилось. Визг, хохот. Появление «хеншеля» положило конец этой сцене. Команда «Воздух!». Толпа начала расходиться.

Встреча, устроенная хуторянами, ободрила орудийных номеров. Даже самый инертный старался выглядеть не последним. Конечно, он перестанет быть воином, если угасло стремление отличиться и показать, на что он способен. Вокруг столько приветливых лиц. И его кто-то помнит в далеком родном краю.

Орудийные номера обычно держались отдельными группами. Обособленность возникла сама собой и не совпадала со штатными расписаниями. Сержант Смолин наведывается к 4-му орудию. Большая часть укомплектованного снова расчета 3-го орудия на перерывах тянулась ко 2-му. Делят курево, в голодные дни — банку консервов, вынутую из глубины вещмешка, читают письма, вспоминают о мирном житье. Командир батареи собирался укомплектовать расчеты наново. Но дальше разговоров дело не двинулось.

И сейчас расчеты разбрелись группами. Отдыхают. Возвратились к укрытиям последние из орудийных номеров.

Глядят вслед уходившим хуторянкам, дымя махоркой.

Подошли машины дивизионного взвода боепитания. В кабине — политрук Савченко, со вчерашнего дня он находился на совещании у комиссара полка.

— Не доехали до Холявина? Вам повезло, — говорил он. — Командир третьего дивизиона, говорят, угодил в Хмельнице к немцам... Передняя машина загорелась, люди бросились врассыпную, а тут раненые, крики, неразбериха. Старший лейтенант Горунов собрал часть людей... заняли оборону, присоединились старший лейтенант Рогачев и лейтенант Быкадоров... Подогнали уцелевшую штабную машину. Только погрузили раненых, тут автоматчики... Шофер убит, Быкадоров ранен. А кроме лейтенанта никто машину не водил. Горунов усадил Быкадорова за руль. Что-то случилось с машиной... немцы обходят. И в этот момент стали стрелять батареи первого дивизиона. Раненых вывезли. В лесу старший лейтенант Горунов собрал остальных своих людей. И повел огородами обратно в деревню, где бросили машины. Потом подошла пехота... вместе атаковали автоматчиков и оттеснили на северную окраину. Рогачев вывел еще одну машину... А в общем положение у нас неважное, — продолжал Савченко. — Немцы катили от самого Гомеля без всяких остановок... На гомельскую дорогу начали выдвигаться передовые подразделения сорок пятой СД. Пехота вступала в бой с ходу. Говорят в штабе, кое-где остановили немцев.

— А там, слева... есть кто-нибудь? — спросил Васильев.

— Гомельскую дорогу обороняет, кажется, шестьдесят первый стрелковый полк. Справа... не знаю. Левее в сторону Днепра выдвигается дивизия какого-то другого корпуса.

Речь коснулась сводки Совинформбюро.

— Да, товарищ политрук, веселого мало... — говорил Васильев. — Но унывать не стоит... тут столько жителей, симпатичные люди... эвакуированные из Чернигова, приглашают в гости.

— Ну вот, в гости... нашли время, — возразил Савченко. — На НП собираюсь... нужно повидать командира батареи... загляну к старшине... вернусь еще.

Васильев снова завел речь о приглашении. Нельзя отлучаться с позиции. Васильев дал согласие? Пусть и отчитывается за 6-ю батарею перед хуторянами и эвакуированными.

— Смотря сколько у меня времени... хотелось бы пойти, — ответил Васильев.

— Двух часов достаточно?

— Вполне... — Васильев умолк. В стороне гомельской дороги зачастили орудийные выстрелы.

Савченко пришел к буссоли, стал напутствовать Васильева.

— Идите, девушки не признают стрельбы... не навлекайте на себя обвинений в невежливости. И помните... вы представляете командиров всего полка, — полушутя говорил политрук и осторожно стряхивал пыль с гимнастерки Васильева.

— ...не беспокойтесь, — Васильев ушел.

Явился старшина. Пища готова. Телефонист запросил у командира батареи разрешения на ужин. Расчеты шли к кухне.

Послышался вой снаряда. Северо-западнее хутора повисло мохнатое облако воздушного разрыва. За первым — последовало еще несколько. В укрытие!

Прошла минута, и начался огневой налет. Снаряды ложатся в лесу, за хутором, на расстоянии полкилометра, кажется, в район позиций 76-миллиметровой батареи. Лишь последняя очередь оторвалась, подняв пыль в дальних огородах.

Налет продолжался три минуты. Огонь вела одна батарея. Обстреляла позиции 76-миллиметровых орудий, потом лощину севернее хутора Полуботки.

Телефонист позвал меня к телефону.

— ...немцы наступают из района Добрянки, Репки, вышли на рубеж Роище, Петрушки, Черторыйка, — сообщил командир батареи. — Части сорок пятой СД закончили выдвижение, окапываются на линии лес южнее Роища... гомельский шлях. Для поддержки десятого СП выделены два дивизиона... наш второй и дивизион сто семьдесят восьмого ЛАП. Задача пехоты — оборонять участок, лес, севернее Холявина... овраги у хутора Толстолес... шестая батарея поддерживает второй батальон. В настоящий момент он занимает оборону западнее Холявина. Атаки в направлении хутора отражены. Результаты стрельб... шестая батарея подавила наблюдательный пункт, уничтожены два пулемета, рассеяна автомобильная колонна в селе Скиток, там же скопление пехоты. С наступлением темноты пехота собирается произвести перегруппировку и отойдет к Холявину. В общем, положение нужно считать неустойчивым... Как у вас? Есть поблизости соседи?

В лесу, северо-западнее, стояла чья-то 76-миллиметровая батарея. Противник только сейчас закончил обстрел ее позиций. Других подразделений в хуторе Полуботки нет. На гомельской дороге с полудня пулеметная стрельба не затихает.

— ...надвигается ночь. Осмотрите подступы к позициям, готовьтесь к самообороне... Одно орудие назначить для стрельбы прямой наводкой в направлении безымянного хутора, восточнее Полуботок... Готовность... один час. Можете сообщить огневым взводам интересующие их сведения. А теперь запишите установки. Цель номер ноль один... подступы к моему наблюдательному пункту... отложите снаряды по знакам... На каждое орудие... дюжина. Все!

Говорить с огневыми взводами? Что значит Добрянка, Репки, Роище?

Люди выслушали сообщение и вернулись к своим котелкам. После ужина я должен объявить сигналы на случай нападения, определить сектор для стрельбы с открытых позиций, сообщить командирам орудий относительно цели № 01.

1-й огневой взвод прикрывал северные и восточные подступы к ОП, 2-й — южные и западные, 3-е орудие готовилось к занятию открытой ОП у крайнего дома — ориентир три...

Помкомвзвода, принявший обязанности лейтенанта Васильева, назначил дозорных и отправился к месту своей новой позиции. У орудий выставлялось по одному караульному. Остальным — отдых.

Неопределенность обстановки не особенно волновала людей — они уже привыкли и считаются со всякими предупреждениями лишь постольку, поскольку это потребовало дополнительных усилий.

Начало темнеть. Дозоры ушли к своим местам. Вернулся помкомвзвода с наводчиком, который теперь исполнял обязанности командира 3-го орудия. Ему необходимо семь минут для выдвижения на открытую позицию.

Хуторок после обстрела притих. Только у колодца за 4-м орудием появляются хуторянки и, постояв с ведрами, идут обратно. Теперь у меня выпала минута, чтобы присесть. Земля под бруствером ровика телефонистов мягкая. Слова доносились тише и тише... веки сомкнулись.

Я проснулся. В ближнем дворе тявкала собака. Луна повисла на небосклоне, а впереди, за крышами, полыхали вспышки ракет.

— Товарищ лейтенант, огневые взводы... по местам! — крикнул телефонист.

— По местам!

В темноте мечутся у орудий люди, мелькают желтыми пятнами лампы подсветки приборов. Телефонист принимал команды:

— ... цель номер шестнадцать... батареей... шесть снарядов... беглый... огонь!

Над стволами полыхают факелы выстрелов. Дым стелется по земле и медленно сползает в сторону, к дому и темнеющим дальше деревьям.

— Первое отстрелялось!.. Второе отстрелялось!.. Третье отстрелялось!.. Четвертое отстрелялось! — выкрикивали командиры орудий.

— Телефонист! Доложить... по цели номер шестнадцать израсходовано двадцать четыре осколочно-фугасные гранаты.

— Стой! Огневым взводам... перерыв... старшего на батарее... к телефону.

— Неожиданно немцы заняли выступ леса западнее Холявина. Фланг второго батальона загнулся, пехота отошла в хутор... Не знаю, что из этого получится. Если немцы войдут в лощину, плохо придется... запишите данные по цели помер ноль два... лощина позади НП... Все!

Спустя четверть часа, Варавин звонил опять, передал данные по рубежу южнее хутора Холявина.

Положение на переднем крае неустойчиво. На пехоту, кажется, надежды плохи. Району Холявина грозит окружение, если немцы продвинутся на юг. Варавин произвел контрольную пристрелку подступов к своему наблюдательному пункту.

В таких случаях хлопот у старшего на батарее прибавляется, как, впрочем, и у командиров орудий. Пристрелка НП — задача щекотливая. Нужна высокая точность. Небольшая ошибка — и снаряд угодит в ячейку командира батареи.

Светит луна. В вышине сверкающей дугой опоясал небо Чумацкий Шлях, мириады мерцающих миров. Далекие таинственные светила. Не раз глаза артиллеристов в минуты тревог обращались к звездам. Установилась тишина. Надолго ли? Нужно проверить веер.

— Внимание... огневые взводы, по местам!.. Слева фронта батареи отдельное дерево... выше кроны... яркая звезда на фоне других... Венера... Первое! Второе! Третье! Четвертое!.. Угломер сорок один десять. Наводить в... Венеру!

Наводчики установили отсчеты, наводят орудия по звезде. Командиры орудий после проверки доложили о готовности.

— Отметиться по основной точке наводки!

Только головкой панорамы наводчик отмечается по точке паводки, стволы остались в прежнем положении.

— Отметка первого... двадцать девять пятьдесят шесть!

Отметились и остальные орудия. Считанные с угломерного кольца отметки сравниваются с прежними. Истинными считаются отметки, полученные после наводки по Венере.

Таким образом производится быстро, с высокой точностью построение или контроль построенного прежде параллельного веера. Этот способ применяется давно, с тех пор как артиллерия начала вести огонь с закрытых позиций. Сущность его состоит в том, что небесные объекты, такие, скажем, как Луна или Венера, принимаются как удаленные в бесконечность. В действительности, понятно, это не так, но в сравнении с величиной интервалов между орудиями допускаемая погрешность ничтожна и не имеет практического значения.

Контроль веера закончен. Расчеты вернулись продолжать прерванный отдых. Прошло минут десять. Телефонист, бормотавший в своем ровике, поднялся.

— ...разрешите доложить! С НП передают... по местам! — и затем: — НЗО «Зубр»... шесть снарядов, беглый огонь!..

Прошло две-три минуту и снова:

— Правее ноль десять... прицел меньше шесть... огонь! Где-то за хуторской окраиной взлетали ракеты. Цветные трассирующие очереди поднимаются в небо, обгоняют одна другую. Холодным блеском сверкают бризантные разрывы. Доносится грохот рвущихся снарядов, орудийные выстрелы.

На переднем крае неспокойно. Похоже, пехота 2-й немецкой армии еще не утратила пыл, с которым рвалась к Москве, и не склонна соблюдать ночную паузу, как было поставлено в дивизиях 6-й немецкой армии, с которыми мы имели дело прежде.

Расчеты едва успевают занять щели — новая команда зовет их к орудиям. Не только в 6-й батарее. Факелы орудийных выстрелов полыхают слева, справа, в тылу. Стрельбу ведут десять-двенадцать батарей.

Начались перебои в связи. Первый порыв обнаружился скоро.

— Стой! — передает телефонист. — Цель номер десять... правее ноль сорок... батареей... «Пеликан»... «Пеликан»...

НП умолк. Наводка закончена. Орудия готовы к выстрелу. Движение людей остановилось. Какую команду хотел подать командир батареи? «Огонь!»? А, может быть, «Стой!»? Я не знаю, и никто не знает этого на ОП.

Телефонист отправился исправлять линию. Расчеты ждут. Поразмыслив минуту, я решил подать команду «Огонь!», назначив 4 снаряда. Орудия отстрелялись.

Позиция замерла. Тянулись минуты ожидания. Орудийные номера переговариваются у своих мест. Прошло четверть часа.

— ... НП ответил!.. «Пеликан» на линии!.. — кричал из ровика телефонист.

— Правее ноль пятьдесят... батареей... четыре снаряда... десять секунд выстрел... огонь!

Телефонист передал доклад о расходе снарядов. Командир батареи приказал начать второй БК — третью полутысячу снарядов за сегодняшний день.

— НЗО «Зубр»... прицел меньше восемь... шесть снарядов... беглый огонь!

И снова над длинными стволами плещется ослепительно-белый фейерверк пламени. Четко видны на лимбе буссоли цифры.

— Стой!

Снова прогремела очередь. За ней еще две. Пляска света оборвалась. Позиции погружаются в темноту. Поступают доклады командиров орудий:

— Первое по НЗО «Зубр»... расход восемнадцать осколочно-фугасных гранат... второе... третье... четвертое...

— ...разрешите доложить, — проговорил телефонист, — передали... наблюдательный пункт снимается...

Мой карандаш машинально скользил на бумаге, а в мыслях тревожный голос телефониста. Что значит «снимается»? В случае отхода командир батареи обычно сообщал о смене НП. Не понимаю... Раз НП снимался, нужно готовиться и к оставлению позиций. Не упоминалось ли об этом?

Но связи уже не было. «Пеликан» умолк, оборвав на половине предусмотренное Боевым уставом артиллерии обычное и неизменное предупреждение: «Отключаюсь»... И все?

— Так точно, все... Еще, товарищ лейтенант, перед этим я слышал в трубку... кого-то вызывали на КП дивизиона очень срочно... отключились и без предупреждения снялись, ничего не сказали, — растерянно закончил телефонист.

Да, со вчерашнего дня все идет через пень-колоду, а с наступлением темноты началась чехарда какая-то. Частые стрельбы. Большой расход снарядов. И в довершение всего — снялся НП, то есть ушел... Куда? Зачем? А огневые взводы?

Я вернулся к буссоли. Перестрелка в стороне Холявина не затихала. На северо-западе полыхал, освещая горизонт, пожар. Взлетают ракеты. Рассеиваясь, несутся цепочкой трассирующие очереди. Багровыми сполохами светятся разрывы невидимых снарядов.

76-миллиметровая батарея западнее Полуботок возобновила огонь. К ней присоединилось еще несколько. Огненные языки мечутся слева и далеко впереди, на немецкой стороне.

Что происходит на переднем крае? Варавин пристрелял несколько целей в районе Холявина, данные очерчены на моем бланке. Но что пользы от этого, если НП снялся? Варавин — предусмотрительный командир. Поступать так — не в его правилах. Видно, были важные причины, если НП отключился с такой поспешностью.

Нужно приниматься за дело: проверить готовность к самообороне, переговорить с командиром орудий, найти дозорных.

Васильева нет. Савченко отправился к командиру батареи. Старшим на ОП останется Орлов. Я пойду к дозорам. В случае надобности телефонист даст трассирующую очередь из трофейного автомата.

— Разрешите вызвать расчеты? — спросил Орлов, он сразу оценил обстановку.

Прерывать отдых людей нет надобности, пока, по крайней мере. Пусть Орлов возьмет двух человек, чтобы обозначить границы секторов, ориентиры, нужно проверить освещение приборов, подготовить ящики со шрапнелью.

Одного из дозорных я встретил в конце улицы. Ему, в паре с другим, указан для патрулирования ближний квартал. Задачу дозорный знал. Где его помощник? Отлучился? Зачем?

Запрещалось отклоняться от маршрутов. Дозорный звал товарища, но тот пропал куда-то. Найти немедленно! Только после выстрела через забор перемахнула тень.

Патруль 2-го огневого взвода оказался добросовестней. После осмотра открытой позиции, подготовленной для 3-го орудия, я вернулся к буссоли.

Вне обстановки

— Что же делать? — спрашивал Васильев. Он вернулся. — И связи, как назло, нет...

Наблюдательный пункт снялся. Приняты меры к самообороне. Васильев собирается -уходить? Перед вечером положение было иное, а сейчас я не могу разрешить никаких отлучек. Пусть Васильев приступает к своим обязанностям.

— Досадно... но ничего не поделаешь, — проговорил уныло Васильев и указал в направлении колодца, где виднелись девичьи фигуры. — Их... нужно проводить... задержат дозорные.

Вот дела!.. Но они показались мне совершенно безнадежными, когда в одной из фигур я узнал девушку в сером платье. Она!

Девушки, освещенные луной, стояли одна рядом с другой. Ждут. А может, и нет, им безразлично — придем мы или нет. И удерживал их тревожный свет недалеких ракет, ночная темнота. До колодца полсотни шагов. Но мне казалось, что ни в эту минуту, ни в следующую и никогда в будущем я не преодолею этого расстояния.

Стало грустно от того, что нельзя уйти от буссоли, и от того, что я не знал девушку раньше, и теперь, когда она пришла, не узнаю, она останется такой же далекой и недосягаемой, как звезда, по которой я сверял веер.

— А, может, подождем? — Васильева занимали, по-видимому, те же мысли.

Ждать? Зачем? Девушки окоченеют, нет, это не для нас. Их нужно отправить... проводят орудийные номера.

— Дайте ваши палатки, — обратился Васильев к телефонистам и зашагал к колодцу.

Впереди стрельба стала затихать. Умолкла батарея в лесу. Слева, в стороне гомельской дороги, гудели машины.

— Связь есть! — радостно воскликнул телефонист. — Сержант Митрошенко передал... сматывает линию... командир батареи выехал на ОП... разрешите ему отключиться?

Прошла еще минута. Вспыхнули фары и погасли. Едет кто-то, кажется, Варавин. Поворот, еще поворот и, осветив фигуры у колодца, машина остановилась. С подножки прыгнул Варавин.

— Скверно... хутор Холявин оставлен... Автоматчики атаковали с тыла. Пехота ушла и не предупредила. Телефонную линию перерезали. Хотел прикрыть... цель ноль два... не мог связаться с вами... ералаш... едва выпутался, потерял двух человек. Южнее Роища держались только роты первого батальона. Рябцы, Малиновка оставлены... теперь батальон в мешке. Если пехота не сумеет закрепиться, мы будем вести огонь прямой наводкой. Командир корпуса приказал... все батареи остаются на занимаемых позициях. Варавин объяснял случившееся тем, что наши части ввязались во встречный бой и поэтому не сумели удержаться на рубеже восточнее гомельской дороги. Пехота должна перестроить боевые порядки и закрепиться непосредственно впереди артиллерийских позиций.

— ... это благое намерение напоминает день возвращения к Малину, — продолжал Варавин. — Никто не думал, что придется стрелять прямой наводкой с закрытых позиций... и тут тоже... — Помолчав, он продолжал: — Едва ли артиллерийские начальники согласятся с тем, чтобы пять артиллерийских полков были отданы на съедение немецким минометам... только для того, чтобы помочь пехоте занять очередной оборонительный рубеж. А потом что?.. Но это между нами... Где Савченко? Вызовите!

Замполит зашел к старшине, он собирался на НП, может быть, задержался...

Посыльный вернулся, доложил, что политрук отбыл около часа назад.

— ...я предупреждал... сообщать о всех, кто направляется на НП... Час назад? Попадет к немцам... снимайте третье орудие... Смольков занял за хутором ближний НП... Сигналы для всех... появление автоматчиков... две красные ракеты... там, возле освещенной крыши. Если включится Митрошенко, передайте о замполите.

— Товарищ комбат, ужин готов! — подошел старшина. — Стол накрыт возле буссоли.

Никакого стола, разумеется, нет. Крошечная лампа освещала ящик, опрокинутый на ребро, скатерть [палатку] и котелок. Старшина не желал поступаться терминологией нормальной обстановки.

— Нельзя ли тут помыться? — Варавин благодарил старшину.

Политов был добросовестным человеком и толковым старшиной. Он понимал, что командир батареи нуждался в заботливом отношении больше, чем кто бы то ни было другой на позиции.

— ...сделаю! — и, щелкнув каблуками, ушел. Потом вернулся. — Теплая вода будет через пятнадцать минут, через тридцать... горячая, а если командиру угодно, через час приготовлю все, что полагается в полевой бане.

Варавин отправился вслед за старшиной.

Мимо прошло 3-е орудие, снова на прежнее место. Я возвращался к буссоли. Навстречу торопливо шагал Васильев.

— Все в порядке, я уладил. Идите к командиру батареи. Я договорился.

О чем он толкует?

— Идем в гости, быстрей, у нас три часа.

Варавин причесывал мокрые волосы, знакомился со схемами. Ему помогал Орлов.

— Три часа я согласен управляться с вашими обязанностями... дайте записи... раньше вы вели их аккуратно... Небрежность... плохой аргумент для всякой просьбы... возьмите связного... не опаздывать!

Обе девушки ожидали у колодца. Васильев назвал меня. Потом взял свою знакомую под руку и удалился. За ним ушел связной.

Я взглянул на девушку. Она продрогла — платье под брезентом плащ-палатки. Локоть дрожал. Она протянула сквозь проем руку.

Девушке знакомо устройство плащ-палатки?

— Да... это разрез для оружия... Почему она не назвала своего имени?

— Подождите... меня зовут Ю. З.

Ю. З. стояла тут целый час?.. Озябла?

— Да... прохладно... хотела дождаться... Куда делась ее подруга?

— Ушла с лейтенантом.

Потом Ю. З. рассказала о себе. Она из Чернигова, вместе с матерью приехала на хутор к родственникам. Многие жители бежали из города, спасаясь от бомбежки, оставили все имущество. Ее родственники пригласили меня в гости.

В гости? Не лучше ли побыть здесь? Я провожу Ю. З. к самому дому. Она поддерживает приглашение?

— О, я первая... не хочу... здесь... страшно.Пойдемте... подруга уже, наверное, дома.

Двигалась Ю. З. медленно. Полы плащ-палатки поминутно выскальзывают из рук, позади волочился нижний угол. В нерешительности Ю. З. остановилась. Я подстегнул углы, повернул ее лицо... губы раскрылись... в глубине глаз мерцал отблеск звезды.

Ну, Ю. З., согрелась?

— Нет... не совсем.

Дозорные, 3-е орудие, передний край, все заботы отошли прочь. Осталась только Ю. З. Тепло, исходившее от нее, проникло сквозь одежду.

Ю. З. порывалась идти и снова останавливалась, оправляла плащ-палатку.

— Идемте, — она не двигалась. — Завтра встретимся?

Не знаю, в моем представлении завтрашний день — - далекое неведомое будущее. Я располагаю тремя часами. Хочу разглядеть Ю. З., узнать все, что известно Ю. З. о себе и чего она не знает, не знают ее родители, все, чем наполнена ее душа и сердце. Все!

— Рассказывать сейчас... да... о чем?

Зачем она пришла к колодцу и зачем уходит? Она оттолкнула сержанта и укрывалась под плащ-палаткой... Зачем Ю. З., отстраняясь, тянется вновь? Почему у нее такие уголки губ, глаза и, вообще, почему она Ю. З.?

— ...расскажу все... что знаю... если забуду, подскажете, правда?.. Не хочу домой... дышать... палатка мешает.

Она улыбалась и начинала снова.

— Столько вопросов... не хватит ни ночи, ни дня... не буду отвечать... разве мало того, что я здесь? Ну, хорошо, расскажу... но зачем это вам?

Когда я уйду, а это произойдет так или иначе, возьму с собой все, что о ней знаю, трепет губ, тепло ее тела... плоть и душу Ю. З. И пусть не упрямится. Если она не желает, я обойдусь... создам свой образ... модель Ю. З.

— ...не хочу... — голос изменился, — чтобы меня уносили без меня... нет... нет...

Ю. З., Ю. З.!.. У нее нет выбора... никакого... она сделает так, как я сказал, и все то, что утаит она и не доскажет, я придумаю сам... Неужели Ю. З. согласна, чтобы незнакомый лейтенант создавал ее наново и, к тому же, придал какие-нибудь не свойственные ей черты? Она подвергает себя страшной опасности... Воображение создаст лишь жалкое подобие того, что существует наяву, что возникло и возросло в ней и что унаследовала она от рождения... Готова ли она так легкомысленно расставаться со своей сущностью? Ну, Ю. З., я жду!

Она стояла, прислонясь к стволу липы. Упругая девичья грудь отдаляла и вновь приближала ее лицо.

— Хорошо... согласна, но... не сейчас... боюсь представить себя другой... расскажу все... позже, ради бога, идемте... мама волнуется, — она не двигалась с места.

Послышались шаги. «Стой, кто идет?» — раздался голос дозорного. Ю. З. вздрогнула. Никуда никто не шел. Дозорный ответил, что Васильев прошел час назад.

— Заколдованное дерево... отойдем мы, наконец, отсюда или нет? — строго спрашивала Ю. З. и возвращалась под сень липы.

Хуторок притих, но не собирался отойти ко сну. В окнах — то в одном, то в другом — пробивался свет. Жители ожидали утра.

Ю. З. оставила липу и двинулась к дому. Во дворе, кажется, никого не было. Ю. З. открыла дверь. В большом помещении мигала свеча. На лавке сидели старик и две женщины. Одна — старушка, другая — помоложе. Меня усадили за стол.

Подан чай и стаканы. Вошла подруга Ю. З., Васильев. Дед разгладил бороду, щурил глаза.

— Милости прошу отведать, что бог послал...

Девушки молчали. Меня стесняла обстановка в комнате. Хозяева допытывались, далеко ли немцы? Займут ли хутор?

Ни Васильев, ни я не решались говорить правду. Оставлять в заблуждении искренних и простосердечных людей — совестно. Кажется, хозяева понимали наше состояние. Беседа не клеилась.

— А может, товарищи командиры желают чего-нибудь погорячей? — и дед поглядел на женщин. Старая голова, видно, подсказала ему, что мы сыты и единственное, чего хотим, — поскорее выбраться из-за стола.

Васильев поднялся, поблагодарил за угощение. Девушки в нерешительности переглянулись. Васильев щелкнул каблуками.

— Я готов, как обещал, осмотреть ваши укрытия. Пойдемте, — и шагнул к выходу.

Девушки показывали «инженерное» оборудование усадьбы. Вышла и старушка. Под стеной вырыты две глубокие щели, перекрыты фанерой, поодаль вход в погреб, там хранилась часть домашнего имущества и кувшины с молоком.

— На первый случай... достаточно, — рывком выбравшись из щели, резюмировал Васильев, — только не выдержано заложение... близкий разрыв может вызвать обвал стенок... не уходите от укрытий, послышится вой снаряда... бросайтесь на землю немедленно. Передвигаться по-пластунски... лежачий менее уязвим, и пословица говорит... лежачего не бьют.

— Господи... за какие грехи? — взмолилась бабуся. — Да неужто убьет? Невинного? — и начала об антихристе и немцах.

Разговор грозил затянуться. Ю. З. дергала позади шнур моего пистолета. Начали прощаться. Васильев рекомендовал хозяевам на ночь занять укрытия. Девушки вызвались провожать.

В хуторе тишина. По всей округе светят ракеты. Васильев с девушкой скрылись в темноте. Ю. З. куталась в плащ-палатку, вспоминая школу, Чернигов, посещение позиций.

...Снова и снова она уходила от ворот и возвращалась обратно. Луна зашла. Стало совсем темно. Полыхали ракеты. Откуда-то издалека доносились звуки редких пулеметных очередей.

Когда я в десятый раз вернулся, притихшая Ю. З. решительно переступила порог. Я вошел в дом. Ю. З. остановилась. Я повернул к выходу, но она прикрыла дверь и шептала невнятное о развалинах города и страхе.

Всякое представление о времени исчезло, и мир, со всеми своими ракетами и стрельбой, растворился во мгле девичьей комнаты. Очнулся я от ударов, которые доносились снаружи. Стрелки показывали четыре часа.

Ю. З. вздрогнула. В полумраке обрисовывалось ее лицо. Она не понимала ни стука, ни того, что я должен уйти, и, казалось, не имеет сил, чтобы разомкнуть объятия. В доверчивых, широко раскрытых глазах мелькнул проблеск надежды и угас.

За стеной не прекращались нетерпеливые удары.

Ю. З. приободрилась, сказала слова прощания. Взгляд снова теплился радостью. Она приникла, улыбаясь сквозь слезы, заслонила дверь.

— Я приду к колодцу, — и опустила руки.

Горе опоздавшим!

— Сорок минут стучу! Поднял стариков из-за вас, — встретил меня Васильев. — Слишком уж тихо...

Васильев не договорил. Звонко и отрывисто простучала короткая очередь. Совсем рядом, кажется, в огороде. Васильев прибавил шаг.

— Дурак пульнул с перепугу... а может, кто из наших... охрана ближнего НП, — высказал неуверенно предположение Васильев.

На улице — ни души. Только наши шаги отдавались в тишине.

— Так опоздать... ну, скандал неминуем!

Был тот час, когда ночь ушла, а утро еще не наступило. В предрассветной мгле виднелись кладбищенские деревья. Сейчас поворот, за ним — позиции. Ну, шире шаг!

— Пойдем сюда... ближе, — приподнялся Васильев над изгородью. В то же мгновение взвизгнули пули и частой дробью застучали в стену дома.

Мы бросились в изумлении на землю. Неужели... немцы? Вот колодец... где же орудия? 4-е стояло в сотне шагов...

Я оглядел огород. Пусто... Никаких признаков. Кучи вчерашней ботвы громоздятся на развороченном бруствере.

Васильев привстал. Струйки пламени вспыхнули у колодца, и пули защелкали вокруг. На ОП немцы!

Что делать? Ушла батарея... Куда? Немедленно убраться отсюда...

Вдоль забора тянется канава. Кладбище в сотне шагов. Как проникнуть туда? Дальше лес.

— Наши орудия не могли перелететь, как куропатки, в воздухе. Наверное, подались на Чернигов... я слышал шум, вроде тягачи, — перевел дух Васильев.

Где-то невдалеке затарахтел мотоцикл. Васильев замер. Послышались выкрики. Чужая речь... Хутор заняли немцы!.. Прощай, Ю. З.!

Десять шагов... пять... И вот кладбищенская изгородь.

Наступает утро. Позади простучала новая очередь. Неужели немцы следят за нами? Лежим, не двигаясь. Прошло несколько томительных минут. Гул мотоцикла стал удаляться.

— Здесь рубили маскировку, — указал Васильев, — вот следы гусениц... вчера не было...

По дороге совсем недавно шли тягачи с орудиями. Не иначе, наши! Значит, 6-я батарея двинулась в сторону города.

— Но где этот прохвост... связной? — вытирал струившийся по лицу пот, ругался Васильев.

— Я здесь, товарищ лейтенант, — раздался голос. Из-за могилы выглянула голова в пилотке и тут же скрылась. Связной.

— Ну... вылезайте оттуда, — подбадривал его Васильев. Боязливо озираясь, орудийный номер высунул голову, он не выпускал могильный крест из рук.

— Так вы... тут, значит! — грозно приступил к нему Васильев, — Ну... так что же случилось?

— Товарищ лейтенант, я не виноват... послал командир батареи, ругался... Я обошел все хаты, подумал, что вы слышали... вернулся, спросить хотел возле колодца дозорных... они погнались и стали стрелять, — связной уставился вытаращенными глазами, он еще пребывал под впечатлением встречи с «дозорными».

Втроем мы оставили кладбище и двинулись в лес. Васильев осмотрел следы.

— Что же случилось, связной? В ряду всего-то семь-восемь хат.

Васильев, сколько ни пытался, не мог получить вразумительного ответа. Но не беда... Теперь известно, куда идти. Вперед!

Мы бежали по обочине, не теряя из виду гусеничный след.

— Что это? — Васильев остановился.

Позади знакомые хлопки. Звук мины. Одна, другая, третья. Разрывы ложатся в глубине леса.

Покинутые строения. Место напоминает недавно оставленную лагерную стоянку. Прямой отгоризонтированной полосой тянулась передняя линейка. Ряды пустых палаточных гнезд, летние классы. Васильев развернул карту. Тщетно он искал среди зеленых квадратов южнее Полуботок поляну и ряды палаточных гнезд.

Начались заросли. Орешник. Высокие, развесистые кусты, примятые гусеницами, уже поднялись над колеей. Слева, километрах в пяти, видны крыши домов.

Скоро до слуха стали доноситься выкрики. Потом прекратились.

— Повернем на голос, нужно спросить... — сказал Васильев.

— Немцы... ей-богу, товарищ лейтенант, — орудийный номер в испуге остановился, — кричат чудно как-то, слов не разберешь.

Какие там слова! Это команды. Недалеко располагаются огневые позиции.

Гусеницы сделали еще один поворот. Знакомый голос! Команды подавал Варавин.

Посреди поляны, подняв стволы, стоят уступом орудия. Позади фронта шагал Варавин с записями в руках. Завидел нас, приостановился и снова зашагал, продолжая подавать команды.

Моя гимнастерка промокла насквозь, нити паутины. По лицу Васильева катил пот, он выглядел ничуть не лучше.

Варавин выслушал рапорт, пристально оглядел обоих, подал команду «Стой!» и умолк. Пауза длилась долго. Не останавливаясь, Варавин шагал, но уже не у буссоли, а перед нами. Пять шагов туда, пять — обратно.

— Я обошелся по-товарищески... чем же ответили вы? — заговорил он вдруг. — Разве не был назначен срок?.. Разве не говорилось о связном?.. Они совершенно не знают простейших вещей... командиры!

Варавин говорил по привычке медленно, не меняя интонации. Сам спрашивал и сам отвечал. Расчеты у орудий притихли. Я чувствовал их взгляды и не находил решительно ни одного слова для ответа.

— Товарищ младший лейтенант, посланный вами связной... — воспользовался Васильев паузой, — напоролись на автоматчиков... связного нашли на кладбище... в пять часов... когда выбрались...

— Кто позволил вам говорить и причем тут связной?! — в изумлении Варавин остановился. — Речь идет о вас... командирах из моей батареи... Возмутительно!.. Вопиющее нарушение воинской дисциплины... Я не желаю оставлять подобные проступки без наказания. И вы ответите по всей строгости военного времени... Савченко донес комиссару. Должен и я сообщить командиру дивизиона. Буду настаивать на расследовании, чтобы выяснить, насколько вы оба дорожите вашими командирскими обязанностями, доверием старших и людей, вам подчиненных.

У стен города

Среди ореховых зарослей

Взвесив последствия, которыми грозило 6-й батарее опоздание двух командиров, Варавин еще раз оглядел нас обоих и подал команду «Перерыв!».

И зашагал снова, но уже молча. Прошло не меньше пяти минут, прежде чем он остановился.

— Наши батареи сменили позиции. Пехоте приказано закрепляться на рубеже Толстолес... Александровка... овраги западнее... и дальше к Холявину, выбить автоматчиков, проникших в Полуботки, восстановить оборонительную линию. Южнее Холявина обороняются подразделения третьего батальона. Западнее, к гомельской дороге, первый батальон десятого стрелкового полка, второй батальон охватывает с юга хутор Полуботки... Положение в районах западнее гомельской дороги не выяснено... НП шестой батареи... отдельные дома в одном километре севернее Александровки. Я уезжаю. Приступайте к своим обязанностям, все!

Варавин подготовил, пользуясь картой, данные по рубежам ПЗО на дороге Толстолес — Александровка, аккуратно выписал на бланке цифры. У орудий большая часть работ сделана. Осталось докончить отделку щелей.

Командир батареи сделал удачный в смысле маскировки выбор. Со всех сторон ОП укрывал густой, высокий орешник.

Смешанный лес и заросли, как показывала карта, занимали пространство от хуторов до Чернигова. В тылу ОП 6-й батареи лежал длинный овраг. По дну его тек ручей. Склоны поросли соснами. Дальше обозначен квадратиками какой-то объект — то ли лагерь, то ли складская территория.

Старшина подвез завтрак. Предприимчивый дух толкал его к непрерывным поискам, если не продовольствия и одежды, то иного хозяйственного имущества. Политов успел осмотреть строения за оврагом.

— Склады... ничего подходящего... противогазы и какие-то железки к трамваю или швейным машинам... — и перешел к делу. — Забрались вы... два часа колесил, чуть было не покормил чужих... Гляжу... 107-мм пушки, остановился, они с котелками: «Повар... завтрак!» Тут много наших... пять-шесть батарей. Разрешите начинать?

Солнце поднималось выше, просвечивало насквозь верхушки орешника. Крупные мохнатые листья тихо шевелятся, роняют капли утренней росы. С недалекой позиции изредка долетали возгласы команд.

Телефонист запросил разрешения, и расчеты направились на кухню.

— Ну дела... Командир батареи не удовлетворен объяснениями, — присел рядом Васильев. — - Начнется расследование... что отвечать дознавателям? Черт побери, скверная история... и этот бестолковый связной... опоздание... на все готов, только бы заглянуть в ее двор... видно, придется вести огонь по Полуботкам... — горестно закончил он.

Да... военный человек не знает, до чего прихотлива и своевольна иногда судьба. Сколько за прошедшие месяцы повстречалось на тысячекилометровом пути женщин и девушек с ласковыми глазами, доброй приветливой улыбкой. И все остались позади... Судьбе угодно послать навстречу 6-й батарее девушку в сером платье, вернуть ее к колодцу, чтобы внезапно обрушить на человека ощущения, которые остаются с ним навсегда... А с ней?.. Что станется с Ю. З.?.. Станется... уже сталось... очереди ведь слышала... Придет к колодцу... и вернется... О, тысяча чертей! Мое опоздание — пустяк по сравнению с тем, что уготовано для Ю. З. ...бедная девушка!.. Впрочем, еще неизвестно, как решат начальники... Уйти с боевых порядков и отсутствовать столько времени... а причина?

Есть не хотелось. Каптенармус унес наши котелки нетронутыми. На поляне стелился дым укатившей кухни.

Слева батареи открыли огонь. Расчеты собрались кучками, курят. Было 8 часов.

Нужно отгоризонтировать буссоль. Магнитная стрелка залегала, и уровень уходил от среднего положения. Я глядел на цифры под стеклом и ничего не видел. Перед глазами запрокинутое лицо, Ю. З. вязала волосы и шевелила губами...

— ...разрешите доложить?.. По местам! — выглянул из ровика телефонист.

Грохочут выстрелы, снуют люди у орудий.

Цели разнородные: огневая позиция минометов, колонна машин, наблюдательный пункт, кухня. Дальность 12–16 километров.

— Стой! СО — шестьдесят два^[19]... шесть снарядов... Направление стрельбы изменялось на 6 00. Номера налегли на станины. Довороты сделаны... Готово!

— Огонь!

Пригревает солнце. Выцветшие просоленные гимнастерки орудийных номеров темнели все больше на спине и плечах.

Политов сказал правду. В зарослях занимали позиции многие батареи. И обе — нашего дивизиона. Они делают столько же очередей по дивизионной цели СО-62, сколько и 6-я.

Стрельба продолжалась. Орудийные выстрелы то редеют, то учащаются, как будто командиры батарей сговорились между собой.

— Стой... цель номер двенадцать... один снаряд... — передавал телефонист.

Орудия снова разворачиваются в основном направлении и ведут огонь по цели № 12 — огневая позиция 105-миллиметровой батареи. Кажется, она находилась в районе севернее деревни Толстолес.

В 10.30 наступил перерыв. Над орудийными стволами волнами колеблется горячий воздух.

Горизонт в западной части неба к полудню стал темнеть. Сгущались тучи. Кажется, шло к дождю. Дым стелился после выстрела по низу.

Кусты в секторе стрельбы оголились начисто. Гуляют листья на поляне, ложатся кучами меж орудий, на бруствере, в окопах. Поставленные для маскировки деревья валятся каждый раз. Но грунт не поддавался, лишь травяной покров порыжел местами. В задульных конусах образовались голые пятна.

Расчеты возобновили маскировку и после уборки направились в укрытия. Расход снарядов близился к лимиту. Телефонист передал об этом на наблюдательный пункт.

— Снаряды сейчас подвезут, — последовал ответ, — старшему на батарее направить команду для осмотра воинских складов в районе огневой позиции. Возглавить лично. О результатах доложить через час.

Что мне делать на складе? Но... нужно собираться. Васильев, шагавший у орудий, вызвал помкомвзводов, просмотрел мои записи.

Старший сержант Смолин собрал команду. «Шагом марш!» Извилистые козьи тропки во всех направлениях прорезали орешник, густые заросли сосняка.

Перед оврагом команда остановилась. Я прошел в оба конца, осмотрел склоны.

Территория склада огорожена колючей проволокой. Начался осмотр. Двери во всех помещениях распахнуты. Валялось техническое имущество. Для нужд полка оно, по-моему, не годилось. Я поручил команду Смолину и вернулся на ОП.

Да, война идет своим чередом, а служба — своим. Всякий начальник обязан решительно пресекать нарушения дисциплины, тем более командир батареи, тем более со стороны командиров взводов, его непосредственных помощников. И не только из соображений собственного авторитета. В подчинении командиров взводов — люди. Как истолкуют орудийные номера, командиры орудий мой проступок? Без всякой необходимости с точки зрения интересов подразделения старший на батарее едва не сделался мишенью немецких автоматчиков. Возможно, еще хуже. Своей беспечностью командир навлекал немецкую кару на мирных жителей, людей неповинных, если бы пришлось отстреливаться. Мое опоздание при тех обстоятельствах, в которых находилась 6-я батарея, выходит за рамки дисциплинарного проступка, его следует толковать как уклонение от службы на поле боя. Я скомпрометировал себя перед начальниками так же, как и в глазах орудийных номеров, несущих службу у орудий. Меня ждет наказание, возможно, даже военный суд...

Что же делать? Предаваться унынию и приниженно ждать судебного разбирательства? Нет! Я виновен... бесспорно... знаю, в чем... обязан чистосердечно признать это и доказать мою решимость нести службу лучше, чем прежде. Восстановить доверие никто не препятствует. А Васильев? Говорить с ним я не хочу. Мы оба знаем — это запрещено уставом. И в сговоре нет надобности. Васильев имеет свое мнение, и он отвечает сам за себя. С этим решением я вернулся к буссоли.

Васильев невозмутимо подавал команды, выговаривая командирам орудий. На позициях необходимо поддерживать воинский порядок.

До чего уж просто — подвозить боеприпасы. Но и тут существуют свои правила. Во время ведения огня артснабженец не имеет права появляться на позициях, демаскировать их. Расчеты не начнут разгрузку, пока не подана команда «Стой!». Артснабженец должен ждать, укрывшись поблизости.

Но и другие батареи нуждаются в снарядах. Ждать сколько? Артснабженец с ходу подкатил к орудиям, и расчеты — имеют возможность или нет — должны начинать разгрузку.

6-я батарея ведет огонь. Поодаль — две машины взвода боепитания. Васильев выслал их за пределы ОП. Артиллерийский техник, старший колонны, уговаривает шоферов маскировать машины. Требовал Васильев.

— Товарищ лейтенант... выделите людей... для разгрузки, — встретил меня техник.

Я не мог помочь ему. Наступит перерыв, расчеты освободятся. Когда? Кто знает. Требование Васильева справедливо.

— Я получу нагоняй... разгружайте... нужно ехать, а нас заставляют таскать ветки...

Прошло минут десять. Артиллерийский техник порывался связаться с НП. Недоставало еще сгрузить снаряды на дороге и таскать потом к орудиям.

Телефонист принял команду «Стой!». Машины боепитания двинулись на позицию. Васильев вернул их обратно. Пока он старший, никто не имеет права появляться у орудий без его разрешения. Техник должен знать порядок!

— Ждут, видите ли... и он самовольничает, — разгневался Васильев. — Бросайте снаряды, где угодно... я вас проучу!

Наконец, разгрузка началась. Я попросил командира батареи к телефону. Взял трубку Смольков.

— Он у командира дивизиона, — говорил Смольков. — Передаю обстановку... подразделения десятого стрелкового полка отошли на рубеж гомельская дорога... южная окраина хутора Полуботки. Пехота держится кое-как, с наступлением темноты начнет оборудование позиции... сейчас нельзя, минометы гвоздят беспрерывно... шестая батарея поддерживает второй батальон... он, наконец, собрался, пришел в чувство. Командир батальона после ночной передряги спит в ровике Варавина... Связь с ним надежная. Недалеко и командир десятого СП, на пункте командира дивизиона. Правда, Боевой устав пехоты рекомендует наоборот, но дело не в букве... положение, во всяком случае, лучше, чем вчера... А вы? Что случилось в Полуботках? Телефонисты тут говорят...

Не хотелось отвечать на вопрос, заданный в таком тоне. Я сказал Смолькову о складах и недоразумении, возникшем на ОП. Иногда случались раздоры. Артснабженцы обслуживают боевые подразделения и обязаны приспосабливаться к режиму, который установлен на позициях.

— Я доложу, — ответил в конце Смольков, — всего хорошего.

Во второй половине дня начал накрапывать дождь. Команда «По местам!» держит людей у орудий.

— Расчетам разрешается отдыхать, — передал с НП телефонист.

На поляне душно. Мелкий теплый дождик клонил ко сну. Ближняя стрелявшая батарея умолкла. Установилась тишина.

Вернулся со складов Смолин. Я прилег под орешником и уснул. Срывались с листьев капли, стучали по палатке. Одежда отсырела.

16 часов. Дождь перестал. Выглянуло солнце, лучи пронизывают оголенные мокрые стебли орешника.

— Ничего нового, — встретил меня Васильев. — Расчеты отдыхали. С пятнадцати часов закончил третью стрельбу... Приходил начальник химслужбы. Командир батареи приказал выделить ему людей для работы на складах. Я отправил старшего сержанта Смолина... Ваш обед у телефонистов. Командир батареи приказал доложить к восемнадцати ноль состояние материальной части и стрелкового оружия.

Я заглянул в записи, которые вел Васильев. Дальность не менялась. Как порядок на ОП?

У 1-го орудия я нашел Орлова, он производил осмотр ствола. Как работают люди?

— Хорошо... отдохнули и... — Орлов стал говорить о замечаниях, сделанных орудийным номерам.

Расчет занял места. Орудие исправно. Снаряды хранились согласно правилам. Орудийные инструменты и принадлежности, стрелковое оружие, имущество номеров содержались в порядке. Недостает в подсумках винтовочных патронов.

По пути ко 2-му орудию меня догнал телефонист.

— Товарищ лейтенант, передают с НП... по местам!.. По пехоте... цель номер одиннадцать...

Стрельба продолжалась с небольшими паузами. Дальность 10–14 километров.

С самого утра в тылу ухают разрывы тяжелых снарядов. Дальнобойная артиллерия немцев начала обстреливать Чернигов.

Подул ветер. Небо совсем очистилось от туч. Шумит вокруг орешник. Душный дождливый день сменялся холодным вечером.

В 18.00 появились «юнкерсы». Тремя группами, одна за другой, прошли над городом, держа курс на юг.

Со стороны Полуботок слышатся частые разрывы. Это понятно. Но что означал грохот, который доносился с востока — издали, чуть ли не с северных берегов Десны?

Командир батареи сообщил обстановку. Подразделения 10-го СП удерживали занятый вчера оборонительный рубеж. С наступлением темноты пехота собиралась предпринять атаку и ликвидировать разрыв, образовавшийся между подразделениями, которые отошли с направления Петрушин — Холявин. Связь с ними, как и с подразделениями на гомельской дороге, неустойчивая.

Темно и сыро. Сквозь рваные облака выглядывает луна. Дул ветер. Только на третий раз удалось воспользоваться моментом для проверки веера по луне...

— Телефонист, доложить... веер проверен!

...Батарея ведет огонь. Ветер уносит дым. Вспышки пламени на мгновение вырывают из темноты фигуры людей и орудий, слепят глаза.

Не умолкают и другие батареи. Грохот орудийных выстрелов доносится из тыла, откуда-то из района городских развалин.

В 21.00 наступил перерыв. С наблюдательного пункта поступило сообщение: выбить противника из Полуботок и из леса, северо-западнее хутора, не удалось. Немцы сохранили за собой клип, вбитый в боевые порядки 45-й СД, который расчленил их на две неравные части. Одна продолжала обороняться за гомельской дорогой, другая, в состав которой входил 10-й стрелковый полк, была оттеснена к востоку. Передовые подразделения противника отделяло от Чернигова 4–5 километров.

В зарослях слышатся выкрики. Вспыхнули фары. Подошли машины взвода боепитания. Расчеты приступили к разгрузке.

Опять начал накрапывать дождь. Я забрался в палатку и уснул под шум капель.

Мокрый, туго натянутый брезент дрожит от выстрелов. Одна за другой в палатку через открытую торцевую часть врываются воздушные волны, обдавая теплом лицо. Орудия ведут огонь.

Глаз циклопа

Наступило утро нового дня. Похолодало. Дождь, моросивший ночью, лишь освежил траву на поляне и орешник вокруг. Земля под ногами осталась твердой и упругой.

Было 8 часов. Начинались стрельбы. Цель — аэростат. Как утверждали наблюдатели, он маячил с самого рассвета в плоскости стрельбы. Баллон выделяется серым пятном на фоне темных сплошных туч.

Аэростаты применялись еще в первую мировую войну. В отличие от дирижаблей, этот аппарат не предназначен для полетов. Аэростаты использовали в разных целях, в том числе для наблюдения за полем боя. В корзинах, подвешенных к баллону, установлены средства связи, приборы наблюдения, размещается обслуживающий персонал. Наблюдательный пункт, поднятый на заданную высоту, совершенно незаменим на равнинной местности. Немцы не обременяли себя заботами по прикрытию их с воздуха. Наша авиация появлялась очень редко. Аэростату мог угрожать только огонь артиллерии. Если позволяла дальность, она обстреливала район размещения наземного оборудования, иногда целью служил сам аэростат. Но орудия дивизионных артиллерийских полков, в боекомплекте которых была шрапнель, — 76-миллиметровые пушки и 122-миллиметровые гаубицы — имели недостаточную дальность, а в корпусной артиллерии огонь шрапнелью вели только 107-миллиметровые батареи. Аэростат был мало уязвимым.

Укрыть наземное оборудование на удалении от переднего края нетрудно. Подобно глазу циклопа, наблюдатель с высоты проникал взглядом во многие места, скрытые от наземного НП. Аэростат вел разведку целей, засечку их и управлял огнем батарей, которые обслуживал.

Подготовка исходных данных для стрельбы по аэростату производится с помощью топографических приборов. Пристрелка велась, как правило, с использованием отсчетов пунктов сопряженного наблюдения. Только по этой схеме, обеспеченной четкой и надежной связью, стреляющий командир имеет шанс решить задачу.

Правда, иногда, как в этом случае, обстановка заставляет спешить. Данные готовятся глазомерным способом. Пристрелка требовала от стреляющего командира высокого искусства.

Как определить положение укрытого в складках местности наземного оборудования аэростата? Это необходимо, иначе нельзя судить о том, как ложатся разрывы относительно цели, а значит, корректировать огонь. Использовать в качестве отправной точки силуэт баллона? Сомнительно, велика дальность наблюдения.

Вместе с тем необходимо действовать быстро. Противник с высоты находил огневые позиции стреляющей батареи и открывал огонь.

Немцы постоянно применяли аэростаты. Под Луцком, в районе Старой Гуты, у Малина и здесь, севернее Чернигова. Аэростат превратился в деталь ландшафта, довольно, впрочем, неприятную. Вот и сейчас он повис где-то западнее Холявина и не снижался ни на минуту.

Телефонисты говорят, что 122-миллиметровые батареи нашего дивизиона уже провели по аэростату несколько стрельб. В таких случаях снаряды не экономят, но результат оказался ничтожным. Аэростат на виду, значит, обозревает район орешника и, наверное, успел засечь наши позиции.

6-я батарея привлечена к стрельбе по аэростату. Я узнал об этом, как открыл глаза, по корректурам, которые выкрикивал Васильев.

Прогрохотала одна, еще одна очередь. Раздалась команда «Стой!». Я подошел к буссоли. Васильев сказал, что расчетам не пришлось спать — всю ночь вели огонь, а с 8.00 — по аэростату. Израсходовано сорок шрапнелей. Дальность — в пределах 8–10 тысяч метров. Стрелял командир дивизиона старший лейтенант Рева. «Стой!»

Расчеты обновили маскировку, и Васильев запросил разрешения на завтрак. Вместо ответа телефонист начал снова:

— ...Трубка двести пятьдесят... батареей... один снаряд... Огонь!

Раздаются выстрелы. Вдали над лесом вспыхнули четыре курчавых облака — разрывы шрапнели. Были то недолеты или перелеты — трудно сказать. Единственное, чем очередь обрадовала всех — командиров орудий, наводчиков, орудийных номеров, меня и Васильева, — интервалами и одинаковой высотой разрывов.

Веер — дымы в воздухе, — венчавший кропотливый труд огневых взводов, был безукоризненным. В этом могли убедиться все, кто наблюдал стрельбу, — свои и немцы.

После третьей очереди стреляющий вывел разрывы на линию наблюдения и двумя, последующими — закончил пристрелку высоты.

Темп замедлился. Дистанционная стрельба сама по себе — занятие хлопотливое. Теперь она усложнялась еще и большим смещением. НП расположен по отношению к цели таким образом, что отклонения разрывов по дальности стреляющий наблюдает, как боковые, а по направлению — как по дальности. В помощь воображению стреляющий составлял дополнительный график. Сложный расчет корректур отнимал время.

Чуть ли не после каждой очереди стреляющий требовал уточнения установок. Я подавал команду «Стой!», определял буссоль огня и докладывал на НП. Стрельба продолжалась.

Белые бутоны разрывов перемещаются все ближе к баллону. Перед фронтом орудий вдруг разорвалась бризантная граната. Противник начал пристрелку. Он спешил подавить батарею прежде, чем ее очереди накроют аэростат.

Телефонист передал доклад стреляющему о бризантном разрыве, ответа не последовало. Старший на батарее обязан напомнить личному составу порядок выполнения команд во время обстрела.

Командиры орудий объявили фамилии номеров, которым разрешалось выполнять обязанности из укрытий. В это число не входили наводчик, заряжающий и замковый.

— Правее ноль ноль два... трубка двести семьдесят... Огонь! — передавал телефонист, и снова: — Огонь!

Перед стволами орудий на расстоянии двести-триста шагов ложились немецкие снаряды. В зарослях стоял дым. Аэростат скрылся с глаз.

Обстрел вела 105-миллиметровая батарея. Часть снарядов рвалась в ветках, но большинство достигло земли. Расчеты оправились от первых пугающих минут.

Пристрелка продолжалась. Наводчики и командиры орудий вели себя неплохо. Этого нельзя сказать о некоторых номерах, особенно из пополнения. Передвигались вяло, припадали к земле, роняли снаряды, гильзы. Командиры орудий оказывают помощь, бегают от панорамы на другую сторону казенника, в ниши и обратно, к своему месту.

Одна за другой ложатся очереди. Все — недолетные. Разлетаются осколки. Появились раненые.

По пути к 2-му орудию я снова увидел аэростат в створе с белым облаком шрапнельного разрыва.

• — Шрапнель израсходована, — выкрикнул Орлов.

Телефонист передал доклад о боеприпасах на НП. Две-три немецкие очереди легли слева на том же удалении,

— Выложить шрапнель НЗ! — приказал стреляющий.

Я подал команду. И тут выяснилось, что часть шрапнели НЗ непригодна — повреждены гильзы. Передки, в которых перевозились НЗ, имели на стенках вмятины. Мне не пришло в голову осмотреть хранившиеся там снаряды!

Орудийные номера метались от орудия к орудию со снарядами в руках. Прошло не менее двух минут, прежде чем удалось собрать шрапнели на три очереди.

— Доложить точное количество, — потребовал наблюдательный пункт.

— Огонь!

— Цель! — передал неожиданно НП, и снова: — Огонь! Расчеты торопились. Я взглянул в бинокль. Что такое?!

Дым разрывов висел неподвижно, баллон смещался, полз в сторону. Улетела еще одна очередь. Вдруг аэростат качнулся, взмыл вверх и в следующую минуту скрылся в тучах.

— Цель! — снова выкрикнул телефонист. — Товарищ лейтенант, стреляющий приказал передать... цель!

— Стой... записать... цель номер три, аэростат... глаз циклопа, — передача с НП закончилась.

Шумная, грохочущая ОП затихла. Высоко над горизонтом опять мелькнул серый продолговатый баллон. С большим креном аэростат стал набирать высоту и, двигаясь в восточном направлении, исчез среди свинцово-серых туч.

Установилась тишина. Долго наблюдатель и все, кто находился на ОП, всматривались в небо, но аэростат не появлялся. Что случилось?

Один из разрывов последней очереди, по-видимому, оборвал трос, связанный с лебедкой, на котором держался аэростат. Возможно, баллон получил повреждение. В таком случае аэростат должен разрушиться.

Ни в тот, ни в следующий день аэростат не появлялся. Противник лишился средств, с помощью которых следил за расположением наших частей.

Уничтожение аэростата стало общей темой в разговорах.

Расчеты забыли о немецких снарядах, которые минуту назад рвались впереди стволов. Орудийные номера редко видели результаты стрельбы собственными глазами, особенно с таким эффектом.

Меня не радовало выполнение задачи. Разговор с командиром батареи не выходил из головы. А тут еще НЗ! Почему в передках перевозились снаряды, не пригодные к использованию?

Васильев осмотрел воронки, оставленные немецкими снарядами. Их насчитывалось около шести десятков. 7 разрывов легли в пределах ОП. У 4-го орудия разрушена щель. Потери огневых взводов — три человека, один убит.

Последними очередями командир дивизиона, кажется, нагнал страху на корректировщиков, сидевших в корзине аэростата. По-видимому, они управляли огнем батареи, которая обстреливала ОП. Когда аэростат, спасаясь от шрапнели, начал менять высоту, немецкая батарея перешла к стрельбе по площади. Это означало, что корректирование прекратилось еще до того, как был поражен аэростат.

Начался завтрак. Пришел политрук Савченко.

— Нужен сухой паек, что ли, товарищ старшина... — Савченко принял котелок. — На НП придешь... еще не доставили завтрак, вернусь сюда... только увезли... Вторые сутки голоден. Я уже стал артиллеристом, знаю... что стреляли наши орудия.

— Ничего удивительного, шрапнель имеется только у нас... Вернее, имелась, — ответил Васильев.

— А в первом дивизионе?

Район его ОП значительно левей, за дорогой...

— Ну, неважно... я глядел на аэростат после каждой очереди. Подвернулась двуколка, хотел сесть, но пехотинец погнал лошадей, он тоже оглядывался. И вдруг аэростат исчез, остался только белый дым. Пехотинец узрел мои эмблемы, остановил повозку и сказал комплимент в адрес артиллеристов.

— Он в самый раз доставил вас. Аэростатчики обстреливали ОП и прекратили огонь только за минуту до своей собственной кончины, — проговорил Васильев.

— Сколько воронок?.. По наблюдательному пункту выпускают снарядов десять, редко двадцать, а тут...

— Потому вы и ушли туда? — не умолкал Васильев.

— Нет. Давно не был во взводе управления... Комсорг, сержант Митрошепко, кроме связистов, ничем не занимается. У лейтенанта Смолькова много дел на пункте, и с пехотой... я едва выпутался, — и Савченко рассказал о том, как шел вчера на НП. — За Полуботками спустились в лощину, повернули вдоль ручья, линия осталась в стороне...

— Зря, — вставил Васильев, — кабель... кратчайший путь.

— ...Не хотелось тащиться по болоту... да и темнеть начинало... прошли километра два, видим... хата горит, будто Холявин... повернули... связной опять нашел провод, но скоро он оборвался. В стороне еще что-то горело, похоже, машина... слышались очереди... Связной искал оборванный конец... нашли кусок, ни туда, ни сюда. Хаты уже близко, вдруг... «Хальт!»... очередь. Мы бросились бежать, связной упал, я перелетел через него... опомнился, повернул обратно, ощупал... не дышит...

— Погиб? — спросил Васильев с горечью. — Жаль... хорошо нес службу.

— Проплутал в темноте, — помолчав, продолжал Савченко, — по правую руку увидел лес. Стало светлеть. Шел около часа, увидел дым... наткнулся на пехотинцев. Сказали, ночью пушки ушли на Чернигов... Потом встретил телефонистов, наши. На позиции застал одного командира батареи. Он сказал, что вы попали к немцам. Меня вызвали к замполиту. Когда возвращался, встретил Варавина...

— Товарищ политрук, неужели я похож на тех, кто попадает к немцам? — с обидой спросил Васильев.

— Нет, вроде... не нахожу... Варавин послал связного... вы не явились к сроку.

— Мы находились в районе ОП... хутор-то невелик, сколько там до крайних хат... — возразил Васильев.

— Невелик... Что же, не слышали, когда орудия снимались?..

— Правду сказать, я надеялся на связного... кто же думал... немцы были далеко от хутора.

— Товарищи лейтенанты, речь не идет о том, что вы думали... Вам приказали возвратиться к часу. Опоздали. Ваше отношение к службе можно объяснить только низкой политической сознательностью, утерей комсомольской бдительности и недопустимой в боевой обстановке беспечностью. Такого случая не было ни в одной батарее. Мы не контролировали, не интересовались вашими настроениями и много доверяли. Я отправил политдонесение. Нужно дать принципиальную оценку вашему поступку, — Савченко умолк.

— Я понял свою вину, считаю... не вам учить меня, — ответил Васильев.

— Я не учу, а требую, — проговорил политрук.

— Вы не выполняете приказаний командира батареи... он запретил передвижение между огневой позицией и наблюдательным пунктом без особого разрешения, за исключением людей, устраняющих повреждение кабеля...

— Я по делу... — неуверенно ответил Савченко, — разные вещи... ушли и... как в воду... Как же понимать?

— По местам! — передал телефонист.

Батарея беспрерывно ведет огонь. Телефонист лишь успевал передавать на НП данные о наличии боеприпасов. Наступила, наконец, пауза. Снова телефонист:

— Товарищ лейтенант, командир батареи приказал доложить насчет неисправных снарядов из НЗ.

Орудийные передки, где хранится НЗ, подготовлены к осмотру. Боковины продырявлены осколками, на гильзах образовались вмятины. Я доложил, что осмотр проводился давно и поэтому не знал о состоянии боеприпасов НЗ.

— Как?! А вчера?.. Получите взыскание, — объявил Варавин. — Снаряды НЗ заменить и ежедневно осматривать, а также каждый раз после смены позиции.

Нужно загрузить снаряды в лотки передков. В НЗ полагалось перевозить три вида снарядов: шрапнель, бронебойные и осколочно-фугасные. Последние — командиры орудий тут же заменили, а шрапнели, по заявлению арттехника, не было ни в артснабжении, ни на складах.

Только в передке 1-го орудия большая часть шрапнельных выстрелов^[20] исправна. Что же делать? Инструкции запрещают комплектовать пушечные выстрелы на позиции. Доклад передан на НП.

Дождь, накрапывавший с утра, прекратился. Небо стало проясняться. Появились «юнкерсы», в каждой группе до тридцати самолетов. Одна за другой плыли одним курсом — на юго-восток.

После стрельбы одной из 122-миллиметровых пушечных батарей северо-западнее Полуботок появилось большое черное облако. Держался дым около получаса, вызывая разные толки о причине своего происхождения.

Со стороны Чернигова летел «хеншель». Стояла маскировка. «Хеншель» сделал несколько кругов и удалился.

В 16.00 приехал командир дивизиона. После осмотра позиции он выразил личному составу огневых взводов удовлетворение за выполнение задачи «Глаз циклопа».

— Огневики! Аэростат... опасный объект, вы знаете почему... вы провели слаженную и меткую стрельбу. Люди на поле боя... пехотинцы и артиллеристы... аплодируют вашему мастерству. Огневым взводам 6-й батареи от лица стреляющего объявляю благодарность.

— Служим Советскому народу! — дружно ответили расчеты.

Командир дивизиона шел вдоль фронта, остановился у 4-го орудия, спросил о номере, который находился в щели в момент попадания снаряда.

— Мне жаль его... ваш товарищ отдал жизнь, выполняя долг перед Родиной... вы своим огнем нанесли противнику большой ущерб.

Командир дивизиона спросил у наводчика:

— Расскажите, что делают наши части в районе Чернигова?

— Отступают, товарищ старший лейтенант, — ответил орудийный номер.

Старший лейтенант Рева оглядел наводчика, повернулся ко мне.

— Товарищ лейтенант, вы объяснили положение личному составу?.. Наши войска обороняются, ведут сдерживающие бои, понятно? — командир дивизиона спросил замкового.

— Так точно, обороняемся... были на Днепре... теперь Десна недалеко... а куда дальше... не говорят ни командиры, ни политрук...

— Мы сражаемся там, где приказано... Днепр, Десна и в чистом поле. На сегодняшний день наша задача и задача пехоты, которую мы поддерживаем, состоит в том, чтобы удержать Чернигов и не пустить немцев на юг.

По пути к машине старший лейтенант Рева заговорил о моем опоздании:

— В такой обстановке нельзя обращаться к старшим о личными просьбами... Вы поставили Варавина в затруднительное положение. Меня мало интересует... личная сторона. Вы... командир прежде всего и только потом... человек... Забывать обязанности недопустимо... начальникам полагается делить тяготы службы поровну с рядовым составом... В этом отношении у командиров нет преимуществ... вы не участвовали в действиях батареи несколько часов... факт, который классифицируется, как воинское преступление: Вы скомпрометировали себя и всех, кто носит командирские знаки различия. Вы подаете повод думать, будто все командиры склонны поступать подобным образом... Варавин не отрицает, что у вас есть положительные качества, но прощать опасные нарушения дисциплины нельзя. Я обязан принять меры... этого требуют интересы службы так же, как ваши личныеинтересы. Придется проводить дознание.

Я рассказал Васильеву о разговоре с командиром дивизиона. Его не пугает дознание, хотя сама процедура мало приятна. Когда оно начнется... и чем закончится?

Формально причиной опоздания являлся связной — ящичный номер 3-го орудия, пожилой, мешковатый человек из какой-то части, включенный в состав расчета на марше. Он привлекается к делу. И зачем Васильев связался с ним?

— Думал... отсутствие его не принесет вреда расчету, — ответил Васильев. — Поговорить с кем-нибудь...

— Не стоит... — я сказал Васильеву свое мнение.

Мысли о дознании тревожили нас обоих недолго. Телефонист передал команду «По местам!». Васильев вернулся к своему взводу.

В конце дня передний край обороны стал перемещаться ближе к Чернигову. Пехота отходила. Дальность стрельбы уменьшилась до девяти километров, потом до восьми. Перестук пулеметов слышался отчетливей.

В 19.00 ОП подверглась огневому налету. Потерь не было. Противник обстрелял склады за оврагом.

Выстрелы наших батарей делались реже, в зарослях установилась тишина. Варавин звал к телефону.

— Подразделения десятого стрелкового полка отошли и окапываются на рубеже безымянный хутор... северная окраина Александровки. Роты второго батальона удерживают опушку леса юго-западнее Полуботок.

Я доложил о посещении позиций командиром дивизиона.

— ...Трудно найти оправдание вашему поступку... — сказал Варавин, — дознание... дело серьезное. Старшие начальники взвесят обстоятельства, прежде чем ставить подпись... Теперь по поводу НЗ... шрапнели нет, обещают подвезти. Позицию подготовьте к самообороне... времени... сорок минут. Все!

Вечерело. Я переговорил с командирами орудий и вернулся к буссоли. Предстоит дознание... опоздал... почему?.. Не мог разомкнуть девичьих объятий! Но ведь старший на батарее... не мальчик... Видно, мне не хватает чего-то... тех свойств духа, которые возвышают командира, призванного служить образцом для орудийных номеров. И в училище, и на войне мне говорили о командирских обязанностях. Казалось, я нес службу не хуже других... Но вот, достаточно было выйти из круга привычных отношений — и не устоял... Чувства затмили разум. Я сделал непоправимую ошибку... нанесен ущерб командирской репутации... Как вели себя начальники на Чернобыльском мосту, командир дивизиона, командиры батарей? Значит, я слаб... А тот связной под селом Княгининки?

* * *

...В течение ночи батарея провела три стрельбы. Мысли, одна беспокойнее другой, не оставляли меня: участь Ю. З. в хуторе, захваченном немцами... разговор с командиром батареи... предстоящее дознание... обстановка, в силу которой, очевидно, придется вести огонь по Полуботкам... Меня отвлекали телефонисты, раз за разом проверявшие связь.

Наступило утро. Первыми открыли огонь наши батареи. Потом включились немецкие — с позиций в лесах западнее гомельской дороги.

В 8.00 появились пикирующие бомбардировщики и начали бомбить объекты на востоке. Другие группы сбрасывают бомбы в городе. Вероятно, цель — мост через Десну.

В 8.30 расчеты заняли свои места. Варавин начал пристрелку новой цели. Все время рвалась связь. Через каждые два-три выстрела — пауза. Телефонист нажимал кнопку вызова, ощупывал клеммы, «Дятел» не отзывался.

Нет связи. Порыв. Тянутся минуты. Телефонисты, отправленные на линию, не возвращались. Расчеты закончили завтрак, вернулись к орудиям. Грохот на гомельской дороге усиливался.

«Дятел» ответил только в 11 часов. Телефонист передавал команды. Орудия ведут огонь. Связь неустойчива. Командир батареи сменил НП.

...13.00. Опять обрыв линии. Вынужденная пауза затягивалась. Со стороны Полуботок доносятся недалекие разрывы мин, снарядов, пулеметные очереди. Расстояние не больше 5–6 километров.

Наши батареи, стрелявшие в течение последнего часа, умолкли. Только с тыла, со стороны города, тяжело и методично грохочут 152-миллиметровые орудия. Снаряды пролетают в вышине и рвутся где-то за лощиной, левее хутора Полуботки.

...Связи нет. Когда же включится командир батареи? Что происходит впереди? Где пехота?

Орешник глухо шумит оголенными ветвями. В трехстах шагах начиналась закрытая неконтролируемая зона. Нужно принимать меры к самообороне... сейчас же выставить ближний НП.

Васильев, Савченко и три орудийных номера с телефонным аппаратом прошли мимо орудий и скрылись в зарослях. Они выдвигаются по телефонной линии, чтобы установить наблюдение за подступами к позициям с фронта.

Прошло четверть часа. Нет с «Дятлом» связи. Васильев включился в линию:

— Нахожусь у палаточных гнезд... Кабель повернул в сторону хутора Александровна... Вижу участок гомельской дороги... Похоже, пехота отходит, в направлении складов... Пришлите еще двух человек... Я останусь, Савченко продвигается вперед. Справа метрах в семистах... стоит чья-то полковая батарея... попробую связаться...

Я не хотел отвлекать людей с позиций. Пусть Васильев обходится своими силами. Дальше не двигаться.

Стрельба в стороне Полуботок усиливалась. Снаряды батарей, которые вели огонь из города, пролетали все ниже. Разрывы ложились не дальше трех-четырех километров.

Снова включился Васильев. К палаточным гнездам подошел обоз боепитания 10-го СП. По словам начальника — техника-интенданта — подразделения пехоты отошли в заросли.

— Я ничего не вижу... нужно продвинуться вперед... хотя бы к полковой батарее, — закончил Васильев.

Он уйдет на полтора километра... А прикрытие? Нет. Оставаться на месте. Обоз? Нужно предупредить, чтобы не попал в плоскость стрельбы. Еще лучше, если он уберется оттуда. Нас не свяжет и ему безопасно.

Телефонист принял трубку. Послышались звуки падающих мин. Вот оно что!

Нудно воют мины, опускаясь с вышины. Частые беспорядочные разрывы, виснут дымные хлопья среди зарослей. Кругом треск, вой, грохот.

Минометный обстрел прекратился. Наступила тишина. Облако дыма медленно редеет, расползается в стороны.

На позиции всякое движение остановилось. Застыли на своих местах орудия. Приунывшие люди выглядывают из щелей. Громко хлопнула крышка ящика.

Опять Васильев звал к телефону. Полковая батарея снялась и ушла. За ней последовал обоз... На гомельской дороге затишье. Пехота перешла через лощину. Движение в лесу, западнее ручья, прекратилось. Откуда стреляли минометы?..

Вопрос смутил Васильева.

— Да... слышал... значит, они обстреляли наши позиции? Нужно выйти на опушку...

Заладил... опушка да опушка. Что, Васильев отдельное подразделение?.. И потом — связь? Нельзя отходить от линии. Подождем, когда включится «Дятел».

— Что делать мне? — спросил Васильев.

Занимать оборону, обеспечить прикрытие ОП, вести наблюдение.

— С тремя карабинами?

Плюс телефонный аппарат.

Васильев положил трубку.

Треск автоматов и пулеметные очереди слышались отчетливо. Западнее Полуботок бой не затихал. На гомельской дороге орудия стреляют прямой наводкой. Разрывы следуют за выстрелами. Справа ведут огонь 76-миллиметровые батареи. А 6-я молчит. Нет связи.

Возвратились, наконец, телефонисты. Утащил кто-то целый километр кабеля. Немцы уже вышли на северную опушку. Путь со стороны НП отрезай. Наши пехотинцы окапываются в орешнике. Какого полка, батальона? Телефонисты — ни один, ни другой — этим не интересовались.

14.30. По дороге мимо ОП прошли 107-мм орудия, 1-й дивизион. Поравнявшись с буссолью, командир 2-й батареи лейтенант Линев в кабине улыбнулся и указал рукой в направлении города.

Затих шум двигателей. Стала реже стрельба впереди.

На позиции установилась напряженная, гнетущая тишина. Орудийные номера в ровиках переглядывались. Неопределенность обстановки, наступившая после непрерывной лихорадочной работы, вызывает тягучее, безнадежное уныние.

Орудийные номера знают, что дальность стрельбы у минометов невелика. Значит, немцы вошли в заросли. С какой стороны ждать нападения?..

15.00... 15.20... 15.40... 16.00... Стрелки медленно двигались по циферблату. На поляне ни звука. Слева все глубже обтекали позицию короткие автоматные очереди.

...После выхода из киевского окружения я служил в частях противотанковой артиллерии РВК и не однажды оказывался в подобном положении. Мимо моих орудий бежала разрозненными группами пехота, двигались батареи, громыхая гусеницами, уползали в тыл танки. Но никогда больше я не испытывал таких томительных, тягостных чувств, как в тот день, среди ореховых зарослей на северной окраине Чернигова.

Прошло еще полчаса.

— Товарищ лейтенант, к телефону! — закричал телефонист. — Связь есть! «Дятел» ответил.

— Ближний НП снимаю, — сказал в трубку Варавин. — Приготовьтесь к оставлению позиций... орудия в походное положение не приводить.

Послышался гул машины. Прибыл командир батареи.

— Слушай мои команды! — соскочив с подножки, крикнул Варавин. — Всем, кроме первого орудия, отбой! Тягачи на позицию, быстро! — и, обращаясь ко мне, продолжал: — Просочились автоматчики, несколько групп... пустяки... задержите их, пока не подойдет пехота... Найдите командира второго батальона... он отходил к дороге. Вы с первым орудием поступаете в его распоряжение. Если в течение часа пехота не появится, снимайтесь... и в город, на мост через Десну. За рекой встретит представитель штаба дивизиона... Забирайте оба пулемета, двух разведчиков, телефонистов, артмастеров, санинструктора... Пятнадцать человек достаточно. Немедленно выставить охранение. Смотрите, чтобы вас не отрезали от окраины.

Варавин торопливо сложил карту. Щелкнули кнопки планшетки. Возбуждение младшего лейтенанта явно передалось людям. Расчеты суетились, приводили орудия в исходное положение. Рычали, окутанные дымом, тягачи.

Командир батареи направился к машине. И тут снова завыли мины. Рвались слева в орешнике. Застрочил пулемет. Шальная очередь отсекла ветку, и она упала к ногам Варавина.

— Нет... так невозможно, — он поднял голову. — Что делается?.. Закончить сцепку... людей по местам... быстро! Орудия, по одному... за мной!

Хлопнула дверца, машина тронулась. За ней пошли 2-е, потом 3-е, 4-е орудия. Прижимаясь к щитам, следом бежали расчеты.

2-й стрелковый батальон

Прошла минута, и свист пуль затих. Перестали рваться мины. Стрельба переместилась к сосновой роще на западной стороне ручья, который тек по лощине со стороны Полуботок.

Вокруг стало тихо.

Покинутая огневая позиция! У меня она вызывает всегда одинаковое тягостное чувство. Чистенькая поляна сжалась, стала меньше в размерах. Свежая яркая трапа поблекла. Валяются ящики, гильзы. Несколько минут назад все это было необходимо людям, теперь брошено, забыто.

Стоит одиноко в окопе орудие Орлова. Номера нерешительно переминались у своих мест. Люди, оставленные Варавиным, укрылись в щелях на позиции 2-го орудия. Оба пулемета лежат там, где их оставил Смольков.

Встревоженный Орлов с флажками в руках присел на стрелу передка. Нужно подготовить снаряды, стрелковое оружие, подтянуть ближе тягач.

Что могли сделать в густых непроглядных зарослях пятнадцать человек? Половину я отправлю для прикрытия ОП, две группы, каждой — по пулемету. Наблюдать, прислушиваться. При появлении автоматчиков — три короткие очереди и уходить вправо из плоскости стрельбы. Не мешкать. Не приближаться к дороге. Не попасть под свои снаряды. Разведчики разведут группы по местам и отправляются на поиски пехоты. Найти хотя бы одного пехотинца из 2-го батальона. Осмотреть заросли до палаточных гнезд. Времени — 40 минут.

— ...Ясно... да как искать пехоту, в пяти шагах ничего не видно, — отвечали в один голос разведчики, — орешник непролазный, а бывший лагерь... в трех километрах.

Не стоит терять время. Приступить и выполнять задачу.

Люди ушли. Орлов слез со стрелы, прислонился к передку. Снаряды готовы. Артмастера и санинструктор, те, кто остался на позиции, вернулись в щели. Наводчик присел у лафета.

Стрельба затихла. И в стороне гомельской дороги, кажется, наступила пауза. Прошло четверть часа.

Орлов закурил и принялся скоблить ножом древко флажка. Дым лез в глаза, и он никак не мог справиться с толстой цигаркой. Потом отбросил ее и стал разглядывать свою работу. Но все это он делал только для видимости. Напряженный слух сержанта не пропускал ни одного звука. В любую минуту могут явиться автоматчики!

— Мины! — вскричал Орлов и прыгнул в ровик.

Все укрылись в щелях. А охранение? Мины рвались большей частью в воздухе от соприкосновения с ветками. Самые опасные разрывы. И в щели нет спасения.

Потянуло дымом. Простучала очередь... Одна, другая, третья... Ливень пуль. Ветки падают, глухо ударяются пули в землю и рикошетируют с пронзительным свистом.

— Орлов, по местам!.. Пехота слева... по пехоте... шрапнелью... трубка на картечь... четыре снаряда... беглый...

Замешкавшийся наводчик раскручивал маховики механизмов. Расчет развернул орудие. Готово!

— Огонь!

Орудие, извергая пламя, сползало назад. После четвертого выстрела сошники провалились в щель. Орудие лишь приподнимается на колесах, будто зверь перед прыжком.

Грохочут выстрелы, сдвоенные мгновенными разрывами. Дым.

— Стой!

— О... совсем другая география, — вытирал пилоткой струившийся пот Орлов. — Первое по пехоте израсходовало двенадцать шрапнелей!

Да... посветлело. В секторе стрельбы на деревьях не осталось ни одного листика. Орешник стоял голый, как в позднюю осень.

Дым рассеялся. Стало тихо. За оврагом, в тылу, глухо разорвался одинокий снаряд.

Что с автоматчиками? Бежали или притаились в ожидании повторного минометного налета?

Орлов утешал орудийных номеров:

— Не бойтесь, не обойдут... а если сунутся... мы расчистим аллею, вроде этой, — он взмахнул флажками, — до самых развалин.

Голос старшего сержанта, правда, был не особенно тверд.

Вернулись разведчики. Не нашли пехоту. Срок пребывания на позиции истекал. Повеселевшие люди приводили орудие в походное положение.

Тягач вырулил на дорогу. Позиция осталась позади. Орешник в тылу меньше пострадал от обстрелов и гусениц прошедших батарей. Ветви нависали над дорогой. В выемках поблескивали лужицы от вчерашнего дождя.

Позади опять начали рваться мины. Люди приникли к земле. Орудие сошло с дороги. Бегут, обгоняя друг друга, отставшие.

В просветах уже видны красные черепичные крыши. Начиналась городская окраина. Преодолев изгородь,, орудие вкатило в сад. Орудийный ствол толкнул яблоню, посыпались плоды.

Куда дальше?.. Тупик... Водитель держал прямо, но притормозил. Гусеницы завизжали. Тягач круто повернул и двинулся вдоль стены. В окне мелькнуло испуганное лицо.

Уцелели угол дома и яблоня. Подмяв забор, тягач сделал еще один поворот. Орудие оказалось на улице, которая вела вниз к центру города.

Я не ожидал встретить своих. Но вот машина, люди, кажется... старший лейтенант Рева.

— Вы стреляли? Почему не связались с командиром батальона? Где пехота?

Командир батареи приказал ожидать в течение часа на позиции. Если пехота не подойдет, двигаться на мост. Разведчики осмотрели кустарник...

— Нужно заботиться о выполнении задачи и не ждать, когда к вам пожалует пехота... С пятнадцати ноль всякий отход запрещен... Десятому СП приказано удерживать рубеж от ручья слева... и дальше до сел Коты и Александровки. Второй батальон обороняет ореховые заросли... не допустит противника на северную окраину... начальник артиллерии сорок пятой стрелковой дивизии не доволен тем, что только батареи дивизионных полков ведут огонь с открытых позиций... Командир полка приказал выделить в боевые порядки пехоты орудия от каждого дивизиона для стрельбы прямой наводкой... Вы поступаете в распоряжение командира второго батальона. Немедленно установить связь и действовать с ним до нового распоряжения... Обеспечить прикрытие сектора... слева овраг, — он развернул карту, — справа тропа... ОП в саду, на той стороне забора. Впрочем, если пехота будет настаивать, разрешаю передвинуться, но только в пределах окраины... Сколько у вас людей?.. Снарядов?.. Все, выполняйте.

Я спросил, что делать, если не найду командира батальона. Но Рева захлопнул дверцу. Машина ушла.

Где автоматчики?.. Отошли к ручью, укрылись в овраге или поблизости в зарослях... и где пехота? С момента снятия батареи прошло полтора часа!

Орлов повел орудие обратно в сад. Расчет начал оборудование позиции.

Дул свежий порывистый ветер. Редкие белесые облака бежали одно за другим, заслоняя по временам солнце. Было сыро и прохладно.

Орудие заняло позицию. Орлов писал что-то в своем блокноте, опустившись на колено. Сырая, вязкая после дождя садовая земля липла к лопатам. Уставшие люди оглядывались в ожидании перерыва.

Разведчики отправлялись на поиск. Я осмотрел район огневых позиций. За изгородью начинались заросли орешника. Их прорезала проселочная дорога, она делала поворот. Слева, в полукилометре, лежал овраг и тянулся к складам.

В дальнем конце его, на склонах, возвышались вершины отдельных сосен.

Продолжая осмотр, я повернул обратно к орудию. Справа от дороги — оставленные позиции 122-миллиметровой батареи, возможно, нашего дивизиона. Вокруг орудийных окопов в беспорядке валялись длинные стрелянные гильзы.

Местность в сторону города понижалась. Вдоль улицы частокол заборов, аккуратные домики. Не видно повреждений, если не считать окон, пострадавших от близкого соседства с позициями. В саду слева десятка два неглубоких воронок, оставленных немецкими снарядами.

Возле передка старенькая бабуся угощала орудийных номеров яблоками. Другая из кувшина наполняла кружки молоком. Проголодавшиеся номера были не прочь отведать того и другого.

— Или молоко, или яблоки, — пугая старушек, Орлов призывал орудийных номеров к воздержанию.

Прошло полчаса. В орешнике стояла тишина. Поблизости не раздался пи один выстрел. Вернулись разведчики.

— Товарищ лейтенант, осмотрели все, — уверял старший, — за лагерем немцы обстреляли из пулемета. Возвращались мимо наших ОП... никого не встретили... а там, — он указал на запад, — заболоченный луг и речушка. На берегу раненые, говорят, с гомельской дороги... потом мы прошли к оврагу... видели проволочные заграждения, какие-то постройки... никого нет.

Ну и разведчики! Чем они занимаются во взводе управления? Не найти пехоту... целый батальон!

— Товарищ лейтенант, а может, она отошла в город? Под Александровкой полдня искали по лесу и ночью догнали, километрах в пяти в тылу, — твердо отвечал разведчик.

2-й батальон 10-го СП обороняет заросли. Пройти незамеченным он не мог... Пусть отправляются обратно по дороге, мимо бывшей ОП. Обыскать заросли до самой опушки.

Разведчики нехотя двинулись по дороге. Я подумал: «Стоит ли терять время? Если разведчики возвратятся с тем же результатом?»

На западе, в стороне гомельской дороги, без умолку строчили пулеметы, рвались мины. Позади, в центральной части города, слышатся разрывы тяжелых снарядов. На окраине и в прилегающих зарослях тихо. Не лучше ли мне самому пойти с разведчиками?

Орлов остается старшим на ОП. Обстановку он знает? Ну вот и прекрасно!

Я придерживался направления на старые позиции. Кустарник после минометного обстрела поредел. Можно продвинуться дальше, понаблюдать. Наверное, встречу кого-нибудь.

Под ногами — спрессованная траками затверделая земля. Орешник поломан. Разведчик споткнулся и выронил оружие. Тут мое орудие, уклоняясь от мин, вышло из колеи. Проглянула поляна с ящиками, гильзы, разбросанные возле окопов. Позиции 6-й батареи. Вдруг гильза качнулась, сверкнуло пламя. Очередь! Просвистели пули. Послышались громкие немецкие ругательства.

Разведчики бросились назад. Я последовал за ними и оказался слева от дороги. Впереди бежал один мой спутник. Где его товарищ? Разведчик прилег, отдышался: «Позади... за дорогой».

Надо возвращаться! Вслушиваясь, мы — разведчик и я — пробирались сквозь заросли. Завыли, стали рваться мины.

Автоматчики занимают бывшую ОП, а орешник обстреливают минометы! Что это значит? Наша пехота находилась впереди?.. По-видимому, Варавин прав, автоматчики проникли в тыл.

— А может, это наши? — усомнился разведчик.

Я продвинулся еще на десяток шагов. Разведчик вскрикнул. Под кустом, раскинув руки, полулежал тот, кого мы искали. Автоматная очередь прошила его насквозь.

Невдалеке немец недовольно кричал что-то другому. Разведчик прислушивался, затаив дыхание.

Позади неожиданно прогрохотал выстрел. Орудие Орлова! Вслед за первым выстрелом — второй, третий. Что случилось?

С шумом пролетали и рвались в овраге снаряды. Разносится эхо. Нужно возвращаться. Быстрей к дороге.

Орудие умолкло. Где же разведчик? Я пробирался сквозь кусты. Не знаю, что услышал прежде — громкий испуганный крик или пулеметную очередь.

Несколько прыжков — и я возле пулемета. На сошках ствол. Пехотинец-пулеметчик выронил приклад, приподнялся, понурив голову. Что он бормочет, черт бы его побрал!

Затрещали ветки. Пулеметчик бросился на землю. Из-за куста вышел человек с пистолетом в руке. Перекошенная каска нависла над серым, нездоровым лицом. На петлицах краснели прямоугольники. Ремни полевого снаряжения перехватили измятую, заношенную одежду.

Кто такой? Пехотинец сейчас убил разведчика! Он должен ответить за это!

— Командир второго батальона десятого СП, — лейтенант назвал свою фамилию. — Как убил? — Оглядев погибшего, он схватил пулеметчика за шиворот. Напуганный пехотинец оправдывался, ссылаясь на приказ и автоматчиков.

Какие меры примет командир батальона? Лейтенант-пехотинец, не отвечая, переводил взгляд с убитого на меня.

— Я видел вас где-то... были под Малином? Малин после... вначале покончим с убийством!

— Э... что поделаешь? Я напоролся на автоматчиков... должны стоять артиллеристы, а вместо пушек... фрицы. Приказал быть начеку, и вот... на тебе... по своим... Ничего не разберешь в этой проклятой кутерьме... накажу... строго! — закончил лейтенант.

Подошли три-четыре пехотинца. Постояли минуту, молча вернулись к дороге, залегли, прилаживая оружие. Что-то знакомое было в лице лейтенанта. Не с ним ли я разговаривал на пустыре за железнодорожной насыпью? Кажется, он был командиром роты... Где капитан Коробков? Помнит лейтенант немецкую траншею у озера, захваченную после атаки?

— Конечно! Коробков ранен, в госпитале. Жаркие были дни, — лейтенант кивнул на пулеметчика, — тоже был там, — и стал приносить извинения.

Вместе с 107-миллиметровым орудием я поступаю в распоряжение 2-го батальона. Меня интересует обстановка: сведения о противнике, задача и численность батальона, положение других подразделений 10-го стрелкового полка.

— Немцы вышли к зарослям... Боевое охранение по опушке, — говорил командир батальона. — Роты будут окапываться здесь... Далековато, но удержать опушку трудно... Фрицы зайдут с гомельской дороги в тыл... Командир полка приказал отходить в район бывших артиллерийских позиций и окопаться... Третий батальон обороняется справа, в огородах. Слева, по ручью... первый, еще левее... подразделения шестьдесят первого стрелкового полка, связи с ними нет... Вчера утром в моих ротах было сто двадцать три штыка.

Лейтенант знаком с командиром 6-й батареи младшим лейтенантом Варавиным? Целый час по его приказанию я простоял на позиции, в ожидании пехоты. Пришлось стрелять шрапнелью. Время истекло, я двинулся на мост... Командир дивизиона направил орудие в распоряжение 2-го батальона. 1-е орудие 6-й батареи готово сделать все необходимое в пределах своих возможностей. Где находятся в данный момент противник и роты второго батальона?

— У летнего лагеря... автоматчики, — ответил лейтенант, — когда вытесним их, подразделения выровняются в линию, от оврага до того сломанного дерева, — он обвел пистолетом полукруг. — Ну, а орудие будет сторожить овраг.

В тылу прогрохотал выстрел. Опять Орлов! Что там происходит? Пехотинец указал район своего НП, и я поспешил к орудию.

Со звоном пронеслись два «мессершмитта». В городе погромыхивали разрывы. Немцы продолжали обстрел Чернигова. В направлении Полуботок и западнее, на гомельской дороге, не затихали пулеметные очереди.

Уже было видно орудие. Вдоль забора и дальше, в саду, окапывались пехотинцы. Если люди второго батальона, то нужно прекратить работу. Навстречу бежал Орлов.

— Товарищ лейтенант... вел огонь по пулемету... видите высокие сосны?.. Там, где ориентир три... Строчит раз за разом, не дает работать, — Орлов указал на дом.

На крыше остались только нижние ряды черепицы. Колотые куски устилали отмостки вдоль стены. Под стропилами чернела труба дымохода.

Да... пулемет разделал крышу начисто. Но разве допустимо ему, командиру орудия, из-за нескольких очередей демаскировать свою позицию? Дальше-то что? Сменить и снова рыть щели? А если появятся автоматчики? Где карточка огня? Оборудование через 15 минут прекратить. Пусть Орлов заканчивает маскировку и распределит обязанности расчета по наблюдению за местностью. Первому, второму и третьему номерам от орудия не отходить.

С помощью орудийной панорамы я осмотрел овраг и сосны, затем поднялся на крышу. Ничего подозрительного... Нет, нужно обследовать лучше... Объектив прибора медленно перемещался из стороны в сторону... На склоне колыхнулся кустик, мелькнула тень. Спустя минуту неясное движение повторилось. Да... немцы вышли к оврагу. До складов рукой подать... жди теперь минометного обстрела. Натворил Орлов со своей стрельбой дел... Ну, ничего не поделаешь...

Орлов понимает положение? Я шел к командиру батальона. Сад уже был позади, когда простучала пулеметная очередь. Звонко защелкали пули. На крыше поднялась черепичная пыль. Я повернул обратно.

— Ориентир три, пулемет! — выкрикнул наводчик. Он вел наблюдение в секторе орудия.

С земли немного увидишь, нужно на чердак... Я укрылся за трубой, стал наблюдать. В ветвях сосны таял дымок. Едва заметный след белой полоской тянется в сторону. Над головой взвизгнула пуля. Немец стрелял с земли.

Расчет занял свои места. Раскатисто пронеслось эхо выстрела. Стелется облако разрыва. Второй снаряд, разбросав землю, лег под деревом. Следующий срикошетировал и разорвался там же, у цели. Прямое попадание!

— Стой! — но снаряд уже улетел.

Прошла минута. В вышине послышался свист, вой. Люди бросились к щелям. В зарослях, на улице, в саду начали рваться мины.

Укрылись пехотинцы. Разрывы редели. Налет заканчивался. И тут мина ударила в угловой столб забора. Осколки разлетелись вокруг.

Распластанный пехотинец на мгновение отделился всем телом от земли, вскрикнул громко и затих. Пострадали и его соседи. Оба. Один ранен, другому осколок оставил в боку большую дымившуюся дыру.

И орудию досталось. Правое колесо и верхняя часть щита пестрели длинными частыми царапинами. Третьему номеру на излете осколок оцарапал плечо.

Суета, вызванная огневым налетом, улеглась. Люди вернулись к прерванным занятиям.

В линзах бинокля перемещаются складские постройки, заросли в дальнем конце оврага. Сосна, под которой находился пулемет, срубленная последним снарядом, скатилась вниз, разбросала на склоне обломанные ветки. Пулемет, по-видимому, уничтожен. А минометы? Придется все-таки сменить позицию...

Пойду к командиру батальона. Пока орудие останется на месте. Наблюдение продолжать.

С улицы доносились голоса. Командир батальона. Он сидит на лавке за домом и ест с аппетитом яблоки. Известно ли ему, что немцы продвинулись к складам?

— Славно бьет пушка... мои люди видели, как попало пулемету, — без всякого удивления отвечал командир батальона, — фрицы идут в обход... выкурить их из орешника... несколько групп... не удержатся долго, если прижать.

Как лейтенант намерен «прижать»? Нужно создать оборону и не пустить дальше опушки противника.

Командир батальона пропустил вопрос мимо ушей.

— Роты занимают боевые порядки, ваше орудие как раз на месте.

Лейтенант отодвинул яблоки и принялся за карту, до крайности потрепанную, с отметкой положения подразделений 10-го СП. Южнее рубежа Деснянка — Полуботки — высота с тригопунктом 148,8 оборона носила, по-видимому, случайный характер. Сплошной линии не было. Овалы, нанесенные карандашом, обозначавшие боевые порядки подразделений, сильно сдвинулись к югу. На высоте у Александровки — белое пятно. 253-й СП нанесен пунктиром, откатился гораздо дальше 10-го и 61-го СП, по всей вероятности, к городской окраине.

На вопрос о положении в городе лейтенант ответил:

— ...Не знаю. Командира полка вызвали в монастырь на КП дивизии, скоро вернется, скажет... насчет складов и оврага предупреждал, — лейтенант ткнул карандашом в карту. — Что я могу сделать?.. Обходись, как хочешь... Повернул шестую роту... обеспечить с той стороны тыл.

Мое орудие нуждается в прикрытии.

— Само прикроет себя...

С фронта — да, а с флангов и тыла? Подступы открыты.

— ...у меня нет людей...

107-мм орудие не может раствориться, как стрелки, в орешнике, если немцы двинутся по оврагу. Орудие не может стрелять сверху вниз. Участок 6-й роты. Сколько в ней человек?

— ...десятка три наберется... Вооружение?

— Два пулемета... Ширина участка 6-й роты?

— ...около полутора километра, в том-то... и вся загвоздка... — командир батальона обратился к карте, — вы не беспокойтесь... склады и овраг должны прикрыть артиллеристы... наши... дивизионные... командир полка обещал... и ваше орудие...

На мое орудие особых надежд возлагать не следует... осталось на две-три стрельбы снарядов. Наш полк ушел за Десну. Возможно, подвезут, только вряд ли. Я хочу сменить позицию. Минометы пристреляются... тогда будет поздно.

— Если снять орудие, расширится участок шестой роты. Решето... три десятка людей затеряются в кустарнике, попробуйте управлять. Н-е-т... овраг остается за вами, иначе нельзя... пойдем посмотрим, вы поймете...

Командир батальона поднялся. Я готов идти, но приказание о смене позиций нужно отдать сейчас же. Мало ли что может случиться в мое отсутствие.

— Пока роты не займут боевых порядков, я прошу орудие не трогать... Насчет прикрытия не беспокойтесь, сейчас явится начальник штаба, — и снова о трудностях пехоты. — Пошли.

Глухо простучала пулеметная очередь, кажется, в овраге. Среди зарослей и справа впереди, где-то на опушке, время от времени оживлялась перестрелка, рвались мины.

Командир батальона шел впереди. Знакомая тропа вела в сторону позиций, оставленных 6-й батареей. Там немцы.

— Верно, были... теперь нет, — ответил командир батальона.

Следом растянулись цепочкой пехотинцы, тащат пулемет, цинки с патронами. Лейтенант поминутно прислушивался. Опять остановка. Двинулись по-пластунски.

Автоматчики на самом деле ушли из бывших ОП. На дне ровика телефонистов раскиданы россыпью немецкие стреляные гильзы.

В тишине слышатся голоса. Командир батальона поспешно бросился на землю, залегли все остальные. В кустах появился младший лейтенант. Командир 5-й роты. Еще три пехотинца.

— Товарищ лейтенант, пятая рота... — Он начал докладывать командиру батальона о положении.

Где лейтенант Васильев, который командовал этой ротой под Малином?

— Васильев ранен... Давно?

— Перед тем как началось отступление, — ответил комбат и обратился к младшему лейтенанту: — Занимайте эти окопы... глубина-то какая... где ваш станковый пулемет?

Командир батальона уточнял границы участка 5-й роты на карте. Потом ознакомил младшего лейтенанта с задачей других подразделений.

Подошли три, еще два пехотинца. Командир роты указал на окопы. Пехотинцы оглядели немецкие гильзы, стали занимать окопы.

— Вот и обороняйся... другие три человека находятся в трехстах шагах, — командир батальона шагал дальше. — Мои славяне знают дело, но, черт побери, чего ждать, когда в кустарнике не видишь ни соседа, ни фрицев?

Да зачем он завел их сюда?

— Как? — удивился лейтенант. — Хорошо, если закрепимся... на опушке никакой жизни... минометы... в глубине выгодно. Фриц поломает голову, пока разведает, а если двинется, встретим... только бы не обошел.

Встретит? Там три человека, тут три... а наблюдение? Не лучше ли отойти к садам? Все же есть какое-то укрытие и земля мягче. За ночь оборудовать окопы, наладить связь.

— Какое там отойти, когда... приказ... держаться, и ни шагу назад... да если бы все выполняли, то, конечно, можно устоять.

Лейтенант стал говорить о боях на гомельской дороге, которые вели части 45-й стрелковой дивизии, сдерживая превосходящие силы противника.

Пробираясь дальше, мы петляли в поисках еще одного взвода 5-й роты. Неожиданно появился командир.

— У меня роты состоят не из взводов и отделений, а из троек... как военный трибунал... — продолжал лейтенант. — А вы хотели отвести орудие... нет, пусть стоит... не обижайте моих пехотинцев.

Тропинка становилась все уже и неожиданно оборвалась перед глубокой промоиной. Кажется, ответвление оврага. Справа поднимались верхушки сосен. Командир батальона остановился. На противоположной стороне, под проволочным ограждением склада, копошились люди.

Свои. Лейтенант просвистел сигнал, никто не ответил, он взялся за бинокль. Связной прошел вдоль склона и после короткой перебранки вернулся, доложил, что люди принадлежат 61-му стрелковому полку.

Дальше вдоль оврага должна была окапываться еще одна тройка 5-й роты. Послышались звуки минометных выстрелов. Прошла минута. В стороне ОП рвались мины.

С тыла, кажется из города, открыла огонь 76-миллиметровая батарея. В направлении гомельской дороги оживленно трещали автоматные очереди. Стрельба усилилась, охватила заросли. Лейтенант озабоченно оглядывался. Что это?

— Нужно возвращаться на КП, — проговорил он. — На стыке будто... может, навели уже связь, узнаю.

Я вернулся на позиции. Орудие стояло с опущенным стволом. В саду находилось несколько новых групп пехотинцев. Они мирно сидели по одному, по два под забором, ели яблоки. Кажется, никто и не думал о ячейках.

Возле калитки два телефонных аппарата, путаница проводов. Телефонист-пехотинец ковырял лопатой утрамбованный, неподатливый тротуар. На КП батальона находились новые люди, начальник штаба батальона — сумрачного вида, худой, с морщинистым лицом курца. Кубик сохранился только на одной петлице. Начальник штаба говорил в трубку, не обращая внимания на прибывшего командира.

— ...Наладили? — кивнув на аппараты, спросил командир батальона. — Долго канителишься. Что за стрельба была слева? Не знаешь? Сейчас же посылай к соседям на склады, чтобы договорились с командиром. Будет связь с полком, доложишь, что фрицы вышли к оврагу... патроны на исходе. И передай, четвертую роту передвинул, как было велено.

Подошел сержант. Выправкой он напоминал сверхсрочника. Лейтенант указал в его сторону.

— Командир четвертой роты. Парень ... молодец. Уже неделя, как принял роту ... справляется. — Он развернул карту, начал объяснять сержанту задачу.

Сержант осведомился о соседях, средствах поддержки и стал просить пулемет взамен поврежденного, патроны и людей.

— Товарищ комбат! Ну как я буду выкручиваться, если у меня двадцать девять человек, а участок вон какой ... больше полутора километров, да еще в зарослях...

— Будет, будет об этом!.. Слышал... а у других, думаешь, лучше? Приказ есть, и хватит, — с напускной грубостью оборвал сержанта командир батальона.

Видно, что он привык к подобным просьбам и, не имея возможности удовлетворять их, отделывался ссылками на приказ и на положение у других.

Сержант умолк, растерянно оглядел присутствующих, как бы ища у них поддержку. Потом приосанился и, привычно щелкнув каблуками, произнес:

— Товарищ лейтенант... разрешите идти?

Пехотинцы, жевавшие яблоки, повернули головы. Крылатые плащ-палатки, заношенная, неопределенного цвета одежда делали их всех похожими друг на друга.

Сержант вскинул голову, повернулся и зычным голосом крикнул:

— Четвертая, заканчивай... за мной... пошли. Пехотинцы поднялись, разобрали оружие, неизменные свои вещмешки и побрели вслед за командиром.

Аргументы комбата, его разговор с командиром 4-й роты не оставляли больше сомнений. Вопрос о позиции был решен. 1-е орудие останется на месте.

Командир батальона звонил по одному, по другому телефону. Пришел посыльный из 5-й роты. Лейтенант читал вполголоса полученные донесения и поглядывал на начальника штаба. Командир роты просил патронов и сообщал, что его сосед сократил свой участок. Между ротами образовался разрыв.

— ...иди, разберись, — сказал лейтенант начальнику штаба. — Вечно они жалуются друг на друга. Возвращайся быстрей, будем встречать командира полка.

Командир батальона отослал начальника связи осмотреть склады, начальника штаба — в подразделения. На КП, помимо подошедшего только что замполита, осталось два связных и еще три пехотинца. Они дремали под забором и теперь, когда часть людей ушла, снова взялись за лопаты.

Стрельба затихла. Я пригласил пехотинцев — командира и замполита — осмотреть позицию. Наводчик ,оторвался от панорамы, орудийные номера поочередно представлялись. Командир батальона поднял, взвешивая на руках, снаряд, с одобрением оглядел орудийных номеров.

— Никак к смотру готовились? Вам, артиллеристам, выпадает меньше... да... у вас война войной, а жизнь не останавливается... Обмундирование будто вчера со стирки, сапоги, да и лица другие... А нам туго, — лейтенант стал говорить о тяжелой участи пехоты. — Ничего не попишешь, война... И вы были под Малиной? — спросил он у Орлова.

Артмастера за углом дома соорудили из ящиков стол. У кого-то нашлась банка консервов. Подошла бабуся с кувшином молока. Появился хлеб.

После обеда я угостил пехотинцев трофейными сигаретами, завалялись в моей полевой сумке со дня, когда батарея действовала под Пинязевичами.

— Воздух! — прокричал наблюдатель.

Весь день гудят в небе «юнкерсы». Появляются «мессершмитты». Две пары пронеслись над крышами, оставив позади звенящий вой двигателей.

Пехотинцы проводили их взглядами. На северной опушке опять началась стрельба. Вскоре треск охватил большую часть зарослей. Командир батареи озабоченно качал головой.

— Будем занимать НП, комиссар, — сказал он замполиту, — посмотри эти дома. Вот тот, хотя бы... Я поднимусь с лейтенантом на крышу, оглядеться.

Командир батальона задержался возле скамейки. Связи с ротами не было. Телефонист, обслуживавший два аппарата, попеременно крутил ручки индуктора. Аппараты безмолвствовали.

На южный берег!

— Товарищ лейтенант, машина из полка, — сообщил наблюдатель.

Появился старший лейтенант Азаренко.

— ...ну и занесло вас... насилу разыскал... Отбой! Ехать строго по указателям... не опоздайте, мост взорвут вот-вот... на другом берегу... указатель, съедете с дамбы, и колея приведет прямо на позицию в рощу, — Азаренко огляделся, — ...людей у вас многовато... Ясно... тут из взвода управления. Кто знает заросли? Давайте ко мне, в машину.

Командир батальона подошел к Азаренко.

— Вы снимаетесь? Товарищ старший лейтенант, орудие придано батальону... Командир полка мне говорил... есть приказание...

Азаренко, слушая рассеянно пехотинца, наносил на мою карту маршрут. Через весь город. 6-я батарея стояла на позициях за Десной.

— Двести тридцать первый КАП получил срочную задачу... Все орудия, действовавшие в боевых порядках пехоты, приказано немедленно направить на южный берег Десны... Тут, в зарослях, должны быть еще два наших орудия. Я проеду по этой дороге на север? — спросил Азаренко, указав на колею, оставленную тягачом.

Расстроенный командир батальона продолжал:

— Орудие... единственная поддержка в батальоне... должны прибыть наши артиллеристы... Подождите, вернется командир полка, я доложу.

Азаренко развел руками, он не может удовлетворить просьбу пехотинца.

— Сочувствую, — Азаренко направился к машине, — сожалею, но... я не уполномочен... Товарищ лейтенант, не задерживайтесь.

Азаренко подал команду. Люди уселись в кузове. Машина прошла мимо скамейки и скрылась в зарослях^[21].

Расчет собирался оставлять позицию. Орудие уйдет в тыл. Стоит возиться с тремя ящиками снарядов?

— Внимание... первое орудие... по пулемету... ориентир три... вправо десять... восемь снарядов...

Орудие открыло огонь. Телефонист и остальные пехотинцы затыкали уши.

— Стой... Отбой!

На улице, за изгородью слышались громкие голоса. Во двор вбежал пехотинец. Следом за ним — старший лейтенант-артиллерист, спросил сердито:

— Где этот неуловимый командир батальона? Лейтенант ответил, что он занимает эту должность.

— ...называет одно место, сидят в другом... словно в прятки играют... пехота!.. Битый час ищу. Я командир второго дивизиона двести семнадцатого ГАП.

Тягач выкатился на улицу. Я пожал руку пехотинцу. Раздраженный артиллерист изобразил на лице подобие улыбки и направился к лестнице, приставленной к стене. На крышу — мой НП — пришел новый хозяин.

Я стал подниматься в кабину. Завыли мины. Орудийные номера бросились в сад, к своим ровикам. Сорвался с места и водитель. Задерживаться нельзя, водитель нехотя взялся за рычаги.

Улица шла под уклон. В конце громоздятся завалы. Должен стоять упомянутый Азаренко указатель. Неужели я проехал и не заметил?

Водитель притормозил. Открылся узкий проезд. Путь кое-как расчищен, тягач прыгал на кирпичах, визжа гусеницами. В кабине появился запах пара. Откуда брызги? Из лужи попали на двигатель?

Из-под капота струится пар. Тягач стал, поврежден радиатор... Осколком мины пробит патрубок. Часть воды вытекла, а остаток нагрелся до кипения.

Водитель обмотал патрубок тряпьем и проволокой, обломком ветки заглушил пробоину в бачке. Конечно, его нельзя сравнить с Дуровым, но если снаряды рвались далеко, он проявлял находчивость. Пока собрался расчет, водитель начерпал из лужи воды.

— ...готово... можно двигаться.

Опять пар... Остановки повторяются через каждые 200–300 шагов. Вода выкипала. Греется двигатель. Номера, обжигаясь, заправляли радиатор.

По моим расчетам, орудие подходило к центру города. Карта тут бесполезна. Оставалось положиться на указатели. Спрашивать не у кого.

Узкая, с обеих сторон стиснутая завалами, улица привела к небольшому уцелевшему домику. На мостовой регулировщик поднял красный флажок. Орудие остановилось.

Появился молодецкого вида лейтенант с артиллерийскими эмблемами. Лихо сдвинута пилотка, выбрит, отдает белизной подворотничок, заправлен, что называется, щеголем, идет гордо, будто перед зеркалом. Чрезмерно уверенная походка лейтенанта составляла резкий контраст рядом с одинокой фигурой регулировщика среди безбрежных развалин.

— ...глушите двигатель! — лейтенант прошел мимо кабины, обратился к Орлову, тот промолчал. Лейтенант повернулся ко мне: — ...кто разрешил сниматься? Начальник артиллерии сорок пятой СД приказал всех возвращать обратно. Вы должны знать... с двенадцати ноль для всех, кто обороняет Чернигов, всякий отход... запрещен!

Мое орудие возвращалось в батарею, за Десну. 231-й КАП ушел еще утром. Если начальнику артиллерии 45-й СД об этом неизвестно, пусть лейтенант доложит. Мненужно двигаться!

— Нет! Разворачивайтесь и... обратно на позиции! Меня возмущала бесцеремонность тона и требования, с которыми лейтенант обращался к Орлову. Дурная привычка! Разве лейтенант не знает порядка? Пусть уйдет с дороги!

— Нет, я выполняю приказ и требую повиновения... регулировщик... красный флаг!

На крыльце домика появился капитан-артиллерист с усталым лицом. Кажется, начальник штаба артиллерии 45-й СД. Он приходил на НП 6-й батареи под Малином, на железнодорожной насыпи.

— Что тут происходит? — спросил он.

— Товарищ капитан! Орудие с боевых порядков десятого СП... не подчиняется! — начал лейтенант.

— Какого полка? Почему оставил позицию? — спросил капитан.

Я получил приказание и возвращаюсь в батарею за Десну.

— Вы поддерживали второй батальон? Где он находится в настоящее время? — капитан спросил о положении в районе складов и разрешил продолжать путь.

— Мост обстреливается... — крикнул вдогонку лейтенант. — Наблюдайте за разрывами.

Проезд становился шире. Орудийные номера бежали впереди, в лужах собирали для радиатора воду. Над руинами справа поднимались купола уцелевшей церкви, крыши двух-трех домиков. Открылся вид на южный берег Десны.

Длинная дамба — по сторонам ряды деревьев — все выше поднималась над низинами, вела к мосту. На лугу легли четыре разрыва, выбросив высоко в воздух фонтаны грязи и дыма. Спустя мгновение, пронеслась звуковая волна.

155-миллиметровая четырехорудийная батарея противника ведет методичный обстрел моста. Снаряды рвались через каждые две-три минуты. Дым стелется и уползает к реке.

Тягач катится по булыжнику, стуча гусеницами. Над капотом — пар. Позади у развалин и на дамбе не видно ни одного человека.

Одно из деревьев вдруг поднялось и, окутавшись дымом, рухнуло вниз. Снаряд вырвал его с корнем, взбугрив на сотню шагов мостовую. Три других — оставили глубокие, подернутые паром черные ямы, разворотили луг до самого озера, смутившего неподвижную гладь.

Начинался мост. Из щелей позади вылезали пограничники, подняв оружие, что-то кричат. Тягач продолжал двигаться. Вслед раздались выстрелы. По-видимому, пограничники хотели остановить орудие. Опять объяснения? Новая очередь тяжелых разрывов вернула пограничников в щели.

Тягач взошел на мост, катился дальше. Снаряды новой очереди угодили в реку, подняв тучи брызг. Десна всколыхнулась и беспорядочными волнами устремилась к берегам.

Воздух дрогнул снова. Пролет сильно качнулся. Сверху хлынули потоки воды. Ход замедлился. Что произошло? Надрывно гудел двигатель, стучали гусеницы, тягач, сильно кренясь назад, почти не двигался. Подбежал расчет. Обхватив орудие, люди напрягли силы, стараясь помочь скользившим по настилу гусеницам. Наконец тягач сдвинулся и пополз вперед.

Прямое попадание снаряда или детонация подрывных зарядов, заложенных в опоры моста, вызвали разрушение только что пройденного пролета. Он стал медленно погружаться в воду. Недоставало совсем немногого, чтобы оправдались опасения Азаренко!

1-е орудие 6-й батареи 231-го КАП было последним, проследовавшим по мосту через Десну.

Пролет опускался на глазах. На другом берегу опять пограничники. Тягач шел в облаках пара. Пограничники не знали причины, бежали навстречу, один за другим.

Тягач стал. Двигаться опасно, вода испарилась. Бледный водитель делал глотательные движения, точно ему не хватает воздуха. Орудийные номера и пограничники заправили радиатор, тягач застучал гусеницами.

На южном берегу обширный луг и дамба носили следы жестокого обстрела. Мостовая сплошь изрыта воронками и гусеницами. Тягач подпрыгивал на камнях, нырял в полузасыпанные ямы, удалялся от разрывов, грохотавших у моста. Позади быстро нарастал гул. Водитель встревожился. Над дамбой низко пронеслись «мессершмитты».

Указатель, о котором говорил Азаренко, заметен издали. Орудие сошло с дамбы и мягко катилось по лугу. Блеклыми, измочаленными стеблями стелилась под гусеницами трава. Огибая воронки и черные глубокие рвы, образованные снарядами, колея желтеющей лентой шла дальше к селу Анисово, раскинутым на косогоре хатам.

«Мессершмитты», сделав круг над лугом, взяли курс в направлении леса за селом. Обстреляли с бреющего полета луг, вернулись обратно и, промелькнув черной тенью, исчезли за рекой.

Впереди лежала поросшая осокой и камышом низина. Дальше — роща. Тягач буксовал, переваливался из одной ямы в другую, едва выбрался на твердую почву. Деревья сузили с двух сторон колею. Буйные ветви сплетались над кабиной сплошным шатром. Под его мрачными сводами темно и сыро. Слышался запах торфа, лежалых листьев и ободранной коры.

Поодаль, на поляне, подняв стволы, вели огонь 122-миллиметровые орудия. Наша, 4-я батарея. Одно за другим орудия окутываются дымом. Воздушная волна гнула ветви деревьев, обдавала теплом лицо.

А вот и наши! Навстречу бежал Васильев.

— Живы все? — спросил он. — Стреляем по плацдарму... Вчера фрицы переправились через Десну, хотят обойти город...

Как... немцы на южном берегу? Не шутит Васильев?

— Вполне серьезно. Форсировали Десну... Смольков говорил... целый полк... Пехоты нашей мало. Ночью пришли из города три или четыре роты шестьдесят второй СД и сотни полторы парашютистов... артиллерия отдувается... долбим без отдыха. С самого утра... первый перерыв... Командир батареи запрашивал... Нужно доложить.

Васильев направился к аппарату. Нет связи. Телефонист ощупывал клеммы, виновато поглядывал на Васильева.

— Товарищ лейтенант, только сейчас говорил... и нет. Разрешите на линию?

— ...в общем, где тонко, там и рвется... Откуда явились немцы, толком никто не знает, — закончив с телефонистом, продолжал Васильев, — вчера, говорят, на южном берегу не было ни одного... Чернигову грозит окружение.

* * *

Захваченный противником плацдарм на южном берегу Десны коренным образом изменял обстановку в районе Чернигова и во всем междуречье Днепра и Десны. Стоит противнику продвинуться на десять, двадцать километров, и пути снабжения войск, которые удерживали главный участок обороны — северные подступы к Чернигову, — будут отрезаны...

Много веков несла свои воды у стен Чернигова красавица Десна. Много веков город стоял, как остров, окруженный со всех сторон мощными естественными преградами. С запада прикрывали Чернигов обширные заболоченные пространства. На востоке и юге — многоводные реки. Географическое положение не однажды спасало Чернигов и подвластные ему земли от экспансивных западных соседей и опустошительных набегов степных орд.

Так было в прошлом. Если не считать гражданской войны, черниговская земля давно не знала военных бурь. В покое и мире жили потомки древних радимичей и северян — возделывали поля, растили лес, трудились на фабриках и заводах.

И вот пришло утро 22-го июня. Мирная жизнь оборвалась, как кинолента, и на экране явилась картина войны. Мужчины уходили на фронт, а для тех, кто остался дома, наступили горестные дни ожиданий и тревог.

Минули первая потрясающая неделя, вторая, третья. Положение ухудшалось. Огненный вал неудержимо катился на восток. Грохот стрельбы, незатихавший на севере, стал слышен среди лесов и болот. Противник продвигался от одного рубежа к другому дальше и дальше. И вот Чернигов оказался в ближнем тылу, а затем и на переднем крае войны.

В дни ожесточенных сражений на всем протяжении от Баренцева до Черного моря этот новый факт не был отмечен ничем особенным. Наши войска отступали на многих направлениях. 2-я немецкая армия из группы армий «Центр» после занятия района Гомеля изменила направление и двинулась на юг, в сторону Чернигова.

Какие соображения побудили немецкое верховное командование в разгар войны начать перегруппировку сил за счет ослабления группы армий «Центр»? Было ли это актом свободной воли или уступкой обстоятельствам, иными словами, решением, навязанным обстановкой? В каком состоянии находились наши части и соединения к моменту, когда развернулись бои за Чернигов, и позже, в дни отступления на юг, к Нежину и Пирятину?

После сдачи Чернигова положение войск Юго-Западного фронта стало резко ухудшаться. Потеряв опорную позицию на северном фланге, вся система обороны Днепровского рубежа севернее Киева лишилась устойчивости.

Вслед за этим, однако, противник нанес новую серию ударов. 2-я танковая группа из рубежа Унеча, Новгород-Северский двинулась на юг, в направлении Ромны — Лохвица, навстречу 1-й танковой группе, которая перешла в наступление с плацдарма в районе Кременчуга. В результате этих встречных ударов основные силы наших войск, удерживавшие Днепровский оборонительный рубеж и район Киева, а также соединения 21-й и 3-й армий Центрального фронта были окружены.

С тех пор прошло много лет, но события, исходным началом которых явилась потеря Чернигова, продолжают привлекать внимание многих людей — участников войны и широкого круга гражданских читателей — и вызывают разноречивые суждения и кривотолки.

Иначе, впрочем, и быть не может. Ведь речь идет о самых драматических событиях, которые в корне изменили весь последующий ход войны.

Против войск Юго-Западного фронта противник бросил около половины сил группы армий «Центр» и большую часть группы армий «Юг». В общей сложности около половины всех танковых и моторизованных дивизий, действовавших на восточном фронте. Поддержку этой операции с воздуха осуществляли мощные силы авиации.

Войска 5, 37, 38, 26-й армий, а на заключительном этапе — 21, 3 и 40-й армий, подвергались атакам со всех сторон. Система оперативного руководства войсками исчерпала свои возможности. Сопротивление пошло на убыль. Прекратилось снабжение. Не пополнялся расход боеприпасов, горючего. Моторы глохли, останавливались танки, автотранспорт, орудия. Относительная подвижность войск снизилась до нуля.

Пришла в упадок организационно-штатная структура. Ни частей, ни соединений не существовало. Пылали бесчисленные колонны на дорогах, а мимо брели толпой тысячи, десятки тысяч людей. Никто не ставил им задач, не торопил, не назначал срок. Они предоставлены сами себе. Состояние необыкновенное, никаких оков. Хочешь иди, хочешь оставайся в деревушке, во дворе, который приглянулся.

Кольцо окружения с каждым днем сжималось. Выли пикирующие бомбардировщики, рвались бомбы. Все пути на восток перехвачены, на буграх танки, заслоны мотопехоты.

Войска Юго-Западного фронта сделали свое дело в великий час войны и сошли со сцены. Но силы не иссякли. Отдельные подразделения и возникавшие произвольно группы под руководством смелых командиров продолжали сражаться. Ярким незабываемым примером верности личного состава окруженных войск слову присяги служит эпизод, произошедший в урочище Дрюковщина близ м. Сенча на реке Суда. Там во главе небольшого подразделения в неравном бою встретил свою смерть, как подобало доблестному витязю, Герой Советского Союза генерал-полковник М. П. Кирпонос — командующий войсками Юго-Западного фронта.

Нацистская пропаганда превозносила на все лады «новую» немецкую победу, предрекая скорую и неминуемую гибель советам, потерпевшим «крупнейшее поражение». В сводках приводились цифры пленных, оружия и военного снаряжения, захваченного немецкими войсками.

Но, как иногда случается, количественные характеристики события не выражали его истинной сущности. А она заключалась в том, что барьер, прикрывавший южный участок советско-германского фронта, перестал существовать. Перед немецкими войсками открылся путь для продолжения операций в направлении Харькова и Воронежа и дальше — на Москву либо на Кавказ.

Немецкое командование не сумело использовать в духе блицкрига открывшиеся возможности. Операция по окружению войск Юго-Западного фронта с точки зрения итогов первых трех месяцев войны оказалась бесплодной. Более того, отвлечение крупных сил группы армий «Центр» отсрочило очередную фазу наступления на главном стратегическом направлении. Оперативный успех обратился в серьезную, может быть, решающую стратегическую неудачу. Так считают многие. Немецкое командование само нанесло сокрушительный удар собственным планам, поскольку оно, по мнению немецких военачальников, упустило время, а вместе с тем — последний призрачный шанс «...разбить Советскую Россию...» еще «...до наступления осенней распутицы...».

И все-таки вопрос остается открытым; была ли возможность использовать войска Юго-Западного фронта каким-либо другим способом и избежать того, что произошло?

Участь, постигшая армии Юго-Западного фронта, была предопределена объективными причинами, возникшими в начале войны, еще в то время, когда обозначилась группировка сил противника и его стратегические замыслы. В этом нетрудно убедиться, если найти связующие звенья в обстановке, которая обусловила положение войск на московском направлении и на рубеже Днепра к концу августа. В критические дни наше Верховное командование, принудив противника рассредоточить силы, нацеленные на Москву, исправило ошибку, допущенную в оценке намерений агрессора в предвоенный период при развертывании собственных сил.

* * *

После восстановления связи телефонист попросил командира батареи к аппарату.

— Жаль... хорошие ребята... Смольков ни за что не хотел оставлять разведчиков, как знал, — говорил в трубку Варавин. — О немецком плацдарме слышали? Приказано ликвидировать... для этой цели выделены двести четвертая воздушно-десантная бригада и несколько батальонов шестьдесят второй стрелковой дивизии, перебрасываемые из района города... Поддержку обеспечивают два артиллерийских полка... наш и еще один... и несколько дивизионов, которые ведут огонь с позиций из-за Десны... Немцы закрепились на прибрежных курганах. Огонь введут двадцать-тридцать артиллерийских батарей и множество минометов, в воздухе пикирующие бомбардировщики... готовимся к наступлению. Стрельбу веду большей частью на разрушения... Наш дивизион поддерживает второй батальон двести четвертой ВДБр. Сейчас парашютисты выдвигаются на рубеж села Пески... Снаряды должны подвезти, ознакомьтесь с подступами на ОП... к делу, — закончил Варавин.

Я осмотрел позиции. Орудия, развернутые на северо-восток, вытянулись фронтом по опушке густой лиственной рощи. В плоскости стрельбы — луг, дальше — полевая дорога, огибавшая косогор, усеянный кучами соломы. На обочинах торчат чахлые кустики и тянутся жидкой грядой к плоскому оврагу на склоне косогора. В створе с 1-м орудием на дороге виднелся полуразрушенный мостик.

Дальше дорога, в сторону села Подгорного, делала поворот и скрывалась за пригорком. Слева лежал тот же луг, местами поросший густым невысоким кустарником, где разместилось хозяйственное отделение и кухня. Справа в полукилометре, может быть более, занимали позиции орудия 4-й батареи.

Наряду с основной задачей — ведение огня по целям на плацдарме — огневые взводы 6-й батареи обеспечивали прикрытие косогора и полевой дороги из Подгорного на Анисов, от мостика до гребня включительно.

Подробности местного ландшафта автор упоминает не случайно. В последующие дни тут произошли события, которые послужили началом многих бедствий, постигших 6-ю батарею, 2-й дивизион, 231-й КАП, как и все другие части, принимавшие участие в обороне Чернигова и в боях по ликвидации плацдарма.

А в тот час расчеты продолжали оборудование щелей. Грунт — мягкий, болотистый. Два штыка — и вода. Поэтому из дерна возводятся полуметровые стенки вместо бруствера.

Ознакомление с подступами закончилось. Я осмотрел карточки огня для стрельбы с открытых позиций, схему ориентиров и вернулся к буссоли.

День стоял безветренный, доносилась оживленная стрельба. Среди курганов — важная достопримечательность местности по южному берегу Десны — севернее села Подгорное поднимался дым разрывов. Из тыла вели огонь наши батареи.

— Утром было три-четыре батареи... сейчас не меньше двенадцати, — Васильев огляделся.

Вдали просматривались бугры, полосой тянулся лес. Где наблюдательные пункты?

— ...вот там... в лесу у деревни Пески, километрах в семи... — Васильев указал на север. — Как на той стороне... в зарослях?

Послышался гул двигателей. Машины артснабжения. Началась разгрузка боеприпасов. Ящики не вмещались в нишах и частью складываются рядом. Их закрывают ветками.

Батарея ведет огонь. Варавин подавил пулемет на плацдарме, перенес огонь на северный берег реки. Район целей — большое село Брусилов. Дальность — около 15 километров. Пристрелка началась, как обычно, первым орудием, В течение часа стрельба не затихала пи на минуту.

Жарко! Санинструктор и химики подносят к орудиям мутную теплую воду. Люди непрерывно пьют. Вода отдает болотом, прелыми листьями и еще чем-то терпким и неприятным. «Стой!»

Телефонист звал к аппарату.

— ...Дым, наверное, видите? Горят немецкие автомашины... Порядочная колонна, жаль, не меньше полутора десятка прорвалось в Брусилов... удачная стрельба, я доволен... объявите огневым взводам... разрешается перерыв... Политов в городе, обнаружил продовольствие, имущество... сообщите, когда вернется.

Доносится грохот зениток. «Юнкерсы» бомбят городские развалины. Расчеты начали ужин. Каптенармус принес котелки Васильеву, мне.

К буссоли шел лейтенант, смело, будто у себя на ОП.

— Григорьев, командир первого огневого взвода четвертой батареи, — представился он. Васильев пригласил лейтенанта к ужину.

— Спасибо... я сыт.

Лейтенант Григорьев — один из двух братьев-близнецов. Они проходили службу в 4-й батарее. Оба лейтенанта имеют репутацию исправных, добросовестных командиров.

Григорьев — видный парень, высокого роста, выразительное лицо. Опрятен и собран, свежий подворотничок, чисто стиранное обмундирование. Он, кажется, принадлежит к тем открытым и чистосердечным людям, с которыми всякий находит общий язык.

— Мы... брат мой и я... сегодня отмечаем день рождения, — объявил Григорьев. — Приходите, позиции рядом.

— Поздравляю, — Васильев поднялся, пожал руку имениннику.

Григорьев опустился на бруствер, где сидел.

— К девятнадцати часам... у пас ужин.

— Спасибо, но тут такие дела... — Васильев огляделся и нерешительно закончил: — Может, позвонить командиру батареи?

Нет, это бесполезно. Я уверен, командир батареи не разрешит.

— ...Почему? — спросил Григорьев.

— Такая история, — Васильев стал рассказывать о том, как восприняли Варавин и Савченко наше опоздание.

Григорьев слушал молча. Потом поднялся. — Случай серьезный... Командир дивизиона знает?

— Да, — подтвердил Васильев, — и, наверное, командир полка.

— Ну, что ж... если гора не идет к Магомету... Может быть, мы придем. Я попробую договориться со старшим на батарее... Недалеко. Думаю, Иванюк не станет возражать...

— ...Где же Политов? Пойду взгляну, как ужинают люди, — Васильев поднялся, кивнул лейтенанту.

— Политов? Старшина? — спросил Григорьев. — На том берегу?

— Да, там где-то. Перед железнодорожным мостом «юнкерсы» разбомбили эшелон с консервами. Политов привез машину и уехал опять. Должен бы вернуться.

— Наш старшина навозил гору разных банок, бидоны со спиртом... Цистерны на путях без присмотра. Что-то завалилось на мосту. Интенданты из частей тащат все, что можно.

Пришел Савченко, обменялся приветствиями с Григорьевым, развернул упаковку. Стеклянные банки.

— Снял пробу... отличные консервы... выдать взводу управления в НЗ... там всегда впроголодь...

Явился Политов.

— Что случилось? — спросил Савченко.

— Товарищ политрук!.. Беда... утоп солдат, — один из людей команды, черпая спирт, свалился в открытый люк цистерны. Выловили его уже мертвого. — Пропали бы они, все цистерны, вместе со спиртом и консервами!

— Ну, да... вы-то за чем смотрели? — строго проговорил Савченко. — Вы... старший!

— Товарищ комиссар!.. Только я отвернулся, самолеты налетели... бомбежка... который его держал, оступился, выпустил ноги, и он головой вниз...

— ...С вас нужно взыскать за ротозейство... утопить человека... и как! Вы возили консервы... Кто разрешил брать спирт?

Политов замялся:

— В цистернах дыры, спирт утекал... как не взять?

— А если борная кислота, тоже брать?.. Эх, товарищ старшина!.. Не знаю, как вы отчитаетесь перед комбатом, а я сказал свое мнение... спирт опечатать, консервы распределите... огневикам... взводу управления отправить, часть оставить в НЗ.

— ...Передают ... по местам, — крикнул из ровика телефонист.

Расчеты вернулись к орудиям. Телефонист выкрикивал слова команд. Григорьев ушел. Батарея ведет огонь пять, десять, пятнадцать минут. Стой!

На поляну опускались сумерки. Со стороны кухни тянулся синий горьковатый дым.

Пришли ЗИСы со снарядами. Начали поступать команды. На фоне вечернего неба обрисовываются поднятые вверх орудийные стволы. Орудия возобновили огонь.

— Стой... перерыв...

Я забрался в палатку, засыпал. Раздался окрик караульного. Лейтенанты Григорьевы. Позади — связной, он стал выкладывать из вещмешка консервы, флягу со спиртом. Савченко отвинтил крышку.

— Сырец... неочищенный!.. Товарищи командиры, пить такую гадость?.. Вам винца с водой, а то и молока по кружке.

— Молоко, товарищ политрук, вам... командиры и денатурат пьют, — ответил один из Григорьевых.

— Другого ничего нет, — примирительно заговорил другой, знакомый Григорьев. Как и полагается близнецам, они похожи друг на друга. — Встречу дня рождения нельзя откладывать... Старшина справлялся... налил фельдшеру, тот говорит... можно...

Васильев разделял мнение политрука. Спирт имел резкий, неприятный запах. Подошел Политов.

— Поделом мне, — он передал разговор с командиром батареи. — Виноват... сплоховал.

— Да... печально, когда так глупо погибает человек. Смотреть нужно, а сокрушаться... что ж... — начал Савченко.

— Вы, товарищ политрук, не возражаете, если я приглашу старшину? — спросил один из именинников, освобождая место Политову.

Старшина авторитетно заявил:

— Денатурат? Лучше чистого, ей-ей... и на другой день еще под хмельком.

Первый Григорьев налил кружку, и старшина осушил ее за здоровье лейтенантов.

Факел освещал мутным желтым светом стол и лица сидевших вокруг. Жужжат комары. Мы пили обжигающую противную жидкость. Лейтенант Григорьев вынул из планшетки какую-то бумагу.

— Листовка, — он положил на стол. — Орудийные расчеты целый час очищали позиции от этого мусора.

В свете фонаря различаются жирные черные строки. Немецкие листовки на русском языке, разбрасывали «юнкерсы» на переднем крае. Грубые антисемитские лозунги, вперемешку с наивными посулами, призывали сдаваться в плен. Содержание листовок так же как и их стиль производили отталкивающее впечатление. Мало кто внимал немецкой пропаганде. Правда, ходили слухи, будто у некоторых погибших пехотинцев находили листовки. В 6-й батарее подобных случаев не было.

Рядовому составу хранение листовок запрещалось. За этим обязаны следить политработники и командиры.

Лейтенант прочел, под общий смех рифмованные ругательства.

— Какой несусветный вздор! Как будто немцы имеют дело с людьми, только и мечтающими о сдаче в плен... Зря бумагу изводят.

— Подожги... погрей комаров, — предложил другой Григорьев, листавший блокнот с моими записями на ящике. — Цифры гораздо интересней. Посмотрите... под Сарнами мы вели огонь при буссоли сорок пять ноль, под Новоградом-Волынским... тридцать ноль, под Черниговом... ноль ноль. А сейчас — пятнадцать ноль... строго на восток.

— Да... во все стороны... запад и юг, север и восток... это доказательство возросшей стойкости наших воинов, — говорил Савченко, не принимавший участия в выпивке. — Помните в первые дни листовки под Малиной? Немцы твердили... оборона сломлена, Красная Армия разбита и не способна задержать победное шествие немецких войск... Москва падет со дня на день... под Малин русские стянули чуть ли не всю свою артиллерию. Сопротивление, дескать, бессмысленно. В общем, желания выдавались за действительность... А как они обращаются с мирными жителями? Поносят политруков, восхваляют «свободу», которую якобы несут немецкие войска... Вот символ фашистской свободы, — Савченко указал в сторону города. — Не нужно воображения, чтобы представить «счастливую жизнь», которая ждет население на территории, захваченной немцами.

— Да... а на плацдарме они чувствуют себя крепко, — произнес первый Григорьев. — Младший лейтенант Устимович говорил... оборудуют траншеи... ставят минные поля.

— Ничего удивительного... на южном берегу Десны решается судьба разрушенного Чернигова. Если наше командование подбросит больше пехоты и несколько артиллерийских полков, фрицы вряд ли усидят в своих норах.

Второй Григорьев поднялся.

— Спасибо за угощение... мне нужно идти, подменить старшего на батарее.

Григорьев ушел. Заговорили о положении в городе. Савченко стал спрашивать о 10-м СП, который оборонял северную окраину.

— Я, кажется, еще не опоздал? — несколько смущаясь, спросил Иванюк, выступив из темноты.

— Нет... — ответил Савченко. — Вы пьете эту жидкость? Хватит и на вашу долю.

— А вы, товарищ политрук? Я не охотник до сивухи, но... неловко... день рождения... командир батареи разрешил, — проговорил Иванюк.

Новый гость среднего роста, с выправкой старого служаки. Поглядывал на факел, застенчиво улыбался, будто извиняясь за освещение, комаров вокруг, и за выпивку, которая вызывает неодобрение замполита.

— Ну, братцы, завтра наступаем, — объявил Иванюк. — Передали с НП... у орудий три боекомплекта. Подошел еще полк стопятидесятидвухмиллиметровых гаубиц. Слышите гул на дороге в Подгорное? Устимович сказал, шестая батарея в Брусилове подожгла колонну.

— Девять машин, — уточнил Савченко. — Четвертая батарея отстает.

— Ну, ну... — возразил Григорьев, — если вы согласны считать и те, что у Роища, на той стороне, четвертая впереди...

— Да, дело принимает серьезный оборот. Приказано держаться до последнего, не сдавать город ни при каких условиях, — заговорил Иванюк. — Количество артиллерийских частей увеличивается, за нами, кажется, дело не станет. Мало пехоты... Поредели части сорок пятой дивизии. Командир батареи говорил... в батальонах... по сотне человек. И еще этот плацдарм!

— Странно... чем больше редеют ряды, тем строже приказы, — начал Васильев. — Наш полк отозвали, подразделения шестьдесят второй стрелковой дивизии тоже направляются к плацдарму... Кто остался на той стороне?

— Обороняться еще куда ни шло... а вот наступать... трудно. Десантники и пехота... пять-шесть батальонов и восемь дивизионов против целой немецкой дивизии и «юнкерсов»... — продолжал Иванюк.

— В пессимизм впадаете... хотите прослыть нытиками? — заговорил вдруг Григорьев. — Вы кто, пугливые ребята или командиры из двести тридцать первого корпусного артиллерийского полка? Мы сдерживали врага в течение трех месяцев от Буга до Десны... А на реке Стоход? Вели огонь под Ковелём и Новоградом-Волынским, у Малина и Бородянки, у Барановки и Недашек... действовали вместе с пехотой и без нее... один на один с автоматчиками, танками и «юнкерсами»... Но что значит все это в сравнении с первым днем войны? Сознаюсь, было страшно... боялся умереть... преследовала мысль о человеке, о его ничтожестве... могущество смерти неизмеримо выше его воли... Человек слаб и уязвим, но до той поры, пока не преодолеет страх, не отрешится от чувств... во имя тех, кто слабее его, кто нуждается в поддержке... пока не отрекся от всего, чем прельщает мирная жизнь... сон, отдых, пища... Я не пророк, но вы видите... наступают новые напасти... нельзя хныкать... Я благодарю судьбу и наших командиров... своей отвагой и верой в победу они пробудили в наших сердцах стремление сражаться, как повелевает долг... — Григорьев встал. — За успех нашего наступления! Все поднялись.

— О! Это другое дело! — отозвался Савченко. — Теперь вижу, четвертая батарея не лыком шита... Но со всем согласиться нельзя... разделяю ваш тост. Налейте, пожелаем удачи пехоте... ваше здоровье, товарищ лейтенант.

Все стали говорить о завтрашнем наступлении. Бодрый тон, вызванный речью Григорьева, уступил место сомнению.

— Братцы, там... на северных подступах, сорок пятая, шестьдесят вторая, восемьдесят седьмая, сто тридцать пятая СД... и артиллерии столько... а тут? — говорил Васильев.

— Северные подступы, собственно, термин вчерашний. Немцы уже вышли на окраину Чернигова.

— Да... — подтвердил Иванюк, — положение нелегкое...

— Ну... ну... — заговорил Григорьев, — на угрожаемые участки командование направляет подкрепления.

— Товарищи командиры, мне пора уходить, — поднялся Савченко, — и вам засиживаться нечего. До свиданья, товарищ лейтенант. Желаю вам и брату вашему успехов.

Разговор снова вернулся к плацдарму. Григорьев, Васильев, Иваиюк, — все были согласны в оценке обстановки.

— Что день грядущий мне готовит... — декламировал Васильев. — Давайте стремянную... успех наступления за Чернигов.

Ужин закончился. Иваиюк и Григорьев ушли. Вслед за ними отправился к охранению Васильев.

Наступило ясное безветренное утро. Сквозь отверстие в палатке синеет небо. Мою одежду покрыла роса. Стебли сена впились в щеку. Во рту пересохло.

Я выбрался из палатки. На лугу хлопьями висел туман. Грохотали выстрелы. 4-я батарея вела огонь. С севера, со стороны переднего края, плыл немецкий корректировщик.

Начальник караула сержант Дорошенко обнаружил ночью спавшего на посту дозорного, тот вступил в пререкания. Дорошенко арестовал орудийного номера и обращается с требованием наказать его.

Дисциплинарная власть начальника караула ограничена одними сутками. Арест на ОП — мера, диктуемая чрезвычайными обстоятельствами. Виновный содержится в своем же ровике и не' привлекается на работы. Казалось бы, вот время для отдыха. Но редко кто пользуется этой возможностью, обычно арестованный глядит из-за бруствера, как работают у орудия товарищи.

Дорошенко привел к буссоли орудийного номера.

— Почему начальник караула наказал вас? — спросил Васильев.

— Виноват, товарищ лейтенант... вроде...

— Вроде? — повторил Васильев. — ...обязанности дозорного?

— ...останавливать... не допускать через дорогу никого...

— А вы?

. — Товарищ лейтенант... не спал... ей-богу... не знаю как... не заметил сержанта...

— ...вы вступили в пререкания с начальником караула... Разговор закончен. Васильев продлил наказание на 6 часов.

Я заглянул к телефонистам. Никаких сообщений с НП не поступало. Можно вернуться в палатку. Во рту сухо, я пил воду, чувствовал отвратительный вкус вчерашнего спирта.

— По местам!..

Батарея ведет огонь. Цели — пехота в окопах, огневые позиции минометов, какие-то объекты под номерами на противоположном берегу Десны.

Перенос огня следовал раз за разом. Частые выстрелы, доносившиеся из тыла, напомнили вчерашний разговор о наступлении. Наши батареи вели артиллерийскую подготовку. Гул разрывов в стороне переднего края нарастал.

У орудий двигались в привычном темпе люди, перед выстрелом движение на несколько секунд замирало. Наводчик отслонялся от приборов и, уловив взмах руки командира орудия, нажимал спуск.

В 9.00 наступил перерыв. К телефону!

— ...Неудача... — сокрушенно говорил Варавин. — Немецкая оборона крепче, чем полагало наше начальство. Пехота не сумела преодолеть передний край.

А каково положение сейчас?

— Подразделения двести четвертой воздушно-десантной бригады и боевая группа из шестьдесят второй стрелковой дивизии окапываются...

Наступление не удалось, почему?

— Разрывы мин не умолкают ни на минуту... многие цели не подавлены. Как подразделения, которые поддерживает 6-я батарея?

— Второй батальон десантников залег на опушке кустарника за селом Пески. Что у вас происходит? Вы теряете много времени, когда я переношу огонь по целям за пределами основного сектора. Поймите... пехотинец не передвигается, если бьет пулемет! Атаки приказано продолжать... Невдалеке разворачивается НП начальника артиллерии пятнадцатого стрелкового корпуса. Он координирует действия артиллерийских частей, пока не прогоним немцев за Десну... Огневикам работать живее. Все!

Снова «по местам!». На лугу разносится грохот орудийных выстрелов.

— Воздух! — сообщил наблюдатель.

Низко пронеслась пара «мессершмиттов». Над рекой, поблескивая в лучах утреннего солнца, выстраивались в круг Ю-87.

— Стой!

Движение на позициях прекратилось. Люди укрылись в ровиках.

«Юнкерсы» бомбят передний край, кажется, в районе Подгорного. Прошли «мессершмитты». Позади почти все батареи умолкли. Издали, из-за Анисова, доносились отдельные орудийные выстрелы.

Я сидел в тени дерева в ожидании команд, слышалась перебранка телефонистов. Что происходит впереди, в районе наблюдательных пунктов? Успела пехота окопаться? Над горизонтом темно-серой тучей поднимался дым. Самолеты стремительно бросались к земле, набирали высоту и снова — в пике.

Бомбы рвались на расстоянии шести-восьми километров, на лугу почва качалась под ногами. Дрожали стенки щелей. А если начнется обстрел?

Умолкнувший телефонист выкрикивал позывные. НП не отвечал. Порыв линии. Соседняя батарея возобновила стрельбу.

Прошло четверть часа. Связь наладилась. Начали поступать команды. Снова1 обрыв. Я продолжал наблюдение за воздухом. Бомбежка, кажется, заканчивается. Круг, который описывали «юнкерсы», разомкнулся. Они построились и стали удаляться.

Еще не рассеялся дым, летит новая стая. «Юнкерсы» шли с северо-запада. Повернули к реке и взяли курс на Пески.

— По пулемету... — начал передавать телефонист.

Стрельба продолжалась час, другой. Третья и четвертая партии «юнкерсов» отбомбились и ушли. В полдень наступил перерыв.

Люди обедали. На дороге остановилась легковая машина. Дозорный из оцепления взял оружие «на караул». За первой машиной подошло еще несколько, сплошь увешаны ветками.

Автомобили буксуют в колее, развороченной гусеницами. Командиры из двух первых вышли и снова вернулись на свои места. Два головных автомобиля ушли. Два замыкающих повернули к орудиям. Полковник Стрелков, начальник артиллерии 15-го стрелкового корпуса.

Я подал команду. Полковник, вскинув руку, разрешил продолжать обед.

— Скажите, лейтенант, кто отвечает за поддержание порядка в районе позиций? — полковник окинул ОП критическим взглядом. — Безобразие!.. Ни пройти, ни проехать... Старший на батарее, говорите?.. Позиции, товарищ лейтенант... это не только пространство, где развернуты орудия, но и то, что примыкает к нему. Вы замаскировали орудия, а колея в сотне шагов? Вы считаете с воздуха не видно? — полковник наблюдал за людьми, они возвращались к орудиям, — Сколько вы произвели выстрелов за день? По каким целям? Где они находятся? Командир батареи бывает на ОП?

Полковник подошел к 1-му орудию. Состояние его не вызвало замечаний. Сопровождавший полковника артснабженец залез в нишу, кажется, осматривал снаряды, неловко повернулся, стенка с шумом рухнула.

Полковник оставил панораму, поднялся.

— Для чего строились эти сооружения? — спросил он. Ниша под ящики имела глубину не более двух штыков.

Ниже была вода. Чтобы обеспечить укрытие, надстраивались из дерна полуметровые стенки.

— ...не укреплены? Развалятся от орудийных выстрелов... Вы, лейтенант, недостаточно заботитесь об инженерном оборудовании! Подайте команду «По местам!».

Командиры орудий подняли сигнал готовности. Установилась тишина. Полковник смягчился. Стал демонстрировать Орлову, как укладывается дерн, крепеж стенок.

— Как служба, молодцы? — спросил полковник орудийных номеров 2-го орудия.

— Хорошо, товарищ полковник!

Ироническая улыбка исчезла с лица начальника артиллерии.

— Ваш полк храбро сражался на гомельской дороге... Обстановка вынудила наше командование оттянуть часть сил из города. Враг форсировал Десну, намеревается выйти на тыловые коммуникации наших войск. Наша задача... ликвидировать плацдарм... Командир корпуса полковник Бланк, на которого командующий пятой армией возложил руководство операцией, намерен продолжать атаки. Чернигов удержать любой ценой. В настоящее время здесь находится решающий участок фронта. Двести тридцать первый КАП поддерживает десантников, всем известно? Командующий армией выражает надежду, что общими усилиями артиллеристов и пехотинцев этот опасный плацдарм мы ликвидируем ... необходимо обеспечить нашим частям возможность удержать город.

Послышался выкрик: «Воздух!» С северо-запада приближались «юнкерсы».

Что я мог предложить полковнику и сопровождавшим его лицам, если «юнкерсы» обрушатся на ОП? Стенки ровиков, действительно, держались слабо.

Полковник продолжал осмотр позиции. Расчеты оставались в положении «По местам!». Оглядев ОП, полковник слегка повысил голос:

— Воздух!

Команда касалась всех. Расчеты бросились к ровикам. Укрытие телефонистов выглядело лучше прочих, и я предложил его полковнику.

— А вы? Где ваша щель?

Я редко пользуюсь укрытием и ровику предпочитаю палатку, в которой спал.

— Палатку... вот как? Любопытно... — полковник перешел на тон, которым говорил вначале. — Что ж, адъютант, пойдем в палатку...

«Юнкерсы» приближались, не меняя курса. Двадцать четыре самолета. Конечно, ОП засечена!

Полковник неторопливо шагал к палатке, не обращая внимания на самолеты. Досадно. По моей вине старший начальник подвергается опасности!

Васильев подал команду приготовиться к стрельбе по самолетам. Застучали затворы карабинов.

Полковник молчал. Адъютант, ступавший следом, оглядывался, неодобрительно покачивал головой.

— Товарищ полковник, разрешите доложить... они собираются бомбить позицию. Вам нужно укрыться, — адъютант старался сохранить спокойствие.

Полковник подошел к палатке. На перекладине лежит несколько веток. В открытой торцевой части виднелось сено — постель.

«Юнкерсы» прошли, развернулись над Анисовом и начали перестраиваться. Сейчас начнут бомбить... если не соседей, то нас! Гул нарастал.

Ведущий «юнкерс» качнул крылом, ринулся вниз.

— Ложись! — решительно произнес полковник.

Оглушительно взревел двигатель, завыла сирена. Самолет, казалось, не выйдет из пике. До земли считанные метры... Но «юнкерс», показав брюхо, взмыл вверх. Коротко и пронзительно свистнула бомба. Раздался взрыв. И началась дьявольская карусель. «Юнкерсы» пикировали один за другим, бросали бомбы, строчили из пулеметов и пушек. Дрожала земля. Деревья поднимались в воздух, валились с шумом и треском на землю болотные глыбы.

Прошло несколько минут. Стало темно. Грохотали разрывы, хлопали винтовочные выстрелы.

Перед глазами вспыхнуло пламя. Мое тело отделилось от поверхности. Колышек, которым закреплена палатка, больно ударил в затылок.

Исчезла палатка... нет, кое-что осталось. Взрывная волна сорвала брезент и, разметав сено, отбросила ко мне.

«Юнкерсы» израсходовали бомбы, продолжали обстреливать поляну из бортового оружия.

Позиция, окруженная стеной деревьев, точно в яме, дно которой изрыто воронками, курится дымом, испарениями. Дышать трудно, как в противогазе после долгого бега. На двадцать второй минуте «юнкерсы» ушли. Сухо щелкнул запоздалый выстрел.

Полковник поднялся, неторопливо снял свое пенсне, оглядел ткань, которую я держал в руке:

— И в самом деле, вы укрывались палаткой... Советую впредь пользоваться щелью... Осмотреть ОП!

Я вернулся к буссоли. Что такое? Куда делось 3-е орудие? Между 2-м и 4-м орудиями — земляной вал опоясал огромную воронку 250-килограммовой бомбы. В стороне лежал ствол. Рядом лафет, опрокинутый сошниками вверх. В грязи валяются гильзы, снаряды, ящики.

Подошел Васильев.

— Пять человек расчета пропали куда-то... погибли вместе с орудием, — мрачно сообщил он.

Как так пропали? Укрылись поблизости? Васильев должен смотреть за людьми.

— Я не различал стенку своего укрытия... кошмар... ничего не видел... помню, меня завалило на девятой минуте... это и была бомба, унесшая с позиции третье орудие...

Я осмотрел OIL По-моему, весь расчет 3-го орудия следует считать погибшим в результате прямого попадания. Васильев возражал.

— Где доказательства? Погибли три человека, вот они... Относительно других утверждать нельзя... неизвестно.

Вздор! Расчет погиб вместе с орудием. Васильев упрямился. С ним бывали такие случаи. Но на этот раз он оказался прав. Полковник поддержал Васильева.

— О чем вы спорите, товарищи лейтенанты? Подобные сомнения волновали многих людей еще в прошлую войну. Оказалось, что, кроме погибших на полях сражений, было потеряно еще много солдат. Они исчезли в таких случаях, как этот, не оставив после себя никаких следов... безвестно погибли. Война закончилась, на могилы убитых возлагались венки... А как почтить память безвестно пропавших?.. Да, — продолжал полковник, — романтическое воображение французов окрестило всех их общим именем... неизвестный солдат... безвестно погибший... понимаете? Французы первые возвели его на пьедестал бессмертия и возложили к подножию венок славы... Так-то, молодые люди... Продолжайте службу!

Я отгоризонтировал заново буссоль. Маскировка громоздилась повсюду грязными кучами. Непривычно одиноко стояли три орудия. Такой я никогда прежде ОП не видел. От стенок не осталось никаких следов. Деревья вокруг разбросаны вверх корнями. Горела на дороге «эмка».

Я подал команды и доложил полковнику о потерях. Он молча двинулся к 1-му орудию. Одежда орудийных номеров в грязи, но на лицах не заметно ни растерянности, ни страха.

— Молодцы, ребята! — сказал полковник Орлову. — По сравнению с вашим, истинно русским воинским духом, такие вещи, как калибр бомб... пустяки... Было темно, и пилоты тешились, что вы тут' умерли со страху... Искренне рад... Молодцы!.. Перенесли удар бомбардировщиков. Как старший, выражаю вам всем мою искреннюю признательность.

Начальник артиллерии закончил осмотр позиции.

— Вам, лейтенант, следовало поставить на вид упущения в части порядка... Грешно навлекать недовольство на орудийных номеров собственной нераспорядительностью. Они добросовестные и смелые воины.

Полковник направился к дороге. Одна из «эмок» догорает, тянуло запахом резины и масла. Другая — стояла с распахнутой дверцой. Полковник и часть сопровождавших его людей уехали на Подгорное. Остальные ушли в противоположном направлении — на Анисов^[22].

Расчеты принялись приводить позицию в порядок. Старшина, санинструктор и химики переносили раненых, собирали в кучу имущество и все, что осталось от 3-го орудия и его созданного повторно расчета: обломки карабинов, куски скаток и вещмешков, детали и механизмы орудия.

— Воздух!

Снова «юнкерсы»! Занятия возобновились, стая прошла Десну, повернула к переднему краю.

— Есть связь... передают, по местам! — крикнул телефонист.

Я хотел доложить о налете. Варавин стал подавать команды. Орудия открыли огонь.

После одной из очередей телефонист позвал меня к телефону.

— Что происходит?.. Впоследних очередях я наблюдаю только три разрыва. Почему молчит третье орудие? — спросил Варавин.

3-го орудия больше нет.

— ... накрыла все-таки его бомба... невезучее орудие... люди... мир праху их, как говорят на похоронах... значит, осталось три орудия? Замечания сделал начальник артиллерии? Подберите место для новой позиции... Все!.. По местам!

Ведение огня продолжалось. Прошло около часа. «Перерыв!» Телефонист протянул мне трубку.

— ...обстановка... атака нашей пехоты окончилась безрезультатно... преодолеть передний край не удалось, но плацдарм охвачен от берега к берегу. Пехота готовится возобновить наступление... Много начальства... Командир корпуса был на моем НП... На каком расстоянии ОП четвертой батареи? Для вас готовность к смене... двадцать два ноль. Все!

Уныло и скучно среди воронок и вывороченной из глубины грязи, которая устилает поляну. Кажется, уже все сделано и оставаться тут совершенно незачем. Командиры орудий чаще обычного покрикивают на людей.

Вернулся командир батареи и разрешил сниматься.

Новая позиция находилась в километре восточнее. Деревьев тут меньше, но вполне достаточно для маскировки. Грунт, на удивление, твердый. На полметра ниже — вода.

В 22.00 6-я батарея сделала первые выстрелы. Варавин произвел перерасчет данных по целям, пристрелянным со старой ОП. Этим он и ограничился.

Приехал техник из боепитания за деталями, которые остались от 3-го орудия. Нужны люди для погрузки ствола. Прерывать отдых расчетов не хотелось, да и отправка их за пределы позиции выше прав старшего на батарее. Пусть техник договаривается с командиром батареи. Телефонист с НП не решался тревожить командира батареи, и техник снова вернулся ко мне.

В полночь Васильев взмолился.

— Дадите вы, наконец, поспать? Для погрузки ствола нужно пятнадцать человек. Половина людей! А вдруг «по местам»?

Спустя час явился начальник артснабжения полка. Только он уехал, прибежал телефонист с приказанием сменить ОП. Какое-то недоразумение! Кто сказал? Когда?

— С НП передали «сменить ОП».

Такие вопросы не касаются телефонистов. А старшему на батарее, одновременно с приказанием о смене, назначается новая позиция, основное направление стрельбы и т. д. Что известно телефонисту об этом?

Я подошел к телефону, связи уже не было.

— С «Дятла» передали... «сменить ОП». Меня разбудил товарищ, когда уходил на линию.

Связь восстановлена. Выяснилось, речь шла о смене НП. Телефонисты путают. Не расслышал? В его должности это непростительно!

Мое место в палатке занял Васильев. Приближалось утро. Тишину нарушил отдаленный гул. Из-за Десны, с аэродромов, расположенных на севере, летят «юнкерсы».

Вчера они действовали тремя группами, около трех десятков в каждой. Часть налетов они произвели по району Анисова и восточнее, где находятся позиции наших батарей. В основном бомбили боевые порядки пехоты.

Мы изучаем повадки «юнкерсов». В этом заключаются все мероприятия ПВО. Если «юнкерсы» принимают к востоку, значит направляются против пехоты, для выхода в район Анисова курс не меняют. На этот раз они шли к переднему краю.

— По местам!

Батарея открыла огонь. Подавлена одна цель, другая.

— Стой... по колонне... цель номер один, правее один двадцать, прицел триста десять... первому один снаряд... огонь!

Варавин рассеял колонну автомашин на северном берегу Десны. Наступил перерыв. К телефону!

— Как на новом месте? — спросил Варавин. — Старшим останется лейтенант Васильев. К десяти тридцати вам явиться на НП. Все!

Путь на ПНП

Вместе со связным я приближался к Подгорному. Греет солнце. Пахнет пылью, сеном и горьковато-кислым духом болот. На душе легко и свободно.

В стороне следы бомбежки, воронки, остов сгоревшего ЗИСа. За машиной, по словам телефонистов, дорогу пересек кабель. Дальше идти по линии.

Зачем вызвал меня Варавин? Может быть, переведут в другую батарею? Не связан ли вызов с посещением позиции начальником артиллерии?

Замечания я доложил, никаких других погрешностей за собой не чувствовал. Разве 3-е орудие? Налет — явление обычное. «Юнкерсы» наносят удары куда хотят. Вины старшего на батарее, кажется, не было. Начальник артиллерии хорошо отозвался о поведении людей. Ах, да... Ю. З., опоздание...

Я решил, что причин для вызова достаточно и прибавил шаг. Спустя некоторое время телефонная линия привела меня на окраину села Подгорное. За огородами лежал луг, разбросаны повсюду стоги сена. Дальше на запад — рощи, за которыми скрывалась Десна.

Пехотинец забрался на копну, бросал сено, стараясь попасть в повозку. Завыл снаряд. Лошадь понеслась, волоча за собой опрокинутую повозку.

Телефонная линия тянулась дальше на северо-восток к селу Пески. Варавин говорил, Пески — в глубине боевых порядков десантников. Стала заметной близость переднего края. Воронки, на крышах хат — следы прямых попаданий.

Во дворе — замаскирована машина. Окопы. Люди. На бруствере — самозарядные винтовки. Земляная платформа, приспособление для стрельбы из пулемета по воздушным целям.

За селом возвышаются бугры с крутыми склонами, поросшие деревьями и кустами. Поляна, выжженная солнцем, следы земляных работ и разного рода воронки — большие и малые. Где-то здесь НП 6-й батареи.

Телефонист огляделся, указал в сторону кургана. Какой-то человек машет рукой. Лейтенант Смольков. Мы обменялись приветствиями.

— Переходим в Подгорное, на новый НП. Командир батареи спит... сейчас подниму.

Варавин взглянул на часы.

— Поступаете в распоряжение старшего лейтенанта Пономарева... Не знаю, что там... должны сообщить. Как на ОП?

Разговор прервался. Разведчик-наблюдатель обнаружил новую надводную цель. Катер. Варавин поспешил к стереотрубе. Я занял место у буссоли.

Нет, не катер. Паром, собранный из секций, довольно длинный, уже отчалил и, сносимый течением, приближался к середине реки. Немцы работали веслами. Груженный паром время от времени кренился и черпал воду, хотя волн я не замечал.

— «Дятел-один», по местам...

Первые снаряды легли на берегу. Вторая очередь — три снаряда — вспенила воду выше по течению. Варавин, недовольный работой огневых взводов, посмотрел на меня.

Снова три разрыва. Волна окатила паром из конца в конец.

— Шесть снарядов... беглый... огонь!

Сверкая бурунами, вода пенилась, разрывы стали перемещаться по течению, снова плясали вокруг парома. В следующую минуту разрывы сдвинулись. Водяная пыль. Дым стелется на поверхности, что-то мелькнуло. Паром раздвоился, половина опрокинулась и мгновенно скрылась под водой.

В линзах видно — барахтаются люди. Назад к берегу — вплавь.

— Стой! — Варавин повернулся и удовлетворенно закончил: — По утопающим я не стреляю...

— «Ветер»! Товарищ комбат, «ветер»! — испуганно повторил телефонист.

Варавин прильнул к окулярам стереотрубы.

— Цель номер шесть... четыре снаряда... беглый огонь!

«Ветер» — начало артподготовки. Выстрелы в тылу стали учащаться. Снаряды рвались в районе пристрелянных целей. Местами поднимался дым. Много пространства в боевых порядках немцев оставалось непораженным. Кое-где наблюдается передвижение пехоты.

6-я батарея провела четыре огневых налета. Спустя 20 минут разрывы стали перемещаться в глубину.

— Пехота должна идти в атаку, — сказал Варавин.

Немецкие минометы начали ответную стрельбу. Севернее деревни, среди зарослей и на лугу, образовалось облако серого дыма. Где же атакующие? Одна-две группы пехоты. Продвинулись сто-двести шагов. Залегли.

С НП командира дивизиона поступило приказание возобновить огонь по целям на переднем крае.

— Десятого к аппарату, — звал телефонист командира батареи.

— Стой!

Варавин переговорил с командиром дивизиона, вернулся в свою ячейку.

— Телефонист, передавайте на «Дятел-один» перерыв, атака отменяется...

— Воздух!

Со стороны реки летят «юнкерсы». Развернувшись, начали пикировать. Со стен сыплется песок. «Юнкерс» выходил из пике. Слышатся очереди ручного пулемета. Стрелял Смольков, в ячейке хлопали винтовочные выстрелы разведчиков, вычислителей, телефонистов. Стрелял из своей винтовки командир батареи.

Из котлована под масксетью посылала очереди счетверенная пулеметная установка десантников. Казалось, трассы направлены из самолета. Неожиданно пикирующий «юнкерс» потерял часть крыла, врезался в землю.

— Снова они, — и разведчик объяснил: — Вчера десантники сбили одного... «музыканта»^[23], а потом девятка зашла с тыла и накрыла сразу две машины, потом третью... Было шесть... осталось три... пикировали один за одним, а он строчит, и «музыкант» отвернул... вот здорово... я бы не смог... так стреляю, а когда на меня... не могу, руки немеют...

Телефонист выкрикивал позывные, не обращая внимания на песок, который сыпался за воротник. Похоже, обрыв на линии.

Явился другой телефонист, кажется, из взвода связи дивизиона. После короткого спора, подхватив кабель, он убежал на линию.

«Юнкерсы» бомбят передний край — местность на север от села Пески, где залегла пехота.

Ни заросли, ни копны не обеспечивают маскировки. С кургана НП боевые порядки нашей пехоты просматривались насквозь. «Юнкерсы» пикируют, не утруждая себя выбором целей. Вот обрушились на село Пески. Обстреляли из пулеметов и пушек улицу, начали набирать высоту и потянулись к Деске.

Телефонист позвал Варавина к телефону.

— Снова в наступление, — сообщил он. — Командир дивизиона сказал... предшествующая атака недостаточно организована... Руководство принял командир корпуса... товарищ лейтенант, видите оголенные деревья, ориентир шесть? Дальше... выжженные пятна. Там найдите старшего лейтенанта Пономарева. Он назначен старшим передового наблюдательного пункта. Вы поступаете в его распоряжение. На ПНП^[24] возлагается управление огнем всех трех дивизионов... Остальное узнаете на месте. Смольков... людей для полкового ПНП! Передайте привет Пономареву... У вас осталось сорок минут. Отправляйтесь. Все!

Со мной шли два телефониста и разведчик. На пути — позиция зенитных пулеметов. Сержант с голубыми петлицами десантника курил, сидя на бруствере. Расчет занимался тем же, что и люди на НП, — подправлял стенки окопа, маскировку. Над стволами неостывших пулеметов струились испарения.

Большую часть расстояния пришлось бежать. У меня осталось десять минут в запасе. Но этого времени не хватило, чтобы найти старшего лейтенанта Пономарева. Ни под деревьями, ни там, где прежде стояли два стога, — у выжженных пятен — ни Пономарева и никого из своих не было.

Только закончилась бомбежка. Возможно, что-нибудь случилось? Беспрерывно обстрелы.v Что делать дальше? Продолжать поиски... ждать?

Опять «юнкерсы»! Носились над курганами, сбрасывали бомбы, стреляли из пулеметов. Бомбежка захватила ту часть поля боя, которую занимали подразделения 62-й стрелковой дивизии.

Я пошел дальше. Траншея. Караульный охранял командный пункт командира 204-й воздушно-десантной бригады. Десантник знает о ПНП? 231-й КАП поддерживает подразделения этой бригады.

Длинный ход сообщения еще не был очищен от завалов. В ячейке находился старший лейтенант, он говорил по телефону. Я напал на след ПНП, но оказалось, что это не так.

— Двести тридцать первый КАП?.. ПНП?.. Подождите, — старший лейтенант вышел, вернулся.

— Пойдемте! Задачу вам поставит командир бригады. Задачу? Я ищу ПНП. Десантник промолчал. Следом за ним я вошел в ответвление, где находился капитан — энергичного вида, черные глаза, оливковая кожа лица. Он бросил быстрый взгляд на мои петлицы.

— Двести тридцать первый КАП? Где ваш командир? Я стал объяснять положение.

— Хорошо, артиллеристы быстро собрались, — капитан говорил с кавказским акцентом, — сейчас же найдите их пункты, налаживайте связь... Времени мало.

ПНП должен организовать старший лейтенант Пономарев. Я назначен от 2-го дивизиона в его распоряжение. Срок, указанный мне, истек. Не могли бы командиры-десантники сказать, что им известно о ПНП 231-го КАП? Имеют они связь с артиллерийскими частями?

В ячейку торопливо вошел десантник и доложил, что прибыл сто второй. Капитан вместе со старшим лейтенантом направился к выходу. По-видимому, прибыл старший начальник. Я остался один. Время 13.10. В ячейке рядом лейтенант возился с телефонным аппаратом. Я повторил вопрос.

— Связь с артиллеристами... была... стреляют тяжелыми... ваши... может, другие какие... не ручаюсь, — он крикнул телефонистам: — Ответил батальон? Сейчас узнаем.

Нарушенная бомбежкой связь еще не была налажена. Ждать дальше нельзя. Я повернул к выходу из траншеи и услышал голос Пономарева:

— Разве вам не указано место сбора? Где представители других дивизионов?

Следом за Пономаревым телефонисты тянут кабель. Оказывается, кабель порван во время налета. Связь на РБМ^[25] не ладилась, немцы стали глушить рабочую частоту. Поэтому Пономарев задержался.

— Товарищ лейтенант, вы старший ... начинайте оборудование передового НП немедленно... Тот курган видите? Сколько у вас людей? Отрыть щели, поставить маскировку... организуйте наблюдение... в секторе... слева... готовность... пятнадцать минут. Все!

Под курганом в зарослях находился лейтенант Обушный — начальник связи полка. С ним девять человек — связисты, разведчики, топографы. И всего три лопаты.

На склоне — две воронки от бомб. Одну можно удлинить. Обушный принялся за работу.

Стереотруба развернута. Разведчики начали наблюдение. Вычислители готовили огневой планшет.

В северо-восточном направлении видны населенный пункт, курганы, покрытые зарослями, кажется, передний край, в глубине, на отдельных участках — течение Десны. Все, что находилось между рекой и передним краем, и было немецким плацдармом.

Греет полуденное солнце. Полно мух. В застывшем горячем воздухе повисло серое облако бризантного разрыва. На расстоянии 500–700 шагов среди окопов десантников ложатся мины.

Со стороны Анисова вела огонь батарея. Снаряды на излете воют и раскатисто рвутся, у подножия холма стоит густой дым.

В неглубоких окопах, разбросанных вокруг ПНП, изнывают от жары десантники. Они поднимают вспотевшие лица, оглядываются, привлеченные появлением наших людей.

— Соседи? — спросил лейтенант из ближней ячейки.

— Да... — ответил Обушный, — здесь оборудуемся... нет ли лопаток?..

Лейтенант-парашютист позвал сержанта. Тот принес дюжину малых саперных лопаток.

— ...Вернете... без этих штук плохо, — сержант с шумом бросил лопаты.

Люди работают не поднимая головы. Обушный поочередно подходил к двум телефонам, кому-то докладывал, просил.

Разведчик-наблюдатель обнаружил группу немецких пехотинцев, признаки траншей. Я наблюдал передний край на двух участках, а дальше? Нужно переговорить с парашютистами. Они ходили в атаку и, верно, знакомы с расположением огневых средств немцев?..

Сведения парашютистов оказались довольно скудными. Лейтенант мог назвать позицию одного пулемета, стрелковую ячейку. Не мог бы лейтенант подняться на ПНП?

Явился еще один лейтенант-парашютист. Командир роты. Он согласился, подошел к стереотрубе.

— Немцы занимают высоты, — лейтенант указал на холмы, которые возвышались на северо-востоке.

Где проходит передний край противника на участке 2-го батальона парашютистов?

— ...Справа... воронки, влево на курган. Фронт около километра... а дальше?

— Стог сена и прямо к лесу...

Я не находил в указанном секторе примет черты, которая разделяла стороны. Лейтенант развернул свою карту. Передний край, боевые порядки подразделений 204-й ВДБр обозначены на карте командира роты так же, как и на моей.

— Сейчас не до карт, — лейтенант собрался уходить. Одну минутку. Кто занимает курган в центре участка? — Вчера четвертая рота захватила... фрицы отбили. Ну, а положение как тут?

— Покоя нет от минометов... бьет артиллерия с того берега. С утра бомбежки. Первый батальон отразил две атаки... — парашютист вернулся к стереотрубе. — Два часа назад наши артиллеристы искупали фрицев... на самой середине реки потопили паром. Все, что на нем было, пошло ко дну.

Парашютист показал расположение двух рот, которые ходили в атаку. Посетовав на «музыкантов», невидимые минометы и начальство, предъявлявшее непомерные, по мнению лейтенанта, требования к малочисленным и ослабленным в боях десантникам, он ушел.

Оборудование ПНП продолжалось. Слышен вой помех в наушниках РБМ.

Пришел Пономарев. Следом за ним два лейтенанта — представители 1-го и 3-го дивизионов. Фамилия одного Васецкий. Телефонисты принесли катушку кабеля, позаимствованную у парашютистов.

— Покажите карту, — Пономарев слушал сведения о противнике. — Почему не уточнил передний край?

У парашютистов не определена линия переднего края. Я смотрел карту командира 5-й роты. Пономарев не стал слушать.

— ...Через сорок минут начинается артподготовка. Засеченные цели немедленно передать в дивизион, пусть начинают пристрелку... Представители первого и третьего дивизионов!.. — повернулся он к лейтенантам.

Начался огневой налет. Разрывы накрыли ПНП, позиции десантников, бригадный КП под деревьями. Редкий кустарник почти не скрывал окопы. Многие мины рвались в воздухе от соприкосновения с ветками. Осколки разлетались в стороны.

Глубина ячеек ПНП менее полуметра, тесно. Прошла минута, другая.

— Скоро это кончится? — Пономарев протирал засыпанные песком глаза. — Внимание... занять места... направление атаки два холма, кодовые названия «Царица Савская», стог сена и дальше за ним ... всем видна опушка леса? Называется «Дубрава»... первый этап артиллерийской подготовки... продолжительность двадцать минут. Задача ПНП... выявлять огневые средства противника и передавать данные в дивизионы, вести контроль подавления целей. Особое внимание... на сопку «Скиф»... Вот она... видите? «Дубрава», вправо двадцать.

Пономарев назначил каждому дивизиону сектор, распределил обязанности для представителей по рубежам.

Обстрел прекратился. Телефонисты ушли исправлять повреждения. У парашютистов раненые.

— ...Двинемся вперед, — продолжал Пономарев, — идти вместе, не растеряйте своих людей. Следите за сигналами. Вопросы? А теперь всем наблюдать огневой налет 3-го дивизиона по сопке «Скиф».

Пономарев стал подавать команды. Батареи открыли огонь. Разрывы ложились по западным склонам большого, покрытого лесом холма, у его подножия. Несколько снарядов разорвалось на опушке рощи, которая тянулась на север.

Прошло несколько минут.

— Передайте на «Цитадель»... подавление сопки «Скиф» наблюдал, — передал Пономарев телефонисту, — надобности вводить корректуры не вижу. С «обмотками» связь устойчива, новых указаний не поступало. Запросите «Индиану»... время повторного налета по «Скифу».

Пономарев распорядился продолжать наблюдение. Телефонист поминутно протягивал трубку, он едва успевал отвечать по трем аппаратам.

Курган ПНП возвышался над окрестностью, но обзор в северном направлении оставлял желать много лучшего. Хорошо наблюдались лишь «Скиф», «Дубрава» и пространство правее курганов «Царицы Савской». Лесные заросли на южном склоне сильно поредели от снарядов.

Вопреки сведениям, поступившим на ОП, сколько-нибудь заметных следов инженерного оборудования на плацдарме я не замечал, исключая разве оба холма «Царицы Савской». Немцы прокладывали траншею с восточного склона «Скифа» в направлении переднего края. На одном участке она уже разворочена прямыми попаданиями.

В западной части плацдарма виднелся небольшой участок, занятый прошлой ночью парашютистами. Где их передний край?

Среди поредевших, усеянных воронками зарослей выделялись позиции передовых подразделений. Наспех отрытые углубления едва скрывали залегшего пехотинца.

В глубине плацдарма и на северном берегу Десны, кажется в районе села Брусилов, поднимались столбы дыма.

— Воздух!

Со стороны Чернигова летит корректировщик. Начавшие передвижение парашютисты остановились, но ненадолго. Они не признавали этот самолет.

Артиллерийская поддержка атаки

Вокруг снова рвались мины. Пономарев вернул трубку телефонисту. Вычислитель подал карту, которую оформлял под руководством Обушного.

— Товарищ старший лейтенант, передали! «Шквал»! — закричал вдруг телефонист.

— «Шквал»! Внимание, наблюдать всем!.. — Пономарев торопливо прошел к стереотрубе.

«Шквал» — начало артиллерийской подготовки. Доносились частые орудийные выстрелы. Огонь сосредоточен в основном на участке «Царицы Савской», куда направлены основные усилия парашютистов. Облака дыма, отбрасывая тень, медленно сползали вниз по склону.

Прошло пять, еще пять минут. Пономарев собрал нас в ячейку.

— Выступаем за пехотой... Представитель парашютистов, — он указал на лейтенанта, которого я видел на КП, — следует со мной. Двигаться каждому со своей группой, интервал от сотни до двухсот шагов, в порядке номеров дивизионов. Наблюдать в своих секторах за всем, что происходит. Направление для всех... крестообразная траншея на гребне «Скиф».

— Воздух!

— Черт несет их... в самый неподходящий момент, — выругался лейтенант-парашютист.

— Да... за все эти месяцы не было ни одного случая, чтобы он приносил их в подходящий момент, — отозвался Пономарев. — Как с продолжением артподготовки? Узнайте... Пока у меня есть связь, нужно сообщить... сейчас начнут бомбить.

Парашютист ушел. Самолеты развернулись, начали пикировать. Бомбежка захватила район зарослей, где находилось боевое охранение и левый фланг боевых порядков парашютистов.

Лейтенант не возвращался. Может быть, командир бригады успел связаться и доложить о «юнкерсах» полковнику Стрелкову — командиру артиллерийской группы? Пехота должна двинуться немедленно после артподготовки. Если задержится на первом рывке — часть подавленных целей оживет.

Пономарев нетерпеливо поглядывал на часы. Вернулся парашютист.

— Товарищ старший лейтенант, командир корпуса приказал артиллерии продолжать стрельбу, пока не улетят самолеты... Так передал вам командир бригады...

Пономарев потянулся к телефону.

— Стрельбу или артподготовку?.. Разные вещи. Я должен доложить.

— ...Приказано стрелять, пока не начнется атака, — ответил парашютист.

— Это другое дело, — Пономарев стал докладывать командиру полка, заместителю командира группы. — «Шквал». Стой!

Запланированный конец артподготовки отодвигался. Нужны дополнительно снаряды. Командир полка поручил Пономареву выяснить этот вопрос. Парашютист снова отправился на свой КП.

«Юнкерсы» улетели. Разрывы снарядов на сопке «Скиф» участились. В зарослях началось оживление. Парашютисты двинулись в атаку.

Треск выстрелов и пулеметных очередей усилился. Ориентироваться в дыму, поднятом разрывами мин и снарядов, было почти невозможно. Парашютисты продвигались вперед.

— Внимание... приготовиться к движению... — объявил Пономарев.

Артиллерия противника ведет огонь. В левой части сектора — на лугу, в кустарнике, позади кургана ПНП разрывы ложились все чаще. Передовые цепи парашютистов приближались к переднему краю.

— Ну, что ж... вперед! — подал команду Пономарев и выпрыгнул из ячейки.

Сто шагов, еще сто, еще. Телефонисты отстают. Я подошел к опустевшим ячейкам парашютистов. Пономарев скрылся в дыму.

В стороне двигалась группа артиллеристов. Отовсюду выкрики. Слышится нарастающий гул. Из-за Десны летели «юнкерсы».

Впереди парашютисты, расстояние триста-четыреста шагов. На склоне сопки «Скиф» длинными очередями строчил немецкий пулемет. Щелкали вокруг пули. Отставшие люди приникли к земле. Пономарев оглянулся.

— Васецкий, ваш сектор... передавайте... на сопке «Скиф» пулемет... внимание, третьему дивизиону... огонь!

Васецкий торопил отставших телефонистов. Пономарев повернул назад. Васецкий включил аппарат, телефонист начал передачу команд.

Густой горячий дым, рвались мины. Позади бежал разведчик, дальше — три телефониста. Надрывно взвыли бомбы. Кто-то крикнул: «Ложись!» Я прыгнул в воронку. Землю сильно тряхнуло. Что-то тяжелое обрушилось на спину. Стало темно.

Я выбрался из воронки, и в тот же момент почувствовал удар в голову. Лег. Прошло какое-то время. Собравшись с силами, я поднялся. Сделал несколько шагов. Невыносимо глаза резало. Я едва мог держаться на ногах. Дым стал рассеиваться. На месте, где был разведчик, зияли две воронки. Где мои люди?

Пономарев кричал что-то, размахивая руками. Кажется, мне. Что случилось со слухом? В голове звон, я слышал только обрывки фраз.

— Почему лежите?.. Где люди... связь? — кричал Пономарев. — Передавайте... второму дивизиону перенести огонь на правую «Царицу Савскую»... быстрей!.. Ожил пулемет... цель номер три, подавить!

Оба оставшиеся телефониста ранены. По щеке струилась кровь. Телефонист начал передавать целеуказания.

Грохочут разрывы, свистят пули, клубится пыль, раненые. Раздаются окрики. Позади кто-то ругался срывающимся голосом.

Самолеты стали уходить. «Вперед!» Справа бугры. На склонах — разрывы снарядов. Кажется, это и есть холмы «Царица Савская».

Парашютисты, стреляя, бежали. У подножия холма — песчаный бруствер немецкой траншеи. Со свистом низко пролетела очередь. Падают ветки. На вершине «Скифа» слышны короткие очереди парашютистов.

С вышины обрушились снаряды. Шквал огня. Перед глазами немецкая траншея. Куча хвороста на бруствере. Пономарев кричал в трубку. Среди грохота разрывов слышатся далекие выстрелы наших батарей. Снаряды ложатся на склоне кургана «Атилла», который преградил путь парашютистам.

— Второму дивизиону цель номер три, правее ноль десять. На кургане «Атилла»... траншея... подавить!

Телефонист, успевший перевязать рану, крутит ручку вызова. НП не отвечал.

Разрывы мин перемещаются ближе к «Атилле». Наконец НП ответил. Прошло еще долгих три минуты, прежде чем «Атиллу» накрыли снаряды.

«Юнкерсы»! Снова вой, грохот бомб, тень крыльев. Пономарев собрал всех в воронку.

«Юнкерсы» бомбили участок подразделений 62-й стрелковой дивизии. Несколько заходов они сделали по кургану «Скиф». Налет заканчивался. Прибежал лейтенант-парашютист.

— Товарищ старший лейтенант!.. Немцы контратакуют. Давайте огонь левее «Атиллы»... по лесу... — он развернул карту.

Район левее «Атиллы» лежал далеко в стороне. Пономарев потребовал планшет и стал готовить данные. Их нужно передать на КП дивизионов, затем на НП батарей и оттуда на ОП.

«Юнкерсы» улетели. Наконец начали рваться наши снаряды. Три, пять, семь минут продолжается огонь всех трех дивизионов.

Прибыл еще один парашютист-посыльный. Пономарев ушел. Вернулся он спустя четверть часа.

— Немцы предпринимают контратаки... Командир артиллерийской группы передал... парашютистам приказано закрепиться на достигнутых рубежах... Одновременно он сообщает о тяжелой утрате, которая постигла наши части... десять минут назад смертельно ранен полковник Бланк, командир пятнадцатого стрелкового корпуса. Задача ПНП исчерпана. Соберите людей, имущество... возвращайтесь в свои батареи. Все! — закончил Пономарев.

В обратный путь

Очередной налет застал меня у подножия кургана, где находился телефонист, обслуживавший промежуточный телефон. Он принял буссоль и бинокль погибшего разведчика.

Сорок минут спустя я был на окраине села Пески. Дорога обстреливалась. Телефонисты настояли, и я повернул в обход по лугу. Бывший НП 6-й батареи занимала пехота. Старший сказал: «Артиллеристы ушли полчаса назад... кажется, к вышке». Он указал тригопункт на пригорке...

Две-три перекладины соединяли наклонно врытые столбы. Поблизости не видно укрытий. Ни кустика. На верхнем ярусе находились люди. Что заставило их забраться на тригопункт?

Когда я подошел, батарея вела огонь. Сержант Митрошенко приколачивал прикладом ступеньки. Он сказал, что цель — колонна автомашин. Здесь временный НП, основной — в Подгорном на колокольне церкви.

— ...Колонны идут одна за другой, не боятся даже разрывов... уже третий десяток машин, — сообщил телефонист.

Варавин сидел на веревочном переплете, в верхней части сооружения, обхватив столб ногами. Ему уже известно о гибели командира корпуса.

— Так... с плацдармом не получилось... пустили козла в огород... вы втроем?.. — он не договорил.

Завыл снаряд. И целая очередь. Бризантные разрывы обложили тригопункт со всех сторон. Осколки вонзались в пыльную землю кургана.

Ровиков не было, за столбом какое укрытие? Снаряды рвались в воздухе. Хуже всех Варавину, он не мог усидеть на семиметровой высоте и не решался сойти. От столбов летели щепки. Варавин подал команду, спрыгнул вниз. Приземление оказалось неудачным. Варавин не мог стать на ногу.

— ...бегом в Подгорное... Я... уверен, с колокольни виден Брусилов... доберусь как-нибудь.

Новая очередь. Возле тригопункта ни одного человека. Где они? Вернулся Митрошенко, разведчик. Они тащили, подхватив под руки, командира батареи.

— Целы? Дайте передохнуть, — взмолился Варавин. Грохотали разрывы. Варавин снова остановился. Зачем его занесло на этот тригопункт?

— Я был в пути, когда передали о колонне. Не возвращаться же. До стогов далеко, я рискнул... не хотелось упустить, — он морщился от боли.

Куда и откуда шла колонна?

— Колонна... не колонна... полсотни машин... под тентами... подвозят грузы в Брусилов... севернее села просматривался участок дороги, два километра... я вывел разрывы.

С ПНП Пономарева около четырнадцати часов я наблюдал дорогу за Брусиловым. Никакого движения...

— По-видимому, немцы доставляют боеприпасы... днем... на самый передний край... готовятся...

Стрельба затихла. На окраине Подгорного во дворах повозки, пехотинцы. Стояла на возвышении церковь, окруженная старыми липами, — ветхое деревянное сооружение, крытое потемневшим от времени тесом.

Варавин не мог подняться на колокольню и устроился на ступеньках. Начинало темнеть. Я поднялся к приборам.

Тусклые огни окаймляли Чернигов. Более ярко светилось зарево в районе села Брусилова, напротив плацдарма, обрисовывая темневший вдали горизонт. С командиром дивизиона связи не было. С пехотой — тоже.

— До сих пор не найти пехоту, — Варавин выговаривал Смолькову. — Отправляйтесь обратно! Осмотрите район старого НП... узнайте, как там дела... сейчас двадцать один ноль. Возвратиться не позже двадцати двух тридцати.

Телефонисты помогли Варавину спять сапог. Видимых повреждений ног не было, но обувь одеть он не мог. Явился санинструктор-пехотинец, перебинтовал ногу, и Варавин, охая, перебрался под стену к месту ночлега.

— Пройдет, — морщился он, — посмотрим утром... устраивайтесь рядом... Помкомвзвода, вернется Смольков, поднимите меня.

* * *

Наступило утро. Со стороны Брусилова летел корректировщик. Отовсюду раздавались выстрелы. За домами отстукивала дробь счетверенная установка.

В щели переговаривались телефонисты. Варавин брился. С колокольни слышен голос Смолькова.

— ...везде пишешь... «орудийные вспышки»? А здесь даже время не поставил. Разве это схема целей? Черт знает что... плохо велось наблюдение... через десять минут чтобы записи были переделаны. Десять минут!

- — Вот, пожалуйста, — Варавин поднял голову, — Смолькову... через десять минут ... мне через пять... Сегодня мы взаимодействуем с подразделениями шестьдесят второй стрелковой дивизии... Я взгляну, как сделаны щели, и поднимусь к приборам.

— Молодцы, стенки отшлифовали чисто. Как связь? — Варавин говорил телефонистам.

— В порядке, товарищ комбат. Политрук справлялся о вашем самочувствии... доставили снаряды... Полчаса как старшина направил завтрак на НП, — доложил сержант.

На колокольню вела крутая расшатанная лестница. Под куполом — душный запах пересохшей древесины и пыли. На балках настил из досок, проложен проход к узким окнам. С помощью штырей крепились к брусу приборы — стереотруба у одного окна, буссоль у другого.

Варавин осматривал, местность. Командир отделения разведки перечислил обнаруженные цели на плацдарме и за Десной.

Впереди на расстоянии 3–5 километров лежал хутором Еньков. Дальше — река, за ней — развалины Чернигова. На севере, за лесом, проглядывал рукав Десны, дома населенного пункта, холмы плацдарма. На востоке — село Пески.

По сведениям, которые собрал Смольков, наша пехота севернее Подгорного отошла к заводи в исходное положение. Ее боевые порядки тянулись дальше, к стогам, и примыкали к позициям парашютистов.

Сегодня плацдарм, как растревоженный муравейник. Все пришло в движение — машины, мотоциклисты, повозки, кухни, люди бродят группами. Только на лугу, в западной части плацдарма, пусто. Ожила и высота «Скиф», оставленная парашютистами. На дороге поднималась легкая пыль.

Варавин подал команду «По местам!». Началась пристрелка кургана севернее села Пески, кажется, бывшего ПНП. Варавин перенес огонь на повозки, которые двигались в тыл.

Появился корректировщик. Начали рваться бризантные снаряды.

— Никак по церкви, — проговорил разведчик. Прошла минута. Четыре разрыва серыми змейками повисли в утреннем небе.

— Ну вот, накликал, — произнес недовольно другой. Очередь. Снова очередь. Балки дрожали, потрескивала обшивка, купол раскачивался, со всех щелей валила пыль.

Варавин продолжал стрельбу. После ввода корректур снаряды стали рваться ближе к повозкам. Лошади понеслись вскачь. Повозка опрокинулась, другие мчались галопом в укрытие за склоном.

Немецкие бризантные снаряды делали перелеты. Разведчик облегченно вздохнул. Обстрел прекратился. Командир батареи подал команду «Стой!».

— Вы думали немец целился вам в голову? — сказал Варавин разведчику. Он сидит, согнувшись на ступеньке, перед лестницей, собирается сойти вниз.

— Боязно, товарищ комбат.

— ...Сколько уже сменили НП... и ничего... а все боитесь?

— • Так точно, товарищ комбат... да ведь в таком месте... на колокольне... не были ни разу... и лестница... гляди... завалится, — оправдывался разведчик.

— Немец ведет обстрел площади... понимаете? Как говорит пехота... бросает по деревне снаряды...

— ...то-то... бросает... ждешь... чтобы не попал...

— Ну, тут уж, — Варавин помолчал. — Мы все равны.., никто не знает свой жребий... дайте пройти... и без команды не оставляйте свое место.

Варавин -спустился вниз, к телефону, стал докладывать командиру дивизиона о том, что происходит в секторе батареи.

— Важные сведения... — Варавин вернул телефонисту трубку. — В восточной части плацдарма немцы ввели в бой крупные силы, прорвали оборону в районе села Выбли... продвигаются на юг. Скопление пехоты в районе кургана «Скиф» отмечают все наблюдательные пункты. Командир дивизиона ожидает атак в направлении Анисова. С двадцати четырех ноль шестая батарея поддерживает боевую группу шестьдесят второй стрелковой дивизии... задача... оборонять рубеж села Пески... огонь приказано прекратить, пока не будет установлена связь с боевой группой... и вести только в своих секторах.

Смольков отправлялся на поиски командира батальона 62-й СД, теперь он именовался командиром боевой группы. Уточнить задачу, на НП возвратиться не позже чем через час.

Под липой появился политрук Савченко. Каптенармус принес завтрак.

Савченко улыбался.

— Что так невесело, товарищ комбат? Как ваши ушибы? — спросил он. — Немало сменили наблюдательных пунктов... и вот... в храме божьем. Как бороться с религией, если у командиров крест над головой?

— Да... храм... обитель святая, — рассеянно отшучивался Варавин. — На тригопункте я был гораздо ближе к престолу господнему... ничего не поделаешь, как говорится, в гостях место не выбирают... Начнем завтрак?

Люди приумолкли, прислушивались, на юго-востоке нарастает гул. Шли «юнкерсы».

— Спасибо, политрук, за заботу, — Варавин отодвинул котелок. — Кто там торопится?.. Ровик никуда не уйдет... всем ждать команд. «Музыканты» направляются дальше. Ну, а теперь... по местам!

Вслед за Варавиным я поднялся на колокольню. Слева внизу видны боевые порядки пехоты. Не обращая внимания на обстрел, пехотинцы зарывались в землю. На склонах сопки «Скиф» ложатся чьи-то снаряды.

В расположении пехоты разрывы мин становились все чаще. Сверкали в воздухе бризантные снаряды. Дым стал заволакивать луг, всю западную окраину деревни.

— Телефонист, доложить командиру дивизиона... усилился обстрел боевых порядков пехоты.» В районе ориентира два наблюдается движение немецкой пехоты. Прошу разрешения открыть огонь, — занимал место Варавин.

— Товарищ комбат... только сейчас ответил «Дрозд»... и нет связи.

— Что там происходит за деревней, в ложбине? — спрашивал командир батареи. — Присмотритесь внимательно — там, в районе ориентира четыре... Неужели наши парашютисты собираются оставить свои укрытия?

Мелкими группами пехота отходила на окраину села Пески. Обстрел усиливался. В зарослях, севернее села, раздавалась пулеметная стрельба.

— Где связной от пехоты? Второй батальон, кажется, отходит. Пойдите, узнайте, в чем дело, — крикнул Варавин в окно.

— Ориентир три... пулемет! — доложил разведчик. Это уже происходило в секторе батареи.

— По местам! — стал подавать команды Варавин. — По пулемету...

Вое три разрыва первой очереди легли в стороне. Варавин довернул и следующей очередью подавил пулемет. Затем он перенес огонь на пехоту противника. В районе ориентира № 1 — разрушенный стог — наблюдается передвижение отдельных людей.

Варавина позвали к телефону.

— Фрицы готовятся к наступлению, — он возвратился к своему месту, — видите «юнкерсы» где бомбят?

Между тем стрельба севернее села усиливалась. Горят две-три хаты. Тянется дым. Варавин сказал телефонисту:

— Доложите на «Дрозд». Наблюдаю сильную стрельбу, горит северная окраина Песков... Пехота мелкими группами начала отходить к деревне.

— Ориентир три, вправо двадцать, пехота! — доложил разведчик.

Ориентир 3 — одинокое дерево, возвышается среди зарослей на западных склонах высоты «Скиф». Отложив с помощью угломерной сетки бинокля указанное число делений, я нашел облака пыли, которые выделялись на фоне зелени. К переднему краю двигалась колонна немецкой пехоты.

Варавин закончил передачу команд и стал выжидать, когда колонна подойдет к пристрелянному рубежу.

— Огонь!

Дальность наблюдения немного более трех километров. Пехота. Мерно покачиваясь, шеренги перемещались ближе к ложбине. Начали рваться первые снаряды.

— Четыре снаряда... беглый... огонь!

Дым окутал заросли и полз вверх по склону высоты «Скиф». На лестнице скрип, торопливые шаги. Лейтенант Смольков.

— Товарищ младший лейтенант!.. Немцы перешли в наступление... боевая группа выдвигается в исходное положение для контратаки... Командир батальона просил срочно открыть огонь по району ориентира номер шесть... Контратака начинается по сигналу три белые ракеты, — Смольков взглянул на часы. — Через двенадцать минут. Направление контратаки... крайний дом, через поляну и дальше на угол леса.

Варавин подал команды, спустя минуту первая батарейная очередь легла среди деревьев в створе с ориентиром № 6.

На северной окраине села Пески распространялся пожар. Вслушиваясь в перестук пулеметов, Варавин поглядывал на часы. До начала контратаки оставалось три минуты. Летят «юнкерсы». Начали поворачивать к парашютистам. Время истекло. Варавин подал команду «Стой!».

— Пехота, кажется, не решается начинать контратаку на виду у «юнкерсов»... Бомбят парашютистов... — Варавин спрятал часы.

Над Песками пролетел «хеншель». Сделал два круга и скрылся на востоке.

Четверть часа спустя бомбежка закончилась. «Юнкерсы» улетели. На северной окраине села поднялись белые ракеты. Пехота двинулась в контратаку. Вначале она шла, потом двинулась бегом.

Командир батареи подал команду «Огонь!». Разрывы, очередь за очередью, накрывали район ориентира № 6.

Снова «юнкерсы». В боевых порядках немцев вспыхнули гирлянды ракет: красные, зеленые, белые. Варавин оторвался от окуляров — заметили «юнкерсы» сигнал? По-видимому, немецкая пехота обозначала свои боевые порядки или обращалась за помощью. «Юнкерсы» не вняли ей и, не меняя курс, удалились.

Стрельба на лугу и севернее, за огородами, возобновилась с новой силой.

Я наблюдал за нашей пехотой, которая продвигалась двумя цепями к ориентиру № 3. Пехотинцы часто ложились. Число их уменьшалось. Перед стогами цепи залегли, начали стрелять. Мины рвались с перелетом, дым заволок район ориентира № 6. В зарослях во фланг строчил пулемет. Варавин перенес огонь. Начала стрелять еще какая-то батарея.

На лугу с оглушительным треском рвались бризантные снаряды и низко стелились трассирующие пули. Зачастили разрывы мин. Немцы сосредоточили огонь по району стогов.

— Цель номер одиннадцать, правее ноль двадцать... — начал передавать команды Варавин.

Срочно командир дивизиона вызывал его к телефону. Я занял место стреляющего. Вот цель, по которой батарея вела огонь. К церкви бежал Смольков. Варавин встретил его на лестнице, командир взвода управления докладывал.

— Это уже не имеет значения, — озабоченно остановил его Варавин. Оба поднялись на колокольню. — В восточной части плацдарма противник занял район села Горбово, продвинулся к железной дороге... там... где тучи дыма, — Варавин указал на восток. — Второй дивизион переключается на поддержку парашютистов... на которых возложена оборона рубежа села Анисова... К двадцати двум часам сменить наблюдательный пункт. Обстановка такова, что нужно готовить боевые порядки к самообороне. Вы, товарищ лейтенант, — Варавин повернулся ко мне, — отправляйтесь на ОП, к своим обязанностям. Все!

Начинался очередной обстрел. Часть людей сошла, укрылась в щелях под стеной церкви. Разрывы стали отдаляться.

Снаряды на исходе

Огневики встревожены больше, чем люди взвода управления. Введен лимит. За истекшие сутки артснабжение не доставило ни одного снаряда.

— Это... последние, — Васильев указал на ящики, которые таскали люди. — Я трижды звонил командиру батареи...

Варавин не говорил мне об этом. Сколько снарядов в наличии на данный момент?

— Около четырех сотен, — Васильев заглянул в свои записи.

До вечера хватит, а там подвезут.

— Едва ли... мы расходуем в два раза больше... приказано экономить.

Экономить... на закрытых ОП? Не наше дело. Огневые взводы могут экономить все, что угодно, только не снаряды.

Это компетенция стреляющего. Его место на НП. Сколько он требует, столько и расходуется.

— Ну да, — согласился Васильев.

Люди заняли свои места. Варавин провел одну, еще одну стрельбу. «Стой!»

В стороне Подгорного затишье. Грохот разрывов стал слышен на северо-востоке, доносился отдаленными раскатами, не затихая ни на минуту. На горизонте тучей поднимался дым. Одна за другой пролетают стаи «юнкерсов».

Я осмотрел ОП и вернулся к буссоли. С трубкой наготове ждал телефонист.

— Васильев говорил вам относительноснарядов? — осведомился Варавин. — Должны подвезти... установите наличие на данный момент... времени... десять минут. Все!

Командиры орудий закончили подсчеты. Я доложил на НП. Обычно НЗ не учитывался. Но Варавин хотел знать общее количество снарядов на позиции.

— Сколько всего?.. Четыреста сорок?.. Ну, товарищ лейтенант, не так уж бедно... в других батареях осталось по полсотни...

Вечерело. Оранжевой полосой на западе окрасило небосклон. Тревожно чертили небо ракеты.

Я забрался в палатку. Пришел Васильев.

— Воентехник Карасев увез ствол третьего орудия... Передавал привет. Говорит... нет снарядов нашего калибра.

А как у остальных?

— Для стодвадцатидвух — и стопятидесятидвухмиллиметровых орудий есть несколько боекомплектов.

Командир батареи обещал, что подвезут.

— Ждем со вчерашнего дня. По-видимому, боеприпасы на том берегу. Васильев не слушал:

— ...Надо принимать какие-то меры... Давайте исключим из расчетов по четыре-пять десятков на орудие.

Каким образом?

— ...Не прибережем... виноваты будем, — продолжал Васильев, — придется стрелять прямой наводкой, попомните мое слово.

Скрыть наличие боеприпасов на ОП? Что за разговор?.. Во-первых, командир батареи сам вел учет, приблизительный, во-вторых, мои доклады слышат все на позиции!

— ...Как хотите... — недовольно ответил Васильев. — Там, — он указал в сторону НП, — не то, что у орудий... немцы нажали, они отходят... А нам... куда денешься? Нужен запас снарядов... мы пустим их в дело, когда придет время...

Доводы Васильева не лишены оснований. Командир батареи предупреждал относительно самообороны. Он-то на НП. Огневым взводам нужно полагаться только на себя.

Конечно, некоторые неточности в подсчетах допустимы. Но когда приходит нужда, каждый снаряд на учете. Ошибки, даже незначительные, воспринимаются как действие умышленное. И за это нужно отвечать.

Неудача наступления парашютистов, последовавшие сегодня перемены в обстановке, «юнкерсы» и грохот, доносившийся с востока, вызвали на ОП общую тревогу. Усилия наших подразделений ликвидировать плацдарм оказались тщетными.

— Вас пугает ответственность? — продолжал Васильев. — А вверенные нам орудия вы не боитесь оставить беззащитными? Или думаете ограждать их штыками?

В полночь, возвращаясь к палатке, я встретил политрука Савченко.

— Что это... заговор? Не стыдно? Слушают люди! Как это вы «не покажете»? — начал политрук.

— Стреляющий далеко от ОП, — возразил Васильев.

• — ...Командир батареи... единоначальник... он отвечает за боеспособность батареи... если он считает необходимым вести огонь... никто не имеет права противиться... Вы, командиры, приверженцы буквы устава, забываете, кажется, об этом?

— Вы подслушивали, товарищ политрук? — возмутился Васильев. — Подпольщик... Выступать в такой роли вам...

— Извините, — обиделся Савченко, — я выступаю только в одной роли... не затыкать же уши?.. Если начнете упорствовать, доложу командиру батареи. Вам известно положение на переднем крае?

— Нет, не известно... Передний край для меня проходит там, где выгорела трава в задульных конусах, и он тревожит меня больше, чем все остальное, — сказал Варавин.

Савченко стал говорить о контратаке и прорванной обороне. Мои веки слипались, и, не дослушав, я уснул.

Наступило утро 4-го сентября. В 7.00 батарея открыла огонь. Савченко ходил между орудиями, кажется, считал ящики. Потом завернул к буссоли.

— Снаряды, братцы вы мои, не сухари... один на двоих не разделишь... У меня кое-что записано, можете не сомневаться. Вы доложили четыреста сорок, а на самом деле сколько?

— Столько, сколько названо в сообщении, переданном на наблюдательный пункт... Четыре сотни и четыре десятка.

— Нет... неправда! — возразил Савченко.

— Как... неправда? Старший на батарее пользуется данными, которые сообщают командиры орудий... И заниматься бухгалтерией не его дело. Орудие по уставу вверено сержанту. В порядке выполнения своих обязанностей командир орудия докладывает обо всем, что касается личного состава, материальной части, боеприпасов и прочего... он обязан говорить правду, а мы с вами... принимать его слова на веру... выворачивать солдатские вещмешки я не желаю и вам не позволю...

— Но командиры орудий... обманули... тут особый случай... и при чем... вещмешок? — возмутился Савченко.

— Так... значит, когда мир и благодать, есть кому считать снаряды, изобличать неправду, а когда строчат автоматчики, все это милостиво возлагается на совесть командира орудия... Поступай, как хочешь... Нет... бухгалтерские нравы на огневых позициях недопустимы, — поддержал меня Васильев.

— Товарищи лейтенанты, командир батареи... единоначальник... Он требует точную цифру!

Дискуссию оборвал возглас из ровика телефонистов:

— По местам!.. По колонне...

Закончилась первая, вторая стрельба. Варавин объявил перерыв.

— Можете считать, что сэкономили полсотни снарядов... Рассеяна колонна, конный обоз, подавлена стопятимиллиметровая батарея... только начала сниматься с позиции. Два орудия уничтожены, упряжки погибли.

— Как обстановка?

— Дела неважные... наша пехота отошла к огородам северной окраины Песков... Что-то притихли немцы... вместо того чтобы скрывать снаряды, потребуйте точнее наводить орудия...

Трубку взял замполит. Два ящика он обнаружил у Орлова. Варавин снова стал говорить со мною.

— Что это значит? Никаких личных запасов... По местам!

Командир батареи собрался стрелять по пехоте. Обрыв на линии.

В 8.30 связь наладилась, но ненадолго. В 8.45 телефонист сообщил, что в результате обстрела церковь загорелась. НП меняется, пехота отходит. Снова порыв.

Связь возобновилась только в 9.30. Новый НП находился уже южнее села.

Грохот разрывов со стороны Подгорного и с востока то усиливался, то затихал. К 10 часам бой возобновился, перестук пулеметов стал перемещаться в южном направлении. Позади ОП, за Десной, стоял тяжелый непрерывный гул орудийных выстрелов, разрывов.

Из района села Анисова батареи вели интенсивный огонь. Отрадно — не все в таком положении, как 6-я. Конечно, Карасев говорил только о снарядах 107-мм калибра.

Орудия умолкли снова. Около 10.30 телефонист передал, что село Подгорное оставлено. Пехота продолжала отходить на рубеж наблюдательных пунктов. Трубку взял лейтенант Смольков и начал кодировать. Он говорил о нитке, большой дороге и обмотках, которые разматывались в направлении Енькова, небольшого хуторка, лежавшего юго-западнее Подгорного. Значит, немцы вышли на дорогу Анисов — Подгорное и теснят пехоту на запад, к Десне.

Связь возобновилась только к полудню. Батарея открыла огонь. Что происходит впереди? Варавин совсем забыл об экономии. Поток команд. Телефонист никак не мог вклиниться и передать о том, что снаряды подходят к концу.

В 13.00 я вынужден был подать команду «Стой!» и попросил к телефону командира батареи. Он передал через командира взвода управления, что помнит о снарядах.

— Передают для вас... товарищ лейтенант... Огонь! — кричал охрипший телефонист.

— Огонь!

Выстрел, выстрел, выстрел. Улетела последняя очередь. Больше снарядов нет. Мой доклад наконец возымел надлежащее действие. Варавин взял трубку.

— В чем дело? Давайте НЗ!

107-миллиметровая корпусная пушка — так назывались наши орудия — имела передок, в лотках которого перевозилось 16 снарядов, составлявших так называемый неприкосновенный запас. Комплектовать его полагается различными выстрелами — осколочно-фугасными гранатами, шрапнелью и бронебойными снарядами. Шрапнель предназначена для пехоты, бронебойные — для танков.

Шрапнель, за исключением нескольких выстрелов с поврежденными гильзами, была израсходована еще на той стороне Десны, во время стрельбы в орешнике. Бронебойные снаряды в батарею не поступали, а те, что оставались с мирного времени, расстреляны в районе Ковеля еще в первые дни войны. Несколько штук, сохранившихся в передке 1-го орудия, израсходованы у Старой Гуты, когда я заехал в расположение немцев.

Лотки загружены осколочно-фугасными гранатами — универсальным снарядом, который применялся для стрельбы по различным целям — от пехоты до танков. Высокая начальная скорость и внушительная масса гранаты производили такое же действие при стрельбе по танку, как бронебойный снаряд, и мы никогда не замечали отсутствия этих последних.

Боевой Устав артиллерии предусматривает вполне определенные случаи, когда разрешается использовать НЗ. Он предназначен только для отражения нападения непосредственно на огневую позицию.

Огневые взводы всякий раз, когда прекращается связь, предоставлены сами себе. Так не пойдет. Я просил Варавина соблюдать уставные положения и не распоряжаться неотъемлемым ресурсом ОП в интересах задач, которые решает командир батареи, находясь на наблюдательном пункте.

Варавин молчал несколько мгновений, потом продул трубку:

— Прикажите выложить НЗ. По мостам!

Савченко и Васильев, присутствовавшие при разговоре, переглянулись.

— ...ничего не поделаешь... может, на наблюдательном пункте тоже нуждаются в самообороне... — сочувственно произнес Савченко.

— Не исключено, но НЗ все-таки предназначен для самообороны ОП, и ни для каких других целей, — возразил Васильев.

Стрельба возобновилась. Цель — пехота. Дальность — 5600 метров.

— Батареей... один снаряд... огонь! — передавал с НП телефонист, И снова: — Огонь!.. Огонь!..

У орудий осталось по 6 выстрелов, когда прервалась связь. Невдалеке, за косогором, по которому проходила дорога на Подгорное, слышался треск автоматов. В тылу рычали чьи-то тягачи.

Самооборона

Отправленный на линию телефонист не возвращался. Прошло полчаса. 4-я батарея провела одну стрельбу я умолкла. Треск автоматов слышался отчетливей. Пора принимать меры, огневые взводы должны подготовиться к обороне... разобрать карабины, установить наблюдение в секторе обстрела. Всем напомнить схему ориентиров.

Расчеты ждут восстановления связи. Прибежал телефонист.

— Товарищ лейтенант, на бугре немцы... вот... вот... уже на этой стороне дороги... правее мостика.

Косогор в полутора километрах справа, строго на восток. Где пропадал телефонист столько времени? В бинокле плыла, перемещаясь полосой, пожелтевшая стерня, разделенная косыми рядами копен. Я не замечал никаких признаков присутствия людей на косогоре. Зачем телефонист забрел к мостику...

— Еще утром туда перенесли линию... дошел до села, там немцы и в копнах тоже... еле выбрался... немцы в касках... рубахи болотные... кабель обрезали...

— Внимание, наблюдать ориентир три.

Я снова взялся за бинокль. На косогоре люди, два... три... похоже — немцы.

— Внимание... пехота... справа... второму огневому взводу... сменить позицию!

Все три орудия развернулись в восточном направлении. Политрук Савченко, старший сержант Смолин и четыре орудийных номера с ручным пулеметом отправлялись к мостику.

Васильев доложил о готовности. Неожиданно загрохотали выстрелы — 4-я батарея. Всколыхнула воздух звуковая волна. Взметнулись на склонах черные столбы земли.

В моем бинокле выше сетки мелькнули человеческие фигуры и скрылись за копной. В вышине тонко и жалобно просвистела одинокая пуля. Группа Савченко миновала мостик и залегла.

Немец! Вот оттолкнулся, сделал несколько прыжков, исчез, свежая воронка.

— По пехоте... ориентир три...

4-я батарея дала еще одну очередь. Снова гнулись деревья. Перелет. Снаряды легли за бугром, четко обозначилась линия горизонта. Немцы, стреляя из автоматов, бежали по склону к дороге. Десять, пятнадцать. Часть повернула в сторону мостика. Строчил пулемет Савченко. Свист пуль становится довольно частым.

— Огонь!

Снаряды легли на склоне. Немцы залегли.

4-я батарея уменьшила прицел. На гребне появлялись новые и новые группы пехоты. Фронт уже расширился до километра.

— Правее ноль двадцать, первому... один снаряд... огонь!..

Я начну справа. Если младший лейтенант Иванюк сообразит перенести огонь на левую границу, мы зададим им . жару... глупцы! Атаковать с фронта две батареи! Они сейчас поплатятся за свою наглость!

Отличная очередь, младший лейтенант Иванюк! Только не доворачивать... у огневиков срывались пилотки. Но дьявол с ними! На склоне вместе с копнами взлетела в воздух человеческая фигурка.

Расчеты работают молча, льнут к щитам. Поток пуль усилился. Снова стучал пулемет Савченко. Через дорогу тянутся трассирующие полоски очередей. Стреляют два МГ.

— Осталось четыре снаряда! — крикнул, оторвавшись от земли, Орлов.

— Первому... ориентир три, вправо десять... пулемет... второму... ориентир один, выше четыре... пулемет, уничтожить!

Прогрохотала новая очередь 4-й батареи. Левее мостика кружилась вихрем солома.

Немцы, кажется, поворачивают назад, за гребень. Сколько их?.. Не меньше сотни... Люди Савченко, стреляя, бегут следом... шесть человек. Куда?! Удаляться не следует от дороги!

Мысль о снарядах вылетела из моей головы. Команду «Стой!» приняло только 2-е орудие. Орлов опоздал, наводчик нажал спуск. На позиции осталось шесть снарядов.

Автоматчики оставили западный склон. Придут в себя, жди мины. Нужно подправить щели, возобновить маскировку. Немедленно выдвинуть охранение, 6 снарядов — ими можно только пугать.

Лейтенант Васильев отправлялся в 4-ю батарею. Я рассчитываю на ее поддержку.

К буссоли бежал сержант Митрошенко. Он ведь с НП? Где командир батареи?

Но Митрошенко, как и полагается фронтовику, не спешил с ответом, отдышался:

— Товарищ лейтенант, разрешите доложить... командир батареи... отходит со взводом управления... сюда... товарищ лейтенант, вам приказано занять оборону и ждать... разрешите идти?

Васильев не пойдет в 4-ю батарею. На своих местах остаются наводчики и командир 4-го орудия. В его распоряжение поступает хозяйственное отделение. Старший на ОП — старшина Политов. Всем остальным — встать, разобрать цинки... направление — мостик... поорудийно бегом марш!

Опушка, орудия остались позади. Люди бежали, растянувшись цепочкой. И тут засвистели, защелкали навстречу пули. Неслись одна за другой очереди. До мостика еще полкилометра. Ложись!

Снова выстрелы. 4-я батарея. На гребне взметнулись разрывы. Вперед!

С бугра посылал очереди пулемет. Рвались снаряды 4-й батареи. Вот дорога... мостик. Люди укрылись в кюветах. На месте останется только Дорошенко. Остальным — по оврагу, в заросли, на подкрепление к политруку Савченко.

Люди взволнованны. А этот кто? Сержант Дорошенко. Снисходительно улыбаясь, жестами объясняет приемы пластуна. У села Княгининки большая часть людей 1-го огневого взвода 3-й батареи 92-го ОАД потеряла способность повиноваться. Памятная минута. Позже я понял, что состояние людей объяснялось не слабодушием и не трусостью. Они не верили в то, что человек может управлять собой в том аду, который обрушился на позиции. Для меня ясно, 1-й огневой взвод выдвинется по оврагу к гребню. Окопаться. Направление стрельбы — дым. Сержанту Дорошенко углубить кювет и оборонять овраг от ориентира 3 вправо, до отдельного дерева, фронтом на юг. Он знает, как это делается?

Навстречу бежал посыльный политрука Савченко.

— Немцы обходят, — он указывал назад. — Их много побили... автоматы... на всех хватит... комиссар просит прийти.

Савченко занимал свежую воронку. Вел наблюдение. В стороне Анисова взлетали ракеты.

— Они повернули, глядите... там... в лощине, где дым...

Немецкая артиллерия обстреливала шоссе, которое шло из Чернигова на восток. Слева телефонные столбы, железнодорожная насыпь. Прибежал Васильев:

— Немцы перешли шоссе... уже за насыпью.

Не хотелось верить... Но карта подтверждала слова Васильева. Далеко на юго-востоке, у Баклановой-Муравенки, рвались снаряды, взлетали ракеты... Раз за разом направлялись «юнкерсы».

Значит, немцы продвинулись глубоко в тыл к железнодорожной линии! Центр тяжести переместился на юг, а в направлении Анисова, по-видимому, действовали отдельные подразделения, прощупывают оборону в сторону Чернигова.

— ...трофеи... — Савченко указал на кучу оружия, МГ и не менее полутора десятка винтовок и автоматов. — Что с Варавиным? Не слышали?

Командир батареи приказал оборонять район ОП. Васильев завел разговор о снарядах.

— Вот... вместо того чтобы занимать места у орудий, мы... собираем чужие трофеи... если бы не очереди четвертой батареи, лишились бы своего оружия.

Мне тоже казалась непростительной горячка, заставившая командира батареи израсходовать НЗ. Теперь-то Савченко понял, что это значит?

— Да, вы правы... но ведь и комбат... должны же подвезти... артснабжение...

1-й огневой взвод начал окапываться на своем участке. Обстрел прекратился, люди осмелели. Ходили, переговаривались. И вдруг — очередь.

— Продолжать наблюдение и не отвлекаться. Васильев приподнялся:

— Моих людей нужно подтянуть сюда... лучше вместе. Я осмотрел ячейки по краю оврага. Расчеты работали черными трофейными лопатками. Савченко раздал людям автоматы. На 6 штук 14 снаряженных магазинов. Лица, собиравшие трофеи, позабыли о патронах.

— Ну, если грохнет! — Савченко указывал на ОП 4-й батареи. Тускло поблескивали стволы орудий, наведенные по гребню. — Наши тоже сюда смотрят.

Васильев возразил:

— Не бойтесь, не грохнет... шесть снарядов.

— Я имею в виду четвертую батарею, — сказал Савченко.

— А я шестую, — ответил Васильев.

— Сколько можно об этом... ну, вы были правы, — Савченко умолк.

В юго-восточном направлении стрельба не затихала. А на косогоре стоит тишина. Но продолжаться долго так не может. Немцы выжидают. Двинутся снова, либо — на Анисов.

Прошло полчаса. Закончилось оборудование стрелковых ячеек. Что же случилось с командиром батареи? 122-миллиметровые орудия уходили на Анисов.

— Нет, не наши, — опустил бинокль Васильев. — Но, кажется, и нам время...

Да, положение незавидное. Вдали от орудий, снарядов пет, связи нет. Люди изредка переговаривались.

— Куда ушел Митрошекко? Давайте искать комбата, — предложил Савченко. — Нужно бы связаться с четвертой батареей.

— Она готовится к снятию... видите... стволы в походном положении, — просвещал Васильев политрука.

Сержант Дорошенко отправился на поиски. Смолин с водителями возвращался на позицию. Подвезут снаряды или нет — ее придется оставить. Пусть Смолин передаст Политову — выслать связного в 4-ю батарею.

Явился посыльный. «Командир батареи прибыл на ОП, огневым взводам — отбой!»

Варавина я нашел возле 1-го орудия. Что с ним? Ресницы и волосы обгорели, пламя оставило следы на гимнастерке, по-видимому, тушил пожар.

— Немцы вышли на дорогу Чернигов... Нежин, пока открыто направление на юг. Нам приказано отходить. Маршрут Анисов... Лукашевка.

Варавин стал рассматривать немецкий автомат. Замполит, щелкая затвором «эльмер-фольмера», говорил:

— Неплохая штука, легок... час назад он был в руках врага.

Отступление

На юг от Анисова

Огневые взводы свернулись и стоят в ожидании сигнала, который подаст представитель штаба полка. На западе, в Чернигове, на востоке, у Баклановой-Муравенки, и где-то южнее не затихает гул разрывов. Летят «юнкерсы».

Подошла машина. Командир дивизиона. Обменялся несколькими фразами с Варавиным и уехал. Следом двинулась батарея. Я чувствовал облегчение.

На подъезде к Анисову крутой подъем, перекресток дорог. Со всех сторон тянутся колонны машин и орудий.

Перед железнодорожным переездом остановка. В ряду колесных машин выглядывают стволы. Орудия 5-й батареи. Лейтенант Свириденко курил у забора в обществе двух-трех техников из ближайших машин.

— Товарищ лейтенант, давно снялись? — спросил Васильев.

— В семнадцать пятьдесят семь, — Свириденко взглянул на часы. — А вы?

Васильев посмотрел на собеседника. Меня тоже удивляла невозмутимость Свириденко.

— ...Наверняка позже вас...

— ...Разве не всем был объявлен отбой? — Свириденко выдохнул дым.

— Не знаю... для огневых взводов шестой батареи он наступил, когда командир батареи расстрелял НЗ.

— Как? — удивился Свириденко.

Васильев рассказал о положении, в которое попала 6-я батарея после полудня.

— ...не подвозили?.. Первый раз слышу... нет снарядов...

— А у вас?

— Есть... пока...

— Где четвертая?

— Не видел... она стояла ближе к дороге.

— Почему снялись?

— Меняем позиции.

— Район указан?

— Нет... командир батареи приказал двигаться на Лукашевку... вероятно, там ОП... болтают, вот немцы… прорвались с плацдарма.

Я перестал удивляться наивности Свириденко, когда выяснилось, что он еще не виделся со своим командиром батареи.

— Воздух!

«Юнкерсы» развернулись в районе Подгорного и взяли курс на восток.

— ...Идут в сторону Баклановой-Муравенки, — произнес, провожая взглядом самолеты, Васильев.

— Баклановой-Муравенки? А там... что? — спросил Свириденко.

— Немцы, — отвечал Васильев.

— Да откуда вы взяли? Ведь Бакланова-Муравенка на востоке, глубоко в тылу. — Свириденко стал разворачивать свою карту.

— Товарищ лейтенант, вы с луны свалились? Соседи, почти родичи, стреляют прямой наводкой, а он стоит в четырех километрах, не слышит... позатыкал уши. Час назад огневые взводы шестой батареи с помощью четвертой отбили атаку автоматчиков, — Васильев позвал орудийного номера с трофейным оружием.

— Чем занималась ваша батарея?

Свириденко недоверчиво принял автомат, начал перекидывать в руках, отвел затвор.

— ...поддерживала пехоту, оборонялась на хуторе Еньков или Мельков...

Васильев вводил Свириденко в курс обстановки. Расчеты засыпали на дороге воронку. Подошла 4-я батарея.

— Здорово поколотили, — говорил Иванюк. — Чего вы бегали туда-сюда... Трофеи делим? Мне пару автоматов.

— Вообще-то они должны принадлежать четвертой батарее. Отдал бы без слов, да нужда заставляет... Давайте полсотни снарядов... и автоматы ваши... — шутит Васильев.

— У самого полторы сотни осталось. Пару стреляных гильз, если хотите, могу дать, — ответил Иванюк.

— По местам!

В сумерках орудия 6-й батареи пришли в Лукашевку. У крайних хат полно машин, толпятся люди, шум. Горит постройка, еще что-то. Пламя освещает стены домов.

Появился Варавин.

— Товарищи командиры, положение следующее. В Чернигове и на ряде участков перед плацдармом наши части продолжают удерживать свои позиции. Лишь небольшая группировка противника продолжает наступление в районе Баклановой-Муравенки. Немцы перехватили шоссейную дорогу. Наш полк выведен в резерв начальника артиллерии пятой армии и сосредоточивается в районе Орловки... там получить боеприпасы и горючее. Идем общей колонной. По местам!

Утром 5-го сентября 6-я батарея пришла в Орловку. За обочиной под деревом — автомобиль взвода управления.

— Стой! — навстречу вышел Смольков. — Съезжайте, привал.

Орудийные номера спят на станинах, спит водитель в своем углу. Командир батареи вызван в штаб дивизиона. Смольков не знал дальнейших намерений начальников.

Привал длился два часа. Колонна двигается дальше. Район ОП — село Вертеевка.

Узкая заболоченная дорога. Лес. Пасмурно. В небе сплошные облака. Доносится гул «юнкерсов». Они идут курсом на юг. Временами слышен отдаленный грохот разрывов.

Новая партия «юнкерсов». «Стой, в укрытие!» Самолеты улетели дальше. Колонна тронулась и остановилась. Где-то впереди «пробка». Тягачи идут в объезд.

По сторонам раскинулись поля. Кюветов у дороги нет. «Юнкерсы» являются регулярно, каждые полтора-два часа. Укрыться негде. Грохочут разрывы. Расчеты бегут в поле, возвращаются к орудиям.

Опускаются сумерки. Колонна остановилась. Поздний обед — и снова в путь. В одном месте под гусеницами пыль, в другом — болотные лужи, колесные машины буксуют.

Движение замедляется. Орудия ползут в грязи, проваливаясь в колдобины.

С утра появились «юнкерсы». За обочинами — болота, лес. «Юнкерсы» включают сирены, пикируют. Разрывы бомб... с треском валятся деревья. Пылают машины, тягачи. Дым поднимается на севере, на юге, куда лежит наш путь.

Снова лес. Невдалеке видна окраина села Вертеевка. «Стой!» Командир батареи объявил задачу, время готовности. В течение ночи артснабженцы подвезут снаряды. Ни о противнике, ни о своих войсках не было сказано ни слова.

Орудия углубились в лес, обогнули вырубку. ОП. Вокруг — высокие, оголенные ели с маленькими подсушенными кронами.

Заглохли двигатели. Тишина. Расчеты оборудуют позиции. Тут же находится и взвод управления. Кабель проложен только на КП дивизиона. Командир батареи уже несколько раз обращался с запросом относительно снарядов, хотя существует обратная последовательность. Сведения о боеприпасах обычно поступали на наблюдательные пункты батареи из штаба дивизиона.

К полудню оборудование закончилось. Командир батареи уехал на НП.

8 лесу под Вертеевкой 6-я батарея застряла на несколько суток. Боеприпасов нет. Все, кроме караула, беспробудно спят. Из штаба поступило приказание начать занятия. Явились проверяющие. Старшина организовал баню. Люди отоспались, стриглись, одели чистую одежду.

9 сентября под вечер телефонист принял сообщение: командир батареи выехал на ОП. Оказалось, он не один, со взводом управления. Варавин объявил, что с поставками боеприпасов возникли затруднения... Нет горючего. Все подразделения полка свертываются и должны ожидать на ОП пополнения ресурсов.

По временам доносится невнятный гул. Глушь. Тишина. Дорога в шести километрах. Старшина, доставляющий воду из Вертеевки, говорит, что колонны непрерывно двигаются на юг.

На рассвете 11-го сентября приехал командир дивизиона. Отбой, двигаться на Нежин и дальше на Яблоновку. Там получим снаряды и все необходимое.

Южнее Вертеевки колонна подверглась долгой, ожесточенной бомбежке. 6-я батарея потеряла четырех человек.

Во второй половине дня показался город Нежин. Колея, оставленная телегой в зарослях, привела огневые взводы к заболоченному ручью. Горючее в баках на исходе. Тягачи остановились. Привал. Жарко. В воздухе слепни. Люди ставили маскировку.

Вернулся из штаба дивизиона Варавин. Топлива для тягачей нет. Людей укрыть. Установить наблюдение за воздухом.

Прибежал связной. Меня вызывал в штаб дивизиона старший лейтенант Юшко. Срочно.

Возле штабных машин я застал младшего лейтенанта Устимовича и лейтенанта Свириденко. Орудия обеих батарей остановились без горючего на дороге в двенадцати километрах.

Старший лейтенант Юшко сказал, что мы — младший лейтенант Устимович, лейтенант Чубуков, замполит дивизиона и несколько рядовых — включены в группу, которая направляется в Нежин для поисков горючего. Командир дивизиона приказал осмотреть все городские склады и конфисковать всякого сорта топливо, если оно пригодно для тягачей и автомобилей. «По местам!».

Четверть часа спустя автомобиль был в Нежине. На главной площади — приземистые каменные дома. Заборы. Жара, в воздухе пыль. Полно машин, повозок, толкутся всюду военнослужащие.

В городских учреждениях многолюдие. Снуют люди с объемистыми пакетами, в карманах — пистолеты. Юшко остановил одного. Оказалось, вся эта публика — члены будущего партизанского отряда.

Вся команда во главе со старшим лейтенантом Юшко переходила из одного кабинета в другой. В городском комитете партии Юшко нашел секретаря. Он поручил сотруднику показать городские склады.

На площади поднялась тревога. Летят «юнкерсы». Начался налет. За первым последовал второй. Грохот, дым, пламя. На лугу, в южной части Нежина, находился склад ГСМ. В цистерне более тонны дизельного топлива. И ни одной бочки!

На территории склада более дюжины цистерн разной емкости. Бревна, подведенные под цистерны вместо фундамента, ушли в грунт, просела на полметра цистерна, нет доступа к сливным кранам.

Нашли ручной насос. Отремонтировали. Качает. Юшко обратился к местному представителю.

— Есть учреждения в южной части города?

— Они не работают, — ответил представитель.

— Неважно.

— Консервный цех, швейная мастерская, молокозавод...

— Достаточно, — остановил Юшко. — Едем.

Все производство на маслозаводе парализовано частыми бомбежками последних дней. Двери настежь, окна выбиты. В помещениях запах молока. На мойке навалом бидонов.

— Вот то, что мне надо, — обрадовался Юшко. — Устимович, приступайте к погрузке.

Емкость бидонов 40–50 литров. Нет уплотнителей под горловины.

— ...дьявол с ними... грузите... быстрей.

К тому времени, когда мы вернулись, «юнкерсы» разбомбили склад. Но цистерна с соляркой уцелела.

* * *

Во второй половине дня 6-я батарея миновала Нежин. Южнее города колонна значительно увеличилась, главным образом за счет колесных машин.

Дорога подвергается беспрерывным бомбежкам. «Юнкерсы» летят с двух направлений: с севера и запада. Бомбардировщики уходили — являлись «мессершмитты». В колонне нетрудно заметить признаки дезорганизации. Шофера самовольно оставляют машины и бегут подальше в поле. Убегали все, кто в кузовах и кабинах. Но большинство людей старалось соблюдать порядок, многие вели стрельбу по самолетам.

На рассвете в лесу где-то севернее Хвилевки колонна остановилась. Привал продолжался до полудня. Приехал командир дивизиона. О противнике — общие фразы. 231-й КАП состоит в резерве начальника артиллерии 5-й армии. Двигаться дальше в район ОП, село Лосиновка, в 20–30 километрах южнее. Коснувшись положения под Черниговом, командир дивизиона сказал, что противник продолжает продвигаться, одна группировка в направлении Козельца, другая — на Нежин. Наши части ведут сдерживающие бои, прикрывая направление Нежин — Прилуки. Предполагается, что после перегруппировки они перейдут к обороне, задача — остановить противника. Перебои в обеспечении и снабжении вызваны разрушениями на железных дорогах в восточных районах. Подвоз боеприпасов, горючего и продовольствия по мере восстановления путей сообщения, считает командир дивизиона, будет налажен.

Командир дивизиона упомянул о беспорядках, возникающих при налетах самолетов, и требовал соблюдать дисциплину. Расчеты должны держаться сообща, действовать по командам и вести стрельбу по самолетам.

— По местам... марш!

Колонна двинулась дальше. Снопа пыль, разрывы бомб, вой, стрельба.

Снарядов нет

К вечеру количество колесных машин заметно убавилось. По-видимому, они уходили в сторону с развилки дорог, которая осталась позади. Варавии сообщил содержание задач наших подразделений. 1-й дивизион занимал позиции в районе Лукьяновки, 3-й — севернее Лосиновки, 2-й — на перекрестке дорог, южнее Лосииовки.

Командир батареи держался бодро и в конце заявил:

— ...дело должно наладиться... нашлась твердая рука на интендантов... к утру обещали подвезти снаряды, горючее... Орудия... за мной!

На юг от Нежина грейдерная дорога, как таковая, перестала существовать. Ни кюветов, ни полотна и никаких других признаков. Там и сям покосившиеся телеграфные столбы, на каждом шагу пылают автомобили, тягачи, торчат какие-то обломки. Дым, смрад. На объездах колонны растекаются в стороны. Вместо дороги — транспортная полоса, на многих участках шириной в 200–400 метров.

На бугре перед Лосиновкой 6-я батарея остановилась. Пришел Варавин. Занять ОП. 1-й огневой взвод прикрывал дорогу на Веселое, село в 3–5 километрах от перекрестка, 2-й — на Сальное. Поскольку снарядов не было, расчеты оборудовали стрелковые ячейки, чтобы обеспечить прикрытие орудийных секторов.

Начало темнеть. Движение на дороге не прекращалось ни на минуту. В воздухе висит пыль. Горизонт светился заревом пожаров.

НП во дворе хаты на краю Лосиновки, тут же место старшего на батарее. Под забором — машина взвода управления. Вырыты ровики, установлен телефонный аппарат, связывавший огневые взводы с НП.

Варавин ужинал вместе с командирами-пехотинцами. Повар подал мне котелок.

Говорил один из пехотинцев:

— ...Части нашей дивизии отошли и оборонялись в центре Чернигова... Патроны на исходе. В сопровождении командира дивизии новый командир корпуса генерал-майор артиллерии Москаленко осматривал боевые порядки.

Отступать некуда... наши подразделения удерживали узкую полосу берега восточнее города. Немцы простреливали с южного берега ее насквозь... Все ожидали последнего боя. Начало темнеть. Ракеты освещали берег. Громкоговорители призывали сдаваться в плен. Генерал Москаленко приказал готовиться к форсированию Десны. Представляете?.. Форсировать глубокую реку, имея два десятка крошечных спортивных лодок. Но все мы горели желанием вырваться... В полночь группы, выделенные для прикрытия, стали имитировать атаку. Немцы, вероятно, растерялись. Первые подразделения во главе с командиром корпуса достигли южного берега, встреченные бешеным огнем... Большая часть людей, прикрывавшая отход, сражалась до последнего патрона... Только немногим повезло... Я перебрался вплавь и на южном берегу в лесу нашел попутчиков, — он указал на двух своих товарищей.

Подразделения 45-й и 62-й стрелковых дивизий, 217-го гаубичного артиллерийского полка, — все, кто вышел из окружения, по словам пехотинцев, подтягиваются к Лосиновке. Здесь и командир 15-го корпуса генерал Москаленко, командиры обеих дивизий и штабы некоторых частей.

— ...пришлось хлебнуть воды... как тут дела? Где немец? — стали спрашивать пехотинцы. — Вы, артиллеристы, должны знать...

— Нет снарядов... горючего... подвезут... узнаем... и вам сообщим, — - невесело ответил Варавин.

Пехотинцы разошлись, кто на сеновал, кто во двор.

Я вернулся к 1-му огневому взводу. Расчеты продолжали оборудование. Движение на дороге не прекращалось.

Утро 13 сентября. Меня разбудили голоса. Возле 1-го орудия старший лейтенант Юшко разговаривал с командиром батареи.

— Товарищ лейтенант, оборудование приостановить... — объявил, проводив Юшко, Варавин. — Улучшить маскировку. Произвести осмотр тягачей.

По-видимому, ожидается отбой. Командиры орудий и водители осматривали тягачи.

Над дорогой — «юнкерсы». После первого налета последовал второй, за ним — третий. В середине дня «юнкерсы» нанесли удар по Лосиновке.

Бежал связной. Поступило приказание продолжать оборудование.

Полыхает вызванный бомбежкой пожар. В небе описывал круги корректировщик. «Юнкерсы» бомбят дорогу. Зенитная батарея, стоявшая в огородах, сбила 10–87.

Ночью командир батареи объявил отбой. Двигаться на хутор Карабановка, ОП — на северной окраине. В течение дня расчеты занимались оборудованием ячеек и ходов сообщения для пехотной обороны.

Вечером 6-я батарея оставила хутор, вернулась в район юго-западнее Лосиновки. Позади ОП — небольшой хуторок. На бугре — ветряная мельница, НП.

Наступило утро. Размеренно машут мельничные крылья, трепеща парусиной. На дороге гул непрерывного движения. Туча пыли. Пикируют «юнкерсы». Поднимается столбом дым.

Оборудование позиции закончено. Стрелковые ячейки опоясали полукилометровой дугой склоны бугра. У подножия приведены в боевое положение три безмолвствующих орудия. Делать нечего. Я ходил без всякой цели от одной ячейки к другой.

Орудийные номера большей частью спят на дне ячеек. Некоторые бодрствуют в полудреме, провожают нас — Васильева и меня — тревожным взглядом усталых глаз.

— Что с кухней?.. Третий день не появляется... пойдемте на НП, узнаем... — вспомнил Васильев.

Зачем? С наблюдательным пунктом есть связь. Телефонист вызвал командира батареи к телефону.

— Что случилось? — спросил нехотя Варавин. — Что же, приходите.

Варавин встречает нас неодобрительным взглядом. Он знает — для посещения НП у командиров взводов достаточно причин. Но что мог сказать им в ответ он, командир батареи?

Старый мельник предоставил в распоряжение 6-й батареи весь верхний этаж своего владения, тут установлены приборы наблюдения, телефон, радиостанция. Все бело от мучной пыли, висящей в воздухе. Мельник сидит на куче мешков.

— Плохо вижу, — сказал Варавин, мигая. — Лейтенант Смольков, вы остановите мельницу или я сам должен заняться этим?

Мельник возражает.

— Ветер, может, через час затихнет.

— Остановить! — повторил Варавин, и мельник нехотя помогает телефонистам поймать крыло.

— Товарищ младший лейтенант, ориентир пять... снова колбаса, — Смольков указал на аэростат, поднятый на северо-западе, — наблюдает дорогу, мельницу. Вот пугнуть...

До аэростата не более десяти километров. Правее и ближе ложатся снаряды. Облака разрывов, смещаясь к востоку, закрыли серой дымкой опушку в дальнем лесу. Мельник занял прежнее место.

— Молоть все одно надо... пока не пришел немец... — бурчит, глядя недружелюбно из-под косматых бровей, — отнимет зерно... муку легче сховать.

Над хатами рыскают «мессершмитты». Плывут косяки «юнкерсов». Слышен тяжелый грохот разрывов. В трехстах шагах стоят орудия. На ОП пусто и безлюдно. Расчеты в укрытиях. Вместо брустверов над ячейками — бугры сырой, вынутой из глубины, глины.

Остановка

Прибыл капитан Рахний из штаба артиллерии 15-го СК в сопровождении капитана Значенко. В руках новая карта. Капитан Рахний озадачен настроением орудийных номеров. Ответы явно не удовлетворяют его. Перед тем, как покинуть позиции, капитан обратился ко мне. Что можно сказать о положении? А в настроении людей я не находил ничего особенного... Снаряды не доставляются, горючее тоже... Обещание подвезти похоже на ложь.

Капитан шагал к мельнице. Я просил разрешения остаться и, не получив ответа, пошел вслед за ним.

Люди взвода управления представлялись по очереди. Рахний спросил Варавина:

— ...ваша батарея готова к бою?.. Что вы скажете о противнике... о своих частях?

— ...после занятия Нежина противник продолжал продвигаться в южном направлении, наши части отходят, — командир батареи отвечал общими фразами.

— ...как так? — Рахний обратился к Значенко. — Ваш полк ведет огонь, а шестая батарея не имеет никакого понятия... Отсутствие снарядов не дает права сидеть сложа руки...

— Товарищ капитан, шестая батарея заняла позиции, оборудуется, ведет разведку, — осторожно возразил капитан Значенко.

— ...почему неравномерно распределяются боеприпасы? Разве нельзя взять в первом дивизионе?... Почему не пополнен НЗ?

— ...командир полка приказал сосредоточить боеприпасы недостающих калибров в одном подразделении... Все стосемимиллиметровые снаряды направляются в первую и вторую батареи... стодвадцатидвухмиллиметровые... в четвертую. Две стосеми — и одна стодвадцатидвухмиллиметровая батареи без снарядов... Только третий дивизион ведет огонь... у нас осталось не более двух боекомплектов... По состоянию на вчерашний вечер первый дивизион имел около семисот стосемимиллиметровых выстрелов... Командиры в таких условиях неподельчивы... А шестая батарея... одна из двух, что задержали немцев на черниговской дороге у Анисова в день прорыва... Знаете, какую сыграло это роль!

— Да, конечно... Но батарея... бездействует... сейчас, когда все части стремятся любой ценой остановить врага.

— Товарищ капитан, я возражаю, — более решительно заговорил Значенко, — наши подразделения выполняют боевые задачи... кто имеет боеприпасы, ведет огонь... другие готовы вступить в бой.

— Вопросы обеспечения нужно решать исходя из существующих возможностей... Это непорядок! НЗ укомплектуйте. Чем занят ваш взвод управления? — Рахний спросил Варавина.

— ...ведет наблюдение...

— ...вот, пожалуйста... вместо того, чтобы организовать живую разведку, совершенно необходимую в вашем положении. А оно крайне сложно, товарищи командиры... Немцы ввели в бой крупные силы, вышли на рубеж Крапивное... Хвылевка... Лукьяновка. Наши части, ослабленные в боях за Чернигов, вынуждены отходить... Связь нарушилась... каждое подразделение сейчас на счету... каждое орудие ведет огонь. Командование требует собранности, организованности, бдительности. — Капитан стал говорить об упадке духа в частях, которые отходили с севера. — Командир корпуса посетил позиции третьего дивизиона. В районе Лукьяновка — Погребец батареи рассеяли колонну немцев, дважды принуждали аэростат к снижению. — Капитан умолк, открыл планшетку. — Первая и вторая батареи первого дивизиона с открытых позиций отражают атаки пехоты. Молодцами показали себя лейтенант Сотенский, старший на второй батарее, младший лейтенант Зайцев... на первой. Старший лейтенант Плешаков... командир первого дивизиона, старший лейтенант Чикало и политрук Кравченко, лейтенанты Горохов и Линев, старший лейтенант Полоухин, начальник штаба дивизиона, отрезанные на своих наблюдательных пунктах, двое суток действовали в тылу врага и вернулись к своим подразделениям. Ваши товарищи дерутся, а вы сидите у пустых зарядных ящиков и не интересуетесь... нехорошо! Принимайтесь за дело, товарищ младший лейтенант, — Рахний направился к машине.

Капитан Значенко проводил представителя штаба и вернулся к мельнице.

— ...ставьте задачу командиру взвода управления, — сказал он командиру батареи, — пусть отправляется... установить связь с батареями в районе Лукьяновки и Лустовки, переговорить с командиром первого дивизиона. Возьмите хотя бы полсотни снарядов. Выясните положение, где передний край. Товарищи командиры, я согласен... ориентироваться в обстановке трудно, перебои в обеспечении, неразбериха, распространяются разные слухи... Обратите внимание, до какой степени подавлен личный состав... Нельзя расслабляться... это временное явление... настроения начальников влияют на других... Представитель штаба прав, нужно восстановить воинский порядок, строго пресекать нарушения дисциплины.

— Товарищ капитан, разрешите доложить... рядовой состав изолирован...

— Хватит, знаю, — поднял руку начальник штаба, — у людей возникают вопросы... никаких посредников и пропагандистов... пусть обращаются к старшим... командиры взводов, вы свободны.

* * *

Орудийные номера приняли требования представителя штаба артиллерии и начальника штаба полка с открытым сердцем. Они устали. Что происходит? Снаряды не доставляются, нет горючего и продовольствия, орудия используются как макеты на полигоне. Колонны бесконечным потоком катятся на юг, войска отступают. Все более очевидными становятся признаки поражения. Почему беспрепятственно бомбят «юнкерсы»? Почему хаос? Людям не дают покоя десятки «почему»...

Но мы — военнослужащие, наш долг повиноваться во всякой обстановке. С послаблением последних дней нужно покончить! Огневые взводы 6-й батареи будут выполнять свои задачи независимо от того, есть снаряды или нет.

Стоявшие в шеренгах люди молчали. С запада летят «юнкерсы». Некоторые орудийные номера волнуются.

— Ну, ну, не отвлекаться, — успокоил Васильев. — Слушайте, что вам говорят.

«Юнкерсы» ушли дальше. Огневые взводы вернулись к своим ячейкам.

Доносятся недалекие орудийные выстрелы. С наблюдательного пункта вернулся Савченко, снова собрал орудийные расчеты.

— Наши войска в тяжелом положении... нельзя этого скрывать, — Савченко стал рассказывать опрорыве частей 15-го стрелкового корпуса из Чернигова и о действиях батарей 3-го дивизиона. Беседу прервал посыльный: явиться на НП.

Оказывается, вернулся лейтенант Смольков, он был в Лукьяновке. Немецкие колонны двигаются с северо-востока на Бобровку. Южнее Лукьяновки Смольков встретил подразделения 134-й СД. Командир роты сказал, что с наступлением темноты пехота уйдет с позиций. В районе Лукьяновки действуют батареи первого дивизиона. Со снарядами туго. Прошлой ночью немцы напоролись на ОП. Сожжено десять машин. В 1-й батарее осталось по нескольку выстрелов на орудие. Старший лейтенант Полоухин снарядов не дал. 1-й дивизион меняет позиции в район хутора Криница.

Ночью приехал старший лейтенант Рева. Обстановка не изменилась, наши части продолжают отходить. 231-й КАП привлекается для прикрытия штаба 15-го СК и поступает в непосредственное подчинение начальника штаба. Район ОП 6-й батареи — Яблоновка. Готовность к открытию огня — 9.00. Маршрут: Лосиновка — Галица — Белоречица — хутор Нечволодовщина — Рудовка — Терновщина — Яблоновка.

На дороге ни на минуту не останавливается движение. В тучах пыли 122-миллиметровые пушки. 4-я батарея. Шла заправка баков. «Стой!».

Васильев переговорил с воентехником службы ГСМ. Горючего хватит на полную заправку. Подошел лейтенант Григорьев.

— Далеко направляется шестая батарея?

— Наверное, в одну сторону с четвертой, — ответил Васильев.

— На Яблоновку?

— Да... ближе к начальству... в распоряжение штаба корпуса, — уточнил Васильев.

— Значит, нам по пути, — Григорьев умолк. Васильев направился к машине. Стоит рядом, брошена, капот, дверцы — открыты, валяются подушки сидений. В ряду с сожженными еще две-три брошенных — неисправные.

— Что вы скажете? — сокрушался Васильев.

— Ужасающее зрелище, — Григорьев закурил, — рухнула оборона...

— Да, — согласился Васильев, — отступали на Припять... к Днепру... такой неразберихи... еще не было... продолжается столько дней...

— Отступление... несомненно... почему в южном направлении... по одной дороге? — спросил Григорьев.

— Можно мириться с отступлением, если бы снаряды... где свои... противник?

— Артснабженцы привезли последним нам... осталось полторы-две сотни...

— У нас... ноль...

— А НЗ?

— Варавин начал расходовать... мы докончили...

— Так вы все время в походном положении?

— Ничуть... разворачиваемся, занимаем ОП.

— Без снарядов?

— Да... расчеты роют стрелковые ячейки... для прикрытия орудий... два ручных пулемета... четыре десятка карабинов... половина того, что положено по штату пехотной роты.

— Настроение как?

— А... — Васильев махнул рукой, — орудийный номер должен видеть смысл в том, что он делает... что я могу им сказать?

— У вас?

— Начальство зачастило... только проводили начальника артиллерии, Иванюк опять подал команду «Стой!»... Приехал командир корпуса генерал-майор артиллерии Москаленко...

Подошли командиры орудий. Заправка закончилась. «По местам!». Начал накрапывать дождь.

Отход продолжается

Колонна катится без остановки. Дождь прибил пыль, в отсветах пламени горящих машин поблескивают лужи на обочине. Южнее Галицы полыхает пожар. Я считал, горят хаты, но оказалось, военный транспорт, не менее полусотни машин.

15-го сентября. К утру дождь перестал. Вслед за машиной командира батареи огневые взводы оставили грейдерную дорогу. В стороне на расстоянии 3–4-х километров — село. Владимир-Девичье. В центре — площадь, поросшая бурьяном, ближе к забору — колодец. Ни людей, ни машин.

— Стой... глуши моторы... привал.

Село только просыпалось. Поют петухи. Васильев делал разминку перед радиатором, орудийные номера черпали воду, умывались.

Площадь тотчас наполнилась народом. Скрипели калитки... Женщины угощали орудийных номеров хлебом, молоком.

— Фашисты придут, — хором говорили жители, — наши отступают...

— Войска выполняют свои задачи, не волнуйтесь, — успокаивал Васильев.

Жители встревожены. Немецкое наступление неудержимо катится на восток. Чернигов, Нежин, Конотоп уже за линией фронта.

Васильев стал объяснять обстановку, упомянул оборону на Днепре, неудачную попытку противника овладеть Киевом. Жители слушали с недоверием.

— Придут фашисты, — с горечью говорила девушка, ведром которой я пользовался, — вы отступаете...

— Это передислокация... переброска войск с одного направления на другое, — Васильев протянул руку к девушке.

Она воскликнула: — Переброска... целую неделю... бросаете нас на милость немцам... горе... что будет, когда немцы придут?

Васильев, пораженный красотой и искренностью девушки, запнулся.

— Я надеюсь, они не сделают этого, — серьезно сказал он.

— Не сделают... чего?.. Не придут?.. Или минуют наше село? — печально спросила девушка. Ее глаза наполнились слезами.

— По местам!

Передо мной возникли другие глаза. И зачем Варавин остановился у этого колодца? Владимир-Девичье! Еще одно село... Сколько я видел таких сцен?.. Колонна остановилась, бегут жители... Одни спрашивают, другие хранят молчание. Эти знают наперед все, что мы можем сказать в утешение.

Расчеты возвратились к своим местам. Улыбка на лице девушки угасла. Орудия двинулись вдоль улицы, провожаемые горестными взглядами.

Я не видел прежде во встречном взгляде столько глубоких, откровенных и противоречивых чувств: радость и печаль, обида, просьба и обвинение. Слова красивой девушки не выходили из головы, я понял — она обвиняла... решительно и убежденно, без всякого права на оправдание. Обвинения ложились на всех... Девушку не интересовал ни я, ни Васильев, ни орудийные номера. В ее представлении мы все являем собой воина — безликую частицу огромной военной машины, воплощаем силы вооруженного мужчины, призванного испокон веков стоять лицом к врагу и защищать ее до последнего дыхания. Но воин уходил на виду у всех. Никакие слова не в состоянии изменить горькую сущность этого факта. Пропадала девичья надежда на завтрашний день, не тот, что рождается всякий раз с восходом солнца, а другой — тот, который вытекал из вчерашнего дня, из всех прожитых лет. Девушка спрашивала: что будет? Это не вопрос, а жалоба. Она осталась со своим ведром у колодца. Мою душу томила боль. Я чувствовал свою вину перед девушкой, всеми людьми на площади и перед их жилищами.

* * *

Снова гул, грохот, пламя... прилетели «юнкерсы». Движение остановилось. Машины, тягачи, орудия стоят вплотную одно к другому. Бесконечная колонна заняла все обозримое пространство.

Уже не слышно команд, когда являются «юнкерсы». Произвол. Никакой дисциплины. Машина впереди остановилась, прекращают движение остальные. Шоферы бегут, сломя голову, кто куда в поисках укрытий.

Люди огневых взводов не составляли исключения. Не хотелось мириться с этим. В укрытиях расчеты должны стрелять по самолетам.

— Есть ли смысл настаивать?.. Никто не стреляет... — ответил Васильев.

Начался налет. Приехал Варавин. Укрывшись, он проводил взглядом убегавших людей. Я просил разъяснений, как должны вести себя расчеты.

— На ваше усмотрение... укрытия занимать под руководством командиров орудий и стрелять по самолетам, — последовал ответ.

Началась бомбежка. Один расчет отстал, смешался с людьми из ближних машин. Васильев начал собирать, подавал команды. Не тут-то было. Отовсюду раздавались выкрики, брань: довели до чего людей... начальник... докомандовались... ребята, не слушайтесь... пошлите его подальше... наводит фрица на нас...

Я не верил своим ушам. Рядовые препятствовали командиру выполнять его обязанности?! Ни у Васильева, ни у меня не было ни малейшего сомнения в необходимости соблюдать дисциплину. Всякий уважающий себя командир не должен уклоняться от своих обязанностей.

К черту «юнкерсов»! Собрать всех людей до последнего, немедленно построить! Кто этот человек, подстрекавший других к неповиновению?

И вот стоят они, неряшливо одетые, с предметами командирской экипировки, одутловатые шоферы и рядовые из тыловых служб. Одиннадцать человек. Оскорбили лейтенанта! Кто посмел?

Боязливо переминаясь, они мычат что-то нечленораздельное. Пилот, заметив скопление, перевернул «юнкерс» на крыло и устремился вниз. В лицо ударяют разбрызганные очередью комья земли, дохнула упругая волна двигателя, «юнкерс» взмыл в небо.

Люди кричат, в ужасе втянув головы в плечи. «Юнкерс» снова бросился в пике. Люди дрожат, ложатся на землю. Нет! Никто не двинется с места, пока не найден человек, виновный в преступлении, даже если «юнкерс» врежется тут в землю!

— Товарищи лейтенанты!.. Он погорячился, сболтнул лишнее... простите... — все галдели разом.

Взвихрилась пыль, «Юнкерс» вогнал новую очередь.

— ...погибать всем из-за одного... сознайся, ребята, побьет ведь пас, — кричат они друг другу.

Лица сделались зелеными. С высоты валится «юнкерс», пилот нажал гашетки, и два выталкивают третьего.

— Он, товарищи командиры! — истошно вопят они от страха и боли в ушах, причиняемой диким воем сирены.

С ненавистью они глядят на человека, которого скрывали. Тот дрожит всем телом, не разглядеть ни лица, ни фигуры.

— Так-с, — Васильев повернул его лицом к остальным. — Слушай мои команды!.. Разобрать оружие... мигом... к огневым взводам... стрелять по самолетам... марш!

Люди бегут врассыпную, ложатся. «Юнкерс» прошел над головами.

— Стрелять... всем! — кричит Васильев. У одного нет оружия, у другого — подсумка.

— Камнями бросай... черт возьми...

Виновник инцидента, шофер старшего, возраста, в ужасе лепечет что-то, захлебывается. Животный страх сковывал его рассудок и тело. Он знает, как поступают с подстрекателями и паникерами?

— Вперед! — сказал ему Васильев.

— ...отпустите меня... клянусь… никогда в жизни... ребята, братцы, выручайте, не дайте погибнуть.

«Братцы» по команде командиров орудий дружно пуляли в небо.

Шофер ошалело вертит головой, хватается за гусеницу, глядя на «юнкерсов» и на Васильева, не в силах прервать бессвязный поток раскаяния.

«Юнкерсы», наконец, улетели. Крупное лицо шофера конвульсивно дергалось, он трет кулаками маленькие табачные глаза и без удержу говорит... говорит. Ну и вид, гимнастерка собрана сзади, как у старухи, в две складки, одна на другую, командирский ремень.

Командиры орудий собрали всех, кто слушал подстрекателя и был свидетелем вызванной им сцены. От наглости этих молодчиков не осталось и следа. Ретиво бегут вместе с расчетами, становятся в строй. С оружием, воротники наглухо, затянуты пояса.

Виновник происшествия громко повторяет все, что «сболтнул» в начале налета. Васильев выдержал паузу и говорит о мерах, предусмотренных воинскими законами для тех, кто склоняет военнослужащих к неповиновению. Инцидент исчерпан. «По местам!»

Шведские могилы

Движение с каждым часом становилось оживленней. За Лосиновкой в основное русло с запада и востока вливались новые потоки.

Тут уже происходили сцены, свидетельствовавшие об упадке духа и о дезорганизации. Командиры не выполняли свои обязанности. Некоторые старались уравняться с рядовыми: убегали пораньше в укрытия, проходили мимо раненых, не пресекали беспорядков.

16-го сентября колонна 2-го дивизиона вошла в Яблоновку. Было 14 часов. Ни проехать, ни пройти. Улицу из конца в конец запрудили машины. Поиски объездов длились долго. Наконец, колонна тронулась в обход и остановилась в зарослях юго-восточнее села.

— Обстановка усложняется, — сказал командир дивизиона. — Сведения разноречивы... одни говорят, что наши части на северном участке фронта удерживают рубеж Лосиновка... Згуровка, другие — что оборона прорвана. Противник из района Козельца продолжает двигаться на юг...

Наш полк, согласно приказанию командира пятнадцатого СК генерал-майора артиллерии Москаленко, выведен из резерва и направляется для поддержки сто тридцать четвертой СД. Ее части сохраняли боеспособность и отдельными подразделениями продолжают действовать в районе Серебровка... Лукьяновка. К исходу шестнадцатого сентября они отойдут на рубеж Туровка... Сергеевка... Крутояровка. Линии фронта не существует. В ряде мест немцы вклинились, движение колонн парализовано. Второй дивизион имеет задачу установить связь с подразделениями пехоты, которые действуют в районе Крутояровка... Белошапка, обеспечить прикрытие узла дорог у Яблоновки...

4-я и 5-я батареи занимали закрытые позиции в районе Бубновщнны. Наблюдательные пункты — развилка дорог западнее Крутояровки. Задача 6-й батареи — прикрыть дорогу южнее хутора Козин, которая вела к Яблоновке, а также подступы к позициям других батарей. В 4-й батарее имелось всего четверть БК. Если боеприпасы подвезены не будут, задачи приказано выполнять стрелковым оружием. КП 2-го дивизиона и командира полка — у Яблоновки, высота с геометрической точкой 139,9. Связь через посыльных.

В заключение командир дивизиона сказал:

— Сведения о подразделениях сто тридцать четвертой СД будут уточнены штабом дивизиона в ближайшее время. Извещаю также, что обеспечение горючим и боеприпасами с этого дня возлагается целиком на командиров батарей... необходимо самим принять меры. Инженерное оборудование... по усмотрению командиров батарей. Готовность к открытию огня... девятнадцать ноль.

Дороги забиты сгоревшими в брошенными машинами. 6-я батарея миновала Белошапку, двинулась по полю и, преодолев заболоченную лощину, вошла в хутор Козин. Позиции 2-го огневого взвода — западная окраина хутора, 1-го — курган на юго-востоке.

Впереди стволов — Яблоновка, узел дорог. Со всех сторон ползут колонны. Начался очередной налет.

Васильев ушел к своему орудию. 1-й огневой взвод оборудовал ячейки на северо-западных склонах кургана, взвод управления — на юго-восточных.

Грохот бомбежки затих. Стали слышны звуки артиллерийской стрельбы. Снаряды рвались на север от Яблоновки.

Подошли Варавин, Савченко и Смольков.

— Наши это или немецкие? — спросил Савченко, прислушиваясь к разрывам снарядов.

— Кто знает... — ответил Смольков. — Сам черт голову сломит. Наши колонны, рядом... немецкие... вот, смотрите, — он указал на восток, где параллельно двигались две колонны, — вот то... наша.

Втроем они стоят возле кучи сгруженных приборов, наблюдают в бинокли. Приехали командир полка, комиссар. После осмотра позиции комиссар ушел во 2-й огневой взвод. Командир полка стал говорить о положении.

— Товарищи командиры, нужно ожидать появления танков... вам известно?

Варавин болезненно поморщился, промолчал.

— ...нет снарядов... знаю... но воин должен сражаться тем оружием, которое имеет... Части пятнадцатого стрелкового корпуса располагают необходимыми силами для обороны на рубеже Яблоновка... прояснится обстановка, поступят боеприпасы. Соберите бутылки у населения, наполните бензином. Обучите метанию. Оборудовать позиции со всей тщательности), обороняться, не оглядываясь по сторонам.

Командир полка умолк и долго смотрел на людей, рывших окопы. Потом все направились на НП. Оборудованная наполовину траншея огибала серую гранитную глыбу. Майор Соловьев взглянул на карту.

— ...Мы у шведских могил... Этот камень... надгробие. Прекратить работы... не следует нарушать покой усопших... перенесите траншею.

Телефонист очистил поверхность. На сером замшелом камне сохранилась насечка — крест, следы надписи старославянской вязью. Дальше другие камни выступали из-под земли. Кто похоронен под ними? Трабанты Карла XII? Гвардейцы императора Петра? Казаки, сложившие в жаркой сече свои головы?

Пронеслись «мессершмитты», обстреляли курган. Командир полка подал команду укрыться, опустился в траншею. Люди взялись за оружие.

* * *

Никто не нарушал покой древнего воинского кладбища.

8 этом я убедился два года спустя, день в день — 16-го сентября 1943 года. Дороги войны снова привели меня на склоны кургана «Шведские могилы».

Колесо военной судьбы вращалось вспять. Немецкие войска после провала операции «Цитадель» поспешно отходили к Днепру, оставляя позади дым пожарищ. Соединения 40-й армии Воронежского фронта энергично преследовали противника. 1850-й ИПТАП^[26] 32-й ОИПТАБр РВИ, командиром которого я состоял, поддерживал 309-ю СД. После форсирования реки Удай и освобождения Пирятина пехота продолжала наступление в направлении Яблоновки.

В селах царило радостное возбуждение. Население о восторгом встречало первый день своего освобождения. Слышались приветствия, букеты цветов украшали щиты орудий, броню тягачей. Солдат был желанным гостем в каждом доме.

В Пирятине 1850-й ИПТАП получил задачу выдвинуться на рубеж станции Давыдовка и обеспечить с открытых огневых позиций растянутый фланг наших частей.

Две батареи 1850-го ИПТАП двинулись в район позиций, остальные вместе со штабной батареей повернули вслед за моей машиной в Давыдовку. За обочинами там и сям в бурьяне — кучи ржавого хлама: остовы машин, тягачи, орудия, сожженные «юнкерсами» в сентябрьские дни 1941-го года.

На площади, окруженной пышными кленами, собралось все население Давыдовки, чтобы приветствовать первых вошедших в село воинов. Командный пункт командира полка обосновался в восточной части площади. У забора приткнулись командирские «виллисы» и бронетранспортеры. Работала радиостанция, поддерживавшая связь с командирами батарей. Во дворе хозяйка накрывала стол с помощью повара Сазонова и ординарцев — Павлова и Пирогова.

Явился начальник штаба полка капитан Кулемин с радиограммой — немцы перешли в контратаку, пехота отходит. Отставить обед!

Спустя десять минут мой «виллис» подъезжал к небольшому кургану в стороне от дороги, которая ведет на Бубновщину и Яблоновку. КНП 1850-го ИПТАП. На склонах рвались немецкие снаряды. С недалеких ОП вели ответный огонь орудия 2-й батареи. Шел бой.

Когда грохот затих, явился старший лейтенант Лещенко — помощник начальника штаба полка — и представил карту с данными о противнике. В глаза бросилась надпись под треугольником КНП: курган «Шведские могилы». Я огляделся, в бурьяне на гранитном камне пятнистый полуистертый барельеф.

Моя стереотруба стояла в том самом месте, где стереотруба Варавина. Под могильным камнем кучей лежали позеленевшие винтовочные гильзы, оставленные кем-то из взвода управления 6-й батареи.

От лица солдат 1941-го года

Вечерело. Майор Соловьев уехал. Варавин опустился на бруствер.

— Товарищи командиры! Если вдуматься, то нет ничего особенного в нашем положении... Вы понимаете? Пока подадут боеприпасы, мы должны оборонять позиции... Все ли сделано для этого? Знают командиры орудий свои секторы? Инженерные работы продолжать. Смольков! Поезжайте на НП дивизиона... ищите пехоту... три часа. Все.

...Я знаю состояние человека, который взял на себя труд говорить о сентябрьских днях 1941-го года. Его язык бессилен, ибо слова обрисуют лишь контуры событий, напоминающие то, что происходило в действительности, не более чем плоская канава, поросшая бурьяном, — траншею полного профиля.

...Идут бесконечно колонны... Ложится бугром выброшенный из щели орудийным номером грунт... падает в отвесном пике «юнкерс»... грохочет, сотрясая землю, разрыв... тяжелый удушливый запах воронки... свист пуль...

У многих читателей складывается обо всем этом плоское, одномерное представление. Ни в душе, ни в мыслях не остается следов. Люди послевоенного поколения воспринимают войну «о стороны и не способны понять даже то немногое, о чем говорится в книгах или в кинофильмах, если не находят сравнений с явлениями повседневной жизни. Они не чувствуют ужас орудийного номера, переживаемый всякий раз с одинаковой силой, когда опускается с леденящим воем снаряд. Им неведомо свойство человеческой натуры, создающее у многих людей впечатление, будто пикирующий «юнкерс» непременно попадет в щель, что грохот разрывов поражает не только слух, но все человеческое существо, что надрывный крик раненого исходит не от кого-то, а из его собственной груди, и что осколок, вонзившийся в тело, вызывает непередаваемую никакими сравнениями невообразимую боль... Они не имеют ни малейшего представления о самоотрешенности воина, бегущего в атаку, и не знают, что такое паника. Им неизвестно духовное и физическое состояние во время обстрела и течение мыслей того, кто подвергается десяти бомбежкам за день. Они не знают безмерной власти воинской дисциплины, побуждающей военного человека жертвовать жизнью. Они не испытали страх — не житейский, нет, не то пугливое чувство, заставляющее отпрянуть, заслониться руками. Нет! Речь идет о психике воина, мужественного человека, о состоянии души, которое вызвано присутствием смерти, когда она изо дня в день, из месяца в месяц хозяйничает на одном с ним пространстве и уносит по своему непостижимому выбору близких ему людей, то одного, то другого.

Для солдата сама собой разумеется та истина, что обслуживание оружия, стрельба и все в совокупности, что делает на позициях и наблюдательных пунктах артиллерист или пехотинец в траншее, не имеет ничего общего с производственной деятельностью людей. Солдат повинуется присяге, иными словами, делает дело, которое требует полного подчинения личности понятию долга, он действует в условиях, лишенных какой-либо меры и ритма. Состояние покоя внезапно сменяется колоссальным напряжением. Прилив духа возносит его в заоблачную высь, в одно мгновение он испытывает столько, сколько иные люди за всю свою жизнь.

Особый характер сохраняют отношения к службе, к товарищам и старшим. Все несет на себе печать общности, которая сближает людей перед лицом смерти.

Каждый день — испытания, но воин не получал возмещения ресурсов — физических и духовных — сообразно с тем, как их расходовал. И в то же время требования повышались на унылом, безрадостном фоне.

Когда орудийный номер занимал свое место, в поисках опоры он обращался к собственному самосознанию. Те, кто обладал силой духа, никогда не расставались с надеждой на лучшее будущее и в этом находили поддержку.

Вот почему обязанности орудийных номеров, невесть какие сложные, в атмосфере тех дней ложились жерновным камнем на плечи. Но в большинстве своем они добросовестно делали свое дело, отодвинув прочь все личное. В моей душе и — я уверен — у всех, кто участвовал в боях тех дней, никогда не изгладится чувство признательности к нашим товарищам, начальникам и подчиненным. Они проявляли величайшую выдержку и терпение — качества, всегда свойственные русскому воину, они жертвовали жизнью во имя правого дела.

«Что ж... обыкновенные люди, — скажут читатели, — подчинялись требованиям времени и выполняли то, что приказано... поется же в песне... «когда страна прикажет быть героем, у нас героем становится любой».

Нет... это лживая песня. В природе обыкновенных людей вообще не существует. Каждый живет своими чувствами, мыслями, своей судьбой. В особенности — на поле боя.

Воин нес службу, отдавал все свои силы общему делу. В такой же мере, как дисциплина, орудийных номеров 6-й батареи связывало сознание того, что они шли стопами отцов, сохраняя солдатскую верность слову присяги. Они пели их песни, шагали в ритме их маршей, говорили их речью и превыше всего на свете чтили их идеалы.

Воины 6-й батареи считали себя преемниками того мира, который существовал тысячу лет и был обновлен преобразующим дыханием революции, трудом и кровью предшествующих поколений, и не желали быть никем иным.

Воины 6-й батареи не позволяли себе упреждающих жестов и не выказывали намерений относить себя к сонму героев. Героизм — явление, свойственное войне. Герой-топограф был одним из их числа. Они знали о его подвиге и знали, что далеко не каждый несет в груди его бестрепетное сердце — сердце человека, который отдал жизнь, повинуясь зову чистой солдатской совести.

Воины тех дней совершали великие подвиги, они закрыли грудью не амбразуры, но всю ширь земную и гибли в безвестии во имя грядущих побед.

Окружение

В темноте пылают машины. Тянет гарью. Чьи-то орудия ведут огонь. Со всех сторон полыхают зарева.

Варавин закончил осмотр позиции и направлялся на НП. Я провожал его, когда вернулся лейтенант Смольков. Вести малоутешительные. В районе Сергеевки, села, лежавшего в 12–15 километрах, автомобиль Смолькова обстреляли немецкие бронетранспортеры. Спасаясь от преследования, Смольков неожиданно попал на КП полка. Из должностных лиц нашел только лейтенанта Кобца. Сведений о пехоте тот не имел. Командир полка, начальник штаба и другие командиры находились в боевых порядках подразделений. Лейтенант Кобец сказал, что батареи 3-го дивизиона вели огонь по немецким колоннам в районе Гнилицы, урочище Селецкие Левады.

В десяти километрах северо-западнее Яблоновки Смольков встретил отдельные группы нашей пехоты разных частей и ни одного пехотинца из 134-й стрелковой дивизии. Смольков заехал в штаб дивизиона. Старший лейтенант Юшко подтвердил задачу 6-й батарее и приказал передать: вести разведку в радиусе 7–8 километров. Штабу дивизиона известно о замечаниях, сделанных капитаном Рахнием.

Варавин отправил Смолькова обратно, он обязан найти подразделения 134-й СД.

— Где пехота? — спрашивал Варавин. — Мы остаемся островитянами, отрезанными наводнением от прочей суши.

В 24.00 старший лейтенант Юшко объявил отбой. Двигаться дальше на села Белошапки и Бубновщина. Завтра к 10.00 прибыть в Линовицу. У железнодорожного переезда получить новую задачу.

По обочинам дороги — остовы машин. Те, что подожжены днем, светятся в темноте красными пятнами. Бредут толпами люди. Направление — на юг.

На переезде остановка. У всех на языке зловещее слово «окружение». Кто произнес его первым? В поле на северной стороне железнодорожной насыпи толпятся люди. «Окружение...», «окружение».

17-е сентября. Рассвет. Со всех сторон тянет дымом и вонью горящей резины и металла. Вдоль дороги полоса шириной в полкилометра сплошь уставлена брошенными машинами.

Люди орудийных расчетов сидят в полудреме на станинах, иные слоняются от орудия к орудию. Меня поражает перемена в поведении. Когда это произошло? Уже нет нужды ни уговаривать, ни спешивать. Никто не спал, ни на ходу, ни на остановке.

Под насыпью — полураскиданная куча шпал. Капитан Значенко вызвал командира батареи, замполита, кажется, там находятся старший лейтенант Рева, Юшко, Устимович, Миронов.

Варавина нет и нет. Что делать? Я жду уже полчаса. Тягачи расходуют топливо неравномерно. Нужно заправлять либо перераспределить остатки того, что имеется в баках.

Подошел Васильев, молча опустился на гусеницу. Следом — Орлов и другие командиры орудий. По какому поводу?

— Товарищ лейтенант... разрешите доложить, солярка в баке кончается, — Орлов умолк, явно не закончив фразу. Подождем командира батареи.

— Товарищ лейтенант... люди спрашивают... обстановку... не понятно, — начал командир 4-го орудия, — и опять... сколько обещали... снаряды... а теперь и не вспоминает никто... Что же будет?

— Снаряды доставляют артснабженцы, товарищ сержант, а сведения о противнике, — Васильев задумался, — это обязанность штаба... получим разведсводку, я скажу...

— ...трое суток не евши, — продолжал командир орудия, — что с кухней?

— Кто знает? — Васильев сослался на бомбежки. — Придет командир батареи... выясню...

— Товарищ лейтенант... оно, конечно, не до еды... не поймешь, что творится, — снова Орлов, — да ведь от голода живот подводит...

— Едут ж едут, — снова командир 4-го орудия, — а куда?

— Товарищ лейтенант, — заговорил молчавший Дорошенко, — болтают, что немцы зашли в тыл... перерезали все дороги, — выдержка сержанта, по-видимому, объяснялась опытом службы в 92-м ОАД.

— Говорите прямо, — Васильев терял терпение, — я не затыкаю уши и слышал, о чем толкуют люди.

— Заколдованный круг, — Орлов оглядел сержантов, — никто не знает, отделываются обещаниями... — и снова о бомбардировке, окружении, неразберихе.

Всякий военнослужащий имеет право обращаться к начальнику за разъяснением. Командиры орудий вместо ответов по существу слышали лишь обещания, слова о том, что должно быть. Доверие в огневых взводах нарушилось. Старший на батарее не в состоянии объяснить обстановку. Это необходимо! Командиры орудий сомневаются в целесообразности требований, которые их принуждают предъявлять к орудийным номерам.

— Товарищи сержанты... поговорили... и хватит, — Васильев поднялся. — Мы умели выполнять осмысленные приказания... ну, а... действовать... так... без всяких раздумий... во много крат тяжелее... Я понимаю вас... но дисциплину необходимо соблюдать во всякой обстановке... такой, как вчера... сегодня... и похуже... никаких послаблений... мы военнослужащие... по местам!

Прошло четверть часа. Вернулся Варавин.

— Товарищи командиры... обстановка изменяется... Начальник штаба полка сообщил, что немцы прорвались на флангах и пытаются окружить наши войска... точнее, ту группировку, что сражалась под Черниговом и в районе Киева. Подробности пока не известны. Приказано двигаться в южном направлении. Начальник штаба полка сказал, что задачи будут уточняться... Наш полк остается в непосредственном подчинении начальника артиллерии пятнадцатого стрелкового корпуса...

Относительно боеприпасов ничего нового. Обеспечение горючим возлагается на подразделения. Чтобы облегчить снабжение, дальше двигаться побатарейно. Маршрут: Линовица — Маклаки — Кроты — Курбитцы — Леляки — Карлинцы — Пирятин — южная окраина по дороге на село Запорожская Круча.

— ...Я вас встречу... — Варавин поднял голову.

Летят «юнкерсы». «В укрытие!». Началась бомбежка. Рядом с 4-м орудием остановился легковой автомобиль — эмка.

— ...какого полка? — спросил подполковник, открыв дверцу...

— Двести тридцать первого КАП!

Ответ Варавина привел подполковника в гневное изумление. Он поспешно вышел из эмки.

— Как?! — подполковник не обращал внимания на «юнкерсов». — Двести тридцать первый КАП должен находиться на огневых позициях... совершенно в другом месте! Да знаете ли вы, что это значит? Где командир полка?

Подполковник захлопнул с силой дверцу.

Много лет спустя я встретился с полковником в отставке Соловьевым и узнал то, о чем не сказал подполковник. Еще 13-го сентября артиллерийским частям, сохранившим боеспособность, было приказано сосредоточиться в районе Лохвицы, где предполагалось создать крупную артиллерийскую группировку. На железнодорожных путях, которые вели к сахарному заводу, по словам полковника Соловьева, были поданы эшелоны со снарядами. На рубеже севернее Лохвицы вплоть до 15-го сентября существовала возможность задержать передовые части 3-й танковой дивизии противника и обеспечить нашим войскам условия для отступления на восток. От Нежина Лохвица и Пирятин на одном удалении.

* * *

Налет закончился. Я просил командира батареи указать пункт встречи по возможности точнее. До Пирятина около 50 километров.

Варавин в недоумении огляделся. Мне казалось, обстановка требует постоянных контактов. Что делать, если, предположим, встреча в Кротах или Леляках не состоится? Ждать? Как долго?

— ...не могу обещать, — развел руками Варавин. — Ждать не более получаса... и двигаться... двигаться. Оба вы, товарищи лейтенанты, помните... на вас ложится огромная ответственность... не останавливайтесь... не угодите под бомбы... надеюсь, вы справитесь...

Мы «оба» тоже питали надежды на это, не особенно, впрочем, твердые.

— Товарищ младший лейтенант, разрешите доложить... горючего во втором огневом взводе на тридцать-тридцать пять километров, — сказал Васильев.

Варавин, зная склонности шоферов ловчить, потребовал точных сведений. Но вторая и третья проверки не изменили уровня горючего в баках. Орудия могли покрыть не более того расстояния, которое назвал Васильев.

Появились «юнкерсы». Начался очередной налет.

— Вот что, товарищи лейтенанты, — Варавин стряхнул с плеч землю. — Я полагал, что вы лучше запомнили посещение капитана Рахния... Но вы хотите задавать вопросы... будто я скрываю от вас запасы... не обольщайтесь... у меня ничего нет... По пути осматривайте брошенные машины, забирайте все, что найдете. Понятно?

— ...до этой остановки орудия буксировали тягачи, а дальше что же... тащить по-бурлацки?.. — спросил Васильев.

— Ну вот, — невесело улыбнулся Варавин, — сравнение вполне отражает суть дела. На Пирятин. Все по местам!

Движение продолжается с большим трудом. Разбитые, горящие машины сплошь загромождают дорогу. Слева вплотную подступает болото.

В деревне Кроты, в поисках объездов, я попал в тупик. Осталось только одно — через овраг. Тягач второго орудия потерял на крутизне управление, подмял человека и едва не опрокинулся.

В небе «юнкерсы». Люди уже почти свыклись с ними. Пугают не столько бомбы, сколько то, что на остановках приходится глушить двигатели. Горючее будто испарялось из баков литр за литром. Я не мог заметить ни машин, ни орудий нашего полка.

После очередного налета тягач 2-го орудия остановился. Двигатель заглох. В баке пусто. Дорошенко прилег на гусенице. Водитель остался в кабине.

Двигаться огневые взводы не могли. Васильев собрал полусонных людей, образовалось три группы.

— На пути столько машин, брошенные... не все же с пустыми баками, — он отправлял людей на поиски горючего, — возвращайтесь в срок...

Орудия стоят четверть часа, еще и еще столько же. Безветрие. Нещадно жжет солнце. Ни дерева, ни кустика.

Минул срок, назначенный Васильевым, но ни одна группа не возвратилась. Все, кто остался, укрылись в тени под станинами. Мимо непрерывно двигалась колонна.

Прошел час, другой. Движение замедлялось. Скоро дорога опустела. Лишь изредка проезжали, не останавливаясь, одиночные машины.

Медленно тянется время. Вернулась группа сержанта Смолина. За станицей Давыдовка обнаружена цистерна с керосином. Смолин принес ведро.

— Нужна солярка... на обмен взял керосин что ли, вы... техник? — спросил Васильев.

— Товарищ лейтенант, лучше керосин, чем ничего, — ответил Смолин.

Слабое дыхание ветра доносит горячий воздух неубранных полей. На бугре маячат три-четыре стога прошлогодней соломы. Васильев вернулся к 4-му орудию. Смолин дремал, прислонясь спиной к гусенице. Рядом ведро с керосином, прикрытое ветошью. Смолин встал, приподнял его, как бы взвешивая, и молча опустил обратно.

— ...столько рылся в металлоломе... и керосин... — с досадой проговорил он.

Пришел Васильев. Проводив взглядом летевшие «юнкерсы», он осторожно поднял ведро.

— Товарищ сержант, сколько керосина в цистерне? — Васильев присел на корточки, глядит в ведро.

— ...не меньше тонны...

— Тягачи есть? Заглянул в баки?

— Так точно, товарищ лейтенант... — с обидой ответил Смолин, — не пройду мимо...

— Отвечайте на вопрос, — оборвал его Васильев.

— ...Все осмотрел, до последнего... в баках, как в опрокинутом котелке.

Васильев снова обратил взгляд в ведро. Что он там увидел? Отражение лица, поросшего рыжей щетиной, или перевернутый вверх колесами «юнкерс» с крестами из стаи, которая плыла в тот момент над дорогой? Смотрел Васильев долго и сосредоточенно. Потом решительно встал, поднял ведро и осторожно опустил на место.

— Я что-то придумал, — объявил он. — Мы дотянем до цистерны, если разделить остатки поровну... из двигателей возьмем автол, добавим в керосин и получим... солярку.

Смолин взглянул на Васильева.

— Да... пожалуй... я, значит, не зря тащил бадью три километра!

Спустя пять минут орудия развернулись и двинулись в обратном направлении. Целый ряд брошенных машин. Будто прошел ураган. Дверцы распахнуты, сиденья выворочены.

Тягачи, на крюках 152-миллиметровые гаубицы. И ни одного снаряда — ни в передках, ни в кузове. Приткнулась к гаубичному колесу перекошенная цистерна. Открыты заправочная горловина, сливной кран. Содержимое цистерны вытекло, но часть его осталась в углу на дне.

Водитель черпал котелком керосин и переливал в ведро. Когда оно наполнялось, Васильев добавлял автол. Орудийный номер размешивал досыльником все это, пока жидкость не принимала цвет солярки.

При смешивании происходили какие-то превращения. Но становилось очевидным, что автол растворялся в керосине под действием досыльника лишь отчасти. Как только жидкость приходила в состояние покоя, автол начинал опускаться на дно.

Орудийные номера высказывали разные мнения. Водитель первого тягача ныл: пользы не будет. Двигатели перегреются, заклинят поршни, оборвутся шатуны и т. д. Другие возражали. На малой скорости, с остановками, можно двигаться. Все готовы ехать на чем угодно, лишь бы не стоять на месте.

Заправка продолжалась, вызывая споры. Но все умолкли, когда появился Орлов. Он вместе с орудийным номером ходил за продовольствием в Давыдовку.

— Товарищ лейтенант, — кричал издали Орлов, — в Давыдовке немцы... на мотоциклах... уехали на Бубновщину...

Наступила тишина. За бугром, который лежал на севере, послышалась автоматная очередь. Спустя минуту она повторилась. По-видимому, немцы не так далеко.

Лейтенант Захаров

Баки были заполнены почти на три четверти. Вперед! Тягачи шли по старому следу. В кабину стучал Орлов. Там, где осталась цистерна, повисло облако бризантного разрыва.

Прошло несколько минут. Сквозь гул слышался нарастающий вой. Снаряд! Первый разрыв лег в стороне. По-видимому, немцы начинали пристрелку дороги.

Гребень близко, и «цель» ускользнула. Орудия перевалили через бугор. Я решил избегать открытых мест и двигался лощиной.

Скоро показались хаты. Клубилась пыль. Машина? Чья? Не лучше ли остановиться? Вдруг немцы... Среди копен удобная позиция для обороны... Стой!

Облако пыли перемещалось довольно быстро. Стал различаться силуэт... кажется, тягач, СТЗ-НАТИ-5. На крюке 122-миллиметровая гаубица.

Обнаружив засаду, тягач заскрипел гусеницами и остановился. Перекатилась пыль. Из кабины прыгнул человек в синем комбинезоне.

Захаров... Вот встреча! Неужели оп, лейтенант Захаров, курсант 14-го классного отделения 1-й батареи Сумского артиллерийского училища? Дверь в дверь — наши классы, койки стояли в одном ряду. Два года мы гоняли коней манежным галопом, в нарядах сменяли друг друга, ходили в одном строю, вместе пели песни. Захаров — звонкоголосый запевала, неизменный участник самодеятельности, комсорг, а затем старшина 1-й батареи.

Рослый, статный лейтенант остановился на полушаге. Поддернул на боку планшетку и бросился навстречу.

— Так это ты?.. Готов был встретить кого угодно, но только не из тринадцатого классного отделения! Стосемимиллиметровые пушки? Откуда и куда?

Захаров мигал мохнатыми от пыли ресницами. Розовое веселое лицо его становилось все более озабоченным. Захаров назвал свой гаубичный полк. В первом дивизионе осталось семь орудий. Мало снарядов... Захаров старший на батарее. В огневых взводах одно орудие. Гаубичный полк получил задачу занять открытые позиции в Давыдовке.

— ...оседлать дорогу и держаться до последнего снаряда... окружение... слышал?

Захаров за все время встретил из выпускников училища только лейтенанта Белокобыльского. Двадцать лет спустя, на праздновании Дня Победы в Киеве, и я встретил его — полковника Белокобыльского. Мы остановились в одной гостинице, но об этом я расскажу в своем месте.

Под Луцком, на окраине села Копачевка, еще в первые дни войны мне попался на глаза курсант 14-го классного отделения Михлин, родом, помнится, из Пирятина; небольшого роста, широкоплечий, с боксерской шеей и квадратным лицом. Конная батарея, в которой он служил, двигалась в район позиций. Начался налет. Я не мог оставить свое место в строю. Михлин поднял руку. Мы издали приветствовали друг друга.

И вот еще встреча, и снова курсант 14-го классного отделения.

— В Давыдовке были немцы? Давно? Надо спешить, верно, командир батареи ждет на окраине, — заторопился Захаров.

Мы простились. Гаубица прошла и скрылась в облаке пыли. Я вернулся к машинам. Двигатели грелись, но ждать, пока они остынут, нельзя. Для поддержания топлива в пределах дизельной марки орудийный номер, стоя на крюке, взбалтывал досыльником беспрерывно горючее в баке.

От остановок, которые делались вначале, пришлось отказаться. Нужно наверстать упущенное время.

Спустя четыре часа огневые взводы 6-й батареи вошли в село Ковтуновка. Со стороны Прилук сплошным потоком катили машины. На обочинах много машин без горючего.

«Юнкерсы»! Южнее Ковтуновки началась бомбежка. Впереди — стволы 107-миллиметровых орудий. По-видимому, одна из наших батарей? Но на щитах не было знакомой эмблемы. Орудия принадлежали другой части. Я спросил лейтенанта о снарядах.

— Нет, — ответил он. — Горючего до Пирятина, может быть, хватит, а снарядов... нет. Говорят, за Пирятином есть проход на восток... Вы слышали?

Движение возобновилось, но ненадолго. За хутором Дань-ковка начался новый налет. Расчеты отбежали от орудий и залегли. Самолеты носились над скученной колонной. Рвались бомбы.

На выходе из пике «юнкерс» вдруг завалился на крыло и — в землю. Удачный выстрел! Второй самолет, сбитый за все дни с начала отхода от Чернигова.

Орудийные номера укрылись за обочиной. Никто не стрелял. Что это значит?

— Стрелять? — спросил Васильев. — На карабин осталось по три десятка патронов. Вчерашние цинки израсходованы. У орудийного номера, погибшего сегодня, подсумок пустой. Нужно сдерживать, останемся без патронов...

Вечером орудия подошли к Линовице. На улицах толчея, машины, люди. Все толкуют о «юнкерсах» и танках, их нужно ждать всякую минуту.

Битый час ушел на то, чтобы выбраться из села. За обочинами в поле лежат люди, иные спят. Через 100–200 шагов остановки. Всю ночь орудия ползли такими темпами.

Рассвет открыл перед глазами печальную картину. Пространство до самого горизонта заставлено поврежденными и брошенными машинами. Перед селом Каплинцы их насчитывались тысячи.

Но и в этом оцепенелом хаосе движение не прекращалось. Машины и тягачи с орудиями ползли черепашьей скоростью, лавируя среди огня и смрада то в одну, то в другую сторону, никто не держался дороги.

Тянется бесконечная вереница пеших — преимущественно командный и начальствующий состав. Бледные, измученные лица, запыленная одежда. Много раненых, свежие и пропитанные кровью пересохшие бинты.

Серо-зелеными волнами колышутся камыши в заболоченной пойме реки Удай. К деревянному мосту ведет дамба, сплошь изрытая воронками от бомб. Пламя, дым, пыль. Дистанции — никакой, радиатор подпирает либо орудийный ствол, либо кузов машины. Сомкнутое в одно целое, чудовище, урчащее двигателями, как бы замирает, потом рывком перемещается на десяток-другой шагов и снова останавливается.

Узкий скрипучий мост остался позади. Колонна стиснута в несколько рядов. Ее больше не дергали конвульсии. Являются «юнкерсы» стаями, одна за другой. Грохочут разрывы. Самолеты рыскают над болотом. Пылают, накаляя воздух, машины.

Проходит один час, потом еще и еще.Наконец, колонна тронулась. Полкилометра — и снова ее начали дергать судороги. Так огневые взводы 6-й батареи вошли в глинистое глубокое ложе и остановились на спуске косогора. Слева — луг, впереди — мутная завеса огня, дыма. «Юнкерсы», «мессершмитты» рыскают по верхней ее кромке.

В крупном масштабе

Мимо идут толпы людей. Колонна застыла на месте. То крайний, то средний ряд перемещается на пять, десять шагов. Перед радиатором машины. Весь ряд стоит, справа, слева — пламя. Я пошел со всеми, чтобы узнать состояние дороги.

До Пирятина не более километра. В толпе лица разных званий, главным образом средние и старшие командиры и начальники. Я оказался в группе пехотинцев — подполковник, два майора и батальонный комиссар с бледным лицом канцеляриста в обмундировании, еще не принявшем, как у его спутников, обычный для окруженца вид.

Мои случайные спутники говорили между собой, не обращая внимания на окружающих. Я понял, что двое, по меньшей мере, сотрудники штабов армии или фронта. Утром в бомбежке они потеряли машины и за селом Каплинцы в толпе встретили сослуживца по мирному времени.

Как всегда при встрече фронтовиков, невзгоды на первое время оттесняются в сторону. Говорят о погибших и тех, кто остался в живых, о раненых и отличившихся, о должностях и начальстве. Личная тема исчерпана, настает черед обыденным делам.

Подполковник, майор и батальонный комиссар располагали обширными сведениями обстановки. Поначалу было даже как-то не по себе. Речь шла о событиях оперативного масштаба. Упоминались армии и корпуса, фамилии командующих — своих, немецких. Командиры и комиссар говорили фразами, которые мне доводилось слушать только в сводках Совинформбюро.

Из слов подполковника следовало, что, после занятия Чернигова, соединения 2-й немецкой армии продолжали наступать дальше на юг. Одна группировка повернула в район Прилук, другая — вошла во взаимодействие с 6-й немецкой армией и теснила наши войска, оборонявшиеся на рубеже Днепра, к Киевскому укрепрайону. Корпуса 5-й армии — 15-й и 31-й стрелковые и остатки механизированных — отходят на юг. В полосе 5-й армии оказались соединения 21-й и 3-й армий Центрального фронта. На южном фланге 5-й армии, по восточному берегу Днепра, оборонялись 38-я, затем 37-я, удерживавшая Киевский укрепрайон. И ниже по течению Днепра — 26-я армия. Еще в конце августа она отошла на восточный берег Днепра, но сохраняла за собой плацдарм в районе Канева. Я узнал, что на московском направлении противник приостановил наступление. Вслед за 2-й армией в полосу действий войск Юго-Западного фронта немецкое командование повернуло 2-ю танковую группу. Ее танковые и моторизованные дивизии наступали в южном и юго-западном направлениях. В начале сентября они прорвали оборону 13-й армии Брянского фронта и, продолжая двигаться в направлении Конотоп — Ромны, вышли в глубокие тылы войск Юго-Западного фронта.

Подполковник упомянул одно любопытное обстоятельство: еще в начале сентября 6-я немецкая армия захватила плацдарм южнее Киева, в районе Кременчуга. Спустя немного времени немцы переправили на плацдарм соединения 1-й танковой группы. Несколько дней назад они перешли в наступление и стали продвигаться на север по течению реки Суды. 16 сентября у Лохвицы передовые части 2-й и 1-й танковых групп соединились.

Ни подполковник, ни его собеседники не видели в этом особой опасности и ограничились констатацией самого факта: соединения немецких танковых групп вышли в тылы войск Юго-Западного фронта, растянув на четыреста с лишним километров собственные боевые порядки. На всем этом протяжении противник мог создать только заслоны, не особенно плотные. Подполковник не находил причин для того, чтобы сгущать краски, и решительно осуждал тех, кто поступает подобным образом.

Наше командование предприняло ответные меры. 37-й армии приказано оставить Киевский укрепленный район. В свете этого и других событий штаб фронта, находящийся, по словам подполковника, в районе Пирятина, начал перегруппировку войск с целью обеспечить отвод войск фронта для организации обороны на рубеже реки Сулы. 5-я армия, а также соединения 3-й и 21-й армий, отходят в южном и юго-восточном направлениях в полосу 38-й армии.

Оторванная от остальных сил фронта, на рубеже Конотоп — Глухов действует 40-я армия, созданная в последние дни из соединений, изъятых из 26-й армии и Киевского укрепрайона^[27], а также соединений, переданных из резерва Ставки.

По течению Днепра с северо-запада и юга наступают крупные немецкие силы. Наши войска продолжали оказывать сопротивление. В последние дни, особенно на северном участке, оно носило очаговый характер. Связь на отдельных направлениях прервана. Вследствие того, что всякое обеспечение войск прекратилось, нарушена структура их боевых порядков, понижается их устойчивость. Пехота не в состоянии сражаться без поддержки, поскольку артиллерия не имеет снарядов и в большинстве своем потеряла подвижность. Но лучшие части всех родов войск сохраняют боеспособность. Во фронтовом штабе командиры надеются после перегруппировки атаковать растянутые в линию соединения танковых групп и прорваться на рубеж реки Сулы.

Начинался налет. Бомбы рвались среди горевших домов северной окраины Пирятина. Все залегли, скоро грохот стал отдаляться.

— ...трудности громадные, но они возрастут еще многократно... — говорил батальонный комиссар. — Видите, масса людей? Они крепки духом и преданностью Родине... Необходимо их организовать... указать задачи, вдохнуть силу и решимость сражаться в условиях, когда оружием воина вместо пулеметов и пушек становится дух мужества... Наши части и подразделения с самой границы отстаивали свои участки, но сегодня они расширились, каждому бойцу как бы прирезана новая мера за счет земель подмосковных, потому что упорная оборона наших войск на днепровских берегах сорвала планы врага. Он снял силы, нацеленные для захвата Москвы, и бросил сюда, за тридевять земель... От войск на московском направлении прежде нас отделяли тысячи километров. Теперь мы сражаемся рядом. А пока танки и самолеты, брошенные сюда, враг вернет на московское направление... наши товарищи успеют изготовиться, чтобы отразить его атаки. Дело свершилось... И на сегодняшний день не так уж важны все прочие итоги, даже вопрос о том, сумеют ли пробиться наши армии на рубеж Сулы или застрянут, сражаясь среди этих полей и лесов...

Батальонный комиссар говорил, все больше воодушевляясь. Привлеченные его словами, подходили люди от ближних и дальних машин. Многие стали задавать вопросы, в основном, касавшиеся обстановки в районе Пирятина.

Штабные командиры двинулись дальше. Я пошел за ними. Колонна позади не трогалась с места.

В воздухе слышался гул двигателя У-2. Он пролетел низко наперерез, развернулся и лег курсом на восток. Командиры остановились, и, когда самолет скрылся, майор сказал своему товарищу, что справа, в полукилометре, располагается оперативная группа штаба Юго-Западного направления. Улетевший самолет принадлежал главнокомандующему Маршалу Советского Союза С. М. Буденному.

Справа лежал плоский бугор, разрезанный широким оврагом. Склоны поросли кустами. Стояли штабные машины. Подполковник, майор и батальонный комиссар направились к оврагу.

Объятия спрута

В Пирятине

Голова моя шла кругом. Важные сведения. Доложу, как встречу командира батареи. Он сообщит штабу... Но, шагая дальше, я понял, что все это, по-видимому, уже известно нашим старшим командирам. Боеприпасы, горючее, продовольствие, необходимые нам, перестали поступать. Тыловые склады отрезаны... остались на той стороне заслона, образованного в тылу наших войск немецкими танковыми группами. И положение очень серьезно.

Вместе с толпой я оказался среди горящих хат. Окраина Пирятина. Городок разрушен бомбами «юнкерсов» до основания. Улица во всю длину забита техникой и вооружением. Машины, тягачи придавлены к земле, сплюснуты огненным смерчем. Порыжевшие в пламени капоты, дверцы, кузова обуглены, курится под низом резина колес. Дома, вместо стен — кучи кирпичей. Торчат дымоходы, деревья стоят вдоль тротуаров, воздев к небу изуродованные в огне, обломанные ветви.

Скоро я попал во двор, обнесенный каменной стеной. С шумом и треском пылали постройки. Дымили машины. Куда идти?

Где-то здесь, в развалинах, находятся командир 6-й батареи или начальник штаба 2-го дивизиона. Они не могли уйти дальше, преодолеть по воздуху эти препятствия.

Я перелез через стену, оказался на улице. В дыму и пламени передвигались люди, группами и в одиночку, в поисках объездов, товарищей или начальников. Люди прыгали с одной машины на другую.

В девять часов утра я вышел в огород. Можно ориентироваться. Я находился в северной части города.

Послышался гул. Самолеты. Начиналась бомбежка. «Юнкерсы» сбрасывали свой груз без всякого разбора на улицы, запруженные машинами. Потом принялись обстреливать из бортового оружия.

Штурмовка затягивалась. Я решил отказаться от первоначального направления и повернул к западу, намереваясь обойти окраину. Во дворе — 107-миллиметровое орудие. На щите полковая эмблема.

Орудие 1-го дивизиона. В огороде еще одно. Кажется, младший лейтенант Зайцев.

— Давайте сюда, в окоп, — он указал на «юнкерса», — того и гляди, зацепит за крышу.

«Юнкерс», завывая, вышел из пике.

— Где ваши орудия? Что слышно? — стал спрашивать Зайцев.

1-я батарея пришла в Пирятин вчера под вечер. Час назад старший лейтенант Плешаков вместе с командиром батареи осматривал позиции. Нет горючего; если удастся заправить баки, батарея переправляется через Удай на северную окраину Деймановки, где сосредоточивался 1-й дивизион.

— ...подъезды к мосту закрыты. Но это не помеха... ехать не на чем... Вчера простоял полдня, остановил цистерну. Начался налет, все разбежались, я открыл кран, хлынула солярка. Спрашиваю хозяина-техника, куда он ее везет? «Что же, на землю вылить? — ответил он. — Хотите, берите». Явился старший лейтенант Полоухин, разделил на всех. Тягач без горючего застрял в воротах.

В 1-й батарее — два орудия. Развернуты на позициях. Брустверы окопов укрыты ботвой. Хлопают выстрелы. Расчеты стреляли по самолетам.

— Командиров орудий послал на поиски дизельного топлива... От нечего делать веду наблюдение. За последний час к мосту со стороны Киева прошло свыше ста машин... Говорят, будто мы окружены. Те командиры, — он указал на людей, сидевших под деревьями, — пришли из Лохвицы. Утверждают, там немцы.

Я рассказал о том, что слышал от штабных командиров.

— Ну и заваруха... — вздохнул Зайцев. — Что же будет? Опять, видно, придется прикладами, как под Емильчином... эх, где наша не пропадала...

Зайцев указал дорогу на КП 1-го дивизиона.

— ...тяните орудия свои... будем вместе, да и людей в случае чего больше, — закончил он.

На КП я попал к началу очередного налета. Командир дивизиона ушёл к мосту. Старший лейтенант Полоухнн осведомлен о местонахождении моих орудий. Сведений о 2-м дивизионе он не имел.

Солнце поднялось довольно высоко. Блуждать в дыму не было смысла, и я повернул обратно. В огороде по следу тягачей 1-й батареи буксовал штабной ЗИС.

За время моего отсутствия орудия продвинулись на триста метров. Расчеты рубили ольху, мостили гать. Васильев, кажется, собирался оставить дамбу и напрямик лугом выйти на северную окраину Пирятина.

Орудия зажаты. Для съезда с дамбы мал радиус разворота. Командиры-танкисты под деревьями кричали:

— Лейтенант... машина перевернется!

Я тоже опасался этого и ускорил шаг. Летят «юнкерсы». Загрохотали разрывы бомб. Мелькнули болотная грязь, какие-то обломки. Горячий густой дым заволок дамбу.

Тягач полз вниз по откосу, позади — орудие, полуопрокинутое на колесо. Сидевший за рычагами Васильев пытался выравнять его, но не успел. Орудие перевернулось вверх колесами.

На дамбе полыхает пламя. Раздавались крики. Искры осыпают второй тягач. Васильев принял рычаги.

Ему удалось вырулить и съехать вниз. Следом двинулся тягач 4-го орудия. Бомбежка переместилась на окраину. Стал затихать вызванный ею переполох. Два орудия стояли на лугу, а опрокинутое? Рядом горит машина. Артмастера рубили шкворневую лапу стрелы.

Наконец, орудие поставлено на колеса. Оборваны цапфы, которыми люлька со стволом удерживалась на нижнем станке. Ствол с помощью лямок и подсошниковых брусьев удалось установить на место. Полуторатонная махина держалась только за счет упора в проеме щита.

Пока расчеты были заняты орудием, тягач погрузился в болото. На поверхности оставалась только часть кабины.

В помощь подошли оба тягача. Наспех устроенный настил не выдерживал их тяжести. Нужны бревна.

Примеру Васильева последовали колесные машины. Спасаясь от пламени, они начали съезжать с дамбы. Но почва на лугу была явно не для колес.

Васильев вытаскивал тягач. Нужно привезти поврежденное орудие в район позиции 1-й батареи.

Огороды рядом. Оба орудия продвигались по настилу. Оставалось замостить последний небольшой участок. Началась бомбежка.

«Юнкерсы» сбросили бомбы и со всех сторон ринулись на штурмовку. Они засыпали трассирующими очередями забитую сплошь дамбу, обочины и луг с застрявшими машинами.

Орудия продолжали двигаться дальше мимо 1-й батареи. В район ОП остался только один путь — в объезд Пирятина.

Северо-западная часть Пирятина разрушена гораздо меньше, прямая улица просматривается на 1,5–2 километра. Стрелка указывала направление на киевскую дорогу.

Ни пламени, ни дыма. Не слышно удушающей вони. Во дворах пусто. На всем протяжении улицы насчитывалось не более двух-трех десятков сожженных вчера-позавчера машин.

Предпоследняя ОП

Тревожные взмахи сигнальных флажков заставили меня подать команду «Стой!» В чем дело? Васильев не собирался вылезать из кабины. Что с ним? Я подошел.

— Товарищ лейтенант... нужно остановиться.

— По какому случаю?

— ...растянем колонну. Тягачи остановятся... по моим расчетам горючее израсходовано.

Я не имел ни малейшего понятия о том, что происходит. Как поступать огневым взводам, мне лично? Идти дальше на южную окраину Пирятина в район сосредоточения? В баках пусто. И что делать, если не удастся раздобыть горючее?

— ...займем огневые позиции... вот... в саду, — продолжал Васильев, — укроем людей... вдруг «юнкерсы» нападут. — Он спросил водителя: — Дотянет туда... в сад?

Водитель оглядел досыльник, которым взбалтывалось содержимое бака.

— Товарищ лейтенант, так точно...

— Сколько осталось?

— Километров на десять... двадцать.

— Говорите наличие...

— Товарищ лейтенант... кто его знает... на конце палки... не видно... может, литров семь, десять.

— Стой!

Огневые взводы не в состоянии двигаться дальше. Орудия приведены в боевое положение, развернулись под деревьями. Васильев построил людей, нужно объяснить задачу. Что сказать о противнике, своих войсках?

— ...ОП занята затем, чтобы укрыть людей на случай нападения с воздуха и принять меры для продолжения марша в район сосредоточения. Я был в штабе первого дивизиона, его подразделения получили приказание переправиться обратно на восточный берег реки Удай...

Над головами разворачивалась очередная стая «юнкерсов», но, кажется, никто не обращал внимания. «Что творится на белом свете? — читалось в глазах людей. — Куда ты завел нас? Зачем эти переходы с одного места на другое, третье, пятое, десятое, если нет снарядов и горючего? Мы спасаемся от гибели, или идем навстречу ей? И кому это все на руку, нашему командованию или немцам? Где наше начальство? Налеты учащаются, все больше пламени и все меньше смысла!»

Молчал Васильев, молчали огневые взводы.

— По местам, начать занятия!

Наступал жаркий безоблачный день. Половина людей отправлена на поиски продовольствия, снарядов, патронов, горючего. Остальные долбят твердую, глинистую землю.

Васильев ушел к 1-му орудию на дамбе, он намерен перетащить на ОП все, что оставили огневые взводы.

* * *

Расчеты несли службу так же, как месяц назад, когда существовали необходимые для этого предпосылки: боеприпасы, горючее, пища, функционировала система управления и обеспечения, когда боевые задачи имели смысл. Расчеты подчинялись требованиям дисциплины. Усилия их были оправданы вполне очевидными для каждого обстоятельствами и не вызывали сомнений.

Но течение событий вышло из-под контроля. На протяжении многих дней огневые взводы непонятным образом изолированы. Снабжение прекратилось. Контакт с противником потерян. Колонны куда-то идут, подвергаются бомбежкам.

Должностные лица не в состоянии объяснить, что происходит.

Начальники и руководители всех сортов, почти все, убеждены в том, что рядовой состав обязан повиноваться во всякой обстановке. Его принуждает к этому закон, но начальники весьма часто забывают одну важную истину: подчинение базируется на основе признания интересов обеих сторон и общих интересов. Начальник обязан обеспечить определенные предпосылки для службы подчиненных. Нельзя, скажем, принуждать орудийный расчет вести огонь из 107-мм пушки или требовать, чтобы орудие двигалось, если интендант, т. е. тот же начальник — координация его дело — не доставил снаряды для орудия и топливо для тягача.

Это совершенно очевидно, но всякий закон сам по своей сути порождает исключения. В принципе начальник обеспечивает снабжение боеприпасами, горючим и всеми прочими материальными ресурсами войны. Однако в отдельных случаях начальник вправе ожидать, что подчиненные командиры сверх своих должностных обязанностей возьмут на себя функцию самообеспечения, если, разумеется, подчиненные преданы службе в такой же мере, как начальник.

А если нет, если длительное перенапряжение привело людей в состояние крайнего ослабления? И в этом случае начальник не отрекается от своих полномочий, он уверен в собственной правоте, взывает к совести подчиненных и требования свои подкрепляет уже доводами личного характера.

Орудийные номера выражали недовольство неразберихой. Со стороны отдельных лиц подобные проступки замечались и раньше, но не так открыто. По-видимому, предел выдержке близок, а, возможно, уже перейден. Некоторые считают, что отдельные требования воинского порядка следует упразднить, поскольку они представляются бессмысленными на фоне происходящих событий.

Призыв жертвовать жизнью за светлое будущее, по их мнению, не уместен в условиях, когда система управления войсками не обеспечивает их минимумом того, что необходимо для ведения боя, ею самой утвержденному. Она побуждала сражаться, но когда силы воина на исходе, она устранилась, перестала функционировать, она бросает его на произвол судьбы.

Орудийные расчеты обучены правилам поведения на ОП и на марше, им, к примеру, запрещалось оставлять свои места. Между тем десятки тысяч людей идут по обочинам, не утруждая себя солдатскими заботами, останавливаются когда хотят, участия в стрельбе по «юнкерсам» не принимают, обращаются к местным жителям с просьбами, отдыхают у колодцев.

Почему эти люди пользуются преимуществами? Необходимо объяснить орудийным номерам. Молчание начальников, уклончивые ответы подрывают доверие к принципам воинской морали, на которых зиждется сознание долга. Воинская присяга обязательна для всех, власть ее простирается дальше, орудийный помер не должен думать ни о чем другом, кроме интересов службы, когда он поставлен перед выбором.

Люди, бредущие на обочинах, ослаблены, то, что они не осели на тяжком пути отступления в деревне, как делало большинство, говорит в их пользу. Они не выдохлись, теплится в душе надежда, еще способны сражаться. Были, по-видимому, причины, если они отстали от подразделений, может быть, затерялись в хаосе, царящем на дорогах. Они в худшем положении, чем орудийные номера, и нуждаются в сочувствии, но они не пример для орудийных номеров. Желание опуститься до их уровня равнозначно уклонению от службы и наказывается так же, как всякое другое проявление малодушия и низости.

Для таких как Васильев и Зайцев все это само собой разумеется. Уровень физической подготовки командиров выше, чем рядового состава, крепче дух. Они безропотно несут тяготы войны. Но орудийным номерам тонкости военной психологии мало доступны. Рассуждение на эту тему отвлекает ненадолго. После трех-пяти налетов сомнения наступают снова и снова тревожат усталую душу.

Мне жаль орудийных номеров. Но чем я могу помочь им? Сослаться на обстановку? Говорить о том, что слышал от штабных командиров?

Лица, посвященные в замыслы высших командиров, не испытывают ни двойственных чувств, ни угрызений совести. Штабные деятели знали обстановку в обобщенном виде и могли наверняка предсказать ее развитие на ближайшие дни и недели. То, что имело место у села Каплинцы и на всем пути к Пирятину, равно как и то, что происходит в боевых порядках частей, продолжавших сопротивление, по их мнению, не представляет ничего особенного. Издержки очередного этапа войны, может быть, неприятные, но их следует принимать такими, как есть. И сокрушаться незачем.

Подполковник и его спутники держались весьма бодро и уверенно. Па «юнкерсов» реагировали так же, как и все прочие, и не выказывали чрезмерного беспокойства. Ясно, они готовы выполнить свой долг так же, как делали прежде.

Внешний вид, решимость лиц, по-видимому, влекли к ним людей. В толпе я видел немало тех, кто потерял всякий интерес к происходящему. Громадные масштабы событий на фронте в тысячу километров и итоги, обрисованные батальонным комиссаром, заставляли забыть невзгоды, мысль приобщается к пониманию общих усилий. Я чувствовал облегчение. Жертвы 6-й батареи и всех, кто находился в этой бесконечной колонне, не напрасны. Наши войска двигались, следовательно, связывали противника. Впереди — новые испытания, они по плечу лишь тем, кто обладал силой и твердостью убеждений.

Где мои начальники? Я прыгал в пламени с одной машины на другую на протяжении всей улицы и встретил только Зайцева.

Стоит ли говорить огневым взводам?.. Нет... мои сведения нуждаются в санкции старших и едва ли избавят людей от уныния. Орудийные номера должны нести службу, как прежде. То, что происходит на дороге — их не касается. Явится командир батареи, тогда — другое дело, он мой начальник, а пока — продолжать оборудование.

* * *

Во двор вбежал встревоженный Васильев.

— Тягач вдребезги... разорвалась рядом бомба... А люди?

— Остался Орлов и два орудийных номера. На дамбе говорят, что немцы в десяти километрах от Пирятина...

Васильев забрал запасной тягач, уехал. Люди продолжали работу.

Со стороны Киева время от времени подходили машины, оставляя в неподвижном воздухе тучи густой, не оседающей пыли. Кружат стаи «юнкерсов». Один за другим неслись вниз и, сбросив бомбы, взмывали в небо, потом снова возвращались в круг и продолжали свою дьявольскую карусель.

Прибыло 1-е орудие. Что с ним делать? К стрельбе орудие не пригодно. И транспортировать нельзя, если не удастся скрепить жестко ствол с лафетом.

Артмастера ходили вокруг, качая головами. Толстый, негнущийся кусок буксирного троса пружинил, выскальзывал из петли. Очевидно, удержать таким способом полуторатонный ствол невозможно.

— Ставьте стяжки... выбирать зазоры, плотнее охватить ствол, — Васильев снял на ходу снаряжение и направился к колодцу. — Смолин, черпните ведро.

Васильев фыркал, летели брызги. Умылся, присел под кленом.

В огневых взводах — два исправных орудия, три тягача, 28 рядовых и сержантов, девять шрапнелей, непригодных к использованию из-за вмятин на стенках гильз. В баках около 15 литров горючего.

Выстрелы собраны!

Я сказал Васильеву о том, что слышал из разговора штабных командиров, они рассматривали обстановку вполне оптимистически. Васильев молчал.

— Значит, дела не так уж плохи, если немецкое командование вынуждено у нас в тылах гонять свои танковые дивизии...

— Да, катилась телега к Москве... будто лошади непослушные, поворотили ее на Киев.

— ...должно быть, поклониться святым местам, — невесело улыбнулся Васильев.

Едва ли. Цель заключается, вероятно, в чем-то другом. Батальонный комиссар говорил...

— ...а потом... снова на Москву? — Васильев не слушал. — Стрелять-то чем? А нам придется стрелять, и скоро, — сумрачное лицо его стало суровым.

Васильев принялся чистить одежду, отдирал комья грязи. Выгоревшая ткань вся в разномастных пятнах. Покончив с одеждой, Васильев стал тереть щеткой размокшие в болоте сапоги.

— Нам нужно поговорить с людьми... придется вступать в бой... Знают расчеты?

— Нет, не знают.

— Нужно предупредить...

— О чем?

— Противник близко. Нужно готовиться к самообороне, — настаивал Васильев. — Хотите я поговорю?

Если готовиться к стрельбе, то на деле. С минуты на минуту подойдут поисковые группы.

Орлов собрал орудийные расчеты, водителей — 12 человек.

— ...пути снабжения перерезаны, — говорил Васильев, — немецкие танки прорвались в тылы наших войск и заняли многие узловые пункты. Мы находимся в положении окруженных. Нужно дорожить каждым патроном, каждым снарядом и каждый литром горючего, каждым человеком... Но дорожить имеет смысл при условии, если мы сохраним дисциплину... Никаких разговоров и жалоб... Спасение для нас... в дисциплине! Думаю, вы слышали об экспедициях к Северному полюсу. Там тоже нужна дисциплина... Пронизывала до костей стужа и не щадила храбрецов. Они шли, сыты или голодны, недомогающие и полные сил... Суровая природа не дает скидок. Всякого, кто терял способность двигаться, она превращала в кусок льда... Вы слышали сколько людей девяносто второго ОАД лишились жизни на пути от границы до Ковеля по слабости духа и недостатку физического развития?.. Человек расходовал остатки сил, валился замертво и засыпал. А пробуждался военнопленным... Многих постигла та же участь по причине недисциплинированности... Подразделения нашего полка не имеют опыта, который приобрели те, кто служил в девяносто втором ОАД, Но это не имеет значения... Огневые взводы должны ориентироваться на худшее. До сегодняшнего дня мы только двигались, а дальше, возможно, будем сражаться за каждый шаг... Внимательно слушать командиров орудий, выполнять их требования.

Расчеты ушли, Васильев вернулся к своему месту под кленом, закурил. «Юнкерсы» бомбили переправу.

— Я и не ожидал, что они обрадуются, но положение все же прояснилось, — Васильев признал свою неудачу, — а теперь и мне нужно приниматься за дело, — и, засучивая рукава, направился к зарядному ящику.

Дорошенко извлек лотки и стал раскладывать шрапнели на сидениях передка. Рядом — гильзы. Шрапнель окрашена в желтый цвет мирного времени. Не все гильзы оказались одинаковы. Некоторые имеют лишь небольшие вмятины.

Во двор явился Зайцев, взял в руки гильзу.

— Товарищ лейтенант! Разве можно хранить в передках неисправные боеприпасы?

Меня словно обухом огрел кто-то по голове. Гильзы заменить! Отобрать без хлопот стреляные и вложить пакеты с зарядами. Артмастер заменит капсульные втулки. Правда, комплектовать заново выстрелы, снаряжать стреляные гильзы строго запрещалось, но в наших условиях запреты теряли силу.

«Русский человек задним умом крепок»! То, что было упущено десять дней назад, никак нельзя исправить сегодня. В огневых взводах не оказалось ни одной стреляной гильзы. Проклятье! Удастся ли мне когда-нибудь стать командиром? Может быть, завалялись старые гильзы? Выгрузить все имущество и осмотреть прицеп самым тщательным образом.

Одна уже попала в поле зрения. Это собственность химинструктора. Гильза заменяла колокол, для подачи сигнала. Она висит на ветке, как всегда, позади позиции 2-го орудия.

Химинструктор передал Зайцеву гильзу. Окись зеленела по фланцу, но гильза в хорошем состоянии, с чистым резьбовым гнездом для капсульной втулки.

Начались поиски. В прицепе пусто. Орудийный номер, посланный в 1-ю батарею, принес две гильзы. Одна — совершенно новая. Артмастера переставили втулки. Получились два вполне исправных и укомплектованых выстрела — заряды со снарядами.

Полное небритое лицо Зайцева расплылось в улыбке. Засучив рукава, он осторожно извлекал из гильз и раскладывал на полотенце белые шелковые пучки зарядов. Артмастера рихтовали вмятины на стенках. Есть, кажется, возможность восстановить еще три гильзы.

Во дворе звенела латунь, а со стороны центра доносилась дробь «мессершмиттовских» очередей. Сотрясая землю, грохотали разрывы бомб.

Вернулся Орлов, отправленный на поиски. Местные жители говорят, что железнодорожная станция забита эшелонами с боеприпасами.

— А калибр? — осведомился Зайцев.

Обрадованный Орлов не спрашивал об этом. Станция недалеко, он знает дорогу.

В памяти всплыли Головки. Столько времени, почему не повториться удачному случаю? Я оставил мастеров и отправился с Орловым.

Подступы к станции блокированы пылавшими машинами. После нескольких попыток удалось преодолеть огненный барьер.

На путях колышется горячая зыбкая пелена едкого дыма. Полыхают товарные вагоны, платформы, пустые и с грузами. Гнутые рельсы, обгорелые стены станционных построек. Эшелоны один возле другого, между ними — стена штабелей. Снаряды! Пламя лизало укупорку. Горят штабели.

Первым делом — найти проход. Орлов и люди встреченной поисковой группы скрылись в дыму. Начали растаскивать штабели. Прямоугольные ящики, знакомая маркировка, 76-миллиметровые унитарные выстрелы^[28]. Перегрев гильз приводил к возгоранию пороха. В гильзе возникало давление, небольшое, но достаточно для того, чтобы вытолкнуть снаряд. По мере разрушения ящиков снаряды вываливались на землю.

Разочарование уступило место надежде. Штабелей и вагонов видимо-невидимо! Неужели ни в одном я не найду 107-мм калибра?..

Горят вагоны, шпалы, горит промасленная щебенка под рельсами. Вначале людей пугали хлопки, которыми сопровождалось разрушение гильз. Рваная латунь дымила, но снаряды вываливались, не причиняя вреда. Люди отбрасывали ящики. Нет, это не то, что мне нужно.

Поиски продолжались. За исключением одного эшелона 122-миллиметровых гаубичных, на станции Пирятин находились сплошь 76-миллиметровые пушечные выстрелы.

Единственная полезная находка — винтовочные патроны. Часть людей, нагруженная цинками, направилась на ОП. Орудийный номер сообщил, что в тупике есть продовольствие. Я вернулся.

В стороне от штабелей стояли опломбированные вагоны с вещевым имуществом. В фанерных ящиках — обмундирование и обувь: сапоги, комбинезоны и ремни политсостава. Рядом эшелоны, загруженные сахаром в синих продолговатых прямоугольных пакетах с польскими надписями.

Патроны, сахар, десятка три комплектов одежды, обувь и ремни, — все это доставлено на позицию.

Танки с крестами

— Надеюсь, снаряды? — иронически спросил Васильев. — Позарез нужны, — и серьезно, — товарищ лейтенант, танки на киевской дороге, — он спросил еще кого-то, — ну как там... вы видите?

На верхних ветках груши, под которой происходит разговор, сидел наблюдатель. Васильев организовал наблюдение в секторе стрельбы и, по примеру 1-й батареи, ведет подсчет автомобилей, которые проходили мимо ОП с киевской дороги.

Танки? Откуда к Васильеву поступают сведения?

— Сообщили раненые... с санитарной машины.

А раненым кто сказал? Танки дают о себе знать выстрелами, но, может, в грохоте я не расслышал?

— ...раненые уверяли... перед мостом на реке Супой... немецкие танки разгромили колонну, которая эвакуировала раненых из киевских госпиталей... по их словам, не меньше тысячи санитарных машин.

— Где раненые?

— Уехали... полчаса назад, — отвечал Васильев, — танки находились в двадцати километрах... Я послал оповестить Зайцева.

Река Супой... где она? Нет карты.

— ...Вы отсутствовали более двух часов, — продолжал Васильев. — За все время проехала единственная машина... с этими ранеными.

Верилось и не верилось. Я залез на грушу. В северо-западном направлении лежала довольно широкая, унылая равнина. В разных местах поднимаются столбы дыма. Грейдерная дорога на Киев. Один, за ним еще один плавный изгиб, и она потянулась серой лентой вдаль. Я отрегулировал бинокль, стал наблюдать. Помехи. Прогретый солнцем воздух колеблется на горизонте волнами, плывет, словно река. Облако пыли неожиданно рассеялось. Очень похоже на разрывы снарядов. Донесся грохот. Кажется, начался обстрел села?

Я продолжал наблюдение и ничего особенного больше не замечал. Вдали маячат -стога, опушка леса, хаты. Киевская дорога пустынна.

Я спрыгнул на землю, у орудий продолжалось оборудование щелей. Прекратить! Глубина достаточная, можно укрыться от бомб. Васильев вертел в руках синий пакет, который он взял с плащ-палатки.

— Нужно подкрепиться. Санинструктор принес немного хлеба. Раздадим сахар, я сосчитал, каждому по три пачки...

Начался обед. Люди разместились вокруг плащ-палатки, молча ели хлеб, сахар, запивали водой.

— Два сеанса «юнкерсы» пропустили, — нарушил молчание орудийный номер, — сколько прошло времени, не являются...

— Соскучился? — возразил другой, черпнув котелком воду. — Гляди, прилетят...

В бомбежке наступила пауза. Наблюдатель подтвердил: последний налет закончился в 14.30. Затишье в воздухе... прекратилось движение на дороге... облака разрывов на горизонте.

Пришел Зайцев.

— Вы были на станции?

Да, эшелоны в огне, осмотрел вагоны, штабели. Все семидесятишести — и стодвадцатидвухмиллиметровые. Цинки патронные, польский сахар, вещевое имущество.

— Мои люди вернулись ни с чем... дайте несколько цинков.

Васильев предложил Зайцеву хлеб, сахар.

— Вы не видели раненых? — Зайцев запивал пищу водой. — Рассказали страшные вещи... санитарную колонну вначале бомбили «юнкерсы», перед мостом атаковали танки… десятки тысяч раненых остались среди горящих машин.

— Машина! — выкрикнул наблюдатель. — К нам... семь километров... пять...

— Пошли, не госпитальная ли? — предложил Зайцев.

Машина мчалась, оставляя позади длинный шлейф пыли. За рулем человек в ухарски посаженной пилотке, лейтенант-танкист, резко затормозил.

— Братья-артиллеристы! Немецкие танки в Крутояровке... — танкист не переставал нажимать рывками акселератор, — два десятка, сосчитал до последнего.... почему и остался в одиночестве... Будьте готовы, если собираетесь стрелять, или сматывайтесь, — танкист задорно вскинул голову.

Где находится Крутояровка? Лейтенант, не оставляя руль, начал ориентировать. Стекол в кабине не было, дверцы в крыша в пулевых пробоинах.

— Пропустите меня, неохота задерживаться...

ГАЗ-2А лейтенанта не успел тронуться. Со всех сторон бегут толпы людей. Кузов наполнился до отказа. Те, кому не нашлось места, снова рассеялись по дворам и огородам. Лейтенант крякнул, захлопнул дверцу. Двигатель взревел, и машина скрылась в пыли.

— По местам!

Я поднялся на дерево, нашел село. По-видимому, Крутояровка. Осмотрел прилегающую местность, не заметил ни движения, ни стрельбы.

На ОП продолжалась подготовка к открытию огня. Усилиями Зайцева, Васильева и артмастеров снаряжено еще три выстрела. Зайцев начал терять терпение. Он считает артмастеров недостаточно ловкими, взял молоток. Кажется, Зайцеву не везло. Вместо одной вмятины появлялась другая рядом.

— ...Шевелитесь... да осторожней, — подгонял Зайцев. — Нужно снарядить все выстрелы... Даже этой... жалкой шрапнелью... мы проломим им борты!

Мне еще не приходилось стрелять шрапнелью по танкам. Но данные, содержащиеся в таблицах стрельбы, подтверждали, что против 107-миллиметрового снаряда с начальной скоростью порядка 700 метров в секунду не устоит ни один танк. Масса снаряда составляла свыше 16 килограммов.

Бежал посыльный. На позиции 1-й батареи прибыл начальник штаба полка капитан Значенко. Васильев ушел вместе с Зайцевым.

— Отбой! — крикнул издали Васильев. — Я доложил сведения, доставленные танкистом, капитан Значенко приказал двигать на южную окраину... Второй дивизион обеспечивает прикрытие переправы с юга. Первый дивизион с востока, он ушел на Деймановку. Третий дивизион с севера. Начальнику штаба известно, что в район Пирятина вышли немцы... По-видимому, с наступлением темноты...

— Танки! — крикнул наблюдатель. — Пять, восемь, десять... Дальность... десять километров.

Наблюдение сомнительное. На таком расстоянии и повозка смахивает на танк. Стой! Огневые взводы должны повременить. Я поднялся на дерево. Со стороны Крутояровки двигалась колонна. Дальность — восемь километров. Густая, непроглядная пыль на всем протяжении и малая скорость подтверждали предположение наблюдателя. В хвосте образовался разрыв. Пыльная завеса поднялась снова и закрыла позади дорогу до самой Крутояровки. Голова колонны прошла, вероятно, половину пути. От Пирятина ее отделяло не более восьми-девяти километров.

Немцы подойдут не раньше, чем через четверть часа. Ожидать, имея 6 выстрелов? Приказание начальника, хватит ли горючего?

2-е готово!

17 сентября... Этот день многим запомнился до мельчайших подробностей на всю жизнь. В 17 часов 20 минут огневые взводы 6-й батареи оставили позиции.

Железнодорожная станция осталась справа. Орудия шли напрямик, ломая заборы, деревья. Дым. Пламя охватило все на пути. Горят хаты.

Дорошенко стучит в кабину. Командиры орудий просили остановиться, взять продовольствия.

Я подвел тягач к дому, из кабины перебрался на крышу. В бинокле нет надобности. Шесть танков вели с места огонь. Столько же примерно — не покидая колонны. Снаряды рвались во дворах северной окраины.

Похоже, танки перенесли огонь по станции. Просвистел один снаряд, другой, третий. Немецкая колонна двинулась вправо, кажется, она не намеревалась войти в пылающий Пирятин, обходила западную окраину...

Орудия оказались между рядами горящих машин, зажаты на развилке улиц. Замыкающий тягач израсходовал горючее. В среднем тягаче уровень его опустился ниже сливного патрубка. Только с третьего тягача удалось сцедить два-три литра. Проход проделан, два орудия прошли, третье застряло.

Отовсюду бегут люди. В южной части городка тысячные толпы заполняли дворы, огороды.

Низко пронеслась пара «мессершмиттов». Позади сдвоенно грохотали выстрелы. Танки усилили огонь. Снаряды рвались позади, на станции.

В облаках дыма я видел просвет. Тягач сделал поворот. Бугры, на склоне ютятся хаты. «Юнкерсы», кажется, не бомбили этот район. Должно быть, южная окраина Пирятина. Тягач уезжал из одного закоулка в другой, спускался в бугра в лощину. Слева — болото, густые заросли, по-видимому, река Удай.

Ни машин, ни орудий и никого из начальников. Я огляделся и понял, искать бесполезно. В узких кривых улочках нет никаких следов колес, гусениц. Эта часть Пирятина бугристая, изрезанная рвами и промоинами, мало доступна для механизированного транспорта.

Все надежды мои обращены к шрапнели. Шесть выстрелов, восстановленных Зайцевым. Разворачивается для стрельбы только 2-е орудие. Позиция — за оврагом. Со стороны станции она неприступна. В тылу обширное болото, поросшее густым лозняком на островках. Вдоль крутого обрыва шла на юг малозаметная полевая дорога. На юго-западе возвышается открытый плоский бугор.

2-е орудие протянуло ствол вдоль стены. Готово! 1-е и 4-е укрываются под обрывом на краю болота. Расчеты начали окапываться.

И тут несметное число людей! С прибытием орудий все зашевелились, стали уходить к мосту, в заросли на болоте и по дороге на юг.

Старик, хозяин двора, единственный из жителей, который наблюдал происходящее, ознакомил меня с местностью. Дорога по краю болота ведет на хутор Запорожская Круча, лежащий южнее в трех-четырех километрах.

Центральная часть Пирятина в дыму. Я начал наблюдение. В тылу ОП болото, дальше заросли ольхи, густые и непроглядные. Может, есть все-таки кто-нибудь из начальников, организованные подразделения? Васильев занялся поисками.

Прошли «мессершмитты». С юга доносился грохот разрывов. Что это значит?.. Танки успели обогнуть Пирятин с запада?

В огородах окапывались какие-то люди, три-четыре десятка. Пограничники, пехотинцы. Несколько человек в форменной одежде, без знаков различия. Возглавлял их старший политрук-пограничник. Уже второй раз он перемещал один из трех своих пулеметов.

Я слез с крыши, нужно переговорить с пограничником. Послышался стук копыт. В улочку втягивались кавалеристы. Десять, двадцать, тридцать... Полусотня в строю по два. В чистой одежде. Фуражки с синими околышами, эмблемы на петлицах. Прямо-таки неправдоподобно: среди толпы, мечущейся в смятении, блеск воинского порядка самого высокого класса.

Командир эскадрона держался в седле с шиком, который всегда отличал истых кавалеристов. Поравнявшись с орудием, он осадил коня. На петлицах три кубика. Туго подтянутый подбородный ремень охватил загорелое лицо со щеткой рыжеватых усов. Из-под козырька глядели, не мигая, синие пронизывающие глаза.

— Вот так... в городе полно танков, а пушки черт знает где... А эти дальше удирают? — процедил он сквозь зубы, нагайкой указав на орудия. — Приказано окапываться всем, кто не потерял стыд, и обеспечить прикрытие моста, пока не переправятся эти... что скопилось там... Всем! — он раскрыл планшетку. — От имени командующего объявляю приказание... найти старшего, организовать оборону и все толпы направлять по болоту на Деймановку... Куда ведет дорога? — кавалерист повернулся к старику, он слышал все от слова до слова.

Кто он, этот старший лейтенант? Он должен выслушать, если уполномочен командующим. Есть вопросы.

Кавалерист отодвинул притороченный к луке ствол ППД, отдал повод, конь ускакал вслед эскадрону.

Васильев не подавал вестей. Грохот разрывов со стороны Запорожской Кручи — старик повторил и кавалеристу название хутора — становился явственней. Оба орудия остановились на полпути к обрыву — в головном тягаче кончилось горючее.

Да, на станции танки... К мосту не пробиться... позади болото... Неужели это... мертвая петля?

Дорошенко доложил о состоянии орудия. Бравый сержант, мой старый товарищ, старался выглядеть молодцом. В серых глазах тоска. Не стоит унывать. Он — сержант Дорошенко — шагами мерял от границы тяжкий путь в тысячу километров. А марш на Ковель, Княгининки, Малин, Барановку. Мы вместе сражались!

Веснушчатое лицо сержанта стало беспомощным, как у ребенка. Он взглянул на меня пристально, будто хотел сказать что-то, махнул рукой с флажками, отступил на шаг и, сделав четкий поворот, пошел прочь.

Сержант подавлен. Я не стал возвращать его обратно. После того, когда я осмотрел позицию, Дорошенко обратился с просьбой заменить двух номеров. Что с ним происходит? Дорошенко уклоняется от разговора: «так точно» и «никак нет».

В пределах позиции 6-й батареи я не видел тех, комуадресовано приказание, переданное кавалеристом, кроме старшего политрука-пограничника. Кажется, он из числа людей, которые выступают из толпы во время бедствий, скажем, загорается дом, бурлит наводнение и т. п., — словом, когда люди охвачены паникой, теряют рассудок.

Появление старшего политрука во дворе положило конец моим попыткам договориться с сержантом Дорошенко.

— Товарищ лейтенант, вы из города? — старший политрук вытер платком потное, пыльное лицо, поправил темные волосы под пилоткой. — Говорят, немцы подошли?

— Да.

— ...много?

Полтора десятка танков, столько же автомашин с пехотой.

— ...открыта дорога на мост... вы знаете?

— Дорога? Нет... я едва выбрался из железнодорожной станции.

— ...что же мы тут придумаем? — грохот двигателей заставил умолкнуть старшего политрука, мелькнула тень, низко над крышей крыло «мессершмитта». — Такая масса народа без начальников...

Со стороны центра валят толпы людей, рассеиваются во дворах, закоулках, главное направление — заросли в болоте. Многие без оружия.

— ...нужно остановить ваши пушки... найти командиров... занимать оборону.

Нужно, разумеется... в шестой батарее мы вдвоем. Лейтенант Васильев отправлен на поиски своих, не возвращается.

— Шестая батарея, — оживился старший политрук, — и другие здесь?

Нет, по всей вероятности, где-то в другом месте.

— Почему?

Южная окраина Пирятина — район сосредоточения второго дивизиона. Командир батареи назначил здесь встречу, но нет ни его, ни других начальников.

— В Пирятине немцы... на переправу не пробиться, — старший политрук взволнован, если, конечно, в таком состоянии человек еще мог волноваться, — товарищ лейтенант, вместе будем встречать фашистов... давайте сюда и те две пушки.

Я проводил старшего политрука в огород, пограничники продолжали окапываться. На обратном пути заметил слева на бугре молотилку. Расстояние 400–500 шагов. Вполне подходит для НП. Я залез наверх, осмотрел местность. На станции клубился дым, центральная часть города закрыта. В южном направлении лежал хутор, рвались снаряды, отходили цепи пехоты... Танки ползли к хутору, по-видимому, преследуют пехоту.

Мимо ОП 2-го орудия тащатся люди большими и малыми группами. На призывы пограничников и орудийных номеров откликались, но далеко не все. Толпы обтекали хаты, исчезали в болоте среди зарослей, под обрывом.

Пехота... ей легче. А с орудиями куда денешься? Шесть шрапнелей! Этого количества не хватит для решения одной задачи.

Толпы все увеличивались. Танки! Мысль о петле уже перестала меня тревожить. В душе живет надежда. Что бы я делал, не будь этих шрапнелей? Шесть выстрелов — шесть мощных ударов в броню. А потом... потом посмотрим!

Огонь!

С устрашающим рыканьем пронеслись один за другим рикошеты. Танки со стороны города. По-видимому, они идут по следу гусениц тягача. Но что там, за хутором? Девять танков... Четыре стреляли с остановок. Остальные двигались в обход. Через 10–15 минут они подойдут на дальность прямого выстрела^[29].

Внезапно молотилку потряс удар. Послышался выстрел. Снаряд проскрежетал внизу подо мной и улетел к хутору. Второй лег с недолетом. Начался обстрел. Танки из города, вот, на фоне горящего дома.

— По танку... шрапнелью... — подавал Васильев команды, — трубка... на удар... угломер тридцать ноль... уровень тридцать ноль... прицел восемь.

Танки быстро приближались. На который легло перекрестие^[30]? Над хатой взвихрились солома, пыль. Прогремел выстрел, за ним — второй.

Средний танк... цель! Гусеницы развернулись, и плоский широкий лоб исчез в дыму. Снова выстрел... На борту танка сверкнула вспышка, он стал. Три разрыва один за другим легли в огородах. Застрочил пулемет.

Послышалось «ура!». Разноголосое, не очень сильное. Крик прокатился и замер в болотных зарослях, там, куда страх загнал тысячи искавших спасения людей.

Солома еще кружилась во дворе. У орудия — три снаряда, считая и тот, что загнан в ствол и уже сомкнулся ведущими поясками с нарезами. Два танка уходили, выбрасывая на повороте гусеницами землю, навстречу выдвигались еще четыре... пять.

Танк горел. Черный дым тянется в балку. А первый, наполовину разрушенный, стоял, задрав короткий ствол повернутой башни. Три снаряда, два танка... Шрапнели... собранные прямо-таки из шутливых слов и ругательств людей, приневоленных отчаянной нуждой и досадой. И вот... танки горят, а те отошли!.. Минуту назад тысячи людей в смятении бежали перед ними!

Давно я не испытывал таких чувств! Стало легко, угроза гибели, грозившая мне и моим орудиям, рассеялась. Танки из города и те, что обходили хутор, разделяет пространство. Я привел огневые взводы на южную окраину Пирятина и буду ждать здесь, когда подойдут другие батареи.

Пограничники стреляли из пулемета. В ближнем огороде старший политрук перемещал людей. Танки вели огонь по хатам. Снаряды рвались и на бугре. Под обрывом расчеты не спешили рыть ячейки.

Со мной был химинструктор, в полусотне шагов, он не мог оторваться от земли. Нужно предупредить Васильева и пограничника о возможности повторной атаки.

— Слезайте оттуда, — ударял по жести палкой капитан-артиллерист. — Вы командир батареи? Люди гибнут под гусеницами, а вы тут отсиживаетесь? — со злостью он передвинул кобуру пистолета.

Я представился и доложил о положении, но капитан не желал ничего слышать.

— Нет горючего? Вас не учили?.. На руках... черт побери! Огневые позиции... там... занять немедленно... направление стрельбы... стог, готовность двадцать минут, марш!

— Нет снарядов... точнее...

— Одна уловка не удалась, вы другую придумали! Я проверю и прикажу расстрелять вас как негодяя и труса! — капитан сделал знак командирам, сопровождавшим его.

Дюжие парни, настроенные не менее свирепо, чем их начальник-капитан. Кажется, они принимали меня за одного из тех, кто уклонялся от службы. Капитан не позволял говорить, грубо обрывал на полуслове. Не немцы ли переодетые? И никого поблизости. Химинструктор не мог двинуться, как будто связанный.

— Вызовите лейтенанта Васильева! — кричал я ему.

— Нет! — взревел капитан. — Запрещаю! Ни с места!!!

Я уже не мог сдерживаться. Ни он, капитан, и никто другой не смеет помыкать мной. Я требую соблюдения норм, принятых в обращении с военнослужащими. Капитан не должен забывать, он — в районе ОП 6-й батареи.

— Внимание! Расчеты первого и четвертого орудий, ко мне!

Команда, кажется, достигла цели.

— Отставить! — закричал капитан.

Поздно. Люди, побросав лопатки, бежали к молотилке.

Я не позволю подвергать унизительной проверке огневые взводы. Если капитана не удовлетворяет заявление старшего на батарее, он должен покинуть ОП. Немедленно!

Оба расчета залегли вокруг молотилки. Залегли и спутники капитана. Снаряды пролетали один за другим. Капитан сбавил тон.

— Товарищ лейтенант! Двигайте орудия к хутору... Танки, а вы здесь окапываетесь, быстро!

— Горючего нет!

— Осмотреть баки! — распорядился капитан.

Я пригласил капитана подняться по трапу наверх. Оба танка дымили за огородом, другие вернулись в Пирятин.

— ...Танки... откуда они взялись здесь? — капитан опустил бинокль.

Противник занял станцию около 17 часов. Танки подошли оттуда.

— В Пирятине немцы? — изумился капитан.

— Да... десять-двенадцать танков... С киевской дороги шли по следу тягачей.

— Где ваши начальники? Кто эти люди? Орудия на позиции? — спрашивал капитан.

Явился Васильев. Расчеты лежали, карабины наизготовку.

— Что случилось?

Капитан сунул в кобуру пистолет.

— Вы кто такой?

— Шестой батареи, командир первого огневого взвода лейтенант Васильев!

— Он останется... вы пойдете со мной, — продолжал капитан. — Орудия подготовить к движению. Пока выполняйте прежнюю задачу.

Капитан — старший. Я поставил его в известность о положении 6-й батареи. Старший вправе отдавать любое приказание... Я сам не однажды поступал таким же образом и знаю, как нужно действовать. Я обязан повиноваться и следовать, куда приказано.

Капитан шел беглым шагом. Дорога осталась в стороне. Позади не отставали химинструктор и связной.

Хутор Запорожская Круча. Южнее в поле рвались снаряды, беспорядочно стучали пулеметы. Пехота удерживала только пространство от края болота до хутора. Мои орудия никуда не уйдут, даже если кто-то заправит баки. Два пулемета и двадцать восемь карабинов, три выстрела, снарядов нет, и совершенно очевидно, нет ни малейшей надежды их найти.

Капитан молча шагал со своими спутниками. Уныние наполняло мою душу. Нет снарядов, но... разве можно опускаться до такой степени, как те люди на южной окраине?..

Нет! Орудийные номера 6-й батареи не потеряли стыд. Они перекатят орудия и будут сражаться вместе с теми, кто дорожит честью воина. Капитан и его спутники, несомненно, из их числа.

У хутора Запорожская Круча

За хуторскими хатами поле боя. Рвались снаряды, не умолкая, строчили пулеметы. Раздавались выстрелы танков.

Во дворе и в саду торопливо окапывались группы людей. Преимущественно командный и начальствующий состав почти всех родов войск.

Послышался вой. Капитан взмахнул палкой: «Ложись!». Немецкие снаряды летели издали, с закрытых позиций. Возобновился обстрел.

Капитан, пригнувшись, бросился к следующей хате. Я последовал за ним. На улице залегли.

Открылась местность южнее хутора. Противник в полутора-двух километрах. Отдельные группы пехоты отходили к хутору. Танки вели огонь.

Во дворе полно раненых. Крики их тонули в грохоте бризантных разрывов. Капитан переводил бинокль, будто разыскивая кого- то. Люди, бросая на нас неодобрительные взгляды, продолжали окапываться, каждый чем мог, одни лопатками, другие роют грунт руками.

Вооружение разнородное, преобладали винтовки и пистолеты. Только теперь я понял всю тяжесть положения южнее хутора. Не менее полутора десятка танков теснят пехоту, в ответ не раздался ни один орудийный выстрел. Я не заметил ни одного орудия ни в огородах, ни во дворах.

Что же удерживало танки? Увеличить скорость и смять... Но танки медлили, и вот почему: пехота не бежала толпой, а отходила, медленно пятилась, сохраняя порядок в линии боевого построения. Она прогибалась, но не теряла целостность.

Танки и пехоту разделяют не более 600–700 метров. На фланге появилась группа командиров. Впереди — старший — видно, по его требованию цепь залегла и начала отстреливаться.

— Полковник, кажется, — опустил бинокль капитан. — Пойдемте. А вы, — он обратился к одному из спутников, лейтенанту, — проверьте пушечную батарею... Расчеты сорокапятимиллиметровых орудий остаются на позициях и удерживают их с помощью гранат!

Танки усилили стрельбу. Капитан, оба лейтенанта укрылись под стеной хаты. Я увидел полковника.

— Товарищ полковник, удалось найти, — капитан назвал количество орудий. — Стодвадцатидвухмиллиметровая пушечная батарея готова к открытию огня... Другая, стосемимиллиметровая, застряла, стоит без горючего и снарядов.

Полковнику 40–45 лет. Высок ростом, светловолос, щеки обтянуты кожей, жесткие серые глаза. Черные петлицы, окантованные золотистым жгутом, артиллерийские эмблемы, шпалы.

Раздался свист, прогрохотали разрывы. Какая-то сила подняла меня в воздух, отбросила во двор. В голове звон. Глаза режет пыль. Я приподнялся. Две воронки, присыпанный рыжей глиной капитан, еще два-три человека. Где полковник? Его нет среди погибших. Я стал искать. Капитан не успел сообщить, что Пирятин занят — обстоятельство, которое важно для всех в хуторе Запорожская Круча. Я должен уточнить задачу 6-й батареи.

Обстановка на подступах к хутору превзошла самые худшие ожидания. Немедленно возвратиться к орудиям) Но вправе ли я уйти без разрешения полковника?

Я оставил место гибели капитана. Шаг пришлось убавить: ноет тело. Даже стоять трудно — позади невидимый кто-то тянул мою гимнастерку налево и вниз.

Низко над головой просвистел снаряд. Танк, пославший его, находился не далее 400 шагов. Шли еще два танка, стреляя по хатам. Бронебойные снаряды вздымали фонтаны земли и рикошетировали с рыканьем и шумом. Танки разорвали отступающие цепи на две части. Большинство людей повернуло на северо-восток, к болоту.

Я увидел полковника там, где обозначился раздел. Прижатые огнем, люди залегли, отстреливались, другие бежали вслед за полковником, около трех десятков. Достигли копен и начали обходить танки. Что же дальше? Мины перелетали и рвались позади. Кажется, полковник хотел отвлечь танки?

Произошла заминка. Танки стали останавливаться, два-три — развернулись, открыли огонь. Заходящая цепь залегла.

«Мессершмитты». Одна пара, за ней другая. Простучали очереди. «Мессершмитты» обстреляли болото, прихватили и танки. Поднялись ракеты. «Мессершмитты», сделав круг, стали набирать высоту.

Недолгая пауза закончилась, и танки пришли в движение. От крайних хат их отделяло всего три-четыре сотни метров. Со всех сторон грохотали разрывы, свистели пули, раздавались крики.

Где полковник? Продолжать поиски, возвращаться? Я позвал химинструктора, связного и повернул к дому. Полковник отводил людей. Не потерять его из виду. Я бежал, не переводя дух. Укрывшись под изгородью, полковник отдавал приказания. Два-три лейтенанта тут же ушли. Остался майор и два рядовых.

— ...Что с вашими... орудиями? — спросил хриплым голосом полковник.

Я из 6-й батареи 231-го КАП. Имею два исправных орудия и три выстрела — шрапнели. Горючего нет.

— ...Уходите на Пирятин, — полковник выругался.

Пирятин занят. Нарастающий гул двигателей не позволил докончить фразу. Переходили в пике «мессершмитты». Заклубилась пыль, стучали очереди. Между полковником в мной оказались три-четыре старших командира.

Кто-то звал меня. Химинструктор! Связной ранен, что делать?

Я пытался пробиться к полковнику. Много людей, отстреливаясь, отходили к зарослям в болоте. Полковник обратился к командирам и потребовал их остановить.

Танки поминутно останавливались, то один, то другой. Полковника со всех сторон обступили люди.

Мощная волна подняла неулегшуюся пыль ж больно ударила в лицо. Выстрелы сотрясают воздух. 122-миллиметровая пушечная батарея! Я оглянулся. Крайнее орудие находилось в 150 метрах. Выстрелы следовали один за другим.

Ближний танк остановился, что-то мелькнуло в пыли. Башня, сорванная ударом, воткнулась стволом в землю, преградив путь. Три танка пылали рядом.

Замешательство, вызванное стрельбой пушечной батареи, длилось недолго. Танки возобновили огонь. Выли мины. Свистели на все лады осколки, пули.

122-миллиметровые орудия произвели еще несколько выстрелов и начали сниматься. Я не мог приблизиться к полковнику. Просвистела длинная очередь. Автоматчики проникли в хутор.

Полковник повернулся. Что делать огневым взводам 6-й батареи? Я доложил, что в Пирятине танки.

— ...Людей сюда, — полковник бросился к людям, которые тщетно пытались остановить пришедшую в расстройство цепь.

Меня поражало неправдоподобие происходящего. Сотни, тысячи людей, будто потеряв рассудок, бегут в поле, где нет никаких укрытий. Наконец, они приостановились. Залегли, кажется, начали стрелять.

Полковник сказал: «Людей сюда». Что же делать? Старший на батарее несет ответственность за вверенных ему людей и орудия... Да... но на данный момент в Запорожской Круче карабины орудийных номеров окажутся, может быть, более к месту, нежели там, где я их оставил.

Я должен дать отчет в моих поступках моим непосредственным начальникам. Но я не знал ни должностей, ни фамилий, ни намерений ни одного из лиц, чьи приказания выполнял последние часы... Я обязан повиноваться. А последствия? Не стоит думать об этом!

Последние защитники

И все же место старшего на батарее в огневых взводах. Нужно возвращаться, прошло столько времени. Что ждет меня на ОП?

Солнце касалось горизонта. Широкая тень бугра закрыла тропу, тянулась к болоту. Прохладно, не стесняет дыхание удушливо-горячий дым разрывов.

Позади выли и рвались снаряды. Похоже, немецкая артиллерия усилила обстрел хутора. Снялась ли 122-мм батарея?.. Не из нашего ли, 2-го дивизиона?

Тропа под обрывом вела в глубь болотных зарослей. Я повернул в поле. Молотилка... Дым горящего танка полз к хатам. Где же второй подбитый танк?

— Товарищ лейтенант... там... глядите, — химинструктор замедлил шаг.

В гуще толпы, которая бежала мимо хат, рвались снаряды. В огородах пусто, я не видел на ОП 2-го орудия. Просвистела в вышине пуля. Навстречу со стороны молотилки бежали люди, пять, семь, десять... Оборачиваются, стреляют. А этот машет... неужели Васильев?.. Дорошенко, орудийные номера...

Что это значит? Люди бегут... а орудия? Под обрывом столб дыма.

— Все кончено, — Васильев возбужден до крайности, в одной руке пистолет, в другой — обойма.

Лейтенант Васильев имел скверную привычку — говорить иногда загадками. Еще хуже то, что случалось это в самые неподходящие моменты. Васильев ушел с позиции? Кто разрешил? А орудия?

Васильев продолжал твердить: «Все кончено». Маловразумительный этот язык вывел меня из терпения. Что произошло? Я вынужден был призвать Васильева к порядку. Он обязан отвечать, как полагается!

— ...атаковали танки... шрапнель израсходована... тягачи горят... убитые, раненые... Я отвел людей... Орлов остался позади.

Меня охватило отчаяние, не хотелось верить. Как же теперь? Обратно! Первый день войны... вначале горели танки... потом — тягачи. Непостижима судьба!

Со стороны Пирятина летят, рикошетируя, нервущиеся бронебойные снаряды. Васильев стал собирать людей. 12 человек... И это все?

— Нет... — Васильев ткнул пистолетом в сторону болота. — Девять раненых... и там не знаю, сколько уцелело...

Васильев повернул людей, и под прикрытием бугра все двинулись на Запорожскую Кручу. Тропа за поворотом вы-шла из зоны мертвого пространства. Стала видна молотилка. Поодаль танк стрелял вдоль обрыва. Позади бежали три-пять человек.

Поле, стог соломы. Показались крыши хуторских домов. Со стороны Пирятина летят танковые снаряды, с противоположной стороны — мины, пулеметные очереди.

Огневые взводы пришли в замешательство, залегли. Два человека ранены. Часть людей бросилась назад к обрыву.

Танки уже вышли на окраину хутора Запорожская Круча. Оборонявшиеся оттеснены к востоку. Они держались в северной части хутора и в поле, где продолжали гореть подбитые танки.

Васильев стал возвращать людей. Со мной находился Смолин, три-четыре орудийных номера, подоспел Дорошенко.

Налетели «мессершмитты». Две пары. Те, кто оборонялся у горевших танков, начали отходить. Среди хуторских хат, в огородах, рвались мины. Перебегали люди. Кажется, фигура полковника.

Огневым взводам осталось преодолеть три сотни метров. Навстречу пулеметные очереди, двигаться невозможно.

— Товарищ лейтенант, немцы! — крикнул Дорошенко.

С запада к хутору приближаются немецкие пехотинцы. «Огонь!» Орудийные номера начали стрелять. Послышался лязг гусениц. Во дворе танк. Расстояние не более трехсот шагов. Если не отсечь пехотинцев, они пробьются к танку.

— Туда! — указал полковник. — К болоту всем! Быстрее!

Взвыли снаряды. Строение, стоявшее во дворе, всколыхнулось и рухнуло. Грохотали разрывы. Позади я увидел Васильева. Следом бежали шесть человек.

— Отходить!

Собралось 8–10 человек... А остальные?

— Еще не подошли.

Снаряды рвались на всем пространстве от хутора до болота. За хатами урчали танки. Все, кто был поблизости, стреляли вдоль улицы.

Большая группа — около ста человек — поспешно отходила к зарослям, кажется, те, кто оборонял хутор Запорожская Круча.

Под изгородью Дорошенко, Смолин, два-три орудийные номера продолжали стрелять. Васильев удалялся. Когда подойдут остальные? Еще немного, и путь будет отрезав. Нужно возвращаться назад.

Я бежал вдоль обрыва. Двести, триста, пятьсот шагов. Встретил Орлова. «Живее, всем бегом!» Пять раненых совершенно не могли двигаться. Их тащили на плащ-палатках. Кричат истошно, требуют пить, видно, не сознавали, что происходит на белом свете, и почему их, терзаемых болью, безжалостно волокут куда-то.

— ...Что делать? — остановился Орлов. — Может, в хатах, там, в конце... жители...

Когда я шел с капитаном, видел строения, обнесенные изгородью. Заняли их немцы? Подходящее место для раненых. Жители, несомненно, оказали бы им помощь.

Незатихавшая стрельба и стоны подстегивали орудийных номеров, и они, не переводя дух, тащили к сараям своих неспособных двигаться товарищей. Тропа вела дальше к сараям на отшибе. Орлов взмахнул рукой — путь свободен — и побежал, не оглядываясь. В конце тропы он убавил шаг, опустился и пополз. На бугре поспешно отходили люди, вытесненные из хутора. В огородах три танка развернулись, уступом один за другим вели огонь.

Раненые, будто предчувствуя перемену, притихли. Еще не всех перенесли. Орлов привел старушку. Следом подошли три женщины и стали, опустив руки. Подвинулись ближе, с плачем и причитаниями начали укладывать раненых.

Всего девять человек. Два скончались по пути к сараям. Три или четыре не приходили в сознание. Горестные минуты!

Выжил ли кто-нибудь из них? Живы ли женщины, пришедшие по зову Орлова? Не знаю... В сердцах крестьянок, и в самозабвенном стремлении отдать доброту своих душ страждущему воину и заключается вся исцеляющая сила медицины на поле боя.

Наши раненые товарищи избавились от мучительной смерти, которая неминуемо ожидала их всех, оставленных в поле. Участь раненых удручающе действовала на орудийных номеров.

В хуторе слышались автоматные очереди. Танки — их осталось шесть или семь — продолжали стрелять с места. А в поле, которое отделяло сараи от спасительных зарослей, рвались мины, свистели пули. На этом пути огневые взводы потеряли еще два человека. Один ранен в начале, другой погиб перед обрывом.

Внизу густые заросли. Со стороны молотилки пролетали танковые снаряды. На болоте рвались мины.

До обрыва три сотни шагов. Нужно принять в сторону, потому что справа отходили последние защитники хутор» Запорожская Круча. Их беспрерывно обстреливали танки.

Река Удай

Я не удержался на склоне и полетел вниз под обрыв. Там нашел Орлова, десять-пятнадцать командиров и шесть орудийных номеров. Увидел обвитую бинтами голову, старший лейтенант, один из связных полковника. Он сказал, что большая часть людей оттеснена в юго-восточном направлении к дороге. Ушел и полковник. Старший лейтенант не знал ни фамилии его, ни должности.

Люди спешили в глубь болота, стараясь уйти от разрывов. Сопротивление, оказанное противнику в Запорожской Круче, не возводило танкам отрезать остатки подразделений, зажатых между окраиной Пирятина и хутором. Немцы пытались исправить упущение, усилили обстрел болота и зарослей на западном берегу реки Удай.

Скоро я увидел Васильева, орудийных номеров. Всего 19 человек, 16 карабинов, пулемет, 4 автомата. Куда идти? Этот вопрос интересовал каждого. Позади снаряды рвались непрерывно.

Заболоченная пойма реки густо поросла ольхой, камышами, осокой. Небольшие островки посуше все заняты людьми.

Хлюпала вода, ноги вязнут в грязи. Я остановился на островке. Полно людей, присесть негде. Раздаются недовольные выкрики.

Вечерело. Впереди шагал Васильев, остановился.

— ...давайте сориентируемся... спросим, куда идти.

Среди деревьев прогрохотали четыре разрыва, потом еще четыре. Васильев махнул рукой и двинулся дальше.

Болотная растительность становилась выше и вскоре перешла в прибрежный ольховый лес. Жужжат тучи мошек, комаров. Затхлый, тяжелый запах болота стеснял дыхание. Людей еще больше... Многие спешили куда-то, другие устраивались на отдых.

Начало темнеть. Идти все трудней. Сплошные, сросшиеся колючими ветвями, почти непроходимые заросли. Только под ветками в самом низу были ходы, проложенные лесным и болотным зверьем, мы буквально продирались шаг за шагом. Неожиданно я услышал плеск воды. Река Удай. Ширина ее не превышала ста семидесяти метров. В воду свисали подмытые корневища.

Под деревьями сумерек, духота. И тут люди — преимущественно начальствующий состав — отбиваются от насекомых, бродят по берегу, иные сидят безучастно. Много раненых. Ни у кого нет топографической карты.

Немецкая артиллерия усиливала обстрел прибрежных зарослей. Все опасаются преследования. Нужно переплыть реку. А там за рекой что?

Быстрое течение несет подседланных лошадей, они оглашают берега жалобным ржаньем. Люди пытаются спасать их, гибнущие животные увлекают их ко дну.

Становилось все темней. Шальные снаряды рвались в верхушках деревьев. Огневые взводы шли по течению вниз. Васильев обнаружил тропу, она привела к кладке. Под берегом досок не было. Сохранилась только сваи, часть настила. Это облегчило работу спасателей. Часть лошадей удалось выловить, они дрожат, не держатся на ногах.

Доносились автоматные очереди. Преследование, по-видимому, не прекратилось, не затихал обстрел.

Людей на берегу реки не меньше, чем в болотных зарослях, и снаряды попадали в цель. Измученные, они бродили а места на место группами и в одиночку.

Огневые взводы двигались дальше. Торфяной берег подмыт на всем протяжении, обвалился. Повернуть обратно?

— ...Теряем время попусту, — говорил Васильев, — давайте решимся... не умеющие плавать, ко мне!

Набралось немало, треть людей. В это число включены и те, кто имел легкие ранения.

— Что же делать? Ремни вязать?.. — говорил Васильев, — Нет, не годятся... всего двадцать метров.

Жужжат насекомые. Люди отмахивались безуспешно пилотками, ветками.

— Пошли к лошадям... Снимем оголовье, поводья... подпруги, — надумал Васильев.

Канат связан, растянут между сваями. Начали переправляться. Явилось много желающих. Толпа хлынула в воду, оборвала канат.

Людей на восточном берегу ничуть не меньше. Густой заболоченный лес. После короткой остановки орудийные номера осмотрели оружие, двинулись дальше.

Темнота непроглядная. Отовсюду слышался шум, говор.

— Отзовитесь, двести тридцать первый КАП! — раз за разом наши люди называли фамилии командиров.

На поверхности воды поблескивает отражение звезд. Заводь. Болотный гнус, квакают лягушки. Я прошел по берегу в одну, другую сторону. Где кончается вода? Никто не знал.

Вперед. Ноги погружаются в ил, вода выше пояса не поднималась. Ширина заводи такая же, как реки Удай.

Лес, болото, мокрый луг. К 21 часу огневые взводы вышли на дорогу, которая привела к населенному пункту. Подмокший фонарик едва светит. На указателе: Деймановка.

— Деймановка... — произнес Васильев. — Я слышал название.

Да, Деймановка — район сосредоточения 1-го дивизиона к исходу сегодняшнего дня.

— Может быть, первому дивизиону больше... повезло... чем нам, — продолжал Васильев. — Первая батарея, пожалуй, не снялась с позиции, хотя такие, как младший лейтенант Зайцев, вряд ли станут ожидать, пока сомнут танки...

Да, Зайцев предприимчивый парень, выручил.

— ...снарядил безнадежные шрапнели... Нет, лучше сказать так... шестая батарея без горючего пришла в район сосредоточения, чтобы отразить атаку танков шрапнелью первой батареи.

Васильев, очевидно, пытался поддержать свой дух и мой тоже. Мы все нуждались в этом. Состояние всеобщего хаоса не оставляло никого в покое. На восточном, как и на западном берегу реки Удай, тысячи, десятки тысяч людей. И никакой организации.

— Что ж... кого-нибудь найдем... если не в Деймановке, так в другом селе... может быть, наш полк успел переправиться, — утешал себя Васильев.

Потеря

В течение следующего получаса мы занимались на ходу расспросами и поисками. Ни подразделений, ни отдельных лиц нашего полка в Деймановке не обнаружили. Обескураженные смятением и темнотой, вышли на южную окраину села. Многотысячные толпы двигались во всю ширь дороги глухо шумевшим потоком.

Огромная масса шла и шла в непроглядной темноте мимо, обтекая всякого, кто терял взятый ею темп. И в безостановочном, неудержимом движении слышалось что-то живое, несущее в себе неукрощенную силу, способную завтра стереть бесследно клеймо поражения, чувствовались присутствие духа, воля к борьбе.

Всеобщий ритм влек подавленных, смертельно-усталых людей. «Куда?» — спрашивали они друг друга и брели в неведении дальше.

Есть ли состояние, сравнимое с тем, когда военный человек обнаруживает вдруг, что начало, которому он повиновался, исчезло, бесследно растворилось в хаосе. Он предоставлен сам себе, лишенный надежды выпутаться из сетей, куда попал не по собственной воле, а потому, что сохранял верность слову присяги. Бездеятельность невыносима, и он двигался, т. е. делал тяжелую, утомительную, без всякого смысла работу, и делал потому, что всякая остановка, неподвижность вызывали мысль о поражении, и, может быть, близкой капитуляции перед силой, против которой он так долго боролся.

Куда идти людям, которые именовались огневыми взводами 6-й батареи? Где командиры и другие подразделения 2-го дивизиона и где полк?

Размокшая обувь утяжеляла шаг, терла ноги. Снаряжение, одежда липли к телу. На обочине люди выжали одежду. Раненые не могли тронуться с места. Им необходимо подкрепиться пищей, сделать перевязки, отдохнуть. Три человека остановились. Их поглотила темнота.

Дорога, по-видимому, шла на бугор. Взлетали немецкие ракеты, а когда они гасли, со всех сторон светились огни пожаров. Стало обозначаться направление потока. Он двигался преимущественно на восток.

В селе Шкураты было решено остановить огневые взводы. Привал. Расспросы на ходу никаких результатов не дали. Но я уверен, среди тысяч людей есть кто-то свой, неважно кто, рядовой, командир или начальник. Нужно приняться за поиски, установить место нахождения начальников.

Темень непроглядная. Пыль и глухой неумолкаемый гул бредущей толпы. Различаются силуэты — ни лиц, ни званий, ни должностей. Темнота и пыль, безнадежность положения уравняла всех. Огневые взводы сошли на обочину и остановились в том месте, где дорога на выходе из села круто поднималась в гору.

Васильев распорядился переобуть обувь. Отдых 30–40 минут. Старший — Орлов. Мы вдвоем — Васильев и я — вернулись на дорогу продолжать поиски.

Во мраке шли молча люди. Одни быстрей, другие медленней. Ни рядов, ни шеренг.

Вначале мы держались вместе, потом разделились, Васильев остался на выходе из села. Я поднялся на бугор и пошел дальше, время от времени выкрикивал фамилии, номер полка. Из темноты немало таких, как я, взывали и людскому морю. Изредка слышались ответные возгласы.

— Кто вы? — рядом со мной остановился человек. Я пригляделся — капитан Рахний.

— Разве двести тридцать первый КАП ушел на Пирятин? Беда... Еще три дня назад ему было отдано приказание двигаться в район Лохвицы... Мы котелком собирали бензин для машины делегата связи.

1-й и 2-й дивизионы, я знаю, вчера вошли в Пирятин.

— Что же случилось, как полк попал в Пирятин? — сокрушенно спросил капитан.

Я рассказал о 6-й батарее после Яблоновки и о том состоянии, в которое пришли наши подразделения из-за отсутствия снарядов и горючего, о посещении 1-й батареи капитаном Значенко, о том, что произошло на южной окраине Пирятина и последних выстрелах орудий 6-й батареи.

Спутники капитана — решительно настроенные командиры — стали спрашивать о судьбе людей в болоте и обстоятельствах боя в Запорожской Круче.

— ...Что делается на востоке, трудно сказать, — говорил Рахний. — Командующий пятой армией отдал приказание создать сборные пункты по течению реки Удай. С рассвета специальная группа командиров начнет организацию подразделений, включая всех людей, кто способен действовать.

На вопрос о том, что делать огневым взводам 6-й батареи в данный момент, капитан ответил: «Продолжать движение...»

— Куда?

— Туда, куда все идут...

— Как долго?

— Пока встретите своих, явитесь на сборный пункт... Я вернулся в село. За обочиной, там, где остались огневые взводы, их не было.

Пыль и толчея близ дороги могли заставить Орлова отвести людей в сторону. Нет, ему указано место... и прошло более часа.

Я осмотрел обочину на одной стороне дороги, на другой, заглянул в ближние дворы и огороды, поднялся на бугор, выкрикивал фамилии. Из темноты появлялись человеческие силуэты... люди шли и шли, никто мне не отвечал.

Со всех сторон взлетают ракеты. Изредка раздавались очереди то в одной, то в другой стороне.

Долго я кружил, осматривая дворы, возвращался к месту привала, звал... тщетно. И вдруг услышал свою фамилию. Расталкивая людей, я бросился вниз по спуску. Васильев!

— ...Вы? Куда они пропали?.. Этот Орлов... Я обыскал все... хаты, дворы, огороды... Хорошо, вас встретил... Пошли, наши люди где-нибудь недалеко.

Два голоса оглашали выкриками темноту. Снова и снова мы осматривали обочины, начиная то с одного, то с другого конца села.

— Орлов увел их в сторону... уснули... десять суток без отдыха... давайте начинать снова... — говорил Васильев.

И мы начинали еще и еще. В течение трех часов не прекращались поиски. Село Шкураты от первого до последнего двора, обочины на два километра в обе стороны были осмотрены и обшарены самым тщательным образом. Все усилия оказались напрасными — девятнадцать человек словно провалились сквозь землю. Все до единого!

На сборном пункте

Мы вдвоем — Васильев и я — самые одинокие среди тысяч людей. Меня не покидает сознание вины ни на минуту. Опрометчивость непростительная. Оставить людей на попечение младшего командира, уйти обоим. Увел кто-то из старших. Приказано всем двигаться — это требование несколько раз повторял мне капитан Рахний. Что я скажу командиру батареи?

И мы продолжали поиски, звали, вглядывались в лица. Толпа валит безостановочно. Немало и таких, кто не мог устоять перед соблазном присесть. Опустившись на землю, они тут же засыпают.

В Макеевку, село, расположенное дальше на берегу реки Удай, мы вошли на рассвете. Повсюду во дворах, на улице — спят люди. Поиски продолжались. И снова мы в общем потоке. Он катился к селу Пески. Начал моросить дождь.

Наступило утро 18-го сентября. Пески. Дождь притих.

— Что ж, начнем с этого овина, — Васильев тер красные, слезящиеся глаза. Под стенами строения вповалку спят люди. — Кто ищет, тот всегда найдет... — на лице Васильева скользнула печальная улыбка.

Мы не прекратим поиски ни за что! Два десятка орудийных номеров — наших солдат — встретятся в этой деревне или в следующей. Если не все, то часть, хотя бы один, но сыщется непременно. Удрученный Васильев принялся за расчеты.

— Виной темнота... в Шкуратах мы потеряли три часа... Если их увели, то это произошло раньше, чем мы хватились... Полтора часа ушло на обследование Макеевки, не менее двух часов заняли расспросы в дороге... Мы двигались беглым шагом, значит, они недалеко, в двух-трех километрах. Пошли!

Поток людей стал редеть. Многие оседали в прибрежных зарослях, каких много на северном берегу реки Удай. Два лейтенанта, о которыми я разговорился, уверяли, что противник на дороге, которая подворачивала то в одном, то в другом месте к противоположному берегу. Мы осмотрели лесистые бугры, никаких результатов.

Люди останавливались ненадолго у колодца и устало брели дальше. Преобладает по-прежнему начальствующий состав.

Днем вести поиски легче. Но результат тот же. Никакого следа орудийных номеров. Никто не видел ни их, ни людей других подразделений 231-го КАП.

На участке дороги за селом Пески изредка проходили машины. В кузовах, на подножках теснились люди.

Следующее село называлось Постав-Мука. Возле школы — сборный пункт. Толпятся люди. Под деревьями — подседланные лошади. Во дворе — кавалеристы, полторы-две сотни. Они обслуживают сборные пункты — регулируют движение, несут охрану, дают справки.

Все те, кто шел со стороны Песков, останавливались, строились, и в таком порядке попадали во двор школы, С двух сторон стояли шеренги молчаливых командиров. Рядовой состав составлял отдельную небольшую группу. Старшие командиры, отдельно политработники, техники и интенданты направлялись к правой шеренге. Все остальные проходили в дальний конец и распределялись по подразделениям. Назначались командиры. В ожидании своей очереди мы слушали полковника-пехотинца, возглавлявшего работу на сборном пункте.

— ...созданные подразделения сохраняются в своем составе. Двигаться на село Городище, где сосредоточиваются все части войск, сохранившие боеспособность... будет объявлена дальнейшая задача. В западном направлении противник остановился в районе Пирятина. Южнее реки Удай действуют мелкие разведывательные группы моторизованных частей.

На душе стало легче. Утешает и то, что движение приобретало признаки организации.

— Становись! — подал команду капитан-артиллерист. — Оставлять свои места в строю запрещается, все знают? — он повернул строй.

— ...разрешите вопрос? — послышался голос.

— На ходу, — ответил капитан.

Строилось другое подразделение.

— А как же с огневыми взводами? — проговорил Васильев. — Товарищ капитан, разрешите вопрос, мы потеряли людей... — и начал объяснять.

— Почему молчал? — спросил капитан. — Выйти из строя!

Мы вернулись во двор, где собрался рядовой состав. Никого не нашли. Поиски продолжались. На окраине примкнули к группе, собранной из тех, кто спал под копнами слева от дороги. Возглавляли ее подполковник-пехотинец ж старший батальонный комиссар. Я видел обоих раньше во дворе сборного пункта. Группа довольно разнолика. Стало известно, что в районе села Постав-Муки командующий войсками Юго-Западного фронта со своим штабом продвигался к Городищу.

— Ну, в таком случае лучше держаться подальше от Городища... Крупные штабы притягивают не только авиацию... увяжутся и танки, — говорил человек средних лет с отпечатками утерянных прямоугольников на петлицах начальствующего состава.

— Где знаки различия? Почему позволяете себе обсуждать приказы? — прервал старший батальонный комиссар. — 1 Задача, поставленная подполковником, должна выполняться всеми... Вы обязаны пресекать нарушения воинской дисциплины, а не заводить такие разговоры. Вы кто такой?

Возмущенные люди требовали объяснений. Стоит ли ожидать развязки? В последние дни мы были свидетелями многих подобных сцен.

После очередного осмотра обочин мы вернулись на дорогу. Она шла по краю береговых зарослей. Позади послышался гул двигателя. Машина! На повороте она снизила скорость. Припомнив уроки вольтижировки^[31], мы разом схватились за борт. На люди, сидевшие на дне кузова, стали отталкивать.

Толчок, и я влетел в кузов, почти одновременно с Васильевым.

Разбирательство происходило на ходу. Прежние пассажиры — люди тыловых служб — после непродолжительного сопротивления покинули кузов. Можно присесть.

Скорость стала увеличиваться. Машину трясло и бросало, вот-вот перевернется. Люди, шедшие по дороге, поднимали руки, угрожали оружием. Шофер не сбавлял скорости.

— Теперь-то мы их нагоним, — радовался Васильев. — Давайте начнем наблюдение. Вы справа... я слева...

Нашим надеждам не суждено сбыться и на этот раз. Не доезжая села Лесная Слобода, двигатель зачихал. Машина замедлила ход, остановилась. Из кабины вылезли сидевшие там люди — техник-интендант и шофер. Оба смутились. Что с ними?

Интендант, хватая ртом воздух, спросил, где люди, ехавшие в кузове. Шофер открыл капот.

— ...мы приносим извинения, — сказал Васильев, — прежние пассажиры предпочли сойти, не дождались остановки... Вы набрали такую скорость...

Интендант в замешательстве бормотал непонятные ругательства. Шофер поднял голову...

— ...Горючего нет... кончилось... принесу, — он с ведром торопливо пошел в село.

Интендант, залезший было в кабину, выбрался оттуда. В руках — шланг.

— Он забыл... это, — и отправился вслед за шофером.

— Гм, оба ушли, — Васильев заглянул в кабину. — Такой верзила... интендант. Ему пушку таскать, а он банки консервные считает на складах.

Толпа быстро окружила машину. Началась посадка. Мы не собирались сходить. Через минуту кузов стал полон.

Позади снова гудел двигатель. Со стороны села Постав-Мука мчалась машина. Послышались выстрелы, свист пуль. Люди поспешно прыгали.

— Что такое? — удивился Васильев. — Стреляют... а шофер не возвращается... черт побери... придется сойти... — полоснула близкая очередь пулемета.

Люди метались в поисках укрытий. Машина в облаке пыли остановилась. В кузове пограничники. Застучали затворы.

— Кто едет в этой машине? — кричали, прыгая на ходу, пограничники. — Руки вверх!

Начались объяснения. Когда обе стороны готовы были пустить в ход оружие, я решил вмешаться. Вопрос касался, собственно, нас двоих — меня и Васильева. Но не так-то легко унять страсти. Я объяснил старшему пограничнику начало происшествия, свидетелем которого был.

— Ваши документы! — вскричал пограничник.

— Нет, — возразил Васильев, — предъявите вы документы. Зачем стреляли?

Все кричали, размахивая оружием. Неизвестно, чем бы кончилась ссора, если бы не «мессершмитты». Две пары пронеслись низко и, развернувшись, начали обстрел дороги.

Когда самолеты ушли, объяснения продолжались уже в умеренном тоне.

Пограничники преследовали ГАЗ-2А, на котором находились переодетые немцы. Под видом должностных лиц они курсировали среди отходивших в течение нескольких дней, уверял пограничник, отдавали приказания, сеяли слухи, следили за продвижением штаба фронта. Маскируются. Их видели на броневике, на «эмке».

Подошла машина с сотрудниками контрразведки. Из кабины вылез солидного вида человек с орденом и шпалами на полевых петлицах. Старший из пограничников доложил о положении дела. Пограничники бросились вслед за немцами.

Начальник дважды обошел ГАЗ-2А. Потом обратился к Васильеву, ко мне, осмотрел документы. Васильев рассказал о причинах, побудивших его и меня забраться в кузов, о том, что произошло после этого.

Возле машин появились новые хозяева. Оказывается, горючее в баке было. Военинженер второго ранга и другие лица закончили наружный осмотр.

В кузов набилось много людей, и не без труда мы заняли свои места. Машина тронулась.

В селе Лесная Слобода под низом раздался удар. Машина внезапно остановилась. Оборвался карданный вал. Несколько пассажиров получили ушибы. В адрес водителей полетели ругательства. Но все умолкли, когда выяснилось, что машина пришла в негодность и двигаться не сможет.

— И на том спасибо, — Васильев спрыгнул. — Проехали не менее десяти километров. Пойдем... на собственных ногах надежней, чем в колымаге диверсантов.

После осмотра верхней улицы мы повернули в лес, который лежал южнее. Начинался мокрый луг, заводь, камыши. Дальше — река, высокий, покрытый растительностью, противоположный берег.

— Наверное, полк ушел в другую сторону... По-моему, мы забрели слишком глубоко в собственные тылы, — говорил Васильев.

— Гденемцы? Говорят... на буграх, за рекой.

Сейчас всюду мерещатся немцы... Окружение, возражать бесполезно.

— Сколько туда? Не более двух километров, — продолжал Васильев, — толпы людей. Почему немцы не стреляют?

Кто знает? Поток двигается в восточном направлении. Васильев пожал плечами.

Мои шаги становились все медленней. Клонит ко сну, Голова на плечах кажется пустой и непослушной. Тело ноет. Одежда, обувь подсохли. Хочется есть. В огородах и в хатах все съедено.

— Послушайте, — раздался голос. Во дворе окоп, рядом три-четыре командира. — Чего вы дефилируете?.. Немцы обстреливают эти места...

Во дворе две-три воронки — мелкие, оставленные осколочными минами. Двигаться по-пластунски не было ни малейшего желания. Васильев спросил:

— А вы откуда?

— Со сборного пункта, — ответил старший. — Занимаем оборону... подразделение... Ожидаем смены, после пойдем дальше.

— Куда именно?..

— На Городище. Говорят, там командующий войсками фронта и его штаб...

— А дальше?

— Начальство решит.

— Где рядовой состав? Мы разыскиваем своих людей...

— Не знаю... Направляют всех в Городище.

— Похоже, недалеко конец пути, — решил Васильев. — Наверняка, мы нагоним огневые взводы.

— Э-э, товарищ лейтенант... Может быть, и конец, а может быть, только начало, — загадочно ответил командир.

На верхней улице мы присоединились к группе командиров и вместе с ними двинулись дальше. Утро наши попутчики провели в Лесной Слободе и подтвердили, что штаб фронта, по-видимому, уже в Городище.

В группе — одиннадцать человек, в основном лейтенанты. Два старших, один военврач. Делились друг с другом рассказами о своих злоключениях. За рекой послышались странные звуки. В воздухе что-то протяжно взвыло, и за хатами поднялось облако белого дыма.

— Не знаю, что это за штука, — отозвался капитан-артиллерист, старший из командиров, на вопросы окружающих, — постреливают изредка... и не поймешь... по-моему, миномет, но определенно не орудие.

...В конце мая 1942 года 595-й ОИПТАП РВК, в котором я продолжал службу, был снят с ОП в районе Вышне-Долгое и переброшен в район Обояни, восточнее Курска, где происходило сосредоточение наших войск для наступления. Там я снова услышал странные выстрелы. Их издавали немецкие реактивные минометы, впоследствии окрещенные «ванюшами» и «ишаками».

Многозарядные реактивные минометы состояли на вооружении у немцев, в отличие от наших «катюш», они предназначались исключительно для стрельбы химическими боеприпасами. Осколочных мин вплоть до середины 1942-го года они не имели. Стреляли дымовыми минами.

* * *

— Снова икнул ишак, — сказал старший лейтенант.

Звуки, которыми сопровождался выстрел, действительно чем-то напоминают икоту животного. Захлопали разрывы. Тяжелый, едкий дым медленно стлался по земле густым слоем. Вой подлетавших мин пугал людей. Так я впервые наблюдал стрельбу этого, в общем малоэффективного в те дня оружия.

Мы продолжали путь. В воздухе загудели моторы. Приближались «юнкерсы».

Люди стали рассеиваться в поисках укрытий. На дороге осталось лишь с десяток повозок. «Юнкерсы» начали пикировать.

Я укрылся в старой воронке. Васильев рядом. Мы меньше всего хотели потерять друг друга. Самолеты обстреливали обочины, поле. Один из командиров получил несколько пулевых ранений. С ним остались и все остальные.

Справа, на западном берегу реки Удай, тянулось болото, заросли. Слева — крутые, поросшие лесом, бугры.

Количество людей на дороге уменьшалось. Стало заметно присутствие женщин-военнослужащих.

В районе штаба фронта

16 часов. На подходе к Городищу начался очередной налет. Васильев укрылся за столбом шлагбаума.

— Теперь можно не сомневаться, штаб здесь, — произнес он, — уже третья бомбежка.

Городище — небольшое село, раскинулось по лугу. Две-три улицы. Слева — лес, возвышалась конусообразная высота с крутыми склонами. Местное название «Белая». Село пересекала дорога. Дома большей частью разрушены.

Пронзительно выли сирены. «Юнкерсы» пикировали, сбрасывали бомбы, строчили из пулеметов. Бомбежка продолжается более четверти часа.

— Сколько это будет тянуться? — спросил Васильев. — Пойдем вдоль кювета... и хаты недалеко.

Стоят ли ждать, когда разорвется последняя бомба, рядом штаб фронта, ему наверняка известно, где наш полк.

— Я уверен, здесь найдем наших людей, — Васильев залег, — дальше Городища они не ушли.

В кювете, наполовину залитом водой, укрылись женщины — сестры, врачи с зелеными петлицами медицинской службы. На противоположной стороне дороги — хаты. Во дворе счетверенные пулеметы на автомобилях.

— Зенитчики... почему не стреляете? — спросил Васильев. Лейтенант с папиросой в зубах водил пулеметными стволами вслед за самолетом.

— Идите ближе... кто вы? — потребовал лейтенант. — Приказано проверять... документы!

— Я ищу своих людей... огневые взводы шестой батареи двести тридцать первого КАП, — Васильев передал зенитчику удостоверение личности.

— Во время бомбежки все спешат укрыться и не думают о поисках... вы бродите... подозрительно. Сегодня поймали диверсантов, — зенитчик разглядывал документы. — Здесь много всяких частей, возможно, есть и ваши.

Васильев делился своими надеждами.

— ...Не знаю, — продолжал лейтенант, — движение прекратилось... немцы разбомбили мост, и все прибывающие скапливаются... в селе...

— Здесь штаб фронта?

— Вам это зачем? — насторожился зенитчик.

— Так... Слышал на сборном пункте в селе Постав-Мука... на дороге все толкуют об этом.

— Да... — подтвердил зенитчик. — Мы несем охрану Военного совета... Людей собралось много, а вот оружия нет, кроме наших пулеметов, да того, что в кобурах.

Зенитчик сказал, что на противоположном берегу реки Многи в лесу — автоматчики, позиции минометов. Они произвели по деревне с десяток выстрелов.

— ...в Городище штаб фронта? — говорил Васильев. — Что будет дальше?

— ...штаб фронта, штабы армий... тысячи человек, командиры, начальники. Сидеть под прицелом минометов, сложа руки, никто не станет, — лейтенант разговорился. — Все направляются на сборный пункт, в другом конце села. Идите в вы.

Во дворе сборного пункта находилось человек 15–20 командиров. Старший, подполковник-артиллерист, к которому я обратился, никаких сведений о 231-м КАП не имел. Поиски продолжались.

Во всяком месте, пригодном сколько-нибудь для укрытий, сидели и лежали люди — командный и начальствующий состав разных рангов, всех родов войск. Особенно много скопилось людей за огородами, где находились длинные и глубокие рвы, обвалованные насыпью. Бугрилась земля, поросшая густым бурьяном.

В двух-трех сотнях шагов лежал низкий заболоченный луг. Дальше — речка Многа. На другом берегу, в том месте, где течение делает поворот — роща, она тянется на север и на восток к подножию холма.

— За речкой кто... немцы? — спросил Васильев у рядовых, которые укрывались в бурьяне.

— Да, — утвердительно ответил один. Другой добавил: — Но, товарищ лейтенант, они какие-то... дурные... выйдет, поглядит в бинокль и скроется в деревьях... утром кинул с десяток мин... Глядите, вот воронки...

Мы прошли Городище из конца в конец, расспрашивали, прислушивались к разговорам. Снова вернулись ко рвам. Обращала на себя внимание разница в настроениях. Здесь преобладающее число людей держится бодро и на происходящее смотрит с каким-то снисхождением.

Далеко не все хладнокровно переживали неудачу, которая постигла наши войска и каждого из нас в отдельности! С утратой чувства локтя слабые теряли вид, с нескрываемым ужасом ожидали неминуемой гибели.

Но в общем моральное состояние людей характеризовалось духом дисциплины. Командиры и начальники продолжали нести службу, сохраняя присущую воину твердость духа и готовность к действию. Не претерпели существенных изменений нормы во взаимоотношениях.

В Городище — небольшой деревушке в двадцати километрах восточнее полтавского городка Пирятина — сосредоточилась масса людей. Десятки тысяч. Я не верю, чтобы не нашлись участники либо свидетели описываемых сцен.

Как и подавляющее большинство окружающих, мы выглядели не безукоризненно. Одежда в пыли, обувь истрепалась. И я, и Васильев избегали старших и обращались к младшим и равным по званию.

После очередной неудачи Васильев повернул к яме, где отдыхала небольшая группа командиров.

Вдруг все начали подниматься навстречу двум-трем генералам. Старший, генерал-майор, пехотинец, останавливался, отвечал на приветствия. Я узнал его фамилию — Алексеев.

Когда готовилась эта книга к печати, я занялся поисками генерала Алексеева и установил, что к моменту окружения в войсках Юго-Западного фронта числилось два генерала-пехотинца — генерал-майор Алексеев Л. Н. и генерал-майор Алексеев И. И. Один из них сыграл выдающуюся роль в событиях, которые разыгрались в Городище 19-го сентября 1941 года во второй половине дня.

Вокруг толпились люди.

— ...У нас достаточно сведений о противнике, — говорил генерал, — пехотные соединения продолжают на севере, западе и юге движение в прежних направлениях... танковые и моторизованные... частью сил перешли рубеж реки Сулы и стремятся уплотнить растянутые боевые порядки на восточном берегу... Данные наших разведывательных подразделений говорят о том, что возможность вырваться из окружения не потеряна... Командующий войсками фронта и штаб уверены в том, что командный и начальствующий состав, сосредоточенный в Городище, в этих чрезвычайных обстоятельствах без колебаний исполнит свой долг.

Генерал Алексеев, несомненно, принадлежал к числу тех людей, которых природа в первобытной щедроте своей одарила в равной мере внешностью и силой духа. Высок, строек и крепок, светлые глаза, в чертах лица — чистосердечие и твердость.

Не знаю, выполнял генерал Алексеев поручение командующего войсками или обходил людей, зная их состояние, побуждаемый собственным сознанием. Его влекло участие, внутренняя потребность поддержать другого, присущая людям высокой души. Вместе с генералом было несколько старших и высших командиров. Запомнился один — генерал-майор в одежде со старыми знаками различия на петлицах — ромбами вместо звезд. Он не принимал участия в беседе и помимо знаков ничем не отличался от окружающих.

Генералы направлялись дальше. Один из командиров окликнул Васильева. Я продолжал расспросы. Потом мы снова вернулись к людям, с которыми беседовал генерал. Часть их, по-видимому, его сослуживцы. Они говорили о вещах, не имевших отношения к обстановке.

— ...пойдемте, — звал Васильев, — я узнал... во дворе... штаб фронта... увидим командующего.

Кажется, мы выглядели довольно глупо, расспрашивая о 231-м КАП в штабе фронта, потому что тут же были остановлены.

— Кто вы? — подозрительно оглядев нас, спросил капитан-пограничник. — Что значит КАП и зачем вам штаб фронта?

— Корпусной артиллерийский полк.

— Мы заметили вас... — продолжал пограничник, листая документы. — Где ваша часть? Лейтенанты не знают... пришли в штаб фронта, чтобы навести справки. Этим, видимо, и объясняются наши дела... вы задержаны.

Не было никакого желания вдаваться в объяснения.

— Будем трогать, — сказал Васильев. Пограничники выкрикивали угрозы, стучали затворами винтовок. Мы прошли десяток шагов.

— Воздух!

Пост пограничников находился в средней части села Городище. В хатах стекла выбиты, голые стропила, вокруг пепел, солома. Под стеной приткнулась наспех замаскированная машина ГАЗ-2А. Соседние хаты, как и на противоположной стороне улицы, хранили следы бомбежки. Дальше, на южной окраине села, в саду за строениями, дымили обгоревшие машины.

Вдоль забора оборудованы щели. Под деревом с картой в руках сидел в обществе трех генералов командующий войсками фронта генерал-полковник Кирпонос. Я узнал по знакам различия на кителе со звездой Героя Советского Союза. Генерал-полковник Кирпонос имел репутацию талантливого и мужественного военачальника. Его знали все в войсках Юго-Западного фронта.

19 сентября, за день до своей героической гибели, генерал Кирпонос выглядел здоровым, но усталым и подавленным. На висках серебрилась седина.

Начался налет. Бомбардировке подвергалась дорога и дворы по обе стороны. «Юнкерсы» выходили из пике низко над садом.

Командующий и генералы не прекратили беседы. Один из генералов следил, не отрываясь, за самолетами. Когда «юнкерсы» начали обстреливать деревню, пришел еще один генерал. Обращаясь к командующему, он указал на ветки, срезанные пулеметной очередью, и пригласил занять укрытие. Генерал Кирпонос не спеша направился к щели.

— Эй, пограничник!.. — звал Васильев. — Забыл? Этот пройдет, — «юнкерс» делал разворот, — и мы будем двигать... до свидания... наши здесь!

Самолет летел, стуча пулеметами, над рекой снова взмыл вверх.

— Товарищи лейтенанты! — звал пограничник.

Васильев угадал: пограничник укрылся в окопе.

— В саду майор артиллерии... переждите... когда улетят.

— ...Мы преодолели опасность... пострашней бомбежки, — вежливо заметил Васильев, — если вы не возражаете, мы пойдем...

В саду под деревьями ровики разного профиля, наскоро отрытые углубления. Все заняты большей частью старшими командирами-артиллеристами. Десятки людей укрываются под забором, во дворе.

Майор подтвердил: да, он сотрудник штаба артиллерии фронта.

— Давайте, командиры, в ровик, потеснимся, бомбежка протянется еще десять-пятнадцать минут, — говорил майор, — двести тридцать первый? — он задумался. — Нет, не слышал, впрочем, ищите, в Городище много артиллеристов.

— Товарищ майор, разрешите задать вопрос... как обстановка? — обращение Васильева, кажется, смутило майора. Он подождал, пока затих вой «юнкерса».

— На речке Многе мост разрушен... на той стороне немцы.

Как дальше, что намерены делать люди?

— Командующий войсками фронта, по-видимому, примет решение.

Васильев выбрался из ровика, спросил разрешения уйти.

— ...если не найдете, присоединяйтесь к подразделениям другой части, — напутствовал майор.

19 сентября, от 16.00 до 18.00

В саду, опекаемом охраной штаба фронта, деревья густо увешаны плодами. Мы предпочли сливы. Миновали двор, опять попали в сад. Сидит младший лейтенант Зайцев, прислонился спиной к дереву, вскочил и, пожимая руки, звал в окоп, на бруствере которого лежали полуавтоматическая винтовка и вещмешок.

— Моя позиция, — втаптывая гильзы, объяснил Зайцев.

— ...через четверть часа вернулась поисковая команда с двумя ящиками ручных гранат, — рассказывал Зайцев о Пирятине. — Наблюдатель сообщил о танках... начался обстрел... орудийные номера заняли канаву вдоль улицы, вязали связки гранат... явился посыльный из штаба дивизиона... орудия, но мост... баки пустые. Я ожидал... танки... поднялся на крышу, вас уже не было, танки повернули на станцию... Снова посыльный... катить на руках... куда?.. ...Пешему не пройти. Пришли капитан Значенко, старший лейтенант Плешаков. Орудие к мосту... Начальник штаба полка сказал, что третий дивизион застрял в двух-трех километрах. Послышались выстрелы. Подошли с севера танки... Значенко распорядился материальную часть привести в негодность. Людей на переправу... и ушел вместе с Плешаковым... толпы людей. Автоматчики уже поливали огнем улицу... к орудиям не пройти... Я собрал человек десять. Танки Т-II стреляли из орудий и пулеметов... повернули к церкви. Поднялась стрельба, много людей, бежали к речке, в заросли. Танки вышли к церкви и начали обстреливать берег. Со мной осталось три человека... переплыли реку ниже моста. Уже темнело, когда я увидел в лесу машины с нашими знаками. Штаб полка. Капитан Значенко жег бумаги. Поехали, горючее кончилось. Стали подходить люди, говорят, третий дивизион в колонне был атакован танками... командир седьмой батареи лейтенант Полячков переправлял людей... погиб на мосту... Моих людей оставили на сборном пункте. Меня направили в Городище. Командир полка, комиссар, начальник штаба и человек тридцать командиров находятся на горе Белая, — он указал на конусообразную высоту, которая возвышалась над окружающей местностью. — • Тут выставлены посты, я представляю один из них, веду наблюдение за местностью. Вам нужно идти к командиру полка.

«Юнкерсы»! Зайцев стал стрелять.

В ровике рядом кто-то ругался и требовал прекратить стрельбу. Вздумалось шутить?.. Зайцев, не обращая внимания, стрелял, мы продолжали есть.

«Юнкерс» прошел низко над садом. Из ровика угрозы не затихали. На Зайцева один из людей направил карабин. Пришлось оставить еду и призвать его к порядку. В небольшой щели их оказалось полдесятка — шофер санитарной машины, товарищи.

Женщина-врач, прибежавшая по их зову, объяснила, что помощники ее страдают недугом, который обостряется при всякой опасности. Свое поведение санитары и шофер пытались объяснить боязнью, что «юнкерс» в отместку бросит бомбу в ровик.

Только живейшее участие врача заставило Васильева прекратить обучение тыловых специалистов хорошим манерам поведения. Он сунул в кобуру свой пистолет. Послышались хлопки. С южного берега речки Многи летели мины и ложились в болото, не долетая до огородов.

Разрывы затихли. Васильев снял висевший на шее большой цейсовский бинокль.

— Это вам, — торжественно произнес он, обращаясь к Зайцеву. — За услугу, которую вы оказали шестой батарее.

Зайцев в недоумении разглядывал примятую осколком трубу двенадцатикратного цейса.

— Не понимаю...

— ...вчера этим биноклем пользовался немецкий офицер, — Васильев набросил ремень бинокля на шею Зайцеву, — разглядывал Пирятин... Он погиб в своем танке под ударом шрапнели, которую вы собрали.

— Да? — смутился Зайцев. — Ну, разумеется... я не стал бы делать работу артиллерийского техника, если бы не верил отважным фейерверкерам шестой батареи.

Зайцев прихватил свою СВТ. Мы втроем двинулись в сторону высоты Белой. Зайцев спрашивал, что произошло, когда орудия 6-й батареи снялись с позиций.

— В той стороне стреляла наша третья батарея. Лейтенант Сотенский подбил четыре танка... Командиру полка докладывали, южнее Пирятина вела огонь с открытых позиций чья-то стодвадцатидвухмиллиметровая батарея, — сообщил Зайцев.

У подножия высоты Белой людей еще больше, чем в противоположном конце Городища, возле рвов.

Мы поднимались по крутому склону сквозь заросли. На вершине — небольшая терраса, деревья. Я увидел командира полка, старшего политрука Бугаева, капитана Значенко.

— Нашего полку прибыло! — встретил нас возгласом адъютант. — Сейчас доложу... очень приятно...

Нас обступили со всех сторон люди. Откуда? Не встречали такого-то? Видели то-то? Я вглядывался в лица. Ни Варавина, ни Юшко, ни Ревы. Через минуту мы стояли перед командиром полка.

— Товарищ майор... семнадцатого сентября в шестнадцать ноль по приказанию начальника штаба огневые взводы шестой батареи вышли на южную окраину Пирятина... — и я доложил о том, что произошло.

Летят «юнкерсы». Начался налет. Бомбы рвались на склонах. «Юнкерс» — все считали, что он потерял управление, — пронесся над террасой. Бомба вырвала с десяток деревьев, дым заволок склон. Стало тише.

Командир полка молча слушал и водил карандашом в своем блокноте. Вложил блокнот в планшетку, внимательно оглядел нас и обратился к одному из присутствующих:

— ...вот... видите?.. Вы ошиблись, утверждая, будто оба эти лейтенанта хотели тогда, под Черниговом, перейти к немцам... Что вы скажете теперь?

Подошел старший лейтенант Пономарев.

— Товарищ майор... немецкая колонна, в двух километрах. Вот там, — доложил он командиру полка.

Я оглядел местность. Внизу, у подножия высоты Белой, на берегу речки Многи раскинулись густые заросли. Справа — огороды, хаты, небольшая насыпь вела к мосту через речку. На востоке — обширная плоская равнина с двумя длинными стогами, они возвышались на средине расстояния между прибрежными зарослями и дорогой, которая проходила в полутора-двух километрах. Дальше — бугор, две-три хаты.

На дороге, примерно в километре от стогов, вытянувшись с юго-востока на северо-запад, — немецкая колонна: в голове 5 танков, 19 машин, около двух десятков мотоциклов, в хвосте 4-орудийная 105-миллиметровая батарея.

Майор Соловьев поднес к глазам бинокль.

— Похоже, они собираются атаковать... Передайте капитану Значенко... собрать командный и начальствующий состав... пять минут... Да... как наши машины?

— Удалось заправить, — ответил Пономарев. Явился капитан Значенко.

— ...пошлите узнать, в каком состоянии мостик на сенченской дороге, — распорядился майор Соловьев.

— Товарищ лейтенант, — сказал мне Значенко, — и вы, — он позвал еще одного лейтенанта, Свириденко, — видите мостик? Осмотрите... Времени... тридцать минут! Идите!

Мы — Свириденко и я — спускались к хатам, не теряя из виду опушку леса и мостик через Многу.

Свириденко рассказывал о судьбе батарей, зажатых в колонне севернее Пирятина. Весь день простояли без горючего. 17 сентября подошли немцы. Старший лейтенант Рева приказал подорвать орудия. Все, кто остался, к утру 18 сентября прибыли в Деймановку.

Свириденко торопливо шел впереди вниз по склону. Я припомнил места, где ходил с Васильевым.

— Стой! Дальше нельзя, берег обстреливается, — предупредили командиры, укрывшиеся в ровике под стеной хаты.

— Мы выполняем приказание... осмотреть мост... машины проходят и в лесу исчезают, — пояснил Свирнденко.

— Мое дело предупредить... а там, как хотите, — лейтенант вернулся в окоп.

— Зачем суетесь?.. Открытое место, подстрелят в два счета, — предупредил другой. — Пройдите назад, вот к тому месту... Наблюдайте...

Мы последовали его совету. Разрушена бомбами насыпь, торчат обломки бревен, доски. Было видно пять-шесть опрокинутых машин. Мостика как такового не существовало.

— Двинем напрямую... или вдоль улицы? — спросил Свириденко. Он остановился в нерешительности. — Поесть бы, может, найдем жителей в хате...

Хозяев не оказалось ни в одной, ни в другой хате. На улице встретился младший лейтенант Зайцев. Он хотел идти с нами и просил подождать, нужно предупредить товарища, которого оставил на посту.

— Время истекает... мы пойдем, — ответил Свириденко и продолжал рассказ. — Говорят, командир дивизиона со штабом и командиры батарей не сумели пробиться к Пирятину... Смотрите... что там происходит? — он замедлил шаг.

Три, пять хат северо-восточной части Городища у подножия высоты Белой, где мы находились, расположены несколько выше, просматривается поле за речкой, два стога, бугры на востоке. В немецкой колонне, кажется, ничего не изменилось. Танки на прежних местах, но стволы уже разведены в сторону Городища. Пехота — три-четыре подразделения — строилась у машин. Где же 105-мм батарея? Я увидел ее в зарослях по течению речки Многи, дальше на восток.

— Немцы готовы атаковать Городище... Успеем вернуться?.. — Свириденко перешел на бег.

18.00 — атака!

Многие окопы пустели. За крайним рядом хат, в огородах — построение. Четыре, пять шеренг протянулись на полкилометра. Со всех сторон подходили люди, — группами и в одиночку — и становились в строй.

Слива на обочине. Свириденко задержался и тряхнул, посыпались плоды.

— Идите сюда! — послышался громкий голос.

Во дворе полковник-пехотинец, пять-семь командиров.

— Негодяи! — возмущался полковник. — Где ваша совесть? Всякий порядочный человек спешит в строй... А вы?

Полковник не слушал объяснений.

— ...уклоняетесь от службы... командиры!.. Черт бы вас побрал... молчать! За мной! — он повернулся и повел всех в огород. Левый фланг строя скрыли прибрежные заросли, обозначенный правый — удлинялся все более. Непрерывно подходили люди.

Раздраженный полковник продолжал браниться. Мы оба, не имея возможности говорить, плелись — Свириденко с одной стороны, я с другой, — как телохранители, и оказались перед строем, в группе командиров, окружавших генерала Алексеева. Я видел его возле рва. Генерал Алексеев продвигался вдоль строя, отсчитывал ряды.

— ...ваш взвод, — генерал Алексеев подзывал одного из командиров.

Число их уменьшалось. Генерал не останавливался. Кто-то толкнул меня, и я оказался рядом с генералом.

— ...это ваш взвод, — он повернулся ко мне.

Следуя за полковником, я ожидал расправы и вот... поощрение. Взвод. Передо мной стояли люди. Пять рядов по шесть человек в каждом. Подполковник, рядом интендант со шпалами и ни одного лейтенанта, самый младший по званию — старший лейтенант.

Строй замер в тревожном молчании. Генерал удалялся к правому флангу, назначал командиров взводов.

Я стоял лицом к «моему взводу» и видел, что происходило позади строя. За огородом, на берегу речки Многи, в зарослях занимали позиции машины со счетверенными пулеметами. Числом не меньше десяти-пятнадцати.

К 18 часам генерал закончил расчет и возвратился на середину фронта. Воцарилась тишина. Только из-за речки доносился гул двигателей в немецкой колонне.

— Товарищи командиры и начальники! Вы стояли во главе войск и в течение трех месяцев сдерживали яростный натиск врага. Только ценой отвлечения сил с главного стратегического направления ему удалось взять верх... Армии Юго-Западного фронта окружены. Но подчинить нашу волю не удастся никому! Мы будем продолжать борьбу и сражаться, как положено воину, когда он присягал на верность Коммунистической партии и Советскому правительству... Я построил вас, чтобы объявить приказание командующего войсками фронта... атаковать вражескую колонну. Кроме пехоты, в ее составе есть несколько орудий и танков... Другие атаковали их в конном строю^[32], мы атакуем в пешем... и обратим в бегство! — генерал умолк и двинулся вдоль строя, вглядываясь в лица. Затем вернулся на середину и, возвысив голос, закончил: — Поведу вас я... направление атаки... стога... видите? И дальше... строения хутора на бугре. На-пра-во! За мной... марш!

Тишина сменилась топотом людей. Строй превратился в колонну. Голова уходила вправо, в сторону позиций счетверенных пулеметов, центр — прямо, хвост принимал влево.

За огородами начинались высокие, густые заросли. Передо мной бежал в колонне по четыре чей-то взвод, позади — мой. Справа и слева тысячи людей.

Блеснула вода. Речка Многа, с берега перекинут пешеходный мостик. Я вышел к воде, когда 105-миллиметровая батарея произвела первый залп. Рассекая воздух, с воем пронеслись снаряды. В то же мгновение хлестнула горячая волна разрывов. Снаряды разорвались позади.

И вдруг свист, треск и скрежет. Люди смутились, стали оглядываться, бросились на землю. Движение замедлилось. Я вспомнил о счетверенных пулеметах. Они начали стрельбу. Позади выкрики: «Встать, вперед!»

Люди прыгали с разбега в воду. Балансируя, я ступал по скользским доскам мостика. В воде торчали головы, поднятое оружие. Разорвалась новая очередь. Доски выскользнули из-под ног. В лицо ударила струями вода, меня что-то подняло и с высоты бросило в воду.

Я вынырнул, воют снаряды. Немецкая батарея перешла на беглый огонь. Грохотали разрывы, клубился дым. Над головою сверкали вспышки бризантных гранат.

Атакующие запрудили речку от берега до берега. Рвались снаряды. Мои ноги коснулись дна. Многие ранены, убиты. Коричневая вода становилась красной.

Мой взвод! Люди ловили ветки, карабкались на берег, ища укрытия. Некоторые выливали из сапог воду. Стоял невообразимый треск. Счетверенные пулеметы ни на мгновение не прекращали стрельбу.

— Вперед!.. — раздалась команда. Полковник, подняв оружие, указал в направлении стогов. — Командиры взводов! Без остановок... бегом... — и скрылся в дыму разрывов.

Позади бежали семь-десять командиров, кажется, «мой взвод». А по сторонам россыпью — пятьдесят, сто, двести, триста человек.

Навстречу хлестали пулеметные очереди. В ушах свист. Пули тыкались в землю. Справа, в облаках дыма, сверкают молнией выстрелы 105-мм орудий. Снаряды с оглушительным воем сверлят воздух. Рикошеты прошли под моими ногами, земля приподнялась, грохотали разрывы.

Навстречу, правее стогов, надвигались группы немецкой пехоты. Плещутся огненные точки автоматных очередей.

Пламя беспорядочно металось от центра к флангам, затухало и снова вспыхивало на участке от стогов и до ОП 105-мм батареи. Поле простерлось перед глазами плоской равниной, два длинных стога на середине.

Впереди бежал генерал и, не оглядываясь, жестами призывал принять вправо. Пронеслась команда: «Принять вправо!»

— Эй!.. С бинтами!.. — кричал кому-то полковник. — Вы... старший... подстегивайте их... не отставать!

Убитые падали. Раненые так и оставались среди воронок.

— Вы... поворачивайте всех левее, к стогам, — донесся хриплый голос. Команда, кажется, касалась меня.

— Внимание... внимание... — во рту пересохло, я слышал собственные слова, как чужие.

Рядом упал капитан, отбросив руку с винтовкой СBT. Я перехватил ее, поймал в прорезь зеленый мундир, нажал спуск. Магазин опустел. У погибшего на ремне — подсумок. Я заправил магазин. Бежал, стрелял, затвор застрял в крайнем заднем положении.

Счетверенные пулеметы поливали поле впереди огненными струями. Люди двигались цепью, на фронте полтора-два километра. У всех пистолеты, есть карабины, винтовки, основную огневую поддержку обеспечивали полтора десятка счетверенных установок, пять-шесть десятков пулеметов, не умолкавших ни на мгновение.

Сотни, тысячи людей бегут в исступлении, лица искажены, будто маски мертвецов... Капитан-артиллерист, майор в бинтах, политработник со звездочкой, лейтенант с черными артиллерийскими петлицами. Тела согнуты, движения упруги и стремительны... вскидывают оружие, стреляют, не останавливаясь, устремив глаза вперед, где плещутся вспышки автоматов.

Неудержимо двигались атакующие цепи. Правый фланг, возглавляемый генералом, обходил огневые позиции. Часть людей залегла под разрывами у самых стволов. Центр, который вел полковник-пехотинец, оставил позади стога, вырвался вперед. И лишь левый фланг, державший направление на танки, поотстал, разделился на две части.

Встречный огонь ослабел. Выстрелы и разрывы 105-мм орудий еще громыхали в поле, но они вели огонь уже на самооборону.

Немецкая пехота залегла. Расстояние 400–500 метров. Свист пуль усилился. Пехота отдельными группами стала поворачивать назад. Разнесся мощный возглас: «Ура!»

А справа стлалось плоское облако дыма, еще раз блеснула зигзагом молния, и грохот затих. Орудийные расчеты бежали к тягачам.

Счетверенные пулеметы непрерывно посылали очереди. Немецкие машины разворачивались под ливнем пуль, набирали скорость. Горят. Три... четыре... Дорога в полусотне шагов, в воздухе еще слышен запах бензина... не улеглась пыль. В гречихе брошенные мотоциклы, тела погибших. Склонившись к рулю, на развороте застыл мотоциклист. Другой лежит, раскинув руки, лицом в землю.

Наконец-то я могу остановиться. Тихо, не слышатся выстрелы. Никто не кричал. Ноют ноги. Пересохло в горле. Мокрая одежда отягчала движения.

Подходили, шатаясь, командиры. Мои товарищи! В ушах еще завывала тоскливо смерть, а на лицах светилось торжество. Противник бежал!

От «моего взвода» осталось пять человек: капитан-артиллерист, старший политрук, капитан-пограничник, старший лейтенант-артиллерист, старший лейтенант-пехотинец. Подошел еще один — лейтенант-артиллерист^[33].

В ночь с 19-го на 20-е

Позади, на фоне заходящего солнца, четко обрисовывалась коническая высота Белая. На востоке розовели поля. Группы людей брели, поднимаясь по склону. Южнее, в направлении села Окоп, двигалась пешая колонна. Много тех, кто принимал участие в атаке, оставалось в районе разгромленной позиции 105-мм батареи.

Я опустился на сиденье мотоцикла. Кто-то открыл пачку трофейных сигарет. Все закурили. Куда девались танки? Никто не знал.

Все мои недавние подчиненные старше, чем я. Моя командирская миссия пришла к концу. Куда идти? Всех занимал вопрос.

— Где генерал, возглавивший атаку? — спросил капитан-артиллерист. — Он был направляющим. Нужно оглядеться.

— Немецкая пехота ретировалась, часть машин ушла на Загребелье... остальные повернули на юг... Но куда исчезли танки? В обход Городища они не могли двинуться... речка, значит, там, — указал на север другой капитан, пехотинец. — Поэтому нам следует идти на северо-восток... к реке Суде. На восточном берегу, говорят, наши...

По-видимому, все в одинаковом состоянии. Кроме немецких пехотинцев и факелов над орудийными стволами я, кажется, ничего не помню. Видел танки, стреляли левее стогов, пехоту, убегавшую в беспорядке... Разворачивались мотоциклы, машины набирали скорость. Три-четыре, охваченные пламенем, горят на гречневом поле.

105-миллиметровая батарея произвела не менее ста — ста пятидесяти выстрелов. Дым разрывов еще стелется у стогов, в поле, и тянется к речке, скрыв заросли и подножие высоты Белой — последнего КП 231-го КАП. Возвышалась только вершина.

— Пошли... пристроимся к другим... вместе вернее, — предложил старший политрук.

Опускались сумерки. Мы шагали лощиной. Хотелось пить.

— Вода! — воскликнул капитан впереди.

Все прибавили шаг. Упершись руками, капитан прильнул к узкому ручейку. Пили все разом. Пили долго.

Двинулись дальше. Пограничник и пехотинец возвратились назад к роднику.

— Слишком твердо под ногами, — проговорил капитан. — Кажется, след гусениц, — он стал ощупывать землю.

Подсветили. Да... отпечатки траков. Прошел танк и не один.

— А может, трактор, а? — усомнился кто-то.

Нет... у тягачей шире гусеница, колея — уже. След оставили немецкие танки.

— Они, — решил капитан, — убоялись наших пистолетов и последовали за пехотой... не наскочить... Внимание, слушай мои команды, разобраться по два!.. Дистанция... пятьдесят шагов... Сигналы... короткий свист... стой, частый... вперед, свист без интервала... противник; все прочее голосом, команды дублируют все... потренируемся.

Капитан стал подавать сигналы. Раз, другой, третий.

— Ну, вот... а теперь, вперед!

Жужжат комары. В темноте подавала голос птица. Позади квакали лягушки. Мы уже порядочно отошли от ручейка.

— Внимание, ложись всем... Комиссар, пойдем со мной, — распорядился капитан.

Через десять минут оба вернулись. Капитан объявил: следы гусениц за оврагом повернули, танки двинулись, по-видимому, на север. Капитан решил идти дальше по дороге.

В темноте вырисовывался силуэт строения. Залаяли собаки. В степи хаты — одна, другая. Капитан ушел, и спустя немного, послышался сигнал «Вперед!». У ворот — две женщины.

— Кто занимает село? — спросил капитан.

— Никто, вы занимайте, — ответила женщина.

— В доме есть посторонние люди?

— Нет.

— Как называется село?

— У нас нет села...

— Ну... ваше поселение.

— Хутор.

— Называется как?

— А никак не называется, — женщина не прочь поговорить.

— Не может быть, — усомнился капитан.

— Дальше есть хутор... Селюков... там, — женщина взмахнула рукой в темноту, — а у нас без названия.

— Что же мы стоим, — спохватилась другая женщина, — заходите в хату... поесть.

— Мы спешим, спасибо.

— Подождите, я скоро... — женщина ушла, за ной последовала другая.

— Правду... сказать... последний раз я ел дня три назад, — капитан опустился на скамейку у ворот, — присядем...

Женщины принесли хлеб, молоко и стали рассказывать о том, что происходило на их глазах перед заходом солнца.

— Много погибло наших и немцев... упокой бог их души, — перебивая одна другую, сокрушались женщины, — страх.

— В какую сторону река Суда? — капитан поднялся. — Далеко?

— Верст десять-одиннадцать...

— Как называются села на пути?

— Исковцы... Сенча...

— Дальше?

— Там река Сула, мост. Капитан подсветил фонариком часы.

— Спасибо за хлеб-соль, пора в путь.

— Куда вы... на ночь-то глядя, останьтесь ночевать... нам боязно... утром пойдете, — просили в один голос женщины.

Дорога вела на северо-восток. Капитан время от времени останавливался, вертел свой компас, вглядывался в звездное небо. Определить кратчайший путь на Сенчу, крупный населенный пункт на берегу реки Сулы.

Выглянула луна. Стало светлей. Сквозь одежду проникал холод. Все встревожены, в течение трех часов не встретился никто из тех, кто участвовал в атаке.

Брала свое усталость. Донимает дрожь. Нужно передохнуть. Капитан после некоторых колебаний уступил общему настоянию. Невдалеке в свете луны виднелись копны, дальше — стог.

— Нет... — капитан возражал против стога. — Куча соломы, в копне спокойней... Старший лейтенант, дневалить вам... Через полчаса поднимите пограничника... вы... лейтенанта, — он обратился к Демченко, — глядите в оба.

Зарывшись в солому, я пытался согреться.

— Поднимайтесь... ну же... — тормошил кто-то, — тревога... под стогом люди.

Капитан сердился. Пехотинец-караульный утверждал, что в его смену под стогом никого не было.

— Я обнаружил, как только заступил, — шепотом возражал пограничник.

Неизвестный вооружен. Среди ночи кто придет к стогу? Во всяком случае, не местный житель.

— Свои не станут прятаться... он глядит сюда, — капитан опустил сноп, из-за которого наблюдал. — Уходить поздно... нападем... по два... пехотинец и лейтенант... в обход слева, пограничник и другой лейтенант... прямо... Комиссар со мной. Движение начать, когда я поравняюсь с третьей копной, — распорядился капитан.

До стога не более трехсот шагов. Каждый тыкал под ремни снаряжения солому, обмотана голова. Готово!

Под стогом, завернувшись в палатку, лицом к дороге стоит человек.

— Немец, провались он сквозь землю... — пехотинец зубами зажал трофейный штыковой нож, пополз. Колючая стерня царапала лицо, руки.

Упор локтем, движение коленом, рывок, снова коленом. Перемещаясь, я шаг за шагом приближался к стогу. Слышно дыхание пехотинца и мягкий, едва уловимый шелест отсыревших стеблей.

Приподняв пучок соломы, я огляделся. Стог в 30–40 шагах. Где человек?

Пехотинец толкнул меня. Послышались ругательства, глухие удары. Я бросился вперед. Схватка закончилась. Капитан, тяжело дыша, поддерживал человека, тот пытался унять текущую из носа кровь. Я узнал лейтенанта Обушного, начальника связи. Он нес службу караульного в месте отдыха командиров 231-го КАП.

— Я заметил вас... мало ли кто... свои не станут таиться... Отполз, хотел проследить, наткнулся... — говорил Обушный.

— ...Луна спасла вас... напялил немецкую шинель, — капитан недовольно прервал Обушного.

К месту происшествия подошел капитан Значенко.

— Свой своего... чтобы чужой духу боялся, — примирительно проговорил, пожимая руку капитану. Они знали друг друга... — О, вижу в твоей команде своих... Вы, товарищ лейтенант, медлительны... Что случилось? Почему не явились с докладом?.. Где тот, другой, кажется, Свириденко?

Я стал отвечать, но капитан остановил.

— ...хорошо... и то, что встретились. Отдыхайте, выступаем через час.

Я натолкнулся на лейтенанта из 1-го дивизиона. Он сказал, что полк, вернее, остатки командного состава, участвовали в атаке танков.

В таком случае, лейтенант знает, наверное, куда они девались?

— Израсходовали боеприпасы и драпанули.

— Куда мы идем?

— В Сенчу. На восточном берегу наши войска.

— Где Варавин? Лейтенант не знал.

Атака дорого стоила полку. Подразделения, действовавшие в направлении танков, потеряли, по словам лейтенанта, половину своего состава. В поле осталось много раненых.

Я продрог и проснулся. Все строились. Было темно. В строю человек сорок. Майор Соловьев подал команду. Строй пришел в движение.

В копнах много других людей, они подтягивались к полевой дороге, вслед за полком.

Быстрая ходьба согрела. Становилось жарко, но командир полка не убавлял шаг.

Западня

Глубокой ночью 19-го сентября колонна (около 40 человек, все то, что осталось от 231-го КАП) вышла к озеру на юго-западной окраине села Исковцы. Стояла мертвая тишина. Свет звезд отражался на поверхности озера. Слева вырисовывались хаты, а позади — длинная вереница людей, они подходили к озеру.

Произошла остановка. После недолгого отсутствия вернулся командир полка. Колонна двинулась. Слышны приглушенные возгласы. Командиры соблюдают порядок движения, подавались команды.

Разрозненные группы людей обретали вид организованных подразделений, принявших походный порядок. Мимо мельницы уже двигались компактные колонны, разделенные дистанцией в 150–200 шагов.

Брезжил рассвет. Под ногами полевая дорога. Пыль. Серые, низкие облака заволокли небо. Слева — обширное клеверное поле, ряды низеньких коричневых копен. Отсыревшая за ночь густая, тяжелая пыль улеглась и не мешала идти.

Показались хаты западной окраины Сенчи. На обочине, за углом клеверного поля, в окружении старших командиров стоял генерал Алексеев, организовавший вчерашнюю атаку. К нему являлись командиры проходивших частей, докладывали наименование, их численность и возвращались в строй.

Подошел и майор Соловьев.

— Двести тридцать первый КАП? Давненько мы не встречались... — проговорил генерал, — я слышал о ваших делах, выведите людей.

Мы остановились в полусотне шагов. Движение продолжалось. Подошло замыкающее подразделение.

— Товарищ майор... пойдете вслед за этой частью! — сказал генерал и беглым шагом направился в обгон колонны.

Хаты. Окраина Сенчи. Высокая, мощенная серым булыжником дамба гудела под ногами многих сотен людей. По сторонам глухие — угол к углу — плетни. Головные подразделения спускались вниз. Там болото, река, длинный деревянный мост, полоса луга, на восточном берегу нависает бугор, поросший кустарником, деревьями.

Берега, погруженные в сон, безмолвствовали. На улице — ни одного человека. Поют утренние петухи, изредка слышен лай собак.

Дистанции сократились, и колонна, изгибаясь, медленно приближалась к мосту. Головные подразделения вышли на мост и двигались дальше. Слышится гулкий размеренный шаг. Никто не ожидал коварной засады.

231-й КАП находился на дамбе. Высота насыпи достигала пяти-шести метров. Тишину внезапно нарушили пулеметные очереди, На восточном берегу кусты окутались дымом. Танки!

В последующие мгновения еще продолжалось движение. Два танка, громыхая по настилу, вышли навстречу. Из зарослей беспрерывно хлестали пулеметные очереди.

Командир полка повернулся лицом к строю и крикнул: «Ложись!»

Пули часто щелкали, высекая из камней искры, и разлетались вокруг. Командир полка приподнялся на мостовой, движением руки разделил строй и подал команду: «Прыгать всем с дамбы!»

Я находился во втором ряду и видел, что происходило на мосту и справа от дамбы. Многие люди были убиты или ранены. Танки шли, не сбавляя скорости. Головной — на середине моста остановился, произвел выстрел и стал пятиться назад ко второму, который стрелял с места. В зарослях шли три бронетранспортера, они вели стрельбу из пулеметов. На булыжнике — тела убитых.

Прыжок вниз... и я погрузился в болото. Пелена перед глазами. Пулиразбрызгивают воду, на поверхности кочки. Я хотел укрыться, но вместо кочек — тина, кувшинки.

Головной танк, не прекращая стрельбы, остановился напротив. Подошел второй. С насыпи броневики продолжали поливать болото своими очередями. Никакого спасения. Люди стали стрелять из пистолетов и винтовок.

Если болото недоступно для танков, то пулеметчики с противоположного берега просматривали его насквозь и, пристрелявшись, поражали людей на выбор, одного за другим.

Прошло, может быть, две или три минуты. Треск пулеметных очередей не затихал. Со всех сторон слышались крики, стоны. На дамбе рычат танки. Коченеет тело в холодной воде. Начал накрапывать дождь.

Оставаться в болоте, ждать безучастно гибели нет смысла. Это понимал каждый. Но всякого, кто поднимался, немедленно прошивали пули.

И все же люди вскакивали, там и здесь, бегут... и падают. Один на месте, другой успевал преодолеть десяток-другой шагов. Кто-то крикнул в предсмертном страхе, очередь плеснула грязь в лицо. Я огляделся. Позади за болотом плетень, хаты. Нет... я не хочу ждать. Будь что будет!.. Тот, кому суждено — умрет... но если не изменит удача, я уйду... Сколько тут? Короткая дистанция... и в конце — укрытие.

Слева кто-то сделал попытку подняться. Низко просвистели пули. Он вскрикнул и затих. В следующую минуту то же самое произошло справа... Пулеметчик стрелял без промаха.

Нет! Я не желаю более медлить ни минуты! Нужно действовать. Я готов. Пусть стреляет пулеметчик...

— Внимание!.. Всем, кто слышит... позади в двухстах шагах... хаты... бежать зигзагами... Я поднимаюсь по счету три... Начинаю отсчет... ра...а...з.., д...ва.., три!

Ноги провалились, в лицо хлещет вода, а над висками завывала смерть... Краем глаза я видел — бегут. Восемь, семь... шесть... четыре... три. Короткие очереди сменяются длинными, беспрерывными.

Он остался один... передо мной... в такт прыжкам отскакивала командирская планшетка, переворачивалась и снова опускалась. На углу дома он будто споткнулся, схватил руками планшетку и упал навзничь.

Мгновение — и я за стенкой. Ни одного человека. Неужели восемь... нет, больше... и ни один... не спасся? Движимый нетерпением и жалостью, я выглянул из-за плетня, но очередь отбросила обратно.

Кожух пистолета застрял в крайнем положении, я воткнул снаряженную обойму, оглядел двор. Возле колодца человек распростертый, лицом вниз. Мертв. С одежды течет вода, целая лужа...

С разбега я проскочил двор. Простучала очередь. Лежащий не шевелился. Я оглядел лужу. Не заметно крови. Он дышит вроде... Жив!

— Встать!

Он вскочил, в испуге мигая глазами, руки по швам. Старшина сверхсрочной службы Андреев... мой знакомый, несколько партий шахмат в тылах полка, когда я ремонтировал орудия... Постой... когда же это?.. Месяц назад, год... нет, больше... целая вечность...

Оторопевший старшина отстукивает зубами дробь. Подошел, с моей помощью, к хате.

— Товарищ лейтенант, перепугали... казалось, я умер... если бы не команда, наверняка пришлось бы отдать богу душу в этой вонючей трясине.

Старшина зашатался, скользнул по стенке и тяжело опустился на землю.

— ...невыносимо... — он не переставал стучать зубами, — сводили судороги... кровь стыла... кто-то крикнул... по счету «три!»... я бежал в тумане... вы... неужели не добрался... ни один... было человек десять.

На одежде старшины отверстия, оставленные пулями. Клочья свисали бахромой. Рассечен ремень. Портупея — через плечо. Андреев умолк, старался унять дрожь.

Небо заволокла серая мгла. Тучи касались крыш, медленно ползли к югу. Моросил дождь.

Раздался орудийный выстрел. Зарычал двигатель и вскоре заглох. Танк. Со стороны реки доносились очереди, одиночные выстрелы.

Старшина сидел под стеной довольно долго, опустив голову на колени. Поднялся.

— ...поесть бы... чего-нибудь.

Андреев выше среднего роста. Сухощав. 25–30 лет. На ремне пистолет, сдвинут вперед. Кобура расстегнута.

Прошло несколько минут. Может быть, явится еще кто-нибудь? За хатой в стороне дамбы снова урчал двигатель. Громыхнул выстрел, и танк стал удаляться.

Андреев расстегнул ремень, сняв кобуру, вылил воду, извлек магазин из пистолета.

— Товарищ лейтенант... — старшина умолк.

Я вернулся к плетню, раздвинул прутья. У моста в трехстах шагах слева стояли оба танка. Броневики держались на левом берегу. Видна была прислуга.

Многие люди в болоте не подают признаков жизни, но некоторые шевелятся то в одном, то в другом месте. Заметить нетрудно. Если видимость не ухудшится, их дело плохо.

Я вернулся к хате. Андреев, кажется, стал приходить в себя. По-моему, он выглядит вполне отдохнувшим. Будем собираться... Куда?.. Не знаю, но отсюда сейчас же нужно убраться... Пойдем на западную окраину, что предпринять, решим... Может, наших встретим кого-нибудь...

Препятствия начались с места. Первое — полсотни шагов, которые отделяют хаты, один ряд от другого. Никаких укрытий, бежать в гору.

Пулеметчики бдительно следили за болотом и прилегающей улицей. Но затих свист пуль. В одном дворе пусто, в другом. Под защитой строений мы продвигались на западную окраину Сенчи. Пули на излете глухо шлепаются в землю.

Во дворах — ни души. Хозяева то ли бежали, то ли попрятались, на зов никто не отвечал. Огорчает то, что на протяжении всей улицы не встретился ни один окруженец.

— По-моему, тут их не было... — высказал предположение Андреев, — смотрите, что делается в болоте. Мишени... Совершенно беззащитные, — он еще не оправился от потрясения, останавливается раз за разом, медлит в перебежке.

По пути к верхнему ряду хат, на склоне, огороды. Ботва уже пожелтела, на грядке помидоры, огурцы, дыни. Андреев стал есть. Ударилась в землю нуля.

— Уже из села стреляет... скотина... не даст перекусить.

Огурцы перезревшие. Андреев захватил сколько удалось, укрылся под кучей бурьяна, ест.

В огороде великолепный НП. Осмотр близлежащей местности на востоке и юге вызывает грустные мысли. Противник занимал противоположный берег реки на всем обозреваемом участке. Наша колонна двигалась, по всей вероятности, без походного охранения и угодила в западню. Перед мостом, справа от дамбы, в болоте и зарослях, прижатые пулеметными очередями, ожидали своей участи не менее двух-трех сотен человек. Дневное время. Шансы на спасение мизерные.

Внизу, на краю болота, дым. Разорвалась мина, одна, еще одна. Строчат пулеметы. Стрельба слышалась и на юге, ниже по течению Суды.

Неведомыми путями

Клеверное поле

Моросит дождь. Видимость ухудшилась. Река скрылась в мутной дымке.

— Товарищ лейтенант... там, справа от дороги, — Андреев возвращал мне бинокль, — люди.

Среди копен нетрудно заметить движение людей. Клеверное поле, слева от дороги. Мы проходили там на рассвете.

— Пойдемте, — предложил Андреев, — наших много полегло на булыжнике и в болоте... но часть спаслась, видите хаты на левой стороне, ближе к дамбе?

Река, болото остались справа внизу. По меньшей мере три танка перешли мост, стреляют, изредка передвигаются туда и сюда за хатами. На восточном берегу, под дамбой, два бронетранспортера, справа и слева.

— Вы слышите? Мотор... это танк, давайте переждем. — Андреев остановился.

Дорога в сотне шагов, ее нужно перейти, и лучше сейчас, чем на виду у танка, вдруг появится.

Андреев не двигался. Гудит двигатель, казалось, танк полз на подъем.

— ...Ну их... подождем, товарищ лейтенант... выйдем... прихватит... открытое место.

Прошло две, три минуты. Гул начал затихать, удалялся в сторону. Мы перешли дорогу. За обочиной — копны, я запомнил. Люди, которых я наблюдал полчаса назад, исчезли.

— А наши ли... вы уверены? — усомнился Андреев.

— Немцы не могли подойти со стороны моста.

— А из Городища? — Андреев колеблется.

Среди копен есть люди, я слышу голоса, выкрики. Раненые. Много. Откуда? Утром, вроде, их не было.

Раненые заметили нас. Зовут. Чем им помочь? Стоны, крики, просьбы, проклятия.

— Потерпите... мы сейчас наведаемся в село. Принесем воду и сделаем все, что нужно... тише, не кричите, все сразу нельзя, — уговаривал Андреев.

Что же делать, возвращаться? Андреев бежит впереди, оглядывается. Стал перед калиткой, стучит. Никто не отвечал. Мы снова стучим. Разве выстрелить? Не помогло.

Андреев обнаружил людей в погребе.

— О, господи... не стучите... дверь сломается, — взмолился голос.

На ступеньке показалась старая женщина. Дети в испуге обступили, тянут подол.

— Бабуся, в копнах раненые... Помощь... Воды, молока... пойдемте с нами...

Бабуся собралась идти, глядит на детей. Поднялся плач, дети не выпускают из посиневших ручонок ее одежду.

Па порог явились еще две женщины. Бабуся успокаивала детей. Вернулась в погреб, принесла кувшины.

Женщины вышли со двора, боязливо оглядываются. За бабусей увязались дети, не отступают ни на шаг. Андреев с ведрами отбивался от собак, шел в хвосте.

Начали сносить раненых. Женщины укладывают их, поят водой. Некоторые раненые, превозмогая боль, двигались сами.

У ближних копен собраны человек тридцать. Давай пить. Подошли еще две женщины с ведрами.

Андреев извлек индивидуальный пакет. Вспомнил и я о своем. Пакет сухой, наперекор дождям и водам, и вполне пригоден к применению. Имеются пакеты и у многих раненых.

Началась перевязка. Андреев помогал женщинам. Я продолжал осмотр копен. Из Сенчи доносились пулеметные очереди, выстрелы танковых орудий.

Раненых тревожила стрельба на юго-западе. Она началась четверть часа назад. Судя по звуку, стреляли танки и орудия. Я слышал вой рикошетирующих снарядов. Если танки на западном берегу реки, скоро начнется обстрел копен.

Неожиданно я заметил женщину. Она стояла под копной на коленях, спиной ко мне. Ремень охватывал гимнастерку. Женщина поднялась. Невысокая, ладная. Рядом — сумка с крестом.

В массе людей встречаются лица, наделенные свойством создавать вокруг себя зону собственного присутствия. Не колдовство ли? Человек, попавший в пределы этой зоны, становится восприимчив к чужим настроениям и склонен поступать самым: неожиданным для себя образом.

Этим свойством, по-видимому, обладала женщина-врач, с которой однажды случай свел меня на окраине села Скураты. Шел дождь. Раненый пехотинец стонал на носилках. Моя одежда сплошь в крови. Орудийные номера стучали в дверь санитарного фургона. Я ожидал, на пороге вдруг появляется врач. И вот снова она протянула руки навстречу.

— Я знала, что вас увижу, — сказала она. — Страшно устала, проводите меня немного... хочу передохнуть.

В копнах десятки, сотни раненых. На рассвете, кажется, их не было?

Женщина присела под копной, сняла пилотку, стала рассказывать о том, что произошло в Городище после вчерашней атаки. Всю ночь два автомобиля вывозили раненых.

Бежала девочка лет семи.

— Там солдат умирает... Тетя, вы вылечите его? Лейтенант-артиллерист, о котором говорила девочка, едва шевелил пересохшими, окровавленными губами. Врач принялась за перевязку.

Из хат подошли еще две женщины. Перевязки продолжались. Раненые, кто мог, потянулись к хатам. На берегу танки...

— Мы спрячем их, — заверяли женщины.

Дождь усилился. Громыхнул выстрел недалекий, один, другой. Подошел Андреев, с ним два командира.

— Пополнение... — объявил невесело старшина. — Обнаружил под копной... спали... младший лейтенант Медиков, младший лейтенант Зотин...

Танкисты. Оба среднего роста, чем-то похожи друг на друга.

Одинаковая одежда и снаряжение. Зотин — блондин, несколько крепче на вид. Меликов — темноволос. Танкистов роднила бодрость духа — черта натуры несломленного человека, в каком бы положении он ни был.

Младшие лейтенанты из запаса. Находились в резерве командного состава Юго-Западного фронта.

— ...из Киева нас направили в Прилуки, куда должен был передислоцироваться штаб фронта... Пятьдесят человек нашей команды передвигались всеми видами транспорта... прибыли в Пирятин... а дальше начался хаос... шли несколько суток... под селом Окоп немецкие танки... команда рассеялась... Усталость и дождь загнали нас в копны, — закончил рассказ Зотин.

— Присоединяйтесь к нам! — предложил Андреев.

— Вас много?

— Два. Но это... не так мало, — Андреев заметил скептическую улыбку на лице Зотина.

— Куда направляетесь?

— Пути открыты во все стороны... Меня тянет на восток, — ответил Андреев.

— Понятно... Спасибо, разбудили, — произнес Зотин. — В деревне танки... Надо уходить, пока не поздно.

Куда? Танкисты пришли с юга. В Сенче — немцы. Возвращаться обратно в Городище? У нас только одна дорога, на север.

Появился еще один младший лейтенант. В добротном шерстяном обмундировании, фуражка с малиновым околышем, петлицы, предрасположенный к полноте. Он мало походил на фронтовика в новой одежде.

— Младший лейтенант Кузнецов, — представился он, — слышал разговор ваш... Танки подавили много наших за селом Жданы, на грейдерной дороге. Мне посчастливилось... Танки двигались по дороге, вот-вот заявятся... Пойдем... на ходу договорим...

С юго-востока стали доноситься орудийные выстрелы. Туманная дымка заволокла горизонт. Что делается там? Стрельба велась не далее чем в трех-четырех километрах. Все умолкли, прислушиваясь.

Пять человек... Людей, сохранивших способность двигаться, в копнах я не видел. Раненые... чем еще мы можем им помочь? Нужно уходить.

Я вернулся к месту перевязки. Врач немало сделала со своими помощниками, но крики и стоны не затихали. Страдания доводят людей до исступления. Кто-то требовал отправки в госпиталь.

— ...подойдут санитарные машины, и отправим, — успокаивала врач, смывала затвердевшую кровь. — Голубчик, потерпите.

Положение трагическое. Столько раненых... что будет с ними?

— Не оставляйте меня, — врач не выпускала из рук ремень моего снаряжения.

Утаить то, что ждет ее и раненых?... Нет! Я не могу скрыть правду. Придут немцы. Обеспечить безопасность раненых я не в состоянии, но сам обязан защищаться. Здесь это бессмысленно. Никаких шансов. Я не могу больше задерживаться, не рискуя навлечь на всех гибель.

— Что будет с ними... со мной? — плакала она.

Меньше всего я желал оказаться на месте человека, который утешает женщину перед тем, как оставить ее противнику. Но что же делать? Нет выбора, меня звал долг, она — врач... Она под защитой Красного Креста и должна продолжать работу, уповая на то, что немцы поймут ее. Не чужды же им солдатские чувства!

По щекам струятся слезы, она просила. Позади выкрики, зовут врача.

Если она возражает, я не уйду. Не сделаю ни одного шага вопреки ее мнению.

— ...но ведь они придут... Вы будете стрелять? Останьтесь... — она перестала плакать, смотрит сухими строгими глазами. — Ну еще пять минут.

Это была настоящая пытка.

В мой адрес неслись брань, угрозы. Кажется, раненые заподозрили меня в намерении увести врача. Под копной щелкнул патрон, досланный в пистолет. Врач повернулась лицом к раненым.

— Она не хочет идти со мной... она остается с вами... опустите оружие.

Она снова плакала.

— Ну, а теперь...идите... — приподняла голову и умолкла.

У тригопункта

Мои спутники не скрывали недовольства.

— Долго прощались... В Сенчу вошли пять танков, — укоряли они.

Дымка становилась непроницаемой для бинокля. Со стороны реки слышны приглушенный гул двигателей, выстрелы.

- — Врач? — спросил Кузнецов. — Зачем вы оставили ее? Раненых не спасет, и попадет сама к немцам...

Мы шли на север. Поле. У обоих танкистов — карабины, Я вспомнил вчерашние стоги и СВТ. Зря разбил, сейчас пригодился бы, есть патроны. Конечно, пистолет — надежное оружие, но винтовка в моем положении несравненно лучше.

Стало проясняться. Впереди плоский бугор, на склонах поле, телеграфные столбы, дорога. Видимость километра полтора. Ни карты, ни указателей. Как ориентироваться?

— Ну, что стали? — нетерпеливо крикнул Кузнецов. — Перейдем дорогу... быстрее.

Да, место не особенно укромное. Поле ощетинилось рыжей стерней, впереди — грейдерная дорога из Сенчи на запад.

У обочины возвышался курган с тригонометрическим пунктом. До подножия оставалось полсотни шагов, когда со стороны Сенчи показалась машина. Грузовой «опель».

— Вот тебе и на! — Андреев говорил Кузнецову. — Дернула вас нелегкая... переждали бы на бугре.

Все бросились в кювет. Может быть, немцы не заметят?

— Давайте договоримся, куда целиться... кто стреляет первым, — предложил Зотин.

У танкистов карабины, как они стреляют? Зотин целит по командиру, Медиков — по водителю. Для страховки — Андреев и Кузнецов.

«Опель» шел тяжело, кажется, груженный. Подмокшая колея бросала его из стороны в сторону. В кузове, у переднего борта, торчали головы в касках. Два человека в кабине.

— Их полно в кузове... да с автоматами... может, пропустим?.. — предложил кто-то неуверенно.

Нет! Кювет на виду, немцы обнаружат, как только поравняются. Действовать, как условились!

Командир сидел в своем углу, откинувшись на спинку сидения. Шофер следил, вытянув шею, за дорогой. Укрыться всем и не поднимать головы, иначе...

«Опель», не сбавляя скорости, приближался к тригопункту. И тут я увидел кабель, полевой, наш... присыпан землей, закреплен за кюветом... телефонная линия.

Задние колеса «опеля» вильнули. Грудь за стеклом кабины выскользнула из прорези и вернулась снова, разделенная надвое мушкой.

— Огонь!

Частые, какие-то слабые выстрелы. Но что это?.. «Опель» шел, надвигался.

Взвизгнула пуля, посланная из кабины. Офицер, открыв дверцу, привстал. Машину резко развернуло. Колеса попали в кювет, и она остановилась, едва не наехала на Меликова.

Мертвый водитель еще нажимал акселератор. Гудел мотор. Над капотом клубился пар.

Андреев выключил зажигание. Стало тихо. Их было пять — два в кабине, три в кузове.

Танкисты занялись полевой сумкой офицера. Он успел спрыгнуть, сделал несколько шагов и лежал, раскинув руки. Кузнецов осматривал кузов.

— Э-э... настоящий склад, — выбрасывал пятнистые плащ-палатки, пакеты. — Тут и каски... новые, железные, без трещин... лучшая защита от дождя и пуль.

Стал снова накрапывать дождь. Одежда подмокла и стала тяжелой и неудобной. Пропитанная влагой пилотка сползает с головы.

У Кузнецова — фуражка. Лучше, чем пилотка, но не намного. Плоская, на манер японской, тулья, околыш размокал и садился все глубже. Вода течет по лицу.

— Карта, — обрадовался Зотин и передал мне вместе с планшеткой документы, парабеллум и компас офицера.

Карта охватывает районы на юг от Сенчы. Она попала в руки офицера, по всей вероятности, недавно, вчера или сегодня, пи помарок, ни других следов работы. На восточном берегу Сулы обозначены наши войска, а также полоса, довольно широкая в границах с северо-востока на юго-запад, по-видимому, какого-то немецкого соединения. Дата — 18.09 1941 г. Время — 6.00 и ничего более.

Все это делалось торопливо, впопыхах. Зотин одел каску. Удивительно преобразился человек. Лицо вытянулось, глаза в тени стали ярче. Примеру Зотина последовал Андреев, он без головного убора, осталась пилотка в болоте.

У меня вызывала что-то вроде отвращения куча имущества, выброшенного из кузова. Только парабеллум, еще не остывший, непривычно удобно и мягко сидел в руке.

Наша экипировка пополнилась, помимо карты, компаса и парабеллума, автоматами. Все одели каски и пятнистые плащ-палатки.

— Нужно трогаться, — спохватился Зотин. — Берите патроны, побольше, консервы... выбросить всегда успеем...

— Что делать с машиной? — спросил Меликов. «Опель», за исключением разбитого лобового стекла и отверстий в радиаторе, не имел повреждений. Оставить? Снова подберут немцы...

— Сжечь, и вся недолга! — объявил Кузнецов.

Открыты канистры, младшие лейтенанты облили бензином солдатские шинели, одеяла и обложили вокруг «опеля».

Андреев подгонял ранец с продовольствием. Кузнецов торопливо вязал замысловатый вьюк с разными вещами, взятыми из кузова. Приготовления закончились. Медиков щелкнул зажигалкой, поджег лист немецкой газеты и направился к «опелю».

— Поблизости никого нет, — он в нерешительности остановился, — дым... немцы явятся... черт с ней... пожертвуем машину, пусть они ездят.

— Младший лейтенант прав... дым видно издали... — поддержал его Андреев.

— Пойдемте! — торопил Зотин.

Мы не успели уйти... Послышался треск мотоцикла. Он мчался со стороны Сенчи по следу «опеля»-. На бугре мотоциклисты дали две очереди. Они не знали того, что произошло с машиной, и неслись, очертя голову.

Немцы слишком поздно заметили опасность. Сидевший в коляске офицер успел сделать только два выстрела. Оборвалась очередь солдата на сиденье позади водителя.

Мы получили еще одну карту. На этой районы к западу от Сенчи заштрихованы красными линиями — наши войска. Меликов непременно хотел найти парабеллум, оброненный офицером. Поиски затянулись.

— ...потерялся в траве. Пойдемте, не то дождемся кого-нибудь похуже этих... мотоциклистов, — проговорил Андреев.

В полевой сумке офицера, помимо записной книжки, писем и фотографий, несколько документов, лист бумаги — список фамилий. В углу стояли цифры: 18.09.41. Я присмотрелся. Перечень должностных лиц одного из подразделений 10-го мотопехотного полка 3-й танковой дивизии.

Не знаю, почему в моей голове отложились сведения из разведывательного бюллетеня, который приносили нам месяц назад. Я запомнил, что 3-я танковая дивизия входила в состав 24-го танкового корпуса 2-й танковой группы, она действовала под Смоленском.

3-я танковая дивизия пришла с севера. Если у Сенчи находятся подразделения 10-го мотопехотного полка, то танковые полки где-то рядом. На восточном берегу. Значит, мы не ошиблись в выборе направления.

Андреев принес еще несколько бумаг офицера, погибшего в «опеле». В списке значилась и его фамилия. По-видимому, владелец мотоцикла спешил перехватить «опель» со своим сослуживцем.

С момента появления «опеля» прошло 11 минут. Рядом с машиной лежит опрокинутый на бок мотоцикл.

Мы ждали конца поисков. Зотин, вдруг присмиревший, заговорил:

— Вот что... мне не нравится это. Как куропаток... из-за угла подстрелили... даже мутит... — он отвернулся.

И вот удивительно! Я не могу сказать, что радовался, но и не сожалел. А теперь, глядя на трупы, чувствовал сомнения... отчего-то нехорошо... да, и впрямь... как куропаток.

Нет, не совсем так... И не из-за угла... Мы находились в засаде. Распространенный прием. Применялся в войнах испокон веков. И потом... Военнослужащие обязаны стрелять при появлении противника. Конечно, обозревать последствия не всегда приятно... ничего не поделаешь, у нас никакого выхода не было... Мертвые тела, кровь... Зотину еще не приходилось сталкиваться с подобными вещами? Нам предстоит далекий и опасный путь. Лучше сразу договориться и покончить со всяким разномыслием.

Зотин слушал нехотя, машинально сжимая рукоять висевшего на шее автомата.

— Держите оружие! — отстранив ствол, крикнул Кузнецов. — Полагается ствол вверх, это вам не ложка!

К черту разговоры и парабеллум. Медлить больше нельзя. Всякую минуту подойдет мотоцикл, машина или танки 10-го мотопехотного полка. Тогда придется худо!

Выступаем сейчас же! Но тут всплыла еще куча вопросов. Продовольствие, которое должен нести Андреев, оказалось для одних плеч слишком тяжелым. Пришлось распределять по вещмешкам. Громоздок, неудобен вьюк Кузнецова. Этот хлам, по-моему, следовало выбросить. Но Кузнецов возражал. Уладилось, наконец, и это.

Мы шли беглым шагом, поднимаясь по склону. Расстояние от «опеля» увеличивалось.

— Что же, по-вашему, платочком махать?.. Нет у нас сигнальных флажков, — говорил Кузнецов Зотину. — На фронте так не делают... Вы, тыловики, должны привыкать... а то сказал... «как куропаток». Охотник, что ли?

— Причем здесь флажки? — Зотин раздражен. — Дело в телах человеческих... Когда начали стрелять по машине, защищался только офицер... Те растерялись, а мой... о, черт побери... заслонил лицо руками... жалкие перетрусившие люди... несколько выстрелов... и восемь трупов. Удручает простота... Вы не чувствуете... Это непостижимо...

— Оставим этот разговор до лучших времен, — предложил Кузнецов. — Наши шансы были не многим лучше...

Одним словом, на войне как на войне, — он взмахнул свободной рукой в сторону тригопупкта и закончил: — Может, и нас ждет такая участь... как знать?

— Если даже опустить соображения долга, то и тогда дело выглядит не так уж скверно... Мы стреляли по необходимости, вынужденные обстоятельствами, — вступил в разговор Меликов, — можно сослаться на Ницше, Шопенгауэра, да и на сегодняшних столпов нацистской философии... Произвол и стремление приобщить «железом и кровью» покоренных к понятию порядка и справедливости ...вот немногое из того, что происходит на занятых оккупантами территориях... И они объясняют это законами борьбы за существование.

— Вот именно, — поддержал Кузнецов, — борьба за существование! В нашем положении не приходится быть разборчивым... Так что вы, Зотин, бросьте... не терзайтесь... Приобрел автомат, палатку... и благодари бога... есть консервы... и еще кое-что здесь, у меня за спиной.

Борьба за существование... Это наводило на грустные мысли. Мы, кажется, не соблюдаем правил... Зачем столько времени торчать возле «опеля»? Мы вели себя опрометчиво и глупо... как, впрочем, и сейчас... Бредем все гурьбой. А философия? Нигде ни единого кустика. Голый, со всех сторон открытый косогор, подбитая машина, восемь трупов... мотоцикл... И они толкуют о «борьбе за существование»! Прежде всего — прекратить разговоры... Затем — ускорить шаг... рысью, пока «опель» вместе с тригопунктом не скроются с глаз. Я доведу их до ближайшего укрытия, нужно назначить старшего, согласовать намерения. Осмотреть оружие, взять на изготовку. Немедленно разобраться попарно, установить круговое наблюдение, набрать дистанцию.

Спустя пять минут выяснилось, что Кузнецов не в состоянии вести на ходу наблюдение. Мешал вьюк. Выбросить сейчас же!

— Ну нет... необходимые всем вещи... уверяю... столько нес... не брошу, — ответил Кузнецов.

— Что там у вас? — спросил Меликов.

— Одежда... новая, — ответил Кузнецов.

— Выбросить легче... чем найти, — поддержал Меликов.

Кузнецов замыкающий в трехстах шагах позади. Убеждать его? Требовать? Мне нужно покинуть свое место и вернуться назад.

Припускавший дождь положил конец разногласиям. Стога соломы, маячившие справа, и «опель» с тригопунктом исчезли, скрытые мутной серой пеленой. С форсированного шага можно перейти на обычный.

На все четыре стороны

Плоская лощина тянется с востока на запад. В восточной части течет небольшой родничок. Яркая густая трава замедляла течение, вода журчала тихо, переливаясь и шевеля стеблями растений.

— Сюда... тут можно остановиться! — звал, спускаясь по склону, Медиков.

Дистанция уменьшилась. Кузнецов отстал.

— Есть хочется... У меня в вещмешке португальские шпроты и сардины, — сказал Андреев и вынул из кармана небольшую яркую банку.

— У кого галеты?.. Давайте отдохнем...

Зотин ощупал мешок и стал вытаскивать оттуда галеты — засушенные кусочки печеного теста, величиной с орех. Подошел Кузнецов.

— Собираетесь есть... вот хорошо! — он доволен. Остановиться в низине? А наблюдение? Никто не хотел слушать мои доводы. Андреев стал раздавать консервы.

Ну что ж... Я обещал довести их до привала. Подступы со всех сторон закрыты. Опасно. Неужели нельзя подняться наверх, в копны за лощиной?

Кузнецов, Меликов недовольно ворчат. Все двинулись дальше. Не затихает мелкий дождь. Мы шли по склону лощины, жевали твердые солено-сладкие галеты с тмином и еще какими-то пряностями. Ползут тучи, касаясь самой земли.

На склоне, за родником, копна. Андреев помог Кузнецову снять вьюк. Зотин тащил охапку сена. Рядом Меликов. Андреев вскрывал консервные банки и передавал каждому. Начали есть.

Я сориентировал карту. На севере, примерно в километре, маячил полуразрушенный стог соломы, напоминавший верблюда. Время от времени доносится гул двигателей. Там — грейдерная дорога из Сенчи на Лохвицу. Указывала надпись на срезе карты. Правее «верблюда», кажется, видны телеграфные столбы, небольшой участок дороги. Далеко?.. Трудно сказать, дождь, дымка. Даже «верблюд» по временам расплывался и пропадал во мгле.

В западном направлении лощина постепенно углублялась, там лежало большое село Гапоновка. Севернее ее — Веславы.

— Смотрите! — Андреев указал в направлении «верблюда».

На Сенчу двигалась колонна — танки, броневики, машины.

Северную окраину Сенчи обозначали вершины деревьев. Голова колонны скрылась. Прошло некоторое время. Послышались орудийные выстрелы, пулеметные очереди. Дождь стал усиливаться.

— Отлегло от сердца, — прервал молчание Кузнецов, — хорошо, убрались оттуда...

— Там врач... раненые. Но что я мог сделать? Она колебалась. Участь пленника и долг врача. Нет выбора.

* * *

Рассказы и кинофильмы, посвященные фронтовой медицине, отводят ей важную роль в обеспечении боевой деятельности войск. Врачи и сестры изображаются в командирских знаках различия с портупеями на фоне бинтов, как люди, внесшие в дело победы более значительный вклад, нежели фронтовой воин. Сколько внимания и забот уделялось раненым? К их услугам в каждом полку — санитарная рота, медсанбаты, госпитали, санитарные летучки, поезда. Служители медицины с умопомрачающей самоотверженностью, и даже более, приносили в жертву сон и отдых, а случалось, и жизнь во имя лечения воинов. Зависть берет, очень приятно быть раненым...

Организация медицинской службы на поле боя имеет большое значение. Но... сколько мог перетащить раненых санинструктор, если учесть, что пункт первой медицинской помощи находился на некотором удалении? Реальная, но нисколько не гарантированная, возможность транспортировки раненых существует только в двух видах боя — наступлении и обороне. И потом, необходимо представлять себе работу санинструктора — тащить по-пластунски на собственной спине раненого в зоне интенсивного обстрела всего оружия пехоты и артиллерии. Однако суть дела не в километрах, а в том, что расстояние между полем боя и санбатом — «дистанция огромного размера» и измеряется она нелинейными величинами.

Многие станут возражать, ссылаться на наставления. Я хорошо знаю наставления и не хуже — то, что творилось на поле боя. Но оставим вопрос о дистанции и погонах врачей на потом и обратимся к тактике войск. Широко применялись еще две разновидности боевых действий: отступление и борьба в окружении. Кто оказывал помощь раненым на линии соприкосновения сторон по пути от Бреста до рубежа Подольск — Клин, от предгорий Карпат до Кавказа? Усилия командиров всех без исключения инстанций сосредоточены на том, как управлять оставшимися в строю людьми. А окружения таких масштабов, как в районе Вязьмы и Киева, и всех прочих масштабов в первый и последующие периоды войны? Ведь потери ранеными исчислялись сотнями тысяч. И всякие преувеличения в организации фронтовой медицины умаляют величие духа воина, жертвовавшего кровью и жизнью в условиях, когда не было никаких надежд на медицинскую помощь.

* * *

Участь раненых в окружении и на территории, которая переходила в руки противника, невозможно вообразить. Ее в какой-то мере разделяла и та часть медиков, которая, движимая чувством личного сострадания, ставила врачебный долг выше всех прочих соображений.

К числу этих достойных людей принадлежала и женщина — военврач третьего ранга. Я не знаю ее фамилию, имя — Анна. Во время первой встречи она проходила службу, по-видимому, в медицинских учреждениях 15-го СК, потому что в полосу действий его соединений едва ли могли попасть санитарные машины других корпусов 5-й армии. Хотя исключать полностью такую возможность нельзя.

Что произошло на клеверном поле после того, когда колонна танков из Лохвицы пришла в Сенчу? Что произошло с Анной и ранеными?

Всем, кто помнит дни, проведенные в окружении, очень печально сознавать, что такие врачи, как Анна, впоследствии зачислялись в общую категорию пленных.

* * *

Северо-восточный ветер гнал тучи, они со всех сторон обложили горизонт. Серая мгла стала непроницаемой.

Я сопоставлял немецкие карты. Наблюдение, может быть, следовало вести правее, где видимость оставалась сносной? Районы восточнее реки Сулы на обоих листах заштрихованы жирными косыми линиями. Наши войска.

Шум двигателей стал перемещаться ближе и слышался уже в стороне тригопункта. Что там происходит?

— Если они осмотрят мотоцикл и машину, то легко установят время нападения... Тогда... жди погони, — проговорил Зотин.

— В такую погоду?.. А, впрочем, ждать нужно чего угодно, — согласился Андреев.

С запада доносились отзвуки орудийных выстрелов.

— Не затихает с утра... похоже, идет настоящий бой, — сказал Зотин.

Все повернули головы. Орудийная стрельба велась с обеих сторон — доказательство того, что наши люди располагали средствами борьбы с танками. Идти туда?

— А... север... как же? — спросил Кузнецов.

Мне казалось, присоединиться к своим подразделениям лучше всего. Если они располагают артиллерией, нет нужды петлять, они форсируют Суду. Прямая дорога на восток. Зачем тащиться невесть куда?

— ...не согласен... договорились, сообща идем на север... а теперь? Куда это годится, если менять на каждом привале решения? — заявил Кузнецов.

— Что значит «север»?

— Север?.. Белоруссия, брянские леса, а может... к Новгороду, — ответил Кузнецов. — Знать бы, какие вы... не пошел бы с вами.

Ближайшая задача — уйти из Сенчи. Там мост, скопление мотопехоты и танков. Вот две немецкие карты, В районе Лохвицы находятся тылы 3-й танковой дивизии, преодолеть там реку легче. Дальше, сообразуясь с обстоятельствами, пойдем на восток или северо-восток, к своим.

— Где они, свои?.. Блуждать, пока не влипнем в историю, как с «опелем»? — Андреев поддерживал Кузнецова.

Я не ожидал возражений, думал, все разделяют мое мнение. Но Кузнецов и Андреев предпочитали идти на север, в Леса, Зотин и Меликов отмалчивались.

— Товарищ лейтенант, вам знакомо чувство романтики? Вообразите себе огромные пространства, покрытые непроходимыми дремучими лесами, где редко ступала нога человека. Сказочная страна берендеев... укроемся, передохнем маленько, оглядимся... и решение само созреет... идти к своим или вести борьбу в тылу фашистов. Нападать на тыловые учреждения и колонны... мало ли дел вольным людям? Преимущества... случай подвернулся... пострелял и врассыпную, поди поймай!

— Как возле тригопункта? — спросил Зотин.

— Возле тригопункта? — повторил Кузнецов. — В некотором роде... Только не придется дрожать от страха, ожидая погони.

Зотин решительно опустил руку.

— И что вам дался тригопункт? — раздраженно воскликнул Кузнецов. — Вы командир или... сентиментальная девица? Фашисты давят раненых из киевских госпиталей гусеницами, а в Сенче?.. А? Без всякого разбора расстреливают политработников, евреев... Нужно уничтожать захватчиков, как чумных...

— Да... — начал Зотин, но Кузнецов прервал его.

— А вы ноете... боится, видите ли, трупов...

Слова Кузнецова вернули мои мысли к тригопункту. Это в порядке вещей. С некоторыми доводами Кузнецова нельзя не согласиться, но слишком уж примитивно... Подвернулся случай... Постреляли, Варавин или Рева услышали бы. Видно, пройдоха этот Кузнецов.

Зотин начал возражать, но Кузнецов оборвал его снова.

— Как понять вашу точку зрения? Вы либо нытик, либо... трус. Я ненавижу фашистов... все должны ненавидеть...

— Фразы... — ответил Зотин. — Немцы поступают по-скотски... нет, хуже... Но подражать в данном случае... значит, множить зло. Мы должны показать превосходство... а вы? Э-э-х, вы... ученый... в Сибири даже медведя убить спящего считалось предосудительным. ...зверь, но прежде, чем стрелять, его будили. Тот, кто не соблюдает обычаи, навсегда теряет уважение. Закон морали, так сказать. «Иду на вы!..» — вот девиз русского воинства, выражение нашего национального духа, истоки, питающие ... нашу военную идеологию... понятия долга, чести, дисциплины и этики... Вы скажете, в галерее портретов древних князей и героев есть образ Ивана Сусанина. Да... но он не был солдатом, он вышел из недр народа, доведенного захватчиками до исступлепия... В подвиге Сусанина воплощена несломленная душа народа, продолжавшего сопротивление. Впрочем, то другая эпоха... другой цвет времени. Хотя в общем наши идеалы и не претерпели существенных изменений... Да, стрелять приходится даже в таких случаях, как на дороге... Но промышлять постоянно этим... нет... увольте, это не по мне... Я предпочитаю лицом к лицу!

Все уже насытились. Пора прекратить спор. Но Меликов поднял руку.

— Я согласен с вами, Зотин... идти к своим, на восток. А вам, товарищ младший лейтенант, — сказал он Кузнецову, — вы забыли, напомню, чему вас учили... вы не рядовой военнослужащий. Вы обязаны управлять в бою двумя, тремя десятками людей. Нас ждут, вас тоже... там, на передовой. Вы хотите жить в лесу и по собственному усмотрению нажимать на спуск... Я не пойду с вами, даже если останусь один.

Кузнецов не сдавался.

— ...без местных жителей, разумеется, не обойтись... Установим связь, обдумаем... можно организовать борьбу и здесь. Сам знаю, что партизанить... не командирское дело, — примирительно продолжал он. — Но что поделаешь?.. Здесь много таких, как мы. Каждый готов сражаться... Нужно учитывать ситуацию, дорогие товарищи. Не лезть в петлю... кому это на руку? Фрицы изловят на переправе, вот и кончится ваша карьера, вернее, жизнь.

В аргументах Кузнецова много уязвимых мест, и построены они на хитрости — прятаться, укрываться. Не приемлема. Что заставляло Кузнецова отстаивать сомнительную точку зрения? Кто он?

Крупное, полное лицо, короткий нос, подвижные водянистые глаза... Сотрудник какого-то вуза, не кадровый военнослужащий. Призван во время финской войны.

Заговорил Зотин.

— Даже воинская часть со своей дисциплиной и четкой организацией, обеспеченная всеми необходимыми средствами борьбы, вынуждена отходить. Что могут сделать в тылу врага люди, словом... мы, разрозненные мелкие группы, с карабинами и гранатами, без огневой поддержки, которой обеспечены подразделения на фронте? Партизанская тактика во все времена... нападение на спящего, отставшего, словом, ослабленного противника. Кто должен сражаться с ним там, где он силен? Выжидать на лесных полустанках, когда железная дорога привезет врага, чтобы помочь, так сказать, вам стрельнуть для очистки совести... в то время, когда наши товарищи на фронте истекают кровью? Нет, младший лейтенант Кузнецов, ваши шутки неуместны... Мы знаем направление на восток. Мы командиры... Выжидание... одна из форм уклонения от службы. Разве вам нужно объяснять, во имя чего сражаемся? Наши поступки так же чисты, как помыслы... Меня не привлекает лесная жизнь. Занятия вольного стрелка и партизана, как и все, что подразумеваете вы под этим, не согласуется с моими убеждениями. Воин не имеет права в одностороннем порядке под давлением временных обстоятельств бросать свои обязанности. Тот, кто утверждает обратное, ставит себя в зависимость от действий противника, подчиняется ему. Мы отвергаем волю врага... и не признаем за ним право управлять нашим поведением, принуждать солдата сойти с того пути, который продиктован долгом перед Родиной...

Три против двух. Нужно прекратить всякие споры. Если немцы еще не начали прочесывать местность в этих районах, то скоро начнут. В путь! Но прежде учредить старшего.

— Казачий круг?.. Выборы атамана, — Кузнецов начал толковать о равноправии. Андреев и Зотин держались одного мнения.

— В нашем полку лейтенант был старшим на батарее. Вы... танкисты и пехотинцы... не знаете... это далеко не последняя должность ... предлагаю избрать, — говорил Андреев.

Бремя старшинства

— В Уставе внутренней службы сказано, что если среди военнослужащих есть лица, занимающие равные должности, начальником становится старший в звании. Лейтенант — старший по должности и званию. Я стану комиссаром, — сказал Зотин.

Мой командирский опыт имел немало пробелов. Но кое-что я уже знаю. Одна из военных истин гласит: чем опаснее ситуация, тем тверже должна соблюдаться дисциплина. Так учил опыт 92-го отдельного артиллерийского дивизиона. Благодаря порядку, который поддерживался железной рукой майора Фарафонова по пути на Ковель, дивизион избежал разгрома, подразделения не теряли боеспособности и участвовали в боях до последних дней его существования.

Мое положение хуже! Пять командиров. Вокруг противник. Он занял населенные пункты, дороги, удерживает переправы и берега реки. Цель далеко. Достанет ли всем нам сил, выдержки? Необходимо беспрекословное повиновение четырех требованиям одного — старшего. Способны сидящие передо мной люди на это?

Кузнецов, похоже, не мог заниматься ничем иным, кроме своего вьюка. Даже шел с трудом. А возле «опеля»? Сколько времени потеряли попусту? Да что — время! Вся компания едва не сделала ошибку, которая наверняка стоила бы ей жизни. И сейчас нет единого мнения. А ведь это только начало. Сумею ли я вести их неведомыми путями в тылу противника? И кто они, люди, которых случай навязал мне в товарищи?

Единственным свидетельством их личных качеств были командирские знаки различия. При всяких других обстоятельствах этого, при наличии документов, было бы достаточно. Но когда по плащ-палаткам барабанит дождь и со всех сторон противник, необходимо взаимное доверие. Иными словами, — знать людей, характер, взгляды, склонности каждого. Только при этом условии командир мог предугадать поведение, а следовательно, лучшим образом использовать боеспособность воина.

Я знаком со старшиной сверхсрочной службы Андреевым. В полку он считался дисциплинированным и добросовестным младшим командиром. Он не побоялся рискнуть, нашел в себе силы подняться, ему удалось уйти из болота. А младшие лейтенанты? Я их не знаю. Высказывания Кузнецова не внушали доверия. Много говорит, но слова еще ничего не значат. Зотин и Меликов вроде люди другого склада. Итак, их четыре человека. Но старшему придется иметь дело не только с ними.

— Вы были в окружении... старшина рассказал о вашей службе, принимайте булаву, — сказал Зотин.

Да... Но что из того? Первые дни войны. Всем известно, старшему, помимо опыта, необходимо иметь еще влияние. Зотин настаивал. Кузнецова выборы старшего не особенно интересовали. Прения возобновились.

Между тем стрельба на западе усиливалась. Изредка слышались очереди в стороне Сенчи и южнее. Лишь в северном направлении было тихо.

Зачем тянуть? Чего я добьюсь? Пора идти. Сгущать краски и предаваться унынию? Нет, нужно действовать, А к дисциплине они привыкнут. Три младших лейтенанта и старшина — военнослужащие. Правда, они не участвовали в боях, но у тригопункта показали себя превосходно. И пришли сюда, в конце концов.

У меня на душе лежит камень. Сколько пришлось испытать мытарств, пока нашел в Городище полк. Я обрадовался встрече с людьми, которых давно знал. На сослуживцев,и подчиненных, и начальников, можно положиться. Повиноваться, только и всего. Я чувствовал себя под крылом старших. А теперь самому принимать решения, от которых зависит судьба других... Одежда мокрая, бьет озноб. Как согреться, просушить одежду?.. Где свои? Где немцы?..

Никто не может мне ответить. Нельзя терять время... Но я не знаю, что делается на расстоянии полукилометра, в серой мгле, за горизонтом.

Пять человек... должны видеть и слышать все, что происходит вокруг. Всякое упущение, неверный шаг стоит жизни. Если мы позволим себя обнаружить, столкновения не избежать. А вступить в бой — значит погибнуть. Кругом степь. Нельзя отойти под прикрытие своих подразделений, как поступал я со взводом во время движения 92-го ОАД на Ковель.

Да, к своим! Где они? И все же в моей душе теплилась надежда. Если напрячь силы, можно достичь цели, как бы она далеко ни была... Удача разборчива. Она сопутствует только смелым. Тригопункт... Стрелять из засады не так уж мудрено. Немцы вооружены автоматами, и, если бы они были осмотрительней, мы погибли бы. Итак, за дело!

Но прежде чем двинуться, каждый пусть подтвердит свое согласие словом. Андреев, Зотин и Медиков отвечали, Кузнецов молчал.

— А вы? — спросил Зотин.

— Не возражаю... но сперва нужно договориться... куда, а потом... как, — и, убавив тон, закончил: — Эх... был я однажды на тактических занятиях, поверил в военную организацию, а на самом деле ничего подобного... обыкновенные люди, каждый хочет выжить. Стреляют, давят гусеницами... и не знаешь, что станется с тобой через минуту... А вы планы строите...

Сколачивание группы приходилось считать законченным. Как она покажет себя? Мы мало знаем друг друга. Отсюда — недоверчивость и разногласия, не способствовавшие поддержанию и без того подавленного настроения.

Временами я испытывал подъем духа. Забывалась усталость. Я готов идти куда угодно, лишь бы не стоять на месте. Не страшили никакие трудности, и далекая цель влекла неудержимо.

Мои новые товарищи находились в том состоянии, когда человек, уяснивший вдруг, что он предоставлен самому себе, пытается устоять, обрести какую-то опору. Опасность подстерегает на каждом шагу. Где выход? Мне казалось, они сознают свой долг и готовы действовать.

Потом накатывалось сомнение, хотя в глубине души каждый верил в удачу. У нас не было других помыслов, кроме одного — сражаться. Мои товарищи слышат зов совести и не страшились преград.

Прежде всего — преодолеть реку Сулу. Окружение — понятие весьма относительное. По-видимому, сплошного фронта пока не существует. В оцеплении, созданном немцами, есть участки — километры, десятки километров пространства, — не занятые противником. Нужно найти их. Мы имеем опыт, полны сил, ну, а если изменит удача, мы дорого отдадим свои жизни. Под влиянием этих чувств мне рисовалась моя задача.

— Внимание, ориентирую... Прямо впереди... северный полюс. Расстояние... четыре тысячи километров... Слева запад... поверженная в прах Европа. Там... южные моря, Константинополь, пески Африки, под жарким солнцем которой сражается британская армия, наш единственный союзник. Справа восток, сопки Маньчжурии... расстояние четырнадцать тысяч километров... Мы идем на восток, к своим. Ближайшая задача форсировать Сулу. Порядок движения: по два, первая пара... младший лейтенант Зотин и я... ведем наблюдение по направлению движения и в стороны, одновременно Зотин поддерживает зрительную связь со второй парой... Медиков и Андреев... наблюдают в обе стороны. Замыкающий, младший лейтенант Кузнецов, следит за сигналами и ведет наблюдение назад. Сигналы дневного времени... поднятая рука... внимание... Подается каждым, кто заметил опасность, при необходимости дублируется короткими свистками. Всем залечь и ждать команд. Сигнал «продолжать движение по-пластунски»... поднятый головной убор. Стрелять без разрешения запрещается. Нападаем только в том случае, если обнаружены и уклониться невозможно. Запомните, самая короткая очередь вынудит нас вступить в бой. Наша же задача двигаться, двигаться, двигаться. Дистанция между парами двести-четыреста шагов. И главное, всякая команда выполняется немедленно! Комментарии по поводу моих решений и приказаний запрещаются. В необходимых случаях я буду обращаться за советом. Хочу всех предупредить еще в одном отношении. Мои требования диктуются не только законами воинской дисциплины, но и доводами личного характера. Я не потерплю никаких возражений со стороны людей, с которыми связался. У вас не должно быть никаких сомнений... Вот так, вкратце, представляются мне обязанности старшего... Если мои условия неприемлемы, я готов сложить полномочия немедленно.

В молчании прошла минута, другая. Терять столько времени на размышления я не хотел и подал команду? «Встать!»

— С этого момента мы превратились в воинскую команду... выступление через пять минут... Согласовать обязанности друг с другом...

— К бою! — закричал не своим голосом Кузнецов. — Там люди...

Преследование

Они убегали вниз по склону в лощине. Двое. Наши.

— Ну, напугал... — проговорил облегченно Медиков. — Эй, остановитесь, давай сюда!

Они продолжали бежать. Один замедлил шаг, оглянулся и пошел пуще прежнего.

— Поворачивайте, мы свои, — Медиков бежал вдогонку. Задний постоял и зашагал нерешительно навстречу.

— Кажется, знакомый... да, из нашего полка, — сказал Андреев, — начальник связи, лейтенант Обушный.

— Мы из Ганоновки... Было человек тридцать... выбились из сил, — стал рассказывать Обушный. — Уснули... слышу шум... Только я из сарая... немцы... колонна машин... Успели выскочить со старшим политруком... ваши каски... я думал, немцы...

В Деймановке лейтенант Обушный примкнул к группе, которая держала курс на Лохвицу. Вчера ночью она пришла в Гапоновку. В селе никого не было.

Подошел старший политрук.

— Товарищи, зачем это вы... в таких касках, — недоверчиво оглядевшись, начал он. — Далеко до реки? Не слышали, где наши?.. Что будем делать?

Фамилия его Хайкин. Небольшого роста, лет 35, с проседью в смолисто-черных волосах. Из запаса. Сотрудник политотдела одного из соединений.

Оба разглядывали трофейное оружие, пятнистые плащ-палатки.

— Кто вы? Откуда все это? — принимая консервы, спрашивал Хайкин. Он не мог успокоиться.

Пока оба ели, Зотин изложил наши планы.

— Мы согласны, — ответил за обоих Хайкин. — Так я буду в паре с вами?.. Хорошо, — говорил он Кузнецову.

Прошло пять, потом еще пять минут. Пора в путь.

— Каждый солдат должен знать свой маневр, утверждал генералиссимус Суворов. Я знаю, что делать, но не возьму в толк, зачем спешить?.. — начал Кузнецов.

Ну, нет! Согласие достигнуто, действовать без проволочек. Встать!

— Итак, марш? — спросил Зотин.

— Товарищи командиры, — взмолился Кузнецов. — Вы всерьез? Я присел в первый раз за трое суток. Неужели идти? Переждем дождь, а вечером наведаемся в село. Нужно обдумать... уж осень, грязь, слякоть, а там и зима...

Обувь разваливается, раздеты... — он и впрямь не собирался подниматься.

Заговорил Обушный.

— Вы хотите идти? Подождем до вечера... В Гапоновке и в Сенче немцы...

Все поднялись. Кузнецов успел развернуть свой вьюк и стал выкладывать оттуда свертки.

— Перед дальней дорогой переодеться... Не стесняйтесь, берите... белье, — он задымил трофейной сигаретой.

Шелковая, с пепельным отливом ткань испускала тонкий, едва уловимый аромат. Белье было кстати. Моя промокшая одежда хранила воду трех рек... Удая, Многи и Сулы. А сапоги? Новые, я одел их на станции в Пирятине. Теперь раскисли, будто намазаны густо мылом.

Укрывшись в углублении за родником, я снял обувь и стал одевать белье. Неожиданно защелкали пули, очередь.

МГ! Нетрудно узнать по темпу. Пулемет стрелял со стога. Пули взвизгивали, вздымая комья земли... Ну? Не ложиться же в новом французском белье на землю.

Под копной суетились мои полураздетые товарищи.

— ...вы ранены? — окликнул меня Обушный.

Нет. Но положение мое не намного лучше раненого. Размокший сапог не лез на ногу. Вокруг ложатся, не дают выпрямиться, пули.

Раздались ответные выстрелы. Что толку? До «верблюда», пожалуй, больше километра. Пулеметчик короткими очередями продолжал стрелять по копнам.

Обушный действовал самовольно. Впрочем, запрет уже потерял силу. Нас обнаружили.

Пули ложатся дальше. Наконец, мне удалось закончить переодевание.

— Две машины идут к «верблюду»! — выкрикнул Андреев.

Я вижу, укрыть от наблюдения и пуль может только лощина.

Зотин, Андреев, Меликов двинулись вперед. Кузнецов возился со своим вещмешком и поковылял вдогонку. Хайкин и Обушный бежали рядом со мной.

Скроемся и уйдем по лощине. В Гапоновке нас не ждут. Возможно, немцы обнаружили нас, тех, кто совершил нападение у тригопункта.

— В Гапоновку?... Мы ни за что не пойдем! Насилу унесли ноги оттуда, — возражали оба, Хайкин и Обушный.

Так чего же они хотят? Вступать в бой с автоматчиками или сдаться? Занять свои места и не отставать ни на шаг!

- — Мы только из Гапоновки, там немцы... нельзя, — растерянно твердил Хайкин.

Пулемет продолжал строчить, наполняя лощину шумом рикошетирующих пуль. Завеса дождя стала заволакивать «верблюда». Гул двигателей позади заставлял ускорить шаг.

Лощина между тем становилась все шире. Поднявшись по склону, я огляделся. Две машины уже подходили к копнам. Нас разделяло не более полутора-двух километров. Немцы спешат. Если машины не забуксуют, через три-четыре минуты нас настигнут.

Показались дома южной окраины Гапоновки. Я обогнал обе пары. Принят первый сигнал. Все залегли.

— Товарищ лейтенант! Давайте скорей, позади машины, — оставил свое место Меликов.

У крайних домов никого не было. Где немцы, о которых твердят Хайкин и Обушный?

Дождь стал затихать. Припав к земле, мы двигались по-пластунски, подгоняемые гулом моторов в лощине.

Зотин и я — в огороды. На краю несколько рядов кукурузы, под широкими листьями желтели тыквы.

Было двенадцать часов. Неужели немцы ушли из Гапоновки? Нужно осмотреться. Я стал наблюдать. Орудийная стрельба на западе, кажется, возобновилась. В дальнем конце деревни лаяли собаки. Послышался гул. И тут машины!

Укрывшись ботвой, Зотин привстал.

— Ей-богу, немцы... — проговорил он. — А что, если они передали по радио?

Едва ли. Впрочем, все может быть. Но меня больше беспокоила лощина позади. Я видел лишь одинокую копну на склоне. Двигатель ревел. Кажется, машина застряла. А другая? И тут — очередь. Автомат! Они напали на след!

Зотин волновался. Позади автоматная очередь, в деревне колонна машин.

— Да... конечно, — продолжал Зотин. — Они приехали к роднику... увидели белье... а дальше... следы...

Работая локтями и коленями, мы продвигались в канаве по краю огородов. Серая крапива, чертополох и еще какие-то толстые, грубые стебли царапали и обжигали кожу.

Стала просматриваться западная часть деревни. Вдоль улицы машины: две, четыре, восемь, одиннадцать. Закрыты тентами. Значит, с людьми... машин много... кажется, только прибыли.

Солдаты слонялись, хлопали дверцами, курили. Поодаль сбились в кучу местные жители. Немцы вели себя беспечно. Похоже, связи с преследователями они не имели.

Мой товарищ кряхтел, глядя из-под каски. Лицо в поту.

— Ну, забрались, — произнес он. — Метров шестьсот-семьсот... Я закреплю вам листья лучше. Давайте в сторону, к тому чучелу...

Подвязав плащ-палатку, Зотин понатыкал ботвы под лямки снаряжения, оглянулся.

— Смотри ты, их всех видно... Я вернусь, нужно замаскировать... предупредить о машинах.

Дождь снова усилился. Я сосчитал машины. Двадцать шесть, кухня, несколько прицепов. Вернулся Зотин.

— ...Ну, что будет... только бы тут пройти.

Канава становилась глубже. На дне скапливалась вода. Мешала ботва, ее поминутно приходилось подправлять. Медиков с Андреевым, продвинувшись, остановились.

В лощине снова простучала очередь. Эхо пронеслось в огородах. Несомненно, в деревне слышно очередь.

Раздвинув стебли, я осмотрел улицу. Возле машин осталось лишь несколько человек. Куда девались остальные? Нужно выяснить, потом трогаться с места.

— Они забрались под брезенты... глядите, — прошептал Зотин. — Ну, давайте двигать...

Немцы, те, что были у машин, стояли безучастно. Кажется, они не обратили на очередь внимания. Выстрелы слышатся отовсюду, а на западе, не далее четырех-пяти километров, канонада не затихала с самого утра.

Простучала еще одна очередь. Ближе.

— ...За нами... по пятам, — произнес Зотин. Сомневаться в этом уже не приходилось. Ясно, автоматчики оставили машины и продолжают преследование.

Теперь нужно пробираться на северную окраину. Скорее! Зотин должен собрать всех. Я продвинусь вперед. Приготовить оружие. Дистанция десять шагов.

Я оставил канаву, полз вдоль плетня. Столбики завалились посредине, но это был единственный путь, сокращавший расстояние. Заросли, которые виднелись севернее за крайней хатой.

Мне пришлось раскаиваться в поспешности. За огородами начинался луг. Его отделяет от зарослей сто пятьдесят шагов открытого пространства. Столько же было до ближайшей машины на улице.

Я повернул назад, в канаву. Зотин успел остановить Обушного, Андреева и Меликова. Где замыкающая пара?

— Что там? Почему вернулись? — они были взволнованы до крайности...

За огородами — открытый луг. Придется... на виду. Возобновить маскировку... двигаться вплотную, голова — пятки... не оглядываться!

Я занял у плетня позицию, простреливались вдоль улица и огороды, и стал ждать Хайкина и Кузнецова.

Возле головной машины, кутаясь в плащ-палатки, сошлись три солдата, подошел четвертый. Через минуту он залез в кузов и скрылся под тентом. Позади в стороне лощины тихо.

Вдруг залаяла собака во дворе. Возле хаты никого не было, но она металась на цепи, оглашая двор злобным лаем.

Два солдата отошли от машины. Лай не утихал. Немцы повернули лица в мою сторону. Кажется, заметили. Так и есть! Солдаты направились к хате. Они обнаружат меня, если войдут во двор... тогда я стреляю!

Сухопарый высокий немец с унтер-офицерской нашивкой на рукаве говорил что-то своему товарищу, жестом указывал на хату. У ворот он остановился и, вскинув автомат, дал очередь. Пули ударили по двору, лай оборвался. В страхе я ждал ответной очереди, но мои товарищи ползли за дырявой изгородью, не оглядываясь.

Прошла целая вечность. На лугу перемещалась спина замыкающего. Цепочка торопливо вползла в заросли. Наконец-то!

Меня неудержимо тянуло вон. Куда запропастились Кузнецов с Хайкиным? Терпение мое было на исходе.

Глядя на стрелку, будто примерзшую к циферблату, я лежал. Наконец, они появились, Кузнецов и Хайкин. Бледные, лица в поту. Хайкин, не имевший пластунских навыков, полз на четвереньках, дергая раз за разом позади на расстегнутом ремне винтовку.

— Зачем вы стреляли? — сплюнув пот, со злостью спрашивал Кузнецов. — Ну и влипли же мы с вашими идиотскими бреднями. Куда дальше? Быстрей... позади немцы... вышли из лощины.

Близкая опасность одинаково действовала на обоих. Меня раздражали нелепые вопросы и медлительность. Не было никакого желания вдаваться в объяснения. Я бросил им охапку бурьяна и указал направление.

Кузнецов полз впереди, Хайкин следом. Через каждые два-три шага то один, то другой норовят подняться, привстать на колени.

Вот-вот уже ряды пожелтевшей кукурузы. До угла изгороди оставалось с десяток шагов, когда позади простучала близкая очередь. За ней вторая, третья. Немцы выскакивают из-под тентов, стуча оружием, занимают оборону. Взвилась ракета.

Из лощины выходили автоматчики. Пять, за ними еще семь. Передний, без плащ-палатки, без головного убора, шагал, слегка пошатываясь, и строчил, почти не переставая. Пули летели вдоль улицы, к машинам. Во двор вбежал сухопарый.

— Ты ослеп, гренадер^[34]! — подняв оружие, крикнул он. Передний продолжал строчить.

— Куда стреляешь, парень?.. Эй, перестань...

— Они убили Юппа! — зарычал передний в ответ.

— Подождите... остановитесь, — требовал сухопарый, пятясь к дому. Очередь, просвистев, забарабанила по стене. — Кто... они?

— Русские... русские... — отвечали из цепи, — русские... Юппа убили...

— Когда, какого Юппа?

— Он... с неба свалился... не знает Юппа, — кричали в ответ.

— Ребята... тут не было русских... Не видите? Нет и не было с самого утра, — сухопарый начинал раздражаться.

— Ты спал в неурочное время... баварский петух... мы по следу... убирайся, пока цел...

— Стой! — вдруг заорал сухопарый. — Ни с места! — и подал команду своим. Те рассыпались по двору.

Прибежали еще шесть человек и, вскинув автоматы, двинулись навстречу товарищам Юппа. Это происходило не более чем в двухстах шагах. Хайкин и Кузнецов звали, но я не мог сдвинуться с места... Сознание опасности исчезло. Я не чувствовал больше ни усталости, ни воды, текшей за воротник. Тело стало легким, и какая-то сила, будто исходившая от земли, наполняла мои члены.

В деревне было не менее полусотни немцев. Но меня это совсем не волновало. Еще одно мгновение... они продвинутся сюда, и я нажму спуск. Я был убежден, я знал совершенно твердо — они побегут.

Еще с курсантских времен я знаю о Спарте, о воинах-смертниках, людях отважного сердца, о службе моряков подводных лодок — самой опасной военной профессии, и сам испытал состояние человека, когда он глядит в лицо смерти. Но вот сейчас, когда пишутся эти строки, я переживаю те же мгновения, теряюсь в догадках. Зачем было подвергать риску себя и других?

Унтер-офицеры бранились, автоматчики стояли друг против друга, готовые пустить в ход оружие. Я мог уйти, но...

Колоссальное напряжение духа, когда оно вышло из всех пределов, по-видимому, вызывает особого рода успокоение! Человек возвышался над своей природой и сознает себя неуязвимым. Преград не существует. Обостряется чутье и он, очертя голову, устремляется вперед, побеждает либо гибнет.

Над головой «баварского петуха» пронеслась новая очередь. С улицы торопливо толпой бежали немцы. Увидев подкрепление, сухопарый шагнул вперед.

— Двигайтесь... ну же... нельзя больше... оглянется вдруг который, — тяжело дыша, не умолкали Хайкин и Кузнецов.

Немецкий генерал

Низкорослые кустики, обглоданные животными, тянутся неширокой полоской на север. Справа на пологом склоне поле, позади слева — окраина села, с десяток сплюснутых копен. Начинался ряд чахлых деревьев по берегу речушки, которая разделяла луг. А за ней — обширное поле подсолнухов тянется на север, к селу Веславы.

Я уже в зарослях. Хайкин упал на спину и остался лежать с закрытыми глазами, а изумленный Кузнецов глядел назад. Немцы стояли друг против друга с оружием наперевес. Спор продолжался.

По дороге с востока, где остался подбитый «опель», медленно шли четыре машины. Их носило со стороны в сторону. Оставляя позади дым, за последней катила кухня. У хаты, в створе с огородами, где спорили немцы, машины остановились.

Я с надеждой глядел на подсолнухи за речкой. Они тянулись на добрый километр до Веслав. Но скоро пришло разочарование.

На грейдерной дороге, западнее Гапоновки, Зотин обнаружил колонну. Видны лишь тенты. Дальше за углом подсолнухов — десять-двенадцать танков. Блестевшие под дождем тупые стволы торчали, направленные на юг.

В огородах снова строчил автомат.

— Спешат, — сказал Зотин. — Оставим подсолнухи... пойдем на берег, в случае чего... ближе к зарослям.

Речка имела ширину около двадцати метров. Вода пузырилась под дождем. На берегу — кустики, несколько ив. Едва ли за ними укроешься. Но лезть в воду... Нет, Зотин прав. Лучше вдоль берега по течению речки. Заросли дальше казались гуще.

Хаты, Гапоновка остались за копнами. Очереди, доносившиеся оттуда, действовали как удар кнута. Немцы — в восьмистах метрах.

Дождь усилился. Тенты и танки за подсолнухами скрылись из глаз.

Мы бежали вдоль берега. До укрытий оставалось немного. И тут просвистели пули. Навстречу, со стороны села Веславы, стрелял пулемет!

Дождевые капли часто стучали по палаткам, отбивая тревожную дробь. Быстрей, в заросли, они гуще и тянутся узкой полоской. Кузнецов и Хайкин брали последнюю сотню метров, когда стрекот послышался с противоположной стороны.

— Немцы! — вскрикнул Андреев. — Смотрите назад. За хатами.

В огородах цепь — восемь солдат. Они спешат к зарослям, оставляя канаву в стороне. Встречный ветер раздувал полы плащ-палаток. Немцы напали на след и не хотели его терять.

Теперь вся надежда на подсолнухи. Если удастся преодолеть стометровую полосу за речкой на виду у пулеметчика, который простреливал луг со стороны Веслав...

На размышления уже не осталось времени. Немцы, подступавшие к зарослям, еще не могли заглянуть сюда, но когда они войдут в копны, путь к подсолнухам будет отрезан.

Что ж, если вступать в бой, то из-за речки. В подсолнухах будем держаться. А теперь... прыгать!

Мутная вода обдала тело ледяным холодом. Скользкое илистое дно уходило все глубже. Шаг, еще шаг, и вот в руке ветка, протянувшаяся с другого берега. Лужи, заполненные водой, извилистые тропы, проторенные деревенскими стадами вдоль бугристой кромки по краю подсолнухов.

— Бегом!

Но эти двое... Хайкин и Кузнецов! Нужно положить конец медлительности этой пары. Они приближались, и я понял: подгонять бесполезно. Хайкин выбился из сил, оставил палатку. Кузнецов держался лучше. Страшно пыхтя, он вытирал под каской лицо, зажав в зубах нижний конец палатки.

Под дождем шумят листья подсолнухов. Растения достигали двух метров, но в глубине были мельче. Пришла минута оглядеться.

В мутной пелене маячили хаты южной окраины Веслав. Там где-то сидит пулеметчик. А в Гапоновке суматоха не прекращалась. Выстрелы, очереди за кустарником и в поле, куда повернула прочесывавшая огороды цепь.

Подошел Андреев, за ним Обушный. Без головных уборов, волосы растрепаны, течет вода.

— Знать бы, как там? — Зотин указал в восточном направлении. — В Веславах... пулемет, за подсолнухами... колонна, позади... автоматчики... зажаты со всех сторон. Это село... Поспешили мы уйти из Сенчи... Там тихо.

— По-моему, Сенча севернее, — возразил Андреев. — Зря связались с машиной, да еще мотоцикл... Конечно, теперь они не отстанут...

— Нужно ждать вечера, — проговорил Обушный, — дождь смоет отпечатки сапог... Выпутаемся отсюда и подадимся в сторону... на запад.

С утра там слышались орудийные выстрелы. Обушный, пожалуй, прав. Пусть мы отойдем от Сулы, но зато соединимся со своими. Как только колонна за подсолнухами уйдет...

— Уйдет? Откуда вам известно? — спросил подошедший Кузнецов. Простучала очередь. От хат Гапоновки направлялась к зарослям еще одна цепь. Человек двадцать. На лугу она разделилась. Часть пошла вдоль речки, остальные повернули в копны.

— Ну... эти поворачиваются быстрей, — сказал Зотин. — Смотрите, как шпарят... сено летит во все стороны.

Немцы, не переставая стрелять, приближались к копнам. Наверняка перейдут речку. А впереди колонна... Нужно готовиться.

Лейтенант Обушный, Хайкин, Кузнецов и Меликов займут оборону в подсолнухах, отступив в глубину на пять рядов. Андреев вернется, когда я осмотрю колонну на дороге. Старший — лейтенант Обушный.

Андреев и Зотин шли со мной. Ввязаться в бой рядом с танками рискованно, но, может, вблизи дороги найду укрытие? Немцы начнут прочесывать подсолнухи, если решатся перейти речку.

Позади строчили автоматчики. Со стороны деревни доносился гул моторов.

— Как будто мотоциклы, — произнес Андреев.

В колонне визжали стартеры. Неужели суматоха из Гапоновки перекинулась в колонну? Мои товарищи остановились. Прошло несколько минут.

Раздвигая растения, появился Медиков.

— ...автоматчики подошли к речке и вернулись... Что теперь?.. — он ушел обратно.

Зотин, Андреев и я продвинулись на полсотни шагов. Гул моторов начал перемещаться. Колонна, кажется, тронулась...

Дождь не прекращался. Пробираясь из ряда в ряд, мы вышли к западной границе подсолнухов. Не было ни машин, ни танков. Грейдер просматривался в обе стороны. Лишь слева, ближе к деревне, небольшой участок скрывала седловина. По-видимому, колонна двинулась на Исковцы, куда, как показывала карта, ведет дорога.

Дальше — поле. Часть его убрана. На гребне осталась солома, местами сложенная в кучи. Вполне надежное укрытие.

Уйти от Гапоновки! Забраться в высокую, поросшую травой стерню.

Андреев вернулся известить Обушного. Зотин терял терпение.

— Пока все подтянутся... мы будем возле куч, пошли... зачем тянуть?

Десять шагов — и под ногами кювет. Дорожное полотно еще сохраняло твердость с многочисленными отпечатками гусениц и колес. В углублениях пузырилась вода. Кое-где блестели лужи.

Узорчатый рисунок протекторов разбегался в стороны. Я поднял голову. Машина! Она выскочила из седловины и приближалась к подсолнухам. Повернуть назад?.. Нет... не успею! Крайние ряды подсолнухов изрядно поломаны и примяты.

А машина миновала угол и неслась прямо на меня. Ошарашенный быстротой и неожиданностью, я не заметил бронетранспортер, который спускался вниз, в седловину, вслед за машиной.

Расстояние неумолимо сокращалось. Машину вдруг занесло. Колеса вильнули и выровнялись. Стрелять или не стрелять?

Длинная серая легковая машина приближалась. Я слышал, что машины высших немецких офицеров бронированы и снабжены пуленепробиваемыми стеклами. А если это она? Ни в броню, ни в стекла я не верил и готов был нажать спуск. Но бронетранспортер?! Он надвигался, заняв все дорожное полотно.

Отпечаток колесных протекторов — в пяти шагах от моих носков. Ветер отбрасывал мокрый угол плащ-палатки и хлопал по каске. Ну, что будет... мой автомат... спокойно, не спешить, не шевелиться.

Я глядел на машину. Боковые стекла полуопущены. На правом сиденье — офицер. Под козырьком с серебристыми знаками бледное продолговатое лицо аскета. Расстояние десять шагов... пять... и вот... напротив. Нажать?.. Если сбавит скорость, тогда... тогда... огонь!

Офицер, скользнув взглядом, небрежно поднес к фуражке руку и отвернулся. Машину снова занесло. Выбросив из-под колес струю грязи, она увеличила скорость и стала удаляться.

В ушах стоял звон. Удары сердца отдавались в висках.

Не поворачивая головы, я взглянул на Зотина. По лицу не заметно волнения. Каска опустилась слишком. Капли воды висли по краю и падали на грудь.

Постукивая гусеницами, двигался бронетранспортер. Проклятье! Он сбавляет ход. Ну, теперь — все! Палец скользнул по скобе и лег на спусковой крючок.

Широкий, приземистый полугусеничный бронетранспортер. Под бортом торчит черный ствол пулемета. Залепленное грязью переднее колесо проворачивалось все медленней. Крыло, дальше широкий капот и стойки открытого броневого щитка. Расплывались пятнами за стеклом солдатские лица.

Приближаясь, лица округлились, обрели черты и отодвинулись вглубь. Скорость уменьшилась. Вот-вот колесо остановится. С лязгом откинулся щиток дверцы. Показалась голова в пилотке. Ствол пулемета задрался вверх.

Прошло еще несколько мгновений. Бронетранспортер поравнялся. Тяжелая бронированная дверца приоткрылась. Выглянул солдат и, улыбнувшись, бросил промокшим камрадам-пехотинцам пачку сигарет.

Бронетранспортер, переключив скорость, обдал меня запахом бензина и покатил дальше. Синеватая дымка стелется вслед гусеницам.

Заколдованный круг

— Ну... представление... кончилось, — стуча зубами и запинаясь, проговорил Зотин, — пора публике расходиться...

Зотин не закончил фразу, обернулся. Позади пригнул стебли Обушный. Поодаль все остальные.

— Они собрались на лугу... подошли три мотоцикла... давайте уходить, — сказал Обушный.

Речь шла о стороне, которая лежала за речкой. Немецкий генерал находился значительно ближе мотоциклистов. Кто разрешил оставлять позицию?

— Автоматчики рыскают на берегу... Будут переправляться, — торопливо говорил Кузнецов. — Давайте сматываться, пока не поздно.

Все поминутно оглядывались. Был слышен треск мотоциклов. Доносились выстрелы.

Первыми перебежали дорогу Обушный и Меликов. Когда они подошли к соломе, двинулись все остальные.

Зотин говорил Андрееву: — Немец бросил пачку сигарет... не хотел бы я прикуривать от его зажигалки... Не отставайте, Хайкин, если не хотите получить персонально подарок.

Стрельба на лугу возобновилась. Взлетела ракета. Кажется, она опустилась в подсолнухах. Прилетела с той стороны или немцы уже перешли речку?

Кучи, манившие нас, оказались травой, присыпанной слегка соломой. Дальше до гребня путь был проделан по-пластунски. Пары растянулись. Я видел только Обушного и Андреева. На грейдере снова появились машины.

— Будем ждать или перевалим? — спросил Зотин, оглядываясь.

Солома промокла, как моя палатка. Зотин прилег, достал из кармана немецкие сигареты. Они примялись, но фольга под плотной глянцевой бумагой сохранила целость. После тщательного всестороннего осмотра пачка была открыта. Все закурили. Потом разошлись по укрытиям.

С северо-востока дул холодный, порывистый ветер. Ползут тучи. Сеет мелкий осенний дождь. Вокруг раскинулось унылое поле. Стерня, словно коричневое покрывало.

На западе еще одна дорога. Я решил отказаться от прежнего направления и повернуть на юго-запад. Судя по немецкой карте, ближе всего до наших войск...

Идти к своим... Я уже знаю, толкают со всех сторон, из Гапоновки на луг, потом к речке, в подсолнухи, мы лежим на виду, ни туда, ни сюда, дороги — одна перед нами, другая — позади.

Зотин поглядел на часы.

— Пятнадцать часов... на западе стрельба затихла в полдень... Шесть-семь километров, не дальше, — он вздохнул и умолк.

В районах на запад от реки Сулы наши подразделения, кажется, не имели ни танков, ни артиллерии и действовали обособленно. Затишье могло означать только то, что бой, который они вели, закончился неудачей.

В голову лезли невеселые мысли. Что делать? Идти на север? Как миновать немецкий пост в Веславах?

Зотин насторожился — стал слышен шум. Откуда он исходит? Шум то затихал, то усиливался. Настороженность вскоре сменилась горечью.

По дороге тащатся люди. Без оружия, без шинелей и плащ-палаток... Пленные...

Голова колонны прошла и потянула за собой серые, колеблющиеся ряды промокших, легко одетых людей. Шествие продолжалось долго-долго.

Навстречу, со стороны Лохвицы, двигались машины и бронетранспортеры. Среди пленных началось замешательство. Шеренги смялись. Конвой сгонял людей на обочину.

Машины буксовали, останавливались. Пленные их подталкивали. Раздавались гудки и выкрики.

Машины и бронетранспортеры все шли и шли. Но остановки стали учащаться. Застрявшие задержали остальных. Уже толкали машины не только пленные, но и немцы. В 17.00 колонна остановилась.

Пленные, наконец, прошли. Машины с прицепами и бронетранспортеры не двигались. Голова колонны скрылась где-то на юге, хвост — в противоположной стороне.

Дождь перестал. Пронимала дрожь. Зотин растирал посиневшие пальцы.

— Нужно предпринимать что-то... Совсем окоченеем, если лежать так...

Что же... двигаться? Куда? Путь на запад закрыла колонна. Да и смысла не было туда идти. Поворачивать снова к Гапоновке? Нет...

Зотин продолжал наблюдение. Я перебрался в кучу, где укрывались остальные. Каждый выкурил свою долю сигарет, и Кузнецов из «бычков» мастерил подобие козьей ножки.

Обстановка скверная. Куда ни кинь — клин. Но у нас есть союзник — темнота. Время близится к ночи. Я хотел ободрить товарищей. Никто не проронил ни слова.

— Согласен... на запад идти незачем, возвращаться в Гапоновку... тоже... — заговорил Обушный. — Остается одно... обогнуть Веславы и — на Сулу.

Дымя козьей ножкой, Кузнецов сказал:

— Вернемся в подсолнухи... Немцы ушли, село рядом... Остальное я беру на себя.

Андреев согласен с Обушным. Меликов и Хайкин поддерживали Кузнецова.

— Идти на Веславы... где находится конец этой колонны? Может, в селе... — высказал сомнение Хайкин.

Под прикрытием гребня мы разделились и по-пластунски — к Веславам. На краю села дороги разветвляются, одна — на Гапоновку, другая занята колонной. Подразделения какой-то мотопехотной части. Помимо колесных машин и бронетранспортеров, в колонне около двадцати стопятимиллиметровых орудий с интервалом между ними до двухсот метров. Замыкающее орудие скрылось наполовину за хатой. Немцы сидели под тентами. Бродили лишь одиночки у прицепа и фургонов.

— Почему они стоят? — спрашивал Обушный. — Перебраться бы через дорогу...

— Да, — соглашается Зотин, — село обойти было бы нетрудно.

До орудий не более восьмисот метров. Местность открыта с востока и со стороны дороги, по которой проходили одиночные машины на Гапоновку.

— Нет... ничего не выйдет, пока они не уберутся, — -ежась, говорил Обушный, — глядите, едет...

Из-за хат выкатила машина с кухней. За ней — другая, третья. Дорога, по-видимому, не очень размокла. Почему же не двигается колонна? Может, привал на ужин?

В дальнем конце деревни простучала очередь. Потом еще одна.

Прошло около получаса. Колонна не трогалась. Солдатам раздавали ужин. Короткое оживление кончилось, немцы стали залезать под тенты.

Миновать Веславы не было возможности, и я решил возвратиться в подсолнухи.

Между тем начинало темнеть. Мы продвинулись к местам, которые оставили час назад. С дороги доносились голоса, звуки губной гармошки. Машины, бронетранспортеры стояли. Похоже, немцы собирались ночевать.

Местность на севере Гапоновки контролировали немецкие посты. Идти туда опасно. Ожидать, пока откроется путь на запад? Но колонна могла простоять до утра...

Положение на дороге я знал. Между машинами дистанция кое-где достигала сотен метров. Особенно там, где находились тяжелые броневики. Можно попытаться...

Эту мысль высказал лейтенант Обушный. Но когда я стал уточнять задачи, начались возражения.

— Подождем, пока уснут, — говорил Зотин, — до полуночи... Может, колонна уберется...

— Как знать?.. На ночь немцы выставят караулы... а сейчас, пока не улеглись, пройти легче, — поддержал меня Обушный.

— Пройти... да... но тут нужно ползти... и не вдоль, а поперек... Это совсем другое дело, — возражал Андреев.

— Что вы говорите, товарищи! Как можно рядом с машиной? — спрашивал Хайкин и отвечал: — Задние фонари горят, часовые кругом... нет, нет... это глупо...

— Только выпутались в Гапоновке и снова лезть под машины? Пропадем... ей-богу, пропадем, — заговорил Кузнецов, стуча зубами от холода.

Конечно, сидеть на месте проще. Но ведь время не ждет. Нужно спешить. Чем раньше двинемся, тем меньше встретим препятствий. Сидеть перед дорогой, на виду, а дальше что?

Обушный, лучше других понимавший ситуацию, отвечал на возражения:

— Согласие не нужно. Требования старшего должны выполнять все...

Итак, вперед!.. Пароль «братья пилигримы». Стрелять только после сигнала: две — одна за одной — короткие очереди моего автомата.

Мы двинулись на габаритные огни, мерцавшие в темноте. Бронетранспортеры. Расстояния между ними достигали сотен метров.

Вместе со мной, в первой паре, полз Обушный. Дорога уже недалеко. Слышались обрывки фраз, смех.

Обушный справа позади. Казалось, он отстал. Я задержался, чтобы подождать.

— Кто здесь? — раздался вдруг испуганный возглас, и немец затопал сапогами.

Силуэт мелькнул и исчез. Где же Обушный?

— Что случилось? — немцы спрашивали друг друга возле транспортера. Щелкнул выстрел. Взвилась ракета.

— Удираем!.. Сейчас начнут стрелять, — послышался голос Обушного.

Ракеты взлетели одна за другой. Бронетранспортер находился в двухстах шагах. Затаив дыхание, я ждал автоматной очереди. Но тревога улеглась. Я передвинулся на два-три шага. Тот же голос крикнул снова:

— Эй, кто там?

Немец ходил взад-вперед. Хлопнула дверца раз, другой.

Я вернулся. Отошли. Обозначился другой промежуток. Огни габаритных фонарей светились красными точками. Но и вторая попытка закончилась неудачей. Звякнуло что-то. Ракета едва не застала нас врасплох. Немцы подняли стрельбу.

Пришлось возвращаться к гребню. Обушный не отставал. Присоединился Зотин. После долгих блужданий встретили Андреева, а потом Меликова и Кузнецова. Хайкина не было.

— Когда стрельба началась, он... упал, — сообщил замыкающий Кузнецов, — я вернулся, звал... был бы ранен... ответил.

— Пули свистели над головой, — подтвердил Медиков, он был невдалеке от Кузнецова. — Мы ощупали все... наверное, убит.

На поиски Хайкина ушло еще около часа, дважды мы подходили к дороге, откатывались обратно к гребню. Затем повернули на юг. По всей колонне взлетали ракеты. Дорогу нужно пересечь и обойти Веславы.

Потеря Хайкина заставила изменить прежний порядок движения и перестроиться цепочкой — в затылок друг другу. Каски брошены. Свернули палатки. Они выручали днем, но сейчас ткань промокла, залеплена грязью и только мешала.

В темноте волчьими глазами светят габаритные фонари, вытянувшись полудугой. Мы приближались — и каждый раз вынуждены были отходить. Вместо проходов темнели силуэты машин без огней.

Впереди обозначился свободный участок. Это разрыв. Зотин предупредил, и все ползут друг за другом.

Расстояние между машинами не менее двухсот метров. Я был уже на дороге, когда раздался окрик, последовал выстрел. Ракета ударила в землю ярким клубком и рассыпалась искрами.

Подсвеченный снизу караульный стоял, расставив ноги. Я готов был нажать на спуск. Новая ракета взлетела ближе. Караульный дал очередь, стали стрелять другие. Трассы скрещивались над головой и разлетались в стороны.

Сначала Обушный был рядом, потом отвернул влево. Вокруг свистели пули, сверкали разноцветные полосы трасс. С дороги доносились выкрики. Я прилег, осмотрелся.

Свет плыл поверху. Вблизи держалась темень. Никто не отвечал на сигналы. Я поднялся, отбежал полсотни шагов.

Слева в свете ракет виднелись хаты, машины в колонне. Это хутор. Я не думал, что забрался так далеко, и был доволен, когда удалось сориентироваться.

Нужно взять левей и отойти, дать немцам успокоиться. Спасительный гребень был недалеко. И я одним духом поднялся по склону. Дорога осталась в восьмистах шагах позади.

Я стал произносить пароль. Никто не отвечал. Стрельба затихала. Реже взлетали ракеты.

Где мои товарищи? Не потерялись ли, как огневые взводы за Деймановкой?

Я прилег, слушал, вглядывался в темноту. Уйти далеко они не могли. Найду кого-нибудь.

Зарево ракет перекатывалось волнами. Никто не отзывался. Я повернул назад, чтобы осмотреть склон. Продвинулся двести, триста шагов. «Братья пилигримы!»

— Ну вот, встретились... Мы уже третий раз возвращаемся к дороге, — говорил Зотин. Тут был и Обушный. — Черт бы его взял, этого немца! Кто ожидал, что он уйдет так далеко от бронетранспортера.

Держаться всем вместе, попытаемся еще раз. Меня поддерживал только Зотин. Мнения разделились. Трое считали необходимым прекратить попытки, нужен привал.

— Тыкаемся без всякого толку то там, то там, всполошили их... по всей колонне... Вряд ли удастся прорваться... — говорил Обушный.

— Все началось с «опеля», — прервал Кузнецов. — Шли спокойно пять людей... Зачем задираться?.. Зачем стрелять?.. Пять храбрецов ввязались в сражение со всей немецкой армией. Затравили, как зверей, пригнали сюда и... мало дневных злоключений... Под носом колонна... сами на виду, переждать бы, а нет, снова дразнить гусей хотите... тянет на дорогу... К черту, я промок, устал безумно, не убьют, так околеешь до утра...

— Влипли мы, хлопцы, — проговорил Медиков.

Нет, так не пойдет!.. Они жалуются на судьбу?.. Но это только начало... Пусть вспомнят воинский дух... я никому не навязываюсь... Оставайтесь, кто хочет... Сидеть здесь я не намерен... пойду обратно к подсолнухам... через речку, мимо Гапоновки... мимо «верблюда...» на Суду...

— Давайте двигать, — сказал Зотин, — в конце концов нас вынудили... а теперь... пойдем к реке...

Гибель товарища

Глубокой ночью мы повернули на северо-восток и спустя полтора часа вошли в подсолнухи.

Рассеивая снопы света, прошла машина на Исковцы.

Дождь льет снова. Я зря выбросил каску. Вода струится по лицу и течет за ворот. Не согревают ни одежда, ни грязные треугольные трофейные плащ-палатки.

Речка осталась позади. Справа, над хатами Гапоновки, каждые две-три минуты поднимается ракета, полыхает над лугом, освещая копны сена. Со всех сторон обложила ночь. Чернильная темнота придвигается вплотную к лицам, вползает в душу.

Перед кучами разметанного сена мои товарищи в молчании остановились. За крайней хатой приглушенно щелкнула ракетница. Взвилась ракета. Роняя искры, поднимается, описывает дугу. Из темноты выступали соломенные крыши, окна, изгородь, луг и маслянисто-черная лента речки. Удручающая картина! Будто приподнялся занавес и открыл опустошенный чумой уголок сказочного царства. Все вокруг мертво и неподвижно. Бесшумно скользят и перемещаются тени, ширятся, чтобы снова упрятать мир под черное покрывало ночи. Дует ветер. Дождь стучит по одежде...

Ракета погасла. Снова слышится голос, сетующий на погоду, вездесущего противника, невезение.

— Не понимаю этих речей, — раздраженно говорил Зотин. — Пловцы с корабля, потерпевшего крушение, взывают о помощи... Но тут положение хуже... против нас стихия и люди... Нельзя предаться течению волн, свернуть с курса, проложенного среди опасностей... Повсюду враг... за хатами... в поле... на дороге. Притаился, ловит ночные шорохи, готовый бросить в глаза сверкающую очередь трассирующих пуль... До цели неблизко, и придет к ней лишь тот, кто способен бесшумно двигаться, смело отвечать врагу... сносить холод, голод, не докучать постыдным нытьем своему ближнему... Нам дождь на пользу... «Верблюд», кажется, в этом направлении? Товарищ лейтенант, время торопит. Там пас не ждут... река Сула рядом, мы выберемся из этой петли...

И побрели все прочь от Гапоновки. Кустарник, спасавший нас днем, остался справа. Позади слева — Веславы. Сапоги вязли в размокшем грунте. Палатки шелестят, под ногами путалась стерня. За гребнем — зарево. Похоже, машины с зажженными фарами.

Шли молча. Справа впереди, где, по моим предположениям, находился «верблюд», горит костер. В отсветах пламени видны две машины, возле копошатся люди. Пламя освещало небольшое пространство вокруг костра. Я принял севернее и двинулся дальше.

— Халы! — глухо щелкнул выстрел, ракета медленно поднялась. Тут же ударила очередь.

Мне еще не приходилось так близко слышать звон падающих стреляных гильз. Стучал часто затвор. Пули пронеслись выше. Перед глазами мокрые стебли, сверкают вспышки встречных выстрелов. А расстояние... Десять или двадцать шагов. Спуск плавно провалился, палец нажал скобу. Очередь.

А на бугре — гирлянды ракет. У Гапоновки и у костра они взвивались почти непрерывно. Сполохи, словно факел, раздуваемый ветром, поднимались слева, со стороны Веслав. Стало светло, как днем.

Куда меня занесло? Новая серия ракет. У меня отлегло от сердца — «верблюд» никуда не исчез.Просто он превратился в кучу золы и жара.

Со всех сторон неслись трассирующие пули. Перед глазами шелохнулось что-то. Я нажал спуск, две короткие очереди — сигнал для всех. Начали стрелять Зотин и вторая пара.

Автоматчик умолк, но пулемет у костра строчил, не переставая. Отвечать бесполезно. Далеко. Нужно отходить.

Зотин поднялся, упал. Наступил ногой на палатку. Автоматная очередь справа струей скрестилась с пулеметной. Кто-то двигался, отсвечивала мокрая одежда, кажется, свои.

— Левей, левей!

И снова ракеты — три, четыре, пять, от костра, вдоль лощины по дуге до самой Гапоновки.

Да ведь это ловушка, и подожженный «верблюд» — тоже. Конечно, друзья Юппа договорились с «баварским петухом». Посты со всех сторон обложили поле с «верблюдом».

Стучал пулемет из лощины. Светящаяся сеть снует и расстилается по низу. Коснувшись земли, пули со злобным визгом уносятся в черное небо. Правый пулемет длинной сплошной трассирующей лентой высвечивал каждую рытвину и стебелек.

Мелькнула чья-то голова в каске, я нажал спуск. Обойма кончилась. Вторая, к моему ужасу, оказалась трассирующей. Пулемет полоснул выше. Позади взлетела ракета. Я находился между пулеметом и постом слева. Пулеметчик снова ударил с перелетом. Моя трасса вроде совмещалась со вспышками. В ответ взлетела ракета. Со стороны костра, брызнув грязью в лицо, ударила рикошетирующая очередь.

Зотин зовет. Я открыл залепленные грязью глаза. Возле костра машина, светят, словно прожекторы, фары. И снова ракеты и пламя.

Что я сделал! Трассирующие пули! Машина... Она забуксует, сядет в грязь?.. Нет... ползет. Двинулась еще одна. Ну, теперь уходить! Ни выемки, ни бугорка! Цветные точки касались палатки, тянет гарью. Зотин! Нет, он жив, послал две ответные очереди. Стреляет вторая пара. Слева еще кто-то. Пулемет из Веслава строчил непрерывно.

Слепит яркий свет. Сторона левее костра погружена в темноту. Передо мной ползут двое. Одна за другой машины заливают светом мокрое поле. Трассирующие очереди веером рассеиваются, исчезают в небе.

Машины держались левее лощины, освещая одна другую. Пулемет у костра не умолкал. Позади у Гапоновки трассы поднимаются в небо.

Я полз и полз. Костер остался справа. Кажется, удалось выскользнуть из заколдованного круга. Где-то недалеко — я знал — дорога, по которой танки и машины шли на Сенчу.

Я мог оторваться от земли. Тяжело дыша, поднялся рядом Зотин.

— Черт... как жарко... давайте передохнем... где же наши?

На северо-востоке, в стороне Лохвицы, появляются желтые пятна. По-моему, фары. В темноте различался грейдер — полоса на фоне неба, подсвеченного недалекими ракетами. Зотин ступил в рытвину. Она наполнена водой.

— Что-то там, — шепотом произнес он, — смотрите... идет. — Он сменил магазин. Раздался щелчок.

— «Братья пилигримы»! — послышалось в ответ. — Свои, не стреляйте! — Андреев, следом Медиков.

— Позади еще... вроде двое, — продолжал Зотин, вглядываясь, — нет... один.

Подошел Кузнецов. Где Обушный?

— Нет его... накрыли, мы поднялись... и сразу ракета... Обушный выстрелил только... а справа пулемет... всадил в бок... гад, трассирующими, он вскрикнул страшно и... все... пистолет вот... снял, — Кузнецов протянул планшетку.

Андреев долго отстегивал размокшую петлю трофейного фонарика. Потом закрылся палаткой, завел красный фильтр, включил свет. Зотин развернул планшетку.

— Тетрадь... фотографии, два письма... а документы? — спросил он, выложив все, что было в планшетке.

— Захватил, что попало... думал, они в планшетке, — ответил Кузнецов.

Разве он не знает, где хранятся у командира документы?

— Что вы насели?.. Места живого не было... искромсан весь... а им документы...

— Жаль лейтенанта... хороший парень был, — печально сказал Андреев, — и вот...

— Ладно читать отходную, — прервал его Кузнецов. Только теперь я начал сознавать, насколько безнадежно было положение. Даже не верил, что удалось выскользнуть. Однополчан Юппа, шедших за нами по пятам, задержала ссора. Но они договорились в Гапоновке и продолжили преследование. Несомненно, они видели следы на берегу речки. Не захотели лезть в холодную воду. Это спасло нас.

Мы выбрались из петли, потеряли двух человек. Вдвоем они пришли, и оба погибли. Старшего политрука Хайкина я видел впервые. Мало знал и лейтенанта Обушного. Видел мельком, во время рекогносцировки Чернобыльской переправы, и позже, когда полк поддерживал 204-ю ВДБр перед плацдармом восточнее Чернигова. Потом еще после атаки ночью возле стога. И вот он погиб в поле под Гапоновкой. Мы вместе учились в Сумском артиллерийском училище. Меня удручала гибель лейтенанта Обушного.

— Не зря они убегали от нас, — Андреев умолк.

— До своих далеко и где они?.. Смерть... Она вот, рядом, — продолжал Кузнецов, — на той стороне Гапоновки Хайкин остался, на этой... лейтенант...

— Довольно вам, — оборвал его Зотин. — Давайте перейдем дорогу?

Вырисовывались очертания кургана. Подножие опоясала неглубокая канава. На дне вода. Но почва значительно суше, чем за Гапоновкой.

Свет фар в стороне Лохвицы делался ярче. Стал слышен гул двигателей. Машин было три. Кто-то вспомнил о патронах.

— Что... стрелять хотите? Еле выбрались из одного капкана... нет, пусть катятся, — начал Кузнецов.

Нападать никто не собирается. Но подготовиться не метает. Что у нас осталось из оружия?

Помимо четырех пистолетов ТТ — моего, Андреева, Кузнецова и Меликова — имелись два парабеллума у Зотина и у меня и четыре автомата. Кузнецов выбросил свой после того, как израсходовал магазин, на ремне он нес длинный, почти до колен, трофейный штыковой нож в металлических ножнах.

Почему Кузнецов бросил оружие?

— Какой смысл таскать железо? Найдем патроны, будет и автомат, отдельно такие вещи не валяются. Довольно того, что есть... чем меньше стрелять...

Осталось немногим более полусотни немецких патронов, кроме того, что было в пистолетных обоймах. Не хватило снарядить и двух автоматных магазинов.

Свет на дороге усиливался, потом слабел. Фары скрылись в лощине. Три, пять, девять, тринадцать пар.

Машины приближались. Отчетливей слышался стук, монотонный и мягкий. Что это? Недоумение рассеялось, когда в конусах света начали обрисовываться силуэты. Это не тяжелые машины, как я считал, а полугусеничные броневики. На передке колеса, задний мост — гусеничный. Некоторые имели на крюке орудия с длинными стволами, по-видимому, противотанковые.

Броневики двигались из Лохвицы в сторону Сенчи. До грейдера сто шагов, габаритные огни удалялись. Прошли еще четыре бронетранспортера и несколько колесных машин.

Снова наползла темнота. Посыпал дождь.

— Свет... — Зотин указывал на север, — фары...

— Ракета, — возразил Медиков, — смотрите, и там светит рядом...

В направлении Лохвицы зарево. Опять похоже — шла машина. Впрочем, утверждать трудно. Местность всхолмленная. Бугры... балки. Утром маячил на горизонте лес, а сейчас темень. В пяти шагах не разглядеть человека. Холодно. Мокро. Пора трогаться.

— Стоит ли тащить трофеи из-за одного магазина, — уже на ходу проговорил Зотин. — Что толку?

Автоматы, верно, но недолго послужившие нам, пришлось бросить. Патроны разделили.

Столкновение

На буграх взлетали ракеты. Низкие тучи поглощают свет, и он рассеивается беспорядочными волнами. Как судить о расстояниях? Раз за разом нужно останавливаться, напрягать слух, вглядываться в темноту.

Позади снова свет фар. Я определил направление по компасу. В районе Гапоновки небо озаряют тускло-желтые сполохи, несутся, рассекая темноту, трассирующие очереди. Дальше, у Веслав и Исковцев, и в противоположной стороне, у Сенчи, лишь световые пятна.

Дождь не затихает. Путаются ноги в стерне. На сапогах груз налипшей грязи. Не согреться. Вода течет в глаза, вызывает постоянную незатихающую резь. Приходится тереть их, от этого становится еще хуже.

Одолевает сон. Голова поминутно свисала на грудь, то туда, то сюда, запрокидывалась назад. Подкашиваются ноги, и ноет все тело. Шли все вместе. Позади — Кузнецов.

— ...остановимся... попробуем раскурить, табак размок... и зажигалка уже отказала.

Другие молчат. Снова балка, бугор, склон, круто идущий вверх, будто на небо. Кузнецов не унимается. — ...передохнуть минуту... Он начинает с другого конца:

— Ног не чувствую, товарищи... не могу больше... ничего не вижу...

О том же стали говорить Меликов и Андреев.

Я с трудом переставлял ноги. Тяжело! Боль от глаз проникала в голову. Вода, глаза слезятся, и я тру их снова. Нужно идти, идти... к реке... переправиться... иначе — гибель.

— ...не могу... напрасно все это... — хнычет Кузнецов.

В лощине — вода. Кузнецов падает. На помощь. Несколько шагов, и он свалился снова.

Звезд не видно. Воздух перенасыщен влагой. В низине клубится хлопьями туман. Наступал рассвет.

Река Сула, по моим расчетам, недалеко, в пяти-семи километрах. Видимость начала улучшаться. Порядок движения, сохранившийся с ночи, меняется, и пары набирают дистанцию.

Зотин шел со мной. На расстоянии позади — Меликов, Андреев, Кузнецов — замыкающий.

Бессилие накатывалось волнами, как туман. Мысли путались, смыкаются опухшие веки и, чтобы не уснуть, я перекидывал висящий на цепочке парабеллум из руки в руку.

На склоне — свекольное поле, наполовину вылезшие из земли громадные корни под длинными темно-зелеными листьями. Это тяжкое препятствие. Нужно подымать высоко ноги, не споткнуться. Но толку мало. Падают то один, то другой. А, черт с ним, с азимутом. Вдоль ряда миную поле, внесу поправку.

Зотин остался оповестить. Повернули все. Андреев и Меликов двигались справа. Зотин брел к своему месту.

Стало легче. Широкие, скользкие листья устилали землю. Втаптываются, липнут к сапогам. Я тянул ноги, стряхнуть гирями налипшую грязь.

Позади брел, должно быть, Кузнецов. Замыкающий отклонился влево. Вторая пара куда-то скрылась. Потерялся из виду и Зотин.

Я оглянулся, увидел Андреева. Кажется, Меликов упал, Андреев нагнулся. Потом оба стали звать Кузнецова. Замыкающий повернул вдоль ряда.

Я хотел подождать, пока они поравняются, подойдет Зотин. Но остановиться — значит уснуть. Нет... пойду, Зотин догонит, пока я буду подниматься на гребень.

Подул ветер. Жидкий туман, испариной стелившийся понизу, редел. Свекольное поле тянулось влево. Гребень. Справа позади темнели вершины деревьев. Зотин уже в полусотне шагов. Там вторая пара. Кузнецов отставал все больше.

Следовало сориентироваться. От Сенчи я шел на запад километров 10–12, повернул и ночью держался северо-восточного направления. Значит, за этим или следующим бугром я увижу реку.

Мысль об этом заставляла напрягать силы, я забыл резь в глазах, содранную кожу и боли в голове, порой они делаются невыносимы. Грязь налипала и отваливалась. В глазах мельтешили пятнами свекловичные корни. Смыкались налитые свинцом и болью веки, и ощущение действительности исчезает. Я переступал через свеклу и натыкался на нее снова. Мощные листья поднимались до колен, ударяли в бедро. Пистолет выскальзывал. Поднять руку не было сил.

Слышались звуки. Тревожило то, что нельзя уловить, откуда — с земли или с неба? Путаница, невнятные слова... вроде, по-немецки... О чем речь?

— Комт, рус!

Почему «комт»? Ведь они кричат «хальт»!

— Комт, комт, рус!

Немец стоял, протянув навстречу руку с серебристой унтер-офицерской нашивкой в верхней части рукава. Рядом несколько солдат в плащ-палатках, куча безоружных людей в нашей одежде.

— Комт, рус! — дернул меня за рукав унтер-офицер, указал направление.

Не целясь, я нажал спуск. Унтер-офицер опустился на землю. Перед лицом — ствол автомата, обжигая щеку, сверкнуло пламя.

Красная пелена заволокла глаза. В затылке я чувствовал явственно отверстия. Я выстрелил, очередь оборвалась. Немец упал. Трое бросились ко мне.

Снова полоснула автоматная очередь. Кровь. Я нажал на спуск — раз, другой, третий. К ногам упала брошенная свекла. Я оглянулся, немцы обходят — бросился назад.

Стучат, захлебываясь, автоматы. Мучали отверстия в затылке. Я отнимал пальцы, они появлялись опять. Впереди бежали двое. А еще два? Но что же с моим лицом? Щека онемела, голову не повернуть, будто в тисках. Рана... на лбу... Кровь течет, вязнет в пальцах. Кожи не чувствую, жжет подбородок.

Пули щелкают, стелются со свистом. Я снова увидел Андреева и Зотина. Бегут во весь опор. А в тумане позади немцы... пять, шесть, восемь.

На краю поля деревья. Роща. Андреев и Зотин приближались к опушке, недалеко Медиков. Треск очередей на склоне слабел. Немцы отстали. Пули летят все ниже, с шумом вонзаясь в землю.

До деревьев двести шагов... сто... пятьдесят. И вот укрытие...

— Вы ранены! — закричал Андреев. — Лоб, щека, подбородок задет... вроде неглубоко... быстрее... они сейчас заявятся.

— Где Кузнецов? — остановил его Зотин.

— Он слева, — ответил Медиков, — отрежут... глядите... они...

Три немца обгоняли остальных, они уже на краю поля. От опушки их отделяет не более трехсот шагов.

— Пошли, — звал Андреев.

Я видел — нужно уходить, Зотин остановился.

— Кузнецов... я вернусь... может, недалеко. Андреев хватал Зотина за руку.

— Пустите! — вырывался Зотин. — Пропадет ведь...

— Товарищ лейтенант, броневик! — Андреев бросился ко мне. — Смотрите, их сколько.

Раскатисто пронеслась очередь крупнокалиберного пулемета. Треск автоматов приближался. Андреев и Меликов двинулись в глубь зарослей, Зотин нехотя повернул за мной.

Дождь, начавший снова накрапывать, перешел в ливень. Вода хлестала и шумела в листве. Умолкнувший было крупнокалиберный пулемет застучал ближе, рассеивая пули по лесу.

Продираясь сквозь заросли, я услышал возглас Андреева:

— Обрыв... тут не пройти!

Андреев стоял рядом с Меликовым перед глубокой промоиной с крутыми, почти отвесными глинистыми стенами. Прыгать? Полтора десятка метров. Опасно. Голая, лишенная всяких выступов, стена. Вода пузырилась и мутными струями падала вниз.

Сквозь шум дождя слышалось урчание двигателей. Автоматы захлебывались, заставляли спешить. Андреев шагнул на край обрыва, сунул в кобуру пистолет, схватил ветку и, оттолкнувшись, повис на высоте. Качнулся раз, другой и, раскинув руки и ноги, заскользил, кувыркаясь, вниз. Вслед ему отправился Медиков. За ним — Зотин.

Меня мучила боль. Щека вздулась, глаз заплыл. Стрельба слева затихла. Я готов был повернуть в обход, найти другое место. Но тут пули защелкали понизу. Мне ничего не оставалось, как прыгать.

Приземление оказалось жестким. Я зацепился за выступ в нижней части стены и вместе с глиняной глыбой свалился в мутный поток, бушевавший на дне. Поднялся и шел по течению, проваливаясь в раскисшей глине. За первым поворотом увидел товарищей. Медиков вскрыл свой индивидуальный пакет, но тампон промок прежде, чем он поднес его к моим ранам.

Стрельба наверху стала затихать. Прихрамывая и разминая ушибы, мы брели между двумя отвесными стенами, не имея ни малейшего представления о том, что ждет нас впереди.

Овраг становился шире. Поток ушел к стенке, и мы выбрались из глинистого русла. Дальше склоны менялись. На глинистой поверхности, цепляясь обнаженными корнями, торчали кустики. По дну ложа, среди растений, обглоданных снизу, пролегают кривые скользкие тропки.

Не слышно звуков стрельбы. Зотин, хромавший больше всех, остановился на возвышении, которое омывал все ширившийся поток. Начинался лес.

— Кажется, я подвихнул... вот тут, — он присел, стал поворачивать ступню.

— Давайте я сниму сапог, — предложил Медиков.

— Нет... сапог... не будем... я придержу, — Андреев обхватил голень, — а вы, товарищ младший лейтенант, тяните к себе... ну... рывок!

Зотину стало лучше. Двинулись дальше.

Солдаты и народ

Обитатели крайней хаты

— Стой! — громко крикнул Андреев. — Пробежал там... Все вскинули пистолеты. Оказалось, коза, привязанная веревкой на кол.

— Коза, — Меликов отвел оружие, — значит, недалеко хата... Кто .там хозяин?

Мои спутники остановились, укрывшись под деревом. Я двинулся дальше по тропинке. Коза семенила впереди, поминутно дергая веревку из моих рук. Животное должно привести меня во двор хозяина. Я едва за ним успевал. Голова раскалывается, скользят ноги.

Скоро я заметил старую женщину, шедшую навстречу. Кусок мешковины прикрывал повязанную платком голову. Старушка шлепала босыми ногами по лужам, не глядя по сторонам. Я не хотел пугать ее и вышел из своего укрытия.

Бабуся, кажется, была не робкого десятка. Она решительно захватила ошейник, потянула козу, затем только приняла веревку и, не ответив на приветствие, измерила меня взглядом.

Недоумение бабуси несколько рассеялось лишь после того, когда она заметила кобуру с пистолетом и снаряжение, омытые дождем. Еще раз взглянув в лицо, бабуся спросила, куда и зачем я волоку чужую собственность.

Склоны оврага отодвинулись за стеной дождя, и мне казалось, что появление бронетранспортеров вполне вероятно. Свекловичное поле в полутора километрах. Поэтому я просил бабусю отвечать на мои вопросы быстро, без пауз. Далеко ли река? Как называется ближайшее село? Есть ли немцы?

Бабуся оказалась весьма словоохотливой. Глядя из-под рогожи глазами в сетке морщин, она отвечала, что село называется Васильки и до окраины около версты. Стоит оно на берегу Суды в пятнадцати километрах на север от Сенчи. В Васильках — немцы.

— ...понаехали вчера, сегодня... все здоровые да сытые... пленных гоняют... антихристы... Знаю, кто ты... живем мы в хате... старик да я, на отшибе. Бедолага, распух-то как!.. Пойдем, помоешься... травку дам... сховаем, слава богу, накормим, — и она стала подталкивать козу.

Я не один, со мной товарищи.

Бабуся озабоченно остановилась, помолчала и повторила приглашение.

— ...пойдем... пойдем, — оглядела еще раз, — куда им деваться... такое лихо... дождь да холод.

Появился, хромая, Зотин. За ним — Меликов, Андреев. Бабуся оглядела каждого, мы тронулись в путь.

— Найдется всем место... не беспокойтесь, ничего... Давно ли бабуся из дому? Час назад? Стой, отставить.

Всем нельзя. Иду я один.

Дождь начинал слабеть. Светлело небо. Шла бабуся довольно быстро. Спустя пять минут мы оказались на прогалине. За деревьями — одинокая хата, рядом — сарай, посреди двора — копна сена.

— Чего остановился? Не бойся, иди, — звала бабуся. Нет ли посторонних, нужно выяснить. Немцы... не появлялись? Я подожду.

— Ну, добре... — и бабуся направилась к хате.

Двор ограждал ивовый плетень, покосившийся на углу. В створе с ним на расстоянии полукилометра, может больше, виднелись соломенные крыши двух-трех хат.

Во дворе залаяла собака. На пороге хаты появился седобородый дед. Взял веревку, козу повел в сарай, но бабуся остановила его и стала говорить, указывая в мою сторону рукой.

Они вдвоем направились к плетню. Бабуся машет. Я подошел ближе.

— Не бойся, перелазь, товарищей зови... у нас никого не было, — сказал дед. — Германы, — он указал на крыши хат, куда вела залитая водой малоезженная дорога, — сюда еще не заявлялись... не жди, перелезай скорей.

Я последовал за хозяином. Вошел в сарай. Дверь с отполированной за многие годы деревянной щеколдой тихо скрипнула. Курица кудахтала в темном углу. Под стенкой мурлычет серая кошка. В сарае тихо, тепло и уютно.

— Ох, горе... герман всех в полон захватил... люди говорят, видимо-невидимо...

А за Сулой? Кто занимает восточный берег?

— Берег? Не знаю... у нас и в Хрулях... герман... в Лохвице на сахарном заводе.

Когда немцы вошли в Васильки?

— Позавчера.

Кто они по роду войск?

— Не знаю... на машинах и броневиках... с пушками. Численность?

— Если солдаты... сто... двести... Машин много?

— Десяток... может, больше. Орудия?

— Не знаю. Кум говорил. Где немцы располагаются?

— Там, в селе. За горой. А село Хрули где?

— За речкой... версты две.

Дед знает свекловичное поле? Пройдет ли вдоль оврага машина? Что представляет собой лес? Расстояние до реки?

— Буряки верстах в двух будут... проехать на машине? Нет. Можно через село... Лес вырубили... десятин сто осталось. Герман пришел позавчера. Что это с тобой? В хату пойдем... ты ранен. Согрейся, потом поговорим.

У моих сапог образовалась лужа. Нет, в хату не пойду. Я хотел убедиться, нет ли немцев вблизи.

С порога дед еще огляделся. Не мог бы он узнать, что делается в селе? На берегу? Где немецкие посты?.. Задача опасная... но у деда, верно, есть знакомые, которые помогут в этом? Люди, на которых он полагается?

Дед помолчал, потом взглянул пристально.

— Розумию... можно разведать.

Я буду ждать в лесу, за поляной. Времени один час деду достаточно? Полтора?

Степенный дед преобразился. Взглянул на бабусю, сказал что-то строго, направился в хату. Через минуту вышел, уже одет в свитку, видавшую виды, в руке суковатая палка. Отвязал веревку, потянул козу через порог.

— Для дела... знаю... сам был солдатом, ну иди, ленивая, — дед подталкивал козу и, не замечая дождя, направился к воротам.

Я вернулся в заросли. Позиция оказалась неудачной. Виден только двор. Все подходы закрыл серо-зеленый заслон кустов, гнувшихся под напором ветра. Я отошел к березам, отстопорил стрелку компаса. Я находился на северозападной окраине села. Опять попали в поле зрения крыши хат. Над трубой вьется дым.

Стрелка часов едва ползет по циферблату, удлиняя время ожидания. Не слышно ни стрельбы, ни гула. Только там, где скрылся дед, лениво тявкала собака. Прошел час, потом еще час. Дождь хлестал, не переставая.

Никто не являлся. Глухо шумели и гнулись над моей головой ветви. Я снова обратился к дому деда. Долгое время никого не замечал. Вышла во двор бабуся, заглянула в сарай и направилась к плетню. Остановилась, взмахнула рукой. Я вышел из-за дерева.

— Совсем промок, войди в хату... может, дед придет не скоро.

Я не мог вдаваться в объяснения, и бабуся, недоумевая, вернулась в хату. Спустя пять минут вышла с ношей в руках.

— Возьми, поешь, что бог послал... и зови товарищей... пусть заходят, если сам не хочешь... я и им приготовлю, — она протянула краюху хлеба и сало.

Свою часть я, пожалуй, съем. Но куда деть остальное? Хлеб раскиснет. Я вернулся к березам.

Но не тут-то было. Больно, челюсть не размыкалась. Глотать я мог лишь маленький размоченный кусочек. Залаяла собака. Показался дед, перед ним бежала коза. Я заметил еще человека. В следующую минуту он повернул и, не оглядываясь, стал удаляться» обратно по дороге к хатам.

Дед пропадал столько времени! Кто был с ним? Почему этот человек ушел?

— Ходил в село... герман багато... Большие крытые машины, на улице броневики, пушки... сами в хатах попрятались от дождя... только часовые.

Но ведь деду назначено время! Бывший солдат. Почему умолчал о человеке?

— Я ходил не по своей нужде, ты спрашивал за германцев... поглядел, будь они неладны... С хозяином потолковал... надежные люди... Со мной никого не было… тебе, может, показалось.

Если я не получу ответа, вернусь сейчас же в лес.

— Н-ну, не пужайся... кум шел, чтобы вместе... я хотел, как лучше...

Кто этот кум? Что известно ему? Где пропадал дед два с лишним часа?

— ...просил на всякий случай спрятать тебя и еще одного... А как же?.. Не придешь... сразу, с порога... В село наведался, узнать... и кум говорил... идти некому...

Где он живет, этот кум?

— ...недалеко... третий двор по правой руке... вот там... хотел, чтобы лучше.

Расстроенный дед дергал, не переставая, веревку. В этих движениях и в лице его столько простодушия, что я устыдился своих подозрений.

Чтобы загладить вину, я сказал, что имею еще одну просьбу. Не мог бы дед позвать моих спутников? Идти по тропе до сухого дерева... он знает? Нужно сказать два слова: «Братья пилигримы». Я буду ожидать.

— Отчего же?.. Можно... ходил, знаю... братья... як их? Пилигримы. Пароль, значит? Ну, пойду.

С неба сыпались капли, то крупные, то мелкие и частые. Не затихал ветер. Где-то глухо поскрипывало дерево.

Прошло минут сорок. Я уже начал сожалеть. Не следовало обременять старика. Меня не оставляли страхи, хотел понаблюдать... все-таки...

Послышалось блеяние. Дед шел, подталкивая козу. Где же братья пилигримы? Странно. Ходу-то всего к сухому дереву, как мне казалось, десять минут.

О, похоже, приключения последних суток кое-чему научили моих товарищей. Они держались поодаль, перебегали среди кустов, от одного укрытия к другому.

— Товарищ лейтенант, разве это дело? Ушел и как в воду канул, — издали начал Зотин. Он едва двигал непослушными посиневшими губами. — Да еще посыльный... где вы его раскопали? Уверяет... в селе полно немцев.

Что поделаешь? Населенный пункт лежит на берегу Суды. Но об этом еще успеем потолковать. Старик говорит, что со стороны свекловичного поля нельзя проехать вдоль /яра. Если броневики не ушли, значит, застряли на опушке. Немцы не станут гнаться за нами. Но они могли сообщить в село. Начнется обыск. Нужно ждать вечера.

Мои спутники, невесело переглядываясь, молчали. Поблагодарив деда за услуги, я поднял кусок коры, куда сложил еду. Подмокли лишь края. Андреев начал делить ее на части.

— Так, значит, ты командир? — спросил дед. — Ну, пойдем... Минул полдень. Старуха заждалась в хате...

Нет, мы подождем. День. Опасно. Вдруг перестанет дождь, попадем на глаза кому-нибудь.

— Дождь кончится?.. Не беда... хорошо полил, пойдем, не обижай... Я хотел, как лучше... Прошу и вас, — дед повернулся к Андрееву.

— Дедуся, нельзя, за нами немцы... — он спохватился и стал жевать хлеб.

— Как можно, хлопцы, — взмолился дед. — Хата моя рядом, а вам мокнуть под забором?... Что скажут люди, когда дознаются? Срам на все село...

Обиженный и недовольный, старик побрел, сутулясь, через поляну. Вошел во двор к сараю, постоял и скрылся в хате.

Разные мнения

Зотин, Андреев, Меликов следили за дедом. Дверь за ним закрылась.

— Хата... четыреста метров... — недовольно прервал молчание Андреев... — К дьяволу ваши... предосторожности, зайти на часок... просушиться.

Нет! Рядом река. Куда пойдет голодный, промокший окруженец, если ему удалось проскользнуть сквозь цепь постов и заграждений? — спрашивают себя немцы. — В хату, не так ли? Они наверняка прочесывают прибрежные села.

— Если бояться всего, что может произойти, и шагу ступить нельзя, — возразил Меликов. — Старшина прав, необходимо просушиться... Двое суток под дождем... кашель замучил.

— Товарищи командиры... под дождем... все это так... но лезть в капкан после всего, что пережили... Чудом ведь выскользнули... а этот овраг? — стал говорить Зотин.

— Так чего тянуть? Тогда идти... пока есть силы, — вспылил Меликов.

Светло. Подождем вечера. Обратимся к деду, проводит. К утру мы должны перебраться на восточный берег.

— Столкнулись лбами... ушли... брести дальше, — говорил Андреев, — может статься, что не проснешься и в колонне пленных... прямо в Лохвицкий лагерь, о котором толковал дед... Колючая проволока в два кола, общая спальня...

Кузнецова потеряли. Где он? В плену или катается по земле с пулей в животе и клянет минуту, когда пошел с нами... Кузнецов замыкающий... шел позади всех и, казалось, имел больше шансов спастись, чем все остальные. Но, сонный, он, возможно, не заметил унтер-офицера, не того, который встал на моем пути, а другого. Не исключено, что Кузнецов ранен, даже убит. Но ведь они — Медиков и Андреев — должны были передать замыкающему последнюю команду?

— Кричали, он вроде повернул... — стал отвечать Медиков. — Я не видел... Кузнецов, должно быть, отстал, если шел прямо.

Значит, контакт с Кузнецовым они потеряли до столкновения? Почему же не наблюдали за замыкающим, как я за ними? Почему не сообщили?

Обидно. Жаль младшего лейтенанта Кузнецова. Конечно, его нельзя назвать безупречным. Но Кузнецов не был из той разновидности лживых хитрецов, как могло показаться, которая устраивает свои дела за счет других. А то, что он ныл, происходило не от низменности натуры. Кажется, он — человек, который часто воспринимает явления в черном цвете и склонен к преувеличению. Но когда приходится туго, такие люди показывают не меньше твердости, чем иные оптимисты. Я не думаю, что немцы возьмут Кузнецова голыми руками, если только сои не затуманил ему голову.

— Да, я тоже так считаю, — согласился Зотин.

— Все равно... человек-то пропал... потому, что перегнули палку... — продолжал Андреев, — боюсь, всех нас ждет та же участь...

Да... но если сушить одежду, — застрянем. Охрана берега усилится, и тогда не избежать того, что было под Гапоновкой.

Надоедливый, холодный дождь не затихал. Всюду вода. Там течет струйками, тут — лужи. Сухо, кажется, только в кобуре.

Медиков и Андреев отошли на бугорок к дереву. Но о том, чтобы прилечь, и думать не приходилось. Плащ-накидки прикрывали лишь плечи.

Зотин остался со мной. Мы продолжали наблюдение, если можно так назвать занятие людей, не способных отвлечься, побороть усталость. И не согреться — за ворот течет вода.

Опасения, что немцы оцепят лощину, рассеялись. Она имела довольно большую длину. Немцы не станут продолжать под проливным дождем преследование в зарослях, густо покрывших склоны.

Идти в село рискованно. Не только из-за чужих глаз. Возражал Зотин. И он был прав. В этих местах действуют части одного соединения. Немцы могли оповестить свои посты и гарнизоны. Три случая — нападение у тригопункта, ночной переполох в районе «верблюда» и столкновение на свекловичном поле — вполне достаточный повод для этого. И каждый раз мы несли потери.

Подошел Медиков, за ним — Андреев. Настаивают на том, чтобы укрыться у деда в хате. Зотин терял терпение.

— Хороши у меня товарищи... вчера постреляли... потом ночью... сегодня... Они не в состоянии продолжать путь и предпочитают спрятаться за спину старика... вовлечь, так сказать, и местное население в орбиту войны...

— Прятаться никто не собирался... — возразил Андреев. — Но я... военнослужащий, для продолжения службы нуждаюсь в передышке... иначе...

— Если вы хотите отдыхать... и непременно в хате, посвятите хозяев в свои дела... Скажем, утреннее столкновение... если немцы нагрянут, вы станете стрелять, потом, допустим, уйдете... кто в ответе?.. Не миновать виселицы хозяину. Зачем вы подвергаете такой каре мирных людей?.. И всего-то из-за нескольких часов сна. Нет... мы солдаты... стреляли, теперь держим ответ... случилось... должны сами выпутаться.

— Я не хочу попасть в плен... и еще меньше... разделить участь младшего лейтенанта Кузнецова. Нужна передышка, — настаивал Андреев.

Терпение! Дождь перестанет не сегодня, так завтра. Выберемся отсюда — спи, сколько хочешь, в любой копне... Я согласен, отдых необходим, но только после переправы, за Сулой.

— Товарищ лейтенант, — начал Меликов, — командир определяет предельную нагрузку для солдата с учетом конкретных обстоятельств... Наши возможности исчерпаны... Конечно, двигаться мы можем, но вести бой... нет... То, что произошло на рассвете... это уже не война... Вам необходима перевязка. Раны вроде пустячные, но появился отек. Необходимо выйти из игры... на сутки... или двое. Я согласен с Зотиным... впутывать мирных жителей в наши дела... шаг не совсем правильный, но другого выхода нет... О нас знают уже трое, и количество посвященных будет увеличиваться. Гражданские люди не всегда соблюдают осторожность... Конечно, опасно... но выхода нет, придется рискнуть.

А ведь оба они — и Меликов и Андреев — нравы. По-своему прав и Зотин. Столкновение на свекловичном поле — «не война»... Я шел с закрытыми глазами... Продолжать так дальше — значит, подвергать риску моих товарищей, с их точки зрения, неоправданному. Мог бы я признать за кем-то другим право на это, если бы находился на месте Андреева и Меликова? Если бы с этим кем-то произошло то же, что со мной? Мог бы я полагаться на командира и повиноваться, когда он утратил способность воспринимать происходящее? Глаза слезятся, ломит челюсть, я не могу повернуть головы. Настаивая, я допускал ошибку, граничащую со злоупотреблением. Они храбрые парни, и принуждать их несправедливо.

Я сказал им об этом. Наше оружие — с нами. Мы умеем стрелять. С наступлением темноты войдем в хату. Нас ждет отдых в сухом и теплом углу.

— А... в хату, так в хату, — махнул рукой Зотин. — Действительно, сейчас мало шансов выйти к реке... переплыть ее... еще меньше.

Меликов с Андреевым вернулись на бугор. Дождь слабел. В селе время от времени слышался лай собак. Мы попеременно отдыхали, опустясь на корточки под деревом. Наступали сумерки.

— Ну, можно идти? — спрашивал старшина Андреев. — Бабка печь растопила... гляди, дым валит.

Он направился к Меликову, и оба побрели к хате. Их встретил дед. Меликов задержался перед забором, повернул к месту, где бабуся передавала мне еду. Андреев проследовал в хату. Спустя десять минут он вышел и, обогнув поляну, зашагал вдоль забора.

— Скверно... крайний дом... — произнес Зотин, глядя на подходившего Андреева.

Да, мне тоже пришло в голову — отдельный дом. Артиллеристу хорошо известно, что это значит. Отдельный дом привлекает внимание, виден со всех наблюдательных пунктов, от стен его производятся измерения. Отдельный дом — ориентир либо цель. Пехота непременно установит на крыше пулемет. Всякий стучит в окна, крайний дом — у людей на глазах.

— Пойдемте... борщ... хлеб вкусный, — Андреев помог Зотину подняться, и они двинулись, расплескивая лужи.

Сумерки сгущались. Моросил дождь, не переставая. Налетавший порывами ветер стряхивал с веток тяжелые капли, и они часто стучали по плащ-палатке.

— Не так уж плохо... темно... тихо... Вот сюда... — слышался голос Андреева. — Порог вы преодолеете сами, — говорил он Зотину, — я останусь караулить.

— Как же борщ? — спросил Зотин.

— Спасибо бабусе, я поел... В случае тревоги буду стучать в окно... три удара.

За углом тихо ворчит собака. Скрипнула дверь. Вышел дед, прикрикнул на собаку.

— Заходите... а тот, еще один? — дед задержался, вглядываясь в темноту.

— Он постоит... на страже, — ответил Зотин. — Дедусь, собачку куда-нибудь... чтобы тише... гости ведь нежданные... не выдаст?

— Я зараз. Проходите...

Запах горячей пищи наполнял помещение. Дверь открыта. Зотин остановился.

— Давайте хотя бы отожмем одежду, — он снял ремень. Гимнастерка сохраняла целость только на плечах да на спине. А кроме того и одежды не осталось. Ткань на брюках до самых голенищ изодрана в клочья.

Мы вошли в горницу. Лампа освещает иконы. Вдоль стены скамья, стол с большой дымящейся миской и ложками, разложенными вокруг. Я забыл о подбородке и сел вместе со всеми.

Бабуся глядела, подперев рукой щеку; другой — поддерживала локоть. Потом вышла, через минуту вернулась.

— Больно? Вода нагрелась, пойдем, промою раны, — она принесла тазик с водой.

Медиков поднял лампу.

— Раны не опасные... распухли от дождя, — бабуся прикладывала крупные продолговатые листья, повязала льняной тканью, — не снимай... заживет... Вот только не знаю, как глаза... нельзя класть листья...

— Бабуся, кожа обожжена, не станет ли хуже? — спросил Зотин. — Раны полагается смазать йодом или спиртом.

— Йода у нас нет, — ответила бабуся, — лечим так и людей, и скотину... ничего, помогает.

Бабуся убрала тазик, вытерла скамью. Медиков вернулся к столу. Я не могу двигать челюстью. Легкий холодок под повязкой сменился болью и жжением.

Вошел старик.

— Ваш товарищ просит, кого-нибудь... — заговорил он. — Дождь затихает, но будет еще... обложной... кончится не скоро...

— Пойду, что там, — направился к двери Медиков.

Зотин вышел из-за стола.

— Большое спасибо за хлеб-соль. Дедушка, у вас задерживаться нельзя... нет ли другого места?

— А в моей хате чем плохо? — обиженно спросил дед. Приход Андреева прервал разговор.

— Светят над лесом... слышал выстрелы, — он указал в сторону села, — не собираются ли они возобновить поиски?

— А кого ищут? — спросил дед.

— Наших, — ответил Зотин и продолжал: — Дедусь... нам нельзя... не обижайтесь. Ваш дом на краю... немцы наскочат из яра, начнут обыск... Вы должны знать, что укрывательство военнослужащих на территории, занятой немцами, рассматривается как преступление... зачем подвергать вас опасности? Мы, военнослужащие, должны сражаться. Я не хочу стрелять из ваших окон... Все, что я сказал, держите в строгой тайне. Теперь вы знаете, в чем дело?.. Если у вас есть знакомые или родственники, которые согласны укрыть нас на ночь, договоритесь. Если нет, мы уйдем...

— Куда же, в такую ночь? — проговорила бабуся.

— Боитесь... это другое дело, — заявил дед. — Знакомые есть, недалеко. Подождите, пойду поговорю...

Я опасался, что старик задержится, как перед вечером. Зотин решил сопровождать его. Вернулись они довольно быстро.

— Недалеко, третий дом, — сообщал Зотин. — Не ручаюсь за безопасность, но, кажется, там надежней.

Бабуся провожала до ворот, призывая святых на помощь.

— И погода ненастная... бедные солдаты. Накажи куме, чтобы никому ни слова, — говорила бабуся вслед деду.

* * *

При подготовке к первому изданию с этой главой рукописи один из бывших издательских редакторов знакомился в моем присутствии.

— Зачем коза? — он задержал карандаш в конце абзаца.

— ...вы ссылаетесь на козу... гм... коза... а зачем не другое животное?

Я увидел козу на привязи... живое существо... в овраге.

— ...разумеется... но на привязи пасутся и коровы... а еще лучше телятко...

Но паслась коза.

— ...да, пожалуй, нужно согласиться, — редактор повел карандашом, — животное тут... вполне уместно... даже необходимо... заменить козу и... убедительно... вполне.

Я возражал, произвольное толкование недопустимо. Редактор пропустил мимо ушей мои слова.

— ...я не спорю, но... коза... коза, — он повторил в некотором сомнении, — видите ли, в народе коза... персонаж... как это выразиться? Не основательный... что ли... козел... коза... в сказках зачастую совершает... неблаговидные поступки.

Я просил редактора вернуться к рукописи.

— ...телятко... лучше... с гладкой шерстью, продрогло... мычит от холода... убедительно... жалости больше...

Может быть...

— ...я предпочел бы телятко.

У каждого свой вкус, но когда речь идет о фактах...

— ...да, конечно, факты, — редактор полистал страницы в обратном порядке, — из Гапоновки... вы вырвались... так... вроде правдоподобно. Да... еще вот генерал... ничего... золотистое шитье на фуражке... вы уверены?

«Золотистое» — у нас, для строевых командиров; технический персонал, интенданты, врачи носили серебристые погоны, в старой русской армии назывались березовые.

— ...наслаивается... бронетранспортер... так... а почему немец бросил сигареты?.. Правдивей консервы... поесть... вы ведь... — редактор помолчал, — и тут немного не понятно... на бугре... светло, как днем.., зачем тогда блуждать? Недостает логики повествования.

Я стал объяснять природу воздействия вспышки на зрение в темноте.

— ...ну ладно... сойдет... можно, — согласился редактор, — и еще... фамилии... у вас какие-то нереальные... мне кажется...

Что значит нереальные? Личность может быть нереальной, малоправдоподобной, но слова, т. е. фамилии?

— ...я, возможно, не так выражаюсь... однообразные фамилии ваших спутников... однотипные... что ли.

Снова я твердил, что в рукописи и первой книги и второй нет ни одного эпизода, нет и людей, вымышленных автором. Я офицер, участник войны, поступаться истиной равносильно нарушению присяги. Всякий участник описываемых событий вправе усомниться в воинском достоинстве автора.

— ...так вы, значит, не хотите заменить на телятко? — с надеждой спросил редактор.

Я не могу извращать факты.

— ...все мемуаристы не могут... ну хорошо... вы пишите... коза, пусть по-вашему, — редактор подчеркнул абзац, на котором остановился, — • еще одно место... вам нужно... выбраться... из оврага... раз вы туда попали... подумайте... как там... вы автор.

Я выбрался, как видит редактор, и рассказал, правда, не все, но достаточно для того, чтобы заслужить доверие.

— ...к тому же вы были ранены.

У меня нет справки, не оформил тогда и опустил — сам не знаю зачем — в объяснении, которое писал сотрудникам НКВД в Харькове после выхода из окружения, но в подлинности факта, надеюсь, никто не сомневается.

— ...гм, — редактор колебался, — ...как вам сказать... — он поднял глаза и, заметив у меня на лице шрамы, умолк.

Я упоминаю этот разговор десятилетней давности потому, что и на этот раз новый редактор входил в ту же дверь. Сверял по географическому атласу названия населенных пунктов, заглядывал в боевые уставы артиллерии. Я рекомендовал ему поступить в артиллерийское училище, раз он не полагается на офицерскую совесть автора^[35].

* * *

...В нынешние времена люди не верят друг другу. Честное слово, клятва не практикуются, вышли из употребления. Дать прилюдно обещание и обмануть, не прийти, скажем, на встречу, не вернуть долг — считается поступком самым обыкновенным. Человек не выполняет свои обязанности и живет, как ни в чем не бывало. Сегодня доказывает с пеной у рта одно, завтра другое, послезавтра — третье. На следующий день отрекается начисто от всего говоренного, если это сулит больше личной выгоды на сию минуту. Подлый поступок не оскорбляет окружающих. Свидетели глядят равнодушно и становятся участниками подлости. То, что не угрожает человеку лично, его не касается. А если возникла угроза, он убегает. Позор. И окружающих не волнует нисколько, что завтра любой в толпе может оказаться в положении убегающего. Ни имени, ни чести, ни совести.

Правила поведения, нравственные нормы существуют только для прикрытия. Выгодно — он ссылается на закон, не выгодно — умолкает. Изворотливость заменила совесть. Хитрость — рассудок. Чем слабее, незадачливей человек, тем больше к нему сочувствия. Этим питается он сам, питаются другие. И сила его в слабости.

Нельзя верить словам. Участники войны... были когда-то. Живут-то в общей среде... ничем не отличаются.

...Меня не оставлял в покое эпизод, в котором упоминается коза. Опустить в новом издании? Нельзя, выпадает звено в длинной цепи неудач, которые преследуют окруженцев на каждом шагу.

Село Васильки

Дождь не перестает. Дед с клюкой шагал, по временам останавливаясь, и подходил ко второй хате, когда взвилась ракета. Прыгают по сторонам тени. Дед замер посреди улицы, крестясь и бормоча молитву. Рассыпав свой запас искр, ракета угасла.

— Хлопцы, где вы? — проговорил дед, закончив свой монолог к богу. — Сюда... тут кумова хата.

Из калитки навстречу вышел человек.

— Заходите, — тихо говорил он, узнав деда. — Вы одни? Где красноармейцы?

— Тут... герман сейчас засветил... в глазах еще темно. Их четверо, со мной шли два... а те позади...

— ...тише... станьте к плетню, — сказал Зотин.

Вслед за хозяином я вошел во двор. Сквозь занавеску в окне пробивался луч света. Под стеной женщины, две, три, четыре. В сарае напротив тяжело сопела свинья или корова.

— Что за люди? — спросил Зотин.

— Моя жена, дочь, невестка... а это соседка, — отвечал хозяин, отворив дверь, — два будут у меня, а два... у нее, — он указал на молодую женщину, она вошла в комнату вслед, — живет с сестрой вдвоем, хатанапротив.

— Э, дедусь... так не годится. Речь ведь шла о хозяине, ни один человек знать не должен... Немцы в деревне. Вы посвятили женщин в дело, за которое придется отвечать головой... если немцы придут... мы... не сдадимся.

Женщины притихли. В комнате находился ребенок лет пяти-шести.

Вошел Медиков.

— Снова ракета, — проговорил он, пробираясь к свету, — многовато тут народу.

— ...не беспокойтесь, — отвечал хозяин. — Мы знаем... известно... не выдадим... а если что... на то воля божья. Которые остановятся у меня? Жена, готовь поесть товарищам командирам, — распорядился он.

— Мы сыты, спасибо, — отвечал Зотин, — поспать... и перебраться через Суду... Вам много уже известно... Скажу еще... сегодня на рассвете мы столкнулись с немцами за яром на бугре... возможно, будут разыскивать... имейте в виду. Завтра, не позже десяти часов вечера, нужно найти лодку... участок для переправы... понимаете риск, с которым это связано?

— Знаем... знаем, — подтвердили оба, дед и хозяин.

— ...значит, не нужно призывать к осторожности? Вас и других посвященных?

— Не беспокойся, сынок, — проговорил дед, — мы понимаем... Германы третий день в селе... не заявлялись сюда... спите спокойно... завтра разузнаем, как... у нас, да и в Хитцах... — закончил хозяин.

— Ну что ж... деваться некуда. Что будет... — тяжело вздохнул Зотин. — Как ваши раны? Будем отдыхать?

Соседка стала собираться. За ней направились оба младших лейтенанта.

— Для одного место на чердаке, — проговорил, закрыв за ними дверь, хозяин, — другому... а может, поужинаете?.. Откуда родом?

— Потом поговорим, — прервал его Андреев. Он извлек из пистолета обойму, сосчитал патроны. Хозяин вздрогнул, щелкнула вошедшая в пазы обойма.

— Не страшно? Вдруг немцы? — спросил Андреев.

— Как не страшно? Да что делать... Своему и совесть велит помогать. Пойдемте.

Хозяин взял лампу, вышел в сени. К стене приставил лестницу и стал взбираться, наверх. Я последовал за ним. Под камышовой крышей чердака было достаточно воздуха. Посредине лежала охапка сена. Старик поставил лампу на пол и приподнял в углу связку камыша,

— Если случится что, открой и прыгай, — сказал он,

— А там что внизу? — спросил Андреев.

— Сад... дальше кустарник... направо тянется к яру, а налево к самой реке.

— Пойдем, — обратился хозяин к Андрееву, — тебе постлали в сарае.

Я ощупал пистолет, опустился на сено, снял с себя мокрую одежду, укрылся чем-то сухим. Снаружи завывал ветер, барабанил дождь. Но все эти звуки исчезли, прежде чем сомкнулись мои веки.

Трудно и долго я просыпался, недоумевая, зачем меня тормошат и толкают чьи-то руки. Все кости мои ныли, непреодолимое бессилие сковало тело. Сон отходил ненадолго и снова окутывал, как плащом, рассудок.

— Не просыпается? — слышался женский голос. — Этот ранен?.. Может, умер уже?

— Нет, вроде дышит... Бабка принесла листья и наказала приложить... И вчера так, когда я меняла ему повязку...

— Ну, что он?

Дочь и невестка хозяина, опустившись на колени, стояли рядом. Что случилось?

— Принесли поесть. Вы спали два дня, — отвечала первая. — Мы думали... умер. Тут был ваш товарищ... и те, что напротив, спрашивали... Приходила соседка.

Я ощупал повязку. Взял ложку. Жгло и покалывало щеку, подбородок.

— Немцы назначили старосту, — рассказывала новости девушка, — обклеили хаты и заборы листовками, грозят расстрелять людей, которые укрывают красноармейцев... Требуют доносить, у кого есть оружие, имущество Красной Армии. В Сенче, Будакве, Рыге и у нас в селе собрали пленных, утром угнали в Лохвицу... там на сахарном заводе лагерь... Говорят, будто кого отпускают, когда приходят жены.

— Пойду скажу отцу... он спрашивал, — проговорила старшая и ушла. Девушка держала зеркало, я взглянул. Отек под ослабленной повязкой уменьшился, кожа стала сине-желто-зеленого цвета. Чувствовался зуд.

Какое сегодня число? 23 сентября? Неужели прошло столько времени? Почти двое суток! Я попробовал встать. Нет, отдых мало отражался на самочувствии. Намерение идти к реке придется отодвинуть на другой срок.

Заскрипела лестница. Лаз открылся. Показалась голова хозяина.

— Ну... отоспался? — спрашивал он. — Неважные новости, сынок. Говорят, будто они взяли Москву... — хозяин пригнулся под стропилом, присел. — А тут их полно... Я ходил вчера и сегодня весь день, в том конце села стоят... Был на речке... лодки все отобрали, стоит часовой. На каждом шагу посты... всех останавливают... По дороге заставы до самой Лохвицы. На Сенчу не пройти. Пленных сгоняют в Лохвицу... А тебе лучше?.. Спешить некуда... ложись, спи, узнаю еще... расскажу, — он ушел.

У меня была уже подушка, одеяло. Выстиранное обмундирование лежало рядом. На брюках ткань залатана сукном. Я оделся, застегнул ремни снаряжения, подложил планшетку под голову и уснул.

Хозяин

Откуда-то издалека доносился треск. Что это? Стрельба? Работает двигатель? Я проснулся. Голоса. Немцы! Я подошел к окошку. Чье-то платье. Дочь хозяина.

Внизу, в десяти шагах — калитка. Немец дергал щеколду, два других — на сиденьях мотоцикла. Глубокие каски, автоматы на груди. Вышла хозяйка. Немец довольно внятно обратился к ней по-русски.

— Бабка... давай курицу...

Хозяйка отрицательно покачала головой.

— Нет кур... кормить нечем...

Немец недовольно буркнул что-то и потребовал яиц.

— Можно, — ответила бабка, прошла в хату и через минуту вернулась к калитке.

Немец забрал яйца и зашагал к другому дому. Тихо урча, за ним покатил мотоцикл.

— Уже второй раз приехали, — сказала девушка. Как... второй раз? Почему не подняли меня?

— Второй, — подтвердила девушка, — а вчера на машине, спрашивали красноармейцев... Я не хотела будить вас...

— Где хозяин?

— Отец ушел, не возвращался... Немцы обращались и в другие дворы?

— Да... с улицы, в хаты не заходили.

Я просил хозяина ограничить отлучки членов его семьи за пределы двора и посещение соседей. В случае появления немцев немедленно сообщать. Разве хозяин не говорил девушке? Что же это за дело?

— Говорил... я видела... в селе подойдет машина, немец спросит... Иван есть?.. И едет. Вчера на лохвицкой дороге убили трех красноармейцев, говорят, бежать хотели...

Как младшие лейтенанты, старшина?

— Утром заглянула соседка... обещала, как стемнеет, прийти.

Что еще?

— Во двор приходил какой-то человек, сидел... ушел недавно... по делу к отцу...

Кто он? Родственник? Сосед?

— Не наш, не знаю, не сельский... Пойду, принесу обед. Солнце клонилось к закату. Проникавшие в окошко лучи освещали желтые, с каплями затвердевшей смолы, стропила и рассеивались пятнами по корявому пыльному полу.

Значит, во сне прошли еще сутки, с вечера 23 сентября до вечера 24-го. Я чувствую себя гораздо лучше. Следы, оставленные на лице прикосновением пуль, кажется, начат ли заживать и не вызывали резких болей.

Я еще раз оглядел свое обмундирование. При стирке пострадали нарукавные нашивки и петлицы. Золотистый кант смялся по углам. Не блестяще выглядели и брюки. Но одежда тщательно отстирана и зашита. Сапоги просохли. Подметки держались прочно. Успокоенный этим, я стал ожидать еду.

Девушка молча поставила передо мной хлеб и миску с борщом.

— Сказала бабка, раны подсохнут, повязку снять... — начала она. — Правда, вы хотите уходить?.. Бабка говорила, корка может потрескаться...

Когда девушка уносила посуду, явился Андреев. Кашель его стал проходить. Андреев видел немцев?

— Не верится даже... чересчур они спокойно... Слышу... подкатил мотоцикл... ну, думаю, все, облава... в дверях столкнулся с хозяином... вчера наших искали, собирают кур, яйца...

Сегодня — кур, завтра придут за коровой, которая стоит в сарае. А там заглянут и в хату... Сидеть в клетке со слуховым окошком и ожидать мотоциклы не годится... нет. Пора уходить. Вечером выступаем.

Залаяла собака. Хлопнула калитка. Андреев стал прислушиваться. Вернулся хозяин. Через несколько минут он был на чердаке.

Как и все члены его семьи, хозяин был человеком прямодушным и искренним. Я ни в чем не встречал отказа. Хозяин подвергался серьезной опасности, расхаживая по селу. Мне казалось, что своим поведением он представлял ту подавляющую часть населения, которая с болью в сердце переживает отступление наших войск и не останавливалась перед трудностями, стремясь помочь тем, кто оказался в окружении. Но хозяин постоянно намекал на силы оккупантов.

Они хозяева положения. Говорил о пленных. Нам, по его мнению, следовало хорошо отдохнуть. В словах хозяина не было корыстных побуждений. По-видимому, его мнения объяснялись участием к молодым людям, попавшим в беду.

Хозяин снова говорил о немецких «победах». Сопротивление Красной Армии слабеет. Война в ближайшие дни закончится.

— ...у немца такая сила... Жалко вас, хлопцы... жизнь человека ничего не стоит... шутка сказать... идти... осень на дворе, раздеты... пропадете в дороге. Оставайтесь в селе, хотя бы у меня. Хозяйство есть, скотина. Живите...

— Отец, — прервал его Андреев, — спасибо. Вы не обращайте внимания. Это немецкие выдумки. Они распространяют ложь, рассчитывая склонить на свою сторону население и прекратить помощь, которую оно оказывает нашим солдатам и командирам. Немцы хотят подорвать дух. Мы слышим о немецких «победах» с первого дня войны... плохо то, что они сбивают с толку таких, как вы.

— Так... так... может, и брешут, — ответил хозяин, — да только многие говорят то же... Я не верю, да ведь сколько земли немцы взяли, сколько вашего брата в плену... а сколько тут полегло в поле да на дорогах... И вас так... где-нибудь... право, оставайтесь...

— Нет, — отвечал Андреев. — Мы люди военные. Присяга для нас священна. И не стали бы обременять вас просьбами, да и скрываться было бы незачем. Я думаю, вы не приютили бродяг, падких на легкую жизнь, в то время, когда сражаются другие. Разве честно сидеть в тылу? Вы оказали большую услугу... мы рассчитываем на вас... потому что воинский долг понятен каждому. Мы должны идти к своим.

— Вижу, — ответил хозяин, — да все же жалко вас... пропадете ни за что. Вот, немцы расклеили, — он протянул лист серой бумаги.

Приказ немецкого командования. Населению запрещалось вступать в сношения с военнослужащими Красной Армии. Все оружие сдать, немедленно доносить комендатуре о тех, кто нарушает приказ. Жителям прибрежных сел предписывалось сдать лодки. Вводился комендантский час. Лиц, не выполняющих приказ, ожидает расстрел.

Андреев, вернув хозяину листовку, просил не отклоняться в сторону. О переправе он договорился?

— Трудно... нет лодки... как переплыть? Только в Хрулях один человек согласился взяться за это дело...

Хрули на восточном берегу? Как хозяин попал туда, если сообщение прервано?

— Переправился. У тех, кто похож на солдата, требуют документы... Меня пропустили...

Что за человек этот житель из села Хрули?

— Рыбак... верный человек... партиец... Рыбаку известно, что немцы охраняют берег?

— Да, пост в полуверсте. Рыбак сознает, за что взялся?

— Да... он знает... место, другого такого не найти... Так хозяин договорился?

— А как же? Когда?

— В пять часов... лодка будет ждать... Как выглядит там берег?

— Со стороны Васильков... луг, три заводи... так же и за речкой... берег охраняется меньше... дозор стоит в Хрулях, в другом конце... ниже... нет никого.

А путь к реке?

— Пойдем через гору... Дальше, зато... надежно... поворот за огородами...

Залаяла собака. Хозяин поспешил к лазу, заскрипел ступеньками.

— Хочу встретиться с вашими постояльцами, — слышался голос во дворе, — здравствуйте, хозяин... и все в доме.

— Нет никаких постояльцев, — растерянно ответил старик, — вы ошиблись...

— ...я знаю, не отпирайтесь...

— Неужели дед выпустит его со двора? Задержать во что бы то ни стало, — Андреев шагнул к лазу.

Дверь внизу скрипнула. Хозяин и гость вошли в горницу.

— У меня нет посторонних людей, — повторил старик, — садитесь...

В ту же минуту Андреев прыгнул, стукнула дверь.

— Разговор вроде обо мне... будем знакомы, старшина Андреев, — представился он громко. — Что вам нужно? Выкладывайте... но если я замечу фальшь... она будет последней в вашей жизни... Ну!

Он — инакомыслящий

Я последовал за старшиной, закрыл обе двери. Все это произошло очень быстро. Ошарашенный неожиданностью, пришедший выронил кепку и, прячась за хозяина, испуганно озирался. Человек неопределенных лет, среднего роста, одет довольно опрятно. Лицо будто обтянуто бледной кожей.

— Выходите, садитесь, — продолжал Андреев, — вас пригласили!

— Случайно... зашел... я ничего... если не хотите...

— К делу! — прервал Андреев. — Кто таков?

— Пленный... из Лохвицкого лагеря... добрая женщина вызволила... назвала мужем...

— Кем был до плена?.. Подослан? Немцами? — Андреев извлек из пистолета обойму. Патрон, досланный в ствол, описав дугу, упал посреди комнаты.

Пришедший снова метнулся к хозяину.

— Отвечайте! Вам известно местонахождение людей, состоящих на службе? Кто таков?

— Я служил... — он назвал какое-то тыловое учреждение, — попал в плен...

— ...дальше!

— Мой знакомый из села Васильки находился среди пленных... немцы их держали на свекловичном поле... и видел на рассвете, как вы столкнулись.

— Что это значит? — спросил Андреев хозяина. — Кто рассказал ему?

— Нет, не я, — ответил хозяин, — ей-богу...

1 — Откуда же известно? — Андреев передвинул кобуру. — Ну... так кто из вас лжет?

— Позвольте, товарищи командиры, — осмелев, заговорил пришедший. — Хозяин ни при чем... сам я слышал... говорят... немцы ранили одного... дальше реки не уйти... я догадался... вчера немцы ездили тут... я заметил, как испугались женщины... понял...

Пришедший производил отталкивающее впечатление, трусил, прятался за хозяина. В то же время бросал по сторонам быстрые вороватые взгляды. Нет, он далеко не простак, хоть и путается в словах.

Он занимается слежкой?

— Клянусь... никто... никому ни слова... слышал... говорят... пришел к знакомым... и случайно…

— ...глядите в окно... товарищ лейтенант, тут... подозрительно... — проговорил Андреев.

Так зачем он явился сюда?

— Поговорить... от чистого сердца... война закончилась... знал бы... так примете... Я обязан... милосердие спасло от гибели... Я на свободе...

Чего он хочет?

Испуганный, растерянный человек застыл в неподвижности. Тайные силы, что напрягают кожу, двигают челюстью и веками, внезапно иссякли. Лицо окаменело. Он повернулся ко мне с горящими глазами.

— Не боюсь ваших пистолетов... видел... слепцы вы... — он пытался рассеять пелену, застилавшую наши глаза.

Меня занимали не столько мысли говорящего, сколько вопрос о том, как с ним поступить? Он не внушал никакого доверия. Упустить его — значит известить немцев о своем местонахождении... взять с собой?., такая обуза... удержать... каким образом?..

А он продолжал. С церковной проповеди переключился на тему о том, что мы пренебрегаем, по легкомыслию, действительностью и доставляем неприятности ни в чем не повинным людям. Необходимо смириться с тем, что произошло... Фронт прорван. Красная Армия потерпела поражение... столько пленных! В народе разброд, люди мечутся... Те, кто сохранил рассудок, указали путь к спасению. Не нужно бояться фактов... и приспособиться к новым условиям, так как жизнь остановить нельзя.

Смысл всей речи сводился к тому, что дальнейшая борьба бессмысленна, нужно покориться и искать общий язык с оккупантами.

— ...суждения немцев в корне отличаются от наших... Немец воображает себя свободным... в мелочах, возможно, это и так, но он раб в главном и не понимает людей, которые противятся мировому порядку... и посягают на то, что несоизмеримо выше сил побежденного... Немцы покорили все страны... разбили Красную Армию... глупцы не понимают этого... бессмысленно и опасно противиться новому порядку вещей... масса народа признала факт поражения и готова вести себя тихо и покорно. Немцы не потерпят лиц, которые своим поведением вызывают брожение в народе... Изменить положение нельзя... Всякий, кто уповает на оружие и не расстался с иллюзиями... льет воду на мельницу оккупантам, потому что высоко вознесенная плеть хлещет спины подряд, злоумышленников и невинных.

Гость все больше увлекался, приводил примеры один за другим в доказательство того, что жестокость оккупантов вызвана необратимым ходом событий. И чем раньше признать реальное соотношение сил, тем лучше.

— Что вы хотите? — старшина Андреев прервал проповедь.

Заговорил хозяин.

— Сынок... я не знаю этого человека... но не перебивай, раз он пришел, дай говорить...

— Вы не согласны... вижу, — констатировал пришедший, почувствовав поддержку хозяина. — Я... слышал... вас четверо... У своих, знаете, так... один не понял... другой надоумит... Позовите товарищей... хочу поговорить... не сомневайтесь... если в слове ошибся, то поглядите вокруг...

И снова понес о пленных, оружии и прочем. Пропустив мимо ушей повторные напоминания, проповедник стоял на своем.

Андреев, я, младшие лейтенанты — мы — придерживаемся одного мнения. Он это понимает? Мы вдвоем терпеливо слушали его, человека, который повторяет лживые вымыслы немецкой пропаганды. Я — старший, и не вижу причин звать моих товарищей. Взгляды пришедшего для нас неприемлемы.

— Предположим... но... зачем вы расписываетесь за других? Я хочу переговорить... и хозяин считает...

Хозяин сидел молча и слушал с большим вниманием. Только однажды он прервал Андреева и после этого не проронил ни слова. Откуда пришедшему известно мнение старика? Они сговорились? «Кто этот человек?» — спросил я хозяина.

— Кто его знает... первый раз вижу, ей-богу. Говорит, как поп в Лохвицкой церкви... И ты слушай... правда... куда ты спешишь... немец взял Москву, на дорогах посты... сложите головы...

Зачем продолжать этот разговор? В окне синел квадрат чистого неба. Вечерело. Эти люди вчера из-за меня рисковали жизнью. Но, оказывается, они не понимают очень важной истины. Мы прибегли к ним не затем, чтобы уклониться от службы, а продолжать ее. Что же, в путь?

За окном еще светло. Сколько до вечера? Мне ничего не оставалось, как слушать рассуждения самозваного проповедника о риске, самоуправстве начальников и легкомыслии молодых людей, одержимых ложными надеждами.

Доверчивый хозяин попался на удочку краснобая. Не хотелось обижать старика отказом в просьбе человеку, которого он слушал. И перед выступлением нужно переговорить с Зотиным и Меликовым. Андреев послал за ними девушку.

По-видимому, взгляды хозяина совпадают с мнением пришедшего. Но, кажется, в глубине души он не верит немецкой победе и, передавая слухи, хотел испытать людей, которым предоставил кров и пищу. Он собирал сведения, в общем, занимался недозволенным и опасным делом. Нет, сомневаться в совести хозяина нет оснований... Он заблуждается, по всему видно.

Но кто этот субъект? Я не мог взять в толк. Пройдоха, готовый следовать за оккупантами, или непротивленец, возводящий бессилие и низость в ранг добродетели? А впрочем, какая разница?.. Время идет к вечеру...

— ...хотите избавиться от меня... пожалуй, вы не решитесь расстрелять, — неожиданно изменил он тему, — у меня нет с немцами дружбы... Э, не разбираетесь вы... Желал предостеречь, удержать... Очень сожалею, если не приуспел в этом... значит, мало страдал... мои слова не нашли путь к сердцу.

За хатами раздалась короткая очередь. Проповедник умолк, все прислушались. Я вышел за порог оглядеть засветло двор. Сыро и свежо. На землю опускались холодные сентябрьские сумерки. Солнце село.

Я вернулся в хату. Пришедший сидел на прежнем месте, рядом с хозяином, молчал, понурив голову.

— Смотрел, куда... вести? — спросил он, приподнявшись. — Не беспокойтесь, я готов принять смерть...

Послышались шаги. Зотин вошел в комнату, остановился, увидев новое лицо.

— О нем позже, — сказал Андреев. — Как самочувствие?

— Хорошо... лучше, чем было, — ответил Зотин. — А у вас? Женщины встревожены... кого стрелять собираетесь?

— Вот, в прошлом военный человек, был в лагере пленных в Лохвице... Вышел с помощью местных жителей, — начал Андреев, но пришедший его перебил.

— Сам о себе скажу, — и быстро заговорил. — Ребята, я русский, окончил институт, служил восемь лет в армии... война застала в Станиславе... отступления, бомбежки... мыкал горе со всеми... попал в плен... немцы обещали порядочное обращение, пищу... ничего подобного. Согнали на сахарный завод за проволоку... под открытым небом. Дожди... ни сесть, ни лечь... как скот... ужасно... нельзя представить... люди, доведенные до состояния зверей, творят невообразимые вещи... набрасывались скопом, опрокидывали ведро с водой... давили один другого...

Меня и моих товарищей не прельщал удел пленного и не интересовали нравы в Лохвицком лагере. Я попросил рассказчика перейти ближе к делу.

— ...дни, проведенные в лагере, перевернули мою жизнь... Ничтожный, жалкий себялюбец, я пекся только о том, чтобы насытиться... угождал высшим... Житейские прихоти направляли наши суетные помыслы... но когда лишился всего необходимого и мучился, готовый ради глотка воды... пришло прозрение... сколь пагубно жаждать большего, не замечая истинного блага в том, что дарует нам свет божий... — житейские притчи перемежал с поучениями, ссылался на библейских пророков, — да будут прокляты все, кто...

— Нет, — перебил его Зотин, — ...не хлебом единым... если человека посадить на цепь... навязать чуждые ему нравы... свет становится не мил... Миллионы воинов жертвуют жизнью во имя Родины на полях сражений... Нас преследуют неудачи... но это еще не конец, война продолжается... Наши товарищи... подавляющее большинство, не желают сложить оружие и не сложат его... Вы капитулировали... О чем говорить с вами? На территории, временно занятой врагом, командир Красной Армии обязан потребовать объяснений...

— Объяснений?! — нагло воскликнул проповедник. — Скрываются у людей... а немцы наскочат, что тогда? Ну, уйдете, поймают в другом месте... и куда деваться?

Меня нисколько не удивлял поворот из области обобщенных понятий в обыденную действительность. Изумленный Зотин умолк, по-видимому, заподозрив, что проповедник и хозяин заодно.

— ...Немцы взяли Москву... война закончится не сегодня-завтра...

— Москву? Кто вам сказал? — шагнул к скамейке Меликов.

— Москва... потеряна?.. Не может быть, — растерянно произнес Зотин. — Ложь, кто вам сказал?

— Все говорят, — ответил гость, — фронт прорван... тысячи людей бродят... лагеря забиты пленными...

Наступило молчание. Гость продолжал:

— ... Я понимаю... вам нельзя тут показаться, немцы обозлены... попадетесь... к стенке... вы идите в другое место... дальше... затем и пришел... помочь...

— Помочь? — изумился Зотин. — Пленный, бродяга мутит людей лживыми россказнями... изменник, забывший присягу... дезертир, уклоняется от службы во имя того, что дорого честному человеку, его близким и соотечественникам, всем честным людям. Ему чужда мораль порядочного человека... переметнулся на сторону врага и, прикрываясь личиной провидца, сеет неверие... вторит позорной лжи о поражении... Вас должны чуждаться, как прокаженного, потому что вы тщитесь оболгать великую общую для всех нас цель... Вы растравляете душу сомнениями, чтобы лишить людей опоры сегодня, когда она необходима каждому в испытаниях, принесенных войной... Вы заслужили кару... и она свершится. Жаль патронов и местных жителей, им возиться с трупом...

— Не испугаете, — послышалось со скамейки, — я был в вашей шкуре...

— Молчать! — вспылил Андреев. — Пора идти, не стоит терять время.

— Ас этим... типом? — спросил Медиков.

— Пусть сидит на скамье, — упредил меня Зотин. — Отец, он не донесет... вы уверены? В противном случае...

— Кто знает, — хозяин чиркал спичкой. — Зараз окно завешу... поставлю лампу... Вечерять час...

Нет, спасибо, мы уйдем. Проповедник останется в хате. До утра за порог не выходить. Понятно?

— Понятно... Не сомневайтесь, я не дурак... Красный луч трофейного фонарика скользнул по столу, осветил изменника. Он отшатнулся в испуге, заслонил лицо.

— ...Мы еще встретимся... и докончим разговор, — пообещал Андреев, — за порог, повторяю, не переступать...

— Знаю, один останется стеречь, — неуверенно проговорил пленный, — посижу, что ж...

— Гасите свет, — сказал Зотин.

— Хлопцы... нужно поесть... ночь впереди, — настаивал старик.

«...Через гору»

Андреев отворил дверь. Вышли Зотин, Медиков, хозяин и я. Андреев вполголоса сказал что-то человеку на скамейке и, мигнув фонариком, затворил дверь. В сенях всхлипывали женщины.

— Ну... ну... Бог даст, вернусь... к утру, — старик принимал сверток с едой. — Не ради забавы иду... видите...

Все вышли во двор. Было тихо. Высоко в небе светили звезды.

— Да не плачьте вы... возвращайтесь в хату, — сказал старик женщинам, — за ворота не ходите... Чего доброго собаки взбаламошатся.

И зашагал со двора, пересек улицу, направился в заросли за огородом. Мы — Зотин и я — шли в пяти шагах. Позади — Медиков с Андреевым. Зотин ускорил шаг.

— Отец... вы... проводник, идите первым, — говорил он. — Вдруг чего... не робеть... не ждите вопросов, сами спрашивайте... Скажем, корова потерялась... вечером пропала... Бы обошли все дворы... Понимаете?

— Да, сынок... ничего мудреного... ищу корову... Всякий станет искать, когда пропала... Время такое...

— Ну, смелей... если взлетит ракета... стой... ну, а начнет стрелять... ложись... мы вас не оставим.

— Э... ничего... раз взялся... доведу, а что сказать... знаю... Да вот плохо, они говорят непонятно... если бы по-нашему.., а так схватят и...

— Я и лейтенант понимаем по-немецки... если будет худо... подам знак, — он приостановился, вскрикнул, как сова на лету, — бросайтесь сразу на землю... мы будем стрелять.

Старик стал бормотать молитву. Зотин продолжал:

— ...идем по два, невдалеке... не оглядывайтесь, идите, как человек занятый...

— Оно-то так, да все боязно, сынок... ну что ж... все мы под богом ходим...

Старик прибавлял шаг, кашлял, постукивая изредка палкой.

Зарослей вроде как не было. Мы шли, дорога поднималась круто по склону холма. Местами грязь, вода заполнила лужи. С двух сторон высятся деревья.

Вскоре старик оставил дорогу. Около часа шел, кажется, в обход деревенской окраины. Поднялась ракета. Следом за ней — вторая.

Старик постоял и двинулся дальше. По одной стороне темнел лес. По другой — огород, дальше — хата. Дорога снова ползла круто в гору.

Но все произошло совсем не так, как я предполагал. В темноте маячит фигура проводника. Хрустнула под ногой ветка.

— Хальт!

И щелчок. Взмыла вверх ракета. На дороге — фигура старика. И еще одна. Немец. Два-три эрликона^[36] с расчехленными стволами, под тентами машины. Ракета погасла.

Проводник... Сейчас схватят. Мы — Зотин и я — передвинулись на два-три шага. Старик, постукивая палкой, говорил о корове. Немец ругался. Лязгнул затвор. Сверкнуло пламя.

Пропал старик! Зотин невольно крякнул. Но эхо отзвучало, я слышал знакомый голос. Очередь, кажется, сигнальная, пронеслась мимо.

Со стороны эрликонов бежали немцы. Стрельба караульного вызвала тревогу.

Немцев двое. Оба с фонариками. Лучи, вздрагивая, скользят рядом на дороге. Остановились, осветили фигуру старика.

Караульный что-то говорил старшему. Не отводя луч, тот начал по-русски:

— Старый филин!.. Сто чертей... ночью он ищет в лесу корову. А комендантский час... для кого? Ты не знаешь?.. Попался бы другому, вмиг расстреляет... Не станет беспокоить обер-ефрейтора по пустякам, а этот вызвал...

Раздражение сменяется благодушием, когда человек уверен, что вернется под свою шинель.

— ...убирайся, — продолжал обер-ефрейтор. — Куда ты? Цюрюк... обратно в деревню... не то отправишься вслед за коровой... верно, расторопные ребята... уже приготовили гуляш, — произнес обер-ефрейтор по-немецки и захохотал.

Взлетела новая ракета. Оказывается, мы попали на позиции зенитчиков. Справа, в трехстах шагах, торчат стволы еще двух эрликонов.

— Проводник сам выпутается... давайте отходить, — проговорил, приблизившись, Андреев.

Вместе с Меликовым он пробирался к деревьям, которые темнели за огородом. Мы спустились вниз к подножию бугра. Ракета взвилась уже за склоном позади, где остались позиции эрликонов.

— Хозяин пойдет домой... — считал Зотин, — нужно наведаться.

Андреев отправился обратно. Он должен перехватить старика. Мы ждали. Уже второй час на исходе. Явился продрогший Медиков.

— А если старика сцапали в другом месте? Он с перепугу мог завернуть к знакомым... все-таки полтора-два километра... ночь...

Ждать. До рассвета есть еще время. Меликов отошел и залег. Послышались шаги. Андреев со стариком. Неудача его не обескуражила.

— Вчера не было, ей-богу, — говорил о зенитчиках, — должно быть, вечером приехали.

— Да, угодили, прямо на позицию, — Зотин шел рядом со стариком.

— Не приведи царица небесная... обмер... ну, конец, убьют... Да уж когда тот начал по-русски, отлегло. Слава богу, отпустили... а теперь пойдем другой дорогой. Хотел повернуть перед горой, будто толкал нечистый, и вышло... кто ходит напрямик, дома не ночует... Да что дома... на тот свет, без малого, не отправили нехристи...

Шли молча. Дедусь бормочет:

— ...И поделом старому... водить ночью москалей... Начались заросли. Густой терновник сплелся ветвями по сторонам тропы. Я карабкался вверх по склону вслед за проводником. Колючие ветки лезут в лицо. Старик бубнит, не умолкая. Он сожалеет, что взвалил на себя опасную работу.

Справа, внизу над селом, взлетают ракеты. Чаще в стороне за бугром. Резкая тень, отбрасываемая вершиной, сдвигается в стороны, то в одну, то в другую.

Старик умолк, прибавил шаг. Раз за разом горланят, перекликаясь, петухи. Тропинка вела под уклон. Заросли делались реже.

Наступал рассвет, сырой и туманный. Вверху синело пятном чистое небо. Перед нами лежал луг. Две-три заводи, разбросанные кучами кусты под белыми хлопьямя слоистого тумана, укрывшего реку и противоположный берег.

Луговая трава местами достигала пояса. Жесткие, отягченные росой стебли сминались под ногами и стелились позади извилистой полосой.

Под кустом, на краю заводи, старик остановился, оглядел свою промокшую одежду. Потом обернулся, взмахнул рукой.

— Ну, хлопцы... развиднелось... Слава богу, река недалеко... да боюсь... и тут, гляди, караул стоит... наведаюсь на берег...

Я пошел вслед за стариком. Мутное покрывало местами становилось прозрачным. В разрывах его открылся противоположный берег. Темнели слева хаты.

— Это Хрули... село, поменьше нашего, — отвечал старик, — а вот то, — он остановился, — хата лодочника...

Я вышел на берег. Зеленовато-прозрачная вода кружилась в глубине и тихо журчала, омывая невысокую береговую стенку, которая терялась за изгибом в тумане.

* * *

Река Суда... Истоки свои она брала в степных балках западнее города Сумы и на протяжении сотни километров текла на запад. С севера в нее впадают небольшие речки. В Ромнах Суда делает поворот на юг, раздваивает свое русло. Пойма местами заболочена, ширина ее достигает иногда десятка километров.

На берегах Суды давно селились люди. Лубны, Лохвица, Ромны, Недригайлов — эти и другие прибрежные городки упоминаются в старых летописях, повествующих о времени, когда воинственные предки нынешних горожан сражались против захватчиков, отстаивая свою волю и обычаи, когда казацкая удаль и мужество ставились превыше всего на свете.

Немецкое командование избрало рубеж реки Суды для встречи своих танковых дивизий по ряду соображений. Тут пролегал кратчайший путь от Стародуба до Кременчуга, исходных рубежей, откуда начали наступление ударные группировки 2-й и 1-й немецких танковых групп. Недостаток переправ и заболоченная пойма реки создавали для окруженных войск труднопреодолимые препятствия.

Река Суда притягивала к себе всех, кто вырвался из Городища. Одни переправлялись вплавь, другие — с помощью местных жителей. Но с середины сентября на участке к югу от Лохвицы немцы создали довольно плотный кордон из подразделений передовых частей 3-й танковой и 25-й моторизованной дивизий. Гарнизоны во всех населенных пунктах патрулировали прилегавшую местность и особо тщательно — берега реки.

Навсегда в памяти

Было около пяти часов утра. Старик ушел вверх по течению к месту встречи с лодочником. Я проводил его, вернулся и стал осматривать местность.

Справа позади, примерно на таком удалении, как Хрули, в тумане проглядывала северо-восточная окраина Васильков.

Меня тревожили выкрики, которые доносились справа. Клубится туман. Я прислушался. Стал различать немецкие слова. Что же там, пост? Может быть, позиции? Вроде машина, я различал людей, бродивших вокруг. Говор не затихал. Что делают немцы на берегу?

Старик обещал скоро вернуться. Стрелки показывают уже половину шестого.

Поблизости немало укромных мест — глубокие ямы, затерянные в траве промоины, кусты. Меня не особенно тревожило соседство немецких машин ниже но течению реки. Но лодочник... Что случилось? Ждать? Переправляться вплавь? Тянуть нельзя — туман скоро рассеется.

Я оглянулся и увидел Зотина.

— Я по следу... где старик? Слышу шум... — он указал рукой, — давайте, наверное, плыть... пока не поднялось солнце...

Одежда моя промокла насквозь. Я не мог согреться. Зотин отстукивал дробь зубами. Лезть в холодную воду... Бр-р...

— Попробуем вплавь... договорились? — Зотин шагнул к воде.

Наконец, явился старик. Он не нашел на берегу лодочника.

— А, — махнул рукой Зотин, — плыть будем...

— Что вы, хлопцы... вода холодная... схватят судороги... и пойдешь ко дну... а на середине глубина две сажени... течение быстрое... подождем... Не может быть, чтобы он не сдержал слова.

Исходное положение — кусты, рядом — яма. Пришел Меликов, Андреев. Один отправился вниз по течению, другой — вверх, осмотреть берег.

— ...лодочник не такой человек, чтобы можно было удержать, когда он обещал, — говорил проводник. — Подождем... бьюсь об заклад... придет с минуты на минуту, если...

Я потерял надежду согреться, вглядывался в мутно-белые испарения, которые клубились над водой. Старик рассказывал о крутом нраве Сулы и о местных людях, когда они неосторожно бросались в воду в такую вот пору.

Ширина реки достигала двухсот пятидесяти метров. Я вспомнил Сенчу. В болоте вода холодная, стыли кости. И все-таки не избежать купели, если не явится лодочник в течение ближайшего получаса.

Зотин настороженно повернул голову. Умолк, привлеченный шелестом травы, старик. Приближался, раздвигая траву, старшина Андреев.

— Я думал... далеко... а они рядом... застава, немцы... — волновался он. — Сколько можно ждать? Давайте вплавь, пока не поздно... торчим тут... под самым носом.

— Кто знал, что они полезут в сараи... Раньше люди там скот держали, — заговорил виновато проводник, — повременим... лодочник явится скоро...

— Явится... — недовольно протянул Андреев, — да неизвестно, к добру ли... ждать... давайте отойдем дальше... я нашел место...

Лодка должна причалить под корягой, вынесенной половодьем на берег. Я видел ее, когда сопровождал старика. Дальше, по его словам, голый берег. Перейти?.. А если за лодкой увяжется кто-нибудь?

Вернулся Медиков. Он подтвердил слова старика. На берегу лодка не должна задержаться ни одной лишней ми-путы. Всем ясно. Медиков со стариком отправились наблюдать за корягами.

Густой туман по временам слабел, и видимость улучшалась. Ожидание затянулось. Переправляться вплавь? Отпугивает холодная вода и быстрое течение. И неизвестно, как там — на восточном берегу... И что привлекло немцев к сараям? Близость реки или другие соображения?

Я решил продвинуться вниз вместе с Андреевым. Отдалились от берега. В тумане вырисовываются копны. Нет, это заросли. Они тянулись вдоль промоины, местами заполненной водой, к берегу.

Уже слышался шум реки. Андреев схватил меня за локоть. Справа возникла человеческая фигура. Похоже, караульный. Он шел вдоль берега навстречу. Остановился, защелкал зажигалкой и двинулся снова. Длинный, нескладный немец в узкой шинели, полы подоткнуты за пояс. Он вглядывался в туман, патрулировал противоположную сторону промоины, за кустами.

Немец остановился. Расстояние — тридцать-сорок шагов. На груди автомат. Немец придержал ствол, пробормотал что-то и, круто повернув, зашагал обратно.

Андреев отправился оповестить Зотина. Прошло десять минут. Снова караульный.

Сараи! Оказывается, он патрулирует подступы со стороны реки. Что же там? Шум, говор, обрывки фраз. По-видимому, пленные.

Туман ненадолго схлынул. Обозначились силуэты строений, деревья. Рядом шлепнулся порядочный ком земли. Увлекшись, я не слышал сигналов. Вернулся Андреев.

— ...лодка подана... прикажете начинать посадку? — лицо старшины улыбалось, но глаза глядели тревожно и сумрачно.

Пни и деревья, вынесенные вешними водами, образовали небольшую заводь. На волнах, причаленная к древесному стволу, качалась лодка. За веслами — плечистый дед с окладистой бородой и вислыми длинными усами. На корме — молодая девушка.

Наш проводник совершенно растрогался. Вошел, не замечая того, в воду и, забыв о страхе, крепко прижимает к груди каждого, отталкивает к лодке.

— ...не слушают доброго совета... вот поверишь, кум, привык к ним... самого чуть было не подстрелили... Что ж, хлопцы, дай бог вам удачи. Счастливого пути... довези их, кум, на тот берег, — и он смахнул слезу.

Седобородый дед рывком оттолкнул лодку. Через минуту туман поглотил проводника. Мы глядели туда, где он остался, с чувством признательности к этому человеку за кров и хлеб, за риск и верность.

Сильные удары весел толкали лодку. Под тяжестью шести человек она грузно скользит по волнам. Девушка с кормы, улыбаясь, черпала ладонью воду. Раз, другой. У нее круглое лицо, русые волосы, яркие губы.

— Сыны, вы идете к своим... — говорит дед, — хвалю за это... Всякий человек должен дорожить словом... Раз присягнул... держись честно, до конца... и свет на том стоит. А иначе как жить? Насмотрелся я в последние дни... Враг ударил, а они, здоровые, молодые парни, плетутся по дорогам, как нищие, и оседают в селах, прельщенные юбкой... Срам, и не знаешь, куда глаза деть... Вы не чета им... значит, жив еще наш казацкий дух.

Ближе к середине реки течение было довольно сильным. Лодку начало сносить. Дед вглядывался в туман, привычными движениями опускал весла.

— ...Прошлой ночью перевозил, германец бросал ракеты, да обошлось, — он улыбнулся. — Дело хлопотное, — и поглядел на нас. — А вы не промах, как ты находишь, внучка?

— Мне нравятся наши командиры, — проговорила девушка-кормчий и смело повела глазами.

Решимость, с которой старик делал свою работу, его лестные слова и красивая девушка, делившая с нами риск опасного плавания, заставляли забыть минувшую ночь, забыть и тех, кто встречал нас печальными взглядами и провожал со слезами, будто обреченных.

Слева маячили деревья. Темной стеной надвигался берег. Лодка сделала поворот и, раздвинув носом камыши, выскочила из воды.

— Ну, хлопцы, счастливого пути... верю... вернетесь... будем ждать.

Дед жал каждому руку. Смущенный кормчий прикладывалась губами.

— Там наш двор, — девушка указала в сторону, а дед напутствовал:

— До железной дороги идите болотом, спешите, пока туман... В селе Песочки германцев много... Смотрите в оба.

* * *

Говорят, время неузнаваемо преображает людей. Солдаты минувшей войны, если они сражались с первого до последнего дня, не признают этих утверждений. Я разделяю их точку зрения — меняется внешний облик человека. Но годы бессильны стереть то, что дано ему от природы в сгустке его духовных свойств.

Я не знал имена людей из села Васильки. Больше я никогда их не видел. Старик, первый, кто встречал нас, жил у самой кромки леса. Хозяину хаты, куда он проводил нас, было лет под шестьдесят. Дочь его и сноха — обе они старше меня — одна на год или два, другая больше. О седобородом лодочнике из села Хрули могу сказать только то, что он принадлежал к породе крепких людей. Возраст их не всякий назовет сразу. Цельность и сила натуры их затеняют то, что человек утратил под бременем лет. Его внучке — юной девушке — тогда исполнилось шестнадцать-семнадцать лет. Гибкий стройный стан, лицо с круглыми полными щеками. В синих глазах девушки светилась горячая приверженность к идеалам, во имя которых мы сражались.

Память о людях села Васильки и сегодня согревает мое сердце. Если бы они предстали, я узнаю их, потому что в памяти отложились не только выражения лиц, но и душа человека в то мгновение, когда он ставит на карту жизнь. Все они — дед, хозяин-проводник, лодочник — не страшились наказаний за свои поступки. Для истинных патриотов своей земли немыслимо жить по-другому. Тот, кто прибегал к ним, — близкий, родной, сын или брат, хоть они и видели его впервые. Мыслимо ли закрыть перед ним дверь? И чем хуже ему, тем он родней и ближе соотчичам.

Да! В движении лет не изгладятся в памяти лица, дорогие солдату, потому что они воплощают черты, присущие миллионам людей, связанных общностью крови и духа, тех, кого мы зовем народ, они одушевляют сущность понятия Родины. Они родят сыновей, бодрствуют, не смыкая глаз, у колыбели, растят, лелеют и потом без устали следят за полями сражений, орошая слезами радости и горя их подвиги...

Спустя полгода после выхода в свет первого издания этой книги я получил письма школьников села Васильки. Они пишут:

(OCR : К сожалению, письма читателей и однополчан в книге приведены в виде иллюстраций. А ввиду слишком плохого качества печати на них ничего нельзя разобрать. Далее придется указывать на их месте «нечитаемое письмо». Первое нечитаемое письмо, стр. 417–419.)

* * *

Жители села Гапоновки нашли тело лейтенанта Обушного и предали его земле. Сестра лейтенанта посетила могилу.

Осенью 1980 года полтавские областные партийные руководители направили специального представителя с миссией, цель которой, как мне стало известно, состояла в том, чтобы поймать автора на слове. Фамилия представителя Дмитрий Филиппович Бровар.

Вот его письмо:

(OCR : Нечитаемое письмо, стр. 420–422.)

* * *

Я не имею обыкновения приходить на встречи, если есть возможность уклониться. Не хочу собирать увядшие лавры на полях былых сражений. После окружения я не был ни в Запорожской Круче, ни в Городище, ни в Сенче, ни в Васильках. Но по иным причинам: не получил приглашения. Не знаю, читали местные власти мою книгу? Если да, то почему они, представляющие сегодня сторону, на которой сражались воины прошлой войны, толкуют их службу и свое представительство как дело сугубо личное. Хочу — приглашаю, не хочу — никто не заставит.

Жаль, местные власти лишили меня возможности взглянуть в лицо близких людей. Орина Вакуловна Топчило, Прокофий Васильевич Топчило, Карп Михайлович Прокопенко, Феодосии Васильевич Бондаренко. Уже их нет в живых. Это непоправимо. Человеку необходимо признание, пока он жив. Что ж! Я говорю спасибо жителям села Васильки и других прибрежных сел на реке Суле за то, что своей самоотверженностью они поддерживали силы окруженцев и поныне не забыты в нашейпамяти.

Перед концом поединка

Форсированным шагом

Стелется непроглядной пеленой туман. Заболоченный луг. Ноги проваливаются, грузнут до колен. Мы идем на север, по стрелке компаса. Километр, другой, третий.

— ...чую запах дыма, — проговорил Зотин. Спустя минуту он остановился. — Там что-то вроде крыши...

Справа выступают очертания построек. Там небольшое, как подсказывала трофейная карта, прибрежное сельцо Песочек. Дальше, километрах в трех-четырех, лежит другое село, побольше — Пески. Между с. Песочек и с. Пески грейдерная дорога и железнодорожная ветка, она идет на север. Я хотел обогнуть Песочек и за сельцом пересечь дороги — ту и другую.

Под ногами становилось суше. Я выбрался на тропку, которая пролегла по краю сельских огородов, отделив их от береговых камышей и зарослей.

Зотин ступал быстро, но скоро убавил шаг. Присел и начал снимать сапоги. Вылил воду из голенищ.

Подошел Медиков, за ним Андреев.

— Солнце уже просвечивает, — говорил Андреев, — успеем выбраться из болота?

— Я готов, пошли, — Зотин поднялся, и все двинулись дальше.

Восемь часов. Туман не отступал, но мгла местами делалась прозрачной. Слышны недалекие звуки пробужденного села. Мычал скот, звонко ударилось где-то ведро, залаяла собака.

Тропа, по которой я шел, повернула к хатам. Сапоги снова проваливались в грязь, шелестела под ногами луговая трава.

Мы огибали северную окраину села Песочек. До хат — триста-четыреста шагов. Послышался гул мотоциклов. Зотин насчитал шесть. Мотоциклы шли на малой скорости в сторону села Пески. Немцы громко переговаривались на ходу.

Примерно в полукилометре от хат, близко за дорогой — заросли. Я решил срезать угол. Мои товарищи двигались позади. Зотин стал отставать, прислушивался. Гогочут гуси. Вначале я не обратил внимания, но гогот становился все отчетливей. Слышался говор двух людей. Бабуся обращалась, по-видимому, к внучке. Обе маячили позади стаи. Внучка вскрикнула:

— Ай!.. Я боюсь, там кто-то есть, — и маленькая фигурка бросилась в сторону.

Стая загоготала громче. Бабуся приостановилась.

— Тебе показалось... кто придет сюда?., а может, нечистый дух заблудился в тумане... вишь, птиц напугал... иди, дитя, не бойся, — и голоса начали затихать.

Мы прошагали еще около километра и оказались перед узкой и длинной заводью. Обход длился долго. Я повернул вправо. По моим расчетам дорога была где-то недалеко.

Тишина, нигде ни звука. И вдруг силуэт перед глазами. Машины! Вырисовывался в тумане штабной фургон, за ним — кабина, угол борта.

Медиков, Андреев молча остановились. Все наблюдали, потом передвинулись ближе. Колонна стояла в неподвижности. Наша, брошенная.

— Четыре штабных будки, — сосчитал Андреев. — Товарищ лейтенант, заглянуть бы. Карта, может, попадется или еще что-нибудь полезное?

— ...Не заблудились ли мы? — неуверенно спросил Зотин.

Кажется, нет. Вот трофейная карта. Справа Песочек — мы прошли мимо, Пески остались в трех-четырех километрах слева. Перед нами дорога, соединяющая оба села.

— ...Посмотреть, давно ли покинуты машины, — поддержал Зотин Андреева, — мы быстро… пойдемте, старшина...

Меликов пододвинулся, тяжело вздохнул.

— ...Что толку... ясно и так... тут давно уже наших не бывало... — проговорил он, — давайте трогать, пока тихо... вдруг немцы патрулируют эти места... река ведь недалеко. Мотоциклы укатили в ту сторону.

Вернулись оба — Зотин и Андреев.

— ...оставлены... дней пять-шесть... в кабине лужа... грязь под колесами застыла... имущество поразбросано... бумаги размокли, кучки пепла... что-то жгли, — сообщил Зотин. — А вот следы на грейдере свежие, прошли мотоциклы, те, вроде, что были в Песочках...

— ...Похоже, тыловые службы... вот нашел сейф в будке, — говорил на ходу Андреев, — дверца открыта, пачки денег... захватил немного... в другой подобрал полевую сумку.

Я осмотрел машины. Колонна была застигнута, когда направлялась в сторону Песочков. На объезде отпечаток протекторов, оставленный мотоциклами сорок минут назад.

За кюветом уже слышится запах шпал. Невдалеке возвышалась железнодорожная насыпь. Под сапогами зашуршала щебенка. Гладкую, укатанную поверхность рельсов покрывала рыжей лентой ржавчина.

— Далась нам река Суда, — говорил Зотин и, обратив взгляд назад, к насыпи, закончил: — Не хотел бы я попасть еще раз в такую переделку... и не желаю никому другому. Ну что же, переправились... а теперь... вперед!

Солнечные лучи с вышины прогревают туманную толщу. Мы шагали, поднимаясь по склону. Сочная осенняя растительность густо стелилась в стерне, мокрая, будто после дождя. Стрелка на моем компасе слегка раскачивалась. Направление — на восток.

И как часто бывает с людьми, когда они попадают в подобное положение, так было и с нами. Едва преодолев реку Суду, мы встретили новые преграды, которые громоздились, заслоняя собой, казалось, уже недалекую цель. Удручала неизвестность.

Где наши войска? Сколько предстоит отмерять километров? Пятьдесят, семьдесят, а может быть, двести? Восстановлен ли фронт и каково положение вообще?

Под целлулоидной пленкой моей планшетки — трофейная карта. Я глядел на сетку, делившую лист на равные квадраты, и не находил никакого ответа. Кто-то из 10-го мотопехотного полка набросал отдельные детали обстановка на рубеже Лохвица — Сенча. Весь этот участок, восточный берег, занимали немцы, но местность за железной дорогой удерживали наши части. 18.09.41 г. — нанес дату немец. Прошло семь дней.

Туман к десяти часам стал рассеиваться. Горизонт отодвинулся с ближних бугров, открыв пустынные поля, убегавшие на восток волнистой равниной. Виднелись два-три стога, и зубчатой полосой вдали маячит опушка леса.

Набрана дистанция, нужно вести наблюдение. Яркое солнце, прозрачный, по-осеннему застывший воздух, нити паутины и курлыканье журавлиной стаи в поднебесье, кажется, начали отвлекать моего товарища от невеселых дум. Поравнявшись, он заговорил:

— ...Не может быть, чтобы передовые части немцев ушли далеко... Дня через два-три нагоним... только не наткнуться на пост... не попадать на глаза...

Да, это условие обязательное, тем. более в ясный погожий день, в такое время, когда мирное течение жизни нарушилось. Местное население, напуганное строгими приказами оккупантов, не решалось оставлять свои села. Движение повсюду приостановилось, и в степи за все время я не заметил ни одного человека.

Выручала топографическая карта. Только с ее помощью я сохранял направление, вынужденный петлять вдоль склонов, скрываться в балках, избегать открытых мест.

Я оставил Зотина и поднялся к гребню, огляделся. Не заметно ничего особенного. Мои товарищи шли, не сбавляя шаг. Зотин в полукилометре впереди. Андреев и Меликов на удалении немногим больше — слева. Меликов подал сигнал: просьба остановиться.

Мои часы показывали 11.45. В 12.00 привал. Ожидая, пока подтянутся товарищи, Зотин расстегнул ворот гимнастерки:

— В первый день за Сулой грохот слышался со всех сторон, а тут нигде ни выстрела, ни одного самолета... откатился фронт... — он хотел присесть, но, заметив подходившего старшину, выпрямился.

— ...Почему не остановились, когда младший лейтенант сигналил? — спрашивал Андреев. — Нашли лужу, и не очень мутную... можно пить...

Его перебил Меликов:

— Бочку воды сюда... все нутро иссохло... в деревню бы сейчас к колодцу.

— Жарко... да куда денешься... полдень... и дотемна еще не меньше семи часов, — сокрушенно произнес Зотин.

Солнце уже сошло с летней орбиты, но греет ничуть не меньше, чем в знойный июльский день где-нибудь на юге. В балках духота, а на буграх парит, колебля горячий воздух, марево. Томимые жаждой, все умолкли.

— ...давайте вернемся... недалеко, километра полтора-два, — прервал молчание Андреев.

— Ну, пить стоячую воду опасно, — возразил Зотин, опустился на колени, лег на спину. — Как раз схватишь дизентерию, а с ней далеко не уйдешь... может, попадется колодец или ручей...

Мы миновали часа два назад степной колодец, обозначенный на карте. Он стоял у самой дороги. Но рифленое полотно испещрено следами немецких машин. Осторожность взяла верх. И пить еще так не хотелось.

— Зря не остановились... по одному подходили бы, осторожно, — услышав о колодце, говорил Андреев.

Медиков принялся мастерить из окурков цигарку. Андреев и Зотин разглядывали карту. Лица пунцовые. Пропотевшая одежда высохла начисто. На плечах белыми разводами проступала соль.

Медиков щелкнул зажигалкой. Цигарка вспыхнула, погасла. Потом зажглась. Медиков затянулся, выдохнул белый вонючий дым и передал цигарку в протянутую руку соседа. Она пошла по кругу.

— Мне уже мерещится колодец с журавлем, как бедуину Сахары пальма, — принимал цигарку снова Медиков. — Вернемся? За три-четыре дня вода не испортилась.

Зотин взглянул на товарища, но промолчал. Придвинул карту, начал рассматривать ее. До восточного среза оставалось километров семь-десять. Карта могла послужить час, два.

— Не стоит, — облизывал пересохшие губы Зотин и повел соломинкой по железной дороге на восток. У разъезда Коновалове соломинка сломалась, — здесь вода, колодец... по балке вдоль дороги... понаблюдаем... на разъезде пет немцев... а если он занят, двинем дальше... нужно спешить, еще два-три дня ходу...

Зотин не терял веры в «два-три дня», которую высказал утром. Но Андреев и Медиков на этот счет имели свое мнение.

— Три дня! — возразил Медиков. — Где фронт? Ни слуху, ни духу... кругом степь... берегись... того и гляди наскочишь на засаду, да что там... заметит мародер-мотоциклист... а тут пистолет в кобуре и двенадцать патронов...

Все молчали. Меликов продолжал:

— ...фляга, бутылки... где взять? Ловить отставшую немецкую машину... или обращаться к жителям?.. Зайди в село... привяжется какой-нибудь идиот-проповедник, как тот в Васильках...

— Ну, дело не так уж плохо... никто следом не гонится и за ворот не течет, — видно, Зотин вспомнил 20-е сентября, — заглянем к стрелочнику, а ночью и в деревню можно наведаться. Как, товарищ лейтенант?

Очень хотелось пить. Но возвращаться назад к колодцу — нет, далеко, не имело смысла. Может быть, встретим еще где-то.

Прошло полчаса — снова вынужденный привал. Мотоциклисты неожиданно выскочили из лощины позади и мчались один за другим, удаляясь. Я сориентировал карту. Нашел дорогу, которую пересек вскоре после привала. Мотоциклы шли в северо-западном направлении.

— Они прут по целине, — встревожился Зотин. — Чем объяснить?

Да, похоже. Я протер линзы бинокля. Хваленый «цейс» потерял герметичность. В трубу проникла влага, линзы запотели. Удалось отрегулировать только один окуляр. Но когда вслед за мотоциклистами потянулись машины, и без оптики стало ясно — в степи накатана колея. Колонна двигалась вслед за мотоциклами, вероятно, в направлении степного колодца.

Слева на бугре ряд телеграфных столбов, по-видимому, железнодорожная ветка со стороны Харькова на Лохвицу. Мы отошли в балку и двинулись параллельно насыпи на удалении в полутора-два километра. Все больше досаждает жажда. Позади Медиков подавал сигнал.

— ...Зовет... — проговорил Зотин, — вернемся? Меликов и Андреев не двигались, размахивают руками.

Мы нашли их перед лужей, она образовалась в небольшом углублении, по следу колес буксовавшего грузовика. На дне вода, а по краю щетинились остролистые растения. Поверхность подернута мутной зеленой пленкой.

Меликов и Андреев соорудили фильтр, для которого использовался платок и остатки бинта, пытались пить. Пробовал и я. Вода имела невыносимый запах. Я не мог позволить пить отраву. Произошел довольно бурный обмен мнениями. Все побрели дальше.

Пленные

Минуло еще около часа. Слева маячат телеграфные столбы. Поднявшись в очередной раз к гребню, я увидел людей, шагавших по насыпи. Странно, идут гурьбой в сторону разъезда. Остановились. Немцы? Нет, не похоже. Сколько их?.. Пять... семь, восемь. В конце концов оказалось девять. Гм, и все без оружия. Какая беспечность.

На бугре две-три крыши, деревья. Расстояние не более трех километров. Дом стрелочника, хозяйственные постройки, рядом куча шпал, сложенных прямоугольником. Мы обогнали людей, повернули на разъезд.

В зарослях Андреев и Меликов залегли. Зотин и я продвинулись к изгороди, она окружала дом стрелочника. На зов явился хозяин.

— Хлопцы, откуда вы? — удивился стрелочник. — ...Берегитесь, немцы ездят.

— Давно были? — прервал его Зотин.

— Часов в десять... машины, пушки...

— Куда уехали?

— На Ветхаловку.

— Останавливались?

— Сегодня нет... семь человек сидели четыре дня... вчера убрались... боюсь... кто их знает...

Мы преодолели изгородь. Во дворе колодец.

— ...наскочат... вы уж осторожно... — стрелочник встревожен, оглядывается.

Мы пили воду. Послышался топот, голоса. Люди, что шли по шпалам, бросились врассыпную, назад в заросли.

— Да ведь это... наши... стой! — крикнул Зотин и заспешил навстречу.

Люди идут как-то с неохотой. Без ремней и головных уборов, выгоревшее обмундирование.

— ...Нас отпустили из лагеря в Лохвице, — отвечал один, в то время как другие потянулись к колодцу и в противоположную сторону. Не без труда Зотин вернул их, одиннадцать человек, бледные, растерянные.

— Из лохвицкого лагеря? — переспросил Зотин. — Вы хотите сказать... были в плену?

— Так точно...

— Давно из Лохвицы?

— Вчера...

— Сутки шли?

— Нет, заночевали в будке стрелочника, километров в пятнадцати.

— Немцев видели?

— Да.

— В котором часу?

— Утром, в девять-десять часов, уехали на Лохвицу.

— Куда идете?

— Товарищ младший лейтенант, разрешите доложить. Мы идем по домам, — щелкнул каблуками небольшого роста человек с оттиском треугольников на выцветших петлицах. Одет опрятно, держится живее других. Ботинки разносились, но витки на обмотках уложены один в один.

— По домам? — удивился Зотин. — Вас опять схватят немцы.

— Товарищ младший лейтенант, справки есть, — бывший сержант вынул из кармана в треть листа бумажку. Черная печать с распростертыми крыльями, готические буквы по краю. Зотин передал справку мне, я вернул ее владельцу. Дохнуло пленом, чуждой враждебной властью.

— Эх... товарищи командиры, — сокрушенно продолжал бывший сержант, — не по своей охоте очутились там... да сами вы знаете... сколько таких...

Я уже слышал об этом. Зотин сказал:

— Мы считали, вы пробираетесь на восток... Идемте с нами.

Говор вокруг затих. Сержант спросил смущенно:

— А куда, товарищ младший лейтенант?

— К своим... война не закончена... ведь вы присягали...

— Знаем, не закончена... да где они, свои?.. Если бы знать... а так, тащиться наобум... сцапают и к стенке... в Лохвице записали... мое село недалеко, — сержант тяжело вздохнул и опустил голову.

— Хлопцы, давайте уходите... либо туда, либо сюда... Ненароком заявятся, — торопил, не находивший себе места, встревоженный железнодорожник.

— ...оставьте их... — звал Медиков, держа в руках краюху хлеба. — Нашли, в самом деле, место для беседы.

И Андреев у колодца поднял флягу в суконном чехле, невесть откуда попала к нему — знак, что все готовы и задерживаться незачем.

Мы догнали их уже в балке, осталось пройти форсированным шагом еще немного, занять свои места. Но пришлось остановиться, а потом залечь. Позади гудел невидимый пока двигатель. С севера к переезду приближаются машины.

На гребне в полутора — двух километрах вершины деревьев, дом стрелочника. Я ждал появления колонны. Дорога спускалась в балку. Но гул вскоре затих. Отчего? Сколько машин? Что происходит на переезде?

Меликов и Андреев залегли в полусотне шагов. Каждый всматривался, напрягая слух. На горизонте крыша, деревья. Несколько в стороне отрезок насыпи, ниже заросли, телеграфные столбы.

Прошла минута. Зотин считал, что немцы вернулись и заняли снова переезд.

— ...Бедолаги... захватят их немцы... да смотри еще в погоню пустятся, — продолжал он, глядя туда, где в балку вдавался чуть заметный выступ. Пешеход мог там укрыться, если взять вправо. — Сколько туда? Полкилометра... не больше... Давайте уходить...

Небольшая поначалу складка по склону делалась глубже и уводила нас все дальше и дальше. Деревья позади скрылись с глаз. Не стало видно телеграфных столбов.

Мы долго шли, не останавливаясь. Скрылись один за другим три населенных пункта. За пределами карты. Я не знаю их названий. Безлюдно, непаханные поля, окрашенные в бурые цвета осени. На проселках, которые попадаются на пути, я не замечал следов немецких машин.

Мальчик

Солнце склонялось к горизонту. Розовеет небо. Холодно. В воздухе чувствуется приближение осени, кукурузное поле на склоне косогора тянется дальше вниз. На берегу речки — село. Дальше на востоке — голые бугры. Справа, за южной окраиной села, лес.

Кукуруза, по-видимому, перестояла свой срок, стебли потрескивают от прикосновения, шелестят сухие листья. Вечерние птички порхнули стайкой над головами.

Позади устало брели Меликов и Андреев, пробираясь из ряда в ряд. Зотин успел выбрать позицию для наблюдения. В створе с тем местом, где русло речки раздвоилось, в небе поднимается дым.

— Горит... хата... или сарай... не разгляжу... если бы не деревья... — Андреев занял место рядом с Зотиным.

Уставший и голодный старшина теребил кочан и горстью забрасывал в рот кукурузные зерна. Меликов присел, продолжая жевать горько-кислые плоды терна, которыми мы наполнили карманы, когда переходили балку.

— Нет, не пожар... в деревне немцы... это дело их рук, — возразил Зотин, — ...глядите, близко стоят хаты... одна, другая, третья... и ни одного человека... А ведь на пожар бегут... от мала до велика...

В самом деле, во дворах пусто — ни людей, ни скота. Открытый участок улицы. И вдруг выстрелы, гул мотора. В линзах моего цейса — соломенная крыша, окно на фоне стены, а это... что еще? Гусеница... пришла в движение... ползет. Бронетранспортер!

Андреев отбросил кочан, перестал жевать и Меликов. За речкой заработал еще один двигатель, потом еще. Бронетранспортеры прошли по улице и, миновав здание с коричневой крышей, стали удаляться по дороге на восток.

По следу пыль клубится. Я успел разглядеть бронетранспортеры — такие, как тот, что сопровождал генерала за подсолнухами у Гапоновки. Прошла минута, бронетранспортеры перевалили за гребень и скрылись.

Меликов снова принялся за терн.

— Так что же делать?.. — спросил Зотин. — Пойдем в обход деревни или остановимся... заночуем?

— Ног не чувствую... передохнуть... покрыли километров шестьдесят, — проговорил Меликов. Андреев придерживался того же мнения.

— ...подождать... стемнеет, зайдем в деревню... поесть... — старшина умолк.

Представления о местонахождении у меня самые общие — южнее железнодорожной ветки Лохвица — Гадяч, километрах в 15-ти на юго-восток от разъезда Коновалове. Все это за срезом карты. Как назывался населенный пункт, лежащий впереди? Чтобы продолжать путь, нужно выяснить это, найти брод на речке или лодку, расспросить местных жителей, подкрепиться пищей, наполнить водой флягу и бутылки. А если возможно — поспать пять-шесть часов под крышей. Ночь обещала быть холодной.

Итак, решено: делаем привал. Но... где остановиться?

Желтеют сельские сады, тронутые близостью осени. Не сразу разглядишь дворы и хаты. Для упрощения задачи деревня была разделена на четыре сектора. Все принялись за наблюдение. Хаотически разбросанные хаты, как вначале казалось, располагались по особому порядку. В юго-западной части деревни перед речкой несколько небольших улочек, расположены под углом одна к другой. Между ними — разрывы в сто-двести шагов.

Меня интересовала улица за углом кукурузного поля, особенно крайний дом в западном ряду.

Опускались сумерки. Мы вдвоем — Медиков и я — двинулись, укрытые зарослями бурьяна, вдоль огорода. Миновали сад. Вот дом. Мне уже известны его обитатели. Их трое — бабуся, молодая женщина и мальчик семи-восьми лет.

Залаяла собака. Дверь открылась. В освещенном проеме появился мальчик. Меликов тихо свистнул. Мальчик бросился к конуре, отвязал собаку и зашагал, придерживая веревку.

— Дядя, вы наш? Мой папа на войне... в селе немцы, — сообщил мальчик.

Мы узнали причину пожара, число бронетранспортеров, участвовавших в карательной акции, глубину речки и убеждения соседей. Село называется Ручки.

— Парень, послушай, нам надо поесть, отдохнуть. Ты умеешь держать язык за зубами? — сказал Меликов. — Брода нет через речку, говоришь? Тогда найди лодку. Нам на тот берег, понял?

— Дядя, пойдем в хату к нам, — не раздумывая, предложил мальчик. — Лодка есть, недалеко, в той стороне.

Мальчик взял за руку Меликова, повел к дому. Я шел следом. Присмиревшая собака, ворча, вернулась в конуру.

— Как чувствуют себя бабуся и твоя мать? — спросил Меликов.

— Вы их знаете?

Меликов ответил: ему известно все, что делается не только в деревне, но и в каждом дворе. Перед заходом . солнца он — мальчик — водил корову на речку, потом гонял гусей...

Покоренный всеведением Меликова, маленький хозяин не хотел согласиться с тем, что мой товарищ должен ждать во дворе. Наконец, его удалось уговорить. Я шел с мальчиком к дому. Он распахнул дверь. Огарок свечи в комнате мигнул. Молодая женщина, убиравшая посуду, испуганно подняла голову. Тарелка выскользнула из рук. Раздался звон.

В двери появилась бабуся. Мальчик проскользнул мимо «звать дядю». Я остался с двумя перепуганными женщинами. Неловко... вломился в дверь. Я почувствовал вдруг все, что было на мне, — запыленную одежду, снаряжение, оружие, бинокль. Испуганные женщины готовы, казалось, взывать о помощи. Я стал объяснять причину своего вторжения.

— О, боже! В нашем селе немцы, — начала, отступив за порог, бабуся. — Скрывали красноармейцев, так изверги деток малых не пожалели, хату сожгли, — она заголосила.

Я стал извиняться, но не тут-то было.

— ...ворвался в дом одиноких женщин... мы вдвоем, да хлопчик... иди, где мужчины, а лучше бы стороной минул наше село, — и, всхлипывая, снова начала о пострадавших за укрывательство.

Вошел мальчик. Следом Медиков.

Мой товарищ с большой решимостью аргументировал положение. Его горячо поддержал мальчик.

— Мама, позвольте... пусть останутся, куда идти им в ночь... — говорила молодая женщина.

Бабуся колебалась.

— Ох, горе... такие времена... отказать грешно и впустить боязно... Мой сын... где-то он, бедный... может, скитается, если жив еще, так вот по дворам недобрых людей, — не скоро бабуся уняла слезы и потом обратилась к снохе: — А что? Покормить есть чем, да где положишь их? Разве в погребе?

Бабуся сделала первую уступку, согласилась на другую. Три из нас займут погреб, четвертый — комнату, где стоит стол. Меликов успокаивал хозяев. Я вышел. Во дворе темно и тихо. Лишь за речкой оранжевыми языками просвечивало сквозь деревья пламя.

Вслед за мной вошли в дом Зотин и Андреев. Молодая женщина, радушная и приветливая, пригласила к столу. Принесла лучшую еду, кувшин с молоком. Сын ее, смышленый и расторопный мальчик, оставался на улице и с энтузиазмом выполнял обязанности караульного.

И снова нашелся повод для разговора с бабусей. Она категорически воспротивилась, когда я начал извлекать наружные гвозди, которые держали оконную раму. Это необходимо. Молодая женщина не возражала, а мальчик стучал по переплету своими кулачками в доказательство того, что и без гвоздей окно стоит вполне надежно.

Полицейский

Едва забрезжил рассвет, бабуся всех подняла на ноги. Мальчик, вопреки настояниям женщин, ушел на речку. Вернулся он к концу завтрака и сообщил, что лодка за крайней хатой и что немцев на берегу нет.

Кукурузное поле тянулось к опушке леса. Мы обогнули юго-западную окраину села и оказались перед речкой. Голые, на всем протяжении вытоптанные скотом, отлогие берега.

Лишь ниже по течению, где русло делалось шире, к воде клонились косматой гривой камыши. Ширина речки достигала восьмидесяти шагов, глубина, по словам мальчика, немногим больше метра.

По западному берегу на небольшом удалении стояли рядом пять-шесть хат. Дворы огорожены высокими плетнями.

Мы шли, спускаясь к берегу, по краю огородов. Трава шуршит, прихваченная заморозками, и серебрится пятнами. Вода в углублениях, оставленных копытами животных, подернулась льдом. Продрогший мальчик бежал навстречу.

— Дядя, возьмите на тот берег... пригоню обратно лодку.

Я не мог нарушать обещания, данного женщинам. Преданный помощник, обиженный отказом, умолк, глядя вслед отчалившей лодке.

Первоначально предполагалось всем плыть «одним рейсом». Но выяснилось, что крошечная лодчонка едва могла принять трех человек. Я остался. После того, как сойдут Меликов и Андреев, Зотин вернется за мной.

Между тем наступал день. Розовое небо на востоке золотилось все больше. Меркли звезды. За плетнями пели наперебой петухи, гоготали утки, гуси, мычал скот. А выше по течению, в средней части села, дымили остатки сожженной вчера хаты.

Устроив мальчика в укрытии, я продолжал следить за лодкой. Преодолев три четверти пути, она села своим дном в ил и не двигалась с места. Мои товарищи раскачивали ее, толкали веслами, но тщетно. Меликов развел руками и шагнул через борт. За ним сошел Андреев. Через минуту они были на берегу.

Зотин, орудуя обломком бревна вместо весел, плыл обратно. Я уже сделал шаг к берегу, когда заметил в крайнем дворе мужчин, они, кажется, следили из-за плетня.

Это кстати. Нужно переговорить, потому что со вчерашнего вечера к моим сведениям о местонахождении почти ничего не прибавилось. Кто эти люди? Мальчик ответил: хозяева из ближних хат.

Лодка барахталась на середине, и я попросил мальчика позвать мужчин. Он ушел, вернулся ни с чем и отправился вторично. На этот раз мальчик сказал, что мужчины не хотят идти.

Соблюдать осторожность не было смысла и, назвав себя, я крикнул, приглашая мужчин на берег. После этого один из них вышел из калитки и, преодолев в два приема разделявшее нас расстояние, остановился в десяти шагах. Я спросил, почему он не шел? Напуган?

— Другого места не могли найти... подняли тут шум... В селе немцы, — вместо ответа недовольно говорил стоящий напротив меня человек. — Зачем подставляете хлопца под пули?

Мой собеседник, заросший рыжей щетиной, кажется, еще не успел закончить свой утренний туалет. Головного убора на нем не было, пальто расстегнуто. Не сразу я заметил поясной ремень и выпиравшую кобуру на боку. Оружие? Что это значит? Кто он?

— Полицай, — последовал ответ.

Его простота изумила меня не меньше, чем должность. Я впервые видел полицейского.

— ...оно и видно... что впервой, — буркнул полицейский, — мне нельзя разговаривать с вами... увидят...

Что заставило его принять эту должность?

— А вам какое дело?

Полицейский, недовольный тем, что пришлось явиться на берег, был, впрочем, настроен не особенно враждебно, и я спросил, далеко ли фронт?

— Не знаю, но от сел держись подальше и от полицаев тоже.

Где я нахожусь? Сколько до ближайшего города? Как называются деревни, лежащие дальше на восток? Полицейский оглянулся и стал нехотя отвечать:

— Полтава... — потом передумал, — нет, Гадяч... километрах в двадцати... а села называются Круглик, Рашевка... в ту сторону, — он указал за речку, — Харьковцы, Сары, а там... малые хутора... Донцов, Орехово, Островерхово. Вы куда путь держите?

Зотин черпал ведром, выливая воду из лодки. Я не хотел больше терять время и вернулся на берег, заручившись обещанием, что полицейский не сдвинется с места, пока я не переправлюсь и не выйду к гребню.

Медиков и Андреев шагали далеко за речкой, поднимаясь по склону. Я вошел в лодку. Зотин работал веслом. Но и на этот раз лодка застряла. Правда, случилось это ближе к берегу.

Привстав, Зотин глазами нашел на противоположном берегу мальчика, потом поднял над головой весло, ткнул в ил. Я переступил через борт. Дно оказалось неглубоко и, сделав несколько прыжков, я выбрался из воды. Оставил лодку и Зотин.

Медиков и Андреев уже скрылись за бугром. Мы шли скорым шагом. Речка и хаты оставались еще на виду. Оглянувшись, Зотин спросил:

— ...что за человек на берегу?

Полицейский.

— Да неужто? — удивился Зотин. — Вот оборотень. Да, представитель немецких властей.

— Я выстрелил бы, не пожалел патрона. Стоит ли связываться.

— ...я не буду оглядываться, раз этот... негодяй следит за нами.

Мы поравнялись с нашими товарищами. Оба прихрамывают после вчерашнего перехода. Зотин прибавлял шаг. Обувь намокла в речке. Меликов предлагал остановиться.

— Тут балка... выжать портянки... — говорил он, но Зотин опасался полицейского, настоял на том, чтобы продолжать путь.

Утренняя дымка рассеивалась. Над горизонтом все выше поднималось солнце. Во впадинах примороженная за ночь трава стала оттаивать. Прогрелся воздух.

Сегодня утро ничем не напоминает вчерашнюю туманную мглу. Окружающий ландшафт почти не изменился. Бугры да долы, обширные неубранные поля, безлюдье на дороге.

После короткого привала мы двинулись дальше. Я поднялся на гребень вовремя. Иначе не избежать бы встречи с немцами, бродившими возле машин в колонне, которая застряла при выходе из населенного пункта, что лежал в лощине.

Необходимость держаться дальше от населенных пунктов вынудила меня избрать юго-восточное направление. Потом был сделан поворот на восток. Теперь ничего не оставалось, как принять на северо-восток.

Полчаса спустя мы снова наткнулись на хутор. Миновать его имелась только одна возможность — еще больше отклониться на север.

Наступил полдень. Мы только спустились в балку. Оба — Меликов и Андреев — начали сокращать дистанцию. Потом стали сигналить — на бугре телеграфные столбы, будто натыканные вехи. Я заметил столбы еще раньше, но не догадался взглянуть в бинокль. И вот следствие — в линзах вырисовывалось железнодорожное полотно. Очевидно, мы забрались слишком далеко к северу. Необходимо менять направление.

В обходных маневрах был потерян еще час. Передо мною перекресток дорог. Немецкие указатели на все четыре стороны. Благодаря им удалось получить совершенно достоверные сведения. В северном направлении лежали села Осняги и Чернече, на юг — Харьковцы, название, которое упоминал полицейский.

Мы перешли грейдер и шагали дальше. Меликов вдруг остановился и стал возвращаться.

— Что с ним? — удивился Зотин. — Зачем он? Давайте подождем.

Андреев позади в трехстах шагах оглядывался, а Меликов тем временем подошел к столбу и начал переставлять указатели. Это подпольное действие едва не стоило ему жизни. Меликов успел отойти на сотню шагов, когда появилась целая колонна машин. Мы укрылись на склоне среди поникших уже бурьянов. Но Меликов! Распластавшись рядом с подсохшей лужей, он был совершенно на виду.

Машины остановились. Немцы! Один, еще двое с картами подошли к столбу. Вот-вот раздастся очередь. Но немцы постояли и вернулись по местам. Колонна двинулась дальше.

Снова на виду железная дорога. Зотин поменялся местами с Андреевым. Шагаем полчаса, еще полчаса.

Преграды, одна за другой

На бугре возвышался стог. Рядом — воз, лошадь, люди — старик, три женщины. Грузят солому.

— Ох, сыночки, — воскликнула женщина, слезая с воза, — куда вы идете? У нас в Донцове немцы, в Островерхово, в Рьшолово... тоже... изловят вас.

Прекратили работу и остальные: подошли, качая сокрушенно головами. Подтянулись Зотин, Меликов. Все сели, старик, вынув кисет, начал угощать куревом. Долго кряхтел, потом выдохнул дым.

— Дайте поговорить, — прикрикнул он на словоохотливых женщин. — Так, значит, к своим, хлопцы? А издалека? — и снова умолк, поправлял цигарку. — На железную дорогу согнали людей, ремонтируют... Где будет фронт? Не скажу... за Пслом-рекой, а может, дальше...

По словам деда, до реки Псел 10–12 километров. Орудийные выстрелы дед слышал?

— Да... вчера в той стороне бухало, аэропланы гудели на прошлом тыжне... Говорят люди, бомбили в степи, не знаю что... А на хуторах германцы да полицаи... Сколько прошли, небось проголодались... Эй, бабы, поесть бы дали людям, да кто знал, что встретим?

Дед рассказал о местности на запад от Пела. Он советовал обойти стороной хутор Белоченковка, лежавший на пути.

Мы миновали опасный хутор. Вдали синеют леса. По-видимому, берега речки Псел. Зотин словно угадал мои мысли:

— Вчера за весь день... только дважды видели немцев, а тут... в каждой деревне... Не кажется ли вам, что на реке, как ее назвал дед? Псел? Что там наши?

Река Псел... На ее берегах стоит город Сумы, близкий каждому, кто носил черные петлицы курсанта с эмблемой САУ — Сумское артиллерийское училище. Псел омывал бугры под стенами курсантских казарм и доставлял нам немало радости в летние дни светлой водой, притягивая взгляд раздольными, живописными берегами. Два года курсанты поили из Пела своих коней. Два года поил и я, не гадал и не думал, что так скоро приведется мне идти в чужих тылах, крадучись по балкам из одной в другую.

— ...значит, река Псел больше Сулы? — полюбопытствовал Зотин, — ну, не беда, переправимся... выбрать место, а не то, так лодку найти... спешить незачем.

Зотин долго шагал молча, подтянулся ближе. За бугром неожиданно прогрохотали орудийные выстрелы. Зотин взглянул на меня. Мы бросились бежать к недалекому гребню.

Темнеет в широкой долине лес и уходит дальше на восток. Виден луг, за ним хаты, разбросанные кучками в разных местах. Мы слушали, стараясь не пропустить ни одного звука. Прошла минута, другая. И снова выстрелы. Огонь вели танки, либо орудия с открытых позиций.

— ...совсем рядом... за лощиной, на обратных скатах бугра, — высказал мнение Зотин. — Если бы продвинуться туда, к копнам, и еще дальше... наверняка видно.

Зотин привстал, вытянул руку с пилоткой, призывая залегших позади Меликова и Андреева.

— ...наши? Где стреляют? — спрашивал взбудораженный Медиков. Зотин огляделся в поисках подтверждения своей догадки и разочарованно закончил: — Должно, немецкие зенитки... на охране моста через реку.

Оба, Медиков и Андреев, продолжают наблюдение за подступами с запада и юга. Замаскироваться! Мы пройдем вперед в копны.

Зотин начал сбавлять шаг, заговорил:

— ...когда попадаю в балку, чувствую себя, как в мешке... Где у нас север? Будем поворачивать? А может, пройдем еще? Лучше миновать открытое место... Вы запомнили направление?

Мой товарищ оглядывался с опаской. Он не особенно доверял схеме, которую я набросал у стога при встрече с местными жителями, записал с их слов названия населенных пунктов. Если не было в записях ошибки, то хутор Донцов лежал справа, а выстрелы доносились со стороны сел Крутьки или Сары, расположенных на востоке за бугром.

Лощина делалась все более плоской, как блюдо, и открывала свою юго-восточную часть, вынуждая все время двигаться по-пластунски. Зотин приближался и отставал, слышалось его дыхание.

Преодолев последнюю сотню метров, я выдвинулся к гребню. Всю восточную часть сектора скрывал бугор. Гораздо лучше обозревалась местность в юго-восточной стороне, особенно заросли, и в двух местах — дорога, которая выходила к гребню с юга.

Взволнованный Зотин делился предположениями и планами. Но стрельба прекратилась, и чувства первых минут начали уступать доводам рассудка. Если человек находится вблизи переднего края, то вокруг — в балках и на буграх — он найдет обязательные элементы боевых порядков войск: позиции артиллерии, места расположения тыловых подразделений, пути сообщения, линии связи.

Ничего этого я не замечал. В кучах соломы, потемневших от дождей и пыли, от подножия до гребня нельзя заметить следы пребывания людей. Что же происходит? Огонь вели полевые орудия или танки. Я не мог ошибиться, В долине Пела присутствуют наши войска. Может, отдельные подразделения, окруженные...

— А может, линия фронта, перед которой только появились немцы, их мало... по крайней мере, на этом участке, — решительно заявил Зотин. — Разумеется, если вы не ошиблись в ориентировании в том, что стреляли танки... Вдруг за бугром есть и «элементы»... огневые позиции и тылы... мы не обнаружили...

Что же делать? Наши товарищи остались позади. Звать их казалось преждевременным. Двигаться вперед, не оглядевшись, опасно, и расстояние увеличивалось. Было решено продолжать наблюдение.

Зотин переместился вправо. Я протер стекла бинокля и начал обследовать заросли. Снова послышались орудийные выстрелы, застрекотал пулемет, автоматные очереди. Да, сомнений не оставалось... шел бой.

Позади шуршит стерня, подполз, запыхавшись, Зотин.

— ...Пулемет строчил... хаты видны... дым. В каком направлении села Крутьки, Сары?

Я поспешил за Зотиным. С его «НП» видимость лучше: справа — несколько крыш, вершины деревьев. Дым?... Да ведь это разрывы. Значит, там — наши, стреляют ведь немцы. Зотин, не знакомый еще с обычаями переднего края, видел только разрывы бомб — столбы земли и пламени. После разрыва снаряда и мины небольшого калибра остается круглое, быстро тающее плоское облако.

Между хатами стелется дым. В зарослях справа орудие произвело выстрел. И снова языки пламени взметнулись рядом. Орудий несколько. Невдалеке — неукрытые машины.

— О-о, — испуганно протянул Зотин, — вот их сколько... Дорога шла с юго-запада, на спуске в седловину и в поле стоят машины. Возле них бродили солдаты.

Явились Меликов и Андреев, возбужденные не меньше Зотина. Я стал объяснять ситуацию. Мы наблюдаем момент атаки, которую немцы ведут со стороны дороги. Машины в седловине — подразделения, составляющие второй эшелон или часть колонны в ожидании исхода атаки.

Самое подходящее время пробиться к переднему краю. Мы возвратимся обратно в лощину и повернем в обход бугра, затем по северному склону — к гребню. До опушки двигаться по-пластунски, а там... только пройти мимо орудий, машин. Не стоит ломать сейчас над этим голову. Держать дистанцию и следить за сигналами. Вперед, немедленно!

Мои товарищи, прильнув к земле, перемещались, отталкиваясь без устали локтями и коленями. Лощина, бугры, один и другой, дорога, шедшая на юг, остались позади.

Перед глазами колышутся заросли и деревья, раскиданные в глубине, за опушкой. Земля подо мной вздрагивала, в такт за бугром раздавались орудийные выстрелы.

— Окопы! — воскликнул Зотин.

Движение остановилось. Зотин указал в сторону отдельных кустов. Орудия умолкли. А потом несколько рассеялась и тревога. Окопы покинуты. Видно за бруствером три-четыре воронки, затухший костер. А когда Андреев подобрал подсумок с патронами, стало ясно — опушку занимала наша пехота. Она ушла вниз по склону совсем недавно.

Еще выяснилось, что растительность, которую я принял издали за кустарник, составляла часть лесного массива. Он покрывал восточные склоны бугров южнее населенного пункта, атакованного немцами. Многоголосое эхо разносило отзвуки орудийных выстрелов и пулеметных очередей.

Человек, углубляясь в лес без карты, чувствует себя будто с завязанными глазами. Немецкие орудия стреляют совсем рядом, но поди узнай, где позиции, скрытые стеной деревьев, — на поляне в глубине леса или на опушке.

Продвигаться нужно ощупью, на каждом шагу слушать. Справа лежит овраг, слева внизу сквозь деревья уже проглядывались крыши хат и луг за ними.

Теперь — вместе все — ступаем от дерева к дереву. Зотин вдруг остановился... Выкрики. В трехстах шагах немцы — семь, десять солдат суетятся, сбившись в кучу... За оврагом минометная позиция. Немец не дурачился. Он опускал мины в трубу.

У своих!

В то время, когда мы в замешательстве разглядывали минометчиков, послышались короткие очереди. И впереди — немцы. Куда же теперь?

Я не думал, что удаляясь от минометчиков, мы попадем на северную опушку леса, к деревенским огородам. От ближних хат нас отделяло двести-триста шагов.

Во дворе — одном и другом — пусто. В восточной части села, открытой для наблюдения, разорвалось две, потом еще две мины. Где пехота, которая отошла из леса? Удерживает село или откатилась дальше? Необходимо выяснить, прежде чем мы оставим опушку.

Но мои товарищи не желали считаться ни с какими доводами.

— ...где передовая, о которой вы говорили? — спрашивал нетерпеливо Меликов. — Подойдут немцы вот-вот... нужно быстрее выбраться из леса... Гляди, и тут отрежут...

— Двинем к хатам, — поддержал его Зотин, — чего ждать? В деревне, вроде, никого не видно...

— Давайте быстрей, сколько тут осталось... во дворе укрыться, — торопил Андреев.

Как сговорились. Настаивать дальше и возражать взволнованным, переутомленным людям было бессмысленно. Конечно, если наша пехота не ушла из этой деревни, то присоединиться к ней легче сейчас, чем позже.

Избрав вторую от края хату, мы бросились вперед. Но достичь изгороди не удалось. Пулеметная очередь заставила залечь. Невдалеке стояло фруктовое дерево с широкой, обнаженной наполовину кроной. Укрывшись за стволом, я оглядел опушку.

Немецкий пулемет находится позади, левее нашего исходного рубежа. В следующую минуту он послал еще две очереди, но это не удержало моих товарищей. Они укрылись в борозде на краю огорода.

Я вскочил во двор, но Зотина там не было. Что с ним? О, меня опередили, они уже у следующей хаты. Я повернул напрямик, пули, посланные справа, засвистели над головой. С оглушительным треском разорвалась мина. Откуда-то полетели щепки, накатилась пыль.

Перед глазами глинобитная стена. Зотин и Медиков лежат в десяти шагах, не шевелясь. Андреев стал тормошить младших лейтенантов. Опять мы все бежим вдоль изгороди. Пули щелкают, ударяясь в стену. За хатами грохочут разрывы мин.

Орудийные выстрелы уже слышатся справа позади. Завывая, с высоты опускались и рвались мины.

Я перескочил плетень. Сарай. Перед глазами открылся луг, дорожная насыпь с мостиком из красного кирпича.

Мои товарищи замешкались, и я вбежал в следующий двор первым. Наши! У приворотного столба пехотинец прижал приклад пулемета, содрогался от выстрелов. Рядом другой — прикрыл голову диском, который держит в руках. Под стеной дома еще один — с винтовкой. Все в обмотках, новые шинели, без петлиц.

Куда пулемет стреляет? Я потянул пулеметчика за воротник. Очередь оборвалась. Оба пехотинца, мигая, смотрят в недоумении. Им за тридцать, из запаса.

Какая часть?.. Кто есть еще в деревне? Где старший?

Пулеметчики не знали.

— Когда начался бой, мы были в лесу... он стал стрелять... Отступали, многих ранило и убило, — пехотинцы не вдаются в суть вопросов. Они находились в том состоянии, когда человек, попавший впервые на поле боя, не очень понимает, что ему говорят другие.

Пулеметчик понемногу приходил в себя, достал кисет. Я обратился к пехотинцу с винтовкой. Есть кто-нибудь из начальников в деревне?

— ...когда отступили, командиры были возле сарая,

Во двор вбежал Зотин, следом за ним — Медиков и Андреев. Все целы!

Нелегко дался этот короткий отрезок к зданию с высокими окнами в другом конце деревенской площади. Немецкий пулеметчик оборвал очередь только послетоге, когда замыкающий Медиков укрылся за углом дома.

С тыльной стороны здания — дерево, рядом колодец, ведро, наполненное водой. Все стали пить. Я заметил пехотинцев, которые укрывались за домом. Там находился младший лейтенант-пехотинец.

Пеший отряд, возглавляемый младшим лейтенантом, высланный штабом Харьковского военного округа, вторые сутки действует в качестве охранения, которое контролировало узел дороги в Гадяче и мост, имевший важное значение.

— Где находится линия фронта? — спросил Зотин.

— Затрудняюсь сказать... три дня назад в штабе округа говорили, что немцы далеко от реки Псел, — ответил младший лейтенант.

— Каково положение отряда в данный момент? Когда он вступил в соприкосновение с противником?

— ...Вчера обстреливал издали... раз, два... сегодня утром подходила его разведка, — - отвечал невпопад младший лейтенант. — - Пополудни... начали садить из орудий и минометов... вытеснил из лесу... И сейчас не знаю, удержусь ли тут... у меня всего два пулемета да приписные... осталось уже меньше полсотни.

Пулемет на бугре, державший под обстрелом деревню, умолк. Прекратились автоматные очереди в лесу. Изредка падали одинокие мины — то в одном, то в другом месте. Вой их на излете тревожил младшего лейтенанта и двух других — рядового и сержанта, бывших с ним. Оба они, как и встреченные раньше пехотинцы, одеты в новые шинели. Приписной состав. Было довольно жарко, но никто не снимал шинели. Приписники не привыкли к форменной одежде.

— ...на реке Псел есть наши части? — продолжал интересоваться Зотин.

— В Гадяче... саперный батальон... он должен выставить посты по буграм... для наблюдения.

— Где они?

— Не знаю, не мог добиться, — ответил младший лейтенант, — нет связи... с городом постоянка оборвалась... Послал нарочного с донесением... просил указаний... боюсь, чтобы немцы не двинулись дальше... саперы не успеют взорвать мост в Гадяче.

— Вы из Харькова? Давно?

— Три дня назад.

— Какое положение в городе?

— Тревожное... саперы минируют объекты, которые не успели эвакуироваться.

— Войска есть?

— Гарнизонные подразделения...

— А настроение?

— Боевое, — оживился младший лейтенант, — идет формирование новых частей... Много вашего брата... окруженцев. А вы давно с той стороны? — спросил младший лейтенант.

— Если вы имеете в виду тот бугор, — Зотин кивнул в сторону умолкнувшего пулемета, — то минут пятнадцать назад.

— Немцев много? Где?

— Левее оврага минометная рота... три-четыре орудия и пехота, за бугром десятка два машин... в лесу автоматчики.

Младший лейтенант тяжело вздохнул, перевел взгляд на дорогу, которая вела в Гадяч...

— А танки?

— Кажется, нет... не слышно... — ответил Зотин.

— ...не удержаться перед рекой, и нарочный не возвращается. Ваши все идут на Гадяч... вчера группа, сегодня ночью тоже... Придется посылать еще одного курьера. — Младший лейтенант открыл свою довольно объемистую полевую сумку. — Боюсь, проскочат немцы на Гадяч... Не получу известия от саперов, стемнеет, буду отходить.

Зотин поднялся, оглядел скептически пехотинцев.

— Найдем ли здесь себе работу? — спросил он, ни к кому не обращаясь. — Э, нужно двигать... Вы не обидитесь, товарищ младший лейтенант? Я не могу отделаться от впечатления последних дней, прижимает меня что-то к земле и тянет... тянет... хочу выпрямиться... идти... — он взмахнул рукой в сторону мостика, — хорошо все-таки на своей территории, — Зотин снова жал руку младшего лейтенанта.

И вот мы шагаем, обнявшись. Мостовая из красных полированных кирпичей. На обочине толстые шишковатые липы вздымают, вытянувшись рядами, свои кроны. Мы шагаем в рост с сознанием того, что круг разорван, бремя сброшено с плеч, подавлявшее пас в течение многих суток, беспрерывно днем и ночью, не давая ни минуты отдыха, — тяжкое, изнурительное бремя неверия, сомнений и страха.

Глаза моих спутников искрятся радостью. Сердце наполняет сладостное сознание исполненного долга.

Зотин сделал выжим, поднялся на плечи товарищей.

— Да здравствуют аргонавты, добывшие золотое руно! — радостно кричит он во всю силу легких.

— Да здравствуют все, кто прошел между Сциллой и Харибдой! — возглашает, повторив выжим, Меликов.

— Да здравствуют все, кто вырвался из объятий спрута, — вслед за ним произносив Андреев.

Позади прогрохотал орудийный выстрел. Колебля воздух, 105-миллиметровый снаряд разорвался на лугу, выбросив фонтан дыма и грязи.

Лошади, тащившие повозку с ранеными, остановились. Старик-ездовой укрылся под колесом, смотрит с недоумением на людей в рваной форменной одежде, ступающих в обнимку мимо. Не рехнулись ли?

Но нас нисколько не волнует ни одежда, ни снаряд, крошащий осколками камни красного кирпичного мостика. Противник бессилен в своей посланной вдогонку мести, ибо поединок закончился полчаса назад. Он — проиграл!

* * *

Участь, постигшая войска Юго-Западного фронта в сентябре 1941 года, объяснялась принципами их дислокации в последний предвоенный период. Советское Верховное командование исходило из того, что агрессор нанесет главный удар южнее Припятских болот в направлении Киева и Донбасса. Предположение вполне обоснованное — удар в юго-восточном направлении обещал ему больше всего выгод в кратчайшие сроки.

Прикрытие киевского направления обеспечивали войска Киевского Особого военного округа. Силы его состояли из четырех армий, пяти механизированных корпусов и частей усиления.

Другим, но менее вероятным, считалось московское стратегическое направление. Его прикрывали войска Западного Особого военного округа. По своей численности они уступали своему южному соседу.

В предвидении войны из внутренних округов страны выдвигались в полосу Киевского Особого военного округа две армии — 16-я и 19-я^[37] и одна — 13-я — в полосу Западного Особого военного округа.

Однако агрессор предпочел проторенную дорожку и сосредоточил главные силы на западном направлении, нацелив их для захвата Москвы. Этот театр в географическом отношении представлял ряд неудобств для наступления, но, надеясь на слабость внутреннего строя нашей страны, агрессор рассчитывал уничтожить Советские Вооруженные Силы серией мощных ударов и таким образом решить исход войны.

Захват Москвы возлагался на группу армий «Центр». В отличие от двух других групп — «Север» и «Юг», — развернутых соответственно на севере и юге, группа армий «Центр» имела в два раза больше подвижных соединений и более мощную поддержку с воздуха.

Наши разведывательные учреждения не сумели вскрыть замыслы агрессора и не располагали сведениями о концентрации готовых к нападению немецких армий. Поэтому в планировании оборонительных мероприятий Верховного командования отсутствовали важные исходные данные для принятия решений по развертыванию войск на основных стратегических направлениях.

Маршал Советского Союза Г. К. Жуков говорит о трудностях, с которыми столкнулось Советское Верховное командование в первые дни войны. Сведения о группировке сил и направлении главного удара агрессора были определены с опозданием в ходе боевых действий^[38].

Войска Западного Особого военного округа, переименованного в Западный фронт, подверглись массированным ударам, и с первого дня войны были поставлены в исключительно тяжелое положение. Помимо неблагоприятного соотношения сил, это объяснялось и другими причинами, среди которых не последнее место занимали условия их предвоенной дислокации, а также тем, что на открытых флангах фронта действовали две мощные немецкие танковые группировки. Оперируя ими, противник сумел быстро преодолеть оборону в приграничной полосе и, оставив позади Белостокский выступ, устремился в глубь белорусской территории.

Армии Западного фронта под давлением превосходящих сил начали отходить. Задержаться на оборонительных рубежах в тылу не удалось из-за больших потерь и упреждающих ударов танковых групп. На седьмой день войны противник занял Минск.

Танковые соединения, действовавшие на обоих крыльях группы армий «Центр», в результате новых ударов соединились восточнее Минска и окружили войска, вырвавшиеся из Белостокского выступа, а отчасти и те, что сражались в Минском укрепленном районе. После тяжелых боев окруженные организовали оборону в лесном массиве Налибокской Пущи и примыкавших к ней районах. Но путь противнику на восток остался открытым. Силы Западного Особого военного округа по существу были израсходованы. Незамедлительно требовались новые армии, которые заняли бы полосу прежних и приняли их задачи.

К тому времени сплошная оборона перестала существовать. Немецкие танки рвались к Березине. Преодолев ее, они выйдут к Днепру, в районы сосредоточения резервных армий, перебрасываемых из полосы Юго-Западного фронта.

На рубеже Березины создавались временные формирования из разных частей, подходили свежие соединения из тыла. Наши войска не считались с потерями. С особой самоотверженностью сражались курсантские подразделения Борисовского танкового училища и прибывшие позже к ним на помощь части 1-й Московской мотострелковой дивизии. Противник был задержан на двое суток.

На московском направлении впервые после начала войны появилась возможность создать сплошную оборонительную линию. Ни глубины, ни плотности. Не прочная, но все же линия, без разрывов и пустующих участков, куда обычно устремлялись танки противника.

Однако обстановка становилась все более угрожающей. Танковые группы наступали на флангах, а на центральных участках непрерывно усиливалось давление армейских корпусов.

Наши войска отходили. Фронт расширялся, плотность боевых порядков понижалась. Многие соединения 19-й и 16-й армий находились еще далеко от районов, назначенных им для развертывания.

Противник нанес удар по смежным флангам 22-й и 20-й армий и захватил Витебск. Для прикрытия тылов фронта были использованы соединения 19-й армии, не закончившие сосредоточения. Разрыв между 22-й и 20-й армиями увеличивался. Противник вышел в тыл 20-й армии, в районы, где начали развертывание соединения 16-й армии.

Продолжало ухудшаться положение на южном участке. 2-я танковая группа прорвала оборону 20-й и 13-й армий. Фланги обнажились. Соединения 47-го ТК противника вошли в прорыв и двинулись в северо-восточном направлении. Контратаки проводились без должной координации и желаемых результатов не дали.

Оборона на Западном фронте была дезорганизована. Войска отходили с тяжелыми боями, преследуемые крупными силами пехоты, поддержанной ударами авиации. А на открытых, растянутых к востоку флангах фронта танковые корпуса немцев двигались к Смоленску, не встречая реального сопротивления.

Смоленск — бастион, с древних времен прикрывавший западные ворота Москвы, оказался под угрозой захвата. За свою долгую, богатую драматизмом и подвигами историю Смоленск выдержал немало осад и всегда оставался верным стражем земли русской.

Развалины крепостных стен, веками хранившие безмолвие, снова оглашал медный голос труб, напоминая о жарких битвах и славных деяниях предков, объединивших великий русский народ в могучее и непобедимое государство. Смоленск взывал к своим сынам! И они, как некогда княжеские дружины, вняли зову. Город не имел гарнизона. Два отряда, созданные наспех из воинских подразделений и военизированных учреждений, смело двинулись навстречу передовым подразделениям 29-й МД. Защитники Смоленска сдерживали атаки. Но силы были слишком неравными. Немцы начали теснить остатки обоих отрядов и вслед за ними ворвались в город.

Измотанные и обескровленные подразделения подполковника Буняпюна и полковника Малышева — фамилии этих отважных командиров останутся навсегда в нашей памяти — под покровом темноты отошли на северную окраину города.

Тем временем командующий войсками 16-й армии генерал-лейтенант Лукин, человек исключительного мужества и энергии, совершивший много выдающихся дел еще в дни, когда армия действовала в районе Шепетовки, собрал подразделения отходивших частей, объединил их и организовал оборону по северному берегу Днепра. В нее включились и части 129-й СД, которая отходила из района Витебска. На следующий день немцы пытались форсировать реку.

Противник подбрасывал другие части 47-го ТК. Разгорались упорные бои. Мотопехота и танки, поддержанные ударами с воздуха, огнем артиллерии и минометов стремились во что бы то ни стало овладеть городом.

Бои за Смоленск отличались массированным применением артиллерии, авиации, танков. 16-я армия не имела ни того, ни другого. Господство в воздухе принадлежало противнику, он срывал оборонительные мероприятия в районе города.

Атаки не прекращались ни днем, ни ночью. Между тем обстановка в районах западнее Смоленска продолжала ухудшаться. Боевые порядки армий на флангах Западного фронта оказались расчлененными. Соединения 13-й армии еще удерживали район Могилева, 21-й — район Кричева, 19-й и 22-й — район Полоцка.

Наши войска, отражая атаки армейских корпусов с запада и танковых групп с юга и севера, отходили к Смоленску. Им угрожало новое окружение. 16-я армия активизировала свои действия. На отдельных участках удалось добиться некоторых успехов. Однако выполнить задачу в полном объеме 16-я армия не сумела.

Тем не менее ее усилия не были бесплодными. Многие соединения, окруженные западнее города, получили возможность отойти на рубеж Днепра. Положение несколько улучшилось, но ненадолго. Противник прорвал оборону 20-й армии и двинулся в юго-восточном направлении, намереваясь охватить город с востока.

Соединения правого фланга 16-й армии пытались высвободить часть сил для прикрытия тылов. Сражаться в таких условиях невозможно. 16-я армия оставила Смоленск.

Но не в обычае великого народа уступать твердыни, с которыми связано столько славных событий его истории. Смоленск — лишь эпизод, может быть, неудача, но борьба только началась. И если противник воспользовался моментом, то это ничего не значит. Решающие сражения — впереди, а пока пусть он сполна уплатит за удачу!

Однако речь шла не только о национальном престиже. Потеряв Смоленск, войска Западного фронта лишались оборонительной позиции, которая опиралась на мощную естественную преграду. Дальше в сторону Москвы не было оборудованных рубежей, как не было и войск, необходимых для создания новой оборонительной линии.

Еще одно усилие — и группа армий «Центр» вырвется из зоны, за пределами которой она уже не ожидала серьезного сопротивления. Главные силы армий Западного фронта находились далеко позади. Они еще продолжали бессмысленное, как считали немцы, сопротивление, охваченные немецкими войсками со всех сторон. Но когда натиск армейских корпусов с запада усилится, изолированные одна от другой, они израсходуют свои последние боеприпасы. И тогда наступит конец ситуации, от которой группа армий «Центр» страдала чуть ли не с первых дней войны.

Но конец не наступил! В то самое время, когда танки Гудериана и Гота выходили на прямую и им уже мерещилась в дыму разрывов, как спринтерам невиданной олимпиады, красная лента финиша, в то самое время, когда армии Западного фронта, окруженные в районе Смоленска, изнемогали в непосильной борьбе, в то самое время на поле сражения появились армейские группы. Формирования, образованные из дивизий, которые в спешке выгружались на разрушенных, ставших прифронтовыми, станциях. Части и подразделения, едва построившись в походные колонны, разворачивались и вступали в бой.

Армейские группы возглавляли: генерал-лейтенант К. К. Рокоссовский, генерал-майор В. А. Хоменко, генерал-майор В. Я. Качалов, генерал-лейтенант С. А. Калинин и генерал-лейтенант И. И. Масленников. Наступая из районов Ярцева, Белого, Рославля в общем направлении на Смоленск, они должны пробиться к окруженным армиям Западного фронта.

Операция, предпринятая в исключительной по сложности обстановке последних дней Смоленского сражения, не получила развития, поскольку резервы из глубины не поддержали армейские группы. Но несмотря на это, подвижные силы противника замедлили темпы наступления. «Смоленское сражение сыграло важную роль в начальном периоде Великой Отечественной войны. Хотя разгромить противника, как это планировала Ставка, не удалось, но его ударные группировки были сильно измотаны. По признанию немецких генералов, в Смоленском сражении гитлеровцы потеряли 250 тысяч солдат и офицеров»^[39].

Однако общее положение не улучшилось. Войска группы армий «Центр» продолжали рваться вперед. Наши войска на западном и юго-западном стратегических направлениях действовали изолированно, разобщенные Припятскими болотами.

Так продолжалось вплоть до того времени, пока противник не вышел в район Гомеля. После этого ситуация переменилась. Припятские болота более не ограждали группу армий «Центр» от возможного давления со стороны войск Юго-Западного фронта, и проблема обеспечения ее южного крыла становилась неотложной. Не устранив угрозы с юга, группа армий «Центр» не могла продолжать наступление.

Немецкое верховное командование решило остановить войска группы армий «Центр». Они переходили к обороне. Действовавшая на южном крыле 2-я армия повернула на юг и двинулась в сторону Чернигова. Вслед за этим перешла в наступление 2-я танковая группа, нанесшая удар в направлении Конотоп — Ромны и дальше вдоль реки Сулы. Вскоре они — та и другая — вошли во взаимодействие с войсками группы армий «Юг».

Противник, объединив усилия двух стратегических группировок, окружил войска Юго-Западного фронта. Немцы взломали оборону «...на фронте более 400 километров. Как и ожидалось, победа создала предпосылки для успешного продолжения военных действий участвовавших в киевском сражении войск групп армий «Юг» и «Центр»^[40]. Рассеченные, а затем изолированные, армии Юго-Западного фронта не сложили оружие. Боевые действия продолжались.

Противник, казалось бы, достиг цели. Но в действительности ничего подобного не произошло. Проблема обеспечения фланга его главной стратегической группировки была отодвинута, но не решена. Южное крыло войск группы армий «Центр» не избавилось от угрозы фланговых ударов. Она продолжала существовать, но уже не под флагом погибших армий генерала Кирпоноса, а в виде пространства обитания великого народа.

На окраине деревушки, видимой в бинокль, ложатся снаряды. Но то, что за чертой горизонта, уже находилось в пределах пространства, вне досягаемости немецких орудий.

Противник преодолел многие рубежи. Днепр, Суда, Псел, Ворскла... А впереди Донец, Оскол, Сейм, Дон, Волга. И сколько их, рек, больших и малых, до Приуралья, за хребтом на равнинах Сибири? Пространство простиралось дальше к берегам Тихого океана, утверждало себя среди волн на палубах военных кораблей, в отсеках подводных лодок и в небе под крылом самолетов.

Сознание пространства возбуждает дух войск на поле боя, волю и разум фронтовых командиров и тех, кто возглавлял Верховное руководство Вооруженными Силами. Оно приобщает к восприятию явлений большого масштаба, подчиняет людей своему величию и властвует над ними.

Решение удержать во что бы то ни стало Днепровский оборонительный рубеж диктовалось стремлением ввести в действие фактор пространства. Верховное командование сумело постичь суть обстоятельств и без колебаний использовало единственную в то критическое время возможность ослабить натиск противника на московском направлении.

Довольно бросать войска — резервы всякого назначения — навстречу сосредоточенным ударам противника. Пусть он поудержит свой сокрушающий меч, пусть обратится на юг, и там проведет еще одну схватку. И он, гремя бронированными доспехами, оставил главную — московскую — арену и ринулся на Киев.

Днепровский оборонительный рубеж перестал существовать. Важнейшее стратегическое направление — в сторону Воронежа — оказалось открытым. Но противник уже не располагал ресурсами, чтобы воспользоваться трамплином для наступления в обход Москвы с юго-востока.

Немецкое верховное командование отрекалось от принципов ведения войны, посредством которых оно рассчитывало одержать быструю победу. Действовавшая исправно военная машина начала давать перебои. Немцы не в состоянии больше продолжать операции в духе блицкрига.

А затем события развивались в последовательности, которой не мог предугадать противник. В Харькове появился штаб вновь созданного Юго-Западного фронта. Войска сосредоточивались на рубеже от излучины реки Сейм (в 25 километрах севернее села Воронеж) — Ворожба (в районе г. Сумы) — Штеповка — Лебедин — Гадяч — Шишаки — Красноград — Новомосковск (северо-восточнее г. Днепропетровска).

Поначалу в полосе Юго-Западного фронта действовали три армии. На северном фланге 40-я армия прикрывала сумское направление силами нескольких стрелковых дивизий и частей 2-го воздушно-десантного корпуса. Позже подошла 1-я гв. МСД. Соединения 21-й и 38-й армий разворачивались южнее и по мере своего формирования выступали навстречу противнику. Задача обеих армий состояла в обороне харьковского направления. Несколько позже полоса фронта расширилась, когда в его состав вошла 6-я армия.

Огромная страна, лежавшая на востоке, беспрерывно направляла все новые и новые полки и дивизии. Повышалась боеспособность, улучшалось их материальное и боевое обеспечение.

И когда 2 октября группа армий «Центр» начала генеральное наступление, чтобы, как обещал в своем воззвании Гитлер, «...последней решающей битвой этого года...» захватить Москву, правофланговая группировка войск Юго-Западного фронта нанесла по 2-й немецкой армии ряд ударов на том самом крыле, для обеспечения которого была предпринята киевская операция.

Немецкие войска несли потери. Некоторые соединения оказались в окружении. Начальник генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Гальдер, отмечая в своем дневнике критическое положение 2-й немецкой армии, признавал, что «командование войсками на участке фронта между Тулой и Курском потерпело банкротство.»^[41]. Контрудары, нанесенные правофланговой группировкой войск Юго-Западного фронта, вынудили немецкое командование расходовать для усиления южного крыла группы армий «Центр» те резервы, которые ему необходимы были под Москвой для отражения натиска войск Западного фронта.

Чего же достиг противник под Киевом?

Если это была победа, то она обошлась ему слишком дорого. В обмен на военный потенциал армий Юго-Западного фронта он израсходовал далеко не равнозначный эквивалент — время — главнейший актив немецкой военной мощи.

Вот как оценивают итоги киевской операции немецкие генералы. Командующий 2-й танковой группой генерал-полковник Гудериан говорит: «Бои за Киев несомненно означают крупный тактический успех. Однако вопрос о том, имел ли этот тактический успех также крупное стратегическое значение, остается под сомнением». Такого же мнения придерживался и генерал Бутлар: «Из-за нее (Киевской операции. — Авт.) немцы потеряли несколько недель для подготовки и проведения наступления на Москву, что, по-видимому, немало способствовало его провалу»^[42].

Войска вновь созданного Юго-Западного фронта приступили к проведению частных наступательных операций задолго до того, когда была разгромлена на подступах к Москве главная стратегическая группировка противника — группа армий «Центр».

Со средины сентября не прекращались атаки 2-го кавалерийского корпуса и танковых частей в районе города Ромны, направленных против 2-й танковой группы. Позже в этих атаках участвовала и 1-я гв. МСД.

В конце сентября части 2-го кавалерийского корпуса и 1-й танковой бригады, действовавшие на стыке 40-й и 21-й армий, вместе с прибывшей из резерва 1-й гв. МСД разгромили под Штеповкой в районе города Лебедин части 25-й МД и 9-й ТД.

В ноябре, после отхода войск фронта на новый оборонительный рубеж, в полосе 40-й армии частями 87-й СД (сформированной на базе 2-го ВДК) был атакован и после упорных боев взят город Тим, важный опорный пункт противника восточнее Курска.

В боях, происходивших в районе г. Тим, и позже принимал участие 595-й ИПТАП РГК, о службе в котором автор приводит несколько эпизодов в следующей главе.

* * *

Андреев, Зотин, Медиков, Кузнецов! Мои книги не выходят за пределы УССР. Вы их не читали?

Я не верю, что все они, прошедшие в затылок друг другу немыслимыми путями окружения, погибли. Все четверо... Кузнецов, возможно, пропал. Но я не верю в то, что судьба оставила меня одного, без спутников, чтобы в один голос рассказать о том, что испытали мы все вместе, принудив приводить доказательства жертв, принесенных воином во имя долга.

ИПТАП в бою и на марше

4-я батарея

На заключительном этапе зимнего наступления 1943-го года 595-й ИПТАП РГК, в котором я проходил службу в должности командира 4-й батареи, поддерживал части 5-го гв. ТК — 4-ю гв. МСБр и 69-ю гв. ТБр^[43]. В ночь на 21-е, 22-го и в течение всего дня 23.02 подразделения 4-й гв. МСБр, сопровождаемые огнем гаубичного дивизиона артиллерийского полка корпуса, бригадного дивизиона, 104-го гв. ОМД PC, а с вечера 22.02 2-й и 4-й батарей 595-го ИПТАП РГК и подразделений зенитного дивизиона корпуса, вели бой за Ахтырку^[44] и вынудили противника оставить городок.

Утром на следующий день после ожесточенного налета пикирующих бомбардировщиков противник предпринял две контратаки с целью вернуть Ахтырку. 4-я батарея вместе с другими участвовала в отражении контратак прямой наводкой. Во второй половине дня после очередного налета «юнкерсов» последовала третья атака.

С утра 24.02 наступление возобновилось^[45]. 1-й танковый батальон 69-й гв. ТБр, имея в строю два танка — Т-70 и Т-34 — и приданные ему батареи бригадного дивизиона — 76-мм пушечная, 122-мм гаубичная и 4-я батарея 595-го ИПТАП РГК, — выступил из Ахтырки. Движение возглавляла ГПЗ^[46] — танк Т-70, взвод управления пушечной батареи и 1-й огневой взвод 4-й батареи.

На подходе к реке Ворскле ГПЗ подверглась обстрелу и отошла обратно на опушку леса. Орудия 1-го огневого взвода стали отвечать противнику. Их поддержал подошедший к этому времени Т-34 и следовавшие за ним орудия.

Незадолго до полудня противник оставил позиции на берегу р. Ворсклы и отошел по дороге на Чернетчину. 1-й танковый батальон и приданные артиллерийские подразделения заняли оборону южнее подорванного моста на Ворскле. ГПЗ, усиленная 2-м огневым взводом и взводом управления 4-й батареи, двинулась вслед за арьергардом противника. Он состоял, судя по следам гусениц при выезде на дорогу, из четырех танков и семи-восьми бронетранспортеров.

Февраль 1943-го года выдался неустойчивым. Неделя-другая мороз трескучий, снегопады, затем потепление, туман, слякоть и опять снег и вьюга. Дорога на Чернетчину труднопроходима. За обочинами лежит снег — слой около метра, а на грейдере — канавы, оставленные немецкими танками, заполненные до краев водой. Видимость не более полутора километра. Арьергард скрылся в туманной дымке.

Взвод управления 4-й батареи двигался впереди, вел наблюдение. Орудия провели очередной обстрел прямой на-водкой дороги и разворачивались снова. Прошел танк Т-70. Лейтенант, его командир, не вылезая из люка, протянул мне клочок бумаги. Радиограмма. Командир 1-го батальона ставил в известность о том, что он получил приказание продолжать преследование противника и к исходу дня занять Ландратовку в 20-ти километрах на северо-восток от Чернетчины и что в направлении Чернетчина — Ландратовка выступают остальные подразделения 69-й гв. ТБр, имеющие задачу овладеть г. Зеньков к исходу 23.02^[47]. «Как? Сегодня двадцать четвертое». Т-70 тронулся. Лейтенант не слышал, захлопнулся люк.

В 15 часов после огневого налета с открытых позиций, в котором участвовали все три батареи и оба танка, немецкий арьергард оставил Чернетчину. Силы его увеличились, по данным лейтенанта Глотова. В составе арьергарда он насчитал 7 танков, 12 бронетранспортеров и столько же колесных автомобилей.

Небо сплошь затянули серые тучи. Вдруг — «мессершмитты»! Одна пара, другая, третья. 4-я батарея остановилась. Захлопали винтовочные выстрелы. Истребители обстреляли колонну на встречных курсах и скрылись среди туч.

Орудия едва ползут. Под колесами плещется грязь и виснет сосульками на бампере и крыльях.

В поле слева от дороги ложатся снаряды — два, три, четыре. Артиллерия противника обнаружила ГПЗ. Похоже, начинается пристрелка.

Уже на протяжении целого километра я слышу позади сигналы. Кому-то нужда обогнать мой автомобиль. Старший лейтенант Бажанов — помощник начальника штаба полка по связи, он же делегат связи. Срочное приказание. 4-я батарея возвращается в Ахтырку. 595-й ИПТАП по распоряжению командира 5-го гв. ТК направляется на поддержку 4-й гв. МСБр^[48].

«Боевое распоряжение 031. Штаб 5-го гв. ТК. Ахтырка.

Командир корпуса приказал: 4-й гв. МСБр и 595-му ИПТАП наступать в направлении: Ахтырка, Грунь, Куземин, Опошня, имея задачей к исходу 24.02.43 г. овладеть Опошней.

Начальник штаба корпуса... подпись».

* * *

Ахтырка, Грунь, Опошня. Я хорошо помнил эти места и людей... Андреев, Зотин, Медиков. В начале октября 1941 года мы шли в толпе голодных усталых окруженцев по ничейной земле. Питались плодами диких яблонь и груш да лесными орехами в прибрежных лесах по Ворскле.

Пришли в Грунь. Холодно, сыро, деревья роняют листья. На сельской площади пылает костер, рядом кабанья туша, разделанная наполовину. 10–12 небритых оборванцев хлопочут у огня. Наш брат — окруженцы.

Мои спутники обрадовались. То-то обогреемся, и пища готова. Но поднялась женщина и указала на дорогу: «Проваливайте!». Не нашлось нам места у чужого костра. Меликов едва не плакал от обиды.

И вот снова Грунь, в снегу, зимняя. Сельская площадь не изменилась. На том же месте — два деревянных амбара с худой крышей, длинный забор, хаты.

4-я батарея остановилась. Люди прыгали на землю. Нужно рассредоточиться. «Мессершмитты» рыскают непрерывно, одна пара улетела, явилась другая. 1-е орудие вкатило во двор — тягач радиатором на выход, 2-е — под стеной амбара, там же 3-е и дальше — 4-е. Мой автомобиль остался на месте, под деревьями, в кронах еще держался утренний иней.

— Воздух!

«Юнкерсы»! Взревели двигатели, воют сирены. Землю сотрясают разрывы бомб.

В Груне — видно с бугра — машины штаба полка, 3-я, 5-я батареи, танк, какие-то повозки. Два десятка пикирующих бомбардировщиков и «мессершмитты» — их три пары — израсходовали бомбы, носятся над хатами и посылают одну очередь за другой бортовых пушек и пулеметов. Был ранен телефонист Слепцов, заряжающий 2-го орудия старший сержант Серебряков, переведенный из 5-й батареи^[49].

Я наблюдал за бомбежкой со своего сидения в «хорьхе». Костыренко, Изместьев, Плюхин и радист убежали по команде «В укрытие!». В автомобиле остался только водитель — рядовой Кулешов Д. С., чего прежде он не делал. Вдруг он заволновался: «Товарищ старший лейтенант, разрешите выйти?».

Кулешов дернул дверцу — и в сторону от «хорька». Дребезжат целлулоидные стекла, в кабину хлынула влага, пар. «Мессершмитт» стремительно падал, сверкала огненная струя. Кулешов будто присел, выпрямился и упал навзничь. Лед вокруг окрасился кровью. Погиб Кулешов^[50].

Кулешову было лет 30–35, водил «хорьх», великолепный шофер, в 4-ю батарею попал путем довольно необычным. Месяц назад, 24-го января неподалеку от Касторного, в колонне пленных немцев — она двигалась навстречу 4-й батарее — мой ординарец ефрейтор Костыренко^[51] заметил знакомое лицо.

Ну... не может быть, ему показалось, в замерзшем стекле... Костыренко открыл дверцу, выкрикнул фамилию. Я остановил батарею. Неужели это Буриков, ефрейтор, каптенармус 2-й батареи? Бурикову часто доставалось от непосредственного начальника, старшины Каплуна, за то, что выдавал сверх положенной нормы рюмку водки замполиту батареи Ивану Петровичу Пономаренко. Старшина безошибочно определял падение уровня жидкости в бидоне. Но ведь и замполит для каптенармуса начальник. Старшина Каплун не желал считаться с уставами, когда речь шла о продовольственных ресурсах.

Вуриков подошел к машине. Разговорились. Лето прошлого года. Южнее г. Тим 28-го июня немцы прорвали оборону^[52] на участке 160-й СД. 595-й ИПТАП РГК, вместе с частями 6-й СД, в районе Старого Оскола попал в окружение. Непрерывные бомбежки, неразбериха, нехватка горючего. На рассвете 1-го июля в селе Казачьем 595-й ИПТАП, стоявший в колонне, внезапно атаковали танки, укрывшиеся еще с вечера во дворах.

Командир полка майор Купин И. В. в последнюю минуту приказал мне привести ближайшую 2-ю батарею «К бою» и прикрыть колонну. Подлинный героизм, проявленный личным составом огневых взводов, не мог предотвратить трагический исход нападения. Произвело три выстрела в упор только орудие старшего сержанта Семина Н. В. Погиб расчет под гусеницами танка, погибла 2-я батарея. Каптенармус, ефрейтор Буриков, в числе уцелевших, был взят в плен.

Ходили слухи, будто немцы в 1942-м году принуждали пленных артиллеристов к службе во вспомогательных и тыловых подразделениях. Буриков, спустя три недели после пленения, оказался на фронте, в зенитном дивизионе, который занял ОП в районе деревни Шилово, на западном берегу реки Воронеж в секторе 4-й батареи. В середине июля 1942 г. на участке Шилово наши части пытались форсировать реку Воронеж. Как только появлялись в воздухе ИЛы. зенитчики открывали огонь. Много раз 4-я батарея обстреливала их позиции.

По словам Бурикова, он знал, что 595-й ИПТАП на противоположном берегу реки. Откуда? Ему сообщили пленные пехотинцы из 206-й СД, когда вели их мимо позиций зенитчиков. В одном из огневых налетов Буриков был ранен осколком снаряда. Мысль вернуться к своим пришлось отставить.

Возле автомобиля толпятся орудийные номера. Буриков сбросил шинель немецкого зенитчика, оделся в свою. Но прежде чем сесть в кузов тягача, он обратился с просьбой взять еще одного пленного — Кулешова, за которого он — Буриков — готов поручиться.

Прошел день, другой. Ко мне на НП явился уполномоченный контрразведки полка Юрий Иванович Ласейчук. Я изложил дело Бурикова и ситуацию, хорошо уполномоченному известную. Обещанный прорыв с севера на Касторное ударной группировки войск 38-й армии не состоялся. Немцы, отступающие из района Воронежа, завладели снова Горшечным. В результате этого части 4-го ТК и 595-го ИПТАП оказались в окружении. До проверок ли тут? В 4-й батарее в орудийных расчетах по четыре человека, пять трофейных автомобилей. Батарейный механик сержант Божок не знаком с немецкой техникой. В течение 2-х недель я вынужден водить автомобиль. На марше — куда ни шло, а в боевых порядках? Кулешов — специалист. А Буриков — свой, я не верю, что он изменник, у пленного нет собственного мнения. Уполномоченный должен согласиться с этим. Бурикова заставляли силой стрелять по своим.

«Да, свой, — подтвердил Юрий Иванович и оглядел стоявших поодаль Бурикова и Кулешова, — правильно, не отправляйте, пусть штаб не горячится. Выберемся из окружения, я скажу командиру полка, а вы напишите рапорт».

С Юрием Ивановичем Ласейчуком у меня сложились дружеские отношения с первых дней службы в полку. Он храбрый и мужественный человек, интересы службы всегда ставил выше всех других. Впрочем, немаловажную роль сыграло и то, что Ласейчук узнал Бурикова, тот был в дни службы во 2-й батарее его негласным сотрудником.

Вскоре Ю. И. Ласейчук — я расскажу еще о нем — ушел на высшую должность. Его сменил новый уполномоченный. Приутихли сражения. Войска перешли к обороне.

В двадцатых числах марта 1943-го года пополненный 595-й ИПТАП занял ОП на Северском Донце на участке Печенеги — Мартовая^[53]. Новый уполномоченный донимал Бурикова допросами. Почему Буриков стрелял по своим? Не уклонялся и не агитировал других пленных? Под Воронежем кто именно, при каких обстоятельствах передавал Бурикову сведения о 595-м ИПТАП? И так далее.

Буриков жаловался. Я сообщил о Бурикове командиру 16-й ОИПТАБр полковнику Купину, он переговорил с начальником штаба артиллерии 40-й армии полковником Блохиным. Буриков был переведен в 1850-й ИПТАП 16-й ОИПТАБр РГК.

Позже в должности заместителя командира 1850-го ИПТАП я осматривал как-то полковые тылы. Нашел там Бурикова в должности писаря автомобильной службы. Он выглядел больным. Подполковник Карманов, начальник службы, направил Бурикова в санчасть, оттуда он попал в госпиталь и скончался там от туберкулеза легких, как мне говорили, когда я после ранения вернулся в полк. Родом Буриков откуда-то с севера, чуть ли ни из Вологды.

* * *

Численность наших подразделений уменьшается с каждым днем. 454-й гв. МСБ 4-й гв. МСБр — 4-я батарея поддерживала его с вечера 22.02 и утром 23.02 в боях за Ахтырку — имел 76 человек. 27.02, сегодня, в его составе уже числилось 67 человек, три 45-мм орудия, три миномета. В то же время сопротивление противника возрастало, и действия немецких арьергардов напоминают больше маневр, чем вынужденное отступление. Например, к вечеру 22.02, когда две батареи 595-го ИПТАП вступили в бой, пехота 4-й гв. МСБр занимала лишь северную окраину Ахтырки и прилегающий лес. Не было никаких признаков того, что немцы оставят Ахтырку. Пехота готовилась с утра возобновить атаки. Обе батареи — 2-я и 4-я — заняли открытые ОП в центре городка, сменял боевые порядки 104-й ОМД PC. Но утром выяснилось, немцы ушли еще в полночь.

Та же закономерность наблюдалась на юг от Ахтырки. Немцы вцепились за Шеболдаев, и все усилия 4-й гв. МСБр и поддерживающих батарей вытеснить их с занимаемых позиций в течение двух суток ни к чему не привели. 26.02 в результате внезапной контратаки они окружили два мотострелковых батальона^[54]. Разомкнуть кольцо окружения удалось лишь после того, когда 4-я гв. МСБр сосредоточила для этого все свои силы. Немцы оставили Шеболдаев неожиданно^[55], как Ахтырку.

Становятся хроническими перебои в материальном обеспечении. Особенно ощутима нехватка горючего. Служба ГСМ полка после того, когда пришли к концу трофеи, вынуждена подвозить в условиях многоснежной зимы горючее с железнодорожной станции Давыдовка, на правом берегу Дона^[56]. Пробег в один конец 600 км.

На рубеже Шеболдаев — Батьки участие в боях с первого дня принимали 2-я и 5-я батареи, в последующем и 4-я. Все остальные батареи 595-го ИПТАП занимали ОП в с. Грунь, не имея средств переместиться ближе к полю боя^[57].

27.02 ночью ко мне на НП (бугор западнее Буды) прибыл делегат связи. «Отбой».

4-я батарея вернулась в Грунь. Капитан Крутов ознакомил меня с новой задачей. По приказанию командующего артиллерией 40-й армии 595-й ИПТАП РГК уходит в район Харькова. Маршрут: Грунь — Ахтырка — Богодухов — Ольшаны — Пересенная. К 8.00 28.02 сосредоточиться в с. Гавриловка (западнее Харькова 8 км) и поступить в непосредственное подчинение полковника Журавлева, заместителя командующего артиллерией Воронежского фронта.

Оттепель закончилась. Дороги подмерзли. К 6.00 в Ахтырку вошли 2-я и 4-я батареи. Другие стояли по пути с пустыми баками.

4-я батарея заняла ОП на окраине Ахтырки для прикрытия дороги к разрушенному мосту через Ворсклу. Взвод управления, орудийные расчеты, исключая лиц, несших караульную службу, беспробудно спали до утра. В 20.00 28.02 возвратились машины службы ГСМ с горючим, отправленные из Груни в Богодухов^[58].

Полк продолжал движение. Дорога, содержавшаяся прежде в хорошем состоянии, стала труднопроходима. Нанесенные недавно снежные сугробы никто не расчищал. В лощинах на участке от Богодухова до Ольшани пробки, расчеты толкают буксующие тягачи, орудия. Богодухов бомбят «юнкерсы».

Немецкая авиация заметно активизировала свою деятельность. Особенно в тыловой зоне. «Юнкерсы» летят куда-то стаями, рыскают «мессершмитты», обстреливают колонну.

1.03 около 6 часов 595-й ИПТАП вошел в Гавриловку^[59]. Батареи приступили к занятию боевых порядков. ОП 4-й — северная окраина Гавриловки. Расчеты привели орудия «К бою» и — на отдых. Все близлежащие хаты заняты. Кому не нашлось места в тепле, тот довольствуется углом в сарае. Холод не страшен, в батарее помимо полушубков почти у каждого венгерский тулуп.

Отдых личного состава не был предусмотрен ни полковым начальством, ни заместителем командующего артиллерии, в распоряжение которого поступил полк. Нет горючего.

На подступах к Харькову царит беспокойство и тревога. Мы — командиры батареи, входившие в группу командира 595-го ИПТАП, которая рекогносцировала по приказанию полковника Журавлева западную окраину города, — могли убедиться в этом. Все твердят о немецком контрнаступлении. Многие готовятся к эвакуации. Дороги запружены. Какие-то полугражданские, полувоенные формирования. Похоже, строители или саперы, очень многочисленные. Передвигаются одни — в сторону Харькова, другие — навстречу, всеми способами: пешком, на повозках, тягой вместо лошадей служат коровы и первопроходческие сельскохозяйственные трактора на больших железных колесах.

Нашу рекогносцировку прервал делегат связи. Полковник Журавлев приказал полку двигаться на Чугуев. Командир полка озадачен. В баках горючего меньше четверти.

Что же происходило на фронте? В 20-х числах февраля немцы, завершив сосредоточение войск в районе Краснограда (180 км юго-западнее Харькова), перешли в наступление. Резервов в оперативной зоне не было. Ослабленная в длительных боях западная группировка войск Воронежского фронта (40-я, 21-я армии, 5-й ТК и другие) не могла отразить наличными силами удар противника. Попытка удержаться на занятых рубежах оказалась безуспешной.

За счет внутрифронтовых перетасовок частей противотанковой артиллерии РГК была создана противотанковая артиллерийская группа обороны города Харькова, в состав которой наряду с другими был включен и 595-й ИПТАП РГК. Командующий группой полковник Журавлев опасался, что немцы прорвут редкие боевые порядки наших отступающих частей и устремятся к мостам на Северском Донце.

Не имея горючего, 595-й ИПТАП не мог двинуться с места.

Для прикрытия Чугуевского моста ушла только одна батарея^[60].

Если не учитывать предпринятые «юнкерсами» на Гавриловну налеты, личный состав 4-й батареи отдыхал, занимался самообслуживанием. Штаб полка сообщил обстановку: противник продвигался в направлении на Змиев, неоднократные попытки завладеть д.Тарановка отражены^[61].

Ночью 3.03 поступило горючее. Командующий группой приказал занять новые боевые порядки. ОП 4-й батареи — Красная Поляна, у моста на северном берегу речки Уды. 1-й огневой взвод — справа, 2-й — слева обеспечивали прикрытие дороги на Змиев^[62].

В 14 часов 4-й батарее объявлен «Отбой». ОП — Васищево. Готовность к открытию огня 16 часов. И снова «Отбой». Марш на Красную Поляну. ОП прежняя. Готовность 20.00.

4.03 в 2 часа 30 минут капитан Крутов сообщил мне по телефону о новой задаче. Батареи снимаются с боевых порядков, как только поступит горючее^[63].

Поздно вечером 4-го марта 4-я батарея вошла в город Харьков. Улицы пустынны, город погружен в темноту. Где-то позади, кажется, на аэродроме, полыхает пламя, отсветы его ложатся тусклыми пятнами на стены домов.

Район ОП 4-й батареи в западной части города — она называется Липовая Роща^[64]. Заснеженная улица сбегает по склону вниз. Справа темнел лесистый бугор. На другой стороне — одноэтажные дома и заборы, где кончался один, брал начало другой.

1-й огневой взвод разворачивался на перекрестке, 2-й — в саду. Орудия приведены в боевое положение. У каждого выгружено несколько ящиков со снарядами. Поставлена наскоро маскировка, назначены секторы стрельбы. Этим и ограничились работы на ОП.

Делать нечего. Орудийные номера в ожидании очередных команд занимают свои места. Не затихает лай собак, вызванный приездом батареи. В ближних домах сквозь зашторенные окна пробивается свет. Хозяева, хочешь не хочешь, открывай дверь.

В городе во всем недостаток. Ни продовольствия, ни топлива. Жители добывают пропитание кто как может.

Подготовка к открытию огня закончена. Я отослал донесение в штаб полка и отправился на отдых. Дом, отведенный мне, стоял за перекрестком улиц в плоскости стрельбы орудий 1-го огневого взвода.

Во дворе лает собака. Когда я открыл дверь, мой ординарец ефрейтор Костыренко Ф. Н. выкладывал на стол хозяевам трофейные консервы.

Около 2-х часов ночи меня поднял посыльный. 4-й батарее объявлен «Отбой». Явиться в штаб, вызывает командир полка.

От вечерней оттепели не осталось никаких луж. Валит сухой мохнатый снег. Температура воздуха — 12 °С.

Перед домом у калитки караульный, еще кто-то — адъютант командира полка.

— ...сюда... по ступенькам... тут налево, — направлял адъютант, — у командира... гость... полковник Журавлев... командующий артиллерийской противотанковой группой обороны города Харькова.

Дверь отворилась. В комнате, освещенной двумя керосиновыми лампами, накрыт стол. Дым стоит коромыслом. За столом — командир полка майор Таран, полковник Журавлев, напротив две девушки. В углу на тумбочке патефон. Майор Таран поспешно поднял головку звукоснимателя, аргентинское танго оборвалось.

— ...снимайте полушубок, — приглашал командир полка, когда я доложил о прибытии, — садитесь перекусите, после поговорим, вот прибор.

— ...отказываетесь? — спросил полковник. — ...время ужина прошло, а завтракать вроде бы рано... и рюмка иптаповцу перед дорогой ни к чему.

Полковник притушил папиросу, поднялся, развернул под лампой карту. Девушки вышли из комнаты.

— Товарищ старший лейтенант, — начал полковник, когда дверь закрылась, — когда будет готова ваша батарея к движению?

— ...максимум через 10–15 минут.

— ...вы направляетесь в распоряжение командира двести пятьдесят третьей стрелковой бригады... его КП, предположительно, Старая Водолага^[65], северная окраина... на месте установите. Район ваших ОП хутор Федоровка... к исходу четвертого марта... по данным штаба группы... пехота должна занять оборону на рубеже севернее Старой Водолаги... В следующую минуту я понял, почему полковник Журавлев — образованный командир — не упомянул, как требовали правила, о противнике, начал со своих войск.

— ...крупные силы немцев... около четырехсот танков... продвигаются в направлении Новая Водолага, Валки, Люботин. Час назад поступило сообщение... с утра фланговая группировка атакует оборонительный рубеж двести пятьдесят третьей стрелковой бригады... пехоте необходима... незамедлительно... поддержка... иначе... вы понимаете насколько серьезно положение? Я... не могу выделить более одной-двух батарей... вы выступаете первым... маршрут... Липовая Роща, Основа, Мерефа, хутор Карловка, Старая Водолага, хутор Федоровка... на марше соблюдать все меры обеспечения. По прибытии в Основу вышлите разведку пути на Мерефу... поддерживать связь. Не исключено, что вы встретите противника... разворачивайтесь на месте и немедленно уведомите командира полка. — Полковник Журавлев считает обстановку крайне опасной. К тому же немецкая авиация подвергала дорогу ожесточенной бомбежке. — В Старую Водолагу вы должны прибыть до рассвета... переносите на вашу карту обстановку. Товарищ майор, кажется все?

— Товарищ полковник, разрешите уточнить задачу командира четвертой батареи по существу. Где командир бригады? Пусть командир батареи установит связь с пехотой на рубеже обороны, подготовится к ведению огня и после этого ищет начальников.

— Вы правы, — согласился полковник. — Готовность к открытию огня четвертой батареи восемь ноль. К десяти часам придет еще одна батарея... вы старший... проведете для нее рекогносцировку района ОП, встретите. Вопросы, товарищ старший лейтенант?

Кто обеспечивает прикрытие ОП четвертой батареи?

— Подразделения бригады. Их численность, возможности?

— ...выясните на месте.

А если в районе ОП не окажется пехоты?

— ...маловероятно, — отвечал полковник. — Подразделения двести пятьдесят третьей стрелковой бригады должны занять назначенный им оборонительный рубеж.

— ...если не заняли? — повторил я вопрос.

— ...ведите непрерывно разведку... дальше Старой Водолаги пехота отойти не могла.

Эти утверждения мне казались сомнительными, но вдаваться в детали было бы невежливо и я спросил; «Как поступать, если не найду пехоту в Федоровке и Старой Водолаге?»

— Занять ОП там, где встретите противника... ИПТАПовские командиры постигают рано или поздно тонкости фронтовой терминологии. Контрнаступление ширилось, противник продвигался на север и северо-восток, отбрасывая наши малочисленные части. Инициатива в его руках. С какой стороны ждать очередной удар? Тактика пассивного выжидания неприемлема. Наши старшие начальники, стремясь сохранить возможно дольше собственные резервы, часто прибегали к полумерам, как в данном случае. Батарея — 4 орудия — и перед ней поставлена задача глобального масштаба. Расчет прост. Количество немецких танков с каждым пройденным километром не возрастает, а уменьшается. Сегодня их не может быть столько, сколько было вчера.

Разумеется, ни командующий группой обороны района Харькова, ни командир полка не ожидают, что 4-я батарея остановит танковую армаду, но как тот, так и другой исключали всякую мысль о том, что она уступит свои позиции без боя. Короче говоря, мои начальники рассматривали 4-ю батарею как заслон, участь которого предрешена. И толковать тут не о чем. Нужно же кому-то первому выступить навстречу танкам.

Вот почему я в нарушение такта задал еще один вопрос. Какова численность 253-й СБр, если командующий группой полагает, что без 4-й батареи она не способна удержать свой оборонительный рубеж?

— ...двести пятьдесят третья стрелковая бригада укомплектована до полного штата. Численность ее приблизительно две с половиной тысячи штыков.

«Должно быть, свежая, недавно прибыла на фронт», — подумал я и спросил разрешения приступить к выполнению задачи.

— Нет, — отозвался майор Таран. — Вы не хотите есть... но от чая, надеюсь, вы не откажетесь?

Вошли девушки. Чай подан. Я выпил свой стакан и обратился за разрешением выйти.

— Товарищ старший лейтенант... в путь, — сказал полковник, — желаю удачи. — Они оба поднялись, вышли из-за стола.

В открытую дверь ворвался морозный воздух. В ночном небе сверкают звезды. Хрустел под сапогами выпавший вчера снег.

— Стой, кто идет? — встретил меня на перекрестке караульный.

Он в валенках, огромном венгерском тулупе, на груди автомат. Нужно не меньше минуты, чтобы изготовиться к стрельбе.

Явился старший лейтенант Никитин — старший на батарее.

— Товарищ старший лейтенант, — доложил Никитин, — взвод управления, огневые взводы, хозяйственное отделение построены в колонну. Обеспечение... боеприпасы — полтора БК, горючее — полторы заправки, продовольствия — пять сутодач... ...четвертая батарея готова к маршу... разрешите подать команду «По местам»?

* * *

4-я батарея... вот ее штатно-должностное расписание на 25-е декабря 1942 года^[66]:

1. Командир батареи — старший лейтенант Петров В. С.

2. Заместитель командира батареи — младший лейтенант Ростовцев В. М.

3. Заместитель командира батареи по политической части — политрук Кокорин А. Г.

Взвод управления

4. Командир взвода управления — лейтенант Глотов В. Н.

Отделение разведки

5. Помощник командира взвода управления — старший сержант Ибадов Кахраман.

6. Шофер — красноармеец Смирнов И. В.

7. Старший разведчик — ефрейтор Костыренко И. Н.

8. Разведчик — красноармеец Изместьев М. С.

9. Разведчик — красноармеец Воробьев И. И.

10. Разведчик — красноармеец Медведь Н. М. И. Разведчик — красноармеец Плюхин Ф. Е.

12. Разведчик.

Отделение телефонной связи

13. Командир отделения телефонной связи — сержант Березняков Ф. А.

14. Старший телефонист — ефрейтор Зубар И. П.

15. Старший телефонист — ефрейтор Бузин Н. Г.

16. Телефонист — красноармеец Жданов Н. Я.

17. Телефонист — красноармеец Артемов Н. Д.

18. Телефонист — красноармеец Желудков М. И.

19. Телефонист — красноармеец Андреянов М. И.

20. Телефонист — красноармеец Кудрев И. А.

21. Телефонист.

Отделение радиосвязи

22. Командир отделения радиосвязи — младший сержант Пасека В. И.

23. Старший радист — старший сержант Пискунов Д. М.

24. Радиотелеграфист — красноармеец Слепцов М. И.

25. Радиотелеграфист.

26. Радиотелеграфист.

1-й огневой взвод

27. Командир огневого взвода — младший лейтенант Серебряков М. П.

1-й орудийный расчет

28. Командир орудия — сержант Агуреев Г. Д.

29. Заместитель командира орудия — наводчик — сержант Тимершин У. М.

30. Заместитель наводчика — младший сержант Гончаров А. А.

31. Орудийный номер — ефрейтор Шестаков П. И.

32. Орудийный номер — красноармеец Балко А. К.

33. Орудийный номер — красноармеец Кондратьев С. Ф.

34. Орудийный номер — красноармеец Аманов Н.

2-й орудийный расчет

35. Командир орудия — старший сержант Климентьев Н. Я.

36. Заместитель командира орудия — наводчик — сержант Сергеев И. М.

37. Заместитель наводчика — младший сержант Артеменко М. И.

38. Орудийный номер — красноармеец Нос А. И.

39. Орудийный номер — красноармеец Брюхно Е. А.

40. Орудийный номер — красноармеец Ишаков Б.

41. Орудийный номер — красноармеец Раимов Р.

2-й огневой взвод

42. Командир огневого взвода — лейтенант Панин В. И.

3-й орудийный расчет

43. Командир орудия — старший сержант Викторов А. В.

44. Заместитель командира орудия — наводчик — сержант Проскурин А. И.

45. Заместитель наводчика — старший сержант Серебряков.

46. Орудийный номер — красноармеец Перваков Ф. Ф.

47. Орудийный номер — красноармеец Есагальдыев К.

48. Орудийный номер — красноармеец Арудов А. В.

49. Орудийный номер.

4-й орудийный расчет

50. Командир орудия — младший сержант Шамшура С. П.

51. Заместитель командира орудия — наводчик — младший сержант Тарычев М. М.

52. Заместитель наводчика.

53. Орудийный номер — красноармеец Извеков 3.

54. Орудийный номер — красноармеец Оспанов Д.

55. Орудийный номер — красноармеец Аразалиев А.

56. Орудийный номер — красноармеец Каримов К.

Отделение тяги

57. Командир отделения тяги — старший сержант Божок И. М.

58. Механик-шофер — старший сержант Уколов Г. Н.

59. Механик-шофер — старший сержант Сидельников Т. Е.

60. Механик-шофер — красноармеец Нарышкин П. И.

61. Шофер — ефрейтор Дорошенко Н. Ф.

62. Шофер — красноармеец Подволоцкий Н. В.

63. Шофер — красноармеец Костюк А. К.

64. Шофер — красноармеец Плючко П. М.

65. Шофер — красноармеец Ткачук И. П.

Хозяйственное отделение

66. Старшина батареи — старшина Кузнецов К. И.

67. Инструктор санитарный — старший сержант Луковников А. П.

68. Инструктор химический.

69. Мастер орудийный — сержант Еганов А. Н.

70. Шофер — младший сержант Рудой В. Ф.

71. Пулеметчик — красноармеец Сапелин И. В.

72. Кантенармус — ефрейтор Зеленый М. И.

73. Повар старший — ефрейтор Смирнов.

74. Повар — рядовой Казанкин.

Я помещаю этот сугубо штабной документ с мыслью о моих сослуживцах в дни минувшей войны. Невесть какой грамотей, я учил их уму-разуму, учил службе, как меня учили мои командиры, и нисколько не сомневаюсь в том, что всякий, кому попадут на глаза эти строки, вспомнит науку и отзовется.

Сколько нареканий и обид высказывали орудийные номера и люди взвода управления? Всегда 4-я! В болото под Отрожками — 4-я, в Чижовку — 4-я, в Урыв — 4-я, в Солдатское... Касторное... А в окружении на дороге восточнее Быково? Три тысячи немецких пехотинцев, а на ОП всего по пять снарядов на орудие!!!

Эти обиды искренне чувствовал замполит Кокорин — мой друг и товарищ. «Почему вы не возражаете?» — оглядевшись, спрашивал он где-нибудь в снежной нише. Кокорин дорожил репутацией замполита и не хотел, чтобы кто-то слышал, будто замполит поддерживает нездоровые настроения.

Отрожки, предположим, но относительно Чижовки обиженные неправы. У командира полка были все основания послать именно 4-ю батарею. Еще в начале боев я был недоволен работой ПНП и обратился с просьбой к командиру полка разрешить мне перенести НП в Чижовку. Кого бы послал Кокорин, если не человека, который знает местность? И потом должен же кто-то...

— Да, конечно, — возмущенно восклицал Кокорин, — вы выслуживаетесь перед начальством, а расплачиваются орудийные номера! В Отрожках оставили трех, в Чижовке... шесть...

Кокорин говорил так сгоряча. Я не обижался. Выслуживаются сотрудники тыловых учреждений, возможно, еще где-то в других частях. Действительно, во фронтовой жизни встречаются изворотливые люди, умеющие вместо себя подставить другого. Командиры-иптаповцы далеки от этого, они несут бремя несравненно больше своих подчиненных, а во всех прочих случаях делят с ними поровну труды и невзгоды войны.

Да, на досуге люди судачили между собой. Но все обиды забываются, когда подана команда «По местам!». Разведчики, орудийные номера, связисты действовали как повелевала совесть и обязанности воина. 4-я батарея решала задачи, непосильные для других, и по меньшей мере четырежды спасала полк от гибели. Но об этом речь впереди.

* * *

4-я батарея... я принял ее 6-го июля 1942 года^[67] в 500 км от Липовой Рощи в Рождественской Хаве близ м. Анна в восточной части Воронежской области, куда 595-й ИПТАП РГК был отведен на доукомплектование после того, когда вырвался из окружения в районе г. Тим — Ефросиновка — Старый Оскол^[68], потеряв в тяжелых боях более половины личного состава, три четверти орудий и столько же автомобилей и тягачей. Среди погибших и пропавших без вести числился и старший лейтенант Кипенко, прежде командовавший 4-й батареей, я выполнял обязанности старшего на батарее до того дня, когда вторично был переведен на должность помощника начальника штаба полка.

14-го июля в Рождественской Хаве полк встречал командующего артиллерией 40-й армии генерал-майора артиллерии Баренцева С. С. Он осмотрел позиции и хаты, в которых жили орудийные расчеты. Подразделения еще не были укомплектованы, не получены шесть орудий, приборы, средства связи, отсутствовали семьдесят человек, но командующий артиллерией нашел, что полк вполне вернул боеспособность.

Командир 595-го ИПТАП РГК майор Купив И. В. построил на деревенской улице командный состав. За чертой, которую обозначили линейные с примкнутыми, как на параде, штыками, толпились местные жители. Генерал Баренцев перед строем изложил обстановку в районе Воронежа, назвал меры, предпринимаемые командованием 40-й армии с целью стабилизировать положение, и приказал немедленно выступить на фронт^[69].

595-й ИПТАП, совершив пятидесятикилометровый марш, в тот же день занял боевые порядки в полосе обороны частей 206-й СД, которая подошла из тыла. ОП 4-й батареи — на берегу безымянного озера, 800 м южнее деревни Масловка, НП — голый песчаный бугор, в ряду других, которые тянутся грядой вниз по течению, к деревне Таврово по восточному берегу реки Воронеж. Район целей — деревня Шилово на высоком крутом западном берегу реки.

3 августа 595-й ИПТАП РГК сменил боевые порядки^[70]. ОП 4-й батареи (она называлась сводной потому, что в ее состав включены 2 орудия 1-й батареи) — на берегу речки Усманки на окраине деревни Гололобово (в 9-ти км восточнее Воронежа). НП — на пятом этаже жилого дома в Придаче по улице, которая отделяла ограду 18-го авиазавода от прибрежных болот восточного берега реки Воронеж. Основной сектор стрельбы: граница справа — еврейское кладбище (включительно), слева — угловой дом (правый угол) в переулке В. Фигнер (включительно). Дополнительный — справа здание розариума Зелентреста (включительно), слева — красная казарма (исключительно) на территории Воронежского военного училища связи.

4-я батарея вместе с другими поддержала огнем с закрытых ОП усилия пехоты частей 100-й СД, 6-й СД, 111-й ОСБр, в последующем — танков 14-й ТБр и других в боях по овладению Чижовкой (южная окраина Воронежа), а затем тщетные попытки этих соединений выйти в тыл Воронежской группировки немецких войск^[71].

Ночью с 26-го на 27-е октября с ПНП 4-й батареи поступило сообщение: в частях 100-й СД на Чижовском плацдарме поднялась тревога. В районе ориентира 6 — красная казарма военного училища связи — слышен гул двигателей. По мнению пехоты, немцы концентрируют танки с намерением ликвидировать плацдарм. Пехота не полагается на минные поля, так же как на собственные противотанковые средства — 45-мм батальонные, 76-мм полковые орудия и подразделения ПТ ружей — и требует немедленно выдвинуть ИПТАПовские орудия в ее боевые порядки.

27-го октября утром 4-я батарея оставила свои позиции в Гололобово и на виду всех НП противника форсировала реку Воронеж южнее подорванных ферм моста Варейкиса^[72]. 4-я батарея опровергла утверждения скептиков в собственных рядах и в рядах командного состава полка, что подобное предприятие днем неосуществимо и показала пехоте, что ИПТАП во всякое время готов прийти ей на помощь.

Расчеты более полутора километра катили орудия на руках, до укрытий у подножия чижовского холма. Всякий пехотинец, попавший по пути, привлекался на помощь. С наступлением темноты 4-я батарея заняла открытую ОП среди развалин между второй и третьей траншеей на участке 1-го батальона 472-го СП. НП — позади, бугор, нагромождение битых кирпичей за церковью. Командиры взводов, старший на батарее находились «по местам» безотлучно. Я большую часть времени проводил на НП и у орудий. Ежедневно встречался с командиром 472-го СП подполковником Семиженом, командиром батальона, командирами батарей, которые поддерживали пехоту с закрытых ОП, говорил с командирами рот и взводов.

Данные наблюдения, которые собирали взвод управления, орудийные расчеты, пехота и артиллеристы, давали некоторые основания для выводов. Едва ли немцы помышляют о танковой атаке. Да, на территории училища связи и южнее в лесу замечены танки, 6–7 единиц. Выходят из укрытий и после четырех-пяти выстрелов возвращаются обратно. Если немцы решатся двинуть танки в атаку — вероятность этого весьма мала, — то только в качестве оружия непосредственного сопротивления пехоты. Они будут немедленно подавлены батареями с закрытых ОП.

Пехота и орудийные расчеты каждую ночь слышали гул моторов. Немцы, по-видимому, заняты подготовкой к зиме, подвозят материалы и имущество. Ожидать серьезных атак, мне казалось, нет причин. Я доложил об этом капитану Крутову В. И. — начальнику штаба полка — и просил разрешения занять один из двух пустующих блиндажей в тылу НП, поскольку все люди брошены на оборудование позиции и жилья для рядового состава. Спустя некоторое время телефонист позвал меня к телефону. Говорил майор Физин — командир полка^[73]. Он готов согласиться с тем, что на чижовском участке наступило затишье, и доложит старшим начальникам. Задача 4-й батареи прежняя — продолжать наблюдение, закончить строительство блиндажей, изготовить и установить печки. Майор Физин не возражал против занятия блиндажа при условии, если я договорюсь с теми, кому он принадлежит. «Выясните!» — закончил он.

Политрук Кокорин собрал необходимые сведения. Блиндажи подготовлены для Военного совета 40-й армии, и в настоящее время не имеют хозяина, закрыты и опломбированы. Ответственность за содержание их возложена на команду нескольких саперов, из числа тех, кто строил.

Блиндажи Военного совета? У меня отпала всякая охота повторно обращаться к майору Физину. Но Кокорин настаивал. Он до конца войны не простит себе, если 4-я батарея упустит столь необычный шанс.

Разговор происходил на НП поздно ночью 30-го октября. Кокорин настоял, чтобы я встретился с саперами. Старший саперный начальник в тот час инспектировал охрану. Кокорин представил меня и обратился к саперу с просьбой открыть дверь. «Обогреться и только... не более часа».

Сапер уступил с явным нежеланием. «Обогрев» затянулся до утра. Наступил вечер и новое утро. Охрана с помощью разных уловок хотела выкурить «постояльцев», придумывала слухи, будто Военный совет вот-вот переселится на плацдарм. Но дни шли один за другим. Так и остался блиндаж за 4-й батареей. Замполит, я, ординарцы, дежурная смена телефонистов, обслуживавшая линию до промежуточного узла связи, имели возможность ежесуточно спать по нескольку часов в теплом безопасном месте.

Блиндажи Военного совета — прочные защитные сооружения, построенные армейской саперной бригадой на склонах оврага, который тянется от развалин нижней чижовской улицы к болоту. Командиру ИПТАПовской батареи и во сне не могло привидеться ничего подобного. Перекрытие — пять накатов из рельс и бревен. Толщина его 8 метров. Два отсека. Тамбур, стены, потолок обшиты вагонкой, печки для обогрева, двойные двери, вентиляция.

Вполне комфортабельная гостиница под землей, в стиле линии Мажино. Кокорин не однажды выражал согласие жить там до скончания века. Он готов смириться с огневыми налетами 105-мм орудий и минометов и с тем, что пища доставляется только два раза — поздно вечером и ранним утром с расчетом на то, чтобы повар ефрейтор Смирнов вернулся до рассвета на тот берег.

Да, вот неудобство. Район церкви и овраг с обоими блиндажами Военного совета систематически обстреливала дальнобойная 210-мм пушечная батарея БМ из-за Дона. Дрожат стены блиндажа, будто в землетрясении, скрипит вагонка и дым из печки возвращается обратно, даже когда очередь перелетная и все четыре снаряда ложатся на болоте.

3-го или 4-го ноября в блиндаже напротив поселился оперативный отдел штаба 100-й СД. Жизнь в овраге переменилась, стоят два поста. На починку линии бегают телефонисты, и с наступлением темноты один за другим идут какие-то люди.

В день праздника, 7-го ноября, 210-мм батарея, как обычно, начала обстрел. Одна очередь, другая и... удар, наружная дверь в моем блиндаже сорвалась с петель, двери в отсеках — настежь. Хлынул холодный воздух. Я выглянул, из блиндажа напротив валит дым. Куча выброшенного грунта. Прямое попадание!

Тревога! Прибыли только свои — 4 человека. Обстрел закончился. Приступили к спасательным работам. Собралось 10, потом 15, 20 человек.

Увы, хваленые накаты не более, чем видимость. Ни грунт, ни рельсы, ни бревна не могли сдержать мощный удар снаряда. Огромная коническая яма, дым курится, торчат обломки. Внизу подо всем этим 12 человек. Удручающая картина.

В последующие дни немецкая артиллерия продолжала обстрел. Грохотали разрывы. Штабные телефонисты смотали кабель. Овраг опустел. Осталось только три нитки 4-й батареи, две прямые — на НП и ОП и третья в тыл к промежуточному узлу связи у волноломов. Линия тянулась дальше через реку на КП полка в Репном.

13 ноября в 0 часов 47 минут я получил по телефону приказание снять орудия с ОП в Чижовке^[74] и к 9.00 прибыть на хутор Никольский (в 15 км на восточном берегу), где сосредоточиваются подразделения 595-го ИПТАП РГК, прежде чем приступить к выполнению новой задачи.

4-я батарея форсировала реку Воронеж в октябре. Я переправлял орудия по дну. Расчеты тащили их волоком на буксирных канатах. Глубина реки у моста Варейкиса на южной стороне дамбы достигала 8-ми метров, ширина — 90.

С начала ноября наступило похолодание, температура падала. На реке начался ледостав. 9-го ноября ртутный столбик батарейного термометра опустился до отметки — 16 °С.

Чижовский плацдарм к тому времени удерживали части 100-й СД со всеми своими минометными и саперными подразделениями, батальонной и полковой артиллерией, а также отдельные группы пехоты других соединений, из-за огромных потерь в августовских, сентябрьских, октябрьских боях сменявшие друг друга. В Чижовке занимали наблюдательные пункты большая часть батарей многочисленных артиллерийских полков, которые окаймляли плацдарм огнем по всему периметру, подавляли ОП немецких батарей в черте города и в глубине между реками Дон и Воронеж Общая численность личного состава на плацдарме составляла примерно 2,5–3 тысячи человек.

Пути снабжения всей этой массы людей сходились на участке шириной в 150 метров у разрушенных ферм мостя Варейкиса. Поток грузов шел дальше по осыпи вдоль дамбы — полтора километра — к подножию чижовских бугров.

Мост Варейкиса... Никто не знал почему он так называется. Варейкис — литовская фамилия, но кто носил ее Инженер, строивший мост, слесарь-стахановец или историческое лицо воронежских летописей?

На подступах к мосту Варейкиса смерть настигла многих людей и число их продолжало увеличиваться. Днем мало кто появлялся на берегу у моста Варейкиса. Но с наступлением ночи здесь становилось людно. По вызову начальников спешили в Чижовку интенданты, повара с пищей в ведрах, артснабженцы тащили ящики с патронами, врачи, почтальоны. Навстречу им брели раненые, группами и в одиночку, кто не потерял способность двигаться.

Немецкая артиллерия вела методический обстрел моста Варейкиса. Каждую ночь, когда стрелки часов сходились на цифре 12, посылала в накладку три очереди — 12 снарядов — упомянутая выше 210-мм батарея БМ. Жидкая грязь поднимается на стометровую высоту, дымят воронки, будто на дне тлел костер, и те, кто лежал поблизости, уткнувшись в землю, долго слышали, как плещется и булькает в глубине воронки вода.

Болото вдоль дамбы на обоих берегах реки и все пространство, включая прилегавшие к ВоГРЭС^[75] кварталы домов Придачи, обстреливали с бугров южнее Чижовки косоприцельными цветными очередями малокалиберные зенитные автоматические пушки и пулеметы.

В дни форсирования реки «юнкерсы» ожесточенно бомбили исходный рубеж в Придаче: ВоГРЭС, завод СК-2, 16-й и 18-й авиационные заводы и участок берега у моста Варейкиса^[76], единственный пригодный в практическом отношении для переправы на всем протяжении реки от железнодорожных мостов близ станции Отрожка до впадения в Дон.

С того времени у моста Варейкиса осталась на ОП 37-мм зенитная батарея. На одном берегу два орудия и на другом — два, врытые глубоко в насыпь волноломов, которые защищали мостовые опоры от льдин в весенние паводки. Там же в насыпи оборудовали себе блиндаж саперы из поста, учрежденного для обеспечения комендантских нужд переправы.

10-го ноября командир полка майор Физин собирал командиров батарей в штабе в с. Репное. Ко мне приказание поступило в 14 часов 10 минут, совещание начиналось в 16 часов. От 18-го авиазавода, где в развалинах главного сборочного корпуса укрывались средства тяги 4-й батареи, до Репного 18 километров. Я не опоздал только потому, что шофер — сержант Божок — гнал автомобиль с бешеной скоростью, в Монастырщине едва не раздавил обозную повозку.

После совещания майор Физин угощал всех ужином. Я возвращался в Чижовку в полночь — на автомобиле до пятиэтажного дома, прежнего моего НП, дальше — пешим порядком к мосту Варейкиса. На берегу меня настиг огневой налет. Уже на середине реки я думал: «Как хорошо — течение сковал лед, переправляйся, никого не надо ждать. Даже в сапогах сухо». Какая толщина льда? Командир полка упомянул вскользь, что он намерен один огневой взвод 4-й батареи, возможно, к середине или в конце месяца, если не случится ничего необычного, отвести из Чижовки на закрытые ОП. Зима к тому времени войдет в свои права и укроет белым снегом жухлую болотную растительность, трупы под дамбой и воронки. Скует болота, откроется на плацдарме сто дорог и тогда уже не будет скапливаться ночная публика тут, у моста Варейкиса.

Костыренко вызвал начальника саперного поста, вместе мы вернулись на лед к воронке, которую пять минут назад оставил снаряд ближе к середине реки напротив неподвижного парома. По краям — вода. Сапер сунул мерную линейку, осветил фонариком. Толщина льда 70 миллиметров.

И вот прошло три дня. Снова я у моста Варейкиса. Время 1 час 10 минут. В отсветах ракет под берегом темнеет платформа парома, скованного льдом. Стелятся над болотом и улетают к ВоГРЭС трассирующие очереди. Глухо потрескивал лед.

Явился сапер. Закончил замеры. Толщина льда не изменилась. За трое суток? Не может быть. В ответ сапер подсветил насечку. 70–75 миллиметров. Вес 7б-мм пушки образца 1939-го года — 1750 кг. Удельное давление под колесом... нет, лед не выдержит. Что делать? Очищать проход для парома? Сколько уйдет времени? Я не успею до утра. Бегом обратно в блиндаж к телефону. Командир полка отжал переговорный клапан.

— ...что? Лед не выдержит... семьдесят миллиметров?.. Вес орудия около двух тонн.

— ... согласен... но... я не в силах увеличить толщину льда, — ответил командир полка майор Физин.

Я попытаюсь очистить фарватер и переправить орудия на пароме.

— ...Дело ваше.

Необходимо отодвинуть сроки прибытия 4-й батареи в район сосредоточения.

— ...исключается... срок назначен командующим артиллерии.

При сложившихся обстоятельствах я не находил возможности выполнить своевременно приказ.

— И пытаетесь склонить к невыполнению меня?..

Я докладываю обстановку моему непосредственному начальнику и прошу учесть реальные факторы...

— Я принял к сведению... потрудитесь и вы сделать то же самое.

Но...

— Роль советника в вопросе переправы вашей батареи мне не подходит...

Разговор затягивался. Что делать?.. Долбить лед, не остается ничего другого.

— ...дело ваше, — повторил фразу командир полка и после некоторого молчания продолжал: — Комиссар и начальник штаба говорили мне о вас, — майор Физин пересказал, что именно. — ...Кажется, они преувеличивают ваши способности... на плацдарм переправился... а обратно как будто дорогу забыл, — и с разочарованием закончил: — Действуйте, все! — трубка телефонного аппарата в Репном умолкла.

И вот последний день, точнее, ночь на плацдарме. Даже не верится... Прощай, Чижовка!

Ожидавшие конца переговоров в отсеке блиндажа лейтенант Глотов, младший лейтенант Серебряков, политрук Кокорин поднялись. Глотов возвращался на НП, Серебряков — на ОП. Всем сосредоточить людей и орудия под дамбой, у развилки дорог. Времени 20 минут.

В 2 часа 50 минут я вернулся на переправу. Пришел сапер. Что делать? Очищать фарватер?

— ...чем? — вопросом на вопрос ответил сапер. — У меня нет тола.

В таком случае расчеты расчистят ломиками.

— До утра не успеете, — сапер взглянул на часы. — Я возражаю... расковыряете лед... а другим как переправляться?.. Ставьте орудия на лыжи.

Лыжи? Они не выходили из моей головы во время разговора с командиром полка. В ИПТАПе орудийных лыж нет, они предусмотрены только для конной артиллерии. Я не представляю как бы выглядело орудие на лыжах, буксируемое тягачом. Посмотрю-ка еще раз лунку. Я ступил на лед. Скользко. Орудийных лыж в 4-й батарее нет, но ведь... тягачи — ЗИСы в полутора километрах... бортовые... три сборных щита на каждом. Надоумил, молодец сапер... Костыренко! В отделение тяги. Пусть старший сержант Божок снимает с кузова борты, 6 штук, доставить на берег через 20 минут.

* * *

Все это всплыло в памяти, когда я осматривал вытянутую вдоль улицы колонну. Свет зажженных фар будто сгущает темноту. Тишина. Липовая Роща спит.

Колонна 4-й батареи насчитывает 9 автомобилей. В голове — «хорьх», его водит после гибели Кулешова старший сержант Божок, затем ГАЗ-2А и «опель» взвода управления, дальше — два тягача 1-го огневого взвода, тоже «опели», во 2-м — два ЗИСа и в хвосте колонны два автомобиля хозяйственного отделения — ГАЗ-2А и «ситроен», запасной тягач, он же буксирует кухню.

«Хорьх» — автомобиль высокой проходимости. Оба моста ведущие, с независимой подвеской всех четырех колес. В грязи и снегу одинаково незаменим, толкает перед собой гору, снег выше облицовки, уже на капоте, вот-вот закроет лобовое стекло. Но этот автомобиль не останавливается, ползет, как бульдозер.

«Хорьх» — командирский автомобиль, на нем установлено радиооборудование. Я осмотрел его вместе с начальником связи полка старшим лейтенантом Баженовым. Включить в сеть РБМ^[77] невозможно, разные диапазоны частот, Бажанов утверждает, якобы это УКВ.

«Опели» — оба моста ведущие, повышенной проходимости, третий — как и «ситроен» — в этом отношении не отличаются от ЗИСов. С «опелей» до сих пор не сняты немецкие номерные знаки, на «ситроене» таковых нет.

Трофейные автомобили включены в состав 4-й батареи ввиду того, что она потеряла в боях свои отечественные. «Хорьх» — поступил в д. Терновая 14 января, на второй день после начала наступления, один «опель» — в районе Синие Лепяги, два других и «ситроен» — совершенно новые — были сняты с железнодорожной платформы в Касторной заодно с новогодними подарками для немецких солдат.

...Части 4-го ТК, поддерживаемые зенитно-артиллерийский полком РГК и 595-м ИПТАП РГК^[78], были введены в прорыв с рубежа Горшечного, имея задачу завершить окружение основных сил 2-й немецкой армии в районе Воронежа. Авангард корпуса — 4-я МСБр, после занятия Быково повернула в северо-восточном направлении на Гологузовку, Бычек, Красную Долину.

Глубокий немецкий тыл. Ночь. Мороз за — 30 °С. Дорога расчищена от снега, по сторонам стена высотой более 2-х м, оборудованы разъезды. На каждом перекрестке указатели. Жители в деревнях отказываются верить собственным глазам и на обогрев требуют справку от старосты.

4-я батарея поддерживает 455-й МСБ^[79]. Я договорился с командиром батальона встретиться на окраине Гологузовки — крайняя хата. И не нашел его там.

Что делать? 4-я батарея двинулась на Бычек. Население шарахается. Никого нет, ни своих, ни немцев. По-видимому, пехота ушла дальше, по дороге на ст. Касторная.

Автомобили легко катятся с притушенными фарами в снежном тоннеле. Дистанции увеличены. В случае нападения только два орудия могут вести огонь, 1-е — в голове, если мой автомобиль уйдет в сторону, и замыкающее — назад.

До Касторной 20 км... 10... 5. 4-я батарея остановилась. Рассвет. Мой автомобиль и автомобиль взвода управления двинулись вперед. Поворот дороги, слева двух — или трехэтажное здание, дальше — водонапорная башня.

Густой иней украсил провода постоянки, телеграфные столбы, деревья, длинный ряд заборов справа от дороги.

Своим прибытием в Касторную 4-я батарея привела в изумление персонал немецкого госпиталя и комендатуру. На железнодорожной станции все пути забиты эшелонами с разным имуществом и вооружением для немецких войск в районе Воронежа. И ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны. Железнодорожники разбежалась. Где пехота?

* * *

Автомобили и орудия 4-й батареи окрашены зимней маскировочной краской, в лишаях и пятнах, как саламандра, под цвет окружающего ландшафта Липовой Рощи. Содержание камуфляжа в должном порядке требует постоянных усилий. Краска израсходована, а известь растворяется в снегу и дорожной грязи. После выстрела нужно красить заново.

Колонна тронулась. Старший сержант Божок часто бросал педаль сцепления, дорога на спуске обледенела. В «хорьхе» еще четыре-пять мест. Их занимают: ефрейтор Костыренко, разведчики красноармейцы Плюхин и Изместьев, они спят на своих сиденьях. Радист Пасека проверил связь и умолк.

Позади светятся притушенные фары. Восемь пар. Я включил внутреннее освещение, развернул карту. Внушительно выглядят элементы обстановки, начертанные красным карандашом полковника. Цифры как на плакате. 253-я СБр... флажок НП ... кажется, я встречал эту СБр, да, конечно, на Дону ... так ... значит она в таком же состоянии, как и все другие... первого эшелона войск 40-й армии. Неужели полковник Журавлев не знает? Откуда в 253-й СБр такая уйма людей?

«Опель-блиц» взвода управления обогнал колонну и скрылся за бугром. Разведка пути. Ее задача — своевременное оповещение колонны в случае обнаружения противника.

Мороз. Все больше розовеет снег, великолепная видимость. Автомобили набирали скорость. Мелькают за обочинами укрытые инеем шишковатые липы.

Впереди маячат хаты. Мерефа. Чуть ли ни на каждом шагу остов сгоревшей машины, присыпанный снегом. Памятник 1941-му году.

— Воздух!

Наблюдатели обнаружили опасность. Три десятка бомбардировщиков. Шасси не убраны, скверно, пикирующие.

Бомбежка длилась 15 минут. Выкорчеванная разрывом липа прикрыла кроной 2-е орудие, борт «опеля». На снегу курятся, чернеют воронки. В хвосте колонны дым, кажется, «ситроен», его тушат. «Доложить!»

7 автомобилей... «ситроен» потушили, перед ним был ГАЗ-2А хозяйственного отделения. Где он? На месте ГАЗ-2А — яма^[80]. Колесо с полуосью повисло на дереве, рядом смятая кабина.

Старшина Кузнецов, потрясенный происшедшим, принялся собирать разбросанные вокруг консервные банки, ему помогал ефрейтор Зеленый^[81] — каптенармус — он совсем потерял дар речи. По мнению старшины, урон, нанесенный бомбежкой 4-й батарее, не восполним. ГАЗ-2А был загружен на хуторе Скупом с немецких складов самыми лучшими консервами, которые он возил без малого два месяца.

Этот налет «юнкерсов» имел для 4-й батареи далеко идущие последствия. Во-первых, командный состав автоматически переключался на довольствие во взвод управления, а ИПТАПовские взводы управления, как известно, это государство в государстве. Взвод управления имеет собственные запасы патронов, продовольствия, обуви, одежды и прочего, что необходимо всякому мало-мальски уважающему себя противотанкисту. Во-вторых, назревал вопрос инвентаризации, которую командир взвода, разведчики, телефонисты, радисты, включая обоих шоферов, всегда рассматривали как посягательство на все их права и привелегии.

8 общем, пока происходил осмотр колонны, сержант Пасека успел передать лейтенанту Глотову — своему непосредственному начальнику — сведения о результатах бомбежки и получил инструкции как действовать вплоть до возвращения разведки пути в колонну.

4-я батарея двинулась дальше. Вошла в Мерефу. Центральная часть городка разрушена «юнкерсами» до основания. Во многих местах поднимается дым. Хаты уцелели в основном на южной окраине ближе к опушке леса.

Связь с разъездом пути прекратилась. Колонна повернула в лес и уже укрылась под деревьями, когда начался очередной налет. На снегу — воронки, копоть. Много людей.

Автофургоны, два-три поврежденных танка. В лесу располагался ремонтно-восстановительный батальон какого-то корпуса.

«Юнкерсы» бомбили центр Мерефы. Орудийные номера стреляют из карабинов, автоматов. Посылает очереди одну за другой пулемет из танка. «Юнкерс» качнулся, потерял управление... он падает и исчезает в дыму и пламени.

Бомбежка закончилась. Возле 2-го орудия спор. Кто произвел меткий выстрел? Пулеметчик-танкист или орудийный номер?

Я не вмешивался в спор, а политрук Кокорин объявил, что орудийным номерам сегодня такая возможность еще представится, а танкисты как-никак остаются в тылу.

* * *

Во второй половине дня Старая Водолага была потеряна^[82]. 253-я СБр поспешно отходила на север в направлении Мокрая Ракита. 4-я батарея повзводно трижды сменила ОП и к 17 часам отошла на восточную окраину Старой Водолаги. Вскоре прибыла 2-я батарея. С наступлением темноты последние два орудия отошли в Карловку, лесной хуторок по дороге на Мерефу, куда к тому времени прибыл штаб и остальные батареи 595-го ИПТАП РГК^[83].

Глубокой ночью Карловку внезапно атаковали автоматчики. Началась паника. В свете ракет мечутся люди, конная упряжка волочит опрокинутую повозку, и хаты оцепенело взирали на все это черными квадратами окон^[84]. Батареи 595-го ИПТАП, стоявшие в доходном положении, разворачивались и, обгоняя буксующие реактивные установки, спешили уйти из хутора. Ободренные успехом, автоматчики чувствовали себя хозяевами положения и, продвинувшись к перекрестку, атаковали позиции 4-й батареи^[85]. Но тут же были рассеяны огнем ее орудий.

Встреча у Соколове

С утра следующего дня противник возобновил наступление. 111-я СБр, 595-й ИПТАП РГК, 104-й гв. ОМД PC, а также подразделения других частей продолжали отходить дальше.

В лесу, по пути в Мерефу, 595-й ИПТАП РГК передавался в подчинение командующего артиллерией 62-й гв. СД. Батареи распределились по стрелковым частям. 1-я и 4-я вступали в поддержку 182-го гв. СП с момента, когда пехота закончит отход на рубеж речки Мжи.

Установить связь с пехотой до конца дня не удалось, 4-я батарея развернулась на окраине Мерефы и прикрыла дорогу на Старую Водолагу.

К утру 7-го марта взвод управления 4-й батареи собрал сведения, из которых явствовало, что боевые порядки 182-го гв. СП расчленены на две части: большая отошла в лес за дорогу Карловка — Мерефа, в полосу соседнего 184-го гв. СП, меньшая — в противоположную сторону к хутору Тимченков. В образовавшемся промежутке находились подразделения из частей 6-го гвардейского кавалерийского корпуса.

Около девяти часов в 4-ю батарею прибыл майор Таран. Пока он продолжал осмотр позиций, собрались вызванные командиры остальных батарей.

Майор Таран обрисовал обстановку на рубеже Мерефы:

— ... вторая, третья, пятая батареинаправляются для поддержки сто восемьдесят четвертого гв. СП, который занимает оборону... — командир полка указал рубеж, очередность выдвижения батарей, сроки готовности и обратился ко мне: — ... четвертая батарея занимает открытые позиции на западной окраине хутора Миргород, задача... воспрепятствовать танкам противника форсировать речку Мжу в секторе... справа... перекресток дорог южнее хутора Тимченков полтора километра, слева... лес на южном берегу речки.

1-я батарея получила аналогичные указания. Позиции ее в хуторе Артюховка на северном берегу речки Мжи. Возглавлял обе батареи капитан Громов — заместитель командира полка по строевой части.

Майор Таран извлек из планшетки записную книжку и продолжал:

— ...в соответствии с приказанием полковника Журавлева, командующего противотанковой группой обороны Харькова, командирам обоих батарей установить связь непосредственно либо же через старшего ... решить на месте ... с подразделениями отдельной иностранной воинской части, которая занимает оборону по северному берегу речки Мжи^[86]... ... Личный состав батарей, соприкасающийся с нашими иностранными союзниками, обязан обращаться корректно и соблюдать правила, указанные командующим группой. — Командир полка коснулся взаимоотношений: — ... просьбы и пожелания иностранцев, связанные с взаимодействием в бою, так же, как и все другие, должны выполняться неукоснительно. В случае затруднений, доносить немедленно старшим. Полковник Журавлев особо подчеркивал то обстоятельство, что иностранцы не имеют фронтового опыта, и наш долг обеспечить союзникам всестороннюю помощь и содействие... И не только долг, но и дело нашего воинского престижа. Инструкцию с описанием одежды, знаков различия и обычаев службы иностранцев я перешлю вам немедленно, как только она будет получена, — закончил командир полка^[87].

В 10 часов утра 4-я батарея покинула позиции в Мерефе и двинулась на юго-запад. Было пасмурно и сыро. За обочинами дороги высятся заиндевелые сосны. Вокруг преобладают зимние тона — белеют стволы деревьев, белеет земля, укрытая полуметровым слоем подтаявшего снега. Тишина. Не слышно ни гула «юнкерсов», ни грохота стрельбы.

Мой автомобиль легко шел, ломая в лужах лед. У хутора Кривцово раздался сигнал: «Внимание!» Наблюдатель, сидевший позади, указал в сторону хутора Колесники на противоположный берег речки Мжи. Двенадцать танков и бронетранспортеров двигались к одиночным строениям у подножия бугра.

Лед на речке — я знал об этом — был еще достаточно крепок. По-видимому, танки намеревались выйти к берегу. Но, чтобы связать этот эпизод с тем, что. произошло дальше, необходимо остановиться и напомнить положение на западных подступах к Харькову в те дни.

В ходе наступления, которое продолжалось весь февраль, одна из группировок войск Воронежского фронта вышла в район Полтавы. Боеспособность ее ослабла. Некомплект людей, не хватало горючего, боеприпасов и прочих ресурсов. На многие сотни километров коммуникации растянулись. Все более ощутимы становились недочеты во взаимодействии и связи на поле боя.

Полевые военкоматы призывали на службу лиц, проживающих на освобожденных территориях. Но попытка использовать этот контингент для пополнения подразделений на переднем крае не дала должных результатов. В описываемый период соединения по своей численности приравнивались к частям, основу которых составляли сводные подразделения и группы со всем тем, что свойственно всякой наспех созданной, импровизированной организации.

Войска, преодолевая возраставшее сопротивление немецких арьергардов, продвигались на запад и юго-запад. В это время немецкое командование, закончив сосредоточение крупной танковой группировки в районе Краснограда, бросило ее в наступление. Действовавшие на отдельных операционных направлениях наши соединения и части не могли в короткие сроки перестроить свои боевые порядки. Завязались встречные бои. Давление противника повсеместно усиливалось. Танки и мотопехота обтекали открытые фланги, прорывались в глубь построений наших войск.

В сложившихся условиях не было шансов удержать занятые рубежи. Наши войска начали отходить к Северскому Донцу.

Одна колонна немецких танков 4-го марта заняла Новую Водолагу и двинулась на Валки и Люботин. Другая наступала в сторону Тарановки и Мерефы. Противник рассчитывал в районе Харькова сомкнуть свои ударные группировки и окружить наши войска.

Обстановка носила в высшей степени неустойчивый характер. В глубине боевых порядков наших войск то и дело появлялись разведывательные подразделения танковых дивизий противника. Так, 6 марта одно из них (5 танков, 8 бронетранспортеров и колесных машин) заняло Мерефу. Наши колонны, отходившие со стороны Карловки, остановились. Немцы удерживали Мерефу в течение шести часов, пока не подошли наши батареи. Кто-то из старших командиров приказал открыть огонь. Оставив две подбитые колесные машины и одного пленного, немцы ушли на юго-запад по дороге, которой теперь двигалась 4-я батарея.

И вот они снова. У крайних домов хутора Кривцово огневые взводы 4-й батареи развернулись и с расстояния 4000 метров открыли огонь. Стали стрелять орудия кавалерийской части, занимавшей хутор. Один танк загорелся. Было подожжено два бронетранспортера^[88].

Танки укрылись за строениями, начали ответную стрельбу. 4-я батарея двинулась дальше. Лесная дорога то удалялась, то подворачивала вновь к речке.

В полдень 4-я батарея прибыла в назначенный район и приступила к занятию позиций.

Мой НП — на чердаке сарая, в двухстах шагах от орудий. Командир взвода управления и часть разведчиков готовились в путь, нужно собрать сведения о противнике и своих частей. Все остальные оборудовали боевые порядки.

Приехал капитан Громов. Мы поднялись на НП к приборам, осмотрели местность. Заместитель командира полка ввел меня в курс обстановки на рубеже южнее Мерефы, уточнил боевую задачу и секторы стрельбы 4-й батареи — основной и дополнительный. Были назначены ориентиры и произведена кодировка местности.

— На участке иностранцев вы знакомитесь только с передним краем, — объявил Громов, — связь с ними приказано поддерживать мне... В сто восемьдесят второй гв. СП сообщите, что я занят левым соседом и раньше завтрашнего дня с командиром полка встретиться не сумею. Для организации моего НП выделите разведчика, двух телефонистов, кабель, аппараты... Остальных людей я возьму в первой батарее. Вашим... через сорок минут явиться, — он указал хату в южной части хутора и направился вниз по приставной лестнице. — Все. Поеду в штаб к иностранцам.

Я проводил заместителя командира полка, вернулся на НП. Работы по оборудованию боевых порядков продолжались.

По сведениям, которые сообщил капитан Громов, линия фронта на тот день имела довольно сложную конфигурацию. В южном направлении бои шли в 15–20 километрах на рубеже Тарановки. Наши войска оставили районы, лежащие на западе. Только отдельные подразделения 6-го гв. КК^[89], 350-й СД и другие части, попавшие 4-го и 5-го марта под удар западной немецкой колонны, выходили мелкими группами к речке Мже, в полосе от Мерефы до Соколово. Севернее Мерефы противник после занятия города Валки, продолжая наступление, начал поворачивать в северо-восточном направлении.

Пользуясь стереотрубой, я знакомился с прилегающим ландшафтом. Доносились орудийные выстрелы, приглушенные и редкие — с северо-востока, гораздо отчетливей — с юга. Где-то грохочут разрывы бомб. «Юнкерсы» наносят удары по боевым порядкам наших войск и объектам в ближних тылах.

Люди взвода управления, закончив маскировку, заняли места у приборов и приступили к выполнению своих обязанностей. Шли к концу работы у орудий. Старший лейтенант Никитин — старший на батарее — доложил о готовности к открытию огня.

Спустя немного времени, на позиции 4-й батареи пришли чехословацкие командиры в сопровождении капитана Громова. Мне, как, впрочем, и всем людям 4-й батареи, еще не доводилось встречаться с иностранцами, У чехов заметно приподнятое настроение. Они были одеты в обмундирование английского образца.

— Внимание... по местам! — подал команду старший лейтенант Никитин.

Орудийные номера, поочередно поднимаясь, представлялись. После осмотра позиций чехословацкие воины и люди расчетов собрались в ближайшем дворе. Стали знакомиться. Один из пришедших, указав в направлении стрельбы, стал говорить, подбирая русские слова.

— ... Там… далеко ... за снежными холмами ... лежит Чехословакия... наша порабощенная Родина...

Лица чехословаков посуровели и, обратив взгляды на запад, они умолкли. Политрук Кокорин коснулся плеча поручика, высокого и стройного, нарушил молчание:

— Вы сегодня ближе к родному дому, нежели ваши земляки в других концах света... Русские и чехословаки связаны родством с древних незапамятных времен. Мы... славяне. Конечно, пути наши шли врозь, на то... воля судьбы.

Но братские чувства всегда жили в наших сердцах. Нам, русским, близок мужественный и талантливый чехословацкий народ, веками боровшийся с чуждыми ему влияниями, сумевший сохранить национальную самобытность, свой язык и культуру. Красная Армия в тридцать восьмом году была готова прийти на помощь братской стране... но сейчас не время вспоминать о том, что прошло... В тяжелые времена для наших народов мы... вместе. Красная Армия обладает мощью, чтобы отбросить врага за границы своей страны, и мы, солдаты Советского государства, слышим зов народов, стонущих под игом фашизма. Наш долг вернуть им свободу... И этот час не за горами... Мы вместе придем в Злату Прагу. Да, я знаю примету... народ, родивший таких молодцев, как вы, не станет влачить цепи рабства. Воины четвертой батареи с радостью приветствуют вас, братьев... чехословацких воинов на переднем крае и готовы принять в круг фронтовиков... Откуда вы, пан поручик, родом?

Поручик назвал небольшой городок близ Праги и с помощью других стал говорить о своем далеком доме.

- Чье у вас, в чехословацкой части, вооружение? Есть ли семидесятишестимиллиметровые пушки? — спросил старший лейтенант Никитин.

- Автоматы и другое стрелковое оружие... советское... свои у нас только пистолеты марки «Шкода». Есть и ТТ. Артиллерия состоит из двух сорокапятимиллиметровых противотанковых пушек, прибывших к вам на марше. Семидесятишестимиллиметровых орудий не имеем. А раньше... в армии нашей республики винтовки были отечественные. Артиллерия тоже... отечественная, только других калибров...

В словах, порою непонятных, и на лицах наших гостей было столько искренности и простодушия, что речь незнакомую понимали все из 4-й батареи: кубанский казак старший сержант Агуреев, украинец ефрейтор Костыренко, чеченец старший сержант Ибадов, татарин сержант Тимершин.

Сержант Викторов — командир 2-го орудия — открыл блокнот и передал фотографию своей невесты, ленинградской девушки, чехословацкому четаржу. Унтер-офицер вздохнул:

- У меня нет фотографии... Ни у кого нет в еднотке^[90] нашей... это запрещено...

- А удостоверение личности?

— Нет, — ответил четарж.

— ... почему? — удивился кто-то.

— ... взамен всех документов воинам чехословацкого батальона выдаются жетоны с личным номером. Командование позаботилось о том, чтобы избавить наших близких от преследования на родине, если кто-то из нас попадет в руки нацистов...

— ...мертвый, разумеется, — уточнил сосед четаржа, — он будет нем... и нацисты не найдут никаких следов личности погибшего...

Старший из чехословацких воинов напомнил своим товарищам о времени. Простившись, они ушли. Пора возвращаться «по местам» и людям 4-й батареи. Но они толпились вокруг замполита, спрашивали: велика ли страна Чехословакия? Откуда пришел чехословацкий батальон?

Старший лейтенант Никитин вернул людей на позиции.

Командир взвода управления лейтенант Глотов с группой разведчиков отправлялся за речку Мжу. Он найдет пехоту 182-го гв. СП, ознакомится с задачей, выяснит детали обстановки, поставит в известность о прибытии батареи и договорится о времени и месте встречи с командирами-пехотинцами.

Заняв место у стереотрубы, я продолжал изучение местности. В стороне лесного массива — видимая часть его именуется лес «Волчий» — внезапно возникла перестрелка. Вдали, где-то на юге, гул разрывов то усиливался, то затихал. Мерефу бомбят «юнкерсы».

В 16 часов прилетел корректировщик. Трижды «хеншель» прошел вниз по течению реки. Чехословацкие воины каждый раз встречали его дружной стрельбой.

Лейтенант Глотов вернулся позже назначенного срока. В указанном районе пехоты не было. Кавалеристы из боевого охранения, выдвинутого северо-западнее хутора Тимченков, сообщили, что подразделения 182-го гв. СП вместе с отдельными группами разных частей отошли на берег речки Мжи. Там Глотов встретился с подполковником Антоновым — командиром 182-го гв. СП. Его КП — на северной окраине хутора Тимченков. Подполковник просил представителя 595-го ИПТАП РГК прибыть к 8-ми часам для встречи. Левофланговый батальон 182-го гв. СП насчитывал около 30 человек.

Добытые сведения я доложил по телефону капитану Громову. В ответ он сказал, что из штаба получены указания: 4-й батарее занять ОП в хуторе Тимченков. Отбой!

Орудия снимались. Телефонисты начали сматывать кабель. Тут — новое приказание. 4-я батарея остается на прежних позициях.

Спустя четверть часа я говорил с капитаном Громовым.

— ...получил одно приказание, потом другое, — сказал Громов. — Четвертой батарее поддерживать пехоту в своих секторах, независимо от принадлежности, а если ее не окажется... действовать самостоятельно. Особое внимание... чехословакам. Старшие начальники полагают, что противник не устоит перед искушением нанести удар та нашим необстрелянным союзникам. Посылайте разведчиков... выяснить, как обстоят дела в подразделениях сто восемьдесят второго гв. СП, за правым флангом третьей чехословацкой роты на участке берега... до Тимченкова и за речкой в направлении леса «Волчий». Пехоте сообщите указания, полученные относительно чехословаков.

Громов звонил снова.

— Поступили разъяснения... батареи пятьсот девяносто пятого ИПТАП решают самостоятельную задачу... Но вопрос о поддержке сто восемьдесят второго гв. СП остается открытым... До двадцати часов приказано согласовать все детали взаимодействия с чехословаками. Приходите, нанесем ответный визит. Поглядим, как живут западнославянские воины на своих позициях.

В месте сбора я встретил старшего лейтенанта Романова — командира 1-й батареи. Он улыбался, поправлял ушанку.

— У вас были чехословаки? Я смотрел их позиции южнее Артюховки. Огневые точки оборудованы как напоказ, в траншеях чистота, порядок, чувствуется воинский дух...

Появился Громов. Он молча шагает по скользкой узкой тропке, протоптанной в снегу вдоль забора. Улица ведет вниз к реке. В одном из домов левого ряда — командный пункт чехословацкого батальона. Во дворе, у наспех поставленной коновязи — подседланные лошади. Караульный в шинели табачного цвета отсалютовал автоматом, и мы вошли в помещение.

Рослый чехословацкий командир шагнул навстречу. В ответ на представления вытянутых в струнку людей он неторопливо пожимал каждому руку, сдержанно улыбаясь. Полковник Свобода... спокойное выразительное лицо, гладко зачесанные русые волосы, в светлых глазах — дружеское тепло. Казалось, вы уже где-то встречались с этим добрым и учтивым человеком.

В комнате, кроме чешских офицеров и двух женщин-военнослужащих, находились артиллеристы и политработник, кажется, из штаба 62-й гв. СД. Полковник Свобода приветливо оглядел собравшихся и начал говорить, употребляя непривычные для слуха, принятые в чехословацкой армии выражения.

— ...немцы не могли преодолеть оборону частей двадцать пятой гвардейской стрелковой дивизии на рубеже Тарановки... бои продолжаются... Но перевес в силах подавляющий, и есть признаки того, что фашисты обратятся в сторону флангов, нанесут удар на Борки и дальше... на Соколово... Я вижу немецкие танки на широком фронте, устремившиеся к переднему краю... Мои соотечественники готовы встретить врага. В лице гвардейской пехоты Красной Армии чехословацкие воины имеют достойный пример и не уступят рубежа, указанного командующим войсками Воронежского фронта... Подразделения первого отдельного чехословацкого батальона занимают оборону... первая рота на южном берегу речки Мжи сосредоточила свои усилия на удержании деревни Соколово... третья рота обороняется по окраине хутора Миргород... в Артюховке... вторая рота. Усиливает огневую систему обороны пулеметная рота, — полковник обратился к карте, разложенной на столе, указал районы огневых позиций, поддерживающих и приданных артиллерийских подразделений, участки минирования. — Наша цель состоит в том, чтобы не пропустить нацистов через речку. До восемнадцати часов прошу командиров батарей согласовать с командирами рот вопросы взаимодействия исходя из принятого решения: огонь, в случае массированного нападения, открывать на дальних подступах к переднему краю.

Полковник Свобода, наклонив голову, умолк. Присутствующие стали выходить. Во дворе меня окликнул Громов.

— ...идем на рекогносцировку, чехословаки хотят показать свою оборону. Представители сейчас освободятся... я догоню... идите с ним...

Из Миргорода в Соколово через пойму речки Мжи вела заснеженная дорога со следами саней и повозок. Тут низменность, в другую пору — болото, а сейчас — скованная ледяным панцирем равнина шириной от 800 до 1000 шагов.

Зима окутала в белые одеяния берега и островок, образованный посредине своеволием вешних вод. Скрылась под снегом дорога, мостик. Лишь заросли осоки да камыши, поникшие в морозы и вьюги, торчат там и сям и колышатся под напором ветра.

Чехословацкий командир шагал, оживленно разговаривая с политработником. Мы двигались следом. Старший лейтенант Романов на ходу ориентировал свою карту.

— Скажите, что означают колья... вот там, справа за кустами? — спросил он капитана-артиллериста.

— Э-э-э... я сижу здесь уже третий день и успел осмотреться... могу судить о расстояниях по карте и на местности, — ответил тот. — Это... мостик через речку Мжу. А кочки на снегу... мины, саперы поставили вчера.

Артиллеристы, с момента занятия наблюдательных пунктов и до оставления их, непрерывно заняты изучением местности. В этой части, казалось, я достаточно сведущ. Панорама снежных бугров и все то, что лежит у подножия и дальше, до самого горизонта, запечатлелись в моих глазах и памяти. Я знаю, что течение Мжи делало крутой поворот. Ближе к Соколову есть заводь, по-видимому, следы прежнего русла. Но только сейчас, взглянув на карту, понял, что именно здесь самый выгодный участок для форсирования речки.

Чехословацкий штабной командир повернул на тропу, которая вела в рощу, севернее Соколове. С моего НП она представлялась рыжевато-серой и густой. Капитан Громов окрестил этот десяток гектаров леса словом «Кабан».

Стая ворон, напуганная людьми, закружилась с шумом и карканьем. Мы вышли на опушку. Деревья тихо покачивали голыми ветвями. На снегу — отпечатки лап и копыт лесных обитателей. Но кабаны в роще, кажется, не водились.

Справа на поляне стояла заброшенная лесная избушка с пустыми окнами и белой крышей. Поворот тропы ко двору отсутствующего лесника чех счел точкой, удобной для обозрения обороны 3-й роты, и начал пояснять ее боевые порядки.

Двинулись дальше. Проторенная тропа терялась на склоне сугроба в россыпи глубоких следов, оставленных соколовскими жителями, таскавшими в недавние дни хворост. С возвышенности были видны деревенские хаты.

Со стороны Соколове навстречу шел офицер, одетый так же, как все командиры чехословацкого батальона — шапка-ушанка, шинель, снаряжение с наплечными ремнями. На груди — бинокль, фотоаппарат. В нескольких шагах офицер остановился, в приветствии поднес руку к головному убору. Штабной офицер представил встречного — надпоручик Отокар Ярош — командир 1-й роты. После рукопожатия Ярош стал знакомить нас со своим оборонительным участком.

Подразделения 1-го чехословацкого батальона проделали большую работу по оборудованию своих боевых порядков. Взводные позиции имели траншеи. Пулеметные и стрелковые окопы связаны ходами сообщений в опорные пункты, умело расположенные и замаскированные.

Оборонительный узел, созданный чехословацким батальоном в Соколове, занимал ключевое положение в боевых построениях наших частей, в полосе между Мерефой и Змиевым. На пути к Харькову, если бы немцы оставили Тарановку (ее удерживают малочисленные части 25 гв. СД совместно со 179 ТБр), весьма серьезным препятствием служила речка Мжа. Район села Соколово рассматривался, как плацдарм для удара во фланг. В то же время этот участок более пригоден, нежели другие для форсирования речки Мжа.

Но до тех пор, пока рота надпоручика Яроша обороняла свои позиции, к берегу не подойдет ни один танк. По мнению полковника Свободы, 1-я рота обладает необходимой боеспособностью — дисциплиной людей и силой оружия — и выполнит свою задачу.

В этом был убежден и командир 1-й роты. Спокойно и неторопливо, не опуская деталей, излагал Ярош тактическую схему действий взводов и отделений, предугаданную так же, как это делают бывалые фронтовики.

О, надпоручик Ярош внушал доверие! Среди своих соотечественников, людей в большинстве своем рослых, командир 1-й роты отличался не только внешним видом. В твердом пристальном взгляде серьезных, даже сумрачных глаз, как и в чертах лица чехословацкого надпоручика, проглядывала натура воина уязвимого, может быть, плотью, но духом — нет!

Командир 1-й роты прервал объяснения, и рекогносцировочная группа направилась к деревенской церкви. Стрелковый окоп, оборудованный под массивными стенами здания, занимала группа пехотинцев. Пришел командир взвода, кажется, унтер-офицер. Следом за ним еще несколько чехословаков. Скоро их собралось человек семнадцать.

— Пан надпоручик, — обратился политрук к представителю штаба, — ваши люди только пришли на фронт. Как им показалось? Позвольте мне, политработнику, побеседовать с вашими соотечественниками... запросто... я не займу много времени...

Получив согласие, политрук оправил снаряжение и повернулся к чехословакам.

— Воины, как вы себя чувствуете? Вы отдыхали прошлую ночь? — спрашивал он, обращаясь к одному и к другому. — Где находится медпункт? Сводку Совинформбюро вы слышали? Фашисты хотят расквитаться с Красной Армией за Сталинград. Это им не удастся! Наши войска сдерживают врага и сражаются, не щадя жизни, за каждый рубеж. Вы, — политрук взглянул на чеха, который лучше других говорил по-русски, — назовите ваших соседей... части Красной Армии, которые обороняются рядом с чехословацким батальоном?

— Двадцать пятая гвардейская стрелковая дивизия.

— А фашисты? Куда нацеливают удары? Состав войск? Почти на все вопросы чехословаки отвечали верно. Но представления о наших войсках и противнике у отдельных лиц были неполными.

Политрук стал читать листовку с текстом обращения Военного совета Воронежского фронта к войскам, приводил примеры успешных действий наших подразделений в оборонительных боях последних дней.

— ...от имени бойцов, командиров и политработников частей Красной Армии по-братски желаю воинам первого отдельного чехословацкого батальона удачи и успехов во фронтовой службе. Наздар! — закончил политрук.

— Наздар! — с энтузиазмом ответили чехословаки.

На лице надпоручика Яроша появилась улыбка. Он крепко пожал руку политработнику и продолжал объяснения.

Основу обороны 1-й роты составлял опорный пункт, в центре ротного участка, оборудованный у церкви. Рассказывая о расположении огневых средств во второй и первой траншеях, командир роты обращался с вопросами к унтер-офицеру и рядовым. Представитель штаба приходил на помощь, когда в ответах встречались непонятные слова.

Было что-то непривычно-занимательное и новое во взаимоотношениях наших боевых товарищей — переплетение воинской дисциплины, дружеских чувств и необыкновенной доброжелательности друг к другу, которая проступала на лицах, в поступках и речи. Никто не тянулся, вытаращив глаза, не суетился, и при этом строго и неукоснительно соблюдались нормы воинской субординации всеми без исключения — командирами и рядовыми, И никаких признаков фамильярности.

Надпоручик Ярош обратился к унтер-офицеру по-чешски, опустил руки по швам, четко повернулся к представителю штаба, тот промолвил в ответ несколько слов. Ярош сделал шаг в сторону, пропуская старшего.

Мы двинулись к позициям взвода противотанковых ружей.

Из-за дома выбежал посыльный со знаком противотанкиста на рукаве. Старшему лейтенанту Романову и мне приказано вернуться в свои подразделения.

Простившись с чехословаками и нашими командирами, мы поспешили к берегу. Старший лейтенант Романов направился в Артюховку, я — в противоположную сторону.

В районе позиций 4-й батареи гудели двигатели. Тягачи, ЗИСы и «опели» рулят к орудиям. Навстречу бежал старший лейтенант Никитин.

— Товарищ старший лейтенант, объявлен «отбой» по приказанию капитана Громова... не знаю, что дальше... обещал приехать, — доложил старший на батарее.

Заместитель командира полка не заставил себя ждать.

— ... я вышел из штаба чехословаков... во дворе... делегат связи с приказанием сняться, — начал Громов. — Вернулся на НП... послал за вами... жду... является начальник штаба полка. Командующий противотанковой группой оставил обе батареи на участке обороны чехословаков... Подайте команду «К бою!». Задача прежняя, готовность к открытию огня... пятнадцать минут!

Итак, обе батареи 595-го ИПТАП РГК, номинально состоявшие в распоряжении командующего артиллерией 62-й пз. СД, продолжали занимать позиции за разграничительной линией 182-го гв. СП, флангового полка дивизии и действовали в интересах чехословацкой воинской части^[91].

Капитан Громов, направляясь к машине, напомнил:

— ...третья рота чехословаков патрулирует берег за своим флангом. Остальная часть вашего сектора... открыта.

Я знал об этом, знал и командир взвода управления 4-й батареи. После того, когда отошло боевое охранение 182-го гв. СП, участок берега почти до Тимченкова по существу остался без охраны. 4-я батарея могла выслать дозорных на удаление прямого выстрела, то есть на 600–800 метров от позиций.

— Да... Сейчас на берегу пусто, — невесело подтвердил лейтенант Глотов, — ...сторожить... кем? Оставим это дело на самотек... Вражеские разведчики отлично знают, что в такую погоду за секретами нужно идти в населенные пункты... Что им на берегу?

На землю опускались сумерки. Подмораживало. Чуть подтаявший снег хрустел под ногами. У горизонта одиноко повис молодой месяц. Где-то за речкой работал двигатель. Слышался лай хуторских собак.

После осмотра позиции я вернулся к наблюдательному пункту. Поднялся на чердак, просмотрел записи в журнале наблюдения. По словам лейтенанта Глотова, в секторах 4-й батареи противник не появлялся. Отделение разведки патрулировало берег.

Есть возможность поспать. Ординарец проводил меня в хату. Дверь открылась. Пахнуло теплом. Хозяева приглашали к ужину. И вдруг — вой недалеких снарядов. Артиллерия противника начала обстрел хутора.

Огонь вела 105-ти миллиметровая батарея. Разрывы снарядов громыхали, освещая крыши хат то в одном, то в другом месте. Потом наступала пауза. И снова вой и грохот.

Я поднялся на чердак НП к приборам. Звонил капитан Громов.

— ...вы видите вспышки орудийных выстрелов... на горизонте, левее леса «Волчьего»? Три очереди разорвалось в районе штаба чехословаков... Полковник Свобода просил подавить стреляющую батарею. Расход снарядов на ваше усмотрение...

Командиру-артиллеристу, прежде чем подать команду на открытие огня, необходимо рассчитать исходные данные, по крайней мере две величины: направление на цель и дальность. Найти первую из величин не составляло труда — наблюдатель уже успел снять буссолью около десяти отсчетов по вспышкам выстрелов. Но дальность стреляющий определяет только с помощью хронометра. У меня был трофейный, Громов, кажется, еще не знал, что хронометр сломан. Я не могу приняться за выполнение задачи, не имея возможности с достаточной плотностью обстрелять район цели, дальность до которой должен определять на глаз.

— ...что же делать? Дивизион, поддерживающий чехов, засек немецкие позиции. Расстояние... около тринадцати километров... Гаубичная батарея не достанет... За речкой есть пушечные, но они на открытых позициях... Я обещал чехословакам... неловко... — вслух делился своими мыслями Громов.

Я вернул трубку телефонисту. Лейтенант Глотов закончил расчет угловых величин, снятых по вспышкам выстрелов.

105-ти миллиметровая батарея продолжала методический обстрел хутора. По мнению командира взвода управления, позиции ее относительно 4-й батареи находились километрах в десяти.

Капитан Громов снова зовет к телефону. Не успел я вернуться к своему месту, послышался окрик караульного. Прибыл посыльный, с ним два чеха. Они доставили новый хронометр. Лейтенант Глотов включил его, снял несколько отсчетов и начал готовить данные.

Расчеты перекатили два орудия, и огневые взводы построились в линию, как полагается для стрельбы с закрытых позиций. Наводчики включили освещение приборе». Построен веер. Выкрики затихли. Старший на батарее доложил о готовности к открытию огня.

Обстрелу подвергалась площадь: 300 метров по фронту и 800 — в глубину — район вероятного расположения цели.

Если бы 4-я батарея имела в необходимом количестве снаряды, через три-четыре минуты 105-ти миллиметровые орудия перестали бы существовать. Но на позиции выложено только 300 снарядов. Треть — бронебойные, две трети — осколочные. Часть из этого количества — резерв командира полка. Расходовать эти снаряды без его ведома никто не имеет права.

Правда, в 4-й батарее имеются неучтенные снаряды, подобранные в лесу на окраине Карловки. Там их было около четырех тысяч. Снаряды пролежали в деревянной укупорке под открытым небом с 1941 года. Орудия стреляли ими позапрошлой ночью при отражении атаки автоматчиков.

4-я батарея вела огонь полторы минуты. В десяти километрах, там, где была цель, разорвалась последняя очередь из назначенных 96-ти снарядов. Телефонист передал капитану Громову доклад о прекращении огня. И над Миргородом установилась тишина.

Однако в 3 часа ночи противник возобновил обстрел хутора. Я вернулся к приборам. На чердаке гулял пронизывающий ветер. С огневых позиций сообщили: температура воздуха — минус 17 градусов^[92]. Лейтенант Глотов спросонья ежился у буссоли.

— ...неужели ожила? — спрашивал он, ни к кому не обращаясь. — Нет, кажется, это не та, другая батарея... а может быть, и вечерняя, с новых позиций... передвинулась влево... Сейчас скажу на сколько, — подсвечивая фонарем угломерный круг буссоли, рассуждал вслух лейтенант. — Постой... в очереди вроде три снаряда... а у той было по четыре...

— Так точно! — подтвердил наблюдатель. — Во всех батарейных очередях три разрыва!

Глотов щелкал секундомером, торопливо записывал отсчеты времени между вспышкой и моментом, когда звук выстрела 105-мм орудий достигал его ушей. Телефонист подал мне трубку.

— ...она начала снова... похоже, сменила позицию... — слышался в трубке голос Громова. — «Валет-четыре», у вас дальности хватит?

Начертанные командиром взвода управления на бланке цифры позволяли утвердительно ответить на вопрос. Позиции стреляющей батареи противника находились на удалении 9200–9600 метров. 105-ти миллиметровые орудия вели огонь почти на пределе своей досягаемости.

— ...хорошо, действуйте... готовность... десять минут! — закончил Громов.

Время истекло, и орудия 4-й батареи загрохотали снова.

— Стой! Записать! Цель номер два... — доносились из темноты последние команды старшего на батарее.

Стрельба закончилась. Все, кто не нес охрану, вернулись в хаты.

* * *

Наступило утро 8 марта. Жидкие прозрачные облака клубились на востоке, отбрасывая розоватые тени. Небесная мгла, пронизанная лучами, становилась все светлее. Всходило солнце.

Вокруг — тишина. Слышалось пение петухов, мычала корова во дворе. Из хаты вышел хозяин и направился к сараю. Ночной лед потрескивает под ногами.

4-я батарея закончила завтрак. Люди, постукивая котелками, возвращались по своим местам: разведчики и связисты на НП, расчеты — к орудиям.

1-е — занимало позицию посреди улицы. Для маскировки орудия перенесена часть забора. Ближний двор сделался шире. Немецкие наблюдатели, глядели бы они с воздуха или с земли, едва ли заметят плетеные щиты, выдвинутые к тому месту, где «жители» начали расчистку сугроба. 2-е орудие — во дворе, приткнулось стволом к стогу сена. В действительности он стоит ближе к хате. Тут лишь макет — подобие стога — несколько охапок сена, сложенные в а шесты. При надобности они будут отброшены прочь вместе с сеном.

Но кто обращает внимание на подобные мелочи? Разве дотошный немецкий дешифровщик, когда станет сличать аэрофотоснимки, сделанные «хеншелем» в разное время? Войсковые штабы получат сведения об этом не скоро, во всяком случае — не сегодня и не завтра,

От двух других орудий — тех, что перекатывались для ночной стрельбы, — тоже не осталось заметных следов. Колесная колея выровнена и подметена. Подобные занятия, казалось бы, далекие от стрельбы, отнимают много сил и времени. Но противотанкисты не считаются ни с тем, ни с другим, когда речь идет о маскировке открытых позиций.

Перед стволами орудий 4-й батареи за рекой простираются однообразные бугры, покрытые осевшим в оттепель снегом. У левой границы сектора темнеет лес «Волчий». В батарейной схеме ориентиров южная опушка леса значится под номером 4. Ближе и левее овраг — глубокая и длинная расщелина, будто след меча, рассекший склон наискось с северо-запада на юго-восток. В кодовой таблице овраг называется «Шрам». Левее и дальше — черная рытвина на снегу, дальний конец ее — ориентир номер 5. Вправо от оврага «Шрам» — ориентир номер 6 — труба кирпичного завода в створе с хатой на северной окраине Соколове. Еще ближе к берегу речки Мжи — лес «Кабан». А вдали, у самой черты горизонта, поднимались в небо дымы. В одном и другом месте. Там хутора: Боречек, левее — Гонтарь и Глубокий. Если подняться на чердак к стереотрубе, на склоне за оврагом «Шрам» можно увидеть ряд темных кочек — след полевой дороги, заметенной недавней вьюгой.

В девятом часу неожиданно нахлынул туман, сырой и морозный, обратив солнце в плоский диск, прикрытый зыбкой колышущейся темнотой. Утренние краски сразу потускнели. Прошло еще полчаса, и мгла постепенно затянула небо сплошными тучами. Но видимость у земли нисколько не изменилась. Только снег на склоне приобрел сероватый оттенок. За оврагом «Шрам» резче обозначились проталины, да лес «Волчий» будто отодвинулся назад, к горизонту.

На юге и юго-западе слышались орудийные выстрелы. Доносится откуда-то глухой угрожающий рокот.

К десяти часам стрельба переместилась к северу в район хуторов. Отчетливо слышны пулеметные очереди. Громыхнуло орудие — раз, другой. В поле зрения появились сигнальные ракеты. Стрельба за чертой горизонта то усиливается, то затихает. Ракеты стали взлетать ближе к лесу «Волчий».

И вдруг — нарастающий гул двигателей. С востока летят «ИЛы». Их пять. Штурмовики прошли южнее хутора Миргород и стали удаляться. Спустя несколько минут, в стороне леса «Волчий» послышались глухие разрывы бомб и выстрелы иловских эрэсов.

Около двенадцати часов вернулся лейтенант Глотов. Он прошагал со своими спутниками много километров по хрупкому насту. Разведчики, двигая оружием, застегивали на ходу короткие ватные куртки. Одежда в крови. Что случилось?

Глотов уже у забора. Толкнув калитку, вошел во двор, вытер мальчишеское лицо и начал:

— Товарищ старший лейтенант... наша пехота занимает позиции на берегу... по окраине Тимченкова. Оттуда я повернул, как было приказано, к ориентиру номер четыре, обнаружил гусеничную колею... немецкие танки, их не менее десяти, шли след в след к хутору Глубокий... Продвинулся к хатам... ни одной живой души. Звали, стучали... Из погреба вылез хозяин... говорит, приходили перед рассветом немцы, танки, бронетранспортеры. Ушли. Куда? Сколько? Неизвестно. Я закончил опрос и вперед. За оврагом на снегу... побитые лошади, полковая пушка, оставленная на позиции... перебрался на другую сторону... слышу гул. К хутору катят три «опеля» под белыми тентами. Перед сугробом первый начал сбавлять скорость... стал. Не знаю, напугали немцев туши лошадиные или пушка. Они стали вылезать... десять, пятнадцать человек. Постояли возле машины и — к хатам... Я подал команду разведчикам... немцы стали отстреливаться, заработал МГ^[93]. Я к орудию, зарядил... не закрою затвор, что ни делал... А три «опеля» разворачиваются... проклятье. Потом заметил... под рукояткой, в гнезде стопора, лед... успел сделать только три выстрела вдогонку. Среди убитых нашли раненого... едва ворочал языком. Километра два его несли, скончался.

Командир взвода управления подал знак своему помощнику — старшему сержанту Ибадову. Тот вынул из полевой сумки и передал лейтенанту немецкие солдатские книжки. Одну из них Глотов протянул политруку Кокорину и продолжал:

— ...вот документы пленного... а тут — других... все из штабной роты шестой танковой дивизии. Потерь взвод управления не имеет... Все!

Политрук Кокорин, оглядев разведчиков, стоявших поодаль, спросил:

— ...а ваши люди... еще двое... где? Изместьев, Воробьев?

— ...один повредил ногу, обувь неисправная... Я не стал ждать, оставил обоих перед речкой... Разрешите заняться... туалетом? — учтиво закончил лейтенант Глотов и принялся расстегивать воротник.

В свете задач, которые решала 4-я батарея, данные, добытые командиром взвода управления, не представляли особой ценности. 6-я танковая дивизия, штабная рота... Как попали принадлежавшие ей машины и люди на ничейную территорию? А части дивизии? Где они? Неизвестно... Пленный мог рассказать об этом, а солдатские книжки — без языка.

Но капитан Громов, когда услышал о результатах разведки, встревожился:

— ...шестая танковая дивизия? Так ведь она действовала гораздо западнее, в районе Борков! У чехословаков есть сведения... Значит, передвинулись... Пришлите лейтенанта Глотова и немецкие документы ко мне, — трубка щелкнула и умолкла.

Содержание приведенного выше разговора, как и всех последующих, объяснялось не только служебными отношениями, которые связывают на поле боя командиров — старшего с младшим. Были и другие, частные причины.

Дело в том, что подразделения противотанковых артиллерийских частей РГК (если они не решали самостоятельных задач) либо придаются, либо поддерживают пехоту и танки, — тех, кто находился непосредственно в соприкосновении с противником. Как в первом, так и во втором случае противотанкисты устанавливают связь с ними через посыльных, по радио или телефону.

Но в арьергардных боях, которые вели наши части, в условиях поспешного отхода многие уставные правила носили непостоянный характер и довольно часто не соблюдались. Так, в соответствии с первоначальными приказаниями, обе батареи 595-го ИПТАП РГК предназначались для поддержки 182-го гв. СП. Но со второй половины 7 марта они решали по существу самостоятельную задачу и в ее пределах взаимодействовали с чехословаками. Этим объяснялись и некоторые другие особенности положения, в частности, то, что 4-я батарея, если не принимать во внимание деятельность разведчиков взвода управления, поддерживала телефонную связь только с «Колодой» — так именовался НП заместителя командира полка.

В 13 часов оттуда поступил запрос: вижу ли я немецкие танки, которые шли на Соколове? Не закончив передачу ответа, телефонист протянул мне трубку.

— ...кажется, немцы намерены атаковать чехословацкую оборону за речкой, — сообщил Громов. — Что вы скажете?

В южном направлении я наблюдал только ориентир номер 7 — крест и часть купола соколовской церкви. Естественно, не видел того, что происходило за гребнем укрытия.

Над Соколове рвались бризантные снаряды. Немецкие батареи с закрытых позиций обстреливали чехословацкую оборону. Огонь усилился. У ориентира номер 7 взметнулось облако, и купол церкви исчез в дыму.

Вдруг выстрелы с открытых позиций. Часто, один за одним. Семь, восемь, десять. Из леса открыла огонь гаубичная батарея.

Прошло немного времени. Телефонист позвал к телефону.

— ...около полутора десятка танков и бронетранспортеры подошли к переднему краю... Чехословаки подбили три танка. Фрицы поворачивают обратно... Наскок какой-то, не похоже на правду. А у вас как? — закончил вопросом Громов.

В секторах 4-й батареи уже в течение получаса взлетали ракеты сериями и в одиночку и гасли за снежным гребнем. В лесу «Волчий» и левее, где утром в небо тянулись дымы, отмечается оживление. Ползают танки, машины. Дальность шесть-семь километров. Немцы что-то замышляли.

— Да, чехословаки также обратили внимание, — подтвердил Громов. — В направлении «Волчьего» я мало что вижу... только синяя полоска... Глотова задержу ненадолго. Все.

И снова к телефону...

— Говорил с начальником штаба чехословацкого батальона, — начал Громов, — отбитая атака подняла настроение наших друзей. Думаю, это... пробный выпад. Немцы явились, чтобы ознакомиться с обороной... Нужно ждать серьезной атаки... По сведениям, поступающим к чехам, противник обошел Тарановку. Один полк шестой танковой дивизии после занятия Борок и хутора Первомайского выдвинулся к железной дороге... Обнаружены части сорок четвертой пехотной дивизии. — Спустя минуту Громов дополнил сообщение. — Данные о шестой танковой дивизии... переброшена с запада... в обычных штатах, три полка и дивизионные части... насчитывается около двухсот танков и штурмовых орудий... Немцы получили в Тарановке первые уроки и, кажется, кое-чему научились... Ясно, машины штабной роты заехали в хутор Глубокий не случайно, даже если предположить, что заблудились... Что нового у вас?

Телефонист, поддерживающий связь с заместителем командира полка, обращался ко мне с этим вопросом через каждые десять минут. Продолжалось так довольно долго. И вот...

— Ориентир номер пять, влево десять... выше шесть... машина! — нарушил неожиданно тишину наблюдатель. — Отставить... танк!... Три, четыре, — он громко называл цифры.

Оставив стереотрубу, я взглянул, танков уже было 12, затем 17, 23... 28... 32... Они выскакивали из-за гребня и мчались по склону, оставляя позади облака снежной пыли.

— Огневые взводы... Внимание!.. Ориентир номер четыре, лес «Волчий»...танки! Телефонист!

Но телефонная линия, проложенная по обледенелой улице напрямик через дворы и огороды, может оборваться в самый неподходящий момент. Действовавшая доселе бесперебойно, связь прекратилась. «Колода» не отвечала.

А танки мчались, не сбавляя скорости. Фронт ширился. Снежное облако начало отставать и возвращалось к лесу «Волчий».

Дальность сокращалась. Гул уже слышался на позиции, и эхо вторило ему в ближнем лесу.

Я не собирался оттягивать момент открытия огня, оговоренный вчера при встрече с чехословаками. В первом эшелоне танки... Второй — смешанный, преимущественно бронетранспортеры... Массированная атака... Тот же стиль, что у Старой Водолаги. Нет, медлить больше не следует.

— ...дальность... три тысячи восемьсот. Наводить по головным... на подходе к рубежу ориентира номер пять... Огонь!

Грянули выстрелы. Сарай качнулся, сверху посыпалась солома, пыль. Сверкнув над рекой красными молниями, трассирующие снаряды унеслись вдаль, провожаемые напряженными взглядами наводчиков и командиров орудий. Слева начали стрельбу еще чьи-то орудия, с тыла — эрэсы. Пакеты хвостатых реактивных мин, с воем и скрежетом поднимаясь, исчезали в пасмурном небе.

На улице, во дворе полыхают вспышки, слышны обрывки команд. Серый дым со снегом и паром стелется понизу, окутывал сарай.

— Связь есть! — привскочил на своем месте телефонист. — К телефону!

— ...началась атака... Удар направлен на чехословаков... вижу, ваши орудия ведут огонь, — торопливо говорил Громов. — Темп хорош... не сбавлять. Все!

Относительно позиций 4-й батареи танки шли облически^[94] с открытым левым бортом и максимально вытянутым силуэтом. Интенсивность огня не слабела, трассирующие снаряды летели по два, три и четыре в ряд. Наводка производилась наскоро. Нельзя терять ни секунды!

В секторе стрельбы 4-й батареи уже отмечено три прямых попадания. Один танк дымил, корму другого тоже лизало пламя, третий завалился на борт.

А лавина неудержимо катилась вниз к «Шраму». Фланги все больше отставали. Выпирал дугой центр. Овраг должен разделить этот бронированный поток... И вот одна часть атакующих стала принимать влево, другая — двадцать шесть танков — поворачивала к ориентиру номер 6. Второй эшелон опередил дымный шлейф и, повторив маневр, начал прижиматься к танкам. Дистанции сокращались до двух делений прицела.

Впереди и позади этой массы рвались фугасные гаубичные гранаты и эрэсовские мины второго залпа. Среди черных воронок застыли неподвижно два-три танка. А над оврагом «Шрам» скрещиваются в снежной мгле и разлетаются в стороны рикошетирующие снаряды ИПТАПовских орудий.

Дальность — 2800 метров. Выскользнув из ствола, красная трасса ударила в снег, другая, вспыхнув, вонзилась в борт танка^[95].Но что это? Силуэты стали уменьшаться... танки будто ныряли куда-то, и башня погружалась в снег.

— Карту!

Вот он, ориентир номер 6... Левее и ближе — бугор, обратные склоны...

Первая волна атакующих скрылась в углублении и для орудий 4-й батареи стала недосягаема. Следовавшие за ней бронетранспортеры явно прибавляли скорость. Один из отставших, настигнутый снарядом, круто взял в сторону и, взвихрив пыль, перевернулся вверх колесами^[96].

В следующую минуту все, что двигалось, исчезло с глаз. За бугром взмыла ракета, и гирлянды разноцветных огней озарили серое небо. Да... Это сигнал. Сближение завершено — начиналась решающая фаза атаки.

А тут беда! Не только от орудий, но и отсюда, с трехметровой высоты НП, где установлены приборы, кроме дымной тучи и следов, оставленных гусеницами на снегу, я ничего не видел. Нужно принимать меры. Телефонист! Передать на «Колоду».

— ...они атакуют Соколове. Но может последовать еще один удар в вашем секторе... после... по боевым порядкам сто восемьдесят второго гв. СП и через Тимченков на Мерефу. Я меняю НП... перехожу на крышу дома... Тут сто метров, — в ответ телефонист повторил слова Громова.

— Стой!

Неужели я должен прекратить огонь? Бездействовать в праздном ожидании в то время, когда там, в мертвом пространстве, полсотни танков, изрыгая огонь из своих длинноствольных пушек, обрушились на чехословаков?!

Над Соколове сгущался дым, гул и грохот стоял непрерывный. Звонко били танковые орудия, захлебываясь, стучали пулеметы, и слышался зловещий скрежет рикошетов.

Огневой налет, начатый немецкими батареями по Миргороду, усиливался. Снаряды рвались посреди улицы, между орудиями, во дворах и на опушке леса, где стояли «катюши «.

Телефонист нажимал кнопку зуммера, взволнованно взывал к «Колоде», но она не отвечала.

Что происходит в Секолово? Это будоражило души всех, кто был на чердаке и у орудий. Наши братья, только пришедшие на фронт... и вот первый страшный удар! За речкой десять орудий и три-четыре сотни пехотинцев один на один с бронированной армадой, превосходящей эти силы в десять раз. Огонь и гусеницы танков обрушились на полевые укрепления, круша и сметая все перед собой...

Я не узнавал своих людей. Никто, казалось, не слышал разрывы снарядов. В безмолвии, обратив горящие взоры на юг, они, подобно язычникам, будто взывали к старым славянским богам не оставить чехословаков в их тяжкий час.

Что же с «Колодой»? Связи не было. Телефонист скатился по лестнице и пропал в дыму.

— Ориентир номер два... ближе четыре... черный дым... частые разрывы снарядов, — доложил наблюдатель.

Примерно на середине расстояния между лесом «Волчьим» и хутором Тимченков лежит небольшая роща — «Эвкалипт». Перед нею — брошенная кем-то колонна: семь машин, занесенные снегом. Одна — в черном полукруге копоти — стояла отдельно и внесена в схему ориентиром под номером 2. А ниже — стрелковые ячейки боевого охранения 182-го гв. СП, оставленные вчера во второй половине дня. Те, кто занимал их, отошли на южный берег Мжи к зарослям, которые тянулись полосой от рощи «Эвкалипт» через пойму речки к хутору.

Мины и снаряды, о которых сообщил разведчик, ложились среди ячеек. Дым, смещаясь к «Эвкалипту», затягивал луг и крайние хаты хутора Тимченков.

Вслед за этим на опушке леса «Волчий» появились девять самоходных орудий и, ведя огонь, двинулись развернутым фронтом вперед. За ними шли двенадцать бронетранспортеров. Самоходки останавливались, делали один-два выстрела и ползли дальше.'

По ним начала пристрелку батарея, стоявшая в лесу за хутором Тимченков. Снаряды отклонялись. Стреляющий, кажется, не сумел вывести разрывы на линию наблюдения и перешел на батарейные очереди. Но они беспорядочно ложились в стороне.

В районе ориентира номер 2 атакующие перегруппировались. Четыре самоходных орудия, заняв позиции среди сожженных машин, начали обстреливать рощу «Эвкалипт». А остальные...

— Внимание... четвертая батарея... ориентир номер два... сожженная машина отдельно от других... самоходные орудия и бронетранспортеры... дальность четыре тысячи четыреста...

Когда противник войдет в зону воронок, чернеющих на снегу, орудия 4-й батареи откроют огонь.

Пять самоходок и бронетранспортеры продолжали движение. Заняв вчерашние позиции охранения, они остановились в ложбинке, углубленной снежными наметами, и рассредоточились.

В Соколове бой тем временем достиг высшего напряжения. Грохот орудий, стук пулеметов не затихали ни на мгновение. В густых облаках серо-белого дыма взлетали ракеты. Выглянул ненадолго купол церкви, справа несколько крыш.

— «Валет-четыре» слушает! — выкрикнул телефонист и торопливо протянул мне трубку. Говорил Громов:

— ...они ворвались в Соколово... Единоборство чехословацкой пехоты и немецкой брони длится больше получаса. Все орудия за речкой выведены из строя... Вояки полковника Свободы сражаются с яростью, унаследованной от вендов — своих древних предков... Недаром они носят эмблему льва. Немцы овладели первой траншеей лишь после того, когда погиб последний ее защитник... Да, сражаться, имея гранаты и ружья... трудно... Но чехословаки не уступают. Борьба за церковь продолжается...

Оставаясь под впечатлением чувств, которые владели моими людьми, я спросил Громова: есть ли связь с командиром чехословацкого батальона?

— ...он перенес свой командный пункт в Артюховку. Не могу никак дозвониться, снаряды сыплются со всех сторон. На НП мы только вдвоем... разведчик и я. Весь остальной персонал... телефонисты, ординарцы, Глотов, санинструктор Люся... на линии, не успевают вязать узлы...

Что же все-таки происходит на участке Соколово?

— ...большая часть деревни... — отвечал Громов, — потеряна... Но господствующая позиция у церкви и дома вокруг... в руках чехословаков...

Почему к ним не направляется подкрепление? Что можем сделать мы? Чем занят «Валет-1»?

— Свяжусь... узнаю, — отвечал Громов, — нока нужно оставаться на месте... Первая батарея в Артютовке с той же задачей, что и у вас... обеспечивает левый фланг чехословацкой обороны.

Ночью со стороны хутора Гонтарь отошли наши танки. Где они? Глотов говорил: на северном берегу их больше двух десятков.

— ...да, танки тут... почему не переправляются? Не знаю... Наверное, есть причины... А у вас как?

Из леса «Волчьего» самоходные орудия я бронетранспортеры ведут атаку в направлении рощи «Эвкалипт». Продвижение вроде приостановлено. Не знаю, надолго ли...

— В Соколове немцы, кажется, застрянут... но не исключено, что попытаются вырваться из объятий чехословаков и тогда на Мерефу... Далеко ли от «Эвкалипта» самоходки? — интересовался Громов.

— Ориентир номер два... — начал наблюдатель. Вернувшись к своему месту, я оглядел бугор. Самоходки оставили укрытия и приближались к «Эвкалипту». Немецкая пехота двигалась россыпью позади. Артиллерии сопровождала атаку плотным огневым валом. Разрывы все больше опережали самоходки. Дым заволок уже рощу и прибрежные заросли. У ориентира номер 2, среди сожженных машин, сверкают языки пламени. Самоходки перешли на непрерывную стрельбу.

Командир батареи с позиций за Тимченковом, не сладивший в первую пристрелку со своими огневыми взводами, снова открыл огонь. Снаряды падают в самых случайных местах. Только два легли более или менее удачно, наставив залечь немецких пехотинцев.

Послышались выстрелы справа позади. Судя по звуку, полковые орудия. Разрывы стали ложиться в районе цели. Немецкая пехота залегла и дальше двигалась перебежками, оставляя позади убитых.

На пути самоходок вздыбила снег очередь гаубичной батареи. Одна, другая, третья. Кто-то ставил НЗО. Самоходки начали маневрировать, все больше принимая вправо, пехота перешла на беглый шаг. С береговых зарослей строчат пулеметы 182-го гв. СП.

Противник вышел на опушку рощи «Эвкалипт». Самоходные орудия, поддерживавшие атаку с места, двинулись вперед. За ними последовали и выжидавшие в укрытии бронетранспортеры. Уклоняясь от гаубичных снарядов, те и другие срезали угол. Вот-вот выйдут на рубеж открытия огня 4-й батареи.

Орудийные расчеты ждали этого момента. Людей не отвлекали немецкие снаряды, прилетавшие с запада. Кружа раскиданную — солому, разрывы грохочут то в одном, то в другом месте.

Время близилось к вечеру. Я не знал того, что произойдет дальше, и не хотел привлекать к стрельбе все свои орудия. Девять самоходок и батальон пехоты... Едва ли противник решится форсировать речку на участке хутора Тимченков. Но как знать? Самоходные орудия, оставив пехоту, могли повернуть на юг, и тогда они пройдут под стволами 4-й батареи.

Только третье орудие послало шесть снарядов. Пять срикошетировали — часть на недолетах, другая — перелетела. Шестой: снаряд попал в цель — прошитый бронетранспортер замедлил ход и загорелся^[97].

Открыли огонь прямой наводкой чьи-то орудия из Тимченкова. На опушке рощи «Эвкалипт» они подбили самоходку.

Начинало темнеть. Немецкая артиллерия прекратила обстрел хутора Миргород. Не слышно орудийного грохота в Соколове, но пулеметная стрельба не затихает. Очереди трассирующих пуль веером рассеивались в вечернем небе.

Расчеты 4-й батареи получили возможность отойти от орудий. Те, кто провел все эти часы на НН, прыгали вниз, в проемы между стропил оголенной крыши сарая.

С момента последнего разговора с «Колодой» связи, исключая три коротких периода, не было. Я отошел от сарая. Зазуммерил телефон.

— «Валет-четыре» слушает, — отвечал телефонист, — есть позвать командира батареи-.

Нужно возвращаться обратно на чердак. В трубке — голос капитана Громова.

— Полковник Свобода отдал приказание первой роте оставить Соколово и отойти на северный берег речки Мжи. Надпоручик Ярош... — Громов помолчал и закончил фразу, — погиб... потери тяжелые... А в вашем секторе?

За речкой в направлении «Шрам» спокойно, вроде бы противник прекратил обстрел района позиции.

— Как дела у правого соседа?

Боевое охранение 182-го гв. СП отошло к хатам Тимченкова. Самоходки заняли рощу «Эвкалипт». Пехота продвинулась в заросли и там остановлена.

Каково положение на участке Соколове в данный момент?

— ...происходит эвакуация раненых... Похоже, немцев не слишком радует успех. Часть танков ушла на Змиев... посмотрим, что' дальше будет... лейтенант Глотов свободен... отправляю к вам. Вы обедали? Пришлите пять-шесть порций ко мне.

На чердак поднялся политрук Кокорин.

— Пора поесть. Пойдемте... тут двести шагов. Ибадов позовет, если будет нужда, — предложил замполит.

Обед приготовлен в хате, где я спал прошлую ночь. Едва каптенармус расставил котелки, вошел лейтенант Глотов. Весельчак, поэт и неистощимый оптимист был мрачен. Доложив о прибытии, он обвел взглядом комнату и остановился у порога.

— Товарищ лейтенант, садитесь к столу, — пригласил его Кокорин.

Глотов молча подошел и опустился на скамейку.

— Товарищ политрук, — вздохнув, проговорил Глотов, — жаль чехов... По-братски говорю... когда начался огневой налет...

— О чем речь? — прервал Глотова старший лейтенант Никитин. — Наши союзники первоклассные воины, и с этого дня настоящие фронтовики...

— Солдат судит своих собратьев по внешнему виду... Встречают, как говорится, по одежде... — отвечал Глотов. — Воинские достоинства чехословаков я знал еще вчера... Да жаль... военная судьба сурово обошлась с достойными людьми...

— ...он и в самом деле подавлен, — приподняв над столом лампу, сказал Никитин. — Эй, парень, уж не понравилась ли вам красивая чешская телефонистка? Костыренко уверяет, что не видел ничего подобного... а ведь он человек женатый.

— Оставьте шутки, Никитин! — потребовал замполит. — Лейтенант Глотов! Первый отдельный чехословацкий батальон оборонял вверенный ему небольшой участок на огромном советско-германском фронте. Люди этой иностранной воинской части показали, что они способны сражаться рядом с нами... При том соотношении сил, которое сложилось сегодня, чешские воины добились выдающегося успеха...

— Да, разумеется... Я говорю о человеческих чувствах... Жаль потерянных жизней, — продолжал, грустно оглядывая стол, Глотов.

— Гм... понимаю, — замполит поднялся и, опустив на плечо лейтенанту руку, продолжал. — бы... русский, и поэтому встретили чехословаков, как гостей... Желание хозяина приветствовать иностранцев, родственных по крови, свойственно нашему народу... Не надо огорчаться. Врагу не удалось унизить наших чехословацких союзников. Я горжусь доблестью их духа!

За столом наступила тишина.

— ...когда нагрянули танки... — заговорил снова Глотов, — я прокладывал в тот момент линию в Артюховку... Орудия на южном берегу стреляли метко, особенно... батарея из тысяча двести сорок пятого ИПТАП... четыре танка задымили сразу... другие остановились и начали бить с места. Новая волна подкатила к хатам, потом броневики, автоматчики... заработали пулеметы чехов... Танки расстреливали пулеметные точки... чехословаки отбивались автоматами да гранатами. Несколько танков с огнеметами поджигали дома, потом окружили церковь, а позади в траншеях бой не затихал... Стрельба на окраинах Соколове не прекращалась и тогда, когда я сматывал кабель. Капитан Громов говорил мне, что связь с 1-й ротой была потеряна еще до того, когда полковник Свобода отдал приказание оставить Соколове. По-видимому, те, кто не знает об этом, продолжают удерживать свои позиции.

— Да, они сражались не на жизнь, а на смерть, — согласился политрук. — Воины полковника Свободы преодолели много препятствий на своем пути, пришли сюда, чтобы бороться вместе с нами за свободу порабощенной Чехословакии... Их поддерживает... — замполит умолк, привлеченный шагами за окном.

Раздался стук в дверь. На порог взошел старший сержант Ибадов.

— Товарищ старший лейтенант, разрешите доложить? К «Эвкалипту» прошли восемь танков или самоходок... на берегу началась стрельба... — доложил помкомвзвода.

Я вернулся на чердак. Полудугой охватив Мерефу, лес «Волчий», Соколове и холмы на юге, взлетали ракеты. Багровыми факелами светятся в темноте самоходка перед «Эвкалиптом», бронетранспортер и, отмечая путь массированной атаки, пять из одиннадцати подбитых на склоне танков и бронетранспортеров. Но где же те, что вызвали тревогу?

— ...сейчас только укрылись среди деревьев... вот... вот... пламя выхлопной трубы, — наблюдатель указал рукой в направлении, куда развернут объектив буссоли.

На фоне вечернего неба в отсветах горевшей самоходки темнела роща. Порывы северо-западного ветра доносили глухое урчание двигателей.

Откуда явились эти восемь танков... или самоходок?

Наблюдатель ефрейтор Плюхин утверждает, что колонна, насчитывающая восемь единиц, пришла со стороны очагов свечения в районе оврага «Шрам». Ефрейтор Ранмов, дежуривший у стереотрубы, показывал, что танки пришли из леса «Волчий».

Противник подбрасывает подкрепления для подразделений, действовавших в направлении хутора Тимченков, за счет вторых эшелонов, или же он использовал резерв, который высвободился после захвата Соколове?

Этот вопрос для командира батареи в моем положении далеко не риторический. Желание установить истину привело меня на позиции. За полем боя помимо разведчиков следят также командиры дежурных орудий и наводчики. Я опрашивал их, когда прибежал телефонист.

— ...вызывает «Колода», срочно, — запыхавшись, доложил он.

Возле лестницы меня встретил хозяин двора, бормоча сожаления по поводу разрушений, причиненных сараю. Постройка, действительно, пострадала и не годилась для своей цели. Но... есть ли смысл на ночь глядя менять НП? Однако оставаться с голыми стропилами над головой связано с неудобством. Отсутствует маскировка. Пронизывающий ветер ;гулял у приборов. Разведчики пытались укрыться от стужи, натянули плащ-палатку, но брезент совсем не то, что слой соломы. Углы хлопают под ветром в темноте, дует со всех сторон...

Высунувшись из-под трофейного венгерского тулупа, дежурный телефонист подал мне трубку.

— Полковник Свобода выражает признательность за поддержку. Мы уходим. «Валет-четыре», для вас... отбой! — быстро говорил Громов. — Подавайте команды, я подожду. — И продолжал через минуту: — Старший лейтенант Баженов доставил приказание... что-то там произошло... наш полк срочно перебрасывается в Харьков^[98]. Приготовьте карту... «Валет-четыре»! Ваш маршрут движения... Миргород, Мерефа, хутор Высокий, Филиппов, Липовая Роща, дальше западная окраина города, называется Холодная Гора, Богодуховское шоссе и дальше хутор Залютино, вы видите?

Южнее пустырь, за ним в стороне от шоссе отдельный дом, — Громов продул микрофон, — для вас, «Валет-четыре», район открытых позиция на юг от Залютино... отдельный дом, следите по карте... там, где сблизились горизонтали, есть? Ваша задача... обеспечить прикрытие шоссе со стороны хуторов Минутка и Подворки. Готовность к открытию огня... ровно к часу девятого марта. После занятия позиций немедленно выслать разведку и выяснить положение на рубеже Подворки... Песочек. Инженерное оборудование на ваше усмотрение... Готовность маскировочных работ... к рассвету. По прибытии установите связь с другими подразделениями в районе Залютино и Залвмсин Яр, если их обнаружите. Остальные указания... на месте. Сейчас... сверяю время... двадцать один час двадцать семь минут. Движение начать через десять минут.

Заместитель командира полка нетерпеливо отжимал клапан телефонной трубки, слушая о дозорных, патрулировавших берег. У меня в кармане чехословацкий хронометр. Как быть? До Артюховки не менее пяти километров.

— Хронометр?.. Я уже попрощался с чехословаками, — с досадой проговорил Громов. — Что же делать? Подождите... Здесь рядом был промежуточный узел связи, может, удастся вызвать.

Прошло не менее пяти минут, прежде чем раздался сигнал зуммера.

— «Валет-четыре», полковник Свобода оставляет хронометр в нашем полку на память противотанкистам за участие в церемонии боевого крещения чехословацкого батальона, — объявил Громов несколько торжественно. — Вы когда выступите? Все, кажется... Связь прекращаю, — раздался щелчок, и шорох в трубке исчез.

На чердаке помимо двух телефонистов, ждавших, окончания разговора, и лейтенанта Глотова никого не осталось. Вернув трубку, я спрыгнул вниз на землю.

В темноте слышались нриглушенные голоса. Расчеты приводили орудия а походное положение. Скрипел катушкой сматывавший кабель телефонист. У ворот шла погрузка имущества взвода управления на машины.

В немецкой колонне

В 21 чае 40 минут 4-я батарея снялась со своих позиций в Миргороде. Меня, как и людей, сидевших по местам в автомобилях, занимала мысль о наших боевых друзьях на берегу речки Мжи.

Фронтовики не строили себе иллюзий относительно обстановки в районе Харькова. Конечно, успех, достигнутый чехословацкими воинами в позиционном бою, не нуждался в комментариях. Но для ведения маневренной обороны, наряду со стойкостью духа, необходимы еще много других предпосылок. Были ли они в тот момент? В условиях отступления чехословацкий батальон, как и всякую иную пехотную часть, когда она имеет дело с танками, ожидают тяжелые испытания, и никто из нас не думал, что встреча у Соколове не последняя.

Общее положение продолжало обостряться. Противник, пользуясь численным превосходством и выгодами оперативного построения, теснил наши войска, настойчиво стремясь к своей цели. Харьковский участок фронта на какое-то время стал главным театром войны. Ожесточенные бои не затихали ни днем, ни ночью. Наши измотанные полки, батальоны и дивизионы отражали непрерывные атаки с фронта, с флангов и тыла, сражались в перевернутых боевых порядках, отрезанные от соседей, в разного рода окружениях и полуокружениях.

11 марта около пятнадцати часов танки противника ворвались по Белгородскому шоссе в Харьков. Оборонявшиеся там батальоны 17-й бригады НКВД начали поспешно отходить^[99], запрудили Сумскую и прилегающие к ней улицы. Несколько танков и два бронетранспортера противника выскочили на площадь Дзержинского и открыли огонь.

595-й ИПТАП РГК был спешно снят с позиции на Богодуховском шоссе по личному распоряжению командующего артиллерией Воронежского фронта генерал-лейтенанта артиллерии Баренцева, руководившего обороной, и направлен навстречу противнику^[100]. Выдвинувшись к памятнику Шевченко, орудия 4-й батареи открыли огонь по Госпрому и близлежащим зданиям. После того, когда фашистские танки отошли, лейтенант Глотов выбил и автоматчиков^[101], 4-я батарея удерживала центр города, площадь Дзержинского до полудня 15-го марта^[102]. К тому времени Харьков был окружен со всех сторон.

Поставленный перед свершившимся фактом командир 595-го ИПТАП РГК майор Таран приказал оставить площадь Дзержинского и всем батареям сосредоточиться на юго-западной окраине города в районе пивзавода.

Восемнадцать часов тридцать минут. В служебном помещении, заставленном рядами стульев, собрались командиры батареи^[103]. Капитан Громов подал команду для встречи. Командир полка выпрямился, отодвинул лежавшую перед ним карту, вышел из-за стола.

— Вольно... садитесь. Товарищи командиры и политработники... — начал майор Таран своим хрипловатым, необычно глухим голосом. — Фронтовая дисциплина не различает ни лиц, ни рангов... Всякого, кто поступает против интересов службы по слабости духа или неразумию, ждет суровое наказание... пятьсот девяносто пятый ИПТАП РГК во всех обстоятельствах неукоснительно повиновался законам фронтовой дисциплины. Ни одна батарея, ни одно орудие не покинуло поле боя без ведома старших... Так было все годы войны, так будет и впредь. Командующий артиллерией фронта приказал мне удерживать центральную часть Харькова и не отходить без его разрешения... Но, тщательно взвесив мотивы требований командующего, я пришел к выводу, что старший из командиров, а таковым со вчерашнего дня являюсь я, руководящий обороной Харькова, не имеет права не считаться с реальными факторами в данной конкретной обстановке... По состоянию на двадцать четыре часа пятнадцатого марта помимо пятьсот девяносто пятого ИПТАП РГК в городе никого не осталось... Штаб артиллерийской группы обороны района Харькова отошел за Северский Донец, и радиосвязь с ним со вчерашнего дня из-за помех прервана. Последняя дорога, по которой поддерживалось сообщение, перерезана. Противник занял рубеж поселок Южный... Рогань... — Излагая детали обстановки, командир полка отметил, что части противника, блокирующие город, по-видимому, в ближайшие часы уйдут со своих позиций, поскольку сопротивление прекратилось. Затем он охарактеризовал состояние подразделений полка и начал ставить задачи. Управлять полком в прежнем организационном составе майор Таран не находил возможным. Полк расчленяется и должен действовать побатарейно. Командирам батарей предоставлялось право толковать обстановку и принимать решения, исходя из своего понимания воинского долга и присяги. Коснувшись дальнейших задач, командир полка сказал, что внешний фронт окружения отодвинулся, по его мнению, на восток, возможно даже к Северскому Донцу.

Командир полка вполне отдавал себе отчет в том, что говорил, и, глубоко потрясенный случившимся, тем не менее не утратил надежды. Всем, кому удастся выйти из вражеского кольца, он указал сборный пункт — город Купянск^[104].

— ...может быть, не увидимся... — продолжал майор Таран. — Я хочу воздать должное мужеству командиров и рядовых пятьсот девяносто пятого ИПТАП РГК... Благодарю вас за службу! Присущий вам дух является залогом того, что личный состав полка в этой чрезвычайной обстановке исполнит свой долг до конца.

Майор Таран умолк, ж в полупустом помещении наступила тяжелая гнетущая тишина. В узкие высокие окна падали лучи заходящего солнца. Командир полка хранил молчание, как будто страшился последствий принятого решения. Молчали и все присутствующие. Снаружи доносились выстрелы танковых орудий. Назойливо дребезжало оконное стекло.

Потом кто-то встал (кто именно — не помню) и обратился к командиру полка, спросив разрешения выйти. Стулья задвигались. Все, кто был в помещении, прощались друг с другом.

Я вышел из калитки. Напротив, под кирпичной стеной пивзавода, стояла в колонне моя батарея — два орудия^[105] на крюке у ЗИСов, окрашенных в белый зимний цвет, и два автомобиля — оба трофейные, принадлежавшие взводу управления. Люди понуро сидели по местам, прислушиваясь к выстрелам, которые раздавались все ближе и ближе.

Лейтенант Глотов, нарушив запрет, обрадованно вышел навстречу. Кончились невыносимые десять минут бездействия. Сейчас колонна двинется дальше!

Куда? Я не имел об этом ни малейшего представления, садясь в кабину. За домами громыхнул выстрел один, другой. Немецкие танки приближались со стороны центра города, где совсем недавно занимала ОП 4-я батарея.

Я не мог сосредоточиться и подать команду «Марш!». В юго-западном направлении, куда вела улица, батарею ждало то же, что и позади.

Оба мои орудия не пригодны к стрельбе. Жидкость из противооткатных устройств, продырявленных пулями, под бешеным давлением вытеснена при последних выстрелах в переулке Гиршмана. Ствол второго орудия не накатился и залег на полпути, поравнявшись дульным срезом с торцом люльки. Ручных гранат — ни противотанковых, ни противопехотных — в 4-й батарее не водилось: я не верил в это оружие и во избежание ЧП запретил получать гранаты со складов. В колонне — два ручных пулемета, карабины, автоматы. В баках автомобилей горючего — не более чем на 50 километров.

Водитель старший сержант Божок ерзал на сидении, поворачивая ключ зажигания. Красная лампа кнопки стартера в нижней части щитка приборов вспыхивала и гасла. Над нею за стеклом — шкалы, стрелки, надписи: вассер, оиль, ампер... 4-я батарея пойдет на юг, прямо по улице в сторону деревни Жихорь... Стрельбы там не слышно.

Пролетевшая с шумом и фырканьем болванка положила конец колебаниям. Я сошел на тротуар и передал по колонне решение, принятое командиром полка, назвал сборный пункт и порядок дальнейших действий для 4-й батареи, меры на случай встречи с противником.

Второй трофейный автомобиль занял место в хвосте, и колонна тронулась. Подмораживало.

Не знаю, что заставило меня вылезть в приоткрытую дверцу и оглянуться, но убежден, что это избавило 4-ю батарею и других от неприятностей, а может быть, и гибели. За автомобилем Глотова — он шел замыкающим — ползли полтора десятка тягачей и орудий.

Остановить... немедленно! Я вернулся в хвост колонны и сказал старшему лейтенанту Романову (1-я батарея шла вплотную за автомобилем Глотова), что требую соблюдать дистанцию, либо оставить колонну 4-й батареи: неровен час, выскочит танк, а тут — этакая орава...

Романов не стал спорить. Вышел из машины, спросил о моем намерении. Я избрал юго-западное направление в расчете на беспечность встречных немецких колонн и темноту.

Удивленный Романов некоторое время шел молча за мной, потом попрощался и побрел назад к своим орудиям.

Над пустынными улицами опускались сумерки. Мой автомобиль свернул в переулок, потом в следующий. Новый поворот вывел меня на улицу, посреди которой на удалении прямого выстрела стояли немецкие танки со стволами, развернутыми навстречу. Люди из экипажей сновали вокруг.

Водитель вывернул руль. Автомобиль пересек улицу, миновал угол дома. Подошло одно, потом другое орудие и замыкающий автомобиль.

Первая встреча с противником на пути из окруженного города явилась для людей 4-й батареи как бы предупреждающей и закончилась без стрельбы.

Но здесь, на страницах, посвященных чехословацкому батальону, я не стану рассказывать о приключениях 4-й батареи в ночь после оставления Харькова. Напомню только обстоятельства, предшествовавшие эпизоду, который связан со встречей у Соколове и отражает характер отношений между советскими и чехословацкими воинами.

* * *

...Стрелки показывали два часа ночи. 4-я батарея оставила русло речки и тащится с потушенными фарами по полю, в объезд Безлюдовки. Моя колонна увеличилась за счет орудия 3-й батареи, которое я вынужден был принять, когда обнаружил его в хвосте перед деревней Жихорь.

Люди в кузовах укрылись трофейным имуществом — немецкими плащ-палатками, огромными венгерскими тулупами и одеялами. Орудийные щиты завешены белым тряпьем и вместе со стволами завернуты рваной трофейной маск-сетью. Хотелось придать 76-миллиметровым пушкам хоть какое-то сходство со 105-миллиметровыми немецкими гаубицами.

Вынуты магазины из автоматов. Приняты и другие меры, которые должны исключить всякую возможность произвольной очереди. Люди 4-й батареи достаточно опытны и умеют, в случае необходимости, быстро изготовить к стрельбе свое оружие.

Автомобили ползут по полю вдоль железнодорожной насыпи. Команда из трех человек — уже в который раз — возвращается с одним и тем же известием: насыпь для автомобилей недоступна.

И вот новое сообщение: железнодорожный переезд, на который я возлагал надежды, занимает противник. 4-я батарея, продолжая следовать в восточном направлении, вышла на грейдер. Дорожное полотно подмерзло. Я намеревался продвинуться дальше и после поворота продолжить путь. Автомобиль поднялся на бугор. Внизу — огни... красные, целый ряд. Немецкая колонна! Съехать с дороги!? По сторонам — широкие заснеженные канавы... Повернуть обратно? Водитель притормозил.

— «Валет-сорок один»... Позади свет фар. За нами идут машины... Много, — передал по РБМ лейтенант Глотов из замыкающего автомобиля. — Как понял? Я «Валет-сорок три»... прием.

Водитель волновался и дергал руль, будто хотел замедлить то, что должно произойти. Красные огни впереди вдруг закачались, стали перемещаться. Вспыхнули фары, осветив орудия, тягачи, машины. Немецкая колонна пришла в движение, и 4-я батарея оказалась посредине между дивизионом 105-миллиметровых гаубиц и двумя десятками машин, которые заливали светом бугор позади.

На всех немецких тягачах горели габаритные огни. Время от времени они включали фары, освещая обочины, орудия, машины, окрашенные в белый цвет. В кузове с открытой полостью тента из-под одеял торчали солдатские головы в шапках.

— Товарищ старший лейтенант, немцы тоже ездят на трофеях, — полушепотом произнес сидевший позади ефрейтор Костыренко. — Глядите... перед стопятимиллиметровкой наши ЗИСы...

В хвосте 105-миллиметровое орудие шло без чехла, с оголенным дульным тормозом. Дежурное. Перед ним — две машины без тентов. Костыренко не ошибся. Кабина с прямыми углами, заднее стекло и длинный кузов выдавали нашу марку.

Приоткрыв дверцу, я оглядел шедшие следом мои орудия. Их освещали фары немецких машин, спускавшихся по грейдеру в лощину.

Никто не верил в спасительную силу маскировки. Катастрофа могла разразиться внезапно, при первой же остановке немецкой колонны. 4-й батарее грозила неминуемая гибель.

Как избавиться от наших враждебных попутчиков? Оставить место в чужой колонне, однако, оказалось намного труднее, чем занять его. Как только мой автомобиль сбавлял скорость, разрыв впереди увеличивался, и свет немецких фар в хвосте колонны делался опасно ярким.

4-я батарея миновала один перекресток, потом — еще один. Колонна немецких гаубиц замигала огнями и начала сбавлять ход. Вдоль обочин стояли толстые приземистые ветлы, за ними — черная пустота. Справа — неглубокий кювет, в ряду ветел — разрыв. Шедшее впереди 105-миллиметровое орудие приостановилось, рядом с тягачом появился немец, сверкнул луч фонарика, и орудие двинулось, освободив съезд.

Старший сержант Божок резко переложил руль, задние колеса заскользили. Мой автомобиль, едва не коснувшись 105-миллиметрового орудия, описал поворот и стал удаляться в темноту.

Немецкому командиру полагалось остановиться и подождать, пока пройдет мимо вверенное ему подразделение. Но возбужденный водитель только после третьего напоминания нашел в себе силы нажать тормоз. Я следил в приоткрытую дверцу за движением. Автомобиль Глотова сделал поворот и проследовал мимо, освещенный фарами немецких машин, заполнявших промежуток, оставленный 4-й батареей. Я захлопнул дверцу. Меня более не интересовала немецкая колонна. Прибавив скорость, мой автомобиль вышел вперед. В наушниках послышался шорох, потом — голос лейтенанта Глотова:

— «Валет-сорок четыре»! Что делать? Хочу выразить признательность. У нас не имеется с немцами общих сигналов. Это будет мучить мою воинскую совесть... Я «Валет-сорок три», прием...

Микрофонно-телефонная гарнитура висела у меня снаружи под воротником полушубка на шее. Телефоны глушили на близком расстоянии, я их отворачивал. Услышав, о чем речь, Костыренко недовольно пробормотал:

— И всегда он, лейтенант Глотов, со своими шутками... дойдет и до рукопожатий, когда не переправимся к утру через Донец... плутаем в этой проклятой темноте...

Мой ординарец подсвечивал карту, и по тому, как я обращался с ней, понял, что дело принимает скверный оборот. Я не мог сориентироваться и знал только то, что нахожусь севернее железнодорожной линии. Но этих сведений совершенно недостаточно для подразделения, ускользнувшего из-под вражеского конвоя, которому нужно во что бы то ни стало пересечь железную дорогу и двигаться еще неведомо сколько по территории, занятой немецкими войсками.

Наблюдая за звездами, я определил направление на восток. Движение продолжалось. 4-я батарея вскоре вышла на проселочную дорогу, которая привела к железнодорожному переезду.

Мерцавший в будке стрелочника огонек заставил остановиться. Но я пребывал в неведении не более пяти минут. Посланный к будке Костыренко нашел там своих. Пехотинцы, летчики, артиллеристы у раскаленной печки сушили валенки. По их словам, в селах — названий никто не знал — немцы. Только летчики отвечали определенно — Роганьский аэродром немецкие танкисты захватили вчера утром. Весть о прибытии колонны вызвала в будке радость и замешательство... Люди бросились к автомобилям. Но чем могла помочь ям 4-я батарея?

Кузова перегружены. Младший лейтенант Серебряков вчера на выезд из Харькова принял шесть раненых. В поле за Березовкой подобрали еще четырех...

С размещением удалось покончить. Двенадцать человек заняли места на орудийных лафетах. Но у 4-й батареи были заботы важней этой. Я не мог определить свое местонахождение и после раздумья решил не оставлять дорогу и двигаться дальше на юг.

Прошло еще четверть часа мучительной езды наугад. Водитель испуганно крякнул и затормозил. На обочине маячил силуэт машины. Колонна остановилась.

— ...наша зенитка и два «студебеккера», — сообщил Костыренко. — Никого нет... брошены.

37-миллиметровая зенитная пушка и тягач — «студебеккер» перегородили дорогу. Рядом еще машина. Вокруг разбросаны ящики со снарядами, имущество. В металлическом кузове «студебеккера» — след попадания болванки. В баках — горючее!

Пока водители перекачивали горючее из баков «студебеккера» в тягачи, лейтенант Глотов, уехавший вперед, передал радиограмму:

— «Валет-сорок четыре». Нахожусь на окраине населенного пункта. Жители говорят: немцы прошли вчера. Положение на другом конце села неизвестно... Я «Валет-сорок три», прием!

Автомобиль увеличивал скорость. Я знаю, куда ехать. Деревня называется Терновая. Человек, с которым беседовал Глотов, показал, что вчера, пополудни, на дороге со стороны Безлюдовки началась стрельба. В село вошли немецкие танки и машины, пятнадцать или двадцать. Часть их повернула к мосту через речку Уда, а часть ушла на восток.

Терновая... вот на карте. До Чугуева осталось километров двадцать. Но кто занимает это пространство? Нужно спешить. Чем раньше 4-я батарея придет на берег Северского Донца, тем больше шансов переправиться. А если противник уже вышел к Северскому Донцу? Зенитчиков, несомненно, настигли танки...

Люди подправляют одетые для маскировки трофейные палатки, готовились встретить наступление дня. Я садился в кабину.

— ...вчера, когда стемнело, — продолжал словоохотливый житель, — баба услышала голос... за воротами... на чужом языке. Я позвал соседа... чтобы помочь человеку, а он лопочет что-то, грозит оружием... не подходи, мол... напугал до смерти...

— На чужом языке... значит, немец? — спросил Глотов.

— ...кто его знает... В темноте не разглядеть... может, немец... или, как их называют, мадьяр...

— Любопытно, где же он... ушел?

— Куда ему идти... там и лежит... должно, помер уже... упокой господь его душу.

Посланный для осмотра старший сержант Ибадов вернулся и подтвердил сообщение жителя. Неизвестный в канаве был мертв.

— ...шинель вмерзла, не отдерешь... Ломик нужен, — закончил Ибадов.

Даже появление противника не заставило бы колонну двинуться с места, пока не установлена личность мертвеца. Кто он? Какой части? За документами -умершего вместе с Ибадовым отправились Глотов и Плюхин.

Окоченевшие люди ждали, сидя в кузовах. Сколько будет еще длиться канитель с мертвецом? Ефрейтор Костыренко убежал и тут же вернулся вместе с лейтенантом Глотовым.

— Товарищ старший лейтенант, жив он! — сообщил командир взвода управления. — Начали обрубывать лед... зашевелился. Где наш санинструктор?..

Вмешательство санинструктора Луковникова нисколько не ускорило дело. Немец — без всяких чувств, при последнем издыхании. Луковников не обнаружил ранений на его теле. По-видимому, замерз.

Но переговорить с ним есть возможность? Я готов был отправить санинструктора обратно, когда снова явился. Глотов. Немца освободили наполовину от ледяных пут, но ни одной бумажки при нем не нашли.

Что же, сам он уничтожил свое удостоверение личности или его унесли другие? Если так, то кто именно? Может быть, документы валяются поблизости в кювете?

— ...шарили вокруг, и никаких следов, — заявил лейтенант, — давайте заберем... Черт его знает, вдруг прикинулся... свидетель ведь... оставлять нельзя...

Устроить «свидетеля» оказалось не так-то просто. Мест в кузовах не было.

— Что с фашистом возиться... отправить и все... — предложил кто-то возле второго орудия, когда я в поисках мест осматривал кузов.

Снова голос лейтенанта Глотова.

— Товарищ старший лейтенант, это... чех. Плюхин нашел в кювете автомат, шапку... кокарда квадратная. Я не распознал шинель в темноте... а похожа... без петлиц, как у немцев, — Глотов повернулся и, мигнув фонариком, задержал луч. Разведчики опустили на землю завернутое в плащ-палатку тело.

Чех? Как он очутился здесь, один, в деревне, где прошли немецкие танки?

Был снова призван житель. Уяснив, что и повторный вызов не угрожает его жизни, крестьянин оглядел безучастно лежащего в свете фонарика человека и начал припоминать:

— ...вчера отступали... много... на машинах... наши солдаты шли. В полдень в лесу и за речкой стали стрелять... Что-то загорелось на дороге. Село захватили фашисты с танками. Перед вечером уехали...

Танки ушли, а после кто был в деревне? Пехота? Машины с орудиями? Какие?

— ...когда стемнело, слышал, шли... может, наши, может, фашисты... не скажу... не ручаюсь...

— В каком направлении? Много?

— В сторону Донца... сколько?.. Не знаю. Боязно, в лесу стреляли... То там, то там... небо освещают...

В стороне вспыхнула ракета. Мой собеседник вздрогнул, опустился на корточки.

Он знает одежду у немцев? А людей в шинелях коричневого цвета видел? Вот такого покроя, как эта?

— Нет, не припомню... Такие в Терновую вроде не приходили... — ответил житель и отошел.

Повторное обследование подтвердило уже имеющиеся данные. Это — чех. В кармане обнаружен жетон с номерным знаком. Санинструктор заявил, что пока чех жив, но не известно, сколько еще протянет. Он в бессознательном состоянии, и пытаться говорить с ним бесполезно.

Известие о том, что человек, подобранный в кювете, — воин полковника Свободы, быстро распространилось по колонне.

Нашлось для чеха и место, и теплый тулуп ссолдатского плеча. Его догрузили в кузов тягача 2-го орудия. Принесли флягу. Санинструктор пытался оживить беднягу трофейным ромом, но не сумел разжать стиснутых челюстей.

Лейтенант Глотов, фонариком подсвечивавший Луковникову, спрыгнул на землю и объявил во всеуслышание:

— Раз уж он не отдал богу душу тут…в этой ледяной канаве... значит, ждал нас... людей, которые спасут... я лучше знаю чехов, чем Луковников. Выживет, готов держать пари. Товарищ старший лейтенант, мы можем ехать. Разрешите подать команду «По местам»?

4-я батарея миловала крайние жаты и после двинулась в объезд деревни вниз к речке Уда.

Излишне соблюдать осторожность, когда до рассвета осталось не более двух часов. Автомобиль спускался с бугра. Боковые целлулоидные стекла «хорьха» сняты. Это необходимая мера — включать свет рискованно. Мы — слева водитель, справа я — ведем наблюдение. Морозный ветер обжигает лицо, забирается под мех полушубка. Слезятся глаза. Но все это пустяки. Я знаю, где нахожусь, и обретенное вновь ощущение почвы под ногами позволяло в какой-то мере ориентироваться, когда вокруг темнота и мрак. 4-й батарее остался единственный шанс выйти к переправе, и я не хотел потерять его.

Гудят двигатели. Я следил за картой. Избранная для объезда Тернового — села протяженностью в добрых пять километров — луговая дорога схвачена непрочным мартовским льдом. Застрянешь — и не выбраться. Досадно, но делать нечего — топографические карты не содержат сведений по состоянию путей сообщения, вызванном погодными условиями.

Мой автомобиль шел поверку. ЗИСовскне колеса — тяжелее. Тягачи ползут по ступицы в воде, с шумом и треском ломая лед.

Слева, там, где лежит деревня, взвилась ракета. На мгновение стал виден луг — плоская равнина, по краю образовался, заполненный водой и льдами, канал — я полукилометровый отрезок впереди, отделяющий колонну «т зарослей, у подножия холмов.

Головной автомобиль с ходу проскочил барьер, возникший вследствие колебания уровня талых вод. Но для ЗИСов с орудиями нагромождение лада явилось серьезным препятствием. Орудию из 3-й батареи удалось преодолеть барьер только с помощью людей, собранных со всех машин.

Растительность, напоминавшая в свете ракет кустарник, в действительности представляла собой участок леса на склонах бугров по северному берегу реки Уды. Едва заметная дорога петляла среди деревьев. Автомобиль прокладывает колею в рыхлом снегу на просеке, где с прошлого года не ходили, кажется, не только повозки, но и люди.

В лесу — темень. Скользкий наст ломался. Ноги грузнут в снегу. За мной бежит Костыренко, следом еще двое перед радиатором «хоръха» в роли поводырей.

Слева взлетела ракета. Черные косые тени прыгают по снегу, ложатся поперек карты. Костыренко подсвечивает лист фонариком. Уже нет никаких примет дороги.

Положившись на карту, я повернул в поле, и колонна двинулась по снежной целине. Стоп! Железнодорожное полотно. Снова — «Два… три… взяли!» Тягачи один за другим перевалили через насыпь. И вот под колесами грейдер — он не выходил из моей головы ни на мгновение с момента прибытия в Терновое. И не только моей.

Людям в колонне запрещено вступать между собой в разговоры. Запрет необходим для поддержания воинского порядка в условиях обстановки, требовавшей особой осторожности. Но чувства, волновавшие солдатские души, выше рассудка. Как только автомобиль, переехал кювет, все, кто сидел за моей спиной, облегченно, вздохнули.

До Чугуевского моста осталось километров семнадцать. И еще одно дефиле — опасная узость в виде населенного пункта.

Близился рассвет. Первые признаки улучшения видимости я заметил на грейдере. Шуршание колес, тревожившее водителя, вызвано состоянием колеи. Обледенелое полотно было испещрено траками. Многие гусеницы прокатились здесь после захода солнца, может быть, вечером или ночью, потому что дорожное крошево, густо припудрено порошей. Где же танки, отутюжившие зимний ухабистый грейдер?

Представление об этом можно было получить, если обратиться к карте. Я читал все, что нанесено в квадратах, лежавших на пути 4-й батареи, и в воображении рисовался местный ландшафт, высоты и склоны, овраги и ручейки, дорога и населенный пункт.

Танки... либо они ушли к чугуевскому мосту, либо ожидают, остановившись в деревне, поддержку, может быть, ту самую колонну, в составе которой 4-я батарея двигалась в течение семнадцати минут.

— ...там село, — проговорил Костыренко и запнулся, — ... по нашей дороге вроде танки проехали.

За снежным гребнем возвышались крыши хат деревни Покровка. Что же предпринять? Обращаться к жителям? Только время потеряю... И скажет житель лишь то, что мне уже известно... Совсем светло! Обойти Покровку? Справа железная дорога. На другой стороне села заснеженные бугры с крутыми склонами. В лощинах рыхлый снег, под низом вода. Тягачи увязнут, как за Безлюдовкой... Прямо!

В тот ранний час жители Покровки спали. На улице все заиндевело — заборы, деревья, соломенные крыши, даже стены хат. И нигде — ни одного человека!

С треском ломался лед в придорожных лужах. На повороте мой автомобиль заскользил. А когда водитель выровнял руль, я увидел танки. Целая колонна. Стоят впритык один к другому, забрызганные до самых башен желтоватой замерзшей грязью.

Три танкиста в коричневых тулупах глядели, вытаращив глаза. Автомобиль брызнул льдом и пронесся мимо. Черные кресты на башнях мелькали в двух шагах раз за разом, сливаясь в одной полосе с обожженными длинными орудийными стволами.

Улица поднималась в гору. Оглянувшись, я пришел в ужас. Вместо тягача позади катилось непроницаемое серое облако. Темный бесформенный предмет отскочил, кувыркаясь, к танку. В клубах пара явился и пропал белый борт, полуопрокинутое на колесо орудие. В наушниках послышался голос:

— «Валет-сорок четыре»! У них тревога. Сейчас откроют огонь... Если можно, увеличьте скорость! Я замыкаю. Разрешите дать очередь? Я «Валет-сорок три», прием!

Закончив передачу ответа, я снова выглянул в дверцу. ЗИСы на подъеме теряли скорость. Из хат бегут экипажи. Немец карабкался по броне к люку. Над двумя или тремя танками задымили выхлопные трубы. Сверкнуло пламя. Раз, другой. Болванка ударила в мерзлый грунт обочины и улетела в сторону.

За первыми выстрелами последовали другие. Но я уже не видел — ни вспышек, ни танков. Мой автомобиль мчался под уклон. За ним без всякой дистанции — тягач, другой носился выброшенный из колеи вместе с орудием по всей ширине улицы.

— «Валет-сорок четыре»! Ушли, вроде, все. Я на гребне. Два танка выдвинулись... Вдруг подымутся на гребень и начнут щелкать. Жалко, на станинах никто не усидел... Я «Валет-сорок три», прием!

Промелькнуло окно крайней хаты. Дальше дорога открыта. Только справа на карте обозначена лощина. Может быть, я успею проскочить и укроюсь, но остальные!!! 600 шагов заснеженного поля...

Взглянув на меня, старший сержант Божок переложил руль. Автомобиль перескочил кювет, струя колючей крупы ударила в лицо. В снежном вихре позади не разглядеть ни тягачей, ни орудий.

По бугру полз танк. Взметнулся факел выстрела. Танк послал одну болванку, другую, третью, потом ударил осколочными. Снаряды легли за лощиной, рассеяв конусом осколки.

Автомобиль Глотова — я считал его пропащим — в снежном вихре вынырнул вдруг и, сделав немыслимый разворот, затормозил перед орудийным стволом. 4-я батарея достигла склона, не наблюдаемого в танковый перископ.

— «Валет-сорок четыре»... у тягача струится пар... ЗИС второго орудия просел на левый борт... у меня горючего на десять километров. Я «Валет-сорок три», прием!

Эту радиограмму я принял, когда уже был на другой стороне ручья Студенок. Под колесами стелется дорога. Два-три заброшенных домика с зияющими провалами окон торчат за обочиной. Покровский холм остался позади. Остался позади и провал — незамерзающая в морозы предательская колдобина на склоне, едва не затянувшая первый тягач вместе с орудием в глубины земли.

* * *

В утренней дымке показались строения Чугуева. Справа — длинный крутой овраг. Ниже, вдоль дороги, в самом конце спуска — хаты, над трубами вьются дымки. Было восемь часов.

Из зарослей, которые покрывали пространство за обочиной, выбежал солдат, вскинул руку, требуя сбавить ход. К нему присоединился еще один. Пришел лейтенант. Колонна остановилась. Наконец-то я мог позволить людям сойти с мест, снять декорации: камуфлированные палатки и всякий трофейный хлам, выставленный для отвода немецких глаз.

Лейтенант из наблюдательного пункта, расположенного в зарослях, рассказал о положении в районе Чугуева. Двухорудийная батарея пушечного артиллерийского полка, к которой он принадлежал, выдвинута на противотанковые позиции и прикрывала дорогу со стороны Покровки.

Пока продолжался обмен сведениями, лейтенант Глотов, младший лейтенант Серебряков, замполит 3-й батареи политрук Дмитриев успели произвести осмотр своих машин. Неисправность одного из тягачей устранить не удалось, но двигатель еще мог работать.

— ...здесь был представитель штаба артиллерии Воронежского фронта, только уехал... — сообщил лейтенант, — Осматривал наши позиции, приказал направлять к нему всех, кто едет со стороны Харькова...

Лейтенант усадил ко мне в автомобиль проводника, и колонна тронулась. Из-за угла хаты угрожающе глядел ствол 152-миллиметровой пушки-гаубицы. Другое орудие развернуто на противоположной стороне улицы. Рядом — штабеля ящиков со снарядами. У массивных станин притопывали озябшие дежурные номера орудийных расчетов.

Развитие событий, однако, опередило движение моей колонны. Со двора дома, куда указал проводник, вырулил небольшой автомобиль под тентом — «виллис». На командирском сиденье я узнал Прокофьева, моего прежнего командира и сослуживца по 2-й и 5-й батареям 595-го ИПТАП РГК. На радостях мы обнялись. Я доложил о состоянии 4-й батареи, о том, что произошло вчера и сегодня по пути к Чугуеву.

— ...говорите, у вас, кроме этих, есть еще два орудия? — спросил Прокофьев.

Да, те, что повреждены на площади Дзержинского… С ведома командира полка я отправил их сюда в Чугуев.

— Вы уверены... орудия прибыли?

Думаю, да... Дорога до вчерашнего дня была открыта.

— Местонахождение их установлено?

Это нетрудно сделать. Стоит послать человека в условленное место. Наш обычай свят.

— О, не так уж плохо. Пять орудий... Теперь у нас есть основания причислить пятьсот девяносто пятый ИПТАП РГК к списку частей, которые вырвались из окружения, — повеселевший Прокофьев сообщил, что для прикрытия моста через Северский Донец развернуты два артиллерийских полка.

В моей колонне около десяти раненых... Как поступить с ними?

— ...тыловые учреждения на восточном берегу, — продолжал майор Прокофьев. — Я задержу вас недолго... Пойдете на Купянск, передадите по пути раненых. Можете сослаться на меня. Да... принесли первую весть из Харькова, — Прокофьев улыбнулся. На его плечах — новые командирские погоны, только введенные в обиход. Прокофьев был третьим лицом, кого я видел в обнове. — Новые символы службы? Да... нам вернули погоны. Верховный Главнокомандующий определил срок: в течение двух месяцев заменить войскам на фронте знаки различия.

Майор Прокофьев оглядел зорким взглядом мою батарею и принял деловой вид. Он, старший сотрудник оперативного отдела штаба артиллерии Воронежского фронта, сопровождает командующего артиллерией и по его поручению занят в данный момент выяснением участи, которая постигла 595-й ИПТАП РГК.

— ...с четырнадцатого марта командующий артиллерией фронта не получал никаких сведений... считал, полк погиб в окруженном Харькове и очень сожалеет об этом. Ваша батарея пришла... где остальные? — спросил Прокофьев.

Майор Таран решил расчленить полк. 4-я батарея шла своим путем. Что сталось с другими, я не могу сказать.

— Вот что... вы лично доложите командующему. Я представлю вас. Но имейте в виду, генерал-лейтенант артиллерии Баренцев недоволен... Майор Таран израсходовал ресурсы полка до уровня, по мнению штаба артиллерии, совершенно недопустимого для командира ИПТАПовской части. Когда командующий потребовал сменить боевые порядки, Таран ответил, что в баках пусто... Вы знаете об этом?

Да, разумеется. Горючее было израсходовано. Полк маневрировал, беспрерывно менял позиции...

— Этого требовали интересы боя, — ответил Прокофьев, — и обычные правила применения противотанковых частей резерва Главного Командования.

Да, правила... я не собирался возражать. Но штаб артиллерии, выдвигая обвинения против командира полка, не должен заблуждаться... 595-й ИПТАП РГК курсировал туда и сюда не по желанию майора Тарана... Полк выполнял задачи, которые ставились командующим противотанковой группой обороны Харькова.

— И что же? — возразил Прокофьев. — Полк входил в состав группы...

В течение месяца мы испытывали перебои в обеспечении горючим, боеприпасами... Майор Таран, насколько я знаю, доносил... Но обстановка всякий раз заставляла командующего группой, и может быть вполне резонно, пренебрегать тем, что называется, насущными нуждами... В 4-ю батарею, к примеру, горючее было подано в ночь с 14-го на 15-е марта... воентехник Кандалаки нашел случайно десяток бочек в окруженном городе...

— ...мелочи... ответственность за состояние полка лежит на совести командира... Незыблемые законы войны требуют равномерного расхода боевых ресурсов... При нарушении пропорции командир полка обязан принимать решительные меры к восстановлению баланса... — объективность старшего командира не позволяла Прокофьеву принять во внимание аргументы, которые мне представлялись вполне убедительными, — ...баки и все прочее в компетенции командира полка... если он не в состоянии поддерживать боеспособность, то должен обращаться к старшим начальникам, всегда, во всяком случае и когда угодно... но только не в тот момент, когда подана команда «По местам!»...

«Моменты» следовали один за другим. Много дней подряд. В приказаниях, которые получал, к примеру, я, неизменно фигурировали выражения: «срочно», «во что бы то ни стало», «до последнего снаряда»...

— Манера штаба полка формулировать свои распоряжения и реальность... не всегда одно и то же... в Харькове критическая ситуация сложилась пятнадцатого марта, когда немцы прорвались со стороны Белгорода... генерал-лейтенант артиллерии Баренцев решил снять 595-й ИПТАП, известный всем своей доблестью, с Богодуховского шоссе и выдвинуть на северную окраину... С Холодной Горы пять километров вы катили орудия на руках... полк запоздал на целый час... скомпрометировал артиллерию в глазах 17-й бригады НКВД... Возмутительно! Не имея обещанной артиллерийской поддержки, части НКВД, преследуемые танками, начали отходить, факт, предопределивший на тот день судьбу Харькова...

Майора Тарана ждет наказание? Он, Прокофьев, знает об этом?

— Командующий зол... готов был передать дело в трибунал, но старик отходчив... ехали в Чугуев... вспоминал полк, смягчился: дескать, Таран, молодой командир, не имеет должного опыта, а в той обстановке теряли голову и люди покрепче его...

Что все-таки ждет майора Тарана?

— ...дело, думаю, кончится дисциплинарным взысканием... если, конечно, этот Таран не затеряется в лабиринте харьковских улиц и неведомых загородных троп... и если не будет раньше наказан немцами... они, знаете ли, неуступчивы... — Прокофьев взглянул на часы, командующий прилег отдохнуть... подымется минут через тридцать, — майор развернул свою карту. — Сколько вы сейчас готовы выставить орудий на позиции?

В моей колонне огонь могло вести только одно орудие... 3-й батареи... Но расчет не имеет командира.

— А ваши орудия, которые здесь, в Чугуеве?

Одно непригодно, в другом повреждены прицельные приспособления... Но, если нужно, я пошлю за старшим лейтенантом Никитиным и прикажу укомплектовать людьми орудие третьей батареи.

— Нет, не стоит, — ответил Прокофьев. — Подойдет ИПТАПовский полк. Есть еще два дивизиона «катюш»... С десяти часов начинается пристрелка... Так вы говорите, в Покровке два десятка танков?

Да, тридцать восемь минут назад они были там... Один увязался... послал с бугра вдогонку десяток снарядов. Какая обстановка на берегу реки?

— Чугуев эвакуируется. Передний край... по Северскому Донцу... К двадцати двум часам отход должен быть закончен.

Мост цел?

— ...да, взрыв назначен на завтра... если не разбомбят «юнкерсы», — Прокофьев вынул портсигар. Закурили. — Возле третьего тягача, кажется, знакомый. Уж не Дмитриев ли? Как он попал к вам?

Замполит 3-й батареи со своим орудием напугал ночью моего замыкающего... Да и сам едва не погиб. Тащится на расстоянии — ни туда, ни сюда. Лейтенант Глотов вообразил, будто немец следит... Так-то Дмитриев и был включен в состав четвертой батареи.

— Посылайте за вашими орудиями. Я должен убедиться, что они в Чугуеве. Пусть Дмитриев подойдет сюда... отправляйтесь, я подожду.

Когда я вернулся к «виллису», Прокофьев разговаривал с политруком Дмитриевым.

— ...так, значит, вы расстались с полком вчера, в девятнадцать часов возле пивзавода, — спрашивал Прокофьев. — До свидания... — он пожал руку Дмитриеву и обратился ко мне: — Садитесь, поедем. То-то обрадуется Седая Голова^[106].

«Виллис» начал разворачиваться. На тротуаре я заметил старшину медицинской службы Луковникова. Санинструктор имел вид человека, явно намеренного сделать срочное сообщение. Прокофьев узнал Луковникова и потребовал остановить автомобиль.

— ...чех пришел в себя, — сообщил старшина, — а после, когда отведал малую толику рома, заговорил... припомнил свою фамилию. — На старом лице санинструктора появилась улыбка: — ...я записал, — и он протянул мне клочок бумаги с надписью — Барат.

* * *

На этом я хочу закончить рассказ о встрече с 1-м отдельным чехословацким батальоном. В масштабе событий того дня бой за Соколова не выходил из ряда обыденного, но в историческом плане появление на советско-германском фронте чехословацкой воинской части знаменовало собой начало нового этапа в отношениях двух славянских стран. Дух чехословацких воинов питала любовь к родине, порабощенной нацистами, и сделалась зародышем истинно воинской дружбы, в последующих боях обретшей силу нерасторжимого братства, узы которого связывают и поныне армии стран Варшавского Договора.

Именно эти чувства удерживали ночью на окраине деревни Терновая лейтенанта Глотова и санинструктора Луковникова — двух военнослужащих, которым обязан чехословацкий воин Барат своим спасением, и заставляли медлить в то время, когда для 4-й батареи была дорога каждая минута и когда никто не знал, что ждет его за следующим поворотом. Впрочем, те, кто поддерживал чехословаков у Соколове, не могли бы поступить иначе.

Подвиг воинов полковника Свободы вписал славную страницу в героическую летопись Великой Отечественной войны. Соколове... Это не только населенный пункт, ко и символ ратного подвига чехословацких воинов. Этот подвиг — в памяти и сердце народов-братьев,

В многотомном советском издании «История второй мировой войны 1939–1945» говорится о тех днях:

«...В составе 25-й гвардейской стрелковой дивизии доблестно сражался 1-й отдельный чехословацкий батальон под командованием полковника Л. Свободы. Особенно ожесточенные бои 8 марта развернулись за поселок Соколов», который обороняла 1-я рота. Против нее противник бросил до 60 танков и мотопехоту. В ходе наступления врагу удалось обойти Соколове, но его защитники продолжали вести бой в окружении. Вечером командир батальона в боевом донесении докладывал командиру 25-й гвардейской стрелковой дивизии: «Бой продолжался в окружении, в церкви и в окопах возле нее. В результате боя враг занял Соколове. Реку Мжу не перешел. Подбито и сожжено 19 танков, 4–6 транспортеров с автоматчиками. Враг потерял убитыми около 300 человек.

В тяжелом неравном бою с гитлеровцами многие защитники Соколове пали смертью храбрых или были ранены. Б числе погибших был и командир роты надпоручик О. Ярош, которому 17 апреля 1943 г. посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Это был первый иностранец, удостоенный столь высокого звания. 84 солдата и офицера чехословацкого батальона за образцовое выполнение воинского долга награждены орденами и медалями СССР. В боях под Соколове кровью скреплена дружба народов Чехословакии с народами Советского Союза»^[107].

Вернусь, однако, к Барату. Он плохо помнил то, что происходило после отступления с рубежа речки Мши. Занемог Барат еще раньше. По пути к Северскому Донцу 13-го или 14-го марта чехословацкие подразделения недалеко от села Мохнач обнаружили немецкую танковую колонну, поспешно начали отходить в лес. Барата, раненых и женщину фельдшера, на попечении которых они находились, усадили в повозку. Вскоре лошадь пала. Как попал Барат в деревню Терновую, куда девались раненые, он не припоминал,

На Барата произвели сильное впечатление обстоятельства его возвращения к жизни. Пришлись ему но нраву лица и воинский порядок, принятый у противотанкистов. После выздоровления Барат изъявил желание нестн службу в 4-й батарее и был назначен 7-м номером 2-го орудия. Среднего роста и не отличаясь чрезмерной крепостью телесной, чехословацкий воин проявлял смелость, сноровку и выносливость — качества, которые высоко ценила новая для него среда.

В Купянске подразделения 595-го ИПТАП РГК имели всего несколько дней для приведения себя в порядок. 23-го марта 595-й ИПТАП РГК, частично пополненный, выступил на фронт.

Маневренный период войны закончился, и стороны на обоих берегах Северского Донца перешли к позиционной обороне. 595-й ИПТАП РГК использовался для поддержки частей 48-й гв. СД, малочисленной, ослабленной в предшествующих боях, части которой оборонялись на двадцатикилометровом участке от хутора Троицкий на севере до городка Печенеги на юге.

4-я батарея действовала повзводно. 1-й огневой взвод с открытых позиций на западной окраине села Мартовая прикрывал около двух километров переднего края в промежутке между опорными пунктами, не занятыми пехотой по восточному берегу. 2-й огневой взвод занимал закрытые позиции в селе Артемовка и обеспечивал поддержку 1-го огневого взвода.

В начале апреля немцы начали отводить с переднего края танковые соединения, на смену им пришла 113-я пехотная дивизия^[108]. Угроза форсирования реки ослабла. Производилась перегруппировка наших частей и подразделений.

4-я батарея была отведена на закрытые огневые позиции южнее села Артемовка для поддержки пехоты в секторе Печенеги. Огневики и люди взвода управления обслуживали ежедневные стрельбы.

В полосе обороны 113-й стрелковой дивизии немцы не имели дальнобойной артиллерии. Две батареи, 5-я и 4-я, беспрепятственно вели огонь с закрытых позиций, оставаясь недосягаемыми для немецкой дивизионной артиллерии. С мартовских дней в воздухе не показывались и «юнкерсы».

И вдруг — три девятки пикирующих бомбардировщиков. Телефонист передал на огневые позиции сигнал воздушной тревоги. Самолеты пересекли Северский Донец, пролетели над НП, в районе Артемовки разделились на две партии. Восемнадцать «юнкерсов» сохранили прежний курс, девять — повернули на юг.

Минут за двадцать до появления самолетов старший лейтенант Никитин спросил разрешения помыть людей. Для этой цели на позициях использовался блиндаж, под крышей согрели в бочках воду, политрук Кокорин решил побриться.

Весь персонал НП наблюдал за маневром бомбардировщиков. Они развернулись над Артемовкой, прошли дальше и начали пикировать.

Этот налет дорого стоил 4-й батарее. Она потеряла два орудия и тринадцать человек. Был тяжело ранен Александр Григорьевич Кокорин.

При отражении удара «юнкерсов» вместе с другими отличился рядовой Барат. Был представлен к награде. 15 апреля, за два дня до моего отъезда в госпиталь, его служба в 4-й батарее закончилась. Рядовой Барат со знаком артиллериста-противотанкиста на рукаве отбыл в распоряжение чехословацкого командования, оставив у всех нас добрую память.

Тайна фронтовой тактики

Пехота и иптаповцы

Воин-артиллерист, прежде чем стать орудийным номером — наводчиком, правильным, установщиком и т. д. — должен усвоить закон дисциплины: беспрекословно подчиняться требованиям командира орудия.

Позвольте, скажет читатель, а пехотинец, кавалерист или танкист? Разве они — военнослужащие других родов войск — не повиновались командиру отделения? Нормы уставов Вооруженных Сил обязательны для всех, кто принял воинскую присягу, и распространяются на всех без исключения военнослужащих.

Да, разумеется, нравственные нормы поведения едины, но оружие у каждого из нас — свое, по роду войск. Я, к примеру, в прошлую войну нес службу, исключая первые полгода, в частях противотанковой артиллерии РГК. Чем они выделялись в артиллерии и среди других родов войск?

Основное предназначение частей истребительно-противотанковой артиллерии резерва Главного Командования — борьба с танками. На каких условиях? Состоявшие у нас на вооружении орудия — 85-мм зенитные пушки образца 1939 г., 76-мм дивизионные пушки образца 1936, 1939, 1942 гг., позже 57-мж противотанковые образца 1943 года и 100-мм пушками образца 1944 года — в тактическом отношении уступали танку.

Перед тем, как открыть огонь, артиллеристу необходимо: выбрать огневую позицию, т. e. площадь для развертывания орудия и размещения обслуживающего персонала; занять позицию; подготовить материальную часть орудия к бою и боеприпасы; произвести выверку прицельных линий и нулевых установок; удалить с ОПГ средства тяги и т. д.

Нельзя раздвинуть станины — с этого начинается приведение орудия «к бою» — скажем, в углублении либо на рытвинах, заряжать его из укрытия или лежа. Орудийные номера выполняют обязанности в полный рост. И затем, смена открытой огневой позиции на виду у противника — мера во многих: случаях безнадежная: противотанковое орудие демаскирует себя первым выстрелом и становится мишенью для танков, боевых средств пехоты и артиллерии противника.

Экипаж танка в отличие от орудийного расчета защищен броней. Боевые качества танка заключаются в подвижности. Он имеет возможность стрелять в движении, с места или короткой остановки. В случае промаха никто не препятствовал танку укрыться в складках местности либо отойти за пределы досягаемости действительного огня орудия и подавить его с больших дистанций.

На участь противотанкиста не оказывали никакого влияния ни численность орудий на направлении движения танков, ни степень поддержки со стороны своей артиллерии. Он не становился от этого менее уязвимым. Оба фактора, рассматриваемые применительно к танкам, решительно повышали безопасность отдельного танкового экипажа.

Имелись ли шансы свести к минимуму преимущества танка в единоборстве с противотанковым орудием? Да, но только одним путем — повысить боеспособность орудийного расчета. За тактическую отсталость принципа «орудие против танка» противотанкисты платили собственной жизнью.

Разумеется, борьбу с танками вела не только противотанковая артиллерия РГК. Стреляют — в тех, однако, случаях, если не впадали в отступление — все: противотанковые средства пехоты, минометчики, артиллерийские подразделения стрелковых полков и батальонов, дивизионная: артиллерия, танки, пушечная и гаубичная артиллерия РГК, включая орудия большой и особой мощности, арэсовскже установки, зенитная артиллерия всех калибров.

Но дело в том, что противотанковые части РГК вводились, как правило, в бой, когда перечисленные выше силы исчерпали свои боевые возможности и сопротивление прекратилось. Короче говоря, противник ринулся в прорыв, и остановить развитие событий уже нельзя. ИПТАПы спешно перебрасываются в район кризиса и вступают в бой с ходу, ИПТАПовские батареи занимали позиции под огнем всех видов оружия, и занимали только затем, чтобы замедлить теми продвижения противника, ослабить удар. Противотанкисты прекрасно знали, что произойдет дальше.

В рамках своей основной задачи противотанковые части РГК решали целый ряд других — в частности, они привлекались к ведению огня с закрытых позиций в составе полковых и дивизионных «артиллерийских групп, самостоятельно обороняли отдельные участки переднего края наряду с пехотой и т. д.

Но не следует смешивать понятия. Штатные артиллерийские противотанковые подразделения стрелковых полков и батальонов, будучи постоянным элементом в боевых построениях пехоты, ведут огонь в тесном взаимодействия с нею, так же, как отдельные противотанковые дивизионы стрелковых дивизий — часть, неизменно состоящая в резерве командира дивизии. Обычно ОМПТД стоял безучастно на огневых позициях, пока не дрогнула оборона. Если начиналось отступление, он продолжал выполнять задачу резерва.

Командиры стрелковых, кавалерийских, танковых дивизий относились к ИПТАПам РГК с поразительным безразличием, чтобы не сказать больше. ИПТАП чей-то, не свой, только придан либо поддерживает пехоту или кавалеристов, танкистов, он временный. В данный момент ИПТАП здесь, через час снялся я, невзирая на положение частей, с которыми действовал, умел туда, где кризис. ИПТАП в полном составе, чаще побатарейно, совали в любую дыру. Танкоопасное направление — его хлеб. Возражать не будет. Что? Открытая местность, нет условий для развертывания? Ну, тут уже ничего не поделаешь. Местность, какую бог послал. Понятно? «По местам!». Разговор закончен.

Форсировала пехота реку, не форсировала — высадилась на вражеский берег. В каждом батальоне и в полку есть противотанковые подразделения, специально созданные для действий в боевых порядках подразделений пехоты. Они в резерве командира полка. Танков противника нет и в помине, но плацдарм неизменно ограждали своими стволами ИПТАПовские батареи. Так называемые общевойсковые начальники забывали прямое предназначение ИПТАП, а забывали о том, что габариты ИПТАПовских орудий вдвое больше, чем пехотных.

Для командующего артиллерией дивизии, корпуса, армии ИПТАП очень удобен. Гарантия, командующие избавляются от всяких нареканий и жалоб со стороны пехоты. Артиллерия прикрывает плацдарм комбинированным огнем: с закрытых и открытых позиций, орудия непосредственно в боевых порядках пехоты. ИПТАП универсален, он противотанковый и одновременно артиллерийский. Разве этого мало? ИПТАПовские орудия — дивизионного калибра, соответственно и квалификация командного состава.

Командир-иптаповец не поддерживает контактов непосредственно со своим прямым начальником — командующим артиллерией армии или фронта и не прибегал к телефону, чтобы убедить начальника в нереальности полученной задачи, как делали командиры стрелковых полков и дивизий. Командир ИПТАП получал боевой приказ в опечатанном конверте через делегата связи — личность, которая умела разве что выразить сочувствие по поводу того, скажем, что обстановка существенно изменилась, и имеет мало или не имеет ничего общего с тем, что было три, пять часов назад, в момент подписания боевого приказа. Район, указанный для развертывания, под угрозой или уже захвачен противником. В общем, иптаповец пусть поступает как угодно, но задача должна быть выполнена.

В наступлении батареи противотанковых частей РГК, как правило, двигались в первом эшелоне, сопровождали огнем и колесами — на тягачах по габаритам в два раза больше танка — передовые танковые роты. Если противник начинал контратаки и отразить их с ходу невозможно — вносились коррективы. ИПТАПовские батареи занимали позиции, обеспечивая перестроение — чаще всего это означало отход — наступающих подразделений, переносивших якобы удар в новом направлении.

Но всякая, даже самая блестящая наступательная операция неизбежно заканчивалась обороной. Роли менялись на глазах, как в кино. Наступавшая сторона, исчерпав свои ресурсы, переходила к обороне, стремилась удержать захваченные рубежи. Другая — наоборот, атаковала. Это особая стадия войны, по своему динамизму она всегда составляла закрытую страницу во всех штабных сводках.

Как действовали в этот переломный момент войска? Сторона, перехватившая инициативу, усиливала давление. Что же делать тем, кто вчера еще наступал? Идти вперед не хватает сил. Обороняться на случайных позициях? Ждать подкреплений? Тактические резервы скованы в боях, оперативные — еще не подошли либо перенацелены на другие направления.

Положение обострялось до крайности. Начальники на местах вынуждены принимать решения, совершенно немыслимые во всякой иной обстановке и не согласующиеся ни с какими тактическими нормами. Система управления нарушена, представления о начальной общевойсковой задаче исчезли, части и подразделения проявляли склонность действовать обособленно. Это неизбежно вело к перенапряжению сил, понижалась устойчивость боевых порядков.

Сейчас никто не вспоминает о том, что пехота — и не только пехота — оборонялась в тылу ИПТАПовских батарей, оборонялась, пока орудия ведут огонь. Ее не могли убедить никакие доводы выдвинуться вперед для прикрытия флангов огневых позиций. И как только противник начинал продвижение, пехота не ожидала, когда ИПТАПовские батареи приведут себя в походное положение. Карабин под мышку и по одному, по два россыпью, короткими перебежками, дальше в тыл на следующий оборонительный рубеж.

Для иптаповца некорректно с точки зрения воинской этики и несправедливо замалчивать тот факт, что на долю пехоты очень часто выпадает неблаговидная черновая работа. Но что делать?! Пехота в своих жизненных интересах обязана обеспечить прикрытие более могущественных боевых средств, расположенных в глубине ее боевых построений. Таково предназначение пехоты. Это незыблемый закон войны.

В обороне немытый, небритый, голодный пехотинец терпит невообразимые лишения, более беззащитный перед стихией природы, чем первобытный человек, ибо траншея — углубление, выдолбленное наспех в промерзшем грунте — спасала его от пуль, но не от стужи в лютую зиму. А летом? В зной? Находиться в траншее тяжкий жребий, там несравненно хуже, чем наверху за бруствером. Пехотинец питался и спал, жил там. И как он жил? Не час и не два, недели, многие месяцы, жил и умирал.

Артиллерия прокладывает в наступлении путь пехоте. Саперы оборудуют ей проход и все сторонятся, освобождают поле деятельности для царицы полей. Почет пехоте, она впереди, но... начинается отход. Пехоту все забывали. Бредет она за обочинами по целине в снегу и в грязи, ей не остается ничего другого. Все отвернулись. Дороги заняты артиллерией, танками, штабными колоннами.

Поэтому, наверное, все сочувствуют пехоте, жалеют ее.

Сорвалась атака? Артиллерия не сумела обнаружить и не подавила огневые позиции минометов и прочие средства в первой, второй, третьей траншеях. Пехота оставила оборонительный рубеж самовольно? По вине артиллерии, она позволила противнику сблизиться, и поэтому он преодолел зону, простреливаемую оружием пехоты.

И напротив, какая бы неудача ни постигла артиллерию — отвечает артиллерист, независимо от поведения подразделений, которые он поддерживал. И никто другой! И артиллерист поступает соответствующим образом. Даже когда исчезла последняя надежда удержать огневые позиции, он стоит лицом к противнику и прежде чем подать команду «Отбой», производит десяток-другой выстрелов, словом, отвечает на удар, из соображений в некотором роде личных, хотя бы для того, чтобы прикрыть вызов тягачей, снять орудия с позиций.

4-го сентября 1941-го года 595-й ИПТАП РГК был спят с открытых огневых позиций на южной окраине Киева (Жуляны — Чоколовка — Лысая Гора) и направлен в район Конотопа для поддержки 5-й ВДБр и 1069-го СП, подразделения которых заняли оборону по южному берегу р. Сейм на участке Мельня — х. Лизогубовский — Озаричи^[109].

Этими силами командующий войсками 40-й армии намеревался удержать оборонительный рубеж по реке Сейм и воспрепятствовать быстрому продвижению на юг соединений 24-го ТК из состава 2-й танковой группы, которая наносила удар в тыл войскам Юго-Западного фронта, оборонявшим район Киева.

После массированных ударов пикирующих бомбардировщиков и целой серии ожесточенных атак, предпринятых 7-го и 8-го сентября^[110], части 10-й МД 24-го ТК форсировали реку Сейм. Пехота — подразделения 5-й ВДБр и 1069-го СП — под давлением танков отошла вначале на рубеж огневых позиций, затем дальше в тыл^[111].

В течение 8.09 огнем орудий пяти батарей 595-й ИПТАП РГК уничтожил танков — 19, автомобилей мотопехоты — 47, минометов — 8, 105-мм орудий — 4. Расход — 4780 выстрелов.

Потери: 37 лиц командного состава: 112 рядовых, 15 орудий, 17 тягачей, 38 автомобилей^[112].

Батареи 595-го ИПТАП РГК приостановили продвижение танков и мотопехоты противника в секторе стрельбы. Но наступление 10-й МД продолжалось. Оно продолжалось бы и в том случае, если бы 595-й ИПТАП имел орудий в три раза больше своей численности, потому что 10-я МД составляла лишь авангард 24-го ТК. Части ее наступали в тесном взаимодействии с артиллерией при интенсивной поддержке пикирующих бомбардировщиков.

К вечеру 8.09 противник приостановил атаки на участке х. Лизогубовский — х. Таранский и двинулся дальше по дороге на Конотоп. Район огневых позиций батарей 595-й ИПТАП и вся местность у слияния рек Езучь и Сейм оказались блокированы^[113]. Пути отхода отрезаны. Связь с начальником артиллерии 40-й армии прервалась еще раньше. Дальнейшее удержание позиций теряло смысл. Командир 595-го ИПТАП РГК капитан Сусский С. Я. принял решение отвести батареи. Немецкая артиллерия и минометы не прекращали обстрел. С ОП удалось снять пять орудий — все, что осталось от полка^[114].

К тому времени противник продвинулся на двадцать километров и занял Конотоп. 595-й ИПТАП отошел в Дубовязово^[115] и дальше на Белополье. Там он был немедленно направлен для поддержки танкового отряда^[116], который вводился с этого рубежа в бой.

Однако полковник Баренцев С. С., начальник артиллерии 40-й армии, находил потери, понесенные 595-м ИПТАПом, чрезмерными. Огневые позиции, по мнению начальника артиллерии, следовало удерживать возможно дольше, а затем отойти и встретить противника на новом рубеже. Начальник артиллерии приказал вернуть оставшийся личный состав батареи в район х. Лизогубовский, т. е. в тыловые районы 10-й МД и, во что бы то ни стало, вывести орудия^[117].

Руководство операцией принял капитан Сусский. По прибытии в район Мельня — Озаричи разведывательная группа увидела орудия на позициях, тела погибших противотанкистов. Немцы охраняли весь район ОП. Попытка сбить посты и выйти на ОП, предпринятая после полуночи, успеха не имела. Потеряв двух человек (сержанта Воронцова — командира 2-го орудия 5-й батареи и орудийного номера рядового Батанцова), подразделения отошли к болотам^[118].

Капитан Сусский намеревался повторить атаку постов, но в ходе рекогносцировки установил, что немцы значительно усилили охрану. Движение к утру в окрестностях х. Лизогубовский и в лесу активизировалось. Немцы бродили толпами возле ИПТАПовских орудий, осматривали подбитые перед железнодорожным мостом свои танки и автомашины. Дальнейшее пребывание в районе оставленных ОП становилось нецелесообразным.

Части 10-й МД, заняв Конотоп, продвигались на юг и не обращали особого внимания на то, что происходит в их тылу. Подразделения 595-го ИПТАП РГК выступили в обратный путь. Невдалеке от Конотопа они обнаружили 85-мм зенитное орудие^[119] (калибр, состоящий на вооружении 595-го ИПТАП) некоего майора Касатонова (так сказано в боевом донесении). Замаскировали под телегу, катили на руках три-пять километров. Немцы обстреляли расчет, и он оставил орудие.

Операция по эвакуации орудий закончилась неудачей. Начальник артиллерии 40-й армии не желал принять во внимание то обстоятельство, что к вечеру 8.09 пехота ушла и оставила без прикрытия район огневых позиций 595-го ИПТАП^[120]. Очевидно, этого и не следовало делать. Почему?

На поле боя взаимоотношения строились на основе равенства между пехотой и артиллерией. Тот, кто проявил больше энергии в интересах выполнения боевой задачи, автоматически становился старшим. 595-й ИПТАП устоял под ударами танков, но капитан Сусский не взвесил ту ответственность, которая возлагалась обстановкой на артиллериста, не принял решительных мер и не принудил пехоту продолжать оборону, чтобы обеспечить прикрытие путей для отвода своих батарей.

* * *

.

В начальный период войны, как, впрочем, и в последующие годы, главным средством борьбы с танками являлась артиллерия. Но артиллерийское орудие уязвимо. Господство в воздухе принадлежало авиации противника, артиллерия несла большие потери. К осени 1941-го года, когда положение стабилизировалось, стала реальной угроза того, что боевые порядки наших войск в тактической зоне останутся беззащитными перед танками противника. Необходимо изменить положение, но как?

Наряду с мерами по предотвращению потерь материальной части в бою, были внесены существенные коррективы в систему управления артиллерией, в первую очередь РГК, а также в ее отношения с поддерживаемыми войсками. Как и прежде, артиллерия концентрировала свои усилия на решении общевойсковой задачи. Но ответственность за использование орудий ложилась всецело на артиллерийских командиров. Никакие причины не оправдывают оставление противнику материальной части. Командиры частей не имели права снимать с огневых позиций и отводить подразделения, либо задерживать их там без ведома старших артиллерийских инстанций.

В итоге принятых мер многие недочеты в боевом применении артиллерии удалось исправить. Но потери, понесенные в период отступления, восполнить не удалось. К тому времени, когда начала создаваться оборона на рубеже р. Тим, 595-й ИПТАП РГК имел четыре 85-мм зенитных орудия, два 76 и одно 45-мм, — всего семь исправных орудий. В артиллерийских частях 227-й СД, с которой затем действовал полк, и в частях 3-го ВДК дела обстояли несколько лучше.

Малочисленность артиллерии — опасный симптом. В случае активизации противника наша пехота не могла рассчитывать на артиллерийскую поддержку, даже номинальной плотности.

* * *

В конце октября боевые действия восточнее Курска по существу приостановились. Противник отстал. Наши части имели возможность привести себя в порядок. Правофланговая группировка войск 40-й армии — 3-й ВДК, 227-я и 293-я стрелковые дивизии — приступила к занятию обороны на рубеже Тим — Засемье — СокольяПлота — Свинец — Мантурово. 595-й ИПТАП был отведен в Бобровы Дворы для ремонта материальной части и транспортных средств.

Вновь встал вопрос о потерянных орудиях. Начальник артиллерии 40-й армии — штаб его дислоцировался в Старом Осколе — направил в полк специальную комиссию для расследования обстоятельств боя на р. Сейм. Спустя день-два делегат связи доставил капитану Сусскому пакет с приказанием отправляться в район западнее г. Тим^[121] за орудиями, оставленными на дорогах отступления.

В архивных документах сохранились лишь косвенные упоминания этого дела. Почему? Герой Советского Союза генерал-майор артиллерии Купин объясняет это тем, что к тому времени была установлена телефонная связь между штабом полка и начальником артиллерии. Но ведь в оперативных сводках штаба фиксировались мероприятия, в которых участвовали подразделения полка в Бобровых Дворах?

Капитан Сусский создал две группы^[122]. Первую возглавил старший лейтенант Купин — заместитель командира полка по строевой части, вторую — лейтенант Прокофьев, командир 2-й батареи. В состав последней был включен и я, спустя три-четыре дня после прибытия в 595-й ИПТАП РГК^[123].

Моторизованные части противника, застрявшие в октябрьской грязи, начали медленно продвигаться по дорогам. Стороны разделяла ничейная территория, глубина ее достигала на отдельных направлениях 40 километров. В полосе обороны 227-й СД соприкосновение с противником не поддерживалось. Мелкие подразделения нашей пехоты отдыхали в населенных пунктах, занимались боевой подготовкой. Артиллерия занимала боевые порядки: ОП и НП. Производилась пристрелка целей на территории, еще не занятой противником^[124].

Экспедиция готовилась со всей тщательностью. Штаб полка разработал специальный план. Все участники экспедиции привлекались к зачетным стрельбам из пистолетов и ППД^[125].

Лица, прошедшие отбор, после стрельб получали новое зимнее обмундирование: шапки, стеганые костюмы, полушубки и т. п., которое начало поступать по зимним нормам снабжения.

* * *

В первую ночь группа лейтенанта Прокофьева нашла пристанище в овраге среди колючих зарослей, припорошенных первым снегом, в двух-трех километрах от села Выгорное. Перед сумерками в село вошла немецкая колонна — 7 танков, 3 орудия, полтора десятка автомобилей мотопехоты, мотоциклы — и дальше не двинулись.

Взлетали осветительные ракеты. Наши шансы провести ночь в тепле уменьшились до нуля. Намерение проникнуть в деревню удалось осуществить с большим трудом. Один из двух младших командиров, принимавший со мной участие в вылазке, был потерян. Мы, я и мой спутник старший сержант Попов И. С. — командир отделения разведки 2-й батареи, считали, что он погиб во время перестрелки.

Дозоры вели наблюдение, остальной состав группы находился в зарослях, тщетно стараясь согреться. О костре никто не помышлял, курить запрещалось. Холод пробирался сквозь мех полушубков, коченели в новой обуви ноги.

К утру температура понизилась до 20 градусов. Оставаться в овраге, насквозь продуваемом северным ветром, было уже невмоготу. Группа двинулась дальше по маршруту, который пролегал южнее грейдерной дороги на Тим. Скованная морозами, пахотная земля тверда, как камень. В борозде и во всякой выемке заиндевелая, в белой каемке льдина — след лужи после осенних дождей. Внезапно грянувшая зима вернула противнику потерянную в осеннюю распутицу подвижность.

Навстречу, в сторону города Тим, по двум — грейдерной и полевой — дорогам катились автомобили мотопехоты, танки, орудия. А что это? Длинная вереница брошенных машин, орудий, повозок. Наши. В каком они состоянии?! Лощина тянулась к северу. Восточный склон укрыт снегом больше, чем западный. Люди молча шли гуськом. На склоне, в случае появления корректировщика, легче укрыться в белой маскировочной одежде, чем внизу, среди неубранного поля.

Лейтенант Прокофьев всматривался в карту, он, похоже, еще не решил, где перейти бугор. В полутора километрах лощину пересекала дорога на Тим. Карта есть и у меня в планшетке под маскхалатом, но для того, чтобы ее достать, нужно ослабить поясную веревку, расстегнуть пуговицы куртки, и потом проделать все это в обратном порядке. Холодно. В снегу идти тяжело, скользят ноги.

В поле по-зимнему пустынно, позади на заснеженном склоне остается след. Лейтенант Темпов И. И. опасается корректировщика. Нашу экспедицию ожидает больше лишений, чем представлялось в Бобровых Дворах.

Наблюдая за движением немецких колонн, я заметил, что они не останавливались. Немцы не выказывают интереса к нашей технике, оставленной по пути недавнего отступления. Мои сослуживцы объясняли это безразличие тем, что в районе Тростянец — Боромля сами немцы бросили сотни своих «опелей» и «бюссингов», увязших в грязи.

На следующие сутки группа лейтенанта Прокофьева продолжала двигаться в юго-западном направлении, осматривала по дороге все, что представляло какую-то ценность. С третьих на четвертые сутки прибыл делегат связи с приказанием старшего лейтенанта Купина. Мы углубились в тыл противника. Необходимо возвратиться назад к орудиям, которые были обнаружены в районе Выгорное.

Обратный путь занял еще сутки. Около двадцати часов — ночь и половину дня — мы без передышки долбили топорами окаменелую землю под колесами 76-мм образца 1927 года и 45-мм орудий, они находились в двухстах шагах одно от другого, на грейдере. С бугра просматривались оба склона.

Работа закончена. Оба орудия тащились по обледенелой пашне и глухим проселкам, укрываясь в оврагах под присмотром лиц, назначенных лейтенантом Прокофьевым. Тягой служили две лошади и корова, реквизированные у местных жителей. Весь остальной состав группы двигался впереди и обеспечивал прикрытие.

Но самым ценным трофеем была полуторка — ГАЗ-2А. Кабина и кузов — наполовину разрушены. Колеса намертво схвачены льдом, который сковывал глубокую колею. В баке и в бочке, найденной в кузове, — горючее. Лейтенант Прокофьев после осмотра потребовал у сержанта Борисенко — командира отделения тяги 2-й батареи — немедленно исправить дырявый радиатор и завести двигатель. Вода для охлаждения нашлась на дне в колее, когда вырубили лед.

Ценность этой неожиданной находки объяснялась тем, что обе кляченки не кованные, плохо кормленные, совершенно выбились из сил и не могли двигаться дальше. Корову пришлось бросить еще в светлое время.

По очереди мы крутили без передышки заводную ручку. Двигатель долгое время не подавал признаков жизни, потом столько же — чихал и наконец завелся. 76-мм пушку — на деревянных колесах — зацепили за крюк, 45-мм была погружена в кузов. Одна из станин, которую не удалось вернуть в походное положение, выступала за бортом.

Лейтенант Прокофьев занял место в кабине. Лейтенант Темпов, я, старшие сержанты Попов И. С. и Цымбал И. И., сержанты Сергеев и Борисенко, рядовой Костыренко И. Н. разместились в кузове.

Назову еще одну деталь. За день до этого в состав группы был включен еще один человек — житель д. Выгорное, пятнадцати-шестнадцати лет, пожелавший уйти с нашими войсками. Несколько раз он отправлялся за продовольствием и выполнял некоторые другие важные задачи. Лейтенант Прокофьев решил, правда, не без колебаний, удовлетворить просьбу молодого человека, по-мальчишески смелого, но не очень крепкого физически. Он также находился в кузове. За рулем — шофер, рядовой Ефремов.

Только после того, когда ГАЗ-2А тронулся с места, я подумал о положении. Немецкие тылы. Где же рубеж, которого достиг противник за истекшие дни? На дорожных перекрестках появились указатели — прежде их не было — со стрелками и наименованием частей. В направлении Тима двигались подразделения частей 9-й ТД. Немцы, спасаясь от стужи, располагались в деревнях. Движение на дорогах, однако, прекращалось еще до наступления темноты. Редкие одиночные машины издали обнаруживали себя светом фар и не представляли для нас опасности.

Перегруженная полуторка поминутно буксовала, мы ее подталкивали, 76-мм орудие болталось без передка, 45-мм орудие ерзало на ухабах, над оборванным бортом свисал сошник. Пройдет ли этот поезд расстояние, отделявшее нас от Верхосемья? Делегат связи сообщил, будто бы в этой деревне боевое охранение 1036-го СП.

Лейтенант Прокофьев, имея карту, направлял автомобиль в сторону д. Выгорное, намереваясь, как полагали мы в кузове, сделать поворот, не доезжая до деревни. Лежавшая южнее полевая дорога вела на Верхосемье. Но он не повернул. Почему?

Сколько я не спрашивал потом, вспоминая всякий раз Тим и нашу экспедицию, Прокофьев отмалчивался, пожимал плечами. Полуторка катилась с бугра вниз по наезженной колее. Темно. В снегу что-то выделялось, маячит на белом фоне вроде брошенная машина, и вдруг трассирующая очередь, взвилась ракета.

Лейтенант Прокофьев крикнул шоферу — я слышал — «поворот!». Полуторка перескочила кювет. По борту щелкали, рассыпая трассы, пули. Очередью были ранены рядовой Костыренко и житель с. Выгорное.

Этим происшествием закончилась наша экспедиция. В Бобровы Дворы было доставлено три орудия разных калибров, один автомобиль, две катушки немецкого цветного кабеля, труба 122-мм миномета. Приказание начальника артиллерии выполнено.

* * *

Зачем автор упоминает эти эпизоды? С самого начала войны в частях противотанковой артиллерии РГК начали складываться особые отношения к уставным обязанностям со стороны должностных лиц. При занятии открытых огневых позиций командир батареи находился с первым орудием, при оставлении — с последним. На прямой наводке после первых выстрелов его место — во взводе, либо у орудия, которое стреляет хуже других. Принцип личной ответственности командира за применение оружия вверенными ему людьми распространялся на все категории должностных лиц противотанковой артиллерии РГК.

На первых порах службы в 595-м ИПТАП РГК, если я попадал в положение старшего, не задумываясь, принимал на себя обязанности командира взвода, батареи либо орудия. И только позже, после того, когда стал командиром батареи, понял: не следует подменять командира, нельзя. В лице старшего, представляющего на огневой позиции высшую служебную инстанцию, орудийные номера видели проявление воли со стороны командования. Своим присутствием он — старший — утверждал незыблемость требований воинской присяги и собственную готовность разделять участь орудийных номеров.

Каково состояние духа в эти минуты? Отвечу. Довольно часто меня преследовало ощущение, будто невидимый кто-то неотступно следит за ходом моих мыслей. Знакомый, близкий? Не скажу, вряд ли. А вот пехота, «нарезающая» скопом вниз по склону, не помнит более присяги. Неужели возможно унизиться до такой степени, потерять всякий стыд? Нет, лучше встретить смерть в окопе, чем раненому под ногами обезумевшей толпы. Я не верю, мои орудийные номера никогда не уподобятся этим жалким, ничтожным трусам.

Не однажды я был свидетелем подобных сцен. Неутихающий грохот разрывов. Дрожит земля, повсюду дым, пламя, завывают сирены пикирующих бомбардировщиков. В поле зрения танки, они ползут в обход огневых позиций, дальше и дальше.

Оборона разваливается на глазах. Связь не действует, все возможности управления исчерпаны. Благонамеренные, солидные люди преображаются, бегут в безотчетном страхе и не понимают ни требований, ни увещеваний, ни угроз.

А в пределах досягаемости столько целей! Снять маскировку, по местам... Огонь! Посланный в танк снаряд достиг цели. Случалось, проходил мимо либо ложился в цепи наступающей пехоты. «Огонь!» «Огонь!» ИПТАПовские орудия недолго остаются незамеченными. Противник обнаружил позицию, над головой летят одна за другой болванки, рвутся все ближе мины. Орудийные номера смущены.

Сниматься? Нет, всякий осудит, если я буду тащить мои орудия вместе с бегущей пехотой... «Огонь!»... еще минуту... еще... не упустить бы возможность к снятию... но еще успею... тягачи проскочат из укрытия... пятьсот, семьсот метров... «Огонь!»

Обстрел позиций усиливался. Раненые... погибшие. Нужно уходить. Но что подумают орудийные номера? Люди... им... известно куда нацелено движение танков и автоматчиков, где сбросят бомбы «юнкерсы», они знают намерения противника и свое положение. Обостренное чутье раскрывает им тайные помыслы командира, они чувствуют пульс боя и умеют сопоставить то, что говорилось вчера, позавчера, сегодня и безошибочно отличают осмотрительность командира от малодушия. Способен ли он сейчас в неразберихе, царящей вокруг, сохранить верность своей натуре?

Пехота рассеялась позади мелкими группами... Но может быть не все обезумели, зашевелится совесть, и пехотинцы, привлеченные орудийными выстрелами, остановятся. Нет, они бегут, оставляя позади погибших и раненых. Куда?

Местность открыта. Дым минометных разрывов стелется серыми пятнами. Танки уже перехватили бегущих и гонят обратно. У орудий люди оглядываются, страх одолевает их, замедляется темп огня. Командиры орудий приходят на подмогу то одному, то другому. Пора уходить. «Отбой!». Я никогда не сомневался... если орудийные расчеты столько времени держались... уйти... дело рискованное, но главный труд уже свершен.

* * *

Части противотанковой артиллерии РГК несли основную тяжесть в борьбе с танками на поле боя и, как показал опыт начального и последующих этапов войны, служили самым эффективным инструментом, с помощью которого армейские и фронтовые командные инстанции парировали удары подвижных сил противника. С таким же успехом ИПТАПы применялись для усиления группировки собственных войск в наступлении и обороне.

Боевые заслуги частей противотанковой артиллерии РГК на полях сражений побудили Верховное Командование Вооруженными Силами учредить для личного состава этих частей отличительную нарукавную нашивку. Были повышены оклады денежного содержания. Служба в противотанковых частях РГК оплачивалась в двойном, а позже в тройном размере.

Правда, противотанкисты нуждались в деньгах меньше, чем их товарищи фронтовики — пехотинцы и танкисты. Но обе детали сохраняются в памяти всякого иптаповца, как доказательство здоровых взглядов Верховного Командования, которых оно придерживалось в области воинской морали на протяжении всего периода войны.

В состав артиллерии каждой армии первого эшелона вначале входили два-три отдельных ИПТАПовских полка РГК, позже были сформированы отдельные истребительно-противотанковые артиллерийские бригады. Артиллерия фронта располагала тремя-четырьмя бригадами такой же структуры, как армейские. В последний период войны к решению ИПТАПовских задач привлекались легкие артиллерийские полки и бригада из состава артиллерийских дивизий РГК.

Противотанковые части РГК пользовались широкой известностью в войсках фронтов и армий. ИПТАПовские командиры знали друг друга, поскольку обстановка всякий раз сталкивала их на танкоопасном направлении. Так называлась местность, пригодная для нанесения массированных ударов танковых соединений.

Пехота и танки на танкоопасных направлениях привлекались для прикрытия ИПТАПовских позиций на флангах и в тылу.

Личный состав ИПТАПовских частей и подразделений отличался сплоченностью и духом истинно воинского товарищества, тем именно духом, который выражал во все времена национальную особенность наших воинов.

Под огнем ли, в медсанбате, на фронтовой дороге противотанкист обращался к незнакомому воину с черной нашивкой на рукаве, как к товарищу, и неизменно находил отклик. Мне нет нужды призывать в свидетели кого бы то ни было. Среди иптаповцев возникла мысль о моем возвращении на поле боя. Они — противотанкисты — сохранили для меня место в своем строю и в сердцах, не занятое никем все время, сколько я находился в госпиталях.

Еще и сегодня некоторые специалисты по моей службе — гражданские и военные — распространяют версию, будто я вернулся на фронт самовольно, незваный, принудив согласиться постфактум кого-то доброй души, который якобы не хотел обострять отношений. Явное попустительство, уверяют специалисты, то есть феномен, исключительная в своем роде случайность, объяснение коей следовало бы искать в гиперболизации солдатского чувства. Явление... вполне возможное... среди этих людей... Гоголь, например, тоже ведь повинен... в гиперболизации образов. Все, что в поступках его героев дорого им, этим людям, Гоголь, знаете ли, изобразил в преувеличенном виде. Не стоит внимания... сказка для детей. Что? Им — взрослым — еще дороги сказки? Ну это уж слишком... Суеверие, чуждое нашей коммунистической морали, нужно бороться... рассеять. В массе людской, известно, никаких богатырей, кроме спортсменов, нет... но... спортсмены... они «наши»... т. е. ничьи... и они не люди, а ребята, т. е. ненастоящие, фальшивые. Но богатыря в толпе выделял возвышенный дух больше, нежели железные мышцы.

А вот отрицательные персонажи, по своей природе низменны и поэтому чуждые... как показал великий знаток человеческих душ... не до такой степени отвратительны. Конечно, малодушны, корыстолюбивы, но слова-то они произносили льстивые. Всякому приятно. И вообще, пришло время усвоить, уверяют специалисты, между благородством и низостью в наш век почти... не существует различий... Можно сказать, это одно и то же... и что такое величие в историческом плане? Современные методы исследований доказали с неопровержимой достоверностью, что все устремления великих людей прошедшей эпохи — полководцев, императоров, философов — вызывались корыстными побуждениями: жаждой наживы, упоением властью за счет эксплуатации и гнета трудящихся, и ничем более! И вообще, все люди равны, все делаются героями... стоит только подмигнуть им, приказать, приклеить на заводских воротах приказ директора... Различный тип психики?.. Физическое развитие? Пустяки.

Ничего этого нет... все равны... Сознание долга... совесть... узы товарищества... дисциплина? Предрассудки монархических времен... человеком управляет только выгода. Ему выгодно — он борется за свободу народа, не светит выгода — спрятался в толпе. Если не считать Спартака и некоторых других борцов за свободу, говорят специалисты, ничего в истории человечества замечательного не было, нет и сейчас, а значит, не может быть и в будущем... Одна лишь видимость... плоды гиперболизации...

А тут? Участник войны... невидаль какая! Стоит ли церемониться?.. На нашем веку война уже не повторится, так что... Банальная история... он приехал обратно на фронт?.. Ясно, по недосмотру кадровых товарищей... попустительство, и никаких мотивов тут, кроме обыденных, житейских... не было и быть не должно. Прикиньте в уме... ну что делать ему в тылу? Вот и вернулся...

Нет, товарищи, не так, смею заверить. Я не имел ни малейшего понятия, когда вышел из госпиталя, что делать, куда направить шаги? Все пути были открыты и все вели в никуда. Я избрал кратчайший. И горько сожалею. Никому не дано проникнуть взглядом в завтрашний день. И не ведающий, я обманулся.

Противотанкисты находили возвращение того, кто исключен из всех фронтовых списков, как естественную закономерность взаимоотношений на открытых огневых позициях. Я пришел на зов и занял в строю сослуживцев пустовавший интервал, перечеркнув всякую мысль о будущем. Вот некоторые из этих писем:

(OCR : Нечитаемые письма, стр. 559–571.)

Не знаю, кому пришла первому идея моего возвращения, захватившая многих в 248-м гв. ИПТАП^[126] и в других частях 11-й гв. ОИПТАБр РГК — моих сослуживцев, подчиненных и начальников, лиц повторять одно и то же. Но, наверное, знаю — почему.

Они — герои моей судьбы

Осенью 1943 г., спасая товарища на одном из днепровских плацдармов, я был ранен. Это случилось около полуночи. Вокруг рвались беспрерывно снаряды, противник не прекращал интенсивный обстрел небольшого участка прибрежных круч, занятого накануне общими усилиями подразделений пехоты разных частей, куда высадились батареи 1850-го ИПТАП^[127], командиром которого я состоял. Позади текла в осеннем многоводье широкая река. Я потерял много крови и был найден только к утру.

Последнее, что я запомнил в отсветах бризантных разрывов, — колючие стебли и лицо капитана Болелого, он лежал распростертый на краю воронки. Я поднял его, двинулся к телефонной линии, проложенной час назад между моим командным пунктом и командным пунктом командира 32-й ОИПТАБр РГК полковника Купина И. В. Он прибыл на плацдарм в сумерках. Прогрохотала серия бризантных разрывов. На меня обрушился удар страшной силы. Кажется, я устоял, пытался идти, но что-то неудержимо влекло к земле, я проваливался куда-то. И все.

Первый проблеск сознания был вызван ощущением света. Я лежал в луже крови среди трупов, сложенных под низким дырявым потолком. В бревенчатой стене сквозь щель пробивался луч восходящего солнца.

Второй раз ко мне вернулось сознание в душной небольшой комнате. И тот же луч яркого света. Перед глазами — банка с красной прозрачной жидкостью. Я лежал под стенкой, в бедре — огромная, во всю длину открытая рана, воткнута игла со шприцем. Женщина в белом халате, склонившись, сидит неподвижно. Во мне бушевало пламя, невыносимо мучила жажда. Воды! Сестра испуганно подняла лицо. Острая боль пронзила мое тело, свет померк. Непроглядная тьма.

Я скользил куда-то, мучимый желанием остановить скольжение, задержаться, сделать еще что-то совершенно необходимое, и не мог, не знал, что именно. Опора, только обретенная в пространстве, опрокидывалась, куда-то исчезала. Я падал стремительно в разверзшуюся бездну сквозь черно-коричневую липкую темноту, увлекаемый неодолимой силой.

Нельзя, я не сумею передать ощущение боли, которая терзала меня непрерывно в течение многих дней, нет, дней не было и ничего уже не было, только боль. Время не имело никаких границ. Мышцы мои будто отторгнуты от костей, временами тело становилось чужим. Живую ткань рассекал с треском скальпель, хлестала кровь. Моя кровь! Боль накатывалась снова. Невыносимо страшная боль. Я стонал, кричал, пока дух мой не иссяк весь совершенно, без остатка. Но боль возвращалась, обволакивала, обнимала в смертной хватке со всех сторон, и уже ни жары, ни холода, ни могильной темноты. О ужас! Я обращался в ничто.

Сколько раз удар, подобно молнии, низвергал меня в нирвану? Сколько длилось состояние небытия? Боль подступала вновь, жгла, колола, с яростью рвала мышцы, каждую клетку в моих костях и в мозгу, неотступная, всепроникающая боль. Невыносимо болело все во мне и вокруг, боль причиняют постель и стены, свет и тьма, ею насыщен был воздух. И, кроме боли, не существовало ничего ни в мыслях, ни в ощущении.

Дух, неотступно терзаемый болью, сплюснутый под ее тяжестью, покидал тело, но человек — носитель его — не умирал, агония длилась, растянутая в бесконечность. Потерянное, ненужное, невыносимое существование удерживало его на краю света и тьмы только затем, чтобы в страшный миг просветления вернуть ему спрессованные болью обрывки чувств десятилетий, а может быть, веков.

Его сознание витало в чуждом непостижимом пространстве. Нет нигде ни начала, ни конца, никаких устоев, зияла только жуткая, непримиримо враждебная пустота — преддверие в потусторонний мир. Людей я не видел. В беспросветной мгле являлось на миг нечто лишнее, ненужное, неприятно контрастное. Маленькие, как в перевернутом бинокле, существа — карлики — суетились вокруг моей постели, кажется, спорили и сердились, ничтожные в своем бессилии. Они не могут унять боль! Но кто-то же в этом ужасающем мире, если не люди... так вещи должны откликнуться на зов еще не умершего человека. Он не желал выносить бесконечную пытку. Довольно!

Разве ради себя сражался воин? За чью вину эти муки? И белые халаты теперь пекутся о нем, спасают жизнь. Наглые лицемеры. Кому нужно существование, потерявшее всякий смысл? Неужели присяга не ограждает воина от произвола этих... людей? Его не страшит смерть... укрыться мглой и все! Зачем отодвигать неизбежный конец. Игра в прятки.

Умирающий взывал в предсмертных судорогах. И все вокруг безмолвствовало. Никто не слышал слов, лишенный сил, он говорил беззвучно. Люди не в состоянии приостановить агонию. О, лучше бы ему не родиться!

Повторное введение крови привело к общей гангрене. А потом меня изводили запахи, табачный дым за дверью, даже на улице, — вызывал долгую, неуемную рвоту. Пищи никакой я не принимал. Мне совали в разведенные ножом челюсти ложку какой-то гадости. И только пил.

Известно ли, где войска добывают воду на поле боя? В ближайшем колодце, либо в луже после дождя. Но если в районе позиции или поблизости протекала река, ждать никто не станет. Черпают котелками или ладонью под ногами журчащую воду.

Я не пил ничего другого, только воду из Днепра. Никакие ухищрения врачебного персонала не помогали. Едва прикоснувшись губами, умирающий отслонялся и не желал пить ни из колодца, ни из другого источника, ни подслащенную, ни чистую воду. И мыслимо ли? Медсанбат, захлестнутый беспрерывным потоком раненых — персонал держался на ногах лишь с помощью крепчайшего чая, вместо махорки курил чай — направлял повозку за полтора десятка километров только для того, чтобы подвезти канистру воды, утолить жажду пышущего жаром общего заражения крови агонизирующего больного.

Не ручаюсь, смог бы ли я провести черту между тем, что узнал со слов других, и тем, что вернула воскресшая память из периода моего существования в небытии. Человек теряет всякую ориентацию и не отдает себе ни малейшего отчета о том, что с ним происходит. Способность к последовательному мышлению восстанавливается медленно, гораздо медленней, чем прибывает в сосуды пролитая кровь.

Третий раз я пришел в себя от того, что моя постель валилась куда-то в неудержимом падении. Чья-то рука закрыла мои глаза, в просвете пальцев я увидел на мгновение небо. У изголовья надрывно гудел двигатель. Дрожала постель и проваливалась вниз вместе с потолком и стенами, дрожала обшивка, дрожала ладонь, закрывшая мне глаза.

Где-то совсем близко послышался гул, заглушив все звуки, и стал удаляться. Мои носилки подскочили и тут же опустились на пол.

Что это значит? Я хотел поглядеть — боль сковала тело, не пошевелиться. Гул нарастал, усиливался с угрожающей быстротой. Мне, кажется, знаком этот звенящий вой. Близко мелькнул крест на фюзеляже «мессершмитта». Самолет, в котором я нахожусь, преследуют истребители, их два, потому что гул исходит с двух сторон. «Мессершмитты» проносились совсем рядом, крыло в крыло, повергая раз за разом в трепет ладонь, закрывшую мне глаза. Что-то произойдет сейчас... сию минуту... должно произойти... неминуемо... Я ждал с любопытством и радостью, но истребители прошли за иллюминатором третий, четвертый раз на одной высоте, не ниже и не выше, и удалились без единого выстрела.

Только слышались двухтактные выхлопы в одном тоне. Через какое-то время мой самолет пошел на снижение и начал подпрыгивать, приземляясь. Плакавшая навзрыд сестра отняла, наконец, свою ладонь. Дохнуло свежим воздухом. Мимо прошел, согнувшись, пилот в очках на шлеме. Люк открылся.

Моросил дождь. В серой мгле приближалась санитарная машина. На землю прыгали члены экипажа, сестра, сержант Павлов — мой ординарец — и шумно обнимались с людьми, которые на аэродроме наблюдали загадочное поведение «мессершмиттов».

Найду ли я свидетелей этого происшествия в воздухе? Вот что пишет, упоминая этот полет, сестра из медсанбата 340-й СД Мария Полинская, та, что провела у моей постели на хуторе Ковалин более двух недель, не смыкая глаз, с начала и до конца гангрены.

(OCR : Нечитаемое письмо, стр. 575–578.)

Почему «мессершмитты» не расстреляли беспомощный тихоход У-2, на борту которого я находился? Санитарных знаков У-2 не имел. Руку пилота удержал белый халат сестры? Или «мессершмитты» раньше израсходовали боеприпасы и, встретив У-2, облетали его, колебля своими винтами фанерную обшивку, чтобы нагнать страх на экипаж?

Не стану гадать, но этот случай вернул меня в мир реальных вещей и вновь связал оборванную нить моей судьбы.

Санитарная полуторка тащилась по ухабистой улице, буксовала, поворачивала. Наконец, заскрипели тормоза, и машина остановилась у ворот деревенского дома. Мои носилки проследовали через калитку, сопровождаемые какими-то людьми, и я оказался в комнате, просторной и чистой.

Моя койка стоит у окна. Дождь не переставал. В стекло тихо стучат капли и струятся слезами. Комнату наполнял запах чебреца и яблок. За окном огромный ясень качал под ветром голыми ветвями. Сестра поминутно поправляет подушки. Две-три женщины с печальными лицами молча сидят напротив. Под стеной понурил голову Павлов. Что случилось? Я обратился к ординарцу. Пусть подойдет ближе. Павлов не двинулся, будто не слышал. Я повторил просьбу во весь голос и с ужасом почувствовал, что язык не поворачивался, губы точно не мои. Голова кружилась, к горлу подкатывала тошнота. Сестра подтянула к подбородку одеяло. Меня знобило.

Утром на следующий день я снова увидел в окне ясень и струйки, сбегавшие вниз по стеклу. Нельзя ни двинуться, ни повернуть голову. Попытка проследить за собакой во дворе вызвала приступ боли. Дышать больно, глядеть больно, говорить больно. Но я уже знаю: боль убывала, если не двигаться, не делать глубоких вздохов.

Больше всего меня радует то, что исчезла невыносимая ломота, ощущение, что мое тело разрывается изнутри на части. Я не напрягал усилий, чтобы удержать на подушке голову, свисавшую непрерывно то туда, то сюда.

В мыслях невообразимый хаос. Я не мог никак сосредоточить внимание, восстановить последовательность событий, обрывки которых теснятся бессвязно и отягощают память. Меня занимало лишь то, что усиливает либо ослабляет боль. По-видимому, я вырвался из объятий смерти, потому что всякая вещь, все, что попадалось на глаза, обретает свои привычные очертания, имеет форму, не двоится, не троится, не расползается вдруг без всякой причины в мучительном многообразии. Исчезли кружала и жуткая, бездонная дыра. За окном вот он, ясень, я слышу собачий лай, подушка под головой. Как хорошо на белом свете!

Меня уже не раздражало непонятное молчание Павлова, не тревожит загадочность положения. Мягкая постель, молчаливо торжественные лица женщин, сидящих напротив, и тишина рождали безотчетное чувство надежды и покоя.

Вознесенный радостью неожиданного избавления в другую крайность, я был всецело захвачен иллюзией вновь обретенной жизни. Но что-то угнетало мой дух, я мучительно напрягал память в тщетном стремлении разгадать, найти объяснение происходящему. И не находил.

Зачем я здесь, в этой комнате? Павлов — мой ординарец... понятно, а остальные? Где мои орудия, телефонисты, ровики? И кто эти женщины? Откуда? Я никогда не видел их прежде и не припоминаю ни одного лица. Нет... Нет... это сестры — одна медсанбатовская, другая — здешняя, из госпиталя, третья — Надежда Щепанская, хозяйка дома. Медсанбатовская сестра много раз собиралась уезжать, но что-то задерживало ее... не уехала и сегодня. В комнате часто появлялась Марта Вильгельмовна — немка, лечащий врач, и Анастасия Ивановна, начальник отделения, — пожилая торопливая женщина со шпалой на петлицах военврача третьего ранга.

Тело мое с ног до головы туго увито бинтами. Под слоем жесткой ткани ноющая болезненная ломота и зуд... Большую часть времени я провожу во сне. Какое блаженство! Открыв глаза, гляжу в окно. Ветер гонит в небе тучи, на дворе осень, а мне тепло. Но набежавшая радость тут же улетучивалась... томительная холодная боль. Что это значит? Я терялся в догадках, словно бродил по лабиринту в поисках выхода.

Я знаю, что нахожусь в Пирятине, но меня совсем не тянет на улицу... Пирятин... в этом городке я был уже в 1941 году и позже, два года спустя. Так... это — третий раз. Знаю, я ранен, слышал об этом и готов согласиться. Но где ряды коек, где другие раненые? Я, командир 4-й батареи 595-го ИПТАП РГК, навещал в медсанбате 113-й СД, в овраге за Артемовкой, политрука Кокорина, рядовых и сержантов моей батареи на Дону в санбатах 107-й, 160-й СД, в Давыдовке и Дракино. В Ракитное, где была полковая санчасть, я доставлял батальонного комиссара Брагилевского И. Э., раненного на хуторе Холодном. Как же это было? В результате удара, нанесенного со стороны Зинькова довольно крупной группировкой танков и мотопехоты противника, части 309-й СД, наступавшие в направлении Гадяча, поспешно отошли. Поддерживающие пехоту два полка 32-й ОИПТАБр РГК — 1850-й и 1854-й ИПТАП оказались окруженными на своих огневых позициях. В напряженных боях прошло двое суток. А в ночь на третьи... я встретил командира полка подполковника Литвиненко В. И. на моем наблюдательном пункте в хуторе Холодном. 1750-й ИПТАП был разделен на две части: у командира полка — штаб, две батареи и тылы, у меня — остальные три батареи. Около двух часов пополуночи — я спал, сидя на сиденье в моей машине — меня разбудил замполит полка, старший батальонный комиссар Брагилевский. Он нашел место во дворе под стеной сарая. Наши ординарцы Павлов, Пирогов, Малахов устроили три постели — для командира полка, Брагилевского и меня. Я прилег и скоро уснул. Потом начался обстрел. Три «тигра» с близких дистанций вели огонь.

Трофейное медвежье одеяло само поднялось в воздух, я проснулся. У изголовья стены уже не было. Пламя, пыль, дым. В доме кричат женщины в несколько голосов. Свет моего фонарика осветил место ночлега. Командир полка лежал лицом вниз, контуженный, замполит громко стонал, обхватив колено. Из раны струилась кровь. «Тигры», освещенные вспышками своих орудий, входили в хутор. Ближняя батарея открыла огонь.

Замполит остался во дворе на попечении ординарца сержанта Пирогова. После отражения атаки стал вопрос: что с Брагилевским делать? Эвакуировать? Как? Полковые тылы еще в день прорыва немцев, спасаясь от танков, бежали из с. Будылки в район огневых позиций, но санчасть исчезла неизвестно куда. Если ей удалось выскользнуть из села, то скорее всего она уехала на с. Бобрик либо в Лебедин. Это уже за чертой, позади немецких танков.

Брагилевский сильно страдал, требовалась срочно перевязка. Раненый настоятельно просил командира полка поручить мне эвакуацию. Но как проникнуть сквозь боевые порядки немецких танков? Старший батальонный комиссар Иосиф Эммануилович Брагилевский был очень осторожным и предусмотрительным человеком, добросовестно относился к своим обязанностям. Тем не менее вначале у меня не сложились с ним доверительные отношения. Замполит находил у заместителя по строевой части какие-то недостатки, и в период обороны на Курской дуге критиковал меня в присутствии командира полка, как будто тот был партийное собрание. Правда, после начала наступления мнение замполита стало противоположным. Но если бы этого и не произошло, я никогда не оставлю в беде Брагилевского. На поле боя забываются пустяки.

Ни я, ни командир полка не знали, как далеко продвинулся в сторону Лебедина противник. У раненого замполита достаточно оснований настаивать на своей просьбе. Но подполковник Литвиненко, очевидно, не хотел остаться без заместителя по строевой части и, как только закончился очередной обстрел, приказал старшему лейтенанту Лещенко, временно исполняющему обязанности начальника штаба полка, доставить раненого в ближайший санбат за линией фронта.

Все дороги и тропы на подступах в район огневых позиций 1850-го и 1854-го ИПТАП блокировала мотопехота, господствующие высоты седлали «тигры» группами по три, четыре в каждой.

В ходе атак, которые предпринимались днем и ночью довольно, впрочем, вяло, «тигры» не подходили к огневым позициям ближе, чем на дальность прямого выстрела, но всякое движение в наших боевых порядках немедленно подавляли. За день до ранения Брагилевского погиб начальник штаба 1850-го ИПТАП капитан Бабак, после этого — помощник начальника штаба бригады старший лейтенант Колкунцев. В тот же день был тяжело ранен замполит 1854-го ИПТАП старший политрук Орехов А. М., за ним — заместитель командира полка по строевой части капитан Исаев, фельдшер того же полка Лена Шеретнева. Только три батареи 1850-го ИПТАП потеряли погибшими 23 рядовых и сержанта.

Во второй половине дня мотопехота внезапно вышла в район наших позиций. Следовавшие в трофейном бронетранспортере на командный пункт командира 32-й ОИПТАБр РГК начальник артиллерийского снабжения бригады военинженер Ивлев, завдел секретной части штаба бригады техник-интендант Мацко, старший инструктор политотдела старший политрук Лихачев, штабной фельдшер Мария Мищенко и еще несколько начальствующих лиц, не подозревая, попали в руки мотопехоты. Из всех, кто находился в бронетранспортере, вернулись только два — старший сержант Моисеенко и ефрейтор Федоров, водитель.

Командир штабной батареи капитан Запольский А. С. собрал всех, кого нашел на командном пункте бригады и поблизости. Полковник Купин приказал любой ценой вернуть бронетранспортер и совершенно секретные документы, которые вез завдел. Последнюю, самую отчаянную атаку капитан Занольский предпринял на рассвете. Мотопехота отошла с гречневого поля, но не рассталась со своей добычей.

Старший лейтенант Лещенко не знал, в каком направлении везти раненого. Если бы не «тигры»! Их длинноствольные орудия стреляли метко. Автомобиль старшего лейтенанта Лещенко, поколесив вдоль лощины, прилегавшей к хутору, спустя час вернулся на КП.

Пугливый штабной санинструктор ефрейтор Сирота и повторно не сумел извлечь крупный осколок, торчавший выше коленной чашки в сгустках крови. Брагилевский обратился снова к подполковнику Литвиненко и ко мне. Командир полка, лично руководивший эвакуацией замполита, махнул рукой: «Поезжайте... скоро прилетят «юнкерсы». Он не сомневался в том, что «тигры» расстреляют автомобиль, как только он поднимется на бугор. Не был уверен в этом и я. Но в положении Брагилевского бояться «тигров» уже не приходится. У нас были трофейные автомобили «хорьхи», «мерседессы» — камуфлированные, с двумя ведущими мостами — у командира полка, начальника штаба и у меня. Проскочить на моем «хорьхе»? Но как разместить раненого? В «хорьхе» только сидячие узкие места.

В восьмом часу утра я выехал из хутора на ГАЗ-2А старшего лейтенанта Лещенко. Потом отстранил шофера, рядового Ширяева. Ему под сорок, в полку со дня формирования, старый шофер, но на виду «тигровских» пушек он терялся, не мог управлять машиной. Где я нашел санчасть? В Ракитном нет... и не в Лебедине... а в Каменной Яруге, там я передал раненого. Возвращался по утреннему следу, те же четыре «тигра» стреляли с двух сторон. Я вернулся на хутор. Что же было после... этого... ах, да... вода, много воды... какая-то река... вроде Воронеж... нет. Справа возвышалась дамба, когда моя 4-я батарея форсировала реку Воронеж, откос и болото, сплошь устланное трупами... под колесами орудий кости ломались с хрустом... орудийных номеров тошнило... Дон? 4-я батарея форсировала Дон по льду... Северский Донец, Девица, Оскол, Сейм?.. Вода бурлила, и берег был недалеко... Нет... перед глазами только вода... катятся волны... Куда? Я не мог вспомнить... река Псел, Сула? Нет... песчаный берег, деревья позади... было болото... нет, дорога, развороченная после налета «юнкерсов»... это Яготин... Яготин, а после?

Павлов озабоченно молчал, врачи и сестры вначале ограничивались жестами... говорить больному нельзя... не спрашивай. Теперь они избегали моих вопросов. Но они удовлетворены и, кажется, рады. Это успокаивало, я засыпал каждый раз в сознании, что положение улучшалось. Так почему же они отмалчиваются, не отвечают на вопросы?

Перевязки происходили ежедневно, Я видел искромсанное тело — следы осколков и скальпеля на голенях и бедрах. Раны кровоточили. Отслаивались присохшие бинты, корка, иногда частица живой ткани. Прикосновение пинцета я переносил молча. То, что делалось на перевязках, имело свои границы — начало и конец.

И врачи уже не казались жалкими в своем ничтожестве невеждами. Выражение вины и замешательство на лице уступили место спокойствию. Обрабатывались раны осторожно и тщательно, чтобы не причинить неоправданную боль, все восхищались выдержкой «больного». Но... слишком предупредительны... и к чему это чрезмерное внимание, пугливо-наигранная фамильярность и раз за разом «товарищ капитан»?

Меня стали навещать противотанкисты, раненные на плацдарме, проходившие курс лечения: старший лейтенант Блохин — командир 5-й батареи, лейтенант Мельников — командир взвода управления 2-й батареи, младший лейтенант Неволочка — командир 2-го огневого взвода 1-й батареи 1850-го ИПТАП. На костылях являлся разведчик ефрейтор Сапожников. Вместе с Блохиным — младший лейтенант Бабенко из 37-й ИПТАБр, два знакомых танкиста из 99-й танковой бригады. Посещения не одобряют ни врач и сестры, ни хозяйка. Почему? Опасаются инфекционных заболеваний. Посещения длятся всего две-три минуты.

Мне, наконец, надоело бормотание, которым отделывался Павлов. Одно и то же. Где мое оружие... одежда, планшетка? Я потребовал вразумительных ответов. Вытянувшись в струнку, Павлов растерянно мигал глазами. На выручку поспешила медсестра. Хозяйка под каким-то предлогом выставила Павлова из комнаты.

Но тут случилось происшествие. Суточная норма моей пищи состояла из нескольких ложек жидкости. Отвратительный вкус ее всякий раз напоминал что-то очень неприятное, меня начинало мутить. Недоумение вызывала и процедура принятия пищи. Кто-то из присутствующих удерживал, приподняв на подушке мою голову, сестра, а чаще Марта Вильгельмовна, опрокидывали тем временем в рот ложку. И вдруг я понял — да ведь это донорская кровь, то, что я не переношу. Она вызывает приступы рвоты.

Марта Вильгельмовна вынуждена была показать сосуд, из которого наполнялась ложка. Догадка подтвердилась. Рвота затихла, начались судороги. Наконец, я уснул.

Вечерело. Ветер шумел в ветвях ясеня, за окном нес белые пушинки. Падает первый снег. Мое сердце с детских лет наполняла радость при виде этой картины. Во дворе послышались выкрики. Вошла хозяйка, сказала, что пришли товарищи проведать. Лечащий врач запретил посещения. Старший лейтенант Влохин — я узнал его голос — настаивал, чтобы открыли дверь.

Павлова в комнате не было, и я обратился к сестре с просьбой позвать врача. Голоса во дворе затихли. Вошла Марта Вильгельмовна. Вслед за ней — старший лейтенант Блохин, обмундирован в снаряжении, застегнута кобура с пистолетом. Он выписался, уезжает. Пришел проститься. Мое состояние тревожит Блохина. Что передать сослуживцам? Может быть, с помощью Блохина удастся выбраться из заколдованного круга? Я ответил ему, что чувствую себя лучше, но... что произошло? Я не могу получить ответ у этих людей, сколько ни пытался. «Как?! — вскричал в изумлении Блохин. — ...они не сказали? Вы... вы...» — и шагнул к моейкойке. Хозяйка бросилась навстречу и, не дав закончить фразу, вытолкала Блохина из комнаты. У двери он оглянулся, смахнул слезы. Меня потрясла сцена. Иван Романович Блохин плакал! Возможно ли? Командир 5-й батареи 1850-го ИПТАП, храбрейший воин, всем известный в трех полках бригады непоколебимой твердостью духа... плакал... почему? И тут я понял, Блохину известно то, чего не знал я! Так значит это заговор! Госпиталь обманывает... вместо лекарств меня пичкали человеческой кровью! И эти женщины... Но я сам узнаю правду.

Кажется, я привстал над подушкой, бинты... полсотни метров — стиснули ослабленные болью мышцы. Потолок, окно, лица людские поплыли перед глазами. Потом запах спирта, пинцеты, долгая болезненная перевязка. Вместо донорской крови теперь сестра цедила в ложку темную жидкость, не менее отвратительную на вкус. Хозяйка Надежда Михайловна стала готовить какой-то бульон — пища, которую я принимал тем же способом, что и лекарство. Стараниями заботливого врача подавалась рюмка портвейна. Я не выносил тошнотворный запах вина.

Еще не один день после отъезда старшего лейтенанта Блохина прошел в неведении и обиде. Досаждала бессонница, томительное ожидание чего-то, безотчетная тревога.

Как-то ночью я проснулся в радужной надежде, из комнаты рядом — ее занимала Марта Вильгельмовна — в приоткрытую дверь пробивался луч света, в окно стучали снежинки, завывал осенний ветер.

Ни с того, ни с сего пришла на мысль Давыдовка — железнодорожная станция южнее Линовицы. Подполковник Литвиненко заболел и был отправлен в госпиталь, я получил приказание вступить в командование 1850-м ИПТАП.

Противник оставил рубеж р. Псел и отходил, прикрываясь сильными арьергардами. Все узловые пункты авиация подвергала массированным ударам на пути продвижения наших войск. После форсирования реки Удай группировка, в состав которой входил 1850-й ИПТАП, двинулась на север в сторону Линовицы, а затем была повернута в южном направлении. На восточной окраине Яготина после ожесточенного налета «юнкерсов», когда подсчитывались потери, явился делегат связи и передал мне в опечатанном пакете частное боевое распоряжение — совершенно секретный документ — 1850-й ИПТАП выводился из подчинения 99-й танковой бригады 10-го танкового корпуса. Мой непосредственный начальник полковник Купин И. В. — командир 32-й ОИПТАБр РГК, сославшись на приказ командующего войсками Воронежского фронта, предписывал 1850-му ИПТАПу немедленно выступить и продвигаться к Днепру. В районе Переяслава-Хмельницкого найти представителя командующего артиллерией Воронежского фронта и получить дальнейшие указания. Сообщалось, что передовые части пехоты и артиллерии начинают форсирование реки Днепр немедленно на подручных средствах, по мере подхода к берегу. В конце приложена инструкция по их изготовлению.

Внезапное озарение взбудоражило мою душу. Откуда-то из глубины памяти на поверхность всплывали забытые впечатления и вязались сами собой в одну непрерывную цепь. Вот она, нить Ариадны, которую я искал дни и ночи так долго и безуспешно. Передо мной проходили, чередуясь, события во всех подробностях. Ожесточенные бомбежки полковой колонны на всем пути от Яготина до Переяслава-Хмельницкого, переправа через реку Трубеж, танковая засада близ Пристромы.

Во дворе дома на северной окраине Переяслава-Хмельницкого при уточнении задачи представитель командующего артиллерией сообщил, что все наступающие части привлекаются для оказания помощи 7-му воздушно-десантному корпусу, который десантировался в оперативном тылу противника. Немедленно приступить к форсированию реки. На западном берегу 1850-й ИПТАП должен поддерживать подразделения 309-й СД. Присутствующий при этом майор из штаба этой дивизии сказал, что сводный батальон пехоты форсировал реку в районе деревень Балык и Щученка и вошел в соприкосновение с противником. О силах последнего, помимо того, что оборона противника носит очаговый характер, ни артиллерист, ни пехотинец сведениями не располагали. Исходный рубеж форсирования для 1850-го ИПТАП назначался так называемый Банков остров, образованный южнее села Подсенное руслом реки и ее восточным ответвлением.

Произведенный в сумерках замер глубины, когда я приехал, приводил в уныние. Вода стояла на уровне одного метра, вдвое больше, нежели могли преодолеть тягачи. По словам двух крестьян, доставленных из ближайшего села, вода поднялась день-два назад после дождей. Сообщение с островом, после того как немцы конфисковали лодки, прекратилось. Взвод управления штаба полка, действовавший в качестве разъезда пути, продолжал поиски бродов.

Каково положение в обширном районе на север от Переяслава-Хмельницкого? Последняя стычка с противником произошла вчера во второй половине дня. После этого подразделения 1850-го ИПТАП не произвели ни одного выстрела. Полк тел в походной колонне. По данным авиационной разведки, на которые ссылался представитель командующего артиллерией, противник закончил на участке Переяслава-Хмельницкого отвод своих войск за Днепр. Но это нисколько не исключает возможность того, что часть его сил оставалась на восточном берегу.

В лесу, позади, где я оставил колонну, громыхнул орудийный выстрел, один, потом еще один... Люди бросились к оружию, шоферы заводили двигатели. Прибежал оставленный в колонне лейтенант Карпов, начальник связи полка, за ним — старший политрук Острейко из политотдела бригады, исполнявший вместо Брагилевского обязанности заместителя командира полка по политчасти. Острейко сообщил, что стреляли наши танки; подошли, не остановились по требованию дежурного орудия. 2-я и 5-я батареи приведены в готовность к открытию огня.

В следующую минуту выяснилось, две «тридцатьчетверки» — взвод разведки одной из частей 24-го ТК возвращался из с. Старое — обнаружили в темноте колонну. Танкисты утверждали, что первый выстрел произвело дежурное орудие. Острейко решительно отрицал, указывая на ствол головного танка, еще не остывший.

Стрелять по колонне только потому, что она появилась там, где не было час назад никого, даже на ничейной территории — предосудительно. Но меня занимало не столько недружественное поведение танкистов, сколько то, что выхлопные трубы «тридцатьчетверки» расположены выше, чем у тягачей.

Танки крайне неохотно двинулись к заводи, танкисты упрямились, их торопили свои дела. Трудно толковать с экипажем, когда люки закрыты. «Тридцатьчетверку» за скобы не удержишь. Но и упустить такой шанс было бы совершенно непростительно. Люк открылся, но ненадолго. Загудели двигатели, капитан задней «тридцатьчетверки» приказал головной двигаться, та повернула к берегу. Капитан с бранью повел за мной оба танка к заводи. «Тридцатьчетверки» перетащили через рукав орудия обеих батарей вместе с тягачами и все штабные машины, прибывшие со мной.

Командир взвода управления штаба полка лейтенант Лада (вместе с отделениями разведки еще перед сумерками проникший на Банков остров) сообщил, что противник не обнаружен. До Днепра около двух километров. Никаких признаков пребывания нашей пехоты, ни прямых, ни косвенных Лада не нашел. В темноте это, пожалуй, и неудивительно, но вот что странно, танкисты опровергли сведения майора 309-й СД. По их словам, за рекой нашей пехоты нет и не было. Силы противника состоят из подразделений, которые удерживают на западном берегу реки отдельные пункты.

С этими данными я прошел остров из конца в конец. И вот у моих ног плещутся днепровские волны. Тишина. Позади едва слышен гул двигателей. Батареи занимали позиции.

На западном берегу взлетают немецкие ракеты, то ближе, то дальше. И вдруг стук зенитных автоматов. Над водной гладью красочно рассеялась трассирующая очередь. В двух сотнях шагов под кряжистыми дубами взвод управления занял командный пункт 1850-го ИПТАП. Развернута стереотруба, установлены телефонные аппараты для связи с батареями. Деревья служили укрытием от наблюдения и наземных разрывов.

До уреза воды не более трехсот шагов. Я сидел в автомобиле с подсвеченной картой. На ней — пометки, сделанные вчера командиром бригады и представителем командующего — сегодня. Только теперь начали вырисовываться истинные масштабы операции по форсированию реки Днепр. В темноте рокочут волны, и слышится что-то знакомое в чередовании звуков, то приглушенных, будто они исходят из глубины, со дна, то переливчато-звонких, как трубный глас.

Днепр! Много рек, омывающих наши земли, несут к нему свои воды, несут покорно и неторопливо, так же, как тысячу, сто тысяч лет назад. У крутых берегов звенели казачьи сабли, грохотала пальба. Днепр — колыбель славянства, могучая река, воспетая в песнях и былинах, стержень нашего единства и независимости.

Я не первый раз слышал шум днепровских волн. Ровно два года назад 231-й корпусный артиллерийский полк, в котором я проходил службу, вел пристрелку рубежей на западном берегу реки. В то время соединения 5-й армии Юго-Западного фронта отходили. Существовала опасность того, что противник опередит наши части.

Времена изменились, теперь я готовился к форсированию Днепра — водной преграды шириной без малого километр. Конечно, у меня был некоторый опыт. Средь бела дня моя 4-я батарея 595-го ИПТАП РГК форсировала реку Воронеж, под ураганным огнем в двух километрах от переднего края. С ней же и другими подразделениями мне трижды пришлось преодолевать Дон, покрытый зыбью бурунов, и зимою скованный льдом Тихий Дон, затем Северский Донец, Оскол, Девицу, Удай, Ворсклу, Потудань. И в большинстве случаев с помощью переправочных средств. Сейчас ничего нет, в моей планшетке — частное боевое распоряжение и пятидесятитысячная карта. Вот черта — исходный рубеж форсирования, очерченный овалом район открытых огневых позиций там, за рекой, и цифры: начало форсирования, срок готовности к открытию огня. И больше ничего... Точно в указанные сроки... «обеспечить... переправу личного состава, вооружения, боеприпасов со всем необходимым для занятия боевых порядков и ведения огня...»

Форсирование реки в истинном масштабе — это целый ряд мероприятий: сосредоточение батарей в исходном районе на острове; развертывание и маскировка; организация наблюдательных пунктов; сооружение плотов; оборудование погрузочных аппарелей; ведение разведки; сбор сведений о противнике на участках высадки и в районе назначенных огневых позиций.

Время ограничено. Командир осуществлял все подготовительные мероприятия и управление подразделениями посредством частных приказаний, адресованных штабу полка, политотделу, заместителю. В совещаниях нет необходимости. Эти должностные лица участвуют на разных этапах подготовки и форсирования, как индивидуальные исполнители. Но прежде, еще до той стадии, когда боевой приказ воплотится в действии подразделений, командиру необходимо создать в собственном воображении законченный макет переправы:, на кого возлагается поддержание воинского порядка в районе сосредоточения; служба разведки и наблюдения; поиски и заготовка строительных материалов; доставка их на строительную площадку; обработка и строительство; оборудование берега; последовательность погрузки подразделений; связь и т. д. Командир должен вникнуть во все детали деятельности подразделений, он согласует, устраняет помехи, требует новых и новых усилий и торопит, торопит, иначе не уложиться в сроки, указанные в частном боевом распоряжении.

Пехота, так же как и специалисты-саперы, весьма часто представляет упрощенно важные и даже решающие аспекты подобных мероприятий. Связал плот из деревьев — один, два, три — по числу орудий. Готово! Что еще? Осталось только подать команду на погрузку... и... давай. Но вот, предположим, какие-то дяди нашли и заготовили материалы, даже соорудили плот и доставили на участок форсирования... Артиллерист спрашивает себя, каким образом переместить орудие с суши на воду? Как? Вес орудия полторы тонны, на двух колесах, шины узки, автомобильные, вязнут в илистом песке, подмывает течение, колеса погружаются вглубь... а паром ведь на плаву... нужно приутопить ниже поверхности воды, подвести под колеса, либо поднять орудие на высоту одного метра, как поднимают патронные цинки перед тем, как опустить в повозку. Темень, вода ледяная. И орудийный номер... живой человек, звучная громогласная команда не избавляет от страха и робости... он вполне сознает, да, воинская дисциплина, долг требуют, орудийному номеру известно, он согласен оставить укрытие и окунуться в ледяную воду... но только не первым... он всего лишь рядовой, один из семи в расчете, и привык работать вместе с остальными, в одиночку у орудия ничего не сделаешь, он бессилен. А когда орудийные номера заняли свои места? Стелятся трассирующие очереди, грохочут разрывы, плот качается на воде, ныряет то один угол, то другой, окатывает волна раз за разом платформу... Ну-ка... попробуй... накати!..

Но... «раки зимуют» не у погрузочной аппарели, не на середине течения и не у того берега. И потом груз, масса металла, лафет, ствол. Орудие — это комплект, к нему полагаются боеприпасы, минимум четыре ящика, приборы, затем шанцевый инструмент, затем ЗИП, затем люди, затем... И все это скользит, сорвется вот-вот за борт. Все это нужно разместить, приторочить, заботиться и следить за всем. Орудие предназначено к ведению огня немедленно, после высадки на противоположном берегу.

У артиллерийских командиров того времени не было принято задавать вопросы, даже в тех случаях, когда старший начальник выражался не совсем четко. И я чтил бы общее правило, но представитель командующего при уточнении боевой задачи не учел два принципиально важных соображения. Он рассматривал пространство на север от Переяслава-Хмельницкого — ничейную территорию — как занятую своими войсками и поэтому исключал всякую возможность встречи с противником, равно как и помехи с его стороны, и полагал, что мне удастся в течение десяти часов построить плоты, переправиться и занять позиции за Днепром. Я просил отодвинуть срок готовности. Представитель, сидевший с развернутой картой за рулем «виллиса», не стал вдаваться в детали — это, как мне показалось, выше его полномочий — и молча нажал кнопку сигнала. Явился военинженер по виду из приписных. Его интересовало все: вес и габариты 76-мм дивизионной пушки, количество, боеприпасы и т. п. Получив эти сведения, сапер занялся расчетами и заявил, что времени на строительство достаточно, материал на берегу (подтверждала топографическая карта) есть в изобилии, бревенчатый плот два семьдесят пять на два семьдесят — инженер набросал на листе чертеж — имеет необходимый запас плавучести, чтобы поднять груз в полторы тонны.

Представитель командующего осмотрел чертеж, он верил инженерным расчетам. Входить в полемику бесполезно. Я вернулся в колонну. И вот сегодня к утру нужно собрать данные о положении за рекой, в районе будущих огневых позиций. Часть людей взвода управления ведет наблюдение и продолжает оборудование КП, другая отправилась на поиски лодок. Личный состав обеих батарей с табельным имуществом — топоры, пилы, кирки-мотыги, ломы — приступил к строительству плотов. Валили деревья, после обработки связываются тросами стволы наподобие прямоугольной платформы. Квадрат, который порекомендовал сапер для 76-мм орудия, не годился, центр тяжести его смещен по продольной оси.

Около полуночи первый плот был готов. Как доставить два десятка ошкуренных бревен, связанных в пакет, весом до полутора тонн? Тащили волоком по песку в обход пней, с помощью рычагов и лямок. На берегу снова работа — капитальный ремонт. Крепления ослабли, бревна сместились, пошли на перекос.

Наконец, плот, заскользив на кругляках вниз, плюхнулся, отплыл с большим креном и... скрылся под водой. Со вторым произошло то же самое. Плоты не держались на поверхности и тонули под собственной тяжестью. Подвести по низу двухсотлитровые пустые бочки, как требовала инструкция, не удалось. Не было крепежных материалов, буксирные стальные тросы не обеспечивали жесткой фиксации поплавков — бочек — ни больших, ни малых, — канистр.

Следующий плот с увеличенным запасом плавучести был изготовлен из сухостоя. Клинья и распорки, натыканные во все щели, уменьшили зазоры, но как только сооружение сдвинулось с места, узлы стали расползаться, ослабли.

На рассвете плот отчалил, перенес одну, другую волну, и вдруг закружился, захваченный течением. Оба страховочных каната оборвались, и он поплыл у всех на виду, унося двух орудийных номеров, которые старались с помощью шестов направить плот. Люди стояли, глядя, как эти двое барахтались в студеной воде, направляясь вплавь к берегу. Вместе с плотом уплыли и мои надежды — большая часть тросов была израсходована.

В кронах деревьев рваными клочьями повис предутренний туман. Серебристо-белый налет капель обволок кусты, развороченную катками траву по следу, которым тащили последний плот. На берегу сыро и холодно. Катятся с шумом волны. Смыли следы. Оборванные концы пеньковых канатов распушились и плещутся в прозрачной воде, как рыбы. И... очередь. Эрликоны! Вода вспенилась, сырой песок брызнул в глаза. Люди бросились врассыпную, ища укрытий. Зенитчики увеличили прицел, и снаряды защелкали позади в деревьях. Умолкли эрликоны, 105-мм батарея начала пристрелку берега. Противник обнаружил занятую в темноте строительную площадку.

Началось движение назад, в глубь леса, нужно перенести ошкуренные бревна, убрать ветки, замаскировать следы ночных опытов. Противотанкист привык орудовать топором, пилой, лопатой и знал, как свалить любую сосну и кантовать вдвоем, втроем, куда нужно. Сколько он отрыл ровиков, щелей, ниш разного профиля, построил на голом месте блиндажей, которые согревали его снежными зимами, служили укрытием от пуль и осколков. Построил с запасом прочности в фантастически короткий срок. Столько, сколько орудие сменило огневых позиций. Не сосчитать, никто из орудийных номеров этого не скажет.

Пехота и танкисты имеют свои саперные подразделения. В обороне они ставят проволочные заграждения, минные поля, занимаются оборудованием командных пунктов, а иногда и позиций для боевых подразделений. В наступлении саперы ведут инженерную разведку, обеспечивают продвижение вторых и третьих эшелонов.

В противотанковой артиллерии нет саперных подразделений, не предусматривается штатами. Высшее командование совершенно убеждено, что ИПТАП пользуется инженерными услугами саперных частей РГК и тех, кого он поддерживал. А в действительности? Сводный батальон 309-й СД переправлялся на лодках. Для пехоты годятся надувные — так же, как и рыбачьи. Может нести минометы, даже 45-мм пушки — батальонную артиллерию. Лодки не поднимают 76-мм пушку, нужны специальные переправочные средства. Подойдут ли они, когда? В частном боевом распоряжении об этом упоминается в нескольких словах, как о возможности. ИПТАП должен переправляться на подручных средствах, т. е. как знает, но строительство плотов сопряжено с трудностями. Нет необходимого инженерного имущества, материалов, таких, которые не применяются в повседневной службе потаповцев. Все, что было в орудийных ЗИПах, а также в комплекте бронетранспортеров и транспортных машин, пошло в дело. С кабестанов на бронетранспортерах смотана половина длины тросов самовытаскивания. Изъяты все заправочные емкости — бочки, канистры. Горючее ушло в землю. С потерей дефицитного топлива можно смириться, есть возможность пополнить, а вот тросы — нет. Самовытаскивание практикуется довольно часто.

Я не мог расходовать ресурс тягачей на цели, которые, очевидно, не оправдывают затрат. Команды, отправленные после неудачи с последним плотом, доставили конфискованные в близлежащих селах веревки, ржавую проволоку, обрывки цепей — хлам, пригодный разве только на ошейники скоту. Вообще конфискация — занятие глубоко чуждое воину-фронтовику. Прибегать к этому крайне неприятно, в особенности здесь, в краю, где население встречало нас с искренней радостью и готово делиться всем, что имеет. Но ведь канат надвое не разделишь, старушке необходим канат, чтобы достать из колодца ведро с водой. Но фронтовые начальники не вдаются в подробности, когда речь идет о выполнении боевой задачи. Нужны крепежные материалы.

Обе команды выступили в обратный путь. До заводи на автомобилях, затем вплавь и дальше пешим порядком. Утром подошли две гаубичные батареи на конях, заняли закрытые огневые позиции. Позже начали подходить батареи 1854-го ИПТАП^[128], третьего полка 32-й ОИПТАБр, пехота, тыловые подразделения, обозы на повозках, боепитание. Артиллеристы, занявшие на берегу наблюдательный пункт, сообщили, что в северо-восточной части острова найден брод, по нему налажено движение колесных машин и гужевого транспорта.

В районе моего КП толкутся люди. Парный дозор не в состоянии закрыть доступ. Одни приходят, другие уходят — начальствующий состав, рядовые — группами и в одиночку. Одни собирают сведения о противнике, других толкает любопытство.

Обстрел берега усилился. В середине дня крупная партия пикирующих бомбардировщиков подвергла Банков остров ожесточенной бомбежке и обстрелу из бортового оружия. Возникли три очага пожара. Горел тягач 5-й батареи и еще что-то в районе гаубичных позиций, черный густой столб дыма, кажется, за пределами острова.

Явился начальник штаба капитан Резник — старший из командиров 1854-го ИПТАП. Две его батареи преодолели заводь по броду и в настоящий момент приступают к заготовке строительных материалов. Капитан Резник установил связь со штабом бригады, чего не удалось ни разу за истекшие сутки моим радистам. В радиограмме, адресованной всем подразделениям и частям 32-й ОИПТАБр РГК, которые вышли к Днепру, полковник Купнн приказал принять все меры, чтобы форсирование началось в установленные сроки.

Невзирая на «юнкерсы», огневые налеты, в которых после полудня участвовала батарея 155-мм дальнобойных орудий, и обстрелы эрликонов, строительство новой партии плотов приостанавливалось только тогда, когда личный состав уходил в укрытия. Перед закатом солнца работы пришли к концу. Над островом опускались сумерки, противник усилил обстрел. Его батареи вели методический огонь, бросая снаряды по всей береговой черте.

Но времени уже не оставалось. Доставленный на берег новый плот развалился на части в результате прямого попадания снаряда. Спущенный на воду второй плот пошел ко дну, едва удалившись от берега. По всей вероятности из-за серьезных повреждений поплавков, вызванных близкими разрывами снарядов. Пострадали два из трех находившихся на плоту орудийных номера. Один получил тяжелое ранение, другой отделался легким. Был ранен старший политрук Острейко — исполнявший обязанности замполита.

Поглощенные рекою плоты не обескуражили строителей — противотанкистов. Становилось очевидным, что бочки нужно крепить не к днищу, а с бортов. Таким образом, вопрос переправы мне представлялся выясненным. Очередной, пятый по счету плот уже держится на поверхности, управляемый с помощью шестов. На глубине должен плыть, пока волны вынесут его ближе к противоположному берегу. Куда? Я не знал. Для того чтобы выяснить этот вопрос, взвод управления готовился спустить на воду лодку, которую подняли в заводи со дна.

В это время послышались в тылу выкрики. Люди из оцепления задержали лейтенанта саперного подразделения, оно подошло на остров для обеспечения переправы артиллерийских частей, предназначенных для действий на западном берегу Днепра. На рекогносцировке берега сапер-лейтенант заявил, что вначале нужно перекинуть трос на западный берег. Его понтоны — металлические секции из комплекта наплавного моста — имеют достаточную грузоподъемность, но для спуска их на воду потребуется не менее пяти-шести часов, столько же, а возможно и больше — на оборудование погрузочных аппарелей, поскольку в инженерной практике это единственный способ перемещать грузы с берега на борт наплавных транспортных средств.

Откуда явился сапер со своими правилами и зачем? Трос — это его дело, вместо мостиков пусть он использует изготовленные плоты и никаких пяти-шести часов! К переправе приступить немедленно.

Этот разговор происходил у самой воды. Установилась тишина, эрликоны не произвели ни одной очереди, не стреляла артиллерия. Я не успел закончить изложение саперу обстановки, обрушился шквал огня. Сапер со всех ног бросился к воронке от фугасного снаряда, она наполовину заполнена водой. Свистят осколки, меня два-три раза окатила волна. Багровые трассы эрликонов мелькали в темноте, и мощное речное эхо сотрясало воздух.

Я стал звать сапера, он не отвечал. Что с ним?.. Огневой налет закончился, перестали татакать эрликоны. Плескалась вода, сапер бултыхался на дне воронки, не преодолеть крутую зыбкую стенку. Присмирел, когда возобновилось об-; суждение обстановки, и не ссылался на инженерные нормы.

Снова препятствие — саперные машины не могли подойти к берегу. Противотанкистам пришлось переносить заготовленные бревна обратно в глубь леса. Тяжелые металлические секции перемещались по бревнам. Саперы толкали с одного борта, противотанкисты — с другого. Как на роликах. Всякий поворот в узком проходе между деревьями заставлял наново укладывать, а потом ровнять бревна.

Будь в распоряжении 1850-го ИПТАП больше времени, я предпочел бы говорить с саперным лейтенантом в других выражениях и не раскаивался бы в том, что помог ему выбраться из воронки. Его подчиненные — пожилые, степенные люди — и сам он в старании нисколько не уступали противотанкистам, а то, что близкие разрывы удерживали саперов у земли дольше, им в укор не стоит ставить. За весь семисотметровый путь для саперов всего два-три раза повторно подавалась команда «По местам!»

Участок берега, избранный мною вчера, был менее пригодным для громоздких понтонов, чем тот, на котором остановился лейтенант сапер. Часть орудийных расчетов вместе с саперами начала возведение насыпи для того, чтобы увеличить крутизну спуска, ускоряющей скольжение понтона. Сюда же перетащили и оба плота, лейтенант-сапер решил связать их и подвести к понтону как трап. В конструкции недоставало только двух бочек. Вскоре и они были найдены.

Понтон заскользил, громыхая на бревнах, вниз и, ударившись широким плоским носом, лег на воду. Саперы и противотанкисты вернулись по своим местам.

Бывают ли чудеса на свете? Всякий воин, когда в его присутствии орудийный расчет, пять человек — четыре рядовых и командир орудия — катит полуторатонное орудие в сыпучем песке, бегом, утвердительно отвечает на этот вопрос. Задерживаться нельзя, паром на воде более уязвим, нежели на суше. Сверкают разрывы над рекой. С высоты спускались на крошечных парашютах светильники — элементы осветительных снарядов.

Что возбуждало дух орудийных номеров, множило их силы? Страх смерти? Или повиновение долгу, в лице лейтенанта Богданова, авторитет которого принимали безоговорочно все воины 2-й батареи?

Противник подавлял помехами рабочие частоты радиостанции РБМ. Поэтому штабные радисты не могли получить определенных сведений от лейтенанта Лады, который отплыл с наступлением темноты. Судя по тому, что удалось принять, он — за рекой. Где именно? Как далеко унесло течение его лодку?

Готовый к отплытию паром качался на канатах. Я не мог ожидать, пока наладится связь.

Поздно вечером началась переправа. Старшим на первом пароме был назначен старший лейтенант Лещенко. Он выполнял обязанности штурмана — прокладывал курс, и в качестве капитана отвечал за поддержание порядка всеми, кто находился на борту парома.

Вода бурлит в темноте. Паром шел с большой осадкой, как-то наискось. Саперы, кряхтя, работали на веслах. Все молчат. Никто не знал, куда вынесет течение паром — ни я, ни штурман, ни лейтенант-сапер.

На сорок седьмой минуте возник конфликт. Сапер на руле систематически не выполнял команды. Старший лейтенант Лещенко считал, что паром держался значительно севернее заданного направления, и по-моему так. Он шел будто против течения. Капитан, он же штурман, решительно заявил о своих правах и пресек неповиновение на ходу.

Причиной явились эрликоны, стелившие трассы по течению южнее Балыка. Саперам казалось, что расстояние до эрликонов сокращается слишком быстро, и это их пугало.

Паром изменил курс в соответствии с показаниями магнитной стрелки на компасе старшего лейтенанта Лещенко. Скорость заметно увеличилась. Волна раз за разом перекатывалась через борт и с шумом падала на головы боязливых.

Страх и на воде гонит этих людей в поисках укрытий.

Старший лейтенант Лещенко отдал предварительное приказание приготовиться, когда паром в третий раз ткнулся днищем на отмели. Сапер доложил глубину — полтора метра.

Я прыгнул за борт и в час после полуночи ступил на западный берег Днепра. Черная громада кручи нависала над узкой полосой суши, позади в отсветах разрывов вздымались фонтаны сверкающих брызг. В двадцати шагах от уреза воды — крутой, почти отвесный склон, местами покрытый какой-то растительностью.

Со мной высадились старший лейтенант Лещенко, лейтенант Карпов и люди взвода управления. Старшие иптаповские командиры знают, как поступать после высадки на чужом берегу в том случае, когда отправленное раньше разведывательное подразделение не вышло навстречу. По всей вероятности, берег оставлен противником либо контролируется нашей пехотой. Значит, обе деревушки — Балык и Щученка — недалеко, за кручей?

Эрликоны не оставляли на сей счет сомнений, вот вспышки выстрелов и эхо — та-та-та-та... Я находился в районе назначенных 1850-му ИПТАПу огневых позиций. Но каково положение вокруг? Где лейтенант Лада? В чьих руках населенные пункты Балык и Щученка?

Должен подойти следующий паром с орудиями. Сколько времени займет выгрузка?.. К рассвету орудия должны занять ОП, подготовиться к открытию огня.

Часть людей ушла с задачей выяснить обстановку на круче и в охранение. Кто остался, имел возможность заняться личными делами. Одни выливают из сапог воду, другие предпочитали отжать вначале одежду, кто уберег скатки, разворачивали их. Холодно. Все принялись отрывать щели. Это важно для самообороны КП 1850-го ИПТАП.

Ознакомление с местностью я начал с берега. Прошел вниз по течению, в сторону позиций эрликонов до речушки Чучен, которая разделяла оба населенных пункта и впадала под кручей в Днепр. Споткнулся, воронки — большие и малые — по всей вероятности, после дневного обстрела, а может быть, после бомбежки. Никого не встретил. Когда вернулся к месту высадки, на командный пункт 1850-го ИПТАП, нашел лейтенанта Ладу. Пехота, сообщил он, около батальона, с двумя сорокапятимиллиметровыми орудиями занимает оборону по окраине Щученки, окапывается. Данными о группировке сил противника пехота не располагала.

Вчера он предпринял атаку, но дальше упомянутой речки Чучен не двинулся. Бугры на юге, где расположены позиции эрликонов, прикрывают танки. С того же направления вели огонь по боевым порядкам пехоты батареи противника. Реку обстреливала артиллерия с позиций, лежащих на запад от Щученки. Лейтенант Лада не сообщил размеров удерживаемого пехотой плацдарма по той причине, что она сама этого не знала. Я не решался, пока не прибыли орудия, оставить КП и отправиться для обсуждения общих задач с пехотой и решил осмотреть дорогу в район огневых позиций.

Вернулись разведчики, отправленные после высадки на поиски лейтенанта Лады. Вместе с ними парашютисты — группа из десяти человек. В северо-западном направлении, утверждали они, во многих населенных пунктах противника не было. Парашютисты, окольными путями шедшие к Днепру, за вчерашний день не встретили препятствий, с которыми сталкивались прежде. Дорога на Балык открыта.

Парашютистов удручает неудача, постигшая пять дней назад части 7-го ВДК, и то, что специальные разведывательные учреждения не обеспечили надлежащим образом операцию. В обширных районах, где планировалось с ходу форсирование Днепра — мощного оборонительного рубежа противника — у нас не существовало ни войсковой, ни агентурной разведки. Ничем другим не могли объяснить парашютисты, что для десантирования главных сил 7-го ВДК был избран район с. Пий, где немцы начали сосредоточение частей танковой дивизии, предназначенной для прикрытия реки Днепр на участке Кагарлык — Обухов.

Я не слушал больше парашютистов, осветительный снаряд вырвал из темноты паром, отчаянно боровшийся с течением. На бугре, будто над головой, зататакали очереди эрликонов. Со всех сторон снаряды обложили потерявший ход понтон. Ливень трасс то сужался в узком сверкающем пучке, то рассыпался веером во всю ширь реки. В освещенную зону вошли еще два понтона, один за другим. Первый вдруг задрал корму и перевернулся. Зенитчики перешли на стрельбу непрерывными очередями. Светильники погасли.

Спустя четверть часа послышались голоса. Два парома вышли на отмель. Доставлены орудия — первый огневой взвод 5-й батареи. Разгрузка производилась на воде. Одно орудие опрокинулось. Его тащили всем миром, пока не удалось поставить на колеса.

Командир 5-й батареи старший лейтенант Блохин доложил о потерях: потоплено одно орудие. Имеется всего пять ящиков снарядов на два орудия. Остальные Влохин приказал выбросить за борт, когда эрликоны нанесли понтону повреждения и он начал терять плавучесть. Блохин подобрал двух человек из орудийного расчета.

5-я батарея приступила к занятию боевых порядков. В перекатывании орудий участвовал весь личный состав командного пункта вместе с парашютистами.

Вслед за лейтенантом Ладой я карабкался вверх по узкой обрывистой тропке. Разведчик впереди оборачивался, время от времени включал карманный фонарик, рискуя привлечь внимание эрликонов. Двигаться в темноте иначе и не сорваться с кручи невозможно. То и дело преграждали путь глубокие промоины, не обозначенные почему-то на карте.

После долгих блужданий мои проводники набрели на пехотинцев 309-й СД. Их более сотни. Переправились на лодках два-три дня назад на участке гораздо севернее того, который был назначен 1850-му ИПТАПу. Старший лейтенант — командир роты — знал о противнике очень немного. Пехота обрадовалась, на противотанкистов она возлагает большие надежды.

Командир роты к утру намеревался в отдельных пунктах занять оборону перед селом Балык. Пехота нуждалась в подкреплении, ожидался еще один батальон, который должен выдвинуться для прикрытия Щученки.

На поиски командного пункта командира батальона ушло не менее часа. По сведениям пехоты силы противника состоят из отдельных подразделений танков, они контролируют местность на запад и на юг от обоих населенных пунктов. Группировка артиллерии — десять-пятнадцать батарей, развернуты в основном на позициях в глубине боевых порядков танков, а также два дивизиона эрликонов. «Юнкерсы» не нанесли ни одного удара по пехоте. Противник приостановил вышеупоминавшуюся атаку на Балык потому, что танки не решились преодолеть овраги южнее деревушки. С утра, по мнению командира батальона, атаки возобновятся. На обратном пути меня ослепил в самом начале спуска выстрел танкового орудия, произведенный с расстояния не более чем 300–400 метров. Болванка ударила в дерево и унеслась вдоль склона. Серия осветительных снарядов над рекой избавила от опасений потерять ориентировку, которые начали одолевать меня. Тригонометрический пункт стоял на прежнем месте, теперь уже слева от тропы. До командного пункта осталось не более полукилометра.

Загудел двигатель и через минуту заглох. Танк занимал позицию за промоиной и появился там, по всей вероятности, недавно, потому что разведчик включал фонарь не чаще чем прежде, когда я поднимался на кручу. В течение коротких мгновений я имел возможность обозревать с высоты излучину реки и участок восточного берега. Помимо двух понтонов, спущенных на воду при мне, на плаву находился еще один, шедший навстречу тем, которые возвращались обратно.

Артиллерия противника не прекращает обстрел. Методический огонь сменялся шквалами беглого. Разрывы грохочут наверху, под кручей и по течению. Один за другим висли в небе осветительные снаряды.

На берегу слышался издали шум, выкрики. Разгружалась пехота. Командный пункт 1850-го ИПТАП свертывался для перемещения на новое положение. Старший лейтенант Лещенко доложил: десять минут назад ранен командир 5-й батареи старший лейтенант Блохин, отправлен с попутным паромом на восточный берег.

В течение ночи прибыли еще шесть орудий 1850-го ИПТАП со всем, что необходимо для ведения огня, исключая средства тяги. Тягачи остались за рекой на острове.

Переправа отняла у противотанкистов много сил, но еще больше — выдвижение на огневые позиции. Единственная тропа, обнаруженная на склоне, в пределах участка, закрытого для эрликонов, годилась лишь для пешеходов. Расчеты тащили орудия на руках шаг за шагом, вырубая заросли.

Когда обе батареи закончили занятие боевых порядков, командный пункт полка приступил к управлению подразделениями. Я зашел на КП батальона. Затем осмотрел, насколько позволяла темнота, окрестности обеих деревушек, северные склоны бугра за Балыком — около километра в глубину и немногим более двух по фронту — пространство, называемое плацдармом.

Выделенный командиром батальона для сопровождения пехотинец куда-то пропал. Его обязанности принял лейтенант Лада. Как и оба разведчика, находившиеся со мной, командир взвода управления знал местность нисколько не лучше меня. Мы шли, полагаясь на трассы эрликонов и осветительные ракеты, они взлетали в предутренней темноте на западе и еще в одном пункте, реже — севернее Щученки на берегу, по моему мнению, у самой воды.

На КП — теперь он в двухстах шагах от тригопункта — меня встречал старший лейтенант Лещенко с сообщением, что высадился один батальон 340-й СД и два орудия 1854-го ИПТАП. Радиосвязь со штабом бригады не установлена. Связисты и разведчики — весь персонал командного пункта — занимались оборудованием ровиков.

Стало светать. В зарослях держался сырой холодный туман. Старший лейтенант Лещенко предложил мне отдохнуть. В окопе для установки стереотрубы у изголовья охапки срубленных при расчистке сектора веток, чья-то не высохшая с ночи плащ-накидка в глине. Я прилег, но ненадолго, начался огневой налет.

Для связи с пехотой отправлен на наблюдательный пункт батальона лейтенант Чумак — командир первого огневого взвода 2-й батареи. Обстрел плацдарма усиливался. Усталые люди вяло долбили лежалый глинистый грунт, углубляют ровики.

Дым бризантных разрывов висит неподвижно в воздухе, стелется над землей. Скупо светит осеннее солнце. Прошла партия пикирующих бомбардировщиков, миновала Банков остров, скрылась с глаз.

Пауза — относительное затишье — пришла к концу. Снова гремели разрывы, воют на излете мины. На запад от Балыка — в поле стог^[129], среди копен отмечено передвижение отдельных пехотинцев. Из-за бугра полз танк, поводя длинным стволом, потом другой, третий. Танки двигались двумя группами, по четыре в каждой.

Так началась первая в тот день атака плацдарма. За ней последовала вторая, третья, четвертая. Минометы и артиллерия вели интенсивный огонь по боевым порядкам нашей пехоты. Танки держатся поодаль. Когда они подошли на расстояние, в два раза превосходящее дальность прямого выстрела, выделенное специально орудие из 5-й батареи произвело по настоянию пехоты десяток выстрелов. По тому, как вели себя танки, стало ясно: противник не знал о присутствии на плацдарме ИПТАПовских орудий.

Позиция орудия подверглась ожесточенному обстрелу минометов. Отошедшие на гребень танки изрыли болванками кустарник вокруг ОП и все, что произрастало на поверхности земли. Маскировки не осталось и в помине. Орудие — во всех батареях щиты были сняты уже давно — стояло, будто покинутое расчетом, приткнув к брустверу ствол, пока не опустились сумерки.

К исходу дня противник оттеснил нашу пехоту со склонов южнее Балыка и блокировал плацдарм по всему периметру. У подножия бугра, где стояли эрликоны, он выдвинулся к берегу на позицию, позволяющую обстреливать отмели из пулеметов.

С наступлением темноты сообщение с восточным берегом оживилось. Подошли три понтона. По словам старшего лейтенанта Лещенко, курсировало не менее четырех понтонов.

В небе один за другим рвались осветительные снаряды. Беда, если течение снесет понтон в освещенную зону. Как молния, пронзала темноту трасса эрликона, за ней вторая, третья, четвертая. Свет погас, но очереди скрещивались над понтоном и не смещаются, пока жертва не пойдет ко дну.

Много хлопот причинял пулемет на берегу. Пехотинцы вознамерились подавить его, притащили откуда-то миномет, заняли позицию в полусотне шагов от КП 1850-го ИПТАП. Старший лейтенант Лещенко не полагался на искусство минометчиков и стал прогонять их. Но в данных топографических условиях здесь возможна единственная точка, откуда обеспечивается решение задачи. Мины нужно положить в узкой, не более 10–20-метровой полосе. Не видно разрывов. Противник произвел один огневой налет, другой. Пристрелка миномета грозила растянуться до бесконечности. Мины на подлете к обрыву проваливались и глухо рвались, невидимые, где-то внизу. Малейшее изменение в направлении стрельбы вызывало перемещение разрывов на сотню метров, как в горах. Цель в мертвом пространстве.

Старший лейтенант Лещенко, посланный в качестве руководителя стрельбы, сумел только вывести разрывы на линию наблюдения. Добиться большего результата никогда не стрелявший из миномета противотанкист не мог.

Пулемет не умолкал. Теперь разгрузка начиналась еще да того, как понтоны выходили на мелководье. Управление переправой на восточном берегу, судя по тому, что понтоны прибывали все чаще, принял на себя кто-то из старших начальников. Подкрепления и грузы предназначались главным образом пехоте — полковые орудия, минометы, две-три кухни. 1850-й ИПТАП получил только два БК^[130] снарядов. В течение ночи не переправилось ни одно орудие.

На следующий день противник активизировал свои действия. Утром пикирующие бомбардировщики нанесли удар по склонам круч, там, у подножия, и выше, в расщелинах, скапливались люди и грузы, которые не успели доставить на позиции. Артиллерия вела частый огонь, стреляющих батарей стало больше. Разрывы мин и снарядов грохотали беспрерывно.

Противник, по-видимому, намеревался сбросить в реку наши подразделения и ликвидировать плацдарм. К достижению этой цели привлечены и средства пропаганды. Ночью мощные громкоговорители, установленные в районе позиций эрликонов, сопровождали стрельбу последних призывами сдаваться в плен, перемежая их воинственной музыкой и угрозами «русс, буль, буль».

Численностьподразделений из частей 309-й СД в секторе 1850-го ИПТАП значительно возросла. Весь день наша пехота не отходила и стойко оборонялась в своих, наспех оборудованных, окопах.

Помимо дивизионной артиллерии пехоту поддерживали прямой наводкой наши батареи — 1854-й ИПТАП в северной части плацдарма, 1850-й — в южной и западной и батареи частей артиллерии РГК из-за Днепра, к вечеру начавшие пристрелку с закрытых позиций.

На третий день противник привлек авиацию для нанесения ударов по боевым порядкам наших частей в пределах плацдарма. С большой интенсивностью вела огонь артиллерия, увеличилось количество танков. Атаки предпринимаются с нескольких направлений. Если прежде участие в боях артиллерии ограничивалось огневыми налетами, то теперь производится артиллерийская подготовка по этапам. Вначале — подавление огневых средств на поле боя, затем усилия переносились на сопровождение атакующих подразделений, танков и пехоты.

В 16 часов танки — двенадцать, позже количество увеличилось на пять — двинулись в направлении Балыка, высота 197,3. Начало ничем не примечательное. После налета пикирующих бомбардировщиков артиллерия и минометы сосредоточили огонь по окопам нашей пехоты на участке: стог — два отдельных дома. Тем временем танки вышли к гребню. На склоне они снова разделились на две группы и после недолгой заминки неторопливо двинулись вперед. Из-за реки несколько батарей, кажется дивизионных артиллерийских полков, открыли заградительный огонь.

Неожиданно пехота начала отходить к промоинам, оставила окопы, те самые, что упорно обороняла в последние дни. Танки — они держались на расстоянии километра — прибавили скорость. Два 45-мм орудия пехоты, начавшие стрельбу, были подавлены. Из-за бугра выкатились бронетранспортеры и стали высаживать пехоту. Обе батареи 1850-го ИПТАП — 2-я и 5-я, — прикрывавшие здесь с полуночи сектора, развернулись в юго-западном направлении и открыли огонь. Я наблюдал за происходящим со своего КП.

Один танк получил прямое попадание, другой. На позициях 2-й батареи взметнулось облако бризантного разрыва. Часть танков остановилась и стреляла с места. Обрушились минометы, темп огня 2-й батареи стал слабеть, позиции заволок дым.

Танки возобновили движение. Когда я прибыл во 2-ю батарею, огонь вело только одно орудие. С грохотом рвались низкие бризантные разрывы. Орудие умолкло. Танки, не прекращая стрельбу, приближались. Расстояние не более 400 шагов.

Немедленно к орудию! Ближайшие — первое и второе — к стрельбе непригодны. Возле 3-го орудия люди вповалку, одни убиты, другие ранены. Между станинами куча стреляных гильз. Командир батареи лейтенант Богданов швырнул из ниши ящик со снарядами, мой ординарец — сержант Павлов — отбрасывал гильзы из-под люльки. Я занял место наводчика, лейтенант Богданов — заряжающего, ефрейтор Сапожников — помощника.

Иметь командира — непременное условие дееспособности орудийного расчета, когда до цели 200 шагов, не обязательно. На заключительном этапе поединка орудия с танком задача упрощается. Артиллерийские командиры приобщают орудийных номеров к своей науке действием. Управление сводится к демонстрации, практическому показу приемов в обслуживании орудия и соблюдению дисциплины.

Воин участвует в бою по убеждениям нравственным, но не потому, что обучен обращению с оружием. Что делать — ему диктует команда, как делать — совесть, иными словами, способность повиноваться. И если нравственные ресурсы орудийного расчета исчерпаны, командир сам обязан произвести выстрел. Это — ультимо-рацио.

Не однажды я выполнял обязанности наводчика. Ничего особенного. Посредством двух маховиков перемещается перекрестие панорамы в двух плоскостях и с ним заодно — орудийный ствол до совмещения осевых линий с точкой прицеливания. Водянисто-голубые линзы панорамы как бы скрадывают расстояние, то, что на глаз далеко, в объективе рядом, перематывается гусеничная лента, блестят четко обрисованы траки. Танк неудержимо надвигался, не остановить его, не задержать. У орудия — жара, ствол раскален, дышать нечем, над головой воют болванки, дым, пыль, в глазах резь и неотступно — тень смерти. Тень, потому что сама она бесплотна, безлика, невидима и вездесуща. И во время ведения огня с открытых позиций всякий воин чувствует ее леденящее присутствие. Разговоры о том, будто орудийный номер не знает колебаний, будто уверен в поведении другого, не имеют под собой совершенно никакой почвы. Противотанкист никогда бы не мог признаться сам перед собой, кому уготована гибель — орудию или танку.

Многие люди сами не знают, куда увлекут их, явившись в потрясенной душе, темные силы природы. Когда наводчик совладел с собой, его волнуют другие номера. Устоят ли? Среди разрывов мин и снарядов одинокие, под напором страха низменного... если живы... если не оставили своих мест... Он — наводчик, нажал спуск... а дальше? Кто вложит следующий снаряд... и тут же очередной? Кто передвинет станины? Конечно, это — компетенция командира орудия, он управляет людьми. Но как знать? Выстрел ИПТАПовского орудия — итог согласованных в точности движений, как шаг в строю — многих воинов. После первого выстрела им всем грозит гибелью всякое мгновение. Медлить и ошибаться нельзя, недопустимо.

Ни в тот раз, ни в предыдущие меня не заботили никакие другие соображения, кроме последнего. Орудийный ствол послушно двинулся, в объективе проплыла покосившаяся изгородь, синий шлейф выхлопного дыма, и перекрестие легло у основания башни. Танк выстрелил, тут же брызнули в лицо комья земли. Кто-то вскрикнул. Я сдвинул перекрестие ниже, рычаг спуска легко провалился вниз, орудие привскочило, и красная трасса снаряда вонзилась в бортовой лист танка. За казенником по другую сторону чье-то искаженное лицо, глаза вытаращены. Досланный снаряд лязгнул, освободился клин и закрыл со звоном затвор... «Бронебойный... третий...» — выкрикнул лейтенант Богданов фразу, как полагается заряжающему. Перекрестие переместилось влево, и камуфлированный корпус танка, изрыгнув пламя, заслонил объектив. Снова надо мной взметнулась горячая пыль, трасса вспыхнула красной точкой уже после того, когда снаряд образовал в броне отверстие.

В следующую минуту под ударами моих снарядов остановились другие два танка из числа тех, что достигли подступов к позициям 2-й батареи. Лейтенант Богданов вогнал очередной снаряд в казенник. И когда прогрохотал выстрел, он выпрямился в рост и указал в сторону правой группы танков. Она откатывалась за гребень обратно. 5-я батарея продолжала вести огонь вслед отходившим танкам.

Перед промоинами легла одна, за ней другая очередь тяжелых разрывов. Наконец-то с восточного берега какая-то батарея перенесла на участок атаки огонь. Новая очередь со скрежетом и свистом, сверля на излете воздух, разорвалась среди подбитых танков. Дым заволок позиции.

Перед орудийным стволом явился лейтенант Чумак. На ПП ему сообщили о положении 2-й батареи, и он — делегат связи — прибыл ко мне. Старший из командиров пехотинцев уведомляет 1850-й ЙПТАП о том, что на 16.45 назначено начало контратаки. Лейтенант Чумак перечислил средства, которые привлекались к ее обеспечению, и стал излагать замысел. Контратаку поддерживали два артиллерийских дивизиона огнем с закрытых позиций и третий — реактивных снарядов. Ссылаясь на командующего артиллерией 309-й СД, пехота требует, чтобы обе батареи 1850-го ИПТАП сопровождали ее колесами на глубину ближайшей задачи.

Удивительно, как ослепляет иногда людей фронтовая ограниченность. Пехота, по всей вероятности, думает, что немцы прекратили преследовать ее по своей прихоти, и танки на склоне пылают из-за небрежного обращения экипажей со спичками. Пехота ушла с последнего рубежа, который обеспечивал прикрытие берега. Разумеется, теперь нужно вернуть потерянное либо оставить плацдарм.

Сколько в 1850-м ИПТАП осталось орудий, людей? Связь с 5-й батареей прекратилась, сведений о ней я не имел. Ушедший туда посыльный вернется не раньше, чем через полчаса. А 2-я батарея? В сложившейся ситуации командир полка не должен вмешиваться в функции командиров батарей. Они принимают решение. Если лейтенанту Богданову удастся привести оставшееся орудие в походное положение... то что делать дальше? Отойти? Некуда. Остаться на позиции? Как только противник откатит в исходное положение, ОП незамедлительно подвергнутся обстрелу минометов и артиллерии.

Лейтенант Богданов подал команду «По местам». Маскировку не начинать, исправные орудия подготовить к ведению огня; заняться эвакуацией раненых.

Контратака пехоты начнется через пятнадцать минут, предшествующий ей огневой налет — через семь. Кто знает, в какое состояние придут к тому времени обе батареи 1850-го ИПТАП — 2-я и 5-я.

Лейтенант Чумак уполномочен передать старшему из пехотинцев, что 1850-й ИПТАП сделает все возможное для поддержки контратаки, но не более этого. Если потери 5-й батареи такие, как 2-й, то к ведению огня пригодны только три орудия, и рассчитывать на сопровождение, как хотела бы пехота, ей не следует.

Сверено время. Лейтенант Чумак переставил стрелки своих часов, повернулся и торопливо пошел прочь. На тропе, которая вела к спуску, разорвалось четыре, пять мин. Откуда-то издалека донеслось эхо орудийных выстрелов. Не наши ли батареи начали огневой налет? Я взглянул на часы. Прошло всего пятьдесят секунд. В тот же миг дрогнула под ногами земля, пламя коснулось снизу плеч лейтенанта Чумака, и он пропал, будто растворился в клубах черно-коричневого дыма.

Куда девался лейтенант Чумак? В моей памяти — провал. И что произошло после обстрела тяжелых орудий? Я не мог вспомнить... Лейтенант Чумак... его не стало... не стало... он... исчез... но куда?.. И что было дальше... что? И я здесь... зачем? Серая сутемень расстроила память.

В отчаянии я вспоминал промелькнувшее событие в обратном порядке. Лейтенант Чумак прожил пятьдесят секунд... меньше минуты... столько было отмерено ему... а перед этим что? Мысли путались, в душе смятение. Фрагмент, запечатленный в сознании, вырван из общей картины... бессмыслица. Моя голова раскалывается. Слушать вой ветра и оставаться без движения невыносимо. В комнату вбежала полусонная Марта Вильгельмовна, следом — хозяйка со свечой в руках. Вызвали Павлова, потом явилась сестра. Перевязка заняла весь остаток ночи.

И больше я не знал покоя, рылся в памяти днем и ночью, вспоминал. Тщетно. Узел, на котором оборвалась нить, затягивался все туже и туже. В те мгновения, когда разгадка казалась близкой, перед глазами возникали блеклые склоны прибрежных круч, овраги... А в забытьи мерещилась крепостная стена — одна и та же — мощная, возведенная на серых гранитных камнях, с башнями и бойницами, я карабкался по скользким выступам, но зубчатый ярус над головой, ощетинившись копьями, поднимался все выше и выше в небо, затянутое черными, ползущими отовсюду, тучами.

* * *

Временами меня охватывает ужас. Неужели все это происходило со мной? Будто кого-то другого без всяких признаков жизни, окровавленного, под огнем эрликонов несла через Днепр лодка. Бесконечно долго он извивался в пламени Антонова огня и слышал треск собственных рассекаемых мышц.

В груди, я чувствую, шевелятся крупповские осколки, обтянутые комком затверделых мышц, и шрамы под одеждой обжигают кожу. Но здесь довольно об этом! Я вернусь к Днепровскому плацдарму еще раз и расскажу о мотивах, которые побудили меня оставить укрытие и в разгар огневого налета идти на поиск капитана Болелого, о том, что испытал после, в медсанбате, в Пирятинском эвакогоспитале и на стационарном лечении в госпиталях Москвы, день за днем. И о безмерном горе, что удручало воина, когда перед ним разверзлась пропасть, и нет никакого пути назад.

Однако и до того срока автору меньше всего хотелось бы оставлять читателя в заблуждении относительно его взглядов.

Война уходит в область преданий, но многие события сохраняются навсегда в памяти людской. И сегодня воздаются почести бывшим фронтовикам — рядовым всех родов войск, начальствующему составу: командирам, политработникам, сотрудникам служб боевого и материального обеспечения, интендантам, техническому, врачебному персоналу — почести, равные всем, кто принимал участие либо же был свидетелем грозных событий, потрясших до основания страны, континенты, весь мир. Над головами воинов реяли знамена, обагренные кровью, были призваны на поле боя тени великих предков. Воины переднего края, мужественные люди, не уклонялись от службы и не оставляли боевой строй, невзирая на неудачи и поражения. Они жертвовали жизнью во имя социалистического общества, во имя других людей.

Тускнеют события, и годы в своем извечном движении равняют всех под одну мерку. Было бы излишним напоминать в поредевшей когорте старых воинов отличия одного перед другим на встрече с людьми сегодняшнего дня, когда они — эти люди — убеждены, что работать в подразделениях боевого и материального обеспечения и сражаться — одно и то же. Бывшие фронтовики, как полагают послевоенные поколения, ничем не отличаются один от другого и говорят одно и то же. Орденские нашивки? Доказательство сомнительное, боевые ордена выдавались и за успехи в мирной службе, по выслуге лет в послевоенный период.

Да, вспоминать подробности, спустя столько лет, может быть, и не стоит. Однако случалось в мыльной воде заодно выбросить и младенца. На полях сражений никакого равенства не существовало. Каждый выполнял свои строго определенные обязанности. В центре фронтового миропорядка находились командиры — категория должностных лиц, осуществлявшая управление войсками. Труд самых красноречивых и преданных политработников, артснабженцев и саперов, инженеров и интендантов, связистов и медиков, рядового состава всех специальностей пропадал впустую во всех случаях, когда тот, кто поставлен во главе подразделения, части, соединения, не проявлял командирских задатков, умения вести за собой подчиненных, объединять начальников и рядовых, направлять усилия их на выполнение боевых задач. Успехи и неудачи на поле боя, как и вне фронтовой службы, всегда отождествлялись с личностью командира, только он наделен полномочием говорить от имени войск.

Командиры занимали особое положение по отношению ко всем другим начальствующим лицам и в соответствии с этим имели право ношения знаков командирского достоинства. В мирное время и в первые годы войны — золотистую окантовку петлиц и нарукавные нашивки, позже — командирские погоны. Именно он — командир — внес решающий вклад в формирование личности воина-победителя.

Эмблемы, цвета петлиц, околышей головного убора отгораживали военнослужащих одного от других чертой, невидимой гражданскому человеку, затем, чтобы теснее сплотить их по роду оружия. Деление еще с большей отчетливостью продолжалось внутри каждого подразделения, части, соединения. На правом фланге — воины, которые ведут бой, на левом — подразделения боевого обеспечения: саперы, связисты, химики и учреждения войскового тыла — артснабженцы, персонал обозно-вещевой, продовольственно-фуражной, медицинской, финансовой служб — специалисты, занятые хранением, выдачей, ремонтом и восстановлением, доставкой боеприпасов, продовольствия и прочих ресурсов, необходимых в деятельности боевых подразделений.

Знаки — эмблемы, цвета петлиц, околышей — освещают перед гражданской публикой род занятий военнослужащего. Участвовал ли воин в бою? Где, на каком удалении от переднего края? Какую нес нагрузку? Степень опасности, которая ему угрожала?

Фронтовик-пехотинец, артиллерист, танкист гордился своим оружием. В полуразрушенной только отвоеванной деревушке, и на улицах тылового города его встречали с почетом и уважением как гостя, внимали его словам. Он истинный воин, защищал отечество, сражался, повинуясь присяге во имя всех людей и каждого в отдельности.

Но не хвалебное слово, не ордена и не пища, не обмундирование — меховое, студеной зимней ночью — трогало душу воина-фронтовика. Признательность — вот дар, который он ставил выше всех наград и отличий, когда в глазах людей — старых и малых — находил тепло и любовь, источник, питающий мужество воина.

Фронтовик ценил людское внимание, то, чего ему не доставало. Не знает воин, что ждет его завтра, через час или в следующую минуту. Он жаждал видеть и слышать, в этом проявляется естественная потребность души всякого, кто подвергал себя риску.

Что же, однако, случится, если обезличить воинов, знаки различия боевых подразделений одеть личному составу служб обеспечения и снабжения?

Первые были бы принижены, вторые — незаслуженно возвышены, ибо как те, так и другие хорошо знают, кто они. Камуфляж застилает глаза людям. Исчезнет дистанция, и никто не найдет более в обезличенной массе достойного воина, того, который нес жестокий труд подчинения на переднем крае, службу по-настоящему, все ее невзгоды и опасность.

Воины боевых подразделений сочли бы себя обманутыми в своих высоких побуждениях. Вполне естественно со стороны фронтовика в ответ на пренебрежение его солдатской участью. Зачем стараться, когда труд не находит признания? Растворившись в общей массе, воин утрачивает стимулы, которые должен ставить выше жизни.

Ношение знаков различия — погон, звезд, эмблем, — установленных для воинов строевых подразделений, лицами служб обеспечения и снабжения рассматривалось во все времена как посягательство, недопустимое нарушение моральных принципов службы и влекло те же наказания, что и самовольное ношение орденов.

Унификация служебного отличия, вероятно, вызвала бы живейший отклик у специалистов тыла. Ни для кого не секрет, многие из этих лиц стесняются своей профессии, принадлежности к войсковому тылу. В пехоте интендантские и технические работники предпочитают, чтобы гражданское население принимало их за командиров рот, артснабженцы — за артиллеристов.

Почему? Этот вопрос влечет за собой целый ряд других. Что прельщает молодого человека в профессии строителя, продовольственного, вещевого, финансового работника, одетого в одежду цвета хаки? Неужели лавры специалиста в хранении и выдаче пищевых продуктов, одежды, ремонтных материалов или в строительстве?

Если не лавры, так зачем тогда обременять себя казарменной жизнью? Молодой человек имеет все возможности честно осуществить свою мечту в модной одежде студента гражданских вузов. Но если он крепок физически и чувствует силу духа, присущую воину, готовому собственным примером утверждать воинский порядок, то ему необходимо стучать в дверь другого, военного — без всяких натяжек — училища. Полугражданская профессия строителя, интенданта или врача пусть останется кому-нибудь, кто слабее телом, чтобы тот имел повод гордиться сверстником-воином.

Всех нас ведет за собой звезда призвания. Одному она ярко освещает путь от исходного положения до финиша, другому — только ближние горизонты. Но в подлунном мире... все не бесконечно. И в таком деле, как выбор военной профессии, существуют свои сообразные границы, этические и нравственные. Команда «по ранжиру... становись», каждому известна с детских лет, в расшифровке не нуждается. Сильный должен принять на себя тяжелую работу, слабый — легкую. Испокон веков так заведено в жизни.

Всегда ли соблюдаются пришедшие к нам из прошлых времен общепринятые нравственные правила? Возьмем, к примеру, связистов — телефонистов, радистов, инженеров, обязанности которых ограничены вполне определенными рамками. Они обслуживают командные и командирские наблюдательные пункты, а также штабы. Этим и исчерпывается участие должностных лиц и подразделений связи в боевой деятельности войск в целом.

Кто-то мог бы возразить, дескать, на вооружении в ротах и батальонах связи, так же как у саперов, интендантов и т. д., имеются карабины, автоматы. Отправляясь на линию, связист помимо инструментов несет оружие. Он может стрелять.

Да, пожалуй... может... но с тем, однако, условием, что враги явились на телефонную линию. Воин подразделений обеспечения не обязан выйти навстречу противнику, навязать ему силой оружия свою волю либо стоять лицом к лицу в обороне изо дня в день, как пехотинец.

Связист вправе, конечно, стрелять, а может и воздержаться, имеет все основания, сославшись на свои прямые обязанности, ибо его первоочередная задача — поддержание в исправности линии связи. Если же все-таки он вступал в бой вместе с дежурной сменой либо в одиночку, то уже не в своем амплуа, а в роли пехоты, средствами и методами, которые применяются ею.

Основное вооружение связиста — телефонный аппарат, карабин — вспомогательное. Подобно всякому военнослужащему подразделений обеспечения и снабжения связист становился бойцом и даже героем — есть, кажется, один или два примера — при случайном стечении обстоятельств. Пехотинец же неизменно обращен лицом к противнику и уже только по одной этой причине рядом с воинами тыловых служб обеспечения почитался во все времена героем.

Предназначение подразделений связи разных инстанций — обеспечить деятельность командиров и штабов, содержать в рабочем режиме основные звенья системы управления войсками.

Выражение «обеспечить» до некоторой степени отвлеченное и воспринимается в широких кругах гражданских и поенных людей весьма расплывчато. Наиболее распространенное уставное толкование означает «никаких рассуждений, делать, что приказано». В полевой обстановке, с участием действующих лиц это иногда выглядит так. Позади, за спиной тщедушного командира-пехотинца, тянет кабель гвардейской мерки начальник связи. Со стороны людям неловко, поменяться бы им знаками различия, а заодно и местами.

И снова возникает недоумение. Какая причина заставила воина, физически крепкого, избрать службу обеспечения, т. е. работу по указанию, вместо творческой деятельности? Несовершенство методов предварительной ориентации молодежи? Голос ущербной совести, толкающий иногда людей всякого возраста на легкие хлеба? Лишь бы мне легко, а остальные пусть, как знают, до этого мне дела нет. Но, предположим, причина установлена. Любознательность, увлечение почтовыми марками, голубями или азбукой Морзе нередко заводят молодых людей довольно далеко в деле выбора профессии.

И это называется призвание... Но с призванием тоже ведь случаются всякие казусы. Может быть тень, отбрасываемая фигурой командира, в зародыше заглушала склонности вполне самостоятельной натуры, сковала мысль и, смирившись, человек плетется вслед кому-то, обученный второстепенной роли.

Чем вызываются подобные явления? Недоработкой отдельных лиц или общественными процессами, которые 70 лет спустя взволновали вдруг все слои нашего общества? Нельзя ли внести какие-то корректуры? Свобода выбора воинских профессий, как, впрочем, и свобода вообще, сама должна создавать для себя ограничительные барьеры. Вне барьеров это уже не свобода, а нечто другое. Это произвол.

Военному человеку наряду с честолюбием присуще иногда также тщеславие. Первое направлено в пользу общим интересам, второе — им во вред. В дни Великой Отечественной войны фронтовик, если бы повстречал интенданта или артснабженца с петлицами в золотистой окантовке, пришел бы в изумление. Ему становится совестно, не по себе. Специалист тыла возвел себя в ранг командира!

Служебный статус должностных лиц — того и другого — не сопоставим. Командир управляет всеми силами и средствами войск, охватывает мысленно общую ситуацию, в которой они действовали. Специалист тыла занимался сугубо узкой работой — обеспечением и снабжением, следуя во всем строго и неукоснительно указанию командира, связанный его решением.

Недоумение фронтовика вполне закономерно. Зачем сотруднику технических или интендантских служб несовместимые с их деятельностью знаки отличия? Доставить повод к самовозвеличиванию? Подогревать амбиции специалистов тыла способом, который не совместим с понятием дисциплины и запрещается воинскими уставами? Или здесь налицо чье-то скрытое стремление внушить командирам: пехотинцу, артиллеристу, танкисту гибельную надежду, будто на поле боя его ношу разделяет еще кто-то — техники, врачи, снабженцы — так же охотно, как они разделяют на людной улице сегодня честь носить командирские отличительные знаки?

Фронтовику известно: цвета петлиц и околышей не украшение, выданное произвольно, — это символическое обозначение данных воинского интеллекта, свойственное одной части должностных лиц и не свойственное другой, знаки, предусмотренные законом, как обязательная принадлежность форменной одежде командира — должностного лица, осуществляющего принцип единоначалия в войсках.

Чем характерен этот интеллект? Перечень нравственных качеств командира отнюдь не начинается требовательностью. И образовательный ценз — наука принятия решений сообразно с обстановкой — не стоит на первом месте.

Командир, сверх образования и требовательности, зорких глаз и прочего, должен владеть свойством генерировать волю, возбуждать дух военнослужащих. Другие слова вряд ли выражают относительную роль лица, в обязанности которого воинские уставы вменяют функции собственным поведением сообщать движущую силу десяткам, сотням, тысячам воинов на поле боя.

На огневых позициях и наблюдательном пункте командир собственным примером демонстрировал непреложную сущность моральных норм, которые обязался под присягой блюсти воин. Командир лаконичен. Зачем прибегать к многословию, вдаваться в объяснение понятий, доступных всякому первокласснику? Изо дня в день командир придерживался неизменно своих правил на глазах подчиненных — людей, предпочитавших лучше раз увидеть, чем десять — услышать.

Всякий, кого тяготит подчинение, должен сознаться: в натуре начальника проявлялись склонности, не внушающие доверия — непорядочность в отношении к службе, неряшество, слабоволие, то, что отталкивает приверженного к дисциплине подчиненного, подавляет его энтузиазм. Вполне обоснованные требования начальников этого разряда звучат как вымогательство. Зачем он, начальник, взывающий к сознанию, сам пренебрегает нормами поведения, обязательными для военнослужащего, нечистоплотен, слаб физически, не в состоянии противиться житейским искушениям и в своем пристрастии к пороку выдает правду за ложь и наоборот — ложь за правду. Перед лицом нормальных здравомыслящих людей называет черное белым и в погоне за личной выгодой приносит в жертву интересы службы, готов отказаться от честного слова и обещаний, данных прилюдно.

Тот, кто наделен нравом требовать, должен стоять выше человеческих слабостей. Службу не стимулируют ни материальная, и никакая другая заинтересованность. Воин отдает свои способности безвозмездно, от чистого сердца, во имя Родины.

Рядовой повинуется командиру, этот — последний — старшему начальнику. Командир обязан соблюдать общепринятые нормы поведения, осуществляя на деле принципы равенства военнослужащих перед законом дисциплины. Воинская служба — не игра в солдатики. Это тяжкий труд, совершаемый командиром и подчиненными навстречу, с двух концов, на ниве совершенствования духовных и физических качеств личности, и, как всякий труд, служба поглощает силы воина, возмещая добросовестный труд сознанием удовлетворенности.

Администраторские решения, предпринятые по инициативе отдельной личности и коллегиально, не заменяют отсутствие у военного человека служебного опыта и деятельной воли — нравственной основы командирского авторитета. С назначением на должность изменяется служебное положение начальника, право воинского авторитета остается прежним.

Кто он — командир? Уровень его физической подготовки, личная дисциплина, представление о службе? Внешний вид? Черты характера и лица? Образование? Умеет ли пользоваться оружием? Его привязанность? Отношение к престижу военного человека и своему собственному?

.Иной читатель спросит, почему автор говорит преимущественно о профессиональной стороне службы? Создается впечатление превосходства военного человека над другими. Он обособлен и со стороны представляется фигурой умозрительной, слабо связанной с жизнью сегодняшнего дня.

Во-первых, за автором сохраняется право строить сюжет по своему усмотрению. Автор говорит о практическом аспекте воинской службы и, затем, личное мнение автора не всегда вписывается в рамки его обязанностей как должностного лица. Он ссылается на это совсем не для того, чтобы заполучить санкцию опровергать самого себя. Нет, нагрузка, которой подвергается автор, и ряд других причин создают определенные препятствия, несогласие стилистически не сглажено там, где оно выступает наружу.

Речь идет о службе предвоенного времени и о том, что автор испытал на поле боя. Тогда считалось, что из двух задач — производство материальных средств и защита идеи, во имя которой трудились люди, т. е. оборона страны, — вторая является более важной. Реальная угроза нападения на деле вынуждала готовиться к обороне. В боевой подготовке военного человека центр тяжести был перенесен на практическую почву. Боеспособность подразделения и части, т. е. способность вести бой, служила единственным критерием, характеризующим состояние войск.

Престиж военного человека тогда стоял гораздо выше. Никто не хвалил его и не пускал мыльные пузыри, не пытался выдавать желаемое за действительность. Не было в этом необходимости. Всякий воин сам демонстрировал свою готовность к выполнению долга внешним видом и поведением. Соблюдался статус военнослужащего, он нес службу по закону, умел подобающим образом держаться и поэтому пользовался всеобщим уважением. И форменную одежду воина никто не компрометировал — ни рабочие, ни строители.

Автор придерживается того мнения, что судьба войны, как и всех людей, по обе стороны фронта, в тылу страны и на оккупированной территории, всех — подпольщиков, партизан и не партизан — решалась на поле боя, там, где противник сосредоточил свою военную мощь. Решали ее солдаты и никто другой: пехотинцы, артиллеристы, танкисты, летчики, моряки, т. е. воины, подготовленные регулярной службой в условиях строгой дисциплины к действиям в боевом строю подразделений. Они сражались в период неудач и отступлений и все последующие годы безотлучно в строю своих подразделений. Они — движущая сила фронтового механизма, управляемого централизованной волей командующего.

С первого и до последнего дня войны воин платил одной ценой. Платил за успехи и неудачи, свои собственные и не свои, за всех вместе и за себя лично и когда был обеспечен средствами для ведения боя, и когда не имел самого необходимого, платил молчаливо и безропотно, потому что сражался во имя общих интересов. Его не покидало сознание принадлежности к подразделению и части, к знамени, под сень которого становятся мужчины — цвет и гордость великого народа, все лучшее, что родилось и взросло в семье единой, они — возвышенные силой и бесстрашием сердец над массой других, — доподлинно воины, служили народу оружием и кровью.

Они, обеспеченные многосторонней огневой поддержкой, добивались успехов не в первой и не во второй атаке. Наносить удары противнику и противостоять ему — умение сражаться, на равных началах — стоило дорого, но еще дороже — побеждать.

И снова читатель в недоумении, зачем автор полемизирует с авторитетами общепризнанными? Разве ему неизвестно, «...солдатами не рождаются». Он не видел фильмов «Горячий снег», о санитарных поездах, партизанах и лихих атаках саперов, показанных, к слову, не в своем инженерном амплуа, а в роли пехоты?

Да, видел, но в писательской фразеологии упомянутого романа нельзя найти при всем желании хотя бы сколько-нибудь убедительного доказательства того, что солдатами не рождаются, так же как в фильмах — примет, лейтмотива идеи, которая управляет поступками людей на экране.

Неряшливо одетые актеры впадают непрерывно в истерику, своим пренебрежением к воинским порядкам, подчеркнуто развязным поведением на экране нисколько не напоминают воина, мужественного человека, свято соблюдающего требования дисциплины Советских Вооруженных Сил. Не хотелось бы обращаться к романам и фильмам. Воспоминания и публицистика — разные жанры. Но ведь это черты портрета, заимствованные из немецких листовок времен минувшей войны, изображавших советского воина в обличий полудикого азиата — грязного оборвыша, которому чужда всякая мораль, он не признает ни норм воинской дисциплины, ни формы одежды, ни правил поведения, принятых в Вооруженных Силах.

Всякий человек с рождения несет с собой предопределенные природой задатки. Один, скажем, склонен к поэзии, другой — к торговле, третий нашел удовлетворение в борьбе со стихией. И что же? Природа выше общественных установлений. Дремлющее в мирной жизни предрасположение просыпается и наделяет кого-то репутацией воина. Другой же плетется ни шатко, ни валко в среднем ряду, третий принимал смерть, не усвоив, случалось, начальной буквы солдатского алфавита. И не вина погибшего, что природа отказала ему в качествах, которые, возможно, сделали бы его дни еще короче.

Лицам, поднаторевшим в писательстве, нетрудно росчерком пера наделять доблестью воинов всех подряд, людей бездеятельных и неспособных, всякого сорта статистов немощных, нужно подталкивать их во всяком бою либо бросать в пути как обузу.

По обычаю нашего народа не принято говорить после, когда убран урожай, «мы пахали». Двигать орало и присутствовать при этом — далеко не одно и то же. С незапамятных времен людям известно разделение труда в пахотное время. Убедиться в этом может всякий желающий.

На полях сражений минувшей войны, как уверяют иные писатели и режиссеры, никаких примет разделения не замечалось. Все герои, все воевали поголовно на фронте и в тылу, уничтожая врага, под крышами домов, где укрывалась живая сила, на железных дорогах, пускали под откос эшелоны с танками и прочим стратегическим грузом. Даже ставка верховного главнокомандующего врага была наводнена нашими специалистами, и они — оторопь берет — водили безжалостно за нос высших военных и государственных чинов, пока, наконец, не перепутали все карты и не принудили к капитуляции.

Фантазия необходима. Но во всем существуют свои границы. Если фантазер избирает своей темой чистейший вымысел и, позабыв обо всем, кроме, разумеется, личной выгоды, раздувает ее в откровенном стремлении принизить роль реального фактора, такой труд нельзя назвать фантазией. Зачем это? Сбить с толку молодого несведущего человека? Чтобы уверовал, будто он — вундеркинд и наделен, как и все окружающие, деловой хваткой «...пироги... печь, как пирожник…» и «...сапоги... тачать, как сапожник...» А придет час прозрения, кто утешит заблудшего? Жалко, свои ведь. Но, может быть, понятие свойства у этих лиц свое, не паше общее? Или я ошибаюсь?

Немало дней автор провел в тылах противника и на ничейной территории, но побывать в своем тылу, за пределами тактической зоны довелось только «по направлению врача». ИПТАПы не отводились с поля боя. Потерял орудия? Нет людей в подразделениях? ИПТАП только менял ОП. С переднего края перемещался в рощу, искромсанную снарядами, либо в овраг, куда-нибудь на вторую или третью позиции главной полосы обороны, прикрывая узел дорог или иное танкоопасное направление. Пополнение поступало непосредственно на ОП, где занималось и строевой, и физической подготовкой, и огневой службой. А в конце периода являлся старший начальник либо его представитель и там же проводил тренировочные стрельбы по макетам танков, их изготовили сами батареи под ответственностью командира. ИПТАП — очень удобен.

Тем не менее автор ни за что не хотел обойти молчанием и не упомянуть людей военного тыла, поскольку разговор коснулся разделения труда.

Десятки миллионов мужчин и женщин работали в промышленности и на хлебной ниве, в тяжелейших, часто нечеловеческих условиях, работали без сна и отдыха, голодные и холодные, чтобы обеспечить потребности Вооруженных Сил в оружии, одежде, продовольствии. Жизнь этих людей ежечасно и всякий день наполнена нуждой и ожиданием страшной вести о гибели близких.

Воин — мужчина — свыкается с опасностью в круговороте фронтовой сутолоки. Часто ли, редко ли он накормлен, под огнем порою и не до еды, все мысли вон из головы, он забывал обо всем на свете. Стрельба, грохот, там противник, рядом товарищи, друзья, сплоченные службой и общей участью. Верно, увечья, раны и смерть рядом, но и с этим соседством воин в конце концов смирился. Смерти не избежать никому, и он спит, когда выдалась минута, беспробудно.

Он не подвержен пытке, которая неумолимо терзает всюду — под крышей жалкой лачуги и в тиши благоустроенного жилища — сердца матерей солдатских, жен, молодых и старых, лишает их сил, бодрости и покоя. Всегда напряжены и слух, и душа, спешат они, едва заслышав шаги за окном. Который день нет писем... вдруг почтальон... горе... неужели... извещение? А одиночество женщины у детской колыбели? И младенцы, едва явившись на свет белый, теряют отца, опору жизни, не сознающие, что никогда его не суждено увидеть. Не они ли, несмышленные и жалкие, приносят самую тяжкую дань войне? Безмерно глубоко, непреходящее детское горе!

Фронтовым солдатам никогда не возместить даже героической службой страданий и тревог, пережитых теми, кто ждал и любил их. Солдаты всегда в неоплатном долгу, ибо война отняла у того жизнь целиком, у другого лишь отчасти, ослабив в той или иной мере жизнеспособность. Разве не объединены они — оставшиеся в живых и павшие — роковой участью? Те не вернулись, не оправдав ожиданий, другие бередят раны чьих-то сердец своим возвращением, напоминая о погибших.

Автор не склонен к критицизму и еще меньше хотел бы возражать лицам, которые пользуются вниманием публики. Обращаться к теме войны его заставляет соображение отнюдь не субъективное.

Кому-то позволено поступаться в делах, кому-то в убеждениях. Ему — нет! Не дано ему никакой другой опоры, никакого достояния, кроме того, что навязала война. Упершись, он должен отстаивать малую пядь пространства, уверенный в незыблемости ценностей, во имя которых воин жертвовал жизнью. Мгновение, когда он забудется, лишит его всякой почвы, он станет больным, отпугивающим предостережением для всех. Его не согревает шинель, дырявленная осколками, горек хлеб, поданный чьей-то рукой, и крыша, когда толкутся там случайные люди, — чужая крыша. И нет у него ни кола, ни двора. Ничего нет.

Такая-то жизнь направляет его помыслы в одно русло. Он прикован неразрывно цепью к былому, к тому, что ушло и всеми предано забвению, но что постоянно возвращает его вспять, заставляя терзаться вынесенными тогда муками. Выхода нет, он обязан нести свой крест. Иначе... забыты слова присяги... обрываются узы общности... пролитая кровь, своя и чужая, и все, что он делал, теряет смысл. Кого же он представлял сегодня среди людей? Себя... или еще кого-то? Значит, природа наделяет воина возвышенным духом только на миг, нести бремя войны в мирные дни он не в состоянии. Должно быть, воин потерял больше, нежели позволяется законами земли. И выжил... зачем?

Все. Шпага сломана, крушение... гибнут иллюзии и явь, его служба обращается в частное предприятие, судьба — его личное дело и сам он — банкрот, если не дороги ему более имена начальников и подчиненных, если он совершил шаг, запрещенный в бою... решился бросить на произвол окружающих святыню — воинское достоинство сослуживцев, живых и погибших, и свое собственное.

Только крайнее ослабление понуждает воина — стойкого человека — обращаться к людям, словами с чужого голоса. Вообразить его здравствующим нельзя. Если же все-таки он является, возникает вопрос, кто он? Изуверившийся циник, срывающий листья от собственного мученического венца? Придавленный невзгодами тупица, нашедший приют в стенах канареечной клетки? Упрямец, не способный создать заново свой, личный мир взамен рухнувшего? Интерес к людям, в среде, где прежде находил стимулы, потерян, и он готов на все, лишь бы оставили его в покое.

* * *

В третьей книге автор продолжит рассказ о боевых действиях 595-го ИПТАП РГК и частей, с которыми он действовал в конце 1941 и последующие месяцы 1942 г. Наряду с этим автор намерен затронуть некоторые стороны послевоенной службы.

Читателей интересует этот предмет. Но если они думают, что общественное положение автора обеспечило ему возможность работать, то они заблуждаются. Немало людей, главным образом начальствующих, осуждают поведение его на поле боя. Он и то делал не так, и это, и продолжает поныне в том же духе. Он, видите ли, требует соблюдения воинской дисциплины от всех, с кем соприкасается в порядке несения службы.

Некоторые военные и гражданские начальники относятся к автору так, как будто он сражался не на той стороне, и рассматривают его работу как предприятие сугубо частное. И преуспели в этом деле несравненно больше, чем в исполнении прямых обязанностей. Поучают, указывают. Поучать легко, безопасно и в то же время выгодно. Безопасно потому, что ситуация не типичная и позволяет толковать человеческие нужды в зависимости от направления дующих ветров. Ему не положено и то, и это, и сам он в некотором роде пережиток. Не положенный. Какие еще там у него права? Пресса его работу не замечает и в обозримом будущем не собирается этого делать. Понятно, на обычную она не похожа, признать же ее иной — опасно, а вдруг вышесидящий на стуле... команды нет, значит можно обойтись без... «прошлого...» Вот когда автор закончит земной путь — долго в таких условиях он не протянет, — тогда уж мы воздадим ему сторицей. А сейчас зачем рисковать? Он рисковал, и что получилось? Нет. Только то, что припадает ему по милости руководства и не больше.

Удобная позиция. Перед старшим бюрократом предстает бессребреником, в глазах остальных окружающих — и принципиальным начальником. «Наш-то... глядите какой... строг, но справедлив... не чета предшествующим, режет правду-матку, невзирая на лица... подумаешь... участник... Мы не хуже, если придется...» восхищенно взирают друг на друга подчиненные.

Очень ловко. Сытый, облагодетельствованный неведомо за какие заслуги товарищ, манипулируя совестью, получает за счет бедствующего личный капитал, на виду у всех, старших и высших, и получает в течение десятков лет. Кто и по какому праву наделяет одного чингисханским полномочием в своекорыстных интересах интерпретировать нужды другого?

Милейший товарищ! Очевидно, вы не поняли идею воинской службы, если не чувствуете себя причастным к судьбе солдат прошлой войны. Мне не достает многого, но если даже я получу во сто крат больше минимума, то и тогда в моем положении ничего не изменится, я останусь тем, кем был, и никакие даяния не облегчат мое бремя.

Автор намерен осветитьсуществующую ситуацию с указанием фамилий и прочих данных, характеризующих ее, как из соображений личного порядка, так и по долгу службы.

* * *

Наше общество предпринимает решительные шаги для искоренения извращений и ошибок предшествующего периода. Коснулись ли они воинской службы?

Под лозунгом заботы о человеке утверждается безначалие, граничащее с произволом. Повсеместную тревогу вызывают взаимоотношения среди военнослужащих. Наблюдаются явления, глубоко чуждые военной организации, а те, кто обязан пресечь произвол, жалуются в прессе и по радио и сами изобличают себя в преступной бездеятельности. Кто жалуется и на кого?

Начальники прячут оружие под замок. По нечаянности оно взрывается, опрокидывается, произвольно стреляет по своим. Обнародованы потери, понесенные в ходе афганской акции. Следовало бы опубликовать за тот же период потери внутри страны вследствие слабых навыков военнослужащего в обращении с оружием и прочими боевыми средствами на так называемых мероприятиях. ЧП влекут человеческие жертвы в караульных помещениях, на полигонах, по пути туда и обратно. Но позвольте, за жизнь военнослужащего положено по уставу отвечать командиру, он деньги за это получает. А расплачиваются рядовой состав и родители. И к слову, упомянутая акция на каком основании окрещена войной? Кто напал, на кого? Ограниченный контингент на душманов или наоборот эти последние атаковали контингент? И почему заключительная сцена эвакуации контингента там, на мосту, представлена на телеэкране как отступление?

Пора бы сказать и о том, что интернациональный долг — понятие надуманное, не имеет никакого юридического статуса и не имеет ничего общего с воинским долгом, что штатная структура контингента, его вооружение и тактика никак не соответствовали характеру навязанной ему задачи и что в течение всех 9 лет контингент не имел никаких объективных предпосылок заниматься ни чем иным, как только утверждать свое присутствие.

* * *

Для поддержания дисциплины уже привлечены родители. Вошли в обиход слеты солдатских матерей. На очереди бабушки. Того и гляди заявятся в казарму защитить внука от посягательств со стороны ему подобных.

Автор обращается к этим вопросам не ради любопытства. То, что происходит, касается сегодня его ничуть не меньше, чем в дни, о которых он повествует в этой книге.

Примечания

1

Москаленко К. С. На юго-западном направлении, 1941–1943: Воспоминания командарма. М., 1979. Кн. 1. С. 68.

(обратно)

2

Часть верхнего станка орудия, в люльке монтируются ствол и противооткатные устройства. — Авт.

(обратно)

3

В артиллерии орудие и тягач называется поезд. — Авт.

(обратно)

4

МЗА — орудия малокалиберной зенитной артиллерии. — Авт.

(обратно)

5

ВНОС — пост воздушного наблюдения, оповещения и связи, один из элементов боевого порядка зенитной батареи. — Авт.

(обратно)

6

Определение на глаз величин, необходимых для придания орудиям первоначального направления перед выстрелом, — Авт.

(обратно)

7

НЗО — неподвижный заградительный огонь; ПЗО — подвижный заградительный огонь. — Авт.

(обратно)

8

Буссоль по уставу устанавливается не ближе 10–15 метров от орудия, иначе магнитная стрелка окажется в поле, образуемом массой орудия.

(обратно)

9

СНД — сопряженное наблюдение дивизиона — один из методов наблюдения за полем боя и засечки целей в артиллерии. — Авт.

(обратно)

10

У военнослужащих, подвергнутых аресту, поясные ремни изымаются. — Авт.

(обратно)

11

МОЖ — математическое ожидание события. — Авт.

(обратно)

12

Группа людей, заблаговременно высылаемая из состава артиллерийского подразделения для разведки пути. — Авт.

(обратно)

13

ГСМ — горюче-смазочные материалы. — Авт.

(обратно)

14

Речь идет о предварительной подготовке данных для стрельбы. — Авт.

(обратно)

15

Центральный архив Министерства обороны СССР. Ф. 595 ИПТАП РГК. Оп. 132570 с. Д. 1. Л. 576 (Далее: ЦАМО СССР).

(обратно)

16

Там же. Оп. 123179 с. Д. 1. Л. 11

(обратно)

17

ОВС — обозно-вещевая служба. — Авт.

(обратно)

18

ЦАМО СССР. Ф. 595 ИПТАП РГК. Оп. 138871. Д. 1. Л. 174.

(обратно)

19

СО — сосредоточение огня. — Авт.

(обратно)

20

В артиллерийской терминологии гильза со снарядом в сборе называется выстрелом. Делятся выстрелы на унитарные и раздельного заряжения. — Авт.

(обратно)

21

Помимо старшего лейтенанта Азаренко, в машине находились два младших командира, семь рядовых из штабной батареи и два телефониста взвода управления 6-й батареи. Никто из них в полк больше не вернулся. — Авт.

(обратно)

22

Полковник Стрелков, по сообщению рядового С. С, Перекреста, был тяжело ранен и скончался 29 сентября 1941 года в окружении севернее г. Лубны.

(обратно)

23

«Юнкерс-87». — Авт.

(обратно)

24

ПНП — передовой наблюдательный пункт. — Авт.

(обратно)

25

РБМ — радиостанция батальонная малая, — Авт.

(обратно)

26

ИПТАП — истребительно-противотанковый артиллерийский полк. — Авт

(обратно)

27

В числе этих последних был 595-й АП ПТО РГК, в котором я продолжал службу после выхода из окружения. Его батареи участвовали в боях вначале на западном, а затем на южном фасе Киевского укрепрайона, занимая позиции на южной окраине города, в Жулянах и в Голосеёвском лесу. — Авт

(обратно)

28

Унитарный выстрел — снаряд, завальцованный в гильзу. — Авт

(обратно)

29

Дальность прямого выстрела — высота траектории снаряда не превышает высоту цели. Для 107-мм пушки около 1000 м. — Авт.

(обратно)

30

Перекрестие — точка пересечения линий, вертикальной и горизонтальной, на угломерной сетке панорамы — оптического прибора, предназначенного для наводки артиллерийского орудия. — Авт.

(обратно)

31

Вольтижировка — курс спортивной подготовки всадника. — Авт.

(обратно)

32

По-видимому, генерал имел в виду эпизод времен нападения Гитлера на Польшу. — Авт.

(обратно)

33

Помощник начальника штаба 235-го ГАП 21-й армии лейтенант Демченко В. В. — ныне полковник запаса, проживает в г. Житомире. — Авт.

(обратно)

34

Гренадеры — солдаты пехотных частей. — Авт.

(обратно)

35

Поскольку одним из основных требований, предъявляемых к публикуемой документальной, военно-мемуарной литературе, является достоверность описываемых фактов и событий, в обязанности редактора входит и проверка правильности фактического материала, употребления терминологии, что не имеет ничего общего с недоверием к личности автора и его воспоминаниям. — Прим. ред.

(обратно)

36

Малокалиберные автоматические зенитные пушки. — Авт.

(обратно)

37

16-я — из Забайкальского военного округа; 19-я — из Северо-Кавказского военного округа.

(обратно)

38

Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. М., 1969. С. 260, 269, 270–271, 275.

(обратно)

39

Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. С. 297.

(обратно)

40

Филиппи А. Припятская проблема. М., 1959. С. 137.

(обратно)

41

Цит. по кн.: Москаленко К. С. На Юго-Западном направлении. С. 110–111.

(обратно)

42

Цит. по кн:: Москаленко Я. С. На Юго-Западном направлении. С. 85.

(обратно)

43

ЦАМО СССР. Ф. 595-го ИПТАП РГК. Он. 123179 с. Д. 1. Л. 107, 109, 111. Штаб артиллерии 40-й армии. Боевой приказ № 06. Тростянец. 14.02.43 г.

(обратно)

44

Там же. Штаб 5-го гв. ТК. Боевой приказ №. 015. 17.02.43 г. Л. 120

(обратно)

45

ЦАМО СССР. Ф. 595-го ИПТАП РГК. Оп. 123179 с. Д. 1. Л. 121. Штаб 5-го гв. ТК. Боевой приказ № 015. 17.02.43 г.

(обратно)

46

ГПЗ — головная походная застава. — Авт.

(обратно)

47

Там же. Д. 2. Л. 121. Штаб 5-го гв. ТК. Боевое распоряжение № 029. 22.02.43 г.

(обратно)

48

ЦАМО СССР. Ф. 595-го ИПТАП РГК. Оп. 123479 е. Д. 2. Л, 121. Штаб 5-го гв. ТК. Боевое распоряжение № 031, 24.02.43 г.

(обратно)

49

ЦАМО СССР. Ф. 595-го ИПТАП РГК. Оп. 123179 с. Д. 2. Л. 59. Штаб полка. Операт. сводка, с. Грунь.

(обратно)

50

Там же.

(обратно)

51

ЦАМО СССР. Ф. 595-го ИПТАП РГК. Оп. 123179 с. Д. 2. Штатное расписание 4-й батареи.

(обратно)

52

Там же. Од. 132570. Д. 1. Л. 270. 40-я армия. Штаб артиллерии. Боевое распоряжение, Ефросиновка, 28.06.42 г.

(обратно)

53

ЦАМО СССР, Ф, 595-го ИПТАП. Оп. 123179 с, Д. 2. Л. 143.

(обратно)

54

ЦАМО СССР. Ф. 595-го ИПТАП РГК. Оп. 123179 с. Д. 2. Л. 60. Операт. сводка. Грунь, 25.02.83 г.

(обратно)

55

ЦАМО СССР: Ф. 595-го ИПТАП РГК. Он. 123179 с. Д. 2. Л. 61.

(обратно)

56

Там же. Л. 48, 59.

(обратно)

57

Там же. Л. 62.

(обратно)

58

Там же. Л. 63.

(обратно)

59

ЦАМО СССР. Ф. 595-го ИПТАП РГК. Оп. 123179 с. Д. 2. Л. 64.

(обратно)

60

ЦАМО СССР. Ф. 595-го ИПТАП РГК. Оп. 123179 с. Д. 2. Л. 64.

(обратно)

61

Там же. Л. 67.

(обратно)

62

Там же. Л. 66.

(обратно)

63

Там же. Л. 67.

(обратно)

64

Там же. Д. 1. Л. 128. Штаб артиллерии 40-й армии. Боевое распоряжение.

(обратно)

65

40 км на запад от Харькова. — Авт.

(обратно)

66

ЦАМО СССР. Ф. 595-го ИПТАП РГК. Оп. 132570 с. Д. 4. Л. 328–331. Приказ по полку № 355. § 2. х. Задонский, 25.12.1942 г.

(обратно)

67

ЦАМО СССР. Ф. 595-го ИПТАП РГК. Оп. 123179 с. Д. 1. Л. 172. Приказ по полку.

(обратно)

68

Там же. Л. 270. Штаб артиллерии 40-й армии. Боевое распоряжение № 061. Ефросиновка. 28.06.42 г.

(обратно)

69

Там же. Л. 273. Штаб артиллерии 40-й армии. Боевое распоряжение. ПУ штаба, лес восточнее Н. Усмань.

(обратно)

70

ЦАМО СССР. Ф. 595-го ИПТАП РГК. Оп. 132570 с. Д. 1. № 309. Боевой приказ по артиллерийской группе ПП — 125.

(обратно)

71

Там же. Оп. 132570 с. Д. 1. Л. 271, 276, 278, 279, 283, 290, 291, 292, 294, 301, 302, 304, 309, 315, 320, 321, 323, 327. Штаб полка. Операт. сводки.

(обратно)

72

Там же.

(обратно)

73

Принял полк в начале августа. В противотанковой артиллерии РГК командир полка является прямым и непосредственным начальником командиров батарей. — Авт.

(обратно)

74

ЦАМО СССР. Ф. 595-го ИПТАП РГК. Оп. 123179 с. Д. 1. Л. 1. 40-я армия. Штаб артиллерии. Боевое распоряжение. 11.11.42 г.

(обратно)

75

ВоГРЭС — Воронежская гидроэлектростанция.

(обратно)

76

ЦАМО СССР. Ф. 595-го ИПТАП РГК. Оп. 132570 с. Д. 1. Л. 514. Штаб артиллерии 40-й армии. Боевое распоряжение № 07.20.09.42 г. Никольское.

(обратно)

77

Радиостанции, состоящие на вооружении подразделений ИПТАП РГК. — Авт.

(обратно)

78

ЦАМО СССР. Ф. 595-го ИПТАП РГК. 00. 123179 с. Д. 1. Л. 30. Штаб 595-го ИПТАП РГК. Операт. сводка № 026. Лебяжье. 26.01.43 г.

(обратно)

79

Там же. Л. 103. Штаб 4-й МСБр. Боевой приказ № 03. 30.01.43 г.

(обратно)

80

ЦАМО СССР. Ф. 595-го ИПТАП РГК. Оп. 123176 о. Д. 2. Штаб полка. Операт. сводка № 64. Карловна. 6.03.43. Л. 69.

(обратно)

81

Ефрейтор Зеленый — пехотинец. Контужен где-то на юге. Заикался, был признан ограниченно годным к службе. Не знаю, как он попал в ИПТАП. Из тылов полка за какую-то провинность отчислен в 4-ю батарею орудийным номером. Младший лейтенант Серебряков и старший сержант Климентьев опротестовали назначение. Я отправил Зеленого, но штаб полка вернул его обратно. Зеленый добросовестно относился к службе и старшина Кузнецов принял его на должность каптенармуса.

(обратно)

82

Я не нашел в Старой Водолаге ни одного подразделения 253 СБр и никаких элементов ее боевых порядков. Орудия 4-й батареи заняли открытие ОП на южном берегу речки Мжи, непосредственно перед мостом. Огневой разъезд двинулся дальше на двух автомобилях. Севернее Старой Водолаги снежный покров достигал толщины одного метра. Дорога кончилась. «Хорьх» зарылся вместе с тентом в снег, «опель» застрял еще раньше. Состав огневого разъезда (лейтенант Глотов, младший лейтенант Серебряков, старший сержант Агуреев, старший сержант Ибадов, ефрейтор Костыренко, рядовой Медведь) продолжал движение пеши. Нам потребовалось более двух с половиной часов, чтобы преодолеть расстояние до хутора Федоровка. То, что произошло дальше, напоминало скорее вымысел, чем действительность. В воздухе появились 3 бомбардировщика «Хейнкель-Ill» и, выпустив шасси, стали носиться, поднимая вихрем снег в поле, где окопались пехотинцы, все почти в гражданской одежде. Надрывно гудят двигатели, слепит снег, объясняться можно только жестами. Многие пехотинцы начали убегать, ища укрытие в хатах. Никто не стреляет, младший лейтенант Серебряков записал цифровые знаки на крыльях «хейнкелей». Я нашел командира батальона, он требовал выкатить орудия в сад, южнее хутора. 4-я батарея готова немедленно занять ОП, если пехота расчистит дорогу. «Хейнкели» еще обкатывали опустевшие снежные окопы, когда к хутору подошли танки. Я сопровождал командира батальона до крайних хат. Наши пути разошлись. Пехота скучилась в хуторских дворах, огневой разъезд выступил обратно. На мосту я встретил капитана Крутова и младшего лейтенанта Соловьева А. Я., исполнявшего после гибели лейтенанта Лазарева обязанности командира 2-й батареи. Он прибыл на рекогносцировку района ОП. Капитан Крутов, от имени командира полка, выразил недовольство тем, что 253 СБр оставила оборонительные рубежи, и потребовал удержать Старую Водолагу. Танки начали обстрел моста. Младший лейтенант Соловьев А. Я., единственный из оставшихся командиров взводов 2-й батареи, был ранен (ЦАМО СССР. Ф. 595-го ИПТАП РГК. Оп. 123179 с. Д. 2. Л. 69). Капитан Крутов поспешно уехал. 37 танков продолжали преследование остатков 253 СБр, 12 — атаковали ОП 4-й батареи с севера. В полдень 93 пикирующих бомбардировщика нанесли удар по северной, никем не занятой окраине Старой Водолаги. Танки, несмотря на поддержку с воздуха, не сумели преодолеть снежное поле и двинулись в обход Старой Водолаги. На улице появились разрозненные группы пехоты 111-й СБр и два танка Т-34, отходившие с юга под давлением девяти немецких танков и бронетранспортеров. Два 45-мм орудия противотанкового дивизиона 111-й СБр, задержаны еще в полдень лейтенантом Глотовым, открыли огонь по ошибке командиров орудий и подожгли Т-34. К 16 часам в Старой Водолаге не осталось ни одного пехотинца, помимо раненых, которые скапливались в районе ОП 4-й батареи в надежде на место в кузове тягачей. Примерно в 16.10 прибыл нарочный с сообщением, что командир полка намерен в помощь 4-й батарее направить 2-ю. Я вернул нарочного с просьбой не направлять подкрепление, поскольку во 2-й батарее не было ни одного командира. В 17.30 2-я батарея прибыла в район ОП 4-й. Ее привел младший политрук Васильев, заместитель по политчасти. Лейтенант Глотов принял 1-й огневой взвод 2-й батареи, младший лейтенант Серебряков — 2-й. К тому времени участь Старой Водолаги была предрешена, и все усилия 4-й батареи и 2-й сосредоточились на том, чтобы воспретить танкам блокировать дорогу на Карловку. Противник усилил огонь. До сумерков осталось не более часа. 4-я батарея обстреляла позиции танков дымовыми снарядами. Я объявил обоим батареям «отбой». Со мной в Старой Водолаге остался старший сержант Агуреев со своим орудием и лейтенант Глотов со 2-м орудием 2-й батареи. Эти два орудия отходили перекатами, одно прикрывало другое. Вот как излагается в журнале боевых действий 595-го ИПТАП РГК оставление Старой Водолаги: «...Подразделения 253 СБр отошли на новый рубеж (пехота отходила на север, 4-я батарея — на восток. — Авт.), а батареи полка вместе с несколькими танками прикрывали отход, после чего 2 батарея отошла на новый рубеж, а 4 прикрывала ее отход. Отойдя на новый рубеж, 4 батарея открыла огонь...» и т. д. (ЦАМО СССР. Ф. 595-го ИПТАП РГК. Оп. 138841. Д. 1. Л. 174–175). В оперативных сводках нет ни слова ни о том, как попала 4-я батарея в Старую Водолагу, ни о том, что предшествовало событиям, упомянутым в журнале боевых действий.

(обратно)

83

253-я СБр действительно насчитывала 1–2 тыс. человек, но три четверти ее численности составляли лица призывных возрастов, проживавшие в близлежащих районах, успевшие за полтора года забыть службу. Они не были даже переобмундированы.

(обратно)

84

В оперативных сводках штаба полка того периода путаница, граничащая с извращением фактов. Старая Водолага называется «Новой», немилосердно перепутаны номера батарей. Изложение многих эпизодов не соответствует действительности. Дальше я остановлюсь на этом.

(обратно)

85

4-я батарея с вечера осталась на ОП, с которых прикрывала отход двух орудий из Старой Водолаги. — Авт.

(обратно)

86

Отдельный чехословацкий батальон, прибывший на фронт в начале марта 1943 года, заполнял промежуток на внешних флангах между 25-й и 62-й гв. СД. — Авт.

(обратно)

87

Когда лица, присутствовавшие в помещении, ушли, майор Таран задержал старшего лейтенанта Романова и меня и объявил дополнительные указания, изменявшие до некоторой степени характер задачи 1-й и 4-й батарей. Майор Таран отказался отвечать на вопрос старшего лейтенанта Романова, откуда они исходят. — Авт.

(обратно)

88

ЦАМО СССР. Ф. 595-го ИПТАП РГК. Оп. 123179 с. Д. 2. Л. 179. Штаб полка. Операт. сводка 8.03.43, х. Островерховка.

(обратно)

89

КК — кавалерийский корпус. — Авт.

(обратно)

90

Еднотка — воинская часть (чеш.)

(обратно)

91

В оперативных сводках штаба 595-го ИПТАП РГК не нашли отражения совместные с чехословаками действия 1-й и 4-й батарей. 8.03.43 г. составитель сводки сообщал: «1. Противник к исходу дня 7.03 занимает рубеж Борки — Старая Водолага. В продолжении дня (какого? По-видимому, 7-го. — Авт.) предпринял несколько контратак о направлении Соколове, Тимченков, Артюховка, поддержанных большим количеством танков и бронемашин. Потеряв до 40 танков и 4 бронемашины, отошел на исходный рубеж. 2. Полк, согласно устного приказания заместителя командующего артиллерии группы обороны района Харькова, входит в оперативное подчинение командующего артиллерией 62-й гв. СД и двумя батареями (2-я и 3-я батареи) поддерживает 184-й гв. СП, занимающий оборону на западной окраине Комаровки, Артемовки, и двумя батареями (1-я и 4-я батареи) — 182-й гв. СП, занимающий оборону на рубеже: юго-восточная окраина Мерефы — хутор Тимченков, искл. Миргород.

К рассвету 8.03 батареи заняли ОП:

3-я — северо-западная окраина Комаровки,

2-я — западная окраина Артемовки,

1-я — северо-западная окраина Артюховки,

4-я — юго-западная окраина х. Тимченков.

В течение дня (какого? — Авт.) 4-я батарея совместными действиями с 62-й гв. СД отбила несколько атак противника в направлении Тимченков. Подбито ... танков и ... бронемашин. Взвод управления этой же батареи уничтожил разведку противника в составе 7 человек (район х. Глубокий). 4-я батарея при отражении танковой атаки противника в районе с. Карловки 7.03 сожгла ... танков и ... бронемашины (ни 6.03, ни 7.03 противник не использовал танки в районе Карловки и занял ее утром около 9.00 6.03. — Лег.). При отражении атаки танков и пехоты противника особо отличились расчеты ст. сержанта Клименьева и ст. сержанта Викторова. (Вот это верно: оба командира орудий 4-й батареи и отличились 8.03 на ОП в хуторе Миргород при отражении танковой атаки противника на с. Соколово. — Авт.).

Ранены при исполнении служебных обязанностей: красноармеец Разиков, сержант Еганов (саперы заминировали лес севернее хутора Миргород и не оставили знаков. Сержант Еганов из 4-й батареи подорвался при наезде ягача на мину. — Авт.). Эвакуированы в госпиталь. Заболели: красноармеец Федоришин и батальонный комиссар Майборода — эвакуированы в госпиталь.

Начальник штаба капитан Крутов.» (ЦАМО, Ф. 595 ИПТАП РГК. Оп. 123179 с. Д. 2. Л. 71).

Оперативная сводка штаба полка составляется на основании боевых действий командиров батарей. Я хорошо помню, о чем доносил штабу полка 5, 6, 7, 8.03.43 г., как и во все последующие дни.

Чем объясняется умолчание фактов, приведенных в боевых донесениях 4-й и, надо полагать, 1-й батареи? Сугубо секретным дополнением к инструкции, которую сообщил майор Таран старшему лейтенанту Романову и мне, при постановке задачи утром 7.03, предварительно удалив других командиров батарей? Недопустимой небрежностью штаба полка, или тем, что устные приказания частных начальников в дни интенсивных боев штабы не успевали регистрировать? Во всяком случае выражение «...4-я батарея совместными действиями с 62-й гв. СД...» далеко не случайно. Если не принимать во внимание несоразмерность взаимодействующих сил — батарея и дивизия — то нельзя никак не поинтересоваться: чем же занимались 2, 3 и 1-я батареи в столь напряженной, критической обстановке 8.03.1943 г.? Почему оперативная сводка об этом не обмолвилась ни одним словом?

Ключ к расшифровке дипломатического кода со всей определенностью представляет боевое распоряжение командующего артиллерией 62-й гв. СД от 7.03 43 г.

«Командиру 595 ИПТАП РГК.

— Батарею (1-ю. — Авт.) из района совхоза перебросить в хутор Лртюховка, для обеспечения стыка с 25-й гв. СД, вторую (4-ю. — Авт.) - в хутор Тимченков. Доложить об этом полковнику Свободе, который находится в совхозе юго-западнее Миргорода 1 км (то есть между хутором Тимченков и хутором Артюховка. — Авт.). Ваши три батареи отправлены (кем и почему? Командующий артиллерией не имеет права отправлять батареи приданного дивизии ИПТАПовского полка за пределы ее ответственной полосы. — Авт.) на западную окраину Харькова на Залютинское шоссе. После доклада полковнику Свободе отправляйтесь к трем батареям...» (ЦАМО СССР. Ф. 595 ИПТАП РГК. Оп. 123179 с. Д. 1. Л. 131).

Но, во-первых, командиру полка, когда речь идет о флангах, указываются подразделения равного батарее масштаба — рота, батальон; во-вторых: ближайший управляемый пехотинец 25-й гв. СД находился от Артюховки по меньшей мере в 6–7 км. Майор Таран выражал лишь пожелание установить связь с подразделениями 25-й гв. СД. У старшего лейтенанта Романова не было ни средств, ни возможности обеспечить стык... Слева понятно, а справа с кем? Дальше, почему майор Таран должен «...доложить полковнику Свободе...»? Если обе батареи направлены определенному адресату: 25-й и 62-й гв. СД? И еще вопрос. Почему вразрез с положениями боевых уставов и вопреки своим оперативным полномочиям командующий артиллерией дивизии предписал командиру полка: «...После доклада полковнику Свободе отправляйтесь к трем батареям»? Не потому ли, что командиры 1-й и 4-й батарей получили инструкции и не должны ни на кого оглядываться? По-видимому, безымянное полувоенное учреждение, стоявшее за спиной обоих — командира полка и командующего артиллерией, — опасалось, что майор Таран своим присутствием ослабит решимость командиров батарей. Капитан Громов — другое дело. Он заместитель, и обязанности его ограничены рамками поддержания связи с 1-м отдельным чехословацким батальоном.

(обратно)

92

ЦАМО СССР. Ф. 595-го ИПТАП РГК. Оп. 123179 с. Д. 2. Л, 71. Штаб полка. Операт. сводка 7.03.43 г. х. Островерхово.

(обратно)

93

Немецкий пулемет. — Авт.

(обратно)

94

Облически — под некоторым углом относительно основного направления стрельбы. — Авт.

(обратно)

95

ЦАМО СССР. Ф. 595-го ИПТАП РГК. Оп. 123179 с. Д. 1. Л. 71.

(обратно)

96

Там же.

(обратно)

97

ЦАМО СССР. Ф. 595-го ИПТАП РГК. Оп. 123179 с. Д. 1. Л. 71. Операт. сводка 8.03.43 г. 12.00. х, Островерхово.

(обратно)

98

ЦАМО СССР. Ф. 595-го ИПТАП РГК. Оп. 123179с. Д. 1. Л. 72. Штаб полка. Операт. сводка, г. Харьков. Липовая Роща. 9.03. 43 г. 12.00.

(обратно)

99

ЦАМО СССР. Ф. 595-го ИПТАП РГК. Оп. 138841. Д. 1. Л. 174–185. Журнал боевых действий 595-го ИПТАП РГК.

(обратно)

100

«Командиру 595-го ИПТАП РГК генерал-лейтенант артиллерии Баренцев приказал выбросить полк на Белгородское шоссе и не допустить прорыв противника на Харьков. 10.03.43 г., 14 числа 13 минут. Майор Беленко» (ЦАМО СССР. Ф. 595-го ИПТАП РГК. Оп. 123179 с. Д. 1. Л. 133).

(обратно)

101

ЦАМО СССР. Ф. 595-го ИПТАП РГК. Оп. 138841. Д. 1. Л. 174–185. Журнал боевых действий 595-го ИПТАП РГК.

(обратно)

102

ЦАМО СССР. Ф. 595-го ИПТАП РГК. Оп. 138841. Д. 1. Л. 174–185. Журнал боевых действий 595-го ИПТАП РГК.

(обратно)

103

Все, за исключением командира 5-й батареи.

(обратно)

104

По обычаю, неизвестно кем введенному в полку с качала войны, противотанкист по прибытии в пункт сбора — будь то город или седо — обязан явиться к церкви, а если их несколько — к самой высокой, либо к самому высокому зданию и в течение семи суток, невзирая на обстоятельства, ждать прибытия других идя распоряжений командиров. — Авт.

(обратно)

105

Два других, поврежденных на площади Дзержинского, вместе с хозяйственным отделением во главе со ст. лейтенантом Никитиным и политруком Кокориным в 21.00 13.03 по разрешению командира полка я отправил в Чутуев. — Авт.

(обратно)

106

Так в войсках именовали командующего артиллерией Воронежского фронта. — Авт.

(обратно)

107

История второй мировой войны 1939–1945. М.: Воениздат, 1976. Т. 6. С. 139.

(обратно)

108

231-й КАП с пей имел дело под Малиной в 1941 году. — Авт.

(обратно)

109

ЦАМО СССР. Ф. 595-го АППТО РГК. (Так именовались ИПТАПы до начала 1942 г. — Авт.) Он. 132571 с. Д. 2. Л. 211. Штаб полка. Опе-рат. сводка, с. Выровка. 4.09.41 г.

(обратно)

110

Там же. Л. 229, 230, 231. Штаб полка. Операт. сводка, х. Лизогубовский. 7.09.41 г.

(обратно)

111

Там же. Операт. сводка штаба. 19.00. 09.09.41 г. Л. 194. Боевое донесение командира 5-й батареи 13.00. 8.09. 41 г.

(обратно)

112

ЦАМО СССР. Ф. 595-го ИПТАП РГК. Оп. 132571 с. Д. 2. Л. 239.

(обратно)

113

Там же. Штаб полка. Операт. сводка 9.09.41 г.

(обратно)

114

Там же.

(обратно)

115

Там же. Л. 240.

(обратно)

116

Там же. Л. 251. Штаб полка. Операт. сводка. 14.09.41 г.

(обратно)

117

Там же. Л. 245.

(обратно)

118

ЦАМО СССР. Ф. 595-го ИПТАП РГК. Оп. 132571 с. Д. 2. Л. 246.

(обратно)

119

Там же. Л. 245. Л. 194. Боевое донесение командира 5-й батареи.

(обратно)

120

Там же. Л. 239. Штаб полка. Операт. сводка. 9.09.41 г.

(обратно)

121

Последний был уже занят противником. — Авт.

(обратно)

122

ЦАМО СССР. Ф. 595-го ИПТАП РГК. Оп. 132571 с. Д. 3. Л. 199. Штаб полка. Операт. сводка. Бобровые Дворы. 17.11.41 г.

(обратно)

123

Там же. Оп. 132370 с. Д. 5. Л. 16. Штаб полка. Приказ по полку № 056. Бобровые Дворы. 8.11.41 г.

(обратно)

124

Там же. Оп. 132571 с. Д. 3. Л. 186, 198, 209, 214, 221, 222, 226, 235. Штаб полка. Операт. сводка. Бобровые Дворы. 8.09. 41 г.

(обратно)

125

Первые отечественные автоматы, поступившие в полк; 5 экземпляров артснабженцы получили специально для экспедиции. — Авт.

(обратно)

126

1850-й ИПТАП до преобразования в гвардейский. — Авт.

(обратно)

127

ЦАМО СССР. Ф. 11-й гв. ОИПТАБр РВГК. Оп. 215077. Д. 5. Л. 239. Штаб бригады. Операт. сводка.

(обратно)

128

Он имел на вооружении 57-мм противотанковые пушки ЗИС-3. — Авт.

(обратно)

129

И поныне стоит стог на том же месте. — Авт.

(обратно)

130

БК — боекомплект. — Авт.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Навстречу новой угрозе

  Дальний хутор

  Непонятливый товарищ

  Формальная задача

  Нудные часы

  Пугливая ворона

  Путь к Чернобылю

  В районе сосредоточения

  Чернобыльский мост

У слияния великих рек

  Хутор Теремцы

  В лесах междуречья

  Голос Припяти

  Часы раздумий

  Мнимая опасность

  Непонятный случай

  Ступень в бессмертие

В землях радимичей и северян

  Гибель орудийного расчета

  Зенитчик из Окунинова

  Ночные костры Чингис-хана

  Среди развалин Чернигова

  Оружие императора Петра

  Вдоль гомельской дороги

  Хутор Полуботки

  Вне обстановки

У стен города

  Среди ореховых зарослей

  Глаз циклопа

  2-й стрелковый батальон

  На южный берег!

  Путь на ПНП

  Артиллерийская поддержка атаки

  В обратный путь

  Снаряды на исходе

  Самооборона

Отступление

  На юг от Анисова

  Снарядов нет

  Остановка

  Отход продолжается

  Шведские могилы

  От лица солдат 1941-го года

  Окружение

  Лейтенант Захаров

  В крупном масштабе

Объятия спрута

  В Пирятине

  Предпоследняя ОП

  Выстрелы собраны!

  Танки с крестами

  2-е готово!

  Огонь!

  У хутора Запорожская Круча

  Последние защитники

  Река Удай

  Потеря

  На сборном пункте

  В районе штаба фронта

  19 сентября, от 16.00 до 18.00

  18.00 — атака!

  В ночь с 19-го на 20-е

  Западня

Неведомыми путями

  Клеверное поле

  У тригопункта

  На все четыре стороны

  Бремя старшинства

  Преследование

  Немецкий генерал

  Заколдованный круг

  Гибель товарища

  Столкновение

Солдаты и народ

  Обитатели крайней хаты

  Разные мнения

  Село Васильки

  Хозяин

  Он — инакомыслящий

  «...Через гору»

  Навсегда в памяти

Перед концом поединка

  Форсированным шагом

  Пленные

  Мальчик

  Полицейский

  Преграды, одна за другой

  У своих!

ИПТАП в бою и на марше

  4-я батарея

  Встреча у Соколове

  В немецкой колонне

Тайна фронтовой тактики

  Пехота и иптаповцы

  Они — герои моей судьбы

*** Примечания ***