Женщины его жизни [Звева Казати Модиньяни] (fb2) читать постранично

Ева Модиньяни Женщины его жизни

ПРОЛОГ НА БОРТУ «ТРИЛИСТНИКА»

В эту жаркую августовскую пятницу Карин Веньер беспокоили три проблемы: сильная простуда, перспектива провести выходные за работой и назойливое, ни на минуту не умолкающее воркование голубей, буквально заполонивших Милан и ставших таким же бедствием, как комары, мотороллеры и радиоприемники в машинах. Тяжеловесная обстановка адвокатской конторы на проспекте Венеции усугубляла растущее в ней беспокойство. Она еще раз внимательно проверила бумаги, которые ей предстояло взять с собой, энергично высморкавшись, покончила с последней салфеткой, метко швырнула ее в корзинку, уже наполовину заполненную бумажными носовыми платками, и вызвала такси.

– Машина будет через три минуты, – предупредила девушка-оператор из центра управления. Благодаря сезону отпусков хотя бы с такси не было проблем.

Голуби безумолчно повторяли свои однообразные призывы, проникавшие в кабинет, несмотря на звуконепроницаемую защиту двойных стекол. Карин вышла из подъезда здания в ту минуту, когда желтое такси подрулило к тротуару.

– Наконец-то вы отдохнете, – неловко кланяясь, приветствовал ее швейцар. Он был высок и худ, с большим крючковатым носом и лукавыми, елейно улыбающимися глазками.

– Вот именно, – ответила Карин, пока он торопливо распахивал перед нею двери парадного, – наконец-то я отдохну. – Было очень жарко, удушливая шапка смога, накрывшая город, не пропускала солнечных лучей. – Улица Пасколи, два, – сказала она шоферу, откинувшись на спинку сиденья, неприятно разогретую и насквозь пропахшую потом многочисленных пассажиров. Попытка задержать дыхание не принесла успеха, и она громко чихнула.

– Простудились? – сочувственно поинтересовался таксист.

– Верный диагноз, – мрачно ответила Карин, распечатывая новую пачку бумажных платков.

На проспекте Буэнос-Айрес таксист успел поведать ей о первой операции на брюшной полости, которую ему пришлось перенести в больнице Пьетра-Лигуре, чтобы остановить внутреннее кровотечение. Выздоровление завершилось на улице Плиния, а новое обострение наступило на бульваре Абруцци. Оглашение истории болезни пришлось прервать по прибытии на место.

– Да, мне есть что рассказать, – вздохнул бедняга, засовывая в карман три тысячи лир, указанные на счетчике.

– Желаю вам всего наилучшего, – прервала его излияния Карин, направляясь к дверям современного многоквартирного дома, выстроенного с претензией на элегантность.

Она пересекла пустынный вестибюль и торопливо свернула налево в покрытый ковровой дорожкой коридор, ведущий к лифту. Стена напротив лифта была сплошь зеркальной. Мелькнувший в зеркалах образ потрясающе красивой рыжеволосой девушки придал ей уверенности: глубокая тревога, терзавшая душу Карин, к счастью, еще не проявилась внешне. Это был добрый знак. Первый за весь этот злосчастный день.

Сейчас она примет теплую ванну, потом возьмет вещи и отправится в аэропорт Линате, сядет на самолет и полетит в Ниццу, где ее ждет машина. Оттуда в Сен-Тропез. Предвкушая путешествие в самолете, Карин почувствовала облегчение, но мысль о встрече с Бруно Брайаном погасила слабый лучик оптимизма, усиливая мучившее ее беспокойство.

* * *

Карин вдохнула голубой воздух, напоенный ароматами солнца, моря, сосен и лесных цветов. Она вдруг успокоилась, избавившись наконец от надоевшего насморка и городской духоты, на мгновение позабыв о предстоящем свидании.

Белый «Мерседес» остановился на молу Сен-Тропеза, поравнявшись с «Трилистником», тридцатиметровой моторной яхтой, которая казалась Карин белой чайкой, изящной, но излучающей мощь. Она господствовала над остальными судами, пришвартованными у мола, вызывая восхищение у прохожих и зависть у владельцев соседних яхт.

Чистое голубое небо, на фоне которого по глади моря скользили легкие паруса, на горизонте начинало темнеть в преддверии вечера. Фоторепортер, прятавшийся среди прохожих, как охотник в засаде, кинулся было к подъехавшему автомобилю, но два матроса с «Трилистника», выросшие как из-под земли, преградили ему дорогу. До драки не дошло: один из моряков, тот, что был повыше и покрепче, пригвоздил репортера к месту своей ослепительной улыбкой.

– Не советую, – пробормотал он с заметным сицилийским акцентом. – Ничего интересного здесь нет, нечего снимать.

– Считайте, что меня здесь не было, – согласился репортер, смуглый и тощий юнец с печальным взглядом, нагруженный множеством фотокамер с телеобъективами. Он с достоинством ретировался, улыбаясь на ходу и помахивая рукой на прощание. Лучше уж честное отступление, чем потасовка, в которой ему, несомненно, намяли бы бока и попортили аппаратуру. Устроившись в ближайшем магазинчике, молодой человек попытался разглядеть женщину, сидевшую в белом «Мерседесе». Не составляло труда связать прибытие этой особы с появлением «Трилистника», который совсем недавно, в начале августа, уже