Начал читать первую книгу и увидел, что данный автор натурально гадит на чужой труд по данной теме Стикс. Если нормальные авторы уважают работу и правила создателей Стикса, то данный автор нет. Если стикс дарит один случайный навык, а следующие только раскачкой жемчугом, то данный урод вставил в наглую вписал правила игр РПГ с прокачкой любых навыков от любых действий и убийств. Качает все сразу.Не люблю паразитов гадящих на чужой
подробнее ...
труд и не умеющих придумать своё. Вообще пишет от 3 лица и художественного слога в нем не пахнет. Боевые сцены описывает в стиле ой мамочки, сейчас усрусь и помру от ужаса, но при этом всё видит, всё понимает но ручки с ножками не двигаются. Тоесть всё вспомнить и расписать у ГГ время есть, а навести арболет и нажать на спуск вот никак. Ах я дома типа утюг не выключил. И это в острые моменты книги. Только за это подобным авторам надо руки отрывать. То есть писать нормально и увлекательно не может, а вот влесть в чужой труд и мир авторов со своей редакцией запросто. Топай лесом Д`Картон!
Книга из серии тупой и ещё тупей. Автор гениален в своей тупости. ГГ у него вместо узнавания прошлого тела, хотя бы что он делает на корабле и его задачи, интересуется биологией места экспедиции. Магию он изучает самым глупым образом. Методам втыка, причем резко прогрессирует без обучения от колебаний воздуха до левитации шлюпки с пассажирами. Выпавшую из рук японца катану он подхватил телекинезом, не снимая с трупа ножен, но они
подробнее ...
благополучно появились потом. Заряжает барабан револьвера капсюлями порохом и приклеивает пули. Причём как вы понимаете заряжает их по порядку, а потом дважды нам пишет на полном серьёзе, что не знает как дозарядить барабан, как будто этого не делал при зарядке. Офицеры у него стреляют по дальним целям из револьверов, спрашивается вообще откуда офицеры на гражданском пароходе? Куда делся боевой корабль сопровождения я так и не понял. Со шлюпкой вообще полная комедия. Вы где видели, что бы шлюпки в походном положении висели на талях за бортом. Они вообще стоят на козлах. У ГГ в руках катана, а он начинает отстреливать "верёвку" - дебилизм в острой форме. Там вообще то подъём и опускание шлюпки производится через блоки, что бы два матроса смогли спокойно поднять и опустить полную шлюпку хоть с палубы, хоть со шлюпки, можно пользоваться и ручной лебёдкой с палубы. Шлюпки стандартно крепятся двумя концами за нос и за корму иначе при спускании шлюпку развернёт волной и потопит о корпус судна. Носовой конец крепя первым и отпускают последним. Из двух барабанов по делу ГГ стрелял только один раз и это при наличии угрозы боевых действий. Капсули на дороге не валяются и не в каждой лавке купишь. Кто будучи голодным и с плохим финансовом положении будет питаться эклерами? Только дебил или детё, но вряд ли взрослый мужчина. Автору книги наверное лет 12, не более.
Как концепция - отлично. Но с технической точки зрения использования мощностей - не продумано. Примитивная реклама не самое эфективное использование таких мощностей.
Я такое не читаю. Для меня это дичь полная. Хватило пару страниц текста. Оценку не ставлю. Я таких ГГ и авторов просто не понимаю. Мы живём с ними в параллельных вселенных мирах. Их ценности и вкусы для меня пустое место. Даже название дебильное, это я вам как инженер по компьютерной техники говорю. Сравнивать человека по объёму памяти актуально только да того момента, пока нет возможности подсоединения внешних накопителей. А раз в
подробнее ...
книге людей оценивают по этому объёму, то наверняка технология связи и обмена с ней уже изучена, а значит и подключения к внешним накопителям. По этому название - глупое. В таких случаях важен процессор и скорость обмена с ним данных. Тема нейросистемы очень актуальная и запретная на нашей планете и кто реально в ней хочет разобраться уничтожаются. Нас не допускают к получению свободной энергии, радиоволнам в диапазоне головного мозга и нейросистемамам головного мозга. Причина банальная. У нас установлены в головах вирусы, отбирающие у нас больше 90%, оставляя нам лишь процентов 5-7 для личного пользования. На базе этого создана нейросеть, позволяющая некоторым сущностям жить вечно, свободно перемещаться между звёздными системами в цифровом виде и захватывать любые тела. Данную сеть каждый может наблюдать при серьёзных заболеваниях связанных с высокой температурой за 40 градусов. Раньше людей лечили горячими зварами нагревающих тело и пуховыми бельём, нагнетая температуру и тем убивая заразные микробы. Лечение опасное,выживали только крепкие организмы (естественная селекция). При температурах более 40 срываются ограничения нейросистемы и вы перестав думать о чем либо автоматом войдёте в нейросистему, в то её место к которому вы функционально ей привязано. Разобраться в интерфейсе будет трудно, как только вы попытаетесь размышлять об увиденном прямо в глазах на фоне открытых или закрытых глаз, ваз выкинет из этой нейросистемы. Уж так устроена рабская нейросеть. Я её наблюдал после лечения от Мышиной лихорадки в 2005 году в течении 3 дней, в течении которых я не мог спать и даже раслабится, так как сразу попадал в систему. У меня там функция работы с каталогами видиопотоков. Система представлялась по выбору в трех мерной проэкции уходящих в даль киноплёнки с кадрами видео, где каждый кадр новоя "вебкамера" и в качестве таблицы эксель с кодами изображений. Управлялась система взглядом, фокусом на кадр или ячейку таблицы. Как только открывал кадр и пытался понять изображение меня выбрасывало из системы. Понятно, было что камера двигалась выше голов людей на изображениях. Одновременно у меня открылась свойство прослушивать входящие разговоры соседних телефонов, я даже слышал входящий вызов на отключенный мой сотовый. Соседи думали, что я свихнулся, но я легко доказал, что слышу, что им говорят по телефону. Интерфейс сотовой связи интегрирован с рабской нейросетью. Это ключ к её изучению. Я не спал 3 дня после лечения антибиотиками через капельницу и мозг работал как никогда быстро и отлично. Беда была с глазами, так как они постоянно входили при попытке расслабится в нейросеть, где всё управлялось фокусировкой зрения. Они сильно болели. Я практически угрозой заставил врачей дать мне снотворное.После сна нейросеть перезагрузилась и всё вернулось по старому. Стоит обратить внимание на людей, которые совсем не спят. Нейросеть видимо позволяет продвинутым пользователям не спать и быть в тонусе. С точки зрения инженера по компьютерам я понимаю логику создания нейросети, как продолжение развития компьютерной техники и познание физиологии мозга. Человек является отличным передатчиком и приёмником радиоволн. Любой кто имеет осциллограф сталкивался с белыми шумами - объяснённые "наукой" как простой естественный фон и по сути никак не изучаемый. Со случаями дальней связи со своими любимыми во сне сталкивались многие. Если синхронизировать передачу сигнала несколько миллионов людей, то мы получим связь между звёздными системами. Синхронизация сигнала звёздных систем, получим галактическую связь. Раз кто-то разобрался в физике работы нейросистемы головного мозга, то он соответственно может её программировать и определить область самосознания души, создать все приблуды цифровой техники в своей системе, создать вирус для захвата части чужой нейросистемы, создать сеть между ними, сохранять дубликат своего сознания в системе или переселится в систему. Стать по сути богом для рабов своей сети. Спрашивается зачем посылать космические корабли с телами космонавтов в дальний космос, если можно послать кометы с наноробатами и вирусами в ближайшие звёздные системы. Найти гуманоидов, вселиться в них, построить дешёвые внутрисистемный корабли и с помощью их запустить очередную комету с вирусами к ближайшей звёздной системе. Дёшево и сердито. По сути не надо ждать корабли инопланетян из других систем. Они строятся на наших заводах у всех под носом. Я сам видел в Перми НЛО в 1978. Их лучи из пустоты видели многие и даже фото опубликовывали в газетах до 1987 года. Их строили под грифом секретности военных производств по частям и где то собирались. Всё логично и просто. Инопланетяне есть, только они занимают тела простых людей. В психбольницах полно людей с несколькими личностями в одном теле. Доказано, что существовали люди, которые не будучи даже грамотными в уме производили сложные вычисления за секунды, то есть имеют доступ к воду и выводу аналогичных функций в рабской нейросети. По сути любой гуманоид может стать богом, разумеется паразитируя на других гуманоидах. Разумеется в такой системе никто из "богов" не заинтересован в большой продолжительности жизни тел. Правда за такую "фантастику" авторам могут оторвать голову власть державшие просто на всякий случай для уменьшения конкуренции. Официальные науки о нейросистемах головного мозга никогда не покинут ясельную группу и все разрешенные теории всегда будут вести в тупик уже кем то пройденного и заблокированного на программно уровне. Осталось одна дырка для лёгкого познания рабской нейросети землян - сопряжение её сотовая связь от ретрансляторов и обратная биосвязь. Фантастика на эту тему будет самой актуальной сейчас и в будущем, так как имеет связь с реальными технологиями инопланетян и естественного развития цифровых систем. Из последнего вытекает,что отсутствие видимых признаков вычислительной техники и связи у аборигенов не является признаком отсталости и видимые проявления таких технологий можно назвать магией на нашем уровне развития. Чуете связь мир фентази магии с фантастикой сейчас и нормой бытия в будущем! Некоторые виды магии действующие на сознание людей и животных в лёгкую объясняются рабской нейросетью или аналогичным вирусом. Животные тоже имеют мозг на нейронах и так же могут быть управляемыми. Дарю идею, тем боле всё давно уже было придумано до нас!
Место для кухни в фермерском доме было, наверное, отведено случайно. Между тем ее расположение, может, и было и запланировано неким дальновидным архитектором, специалистом по строительству фермерских домов. Из коровника и птичника, из сада и любого другого беспокойного уголка фермы, – казалось, отовсюду можно было легко попасть в это просторное, облицованное плиткой помещение, где для всего находилось место и где следы от грязных сапог легко вытирались. Мало того что она была столь удачно расположена в центре кипучей деятельности – из ее высокого, с широким подоконником, решетчатого окна над громадной плитой, сделанного в виде амбразуры, открывался вид на покрытые вереском холмы и лесистые ущелья. Уголок близ окна, казалось, служил отдельной комнаткой, наверное, самой уютной комнаткой на всей ферме, если иметь в виду его расположение и всевозможные удобства. Молодая миссис Ладбрук, чей муж недавно прибыл на ферму на правах наследника, бросала нетерпеливые взгляды в этот удивительный уголок, и руки у нее чесались – так ей хотелось сделать его светлым и уютным, повесив тут ситцевые занавески, расставив горшки с цветами и приколотив пару полок со старой глиняной посудой. Мрачная гостиная, окна которой выходили в чересчур аккуратный, угрюмый сад, огороженный высокой сплошной стеной, не могла стать той комнатой, в которой хочется поскорее прибраться и удобно устроиться.
– Вот пообживемся здесь немного, и кухня у меня засверкает, – говорила молодая женщина всем, кто случайно туда заглядывал.
В ее словах звучало желание, которое до конца высказать она не могла. Эмма Ладбрук была хозяйкой фермы. Вместе со своим мужем она имела и право голоса и отчасти была вправе сама распоряжаться, как ей вести дела. Но она не была хозяйкой на кухне.
На одной из полок кухонного шкафа для посуды, по соседству с битыми соусниками, оловянными кувшинами, терками для сыра и оплаченными счетами, лежала старая потрепанная Библия, на первой странице которой сохранилась выцветшая запись, сделанная чернилами девяносто четыре года назад, при рождении человека. На этой пожелтевшей странице было начертано имя: Марта Крейл. Желтолицая морщинистая старуха, та, что, хромая, ходила по кухне и при этом что-то бормотала, старуха, похожая на опавший осенний лист, который зимние ветры еще гоняют туда-сюда, когда-то была Мартой Крейл. В продолжение семидесяти с чем-то лет она звалась Мартой Маунтджой. Так долго, что никто и не помнил сколько, она бегала от плиты к прачечной, в птичник и в сад и при этом что-то ворчала, бормотала, кого-то бранила, но работала неустанно. Эмма Ладбрук, на которую она поначалу обратила такое же внимание, как если бы та была пчелой, залетевшей в окно в летний день, в первое время наблюдала за ней с настороженным любопытством. Она была такая старая и так сжилась с этим домом, что казалась частью его. Старый Шеп, белоносый колли, передвигавшийся на негнущихся лапах и дожидавшийся смертного часа, смотрелся более живым, чем эта увядшая, высохшая женщина. Он был буйным, неугомонным щенком, когда она уже была трясущейся, ковыляющей старушкой. Он ослеп и едва дышал, а она, сохранив остатки энергии, еще трудилась, по-прежнему подметала, пекла и стирала, приносила и уносила. Если в этих умных старых собаках и было что-то, что не совсем умирало с их смертью, думала про себя Эмма, то сколько, должно быть, по этим холмам бродило собак-призраков, которых Марта вскормила, воспитала, за которыми ухаживала и которым сказала последние слова прощания на этой старой кухне. А сколько она должна помнить людей, почивших за время ее жизни, к скольким поколениям они принадлежали! Любому человеку, а уж Эмме и подавно, трудно было заставить ее заговорить о прошлом. Резким дрожащим голосом Марта говорила лишь о дверях, которые оставляли незапертыми, о ведрах, которые ставили не на свое место, о телятах, которых забывали накормить, и о прочих мелких промахах и упущениях, составляющих разнообразную жизнь фермы. Когда приходило время выборов, она всякий раз извлекала из памяти забытые имена, вокруг которых кипели некогда страсти. Был некто Пальмерстон, живший по дороге в Тивертон: до Тивертона рукой подать, туда и ворона долетит, но для Марты это была почти чужая страна. Потом были Норкуоты и Экланды и многие другие, имена которых она забыла. Имена менялись, но всегда это были либералы и тори, желтые и голубые. И люди всегда спорили и громко кричали, выясняя, кто прав, кто не прав. Больше всего они спорили о благонравном пожилом джентльмене с сердитым лицом – она видела его портреты на стенах. Она видела его портрет и лежащим на полу, с раздавленным на нем гнилым яблоком – на ферме время от времени менялись политические настроения. Марта никогда не принимала чью-либо сторону; никто из «них» и палец о палец не ударил, чтобы хоть что-то сделать для фермы. Таково было ее непоколебимое мнение, мнение крестьянки, с недоверием относившейся ко всему, что происходило во внешнем мире.
Когда любопытство улеглось, а настороженность отчасти утихла, Эмма Ладбрук пришла к заключению, что старуха вызывает у нее еще одно неприятное чувство. Она была своего рода преданием, живущим в этом доме, неотъемлемой частью самой фермы, чем-то одновременно вызывающим сочувствие и составляющим живописность, но, что ужасно, она была еще и помехой. Эмма приехала на ферму, полная планов что-то переделать, усовершенствовать. Отчасти это было следствием ее увлечения последними нововведениями, отчасти – итогом собственных идей и размышлений. Реформы в кухонном хозяйстве, если бы только эта глухая старуха согласилась выслушать ее, были бы отвергнуты решительно и с презрением, а между тем кухонное хозяйство распространялось и на молочную ферму, и на покупки. Да на кухню работала половина домашних! Эмма, знакомая с последними способами обработки убитой птицы и готовая применить свои познания на практике, сидела, не замечаемая старой Мартой, и смотрела, как та связывает крылышки и ножки птицы, приготовляя ее на продажу, как делала это, наверное, не один десяток лет, и при том опаливала одни ножки, а не грудки. И сотня советов касательно того, как надлежит поддерживать в доме чистоту и как облегчить труд, как внедрить многие полезные нововведения, которые молодая женщина хотела применить на практике, так и пропадали втуне, ибо претворению в жизнь всех этих идей препятствовала согбенная, вечно что-то бормочущая, не обращающая ни на кого внимания старуха. И кроме того, приглянувшийся ей уголок у окна, который должен был стать веселым, радующим глаз оазисом посреди этой запустелой мрачной кухни, был забит всяким хламом, который Эмма, обладающая лишь условной властью, не могла, да и не осмелилась бы отнести в другое место. Казалось, все эти вещи были опутаны паутиной, сплетенной человеком. Марта решительно была помехой. Казалось низким и недостойным желать, чтобы долгая жизнь этой старухи завершилась как можно быстрее, но проходили дни за днями, и Эмма чувствовала, что это желание не покидает ее, хотя она и пыталась делать вид, будто ничего подобного не испытывает.
Она ощутила всю низость этого желания, отозвавшегося в ней укором, когда однажды зашла на кухню и увидела необычную картину в этом обыкновенно оживленном месте. Старая Марта не работала. На полу, возле ее ног, стояла корзинка с зерном, а во дворе куры поднимали шум, поскольку час их кормления откладывался. Между тем Марта сидела, сгорбившись, на полусгнившей скамейке под окном и глядела в него своим потускневшим старческим взором так, будто узрела нечто более необыкновенное, чем осенний пейзаж.
– Что-то случилось, Марта? – спросила молодая женщина.
– Это смерть, смерть пришла, – ответил дрожащий голос. – Я-то знала, что она близко. Я-то это знала. Нет, не зря старый Шеп выл все утро. А вчера ночью я слышала, как кричала сова, и что-то белое вчера промелькнуло во дворе. То была не кошка и не животное, что-то другое. Птицы почуяли неладное, и все сбились в кучу. Это дурной знак. Уж я-то знаю, что смерть близко.
В глазах молодой женщины появились слезы жалости. Сидевшая перед ней седая и сморщившаяся старуха была когда-то веселым и шумным ребенком. Где только она не играла – и в саду, и на сеновале, и на чердаке фермерского дома. Но было это восемьдесят с лишком лет назад. Теперь она вся высохла и съежилась от холода приближающейся смерти, которая в конце концов явилась, чтобы завладеть ею. Вряд ли можно чем-то ей помочь, однако Эмма решила, что надо бы с кем-то посоветоваться. Она вспомнила, что муж где-то недалеко в лесу рубит деревья. Можно было бы найти и какую-нибудь другую отзывчивую душу, кто знал старуху лучше, чем она. Ферма, как она уже успела узнать, имела свойство, общее для всех ферм: когда нужно найти человека, никого нет. Птицы с любопытством следовали за ней, свиньи вопросительно захрюкали, глядя на нее из-за решеток в свинарнике, но ни в амбаре, ни в риге, ни в саду, ни в конюшне, ни в коровнике она так и не встретила ни единой живой души. И тут, когда она уже возвращалась на кухню, ей неожиданно встретился ее двоюродный брат, молодой мистер Джим, как его все называли, деливший время между неумелым барышничеством, охотой на кроликов и ухаживанием за служанками.
– Боюсь, старая Марта умирает, – сказала Эмма. Джим был не из тех, кому новости нужно выкладывать постепенно.
– Чушь, – ответил он. – Марта проживет до ста лет. Она сама мне это сказала, и так и будет.
– Она, наверное, как раз сейчас умирает, а может, уже умерла, – настойчиво повторила Эмма, начиная чувствовать презрение к молодому человеку за его нерасторопность и тупость.
Между тем на его добродушном лице расплылась усмешка.
– Что-то непохоже, – сказал он, кивнув в сторону двора.
Эмма обернулась, пытаясь понять смысл его замечания. Старая Марта стояла среди окруживших ее со всех сторон птиц, пригоршнями разбрасывая зерна. Индюк с его отливавшими бронзой перьями и багрово-красной сережкой, боевой петух с блестящим, точно металлическим, оперением, курицы с золотистыми, темно-коричневыми и алыми гребням, селезни с головами темно-зеленого цвета – все являли собою разноцветную мешанину, а старуха казалась похожей на увядший стебель, возвышающийся среди буйно растущих ярких цветов. Зерна она разбрасывала умелой рукой, и множество клювов тянулось к ней, а ее дрожащий голос разносился далеко, так что его слышали и два человека, наблюдавшие за ней. Марта продолжала твердить о том, что смерть пришла на ферму.
– Я-то знаю, что она близко. Все говорит об этом.
– Так кто же все-таки умер, матушка? – крикнул ей молодой человек.
– Молодой мистер Ладбрук, – громко ответила она. – Его тело только что принесли. Отскочил от падающего дерева и наткнулся на железную подпорку. Хотели его поднять, а он уже мертвый. А ведь я знала, что смерть близко.
И она отвернулась, чтобы бросить горстку ячменя окружившим цесаркам.
Будучи семейной собственностью, ферма перешла к охотнику на кроликов как к ближайшему родственнику. Эмма Ладбрук исчезла из истории фермы, точно пчела, которая залетает в открытое окно, а потом вылетает обратно. Утром холодного серого дня она стояла возле повозки, в которую уже были уложены ее тюки, и дожидалась, пока приготовят то, что должно было быть отправлено на рынок, – гораздо важнее было продать цыплят, масло и яйца, чем доставить ее вовремя к поезду. С того места, где она стояла, ей видна была часть длинного, забранного решеткой окна, которое должно бы было быть завешено занавесками и украшено горшками с цветами. Ей пришло в голову, что и спустя месяцы, а то и годы после того, как ее совсем забудут, в этом окне можно будет увидеть серое морщинистое лицо и услышать, как старуха что-то бормочет своим дрожащим голосом, суетливо перемещаясь по облицованной плиткой кухне. Она подошла к кладовке и заглянула в зарешеченное узкое оконце. Старая Марта стояла возле стола и связывала крылышки и ножки цыплят, готовя их на продажу, как делала это, наверное, уже не один десяток лет.
Последние комментарии
1 день 17 часов назад
1 день 22 часов назад
1 день 23 часов назад
2 дней 1 час назад
2 дней 2 часов назад
2 дней 3 часов назад