Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))
По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...
В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная
подробнее ...
оценка) состоит в том, что автор настолько ушел в тему «голой А.И», что постепенно поставил окончательный крест на изначальной «фишке» (а именно тов.Софьи).
Нет — она конечно в меру присутствует здесь (отдает приказы, молится, мстит и пр.), но уже играет (по сути) «актера второстепенного плана» (просто озвучивающего «партию сезона»)). Так что (да простит меня автор), после первоначальных восторгов — пришла эра «глухих непоняток» (в стиле концовки «Игры престолов»)) И ты в очередной раз «получаешь» совсем не то что ты хотел))
Плюс — конкретно в этой части тов.Софья возвращается «на исходный предпенсионный рубеж» (поскольку эта часть уже повествует о ее преклонных годах))
В остальном же — финал книги, это просто некий подведенный итог (всей деятельности И.О государыни) и очередной вариант новой страны «которая могла быть, если...»
p.s кстати название книги "Крылья Руси" сразу же напомнили (никак не связанный с книгой) телевизионный сериал "Крылья России"... Правда там получилось совсем не так радужно, как в книге))
По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.
cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".
Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.
Итак: главный
подробнее ...
герой до попадания в мир аристократов - пятидесятилетний бывший военный РФ. Чёрт побери, ещё один звоночек, сейчас будет какая-то ебанина... А как автор его показывает? Ага, тот видит, как незнакомую ему девушку незнакомый парень хлещет по щекам и, ничего не спрашивая, нокаутирует того до госпитализации. Дальше его "прикрывает" от ответственности друг-мент, бьёт, "чтобы получить хоть какое-то удовольствие", а на прощание говорит о том, что тот тридцать пять лет назад так и не трахнул одноклассницу. Kurwa pierdolona. С героем всё ясно, на очереди мир аристократов.
Персонажа убивают, и на этом мог бы быть хэппи-энд, но нет, он переносится в раненое молодое тело в магической Российской империи. Которое исцеляет практикантка "Первой магической медицинской академии". Сукаблять. Не императорской, не Петербургской, не имени прошлого императора. "Первой". Почему? Да потому что выросший в постсовке автор не представляет мир без Первого МГМУ им.Сеченова, он это созданное большевиками учреждение и в магической Российской империи организует. Дегенерат? Дегенерат. Единица.
Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно
бешеному пулемету Любченко присоединяют свои голоса еще два пулемета. Залпы со стороны подкрепления сбивают с толку Уткина. У него бьется жилка на виске.
В суматохе и горячке штабс-капитана посещает такая маленькая, такая остренькая, такая предательская мыслишка: а что, если противник ухитрился зайти с тыла и берет станицу голыми руками?!
Не щадя себя, Уткин выезжает на дорогу, всматривается. Во мгле трудно что-нибудь разглядеть. Ясно одно: на восточной дороге — цепи. Не отряды, а цепи. Не идут, а ползут. Ползут, чтобы перекусить горло уткинскому отряду, а самого Уткина повесить на той дуплистой ветле. Уткина бьет озноб.
Он больно бьет гнедую кобылу и скачет перестраивать отряд. В душистой степной тьме завязывается бой врангелевцев с врангелевцами.
Санька сидит глубоко в недрах скирда и ждет своих. Он плохо соображает, что творится в станице.
Громовое, ликующее «ура» с севера решает дело. Уткину становится понятным все. Мгновенно оценив положение, он находит один только выход — бегство. Впрочем, этот выход находит не он один.
Отряд, потеряв ориентацию, не слыша команды и не видя командира, бежит. Мчат тачанки. Бегут солдаты с перекошенными от ужаса и ярости ртами. Загорается хата. Багровое пламя вьется, завивается в чудовищные кудри.
Пулеметы замолкают один за другим…
VII
Вечером у золотых костров много говорили о Саньке.
Но пришло утро. Внезапно возникла перестрелка. Перестрелка разрослась в яростный бой. И начался откат врангелевских банд к Сивашу, к Перекопу, к увитому виноградниками изумрудному Крыму.
В огне и дыму мы позабыли, казалось, свои имена. Где тут помнить о Санькином подвиге?
Нас перебрасывали. Мы делали чудовищные по стремительности переходы. Мы все знали, что настал последний и решительный бой с бароном фон Врангелем.
Передышка была у самого Перекопа.
Горели чудовищные напряженные зори ноября. Каждый из нас — и Санька тоже — был маленькой песчинкой в великом историческом самуме.
Мы опомнились, пришли в себя и оглянулись друг на друга в Крыму, когда барон фон Врангель оставил нам в виде трофея клочки своего последнего в России «манифеста».
«Пути наши неизвестны, — горько сетовал барон, — казна пуста, и ни одно государство не дало еще согласия на прием беженцев…»
Черное море бушевало штормами. Горы холодной воды штурмовали берега, разбиваясь о камни на миллиарды мельчайших брызг.
Было похоже на то, что и море не дало согласия на прием врангелевских беженцев и хочет выплюнуть их назад.
На берегу, у самого моря, стояли двое, прислушиваясь к шуму прибоя. Сидя на буром диком камне, Санька хорошо разглядел их.
Один был высокий, в гимнастерке, на которой против самого сердца было привинчено два ордена Красного Знамени.
Другой — коренастый, крепко сложенный, с бородкой, с ласковыми глазами.
Санька сразу узнал его. Это он с лакового автомобиля в степи посоветовал Саньке идти к деду Онуфрию.
В сверкающем огнями доме раздались аплодисменты. Потом все стихло.
— Концерт кончился, — сказал высокий. — Так мы, Михаил Васильевич, и не услышали концерта.
Широкогрудый человек с бородкой кивнул головою задумчиво. Потом они пошли к дому. Санька — за ними.
Встречные козыряли. Улыбались. Уступали дорогу.
— Кто это? — спросил Санька встречного командира.
— Это? Из Реввоенсовета Первой Конной.
— Он с двумя орденами?
— Да.
— Нет, я о другом… с бородкой.
Командир посмотрел на Саньку укоризненно, словно осуждая Санькино непростительное незнание, и сказал твердо и почтительно:
— Это Фрунзе!
Примечания
1
Публикуемый очерк взят из сборника документальных рассказов о лучших представителях советской молодежи «Звезды-1967», который выходит в издательстве «Молодая гвардия».
(обратно)
2
Впервые рассказ был опубликован в журнале «Всемирный следопыт» в 1930 году.
(обратно)
Последние комментарии
5 часов 23 минут назад
5 часов 27 минут назад
5 часов 39 минут назад
5 часов 40 минут назад
5 часов 54 минут назад
6 часов 11 минут назад