Самый счастливый год [Иван Захарович Лепин] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (22) »
Художник В. Аверкиев
Иван Лепин САМЫЙ СЧАСТЛИВЫЙ ГОД
Память моя, память, что ты делаешь со мной?!В. Астафьев
ВСТУПЛЕНИЕ
— Ну, что у тебя нового? — наконец спросил Иван Павлович Журавлев и потянулся к темному вишневому варенью. Я ожидал этого неизменного вопроса. Его задавал мой первый учитель при каждой нашей встрече. До чая мы обычно обменивались легким разговором: «Как доехал?» — «Хорошо». — «Где остановился?» — «У дяди». И лишь когда усаживались за стол, Иван Павлович принимался за основательную беседу. — Неужто за год, что мы не виделись, ничего нового не произошло? Я хотел пить, а чай был до того вкусный, что не мог я оторваться от него, не утолив жажду. А утолив, ответил: — Вот в санатории побывал. Это не новость? — Новость, — согласился Иван Павлович. — Подлечился? — Подлечился. — Отдохнул? — Маленько. — Почему же так — маленько? — Вещицу одну дописывал. Сосед по палате — на танцы, а я — за стол. Все — в кино, а я опять — за стол. И так почти весь месяц. — Это негоже. В санатории ничем посторонним нельзя голову забивать, иначе лечение пойдет насмарку. Ну, хоть дописал свою вещицу? — Вроде бы. Вот привез ее вам показать. — Мне? — искренне удивился Иван Павлович, будто бы я никогда не показывал ему свой скромные литературные работы. — Ну давай ее сюда, а то ты вечно торопишься, и я не успеваю прочесть. — Успеете. Я вам рукопись оставлю, и вы потом пришлете ее. Хорошо? Только не стесняйтесь делать пометки, я обязательно прислушаюсь к вашему мнению: исправлю, вычеркну, допишу… И вот примерно через месяц я получил пакет. В конце рукописи я обнаружил несколько тетрадных — в клетку — листков, исписанных ровным почерком Ивана Павловича. «Решил, чтобы не марать твое сочинение, да еще отпечатанное на машинке, — сообщал он, — изложить свои пометки отдельно, тем более, что они получились пространными. Для удобства я к каждой главе давал пометки отдельно, они, считаю, непринципиальны, нередко носят частный, личный характер, так что можешь на них вообще не обращать внимания». Прочитав пометки, я растерялся: можно было и впрямь их не брать во внимание, но, с другой стороны, чувствовал, они привносили в повесть многое, чего я не знал и по разным причинам знать не мог.1
Такие грозы бывают раз за лето и то не каждый год. Казалось, небо разламывалось на части, чуть ли не каждую минуту сверкали горячие молнии. И вслед за молниями раздавались оглушительные выстрелы, иногда начинавшиеся нарастающим рокотом, но чаще — резко и внезапно. И еще казалось, что в трещины расколотого неба на землю сплошным потоком хлещет вода. Ливень затопил низины, выбивал в огородах картошку, бураки, капусту, огурцы, что пошли в хороший рост; по грядкам бежали ручьи, подмывая корни у прижавшихся к земле растений. По оврагам, деревенским улицам неслись мутные ручьи, какие бывают разве что в разгар паводка. Неслись к Снове, нашей неширокой речке. Вода в ней поднялась, может, на целых два метра, а течение стало быстрым и небезопасным. Текла Снова за огородами, подковкой огибая Хорошаевку. А с другого бока начинался заливной луг колхоза «Пролетарий» деревни Михайловки. Часть луга была отдана под пастбище совместного колхозного и личного коровьего стада. Ни пастух, ни подпасок не заметили, когда случилось несчастье: они пережидали грозу и ливень в небольшой пещерке, вырытой мальчишками-гусятниками в крутом береге. И лишь когда дождь начал переставать, а гроза — откатываться, пастух и подпасок вышли из укрытия и оба застыли в страхе: с края скученного стада, распластавшись, лежали три сраженные молнией коровы. Пастух сказал: — Твою мать совсем, да чем же мне за них расплачиваться? Две коровы были колхозные, третья — мужика Леонтия, многодетного инвалида войны. О случившемся Михайловка узнала довольно быстро, сам пастух первым и сообщил. Прибежал к председателю колхоза Ивану Павловичу Журавлеву, запыхавшийся, в шапке, лицо то ли в каплях пота, то ли в дождинках. — Беда, Павлович, — сказал, едва переступив порог. Журавлев как раз заканчивал обед, опустил в миску алюминиевую ложку, встревожился. — Молоньёй трех коров… — обессиленно присел на лавку пастух. — Я не виноват, ей-богу… Двух колхозных и Левонтия… Уж лучше б мою, чем его… Придется теперь свою ему отдавать, раз уж так… Заработал, мать твою. Говорила ведь баба: не зарись на это пастушество. Иван Павлович встал из-за стола, подошел к пастуху, озабоченно помял подбородок. — Ладно, иди к стаду, что-нибудь придумаем… Пастух медленно напялил мокрую шапку, ни слова не говоря, вышел. Журавлев ходил в раздумье по хате. Жаль- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (22) »
Последние комментарии
1 час 26 минут назад
5 часов 34 минут назад
5 часов 51 минут назад
6 часов 12 минут назад
8 часов 53 минут назад
16 часов 17 минут назад