КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706312 томов
Объем библиотеки - 1349 Гб.
Всего авторов - 272773
Пользователей - 124660

Последние комментарии

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

DXBCKT про Калюжный: Страна Тюрягия (Публицистика)

Лет 10 назад, случайно увидев у кого-то на полке данную книгу — прочел не отрываясь... Сейчас же (по дикому стечению обстоятельств) эта книга вновь очутилась у меня в руках... С одной стороны — я не особо много помню, из прошлого прочтения (кроме единственного ощущения что «там» оказывается еще хреновей, чем я предполагал в своих худших размышлениях), с другой — книга порой так сильно перегружена цифрами (статистикой, нормативами,

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
DXBCKT про Миронов: Много шума из никогда (Альтернативная история)

Имел тут глупость (впрочем как и прежде) купить том — не уточнив сперва его хронологию... В итоге же (кто бы сомневался) это оказалась естественно ВТОРАЯ часть данного цикла (а первой «в наличии нет и даже не планировалось»). Первую часть я честно пытался купить, но после долгих и безуспешных поисков недостающего - все же «плюнул» и решил прочесть ее «не на бумаге». В конце концов, так ли уж важен носитель, ведь главное - что бы «содержание

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
DXBCKT про Москаленко: Малой. Книга 2 (Космическая фантастика)

Часть вторая (как и первая) так же была прослушана в формате аудио-версии буквально «влет»... Продолжение сюжета на сей раз открывает нам новую «локацию» (поселок). Здесь наш ГГ после «недолгих раздумий» и останется «куковать» в качестве младшего помошника подносчика запчастей))

Нет конечно, и здесь есть место «поиску хабара» на свалке и заумным диалогам (ворчливых стариков), и битвой с «контролерской мышью» (и всей крысиной шоблой

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
iv4f3dorov про Соловьёв: Барин 2 (Альтернативная история)

Какая то бредятина. Писал "искусственный интеллект" - жертва перестройки, болонского процесса, ЕГЭ.

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
iv4f3dorov про Соловьёв: Барин (Попаданцы)

Какая то бредятина. Писал "искусственный интеллект" - жертва перестройки, болонского процесса, ЕГЭ.

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

Узник страсти [Дженнифер Блейк] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Дженнифер Блейк Узник страсти

ГЛАВА 1

Это было блистательное и фантастическое зрелище. «Сент-Чарльз Театр» был залит ярким газовым светом, струившимся из огромных кованых люстр в готическом стиле, с матовыми шаровидными светильниками. Деревянный настил поверх паркета был натерт до такой степени, что отражал не только теплые огни люстр, но и белые гипсовые колонны, украшенные наверху позолоченными аканфовыми листьями, малиновый бархат занавеса, фигурные балюстрады лож и узор в виде лир на высоком куполообразном потолке. Красные, зеленые и золотые шелковые ленты свисали с потолка и были прикреплены к верхнему ряду лож. Они слегка колыхались в волнах теплого воздуха, поднимавшемся от горячего газового света, и как будто двигались в такт исполняемому оркестром вальсу.

А внизу кружились одетые в шелк, бархат и кружева танцоры, и их глаза сверкали от удовольствия сквозь прорези масок, закрывавших лица. Там девушка, одетая средневековой дамой в остроконечном головном уборе, задрапированном вуалью, танцевала с бедуином в развевающихся одеждах. Здесь монах с крестом, болтающимся где-то у колен, вальсировал с дамой в костюме весталки. Под руку с одним из ибервильских драгунов прогуливалась леди в высоком напудренном парике и красной ленточкой на шее, что означало костюм аристократки времен Французской революции. Мерцала золотая парча. Послушные движению воздуха, мягко развеваясь, проносились перья головных уборов. Стеклянные украшения соперничали в своем блеске со сдержанным сверканием настоящих драгоценных камней. Воздух был напоен ароматом духов, к которому примешивался едва ощутимый запах нафталина от карнавальных костюмов, хранившихся до начала этого сезона Марди Гра. Разговаривали все довольно громко, чтобы музыка не мешала услышать друг друга, время от времени раздавался приглушенный смех. В зале царила атмосфера безудержности и рискованного удовольствия, так как за анонимностью маскарадных костюмов велись скрытые флирты.

Аня Гамильтон, стоявшая у одной из колонн, поддерживавших ложи бельэтажа, и наблюдавшая за танцующими, еле сдерживала зевоту. Она опустила свои темные, каштановые на концах ресницы. От дыма и непрогоревшего в светильниках газа она ощутила головную боль, а может, она была вызвана тугим шнурком ее светлой атласной полумаски. Музыка гремела, хотя шарканье ног и шум голосов почти заглушали ее. Было еще рано, но за последние недели Ане часто приходилось ложиться спать поздно ночью. Это был уже ее пятый бал-маскарад с тех пор, как они приехали в Новый Орлеан вскоре после Рождества, и она была бы не против, чтобы он оказался последним, хотя прекрасно знала, что ей придется посещать их в течение двух недель, до наступления благословенной передышки – Великого поста.

Марди Гра когда-то был языческим праздником плодородия и наступающей весны. Он и получил название «Луперкалий» по имени пещеры, в которой совершались обряды поклонения Пану, божеству Аркадии, земли влюбленных. Во времена Римской империи этот праздник стал оправданием обжорства и распутства. Отцы церкви попытались устранить его, но были вынуждены включить его в состав обрядов Воскресения. Марди Гра был объявлен последним днемх развлечений перед наступлением сорокадневного Великого песта перед Пасхой. Священники называли свой праздник по-латыни carnele vare – словом, которое в свободном переводе означает «прощай, мясо». Именно французы назвали этот день «Марди Гра» (буквально: «Жирный Вторник») из-за существующей у них традиции торжественно проводить по улицам «огромного быка», символизирующего праздник. А в годы правления Людовика XV благодаря французам стало традицией устраивать в течение нескольких недель перед последним праздничным днем роскошные представления, в том числе и балы-маскарады.

Именно за это последнее Аня испытывала неприязнь к галльской расе. Не потому что ей не нравились балы-маскарады, вовсе нет. Она всегда с большим удовольствием посещала один-два первых бала зимнего сезона, или сезона визитов, как это называлось в Новом Орлеане. Но Аня никак не могла понять, почему мадам Роза и Селестина посещают каждое подобное мероприятие, на которое получали приглашение. Должно быть, это ее англосаксонское происхождение сопротивлялось такому затянутому веселью: оно было накладно, скучно, но, самое главное, – изнурительно.

– Аня, проснись! На тебя смотрят!

Аня подняла ресницы и, повернув голову, подняла свои темно-синие, цвета северного моря глаза и со смесью иронии и теплоты посмотрела на свою сводную сестру Селестину.

– Я думала, они и так уже весь вечер смотрят на мои щиколотки, по крайней мере судя по твоим словам.

– Они и смотрели, и сейчас еще смотрят! Я просто не понимаю, как ты можешь здесь стоять, когда все проходящие мужчины глазеют на твои ноги!

Аня оглядела сестру в костюме восхитительной пастушки, почти не скрывавшем ее нежно-округлые груди, а затем осмотрела себя, полностью скрытую костюмом, за исключением щиколоток, которые на каких-нибудь два дюйма не были закрыты платом из оленьей шкуры, превратившим ее в индианку. Она взяла одну из своих толстых кос золотисто-каштанового цвета с оттенком полированного розового дерева и презрительным жестом похлопала ее концом по руке.

– Скандал, не так ли?

– Именно так. Удивляюсь, как мама могла тебе это разрешить.

– Я в маске.

Селестина фыркнула:

– Полумаска – это недостаточная маскировка или защита!

– Индианка в юбке до пола выглядела бы смешной, и ты прекрасно это знаешь. Раз уж я должна носить маскарадный костюм, предпочитаю, чтобы он был настоящим. А что касается мадам Розы, то она слишком уступчива, чтобы пытаться ограничить меня в чем-либо.

– Ты хочешь сказать, что не собираешься считаться ни с ней, ни с кем-либо!

Аня улыбнулась сестре и примиряющим тоном сказала:

– Дорогая Селестина, но ведь я здесь, не правда ли? Не хмурься, а то появятся морщины.

Младшая сестра успокоилась, но все же продолжала: – Я просто боюсь, что скажут о тебе старшие.

– Ты очень добра, chere[1], – сказала Аня, употребив привычную для креолов форму обращения, – но я боюсь, что уже слишком поздно. Они так долго злословили, что мне жалко лишить их такого развлечения.

Селестина посмотрела на старшую сестру. У Ани был правильный овал лица, прямой нос, в прорезях маски ее глаза блестели и тепло улыбались губы прекрасной формы. Затем Селестина отвела от нее свой взгляд и с беспокойством в карих глазах оглядела зал.

– До сих пор ты слыла у них только эксцентричной. – Внезапно она замерла. – Вот, тот мужчина. Видишь, как он смотрит на тебя? Это именно то, о чем я говорила!

Аня оглянулась. Мужчина, о котором говорила Селестина, стоял на балконе первого яруса, одной рукой он опирался о коринфскую колонну, другая лежала на бедре. Он был высок и широкоплеч, и это впечатление усиливал его серебряно-черный костюм Черного Рыцаря с плащом до пола и шлемом, полностью закрывавшим голову и плечи. От его романтической фигуры веяло силой и опасностью. Маскарадный костюм не давал ни малейшего намека на то, чтобы определить, кто скрывался в нем. Мерцающее серебром забрало его шлема смотрело в их сторону.

От этого пристального взгляда, как будто он таил какую-то опасность, Аня почувствовала тревогу, связанную со странным для нее ощущением себя как женщины. Она ощутила сильное сердцебиение, ее нервы напряглись, как струны, внутреннее напряжение нарастало. Наконец она с легким вздохом отвела свой взгляд от рыцаря.

– Разве он смотрит на меня? Я так не думаю, – солгала она.

– Он разглядывает тебя уже полчаса.

– Очевидно, потрясенный моими тонкими щиколотками? – И Аня выставила свою стройную красивую ногу, которая выглядела скорее достаточно сильной. – Ну, Селестина, по-моему, тебе все это показалось. Или этот рыцарь понравился тебе? Да ты сама его разглядывала все это время! Кошмар! Я скажу об этом Муррею.

– Не посмеешь!

– Ты же знаешь, что нет, хотя момент подходящий. Вот он!

За спиной у Селестины Аня заметила розовощекого молодого человека. На нем был костюм Сирано де Бержерака: на шее болталась длинноносая маска. Юноша был среднего роста, с густыми кудрявыми темно-русыми волосами и карими глазами. Он обаятельно улыбался, и на его загорелых щеках обозначились ямочки. Он протиснулся к ним по краю танцевального зала, напряженно держа в руках два бокала с лимонадом.

– Извините, что так долго, – сказал он, предлагая им по бокалу. – За лимонадом в буфете такая толчея, вы не поверите. И все эта жара. Уверяю вас, у нас в Иллинойсе в феврале никогда ничего подобного не бывает.

Аня сделала глоток. Не желая смотреть на балкон, где стоял Черный Рыцарь, она стала разглядывать стоящую рядом пару.

Муррей Николс был женихом Селестины. Его ухаживания за нею были непродолжительными. Но период помолвки несколько затянулся. На этот раз мадам Роза вопреки своей природной уступчивости настояла на своем. Она не верила в счастливые браки между едва знакомыми людьми. Чтобы узнать любовь и дать ей окрепнуть, нужно время, ибо любовь – чувство, вовсе не подобное осеннему урагану, все сметающему на своем пути. Молодые должны быть терпеливы.

И они терпели. Прошло уже восемь месяцев с того дня, как Селестина приняла от своего жениха обручальный браслет, а дата свадьбы даже не обсуждалась, хотя приданое – от простыней до ночных сорочек – было почти готово.

На взгляд Ани, молодые люди очень подходили друг другу. Селестина, похожая на свою мать, была темноволосой и темноглазой, с гладкой светлой кожей, которая сейчас стала еще светлее благодаря белой перламутровой пудре, с округлой фигурой и добрым выражением на круглом лице, особенно тогда, когда она не беспокоилась о репутации Ани. Она была нежной и сентиментальной, и ей подошел бы добрый и мягкий муж, обладающий чувством юмора, которое помогало бы ему унять ее капризы или сгладить плохое настроение. Муррей Николс, казалось, обладал всеми необходимыми качествами, к тому же был умен и имел хорошие деловые перспективы: он служил клерком в юридической конторе, готовясь в будущем и самому стать юристом. Было трудно понять, почему мадам Роза настаивала на отсрочке свадьбы.

Аня с грустью сознавала, что она одобряла выбор сестры потому, что Муррей напомнил ей Жана-Франсуа Жиро, который до своей нелепой смерти был ее женихом. У Жана было такое же открытое лицо, обаятельные манеры, и сейчас ему было бы около тридцати – столько же, сколько и Муррею. Жан, пожалуй, чуть стройнее и ниже: он был едва ли на дюйм выше самой Ани, хотя ее не назовешь маленькой: на добрых три дюйма она возвышалась над Селестиной, а та была среднего роста. Глаза у обоих тоже были разные: у Муррея – светло-карие, медового цвета, а у Жана – темные, бархатные. Волосы же у них были одинаковыми, как и торопливая манера говорить и горячность.

Именно эта горячность и погубила Жана. Его смерть была так бессмысленна; с этим Аня до сих пор не могла смириться: он погиб на дуэли, но не ради чести, а в результате пьяной шутки.

Жан и пятеро его друзей возвращались поздно ночью после игры в карты где-то неподалеку от озера Понтшартрен. Они провели много часов за картами в прокуренной комнате, где со скучающим видом делали ставки и много пили. Когда они ехали по полю, на котором росли два дуба, известных под названием «дуэльные», полная луна и танцующие в ее свете тени ветвей деревьев заворожили их. Кто-то предложил скрестить клинки, посчитав, что это подходит для дуэли. Они вышли из экипажа и с бездумной веселостью обнажили шпаги. Когда схватка закончилась, двое из них остались лежать на траве в лужах крови. Одним из них был Жан.

Вальс закончился и объявили контрданс. Селестина допила лимонад и смотрела на Муррея, постукивая носком туфли по полу. Аня протянула руку и взяла у нее пустой бокал.

– Не беспокойтесь и продолжайте развлекаться.

– Тебя это не затруднит? – спросил Муррей.

– Я, наверное, пойду разделить скуку с мадам Розой и ее компанией.

– Напрасно тратишь время. – На его лице промелькнула улыбка.

– Ты слишком заботлив, – мягко поддразнила она его. – Займись своим делом.

Подошел негр-официант, чтобы забрать бокалы. Она благодарно улыбнулась ему, и тот неслышно ушел. Она все еще стояла на том же месте и смотрела на сестру с Мурреем Ни-колсом, танцующих среди других пар в ярких костюмах. В свои двадцать пять лет Аня была всего лишь на семь лет старше Селестины, но иногда она чувствовала себя неизмеримо старше сестры и даже мадам Розы.

Она посмотрела через плечо в сторону ложи, где сидела ее мачеха. Как обычно, рядом с ней был ее верный cavalier servante[2] Гаспар Фрере. Щегольски одетый маленький человек, настолько худой, насколько полной была его дама. Он был театральным и оперным критиком, неиссякаемым источником сплетен и последние несколько лет предметом забав Ани и Селестины.

Однако Аня все больше склонялась к мысли, что он представляет собой нечто большее, чем «общее место». Он был искусным фехтовальщиком и прекрасным стрелком, а это – непременные качества джентльмена в городе, где дуэль была обычным делом и вызов на нее можно было получить в любой момент. С другой стороны, он, вероятно, имел определенный вес в среде городских чиновников и бизнесменов и дал Ане ряд полезных советов относительно капиталовложении. А недавно Аня начала подозревать, что именно по совету Гаспара и при его поддержке мадам Роза нашла в себе силы объявить об отсрочке свадьбы своей дочери и Муррея.

Мадам Роза и Гаспар были одеты в костюмы Антония и Клеопатры, но при этом царица Египта была в трауре, без сомнения, подумала, натянуто улыбнувшись Аня, глубоко скорбя о смерти Цезаря. Всю жизнь, сколько помнила Аня, мадам Роза ходила в черном: сначала она носила траур по своим сыновьям-близнецам, умершим еще в младенчестве, а затем по отцу Ани, который погиб спустя семь лет.

Мадам Роза была второй женой ее отца. Первая жена Натана Гамильтона, мать Ани, была дочерью плантатора из Вирджинии. Он познакомился с ней, когда путешествовал из своего родного Бостона на юг в поисках земли, на которой мог бы обосноваться в качестве бизнесмена-плантатора. В Вирджинии он нашел замкнутый круг гордых своим происхождением семей, живших за счет истощенных земельных владений, но, кроме того, там он познакомился с будущей женой. После свадьбы он попытался добиться успеха, распоряжаясь на том участке земли, который был подарен молодоженам отцом невесты, но это занятие оказалось неприбыльным. После нескольких лет бесплодных усилий он, против воли родственников жены, продал свой участок и вместе с женой и пятилетней дочерью переехал в Новый Орлеан.

Земли вдоль Миссисипи и ее притоков были очень богаты благодаря постоянным разливам, после которых на полях оседал плодородный слой, принесенный водой из глубины материка, но лучшие участки были давно уже разобраны. Однако, путешествуя на пароходе по Миссисипи, Натан решил попытать счастья за игрой в покер. Из-за карточного стола он встал уже владельцем шестисот акров лучшей земли в дельте реки менее чем в трех часах езды от Нового Орлеана, а также 173 рабов и усадьбы под названием «Бо Рефьюж». Но счастье его длилось недолго. К тому времени как он вступил во владение своей собственностью, его жена заболела лихорадкой и вскоре умерла.

Будучи одновременно практичным и жизнелюбивым мужчиной, отец Ани после окончания срока траура стал искать женщину, способную создать семейный очаг и стать матерью для его дочери. Он остановил свой выбор на Мари-Роз Отрив, которую называл просто Роза, девушке, у которой свежесть юности была уже позади и которая в свои двадцать два года еще не была замужем. Он ухаживал за ней, невзирая на сопротивление ее семьи: он был богат, но главным для французских креолов всегда была la famille[3], а что можно узнать о семье голубоглазого americain[4] из такого варварского места, как Бостон?

Пухлая и безмятежно-спокойная, слишком спокойная, чтобы привлечь внимание менее решительных поклонников, мадам Роза была безупречной мачехой. Она дала Ане любовь и тепло, успокоила девочку, прижав ее к своей массивной груди, и создала для Ани и ее отца тот дом, которого им так недоставало. По мере того как девочка росла, мадам Роза иногда жаловалась на ее поведение, но никогда не ругала ее и, конечно же, никогда не пыталась ее наказать. Частично в основе ее поведения лежала леность, но при этом мадам Роза опиралась и на свою природную проницательность. Потеря Аней своей матери и обожавших ее бабушки и дедушки в то самое время, когда она была вырвана из знакомого окружения в Вирджинии и попала в новую обстановку, привели к тому, что девочку стали преследовать по ночам сильнейшие кошмары. Из-за этого она стала пользоваться всеобщей снисходительностью, все потакали ее желаниям, а если учесть, что рабы, выигранные ее отцом вместе с плантацией, относились к ней как к принцессе, то становится ясно, почему Аня была своенравным, необузданным ребенком. Мадам Роза избавила ее от страхов и дала ей то ощущение безопасности, в котором девочка так нуждалась. Она приложила все силы, чтобы сделать из Ани послушную юную леди, и казалось, что эти усилия увенчались успехом – вплоть до смерти двоих самых близких Ане людей: Жана и отца.

Натан Гамильтон умер от ушибов, полученных в результате падения с лошади, всего через два месяца после смерти Аниного жениха. Эта двойная трагедия привела к тому, что Аня взбунтовалась. Ей было всего восемнадцать лет, но казалось, что жизнь кончена. Если жизнь и любовь могут закончиться так скоро и из-за таких ничтожных причин, решила Аня, то с таким же успехом можно проводить отведенное на жизнь время так, как хочется. Если этот кошмар происходит с людьми, которые следовали всем жестким законам, продиктованным церковью и обществом, а такие типы, как Равель Дюральд, убивший ее Жана, продолжают радоваться жизни, презирая все правила приличий, то какой смысл соблюдать их? Она не будет больше делать этого.

Так Аня забросила свои нижние юбки и дамское седло и стала объезжать плантации отца, сидя на лошади по-мужски, надев мягкие кожаные брюки, мужскую рубашку и широкополую шляпу. Она читала сельскохозяйственные книги и журналы и когда обнаружила, что отцовский управляющий с неохотой прислушивается к ее замечаниям и соображениям об улучшении хозяйствования, она уволила его и сама стала управлять плантацией. Иногда она спорила с мужчинами-соседями о различных теориях выращивания лошадей или свиней – предмет, о котором истинная леди не должна ничего знать, а уж тем более обсуждать в смешанной компании. Она научилась плавать вместе с негритянскими детьми, научилась преодолевать предательские речные течения и никак не могла понять, почему для женщины считается более предпочтительным утонуть, нежели заниматься подобными вещами. Она лечила рабов с плантации, не только женщин, но и мужчин, помогала пожилым негритянкам вправлять вывихи и зашивать раны, принимала роды и помогала женщинам избавиться от нежелательной беременности. А еще она выслушивала страшные истории о любви и страсти, ненависти и насилии, которые витали над бараками рабов в темноте. Рабыни же сообщили ей целый ряд интересных сведений и, кроме того, научили нескольким приемам самосохранения.

Во время своих приездов в эти годы в Новый Орлеан Аня сблизилась с компанией, состоявшей в основном из молодых супружеских пар, многие из которых были американцами. Это было довольно беспутное общество, которое считало чудесным развлечением покататься при лунном свете на лодках по озеру Понтшартрен, прогуляться в полночь на кладбище, где обилие мавзолеев из оштукатуренного кирпича или белого мрамора создавало впечатление, что находишься в призрачном городе мертвых, или проскакать галопом в субботу вечером по Галлатин-стрит, разглядывая женщин легкого поведения, которые сидели на балконах, выглядывали из окон или предлагали свой товар прямо на улице. Они не отваживались ехать медленно во время подобных путешествий, поскольку это представляло собой опасность: на этой короткой улице каждую ночь в среднем совершалось по одному убийству, если считать обнаруженные трупы. Всем было известно, что много трупов уплывало отсюда вниз но реке: на этой улице существовал закон, что каждый должен избавиться от тела своей жертвы.

С этой группой друзей Аня провела очень много вечеров в лучших ресторанах города, открыто запивая вином каждое из подаваемых блюд. Иногда они отправлялись на званый вечер или бал, а если никаких развлечений не предполагалось, то забавлялись тем, что заключали между собой нелепые и смешные пари. Однажды Аню убедили украсть ночной колпак оперного тенора.

Оперные труппы обычно приезжали в город на три-четыре недели. Тенор труппы, дававшей тогда представления, был самодовольным и тщеславным типом, придерживавшимся чрезвычайно высокого мнения о себе как о кавалере. Все знали, что он был, мягко говоря, лысоват. Это приключение началось с шутливых рассуждений о том, какое приспособление мог бы подобный Лотарио надевать ночью на голову, чтобы скрыть свою достаточно обширную тонзуру, которая на сцене всегда была прикрыта париком.

Тенор жил в меблированных комнатах «Понтальба», которые тогда были только что отделаны и представляли собой первое подобное строение в Соединенных Штатах. В каждом номере был балкон, украшенный узорчатой чугунной решеткой, и все они выходили на Джексон-сквер, бывшую Place d'Armes[5] при французах и испанцах. Чтобы выполнить свою задачу, Аня уговорила кучера проехать поздно ночью под балконом у тенора. Сама же она, одевшись в мужскую одежду, сначала выбралась на крышу экипажа, а уже оттуда перебралась на балкон, двери которого вели к нужную ей комнату. Она специально выбрала теплую ночь в расчете на то, что балконная дверь будет открыта. Но она не понимала, что он может не спать или находиться в постели не один.

Аня оказалась в затруднительном положении, но все же бесстрашно пробралась в спальню и сдернула ночной колпак – чудесную бархатную вещицу, отделанную золотыми кружевами, – прямо с головы тенора, который как раз в этот момент со страстным пылом подтверждал свое реноме первого любовника. Схватив этот трофей, Аня мигом выскочила из комнаты на балкон и бросилась наутек, спасая свою жизнь.

Тенор взревел и пустился в погоню. Возможности легких оперной звезды оказались настолько велики, что его крики разбудили весь дом, и когда Аня, распластавшись на крыше своего экипажа, с головоломной скоростью покидала площадь, балконы «Понтальба» были уже усеяны зрителями. Она, слава Богу, осталась неузнанной, но история об украденном ночном колпаке разлетелась по городу так быстро, что на следующем представлении несчастный тенор был осмеян при первом же выходе на сцену. Из-за этого Аня ощутила такое глубокое чувство вины, что тут же прекратила принимать участие в подобных эскападах и со временем вообще отдалилась от своей прежней компании.

Аня снова бросила взгляд на танцующих. Разговоры становились все громче, должно быть, под воздействием охлажденного пунша, который подавали в буфете наряду с лимонадом. Это был публичный бал в пользу одного из многочисленных городских сиротских приютов и пригласительные билеты распространялись по подписке. В результате собравшееся общество нельзя было назвать изысканным, так как сюда пришли все, кто мог заплатить за билет. По мере приближения ночи ощущение вольности нарастало, и это было неудивительно.

Контрданс закончился, и через несколько секунд зазвучал еще один вальс. Селестина и Муррей, по-видимому, собирались еще потанцевать. Аня оставила свое места у колонны и начала пробираться к мадам Розе и Гаспару, пытаясь найти какой-то повод, чтобы попросить их отправиться домой.

В этот момент она заметила вверху какое-то движение. Темная тень устремилась вниз, и с балкона у нее над головой спрыгнул мужчина в костюме и приземлился, став на ноги прямо перед ней. Тяжелые складки его плаща развевались, окутывая всю его фигуру до пят.

Аня выпрямилась и, почувствовав, как напряглись нервы, подняла взгляд на Черного Рыцаря. Шлем у него на голове был настоящим, так же как и облегающая его грудь кираса, но остальные части защищавших его лат были, чтобы облегчить движения, выкроены из блестевшей металлическим блеском ткани и сшиты таким образом, что весь костюм выглядел очень похожим на настоящий. На плечах был черный бархатный плащ на подкладке из серебристой парчи.

– Вы разрешите пригласить вас на этот вальс, мадемуазель Дикарка?

Он высказал свою просьбу голосом, гулко доносившимся сквозь прорези забрала, и назвал ее именем, которое подходило к ее костюму. В глубоком тембре голоса ощущалось что-то знакомое, хотя она не была уверена в том, что знает его хорошо. Ей показалось, что где-то внутри у нее вибрирует эхо, как будто этот голос затронул какую-то чуткую струну. Ей не понравилось ни это ощущение, ни чувство, будто ее застали врасплох. Раздраженным голосом она холодно ответила:

– Нет, спасибо. Я как раз выходила из зала.

Она не успела сделать и шагу, чтобы обойти его, как он задержал ее, схватив за руку.

– Не отказывайтесь, умоляю вас. Такая возможность представляется редко, иногда всего лишь раз в жизни.

У него на руках были тяжелые перчатки, но даже сквозь них она почувствовала, как от его прикосновения ее рука немеет и покрывается «гусиной кожей». Она бросила на него пронзительный взгляд, пытаясь разглядеть, кто скрывается под этим костюмом, и одновременно испытывая беспокоящее ощущение, что она знает этого человека.

– Кто вы?

– Мужчина, который просит у вас всего лишь один танец, не больше.

– Это не ответ, – резко сказала она, подумав, что он не сразу подобрал слова для ответа и это придало им какую-то многозначительность, как будто за ними был скрыт еще один, непонятный для нее смысл. Аня пристально вгляделась в забрало, но смогла различить только блеск в том месте, где должны были быть глаза.

– Но разве вы не видите? Я – Рыцарь Черного Цвета, негодяй, враг добра и мастер зла, изгнанник и пария. Разве вы не пожалеете меня? Позвольте мне погреться в лучах вашей благосклонности: потанцуйте со мной!

Он говорил небрежным легким тоном, и его прикосновение, как с удивлением обнаружила Аня, было таким же легким, хотя она могла бы поклясться, что за мгновение до этого он держал ее очень крепко. На какую-то долю секунды ее охватило ощущение неизбежной близости. Оно настолько обеспокоило ее, что она вырвала у него руку и снова отвернулась.

– Боюсь, что это было бы неразумно.

– Но когда ты была такой, Аня?

Она повернулась к нему лицом так резко, что ее толстые длинные косы взметнулись и с глухим звуком ударились о его кирасу.

– Вы знаете меня?

– Разве это так удивительно?

– Я считаю подобную ситуацию более чем странной: вы узнаете меня даже под маской, а сами отказываетесь себя назвать.

– Когда-то мы были знакомы.

Это была уловка, попытка уйти от ответа.

– Если я должна разгадывать загадки, то увольте – я не люблю подобные игры.

Она снова сделала несколько шагов, чтобы обойти его. Но на этот раз его ладонь сомкнулась у нее на запястье, и это не было легким прикосновением. Он притянул ее к себе с такой силой, что она ударилась плечом о кирасу, закрывающую его грудь. Она посмотрела на него сквозь прорези своей полумаски, ее глаза расширились от изумления, когда она почувствовала сдерживаемую им огромную силу и почти физически ощутимую ауру мужественности, окружавшую его. Она почувствовала, как гулко бьется ее сердце. На скулах у нее появился нежный, абрикосового оттенка румянец, а глаза медленно потемнели до пронзительной синевы от поднимающегося в душе гнева и какого-то странного ощущения беды, которое делало гнев еще сильнее.

Мужчина в черном рассматривал ее, сжав свои чувства в кулак. Он надолго задержал взгляд на нежном цвете ее лица, на мягком, очаровательном контуре губ. Он просто дурак: если он не знал этого раньше, то окончательно убедился в этом сейчас.

Он сказал неприятным, слегка дребезжащим от напряжения голосом:

– Я прошу так немного. Почему ты не можешь проявить благосклонность и удовлетворить мою просьбу без того, чтобы устроить какой-то смешной спор?

– Я рада, что вы поняли, наконец, что это смешно. – Ярость Ани не уменьшилась от того, что она пыталась ее сдерживать. – Это перестанет вызывать смех, если вы меня сразу же отпустите.

Прежде чем он смог сделать это или что-то ответить, у них за спиной произошло какое-то движение и послышались чьи-то быстрые шаги. Рядом с ними появился Муррей Николс с румянцем на щеках и сжатыми кулаками. Напряженным голосом он спросил:

– Этот мужчина беспокоит тебя, Аня?

Черный Рыцарь пробормотал тихое проклятье, прежде чем отпустить Анину руку и отступить на шаг.

– Приношу свои самые искренние извинения, – сказал он, а затем поклонился и повернулся, чтобы уйти.

– Минутку! – Муррей резким приказным тоном остановил его. – Я видел, как вы досаждали Ане, и уверен, что вы должны дать мне объяснения.

– Вам? – спросил, повернувшись, мужчина в черном твердым, как камень, голосом.

– Мне, как человеку, который скоро станет ей братом. Может, мы отойдем в сторону, чтобы обсудить это между собой?

Селестина, стоявшая неподалеку, сдавленно вскрикнула и зажала рот руками. Аня взглянула на нее. Так же как и ее сестра, она прекрасно понимала, что было скрыто за словами, которыми обменялись мужчины. Дуэли много раз происходили из-за событий гораздо менее серьезных, чем происшедшее только что.

– Послушай, Муррей, – сказала она, подходя к нему и взяв его за руку, – не нужно. Это просто недоразумение.

– Не вмешивайся, пожалуйста, Аня. – Жених Селестины побледнел, а его голос звучал необычайно сурово.

До этого момента Аня пыталась кое-как сдерживаться, но тут она потеряла контроль над собой.

– Будь любезен не разговаривать со мной подобным тоном, Муррей Николс! Ты и Селестина еще не поженились, и в отношении меня ты не имеешь никаких обязательств. Я сама могу постоять за себя.

Он не обратил на нее никакого внимания и, отняв у Ани руку, направился прочь, отрывистым жестом пригласив мужчину в черном костюме следовать за собой. Черный Рыцарь поколебался, а затем, пожав плечами, пошел за ним и догнал через несколько шагов.

Селестина подбежала к Ане и схватила ее за руку.

– Что сейчас будет? Что нам делать?

Аня не слышала ее вопроса.

– Черт бы побрал мужчин! – сказала она с непривычным для нее жаром. – Черт бы побрал и мужчин, и их глупую гордость, и их постоянное идиотское желание выяснять отношения подобно боевым петухам.

В эту же минуту к девушкам подошли мадам Роза и Гаспар. Они увидели со своих мест в ложе, что возникли какие-то осложнения. Гаспару показалось, что выглядит это все весьма серьезно, и он боялся, что будет необходимо его присутствие, но, очевидно, он прибыл слишком поздно. Ни единым словом, ни даже тоном он не показал, что его задержала мадам Роза, и все же Аня знала, что случилось все именно так, и ей было очень жаль. Он действительно мог бы что-то сделать, окажись здесь в нужный момент: Гаспар был не только весьма сведущ в этих вопросах, но, что еще более важно, он был отличным дипломатом.

Они стояли тесной группкой, как бы ища друг у друга душевного покоя, и ожидали возвращения Муррея. Время шло, и Аня чувствовала, как изнутри по всему ее телу распространяется ужасный холод. Она так хорошо помнила то утро, когда ей сообщили, что Жан погиб. И пришел ей сказать об этом именно тот, кто убил его, – Равель Дюральд. Он был смуглым и красивым, и он был лучшим другом Жана, который был на три года младше его. Тогда его лицо посерело от горя, а в глазах была отчетливо видна боль, когда он пытался объяснить Ане, заставить ее понять ту безудержную эйфорию, ту абсолютную радость жизни, которая и привела к полуночной дуэли. Она ничего не поняла. Глядя на Дюральда, ощущая ту жизненную силу, которая, казалось, переполняла его, зная о его репутации превосходного фехтовальщика, тогда как Жана можно было назвать всего лишь компетентным в этом, Аня чувствовала, что она ненавидит его. Она помнила, как в своем горе она что-то кричала ему в лицо, хотя сейчас не могла вспомнить сказанные тогда слова. Он стоял и смотрел на нее, а на его беззащитном лице появилось ошеломленное выражение, потом он повернулся и ушел. С тех пор одна мысль о дуэли вызывала у Ани приступ ярости, настолько сильной, что она с трудом могла ее контролировать.

Внезапно Селестина выдохнула, прижав руку к сердцу:

– Слава Богу, Муррей. Вот он, живой.

– Ты что же, думала, что они налетят друг на друга сразу же? – спросил Гаспар с педантичностью в голосе, и на его лице отразилась крайняя степень удивления. – Подобные дела так не ведутся. Нужно выбрать секундантов, подобрать оружие, сделать определенные приготовления. Дуэль может начаться только на рассвете, а то и через целых двадцать четыре часа. – Поймав суровый взгляд мадам Розы, он поспешно добавил: – Конечно, нам пока неизвестно, возможно, развитие событий и не приведет к этой печальной необходимости.

Лицо Муррея Николса было зеленоватым, а на лбу и верхней губе выступили мелкие капельки пота. Его улыбку лишь с большой натяжкой можно было назвать веселой, когда, подойдя к ним, он с преувеличенной сердечностью в голосе сказал:

– Все улажено. Селестина, ma cherie[6], может, еще потанцуем?

– Но что случилось? – спросила девушка, всматриваясь в его лицо.

– Мужчины не обсуждают эти дела с женщинами.

– Совершенно верно, – с одобрением кивнул Гаспар.

– В любом случае, – продолжал Муррей, – все это ничем не закончилось. С вашего разрешения, поговорим, о чем-нибудь другом.

Аня, нахмурившись, вышла вперед.

– Не надо разговаривать с нами как с наивными девочками. Мы были здесь, когда все это началось, бесполезно сейчас делать вид, будто мы ничего не знаем. Ты собираешься драться с этим человеком на дуэли?

– Наверное, было бы лучше отвезти женщин домой, – сказал Муррей Гаспару, игнорируя вопрос, заданный Аней. – Мне кажется, они устали и немного возбуждены из-за этого инцидента.

Селестина, внимательно глядя на руку Муррея, спросила:

– Что там у тебя в руке? Это карточка, правда?

Муррей бросил взгляд на кусочек картона, который он все еще держал в руке, и тут же попытался быстро засунуть его в карман камзола. Но карточка выскользнула у него из рук и упала на пол.

Это была одна из тех карточек, какие мужчины вручают друг другу перед дуэлью, чтобы противник знал, куда прислать своих секундантов для обсуждения деталей встречи. Отпечатанная на кремовой бумаге и красиво гравированная, эта карточка была явным свидетельством того, что дуэль неминуема.

Аня быстро наклонилась и подобрала карточку, прежде чем Муррей смог сделать это. Медленно поднимаясь, она смотрела на карточку и кровь отливала у нее с лица. Отчетливыми черными буквами передней было написано имя человека в костюме Черного Рыцаря, который приглашал ее на вальс, человека, с которым на дуэли, защищая ее честь, должен драться жених Селестины.

Имя мужчины, который убил ее жениха ударом прямо в сердце лунной ночью семь лет назад.

Равель Дюральд.

ГЛАВА 2

– Куда ты собралась?

Аня, вздрогнув, остановилась, когда из глубины темной галереи донесся чей-то голос. Она тут же взяла себя в руки, обернулась и в полутьме различила неясную фигуру своей сестры, сидевшей в кресле-качалке в нескольких ярдах от нее.

– Селестина?! Что ты здесь делаешь?!

– Я не смогла уснуть. Я думала, думала все время об одном и том же, пока мне не показалось, что я схожу с ума. О Аня, Муррей погибнет, я знаю! Он не соперник для такого мастера, как Равель Дюральд. Я так боюсь!

– Не надо снова себя расстраивать. Я думала, что мадам Роза дала тебе снотворное.

– Я не могла его выпить. Я чувствую себя совершенно больной из-за нервного напряжения. Но послушай, что ты собралась делать? Не может быть, чтобы ты собралась куда-то уходить, во всяком случае не в одиночестве и не в такое позднее время.

Очень неудачно, что ее увидели, подумала Аня. Она планировала незаметно выскользнуть из дома, оставив какую-нибудь записку с объяснением. В конце концов произнесенная ложь ничем не хуже написанной.

– Я получила сообщение из «Бо Рефьюж», там какая-то проблема с рабами. Меня не будет всего день-два.

Аня выглянула через перила галереи во двор. Кучер будет ожидать ее в port cochere, арке, через которую экипажи выезжали со двора на улицу. Она дала ему соответствующие распоряжения, и он ее не подведет, но все-таки она должна спешить: становилось поздно.

– Но ты не можешь уехать, ведь дуэль еще не состоялась! – запротестовала Селестина.

– Но ты же знаешь, как я отношусь к дуэлям. Я могу узнать о результатах, находясь в «Бо Рефьюж», точно так же, как если бы я была здесь.

– Но ты мне можешь понадобиться.

– Глупышка, – шутливо сказала Аня, – может быть, все закончится не более чем царапиной на одном из них, они увидят кровь и удовлетворят свою нелепую честь.

– С Жаном все произошло не так.

Аня застыла в темноте. Если бы только Селестина дала ей уйти, то дуэль бы просто не состоялась.

– Я знаю, – коротко ответила она.

– Я не хотела напоминать тебе об этом, – тихо сказала в темноте Селестина с раскаянием в голосе.

– Ничего. Если бы я могла, я бы осталась, на мне действительно нужно ехать. Сейчас слишком жарко для этого времени года и поднимается ветер. К утру может начаться гроза, и мне не хотелось бы, чтобы она застала меня в дороге.

– Но ты хотя бы постараешься вернуться вовремя?

Дуэль состоится не раньше чем через двадцать четыре часа, на заре следующего дня. Муррей сам сказал им об этом, так же, как и о том, что встреча была отложена по его просьбе. Выбранный им секундант, его лучший друг, отсутствовал и должен был вернуться в город только к, завтрашнему утру. Отсрочка в подобных случаях была обычным явлением, но именно за эту отсрочку Аня была глубоко благодарна, так как возлагала на нее большие надежды.

– Постараюсь, это я могу тебе обещать.

Селестина быстро встала, подбежала к Ане и порывисто ее обняла.

– Ты самая лучшая сестра! Извини, если я причинила тебе боль!

– Ничего, глупенькая, – нежно ответила Аня и в свою очередь ласково обняла сестру, прежде чем направиться к ступенькам, ведущим с галереи во двор.

Прошло уже много времени с тех пор, как при упоминании о смерти Жана Аня тут же ощущала боль, подобную той, что она чувствовала сразу же после случившегося. Сейчас ее чувства были немы, и собственное оцепенение иногда казалось ей даже предательством. Часто она хотела, чтобы эти воспоминания принесли ей боль, так, чтобы она могла убедиться в том, что эмоциональная часть ее «я» еще жива. В большинстве же случаев она сознавала, что боль, которую она некогда испытывала, превратилась в гнев, гнев, направленный на человека, который убил ее жениха, а ее любовь превратилась в ненависть.

Но иногда, темными ночами, бывали такие часы, когда она со страхом думала, что всего лишь играет роль жизнерадостной Ани Гамильтон, эксцентричной любительницы приключений, посвятившей себя памяти погибшего жениха и из-за этого мало-помалу приближающейся к положению старой девы. Ее охватывал ужас, как будто бы она попалась в западню, сделанную собственными руками. Она чувствовала, что созданная ею самой маска душит ее, но она ни минуты не сомневалась в том, что, сняв ее, почувствует крайнюю неловкость, как если бы она появилась в обществе обнаженной.

Экипаж уже ждал. Она критически осмотрела его в свете лампы, освещавшей арку, Это было обычное черное ландо, подобное тысячам других, не лучше и не хуже остальных, как раз такой экипаж, который не должен привлечь ничьего внимания. Лошади были здоровыми и сильными, но не отличались ничем особенным и даже не были тщательно подобранными. Как раз то, что надо.

Она тихо сказала что-то кучеру, затем запахнула поплотнее свой шерстяной темно-синий плащ, чтобы не было видно маскарадного костюма, который все еще был на ней, и забралась внутрь. Она похлопала по карману плаща, чтобы убедиться, что полумаска на месте, и после этого села и откинулась на подушки кожаного сиденья. Экипаж рывком тронулся с места. Аня смотрела в окно, но ничего не видела. Ее мысли бесцельно блуждали, и она не пыталась сосредоточиться, так как не хотела в этот момент думать о том, что собиралась сделать.

Жан… Его семья – истые креолы – владела плантацией, которая граничила с землей, выигранной ее отцом в покер. Они были недовольны присутствием здесь американцев, и между двумя владениями почти не было никакого общения, хотя их соединял целый ряд тропинок и дорога, шедшая вдоль реки. Несмотря на это, каждая семья всегда знала, что происходит у соседей, больны они или здоровы, случилось у них горе или произошло какое-то радостное событие. Причина была проста: большинство рабов на этих двух плантациях были связаны между собой кровными узами, и многие тропинки были протоптаны именно ими в ходе их постоянных походов друг к другу в гости.

Затем однажды утром, катаясь на пони, почти через два года после того как отец вступил во владение своей плантацией, Аня улизнула от мальчика с конюшни, который выполнял роль ее грума. Она разрешила своему пони зайти достаточно далеко в направлении соседней плантации и сама все время с любопытством вглядывалась туда, чтобы увидеть то, что можно было увидеть. Она не обращала внимания на то, куда направляется ее лошадь, и вскоре заблудилась.

Нашел ее Жан, который тоже сбежал от присмотра и прогуливал теперь уроки. Он отвел ее к себедомой, познакомил со своими и , - в кружевном чепце и , которая из-за больной ноги была прикована к креслу, со своими кузенами, которые жили вместе с ними, и со своим учителем-шотландцем, который его разыскивал с самого утра.

Его семья отнеслась к ней так, как будто она была самой бесстрашной юной леди – ведь она одна преодолела те несколько миль, которые отделяли одно имение от другого. Они кормили ее конфетами и dragees, засахаренным миндалем, и позволили ей выпить маленький стаканчик вина.

Они сообщили в «Бо Рефьюж», чтобы ее отец и мачеха не беспокоились, но настояли на том, чтобы она пообедала с ними. День был объявлен выходным, уроки отменены, и она вместе с Жаном и его кузенами играли в разные игры и катались в тележке, которую возил ручной козлик, пели и танцевали под музыку, которую играла тетушка Сиси. В конце концовЖан, которому самому тогда было всего десять или одиннадцать, проводил ее домой и решительно настоял на том, чтобы поддержать ее в тот момент, когда объясняла своему отцу, как вышло, что она заблудилась. Задолго до того как вечер закончился, она уже влюбилась в него. И потом никогда не переставала его любить.

Как-то раз Аня пригласила Жана в «Бо Рефьюж», чтобы познакомить с отцом, мачехой и малышкой Селестиной. И хотя Жан рассказал ей о больной ноге своей тетушки и об одном из своих кузенов, который «отставал в развитии», а также объяснил присутствие в их доме старого джентльмена, который был другом его отца и жил вместе с ними в домике для гостей, где на чердаке была сова, и писал книги о привидениях, она не рассказала ему тогда о дяде Уилле. Она рассказала ему о нем гораздо позже, когда была уже уверена в том, что он не бросит ее в ту же минуту, когда узнает об этом.

Уильям Гамильтон, дядя Уилл, брат ее отца, приехал к ним однажды без всякого предупреждения. Он был моложе Натана на год. Его жена и двое детей погибли во время пожара, который охватил их дом поздно ночью. Дядя Уилл остался в живых, но он не мог простить себе, что не спас семью. Так как Натан был единственным родственником, Уилл приехал к нему, чтобы пожить в месте, где ничто не напоминало бы ему о случившейся трагедии.

Поначалу казалось, что с ним все в порядке, хотя он и не пытался преодолеть охватившую его глубокую депрессию. Но во сне он всегда стонал и плакал. Затем наступило время, когда он, уже проснувшись, лежал и кричал до тех пор, пока не охрипнет. Он начал бродить по дому по ночам и стучать кулаками по стенам. Однажды он попытался перерезать себе вены кухонным ножом, и когда Натан бросился к нему, чтобы остановить, он напал на своего брата. А после того, как он взломал замок шкафа, где Натан хранил свои ружья, схватил охотничье ружье и стал угрожать им мадам Розе, а затем прострелил себе ногу, отец Ани решил изолировать его.

В те времена душевнобольных, для которых жизнь оказалась слишком тяжелой, держали в приходских тюрьмах вместе с преступниками, так как специальных помещений тогда еще не было. Но тюрьмы не были идеальным решением, так как несчастные часто становились жертвами других заключенных или, наоборот, сами представляли собой немалую опасность для своих более слабых сокамерников.

Натану Гамильтону была невыносима сама мысль о том, что его брат будет вынужден вести подобное существование. Он приготовил для него комнату в здании, где работали хлопкоочистительные машины, небольшом приземистом строении, находившемся на довольно приличном расстоянии от дома, так, чтобы крики бедняги никого не беспокоили. В комнате был установлен камин и прорублены высокие окна для доступа воздуха, которые были забраны прочными железными решетками. Из мебели в комнате стояли кровать, обеденный стол со стулом, кресло, шкаф и умывальник. Но, кроме того, там были ножные кандалы на длинной цепи, прочно закрепленной в стене рядом с кроватью.

В этой комнате вместе с парой сильных слуг, крторые ухаживали за ним, дядя Уилл провел четыре долгих года. Он не жаловался на свое заточение, хотя иногда начинал умолять, чтобы его отпустили побродить по болотам с ружьем и ножом. Но однажды ночью он повесился на веревке, которую дюйм за дюймом терпеливо свивал из хлопковых волокон, которые во время обработки хлопка залетали к нему в комнату через окна.

С тех пор комната пустовала, но, как и все остальное в «Бо Рефьюж», содержалась она в образцовом порядке: пол подметался, на кровати были установлены новые веревочные сетки, замок и кандалы были смазаны, а дымоход камина вычищен.

Иногда, когда места внизу не хватало, туда складывали кипы хлопка. Как-то раз туда поместили буйного раба, который забил до смерти свою жену, и держали его там, пока он не успокоился. Сейчас комната была пуста.


Экипаж свернул в темную улочку на окраине города. На ней стояли ряды домов настолько узких, что пуля, выпущенная из ружья у парадной двери, прошла бы полностью через расположенные одна за другой две комнаты и вылетела бы через черный вход. Перед одним из таких домов экипаж остановился. Аня вышла, быстро поднялась по узким ступенькам и постучала в дверь.

Казалось, что прошло очень много времени, прежде чем раздался звук отодвигаемого засова и дверь осторожно приоткрылась на несколько сантиметров.

– Самсон? Это ты? – спросила Аня.

– Мамзель Аня! Что вы здесь делаете в такое время?

Дверь распахнулась, и в свете фонарей экипажа стала видна фигура огромного негра. Головой он практически упирался в дверную раму, а на его плечах и руках вздувались бугры мышц – результат его работы кузнецом. Когда он заговорил, неодобрение в его голосе было смешано с подозрением, и он бросил поверх ее головы осторожный взгляд на ожидавший неподалеку экипаж.

– Мне нужно поговорить с тобой и с Илайджей. Он здесь?

– Да, мамзель.

– Хорошо, – сказала она и, когда появился брат Самсона, который был, насколько это возможно, крупнее самого Самсона, начала объяснять им, что она хочет сделать.

Им это не понравилось, это было ясно. Аня не винила их в этом. Нельзя было отрицать, что то, о чем она их просила, было очень опасным. И все же они согласились ей помочь. Она знала, что может положиться на них независимо от времени или содержания просьбы.

Именно Самсон и Илайджа ухаживали за дядей Уиллом. Чтобы помочь им, тогда скоротать время, Аня приносила свои школьные учебники и старательно учила их читать и писать, выводя буквы палочкой на земле. Позднее, после смерти дяди, Самсона и Илайджу направили на работу в кузницу. Но они стремились к свободе, о которой прочли в Аниных учебниках истории и в листовках, распространяемых аболиционистами. Они считали, что могут сами заработать себе на жизнь своим трудом в кузнице.

Когда Анин отец умирал от ран после падения с лошади, братья подошли к ней и попросили, чтобы она обратилась к хозяину с просьбой освободить их. Тогда можно было оговорить освобождение раба в своем завещании, и поэтому Аня согласилась. Она не только поговорила с отцом, но позднее, когда Самсон и Илайджа открыли собственную кузницу, она рассказала всем, кого знала, о сложных и тонких узорах решеток для ворот, перил и карнизов, которые ковали два великана. Они процветали и не забыли о той, которой были так многим обязаны.

Аня беспокоилась, что сейчас должна просить их так рисковать собой. Однако этого нельзя было избежать. Она будет защищать их до тех пор, пока это будет в ее силах, независимо от того, что произойдет.

Вскоре кучер развернул экипаж, на запятках которого стояли Самсон и Илайджа, и направил его обратно к центру города.

Из-за множества происшедших событий казалось, что уже очень поздно, на самом же деле только что минула полночь. Газовые фонари на Канал-стрит и Сент-Чарлз-стрит ярко горели, и запряженные мулами омнибусы, грохотавшие по улицам, были заполнены почти до отказа. Многие балы, проходившие в тот вечер, только сейчас заканчивались, и на улицах было много экипажей, в которых гости разъезжались по домам.

На углу улицы Аня увидела «Чарли», констебля городской полиции в кожаной шапке с номером. Он стоял, похлопывая по ладони короткой дубинкой, и разговаривал с двумя экстравагантно одетыми молодыми людьми, которые по виду были похожи на профессиональных игроков. Аня увидела, как один из игроков сунул в карман полицейскому пачку банкнот.

Она отвернулась, презрительно скривив губы, хотя нисколько не была удивлена. Новый Орлеан, будучи в течение многих лет одним из богатейших городов США, всегда привлекал политиков-шакалов. Но теперешние правительственные чиновники были самыми коррумпированными на памяти, жителей города. Правящей партией была партия урожденных американцев, которую презрительно называли партией «Ничего не знающих» из-за того, что ее деятели постоянно повторяли эти слова, когда их обвиняли в правонарушениях. Методы, которые они использовали, чтобы прийти к власти и удержать ее в своих руках, были настолько явно незаконными (они нанимали головорезов, чтобы помешать проголосовать тем, кто собирался отдать свои голоса за оппозиционную партию, и записывали в списки проголосовавших за них даже имена с могильных памятников), что люди уже отчаялись в возможности решить эту проблему политическими методами.

Говорили, что за партией «Ничего не знающих» стоит могущественная клика людей, которые обогащались, манипулируя ситуацией. Эти люди никогда не пачкали руки таким грязным делом, каким было руководство городом, и их личности были известны лишь немногим, но в качестве своего инструмента они поставили у власти нью-йоркца по имени Крис Лилли, который принес с собой из Тамманм-Холла[10] множество новых грязных политических трюков.

Ситуация ухудшилась настолько, что просто необходимо было что-то предпринимать. В городе настойчиво циркулировали слухи о том, что где-то в тихом месте собирается группа людей, целью которых является организовать Комитет бдительности. Говорили, что члены этого комитета вооружаются и что существует большая вероятность всеобщего восстания в городе с целью обеспечить проведение справедливых выборов в следующий раз в начале лета.

Полиция была оружием в руках партии «Ничего не знающих». Расхлябанность полицейских и их обыкновение проводить часы своего дежурства в ближайшем баре были хорошо известны жителям всего города. Но в данный момент Аня была благодарна полицейским за их халатное отношение к своим обязанностям – этот фактор также занимал немалое место в ее расчетах.

Экипаж свернул на Дофин-стрит, и яркие огни и экипажи, развозящие по домам задержавшихся до последнего любителей потанцевать, остались позади. На этой улице не было газовых фонарей. Окна домов были закрыты ставнями, и огни в них давно погасли, только иногда где-нибудь в верхней комнате мелькал слабый свет. Магазины были закрыты. Тишина, окутывающая дома, лишь изредка нарушалась лаем собаки или мяуканьем котов. Изящные решетки оград отбрасывали причудливые тени на оштукатуренные стены домов в свете фонарей движущегося по улице экипажа. Иногда фонари освещали затененные дворики, и тогда лучи света выхватывали из темноты то кожистые листья пальм, то невысокие банановые деревья.

Аня наклонилась вперед и приоткрыла небольшое окошко рядом с сиденьем кучера.

– Пожалуйста, помедленнее, Солон, – сказала она.

Экипаж замедлил ход. Аня опустила стекло в большом боковом окне, высунула голову и стала внимательно вглядываться в окружающую темноту.

Вскоре она увидела его. Пустой фаэтон стоял как раз в том месте, где она ожидала его увидеть. С выражением угрюмого удовлетворения на лице она тихо отдала кучеру еще одно распоряжение и откинулась на спинку сиденья.

Ландо проехало до следующего угла и свернуло направо на Сент-Филип-стрит. Через полквартала кучер остановил экипаж у насыпи. Самсон и Илайджа спрыгнули с запяток, заставив ландо сильно качнуться, и растворились в темноте. Солон, выполняя полученные инструкции, слез с козел и потушил фонари, а затем снова взобрался наверх. Мимо них по правой стороне улицы проехал одинокий всадник, который старался держаться поближе к краю, чтобы оказаться как можно дальше от сточной канавы, которая шла по центру улицы. Вскоре на них опустилась тишина.

Догадка Ани оказалась правильной. Равель Дюральд находился сейчас у своей теперешней любовницы, актрисы, которая выступала на сцене «Гэйети Театр» Криспа, пока он не закрылся несколько недель назад. В угоду приличиям он оставил свой экипаж за углом, но вскоре должен будет покинуть квартиру этой женщины, расположенную над небольшой бакалейной лавочкой, рядом с которой стояло сейчас ландо Ани. Единственный выход вел на улицу через ворота в арке. В ночном сумраке Аня видела, что ворота были закрыты. Огня в окнах комнаты над бакалейной лавкой не было.

Селестину и даже, наверное, мадам Розу ужаснула бы сама мысль о том, что Аня знает достаточно о тайных делах Равеля Дюральда, чтобы разыскать его в подобную ночь. Она сама ощущала от этого какую-то неловкость, и все же жизненный путь человека, который убил Жана, в течение некоторого времени представлял для нее какой-то болезненный интерес. Желание услышать, где он находится и что сейчас делает было непреодолимо, как иногда бывает непреодолимо желание пощупать ссадину, чтобы определить, насколько она болезненна. Знание его пороков заставляло ее еще сильнее презирать его и тем приносило еще большее удовлетворение.

Когда-то давно, сразу после дуэли, она очень радовалась, когда узнала, что он присоединился к пиратской экспедиции Лопеса на Кубу в августе 1851 года, потому что она надеялась, что там его убьют. Казалось только справедливым, что он был взят в плен в ходе той злосчастной попытки захватить испанский остров. Когда он был брошен в темницу в далекой Испании, Аня надеялась больше никогда ничего о нем не услышать. Но не прошло и двух лет, как он вернулся обратно, худой, опасный и очень живой.

Склонность к азартным играм, которую он продемонстрировал после возвращения из Испании, казалась весьма многообещающей; многие молодые люди делали таким образом первые шаги по дороге к бесчестью. Но удача, казалось, не оставляла Равеля – он просто не мог проиграть. Он разбогател, затем путем финансовых спекуляций сколотил состояние на основе того, что ему досталось за столами для игры в «фараон». Однако создавалось такое впечатление, что деньги для него ничего не значили, он как будто желал собственной гибели. Оставив Маммону, он присоединился еще к одной флибустьерской экспедиции, на этот раз отправившись в 1855 году в Никарагуа под руководством увлеченного мечтателя Уильяма Уокера.

Но он вернулся и из этого похода, прибыв в Новый Орлеан меньше чем год назад, в мае 1857. Участники похода потерпели поражение, вместе с их лидером их вышвырнули из Центральной Америки, но это никак не отразилось на поведении Дюральда. И кроме того, он даже не был ранен, несмотря на то, что принимал участие в великом множестве жестоких сражений.

Равель отказался принимать участие во второй экспедиции Уокера прошлой осенью. Одни говорили, что он поступил так из-за матери, которая к этому времени овдовела и неважно себя чувствовала. Другие, не столь великодушные, утверждали, что он решил не участвовать в походе, так как не был согласен с Уокером относительно предполагаемого места высадки войск. Как бы то ни было, он уберег себя от еще одного поражения и, возможно, от необходимости предстать перед судом вместе со своим предводителем, так как Уокеру теперь было предъявлено обвинение в нарушении условий нейтралитета. Удача вновь сопутствовала Равелю.

На самом деле Аня не желала ему зла. По природе своей она не была мстительной, несмотря на свое неприязненное отношение к этому человеку. Иногда ее поражала собственная злобность, так как раньше никто не возбуждал в ней такого чувства. Обычно она находилась в ровном и мягком настроении и ей не свойственно было обижаться и таить в душе злобу, и все же ей казалось, что возмездие должно свершиться.

Аня снова наклонилась вперед и посмотрела на закрытые ставнями окна второго этажа. Вдруг она живо представила себе, что происходит за этими ставнями: скрещенные в напряжении руки и ноги, скрипящие веревочные сетки кровати. От этой картины у нее перехватило дыхание. Она откинулась на спинку сиденья и сжала кулаки, стараясь отогнать от себя увиденное. Ей абсолютно все равно, как развлекается Равель Дюральд. Абсолютно.

Актриса Симона Мишель была молода и привлекательна. Аня видела ее в нескольких ролях и считала неплохой актрисой, хотя ей и не хватало блеска, который приходит с опытом. Не было в ней и той жесткости, присущей женщинам, проведшим в театре несколько лет, хотя ее и нельзя было считать невинной. Именно таких женщин выбирал себе в любовницы Равель Дюральд – женщин с определенным опытом и без больших претензий, чьи ожидания было легко удовлетворить.

Удивительно было то, что, насколько было известно Ане, он не позволял себе связи ни с одной из привлекательных свободных цветных женщин, которые выставляли себя напоказ перед молодыми богачами на квартеронских балах. Возможно, его останавливало то, что подобная связь грозила определенным постоянством. У квартеронок, следовавших советам своих матерей, были свои виды – они требовали гарантий хотя бы частично постоянных отношений и достаточно весомого денежного обеспечения.

Подобные раздумья снова вернули ее к главному: почему, имея возможность выбирать из привычного ему круга женщин и зная о ее враждебности к нему, Равель Дюральд подошел к ней на балу?

Это вопрос мучил ее весь вечер, то прячась в отдаленных уголках сознания, то вновь возникая. Он знал, что под маской скрывается именно она, ведь он сам сказал ей об этом. Она могла бы поклясться, что в прошлом он прилагал все силы, чтобы избежать встречи с ней, когда она приезжала в Новый Орлеан. Конечно, она и сама старалась, насколько это было в ее силах, не оказаться с ним лицом к лицу. Тогда почему он нарушил молчаливо признанное ими соглашение? Почему он пригласил ее на танец?

Послышался звук шагов. Кто-то твердо и уверенно шел со двора к арке. Аня достала из кармана маску и надела ее. Она открыла дверь экипажа и вышла на тротуар. Остановившись, она подняла капюшон и поправила его так, чтобы он скрывал ее лицо и волосы. Она еще раз одернула края плаща спереди и, справившись с внезапно наступившим волнением, стала вспоминать те слова, которые собиралась сказать ему. Но слова никак не приходили на память, и ее охватила паника.

Он приближался. Свет, падавший на него из распахнутой в глубине двора двери, отбрасывал его тень, которая двигалась перед ним и казалась черной, огромной и угрожающей. Внезапно дверь закрылась. Тень исчезла. Осталась только темная движущаяся фигура мужчины. Аня сделала несколько шагов, оставив надежное убежище экипажа.

Ворота со скрипом открылись.

Что она делает?

Внутри у нее все кричало. Панический страх волнами накатывал на нее. Она не может это сделать! Это было бы ошибкой, фатальной ошибкой!

Но сейчас уже было поздно задавать себе вопросы, времени для отступления не было. Она глубоко вздохнула и сказала голосом настолько низким и соблазнительным, насколько это было для нее возможно:

– Мсье Дюральд, добрый вечер.

Когда она выступила из темноты, он замер, но не от страха. Его сковала быстрая и решительная мысль, готовящая к новому действию. Ночной ветер шевелил края короткой пелерины у него на плечах, и она поняла, что за несколько часов он успел сменить маскарадный костюм на вечернее платье. В одной руке он держал цилиндр и тросточку.

Равель Дюральд услышал звук ее голоса, который преследовал его в снах и на протяжении тысячи бессонных ночей, и почувствовал, как напряглись мышцы живота. Даже в темноте он не мог не узнать и этот голос, и ее стройную изящную фигуру, и наклон ее головы. Что могло побудить женщину, подобную Ане Гамильтон, обратиться к такому мужчине в столь позднее время? Влечение к нему явно не было одной из причин, так же как и беспокойство о его здоровье. Он почувствовал, как в нем закипает ярость, смешанная со смущением, которого он не испытывал с шестнадцатилетнего возраста, смущения из-за того, что его застали возвращающимся со свидания. Никто кроме этой женщины не смог заставить его так остро ощущать свои пороки.

Когда он заговорил, слова его звучали, как удары хлыста:

– Какого дьявола вам от меня нужно?!

Аня была поражена страстностью, с которой он это произнес, и скрытым за его словами раздражением. В течение долгих нескольких секунд она всматривалась в его черные и бездонные, как крепкий креольский кофе, глаза, которые вместе с черными волосами, худым лицом и орлиным носом делали его похожим на испанского аскета. Она подумала, что через мгновение он отвернется и уйдет. Где же Самсон и Илайджа? Она торопливо подошла поближе к нему.

– Я только хотела поговорить с вами.

– Зачем? Тебя послали, чтобы просить за Николса? Ты пришла, чтобы убедить меня в том, что я должен отступить как менее достойный из нас?

Его догадливость взбесила ее. Она отбросила притворство и, повысив голос, сказала:

– А если так, то что?

– Ты лучше других должна знать, что это напрасно. Как же ты собираешься взывать к моим лучшим чувствам, если уверена, что их у меня просто нет?

– Всегда существует вероятность того, что я заблуждаюсь. – Она рискнула бросить взгляд поверх его плеча в надежде увидеть тех двоих, которых она ожидала.

– Так холодна, так невозмутима. Чем же ты рискнешь ради этой возможности? Что ты можешь предложить взамен, чтобы компенсировать мне утрату чести?

– Честь! – со злостью в голосе сказала она. – Это только слово!

– Скорее понятие, довольно близкое к достоинству или целомудрию. Если ты не ценишь одно, значит ли это, что ты также относишься и ко всему остальному?

– Что ты хочешь этим сказать?.. – начала она.

Слова оставили ее, когда он быстрым движением обнял ее за талию и притянул к себе. Он, как бы наказывая ее за все сказанное, впился губами в ее губы, а сильными пальцами другой руки держал ее за подбородок, заставляя принять этот поцелуй.

Она сдавленно всхлипнула и попыталась оттолкнуть его руками, которые запутались в складках плаща. Внезапно он слегка отпустил ее. Его теплые твердые губы прикоснулись к ее губам, как бы прося прощения, затем он провел кончиком языка по ее воспаленным губам. Потом мягко попытался проникнуть чуть глубже, чтобы ощутить их внутреннюю слабость.

Нужно было как-то отвлечь его, и она сумела это сделать. Чтобы задуманный план удался, она не должна была упускать полученное ею преимущество. Аня заставила себя расслабиться и приоткрыла губы, ей показалось, что он хочет именно этого. Его язык проскользнул, и она почувствовала его теплое и нежное прикосновение к небу. Она задержала дыхание, и какое-то странное ощущение стало наполнять ее тело: как будто где-то глубоко внутри против ее воли что-то открылось. Томление заполняло каждую клеточку ее тела, ее сердце забилось сильнее. Кожа, казалось, горела и светилась от пылавшего внутри огня. Нижняя часть тела отяжелела. Мысли постепенно исчезали. Какая-то сила толкала ее быть ближе к нему, и она прижалась, тихо что-то пробормотав. Она нерешительно прикоснулась к его языку своим и тут же его отдернула, снова прикоснулась и опять убрала его, позволяя ему проникать все глубже.

И тут раздался глухой удар. Голова Равеля резко дернулась вперед, Аня почувствовала острую мгновенную боль, ее нижняя губа треснула, а затем она, потеряв равновесие, чуть было не опрокинулась на спину под тяжестью рухнувшего на нее Дюральда. Сдавленно вскрикнув, она задержала его, и уже через мгновение Самсон и Илайджа перехватили длинное, безвольно повисшее тело, пытаясь удержать его на ногах.

Его голова, упавшая на грудь, покачивалась, а его длинные ноги подгибались в коленях. По белому воротничку рубашки и галстуку расплывалось пятно крови, казавшееся черным в темноте. Серый цилиндр и тросточка из слоновой кости упали на тротуар. Ветер подхватил цилиндр и покатил его по земле.

Аня прижала дрожащую руку ко рту.

– Он не умер? Вы не убили его?

– Увидев, что он собирается сделать, мы могли не рассчитать удара и ударили, вероятно, чуть сильнее, чем надо, – допустил Илайджа.

Самсон пророкотал в знак согласия:

– Для дальнего путешествия так даже лучше.

– Но он истекает кровью.

– Из ран на голове всегда много крови. Мы порвем его рубашку на бинты и перевяжем его. Если вы подержите дверь, мамзель, мы затащим его в экипаж, пока нами не заинтересовались.

– Да, – сказала она, вздрогнув, и ошеломленно глядя по сторонам. – Да.

Скорее торопясь, чем соблюдая осторожность, они сунули Равеля Дюральда в ландо. Аня забралась внутрь и захлопнула за собой дверь. Экипаж рывком тронулся с места, так что она упала на своего пленника, лежащего на сиденье. За те несколько секунд, которые она находилась в таком положении, она успела ощутить мускулистость его тела. Она торопливо оттолкнулась и стала на колени рядом с ним. Она подсунула руку ему под голову, чтобы проверить, насколько велика рана, и, почувствовав на руке теплую кровь, ощутила угрызения совести.

Она была преступно самоуверенна. Она должна была понимать, что совсем не так легко похитить мужчину и сделать его пленником. Ее план был слишком прост. Она отвлечет Равеля, а Самсон и Илайджа оглушат его сзади. Потом они свяжут ему руки и ноги, если это будет необходимо, положат его в экипаж, и все будет позади.

Это сработало. И все же Аня была почти не рада этому. Когда они отправились в казавшееся ей кошмарным сном путешествие в «Бо Рефьюж», Аня была способна только жестоко укорять себя за то, что не смогла предусмотреть того, что все может пойти не совсем так, как она предполагала.

Самсон, ехавший теперь внутри экипажа вместе с Аней, помог ей снять с Равеля накидку и сюртук. Дрожащими пальцами Аня сняла с него галстук и расстегнула рубашку, а потом держала его, прижав к себе, пока Самсон стаскивал с него рубашку. К тому времени когда они порвали ее на бинты, кровью Равеля были испачканы не только кожаные сиденья, но и плащ Ани, и ее индейский костюм. Кровотечение было настолько сильным, что через пару кварталов она была вынуждена остановить экипаж, чтобы Илайджа зажег фонари, свет которых был нужен для того, чтобы перевязать рану Дюральда. После этого они снова продолжили путь, а Аня положила его голову себе на колени, чтобы смягчить тряску.

Он лежал неподвижно и безжизненно, она чувствовала всю тяжесть его бессильного Тела. Под бронзовой кожей лица проступала бледность. Вглядываясь в него, она обнаружила, что он обладал особой мужественной красотой – высокий лоб, густые темные брови и большие выдающиеся скулы, плавно переходившие в худые щеки. Глаза, глубоко посаженные в глазницах, были затенены густыми ресницами. Четко очерченные губы чувственно изгибались, а в уголках рта были маленькие серповидные морщинки, смягчавшие суровые черты. Квадратный подбородок был гладко выбрит, хотя под кожей просвечивала едва заметная иссиня-черная тень. Волосы, не скрытые повязкой, были коротко подстрижены, чтобы не завивались кудрями, но они лежали кольцами за ушами и на затылке, спадали на лоб упругими завитками.

Что если она убила его? Казалось невозможным, чтобы мужчина настолько сильный и мужественный умер так легко, но ведь ранения головы были одними из самых опасных. Как бы она ни презирала его, она не хотела быть виновницей его смерти.

Она просунула руку под пелерину, которой они обернули его, и положила ее на сердце. Ощутив ладонью его сильное размеренное биение, она немного успокоилась. Его кожа была мягкой и теплой, покрытой густыми волосами, которые показались ей жесткими. Она ощутила упругие мышцы его грудной клетки. Она слегка задержала на них свое прикосновение. Невольно сделала ладонью мягкое круговое движение и прикоснулась кончиком указательного пальца к его плоскому соску. Она отдернула руку так, будто обожглась, и в темноте почувствовала, что густо покраснела. Ей стало так стыдно, как будто ее застали за актом промискуитета. Прошло достаточно времени, прежде чем она убедила себя в том, что это было всего лишь желание унять боль, которое она могла бы ощутить по отношению к любому раненому. Через некоторое время она пришла в себя.

Экипаж подпрыгивал и раскачивался на рессорах. Снова Аня была вынуждена обнимать своего пленника за плечи и прижимать к себе, чтобы уберечь от падения на пол. Его длинные ноги сползли с сиденья, одна из них, согнутая в колене, упиралась в противоположную дверь, а другая была вытянута в проходе. Аня была прижата в углу так, что у нее не было возможности даже пошевелиться. Все ее тело одеревенело, спина и руки болели от постоянных усилий удержать его. Бедро, на котором лежала его голова, совершенно онемело.

Она бросила взгляд на Самсона. Его голова была запрокинута назад, и он весьма неделикатно храпел. Было такое ощущение, как будто она одна в карете с Равелем Дюральдом и его жизнь в ее руках. Она не хотела брать на себя такую ответственность, но она сама взяла ее на себя и не сможет теперь ее избежать.

Если он умрет, это будет ее вина. Она предстанет перед судом по обвинению в убийстве. Ей нечего будет сказать, чтобы снять с себя это обвинение, ей просто повезет, если она сможет спасти Самсона и Илайджу от виселицы. Быть причиной смерти троих – ужасно! Лучше самой донести высшую меру наказания, чем провести остаток жизни с таким грузом на душе.

А вдруг их кто-нибудь заметил? А вдруг кто-нибудь узнал экипаж или Самсона с Илайджей? Рост и сила этих двух негров делали их весьма запоминающимися, и она должна была подумать об этом. Уже сейчас, возможно, полиция готовит группу преследования, а может быть, за ними уже началась погоня. Их могут перехватить на дороге и обнаружат у нее на коленях Равеля, покрытого запекшейся кровью. Все тут же выйдет наружу.

Аня могла пренебречь мнением окружающих и даже иногда совершать весьма необдуманные поступки, но она никогда не оказывалась вовлеченной во что-либо действительно скандальное. Если сейчас вся эта история с Равелем Дюральдом раскроется, фурор будет просто необыкновенный. Мадам Роза вряд ли сможет объяснить своим друзьям действия падчерицы ее молодостью или несчастьями. Мачеха будет просто убита, а Селестине будет стыдно даже выйти из дому. Муррей станет предметом всеобщих насмешек, если обнаружится, что сестра его будущей жены предотвратила появление его соперника на месте дуэли.

Нет. Она не должна думать об этом. Дела на самом деле достаточно плохи, но не до такой степени. Пленник у нее в руках. Она направляется в «Бо Рефьюж». Ей нужно продержать его взаперти чуть больше двадцати четырех часов, после чего все снова станет на свои места.

Аня бросила взгляд на неподвижно лежащее у нее на коленях тело. Никогда раньше она не оказывалась так близко и долго с мужчиной. Отец нежно любил ее, но он всегда был сдержан в проявлении своих чувств. Жан, будучи совершенным джентльменом, редко прикасался к ней больше чем на несколько секунд, которые были нужны, чтобы помочь ей выйти из экипажа. Иногда он нежно обнимал ее, например, чтобы успокоить, но уже через мгновение убирал руки. Она никогда не знала, боялся ли он причинить ей боль или испугать ее, или он боялся сам себя, а может быть, его сдерживали суровые правила приличий.

Правда было и то, что ни один мужчина не целовал ее раньше так, как это сделал Равель. Ласки Жана были краткими, почти благоговейными, наполненными теплотой и бесконечной привязанностью, но в них было мало страсти. Его поцелуи были легкими прикосновениями губ к ее щекам или губам, они никогда не были более страстными, вплоть до сегодняшнего вечера она считала их даже волнующими.

Отношения между людьми – очень любопытная вещь. Она не любила этого человека, даже ненавидела его, она презирала все, что было связано с ним, все, чем он занимался. И все же потому, что его связывали с Жаном особые отношения, потому, что Равель подошел к ней сегодня вечером, а позднее ему пришло в голову наказать ее поцелуем, потому, что она ранила его и сделала своим пленником, и потому, что они вместе ехали всю ночь в экипаже, между ними возникла особая связь. Эти мысли беспокоили ее, и если бы она могла, то отказалась бы признать существование этой связи: И все-таки она продолжала думать о том, почувствует ли Равель то же самое, когда очнется, а если почувствует, то признается ли сам себе в этом.

Усиливающийся ветер раскачивал ландо и хлестал по его крыше ветками деревьев. Холодный воздух проникал в экипаж сквозь щели в дверях и окнах и приносил с собой запах дождя. Далеко впереди послышались угрожающие раскаты грома. Экипаж продолжал свой путь.

На полпути к плантации они остановились у придорожной таверны, чтобы напоить лошадей. В таверне был только старый негр. Он сначала натаскал воды из колодца и наполнил корыто для лошадей, а затем вынес стакан кислого вина для Ани и три кружки слегка сброженного сока сахарного тростника для ее спутников. Самсон сам подал Ане стакан, чтобы слуга из таверны не подошел близко к экипажу, хотя она все равно укрыла Равеля одеялом. А когда слуга отошел, она попыталась влить немного вина в рот Равелю, но оно вытекло.

Когда они были готовы продолжить путешествие, молнии уже вовсю сверкали в небе. Они и не помышляли заночевать в таверне с пленником на руках, но старый негр стал уговаривать их остаться. «Вы промокнете до нитки», – говорил он мужчинам, сидевшим на козлах, покачивая седой головой.

Они и сами понимали, что этого им не избежать. Сославшись на срочное дело, снова отправились в путь. Стоило им отъехать от таверны три мили, как начался дождь. Тяжелые крупные капли быстро превратились в сплошной ливень, который шквальный ветер подхватывал и бросал им в лицо. Он барабанил по крыше экипажа и заливал стекла. Струйки дождя змеились по стеклу, так что ничего не было видно, потоки дождевой воды лились вдоль дороги, и колеса экипажа, попадая в них, поднимали море брызг. Дул холодный пронизывающий ветер. Лошади шли почти шагом. Кучер Солон, много раз ездивший по этой дороге с тех пор, как оказался на козлах в качестве грума, правил наугад в слабом свете фонарей экипажа. Продрогшие и промокшие насквозь, они продолжали медленно продвигаться сквозь ночь.

Вскоре наступил сырой угрюмый рассвет. Легкий дождик продолжал без устали барабанить по крыше экипажа, а когда они проезжали мимо вечнозеленых дубов, с веток на крышу падали тяжелые крупные капли. Неожиданно с козел до Ани «донеслось яростное ругательство. Самсон проснулся во второй раз за эту ночь и увидел напротив расширенные от страха глаза Ани. Ее сердце гулко билось, когда она кивнула ему, чтобы он узнал, в чем дело. Он открыл маленькое переднее окошко и спросил:

– Что случилось?

Ему ответил Илайджа. С отвращением в голосе он сказал:

– Когда мы проезжали мимо последнего дуба, устроившийся там на ночлег большой старый филин использовал нас в качестве уборной. Хорошенькое дело!

Самсон захохотал. Аня прикусила губу, стараясь не улыбнуться. Это была такая разрядка после перенесенных ею страхов, что она не могла подавить поднимающуюся внутри волну радости, хотя знала, что эго было совсем невесело для сидевших на козлах. На ее губах все еще сохранялись следы улыбки, когда через несколько ярдов экипаж повернул в аллею, ведущую к «Бо Рефьюж».

ГЛАВА 3

«Бо Рефьюж» был построен в креольском стиле, который получил распространение в теплом климате Вест-Индии с его частыми ураганами и сильными ливнями. Это было двухэтажное здание с мансардой и двускатной крышей, длинные карнизы которого нависали над галереями, тянувшимися вдоль фасада дома и вдоль задней стены. Нижний этаж был построен из кирпичей, которые были сверху оштукатурены, чтобы защитить от разрушения мягкую глину, из которой они были сделаны. Материалом для строительства верхнего этажа послужили кипарисовые бревна. Снизу галереи поддерживались кирпичными столбами, а изящные, выточенные из дерева колонны самих галерей были соединены между собой крепкими перилами. Окруженный узловатыми, покрытыми мхом виргинскими дубами, которые были старыми уже тогда, когда первый француз только появился в долине Миссисипи, дом казался призрачно-бледным в первых лучах солнца.

Сначала Аня направила экипаж прямо к дому. Самсон вышел и позвонил в дверь. Когда Дениза, экономка, которая жила вместе со своим сыном Марселем в мансарде, спустилась и открыла дверь, Аня вышла из экипажа и вошла в дом. Через несколько минут она вновь появилась со связкой ключей. Забравшись в ландо, она приказала кучеру править к хозяйственным постройкам позади дома.

Они проехали мимо каретного сарая и конюшен, а потом свернули на дорогу между дубами. По обеим сторонам дороги были расположены коптильня, бондарня и кузница, амбары и курятники, маленькая церковь, рядом с которой был установлен большой колокол плантации, больница и хижины рабов, из труб которых уже начинали подниматься в холодный утренний воздух струйки дыма. В самом конце дороги стояло здание с хлопкоочистительными машинами.

Большое приземистое строение из посеревших от времени кипарисовых бревен стояло прямо на краю поля. В его боковых стенах были сделаны огромные дверные проемы на половину всей ширины здания. Справа был расположен вход, куда въезжали наполненные хлопком телеги. После разгрузки они выезжали через проем в левой стене. Находившиеся внутри машины, холодные, молчаливые и блестящие от смазки, доставали до верхнего этажа и в темноте казались каким-то металлическим монстром. Почти весь верхний этаж использовался для хранения хлопка в кипах, пока его снова не погружали на телеги и не отвозили к реке, чтобы перегрузить там на пароход. Но небольшая часть верхнего этажа была отгорожена стеной так, что образовалась небольшая комната, в которую можно было подняться по ведущей только туда лестнице. Именно здесь провел много лет Анин дядя Уилл.

Экипаж остановился у разгрузочной платформы внутри здания.

Аня вышла первой и поднялась по ступенькам, чтобы открыть дверь, пока Самсон и Илайджа поднимали Равеля, чтобы вынести его из экипажа. Она на какое-то мгновение задержалась и обвела взглядом старое темное здание, волокна хлопка, прилипшие к грубо обтесанным доскам и висящие серыми клочьями в паутине и грязных птичьих гнездах в углах здания. Воздух был сырым и холодным, пахло раздавленными семенами хлопка, прогорклым маслом, потом и сыростью от земли. Она не хотела бы остаться в этом месте надолго, но вынужденное пребывание здесь Равеля Дюральда тоже не продлится больше, чем день-два.

Пытаясь пронести длинное тело Равеля через узкую дверь экипажа, негры ударили его головой о косяк. Мужчина, находившийся в бессознательном состоянии, хрипло простонал.

– Осторожно! – Аня ощутила острое беспокойство.

– Да, мамзель! – ответили в один голос Илайджа и Самсон, посмотрев друг на друга. В их взглядах угадывалось облегчение от того, что ноша вдруг подала признаки жизни.

Осторожно, как сиделки у новорожденного, они пронесли высокого джентльмена вверх по ступенькам на маленькую площадку перед дверью в комнату. Аня повесила ключ туда, где его всегда прятали, на крюк позади лампы, затем толкнула дверь с маленьким зарешеченным окошком и прошла в комнату. Она подошла к кровати, расправила матрас и слегка взбила его.

Через окна над кроватью в комнату проникал серый утренний свет, который не смог рассеять полумрак комнаты. Пока Самсон и Илайджа устраивали Равеля на матрасе, Аня подошла к столику у камина, взяла с него лампу и потрясла ее, чтобы определить, достаточно ли в ней масла, а потом выдвинула ящик стола и принялась искать в нем спички. Ей не сразу удалось найти сухую спичку, но в конце концов лампа зажглась, осветив комнату желтоватым светом. Аня поднесла ее к кровати и стала рассматривать своего пленника.

Плащ с него был снят в экипаже, потому что был слишком пропитан кровью, из рубашки сделаны бинты, которыми сейчас и была обмотана его голова. Пелерина, ранее накинутая на плечи, сползла, обнажив его до пояса. Свет лампы бросал золотистые отблески на обострившийся профиль фигуры, смягчая его и придавая его грудной клетке бронзовый оттенок.

Она ожидала, что будет испытывать в этот момент нечто вроде триумфа. Вместо этого она ощущала только усталость, раздражение и желание как-то защитить себя. Более того, когда она посмотрела на Равеля Дюральда, ее охватило чувство, близкое к раскаянию. Лежавший совершенно неподвижно, находившийся без сознания человек излучал такую силу и мужественность, что она на миг пожалела о том унижении, которому он подвергся.

Аня тут же отбросила эту мысль, упрямо тряхнув головой. Другого выхода у нее не было, он сам навлек это на себя. Она повернула голову и через плечо сказала:

– Илайджа, разведи, пожалуйста, огонь. А потом пойди в дом и помоги Денизе и ее сыну принести сюда простыни и одеяла, надо стелить постель, и воду, которую следует подогреть. Самсон, я думаю, что его побег сейчас маловероятен, но все же не мешало бы надеть на него кандалы.

– Вы правы, мамзель, – ответил негр и занялся кандалами и цепью, которые лежали на полу. Аня тем временем продолжала:

– После этого, я думаю, будет лучше, если вы немного отдохнете, возьмете лошадей из конюшни и вернетесь в Новый Орлеан. Большинство мужчин в подобной ситуации чувствуют огромное желание отомстить тем, кто поступил с ними подобным образом. Возможно, мсье Дюральд и не принадлежит к этому большинству, но я предпочитаю не испытывать судьбу.

– А как же вы, мамзель? Если бы он рассердился даже на нас, го на вас он рассердился бы гораздо сильнее.

– Я – женщина, он – джентльмен. Что он сможет сделать?

Самсон посмотрел на нее внимательным долгим взглядом. Аня отвела глаза и посмотрела поверх плеча негра, чувствуя, как ее щеки краснеют.

– Я буду держаться в стороне, как только он придет в себя, можешь быть в этом уверен. Но ты же понимаешь, что я не могу оставить его до тех пор, пока он не придет в сознание. Я отвечаю за него. Если он не очнется до обеда, придется послать за врачом.

– Как вы собираетесь сделать это?

Она махнула рукой.

– Не знаю. Скажу, что мсье Дюральда нашли на обочине дороги или что он упал, осматривая машины в сарае. Что-нибудь придумаю.

– А когда Дюральд придет в себя?

– Тогда я оставлю его в этой комнате одного, потом пошлю кого-нибудь, наверное, сына Денизы Марселя, чтобы освободили его завтра ближе к полудню, когда время дуэли уже будет позади.

– Вы должны быть осторожной. Он джентльмен, это так, и все же не совсем.

– Какой же ты сноб, – сказала она с улыбкой в глазах.

– Но вы же понимаете, о чем я говорю?

Она посерьезнела.

– Да, понимаю. Я буду осторожна.

Позднее, после того как братья ушли и вода была принесена и нагрета, рана на затылке Равеля промыта, аккуратно зашита и снова забинтована, Аня отослала помогавших ей экономку и ее сына и села на стул рядом с кроватью Равеля.

Время шло. Небо было затянуто тучами и снова обещало дождь, но все же становилось светлее, и вскоре лампа была уже не нужна. Аня поднялась, задула ее и поставила на столик у камина. Возвращаясь на свое место рядом с кроватью, она заметила, что у Равеля на шее и в волосах все еще оставалась запекшаяся кровь. Это выглядело неприятно и, возможно, доставляло ему неудобство. Чтобы заняться чем-то, она принесла в тазике воды и салфетку и, присев на краешек кровати, стала нежными аккуратными движениями вытирать засохшую кровь. Аня сказала себе, что то же самое она сделала бы и для раненого животного. В ее желании датьвозможность врагу почувствовать облегчение не было ничего предосудительного.

Его загорелая кожа сохраняла какой-то оливковый оттенок – наследие его испанского и французе кого происхождения. Вытирая кровь, она задумалась о других особенностях его наследственности. La famille, семья, честь семьи, чистота крови имели огромное значение для большинства креольских женщин старшего поколения. Многие из них гордились своим происхождением от шестидесяти filles a la cassette, «девушек с сундучками», привезших с собой в Луизиану приданое в небольших сундучках, подаренное им Индийской компанией. Большинство из них были сиротами из хороших семей, тщательно отобранными в качестве невест для первых колонистов. Их репутация верных жен и преданных матерей, их благочестивость и милосердие вызывали всеобщее уважение.

Но перед filles a la cassette в колонии прибыли женщины и девушки из тюрем и исправительных учреждений Франции, которых насильно отправляли в Луизиану, чтобы воспрепятствовать набегам мужчин на окрестные леса в поисках индейских женщин. Они с самого начала доставляли одни лишь хлопоты и неприятности, были ленивыми, сварливыми, жадными, часто вели себя аморально и помышляли только о возвращении во Францию. Жители Луизианы говорили в шутку, что «девушки с сундучками» были чрезвычайно плодовиты и положили начало многочисленным семействам, а большинство женщин, присланных из тюрем, были, вероятно, бесплодны: очень немногие в Луизиане вели свою родословную от них.

Равель Дюральд, или скорее его отец, был одним из этих немногих.

Но Равель не занимал достойного места в обществе не только из-за этого. Его отец незадолго до смерти впал в вольнодумство, оставил церковь и большую часть времени проводил в сочинении романов о привидениях и странных неземных женщинах. Его труды приносили ему заработки, которых едва хватало на перья, поэтому он отправился с женой и детьми в деревню и тем самым уготовил им жизнь в полуразвалившемся домике на содержании у своего старого друга, мсье Жиро, который был отцом Аниного жениха Жана.

Именно тогда Жан и Равель подружились, их дружба продолжалась и после того, как отец Равеля умер, а мать несмотря на уговоры переехала с сыном в Новый Орлеан. Мать Равеля, практически испанка, не закончила свою жизнь вдовой, как это тогда случалось. После неприлично короткого интервала – менее чем два года – она снова вышла замуж, что было воспринято окружающими как окончательное свидетельство отсутствия в семье хороших манер и должного воспитания. Ее муж, отчим Равеля, испанский креол па имени сеньор Кастилло, был отменным фехтовальщиком и держал в городе тренировочный зал, где обучал всех желающих этому мужественному искусству.

Одно из неписанных креольских правил гласило, что единственными приемлемыми занятиями для джентльмена являются профессии врача, юриста и политика. Человек может вкладывать свои деньги в различные коммерческие предприятия, но не должен работать в них сам. Молодой же Дюральд был не только лучшим учеником своего отчима, но и часто скрещивал шпагу с юными щеголями, которые посещали salle d'armes[11], чтобы совершенствоваться в этом искусстве и увеличить свои шансы на победу в дуэлях. Именно его практически профессиональное владение шпагой усугубило его дуэль с Жаном, сделав ее по существу убийством.

Когда она наклонилась над Равелем, его рука оказалась у ее бедра. Она ощущала из-за этого какое-то беспокойство и, взяв салфетку в левую руку, подняла его руку правой рукой, чтобы согнуть ее в локте и положить ему на грудь. Взяв его ладонь в свою, она на мгновение замерла, рассматривая красивую форму его кисти, его длинные и тонкие пальцы. Прикосновение его пальцев было легким и одновременно теплым, каким-то интимным, и это вызывало у нее странное беспокойство. Интересно, что чувствуешь, подумала она, когда такие пальцы ласкают тебя? Было много женщин, которые знали ответ на этот вопрос.

Его пальцы судорожно дернулись и на мгновение крепко сомкнулись вокруг ее кисти, прежде чем снова расслабиться. Аня быстро положила его руку ему на грудь, выпрямилась и едва дыша ожидала, что будет дальше. Минуту спустя Равель вздохнул и глухо простонал. Время шло, но никаких изменений не было. Аня снова наклонилась, чтобы прополоскать салфетку в тазу с водой, и снова начала вытирать кровь с его виска.

Ресницы Равеля медленно поднялись, он остановил на ней свой взгляд, всматриваясь в правильный овал ее лица, слегка приоткрытые губы и морскую синеву ее глаз. Образ Ани не исчезал, ее черты не были искажены гневом или ненавистью. С огромным усилием он поднял руку и кончиками пальцев прикоснулся к ее щеке. Это была она – настоящая, живая. Он озадаченно нахмурил брови и прошептал:

– Аня?

Она оставалась недвижимой, как бы подчиняясь какой-то неожиданной внутренней силе. Она уловила выражение недоверия на его лице и почувствовала, как что-то перехватило ей горло. Она встретила вопросительный взгляд его темных глаз и ощутила таящуюся в них боль как свою собственную. Она почувствовала себя виноватой.

Нет, она не должна поддаваться слабости только потому, что Равель Дюральд ранен. Не только она одна в этом виновата. Аня резко подняла голову и встала со стула, а затем взяла тазик и отнесла его к столику возле камина.

Темная волна отчаяния захлестнула глаза Равеля, затем он опустил веки, чтобы скрыть выражение своих глаз. А когда снова поднял их, его взгляд уже стал более осмысленным. Он обвел глазами комнату, оценивая обстановку.

Наконец он заговорил, отрывисто, но спокойно:

– Сарай с хлопкоочистительными машинами.

Аня обернулась и с удивлением спросила, вытирая руки отжатой досуха салфеткой:

– Откуда ты знаешь?

– Я был здесь однажды с Жаном, когда мы были еще мальчишками. Мы влезали наверх по лестнице, чтобы посмотреть в окно на твоего дядю.

– Да, полагаю, что так и было.

Она вспомнила, хотя и старалась это забыть. Это было в то лето, когда она встретилась с Жаном. Они тогда играли все вместе – она, Жан, Равель и еще полдюжины кузенов Жана, которые были приблизительно одного возраста. Равель был чуть старше их, худой темноволосый мальчишка со слишком длинными руками и ногами, который несмотря на это двигался с небрежной грацией молодой пантеры. Его отец умер в августе того года, и она не видела его в течение нескольких следующих лет, хотя он и Жан ходили в одну и ту же школу, поддерживая знакомство друг с другом. Позднее они встречались на нескольких вечерах и одном-двух балах уже тогда, когда Аня с Жаном были помолвлены, но, по правде говоря, Равель получал мало приглашений, если не считать приглашений к Жиро.

– Не будет ли дерзостью с моей стороны спросить, как я здесь оказался? Я помню, как встретил тебя на тротуаре а потом – не помню.

Она вглядывалась в него, пытаясь понять, потому ли он не вспомнил о поцелуе, чтобы не смущать ее, или он действительно забыл о нем. Ее нервы напряглись до такой степени, что казалось, еще чуть-чуть – и они начнут один за другим рваться, как слишком туго натянутые веревки. Ее охватили сомнения и дурные предчувствия, а настойчивый взгляд черных глаз Равеля отнюдь не помогал ей овладеть собой.

Наконец она сказала:

– Я привезла тебя сюда.

– Это несомненно. Меня мучает вопрос, как?

– Я добилась, чтобы ты потерял сознание и уложила в экипаж.

– Ты?

Удивление, отчетливо прозвучавшее в его вопросе, вызвало у нее раздражение.

– Разве это невозможно?

– Не то чтобы невозможно, но маловероятно. Хорошо. Я понимаю, что у тебя были союзники, и я даже догадываюсь кто.

– Я сомневаюсь в этом.

– Судя по тому, как у меня болит голова, это были кузнецы твоего отца. Мне кажется, я слышал о том, что ты пеклась об их освобождении и нашла им работу в городе.

– Ты думаешь, я втянула бы их в подобное предприятие?

– Я не думаю, что ты втянула бы кого-нибудь другого.

– Ты имеешь полное право думать так, как тебе хочется. Он не должен знать ничего определенного, а она все равно ни в чем не признается.

– Даже при том, что у меня почти нет других прав?

Уголки его губ поднялись, но Аня не ошиблась, решив, что это вовсе не является признаком удовольствия.

– После того как ты пришел в себя, ты, наверное, не откажешься от бренди?

– Я предпочел бы виски, но не сейчас. Так почему, Аня?

– Ты, без сомнения, мог бы и сам догадаться. – Она скрестила руки на груди, приняв ту самую оборонительную позу, которую так осуждала у других.

Он смотрел на нее ничего не выражающим взглядом.

– Ты думаешь, что можешь предотвратить дуэль?

Она выдержала его взгляд и ответила твердым голосом:

– Я не думаю, я знаю это наверняка.

Его лицо побелело от гнева. С искаженным от боли лицом он приподнялся, поправил одной рукой повязку на голове, а затем бессильно уронил ее.

– Ты думаешь, что можешь вести себя до конца своей жизни, как девчонка-сорванец, и тебе это сойдет с рук? Что ты делаешь, пытаешься разрушить свою жизнь?

– Ты собираешься учить меня, как нужно жить?

– Никто не сделает это лучше меня, потому что я знаю, о чем говорю. Я наблюдаю за тобой несколько лет и вижу, как ты намеренно нарушаешь все каноны поведения настоящих леди, вижу, как ты превращаешь себя в женщину-фермера и хоронишь себя на этой плантации. Это не поможет, не вернет к жизни Жана!

Он пристально смотрел на нее. У Ани не было ни времени понять, что кроется в его словах, ни желания разбираться в этом – ее охватили гнев и отчаяние.

– Мне не пришлось бы хоронить себя здесь, если бы ты не убил Жана!

Его лицо исказилось от боли. Тихим срывающимся голосом он сказал:

– Ты думаешь, я этого не знаю?

– Тогда тебя не должно удивлять то, что я хочу спасти Муррея Николса от подобной участи.

– Это совсем другое дело. Я должен встретиться с ним на дуэли.

– Не в той ситуации, когда я могу помешать. А я могу. – Ее глаза горели, а губы были сжаты.

В течение нескольких мгновений он смотрел ей прямо в глаза, а потом отбросил в сторону одеяла, которыми был укрыт, и попытался подняться. Он сделал шаг вперед, но тут же смертельно побледнел и покачнулся. Его ноги запутались в цепи, и, потеряв равновесие, он упал на спину поперек кровати, ударившись головой о стену. Руками он ухватился за матрас и вместе с ним сполз на пол.

Аня подбежала к нему, опустилась на колени и попыталась поддержать его за плечо.

– С тобой все в порядке?

Он хрипло и тяжело дышал. Прошло несколько секунд, прежде чем он открыл глаза, почерневшие от гнева настолько, что Аня отшатнулась.

– Все ли со мной в порядке? – переспросил он напряженным голосом, прикладывая к голове дрожащие руки. – О, Господи!

Она поднялась и, гордо выпрямившись, стояла рядом, глядя на него.

– Приношу свои извинения за рану на голове. Ее бы не было, если бы ты не поцеловал меня.

Он опустил руки и искоса скептически посмотрел на нее.

– Было бы очень интересно узнать, как бы ты посадила меня на цепь, как собаку, не ударив по голове? Или ты хотела предложить мне стаканчик вина со снотворным?

– Возможно, что да, если бы я хорошо все обдумала, но у меня было мало времени рассчитывать. На самом деле они не собирались ударить тебя настолько сильно.

Некоторое время он сидел неподвижно, затем легко вздохнул и снова попытался подняться. Она протянула руку, чтобы помочь ему, но он даже не взглянул на нее. Аня отступила назад и сцепила пальцы опущенных рук перед собой, Наконец он приподнялся и тяжело сел на край кровати.

– Хорошо, – спокойно сказал он, – возможно, я заслужил это. Ты добилась своего. Сейчас ты можешь уже отпустить меня.

– Я отпущу тебя завтра в полдень.

– В полдень? – переспросил он, нахмурившись, но через мгновение его лицо прояснилось. – Ясно. Ты понимаешь, не так ли, что если я не смогу вовремя появиться на месте дуэли, я потерял свою честь? Ты знаешь, что меня будут называть трусом, что я стану предметом насмешек?

Она почувствовала неловкость, услышав это, но это не проявилось ни в выражении ее лица, ни в голосе:

– Ты – Равель Дюральд, идол всех зеленых юнцов города, человек, который больше десяти раз дрался на дуэли и убил как минимум троих из своих соперников. Ты всегда сможешь сказать, что ты заболел или тебе что-то помешало. Можно сомневаться в храбрости других, но не в твоей. А что касается твоей драгоценной чести…

– Не надо, – слегка язвительно сказал он.

– Очень хорошо, но не надо мне рассказывать, как это важно для тебя – драться на этой дуэли!

– Но на что ты надеешься? Дуэль всего-навсего будет отложена.

Она сделала рукой быстрый, нетерпеливый жест.

– Не надо, я читала дуэльный кодекс Хосе Кинтеро и слышала, как мужчины обсуждали Nouveaux Code du Duel[12] графа дю Верже де Сен-Тома. Дуэль, на которую один из противников не является, не может быть назначена повторно.

– Николс и я, мы ведь можем встретиться на дуэли и позже, по какой-нибудь другой причине, – сказал он.

– Я не вижу для этого никакого повода. Ты едва знаком с Мурреем и можешь просто больше никогда с ним не встретиться. Все, что он мог сказать тебе, чтобы спровоцировать тебя, было предназначено только для того, чтобы защитить меня. Он чувствует ответственность, так как он вскоре станет членом нашей семьи.

Когда он снова заговорил, его голос звучал довольно жестко:

– Я так и подумал. А как будет себя чувствовать Николс, если выяснится, что сестра его будущей жены вызвала самый крупный скандал из тех, которые когда-либо бывали в Новом Орлеане? А это будет именно такой скандал, ты же знаешь. Не думаешь же ты на самом деле, что сможешь держать меня здесь без того, чтобы это стало известно всем?

– Я действительно думаю, что могу это сделать, по крайней мере на короткое время. Ты вряд ли будешь жаловаться на мои действия, иначе неизбежно станешь тем самым предметом насмешек. А если тебя беспокоят слуги, то знают об этом только экономка и ее сын, а они умеют хранить тайну.

Равель лег, вытянулся на кровати, а затем снова приподнялся на одном локте. Мягким голосом он спросил:

– А при каком условии ты соизволишь меня отпустить?

Она слегка нахмурилась.

– Я не знаю, что ты имеешь в виду. Ты, конечно же, сможешь совершенно свободно уехать отсюда.

– Предположим, я решу не уезжать?

– Почему же?

– О, я могу назвать тебе ряд причин, – нежно сказал он, в то время как взгляд его темных глаз переместился с ее губ сначала на мягкую округлость ее груди, затем на ее тонкую талию, а потом на бедра, выпуклость которых подчеркивалась драпировкой ее залитого кровью костюма из оленьей кожи, который все еще был на ней надет. – Женщина, отчаявшаяся до такой степени, чтобы похитить для себя мужчину, должна составить весьма возбуждающую компанию.

– «Отчаявшаяся»?! Да это просто смешно! – Пульс ее участился, и она буквально чувствовала, как сердце колотится о ребра.

– Смешно? Что бы ты делала, Аня, любовь моя, если бы я вошел в твой дом и устроился там, как дома, – за твоим столом, в твоей спальне, в твоей постели?

– Я не твоя любовь, – ответила она, прищурив глаза. – Сделай только шаг без приглашения за порог моего дома, и я вышвырну тебя так быстро, что тебе придется посылать за собственной тенью!

– И кто же будет меня вышвыривать? Твои слуги? Это будет стоить жизни каждому рабу, который дотронется до меня. Кузнецы? Нападение является серьезным обвинением даже для свободных негров. Муррей Николс? Но если все это было задумано для того, чтобы уберечь его от моего гнева, то какой смысл снова подвергать его риску? Так кто же?

Безрассудная смелость этого мужчины приводила Аню в ярость. Невозможно было поверить в то, что он пытался испугать ее, будучи совершенно обессиленным и лежа в постели с зашитой ее же руками раной на голове. И тем не менее в его длинном теле, в том, как он лежал на кровати, опираясь на локоть, ощущалась сила, которая была лишь временно подавлена и подчинена. Пелерина упала у него с плеч, когда он попытался встать, и сейчас он был обнажен до пояса, но не делал никаких попыток прикрыть тело, давая ей возможность беспрепятственно рассматривать тугие узлы мышц на руках и плечах, широкую мускулистую грудь с двумя темными кружками сосков и черными курчавыми волосами, которые из треугольника, покрывавшего грудь, плавно переходили в тонкую линию и исчезали за поясом брюк. Лишенный каких-либо принципов, распутный, он излучал непреодолимую мужскую силу и весьма определенную угрозу.

Аня почувствовала, как напряглись мышцы живота. Никогда раньше она не чувствовала себя так, находясь рядом с мужчиной. Никогда. Она не помнила, чтобы когда-либо была настолько обеспокоена, настолько не уверена в себе. Ей не нравилось это ощущение. Медленно, подчеркивая каждое слово, она ответила на его вопрос:

– Я сделаю это сама.

– Не потрудишься ли объяснить мне, каким образом?

– У меня есть пистолет, и я знаю, как им пользоваться.

На губах Равеля появилась легкая улыбка. Это была необыкновенная женщина. Большинство представительниц слабого пола, которых он знал, начали бы запинаться, краснеть и в конце концов просто бы убежали от него, услышав только что произнесенные им слова, или застенчиво захлопали бы ресницами, пытаясь сделать вид, будто они не понимают, о чем речь, или всем своим видом выразили бы явное приглашение. Конечно, подобные женщины никогда не отважились бы взять его в плен. Обожание имеет свои пределы.

Он сказал:

– В меня уже стреляли раньше.

Приподняв бровь, она попыталась выбрать новый способ обороны.

– Скажи мне, являются ли твои угрозы появлением твоей чести, о которой ты так упорно отказываешься говорить? Меня предупреждали, что ты не являешься в полном смысле слова джентльменом, и я теперь понимаю почему.

– Поскольку ты не являешься в полном смысле леди, – протянул он, – то это вряд ли имеет какое-либо значение.

– Не являюсь леди? Это смешно! – Замечание задело ее за живое, так как она и сама сомневалась в том, что ведет себя приличествующим образом.

– Напротив. Покажи мне, если можешь, книгу по этикету или женский журнал, в которых была бы описана подобная ситуация. Под каким заголовком она Может там быть – «Приличный способ привлечь мужчину»?

– Я не собираюсь привлекать тебя, – сказала она язвительно. – Я всего лишь собираюсь продержать тебя здесь в течение нескольких часов.

– Ты можешь держать меня столько, сколько захочешь, – ответил он медовым голосом.

– Я вовсе не это имела в виду!

– Правда? При общении с некоторыми женщинами приходится догадываться, чего они хотят. Но я помню: ты не любишь играть в загадки. Мы можем прекратить нашу игру и начать серьезный разговор.

Она холодно посмотрела на него.

– Очевидно, после удара по голове у тебя перепутались все мысли. Тебе нужен отдых. Я покидаю тебя.

– Ты собираешься оставить меня без еды и воды? Я бы не отказался от завтрака.

То, что он был голоден, было хорошим признаком.

– Я пришлю завтрак, – бросила она через плечо.

В этот момент цепь легонько звякнула. Она оглянулась и увидела, что он резко поднимается с кровати. Молниеносно, как лань, почуявшая опасность, она одним прыжком пересекла комнату и ударилась о стену рядом с дверью с такой силой, что стена гулко задрожала.

Дальше можно было не отступать. Она точно знала пределы цепи Равеля, так как на полу было полукруглое углубление – след многолетней ходьбы по комнате ее дяди. Даже если бы Равель вытянулся на полу во всю длину своего тела, он все равно не достал бы ее. Комната была обставлена таким образом, что пленник, содержащийся в ней, мог приблизиться к огню в камине, не достигая пламени. Он мог подойти к кровати, шкафу и обеденному столу, но лампа, стоявшая на столике между камином и дверью, была ему недоступна. Так ему обеспечивались не только удобства, но и безопасность, равно как и безопасность тем, кто разводил огонь, приносил еду или ухаживал за ним.

Аня вся дрожала, ей казалось, что сердце клокочет где-то у нее в горле. Она устремила на Равеля Дюральда взгляд своих темно-синих глаз, полный гнева и страха. Он снова улегся на кровать и лежал, опираясь на локоть. Его взгляд упал на полукруглое углубление на полу, затем на цепь, которую он подобрал, чтобы она не гремела. Он поднялся с кровати и, посмотрев на Аню своими темными глазами, спокойным глубоким голосом сказал:

– В следующий раз.

Следующего раза не будет! Аня молча поклялась себе в этом, удаляясь от хлопкового сарая. Она больше не подойдет к этому человеку. Он не был серьезно ранен; если бы это было так, у него бы пропал аппетит. Если же он не голоден и эта просьба была лишь уловкой, чтобы вызвать сочувствие, она поступит правильно, если покинет его. Она пришлет ему виски и какую-нибудь еду, и на этом все закончится. Ей безразлично, увидит ли она его еще. Она не будет расстраиваться, если больше никогда его не увидит. Пусть за ним ухаживают Дениза и Марсель.


Однако ей не удавалось перестать думать о нем. Она вспоминала его слова и принимая горячую ванну, пытаясь смыть с себя остатки той мрачной ночи, и когда лежала в постели, задернув шторы и натянув одеяла до самого подбородка, пытаясь отдохнуть после бессонной ночи.

Неужели он на самом деле сделает то, чем ей угрожал? Сможет ли он силой вломиться в ее дом, в ее постель, когда будет освобожден? Не может быть, чтобы он был таким мстительным, ведь так?

Это казалось маловероятным. Не будь он настоящим джентльменом, каким он мог ей показаться, он пришел бы в ярость, узнав, в каком затруднительном положении очутился. Аня ожидала подобного, но этого не произошло. Возможно, он был слишком слаб для такого взрыва гнева? Или он сберегал силы для осуществления той мести, о которой ей рассказал?

Даже если так, она должна освободить его. Она больше не может держать его взаперти. Остальные слуги и рабы скоро догадаются о его местонахождении, если это уже не произошло, так как она беспрестанно ходила в хлопковый сарай, заботясь о раненом. Эта новость быстро разлетится по разным плантациям и достигнет Нового Орлеана скорее, чем туда доскачет всадник на хорошей лошади. Просто поразительно, как молниеносно разносились новости среди рабов. И тогда она рискует запятнать свое доброе имя, как предупреждал Равель.

Ей надо быть осмотрительной хотя бы ради мадам Розы и Селестины. Несмотря на обвинения, выдвинутые Равелем, перечеркивать всю свою жизнь не входило в ее планы.

Неужели она действительно хоронит себя, как он сказал?

Аня понимала, что со стороны это могло выглядеть именно так, но ей нравилось объезжать верхом плантации, следить за урожаем и животными, за людьми, которые жили и работали у нее на плантации. Она была равнодушна к приемам и сплетням, бесконечному кругу визитов и увеселений, где изо дня в день, из ночи в ночь мелькали одни и те же лица. Она не имела никакой склонности к вышиванию картин разноцветной шерстью, или вылепливанию цветов из воска, или плетению узоров из волос, которые тщательно собирались после вечернего расчесывания. Ей, как и всякой женщине, нравилось носить красивые платья и украшения, но она не смогла бы сидеть в салоне, как разодетая кукла, и ожидать визитеров или лежать на кушетке и читать роман, заедая шоколадными конфетами. Она любила заниматься делом. Ей казались неживыми именно эти ленивые леди, которым было нечего делать.

Ей было неприятно то, что Равель Дюральд наблюдал за ней и знал о ней так много. Возможно, он делал это из чувства вины, перед ней за то, что нарушил нормальное течение ее жизни? Если бы он не убил Жана, она сейчас была бы молодой матерью семейства и имела бы троих или четверых детей. Она проводила бы свое время, занимаясь детьми и домом, заказывая обеды для мужа, следя за его комфортом, разделяя с ним постель. Она, без сомнения, располнела бы после родов, и, возможно, имела бы более уравновешенный характер. А о всем, что происходит на плантации, она знала бы только со слов Жана. Что касается новостей и мнений, она полностью полагалась бы на него.

Аня нахмурилась и подняла взгляд на шелковую подкладку балдахина над кроватью. Такое монотонное течение дней могло бы свести на нет всю ее жизнь. Но у нее, конечно же, был бы Жан. Они бы разговаривали и смеялись, и играли с детьми, а ночью они спали бы рядом в постели.

В течение нескольких мгновений, испытывая при этом чувство стыда, она попыталась представить себя в объятиях Жана, но это ей не удалось. Вместо этого перед ее внутренним взором возникало худое лицо и широкая грудь Равеля Дюральда.

Она перевернулась на живот и уткнулась лицом в подушку. Он был там, в хлопковом сарае. Ее пленник. Она пленила Черного Рыцаря, главного дуэлянта Нового Орлеана, человека, которого называли Эль-Тигре, когда он сражался вместе с флибустьерами Уильяма Уокера в Центральной Америке.

Она поймала тигра и посадила его в клетку. Но как теперь выпустить его? Как?

ГЛАВА 4

Аня стояла на коленях у клумбы и срывала пучки жесткой зимней травы, грозившей заглушить вербену. В саду, расположенном позади дома в «Бо Рефьюж», рядом с ней работал негритянский мальчик двенадцати-тринадцати лет, который так яростно сгребал граблями, как будто у него в руках было какое-то смертоносное оружие. За клумбой с вербеной росли кустарники, длинные ветви которых, покрытые белыми цветами, походили на перья белой цапли. За ажурными серо-зелеными зарослями вербены с алыми цветами росли нарциссы, их желтые бутоны только что раскрылись. Сырой прохладный ветер раскачивал ветви кустарников и заставлял трепетать нарциссы на их тоненьких стебельках.

– Джозеф, – сказала она, – будь осторожен с луковицами.

– Да, мамзель, – ответил он, продолжая выгребать старые листья, при этом задевая стебли нарциссов.

– Желтые цветы, будь с ними поосторожнее! – О да, мамзель!

По вымощенной кирпичом дорожке, ведущей от дома, подошла экономка Дениза и, подбоченившись, остановилась рядом с Аней. Ветер трепал ее передник и завязанные узлами концы платка на голове.

– Вы никогда не сделаете из этого мальчишки садовника!

– Не знаю, по крайней мере он хочет этого.

– Его мысли сейчас не делом заняты.

– Не только у него они заняты чем-то другим. – Аня, печально улыбаясь, кивнула в сторону нескольких побегов вербены, вырванных ею вместе с травой.

– Будет просто чудо, если в клумбе останется хоть один цветочек, – хмыкнула экономка, и, понизив голос, продолжала: – А если вы думаете о том мужчине, который заперт в сарае, то я пришла поговорить с вами именно о нем.

Аня бросила взгляд на работавшего рядом мальчишку, потом поднялась и подошла поближе к Денизе.

– В чем дело?

– Он не ест. Я сейчас только что ходила к нему забрать поднос с посудой после ланча, так он лежал на кровати лицом к стене. Он даже не прикоснулся к еде и ничего мне не ответил, когда я попыталась с ним заговорить.

Аня нахмурилась.

– Ты думаешь, ему хуже?

– Я не могу сказать, но выглядит все это нехорошо.

В голосе экономки послышалось неодобрение. У полной Денизы были широкие скулы и глубоко посаженные глаза ее деда, индейского воина. Ее бабушка, сбежавшая с плантации лет девяносто назад в поисках свободы, укрылась где-то в лесах. Там она нашла приют у индейцев чокто. Она прожила у них какое-то время, но потом поняла, что радость свободы несравнима с горечью потери возможности общения с себе подобными, утраты развлечений, которые были на плантации и зимой в Новом Орлеане, и она вернулась к своему старому хозяину. Но после пребывания у индейцев она родила ребенка, и Дениза была дочерью этого ребенка. Из-за индейской крови, текшей в ее жилах, слуги в доме говорили, что у Денизы «красные кости». Это выделяло ее среди других и придавало дополнительный глянец ее репутации женщины с характером.

Плотно сжав губы, Аня задумалась над сложившейся ситуацией. Она не намеревалась снова приближаться к Равелю Дюральду.

– Думаю, мне лучше сходить и посмотреть на него.

Она дала еще несколько указаний Джозефу и направилась к хлопковому сараю. Она шла твердым уверенным шагом, но при этом ощущала, как ее нервы напрягаются и ее одолевают дурные предчувствия. С опасением она подумала о том, что у Равеля могла начаться горячка или какое-нибудь воспаление от ран, но она совсем не была уверена в том, что большая часть ее беспокойства не происходит от простого нежелания снова встречаться со своим пленником.

Небо было затянуто темными низкими тучами. Дул северный ветер. Аня поплотнее запахнула старый сюртук своего отца, который она сохранила для садовых работ, и внимательно посмотрела на небо. Им нужен был южный ветер, который принес бы тепло с залива, хотя кроме тепла он может принеста с собой еще и дождь. Может быть, он поцует через несколько часов, может быть, через день-два. Она надеялась на то, что когда это произойдет, Равеля уже не будет здесь.

В хлопковом сарае было сумрачно и пусто, он напоминал огромный корпус старого корабля. Аня сняла с гвоздя за лампой ключ, повернула его в тяжелом замке, а затем сразу же в качестве предосторожности, которую всегда соблюдал и ее отец, повесила ключ на место, прежде чем открыть дверь.

В комнате было темно и довольно прохладно. Дрова в камине прогорели, и там остались лишь мерцающие красные угли. Как только она вошла, Равель отвернулся от стены, лег на спину и молча следил за тем, как она шевелит угли кочергой, а затем кладет дрова в камин. Дубовые щепки тут же занялись, и вскоре вслед за ними с глухим треском запылали поленья. Она выпрямилась и стала спиной к огню, согревая сцепленные за спиной руки.

Она встретила взгляд Равеля, и ей потребовалось усилие, чтобы не отвести глаз.

– У тебя жар?

– Не знаю, – спокойно ответил он.

– Почему ты не съел принесенную еду?

– Бульон, яйца всмятку и крем? Я же не инвалид.

– Я была уверена, – сказала она, с трудом сдерживая беспокойство и раздражение, – что тебе приходилось есть и худшие блюда, когда ты был в тюрьме в Испании.

– Приходилось, и довольно часто. Но это не Испания. – Он поднял ногу, и цепь, закрепленная на кандалах, холодно звякнула. – После того как я был освобожден из подземелья в Испании, я поклялся, что умру, но не дам заковать себя в цепи снова. Странно, как все сложилось на самом деле.

Прошло несколько секунд, прежде чем она медленно произнесла:

– Я не подумала, каким страшным напоминанием это может быть для тебя.

– Да, – сухо сказал он, – но ты не собираешься снять с меня кандалы.

– Нет.

Он отвернулся и устремил свой взгляд в потолок.

– Твое сострадание просто безгранично.

– Но ты, конечно же, не ожидал ничего другого?

– Я не ожидал и того, что меня похитят.

– За это, – твердо сказала она, – я не собираюсь извиняться перед тобой. Я пришлю тебе поесть. – Она отошла от огня и направилась к двери.

Он тут же вскочил с кровати.

– Не уходи! Побудь здесь, поговори со мной!

Положив руку на ручку двери, она остановилась.

– В этом нет никакого смысла. Мы можем только спорить друг с другом.

– Неважно. Все равно это лучше, чем… – Он замолчал, затем снова лег. Он взял себя в руки, и с его лица исчезло всякое выражение. – Забудь об этом.

Было ли это правдой – нежелание быть закованным в цепи, нежелание оставаться в комнате одному, которое он только что высказал, или это была просто уловка? Она осторожно раздумывала над этим, закусив нижнюю губу. Существует много людей, которые не выносят небольших закрытых помещений, не выносят, когда их свобода передвижений ограничивается каким бы то ни было образом; одним из таких людей был ее отец. После тюремного заключения в Испании было бы неудивительно, если бы это относилось и к Равелю. Он стал ее пленником без всякой вины, только из-за своего высокомерия, вынудившего его вызвать Муррея на дуэль. Разве не потому он стал ее гостем, каким бы странным это ни казалось? А в таком случае разве не является ее долгом развлекать его? Хозяйка часто вынуждена развлекать людей, которых она не терпит.

Она неохотно повернулась и направилась к креслу, обитому потрепанной и выгоревшей парчой, которое стояло в углу. Она оттащила его от камина так, чтобы сидеть лицом к кровати и спиной к двери, и села. Равель повернул голову и долго молча смотрел на нее. Наконец он зашевелился и сел на кровати, прислонившись к стене. Ради приличия или из-за холода он накинул одеяло на плечи и завернулся в него. Затем подтянул к себе ногу и оперся о нее рукой.

Аня посмотрела на него и снова отвела взгляд в сторону. Была еще одна причина, по которой она согласилась выполнить его просьбу, подумала она. Это любопытство, непреодолимое желание узнать, что еще может обнаружиться в этом человеке. Она откинулась на спинку кресла и снова перевела свой взгляд на человека, сидевшего на узкой кровати.

– В тюрьме было настолько плохо? – почти наугад спросила она тихим голосом.

– Это не было приятно.

– С тобой плохо обращались?

– Не хуже, чем в любой другой тюрьме, – сказал он, шевельнув плечами. – Меня продержали в одиночной камере два года. Хуже всего было ощущение, будто весь мир забыл о нас, о тех, кто был осужден и отослан в Испанию. Но все же это было лучшее из того, что мы могли выбрать.

– И какая же была альтернатива?

– Расстрел.

– Да, – сказала Аля, слегка содрогнувшись. Прошло несколько секунд, прежде чем она задумчиво продолжила: – Это очень странные люди, руководители этих пиратских экспедиций вроде тех, что отправлялись на Кубу или в Никарагуа. Почему они занимаются этим?

– Ради славы, из-за жадности, потому что их влечет желание что-то завоевать, как-то утвердить самих себя. Трудно найти более непохожих друг на друга людей, чем были Нарсисо Лопес и Уильям Уокер, но тем не менее оба они хотели завоевать империи и иметь честь вручить эти империи Соединенным Штатам.

– Оставаясь руководителями этих империй. Он наклонил голову в знак согласия.

– Конечно, это свойственно человеку.

– Могли ли они действительно сделать это?

– Насчет Лопеса я не уверен: Испания имеет большое военное присутствие на Кубе. Но Уокер, без сомнения, мог это сделать. Он был президентом Никарагуа в течение нескольких месяцев. Все, что оставалось сделать Вашингтону, – это дать ему официальное благословение и обозначить возможность военной поддержки. Конгресс и президент не сделали этого, несмотря на то, что они предварительно поощрили его на подобные действия. Они представили целый ряд объяснений и причин, но на самом деле перевесили интересы денежных мешков с Севера, в частности интересы Корнелиуса Вандербильта. Момент, когда интервенция могла закончиться успешно, был упущен, и Уокер потерпел поражение.

– Мне кажется, я читала, что люди Уокера были обстреляны с американского военного корабля под командованием капитана Полдинга, и именно Полдинг взял в плен Уокера. Это и в самом деле было так?

– Да, это случилось именно так.

– Но почему? Уокер и его люди были американцами.

– Это пустяк. Правительство хотело отмежеваться от предпринятой интервенции, чтобы Вандербильт мог продолжать делать свой бизнес, переправлять свои товары через Никарагуа из Атлантики в Тихий океан. Полдинг официально превысил данные ему полномочия, но я не думаю, что это же можно сказать и о неофициально данных ему указаниях. Я слышал, что его собираются наградить медалью.

В его голосе кроме горечи был слышен отголосок перенесенных трудностей и трагедий, которые отложились в памяти. Аня медленно сказала:

– Мне понятно, чего надеялся добиться Уокер, но на что рассчитывали его люди, которые сражались вместе с ним?

– Они сражались за обещанную им землю, сотни, даже тысячи акров земли, за возможность начать жизнь на новом месте, в новой стране. Были также такие, которые отправились туда ради сражений как таковых, ради военных приключений. И, как всегда, были те, кто присоединился к экспедиции, чтобы избежать виселицы здесь.

– А ты? Почему ты отправился с ними?

– Я отправился, – сказал он, тщательно подбирая слова, – чтобы скрыться от преследовавших меня моих собственных, личных демонов.

– Что это значит?

Он повернул голову и посмотрел на нее с выражением муки в глазах.

– Ты, конечно, можешь и сама догадаться.

На какое-то мгновение между ними как бы установилось перемирие, но тут же это мгновение исчезло.

– Дуэль.

– Дуэль, – повторил он. – Я убил своего самого лучшего друга. Лунной ночью, когда мир был прекрасен в холодном серебристом свете луны, я проткнул шпагой его тело, как булавкой тело бабочки, и смотрел, как он умирает.

Она сделала судорожный вдох, попыталась что-то сказать, но затем вынуждена была остановиться, чтобы поглотить комок гнева и боли, застрявший в горле.

– Наверняка той ночью случилось гораздо больше, чем ты рассказываешь.

Он молчал. Он смотрел вниз, на кандалы, которыми был прикован за щиколотку, перебирая звенья цепи, так что в тишине раздавался их мелодичный звон.

– Так что же?

– Я мог бы рассказать тебе об этом, но сомневаюсь, что ты поверишь мне.

– О тебе говорили многое, но я никогда не слышала, чтобы тебя называли лжецом.

– Опасное допущение. Будь осторожна, иначе ты обнаружишь во мне качество, которое вынуждена будешь одобрить.

В его голосе была слышна боль, но она решила не обращать на это внимания.

– Мы говорили о дуэли.

– Возможно, было бы лучше, если бы мы это не делали.

– Почему? – спросила она каким-то чужим голосом. – Ты предпочитаешь, чтобы я чего-то не знала?

– Нет, я…

– Это может бросить на тебя тень?

– Нет!

– Была какая-то еще причина для того глупого состязания, помимо той, что ты уже упомянул?

– С моей стороны было ошибкой заговорить об этом. Оставим эту тему.

– Я не могу! – воскликнула она, наклоняясь вперед и глядя на него темно-синими, блестящими от переполнявших их слез глазами. – Разве ты не видишь, что я не могу?

– Я тоже не могу.

Он откинул голову и уставился в пустоту. Наконец продолжил:

– Ничего особенного, кроме того, о чем я тебе уже давно рассказал, не произошло. Нас там было шестеро, в лунном свете, на пустом дуэльном поле под дубами. Мы разбились на пары. Сначала это было просто состязание в умении владеть шпагой. Мы все были слегка навеселе, некоторые из нас даже больше, чем навеселе. Мы много смеялись, скользя по росистой траве. Потом я уколол Жана в руку, и он вдруг взорвался от ярости. Никогда до этого я не думал, что Жан обижен на меня за мое приобретенное долгим трудом умение владеть клинком, но, очевидно, так оно и было. Более того, я повредил его новый сюртук.

– Сюртук, – она повторила это слово так, будто в нем не было никакого смысла.

– Это может звучать очень смешно, такая тривиальная вещь, но люди и раньше умирали за меньшее, чем порванный сюртук. В любом случае Жан не вложил свою шпагу в ножны, а потребовал, чтобы мы продолжили бой. Он нанес удар, я парировал его, и приготовился атаковать, все время продолжая уговаривать его понять бессмысленность всего этого.

Это было не все, Аня понимала это по выражению его лица и интонации голоса. Она не хотела ничего больше слышать, но что-то внутри толкало ее узнать все до конца.

– А потом?

– Во многих фехтовальных движениях существует такая точка, после которой уже невозможно вернуться в исходное положение. Я устремился навстречу ему, намереваясь еще раз уколоть его в руку в качестве предупреждения. Он поскользнулся на мокрой траве, и начал падать мне навстречу. Кончик моей шпаги попал…

– Не надо! Пожалуйста!

Ее грудь взволнованно поднималась и опускалась, Аня прерывисто дышала, а сердце билось так сильно, что ей казалось, она слышит, как глухо звенит корсет от его ударов. Она вцепилась руками в ручки кресла. Когда его голос замолк, Аня закрыла глаза, но картина дуэли, которую он вызвал в ее воображении, все еще стояла у нее перед глазами.

– Ты сама просила, – в его голосе слышалась усталость.

Она подняла ресницы и посмотрела на него, ощущая на сердце свинцовый холод. В сумраке комнаты его лицо казалось бледным, на щеках и подбородке начала пробиваться щетина, а на лбу блестели капельки пота. Выражение его лица было мрачным, но взгляд темных глаз был спокоен.

– Твое мастерство, – с язвительной горечью сказала она. – Так ты называешь свою способность убивать людей на дуэли? Каково это – знать, что ты можешь по собственной воле лишить человека жизни? Тебе это нравится? Ты лучше себя чувствуешь, если знаешь, что другие тебя боятся?

Его лицо напряглось и тут же снова расслабилось. Когда он заговорил, его голос звучал спокойно:

– Я никогда не стремился к дуэлям и не убил ни единого человека, если у меня была возможность.

– Да ну! Ты, конечно же, не думаешь, что я в это поверю.

– Я повторяю…

– А как насчет Муррея? Ему и в голову не пришло бы бросить тебе вызов, никогда в жизни!

– Просто удивительно, что может сделать молодой человек, если думает, что это может поднять его престиж. Половина дуэлей, в которых я принимал участие, была спровоцирована юнцами, которые думали, что было бы неплохо, если бы они могли сказать о себе, что пустили кровь Равелю Дюральду.

– И за их дерзость ты их убил.

– Ты предпочла бы, чтобы был убит я? – спросил он и тут же сам ответил: – Глупый вопрос – конечно, да.

– Я предпочла бы, – решительно сказала она, – чтобы больше никто никогда не погибал на дуэли.

– Благородное чувство, но весьма непрактичное. В ответ на его слова ее глаза вспыхнули синим огнем.

– Почему? Почему непрактично убедить мужчин решать все возникающие проблемы без кровопролития? Неужели для них настолько невозможно быть разумными рациональными людьми и сохранять при этом и честь и достоинство?

– Я понимаю твои чувства, – ответил он глубоким и странно нежным голосом, – но обычай прибегать к дуэли имеет и свои положительные стороны. Угроза возможной дуэли останавливает задир и забияк, охраняет святость семьи, отбивая охоту к адюльтерам, и защищает женщин от нежелательного внимания. Дуэль уходит корнями в идеалы рыцарства и является средством добиться того, чтобы люди руководствовались в своей жизни только лучшими побуждениями, чтобы они следовали правилам приличий, а в случае их нарушения отвечали за последствия. И кроме того, это позволяет людям брать на себя определенную часть защиты своих чести и достоинства, не полагаясь исключительно на полицию, которой может и не оказаться на месте в тот момент, когда она может понадобиться.

То, что он осмелился защищать перед ней практику дуэлей, привело ее в ярость, но она, сдержав себя, притворно-озадаченным тоном сказала:

– Но ведь это, должно быть, очень примитивное средство восстановления справедливости? Ведь побеждает не тот, кто прав, а тот, кто сильнее? А что если именно хулиган и задира убьет своего противника? Или вместо соблазнителя жены погибнет ее обманутый муж? А что есть такого в обычае дуэли, чтобы предотвратить превращениечеловека, мастерски владеющего шпагой и пистолетом, в обычного злодея, который может делать все, что пожелает, и даже взять силой любую женщину, которая привлечет его внимание?

Но его было трудно обмануть. Он прямо спросил у нее:

– Такого человека, как я?

– Именно, – мрачно ответила она.

– Ничего.

Равель наблюдал, как она краснеет от гнева, с некоторой смесью смущения и жестокого удовлетворения. Если она ожидала, что он не только будет спокойно принимать положение, в котором он оказался по ее милости, но и выслушивать ее оскорбления, то ее ждет большое разочарование. Он хотел, чтобы она оставалась в комнате, продолжала разговаривать с ним, страстное желание просто захлестывало его, но он не был еще готов удерживать ее любой ценой.

Господи, она была просто прекрасна в этом старом сюртуке, который был слишком велик для нее, с растрепавшейся от ветра прической, с прядями волос, выбившимися из затянутого на затылке узла, с грязными как у мальчишки руками. Он так хотел бы притянуть ее к себе, уложить рядом с собой на кровать, распустить на подушке ее волосы, как шаль из тончайшего сверкающего шелка, прижать свои губы к ее губам, согревая их, растапливая их до тех пор, пока они мягко, нежно не приоткроются. Она была прекрасна – настоящая желанная женщина! Но она была так недостижима, что это сводило его с ума.

Равель нарушил тишину, сказав резким тоном:

– Что ты с собой сделала?

– Что ты хочешь сказать? – бросила она на него сердитый взгляд.

– В этом рваном сюртуке, с волосами, спадающими на лицо, с грязью под ногтями ты выглядишь хуже, чем ирландская прачка.

– Сожалею, что мой вид оскорбил тебя, – сказала она с холодным сарказмом. – Я работала в саду.

– У тебя что, некому работать в саду?

– Я никому не доверяю свои клумбы с вербеной. И кроме того, мне это нравится.

– Так же, как тебе нравится скакать на лошади по полям до тех пор, пока лицо не покроется веснушками так густо, что и знаменитый «Антефелик Милк» не поможет?

– Пусть тебя не беспокоит цвет моего лица.

– Он может обеспокоить твоего будущего мужа.

– Поскольку я не собираюсь выходить замуж, то это не имеет никакого значения.

– Ты добираешься прожить остаток своей жизни подобно монашке? Забавно.

Она вскочила и сердито сказала:

– Не вижу в этом ничего забавного! Ты тоже, по-моему, не очень-то стремишься к браку!

– Мужчины могут прекрасно прожить и без этого.

– Да, конечно, но ведь это не одно и то же, не так ли? А как же общение, дети, дом и… и любовь? – Ее слова были несколько бессвязными, но она не обратила на это внимания.

– Что, как?

– Разве они не имеют никакого значения?

– Имеют, – ответил он. – Они имеют большое значение, но так как их у меня, по всей вероятности, никогда не будет…

– Почему это?

– Наверное, потому, что я не совсем джентльмен?

За его шутливым тоном была слышна горечь, и Аня, услышав это, почувствовала неожиданную симпатию к нему. Несмотря на всю свою браваду, славу дуэлянта и успех у женщин, он не знал удовлетворения. Смерть Жана по-своему преследовала не только ее, но и его. Более того, из-за своего происхождения он оказался за пределами магического круга креольского высшего общества, как и она сама из-за текущей в ее жилах американской крови.

В волнении она отвернулась от него и примялась мерить шагами расстояние от окна до угла комнаты. Она не хотела смотреть на него, не хотела признать, что между ними существует определенная связь. Она хотела ненавидеть его, винить его в том, что стало с ее жизнью, в ее пустоте и бессмысленности. Она не хотела думать о том, что он может испытывать боль и раскаяние, голод и холод, одиночество и страх, но хотела думать о нем как о Черном Рыцаре, одетом в стальные доспехи, жестоком и яростном убийце. Она не хотела признаться себе в том, что вид его длинного худого тела, мускулистых плеч, бронзового лица и бездонных черных глаз заставлял ее воспринимать его как привлекательного мужчину. Вместо этого она предпочла бы считать его отталкивающей безобразной личностью с исковерканной душой.

Она подняла глаза к маленькому зарешеченному окну, за которым было видно серое низкое небо ранней весны, глубоко вздохнула, а затем сделала медленный выдох. Когда сочла, что снова может разговаривать спокойно, без вражды и горестной дрожи в голосе, она повернулась лицом к кровати.

– Я пришлю тебе поесть что-нибудь другое, наверное, картофельный суп, бифштекс и бутылку вина. После этого, если хочешь, я могу приказать приготовить ванну. И… я могла бы поискать бритву отца и ремень, чтобы наточить ее.

Он сел и, прищурившись, посмотрел на нее.

– Ты очень заботлива.

– Вовсе нет, – с холодной вежливостью ответила она. – Тебе еще что-нибудь нужно?

– Рубашка была бы очень кстати, если у тебя она есть.

В его тоне не было даже нотки требовательности. Аня подумала, что после того, как она же порвала его рубашку на бинты, ей нужно найти ему какую-нибудь рубашку взамен. Ничего не выражающим голосом она сказала:

– К сожалению, я отдала большую часть отцовской одежды его камердинеру, но недавно я купила рабам красные фланелевые рубашки, одну из них могла бы тебе прислать, если ты не возражаешь.

Он улыбнулся, и в его глазах засветилось веселье.

– Ты думаешь, я оскорблюсь? Поверь мне, я буду только благодарен. Фланелевая рубашка отлично согревает.

– Очень хорошо, я пришлю. – Она отвернулась и направилась к двери.

– Аня?

Все так же стоя спиной к нему, она замерла, – Меня зовут, – сдержанно сказала она, – мадемуазель Гамильтон.

– Какое-то время ты была для меня Аней.

Низкий тембр его голоса заставил ее вздрогнуть, хотя она не совсем уловила смысл его слов. Она медленно повернулась к нему.

– Что ты сказал?

Ни мгновения не колеблясь, он произнес:

– Ты была очень добра. Но не будешь ли ты так добра, еще и пообедать со мной сегодня вечером? Это время хуже всего.

– Не знаю, я должна посмотреть, что еще мне предстоит сделать, – ответила Аня и, повернувшись, вышла из комнаты.

Она повернула ключ в замке и повесила его на крючок, а потом медленно спустилась по ступенькам, держась рукой за кипарисовые перила. Почему она сразу не отказала ему в его просьбе? Она не собиралась возвращаться и обедать с ним, каким бы одиноким он себя ни чувствовал, и ей надо было сразу сказать ему об этом.

Что с ней происходит? Такое впечатление, что она сама не уверена ни в своих мыслях, ни в своих чувствах. Обычно, когда она принимала решение, как ей поступить, она выполняла его, и при этом ее не мучили ни опасения, ни сомнения, ни дурные предчувствия. Она намечала свой образ действий, следовала ему и спокойно принимала результаты, какими бы они ни были.

Но на этот раз все было не так.

Никогда раньше она не совершала ничего подобного, не делала ничего, что могло бы повлечь за собой такие серьезные последствия. Никогда в жизни она не ощущала опасности того, что может потерять контроль над ситуацией.

Никогда, вплоть до сегодняшнего дня.

Возможно, ее сомнения были вызваны личностью ее пленника. В течение долгого временя она ненавидела Равеля Дюральда, а ненависть – очень сильное чувство. Ощущение власти над объектом своей ненависти не могло удовлетворять ее. Но и чувство беспокойства, возникшее у нее в его присутствии, не удивляло ее. И вполне объяснимо было ее огорчение, вызванное изменением ее отношения к пленнику. Хотя его было за что презирать, она не могла не ощущать сочувствия к нему, оказавшемуся в такой ситуации, и испытывать угрызения совести из-за своей роли в случившемся. Что может быть естественнее?

Она нормальная женщина, физически способная вступить в близкие отношения с красивым и мужественным мужчиной. И это будет ничем иным, как просто проявлением инстинкта. Это чувство сразу же исчезнет, как только она удалится от него на безопасное расстояние. Она забудет о том, что он поцеловал ее, забудет ощущение, возникшее в тот момент, когда его теплые и подвижные губы прижались к ее губам, забудет силу его объятий. Она забудет.

Завтра к этому времени это мучение будет уже позади. Равеля Дюральда здесь уже не будет. А до этого она, конечно же, не станет обедать в хлопковом сарае.

Аня закончила пропалывать клумбу с вербеной. Они вместе с Джозефом сгребли в кучу листья из-под азалий, камелий, гортензий, зимней жимолости и жасмина. Затем она обрезала старый огромный мускатный виноградный куст, оплетавший садовую беседку, и росший за прачечной инжир, а срезанные веточки воткнула в затененную песочную клумбу рядом с дверью кухни, откуда выплескивали воду после мытья посуды, и таким образом черенки всегда будут находиться в достаточно увлажненной почве. Иногда она останавливалась, чтобы вдохнуть свежий весенний воздух, наполненный ароматом нарциссов и белой жимолости, густым запахом желтого жасмина, доносившимся из-за зарослей винограда около дома. Она старалась не думать о Равеле Дюральде, и это ей почти удалось.

Когда начало темнеть, она отпустила Джозефа и направилась в дом. Ощущая себя перепачканной с ног до головы, она велела принести в комнату ванну. Сначала она какое-то время просто сидела в горячей воде, потом намылилась дорогим душистым мылом с запахом дамасских роз и взбила густую пену в волосах, наслаждаясь ее мягкостью и запахом. Аромат роз ощущался на коже и в волосах и после того, как она смыла пену, вытерлась пушистым турецким полотенцем и высушила перед камином сверкающий водопад волос.

Обычно Аня не переодевалась к обеду, если была на плантации одна. Когда здесь находились мадам Роза и Селестина, это, конечно, было совсем другое дело, но когда она сидела за обеденным столом в одиночестве, надевать вечернее платье казалось ей бессмысленной тратой времени. Очень часто она вообще не обедала в столовой, а предпочитала, чтобы ей принесли поднос в ее комнату. В таких случаях она отдыхала, сидя в кресле у камина в одном халате.

Но сегодня вечером она испытывала желание одеться как следует, выглядеть как можно лучше Конечно, это не было вызвано теми пренебрежительными замечаниями, которые сделал Дюральд по поводу ее внешности. Ведь она может иногда позволить себе удовлетворить свои прихоти? Она весь день выглядела не очень аккуратно и даже неряшливо – но сегодня вечером она наденет grande toilette[13] .

Дениза прислуживала Ане в качестве горничной. Она была ее няней с того первого дня, когда Аня впервые появилась на плантации – маленькая испуганная девочка, только что потерявшая маму. С тех пор прошло много лет, и сейчас Дениза оставляла за собой право одевать Аню, заботиться о ней и ворчать на нее. В этот вечер Дениза помогла девушке надеть белье и затянула на ней шнурки нового корсета «императрица». Затем она надела стеганые нижние юбки с вышитыми краями, чтобы было теплее и чтобы кринолин не болтался, как колокол. После этого наступила очередь самого кринолина – грандиозного сооружения из пяти постепенно увеличивающихся в диаметре колец, обшитых полотном и соединенных друг с другом шнурками. Сверху был надет еще один слой нижних юбок, тоже с кружевными краями и мягкая подкладка, облегавшая обручи кринолина, чтобы они не проступали через тонкую ткань платья, как ребра.

Само платье было сшито из шелка с полосами всех оттенков – от нежно-розового до насыщенного розово-красного. Оно было изготовлено во Франции и поставлено оттуда Жикелем и Жэзоном, владельцами магазина на Шартр-стрит, где она его и приобрела. Чтобы подогнать его по фигуре, понадобилось лишь чуть заузить корсаж, чтобы он лучше облегал ее стройную талию. Мадам Роза и Селестина предпочитали шить платья у собственной портнихи; они считали, что сшитые на заказ платья выглядят гораздо лучше. Но Аня с трудом переносила бесконечные примерки и поэтому предпочитала покупать готовые платья.

Декольте у этого платья был глубоким, полностью открывающим шею и плечи, и Аня, стараясь не подчеркивать это, надела гранатовое ожерелье. Это было прекрасное украшение из чудесно ограненных сверкающих камней, с мальтийским крестом посредине, окруженным орнаментом из завитков с тюльпанами, лилиями и стрелами с каждой стороны из драгоценных камней. Это изящное и достаточно крупное украшение было подарено Ане отцом. Оно не было слишком дорогим, так как гранаты были оправлены в неблагородный металл, покрытый тонким слоем позолоты, но ей оно нравилось.

Аня села перед зеркалом, накинув на плечи пеньюар, и Дениза начала причесывать ее. Часть волос Дениза заплела в косу и уложила короной на голове, а оставшиеся на макушке волосы выпустила через корону наружу так, чтобы плотные блестящие локоны, завиваясь на концах, спадали до плеч. Затем Дениза принялась за оставленные небольшие пряди на висках и завила их в изящные колечки щипцами, нагретыми над лампой. Довольная полученным результатом, она принялась собирать разбросанные по комнате вещи, а Аня переключила свое внимание на множество бутылочек и баночек на туалетном столике.

После работы в саду кожа на руках стала сухой и шершавой. Она втерла в нее смягчающий лосьон «Бальзам тысячи цветов», а потом обработала пилкой ногти и отполировала их до блеска кусочком замши.

Американки считали, что креольские дамы из Нового Орлеана злоупотребляют косметикой. Это было не совсем так, хотя было известно, что иногда они немного подправляют природу. Мадам Роза постепенно научила Аню этому искусству, как в свое время внушила ей, как важно ухаживать за зубами.

Чтобы оттенить ресницы и брови и придать им блеск, Аня кончиками пальцев наложила на них немного помады. Затем для смягчения цвета лица нанесла тонкий слой «Белой лилии», жидких blanc de perles[14] . Потом, оценив свое отражение в зеркале, решила, что лицо нужно немного оживить. Она взяла из коробочки листок румян, слегка потерла им по скулам, а затем, облизав губы, прижала их к этому же листку.

После этого в течение нескольких секунд рассматривала себя в зеркале и затем удовлетворенно отложила румяна в сторону и вытерла пальцы о салфетку. Она выглядела совсем не так, как несколько часов назад. Жаль, подумала она, что Равель Дюральд не сможет увидеть, как она выглядит, хотя все это было сделано не ради него.

Как и в большинстве домов, построенных в креольском стиле, главные комнаты в «Бо Рефьюж» находились на втором этаже, чтобы предохранить их от возможного затопления в случае разлива реки. Нижний же этаж использовался в основном для хранения вещей и продуктов, а иногда как помещение, в котором жили слуги. Коридора в доме не было. Его заменяли галереи, тянувшиеся спереди и сзади вдоль всего дома. По ним можно было пройти в любую комнату через двери, выходившие на галереи. Кроме того, комнаты соединялись дверями между собой, и таким образом, распахнув все двери и окна в доме, можно было устроить свободную циркуляцию воздуха во всех комнатах – большое удобство в теплом сыром климате.

В доме было девять больших комнат с высокими потолками. В передней части дома находились библиотека, салон и спальня мадам Розы. Второй ряд комнат включал в себя столовую в центре и находившиеся по бокам ее спальни, а на задний двор выходили спальня и гостиная Ани и спальня Селестины.

После свадьбы мадам Розы и Аниного отца дом был заново отделан в соломенно-золотистом и оливково-зеленом тонах. На окнах висели тяжелые парчовые занавеси, полы устланы коврами с медальонами. Стулья и кушетки обиты шелком, а покрывала на кроватях были из сурового полотна, отделанного по краям тяжелым валаньсенским кружевом. Над каминами висели зеркала в бронзовых рамах, а по углам комнат стояли мраморные скульптуры. Люстры были из позолоченной бронзы и хрусталя, на столиках и каминных плитах стояли статуэтки севрского фарфора, на стенах висели в позолоченных рамах литографии и картины, на которых были изображены пасторальные сцены.

Чтобы попасть в столовую, Ане нужно было всего лишь пройти в гостиную, повернуть направо и пройти через дверь. Стол был уже накрыт, на ее месте приборы были приготовлены, не было только еды. Однако никого не были видно, никаких признаков, что подадут обед. Она подошла к буфету, где стоял поднос с графином, и, налив себе немного шерри, снова вернулась в гостиную и села, как полагается, на краешек кресла.

Поза была слишком неудобной, чтобы так можно было сидеть долго. В отличие от многих молодых креольских леди, Ане никогда не советовали вшивать в корсаж специальные планочки, чтобы придать фигуре осанку. Не заботясь о том, что платье помнется или станут видны нижние юбки и кринолин, она откинулась на мягкую спинку кресла.

Отпивая маленькими глотками вино, она смотрела в окно. Ночь была тревожной. Ветер переменился и теперь дул с юга. Он с силой раскачивал ветви древних дубов, которые жалобно скрипели и стонали. Откуда-то издалека доносились низкие угрожающие раскаты грома. Движение воздуха в комнатах время от времени усиливалось, и тогда пламя в лампах начинало метаться, отбрасывая на стены дрожащие тени. В воздухе одновременно пахло керосином из ламп, розовыми лепестками из китайского кувшина, стоявшего на столе, пыльцой цветущих, деревьев и приближающейся грозой.

На столе лежала газета «Луизиана Курьер». Поставив стакан, Аня стала просматривать ее. Сначала прочитала материал из Франции. В нем до смешного подробно описывалась кавалькада форейторов, ливрейных слуг, конных копьеносцев с маленькими флажками и конюших, которые непременно сопровождали экипаж маленького сына Луи-Наполеона, вместе с няней отправлявшегося на прогулку. Потом она перешла к сообщению об индейских волнениях на территории Канзаса, и в это время в двери появился сын Денизы Марсель.

Она отложила газеты в сторону и с улыбкой сказала:

– Обед, наконец? Я умираю от голода.

Марсель был серьезный и умный юноша приблизительно Аниного возраста, стройный, с вьющимися волосами и светло-коричневой кожей. В его чертах было достаточно от белого человека, отчего Аня довольно часто спрашивала себя, не является ли его отцом тот человек, у которого ее отец выиграл плантацию. Сама Дениза не распространялась на эту тему, и когда мадам Роза с креольской прямотой спросила ее о том, кто является отцом ее сына, она сказала, что не может назвать его имя. Марсель был отличный слуга, спокойный, знающий и очень верный. Когда ей удавалось согнать с его лица обычное выражение серьезности, то он широко и заразительно улыбался. Никогда он не выказывал, что помнит о тех временах, когда они с Аней детьми бегали и прыгали по галереям дома.

Сегодня его лицо было еще более серьезно, чем обычно, и, кланяясь, он старался не смотреть ей в глаза.

– Извините, мамзель. Обед действительно уже готов, но я не знаю, куда его подавать.

– Не знаешь? Что ты хочешь сказать?

– Я только что ходил в хлопковый сарай с подносом. Мсье Дюральд сказал мне, что туда надо принести и ваш обед. Он не будет есть один.

Она резко поднялась.

– Понятно. Тогда ему придется остаться голодным. Я буду есть в столовой, как всегда.

– Прошу прощения, мамзель. Он сказал еще, что, если вы откажетесь, он будет вынужден поджечь хлопковый сарай.

Аня замерла, на скулах выступил румянец гнева.

– Он что?.. – резко спросила она.

– Я сказал ему, что он пожалеет о своих угрозах, но вы можете не сомневаться в том, что он выполнит.

– Но как… – Она замолчала прежде, чем закончила вопрос. Она вспомнила, что оставила коробку спичек на краешке столика у камина, когда зажигала ночью лампу. Ее дядя Уилл не дотягивался туда, но Равель был выше, его руки были длиннее, и, возможно, он сильнее хотел добиться своего. Наверное, он каким-то образом смог сбросить спички со стола на пол и дотянуться потом до них.

– У него есть спички, – сказал Марсель. – Он мне их показывал.

– Почему же ты не забрал их у него? – взволнованно спросила она.

– Я подумал об этом, но он предупредил меня, чтобы я даже не пытался сделать это. Он сказал, мамзель, что вы должны забрать их сами.

ГЛАВА 5

Равель стоял у окна. Благодаря высокому росту он прямо смотрел в окно, в открытую всем ветрам темноту. На фоне темного окна его освещенный профиль выделялся довольно четко. Выражение его лица было задумчиво, и хотя он привел себя в порядок после ухода Ани, воспользовавшись предоставленными ею удобствами, все же он в своей красной фланелевой рубашке и с белой повязкой на голове, едва видной из-под курчавых волос, походил на пирата. Цепь, которой он был прикован к стене, была сейчас вытянута по полу, и ее стальные звенья тускло блестели в свете лампы. Цепь слегка загремела, когда он повернулся на звук открываемой двери.

Он смотрел на Аню, и его черные глаза не упустили ни одной мелочи в ее виде – от сверкающей короны волос и блеска драгоценностей на шее до кружевного края нижней юбки, который был виден, потому что она слегка приподняла над полом свое шелковое полосатое платье. У него на лице появилось выражение теплой признательности, которое быстро сменилось едкой насмешливостью. Он прислонился к стене под окном и сложил руки на груди.

– Восхитительно! Если все это великолепие в мою честь, то я польщен!

– Я не собиралась встречаться с тобой сегодня вечером, как ты прекрасно знаешь, – коротко ответила она. Его дерзость польстила ей. Ее щеки покраснели, губы сжались в тонкую линию, когда она отпустила край платья и сбросила с головы шаль.

– Какое разочарование! У тебя есть еще какие-то гости?

Соблазн солгать, использовать свой долг как хозяйки дома, чтобы избежать этого ужина, был велик, и ей с трудом удалось преодолеть его.

– Совершенно случайно у меня нет гостей.

– Как это удачно для меня! – Он отодвинулся от стены. – Разреши мне предложить тебе стул.

Как только он сделал шаг к ней, она быстро отступила назад.

– Оставайся на месте.

Он остановился. Он понимал, что его утренняя тактика была неверной, и сказал спокойным голосом:

– Если я дал тебе повод остерегаться меня, то прошу прощения.

– Во всяком случае это что-то новое, – сказала она, вскинув голову.

Она была одной из самых желанных женщин, каких он когда-либо видел. Если за прошедшие семь лет были моменты, когда ему удавалось забыть об этом, то сейчас он нисколько в этом не сомневался. Ее губы, грудь, стройная талия манили и соблазняли его. Он желал ее так, как никогда ничего и никого в жизни не желал. Честь была мелочью рядом с этим пожирающим его голодом.

Он опустил глаза и указал жестом на стол.

– Не хочешь ли сесть?

– Я пришла сюда из-за твоей низкой угрозы. У меня нет никакого желания обедать с тобой, даже если бы твое угрожающее предложение было облечено в красиво и вежливо оформленное приглашение.

– Ты должна поесть.

– Не вместе с тобой.

– Ты разбила мне голову, лишила свободы и поставила под сомнение мою честь. Взамен я прошу немногого – твоего общества за столом.

– Я немного иначе смотрю на случившееся.

– Как же?

– Слишком долго объяснять.

– Я никуда не тороплюсь, – ответил он сухо.

– Твой обед уже совершенно остыл. – Аня бросила раздраженный взгляд на накрытые серебряными крышками блюда, расставленные на столе. От них исходил аппетитный аромат. Она почувствовала, что у нее в животе вот-вот заурчит, и быстро отошла от Равеля.

– Не смущайся. Я знаю, что ты сгораешь от желания сообщить мне, какой я подлец, что использовал такие угрозы, чтобы заманить тебя сюда.

Она быстро посмотрела на него через плечо.

– Боюсь, что это принесет мне мало удовлетворения.

– Что же тебя удовлетворит, Аня? – мягко спросил он.

Что-то в тоне его голоса заставило ее вздрогнуть. Она еще дальше отошла от него. В открытых дверях стоял наготове Марсель, ожидая дальнейших распоряжений, с безучастным выражением лица, как у всех хороших слуг. Отпустить его или сказать, чтобы принес сюда ее еду? Оба варианта были для нее одинаково неприемлемы, и она испытала неловкость от своих колебаний, когда Равель уселся за стол и принялся за еду.

Увидев, что она не отвечает, Равель поднял бровь.

– Что случилось? Ты не любишь, когда кто-то другой навязывает тебе свою волю? Тебя беспокоит ощущение, что ты больше не контролируешь полностью ситуацию? Может быть, тебя успокоит, если я дам тебе слово вернуть спички после десерта?

Она повернулась к нему.

– Ты это сделаешь?

На его губах появилась очаровательная, но загадочная улыбка.

– Они уже сыграли свою роль.

Обстоятельства иногда меняют наши планы. Она не собиралась провести тет-а-тет с Равелем Дюральдом, но, возможно, это стоило сделать ради душевного покоя.

Он наблюдал за ее лицом.

– Может быть, ситуация несколько необычна, но почему бы нам не вести себя как цивилизованным людям?

Его предложение было разумным, а строгий тон, которым он его произнес, успокоил Аню, ей показалось, что сказано это было довольно искренне. Хотя она и подумывала сдаться, инстинктивно она еще проявляла осторожность.

– Представь себе, что я дряхлый приятель твоего отца, на которого ты можешь совершенно не обращать внимания и быть с ним лишь вежливой, отвечая на редкие просьбы передать соль.

Такую ситуацию было трудно представить. Да и все это не имело никакого значения. Она проголодалась после работы в саду, и было бы верхом глупости идти на поводу у гордости, гнева или интриг этого человека и заставлять себя испытывать неловкость в собственном доме или отказать себе в обеде. Она коротко кивнула слуге, распорядившись унести остывшую еду и принести новые горячие блюда на двоих.

Как только Марсель ушел, над ними опустилась глухая тишина. Ветер унялся. Ночное безмолвие было угрожающим. Раскаты грома, раньше гремевшие где-то вдали, заметно приблизились.

Свет в комнате был слишком ярким. И лампа, стоявшая на столике рядом с камином, начала коптить, и к потолку потянулась струйка черного дыма. Сама лампа горела мигающим огнем из-за того, что не был поправлен фитиль. Аня подошла к столу, сняла с лампы покрытый копотью абажур и прикрутила фитиль, пока огонек, танцевавший внутри лампы, не стал голубым.

Равель наблюдал за ней с суровым выражением, чтобы скрыть свое удовлетворение происходящим. Свет лампы, отражавшийся на ее лице, придавал ему странную неземную красоту. Он почувствовал, как в нем снова зашевелилось острое желание, но тут же безжалостно подавил его. Не нужно усиливать ее настороженность.

Он направился к обеденному столу, который стоял в углу, и передвинул его на середину комнаты, ближе к огню. Дотянувшись до стула с прямой спинкой, он переставил его на одну сторону стола, а потом повернулся к креслу у камина. Наклонившись, он легко поднял его и поставил у стола напротив стула.

Аня рассеянно следила за его движениями. Красная фланелевая рубашка, которую она прислала ему, плотно облегала спину и плечи, когда он наклонялся, подчеркивая упругость мышц. Отлично сшитые брюки со штрипками плотно обтягивали мускулистые ноги и стройные бедра. Он двигался с грацией хищника. В нем таились сила и опасность, а также безрассудная решимость. Наблюдая за ним, Аня испугалась, что допустила ошибку, уступив его настойчивости.

Он повернулся к ней и, поклонившись, указал жестом на кресло.

– Прошу.

Встретившись с ним взглядом, она покраснела из-за того, что только что думала о нем. Она опустила ресницы и, поправляя юбки так, чтобы сложить кринолин и не помять шелк, осторожно села в кресло. Он подождал, пока она устроилась поудобнее, а затем подвинул тяжелое кресло ближе к столу. Ладонью он слегка задел ее руку, и она бросила на него удивленный взгляд, ощутив обжигающий жар этого прикосновения.

Цепь прогромыхала по полу, когда он проходил к другой стороне стола и занял место напротив. Она отвела от него взгляд, но при этом чувствовала, что он на нее смотрит. Ее изумляло, насколько, глубоко чувствует она его присутствие. Никогда раньше она так остро не ощущала близость мужчины, и конечно же, она на испытывала такого чувства, вызывающего неловкость и смущение, по отношению к Жану. Аня попыталась уверить себя, что это вызвано обстоятельствами, ее неприязнью к Равелю, воспоминаниями о прошлом, которое связывало их, и необычной ситуацией в настоящем. Но полной ясности у нее не было. Что-то было в самом этом человеке, что всегда неблагоприятно влияло на нее. Так было и в те давние дни ее помолвки, когда Равель был другом Жана.

Желание выйти из этого состояния было настолько велико, что она подсознательно вновь вошла в роль радушной хозяйки.

– Мы говорили утром об Уильяме Уокере, – сказала она с холодной улыбкой. – Ты ходил на встречу Общества друзей Никарагуа на прошлой неделе?

Прежде чем он ответил, по его лицу промелькнула тень удовольствия от предпринятой ею хитрости.

– Да, я был там.

– Не был ли ты, случайно, одним из выступавших?

– Случайно, был.

– Твои симпатии были на стороне Уокера, я полагаю.

Он снова наклонил голову.

– Говорят, что он может предстать перед судом за нарушение законов о нейтралитете. Как ты думаешь, он будет осужден?

– Это будет зависеть от того, где состоится суд. Если в Вашингтоне, то это вполне возможно. Если же здесь, в Новом Орлеане, где он пользуется самой большой поддержкой, то вряд ли.

– В последнее время ходит много различных слухов о людях, которые сражались с Уокером в Центральной Америке. Говорят, что именно они являются силой, скрывающейся за тайным Комитетом бдительности.

На какой-то момент его лицо застыло. Он смотрел на нее внимательным изучающим взглядом. В его душе зародилось страшное губительное подозрение, и он почувствовал, что должен разобраться в этом.

– Просто удивительно, что ты находишься в курсе всех последних событий!

– Удивительно для женщины, ты хочешь сказать.

– Немногие женщины интересуются тем, что происходит за пределами семейного круга.

– Я хочу знать, что происходит вокруг и почему. Я не права?

– Вряд ли. Это просто удивило меня.

Его ответ был всего лишь отвлекающим маневром, с помощью которого он попытался отвлечь ее от заданного вопроса. Она безыскусственно улыбнулась и сказала:

– Возвращаясь к Комитету бдительности, ты знаешь что-нибудь об этом?

– Бдительность к кому или чему? Что-нибудь слышно об этом?

– К бесчестным чиновникам и полиции Нового Орлеана, подкупленным и оплачиваемым партией «Ничего не знающих».

– Ясно. И ты одобряешь это?

Резкость, с которой он задал свой, вопрос, поразила ее. Аня гордо подняла подбородок и сказала:

– Не могу сказать, что я не одобряю. Мне кажется, что кто-то должен что-нибудь сделать.

Он ошибался. На его плотно сжатых губах появилась улыбка, а темные глаза засветились от удовольствия.

– Я должен был знать, что женщина, готовая добиваться своей цели самыми нетрадиционными способами, не станет обвинять других в том, что они поступают подобным же образом.

Аня не успела ответить. Их беседа была прервана появлением Марселя, который принес огромный серебряный поднос, уставленный блюдами. Он поставил перед ними густой суп из креветок и крабов в темно-коричневом соусе. Кроме того, на столе оказались жареный цыпленок в устричном соусе с кукурузными лепешками, бифштекс из оленины с рисом и несколько сортов сыра. В белую салфетку были завернуты французские булочки, а на десерт был подан напиток из черники, законсервированной прошлым летом, с сахаром и взбитыми сливками. На подносе стояли хрустальные бокалы и бутылка вина, кофейник на серебряной подставке, под которой горела свеча, чтобы кофе оставался горячим.

Марсель наполнил бокалы и отставил бутылку в сторону. Он еще раз окинул взглядом стол, как бы убеждаясь, что на столе все – от серебряных приборов и тонких фарфоровых тарелок до маленьких солонок с воткнутыми в них крошечными ложечками. Он поклонился.

– Что-нибудь еще, мамзель?

– Нет, спасибо, Марсель, это все.

– Мне остаться, чтобы прислуживать вам?

– Думаю, мы сами справимся.

– Может быть, мне послать за вами экипаж через полчаса, на тот случай, если скоро начнется дождь?

– Не нужно. Я не думаю, что он начнется так скоро.

В тот же момент она пожалела, что произнесла эти слова. Забота о людях, которые служили ей, людях, которые сами могли устать или проголодаться, была настолько присуща ей, что она ни на мгновение не задумалась над предложением Марселя и над тем, что скрывалось за ним. Марсель, возможно, по совету своей матери, хотел предложить ей пусть небольшую, но защиту либо своим присутствием, либо скорым прибытием ее кучера. Сейчас Аня уже не могла изменить принятое ею решение, чтобы тем самым не выразить открыто свое недоверие к пленнику. Со смущением наблюдала она, как Марсель, поклонившись, выходит из комнаты.

Когда он вышел, она попыталась успокоиться. Она позволила воображению зайти слишком далеко. Ей ничто не угрожает. Человек, сидящий напротив нее, прикован к стене цепью. Что он сможет сделать?

И все же он угрожал ей. Вдобавок ко всему, она вовсе не была уверена в том, что мужчина, подобный Равелю Дюральду, так легко смирится со своим положением пленника. И что он не предпримет серьезной попытки сбежать, чтобы ради своей чести вовремя появиться на месте дуэли. Ей следует быть осторожней.

У нее пропал аппетит. Она едва справилась с супом, а жареного цыпленка всего лишь пару раз ковырнула вилкой.

Она отпивала небольшими глотками вино и была довольна тем, что руки заняты, а вино немного согревает изнутри.

Она стала припоминать какую-нибудь безобидную тему для разговора, но не смогла наши ничего подходящего. Тишина нарушалась только стуком приборов о тарелки и все сильнее приближающимися раскатами грома.

Равель также ощущал витающее в воздухе напряжение, но, казалось, находил в этом удовольствие. Он ел с какой-то безжалостной методичностью, отламывая своими сильными пальцами небольшие кусочки хрустящих булочек, аккуратно отделяя ножом мясо цыпленка от костей, затем перейдя к бифштексу. Аня налила кофе в чашки. Равель доел десерт, откинулся на спинку стула, держа в руках чашку и бросая на Аню взгляды поверх края чашки в те моменты, когда отпивал крепкий черный кофе.

Наконец он поставил свою чашку на стол. Задумчиво, но все же с нотками обвинения в голосе сказал:

– Так что же с любовью?

Анина чашка покачнулась на блюдце. Она торопливо поставила ее на стол.

– Что ты хочешь сказать?

– Ты сказала днем, что тебя не интересует ни брак, ни дети. Но любовь? Или ты собираешься оставаться всю жизнь девственницей?

Креолов нельзя было назвать сдержанными в интимных вопросах. Аня сама слышала, как в присутствии мужчин женщины описывали свои брачные ночи и во всех подробностях рассказывали об ужасных муках и страданиях при родах. Мадам Роза жаловалась всем на те мучения, которые она испытывает во время болезненного изменения своего жизненного цикла, и все, включая и Гаспара, сочувствовали ей. Селестина же могла совершенно спокойно сообщить Муррею, что не может поехать кататься в экипаже или верхом из-за месячных. Креольские леди удивлялись нежеланию англосаксонских женщин обсуждать подобные вещи публично. Ведь это все так естественно! И все же Ане никогда не удавалось в полной мере избавиться от присущих ей представлений о существовании сугубо личных проблем и вопросов.

Нахмурившись, она сказала:

– Это не твое дело.

– О, я думаю, что мое. Я чувствую себя ответственным за твое одиночество.

– Пусть это тебя не беспокоит.

– Это невозможно. Из-за того, что случилось той ночью семь лет назад, мы стали такими, какие мы есть сейчас. Хочешь ли ты признать это или нет, но между нами существует определенная связь. Необходима она нам или нет, но эта связь существует.

В небе над хлопковым сараем вспыхивали молнии, их призрачный белый свет заливал комнату. Спустя мгновение над их головами оглушительно загрохотал гром, а затем затих и стал отдаляться. Сразу же после этого по крыше застучал дождь, В камине зашипело и затрещало, когда дождевые капли попадали в него через трубу.

Аня ощущала озноб, прислушиваясь к шуму холодного дождя и вспоминая слова Равеля, произнесенные им глубоким пророческим голосом. Неожиданно ей показалось, что отсюда так же далеко до главного дома, как до луны. Эта мысль о затерянности их убежища пришла внезапно.

Она почувствовала, что ее пальцы сковали ручку кофейной чашки. С усилием она заставила их расслабиться, поставила чашку и скрестила руки на груди.

– Ты чувствуешь эту связь, правда?

Она поняла, о какой связи он говорит, хотя ей казалось, что она заключается во взаимном неприятии. Но даже это чувство она считала слишком личным, чтобы признаться Равелю в его существовании.

– Нет, – торопливо сказала она. – Нет.

– Ты чувствуешь, но не хочешь признаться в этом. Ты боишься меня и пытаешься прикрыть свой страх гневом. Почему? Почему ты меня боишься?

– Я не боюсь тебя, – ответила она, вынужденная сказать то, что при других обстоятельствах сказать бы не решилась. – Я ненавижу тебя!

– Почему?

– Для тебя это должно быть очевидно.

– Действительно? А если бы Жан убил меня тогда ночью, ты бы тоже обвинила его точно таким же образом? Ты бы называла его убийцей, бешеным псом, который знает только, как убивать других?

Произнесенные им слова пробудили в ней какие-то смутные воспоминания. Неужели она действительно сказала их ему в ту ночь, когда он пришел сообщить ей о смерти Жана? Должно быть, ему было очень больно, если он так хорошо запомнил их.

– Ты молчишь. Значит, ты так не поступила бы. Значит, твоя ненависть основывается на каких-то личных мотивах. Возможно, это мое происхождение или, скорее, его отсутствие.

– Конечно, нет, – резко ответила она, обеспокоенная гораздо больше, чем сама признавалась себе в этом, безжалостными вопросами и тем направлением, которое приняла их беседа.

– Тогда остается всего лишь одна возможность. Ты чувствуешь существующее между нами влечение, которое зародилось очень давно, задолго до смерти Жана. Ты чувствуешь его, но боишься себе в этом признаться. Ты боишься, так как это может означать, что ты вовсе не сожалеешь о смерти своего жениха.

Аня вскочила на ноги так резко, что задела стол, ее чашка перевернулась, и на скатерти стало медленно растекаться темно-коричневое пятно пролившегося кофе. Но она даже не задержалась, чтобы бросить взгляд на стол, а, оттолкнув кресло, быстро повернулась и направилась к двери.

Звон цепи предупредил ее о его намерениях, но в своем вечернем платье, да еще в таком количестве нижних юбок она не могла бежать достаточно быстро, чтобы ускользнуть от него. Он схватил ее сзади за руку и резко развернул к себе. Тут же, предупреждая ее возможные движения, он сомкнул пальцы на ее другой руке.

Она попыталась вырваться, но в его солдатских руках было больше силы, чем она когда-либо в своей жизни встречала. Ее охватила ярость. Сжав зубы, она сказала: – Отпусти меня!

– Ты действительно ждешь, что я это сделаю?

Равель какое-то время смотрел прямо в ее горящие гневом глаза, а затем перевел взгляд на ее раскрасневшиеся щеки, трогательный изгиб шеи и ниже, туда, где в глубоком декольте платья взволнованно подымались и опускались белые округлые груди. Желание прижать губы к этой соблазнительной мягкости было так велико, что у него даже слегка закружилась голова. Пытаясь овладеть собой, он еще сильнее сжал Анины руки.

Аня задохнулась от боли.

– Мерзавец!

Его лицо окаменело. Резко наклонившись, он поднял ее на руки и быстро повернулся, взметнув бело-розовый вихрь ее юбок. Анина шаль соскользнула с плеч и упала прямо на его кандалы, угрожая запутаться у него в ногах, но он нетерпеливо отбросил ее и направился к кровати.

– Нет! – закричала Аня, увидев, куда он направляется. Она изогнулась у него на руках и сначала попыталась оттолкнуть его, а затем даже выцарапать ногтями глаза.

Он тихо выругался и швырнул ее на толстый ватный матрац. Она тут же выпрямилась и попыталась отодвинуться от него, но он оперся коленом о кровать и, обхватив ее одной рукой, заставил лечь рядом с собой. Она кулаками била его по голове и плечам. Он поморщился, когда она попала ему в скулу, но тут же схватил ее кулаки, завел руки ей за спину и зажал их там одной рукой. Затем он повернулся и положил свою ногу сверху на обе ее ноги, заставив ее, таким образом, лежать неподвижно.

Она смотрела на него глазами, потемневшими от гнева и страха, в котором она не хотела сама себе признаться. Надавившая тяжесть заставляла ее прерывисто дышать, и она чувствовала, как по телу пробегает сильная дрожь. В течение нескольких мгновений он рассматривал ее, сосредоточив взгляд на ее губах. Потом заговорил слегка хриплым голосом.

– Где, – сказал он, тщательно подбирая слова, – ключ?

– Ключ… – повторила она, и недоверие обессилило ее. На его губах появилась едкая улыбка.

– А ты думала, что я вынашиваю какие-то коварные планы относительно твоего прелестного тела? Именно об этом она и думала.

– А как мне не думать об этом, ты ведь способен на все!

Улыбка исчезла с его лица. Он с такой силой сдавил ей руки, что они совершенно онемели.

– Конечно, это идея!

Она всматривалась в его лицо, пытаясь понять, действительно ли он хочет это сделать или только собирается напугать ее. Она чувствовала гулкое биение его сердца, напряжение его сильных мышц и его эрекцию в тот момент, когда он держал ее. Он вожделел, в этом она не ошиблась, однако сдерживал себя.

Кончиком языка она облизала пересохшие губы.

– У меня… нет ключа. Он не в комнате.

– Я знаю, что ключ от двери висит на крючке за лампой, – сказал он мягко. – У меня было достаточно времени, чтобы понять это. Мне нужен ключ от кандалов.

– Он в доме.

– Как удобно!

– Это правда!

– Сомневаюсь.

Не переставая смотреть на нее, он потянулся свободной рукой к вырезу ее платья. Его пальцы горели, когда он слегка прикоснулся к округлостям ее груди. Медленно и осторожно он сунул руку под розовый шелк, скользя пальцами по ложбинке.

– Не надо, – выдохнула она, – я же сказала, у меня его нет.

Он продолжал молча исследовать тайное углубление, лаская ее атласную кожу.

– Здесь нет.

Убрав руку, он затем снова положил ее на грудь и начал мягко сжимать и поглаживать ее. Его движения замедлились, когда он нащупал через несколько слоев ткани сосок груди и ласкал его до тех пор, пока он не напрягся под его искусными пальцами.

– Что ты делаешь? – Она попыталась отстраниться от него, одновременно борясь с желанием, которое подобно яду медленно проникало в каждую клеточку ее тела.

– Ищу ключ, – ответил он, тогда как все его внимание было поглощено ее второй грудью. Подавив попытки сопротивления, он мягко сжал ее обтянутую шелком грудь, а затем, слегка ослабив усилие, принялся теребить большим пальцем ее сосок.

Она почувствовала внезапный прилив крови. Ее кожа становилась все теплее, и у нее возниклоощущение, будто каждая частица ее тела ожила. Она часто слышала слово «обольщение», но никогда не подозревала, насколько глубок и всеобъемлющ его смысл. Знает ли он, что делает с ней? Понимает ли он это?

– Не делай так! – сдавленно воскликнула она.

Он медленно провел рукой по ее груди, стройной талии и животу. Обхватив сверху ее нижние юбки, он откинул их, тепло дыша ей в ухо.

– Проверим, есть ли у тебя карман на нижней юбке.

– Нет… есть, но там ничего нет.

– Любая ложь, лишь бы помешать мне, – сказал он, печально покачивая головой.

– Я обещаю… – Ее слова заглушил отрывистый вздох Равеля, который поднял кринолин и подвинул его так, чтобы обручи сложились у нее на животе, а затем провел рукой по ее бедрам под слоем нижних юбок.

– Равель, пожалуйста!

Он потянулся рукой еще ниже, отбросил вверх последнюю юбку, положил руку ей на колени, затем снова скользнул рукой вверх, оттянул край ее шелковых панталон и наконец положил свою теплую тяжелую руку на небольшой холмик в том месте, где соединялись ее нога.

– Значит, ключ в доме. Интересно, что нужно сделать, – сказал он, растягивая слова, – чтобы убедить тебя послать за ним.

– Посылать некого!

– Ты можешь просигналить лампой. Я уверен, что твоя экономка заметит.

Это была угроза. Поступит ли он таким образом, если она откажется от его предложения? Овладеет ли он ею, если она не освободит его? Ей хотелось думать, что нет, но Равель Дюральд обладал каким-то особым свойством совершать поступки, не согласующиеся с нормами. Вполне вероятно, что ее отказ послужит ему поводом для удовлетворения своих желаний, невзирая на вопрос, который они обсуждали. Он вполне мог поступить подобным образом после того, что она сделала с ним, и считать свой поступок соответствующей местью.

Она оцепенела, когда осознала, что не хочет проверить это. Однако это не был страх, скорее она просто предпочитала не думать о том, может ли Равель овладеть ею. Но если она не подчинится ему, ее планы рухнут. Это будет означать, что Равель, проскакав на лошади всю ночь, все же доберется к утру до Нового Орлеана и вовремя появится на месте дуэли, чтобы скрестить шпаги с Мурреем.

Но она подумывала и о том, что после столь долгого и утомительного путешествия, связанного с ранением головы Равеля, достаточно велики шансы на то, что на дуэли погибнет именно он, а не его противник.

– Почему? – спросила она, и на ее глазах выступили слезы боли и гнева. – Почему ты делаешь это?

– Ради чести, – ответил он, и в его голосе послышалась горькая насмешка над самим собой.

– Ты не допускаешь, что может быть убит молодой юноша, такой, как Муррей Николс? Во всяком случае, не по такому незначительному поводу. Не может же твоя честь стоить так дорого!

– Не может? – с ожесточением в голосе спросил он. – А какова цена твоей добродетели?

– Меньше, чем жизнь человека.

Слова повисли в воздухе. Аня не отводила свой взгляд от него, и ее заплаканные глаза расширились, когда она поняла скрытый смысл только что произнесенных ею слов. Она не это хотела сказать – или это? Ее мысли и чувства смешались, она слышала громкий стук своего сердца и чувствовала, как в нижней части тела против ее воли зарождаются какие-то странные ощущения, подогреваемые тем, что рядом с ней, приникнув к ней, лежал он. Она ни в чем не была уверена.

За окнами гремел гром и лил дождь, он стекал журчащими ручейками с карниза крыши и с плеском падал на землю под окнами. В неожиданно повисшей тишине звук льющейся воды показался слишком громким.

– Моя честь за твою добродетель – заманчивый обмен.

Даже произнеся эти слова вслух, Равель не мог поверить, что она сделает это. Она сильно и долго ненавидела его. Когда она ничего не ответила, он продолжил:

– Интересно, стоит ли Муррей Николс такой жертвы и понимает ли он всю ее глубину?

– Это не жертва.

– Тогда что же? Обычное беспокойство за счастье сестры?

– Отчасти, – беззвучно произнесла она.

– Что же еще? – настойчиво продолжал спрашивать он. – Чистейший альтруизм? Забота одного человеческого существа о благе другого? Поверишь ли ты мне, если я скажу, что намерен принять твое предложение – если оно таково – по той же причине?

– Ради Селестины? – спросила Аня, недоуменно нахмурившись.

– Ради тебя. А еще потому, что у меня недостаточно силы воли, чтобы отказаться. – Он рассмеялся хриплым язвительным смехом. – Ты предлагаешь так много в обмен за мою честь.

Постепенно он освободил ее, убрал свои руки и приподнялся так, что его вес больше уже не давил на нее. Он сидел и смотрел на нее, опираясь на руку. Аня потирала запястья. Она чувствовала на себе его жадный внимательный взгляд.

Ее добродетель за жизнь человека. Будь это жизнь Муррея или Равеля, сделка была не так плоха. Она действительно не собиралась выходить замуж, поэтому необходимость сохранения чистоты для брачной ночи не очень беспокоила ее. Этот физический акт быстро закончится, и она так же быстро забудет о нем. Важен был только результат.

Прошло несколько долгих секунд, прежде чем она смогла заставить себя посмотреть прямо в лицо Равелю. И все же она села, подняла ресницы и устремила на Равеля твердый взгляд потемневших от решимости синих глаз.

– Ты согласен? Ты клянешься, что больше не сделаешь никаких попыток встретиться утром на дуэли с Мурреем?

Как он мог отказаться? Потеря чести была небольшой ценой за этот дар, о котором он и не смел мечтать. Но сможет ли он вынести ненависть, которая обязательно будет сопутствовать этой жертве? Сможет ли он подавить угрызения совести, если скажет себе, что она и без того презирает его, что она не может презирать его сильнее?

– Я согласен, – глубоким голосом ответил он.

Аня сглотнула слюну. На какое-то мгновение ей показалось, что он собирается отвергнуть и ее, и их соглашение. Она даже понадеялась, что он может сказать ей, что она свободна, что ей не нужно больше беспокоиться относительно дуэли. Ей следовало бы знать его лучше. Чего же он ждет? Если уж он должен быть негодяем, то почему не быть им до конца? Почему он не возьмет ее сразу же и не покончит с этим? Тяжелые капли дождя безжалостно барабанили по крыше над их головами.

– Так что же? – ломающимся от охватившего ее напряжения голосом спросила она.

Не отрывая своих темных глаз от нее, он медленно улыбнулся.

– Нет никакой спешки.

– Не можешь ли ты… прикрутить лампу?

– Я не хотел бы это делать.

Мягкий свет, лившийся из-под покрытого копотью абажура, вовсе не был навязчивым, но и ей не нужна была темнота. Она не стала настаивать. Аня сделала глубокий вдох, а затем медленно выдохнула. Через его плечо бросила взгляд на дверь, а затем на огонь, который медленно угасал в камине. Только после этого она снова посмотрела на него.

– Тебе… тебе придется помочь мне раздеться.

– Конечно, – низким голосом сказал он.

Она с трудом заставила свои застывшие мышцы шевелиться и повернулась к нему спиной, так, чтобы ему был доступен ряд маленьких пуговичек, на которые застегивалось платье. Он не начал сразу с них, а положил руки ей на плечи и держал их там какое-то время, ощущая каждым нервом ее кожу, мышцы, кости, неподвижно принимающие прикосновение его ладоней. Сердце сжалось у него в груди, и, наклонив голову, он нежно прикоснулся губами к тому месту, где затылок переходил в изящный и мягкий изгиб шеи. Прикосновение это было настолько мимолетным, что Аня скорее догадалась о нем, чем почувствовала, и вопросительно наклонила голову.

Медленно и неохотно Равель убрал руки с ее плеч и поднял их к ее волосам, нащупывая пальцами булавки, которые удерживали прическу. Одну за другой он вытаскивал их и бросал на пол, и они, падая, издавали нежный мелодичный звук. Ловким движением он расплел косы и расправил по плечам шелковые волнистые пряди волос. Только после этого он перешел к пуговицам.

Аню охватила удушающая паника, когда она почувствовала его теплые и уверенные пальцы на своей обнаженной спине. Ей потребовалось огромное усилие, чтобы заставить себя сидеть спокойно, что бы позволить ему эту интимность. Она так долго уберегала себя от осквернения, что не была уверена, что сможет вынести то, что должно было сейчас произойти. Несмотря на все попытки успокоить себя она вовсе не была в этом уверена.

Однако он не ожидал дальнейшего разрешения, а когда платье было расстегнуто и соскользнуло с плеч, принялся развязывать кринолин и нижние юбки и расшнуровывать корсет. Через несколько минут он уже снимал с нее через голову одежду слой за слоем и бросал в сторону, как будто срывал лепестки с цветка.

Когда на ней остались только лифчик и панталоны, она повернулась к нему лицом. Он протянул руку, чтобы взяться за конец голубой ленточки, стягивающей лифчик вверху, и медленно потянул за него. Узел развязался, и края тонкого батиста разошлись, обнажив мягкую округлость грудей. Кончиком пальца он еще чуть-чуть раздвинул края лифчика и сделал глубокий, с легким присвистом вдох.

Мягкий свет лампы отбрасывал красно-золотые отблески на волосы и придавал ее ярко-синим глазам нежный блеск морской дымки, пронизанной лучами солнца. Он заливал золотым светом ее скулы, оставляя на щеках под ними небольшие треугольные тени, и своим блеском подчеркивал безупречную округлость ее грудей, так что они казались усыпанными золотой и перламутровой пылью.

Аня подняла на него взгляд, удивляясь его неторопливости, его очевидному наслаждению процессом ее раздевания. Его лицо было сосредоточено, а уголки губ поднимались, придавая его лицу выражение безмерного удовольствия. Он посмотрел на нее и, увидев, что она наблюдает за ним, остановился.

Его улыбка стала шире, а чувственное лицо медленно просветлело. Отодвинувшись от нее, он лег на кровать, вытянувшись во всю длину и заложив руки за голову. Глядя ей прямо в глаза, сказал:

– Моя очередь.

– Ты имеешь в виду… Ты хочешь, чтобы я тебя раздела?

– Именно так, – подтвердил он с большим удовольствием.

Внезапно она ощутила странное волнение, зарождающееся внутри, нарастающее чувство безрассудства и сопутствующее ему ощущение свободы. Она может дотронуться до него, он хочет, чтобы она дотронулась до него. Ничто не могло помешать ей сейчас удовлетворить любопытство, которое она всегда испытывала по отношению к мужчинам и таинствам брачной постели. Благодаря откровенности креольских леди, а также рабынь, она обладала теоретическим знанием мужской анатомии и процесса, ведущего к произведению потомства, но в ее понимании обоих этих предметов все же были некоторые темные места. Сегодня ночью ей станет все понятно.

Опираясь на одну руку, она наклонилась над ним. Дрожащими пальцами дотронулась до костяных пуговиц его рубашки и одну за другой она расстегнула их и раздвинула края красной фланелевой рубахи, обнажив твердую поверхность груди, покрытую темными волосами. Аня провела кончиками пальцев по этой курчавой поросли, удивляясь впечатлению одновременно жесткости и мягкости, а также неуступчивой твердости его мышц. Она провела ладонью по его затвердевшим соскам, осознав благодаря, его судорожному вдоху его чувствительность в этом месте. Но она не стала задерживаться, а скользнула рукой вниз, по плоскому и упругому животу, чтобы выдернуть рубашку из-за пояса брюк.

Он шевельнулся, чтобы ей было удобнее, потом, после того как она освободила рубашку, приподнялся на локте, чтобы дать ей возможность снять ее. Она ладонями провела по его шее и плечам, сбрасывая с них мягкий материал до тех пор, пока не освободила его руки до локтей. После этого подвинулась поближе к нему и двумя руками стянула рукава.

Ее груди трепетали, а соски тут же затвердели, как только она прикоснулась ими к его груди. Внезапно она ощутила исходивший от него теплый мужской запах, смешанный с запахом душистого мыла и хлопковым запахом фланелевой рубахи. Она почувствовала медленно нарастающую внутри волну непривычных ощущений, но не стала задумываться над ними. Опустив глаза, сняла наконец с него рубашку и бросила ее на кучу своей одежды, лежащую рядом с кроватью.

Он лежал на спине. Тут же, не дожидаясь, пока храбрость покинет ее, расстегнула его брюки. Откинув клапан, она обнаружила кальсоны из такого тонкого льняного полотна, что они казались почти прозрачными. Не будучи уверенной в том, что делать дальше, она заколебалась.

На лице его мелькнула улыбка. Носком ноги он стащил с другой ноги ботинок, а затем поступил точно так же и со вторым. Они упали на пол с глухим стуком, который в тишине показался очень громким. Точными экономными движениями он снял носки, протянув их через кандалы, а затем освободился от брюк и белья. Эги два последних предмета также оказались на полу.

На бедре у него был длинный шрам, след глубокой раны, выглядевший довольно болезненно. Аня не отрывала от него свой взгляд, так как это освобождало ее от необходимости смотреть куда-либо еще. Делая вид, что обеспокоена, она протянула руку, чтобы прикоснуться к шраму, но в тот момент, когда она дотронулась пальцами до него, беспокойство ее стало подлинным.

– Откуда у тебя это?

– Испанец в Никарагуа ударил штыком.

– И ты..? – Она остановилась.

– Убил ли я его? Да, убил.

В его голосе было слышно напряжение, как будто он ожидал осуждения с ее стороны. Она осторожно сказала:

– Он мог бы тебя искалечить.

– Это не имеет значения, – сказал он. – Не сейчас. – Внезапно он понял, что говорит чистейшую правду. Это действительно не имело значения. Ничто не имело значения, кроме этого момента и странного договора, который соединял их.

– Нет, – прошептала она.

Он посмотрел на нее своими черными матовыми глазами, в темной глубине которых скрывались таинственные тени. Быстрым движением, прежде чем она успела понять, что он делает, он распахнул ее лифчик и снял его. Его взгляд засветился, остановившись на ее безупречно симметричных грудях с сосками нежно-абрикосового цвета. В горле застыл звук, который можно было принять за вздох глубочайшего удовлетворения или за высвобождение спрятанного глубоко внутри недоверия, и он, положив руки ей на плечи, притянул ее к себе. Ее волосы скользнули вперед и окружили их подобно красновато-коричневому атласному занавесу. Этот поблескивающий в лучах света занавес отгородил их от остального мира, создав ощущение опасной близости, напоенное ароматом дамасских роз. Ее грудь была прижата к его груди. Он взял в ладони ее лицо и медленно приближал его к себе, пока ее губы не прикоснулись к его губам.

Его четко очерченные страстные губы прижались к ее губам, в них не было никакой жесткости, только уверенная просьба и жаркий чувственный соблазн. Его язык поддразнивал чувствительную и нежную линию ее губ, исследовал то место, где они смыкались. Он обнаружил небольшую ранку, которую он нанес ей зубами в тот момент, когда его ударили по голове предыдущей ночью, и мягкими поглаживаниями языка облегчил боль. Захваченная этой нежностью, она, приоткрыв губы, позволила ему проникнуть глубже и осторожно, но в то же время испытывая при этом удовольствие, прикоснулась языком к кончику его языка.

Где-то в далеком уголке сознания поднялся слабый пуританский протест против ее содействия собственному падению. Совесть диктовала ей необходимость подчиниться, но она не требовала от нее наслаждаться этим подчинением. Она предпочла бы обвинить в случившемся вино, которое, смешавшись с кровью, тяжелым потоком текло в ее жилах, или исконную женскую слабость, или даже непреодолимую силу Равеля. Но причина была не в этом. Причина лежала в ней самой, в возбуждении давно дремавшей страсти, желания, которое давно ждало своего удовлетворения. Она инстинктивно использовала этот шанс, чтобы испытать на себе самое щедрое вознаграждение, предоставляемое жизнью за всю ту боль, что испытывает человек на жизненном пути.

Она ощущала на губах Равеля вкус кофе и сладость летних ягод. Его теплый рот манил ее, а его внутренняя поверхность была гладкой и влажной. Их языки встретились, и их шершавые поверхности переплелись. Его руки скользили по ее плечам, стройной спине, прижимая ее все ближе, опускаясь все ниже, чтобы сжать бедра. Его пальцы наконец нашли боковую пуговку на поясе ее панталон, он расстегнул и снял их, проводя при этом рукой по ее обнаженной коже, то растирая, то нежно поглаживая ее.

Внизу под собой она чувствовала его длинную твердость, свидетельство силы его желания обладать ею. Однако в его движениях не было торопливости, только глубокое чувственное наслаждение этим мгновением, как если бы он хотел глубоко запечатлеть на свое теле и в своей памяти вкус и ощущение ее тела.

Прижимая ее к себе, он развернулся так, чтобы она оказалась к нему боком. Он покрыл горячими поцелуями ее щеку, начиная от уголка рта и заканчивая изгибом скулы. Он прижался к шелковым прядям ее волос и долго проводил губами по красно-золотым прядям, прежде чем наклонился, чтобы окончательно стянуть с нее панталоны. Затем он прижался губами к ее телу и, медленно целуя, продвигался вверх по грудной клетке, пока не достиг груди. Он сжал ее рукой, а затем, отпустив руку, обвел языком окружность вокруг соска и наконец мягко охватил набухший сосок губами и прижал его языком к своему влажному небу.

Аня сделала глубокий судорожный вдох, почувствовав, как ее охватывают все более сильные волны желания и одна за другой устремляются вниз. Закрыв глаза, она потянулась к нему и принялась своими чуткими чувствительными пальцами гладить его по мускулистым плечам, груди, спускаясь все ниже, к плоскому упругому животу. Он поймал ее руку и положил ее на свою толкающую длину, которая была шелковиста в своей гладкости. Она приняла это приглашение, и ее тут же охватил неожиданный восторг, а также удивление по поводу щедрости, с которой он предлагал ей себя.

Время потеряло свое значение. Дождь монотонно стучал по крыше, и молнии время от времени заливали комнату призрачным светом. Огонек в лампе мигал, а угли в камине потрескивали и вспыхивали пульсирующим красным светом. Их тела, облитые то красным, то золотым, то серебряным светом, дрожали от собственного внутреннего жара. Дыхание становилось все тяжелее, а движения все менее и менее контролируемыми.

Руки Равеля с хищной нежностью исследовали ее тело, не принимая во внимание никакой скромности после того, как он разыскал неприкосновенный источник ее женственности. Казалось, что его медленные настойчивые ласки размягчили даже ее кости и заставили расплавленную кровь мчаться по жилам с удвоенной скоростью. Мышцы ее живота непроизвольно сокращались. Ее сердце гулко колотилось в груди. Она изогнулась навстречу ему, испытывая страстное желание быть поближе к нему, слиться с ним, стать его частью.

Он слегка отстранил ее рукой и, скользя пальцем между ее ног, коварно, осторожно проникал все глубже и глубже. Двигаясь по кругу, осторожными, успокаивающими движениями он облегчил боль первого жгучего ощущения, преодолевая ее напряженность с медленной, восхитительной настойчивостью. Он прокладывал себе путь с безграничной настойчивостью, пока она в явном и все более нарастающем экстазе не прижалась к нему с тихим приглушенным стоном.

Тогда, притянув ее к себе, он вошел к нее, настаивая и отступая, постепенно проникая все глубже и глубже. В какой-то момент она почувствовала жгучую боль, но прежде чем смогла вскрикнуть, боль отступила, и ее сменило ощущение приятного устойчивого ритма внутри.

С ее губ слетел звук облегчения, смешанного с чистейшим сладострастным удовлетворением. Как по сигналу, он подхватил ее и повернул на спину, нависая над ней. Его цепь, прикрепленная к крюку в стене чуть выше над кроватью, теперь обвивала ее бедра и неразделимо связывала их.

Едва ли Аня заметила эту, еще одну, связь, соединившую их тела. Она приподнималась навстречу ему, безоговорочно принимая в экстазе все более глубокое проникновение. Ее ресницы дрожали, а кожа на щеках покрылась капельками пота. Ее губы приоткрылись, она прижала ладони к его плечам, с силой сжимая и разжимая пальцы.

Их движения стали синхронными. Аня принимала всевозрастающую настойчивость его толчков, поглощая их воздействие, которое питало необычайное блаженство внутри нее. Оно становилось все сильнее и сильнее, огнем разливалось по телу в поисках выхода.

Из горла вырвался сдавленный крик, и Аня затаила дыхание. Это была просто стихия, буря страсти, такая же бурная и неконтролируемая, как и та, что бушевала за окном, в открытой всем ветрам ночи. Они вместе управляли ею, борясь с нею и одновременно наслаждаясь ее силой. Мужчина и женщина, заключившие друг друга в объятия, они поднялись над теми маловажными, незначительными причинами, которые соединили их, ища и находя подлинную истину: из их собственных тюрем, тюрем, приготовленных для них жизнью, это был единственный возможный выход.

ГЛАВА 6

Раскаты грома стихали в темноте. Дождь ослабел, а затем снова мягко и монотонно забарабанил по крыше, будто собирался идти всю ночь. Аня и Равель лежали рядом, и их прерывистое дыхание постепенно успокаивалось. Нежным движением он убрал с ее лица прядь волос, выбившуюся на ресницы. Скользнув пальцами по ее руке и ощутив прохладную поверхность кожи, он потянулся за одеялом, чтобы укрыть ее.

Аня прижалась щекой к его плечу. Мысли ее смешались. Она не знала, радоваться ли ей или огорчаться из-за того, что случилось; сейчас ей было приятно находиться в объятиях этого мужчины. Ее тело было расслаблено, а с сознания спал тяжелый груз. Она ощущала какое-то странное плотское удовольствие, лежа обнаженной рядом с ним, и не пыталась бороться с этим ощущением. В глубине души она понимала, что должна чувствовать себя сейчас поруганной, находящей себе оправдание лишь в том, что принесла эту жертву ради благородной цели, но не обнаружила в себе это чувство жертвенности. Она убедилась в том, что испытывает большее беспокойство не за мужчину, которого она спасла, а за того, кому, возможно, нанесла непоправимый урон.

Понизив голос, она спросила:

– Это правда, что тебя могут назвать трусом, если ты не появишься на месте дуэли сегодня утром?

– Не в лицо.

– Что ты хочешь сказать? Что они, боясь тебя, не станут говорить этого в твоем присутствии, но могут шептаться у тебя за спиной?

– Что-то в этом роде.

Она нахмурилась.

– А что, если найдутся такие, которые не будут робкими, молодые люди, которые захотят встретиться с тобой на дуэли ради возможной славы? Будет ли это достаточным поводом?

– Возможно.

В его уклончивом ответе послышались мрачные нотки, и она поняла, почему он прямо не ответил на ее вопрос. Это означало, что следствием этой несостоявшейся встречи на поле чести скорее всего станут другие дуэли. Почему она не поняла этого раньше?

Она не поняла этого, потому что вплоть до последнего момента беспокоилась о Муррее и Селестине, о всех и вся, кроме грозного и непобедимого Черного Рыцаря. Но она победила его и сейчас внезапно почувствовала страх перед ним.

Она приподнялась на локте.

– Но ты же не будешь стараться бросить вызов каждому, кто может задеть тебя?

Он слегка отстранился, чтобы увидеть ее лицо.

– Чего ты требуешь от меня, чтобы я позволил твоему драгоценному будущему брату оскорблять меня?

– Муррей не сделает этого!

– Он уже это сделал.

– Должно быть, ты неправильно его понял или он просто не сообразил, какими чувствительными могут быть иногда креолы. Он всего лишь пытался защитить меня.

– Я все понял совершенно правильно. Я дал ему возможность объясниться, а он воспринял это так, будто я ставлю под сомнение его храбрость, за что и ударил меня перчатками по лицу. У меня не было другого выбора, кроме как вызвать его на дуэль.

– Он, должно быть, не знал, кто ты такой.

– Разве это изменило бы что-нибудь?

Она покачала головой.

– Я не знаю. В любом случае сейчас это не играет роли, поскольку вы не можете снова назначить дуэль.

– Предположим, – сказал он, не отрывая взгляд от ее лица, – Муррей Николс решит, что мое отсутствие на месте дуэли является еще одним оскорблением, причиной для новой дуэли?

– Это невозможно. Кодекс…

– Кодекс запрещает драться на дуэли более одного раза по одной и той же причине, – усталым тоном объяснил он. – В тех случаях, когда кто-либо обращает на это внимание. Он также запрещает продолжать дуэль после появления первой крови или обмениваться более чем двумя раундами выстрелов, хотя я видел, как мужчины сражались на шпагах до смерти или стреляли друг в друга по пять-шесть раз, пока кто-то один из них не падал. Но в кодексе ничего не говорится о совершенно другом поводе для дуэли, и нет ничего легче, чем его обнаружить.

Она села и с тревогой посмотрела на него.

– Ты хочешь сказать, что, если захочешь, можешь снова вызвать Муррея на дуэль?

– В последний раз наша ссора произошла не по моей инициативе.

– Ты поставил его в такое положение, что он чувствовал себя просто обязанным выступить, что почти одно и то же, – сказала она обвиняющим тоном. – А теперь ты снова собираешься сделать это!

Со сдержанной грацией хищника он поднялся и сел перед ней во всем блеске обнаженной красоты.

– Все, что я пытаюсь сказать тебе, это то, что дуэль возможна. Я уже старался доказать тебе это раньше, но ты не слушала. Я буду стараться избежать второй дуэли, но не буду бегать от Муррея Николса ни ради тебя, ни ради кого-либо еще.

Аня едва дала ему закончить.

– Ты сделал из меня дурочку, позволив променять себя на эту дуэль и прекрасно зная при этом, что позднее ты все равно сможешь поступить так, как тебе захочется! Я должна была знать, что в тебе нет ни капли чести, ничего, кроме глупой гордости за свою репутацию лучшего дуэлянта и Новом Орлеане. Ничто не должно повредить ей, ничто, даже слово, которое ты дал мне как джентльмен!

Лицо Равеля потемнело. Когда он заговорил, в словах его послышался оттенок презрения.

– Не я придумал дуэли, и принимать в них участие не доставляет мне никакого удовольствия. Моей единственной целью, когда я выхожу на дуэль, является с честью остаться в живых. Я дал слово и даю его еще раз – придерживаться условий договора, заключенного нами сегодня ночью, но каким бы памятным ни был этот эпизод, я не собираюсь умирать из-за него.

– Ты собираешься убить Муррея в отместку за то, что я с тобой сделала, – приглушенным голосом сказала она, – заставить заплатить его за то унижение, которое я причинила тебе!

Он холодно посмотрел на нее.

– Чудесное же у тебя обо мне мнение! Я дал бы тебе слово спасти жизнь этому человеку, если это вообще будет возможно, если он сам того захочет, но я сомневаюсь, что ты примешь его.

Она отвернулась от него, поднялась с кровати и принялась собирать свою одежду и сгребать валяющиеся на полу булавки. Схватив все это, повернулась к нему.

– Нет, я не приму его. И не выпущу тебя. Одно предательство заслуживает другого, во всяком случае мне так кажется. Ты будешь сидеть здесь, пока не сгниешь!

Он быстро поднялся с кровати, но она была готова к этому и быстро сделала назад несколько шагов, что позволило ей оказаться вне пределов его досягаемости.

Равель не стал преследовать ее, а продолжал стоять возле кровати. Когда она открыла дверь, он сказал:

– У меня еще остались спички.

Она повернулась к нему, держась за ручку двери.

– Ты можешь устроить здесь пожар. Но ты сам поджаришься в нем, потому что я собираюсь приказать своим людям дать сгореть этому зданию с тобой!

– Ты думаешь, твои люди подчиняться? – спросил он скептически.

– Не знаю, – ответила она ему с уничтожающей улыбкой. – Ты можешь попробовать выяснить это.

Она вышла и захлопнула за собой дверь, затем сняла с крючка ключ, повернула его в замке со злобным удовлетворением и повесила на место.

Одежда вываливалась у нее из рук. Она бросила ее на пол площадки и попыталась разобрать в темноте эту кучу. Стук дождя и звук льющейся с крыши воды были здесь слышнее. Сырой холодный ветер насквозь продувал сарай. Аня вздрогнула, и эта дрожь была реакцией не только на холод, но и на все, что произошло. Она нашла лифчик и надела его, затем отыскала панталоны и нижние юбки и натянула их на себя, прежде чем надеть кринолин и платье. Она не могла сама застегнуть пуговицы на спине, и поэтому оставила платье расстегнутым. Скрутив волосы в узел, она заколола их булавками, одновременно сунула ноги в туфли и стала спускаться по лестнице.

Стоя в широком дверном проеме сарая, она накинула шаль на голову и завязала ее концы под подбородком. Приподняв юбки и сделав глубокий вдох, она нырнула в темноту ночи.

Под ногами плескалась вода и, прежде чем она сделала несколько шагов, ее туфли промокли насквозь. Ветер раздувал юбки, как паруса, препятствуя движению, и швырял дождевые капли прямо в лицо, так что она с трудом могла видеть огни в окнах большого дома. Но она даже не подумала о том, чтобы повергнуть обратно, а, сжав зубы и прищурившись, продолжала свой путь. Она не хотела больше видеть Равеля Дюральда – ни сейчас, ни когда-либо еще.

Этот человек был обманщиком, негодяем и подлецом. Он воспользовался ею самым презренным образом. Если бы она была мужчиной, она постаралась бы проткнуть его клинком.

Ей следовало бы быть умнее и не доверять его словам. Она не могла понять, что на нее нашло, если так легко поддалась его уловкам; обычно она не была такой легковерной. Он даже почти заставил ее поверить ему, подумать, что, возможно, она ошибалась на его счет все эти годы. Она сама хотела верить этому, хотела думать, что смерть Жана преследует его так же, как и ее, что он прожил все эти годы под знаком раскаяния и печали. Она пожалела его за годы, проведенные в испанской тюрьме, и была прямо-таки переполнена сочувствия к нему из-за его нежелания быть пленником. И, что хуже всего, ей ужасно польстила мысль, что желание, которое он испытывал по отношению к ней, было сильнее, чем беспокойство по поводу собственной чести. Какой же идиоткой она была! От одной мысли об этом ей хотелось кричать.

Всхлип уже был готов вырваться из горла, но она тут же подавила его. Она не станет плакать, сейчас уже слишком поздно. Если бы только она могла повернуть время вспять и снова быть такой, какой она была утром, – нетронутой и целомудренной, с незапятнанным самоуважением. Но она не может этого сделать. Ничего нельзя сделать, кроме как выбросить его из головы.

«Твое целомудрие в обмен на мою честь…»

О небо! Сможет ли она когда-либо забыть сказанные им слова, то, как он смотрел на нее и прикасался к ней, то, как она сама отвечала на его прикосновения? Будут ли грозы и запахи хлопкового семени, хлопка и теплого мужского тела всегда напоминать ей об этом? И сколько времени пройдет, прежде чем она перестанет ощущать себя так, будто ею воспользовались словно уличной женщиной? Сколько времени пройдет, прежде, чем она сможет спокойно жить с сознанием того, что Равель Дюральд отнял ее девственность не из страстного желания или любви, а просто потому, что не смог отказаться от легкой победы, от мести, которая сама шла ему в руки?

Дениза ожидала Аню, сидя на стуле в ее спальне. Она встала, как только Аня вошла в комнату через двери, ведущие с задней галереи. Ее глаза расширились и стали совершенно круглыми от изумления, когда она увидела, что мокрое Анино платье сзади расстегнуто, а волосы выбиваются из небрежно затянутого ею узла.

– Мамзель, что случилось? – воскликнула она.

– Ничего особенного, – сказала Аня, пытаясь улыбнуться. Она сбросила шаль и начала вытаскивать шпильки из влажных волос, снова давая им свободно упасть на плечи. – Я бы не отказалась от бренди и горячей ванны, Дениза.

Экономка не шевельнулась.

– Он напал на тебя?

– Я бы не хотела говорить об этом.

– Но, chere, ты должна мне все рассказать.

Дениза была Аниной няней, другом и почти в такой же степени матерью, как и мадам Роза. Перед ней невозможно было запираться. Аня слегка вздохнула.

– Он не нападал на меня, во всяком случае не так, как ты думаешь.

– Он взял тебя силой?

– Не совсем.

– Но ты была с ним в постели?

Аня отвернулась.

– Какое это имеет значение? Со мной все в порядке. Нет необходимости беспокоиться.

– Ты скомпрометирована, chere, и он должен поступить теперь так, как поступают все честные люди, – он должен жениться на тебе.

Аня снова резко повернулась к экономке.

– Нет! Я не собираюсь выходить за него!

Она могла себе представить, что сказал бы Равель, если бы ему сообщили, что он должен жениться на женщине, которая похитила его. Но даже если он согласился бы, она не имела никакого желания быть замужем за человеком, которого ненавидела, человеком, который добивается того, чего хочет, такими низкими методами.

– Ты уверена?

– Уверена.

Экономка какое-то мгновение колебалась, будто собиралась продолжить спор, но потом повернулась и направилась к двери.

– Дениза, когда вернешься, можешь начинать упаковывать мои вещи. Я возвращаюсь утром в Новый Орлеан.

– С мсье Дюральдом? – спросила Дениза с неодобрением в голосе.

– Одна.

– Ты оставишь его здесь, в сарае? Но ты не можешь этого сделать!

– Могу.

– Подумай, какой будет скандал, если об этом кто-нибудь узнает! Я понимаю, что ты ненавидишь его, chere, но ты поступаешь неправильно.

– Может быть, но мне все равно.

– Его люди начнут беспокоиться, начнут искать его и могут даже обратиться в полицию.

– Пусть.

– Но, chere…

Аня вздохнула и опустила голову.

– Я знаю, знаю, я вернусь через день-два, чтобы освободить его. А что касается его людей, то мне говорили, что для него не является необычным исчезать на короткое время без всякого предупреждения, так что вряд ли кто-то будет волноваться.

– Он может и сам обратиться в полицию.

– И признаться, что был в плену у женщины? Он не станет предавать это дело огласке.

Дениза медленно кивнула.

– Возможно, ты и права, но что, если он решит сам добиться справедливости? У него будет достаточно времени, чтобы обдумать все это.

При мысли об этом Аня вздрогнула. Это было вполне возможно, хотя Равель мог счесть то, что уже сделал с ней, достаточной расплатой за ее поступок.

– Я буду беспокоиться об этом, когда придет время.

Экономка не стала больше ничего говорить и пошла готовить ванну. После того как Аня отлежалась в горячей ванне и выпила бренди, а Дениза упаковала ее сундук, прикрутила лампу и забрала ее промокшее платье и забрызганные грязью нижние юбки, чтобы постирать и почистить их, Аня лежала в кровати, уставившись в темноту. Гнев, придававший ей силы вплоть до этого момента, постепенно улетучился. Сейчас она чувствовала огромную душевную усталость.

Она чувствовала себя так, будто ее предали. Ее удручало не только то, что сделал с ней Равель, но и ощущение, будто она сама обманулась. Она была слишком близка к состраданию к нему и даже искреннему восхищению им. Более того, он пробудил в ней страсть и желание такой силы, о которых она даже не подозревала. Его нежность, искреннее беспокойство о ее удовольствии, изысканная заботливость, с какой он открыл ей тайны любви, были для нее откровением. Она была близка к тому, чтобы на несколько коротких мгновений полюбить его.

Как она могла так ошибиться? Как мог человек, которого она ненавидела в течение многих лет, так легко убедить ее изменить свои чувства по отношению к нему? То, что он сумел сделать это, говорит о том, что в ее характере есть такое, о чем она сама не знает. Это заставило ее задуматься, не слишком ли она податлива к льстивым речам красивых мужчин, если непреодолимая сила ее собственных страстей может заставить ее забыть о реальности. Или это был единственный в своем роде мужчина, сумевший разбудить в ней эти эмоции, единственный, перед которым она не устояла?

Одно ее успокаивало – это мысль о том, что, несмотря на свое глупое поведение, она не оказалась настолько слабой, чтобы отпустить Равеля. Завтра дуэль не состоится независимо от того, что случится в будущем.

Однако это не было столь уж сильным утешением. Ее глаза наполнились слезами, они собирались в уголках глаз и медленно стекали по вискам. Она уткнулась лицом в подушку и зарыдала.


Когда Ана вошла в салон их городского дома в Новом Орлеане, мадам Роза сразу захотела узнать о причине, побудившей Аню среди ночи покинуть город. Как обычно, на ее полном холеном лице было выражение терпимости и снисходительности. Она была одета в утреннее платье из черного шелка, а на голове у нее был белый кружевной чепец, подвязанный черными и светло-сиреневыми лентами и украшенный розетками из шелковых фиалок. Мадам Роза была занята своим обычным чаем, который она пила в первой половине дня. На столе был целый ряд вкусных мелочей, которые подавались, чтобы унять голод до полудня: кокосовые конфеты, сливочный шоколад, драже, английское печенье с сильным ванильным запахом, нарезанный мелкими ломтиками сыр «грюйер», колбаски, начиненные трюфелями, маленькие круглые булочки и немного чернослива.

Аня сняла лайковые перчатки и шляпку и передала их горничной. Подойдя к мачехе, наклонилась и поцеловала ее щеку.

– Если вы нальете мне чашку чая, пока я пройду к себе в комнату, чтобы помыть руки, я расскажу вам обо всем, когда приду.

– Конечно, chere, и я дам тебе что-нибудь еще, кроме чая. Ты всегда была худой, но сегодня утром выглядишь просто истощенной.

Мадам Роза, несмотря на свою леность, вовсе не была ненаблюдательной. Аня помнила об этом и помнила, что должна быть готова ко всему. Вслух она только поблагодарила мадам Розу и прошла из салона в свою комнату.

К моменту своего возвращения она постаралась пощипать щеки так, чтобы на них появился румянец, и заготовить приемлемую историю о болезни рабов на плантации, которую Дениза сначала приняла за дизентерию из-за плохой воды, но которая, как выяснилось впоследствии, оказалась просто заразным желудочным недомоганием. Чтобы предупредить возможные вопросы, она сама начала расспрашивать мачеху, чем они с Селестиной занимались в эти два дня.

В этот момент в комнату вбежала Селестина. Услышав вопрос, она принялась отвечать, прежде чем мадам Роза успела что-то сказать.

– Сегодня утром мы испытали самое большое разочарование, какое ты только можешь себе представить. Мы обыскали весь город в поисках алой нижней юбки, такой, какая была на королеве Виктории в Балморале, но не смогли найти даже ничего похожего. Все, что нам досталось, – это глупые шутки о красных флагах, которыми размахивают перед быками, и о неприятностях, которые, без сомнения, можно навлечь на себя, надевая такую одежду. Один шутник даже предположил, что после того, как эта юбка побывает на рогах у быка, ее можно будет назвать «окровавленной».

– Я припоминаю, что читала где-то об этом, – сказала Аня. – Полагаю, это внезапно стало криком моды?

– Именно. Торговцы распродали всю красную материю, какая была у них в лавках, но и вообще в городе сейчас вряд ли отыщешь кусок красной фланели, а все швеи завалены заказами на вышивку. Но, Аня, это такая прелестная вещь! Эта юбка надевается сверху на кринолин, а юбка платья с одной стороны приподнимается и закрепляется, чтобы искусно вышитый край алой нижней юбки самым франтоватым образом выглядывал наружу.

Аня не удержалась от улыбки по поводу ее энтузиазма.

– Маловероятно, что эту моду могла ввести Виктория.

– Мне кажется, – сказала мадам Роза, – что смысл всего этого в том, чтобы дать ей возможность приподнять край своего платья и защитить его от шотландской грязи, демонстрируя при этом нечто более надежное и банальное, чем нескромное кружево и белое полотно. Никто не усматривает ничего особенного в том, чтобы приподнять свои юбки достаточно высоко, если есть необходимость уберечь их от грязи.

– Мужчины, я полагаю, с одобрением относятся к этой новой моде?

– С чрезвычайным, – сказала Селестина с легким смехом.

– Гаспар считает это безвкусицей, – объявила мадам Роза, – но надо сказать, что очень многие женщины надевают с такой юбкой платья, цвет которых совершенно не гармонирует с красным.

– Что еще интересного произошло?

– Бог мой, Аня, ты говоришь так, будто пропадала целую вечность, а не на каких-нибудь два дня. – Селестина посмотрела на нее с удивлением.

– Правда? – Дело было в том, она чувствовала себя именно так. Ей самой казалось, что она настолько изменилась за это время, что ей приходилось буквально из вежливости проявлять интерес к таким вещам, как красные нижние юбки.

Мадам Роза сказала:

– Я так понимаю, что мы пропустили замечательное выступление Шарлотты Кушман в роли миссис Хэллер в ту ночь, когда были на бале-маскараде. Мы собираемся исправить эту ошибку и посмотреть ее сегодня вечером в театре в роли королевы Екатерины в «Генрихе VIII». Ты не хочешь присоединиться к нам?

– Я буду очень рада. – Во всяком случае, это отвлечет ее.

– О Аня, ты еще не слышала новость, не так ли? – внезапно воскликнула Селестина. – Случилась очень странная вещь, ты этому просто не поверишь! Муррей зашел сегодня перед завтраком, чтобы рассказать нам, так как он знал, что я заболею от переживаний. Все наши тревоги кончились ничем. Дуэль просто не состоялась! Равель Дюральд не пришел. Похоже, что никто не знает, почему и где он находится. Это загадка.

– Как… странно, – только и смогла произнести Аня, опустив глаза и сосредоточившись на чае.

– Да, действительно. Похоже, он переговорил со своими секундантами, попросил их все организовать для дуэли, и с тех пор его никто не видел. Самолюбие Муррея задето. Он считает это намеренным оскорблением и думает, что Дюральд счел его настолько незначительным, что позволил себе забыть о предстоящей дуэли и покинул город, даже не задумываясь об этом. Лично меня это нисколько не беспокоит. Я испытываю огромное облегчение при мысли о том, что все позади.

– Да, конечно, – сказала Аня, с усилием выдавив на губах поддразнивающую улыбку. – Ты испытала такое облегчение, что сразу же отправилась на поиски красной юбки?

– Именно, – согласилась со смехом Селестина. Мадам Роза тоже присоединилась к разговору.

– Загадочному отсутствию Равеля Дюральда было уделено не столь много внимания, сколько могло бы быть, если бы не ужасные новости в сегодняшних утренних газетах о взрыве парохода «Полковник Кушман». Он находился неподалеку от Нового Мадрила и направлялся к Сент-Луису. Сообщается о гибели восемнадцати человек, но до сих пор нет никаких новостей о тех, кто остался в живых.

– Один из друзей Муррея был на борту этого парохода вместе с женой и двумя детьми, – добавила Селестина.

– Причина взрыва та же, что и всегда, я полагаю? – спросила Аня.

– Слишком высокое давление, – кивнула мадам Роза. – После взрыва котлов на судне начался пожар, и оно затонуло в течение двадцати минут. Пассажиры вынуждены были прыгать за борт.Говорят, что «Южанин», который шел впереди них, развернулся и подобрал тонущих.

– Благословение Бога, на борту не было никакого из наших знакомых, – добавила Селестина.

– Да, это действительно благословение, – согласилась Аня, отпивая чай. В этом мире случаются вещи гораздо более трагичные, чем то, что произошло с ней, и было бы неплохо, чтобы она помнила об этом.

И все же она не могла забыть. Воспоминание сопровождало ее так же неотступно, как и зимний холод, десятикратно усилившийся в тот момент, когда Селестина рассказала ей о реакции Муррея на события вокруг дуэли. Вместе с этим воспоминанием приходили ярость, печаль и мучительное страдание, которые в качестве противоядия требовали какого-то действия.

Несмотря на холодный пасмурный день Аня потащила Селестину с собой за покупками для «Бо Рефьюж». Она купила несколько бочонков луизианского вина «Изабелла» урожая 1856 года, несколько ящиков «Шато, Марго» из Бордо, несколько бутылок белого и коричневого ликера из Амстердама и ящик вишневого крепкого напитка из Копенгагена, несколько ящиков ворчестерского и орехового соусов, три бочонка галет, два бочонка сардин и по коробке «императорского» и зеленого чая, дюжину латунных маслобоек для маслодельни на плантации, кипу одеял для хранения их в кладовке до следующей зимы, ящик хинина и бочонок касторового масла для амбулатории.

Не удовлетворившись своими оптовыми закупками, она оставила у Менарда на Олд-Лив-стрит заказ на огородные семена томатов, огурцов, нескольких разновидностей фасоли, ананасных и мускатных дынь, желто-оранжевых арбузов. Кроме того она попросила прислать на плантацию достаточно бирючины, чтобы высадить двойную живую изгородь в сто футов длиной.

Когда они выходили от Менарда, Селестина сделала ошибку, упомянув о Марди Гра и о том, как ей хотелось бы присоединиться в этот день к участникам карнавала на улицах, когда великолепный парад, о котором уже давно шептались в городе, будет двигаться по Канал-стрит и Французскому кварталу. Аня сразу же приказала кучеру везти их на Ройял-стрит в магазин мадам Люссан.

Когда они вошли в магазин, расположенный на первом этаже, в двери мелодично звякнул медный колокольчик. Помещение было узким и длинным и обогревалось небольшим камином, за решеткой которого время от времени вспыхивали угольки. Было сумрачно, так как помещение освещалось только из передних окон. На стенах висели маски дьяволов, обезьян, медведей, циклопов, сатиров и других мифических существ, которые в этом сумраке имели угрожающей и гротескно-реалистический вид. Черные, серые и красные атласные домино, развешанные повсюду, поблескивали в движении воздуха. Костюмы, висевшие рядами вдоль стен, сверкали нашитыми на них стеклянными украшениями. На подносах лежали горы янтарных и латунных пуговиц, На крючках свешивались нити мерцающего поддельного жемчуга и стеклянные бусы всех цветов радуги. По всему прилавку были разбросаны модные золотые и серебряные ленты, пучки золотых и серебряных кистей. Все помещение сияло и сверкало, как пещера с пиратскими сокровищами.

Мадам Люссан, сидя за прилавком, пришивала блестки на корсаж какого-то платья. Увидев вошедших, она тут же поднялась. Это была пухлая женщина с темными волосами, затянутыми в тугой узел на макушке, ясным и цепким взглядом и весьма энергичным характером.

– Bonjour, mademoiselles[15], чем могу служить?

– Мы хотим заказать костюмы на день Марди Гра, но что-нибудь необычное, – сказала Селестина.

– Ну, конечно, – с симпатией ответила мадам Люссан, – ужасно обидно узнавать себя повсюду. Уверяю вас, мой запас костюмов совершенно уникален. Даже для самых популярных персонажей у меня есть по нескольку костюмов разных цветов и с разными деталями. Они были тщательно отобраны в Париже и сшиты из материалов высочайшего качества и самыми лучшими мастерицами, так что вам не придется беспокоиться, что они могут испортиться из-за дождя или неосторожного движения.

Селестина, восхищенно озираясь, сказала:

– У вас очень большой выбор, самый большой, какой я где-либо видела.

– Именно так. Успех прошлогоднего чудесного парада, организованного Компанией Комуса, был так велик, что сейчас все с волнением ожидают этого дня. Такое огромное количество людей спрашивает не только костюмы для балов, но и для карнавала в день Марди Гра, что я боюсь, как бы на улицах не вышла большая давка.

Год назад группа мужчин, назвавших себя «Мистической Компанией Комуса», объединилась в клуб с единственной целью – провести праздник Марди Гра так, как, по их мнению, это нужно было делать. В течение последних пятидесяти или более лет Марди Гра отмечался маскарадом на улицах, импровизированными выездами разукрашенных экипажей, заполненных молодыми людьми в костюмах, и группами конных рыцарей или бедуинов. Однако никакой организации не. было, и из-за буйного нрава низших слоев населения этот праздник перестал пользоваться популярностью – вплоть до того момента, когда на сцену вышла Компания Комуса. Компания состояла в основном из американцев, которые по большей части были членами подобного этому клуба в Мобайле, который назывался «Каубеллион» и устраивал парад на Новый год. Группа из Нового Орлеана выбрала днем своего парад Марди Гра и ввела новшество под названием tableau roulant, или «передвижные картины». Яркие и прекрасно освещенные живые картины изображали сюжеты фантастических сцен и помещались на платформах, установленных на повозках. Они двигались через весь город, а за ними следовали сотни других костюмированных персонажей. Прошлогоднее зрелище было просто фантастическим, но в этом году ожидалось нечто еще более грандиозное, с гораздо большим количеством живых картин.

– А многие леди спрашивают костюмы? – спросила Селестина.

Мадам Люссан быстро кивнула.

– Очень многие. Мужчинам придется уступить улицы слабому полу, вместо того чтобы заставлять их следить за происходящим с балконов, как будто это театральное представление. Но я отвлекаюсь. Ну-ка, скажите мне, что вы хотите больше всего? Какой костюм вы выберете, чтобы затмить всех остальных? В конце концов весь смысл Марди Гра именно в этом!

Аня с трудом оторвала взгляд от козлиной маски с длинной белой бородой, красными острыми рогами, с такими обычно изображают дьявола, и явно похотливым взглядом стеклянных глаз.

– У меня нет ни малейшего представления о том, чего я хочу или кем хотела бы быть, – сказала она с улыбкой. – Я просто сама не знаю.

– Так обычно и бывает, – сказала, пожав плечами, мадам Люссан. – Позвольте мне показать вам некоторые костюмы.

Она направилась в глубь магазина, на ходу обернувшись к ним с вопросом:

– Вы пойдете на бал в «Театр д'Орлеан» завтра вечером? У меня есть несколько элегантных вечерних туалетов.

Прежде чем они смогли ей ответить, из одной небольших комнат магазина, используемых обычно для примерки, вышел молодой джентльмен. В одной руке он держал шляпу и тросточку, а другой приглаживал волосы. Обращаясь к мадам Люссан, он сказал:

– Офицерская казацкая форма как раз то, что надо. Вы можете прислать ее мне, когда вам будет удобно.

– Конечно, мсье Жиро, – ответила владелица.

– Эмиль! – воскликнула Аня, с радостью узнавшая его. – Когда ты вернулся из Парижа?

Молодой человек приблизился к ним, и теплая улыбка осветила его лицо. Он был среднего роста, с коротко подстриженными каштановыми кудрями, блестящими карими глазами на подвижном лице и креольским, с оливковым оттенком легким румянцем на скулах. Это был младший брат Жана, который был моложе его на четыре-пять лет. Последние два года он провел в Парижском университете, куда более богатые креольские плантаторы обычно отправляли своих сыновей.

Он не ответил тут же на Анин вопрос, а, взяв протянутую ему руку, наклонился над ней с истинно галльской галантностью.

– Аня, как я счастлив тебя видеть! Я спрашивал вчера у вас дома, но мне сказали, что тебя нет. Как ты великолепно выглядишь, та же богиня, которой я поклонялся издалека! – Затем он повернулся к Селестине и, поцеловав ей руку, сказал: – И, Селестина, мы снова встретились – фортуна ко мне благосклонна. Ты замечательно развлекала меня вчера, когда твоей сестры не было. Как весело было нам вспоминать старые времена!

Наряду с изысканным обычаем креольских джентльменов говорить экстравагантные комплименты, Эмиль за годы своего отсутствия приобрел также определенный лоск. Из-за того, что обмен визитами между «Бо Рефьюж» и плантацией Жиро стал нечастым после смерти Жана и из-ла того, что Эмиль тогда был слишком молод, чтобы принимать участие в развлечениях зимнего сезона, Аня редко видела его за прошедшие семь лет. Она запомнила его прежде всего как младшего брата, который любил подразнить ее и у которого был ручной рак: он водил его за собой на веревочке или держал в стеклянной банке, до половины наполненной речным илом. Эмиль продолжал:

– Я прибыл в Новый Орлеан на «Х.Б.Меткафе» несколько дней назад и сразу же, стоя на набережной, на коленях поцеловал родную землю. Ах, Новый Орлеан, другого такого места на земле нет! Париж прекрасен и космополитичен, там на каждом углу встретишь какой-нибудь древний исторический камень, но добрый, старый, сырой и теплый Новый Орлеан – это мой дом.

– Сегодня не так уж тепло, – сказала Селестина, кутаясь в шаль и жеманно вздрагивая.

– Я в отчаянии от того, что вынужден спорить с леди, но, поверьте мне, по сравнению с Парижем в феврале погода в Новом Орлеане – просто бальзам! Но я так понимаю, что вы пришли выбрать костюмы? Я уйду, если я вам мешаю или если вы предпочитаете, чтобы никто не знал, какие костюмы вы наденете, но я бы с огромным удовольствием остался. Кто знает, может быть, я даже смогу быть чем-то вам полезен?

Он действительно оказался полезен. Без колебаний он отсоветовал Селестине смелый и одновременно какой-то детский костюм Пьеретты, а вместо него предложил ей придворное платье эпохи Людовика XIII из богато вышитого красно-коричневого панбархата, которое придавало торжественную важность слегка округлым фигуре и лицу Селестины. После этого он принялся обсуждать с Аней достоинства средневекового платья с широкими рукавами, какие носили при Дворе Любви Элеоноры Аквитанской, грациозной длинной туники и тоги из тонкой шерсти кремового цвета, отделанных по краям золотой лентой я царственно пурпурной полосой – подобный наряд мог принадлежать римской богине, – и наконец достоинства японского кимоно из тяжелого, изящно расшитого алого шелка, продававшегося в комплексе с украшениями для прически в японском стиле и веером из сандалового дерева. Казалось, что Эмилю больше нравится романтичный средневековый костюм, тогда как Аня больше склонялась в сторону экзотического японского кимоно. В конце концов она выбрала в качестве компромисса простой римский наряд и заметила, как Эмиль подмигивает Селестине, как бы говоря, что этот костюм понравился ему больше остальных с самого начала.

Ане нравилось общество Эмиля, его непринужденный живой разговор, его очевидное удовлетворение от пребывания в обществе женщин, а также горько-сладкие воспоминания о его брате, которые он возбуждал в ее памяти, но у нее была еще одна причина поощрять его желание оставаться с ними. После того как они выбрали костюмы и вышли из магазина, она пригласила его заехать к ним домой на чашку кофе. Он принял это приглашение со всей любезностью человека, обладающего безграничным запасом времени, заявив с обезоруживающей улыбкой, что просто не может лишить себя общества двух таких очаровательных леди. По пути домой в экипаже они продолжали добродушно подшучивать друг над другом и все еще смеялись, заходя в салон их дома.

Мадам Роза подняла голову, чтобы поздороваться с ними, неторопливо откладывая в сторону французский перевод «Башен Барчестера» Троллопа. Она не стала подниматься, чтобы поприветствовать Эмиля, а осталась сидеть в кресле, положив ноги, обутые в высокие черные туфли на небольшой табурет, обитый шелком. Эмиль не просто поклонился ей, а подошел, чтобы поцеловать ей руку, так как она была замужней дамой, и с присущими ему хорошими манерами продолжал стоять рядом и беседовать с ней, пока Аня отдавала слуге указание принести чай, кофе, сладкую воду и настойку из апельсиновых цветов, а также легкие закуски.

Разговор вращался вокруг банальностей, пока слуга не принес поднос с напитками. Ленивым жестом мадам Роза показала, чтобы поднос поставили перед Аней. Аня налила для мачехи стакан настойки из апельсиновых цветов, напиток, который она сама не выносила, так как настойка опия, которая щедро добавлялась в этот напиток, тут же погружала ее в полусонное состояние, но среди женщин старшего возраста этот напиток пользовался огромной популярностью. Селестина выбрала чай, а Эмиль кофе. После того как Эмиль передал напитки остальным двум леди и поставил собственную чашку на столик рядом со своим креслом, Аня налила чашку черного кофе и себе и откинулась в кресле.

– Эмиль, – обратилась к нему Аня как можно более непринужденным тоном, – как человек, знающий многих в городе, ты, должно быть, слышал о несостоявшейся сегодня утром дуэли между Равелем Дюральдом и женихом Селестины. Что говорят по этому поводу в кафе?

Эмиль, тут же посерьезнев, неловко шевельнулся в кресле. Он так надолго задержался с ответом, что Аня заговорила снова:

– Ну же, я прекрасно знаю, что об этом женщины обычно избегают говорить, но нет смысла делать вид, что мы ничего не знаем.

Он положил в кофе слегка желтоватый сахар, размешал его серебряной ложечкой и лишь затем пожал плечами.

– Некоторые говорят, что Равель Дюральд намеренно уклонился от этой дуэли из-за того, что принес уже достаточно горя женщинам этой семьи. Другие считают этот его поступок намеренным оскорблением. Есть еще третья группа, в которую входят многие из тех, кто сражался вместе с ним в Никарагуа, и они сейчас обыскивают вдоль и поперек всю Галлатин-стрит и Ирландский квартал, опасаясь, что здесь имела место нечистая игра. Они заявляют, что он мог не явиться на дуэль единственно по этой причине.

– А что ты думаешь?

– У меня нет причин любить этого человека, – сказал Эмиль холодным тоном, который резко отличался от его прежнего веселого голоса, – и, по правде говоря, я не знаю его достаточно хорошо, так как он на несколько лет старше меня. Однако ничто из того, что я слышал о нем, не заставило думать о нем как о человеке, который стал бы избегать встречи или так пренебрежительно отнесся бы к дуэли без очень веской на то причины, В дверях салона возникло какое-то движение. В комнату вошел раскрасневшийся Муррей. Когда он обратился к креолу, в его тоне был слышен оттенок воинственности.

– Но в данном случае у него была на то причина. Дюральд стареет, и он устал от сражений. Он слышал о том, что я весьма неплохо владею оружием, и решил не испытывать судьбу. Он думает, что я забуду об этом, что все развеется само по себе, если он в течение какого-то времени будет отсутствовать в городе. Когда он вернется, то поймет, как сильно он ошибался на этот счет.

Аня, нахмурившись, смотрела на Муррея. Его поведение и речь показались ей просто неприличными, но, возможно, он вел себя так из-за облегчения, которое испытывал, но не мог позволить себе выразить открыто, или из-за того, что боялся, что окружающие почувствуют, какое он испытывает облегчение. Не может быть, чтобы он не понимал, какой опасности ему удалось так счастливо избежать. Репутация Равеля как дуэлянта основывалась в основном на его умении владеть шпагой, но он был также солдатом и поэтому считалось, что он прекрасно владеет и огнестрельным оружием.

Обеспокоенная Аня наклонилась чуть вперед.

– Конечно же, нет никакой необходимости устраивать еще одну дуэль. Вы же разумные люди, ведь должен существовать какой-то другой способ уладить это нелепое недоразумение.

– Нелепое недоразумение? – переспросил, подбоченившись, Муррей. – Это было вызвано нанесенным тебе оскорблением, Аня, если ты помнишь.

– Я помню это инцидент очень хорошо, и у меня не сложилось впечатление, будто мне было нанесено оскорбление. Если тебя хоть в какой-то степени волнует сохранение моего доброго имени или спокойствие Селестины, ты не станешь ничего предпринимать и оставишь все как есть.

– Я, конечно, прошу прощения за беспокойство, которое я доставил Селестине, – сказал он, слабо улыбаясь, – но я должен просить тебя объяснить мне, каким образом этот вопрос касается твоего доброго имени.

– Если ты будешь проявлять излишнюю настойчивость, то все начнут ломать голову над вопросом, что же такого на самом деле сделал со мной Равель.

– Они уже ломают голову, – очень тихо произнесла Селестина.

– Что ты хочешь сказать? – спросила Аня, повернувшись к ней.

– Ну, были один-два человека, которые изо всех сил пытались выяснить причину дуэли, задавая хитрые вопросы, особенно после того, как выяснилось, что ты уехала из города в ту же ночь.

– Это любопытство вполне естественно, – сказала мадам Роза, – но мне все это совершенно не нравится – все эти сплетни и предположения насчет дочери моего мужа. Аня права: это дело нужно немедленно прекратить.

Муррей победно улыбнулся.

– По моему мнению, по этому поводу можно не беспокоиться. Я мог бы сказать даже в ту ночь, когда все это случилось, что этот человек не хочет встречаться со мной, и очевидно, что сейчас он хочет этого еще меньше.

Манера говорить, присущая жениху Селестины, действовала Ане на нервы. Она даже закусила нижнюю губу, чтобы сдержаться и не объяснять ему, насколько он ошибается в своем суждении о Равеле. С внезапной ясностью она поняла, что если Равель выказал каким-то образом нежелание встречаться с Мурреем, то это не имело ни малейшего отношения к его возрасту или страху перед Мурреем. Равель не был стар, ему было чуть больше тридцати, но, по его собственному признанию, ему надоели сражения, и он не хотел принимать участия в бессмысленных дуэлях.

– Я был бы осторожнее в высказываниях, будь я на вашем месте, мсье, – медленно сказал Эмиль, тщательно подбирая слова.

Муррей перевел взгляд на него. С уничижительным оттенком в голосе он сказал:

– Действительно?

– Может случиться так, что однажды утром вы проснетесь и обнаружите, что Равель Дюральд вернулся. Вплоть до последнего момента ничто не возбуждало его гнев. Но можете не сомневаться: если то, что вы сказали здесь, вы говорили где-либо еще, и если это дойдет до его ушей, вам придется отвечать за ваши слова.

Голос Эмиля был тверд, несмотря на румянец, покрывший щеки. Аня видела, что за изящными манерами и цветистыми комплиментами младшего брата Жана скрывается твердый характер. То, что он защищал Равеля, человека, который должен был бы считаться его врагом, сначала поразило ее, а потом она поняла, что Эмиль защищает не конкретного человека, но всю свою расу от нападок americain и северянина.

Каковы бы ни были его причины, она мысленно аплодировала его поступку. Внезапно ей стало ясно, что она очень близка к тому, чтобы принять сторону Равеля в этой ссоре. Эта мысль настолько поразила ее, что она, потеряв дар речи, снова откинулась на спинку кресла. Была ли она настолько восприимчива к этому человеку, которому она против своей воли позволила так быстро себя переубедить? Это не казалось возможным, но какое другое объяснение можно было этому найти?

Муррей, сердито глядя на Эмиля, сказал напряженным голосом:

– Сэр, вы ставите под вопрос мое благоразумие?

– Как я могу это сделать, если я с вами совершенно не знаком? – ответил Эмиль, глядя на него прозрачными глазами. – Я просто хотел предупредить вас.

Мадам Роза постаралась разрядить обстановку. Ее внушительная фигура и жесты приобрели повелительный оттенок.

– Джентльмены, прошу вас, ссоры – это так утомительно. Умоляю вас не ссориться в моем салоне. Мсье Николс, прошу вас сесть так, чтобы нам не приходилось все время поднимать головы, чтобы увидеть ваше лицо. Вот так, очень хорошо. Вы так любезны. Итак, что может Аня предложить вам освежиться?

ГЛАВА 7

В этот зимний вечер в Новом Орлеане было очень много развлечений. В январе в город приехал знаменитый ветеран аэронавтики Морат, совершивший семьдесят один подъем на воздушном шаре. Он приглашал всех желающих подняться вместе с ним и осмотреть окрестности города из корзины своего нового гигантского воздушного шара «Гордость юга» Первая женщина-фокусник, мадам Макаллистер, вдова мастера иллюзиона, ради своих детей решила продолжить дело мужа и давала магические представления, в ходе которых демонстрировались парение в воздухе ее ассистентки, мадемуазель Матильды, различные манипуляции с волшебной шкатулкой и чудеса с использованием различных механических, электрических, пневматических и гидравлических приспособлений. В «Музее и Амфитеатре Спеллинга и Роджерса» на Сент-Чарльз-стрит публику развлекали дрессированные слоны по имени Виктория и Альберт, что давало повод для шутливых замечаний в прессе в адрес королевских персон, чьими именами слоны были названы. Кроме того, там демонстрировались Человек-муха, умевший ходить по потолку вниз головой, и сиамские близнецы Чань и Ень. В «Музее Вануччи», расположенном дальше по этой улице, двухголовая девочка с четырьмя конечностями пела, танцевала вальс и играла на губной гармошке. Там же можно было увидеть миниатюрную Венеру, миссис Эллен Бриггс, ростом тридцать пять дюймов, и великаншу из Кентукки, мадемуазель Океану, самую большую женщину в мире, весившую 538 фунтов.

В более серьезном занятии всемирно известный шахматист из Луизианы Пол Морфи должен был через месяц продемонстрировать свое невероятное умение играть одновременно две партии с завязанными глазами. Эдвин Бут получил весьма разнородные рецензии на свои выступления в ведущих ролях в спектаклях «Гамлет», «Ричард III» и «Отелло, венецианский мавр» в «Гэйети Театр» Криспа перед закрытием сезона. В феврале были обещаны лекции Томаса Форстера, редактора бостонской газеты «Знамя света», на тему «Спиритуализм в состоянии транса» и лекция англичанина Чарльза Маккея, редактора широко известных «Иллюстрированных лондонских новостей», на тему «Поэзия и песня».

Для любителей музыки в полном разгаре был оперный сезон. В «Театр д'Орлеан» уже прошли представления «Фаворитки» и «Эрнани» Верди и планировалась постановка «Моисея в Египте» Россини. Кроме того, сообщалось о предстоящей неделе концертов знаменитого маэстро Зигмунда Тальберга, которому на скрипке будет аккомпанировать блестящий Вьетамп.

Живопись в тот момент была представлена чудесной картиной Розы Бонер «Лошадиная ярмарка», полотном, которое до этого выставлялось в лекционном зале в Лондоне и Париже. Эту картину можно было увидеть в лекционном зале в «Одд Феллоуз Холл». Критики высоко оценивали большую и смелую работу, хотя и находили недостатки в изображении мелких деталей.

Аня и Селестина отправились посмотреть картину на следующий день после Аниного возвращения. Они долго стояли перед ней в полном молчании. На полотне в тяжелой позолоченной раме была изображена лошадиная ярмарка в Булонском лесу неподалеку от Парижа: около двадцати животных и двадцать пять – тридцать человеческих фигур, ярких, движущихся, полных жизни, в перспективе – шпиль и купол знаменитого Дома инвалидов. В воздухе повисли облачка пыли, взбитые копытами лошадей. Очертания лошадей, их напряженные мышцы и вздувшиеся вены были само совершенство. Яркие, тщательно прорисованные костюмы зрителей придавали их владельцам естественность поз и движений. Это была очень приятная и вызывающая большое воодушевление картина. Если в ней и были недостатки, то Аня их не заметила.

Селестина вздохнула:

– Мне хотелось бы научиться рисовать. Я хочу сказать, рисовать по-настоящему, не просто размалевывать фарфоровые безделушки.

– Чувствовать искусство так же важно, как и создавать его, – сказала Аня, хотя она тоже почувствовала, как где-то в глубине души зашевелилась зависть к женщине, создавшей шедевр.

– Да, – согласилась Селестина. – Кстати, это напомнило мне о том, что я должна купить открытку для Муррея, ведь в воскресенье – день Святого Валентина. В книжном магазине на Канал-стрит большой выбор, ты не против заехать туда?

Общепринятым было мнение, что страсть креолов к искусству по большей части ограничивается музыкой и танцами. В случае с Селестиной это совершенно очевидно было правдой. Улыбнувшись столь мимолетному влечению к живописи, возникшему у сестры, Аня отправилась с ней на поиски подходящих открыток ко дню Святого Валентина.

Однако их интеллектуальное времяпрепровождение этим не ограничилось. На этот вечер планировался также визит в театр, чтобы посмотреть игру Кушман. Поскольку Ане было совершенно нечем заняться, она начала одеваться задолго до назначенного времени и была готова очень рано. Салон, где были назначены сборы перед отъездом в театр, комната, очаровательно оформленная в голубых тонах, с расставленными тут и там хрустальными украшениями, даже летом напоминавшая о прохладе, была пуста, когда она туда вошла. Селестина принимала ванну, о чем свидетельствовали доносившиеся из ее спальни фальшивые звуки арии, а мадам Роза мучилась от напомаживания волос и укладывания прически, чем была занята женщина-парикмахер, нанятая в дом на время их пребывания в Новом Орлеане. Аня на миг замерла, а затем направилась к одному из окон, выходящих на улицу. Она раздвинула тяжелые шторы из золотой шелковой парчи и легкие муслиновые занавеси и выглянула из окна.

Наступал вечер, и небо над крышами домов было окрашено в серые, золотые и розовые тона. На крыльях стаек голубей отсвечивали последние розовые лучи уходящего солнца. На улицу, проходившую под узким балконом, опоясывающим дом, уже упали сумерки, но темно еще не было и уличные фонари еще не горели. Время от времени по улице с грохотом проезжали экипажи. Бродил пес и принюхивался к отбросам. Молодая мулатка в платье, повязанном белым передником, и с полосатым платком на голове держала в руках большой поднос и, уперев его в бедро, расхаживала по противоположной стороне улицы, громко предлагая свои горячие рисовые пирожки и сливочные пралине с орехами. Неподалеку мальчишка, удерживая в равновесии плетеную пальмовую корзину на голове, заполненную прекрасными красными камелиями на коротких стебельках, продавал belle fleurs[16] в волосы леди или в петлицы джентльменов.

Остальные уличные торговцы торговали устрицами, сыром, зеленью и дешевым красным вином. Молочник и торговец метлами, точильщик и лудильщик – все уже отправились по домам, эти же двое еще надеялись продать свой товар.

В «Бо Рефьюж», наверное, Марсель принес Равелю обед. Аня задумалась о том, как Черный Рыцарь провел этот долгий день, и знает ли он, что она покинула плантацию. Если знает, то он, без сомнения, взбешен тем, что его оставили в тюрьме, прикованным цепью к стене. Проклятия, которые он, должно быть, призывает на ее голову, конечно, заставили бы ее уши гореть от стыда, если бы она могла их услышать. Возможно, он даже задумывается о том, как бы застать своих сторожей, Девизу и Марселя, врасплох и оказаться таким образом на свободе.

Прошло почти сорок восемь часов с тех пор, как она видела его в последний раз. Она задумалась о том, заживает ли его рана на голове и не угнетает ли его одиночество. Не то чтобы она не спала, беспокоясь о нем, вовсе нет, он заслужил то, что сейчас происходит с ним, и возможно, заслужил даже гораздо больше.

Она подумала о нем и представила, как он лежит, вытянувшись во весь рост на постели в маленькой комнатке в хлопковом сарае, заложив руки за голову, скрестив ноги, как по его губам пробегает слегка насмешливая улыбка и отражается затем в глазах. Она подумала о том, как он дотягивается до нее, хватает, укладывает в постель рядом с собой, его теплые уверенные руки твердо держат ее, его губы…

У Ани перехватило горло, и она отвернулась от окна, закрыла лицо руками и прижала их к глазам. Она не будет думать об этом, не будет! Удовольствие, которое он доставил ей, она сможет найти с любым другим мужчиной. Нет ничего необычного в том, что она так ответила мужчине с его опытом, совершенно ничего необычного!

Суровые слова успокоили ее, но не смогли унять боль, спрятанную глубоко внутри. Она не была готова к той буре чувств, которую он в ней пробудил. Она осталась той же, осталась самой собой, и все же что-то изменилось в ней. Казалось, что из нее вынули какую-то жизненно важную часть и заново ее переделали, изъяв из нее нечто существенное.

– Что с тобой, chere? У тебя болит голова?

В голосе мадам Розы, вошедшей в комнату, звучало беспокойство. Как обычно, она была в черном, хотя сейчас этот цвет смягчался блеском великолепных аметистов и бриллиантов, сверкавших у нее на шее, в ушах и на обеих руках. В руках была мягкая шерстяная черная шаль. Она выглядела спокойной и как-то особенно, по-французски изысканной, хотя в глубине ее глаз проглядывала озабоченность.

Опустив руки, Аня попыталась успокаивающе улыбнуться.

– Немного.

– Хочешь, я велю принести стаканчик настойки из апельсиновых цветов? С головной болью лучше справляться до того, как она усилится.

– Нет, нет, все будет в порядке. Наверное, я просто проголодалась.

– Вполне возможно, ты очень мало ела сегодня днем. – Мадам Роза бросила взгляд на каминные часы. – Неужели уже столько времени? Нам нужно поскорее садиться за обед, если мы собираемся попасть в театр к началу.

Театральные представления в Новом Орлеане были очень длинными. Они начинались в семь и продолжались вместе с фарсом или другим легким развлечением, которое следовало за главным спектаклем, почти до полуночи. Поэтому прежде чем отправиться в театр, все обычно устраивали легкий обед, а затем, вернувшись из театра, принимались за более изысканный ужин.

– Гаспар и Муррей будут обедать с нами? – спросила Аня, не потому, что это ее так интересовало, а просто чтобы что-то сказать.

– Гаспар будет сопровождать нас в театр. Муррей занят. Он присоединится к нам в театре. – Мадам Роза направилась к кушетке и села. Анино вечернее платье из темно-синей тафты зашуршало, когда Аня прошлась по комнате. Она остановилась возле небольшого столика и взяла в руки стереоскоп, который лежал на нем. Она поднесла его к глазам и долго рассматривала внутреннее убранство Хрустального дворца в Лондоне с его пальмами и летающими внутри птицами. Положив стереоскоп на место, она подошла к небольшому пианино в углу и нажала на одну из клавиш, прислушиваясь к звуку, который медленно замирал в тишине комнаты. Она посмотрела на мачеху и снова отвела взгляд.

– Я думала о Равеле Дюральде, – сказала она с напускной небрежностью в голосе. – Скажите мне, каким он вам кажется?

– Я всегда думала о нем как о самом несчастном молодом человеке.

Аня метнула в сторону мадам Розы удивленный взгляд.

– Несчастном?

– Каком же еще, если он вынужден был стать затворником по милости своего эгоистичного до безумия отца, человека, который выставлял на всеобщее обозрение свою крайне далекую от идеальной семейную родословную? Затем еще его мать, весьма чувствительная женщина слабого здоровья. Жизнь в подобной семье наложила на него тяжелейшие обязательства, которые только усилились, когда он убил своего лучшего друга. Я жалею его всем сердцем.

– Он убил Жана!

– Но ты ведь не думаешь, что он сделал это намеренно или что он не переживает это, может быть, даже еще тяжелее, чем ты? Он так долго пытался избавиться от этого, найти забвение в путешествиях, войне, азартных играх, женщинах. Это невозможно, и после стольких лет он, должно быть, уже понял это. Болезнь матери вынуждает его оставаться в Новом Орлеане. Он не может больше скитаться по миру, чтобы забыть о случившемся, он должен попытаться сделать это, находясь здесь, где он родился.

– Сначала Эмиль защищал его, теперь вы. Это кажется мне странным.

– Порядочные люди одного круга стремятся защищать друг друга и присущие им привычки от людей посторонних: пятно на репутации одного из креолов ложится на всех. Не думай, что Эмиль равнодушно относится к смерти своего брата или что он простил человека, который стал причиной его смерти. Не стану утверждать, что мсье Дюральд тот человек, с которым хотелось бы поддерживать знакомство, хотя есть многие, особенно среди americains, кто не видит ничего в этом предосудительного.

– Не является несколько смешным это подчеркивание происхождения креолов, учитывая, что Новый Орлеан был основан солдатами и авантюристами?

Мадам Роза пожала плечами.

– Не я устанавливаю правила, я лишь следую им. Пытаться изменить что-либо трудно, да и очень утомительно.

Этот ответ был по крайней мере честен. Именно так, насколько Аня могла вспомнить, мадам Роза всегда относилась к жизни. Она была щедра, терпима и бесконечно любезна, но существовала черта, которую она не стала бы переходить, черта, за которой становилась велика вероятность того, что усилия превысят ожидаемый результат. Она не была эгоистична, но и не была гедонисткой, она стремилась сохранить равновесие.

– По правде говоря, сейчас уже может быть слишком поздно. Мсье Дюральд – гордый человек, который много страдал. Чувство обиды, если не за себя, то за мать, было бы сейчас вполне естественным. Даже если креольское общество и приняло бы его сейчас, он мог бы совершенно справедливо презирать его.

Конечно, это было возможно, Равель был горд.

– А что же Муррей? Вы позволили бы ему обручиться с Селестиной, и это при том, что как американец он должен был бы быть даже менее респектабельным, чем мсье Дюральд?

– Слава богу, эта семья состоит не только из креолов, и я свободна принимать тех, кто приятен лично мне. Кроме того, если ты простишь мне эти слова, chere, будучи женой американца, я и сама в течение нескольких лет уже не являлась creme de la creme[17] . Я искупила свои грехи и вернула себе прежнюю репутацию, став вдовой! Забавно, не правда ли?

Их прерван шум остановившегося возле дома экипажа. Через несколько минут в комнату вошел Гаспар. Он отдал шляпу, тросточку и пелерину горничной и подошел к дамам своей элегантной, слегка семенящей походкой.

Он низко поклонился дамам, а затем, поправив полы фрака, сел возле мадам Розы. Произнеся все приличествующие случаю приветствия и комплименты, он перешел к вежливой и легкой беседе, которая требует большой искусности, но почти не требует мыслей.

Гаспар был облачен в черный фрак с шелковыми отворотами и пуговицами, обтянутыми шелком, и черные кашемировые брюки. Под фраком был серебристый муаровый жилет с вышитыми серебряными точками. На нем была накрахмаленная и отглаженная до сверкающего атласного блеска рубашка со стоячим воротничком, вокруг которого повязан двойным бантом серебристый шелковый галстук. Ботинки были из качественной кожи и с достаточно высокими каблуками, что добавляло их хозяину несколько сантиметров роста.

Гаспар всегда выглядел как совершенный образчик портновского искусства, так что Аня и Селестина часто обвиняли его в том, что он является тем самым мистером Приттибриджи[18] . Это имя было придумано редактором луизианского «Курьера» для вымышленного джентльмена, который представлял в газете новости о модной мужской одежде. Гаспар воспринимал эти поддразнивания как комплимент или же с присущим ему блестящим тактом делал вид, что он воспринимает их именно так. Он был таким добродушным, таким внимательным к удобствам и благополучию мадам Розы, таким готовым к развлечению и в то же время настолько неосознающим, что в нем самом есть черты, которые могут показаться смешными, но Аня не могла не любить его.

Через некоторые время к ним присоединилась Селестина, и они направились в столовую. Покончив с обедом, спустились к экипажу и поехали в «Сент-Чарльз Театр».


Дощатый настил, превращавший театр в бальный зал неделю назад, сейчас был убран, и театр снова принял свой прежний вид. Спектакль тянулся долго и, возможно, потому, что содержание пьесы было знакомо, казался неинтересным. Начальные сцены пьесы мало соответствовали таланту Шарлотты Кушман, так как состояли в основном из перечислений и уточнений деталей того, как, когда и почему Генрих VIII собирался избавиться от неугодной ему первой жены королевы Екатерины. Было забавно наблюдать за тем, как актер, игравший Генриха, напыщенно расхаживал по сцене и принимал важные позы, но самым большим развлечением было разглядывать в бинокль зрителей в ложах и предвкушать, как в антракте джентльмены начнут наносить визиты из одной ложи в другую. На довольно шумное прибытие Муррея в середине действия никто не обратил внимания.

Едва опустился занавес после первого действия и зажглись газовые лампы между ложами, как появился Эмиль Жиро. Младший брат Жана был в прекрасном настроении и казался восхищенным от того, что он смог нанести им визит и продемонстрировать дамам свою галантность. Они обсудили игру актеров и даже миролюбиво поспорили насчет таланта актера, игравшего кардинала Вулси. Аня и мадам Роза сочли его вполне приличным, тогда как Селестина и Эмиль нашли его игру скучной. Когда все захотели узнать мнение Гаспара, тот встал на сторону своей возлюбленной. Муррей же озабоченно хмурился, глядя, как молодой креол, завладев стулом позади Селестины, наклонился вперед и положил руку на спинку стула девушки. Он не смог даже сразу понять, о чем они спорят. Эмиль, будучи чутким молодым человеком, сразу же убрал руку и повернулся, чтобы поговорить с Аней.

Все сразу ощутили какую-то неловкость. Чтобы разрядить обстановку, Аня сказала:

– Каким эгоистом был Генрих! Постоянно восторженно и напыщенно говорит о наследнике престола, при этом убирая женщин одну за другой, приказывая их убить, и все это только за то, что, возможно, было его собственным недостатком.

– Но ведь у любовницы был от него сын, – возразил Муррей.

– Так она утверждала, но кто мог бы это подтвердить? Этот человек был просто одержим! Посмотрите на разбитые им сердца, не говоря уже о разрушенных жизнях и том вреде, который он нанес Англии, посеяв семена гражданской войны, Людей, подобных ему, нужно устранять любыми средствами.

– Свергать тиранов? – задумался Гаспар. – Но если вы не уничтожаете их, то они имеют привычку возвращаться, становясь еще хуже.

– Рассчитанное убийство там, где это необходимо, помогло бы многим избежать горя, – продолжала решительно настаивать Аня.

Мадам Роза сжала губы.

– А кто будет держать в руках клинок? Не станет ли он еще худшим тираном?

– Это возможно, – нетерпеливо ответила Аня, – но если вы с пистолетом в руках окажетесь лицом к лицу с убийцей, в руках у которого будет нож, неужели вы побоитесь выстрелить из-за того, что после этого сами станете убийцей?

– Я согласен с Аней, – сказал Эмиль. – Существуют люди, которые заслуживают того, чтобы умереть.

– Ах, – сказала мадам Роза, – но кто же должен решать, кому умереть?

– В этом-то и вся проблема, – ответила Аня. – Я не сторонница повальных убийств, но я считаю, что было бы неплохо устранять тех, кто причинил вред в прошлом и, возможно, причинит еще больше вреда, а именно легальных убийц, таких королей, подкупленных полицейских и дуэлянтов, которые используют свою власть, положение и мастерство в своих собственных интересах.

– Дуэлянтов? – спросила Селестина, озадаченно глядя на нее своими темными глазами.

– Мы все знаем, что существуют мастера дуэлей, которые весьма неразборчивы в средствах и которые используют угрозы применить свое мастерство, чтобы манипулировать другими.

– Такие, как Равель Дюральд?

Аня почувствовала, как кровь горячей волной прилила к лицу. Она опустила голову, делая вид, что занята застегиванием перчатки.

– Я не имела в виду именно его, но раз уж ты упомянула это имя, то почему бы и нет?

– Нет, нет, Аня! – запротестовал Эмиль. – Ты никогда не была несправедливой!

Гаспар внимательно изучал ее взглядом, в котором смешались удивление и задумчивость.

– Интересная теория!

– Такая серьезная дискуссия, – пожаловалась Селестина с улыбкой, – почти такая же серьезная, как и эта песня. Теперь мывсе знаем, что если бы Аня была королевой в тюдоровской Англии, то проблем бы не было. С Генрихом случился бы несчастный случай во время охоты или он просто бы исчез однажды темной ночью.

При этих словах лицо Распара приобрело страдальческое выражение.

– Возможно, раньше, когда она была моложе и более непостоянна, но сейчас она слишком леди для этого.

– Вы совсем не знаете ее, если так думаете! – Селестина бросила на Аню сияющий взгляд, но улыбка на ее лице тут же растаяла, как только она увидела, что по щекам сестры разливается румянец.

Иногда Селестина бывала так же интуитивно-проницательна, как и ее мать. С огромным усилием Аня заставила себя с притворной печалью сказать:

– Я протестую, это клевета!

– Интересно… – начала Селестина задумчивым голосом, внимательно рассматривая Аню в мерцающем газовом свете.

– О, наконец-то поднимается занавес, – сказала мадам Роза, перебивая дочь и тем самым отвлекая ее. И хотя мачеха спокойно улыбалась, в то же самое время она бросила краешком глаза на Аню весьма задумчивый взгляд.

Вечер продолжался. Сцена суда была убедительной и драматичной, а Кушман просто великолепно проливала слезы и заламывала руки. Фарс «Бетси Бейкер» был довольно бессмысленным, но хорошо сыгранным пустячком. Анин интерес к нему, поначалу совсем незначительный, усиливался по мере продолжения пьесы. Одну из эпизодических ролей играла темноволосая пышнотелая актриса. Ее сценические данные совсем не впечатляли, но ее формы, едва прикрытые весьма скудным костюмом, были соблазнительны. В программе сообщалось, что актрису зовут Симона Мишель. Она была любовницей Равеля.

Аня поднесла к глазам театральный бинокль и принялась изучать актрису с более пристальным, чем обычно, интересом. Что находят мужчины в таких недалеких существах? Жадные, с небольшим умом и еще меньшей добродетелью, что они могут предложить мужчине, кроме теплого тела в его постели? Может быть, этого достаточно, и именно этого хочет большинство мужчин? Возможно, они предпочитают женщину, которой не будет больно, когда они устанут от нее, ту, что примет от них прощальный подарок, пожмет плечами и перейдет к следующему мужчине? Для них это может быть дешевле и удобнее, чем более постоянная связь. Тем не менее, она считала, что у человека, подобного Равелю, должен был бы быть более изысканный вкус.


Когда они после окончания фарса вышли из театра, то обнаружилось, что в течение всегопредставления шел дождь. Мокрые мостовые блестели под дождем, отражая свет газовых фонарей, вода бурным потоком стекала в сточных канавах, вымывая их дочиста. Экипажи столпились у подъезда, сталкивались друг с другом и цеплялись колесами, так как кучера пытались подъехать поближе к выходу, чтобы дамам не приходилось волочить по грязи свои шелковые, атласные или бархатные юбки. Лошади ржали и упирались. Кучера осыпали животных проклятиями и ругались друг с другом. Шустрые мальчишки шныряли в толпе, предлагая приобрести дешевые зонтики по баснословным ценам.

Аня, мадам Роза, Селестина, Муррей и Эмиль ожидали Гаспара, который прошел вперед, чтобы подозвать своего кучера с экипажем поближе. Мадам Роза пригласила молодого креола поужинать с ними, чтобы «уравнять число мужчин и женщин за столом», сказала она, мягко игнорируя отсутствие энтузиазма у Муррея по поводу данного Эмилем согласия. Эмиль выдвинул предположение, что ему следует отправиться к их дому таким же образом, каким он приехал в театр, – на омнибусе. Муррей предложил сделать то же самое, чтобы избежать тесноты в экипаже и не помять платья дам. Но мадам Роза не хотела даже слышать об этом. Снова начинался дождь, и легкая моросящая дымка в любой момент могла превратиться в потоки ливня. Омнибусы у театра были переполнены. А юбки дам, конечно же, выдержат небольшую тесноту, тем более что дамы уже возвращаются.

Разговор стал каким-то прерывистым и вращался в основном вокруг вопроса, не хотят ли леди вернуться в вестибюль, пока не подъедет экипаж, и действительно ли дешевые шелковые зонтики, которые продавали мальчишки, смогут защитить от дождя, не окрасив при этом своего покупателя.

Дождь немного утих, и в этот момент прибыл экипаж. Они со смехом долго втискивались в него, и в конце концов Аня, Гаспар и мадам Роза уселись на скамье спиной к лошадям, а Муррей, Селестина и Эмиль на противоположной скамье. Однако дорогу им преграждали два экипажа, сцепившиеся на перекрестке и препятствовавшие движению. Кучер Гаспара медленно продвигался вперед, пока не достиг боковой улицы, а затем резко свернул в нее. Вместо того чтобы медленно двигаться в очереди из экипажей, он предпочел проехать несколько кварталов по параллельной улочке в надежде, что когда имснова придется выехать на Вье Карре, пробка останется позади.

Они испытали большое облегчение, когда шум и суматоха остались позади. Они выехали из района, освещенного газовыми фонарями, и оказались на темных и тихих улицах. Дома за высокими заборами, ворота закрыты, жалюзи опущены, и лишь кое-где сквозь щели в них пробивался свет. Где-то вдалеке раздавался собачий лай, своей монотонностью напоминавший скрип ворот.

Экипаж замедлил ход и свернул в боковую улочку. Здесь дома были с потрескавшейся штукатуркой, облупившейся краской и плохо пригнанными дверями. Среди них были небольшие мясные лавки, булочные и сапожные мастерские, иногда попадались трактиры, из которых на мостовую лился свет ламп и доносились шум и запах виски. Вдоль тротуаров прогуливались мужчины, некоторые под руку с женщинами с суровыми лицами и в платьях с таким глубоким вырезом, что грудь была открыта до самых сосков.

Смотревшая в окно Селестина взяла Муррея за руку и крепко сжала. Муррей погладил ее по руке, хотя и несколько рассеянно. Гаспар, сжав губы, наклонился, чтобы постучать в переднее окошко и приказать кучеру ехать быстрее. Аня, сидевшая в углу экипажа, предусмотрительно ухватилась за ремень, предвидя, что кучер незамедлительно выполнит распоряжение.

Вдруг прямо перед ними на улицу из бокового переулка выехала старая телега, запряженная мулом. Их кучер выругался и натянул поводья, остановив лошадей так близко к телеге, что старый мул и коренник столкнулись.

В этот же момент раздался глухой стук, на запятки экипажа опустилось что-то тяжелое, так что он закачался на рессорах. Одновременно откуда-то сбоку подбежал мужчина, вспрыгнул на ступеньку и распахнул дверь. Кучер телеги-развалюхи, стоявшей перед ними, спрыгнул со своего сиденья и, подбегая к ним, вытащил из-за пояса пистолет.

Это была засада. Мадам Роза откинулась на спинку сиденья. Гаспар с беспокойством повернулся к ней и взял ее за руку. Эмиль повернул ручку своей трости, и из нее тут же со свистом выскочило тонкое смертельное лезвие. В тот же момент он с суровым выражением лица бросился вперед и заслонил собой Селестину. Муррей с раскрасневшимся от гнева лицом, что в равной степени могло быть реакцией как на действия Эмиля, так и окружавших их мужчин, вытащил маленький многоствольный пистолет.

– Не торопитесь, мальчики, – грубо проворчал неотесанного вида мужчина в дверях. У него в руках был большой блестящий кольт, который он медленно переводил с одного мужчины на другого. Гаспар, Муррей и Эмиль замерли на своих местах, Аня уловила кислый животный запах, исходивший от стоявшего близко от нее мужчины. Его наглый тон и невероятная дерзость нападения в центре города вызвали у нее яростный приступ гнева. Она, не раздумывая и используя ремень как опору, подняла ногу и нанесла удар.

Ее движение было незаметно за ворохом юбок. Мужчина вскрикнул, когда ее нога ударила его по руке. Револьвер вылетел у него из рук и, перевернувшись в воздухе, упал на мостовую. В этот момент Муррей выстрелил. Мужчина в дверях, издав какой-то сдавленный звук, был отброшен назад.

Спрыгнувший с телеги и уже подбегавший к их экипажу человек затормозил так резко, что чуть было не упал лицом вниз. Он поднял голову, вгляделся в глубину экипажа сквозь клубы порохового дыма и внезапно побледнел.

– Матерь Божья! – хрипло воскликнул он, а затем тут же развернулся и побежал прочь.

Третий нападавший не стал задерживаться, чтобы посмотреть, а спрыгнул с экипажами с шумом скрылся в темноте. Костлявый мул, запряженный в телегу, испугался выстрела и с неожиданной силой рванул по переулку, таща за собой грохочущую телегу. Прошло всего несколько секунд, и они оказались в полной тишине, а вокруг не было ни души.

– Отличный выстрел, mon ami[19] ! – воскликнул Эмиль, с энтузиазмом хлопая Муррея по спине.

– Этот парень мертв? – спросил Муррей, наклоняясь, чтобы рассмотреть свою жертву. Его лицо было бледным, но было неясно, побледнел он от ярости или сожаления.

– Должно быть, с такого-то расстояния. – Эмиль убрал лезвие внутрь трости и повернулся к Селестине, которая внезапно заплакала.

Муррей, заметив, что его невеста расстроилась, а молодой креол взял ее руки в свои, чтобы согреть их, тут же потянулся к ней и обнял.

– Предлагаю трогаться.

– Разве не следовало бы нам посмотреть сначала, может быть, он еще жив? – возразила Аня.

Гаспар обмахивал мадам Розу маленьким кружевным веером, который он достал из ее туалетной сумочки.

– Мы сообщников этом первому полицейскому, пусть они сами разбираются.

– Я посмотрю на него, – сказал Эмиль и, прежде чем кто-либо смог возразить, спрыгнул вниз. Наклонившись возле распростертой на мостовой фигуры, он попытался услышать биение сердца, но через секунду поднялся на ноги, вытирая руки платком, который достал из рукава.

– Ну что? – спросил Муррей напряженным голосом.

– Прямо в сердце.

Эмиль с довольно наигранной беспечностью поднялся в экипаж. Кучеру приказали трогаться, и на протяжении нескольких кварталов в экипаже была полная тишина.

Наконец Гаспар сказал:

– Эти бандиты становятся все более дерзкими.

– Почему бы и нет? – иронически заметила мадам Роза, имея в виду, что за последние несколько месяцев действия полиции по защите жителей города были особенно беспомощными.

Гаспар кивнул.

– Действительно.

Аня молча смотрела в окно! Руки дрожали, и ее слегка подташнивало. Ее поступок привел к смерти этого человека. Все произошло так быстро, но от этого не исчезала тревога. Этот странный случай казался ей знамением. Может ли подобное повториться? А может быть, этот человек погиб из-за того, что она вовлекла себя в другую опасную ситуацию, похитила Равеля, чтобы предотвратить его дуэль с Мурреем?

Она считала, что ее действия помогут избежать смерти. Но вполне возможно, что она была ее причиной.


Следующий день, суббота, был ясным и солнечным. Аня так же, как Селестина и мадам Роза, поднялась поздно. Вечер в театре был довольно продолжительным, да и после этого была еще довольно долгая беседа и даже спор за ужином. Под утро джентльмены отправились по домам, и дамы смогли лечь спать.

Аня долго не могла уснуть. Ее мысли вновь и вновь возвращались к Равелю и к тому, что она с ним сделала. Когда настало утро и она смогла наконец закрыть глаза и уснуть, ясности она не достигла.

В одиннадцать часов вошла горничная и принесла горячий кофе. Ее улыбка и приветствие были настолько жизнерадостными, что Аня почувствовала, что могла бы задушить ее без малейших угрызений совести. Кофе немного помог ей, но все же потребовалось огромное усилие, чтобы подняться с постели. Энергия, которую ярость и обида питали с тех нор, как она покинула «Бо Рефьюж», куда-то улетучилась. Аня чувствовала только глубокую усталость и сильное желание не слышать никогда и ничего о Равеле Дюральде.

И все же его образ неотступно преследовал ее. Она пробовала читать, но не смогла сосредоточиться. За завтраком с мадам Розой и Селестиной она с большим трудом заставляла себя поддерживать беседу. Она приняла Эмиля, который пришел к ним с визитом, но была при этом настолько рассеянна, что чуть было не поставила принесенный им кулек из кружевной бумаги с конфетами из нуги в вазочку для цветов. Он быстро перехватил конфеты и поцеловал ей запястье. Этот его поступок был настолько неожиданным, что в течение нескольких минут она Затем испытывала беспокойство при мысли о том, что он вздумал ухаживать за ней. Однако его поведение, когда они вместе с Селестиной стали поддразнивать ее, было таким мальчишеским, таким похожим на поведение младшего брата, что она отбросила эту мысль.

Чтобы как-то отвлечься от своей озабоченности, она, когда приблизился вечер, вышла из дома и решила прогуляться до набережной. Обычно в субботу из Нового Орлеана отправлялись в плавание речные пакетботы и океанские пароходы, которые теснились у набережной или стояли в канале. Любимым занятием горожан в этот день было прогуливаться по Франт-стрит и набережной и наблюдать за суетой, сопровождавшей подготовку судов к отплытию.

Благодаря солнечной погоде вдоль изгиба реки, на котором расположен Новый Орлеан, царило оживление. Грузчики закатывали вверх по сходням бочки и шныряли в трюмы тюки и ящики, стоявшие рядом клерки наблюдали за погрузкой, сверяясь со своими списками. Вдоль набережной грохотали подводы с грузами. Мимо прошел быстрым шагом мужчина, держа в одной руке дорожный плед, а другой придерживая на голове шляпу. Рядом с офицером одной из западных равнинных дивизий шла женщина в дорожном костюме, с малышом на руках, рядом брел маленький мальчик, державшийся за ее юбку. Двух совершенно одинаковых молодых леди в серых шелковых платьях и мягких черных шерстяных накидках сопровождал почтенный джентльмен с седыми усами и бородой, а за ними шла пожилая горничная-негритянка в чепчике и переднике, она несла деревянную шкатулку с драгоценностями. Трое босоногих мальчишек в коротких штанах гонялись за кошкой, прячась между рядами бочек, мешков и горами сундуков. Обходя мальчишек медленным шагом, прогуливался мужчина в белом сюртуке и широкополой шляпе – одежде пароходных картежников.

Продавцы рисовых пирожков и пралине громко предлагали свой товар. Шум пожеланий и напутствий перекрывал гул работающих паровых двигателей. Густой сладкий запах конфет и пирожков висел в воздухе, смешиваясь с острым запахом рома, моллюсков и зловонием гниющих фруктов, а также с всепроникающим запахом дыма, который темной пеленой висел над окрестностями, поднимаясь из целого леса пароходных труб.

Когда солнце стало садиться и время приблизилось к пяти часам, работа на кораблях и вокруг них лихорадочно закипела. В столбах черного дыма появились красные искры. На пароходах зажглись огни, и их золотистый свет разливался вокруг. Трапы были убраны, а в шуме, стуке и свисте, издаваемом паровыми двигателями, возникла ритмичная целенаправленность. Люди на палубах, держась за поручни, размахивали руками и что-то выкрикивали.

Из трубы первого пакетбота вылетело облачко пара, раздался громкий свисток, и судно, покинув причал, отправилось вверх по реке. Из-за высоких труб. виднелся тонкий полумесяц, последние лучи солнца отражались в золотых буквах его названия, под колесами забурлили желто-коричневые воды Миссисипи, и величественный пароход гордо отправился в путешествие. За ним последовал еще один, потом еще и еще, они шли друг за другом, как утята за своей матерью.

Аня стояла на набережной недалеко от того места, где к вечернему небу возносились шпили Собора Святого Луи. Она стала пересчитывать суда. Первым шел пассажирский пакетбот «Фоллз-Сити», который направлялся в Сент-Луис через Уачиту и Байю Бартоломью. За ним шел «У. У. Яармер», следовавший через Алабаму Лэндинг, Пойнт Плезант, Уачи-та-Сити, Стерлингтон, Трентон, Монро, Пайн Блафф, Колумбию, Гаррисонбург и Тринити. Далее пакетбот «Императрица», направлявшийся в Минден, Бунз Лэндинг, Москву, Порт Боливар, Григгл Лэндинг и Спейинг Байю на Ред-ривер. Вслед за ним отправился пароход «О. Д. Джуниор» до Дональд-сонвилля. Пароходы, которых только в этот день отплыло из Нового Орлеана около дюжины, будут торжественно прокладывать свой путь по многим рекам, впадающим в Миссисипи, ко всем маленьким городам и пристаням или к большим городам, расположенным на Востоке и Среднем Западе, делая при этом сотни остановок у различных плантаций. И все они, может быть, ночью, а может быть, рано утром пройдут мимо пристани в «Бо Рефьюж», и пассажиры смогут увидеть стоящий на холме большой дом, окруженный вековыми дубами.

Иногда, если на пристани сидят негритянские мальчишки, капитаны пароходов дают гудок, и эти жалобные звуки эхом разносятся на много миль вокруг. Если это случится сегодня ночью, то Равель, лежа в своей комнате, может услышать эти звуки и подумать о мужчинах и женщинах, которые свободны, могут путешествовать по реке куда хотят и когда хотят. Вспомнит ли он о ней в этот момент, задумается ли о том, где она и чем занимается?

Она должна быть на плантации. Именно там находится Равель, именно там ей нужно решать проблему, которую она сама же и создала. Ярость и унижение, которые заставили ее в такой спешке покинуть плантацию, исчезли. Побег ничего не изменил. Она должна каким-то образом прийти к соглашению с Равелем, соглашению, которое позволит ей отпустить его и не бояться за последствия. Этого нельзя сделать, находясь в нескольких милях от «Бо Рефьюж».

Приняв внезапное решение, Аня быстро спустилась с набережной. Если она поспешит, то еще до полудня попадет домой.

ГЛАВА 8

Дорога назад в «Бо Рефьюж» казалась бесконечной. Зимняя ночь опустилась на землю очень быстро. Вьющаяся дорога уходила в темную бесконечность, и лишь изредка эту темноту оживляли огоньки в домах неподалеку от дороги. На выбоинах экипаж подпрыгивал на рессорах, а на поворотах раскачивался из стороны в сторону. Солон, Анин кучер, сидя на козлах, посвистывал и напевал песни, чтобы было веселее ехать и чтобы отогнать ночных призраков.

Аня сидела, напряженно выпрямившись и уставившись в темноту за окном. Она устала, но была слишком взбудоражена, чтобы задремать. Ее страхи не имели никакого отношения к привидениям, домовым-гоблинам или болотным духам – их не отгонишь свистом. Чем ближе они были к плантации, тем сильнее становилась ее уверенность в том, что она не застанет Равеля в его тюрьме. Наверняка он каким-то образом обманул Денизу и Марселя и вырвался на свободу. Его там нет, он скачет в Новый Орлеан, чтобы отомстить ей и ее людям за то унижение, которому был подвергнут, он готовился бросить вызов Муррею, чтобы вернуть себе свою честь.

Возможно, его побег был лучшим выходом из сложившейся ситуации: у нее не было ни малейшего представления о том, что она собирается делать с ним, если он все еще там. И все же она не могла смириться с мыслью о том, что его придется отпустить. Это означало бы признаться в том, что она совершила ошибку, что ей не следовало похищать его и вмешиваться в его отношения с Мурреем. Она не уступит. И дело не в том, чем все это обернулось, просто не было другого выхода. Не сделать Ничего вообще было бы проявлением трусости и безразличия.

Она могла бы, конечно, воззвать к благоразумию Равеля. Однако у нее было какое-то неприятное подозрение, что все закончилось бы тем же самым. Ей представлялось маловероятным, что он сознательно пошел бы на такой позор, как уклонение от дуэли без подходящего возмещения, такого, какое он выбрал бы сам.

«Твоя добродетель за мою честь…»

Ее пальцы с силой сжались в кулаки, но она медленно заставила себя снова расслабиться. Забудет ли она когда-нибудь эти слова, эти часы, проведенные в объятиях Равеля Дюральда?

Она забудет. В конце концов, что было такого незабываемого в поцелуях и ласках негодяя и убийцы? И она вовсе не собиралась повторять этот опыт. Все это показалось ей настолько разрушительным потому, что это случилось с ней впервые, и она не была готова к такому натиску и к своей собственной страстной реакции, и в сложившихся обстоятельствах она пыталась спасти человеческую жизнь. Пройдет время и это эмоциональное напряжение сойдет на нет, а ее брачная ночь, если она когда-нибудь решится выйти замуж, без сомнения, сотрет последние следы этих воспоминаний. Возможность этого для нее была одним из аргументов в пользу брака, но она не считала необходимым прибегать к таким отчаянным мерам. После своего пребывания в городе она могла воспринимать случившееся как бы со стороны.

Но, несмотря на все эти размышления, стоило ей оказаться за дверью маленькой комнатки в хлопковом сарае, как она почувствовала, что ее ладони стали влажными, и ощутила дрожь в коленях. Она сняла ключ с крючка, но ее руки дрожали так сильно, что она смогла только с третьего раза попасть в замочную скважину. Она повернула ручку, распахнула дверь и почти что упала в комнату, так как в спешке споткнулась о порог.

Она остановилась так резко, что ее юбка и тяжелый край плаща буквально завернулись вокруг ее ног. Сердце в груди замерло и затем забилось с удвоенной силой. Равель лежал с книгой на кровати, вытянувшись на боку и подперев голову одной рукой. Даже отдыхающий здесь, в этой маленькой комнатке, он внушал опасность. Белая повязка на голове, так контрастировавшая с бронзовой кожей, придавала ему какое-то удальское очарование. Он поднял взгляд, и в его глазах зажглась теплая, но все же окрашенная иронией улыбка.

Она была еще красивее, чем он ее запомнил. Свет лампы отражался красновато-золотым блеском у нее в волосах, кожа мягко блестела, как шелк цвета слоновой кости. Она обладала способностью приковывать к себе внимание, во взгляде ее темно-синих глаз было что-то неуловимо возвышенное и несомненно внушающее доверие. Отсутствие притворства выделяло ее среди других женщин. Ее стройное тело с высокой округлой грудью и узкой талией было худым, но изящно-грациозным. Юбки скрывали ее бедра, но он прекрасно помнил их совершенные очертания. Она несомненно была настоящей леди. Но при этом в ней чувствовалась сила и решимость отомстить, если ей причиняли боль, но, кроме этого, в ней ощущалась какая-то непредсказуемость, а искры в глубине глаз делали ее просто обворожительной. Он задумался, знает ли она о своей привлекательности, но уже через мгновение решил, что она должна об этом знать, так как многие мужчины, должно быть, говорили ей об этом.

– Я думал, что ты вернулась в Новый Орлеан. Должно быть, это была весьма быстрая поездка.

– Так оно и было, – ответила она, закрывая дверь. Повернувшись к нему, сказала с резкостью в голосе, причинами которой были чувства облегчения и вины: – Кажется, голова тебя больше не беспокоит.

– Все в порядке, если я расчесываю волосы осторожно.

Его сухой тон и взгляд обеспокоили ее. Аня отвела глаза и посмотрела на книгу, которую он держал в руках, на подушки на кровати, на отцовские шахматы, расставленные на стиле, и на поднос с бутылкой вина и тарелкой с бутербродами.

– А ты с комфортом устроился здесь, пока меня не было.

Он посмотрел на нее с исключительно обаятельной улыбкой.

– Марсель ухаживает за мной. Мне кажется, он жалеет меня.

– Жалеет тебя? – В ее голосе были слышны удивление и некоторая усталость.

Он закрыл книгу и откинулся на гору подушек, сцепив руки за головой.

– Очевидно, он думает, что ты держишь меня здесь ради собственного удовольствия.

– Он не думает ничего подобного!

Равель продолжал, как будто она и не перебивала его:

– Естественно, я попытался разубедить его в этом…

– «Естественно»! – насмешливо сказала она.

– Но мне кажется, он думает, что какой бы неудобной не была эта ситуация для меня, это является наилучшим шансом для его хозяйки заполучить себе мужа.

В ее глазах зажегся опасный огонек.

– Так ты…

– Ты не должна обвинять его. Он всего лишь беспокоится о тебе.

– Я не собираюсь его ни в чем обвинять, поскольку нет ни малейшей вероятности того, что я когда-либо приму тебя в качестве мужа!

– Никогда?

– Конечно, нет.

Он прищурился.

– Но предположим, что ты беременна от меня?

– Для этого существует «английское лекарство», – ответила она, подняв подбородок. Он резко сел на постели.

– Ты этого не сделаешь.

«Английское лекарство» – это были знаменитые женские таблетки, которые впервые предположительно были приготовлены сэром Джеймсом Кларком, врачом королевы Виктории, и рекламировались как способствующие «регулярности ежемесячных периодов». При этом настолько сильно подчеркивалось противопоказание использовать их в течение трех первых месяцев беременности, так как они «обязательно приводили к выкидышу», что они преимущественно использовались именно для этой цели. Аня вовсе не предполагала принять их в случае необходимости, но она не Могла позволить этому человеку почувствовать какую-либо власть над собой.

– Разве?

Он долго смотрел на нее, затем глухо спросил:

– Ты настолько меня ненавидишь?

– Скажи мне, почему бы мне этого не делать.

В ее голосе прозвучали нотки, которые ей самой не понравились, нотки, очень похожие на мольбу. Однако он, казалось, не заметил их.

– Я никогда не хотел сделать тебе больно.

– Это, конечно, может служить утешением, – продолжила она, прежде чем он смог сказать еще что-то. – Но если ты оказался способен так успешно завоевать симпатии Марселя, то почему ты все еще здесь? Ты, конечно, мог бы убедить его выпустить тебя.

– Может быть, я не торопился уехать отсюда.

– О да, тебе чрезвычайно нравится пребывание здесь. Фактически это прекрасный оздоровительный курорт? – Она бросила на него уничтожающий взгляд.

– Мне было любопытно узнать, возвратишься ли ты? И, конечно, я не мог лишить тебя удовольствия рассказать мне во всех подробностях, в каких развалинах лежит сейчас моя честь.

Она покраснела, когда услышала, как он произнес это слово, а также при воспоминании о замечаниях, сделанных Мурреем. Сдавленным голосом ответила:

– Все не так плохо, я думаю. Многие на твоей стороне.

– Разве? – Он нахмурившись, но с интересом смотрел на нее.

– Например, Эмиль Жиро.

– Эмиль… – мягко повторил он. – Он вернулся?

Она кивнула, не удивившись, что он знал о передвижениях брата Жана. Каким бы отчаянным, беспринципным и бессовестным он ни был, она понимала, что в Равеле Дюральде заключено нечто большее, чем то, что лежит на поверхности. Все это смущало ее и сбивало с толку – ведь она ничего другого не хотела, кроме как презирать его всем сердцем.

Он поспешно поднялся.

– Мои манеры просто ужасны, но в этом виновато лишь мое удивление, когда я увидел тебя снова так скоро. Не хочешь ли присесть, chere? И разреши мне предложить тебе немного этого чудесного вина.

– Спасибо, нет, – ответила она с щепетильной вежливостью. – Я проделала долгое путешествие и устала.

Когда он подходил к стулу, чтобы придвинуть его ей, цепь, которой он был прикован к стене, звякнула от удара об пол, и этот звук неприятно смутил ее.

– Тем больше причин отдохнуть здесь хоть несколько минут, – настаивал он, Внезапно Аня вспомнила, как он не любит одиночество. Хорошая память и готовность посочувствовать могут иногда оказываться весьма тяжелым грузом. Она стояла в нерешительности. Инстинктивно она ощущала, что лучше было бы уйти, но не могла заставить себя быть такой бесчувственной. Решение ей помогло принять его спокойное терпеливое ожидание. Когда он подошел, чтобы прикоснуться к ее руке и наклоном головы указать на стул, она на негнущихся ногах подошла, чтобы принять его предложение.

Комната была маленькой, ночь темной, а от лампы, горевшей на столе, падал лишь небольшой круг золотистого света. Здесь, в этой постели, у стены она лежала обнаженной рядом с мужчиной, который сейчас сел на стул напротив нее. В тот же момент она почувствовала такое сильное ощущение взаимной близости, как будто само ее тело узнавало его каждой своей мышцей, каждой клеткой. Она почувствовала, как расширились поры на коже, и ощутила полную внутреннюю расслабленность. Каждая черточка его лица была знакома ей. Ей припомнились ощущение его мягких и теплых губ, прижимавшихся к ее губам, ощущение его жестких густых волос на груди. Она как бы физически почувствовала тяжесть его мускулистого тела, которое она вобрала в себя, заснув рядом с Равелем. Нет, ее чувства отказывались забыть это!

– О чем ты думаешь? – глубоким голосом спросил он, глядя прямо ей в лицо.

– Ни о чем, – торопливо ответила она.

Какой-то момент она думала, что он будет настаивать на ответе. Но вместо этого он, слегка шевельнув плечами, сказал:

– Надеюсь, ты доехала без приключений сегодня вечером?

– Да, хотя прошлая ночь не была столь приятной, – ответила она и в благодарность за его снисходительность, а также, чтобы сохранить нормальную обычную обстановку, рассказала о нападении на их экипаж, когда они возвращались из театра.

– Очень удачно, что Николс был вооружен, – заметил он.

– Да. Казалось, он точно знает, что делает.

Уголки его рта дрогнули.

– Это предупреждение?

– Если хочешь, воспринимай это именно так.

– Из-за твоей заботы я совершенно не чувствую себя мужчиной.

– Сомневаюсь в этом, – резко ответила она, раздраженная явными нотками развязности в его голосе.

– Нет, наверное, все-таки нет, – спокойно согласился он. – Во всяком случае, когда такая женщина так близко от меня.

Возмущенная намеком, она бросила на него негодующий взгляд.

– Я должна быть польщена?

– Заинтересована, может быть. Знаешь ли, насколько ты соблазнительна, когда сидишь здесь вот так? Представляешь ли, каких усилий стоит мне удержаться от того, чтобы не обнять тебя? Я знаю, как нежны и сладки твои губы, я чувствовал в ладонях твою грудь. Я видел, как твои глаза превращаются в темно-синие озера желания, и желание снова заставить погрузиться в них медленно сводит меня с ума. Я хочу…

Он замолчал и закусил губу. Оттолкнув стул, он встал, отошел на несколько шагов и стал к ней спиной, заложив руки за голову. Не оглядываясь, сказал:

– Прошу прощения.

Аня встала и направилась к двери. Открыв ее и держась за ручку оглянулась, чтобы еще раз посмотреть на Равеля, который продолжал стоять спиной к ней, на его широкие плечи под красной фланелевой рубашкой, на стройную талию, мускулистые бедра, отчетливо выделявшиеся под облегающими брюками, и на цепь, которая прочно приковывала его к этой темнице.

Тихим, почти задумчивым голосом она сказала:

– И я тоже.

Аня искренне сожалела о многом. О том, что ей вообще пришла идея похитить Равеля, ранить этого человека, такого обаятельного, поддаться его примитивным аргументам настолько, что сойтись с ним. Она сожалела и о том, что не находила ничего, что дало бы возможность продолжить ту близость, которая возникла между ними. Все это не имело никакого значения. Она не могла освободить его.

Если она освободит его, то он найдет способ рассчитаться с Мурреем. Если она не освободит его, а его присутствие в «Бо Рефьюж» наверняка обнаружится, то это погубит ее доброе имя. Аня находилась между двух огней. Было еще одно соображение. Она не может держать Равеля в плену бесконечно, и было бы неразумно думать по-другому. Со временем его терпение лопнет, и он вырвется на свободу и она, измученная угрызениями своей совести, сама выпустит его. У нее оставалось совсем немного времени для принятия какого-либо решения, для того, чтобы найти выход из того положения, в котором они оказались. Возможно, у нее остался всего лишь один день, или максимум два. Но каким может быть это решение? Каким?


Наступило утро, но Аня так и не приблизилась к решению. Она встала рано, надела платье из простого светло-голубого батиста, без воротника и манжетов, а поверх платья обычный рабочий передник. Причесываясь и укладывая волосы на затылке, она увидела в зеркале темные круги у себя под глазами. Она выглядела, как смерть, но это не имело значения. Она никуда не собиралась, а если Равель найдет ее менее привлекательной, то это только к лучшему.

Она намеревалась снова посетить его. Было бы трусостью избегать его, хотя она предпочла бы поступить именно так. Ее долг сделать все, чтобы время проходило для него приятно. То, что он желает увидеть женщину, которая сделала его своим пленником, казалось ей маловероятным, но поскольку это явно доставляло ему некоторое удовольствие, она могла себе позволить уделить ему время.

Выйдя из спальни и проходя по дому, где не было слышно никакого движения, она поняла, что сегодня воскресенье. По закону это был день отдыха для работавших на плантации. Она могла взять экипаж и поехать в церковь к мессе, но сейчас это показалось ей неуместным. Во всяком случае в законе не сказано о том, какой день является днем отдыха для хозяйки плантации.

Аня нашла экономку Денизу на кухне, где та давала указания повару насчет завтрака. Пока завтрак готовился, Аня отправилась вместе с Денизой на склад, чтобы выдать бобы, солонину, кукурузную муку и патоку – рацион каждого обитателя плантации. Затем они вдвоем отправились на молочную ферму, где в этот момент доили коров, а вчерашние молоко и сливки были оставлены для приготовления масла и сыра. Работа на ферме шла в любой день недели. Дениза вернулась на кухню, а Аня пошла в зимний сад, где мысленно напомнила себе, что нужно срезать последние крупные головки цветной капусты и подготовить грядки для семян, купленных ею в Новом Орлеане.

Из сада она вернулась в сопровождении десяти-двенадцати негритянских детишек. Заметив на их ногах следы укусов блох, она отвела их в небольшое здание амбулатории и смазала расцарапанные места мазью. После этого она разыскала Марселя и приказала ему проследить, чтобы рано утром в понедельник были выкупаны все кошки и собаки, места, где они спят, вычищены и побрызганы известью, а хижины обкурены серой.

Но заботам не было конца. Равель порвал ногой одну из простыней, которыми была застлана его постель, и Дениза опасалась, что плесень, вызванная влажным климатом, уже попортила около дюжины простыней. Как выяснилось, она оказалась совершенно права, и Аня провела около получаса, составляя список белья, которое следует заказать в Новом Орлеане.

Аня освободилась как раз в тот момент, когда Марсель отправился в хлопковый сарай с подносом, на котором был завтрак ее и Равеля: кофе с молоком, горячие булочки, ветчина и черничный джем, и Аня пошла вместе с ним.

Она открыла замок на двери Равеля и распахнула ее, а затем взяла поднос из рук Марселя, с улыбкой отпустила его кивком головы и вошла внутрь.

Небольшие, расположенные высоко в стене окна пропускали мало света. День был пасмурным, лишь изредка проглядывало солнце, и поэтому комната была сумрачной и наполненной движущимися тенями. Аня едва различала очертания фигуры Равеля, который лежал на кровати под одеялом спиной к ней. Было видно только одно бронзовое плечо, лежавшая на белой подушке копна волос казалась еще чернее. Он не пошевелился, когда она вошла. Она постояла какое-то мгновение в нерешительности, а затем тихо подошла к столу и поставила на него поднос.

Огонь в камине догорел, и в комнате стало прохладно. Она разгребла пепел, чтобы найти несколько тлеющих угольков, затем положила на них сосновые щепки и, когда они разгорелись, добавила крупных поленьев, так что пламя вскоре разгорелось настолько, что отдельные его языки втягивались прямо в трубу. Из открытой двери тянуло сквозняком, и она подошла, чтобы закрыть ее.

Еда остывала, а она уже проголодалась. Аня подождала несколько минут, надеясь, что он проснется от потрескивания дров в камине. Он не пошевелился, и она решительно подошла к кровати. Аня слышала, что есть мужчины, которые могут спать при любых обстоятельствах и любом шуме, разразится ли гроза или рухнет дом прямо на голову, таких мужчин надо просто вытаскивать из кровати. Она была готова выполнять свой долг гостеприимства, но у нее не было никакого желания умирать от голода, пока он будет спать.

Аня посмотрела на лежащего в кровати, скользнула взглядом по его мускулистой шее и плечу, которые и в покое сохраняли сдержанную силу, затем остановила взгляд на скульптурно четких линиях загорелого лица и черной бахроме ресниц. В этот момент на нем была написана напряженная готовность защищать себя как будто и во сне ему угрожала опасность. Глядя на него, она почувствовала, как у нее перехватило дыхание. В глубине души росло неослабевающее сочувствие. Какая же она идиотка, что испытывает такое по отношению к мужчине, который убил Жана и убил бы Муррея, если бы мог! Какая же она идиотка!

Протянув руку, она положила ее Равелю на плечо и потрясла его. Быстрым, как взмах кнута, движением он развернулся и схватил ее за запястье. Сильная рука схватила ее бедра, и через мгновение она почувствовала, что находится в воздухе. Она приземлилась на спину на матрац, упав так сильно, что зубы щелкнули и до боли в груди перехватило дыхание. Сильные руки сомкнулись на запястьях, прижав их к ее щекам. Ее колени он прижал своим бедром, и она не могла пошевелиться. Ее глаза расширились от изумления, и она пристально всмотрелась в кофейно-черные глаза Равеля, которые светились дьявольским смехом и удовлетворением.

– Доброе утро, – сказал он.

Внутри у нее закипал гнев. Она сжала руки в кулаки и попыталась освободиться, но все попытки привели к еще худшему результату, поскольку она почувствовала, что ее юбки, сбившиеся вокруг голеней, поднялись еще выше. Тяжело дыша от гнева и предпринятых усилий, она затихла.

– Так-то лучше, – сказал он низким голосом, в котором явно слышалось веселье.

Она бросила на него горящий взгляд и, сжав зубы, сказала:

– Свинья! Отпусти меня!

– Попроси хорошо, и тогда, быть может, я сделаю это.

– Будь ты проклят, если я это сделаю!

– Как хочешь, – сказал он, поднимая бровь, – мне нравится, когда ты лежишь в моей кровати, но мне казалось, что тебе немного неудобно.

Она язвительно улыбнулась ему.

– Каким дураком ты бы выглядел, окажись это Марсель, а не я.

– Без сомнения. Но я узнал бы твои шаги среди тысячи других. Здесь не могло быть никакой ошибки.

– Ты узнал бы… Так ты притворялся! Ты вообще не спал! – Мысль о том, что она испытывала жалость к нему в то время, когда он лежал и готовил ей ловушку, вызвала у нее приступ досады.

– Как ты могла думать, что я сплю, ведь ты здесь так шумела!

– Часто мужчины спят очень крепко. – Даже ей самой показалось, что она сказала это как бы оправдываясь.

– Если бы я был из их числа, то уже десять раз погиб. Перерезать горло спящему человеку – это любимый вид спорта в Никарагуа. На корабле, который вез нас в Испанию, и в тюрьме, перед тем как всех развели по одиночным камерам, заключенный, который крепко спал, просыпался без одежды или не просыпался вообще.

– Очень хорошо, – резко ответила она, – будем считать, что я наказана. Если для этого фарса есть какая-то причина, то я хотела бы услышать об этом поскорее, чтобы могла встать и позавтракать.

– О да, – сказал он мягким обманчивым голосом, – причина была.

Она увидела свое отражение в черных зрачках его глаз, увидела, как в них засветилось желание. Потом голова его наклонилась, закрыла свет, и его губы прижались к ее. Губы были твердыми с едва уловимым привкусом кофе. От его выбритой худой щеки доносился легкий, чистый запах мыла. У Ани промелькнула мысль о том, что Марсель, должно быть, рано утром уже приходил сюда с горячим кофе и водой для бритья. Через мгновение эти праздные мысли растворились в море захлестнувших ее ощущений.

Его губы были теплыми, а движения инстинктивно уверенными. Растягивая удовольствие, он исследовал языком ее губы, мягко прикасаясь к трещинке, которая еще не зажила. Он покрыл их легчайшими прикосновениями, пробуя кончиком языка влажные уголки рта, осторожно пробуждая чувствительность нежной поверхности губ, пытаясь выяснить границы ее сопротивления. Затем он перешел к ямке между нижней губой и подбородком и медленно окружил ее рот поцелуями настолько обжигающими, что она удивилась их жару, и против воли ее губы раскрылись.

Он тут же воспользовался этой ее моментальной слабостью, прижав ее губы к своим и проникая глубже, внутрь рта. Он исследовал языком твердые, как фарфор, края ее зубов, а затем вступил в сложную игру с ее языком, прежде чем продвинуться еще глубже, как будто бы овладевая им. Он ощущал нежность внутренней поверхности ее рта и упивался этой сладостью.

Сердце Ани гулко билось, а острое ощущение удовольствия пронизывало все тело. Кто научил его этому терпеливому искусству добиваться своего? Впрочем, это не имело никакого значения. Как никогда раньше она чувствовала, как жизнь бурным потоком протекает сквозь нее. Она чувствовала, как глубоко внутри распускается, расцветает желание прижаться поближе, забыть о месте, времени и личности мужчины, который обнимает ее, потеряться в этом потоке нового, невероятного волшебства.

Равель, почувствовав, что она уступила ему, отпустил ее левую руку, чтобы кончиками пальцев провести по ее щеке, по той линии, где челюсть переходит в шею и ниже, там, где взволнованно поднималась ее грудь. Он нежно обнял ладонью эту мягкую округлость, тут же почувствовав биение ее сердца, и большим пальцем принялся ласкать ее сосок через одежду до тех пор, пока он не превратился в тугой бутон предвкушения. Она подняла свободную руку к его волосам, проводя пальцами по густым вьющимся прядям, прижимая его к себе, усиливая давление его поцелуя.

Что она делает? С огромной силой приливной волны по ней прокатились страдание и самообвинение. Она сжала в пальцах его волосы и потянула за них. Он резко выдохнул от боли, когда она дернула его недавно зашитую голову. Когда он отпустил ее губы, она резко отвернула голову и тут же, обнаружив, что он лишь слегка придерживает ее правую руку, вырвала ее у него и уперлась в него обеими руками.

Он потерял равновесие и упал назад, на край кровати. Когда он ухватился за спинку, чтобы не упасть, Аня поднялась, перелезла через него и бросилась прочь от кровати. Но в этот момент Равель пришел в себя и устремился за ней. Он поймал ее за ногу, и она упала на пол на вытянутые руки. Но тут же ударила его этой ногой, попала ему в живот, и он отпустил ее, что-то промычав. Она постаралась откатиться от него, несмотря на то, что запуталась в юбках, но он ухватился за ее передник. Одним быстрым и плавным движением она развязала узел на талии и, поднявшись на ноги, оставила ему передник в качестве приза.

Он встал с кровати, скомкал передник и бросил в угол. Уголки его рта изогнулись в порочном вожделении и, великолепно обнаженный, он крадучись направился к ней, а его цепь, ударяясь об пол, позвякивала при каждом шаге. Его желание было слишком очевидно. Нижняя часть его тела была бледной по сравнению с торсом, который тропическое солнце окрасило в темно-коричневый цвет, и он казался ей бесконечно опасным получеловеком-полузверем. Ее охватил страх, какого она ни разу не испытывала до этого момента. Страх мелкой дрожью пробежал по телу и задержался где-то у коленей. Она сделала шаг назад и почувствовала за спиной жар камина.

Его губы дернулись. В тот же момент она с испугом поняла, что так развеселило его. Она двинулась не в том направлении. Он находился между нею и дверью. Цепь, которой он был так крепко прикован к стене, должна была дать ей возможность пройти мимо него, но длинные руки Равеля ставили эту возможность под сомнение. Она могла бы проскользнуть, если бы не ее пышные юбки. Вероятнее всего он поймает ее за них, или они вспыхнут, как трут, при слишком близком ее приближении к камину.

Она отодвинулась еще дальше в угол и задела бедром стол, на котором стоял поднос с завтраком. Тарелки зазвенели, а стакан на горлышке графина с водой звякнул, как колокольчик. Вода. Не раздумывая ни секунды, она схватила графин, сорвала с него стакан и плеснула содержимое графина сверкающей струей в сторону Равеля.

Сдавленным голосом он выдохнул какое-то ругательство, когда на него обрушился ледяной поток воды. С волос капало, а по лицу сбегали ручейки, собирались лужицами в ямках над ключицами, а затем стекали вниз по курчавым волосам на груди. Уставившись на нее, хриплым от возмущения голосом он спросил:

– Зачем ты это сделала?

Сила его удивления была показателем того, насколько невинны были его намерения и мала угрожающая ей опасность. Страстное желание, конечно, было, но ощущение опасности было только в ее голове, и, вполне возможно, оно подогревалось тем страхом, который вызывала ее собственная реакция на него. Тем не менее последнее, что она бы сделала, это призналась в этом самой себе.

– Мне показалось, – сказала она, подняв голову и ставя графин на место, – что нужно охладить твой пыл.

– О, разве? А как насчет твоего? – Он оглянулся вокруг и, увидев воду, оставшуюся в миске после бритья, направился к ней.

– Равель! Ты этого не сделаешь! – воскликнула она, увидев, куда он пошел. Мыльная вода с плавающей сбритой черной щетиной давно уже остыла в холодном утреннем воздухе.

– Неужели?

Он поднял миску и повернулся к ней. Его глаза заблестели, когда он, волоча за собой цепь, направился к ней. Он покрылся гусиной кожей, на которой все еще сверкали капли воды. Она прижалась к столу и вытянула вперед руку, как бы заслоняя себя от потока воды. При этом она не отрывала взгляда от мутной жидкости, мягко плескавшейся в миске с позолоченными краями.

– Ты… тыне можешь. Ты же джентльмен.

– Я думал, ты сомневаешься в этом.

– Нет, не совсем…

– Любая ложь, лишь бы только спастись.

Если бы она быстро метнулась в сторону, то успела бы добраться до двери. Но любое ее неожиданное движение могло спровоцировать немедленный потоп. Он не промахнется, она в этом не сомневалась.

– Сначала меня убедили в обратном, но сейчас я так не думаю.

То, что она сказала, было правдой, и она с удивлением обнаружила этот факт. Аня замерла, озадаченно глядя на него.

Докажи это.

– Как? Я могу точно так же попытаться доказать, что я – леди, после того, что сделала.

Он ясно видел, что напугал ее. Она побледнела, в ее взгляде чувствовалась осторожность. Но она уже не испытывала тревоги, и он не чувствовал в ней того презрения, которое позволяло ей пренебрегать им, захватить и удерживать силой, чтобы обеспечить безопасность тех, о ком она заботится. Его жажда мщения испарилась. Он отвернулся, поставил миску с водой на пол, а затем подошел к кровати, чтобы снять со спинки черный шерстяной халат с шелковыми бордовыми отворотами, принесенный ему Марселем. Он сунул в него руки, отвернул рукава и быстрыми движениями застегнул позолоченные пуговицы.

Не оборачиваясь, он сказал через плечо:

– Некоторые вещи не требуют доказательств. Но одно я могу сказать с точностью: мой… пыл определенно остыл.

Это было что-то вроде оливковой ветви мира. Ей вдруг показалось необычайно важным сказать именно то, что надо, нечто не провоцирующее и не вызывающее, а совершенно прозаическое.

– А твой завтрак остыл. Пока ты будешь вытираться, я унесу его и прикажу подогреть.

– Ничего, – сказал он, поворачиваясь к ней и печально, но в то же время тепло улыбаясь. – Я только благодарен, что тебе под руку не попался кофейник. А что касается завтрака, я поставлю его к огню на несколько минут, и все будет в порядке.

Она облизала губы.

– Вообще-то это и мой завтрак тоже.

– Я польщен, – сухо ответил он. – Ты, конечно же, можешь поступить, как хочешь.

– Все будет в порядке, – сказала она, резко отворачиваясь, и принялась тщательно расставлять посуду на столе.

Спустя некоторое время они сели за еду. Пока кофе и булочки подогревались, они убирали в комнате: мыльная вода была вылита в помойное ведро, Анин передник поднят из угла и аккуратно свернут, лужа воды на полу высушена с помощью нескольких полотенец, кровать застлана, а стол, чтобы освободить место для завтрака, освобожден от шахмат и книг. Порядок они наводили вместе, но между ними все же сохранялась какая-то натянутость.

В полном молчании они намазывали булочки маслом и джемом. Звон ложечек в чашках, когда они размешивали сахар, показался им очень громким. Аня отхлебнула жидкость, но, поскольку ее горло тут же сжалось, она с большим усилием заставила себя беззвучно проглотить ее.

Она не могла припомнить, чтобы когда-либо была так раздражена против мужчины, или так ясно чувствовала каждое его движение, напряжение его мышц на лице, растущие на запястьях шелковистые черные волосы, изящество, силу и красоту его рук. Но ведь раньше она не держала мужчин в плену, не вступала с мужчиной в близость, не предавала его и не была предана им. Хотеть себя чувствовать комфортно рядом с Равелем значило желать слишком многого, достаточно было того, что они не ощущали больше враждебности по отношению друг к другу. Все было так, как должно было быть, и все же она не могла не желать того, чтобы эта напряженность как-нибудь ослабла.

Равель прикоснулся салфеткой ко рту, а затем положил ее на стол рядом с тарелкой. Он откинулся на стуле и сидел, вертя в пальцах чашку из севрского фарфора. Он долго рассматривал ее, слегка нахмурившись.

– Скажи мне одну вещь, – наконец начал он.

– Да?

– Почему ты здесь? Я не хочу выглядеть грубым или негостеприимным – я Бог знает как рад твоему обществу, – но все же, то, что ты будешь навещать меня, как если бы я был приглашенным гостем, – это последнее, чего я мог бы ожидать от тебя.

– Я не собиралась это делать.

– Я в этом уверен.

Она посмотрела на него, а затем снова опустила взгляд на узор из лилий, выдавленный на кусочке масла, который она сейчас разрушала зубцом вилки.

– Прежде всего это вряд ли прилично, а, с другой стороны, это могло только привлечь внимание к тому факту, что ты находишься здесь.

– В этом есть здравый смысл.

Она бросила вилку на стол.

– То, что произошло между нами, – это карикатура на приличное поведение, а твое пребывание здесь уже так затянулось, что его уже нельзя скрыть. Ты не можешь больше оставаться здесь; скоро ты должен будешь вернуться в Новый Орлеан. Но надо же найти какой-то способ положить конец любым твоим дуэлям с Мурреем. Я не знаю, в чем он заключается, но чтобы его найти, я вынуждена выяснить, что ты за человек.

– Ты могла бы спросить.

– А как я узнаю, говоришь ли ты правду?

Его лицо застыло, а затем он снова расслабился.

– Ты играешь в шахматы?

– Что?

– О человеке можно узнать многое по тому, как он играет в различные игры, но особенно – как он играет в шахматы.

– Я играла в шахматы с отцом, – медленно сказала она.

– Не сыграешь ли ты и со мной?

Сначала ей пришла в голову мысль отказаться. Он говорил так, будто бы был мастером этой игры, и она вряд ли могла здесь сравниться с ним, хотя иногда она побеждала отца. И все же Аня хотела отказаться не по этой причине. Если она сможет выяснить некоторые из его сильных и слабых мест в ходе проверки стратегических идей и тактических маневров, то и он сможет сделать то же самое в отношении нее. Почему он этого хочет, она не могла себе представить, но она не ошиблась, думая, что это предложение было сделано отнюдь не случайно и не из вежливости. У него была на это причина, и она многое отдала бы, чтобы узнать эту причину, прежде чем сядет за шахматную доску напротив него.

Переполненная тревогой и волнением, она подняла взгляд от остатков завтрака и посмотрела прямо в его темные глаза. Затем медленно улыбнулась.

– Да, – сказала она, – да, сыграю.

ГЛАВА 9

В Луизиане шахматы перестали быть игрой для интеллектуалов и стали предметом всеобщего увлечения. С появлением на мировой сцене шахматного чемпиона из Нового Орлеана Пола Морфи жители штата, никогда раньше не садившиеся за шахматную доску, внезапно нашли, что это прекрасное времяпрепровождение. Дамы из высших слоев общества покупали специальные столики со столешницами, инкрустированными шахматными полями, держали у себя в салонах шахматные доски с расставленными фигурами, чтобы создать впечатление, что здесь постоянно идет игра. Юные леди, разговаривающие о рыцарях и замках[20], не всегда были увлечены средневековьем, а пожилые джентльмены, вытаскивая из карманов носовые платки, нередко извлекали вместе с ними одну-две плененных пешки.

Шахматы Аниного отца были сделаны в Венеции около двухсот лет назад. Доска из атласного дерева была инкрустирована клетками эбенового дерева и слоновой кости, фигуры отлиты из серебра и бронзы, а в основаниях украшены лазуритом, перламутром и золотым ободком. Каждая фигура – маленькое произведение искусства: от величественных королев до пешек, выполненных в виде пеших солдат. Ребенком Аня играла с ними в различные игры, представляя их семьями с большим количеством братьев или устраивая королевские свадьбы. Ей доставляло удовольствие брать их в руки, и это чувство сохранилось до сих пор.

Пока Аня убирала со стола тарелки, Равель оделся, а потом они сели за стол и расставили фигуры. Она подложила дрова в камин, чтобы не отвлекаться во время игры, и когда Марсель пришел, чтобы убрать посуду, передала Денизе распоряжение подать ланч в эту комнату. Наконец она и ее пленник сели напротив друг друга за шахматной доской.

Сначала они играли осторожно, каждый пытался выяснить, на что способен другой. Анин отец был рассудительным игроком, он руководствовался книжными пособиями по игре и предпочитал классические варианты. Аня была менее терпелива и в игре предпочитала непринужденный, хотя и осторожный стиль с внезапными блестящими набегами на вражескую территорию. Игра Равеля, как выяснила она по мере того как шло время, была одновременно классической и смелой, но, кроме того, она отличалась таким уровнем концентрации и расчетливости, каких Аня никогда раньше не встречала. Его способность предвидеть ее действия на много ходов вперед безмерно раздражала ее. Она не считала себя мастером этой игры, но та легкость, с которой он добился в первый раз сначала шаха, а потом и мата, заставила ее приложить все силы, чтобы сделать следующую игру хоть немного более трудной для него.

День проходил с удивительной быстротой. Наступил полдень, а они все еще играли. Они съели холодное мясо, хлеб, жареную цветную капусту и пирожки с фруктами, даже не отрывая взгляд от доски. Соперничество, возникшее между ними, было дружелюбным, но довольно сильным. Они не делали друг другу снисхождения, но и не просили его.

Аня не один раз имела возможность убедиться, что Равель был щедр в своей победе. Он не злорадствовал и не указывал ей на ошибки, пока она сама не просила. Он снимал ее фигуры с доски весьма прозаически, без триумфа или мстительности в глазах. Когда она разрушила его стратегию, он любовался ее действиями даже в момент самого сильного раздражения, а когда после обеда они доборолись до ничьей, в улыбке, которую он послал ей через шахматную доску, было какое-то грустное удовлетворение.

Именно в этот момент Аня поняла, что в пылу сражения забыла о его цели. Ей хотелось бы знать, забыл ли об этом также и Равель, или он специально избрал подобный стиль игры, чтобы создать хорошее впечатление о своем характере. Она никак не могла понять этого. У нее также промелькнула мысль, что он узнал ее, что она уже выдала в игре своей характер. Правда, она не могла придумать причины, по которой это могло бы иметь какое-то значение, но все же это было так.

– Я получил удовольствие, – сказал Равель, откидываясь на стуле. – Чуть больше практики, и ты была бы опасным соперником.

– Ты очень добр, отзываясь так о моей игре.

– Я вовсе не добр. И я ценю то время, которым ты сегодня пожертвовала ради меня.

– Ты говоришь так, будто считаешь меня мужчиной, тогда как на самом деле это ты… – Она замолчала, не желая напоминать ему о его заключении.

Мягким голосом он сказал:

– Если бы это было мученичеством, то мужчины не дрались бы у дверей твоего дома за право его претерпеть. Аня посмотрела ему прямо в глаза.

– Сейчас ты скажешь, что это было исключительным удовольствием.

– В некоторых моментах – да, – быстро ответил он.

Она покраснела, поняв, что он имеет в виду. Но она не хотела демонстрировать ему свое замешательство и поэтому ухватилась за первое, что пришло ей в голову в качестве темы для разговора.

– Положение, должно быть, становится все более неловким. Я так понимаю, что твоя мать живет в Новом Орлеане и не может похвастать крепким здоровьем. Если ты хочешь послать ей сообщение, я прослежу, чтобы оно попало по назначению.

– В этом нет необходимости.

– Нет?

– Я уже послал его вчера.

– Понятно. Ты подкупил Марселя.

– Он проявил осторожность и сначала тщательно прочел письмо, чтобы убедиться в том, что не рискует своим положением в качестве моего сторожа.

Она покачала головой.

– Это на него непохоже.

– Я говорил тебе, что он жалеет меня.

– Ты сыграл на его добрых чувствах.

– Совсем чуть-чуть. Это казалось мне необходимым и оправданным.

– Я удивлена, что тебе в голову пришла мысль успокоить мать.

В его глазах появилось какое-то жесткое выражение.

– Ты думаешь, что ты больше заботишься о женщине, которая меня родила, чем я?

– Я не знаю, что думать о тебе. – Хоть и с усилием, но она не отвела взгляд от его темных глаз.

– Ну, – сказал он, – это уже какой-то прогресс. Сыграем еще?

Марсель принес им послеобеденный кофе, фруктовый торт и марципан. Кофе был встречен с радостью. Напряженная игра с Равелем отняла у Ани много сил, и. теперь ей нужно было стимулирующее средство.

Они опустошили кофейник, выпив до дна по три чашки, затем Равель вытащил из кармана булавку для волос. Он вертел ее в пальцах, раздумывая над фигурами на шахматной доске, как если бы он делал это бессознательно.

Булавка. Ее булавка. Должно быть она забыла ее здесь той ночью, потеряла, поспешно убегая. Такой булавкой можно открыть замок, обладая терпением и определенной ловкостью, во всяком случае так ей говорили. Еще ребенком она пыталась, впрочем безуспешно, открыть таким образом шкаф, в котором, как она подозревала, хранились рождественские подарки. Было бы удивительно, что Равель не знает этого способа, побывав в тюрьме.

Но если он ему известен, то почему он им не воспользовался? Почему он все еще сидит здесь, напротив нее, с кандалами на ногах? Почему не освободился, не одолел каким-либо образом Марселя и не сбежал отсюда? Возможно ли, чтобы у него были свои причины, чтобы остаться здесь?

Каковы могли быть эти причины, она просто не отваживалась задуматься. Ведь он мог дождаться ее возвращения, чтобы захватить врасплох и осуществить ту особенную месть, которую задумал.

Волосы зашевелились у нее на голове, когда эта мысль пришла в голову. Она посмотрела на него. На его жестком аскетическом лице сейчас было выражение удовлетворения. Почувствовав ее взгляд, он поднял на нее глаза, и на его губах промелькнула едва заметная улыбка.

Внезапно она подумала, что он совершенно точно знает, что делает. Эта булавка была показана им не случайно. Он ожидал теперь ее ответного хода, хотел с интересом и определенным циничным наслаждением увидеть, какую форму он примет.

Нет, она все это придумала. Он не был человеком, способным опуститься до мелкой мстительности, она могла поклясться в этом.

Не было и намека на то, что его месть сможет быть мелкой. Слишком дорого она уже заплатила за его заключение. Если он снова попытается проделать то же самое, сможет ли ее сопротивление удержать его? На этот раз она будет сопротивляться изо всех сил.

Был только один способ обнаружить, насколько рассчитанными были сейчас его действия. Она подняла руку, чтобы поправить прядь волос, выскользнувшую из пучка на затылке. Другую руку она протянула к Равелю и сказала как можно непринужденнее:

– Ты нашел мою булавку. Они постоянно куда-то исчезают. Можно?

Он бросил взгляд на булавку, которую держал в руке, затем снова на нее, и лицо его осветилось улыбкой.

– Тебе она нужна? Извини, но я не могу тебе ее вернуть.

– Почему? – Она изобразила удивление, хотя сердце ее тут же забилось с удвоенной силой.

– Назови это сентиментальностью. Для тебя это просто булавка. Для меня это сувенир. Мужчины, как и слабый пол, иногда хранят вещи, которые вызывают у них приятные воспоминания.

Яростное обвинение уже готово было сорваться с языка, но она так и не произнесла его. В глубине его черных глаз таилось выражение, которое заставило ее вздрогнуть. Аню охватила неуверенность, соединенная с огромным желанием поверить ему.

Она была просто дурочкой. Ярость волной захлестнула ее, и она резко ответила:

– Чепуха!

– Ты так думаешь? Как же мало ты веришь в меня, chere! Но если тебе настолько нужна булавка, ты могла бы попытаться убедить меня вернуть ее тебе.

– Да?

– Да. За соответствующее вознаграждение.

– И какое же, – спросила она с подозрением в голосе, – это могло бы быть вознаграждение? Он сделал вид, что задумался.

– Мы могли бы начать с добровольного поцелуя.

– Начать?

Он смеялся над ней, играя с ней, полностью осознавая, что преимущество на его стороне и что она понимает это. Эта мысль вместо того, чтобы ослабить ее решимость, только усилила ее.

– Извини меня, – сказал он с преувеличенной вежливостью, – но это стало моим заветным желанием – испробовать сладость твоих губ без принуждения с моей стороны.

– Это ты не называешь принуждением?

Он поднял бровь и бросил на нее невинный взгляд.

– Но ведь это всего лишь вознаграждение за булавку. В самой мягкой форме. Ты можешь отвергнуть мое предложение, если булавка не стоит этого.

Он твердо знал, что делает. Но почему? Почему?

– Если это все… – начала она.

– Ну, если мы говорим просто о том, чего бы мне хотелось, то мне хотелось бы почувствовать, как твое тело без всякого стеснения прижимается к моему каждым своим нежным и в то же время четким изгибом, от груди и до ступни.

Она почувствовала, как ее обожгло изнутри. Огонь поднимался из самых потаенных уголков тела и загорелся на щеках. Она взяла себя в руки и сказала:

– Ты многого ждешь.

Его глаза осветились улыбкой.

– Мне хотелось бы увидеть, как ты распускаешь свои волосы и они волной окутывают тебя. Мне хотелось бы, чтобы ты повернулась ко мне спиной и попросила меня расстегнуть тебе пуговицы и помочь тебе избавиться от лишней одежды. Я с огромным удовольствием снимал бы ее с тебя, как будто раскрывая какую-то глубокую тайну. А когда бы заблестела твоя белая кожа, мне хотелось бы, чтобы ты повернулась ко мне и, не смущаясь, оказалась в моих объятиях, как если бы там было твое место.

Он замолчал, и его губы сжались, как будто он сказал больше, чем намеревался. Наступила напряженная тишина. Атмосфера комнаты была насыщена неистовыми страстями, невысказанными вслух словами, незаданными вопросами.

Внезапно Аня потеряла контроль над собой – так ломается ветка под все усиливающимся напряжением. Она вскочила на ноги, выхватила у Равеля булавку и отбежала от стола. Он поднялся, но пока освобождал цепь, запутавшуюся в ножках стула, Аня уже отбежала на другую половину комнаты.

Она повернулась к нему, стоя у двери на безопасном расстоянии. Хватая ртом воздух, сказала:

– Цена была слишком высока. Тебе не следовало быть таким жадным.

– Ты – беспринципная колдунья!

В его словах не было того жара, которого она ожидала.

– Я научилась быть такой. – Под моим руководством? Я должен быть польщен.

– Но ты не польщен, не так ли?

– Нет. Ты удивлена? Неважно. Теперь я знаю, на что ты способна, chere Аня. В следующий раз буду знать, чего мне ожидать.

Аня спокойно посмотрела на него темными, чернильно-синими глазами.

– Если следующий раз наступит.

Отвернувшись, она вышла из комнаты, он же продолжал стоять у стола. И все же она услышала его слова, тихие, но уверенные.

– Наступит, – сказал он. – О да, наступит.


Февральские сумерки наступали рано. Западная часть неба еще была освещена последними лучами солнца, но деревья и здания уж отбрасывали темные ночные тени. Где-то залаяла собака, слышно было хрюканье и повизгивание свиней, которых в это время кормили. На пороге своей хижины лежал один из рабов с плантации и, пока его жена готовила ужин, играл на гребешке, издавая печальные жалобные звуки. Аня, проходя мимо, едва заметила в сумерках его темную фигуру, хотя он поднял руку, чтобы поприветствовать ее.

За хижинами цвели фруктовые деревья, и трава снова приобретала своей ярко-зеленый цвет. В холодном воздухе ощущался легкий аромат наступающей весны. Короткая субтропическая зима скоро должна была закончиться. Через два дня наступит Марди Гра, знаменующий собой начало поста. Saison des visiles[21] закончится, и хотя мадам Роза и Селестина останутся в Новом Орлеане до Пасхи, Аню отпустят на плантацию, чтобы она могла следить за работой.

Лаявшая собака взвизгнула и замолкла. Легкий ветерок зашуршал листьями дубов у нее над головой, и Ане показалось, что она слышит крадущиеся шаги. Аня, наклонив голову, втыкала в свой узел булавку, доставшуюся ей с таким трудом, но в этот момент замерла и прислушалась. Она опустила руки, повернулась, чтобы посмотреть на пройденный путь, и отчетливо почувствовала тревогу. Негр, лежавший на пороге, поднялся и вошел в хижину. Церковь с колоколом выглядела маленькой, как бы съежившейся в неопределенном вечернем свете. Детские ясли справа от церкви были пусты: все дети были дома вместе с матерями, у которых сегодня выходной день.

В конце дороги, полускрытое за поворотом, стояло молчаливое безжизненное здание хлопкового сарая. Не было видно ни малейшего проблеска света, ведь окна маленькой комнаты выходили на другую сторону, и оттуда сейчас в сгущающуюся темноту ночи должен был литься свет лампы. Повернувшись, она увидела, что стоявший впереди большой дом тоже не был освещен, а колоннада верхнего этажа казалась в сумерках бледной и призрачной. Когда Аня выходила из дома, Дениза обычно оставляла лампу в ее спальне и внизу, конечно же, экономка не думала, что Аня собирается провести ночь в хлопковом сарае.

Обычный недосмотр, вот и все. Кухня, находившаяся в стороне от большого дома, была ярко освещена. В любой момент можно увидеть, как оттуда движется к большому дому пятно света: Дениза носила с собой лампу. Может быть, попадется Марсель или Дениза, несущая для нее обед в большой дом. Возможно, сейчас просто не так поздно, как она думала. Встреча с Равелем выбила ее из колеи, и она позволила разыграться своему воображению. В последний раз она пугалась темноты в «Бо Рефьюж» много лет назад.

Они вышли ей навстречу из-за каретного сарая. Их было пятеро. Их одежда была серой и бесформенной, волосы лохматыми и неопрятными, у некоторых на головах грязные обвисшие шляпы. Они были крупными и сильными, со сломанными носами и выбитыми зубами – несомненно, они были из тех головорезов, которые по ночам рыскали вдоль Галлатин-стрит у реки. Они не пытались спрятаться и шли прямо на нее, по-волчьи скалясь и расставив руки, как будто бы ловили цыплят.

В доме были безопасность, оружие. Марсель защитил бы ее. Однако между ней и домом эти мужчины. Сзади, возле церкви, мимо которой она прошла, был колокол, и если ударить в него, то тут же сбегутся рабы из всех хижин. Это был ее единственный шанс.

Она развернулась на месте и высоко подняла юбки. Аня бегала довольно быстро – этому способствовали игра в догонялки с Жаном, когда они были еще детьми, постоянная езда верхом и пешие обходы плантации. Мужчины выругались и бросились за ней. Она слышала их тяжелые шаги и хриплое дыхание и попыталась бежать еще быстрее.

Одна из туфель соскользнула. Она приостановилась и сбросила другую. Они догоняли ее. Острая боль пронзила ей бок. Воздух обжигал грудь при каждом вдохе, на глаза наворачивались слезы. Церковь была уже перед ней. Столб с колоколом. Колокол, веревка.

Она вытянула руку и ухватилась за веревку. Инерция, сохранившаяся после того, как она резко остановилась, с силой послала веревку вперед, и в воздухе зазвучал громкий нестройный звон колокола, от которого она почувствовала боль в ушах.

Звон больше не повторился. Грубые руки схватили ее за плечи и за руки. Веревка была вырвана у нее из рук, язык колокола пойман и остановлен. Одиночный громкий звон мог сделать и какой-нибудь мальчишка.

Аню резко развернули, а руки завели за спину и заламывали до тех пор, пока у нее перед глазами не возникла от боли красная пелена, и, хватая воздух ртом, она перестала сопротивляться. Твердая, как дерево, рука охватила ее грудную клетку, сдавливая легкие и сжимая до боли одну из грудей. Она чувствовала запах пота, табака и грязного дыхания, в то время как один из мужчин сказал ей в ухо:

– Где он? Где Дюральд?

Она потеряла дар речи. Она не могла думать. Только режущая боль в груди, которую грубая рука медленно сжимала все сильнее и сильнее, заставила ее выдохнуть:

– Кто? Кто вам нужен?

– Не надо изображать глухую. Ты знаешь. Дюральд.

– Почему вы думаете, что я знаю, где он?

На мгновение боль утихла, но мозолистая рука лежала у нее на груди и воплощала собой ощутимую угрозу. Аня повернула голову и бросила взгляд на мужчину, который держал ее. На мгновение ей показалось, что она его где-то видела, но это ощущение исчезло прежде, чем она успела задуматься над этим.

– Нам поведала маленькая птичка, – ответил один из стоявших в стороне и хрипло засмеялся.

– Не води нас за нос. – Державший ее мужчина заломил ей руку так высоко, что суставы хрустнули, а руку и спину пронзила острая боль. – Мы не можем потратить на это всю ночь.

– Его здесь нет, – выдохнула она. – Правда!

Послал ли Равель сообщение этим мужчинам вместе с запиской к матери? И посылал ли он письмо родившей его женщине вообще? Может быть, это было письмо, адресованное этим бандитам? Неважно, как он проделал это, но она умрет прежде, чем поможет ему бежать отсюда.

– Клянусь, она станет несговорчивей, если мы опрокинем ее на спину и задерем ей юбки.

– Бог мой, надеюсь, она не расколется сразу же, так что очередь дойдет и до меня, – сказал другой, поглаживая спереди свои засаленные штаны.

Ярость, отвращение и стремление к сопротивлению, переполнявшие ее, тут же уступили страху. Предложение, высказанное по-деловому, не было пустой угрозой, чтобы только испугать ее и заставить заговорить. Оно было слишком реальным. Аня лягнула ногой мужчину, державшего ее, и попыталась вырваться из его рук. За это он заломил ей руку так высоко, что она вынуждена была снова выпрямиться и стоять на цыпочках, закусив нижнюю губу, чтобы не закричать.

От сопротивления ее волосы рассыпались, булавки выпали. Один из напавших, который выглядел чуть почище, чем остальные, подошел к ней и запустил пальцы в шелковистую массу, а затем сжал их в кулак.

– Хороша! – сказал он, облизав губы, низким от похоти голосом, в котором был явственно слышен ирландский акцент. – Такого лакомого кусочка я никогда не видел.

– Отойди, – проворчал мужчина, державший Аню, очевидно, главарь шайки.

Подошедший проигнорировал его, провел рукой по локону, лежавшему на ее груди и тронул ее.

– Действительно хороша.

– Я сказал тебе, отойди.

– Иди к черту, Ред!

Двое мужчин посмотрели друг на друга, и в воздухе запахло угрозой и насилием. Остальные отошли в сторону, как бы освобождая место для них двоих.

В этот момент из тени появился мужчина. Он был стройным и высоким, на нем была белая курточка слуги, а в руках он держал дуэльный пистолет. Голос Марселя был напряженным и прерывающимся, но пистолет он держал в руках уверенно.

– Отпустите мамзель!

– Держите его! – хрипло крикнул главарь и развернул Аню таким образом, что она закрыла его от Марселя.

Послышались звуки борьбы, пистолет Марселя, заряженный в спешке, дал осечку, и его повалили на землю. Затем послышались звуки ударов, и Аня увидела, как поднимаются и опускаются кулаки головорезов.

– Перестаньте, перестаньте! – закричала она.

– Ну-ка, хватит! Поднимите его!

Марселя подняли. Он не мог стоять, согнулся, прижимая руки к животу. Лицо кровоточило, а один глаз уже заплыл. Он бросил отчаянный и полный стыда взгляд на Аню.

– Настоящий герой, – пробормотал главарь. – Скажи-ка нам, парень, где находится Дюральд, и, может быть, мы отпустим твою хозяйку.

– Нет… – крикнула Аня и тут же задохнулась от острой боли.

Марсель поднял на нее свои темные глаза.

– Простите меня, мамзель, но что я могу сделать?

Аню и Марселя поволокли к хлопковому сараю. Аня спотыкалась, наступая на свои юбки. Ее волосы упали на лицо. Она испытывала отвращение к тащившим ее мужчинам, которые ощупывали ее своими руками в темноте. Беспомощный гнев закипал у нее в груди и искал выхода. Как она хотела, чтобы у нее в руках оказался нож или дубинка, или какое-нибудь другое оружие, и появился бы шанс воспользовался им! Она хотела пинаться, кусаться и царапаться независимо от того, как мало пользы это может принести, независимо от того, чего ей это будет стоить.

У нее появился шанс, когда главарь стал открывать двери комнаты. Он передал ее в руки другого, а сам двумя руками пытался повернуть тяжелый ключ в замке. Тот недооценил ее силу. Он держал ее совсем некрепко, когда наклонился к ней, чтобы поцеловать. Она вырвала руку и быстрым движением резко ударила в подбородок. Его голова откинулась назад, а зубы громко щелкнули. Она тут же ударила его кулаком в нос. Он всхлипнул и покачнулся. Аня быстро развернулась и была уже готова броситься наутек, как главарь преградил ей путь, его грязные рыжие волосы висели из-под котелка. Дверь в маленькую комнату у него за спиной была распахнута, и она увидела, как Равель поднимается из-за шахматного стола, увидела его высокую фигуру на фоне лампы.

– Чертова сучка! – выругался главарь, которого назвали Редом. – Здесь твое место! – Он ухватил ее за руку с такой силой, что ей показалось, будто ее кости затрещали, и со злостью швырнул ее в комнату. Дверь за ней захлопнулась, замок закрылся.

Аня, снова оступившись, чуть было не упала. Ее волосы, как яркие шелковые плети, обвивались вокруг нее. Равель одним молниеносным движением подхватил ее и прижал к своей груди, и обнимал до тех пор, пока к ней не вернулось дыхание, и она не всхлипнула от ярости и боли. Ее лицо превратилось в маску гнева, а тело конвульсивно вздрагивало. Она оттолкнула его и отступала назад до тех пор, пока не уперлась спиной в стену. Ища в ней поддержки, она цеплялась ладонями за ее неподвижность, пока дрожь сотрясала тело, а соленые слезы текли по лицу, ресницам, отражая свет лампы.

– Что случилось? Что происходит? – Равель увидел, что она бледна и растрепана, и почувствовал, что кровь застывает у него в жилах. Он направился к ней, но она скользнула вдоль стены в сторону.

– Не подходи!

Равель остановился. Она настолько обезумела от горя, что даже не понимала, что он не может подойти к ней. Он видел, как постепенно она приходит в себя. Она глубоко и судорожно вздохнула, пытаясь успокоиться.

– Аня, скажи мне! – сказал он низким, дрожащим от волнения голосом.

– Как будто ты не знаешь! – Взгляд ее синих глаз был тверд.

– Я не знаю, клянусь.

– Это твои люди, они выполняют твои указания! Приказывай, хозяин, и они подчинятся!

– Это не мои люди. – Он хотел, чтобы она выслушала его, поверила ему.

– Они искали тебя. Как еще они могли узнать, что ты здесь, если это не ты им сообщил?

– Может быть, это сплетни рабов, может быть, ты сказала кому-нибудь в Новом Орлеане – откуда я могу знать? Но ко мне они не имеют никакого отношения.

Аня не верила ему. Он не мог подойти к ней и не сможет сделать этого, пока будет прикрван этой цепью. Ему это не нравилось. Он готов был сказать что угодно, чтобы убедить ее подойти поближе к нему.

– Тогда почему они искали тебя?

– Не имею ни малейшего представления.

– Ты лжешь!

– Однажды ты поверила мне.

– Я ошиблась.

Он не станет оправдываться.

– Сколько их там?

– Достаточно.

– Четыре? Пять? Они вооружены?

Аня бросила на него уничтожающий взгляд. Его интерес казался таким искренним, как будто эта информация действительно была важна, но она больше не попадется, нет.

Равель попытался убедить ее еще раз.

– Если это были мои люди, то почему они не освободили меня?

– Я могу только предполагать, что ты хотел, чтобы это было сделано именно так.

– Подумай, Аня! – настаивал он. – Если бы я хотел удержать тебя здесь против твоей воли, я мог бы сделать это сам в любую минуту за прошедшие двадцать четыре часа. Для этого мне не понадобилась бы поддержка. Это была правда.

– Ты не знал, что я вернусь, когда отправлял свое сообщение.

– В таком случае мои инструкции должны были бы быть другими.

Она замерла, а в ее мозгу одна за другой быстро проносились ясные неоспоримые мысли.

– Тогда почему они оказались здесь? С какой целью?

Он догадывался о том, какова могла бы быть их цель, но предпочел умолчать.

– Очень хороший вопрос. У тебя есть какие-нибудь идеи на этот счет?

– Никаких, – коротко ответила она.

– А что они делают сейчас?

– Не знаю.

Она придвинулась к камину и протянула руки к огню. Она продрогла до костей, и ее, естественно, тянуло к теплу. Но это движение приблизило ее к Равелю, теперь он мог бы близко подойти к ней, если бы захотел. Это можно было расценить, что она уже больше не опасалась его, если бы он захотел так понять. Но Равель прекрасно знал, что это не означало, что она полностью доверяет ему. В ее движениях была та же самая пугливость, что у лани, ощущающей опасность. Если он сделает неправильное движение, она тут же изменит свое отношение к нему.

Он оперся спиной на столбик кровати и скрестил руки на груди. Повисла тишина. Они оба были в ожидании хоть какого-нибудь звука, чтобы понять, что происходит за пределами маленькой комнаты. Но кругом было тихо.

Попытки ограбления усадеб на плантациях были довольно редки, несмотря на их удаленность. Практически все южане были отличными стрелками, так как их любимым занятием была охота, и у них была отличная реакция, если покушались на их собственность или злоупотребляли их добродушием. К тому же почти на каждой плантации было три-четыре метких стрелка среди слуг, в обязанности которых входило снабжать дичью хозяйский стол и, время от времени, рабов. Любой, кто оказывался настолько неразумным, чтобы подвергать испытанию их отвагу, навлекал на свою голову гораздо больше бед, чем нужно.

Аня, как она сама сказала Равелю, была неплохим стрелком, как и Марсель, но они были захвачены врасплох. Относительно своих рабов Аня была уверена, что они всегда придут на помощь хозяйке, в этом она была убеждена. Но эту помощь кто-то должен организовать. Даже если они узнают о том, что случилось, они не рискнут вмешиваться без особых указаний. Марсель, или даже Дениза, могли бы возглавить их, если бы были свободны, но было весьма маловероятно, что им удастся сделать это.

Если целью нападавших было простое ограбление, то они обшарят дом и уйдут с награбленным. Может быть, их целью были рабы, самый ценный товар на плантации. В этом случае они, захватив их, также скроются. Но ей почему-то казалось маловероятным, что в их планах было и то, и другое. Они искали Равеля, что бы он сам ни говорил, между ними была какая-то связь.

Время летело незаметно. Вечерние сумерки сменились темнотой. Ни Аня, ни Равель не двинулись с места, чтобы зажечь лампу. Тени заполняли комнату, сгущались и вскоре единственным источником света осталось трепещущее красное пламя в камине. Аня села на стул перед камином, упершись локтями в колени и, положив подбородок на руки, устремила взгляд на огонь. Через некоторое время она закрыла глаза.

Равель стоял и, мрачно улыбаясь, наблюдал за тем, как отблески пламени освещают бледный овал ее лица. Демон, преследовавший его в течение семи лет, наконец-то поймал его. Он убил Жана, и из горестного чувства вины стал призывать смерть. Но она не пришла к нему ни в бесчисленных сражениях, в которых один за другим погибали его товарищи, ни в годы, проведенные в тюрьме. Он стал отчаянным игроком и в игорных притонах искал разорения, но стал еще богаче. Стремясь лишь отвлечься в объятиях женщин, он находил их привязанность, которая ему была не нужна и которую он не заслуживал. Он прошел этот путь в одиночестве, но обнаружил вскоре, что у него есть друзья и знакомые. По существу он бросил вызов всем опасностям, но вышел из них невредимым. Выходил невредимым до сих пор. До того момента, пока не увидел на балу Аню Гамильтон и внезапно не понял, что за демон преследовал его все это время.

Он любил ее, любил уже много лет. Он увидел ее на бале-маскараде и понял, что не может остановить себя и не подходить к ней, как не в состоянии остановить свое дыхание. Он почувствовал, что если сейчас не прикоснется к ней, хотя бы на мгновение, скрывшись за маскарадным костюмом, то вся его оставшаяся жизнь пойдет прахом.

Его похищение было для него ударом, но он первым смирился с ним. Вся дерзость, обстоятельства и причина похищения настолько разъярили его, что если бы он мог дотянуться до нее в тот момент, когда полностью пришел в себя, то вполне мог сделать что-либо, о чем позднее пожалел бы. Позже, когда у него появилось время обдумать ситуацию, ему показалось, что она послана ему самим небом. Дуэль с Николсом в Новом Орлеане может подождать. Он был доволен тем, как ему удалось найти способы заставить Аню прийти к нему, завести с ним разговор и принять его такого, какой он есть на самом деле – просто как мужчину. Если бы не тот момент слабости, когда он уступил соблазну получить ее любой ценой, он мог бы быть далеко отсюда, он смог бы уйти, когда прошло время, и она решила бы отпустить его. Но сейчас это было уже невозможно. Он больше не оставит ее по своей воле и не позволит ей скрыться от него. Ни тогда, когда это испытание окажется позади. Никогда.

Снаружи кто-то тихо царапал дверь. Аня с усилием открыла глаза. Сказались бессонные ночи и сильное напряжение. От усталости и от жара камина она чувствовала сонливость, а от грубого обращения у нее болели все мышцы и суставы. Казалось, что она не сможет пошевелиться.

На губах Равеля появилась легкая улыбка. Отойдя от кровати, он подошел настолько близко к двери, насколько ему позволяла цепь. В дверь снова начали царапать.

– В чем дело? – тихо спросил он.

Задвижка, закрывающая небольшое зарешеченное окошко в двери, отодвинулась, и до него донесся женский шепот. По слышным в нем ноткам говора рабов и в то же время Заметному стремлению к утонченности Равель догадался, что это одна из горничных.

– Меня послал Марсель. Он не мог прийти сам, потому что они с Денизой заперты. Он велел передать вам и мамзель, что эти разбойники сейчас пьют и едят. Они ожидают приезда того, кого называют боссом.

– Понятно.

– Я скорее побегу обратно, пока они меня не хватились.

Равель поблагодарил девушку, и они услышали, как она тихо спускается по лестнице и выходит из сарая.

Аня обняла руками колени и смотрела на Равеля, как он стоял, такой высокий и широкоплечий, в темноте. Это было невероятно, но внезапно ей захотелось поверить, что он не имеет никакого отношения к этим мужчинам. Что-то сжало ей грудь, да так сильно, что она едва могла дышать. Чтобы избавиться от этого ощущения, она прокашлялась и слегка осипшим голосом спросила:

– Что это значит?

Он повернулся к ней, и в его черных глазах отразился огонь камина.

– Не имею понятия.

Аня услышала непреклонность и жесткость в его голосе, но они не вызвали у нее внутри ответного огня. Она отвернулась и снова устремила свой взгляд на гаснущее пламя. Кто мог бы быть их хозяином? Она пыталась думать, но мозг отказывался ей подчиняться. Казалось, нет ни малейшего намека, на котором можно было построить предположение. Одно было ясно – этим хозяином не был Равель.

Она услышала позвякивание цепи, когда он возвращался к кровати. Затем он лег, и веревочная сетка кровати скрипнула. Казалось, прошло много времени, прежде чем он снова заговорил:

– Дров для камина больше нет.

Он был прав. Они использовали днем весь запас, и Марсель не успел пополнить его. Камин был еще полон пышущих жаром углей, но холодная сырость уже прокралась к комнату сквозь щели в окнах и под дверью, а она к тому же потеряла шаль.

– Ты промерзнешь насквозь, если так и будешь там сидеть. Иди в кровать. Ты можешь завернуться в одеяло.

– Спасибо, мне и так хорошо.

Он тихо выругался.

– Ты самая упрямая женщина из всех, каких я встречал в жизни!

– Потому что я подвергаю сомнению твои слова и не соглашаюсь с твоими предложениями? Если ни одна из женщин, которых ты знал, не делала этого, то ты, должно быть, очень испорчен.

– Я намеревался проявить благородство и уступить кровать тебе одной, – сказал он, растягивая слова, – но если я должен буду нести тебя сюда, то я отказываюсь отвечать за последствия.

– Извини, но в таких обстоятельствах это кажется мне несколько легкомысленной угрозой.

– А чем плохи эти обстоятельства? Если ты ожидаешь беды, она непременно придет. Если ты игнорируешь ее, она может пройти мимо.

– Вряд ли можно игнорировать тот факт, что находишься в плену! – резко сказала она.

– Да?

Только что он лежал, расслабившись, и вот уже вскочил на ноги и быстрыми широкими шагами преодолел разделявшее их расстояние. Прежде чем она смогла хотя бы загородиться от него рукой, он уже наклонился над ней. Он схватил ее руку и положил себе на шею, а затем поднял ее, поддерживая одной рукой спину, а другой ноги под коленями. Она вскрикнула от удивления и, когда он поднимал ее, попыталась ударить его кулаками в грудь, но затем встретившись глазами с его угрюмым взглядом, замерла и лежала у него в руках неподвижно, как будто была сделана из мрамора.

Его руки охватывали ее, как стальные цепи. Сердце его билось так громко, что Аня чувствовала, как это биение отдается эхом у нее внутри. В темной глубине его глаз таилось выражение, которое заставило ее щеки покраснеть. Секунда шли, она не протестовала, не сопротивлялась, а румянец на щеках становился все ярче. Ее единственной защитой было презрение, и она надменно вскинула подбородок, молча вызывая его на разговор.

Его ресницы опустились и, подобно щитам, закрыли от нее его взгляд. Он подошел к кровати и, опершись коленом на матрац, опустил ее на упругую поверхность. Затем лег рядом с ней, приподнявшись на локте, и натянул на них одеяло.

ГЛАВА 10

Анина нога была вплотную прижата к ноге мужчины, лежащего рядом с ней в постели. Она отодвинулась и, напрягаясь, попыталась установить дистанцию между ними. Это было невозможно. По провисшей сетке кровати она снова скатилась к нему. Когда она расслабилась, ее нога и бедро снова оказались прижатыми к нему. Она попыталась отделиться от него, но безуспешно.

Было трудно сохранять высокомерный вид, прижавшись к мужчине и поглощая его тепло. Она не представляла себе, насколько замерзла. Прикосновение к его горячему телу заставило ее вздрогнуть.

– Что с тобой? – спросил он.

– Ничего.

Она плотно сжала губы. Сцепив руки на животе, уперлась локтем в его ребра, чтобы помочь удержать себя. Он повернулся, чтобы ей было удобнее, и она тут же скатилась к нему. Она торопливо уперлась рукой в его грудь, чтобы держаться таким образом на расстоянии от него. Если она не будет соблюдать осторожность, то предательский матрац сбросит ее прямо не него.

Он издал какой-то раздраженный звук, положил ее руку себе на бок, свою руку сунул ей под голову, а затем притянул ее к себе так, что их тела как бы охватывали друг друга. Она оказалась прижатой к нему от груди до лодыжки.

– Так удобнее?

Конечно, так было удобнее лежать. Но во всех других отношениях это было прямо-таки мучительно.

– Ты невыносим, – пробормотала она сквозь зубы.

– Согласен, – серьезно сказал он.

– Но тебя, кажется, это не беспокоит.

– Нет.

Его извиняющийся тон был настолько притворным, что она сочла за лучшее гордо промолчать. Кровь пульсировала в венах, и она боялась, что он услышит стук ее сердца. Ощущение холода исчезло, и она стала ощущать внутреннее тепло. Ее дыхание участилось и стало глубже. Она рассердилась, отметила она себе, вот и все. И кто бы нерассердился?

Равель хотел ее. Желание обладать ею привело его к напряжению, и все же что-то его сдерживало. Отчасти ее сопротивление, которое он ощущал в ней. Его можно было бы преодолеть, если бы оно не усиливалось ощущением неотвратимо уходящего времени. Другой такой ночи может не быть, другого раза, когда они будут вместе без препятствий, без свидетелей. Внезапно он почувствовал, что хочет узнать о ней все что можно, узнать о ее мыслях, чувствах, надеждах и мечтах. Он хотел овладеть ее сущностью и понять ее. Он хотел просто владеть ею.

– Что, больше никаких оскорблений? – спросил он искаженным голосом, в котором тем не менее слышалось нечто вроде боли.

Она пожала плечами, но случайно положила руку ему на бок мягким жестом, который мог означать как необходимость держаться за него, так и желание утешить.

– Скажи мне, – продолжал он, – тебя когда-нибудь беспокоило то, что на тебе лежит ответственность за обеспечение мадам Розы и ее дочери и ответственность за людей, живущих здесь, на плантации?

Его вопрос и задумчивость, с которой он задал его, показались ей предложением перемирия. Возможно, было бы безопаснее выполнять его.

– Иногда. А иногда мне это нравилось.

– Ты хотела когда-нибудь, чтобы рядом был кто-то, кто разделил бы с тобой эту ответственность, чтобы вместе с тобой рос брат, который снял бы сейчас часть груза с твоих плеч?

– Жан был моим братом.

Она не хотела этого говорить, но слова сами вырвались у нее. Но это была правда. Она признала этот факт, и в тот же момент почувствовала, что высказала некую правду, до этого принадлежавшую только ей.

Прошло мгновение, прежде чем Равель ответил, а затем он сказал тихим голосом:

– И моим тоже.

Тон, каким были произнесены эти слова, ясно обнаружил, что он не надеется на понимание, учитывая все, что случилось в прошлом. У нее сжалось горло. Прошло несколько секунд, прежде чем она снова смогла заговорить.

– Он не был безупречным, иногда мы ссорились, но он заботился о людях, они были ему не безразличны. Он расстроился бы, если бы узнал…

– Если бы узнал, что с нами случилось, каким я стал?

– И что я с тобой сделала.

Она почувствовала у себя на макушке его теплое дыхание. Ей показалось, что он прикоснулся губами к ее волосам, но этого, конечно, не могло быть.

Он сказал:

– Ты именно так оцениваешь свое поведение, одобрил бы тебя Жан или нет?

– Не совсем, и все же я не могу найти лучшего способа. Наступила тишина. Затем Равель нарушил ее:

– Ты когда-нибудь задумывалась о том, что можно было бы заняться чем-нибудь другим, а не мотаться постоянно между плантацией и Новым Орлеаном, не управлять плантацией, не сопровождать мадам Розу и Селестину с одного увеселительного мероприятия на другое?

В сгущающейся темноте он увидел, как ее губы искривились в короткой печальной улыбке.

– Я часто думала о путешествиях, о том, чтобы медленно переезжать из одной страны в другую, пока я не узнаю всю Европу, а затем перейти к Азии и Африке.

– И что же мешает тебе?

– Мадам Роза не выносит путешествий в экипаже и по морю.

– А ты, будучи молодой и незамужней женщиной, не можешь отправиться в путешествие одна?

– Так не делается, – согласилась она.

– Есть множество вещей, – сказал он со смехом, – начиная от похищения мужчин и заканчивая твоим положением в данный момент, которые не подобают хорошо воспитанной молодой леди.

Она начала что-то говорить, а затем замолчала, подняла голову и потянула носом воздух. Она сделала вдох, затем еще один, поглубже.

– Это гаснет огонь в камине, или я действительно чувствую запах дыма?

Равель приподнялся на локте. Прежде чем он успел что-то сказать, комната осветилась слабым мерцающим красно-оранжевым светом. Запах дыма вместе с едким запахом керосина, становился все сильнее. Где-то раздался хриплый торжествующий крик мужчины. Когда он затих, они услышали приглушенное потрескивание пламени.

Равель отбросил одеяло и вскочил. Аня выкарабкалась из постели вслед за ним. К тому времени как они встали на ноги, пламя уже не тихо потрескивало, а сердито, всепожирающе гудело. На стенах и на потолке отражались пляшущие снаружи языки огня. Сквозь щели в окнах в комнату просачивался дым и собирался серым, перехватывающим дыхание облаком.

– Это сарай, они подожгли сарай, – сказала Аня с недоверием в голосе. Напавшие на нее мужчины подожгли сарай, зная, что они оба заперты внутри.

Равель промолчал. Он сунул руку в карман брюк и вынул оттуда какой-то маленький предмет, затем поднял закованную в цепь ногу и поставил ее на кровать. Наклонившись, вставил этот предмет в замок и начал манипуляции с ним.

Булавка, которую она недавно выхватила у него из рук, не была единственной. Ей следовало бы знать, что он расстался с ней слишком легко. Она издала носом звук, который можно было принять за нечто среднее между благодарностью и отвращением.

Он бросил на нее быстрый взгляд.

– Удивительно, чему только не научишься, сидя в тюрьме!

– Я вижу. Надеюсь, это сработает и на дверях?

Послышался тихий щелчок, и кандалы открылись. Равель снял широкое кольцо с ноги и отшвырнул в сторону.

– Конечно.

– Конечно. – Она посмотрела в окно, где языки огня уже лизали стекло, пытаясь добраться до сухой кипарисовой дранки, покрывающей крышу. – Ты мог бы воспользоваться этим, чтобы освободить нас немного раньше.

– Я думал, что это будет необходимо, – ответил он ей через плечо, быстро подойдя к двери и наклонившись к замочной скважине. – Я скорее ожидал, что нас удостоит своим визитом босс.

– Ты хотел увидеть его? – Дым в комнате становился все гуще. Аня подняла подол платья и прикрыла им нос и рот. Казалось, что ближе к полу осталось больше воздуха, и она встала на колени рядом с Равелем.

– Можешь назвать это любопытством. Мне хотелось бы знать, кто еще хочет моей смерти.

– Еще?

– Кроме тебя.

Она посмотрела на него. Глаза ее жгло от дыма, они слезились, и она вынуждена была часто мигать.

– Я совсем не хотела этого!

– Ты должна признать, что это решило бы твою проблему, что делать со мной.

– Но не можешь же ты на самом деле думать, что я как-то связана со скотами, которые затолкали меня сюда?

– В этом они могли ошибиться.

– Они не ошиблись, – сказала она ледяным тоном, но у нее тут же перехватило горло от дыма, и она закашлялась, испортив весь эффект, произведенный словами.

Равель наклонился к двери и внимательно прислушивался. Проходили секунды, которые казались часами. Старое здание полыхало, как пропитанный скипидаром трут, исчезая в пламени так быстро, что Аня подумала, что оно, должно быть, было подожжено в нескольких местах. Жар становился все сильнее, а дым постепенно приобретал черный цвет и продолжал, подобно удушающему туману, заполнять комнату. Аня вытерла юбкой струившиеся из глаз слезы. Когда она подняла голову, то увидела, что Равель положил руку на ручку двери и пытается открыть ее.

Он остановился и повернулся к ней. Его глаза покраснели и сузились от дыма, а под ними блестели слезы.

– Я никогда не думал, что ты окажешься в настоящей опасности. Это просто казалось мне невозможным. Извини.

Вопросы беспорядочно смешались у Ани в голове, но у нее не было времени разбираться в них. Она только кивнула, поднялась на ноги и выбежала из комнаты на свежий воздух, как только Равель распахнул дверь. Равель последовал за ней. Поддерживая за талию, он помог ей сбежать по ступенькам.

Они не прошли и десяти шагов, как услышали крик. Один из головорезов бежал им навстречу. Он остановился в проходе под ними и приложил винтовку к плечу. Пока он целился в них, его рот открылся, лицо исказилось.

С быстротой и легкостью той самой кошки Эль-Тигре, как его называли, Равель перемахнул через перила прямо на целившегося человека. Они распластались на грязном земляном полу сарая. Послышалось сдавленное проклятие и хруст кости. Мужчина с винтовкой затих.

На какое-то мгновение Равель припал к нему, выжидая, а затем поднялся и устремился к выходу, держась ближе к стене. Выглянув наружу, он всмотрелся в темноту, окрашенную в оранжевый цвет языками бушующего у него за спиной пламени. Единственным движущимся объектом вблизи были ветви деревьев, которые уже охватывало пламя, но он заметил какое-то движение по дороге, возле хижин рабов.

Аня подошла к нему и спросила приглушенно:

– Остальные?

– Похоже, они были настолько уверены в нашей смерти, что оставили только одного сторожа, а сами занялись другими делами, возможно, похищением рабов.

Похищение рабов было обычным делом, хотя чаще всего их похищали по одному, сначала завлекая обещанием свободы, а затем насильно продавая в другом месте. Потребность в рабах и цена на них были высоки в Техасе, а граница была совсем недалеко.

– Ты думаешь, они услышали, как кричал сторож?

– Мы не станем ждать, пока это выяснится. – Возвратившись к лежавшему, Равель забрал его винтовку, затем взял Аню за руку и направился к выходу из сарая.

Аня сделала несколько шагов, но, почувствовав опаляющий жар пламени и увидев желтые языки огня, остановилась.

– Этот сторож, он ведь еще жив. Мы не можем просто оставить его здесь.

Равель в упор посмотрел на нее. Он не стал говорить ей о том, что этот человек был готов убить их обоих. Вернувшись назад, он экономными движениями снял с него подтяжки и связал ему руки за спиной. Затем сделал кляп из своего платка и закрепил его во рту у сторожа куском, оторванным от его же рубашки. Потом он схватил его за руку и потащил за собой к выходу из сарая.

Воздух в проходе был наполнен клубами дыма, пепла и сажи. Жар обжигал кожу на лицах и, казалось, легкие изнутри. Над ними маленькие огненные струйки поднимались по стропилам все выше и выше. От машин доносился какой-то неясный шум, вызванный, по всей видимости, перегревом механизмов. Огонь буйствовал, трещал и шипел. В открытые двери комнаты, из которой только что вышли, они увидели, как воспламенилась кровать и через щели в полу пополз черный дым.

Монотонное постукивание, доносившееся от машин, привлекло Анино внимание. Сначала она ничего не могла разглядеть в дымном аду, в который превратился сарай, но потом заметила на платформе какое-то движение. Она остановилась.

Там лежали два человека, связанные и с заткнутыми кляпами ртами. Один из них стучал по опорам, поддерживающим машины. Это были Дениза и Марсель.

И тотчас Равель и Аня были рядом с ними. Равель вырвал кляп из рта Марселя, а Аня сделала то же самое с Денизой. Слуга хрипло пробормотал:

– У меня в кармане… нож.

К тому времени когда путы были разрезаны, и Марсель, и Дениза, ковыляя на онемевших ногах, смогли выбраться из сарая, горящие ветви дерева начали дождем сыпаться на них. Выяснилось, что задний выход из сарая также никем не охранялся. Они даже и не пытались прятаться, а бросились в темноту и бежали, пока не достигли густой тени росшего неподалеку дуба. Там они оставили сторожа на земле и, стоя рядом с ним, всей грудью вдыхали благословенный прохладный и чистый ночной воздух.

Когда Марсель пришел в себя, он рассказал им, что произошло. Мужчина, которого они называли боссом, приехал в экипаже. Не выходя из него, он подозвал к себе главаря шайки. Отдав распоряжения, уехал обратно в Новый Орлеан. Разбойники тут же связали Денизу и Марселя, а сами отправились к хижинам собирать рабов, чтобы увезти их до наступления утра. До этого они отволокли Денизу и Марселя в сарай: вероятнее всего, именно они могли бы их узнать при поимке и поэтому им целесообразнее сгореть вместе со своей хозяйкой и ее пленником. Затем сарай был подожжен, и один из нападавших оставлен в качестве сторожа, а другие отправились собирать рабов и грабить дом.

Ане стало плохо при мысли о том, что люди, с которыми она работала и о которых заботилась так долго, будут угнаны, как стадо скота. Тихо, как бы обращаясь к самой себе, она сказала:

– Мы должны остановить их!

Равель повернулся к ней, она медленно подняла ресницы и встретила его взгляд. Он подумал, чувствует ли она, с какой мольбой смотрят на него ее глаза. Он уверенно кивнул.

– Нам понадобится другое оружие.

– Все в доме, под замком, если они уже не забрали его. – Винтовки и пистолеты, которые принадлежали ее отцу, были отличным оружием, которое можно было легко продать в Новом Орлеане. К мушкетам и отделанным серебром охотничьим ружьям головорезы с Галлатин-стрит наверняка отнеслись бы с презрением, так что они, возможно, сохранились.

– Мачете?

– Да. Они в сарае с инструментами, но он закрыт.

– Посмотрим, – сказал Равель и широко улыбнулся, его покрытое сажей лицо просияло.

Спустя немного времени Равель и Марсель вооружились мачете, длинными, широкими и очень острыми, которые использовались для рубки сахарного тростника. Дениза прихватила мотыгу, пока не добралась до ножа для рубки мяса, который был на кухне. Аня взяла молоток, так как она всегда ненавидела эти ужасные мачете. Крадучись, с предельной осторожностью, они миновали хижины рабов и подошли сзади к дому. Дениза с бесшумностью, унаследованной от индейских предков, направилась в сторону кухни. Через несколько минут она вернулась так же тихо, держа в руке нож, лезвие которого оттачивалось так много раз, что он стал похож на стилет.

Укрывшись в тени фиговых и гранатовых деревьев, они смотрели, как в освещенных окнах двигались мужские тени. По всей видимости, их было двое. Это означало, что еще двое находятся среди рабов. На дорожке, ведущей к задней галерее дома, стояла повозка, запряженная здесь же, в «Бо Рефьюж». В нее были сложены туго набитые мешки. Их вид и сознание того, что кто-то перебирал ее вещи, выбирая из них самое ценное, пока она должна была сгореть в сарае, привели ее в оцепенение. Ее рука, державшая молоток, сжалась.

Еще несколько секунд, длившихся вечность, на верхнем этаже не ощущалось признаков движения. Должно быть, бандиты потащили свою добычу в переднюю часть дома, где были расположены салон и спальня мадам Розы. Равель тихо сказал:

– Вперед!

Они быстро и бесшумно подошли к задней лестнице, которая вела с первого этажа на верхнюю галерею, откуда можно было попасть в комнаты. Двери в гостиную были открыты. Они вошли внутрь. Равель пересек комнату и стал слева от двери, которая вела в столовую, находившуюся в центре дома.

Аня стала справа напротив Равеля, схватив свой молоток обеими руками. Дениза бесшумно подошла к двери, ведущей в спальню Селестины. Марсель слился с тенями, прислонившись к стене в самом дальнем углу от света, – эта позиция позволяла ему видеть, что происходит в столовой.

Чтобы добраться до лестницы и спуститься к повозке, грабители должны были пройти через гостиную. Попасть же в нее они могли только через дверь, возле которой стояли Аня и Равель. Время шло. В доме были слышны только глухой стук выдвигаемых и задвигаемых ящиков и хлопанье дверей. Бандиты не торопились. Казалось, прошла вечность, прежде чем Марсель предостерегающе взмахнул рукой.

Шаги. Они были тяжелыми, как будто приближающийся мужчины был нагружен. Тень, отраженная лампой в столовой, пересекла порог. Аня подняла молоток и с силой опустила его.

Прежде чем попасть в цель, молоток столкнулся с прикладом винтовки, которым Равель собирался нанести удар по затылку мужчины. В итоге сила удара ослабла, но двойной удар, полученный одновременно молотком и прикладом, заставил мужчину пошатнуться и упасть лицом вниз. Он уронил мешок, который нес, и из него выкатилась серебряная сахарница, которая волчком закрутилась на полу.

Второй мужчина, находившийся в столовой, вскрикнул и бросил свой мешок на пол. Он вытащил из кармана пистолет. Равель неуловимым движением перевернул в руках винтовку, взвел курок и тут же выстрелил. Грабитель упал, а по комнате расплылось темно-серое облако порохового дыма.

Первый бандит был всего лишь оглушен, и уже в тот момент, когда прозвучал выстрел, он вскочил и рванулся к двери. Марсель наклонился вперед и направил свое мачете сверкающей дугой в то самое место, где голова соединяется с плечами. Лезвие попало прямо в шею и застряло там. Мужчина коротко вскрикнул и упал головой вперед на галерею, вокруг него стала растекаться лужа крови.

Дениза только бросила на него мимолетный взгляд и тут же скрылась в спальне Селестины. Через мгновение вышла оттуда, держа в каждой руке по винтовке.

– Посмотрите, что я нашла.

Очевидно, грабители прислонили оружие к кровати, чтобы оно не мешало им обыскивать ящики туалетного столика, а затем, увлекшись поисками добычи, забыли о нем. Равель взял одну из винтовок, отдав свое ружье Денизе, чтобы она зарядила его. Аня взяла вторую, а Марсель принялся обшаривать карманы убитых в поисках боеприпасов. Звук выстрела неминуемо привлечет других, и они должны быть готовы.

– Мсье, мамзель, – раздался голос Денизы с галереи.

Пора. Двое приближались к дому. Равель вышел на галерею первым, за ним последовали Аня и Марсель с ружьем в руках. Они прошли дальше вдоль перил, чтобы свет в гостиной, падавший из-за стены, не делал их прекрасной мишенью.

Выяснилось, что подходит только один мужчина. Второй остался с рабами. Он уже прошел большую часть дороги, отделявшей хижины рабов от дома, и, заметив движение на галерее, поднял голову.

Равель громко крикнул:

– Стоять, дружок!

Мужчина бросился в сторону, как лошадь, внезапно почуявшая под копытами змею. Раздался звук выстрела, он пригнулся и устремился к деревьям.

Пуля как сердитая оса прожужжала у них над головами. Стоявший рядом с Аней Равель поднял винтовку и выстрелил. Она сделала то же самое. Выстрелы прогремели один за другим. Под ногами у стоящего на дороге мужчины поднялось облачко пыли. Видно, что-то больно вцепилось в рукав его рубашки, он выругался и уронил винтовку. Пригибаясь и петляя, он рванулся к спасительным деревьям, а достигнув их, побежал назад к хижинам рабов. Через несколько секунд они услышали удаляющийся стук копыт.

– Давайте догоним их! – воскликнул Марсель. Равель покачал головой.

– Мы не догоним их. Кроме того, это всего лишь наемники, а мне нужен хозяин. Сначала мы должны кое-что уладить.

Это означало освободить и успокоить рабов, погасить хлопковый сарай, чтобы огонь не перекинулся на хижины, хозяйственные постройки и дом, похоронить мертвых. Они занимались этим всю ночь до самой зари.

Равель успевал повсюду: перерезал веревки, которыми были связаны рабы, держал на плече плачущего малыша, чтобы его могла отыскать мать, наладил цепочку мужчин с ведрами, которые должны были доставлять воду к зданиям, вместе со всеми сбивал пламя мокрыми мешками.

Аня смазывала мазью ожоги и порезы, раздавала кусочки сахара маленьким испуганным детям, заняла детей постарше тем, что велела им гасить искры, подавшие в траву, и направила несколько мужчин в дом, чтобы они захоронили мертвые тела бандитов. Взяв с собой женщин, она отправилась за тем грабителем, которого они оставили связанным возле сарая. Он исчез. Только спутанный комок подтяжек на траве свидетельствовав о том, что он каким-то образом выпутался из них и сбежал.

На востоке уже зажглась заря, когда хлопковый сарай, превратившийся в груду обуглившихся балок и кучу пепла, был погашен. Аня и Равель направились в дом, устало поднялись по задней лестнице, прошли по галерее и вошли в гостиную. Они направились было к кушетке, но, посмотрев друг на друга, передумали. Они были покрыты пылью и сажей, их лица были серы и закопчены дымом – и они рассмеялись. Причиной веселья был их забавный вид, но за этим скрывалась радость от того, что им удалось обмануть смерть и разрушение, радость от того, что они просто дышат, чувствуют, живут.

Через несколько минут Дениза вошла в гостиную и увидела, как они, задыхаясь от смеха, стоят, опираясь друг на друга, посреди гостиной. Она подбоченилась и прокашлялась.

– Когда вы успокоитесь, – сказала она после того, как они обернулись к ней, – то вас обоих ожидают ванны и горячая вода.

Для Ани было небесным блаженством лежать в воде и чувствовать ее шелковистое тепло на своей обожженной и покрытой ссадинами коже, вдыхать ароматный пар и ощущать, как расслабляются по всему телу мышцы. Все тело было в синяках и маленьких ожогах. Волосы вокруг лица также местами обгорели, а в лежавшей кучей на полу возле ванны одежде было прожжено столько дырочек, что казалось, над ее платьем славно попировал целый отряд моли.

Но временами боль, отчаяние и усталость последних нескольких часов покидали ее. Сознание прояснялось, и снова возникали те же мучительные вопросы. Кто был боссом? Кто пытался убить ее и Равеля? А, главное, почему?

Это должен был быть человек, подозревавший, что Равель находится в «Бо Рефьюж» – это было очевидно. Селестина и мадам Роза, возможно, начали догадываться, что он здесь, но они, естественно, были вне подозрений. Гаспара и Муррея она не считала столь проницательными. В любом случае Гаспар слишком утонченный, чтобы опуститься до подобного, даже если у него есть для этого причина, а у Муррея, несмотря на дуэль, не было оснований для настоящего недовольства или злобы. Даже если Муррей боялся дуэли, его заботило только поддержание на должном уровне своей чести и подобными действиями он не стал бы рисковать.

Конечно, был еще и Эмиль. После лет, проведенных в Париже, брат Жана был личностью практически неизвестной, но все же, если он был хоть немного похож на Жана, он не мог утратить уважения к человеческой жизни, чтобы относиться к ней так небрежно. Если бы он и ощутил несколько запоздалое желание отомстить за смерть брата, подумала она, он бы, вероятнее всего, сам нашел бы какой-нибудь повод для дуэли, но не стал бы прибегать к услугам наемных убийц.

Но тогда кто же? Человек, который узнал о пребывании здесь Равеля по слухам, источником которых была прислуга? Это было возможно, но не было ли слишком велико совпадение, что тот, кто услыхал эту новость, оказался именно тем, кто хотел его смерти?

То, что она и сама подверглась опасности, Аня считала чистейшей случайностью. Она видела этих бандитов, и они сочли, что будет безопаснее, если она умрет и не сможет рассказать об этом, точно так же, как они попытались заставить замолчать Денизу и Марселя. Разграбление дома и похищение рабов, возможно, не являлись частью исходного плана, а явились следствием того факта, что эти головорезы устранили ее со своего пути.

Так какой же из всего этого можно сделать вывод? Она ничего не могла придумать. Это вопрос, который она должна обсудить с Равелем.

То, что он мог подумать, что она имеет какое-то отношение к этому заговору против него, возмущало ее. Но тот факт, что кто-то попытался воспользоваться тем, что она сделала с Равелем, воспользоваться его беззащитным положением, приводил ее в еще большую ярость. Это был поступок трусливого и хладнокровного убийцы. Она презирала саму мысль об этом и хотела, чтобы у нее была возможность заставить Равеля убедиться в этом.

Такая возможность возникла менее чем через час. Она сидела в большом мягком кресле с откидывающейся спинкой, высушивая перед камином свои длинные пряди, когда услыхала шаги. Они доносились до нее с галереи, и по спокойной походке она поняла, что это Равель. Первое, о чем она подумала, – это что возникли какие-то новые проблемы. Она бросила взгляд на свой халат из белой фланели, отделанный кружевными батистовыми оборками. Его вряд ли можно было назвать соблазнительным, так как он закрывал больше, чем бальные платья. Она поднялась и вышла на галерею.

Он стоял, держась руками за перила и отвернувшись от нее, всматривался туда, где от остатков хлопкового сарая лениво поднимались струйки дыма. Его вьющиеся волосы были влажными, а одежда, хотя и чистая, была из грубого материала, как одежда рабов. Гордо развернутые плечи и прямая посадка головы выдавали в нем свободного человека и, несмотря на несчастное происхождение и предрассудки, джентльмена.

Он повернул голову, и золотистые утренние солнечные лучи осветили его лицо, зажгли огоньки в его глазах. Его губы медленно изогнулись в щемяще-тоскливой улыбке.

– Что-то… случилось? – внезапно затаив дыхание, спросила она.

Он покачал головой.

– Я просто хотел еще раз убедиться в том, что пожар не разгорелся опять, прежде чем уехать.

– Уехать? – Она знала, что он уедет, но не думала, что так скоро.

– Я должен вернуться в Новый Орлеан, ты же знаешь.

– Ты мог бы сначала отдохнуть. Час-другой не сыграет большой роли.

Она двинулась к нему, и у него перехватило дыхание. Солнце, просвечивающее ее белое одеяние, сияющими лучами очертило контуры ее тела, придавая ей одновременно невинный и соблазнительный вид. Он почувствовал медленную сжимающую боль внутри и, хотя хотел отвести взгляд, не смог заставить себя сделать это. Он стоял, как вкопанный, и смотрел, как она приближается к нему, и чувствовал, как у него начинает слегка кружиться голова.

Он не ответил. Она облизала губы. Волна глубокого внутреннего тепла поднималась в ней.

– Думаю, я тоже должна ехать: надо рассказать мадам Розе, что случилось. Мы могли бы отправиться вдвоем.

– Возможно, будет лучше, если я поеду один. Ее синие глаза затуманились.

– Конечно, если ты предпочитаешь. В конце концов я не могу настаивать. Я… знаю, что это слегка запоздало, но… прими, пожалуйста, мои извинения.

Она прикоснулась к его руке на перилах, и это нежное прикосновение обожгло его сильнее, чем любой из углей ночного пожарища. Утренний ветерок подхватил концы ее волос в его сторону, как бы соединяя их этими нежными тонкими прядями. Он чувствовал, как складки ее халата прикасаются к его ногам, ощущал ее свежий, опьяняющий аромат. Эти тонкие и изящные соблазны действовали почти так же сильно, как и мягкий изгиб ее губ и его воспоминания.

– За что? – спросил он глухим голосом, явно насмехаясь над собой. – Для меня это было удовольствие.

Равель взял ее за руки и притягивал все ближе к себе, пока она не оказалась прижатой к нему каждым изгибом своего тела. Он обнял ее и прижал к себе еще сильнее. Поскольку она стояла недвижно в его объятиях, он на мгновение прижался щекой к ее шелковистому пробору. Он воспользовался ее раскаянием и усталостью, ошеломляющим воздействием той ночи, полной страха и насилия. Он знал это, но не мог сдержать себя. В его жизни было так много смерти – погибали друзья, надежды, обещания. Ему было необходимо удержать ее, найти в ней что-то, чего он не мог найти нигде, отыскать новое подтверждение необходимости жить. Только еще один раз, еще раз!

Его руки обхватили ее, как стальной обруч, это объятие нельзя было разорвать. Аня не делала попыток освободиться. Под мягкой тканью, окутывавшей ее до пят, на ней больше ничего не было. Она остро ощущала свою обнаженность, и это делало ее соблазнительно-уязвимой. Она хотела его. Это желание было настолько же глубоким и определенным, насколько и невероятным. Откуда оно, она могла только догадываться, возможно, от давно дремавших в ней чувств, которые были разбужены этим мужчиной, от бурной радости, что ей удалось обмануть смерть, и еще чего-то, что было слишком мимолетным, чтобы его рассматривать.

Было что-то успокаивающе-надежное в том, что она опиралась на его силу, чувствовала, как эта сила поддерживает ее. В этот момент она желала этого отчаяннее всего, это было нужно, как щит, который оградил бы ее от нависших трудностей, от страхов и ошибок. В страсти, которая соединила мужчину и женщину, было великое и неожиданное благо – забвение.

Он отвел назад голову, заглянул в ее глаза и смотрел так, как бы задавая безмолвный вопрос. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами. Она чуть было не убила этого человека. Но он жив, они оба живы.

Они повернулись и направились в ее спальню. Большую часть спальни занимала кровать с изысканной доской у изголовья и резными столбами из красного дерева, которые поддерживали балдахин от Малларда, с высоким мягким матрацем и покрывалом, отделанным кружевом. Она была слишком чистой, слишком девственной. Их поманило к себе кресло с изящно отогнутой назад спинкой и бледно-зеленой обивкой из шелковой парчи.

Анн села на него, откинулась и подвинулась, чтобы освободить место для него. Но он не стал ложиться рядом с ней, а встал на колени рядом с креслом. Фланелевый халат, который был на ней, застегивался только на две перламутровые пуговки – у горла и на уровне груди. Когда она села, полы халаты разошлись и открыли ее длинные обнаженные ноги. Отражая огонь камина, они сияли матовым светом, и он положил руку на ее стройную ногу, поглаживая, отбрасывая в сторону мягкие складки халата, направляя руку вверх к изгибу ее бедра. Его лицо было сосредоточенно, и он, полностью поглощенный своим занятием расстегнул пуговки, соединявшие полы халата, и распахнул их.

Ее груди с голубыми прожилками вен и коралловыми сосками были словно вырезаны из мрамора, их симметрия была безупречна. Он сжал их ладонями и наклонился над ней, чтобы вкусить их сладость, провел губами по ароматной ложбинке между ними, а затем скользнул по изгибу ее талии и вернулся к животу, чтобы найти мягкий бугорок в том месте, где ее ноги соединялись. Нежно, с щедростью, граничащей с благоговением, он отыскал своими теплыми влажными губами источник самого изысканного наслаждения.

Она была охвачена таким вихрем желания и острого томления, что почувствовала себя обнаженной не только телом, но и душой. В его прикосновении было волшебство и какое-то собственническое ощущение, и в этот момент у нее не было желания оспаривать ни то, ни другое. Ее руки слегка дрожали, когда она сомкнула пальцы на его плече, и ее захлестнула волна такого радостного удовольствия, что оно даже чем-то напоминало мучительное страдание.

Она как бы растворялась изнутри. У нее не было другого желания, другой цели, помимо этого единения. Ее кровь кипела в венах, а на глазах выступили обжигающие слезы. Его ласки становились все глубже. Отчаянное желание полностью захватило ее, и она вцепилась в него, вонзив ногти в его плечи.

Медленно приласкав в последний раз, он оставил ее. Она услышала, как он снял с себя одежду и бросил ее на пол. Кресло прогнулось, когда он лег рядом с ней, и вот он уже накрыл ее собой, и она почувствовала, как его упругие ноги прижимаются к ее ногам и медленно раздвигают их. Она почувствовала его осторожное прикосновение, а затем ощутила, как он сильно, но эластично вошел в нее.

Так велико было ее облегчение и столь сильно испытываемое наслаждение, что по ее телу пробежала дрожь, и она издала какой-то сдавленный крик. Бессознательно, зажмурив глаза, она поднялась ему навстречу. Сила страсти, охватившей ее, изумила ее и привела в замешательство, и, закрыв глаза, она покачивала головой из стороны в сторону. Он долго доставлял ей удовольствие, нависая над ней, отступая, наполняя ее снова и снова.

Затем его движения замедлились, он замер и глубоким, вибрирующим голосом сказал:

– Аня, посмотри на меня.

Его слова долетели до нее как бы с огромного расстояния, и в них были слышны одновременно мольба и приказ. С огромным усилием, которое не уменьшилось от преодоления собственной стыдливости, она приоткрыла глаза и устремила на него свой взгляд.

На его лица была забота, сдержанное желание и нечто столько близкое к любви, что могло вполне сойти за искусное притворство. Но, кроме того, в нем было нечто большее – уверенность, которая несла в себе благословение для них обоих.

У нее перехватило дыхание, когда она почувствовала, что отчаяние, охватившее ее, медленно исчезает, испаряется, и остается только это огромное обволакивающее желание. Она провела руками по напрягшимся мышцам его рук и грудной клетки, наслаждаясь с доселе незнакомой ей чувственностью слегка жесткими густыми волосами, упругостью кожи, твердой неподатливостью мышц живота как раз в том месте, где их тела соединялись.

Взглядом она следовала за руками. Затем снова подняла на него глаза, и ее черты смягчились от удивления, хотя ее глаза все еще были слегка затуманены. Он наклонил голову и впился в ее губы. Его руки дрожали от напряжения, он снова начал медленно, толчками входить в нее. Аня, сдавленно вскрикнув, поднялась ему навстречу, чтобы заключить его в себя, вбирая его все глубже и глубже, держа его так, будто никогда не отпустит его. Объединив усилия, они сражались друг с другом.

Это был огромный пожар, жаркое пламя которого поглотило их обоих. Оно прижало их к своему огненному сердцу и затягивало все глубже и глубже. Они с радостью бросились в него, ища остановки, пресыщения, окончательного завершения.

Вместо этого они нашли сияющее великолепие, неощутимое, эфемерное, безупречное окончание.

ГЛАВА 11

Аня и Равель отправились в Новый Орлеан через час. Они не поехали порознь: после того, что произошло между ними, возможность этого больше даже не обсуждалась.

Их поведение перед слугами было предельно осторожным. Равель подождал ее внизу и подал руку, чтобы проводить до экипажа. Он помог ей подняться внутрь, а потом забрался сам, сев на противоположное сиденье спиной к лошадям. Они отъехали от дома под прощальные возгласы доброй половины рабов, которые, узнав, что приказано заложить экипаж, под разными предлогами собрались возле дома. Казалось, им хотелось как следует, при дневном свете, рассмотреть мужчину, которого их хозяйка держала взаперти в хлопковом сарае, мужчину, который предыдущей ночью сделал так много, чтобы предотвратить их похищение и спасти «Бо Рефьюж» от пожара.

Аня подумала, что Равель перенес их разглядывание, склоненные головы и хриплый шепот с похвальной сдержанностью. Он, казалось, едва замечал все это, его внимание явно было обращено внутрь, как если бы он был занят какой-то личной проблемой. На прощальные возгласы он ответил короткой улыбкой, а его поза была расслабленной, но все же слегка надменной. Только после того, как они оставили позади несколько миль, она поняла, что его отчужденность не была напускной.

Мало-помалу тепло, которое она ощущала, находясь в его объятиях, уступало место холоду. Казалось, что с его стороны личного подтверждения тому, что их теперь объединяло, не будет. Должно быть, это мало значило для него, если он смог так быстро и легко все отбросить. Она проглотила застрявший в горле комок и попыталась собрать остатки своего достоинства, повернув голову и глядя в окно. Смотреть там было не на что, кроме как на вспаханные поля, простирающиеся под неярким февральским солнцем и иногда перемежающиеся густыми рощами, где под деревьями пробивалась темная зелень свежей травы, а с ветвей свисали плети дикого винограда, уже дающие новые побеги.

Когда подъехали к Новому Орлеану, Аня предложила, чтобы Равель приказал Солону править к его дому или к другому месту, где он захочет остановиться. В знак согласия он молча наклонил голову и сделал так, как она предложила. Экипаж проехал по улицам города и наконец остановился перед просторным домом на Эспланейд-стрит.

Этот дом Равель приобрел, когда разбогател. Достаточно новый, он имел два этажа и был построен из кирпича, покрытого кремовой штукатуркой, и отделан изящными оконными арками и ионическими колоннами, которые придавали ему вид римской виллы. Дом располагался в тени двух огромных дубов и был окружен чугунной оградой. Перед домом находился небольшой английский садик, в котором вдоль дорожек росли аккуратно подстриженные самшитовые кусты и были устроены большие клумбы, на которых в настоящий момент вовсю цвели анютины глазки.

Экипаж остановился перед воротами. Равель обратился к Ане:

– Я был бы благодарен, если бы ты зашла в дом на несколько минут. Я хотел бы представить тебя моей матери.

За его словами была слышна сдержанность, как будто он ожидал, что она откажется это сделать больше по причинам, которые имеют отношение к его происхождению, чем к тому, что произошло в «Бо Рефьюж». Аня заколебалась, ее разрывало, с одной стороны, намерение оставить его и забыть о случившемся, а с другой, желание познакомиться с женщиной, о которой он говорил с такой мягкостью в голосе. Возможно также, что ему потребуется дать объяснение своего отсутствия, и он ожидает, что именно Аня даст его мадам Кастилло. Она предпочла бы встречаться каждый день с головорезами с Галлатин-стрит, но она не была трусом. Она войдет.

Равель направил Солона на кухню, где он сможет найти еду, питье и отдых после долгого путешествия, а затем предложил Ане руку. Когда он закрыл за ними ворота, у нее возникло странное ощущение, будто ее ведут сюда насильно, почти как узницу. Недавние события повлияли на нее сильнее, чем она думала. Надо выбросить из головы эти фантазии, иначе она сойдет с ума так же, как ее дядя Уилл.

Расположение комнат в доме было американским: двери каждой выходили в центральный холл, но внутреннее убранство было во французском стиле, с приглушенными тонами и изящной, тщательно подобранной мебелью. В доме было чрезвычайно тихо. Равель не позвонил слугам, а открыл дверь собственным ключом. Никто не вышел приветствовать его или предложить свои услуги принять у него накидку и шляпу. Высокие кабинетные часы, стоящие в холле, громко и печально тикали. Они пробили полчаса, и этот звук, казалось, откликнулся бесконечным эхом в тишине комнат.

– Если ты поднимешься наверх, я провожу тебя в комнату, где ты сможешь помыть руки, пока я буду разыскивать maman. He торопись. Я думаю, будет лучше, если я потрачу некоторое время на то, чтобы вернуть себе более презентабельный вид, прежде чем она увидит меня.

Аня не возражала. На нем все еще была одежда, взятая из кладовки в «Бо Рефьюж», достаточно чистая, так как она сменила пришедшую в негодность после пожара, но все же вряд ли подходящая для джентльмена. Она не могла обвинять его в том, что у него было желание переодеться. И, естественно, все, что он сможет сделать, чтобы уменьшить количество вопросов, на которые ей нужно будет дать ответ, не могло не вызвать ее одобрения.

Она прошла впереди него по широкой извивающейся лестнице со ступеньками из красного дерева, покрытыми восточной ковровой дорожкой. В конце верхнего коридора он открыл перед ней дверь в спальню в задней части дома. Она вошла. Он поклонился, сказав, что скоро вернется за ней, вышел и закрыл дверь.

Аня стояла и, нахмурившись, прислушивалась, как удаляются по коридору его шаги. Через мгновение она тряхнула головой, как будто хотела избавиться от охватившего ее беспокойства, сняла шляпу и перчатки и окинула взглядом комнату.

Это была очень приятная комната, в ней ощущалось что-то женское: стены были покрашены в бледно-розовый цвет, на полу лежал обюссонский ковер, в узорах которого сочетались розовый, кремовый и зеленый цвета, а из-под розовых шелковых штор выглядывали вышитые муслиновые занавески, богато отделанные розовой бахромой и кистями. Декоративным лейтмотивом комнаты были херувимы. Их маленькие фигурки поддерживали противомоскитную сетку над кроватью, лежали на каминной доске, висели на стене. Одни были из мрамора, другие из дерева, окрашенного или позолоченного, большей частью они были старинными и весьма ценными.

Аня вымыла руки и привела в порядок прическу, села в кресло и принялась ждать. Спальня, несмотря на всю присущую ей мягкость, угнетала ее. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы определить причину этого. В отличие от комнат, к которым она привыкла, в ней была всего лишь одна дверь, ведущая в коридор. Наружу из этой комнаты можно было выбраться только через два окна, смежных комнат рядом не было. В этой комнате у нее возникло ощущение полированности, подобное возникало у нее в маленькой комнатке в хлопковом сарае. Она почувствовала явное облегчение, когда услышала шаги возвращающегося Равеля и тихий стук в дверь.

Он не подождал, пока она откроет дверь, а повернул серебряную ручку и вошел. Аня медленно поднялась. Мужчина, подходивший к ней, выглядел незнакомцем. На нем был темно-серый фрак, светло-серые брюки, белый жилет и черный галстук. Повязки на голове не было, волосы причесаны щеткой, и сейчас они лежали рельефными волнами вокруг лица. Туфли были начищены до зеркального блеска, а цепочка часов, протянувшаяся по его плоскому животу, сияла блеском чистейшего золота. Выражение его лица было суровым и жестким, а взгляд твердым, как обсидиан.

– Моей матери нет дома, – коротко сказал он. – Она сегодня делает визиты.

– Понимаю. – Аня опустила глаза, боясь, что он заметит в них растущую тревогу, и направилась к кровати, куда положила шляпку и перчатки. – Тогда, может быть, в другой раз.

– Ты могла бы подождать.

– Думаю, что нет. Мне нужно поговорить с мадам Розой и, кроме того, сделать еще множество дел.

Он ничего не ответил. Хотя она подошла к нему вплотную, он не отступил в сторону, чтобы дать ей пройти к двери. Она резко остановилась и с холодностью, которой на самом деле не чувствовала, вопросительно подняла бровь.

Наконец он заговорил:

– Предположим, я скажу тебе: «Не уходи, останься здесь, в безопасности».

– В безопасности?

– Кто-то пытался убить тебя.

– Из-за тебя. – Она хотела обойти его, но он сделал шаг в сторону и снова преградил ей путь.

– Может быть. А может быть, и нет.

Она замерла.

– Что ты хочешь сказать?

Он внимательно всмотрелся в нее.

– Ты уверена, что не знаешь этого сама? Мне представляется, что твой поступок был частью большого плана, а после того как ты сыграла свою роль, то оказалась больше не нужна. Тобой решили пожертвовать.

– Ты не можешь так думать, – сказала она, когда до нее начало доходить высказанное Равелем обвинение. – Ты не можешь думать, что я намеренно увезла тебя в «Бо Рефьюж», чтобы тебя можно было убить!

– Разве?

– Для этого надо быть сумасшедшим!

Его лицо нисколько не смягчилось.

– В этом нет никакого смысла. Если кто-то хотел твоей смерти, то в Новом Орлеане полно убийц.

– Разумная мысль, но факт остается фактом: ты насильно увезла меня в «Бо Рефьюж», и нас чуть было не убили там. Кто бы ни предпринял эту попытку, он может снова повторить ее. Я бы предпочел, чтобы это не увенчалось успехом. Аня не оценила его иронии.

– Я тоже! Выслушай меня, пожалуйста. Никакого плана не было! Я думала, что мне удастся предотвратить дуэль, помешав тебе появиться на месте дуэли вовремя. Вот и все! У меня нет ни малейшего представления о том, откуда явились эти мужчины или почему, и я не имею никакого отношения ни к ним, ни к тем, кто их послал.

– Значит, это было совпадением, что они появились именно в тот конкретный момент?

– Да! – воскликнула она дрожащим от гнева и опасения голосом. Он был таким высоким и широким. За все время, что она знала его, даже когда он впервые обнаружил, что она заковала его в кандалы, она никогда не видела его настолько угрожающим.

– Я не дурак, – мягко сказал он.

– А я не убийца! – Она сделала глубокий вдох, пытаясьовладеть собой. – Лучший способ доказать это – найти тех, кто хотел твоей смерти и выяснить, почему. Стоять здесь и спорить об этом – только тратить время попусту. Если ты, конечно, не знаешь, кто бы это мог быть.

Ответил он уклончиво:

– Было бы лучше, если бы ты осталась здесь до тех пор, пока я не буду убежден.

– Я не могу остаться здесь, это исключено!

Его худое лицо осветилось улыбкой. Он сделал шаг к ней.

– Думаю, ты можешь.

– Если это месть, — сказала она, отступая назад и глядя на него синими глазами, в которых разыгралась буря, – то позволь мне сказать тебе, что я считаю ее слегка избыточной.

– Ты хочешь сказать, что я уже получил свое… удовлетворение? Возможно, я считаю его неполным.

Другой смысл его слов вместе с жарким взглядом, который он неожиданно бросил на нее, нельзя было истолковать иначе. Это шокировало ее, и кровь отхлынула от ее лица.

– Ты хочешь сказать, что ты… ты хочешь меня, несмотря на то, что ты считаешь, что я хотела тебя убить?

– Извращение с моей стороны, не так ли?

– Это безумие! Такое же, как и то, что ты проявил, оставаясь прикованным к стене в «Бо Рефьюж», когда мог спокойно скрыться оттуда. Я думала, что тебя удерживала там твоя честь. Так что же это было на самом деле? Желание отомстить? Удовольствие, которое ты получал от того, что чем дольше ты там оставался, тем больший ущерб наносился моей репутации? Перспектива снова силой овладеть мною?

– Силой, Аня? – хрипло спросил он, беря ее за руку. – Я не использовал силу, да этого и не требовалось. Было только это.

Он притянул ее к себе, вцепившись пальцами в ее руку, и поймал ее губы своим ртом. Его губы были твердыми, обжигающими в своем требовании подчинения. Она попыталась ударить его, но он тут же прижал ее руку, и ей оставалось только изворачиваться. Он отпустил ее теперь прижатую руку и запустил свои пальцы в толстый узел волос у нее на затылке, чтобы не дать ей шевелиться. И все же она пыталась сопротивляться, хотя давление его губ уменьшилось, и они стали с настойчивой, сокрушительной нежностью прикасаться к ее губам.

Ей было пугающе знакомо это ощущение, как где-то глубоко внутри у нее растет жгучее желание. Она не хотела этого, она не уступит этому желанию и не даст Равелю повода с удовлетворением думать о том, что он может разбудить это желание в любой момент. Но она не могла одновременно бороться с ним и с собой. Она замерла, сосредоточившись на подавлении предательских импульсов, и стояла в его объятиях такая же безжизненная и холодная, как статуя.

Он отпустил ее так резко, что она чуть было не упала, вернее, упала бы, если бы он не ухватил ее за локоть. Она прямо дрожала от желания ударить его, но что-то, возможно, то, как он держал ее за локоть, а может быть, выражение его глаз, остановило ее. Они смотрели друг на друга, тяжело и громко дыша в напряженной тишине.

Равель, медленно подавляя желание, сжал свою руку в кулак. Он задумался, знает ли она о том, насколько он был близок к тому, чтобы овладеть ею прямо здесь, на полу. Еще одно слово, еще один вызывающий жест…

Господи, он действительно сумасшедший, она права! Сколькому из того, что он только что наговорил ей, он сам верит? Он и сам этого не знал. Он знал только, что готов сделать все что угодно, лишь бы удержать ее здесь хоть на какое-то время. Все что угодно. И если она возненавидит его за это, пусть! В самой глубине сознания, не признаваемое им самим, но все же манящее, лежало решение этой дилеммы. Однако огласить его было крайне неразумно: это дало бы ей преимущество, которым, он был почти уверен, она не замедлит воспользоваться.

– Если мое присутствие и мое прикосновение для тебя настолько отвратительны, – сказал он напряженным голосом, – то почему ты приходила ко мне в тюрьме? Почему ты не оставила меня там одного?

Ответ, продиктованный гневом, вырвался у нее непроизвольно:

– Потому что мне было тебя жаль!

Нет, она воспользуется преимуществом не колеблясь. Его пальцы сжимались у нее на руке все сильнее, пока она не побледнела, вздрогнув. Он отбросил ее руку, отвернулся и направился к двери.

– У тебя ничего не выйдет! – воскликнула она, делая шаг за ним. – Солон знает, что я здесь.

Он ответил ей через плечо:

– Твой кучер закрыт в конюшне, и твоего экипажа никто не видел.

– Ты глупец, если думаешь, что сможешь скрыть тот факт, что я нахожусь здесь. Через двадцать четыре часа об этом узнает весь город.

Стоя у двери, он повернулся к ней и мрачно сказал:

– А тебе не приходило в голову, Аня, ma chere, что, каким бы я ни был глупцом, это, возможно, и является моей целью?

Дверь закрылась за ним. Послышался скрежет ключа в замке и щелчок.

– Месть – вот к чему он стремился. Он намеревался завершить разрушение ее доброго имени, начатое еще в «Бо Рефьюж». Аня быстро подошла к двери и, зная, что это бесполезно, тем не менее принялась вращать серебряную ручку. Она остановилась. Нет, этого не может быть. Его мать живет здесь вместе с ним и является более чем подходящей дуэньей.

На самом деле визит в его дом к его матери может придать некоторую респектабельность его пребыванию на плантации. Он также послужит причиной для размышлений и сплетен по поводу брака между ними.

Эта мысль показалась ей невыносимой. Но, кроме того, она была также и смешной. Равель никогда не подумает жениться на ней, во всяком случае не после того, что она с ним сделала. Условности мало значили для такого человека. Если она окажется скомпрометированной, он, без сомнения, сочтет, что в этом ее вина, а не его. Конечно, если бы он намеревался совершить этот благородный поступок, он бы уже давно сказал ей об этом.

А если его намерения не имеют ничего общего с благородством? Месть также была бы отличным, а возможно даже, и еще лучшим мотивом, если он заставит ее выйти за него замуж. Быть замужем за ним – убийцей Жана, мужчиной, который обманом похитил ее девственность! Он должен знать: она бы ненавидела этот брак! Он хотел ее, и она об этом знала. Как он наслаждался бы тем, что смог спасти ее доброе имя, не дал ей остаться старой девой. В то же время он обрел бы респектабельность, которой у него никогда не было, вступив в брак с падчерицей мадам Розы, и на вполне законных основаниях заставил бы Аню спать с собой. Да, это действительно была бы месть!

Она почувствовала себя дурно от ярости и от своей собственной глупости, толкнувшей ее связаться с Равелем Дюральдом. А кроме дурноты она ощутила также сильное желание прислониться куда-нибудь и заплакать. Она прижалась лбом к двери и простояла так довольно долго, крепко зажмурив глаза, так, чтобы не потекли по щекам уже навернувшиеся горькие слезы.

Глубоко вздохнув, она выпрямилась. Она не пойдет на это. На земле нет такой силы, которая заставила бы ее подчиниться этому унизительному договору. Она скорее готова вынести пересуды и изгнание из общества. Какое ей дело до общества, до приемов и балов, до всех этих бесконечно сменяющих друг друга развлечений! У нее есть «Бо Рефьюж». Ей нравилось одиночество. Она переживет все это.

Но мадам Роза будет потрясена, а Селестина будет чувствовать стыд как свой собственный. А какие действия предпримет Муррей в связи с этим скандалом, она не могла даже подумать. Он был не так сильно связан традициями, как креолы, но все же был консервативным молодым человеком. Муррей и Селестина так молоды и так любят друг друга! Брак между нею и Равелем мог бы стать даже какой-то защитой для них. Причины для дуэли больше не будет, и, вдобавок ко всему, дуэль между двумя мужчинами, связанными такими близкими родственными узами, была бы маловероятной.

Маловероятной, но возможной. Может быть, именно сейчас Равель пытается разыскать Муррея и бросить ему вызов. Без сомнения, именно это и было тем срочным делом, которое заставило его вернуться в город. Этого нельзя допустить. Каким-то образом она должна остановить его, а чтобы сделать это, она должна найти способ выбраться отсюда. Это спальня, а не тюремная камера. Здесь должен быть выход.

Прежде всего следовало попробовать самое простое. Аня опустилась на колени перед дверью и заглянула в замочную скважину. Если бы ключ был в замке, она могла просунуть что-нибудь – лист бумаги или салфетку – под дверь, вытолкнуть ключ, а потом, когда он упал бы на салфетку, втащить его под дверью в комнату.

Ключа в замке не было. Должно быть, Равель взял его с собой.

Аня поднялась и быстро обошла комнату. Окна на втором этаже находились не очень высоко над землей из-за типичных для теплого климата высоких потолков в доме, но в нижней своей части они были закрыты чугунными решетками. Сейчас они выполняли преимущественно декоративную функцию, но прежний владелец мог установить их для того, например, чтобы обеспечить безопасность ребенка. Решетки были узорчатыми, но выглядели при этом весьма солидно.

Она вернулась к двери. Она видела, как Равель открывал булавкой замок в хлопковом сарае. Это не показалось ей очень сложным, а булавки – то единственное, чем она обладала в избытке. Вытащив одну из них из своих волос, она снова опустилась на колени перед дверью и принялась за дело.

Это было совсем не так легко, как ей показалось. Механизм был очень тугим и не поддавался тому давлению, которое она могла оказать с помощью булавки, а может быть, она не представляла себе, как работает замок. Следовало бы быть внимательнее раньше, но откуда она могла знать, что это может понадобиться! В полном разочаровании она швырнула булавку и, держась за ручку двери, встала. Она так долго простояла на коленях, что ноги затекли и отказывались ее держать. И, кроме того, она проголодалась. Полдень был уже давно позади, а она ничего не ела. По крайне мере, она не морила Равеля голодом! Ее негодование достигло такой степени, что она схватила с полки херувима из розового оникса и едва удержалась от того, чтобы не вышвырнуть его из окна.

Из окна… Хотя нижняя часть окна и была закрыта решеткой, но верхняя-то не была закрыта. Она бросила взгляд на окна через муслиновые занавески, будучи при этом уверенной, что, поскольку дом почти новый и обустроен во многом по-американски, то и окна в нем должны быть со скользящими подъемными рамами. Она распахнула шторы, сдвинула в сторону занавеску и увидела, что окна в комнате были двухстворчатыми. Они открывались внутрь и ей нужно было только перелезть через решетку и как-то спуститься на землю.

Решение было очевидно. Подбежав к кровати, она отшвырнула в сторону подушки и валик и распахнула покрывало и одеяла. С радостью обнаружила, что простыни сшиты из крепкого льняного полотна. Она тут же стащила простыню с матраца и, держа ее в руках, задумалась, не лучше ли будет разорвать ее надвое.

Дверная ручка задребезжала, и Аня увидела, как она поворачивается. Аня торопливо свернула простыню, но времени привести постель в порядок у нее уже не было. Что скажет Равель, когда увидит, что она делает, какие действия предпримет, ей не хотелось даже думать. Она услышала, как в замок вставили ключ, и тот, поворачиваясь, заскрежетал. Ручка начала двигаться.

Вошедшая в комнату женщина была высокой и элегантной, хотя и несколько худой. Одета она была в костюм для визитов из мягкого бархата, отделанный лентами в серую и розовую полоску. Волосы, зачесанные назад и ниспадающие вниз сияющими волнами, были черными, а на висках явно видна седина. На ее лице доминировали темные умные глаза под довольно густыми бровями, а неглубокие морщины радости и горя, которые окружали глаза и рот, придавали ее лицу силу. По виду ей можно было дать не более сорока, хотя ясно, что ей должно быть около пятидесяти или даже больше. Сходство ее с Равелем было неоспоримым.

Женщина вошла в комнату стремительно и порывисто, а затем, заметив Аню, замедлила шаги. Побледнев, она сказала с отчаянием в голосе:

– Если бы я не видела своими глазами, я бы этому не поверила!

– Мадам Кастилло?

– Да, вы правы.

– Я – Аня Гамильтон.

– Я знаю. Это действительно ужасно. На этот раз он зашел слишком далеко.

Аня облизнула губы.

– Наверное, я должна объяснить…

– В этом нет необходимости. У меня есть глаза. Его самонадеянность, его беспринципная наглость! Шокирует уже одно то, что он мог сделать это, но то, что он осмелился на это в то время, когда я с ним под одной крышей, вызывает у меня огромное желание отшлепать его.

– Если вы думаете, – сказала Аня, вспыхнув, – что я какая-нибудь женщина легкого поведения, которую ваш сын привел в этот дом, чтобы поставить вас в неловкое положение, или что это просто проявление похоти, то я хочу сообщить вам…

Выражение лица мадам Кастилло из заботливого и обеспокоенного стало удивленным, а затем просто веселым. У нее вырвался сдавленный смешок.

– «Просто проявление похоти»! О, chere, если бы только это было так!

– Так вы знаете о… о том, что произошло между вашим сыном и мной?

– Отчасти, а об остальном, зная Равеля, я могу догадаться.

Известие, которое он послал из «Бо Рефьюж», наверняка было более подробным, чем он ей сообщил. На щеках у Ани появился румянец неловкости.

– Я не могу винить вас за то, что вы сердиты на меня…

– О, я вовсе не сердита. Я благословляю все попытки предотвратить дуэль, в которой должен участвовать мой сын, даже если это делается не ради сохранения его жизни.

– Тогда ваше неодобрение относится к тому, что он задержал меня здесь? – медленно сказала Аня с ноткой удивления в голосе.

– Возможно, не к самому факту, но методу, которым он пытается этого добиться, явно не хватает тонкости и изящества.

Женщина наклонила голову в сторону и внимательно рассматривала Аню откровенно оценивающим взглядом. Понять ее было не легче, чем ее сына. Хотела ли она сказать, что не имеет ничего против Ани, несмотря на то, что та похитила Равеля, или ее раздражение было направлено против Равеля, нарушающего правила приличий? Или она хотела сказать, что понимает и приветствует цель Равеля заставить Аню выйти замуж за него, но порицает избранный им образ действий? В любом случае это не играло никакой роли. В этот момент существовал лишь один важный вопрос.

– В таком случае, вы выпустите меня?

Мадам Кастилло улыбнулась.

– Сомневаюсь, что я смогу остановить вас: вы мне кажетесь весьма решительной молодой леди. Конечно, для спокойствия в этом доме было бы лучше, если бы я вышла из комнаты, закрыла эту дверь и позволила вам самостоятельно выбираться из окна. Однако моя совесть не позволит мне поступить таким образом; я никогда не прощу себе, если вы упадете. И поэтому вы совершенно свободны и можете идти, если вы этого хотите.

Аня бросила простыню, которую все еще держала в руках, на кровать, и разыскала на полу шляпу и перчатки. Она стояла, завязывая ленты шляпки из бархата цвета морской волны, украшенной перьями цапли, разглаживая на руках лайковые перчатки.

Конечно, она этого хотела. Как могло быть иначе? Освободиться наконец от Равеля Дюральда, чтобы их дороги никогда больше не пересекались, было ее заветным желанием. Было бы неразумно с ее стороны вспоминать Равеля таким, каким он был в то утро, – великолепно обнаженным, с влажными, вьющимися на лбу волосами и черными глазами, блестящими от страсти. «Посмотри на меня, Аня…»

Если она уйдет сейчас, то никогда больше не узнает его ласки, никогда не увидит внезапных вспышек его смеха или напряженной сосредоточенности как тогда, когда они вместе играли в шахматы или решали возникавшие сложности, никогда больше не будет лежать пресыщенной и томной в его объятиях. Если бы она вышла за него замуж, неважно как и почему, она бы имела все это.

Но ничего не говорило о том, что он вообще собирался жениться на ней. Подозрения, которые зародились у нее, могли быть не больше чем безосновательными домыслами ее собственной фантазии. Она обнаружила, что его шахматные ходы очень сложны и полны хитрых ловушек, но это не означает, что он будет именно так действовать и в той ситуации, в которой они оба оказались. Он был человеком девятнадцатого века, а не каким-нибудь древним византийским правителем, плетущим заговоры против тех, кто нанес ему оскорбление. Она отправится домой, к мадам Розе, и всему этому наступит конец.


По правде говоря, она не ожидала, что возвращение домой положит конец всем ее проблемам. Этого и не случилось.

Проблема заключалась не в том, что нужно было все объяснить мадам Розе и Селестине. Когда этот вопрос обсуждался за чаем, который спешно приготовили для Ани, сестра рыдала, сжимая в руках бутылочку с уксусом, охваченная волной симпатии, негодования и дурных предчувствий, но мадам Роза вела себя спокойно и жизнерадостно, что очень обрадовало Аню. Разговоры будут, и будет их много, но поскольку Аня и Равель вели себя подобающим образом, все это пройдет. Чтобы помочь этому, она попросит Гаспара намекнуть в разных местах, что мсье Дюральд ездил в «Бо Рефьюж», чтобы осмотреть… Что? Лошадей? Мулов? И там он заболел неизвестной и, возможно, заразной Лихорадкой и поэтому настоял на том, чтобы его содержали подальше от главного дома, пока не выздоровеет. И как они все были ему благодарны за то, что он оказался под рукой, когда сарай загорелся. Ане, возможно, придется перенести несколько нескромных вопросов и вольных намеков, но если не будет никаких более серьезных последствий, то можно будет считать, что им удалось выстирать это грязное белье в своем кругу.

Уклончивые ссылки на последствия относились к надежде, что Аня не была беременна. Аня не хотела думать сейчас о том, что будет делать, если окажется, что это не так. Она решительно сказала Равелю, что примет «английское лекарство», но она предпочитала не подвергать свою решительность проверке. Может настать время, когда она будет рада, если Равель женится на ней, независимо от того, по каким причинам он решит это сделать.

Из-за этого и из-за того, что она не могла не думать о том, что произошло, вопрос, который преследовал ее с самого начала, все еще продолжал беспокоить ее, мешая положить конец этому делу. Чем дольше и сильнее она боролась с этим, тем важнее с каждой минутой для нее становилось понять, каким человеком является Равель на самом деле.

Этот вопрос, конечно же, не был единственным. Чем больше она думала о том, что он сказал ей, тем больше вопросов вставало перед ней. Он подозревал, что она была связана с мужчинами, которые пытались убить его, и это предположение нельзя было назвать необоснованным после устроенного ею похищения. И все же казалось, что за его подозрением стоит нечто большее. Что это могло быть? Дуэль и ее причина были явным центром этой проблемы, но, конечно же, он не думал, что Муррей избрал бы столь низкий способ избежать дуэли или что она стала бы помогать ему, если бы он действительно это сделал? И конечно же, не было никакого смысла в предположении Равеля о том, что если бы она помогала Муррею, то он затем стал бы ее врагом и приказал ее убить. Это было смешно.

Но здесь было что-то еще, но что? Здесь должно было быть что-то, чего она не знала. Ее потребность узнать это была так велика, что она не могла думать ни о чем другом. Она не могла расслабиться, не могла отдыхать. Она ощущала ужасную потребность найти ответы на беспокоящие ее вопросы, и сделать это поскорее.

Где ей нужно было их искать? Кого она должна была спрашивать? Какие вопросы она должна задавать, чтобы выяснить необходимую ей информацию? Она не знала, но собиралась узнать. Казалось разумным предположить, что лучший способ узнать что-либо о человеке – расспросить тех, кто знает его. Она тут же подумала о трех людях. Первой была его мать, но Аня уже разговаривала с ней, и было маловероятно, что она сможет или захочет рассказать ей больше, чем уже рассказала. Из двух других более важным был Эмиль. Он был в Европе, но, несмотря на это, у него должно быть какое-то представление о характере Равеля, о том, как его оценивают другие мужчины, которые знают его, или, во всяком случае, он мог выяснить это. Последним человеком из тех, о ком она подумала, была Симон Мишель, теперешняя любовница Равеля.

Если Аня решила, какие действия следует предпринять, она сразу же начинала действовать. Она немедленно села к письменному столу в гостиной и написала короткую записку, в которой в тщательно подобранных выражениях просила Эмиля зайти к ней. Свернув и запечатав послание, она позвонила слуге и приказала отправить его.

Едва слуга покинул комнату, как раздался стук в дверь. Аня, не двигаясь с места, попросила пришедшего войти, но как только она увидела, кто это был, тут же вскочила, исполненная дурными предчувствиями.

– Марсель! Как ты оказался здесь? Что-то случилось в «Бо Рефьюж»?

– Нет, нет, не беспокойтесь, мамзель. Ничего не случилось.

Когда он подошел к ней поближе, она заметила, что его рука висит на перевязи из черного материала, который был настолько близким по цвету к его сюртуку, что она сразу даже его не заметила. Указав на его руку, она сказала:

– С тобой далеко не все в порядке. Он улыбнулся и покачал головой.

– У меня запястье сломано, всего лишь небольшая трещинка в кости – так сказал врач. Я ничего не чувствовал до тех пор, пока вы не уехали сегодня утром. Я выехал через час после вас, но матушка приказала мне сразу же отправиться к врачу и не беспокоить вас до тех пор, пока не будет ясно, в чем дело.

Аня нетерпеливо фыркнула, услыхав о подобном стеснении.

– Доктор сделал все как следует?

– Он сделал все просто отлично, как только я упомянул ваше имя.

– Ты должен остаться здесь на несколько дней, пока не почувствуешь себя достаточно хорошо, чтобы вернуться на плантацию.

– Вы сама доброта, мамзель, – сказал он, – но это просто ерунда. Я достаточно хорошо себя чувствую, чтобы вернуться прямо сейчас, если, конечно, я вам не нужен здесь.

Он заслужил отдых, но его было бы трудно заставить отдохнуть, если он при этом не чувствовал себя полезным. В Анином сознании начал формироваться план. Она снова села к письменному столу.

– Садись, пожалуйста, Марсель, – сказала она. – Я хочу кое-что обсудить с тобой.

Эмиль прибыл через час. Когда Аня вошла в салон, она увидела, что он сидит на кушетке рядом с Селестиной, услаждая ее слух комплиментами и поддразниванием, а мадам Роза обмахивается веером и, улыбаясь, наблюдает за юной парой. Селестина краснела и смеялась, но в ее поведении была милая осмотрительность, присущая девушкам, помолвленным с другими мужчинами.

Подобной аудитории Аня не предусмотрела. Она пожертвовала несколько минут подшучиванию и обмену последними новостями, но в конце концов повернулась к Эмилю и сказала довольно откровенно:

– У меня проблема, в отношении которой я хотела бы услышать мнение мужчины, если ты не возражаешь, mon cher. Может быть, ты будешь так любезен и пройдешься со мной до площади и обратно?

– С удовольствием, – сразу же согласился он. Он поднялся с присущими ему от рождения хорошими манерами, не обнаружив никаких признаков того, что уходит с ней неохотно. И все же Аня чувствовала, что он предпочел бы остаться здесь и поболтать с Селестиной. Ее беспокоило то, что он, должно быть, начинает испытывать нежность к ее сестре, но, по-видимому, все в мире происходило таким образом. Любовь редко отмеряется точными дозами тем, кому она нужна.


Сквер был раньше площадью, на которой проводили военные парады. Сейчас его называли Джексон-сквер из-за конного памятника генералу Эндрю Джексону, подаренного городу баронессой Понтальба несколько лет назад, когда она превратила старую площадь в парк. Гулять по площади всегда было одним из любимых видов времяпрепровождения для жителей Нового Орлеана. Теперь оно стало еще более приятным, так как собор был перестроен и теперь мог похвастаться новыми остроконечными шпилями, а верхние этажи зданий, расположенных по обе стороны собора, дом священника и старая городская тюрьма были заново отделаны. Гостиница «Понтальба» та самая, где Аня однажды стащила ночной колпак с оперного тенора, стояла под прямым углом к другим зданиям. Это было длинное строение из красного кирпича, с галереями, украшенными чугунными решетками, и шиферной крышей. На нижнем этаже были расположены дорогие магазины, а на верхнем этаже располагались номера, где останавливались самые изысканные семьи и знаменитые гости города. Парк в центре был засажен роскошными цветами, которые пышно цвели в почти тропическом климате, и был огорожен чугунной узорчатой оградой. С четвертой стороны площади, за улицей, по которой сновали экипажи и грохотали телеги, находились набережная и река.

Аня и Эмиль медленно обошли сквер, рассматривая витрины магазинов с модными товарами. В воздухе ощущалась приятная прохлада, свежий ветерок с реки развевал ленты Аниной шляпки. Косые холодные лучи заходящего солнца золотили чугунные решетки, а дома отбрасывали через улицу длинные синеватые тени. Эмиль поддерживал легкую беседу, небрежно размахивая тросточкой. Время от времени он бросал взгляд на Аню, но не подавал никаких признаков нетерпения. Казалось, он охотно готов был ждать, пока она сама перейдет к той проблеме, которая привела их сюда. В этом отношении он настолько напомнил ей Жана, что ей стало легче в конце концов обратиться к нему:

– Как ты думаешь, Эмиль, можно лучше всего узнать и понять человека?

Он бросил на нее быстрый вопросительный взгляд.

– Это зависит от человека.

– Мужчину, скажем, с определенной репутацией. Если ты не хочешь основываться только на общественном мнении о нем, что ты сделаешь?

– Я полагаю, лучший способ – это поговорить прямо с ним.

– А если ты не можешь сделать этого?

– Тогда ты можешь поговорит с теми, кто знает его.

– Именно так я и думала. В театре несколько дней назад ты принялся защищать Равеля Дюральда. Скажи мне, почему?

– У меня было такое ощущение, что его несправедливо оклеветали.

– Да, – сказала она, не отрывая глаз от его лица. – Но что заставило тебя так думать? Его, насколько я помню, обвинили в трусости или, как минимум, в нежелании встретиться с будущим мужем моей сестры на поле чести. Что заставило тебя думать, что это обвинение несправедливо?

– У меня создалось такое впечатление, – сказал он, беспомощно разводя руками.

– Как? – настаивала она.

– Из того, что говорят другие, и как они это говорят.

– И что они говорят о Равеле?

– Аня, ты просишь меня о невозможном. Я не могу рассказать тебе об этом.

Он избегал этой темы, она понимала это. Почему он это делал? Было ли это естественное нежелание мужчины обсуждать другого мужчину с женщиной? Или он знал что-то, что хотел скрыть от нее?

– Было ли когда-либо что-нибудь странное в дуэлях, участником которых был Равель?

– Я об этом не знаю. Большинство из них состоялись, когда он был моложе, или где-нибудь в других местах, преимущественно в Центральной Америке. Я так понимаю, что дуэль там является любимым способом разрешения всех споров.

– А что другие виды его деятельности? Ты когда-либо слышал, что он вел себя легкомысленно с чужими женами или был связан с каким-либо опасным бизнесом?

– Аня!

– Так что, ты слышал о подобном?

– Нет! – Он быстрым нервным жестом прикоснулся к усам.

– Тогда откуда у него деньги? Не странно ли, что он стал так богат буквально за одну ночь?

– Поначалу он выиграл большую сумму в карты. С тех пор Равель всегда умел сочетать свое умение, проницательность и везение в финансовых делах, чтобы, увеличить свои доходы. – Он резко остановился и с выражением отчаяния на лице обернулся к ней. – В чем дело, Аня? Что ты хочешь сказать?

Она смотрела ему в лицо, внимательно изучая черту за чертой. Доверять или не доверять? Это был странный выбор, выбор, который обычно основывается на вере, а не на фактах. Она ответила откровенно:

– Я хочу узнать, кто мог бы хотеть убить Равеля Дюральда?

– Что ты хочешь сказать?

Он прищурился и смотрел на нее, почти защищаясь. Аня внезапно ощутила холодок. Она думала о том, чтобы рассказать брату Жана правду, но ей почему-то показалось, что это не лучшее решение. Может случиться, что он сочтет своим долгом стать защитником ее доброго имени и вызвать Равеля на дуэль. Этого она хотела меньше всего. Опираясь на причину, предложенную мадам Розой, чтобы объяснить присутствие Равеля в «Бо Рефьюж», она описала ему прибытие бандитов на плантацию и пожар.

– Видишь, – закончила она, – естественно, встает вопрос, кто нанял этих людей и кто этот босс, который пытался убить Равеля?

Эмиль Жиро выслушал ее в мрачной тишине. Какое-то мгновение он смотрел ей прямо в глаза, а потом отвел взгляд.

– Я не знаю, кто это, – сказал он напряженным голосом, – но это не я.

ГЛАВА 12

Обойдя пару раз площадь, Эмиль и Аня свернули в узкий переулок между Гартр-стрит и Ройял-стрит, протянувшийся от Канал-стрит до «Сент-Луи отеля». На этой короткой улочке, известной под названием Эксчейндж-элли, находилось большинство salles des armes, заведений, в которых обучали искусству фехтования. Они шли молча и поэтому слышали звон и свист клинков. День был тихим и теплым, и двери всех залов были открыты, чтобы свежий воздух охлаждал разгоряченных джентльменов, и звуки, доносившиеся из дверей, разносились по всей улице.

Услышав их, Аня вздрогнула. Они напоминали ей о Равеле, о его умении и том страхе, который вызвало это умение у нее и который в конечном итоге привел к тому положению, в котором она сейчас находилась. Было странно, что весь этот звон и скрежет, весь этот пот, проливаемый при упражнениях, служат одной цели – ранить друг друга.

Но с приходом американцев в моду в качестве дуэльного оружия вошли пистолеты, и поэтому salles d'armes потеряли часть своей привлекательности. Развитие силы в запястье и ловкости и изящества движений уже перестало быть задачей первостепенной важности. Теперь молодые люди города не только скрещивали шпаги в фехтовальных залах, но и оттачивали свое умение поражать цель из пистолета в тирах, расположенных на нижней набережной. Но ничто, казалось, не могло уменьшить популярности самой дуэли, даже угроза ареста за занятие, которое, будучи очень популярным, было все же незаконным. Полиция обыкновенно предпочитала закрывать глаза на это, особенно если хорошенько подмазать полицейских, но все же было достаточно много людей, которых оскорбляло это ритуальное убийство и которые пытались заставить полицию действовать, если нарушение закона было слишком уж явным.

После секундной паузы Аня сказала Эмилю:

– Конечно же, ты не пытался убить Равеля – эта идея просто абсурдна.

– Есть люди, которые сказали бы, что у меня есть на это причина. – Эмиль нервным жестом прикоснулся к усам.

– После стольких лет? Я не намекала ни на что подобное. Я просто прошу твоей помощи.

Он покачал головой, а в его карих глазах было заметно беспокойство.

– Я был бы рад помочь тебе, если бы мог, Аня, но, боюсь, меня так долго не было в стране, что я даже больше чем просто бесполезен.

В его голосе было слышно явное нежелание помочь ей. Она не была удивлена: мужчины охотно занимаются своими интригами, но не любят быть втянутыми в интриги женщин. Наверное, ей следовало бы обратиться к Гаспару. Нет, маловероятно, что терпеливый кавалер мадам Розы сможет или захочет выполнить ее просьбу, и, кроме того, в данный момент Аня не хотела, чтобы мачеха беспокоилась по поводу того, чем она сейчас занимается.

Стайка голубей вспорхнула с выступа дома и приземлилась прямо перед Аней и Эмилем. Они ходили вперевалку вокруг Аниных юбок и искали крошки. Лапки у них были ярко-красными, а темно-зеленые и синие перышки на шее радужно переливались. Эти птицы были потомками голубей, привезенных из Франции много лет назад. Молодые неоперившиеся голубки, которые считались возбуждающим деликатесом, пользовались большой популярностью у креолов. Некоторых из них, без сомнения, запекали где-то в настоящий момент, поскольку наступило время приготовления вечерней пищи. В воздухе разносились пряные запахи готовящихся в частных и общественных кухнях обедов, кипящих моллюсков, дымящихся соусов, лука и чеснока, жарящихся в масле, или ароматы пекущегося хлеба и сладкие запахи сахара, молока, орехов и фруктов, медленно превращающихся в десерт.

Мимо них процокала великолепная черная лошадь, запряженная в легкий двухместный экипаж. Она двигалась ни слишком быстро, ни слишком медленно. В экипаже сидела женщина в темно-зеленом. Ее светлые волосы сверкали на солнце, лицо было утонченным, а формы совершенными. Она не смотрела ни направо, ни налево. Ее послеобеденное платье было застегнуто до самой шеи и на запястьях, а в руках она держала небольшой зонтик с оборкой из бахромы. Фактически она выглядела необыкновенно сдержанно и скромно. И все же это не была леди.

Аня не могла бы объяснить, каким образом она поняла это. Может быть, женщина чуть слишком томно откинулась на сиденье. Может быть, улыбка, застывшая у нее на губах, была слишком бессмысленна, как если бы она хотела понравиться. Может быть, ее кучер был одет с дешевой претенциозностью. Как бы то ни было, Аня поняла это сразу же, и это напомнило ей о Симон Мишель, любовнице Равеля. Не потому, что эти женщины были похожи друг на друга, – похожим было их положение.

Глядя вслед экипажу, Аня медленно сказала:

– Ничего. Думаю, я знаю, кто мог бы полнее ответить на мои вопросы, если ты составишь мне компанию.

Он охотно согласился. Они повернули назад, чтобы пройти снова по Эксчейндж-элли, которая вела как раз туда, куда Аня хотела попасть. Камни, которыми была вымощена мостовая, были привезены сюда в трюмах кораблей в качестве балласта. Мостовая была выложена с уклоном к центру для стока воды, и, кроме того, камни были неровными, так что Ане приходилось ступать очень осторожно. Эмиль предложил ей руку в качестве поддержки, и она приняла ее, не столько потому, что действительно в этом нуждалась, сколько из-за нежелания отвергнуть его предложение и заставить его тем самым раздумывать, действительно ли она не подозревает его.

Они шли вдоль домов, украшенных балконами с чугунными решетками, или выложенными арками, или богато отделанными фронтонами у входа. Восклицания и звон шпаг, разносившиеся между оштукатуренными кирпичными стенами, отражались от них и производили звуки иногда мелодичные, а иногда просто режущие ухо и бьющие по нервам. Близился вечер, и солнце уже не освещало эту узкую аллею. Здесь было прохладнее и слегка сыро, а свет становился все более тусклым.

С другого конца в аллею вошел мужчина в сопровождении группы мальчишек. Он был среднего роста, но худ до изможденности, а кончики его черных усов свисали в уголках красных губ. Его глаза лихорадочно блестели, а на щеках горел румянец. Он явно был болен и все же двигался со сдержанным изяществом и силой прирожденного фехтовальщика. Один из мальчишек нес его трость с таким видом, будто у него в руках священная реликвия, тогда как остальные толкали и пинали друг друга, стараясь занять место рядом с ним. Светловолосый малыш вцепился сзади в его сюртук, и тот его за это мягко пожурил.

– Кто это? – пробормотал Эмиль.

– Луис де Сальво, по крайней мере он себя так называет. Он приехал всего лишь несколько недель назад, но уже успел заявить о себе как об одном из величайших maitre d'armes[22], несмотря на то что у него рана в легких, которая постоянно беспокоит его. Его фехтование подобно молнии, и на кладбище Сент-Луис есть специальный уголок, где захоронены его жертвы. Скоро он, подобно Пепе Люлья, вынужден будет купить собственное кладбище.

Де Сальво повернул к одному из фехтовальных залов и остановился перед небольшой лестницей у входа. Получив свою трость, он раздал своим юным сопровождающим несколько монет, что заставило их тут же обратиться в бегство, так как младшие пытались уберечь свою добычу от старших. Мастер фехтования поднялся по ступенькам и исчез в дверях. Тут же изнутри донеслись возгласы приветствий и добродушное поддразнивание.

Когда Аня и Эмиль поравнялись с дверью этого зала, они услышали знакомый голос. Если бы Муррей не заговорил, Аня могла бы и не заметить, что он находится здесь. Но, услышав его голос, она повернула голову и увидела его в кругу молодых людей радом с де Сальво. Смеясь над замечанием одного из собеседников, Муррей запрокинул голову. Стоял он, опираясь на рапиру, с небрежностью человека, хорошо знакомого с этим оружием.

Как долго Муррей уже обучается фехтованию? Был ли это давний интерес, или он занялся этим после того, как ему удалось избежать дуэли с Равелем? Было неприятно видеть его здесь среди мужчин, которые с детства умели обращаться с каким-нибудь клинком, по крайней мере большинство из них. О чем он думает? Селестина была бы огорчена, если бы узнала об этом.

Но Аня не хотела, чтобы он думал, будто она шпионит за ним. Отведя от него взгляд, прежде чем могла привлечь к себе его внимание, она прошла мимо зала под руку с Эмилем.

Приближаясь к улице Сент-Филип-стрит, они вели ни к чему не обязывающий разговор на общие темы, но чем ближе подходили к апартаментам актрисы, расположенным над бакалейной лавкой, тем более беспокойным становился Эмиль. Он перевел взгляд с Ани на решетчатые ворота, через которые можно было, миновав двор, пройти в дом. Было настолько ясно, что он подозревает, что окажется втянутым в неприятную конфронтацию между женщинами, что Ане пришлось закусить губу, чтобы удержаться от смеха.

– Аня, это не… не comme il faut[23], – сказал он, когда она остановилась перед чугунными воротами, ожидая, пока он откроет их.

– Да, но я не вижу альтернативы. Ты сам сказал, что я должна поговорить с теми, кто знает его, а кто может знать его лучше, чем его…

– Да, – сказал он торопливо, – но ты не должна даже знать ничего об этой женщине, не говоря уже о том, чтобы посещать ее.

– Это шокирует, не так ли? – Она с вызовом посмотрела ему прямо в глаза. – Я думала, что годы, проведенные во Франции, избавили тебя от подобных провинциальных представлений.

– Я уверяю тебя, что правила поведения для женщин из порядочных семей там так же строги, как и здесь. В Париже существует только два рода женщин: леди и те, которые ими не являются. И они не смешиваются друг с другом в обществе.

– Это не светский визит. Но если хочешь, можешьоставить меня одну.

– Ты знаешь, что я не могу это сделать.

Он неожиданно показался ей очень молодым. Она склонила голову и спросила:

– Ты волнуешься из-за своей репутации?

– Конечно, нет! – И на его лице отразилось пренебрежение.

– В таком случае, – мягко сказала она, – о своей репутации я позабочусь сама.

Она потянулась к воротам. Пробормотав какое-то проклятие, Эмиль опередил ее, распахнул ворота и пропустил вперед. Она физически чувствовала его неодобрение, когда он вслед за ней вошел по мощеной дорожке во двор. Там росли несколько кустов и дерево, все покрытое пеной пурпурных цветов, но на земле все еще валялись, забившись в углы, листья, опавшие прошлой осенью. В задней части дома находилась арка, за которой была видна лестница, ведущая на галерею. Взметая юбками вихри прошлогодних листьев, Аня направилась к ней.

Дверь им открыла горничная. Цвет ее кожи и ее самоуверенность говорили о том, что перед ними квартеронка; шапочка и передник были сшиты из тонкого муслина и отделаны кружевом. Она взяла шляпу и трость у Эмиля, визитную карточку у Ани и пригласила их подождать в салоне, а сама пошла доложить хозяйке.

Аня с интересом осмотрелась вокруг. Салон изобиловал темно-красным плюшем и, казалось, душил им находящихся в комнате. Щедрые складки плюшевых драпировок свисали с окон, плюш покрывал кушетку и стулья, а также несколько пухлых оттоманок, стоявших в разных углах комнаты. Остальная мебель имела какой-то массивный и неуютный вид и была сделана из темного дерева с обильной готической резьбой. Разнообразные безделушки переполняли столы и полки огромной этажерки: от хрустальных украшений и дагерротипов в потускневших серебряных рамках до шкатулок, отделанных ракушками, от полинявших перьевых вееров и свернувшихся театральных программок до баночек с сурьмой и подносов для булавок с отчеканенными на них названиями знаменитых курортов и театров. Комната была достаточно аккуратной, но в ней ощущалась какая-то неуютность, как во всех комнатах, обитатели которых проживают в них временно. Попытка оставить личный отпечаток на атмосфере комнаты с помощью коллекции сувениров прошлых путешествий и скромных триумфов казалась слишком явной, неприкрытой и странно патетической.

Аня присела на край кушетки. Эмиль, который, очевидно, слишком нервничал, чтобы последовать ее примеру, стоял рядом. Они ожидали.

Прошло несколько долгих минут, и дверь, которая вела в другую комнату, открылась, но из нее вышла не актриса, а горничная. Девушка ничего не сказала, а, нервно улыбнувшись им, заторопилась из комнаты и ушла через переднюю дверь. Бе шаги простучали на лестнице и замерли вдали. Аня и Эмиль вопросительно посмотрели друг на друга. Медленно тянулись минуты. Наконец дверь снова открылась.

Симона Мишель вплыла в комнату в платье из парчи сливового цвета, украшенном черной тесьмой. Ее темные волосы были уложены неаккуратно, образуя беспорядочную массу завитков, и казалось, что она только что поднялась с постели. Парча обрисовывала ее пышную фигуру и изящную округлость рук и плеч. Лицо актрисы без сценического грима казалось более мягким и в то же время более решительным. Ее чувственные полные губы изгибались в напряженной улыбке, а большие сияющие глаза горели воинственным светом.

– Простите, что заставила вас ждать, мадемуазель Гамильтон, – сказала она. – Я как раз одевалась, чтобы идти в театр. Не хотите ли стаканчик шерри? Прошу прощения, что не могу предложить вам ничего большего, но я не ожидала никого.

Несмотря на вежливость произнесенных ею слов, тон был довольно резким, требующим немедленного объяснения. Аня, хотя и сама была бы рада сразу же приступить к делу, почувствовала отчетливое нежелание того, чтобы эта женщина торопила ее или чтобы она контролировала этот визит.

Она любезно сказала:

– Мы с вами незнакомы, мадемуазель Мишель, но я видела вас этой зимой в нескольких ролях на сцене. Позвольте поздравить вас с успехом и выразить свое восхищение вашим актерским мастерством.

– Спасибо. – В ее ответе были отчетливо слышны удивление и большая осмотрительность.

– Мне кажется, вы незнакомы с Эмилем Жиро. Это мой дорогой друг, недавно вернувшийся из Парижа. – Она указала на Эмиля.

Молодой француз не подвел ее – он сделал шаг вперед и совершил безупречный поклон над рукой актрисы.

– Я восхищен, мадемуазель. К вашим услугам.

Аня не дала женщине времени ответить.

– Не думаю, что мы обеспокоим вас с напитками, хотя это было очень мило с вашей стороны предложить их нам, при том что мы явились к вам без предупреждения. Мы гуляли,наслаждались сегодняшним днем – таким теплым и приятным, не правда ли? – когда я почувствовала внезапное желание увидеть вас.

– Понимаю, – сказала актриса, хотя по ее напряженному тону было ясно, что она ничего не понимает. Подойдя к стулу, она села, расправив складки своего платье.

Аня заколебалась, глядя на актрису. Внезапно принятый ею тон превосходства показался ей неверным. Если она сделает эту женщину своим врагом, это не приблизит ее к цели. Они могут просидеть здесь несколько часов, обмениваясь высокомерными замечаниями, и это даже не позволит им подойти к проблеме и достичь откровенности друг с другом.

– Нет, – сказала Аня, расслабившись и с грустной улыбкой покачав головой, – вы не можете понять. Дело в том, что у меня есть проблема, и я думаю, что вы можете помочь мне в ее решении. Это касается нашего общего знакомого Равеля Дюральда.

– Равеля?

Актриса все еще была осторожна, как будто ожидала, что ее будут обвинять или укорять в чем-то.

– Не более двадцати четырех часов назад кто-то пытался убить его.

У Симоны перехватило дыхание, она поднесла руку к горлу, а ее глаза расширились.

– Но кто? Почему?

– Не знаю. Я думаю, может быть, у вас есть какая-то идея по этому поводу.

– У меня?

Актриса внимательно смотрела на Аню, и мало-помалу самообладание возвращалось к ней. Она наклонилась вперед и, опустив руку, сжала подлокотник кресла, затем прямо спросила у Ани: – А вам какое дело до этого? Почему вы беспокоитесь?

Это был отличный вопрос, который Аня умудрялась игнорировать вплоть до этого момента. Она уцепилась за первую же мысль, которая пришла ей в голову.

– Это нападение было совершено на моей плантации. Естественно, как его хозяйка я бы чувствовала себя в какой-то степени ответственной, если бы он был убит.

– А как он оказался на вашей плантации?

– По делу, связанному… со скотом, – ответила Аня, благодаря в душе мадам Розу за придуманный ею предлог, который оказался чрезвычайно подходящим.

Симона подняла бровь.

– Вы ничего не слышали о дуэли, которую он пропустил, пока был у вас?

– Мужчины не говорят о подобных вещах, – уклончиво сказала Аня. – Но не могли бы вы сказать мне, кто мог быть его врагом и почему он мог бы хотеть его убить?

В течение долгих мгновений актриса молча размышляла.

– Мое общение с этим джентльменом длилось недолго.

– И все же вы должны что-то знать.

– Равель не из тех людей, которые много разговаривают, он больше человек действия.

По лицу женщины промелькнула тень воспоминаний, которая заставила Аню сжать руки в кулаки с такой силой, что ее ногти больно впились в ладони. Но она не стала ничего говорить, а молча ждала, чтобы актриса продолжила.

– Он очень странный человек, он приходит и уходит в необычное время с очень странными друзьями. Было бы удивительно, если бы у него не было врагов, учитывая образ жизни, который он вел, людей, убитых им на дуэлях, или их родственников; мужчин, которые проиграли ему свое состояние, или тех, кто не согласен с его политическими взглядами, такими как поддержка этого безумца Уокера. Но, боюсь, я не смогу назвать их вам.

Аня кивнула. Нарочито уклончивым тоном она спросила:

– Что он за человек, с вашей точки зрения?

Симона откинулась на спинку кресла.

– Щедрый. Требовательный. Изобретательный. Сильный.

У Ани возникло ощущение, будто ее заманивают в ловушку. Это ощущение соответствовало действительности, так как слегка задумчивый тон этой женщины вызвал в ее сознании образы, от которых жгучая боль распространилась по всему телу. У нее за спиной послышался звук открываемой двери, без сомнения, это вернулась горничная. Не обращая внимания, она резко сказала:

– Как вы считаете, является ли он благородным человеком?

– По-своему, да.

– Способен ли он на убийство?

– Убийство?! – Актриса еще раз выпрямилась в кресле.

– Так как?

В дверях послышались тихие шаги.

– Почему бы тебе не спросить у меня? – сказал Равель.

Горничная-квартеронка, которая привела его, задыхаясь от спешки, проскользнула в комнату за ним и за спинами присутствующих прошла к двери и скрылась в задней части дома. Аня поднялась, заметив, что Эмиль сделал шаг вперед, как бы пытаясь защитить ее.

Равель перевел взгляд с Ани на брата Жана, и выражение его черных глаз было таким же холодным и горьким, как вчерашний кофе. Даже после всего проведенного ими вместе времени, после всего, что их объединяло, она все еще считала его убийцей. Мысль об этом была, как нож, вонзенный в его грудь и поворачиваемый в ране. Он снова слышал едкие уничтожающие нотки в ее голосе, видел ее гордо вздернутый подбородок, и ему захотелось овладеть ею здесь и сейчас, заставить ее понять, что он чувствует по отношению к ней, сделать это важным для нее. Желание это было низменным, и он понимал это, но это не делало его менее чарующим.

Аня не могла придумать, что ей сказать, не могла протолкнуть ни слова через свое внезапно сжавшееся горло. Что подтолкнуло ее задать этот вопрос? Она сама не могла объяснить это. Она хотела ошеломить Симону, услышать от нее неподготовленный ответ, возможно, проверить свое собственное суждение о Равеле, суждение о том, что, хотя он и может убить обороняясь, но никогда намеренно не лишит человека жизни.

– В чем дело? – спросил Равель со скрытой злостью в голосе, глядя на Аню. – Тебе уже неинтересно услышать ответ? Или ты просто смущена, что тебя обнаружили здесь? Ты боишься, что я окажусь настолько низок, что распространю по городу новость о том, где я встретил тебя, или даже использую это, чтобы заставить тебя подчиниться моей воле? Существует ли такое преступление, в котором ты не заподозрила бы меня?

Прежде чем она смогла ответить, заговорил Эмиль:

– Я думаю, нам лучше уйти, Аня.

– О, до вас неожиданно дошла вся неуместность ее пребывания здесь? – спросил Равель, обращаясь к молодому человеку. – Как жаль, что этого не случилось раньше.

– Не надо изливать свое раздражение на Эмиля, – сказала Аня. – Он настолько неохотно отправился сюда со мной, насколько это было возможно. Но если бы он не проводил меня, я бы пришла сюда сама.

– Представляю себе.

– Равель, mon cher, – сказала Симона, поднимаясь и беря его за руку, – ты так сердито говоришь. Нет никакой необходимости в подобной горячности. Мы всего лишь сидели и приятно болтали.

Она посмотрела на Аню многозначительным взглядом, и это молчаливое послание было нетрудно понять. Симона просила ее о помощи, чтобы предотвратить вызов, который, как она боялась, мог последовать из-за этой встречи, устроенной ею самой. Возможность эта, о которой было страшно подумать, была слишком реальна. Аня взяла Эмиля под руку.

– Я думаю, ты прав, Эмиль, – сказала она, – нам лучше уйти. Мадемуазель Мишель, вы были очень добры, что согласились поговорить со мной.

– Я сделала это с большим удовольствием. Возможно, мы еще встретимся.

Аня улыбнулась и в то же время надавила на руку Эмиля, чтобы он вместе с ней двигался к двери.

– Да, может быть.

Равель позволил им уйти. Что толку пытаться задержать их? Он меньше всего хотел бы услышать что-нибудь из того, что Аня думает о нем, или скрестить шпаги с Эмилем Жиро. Бог мой, как он устал! Голова болела из-за того, что он пытался сделать слишком много и слишком быстро, и те места на спине, где раскаленные угольки прожгли рубашку, давали о себе знать под сюртуком. Слегка поведя плечами, чтобы облегчить боль, он направился к окну и выглянул во двор.

– Ты был очень любезен, что пришел так быстро, – сказала Симона, – особенно если учесть, что прошло довольно много времени с тех пор, как ты был здесь в последний раз.

– Мне показалось, что твоя горничная считает, что это срочно, – небрежно сказал он, отодвигая шторы и выглядывая в окно. Он увидел, как Аня и Эмиль спустились с лестницы и через двор направились к воротам.

– Так ты пришел поэтому или потому, что я послала тебе ее карточку?

Равель повернулся к ней.

– Ты действительно хочешь это знать?

– Нет, – хрипло ответила Симона, встретившись с ним взглядом. – Нет, не хочу. – Повернувшись, она подобрала тяжелые парчовые юбки и вышла из комнаты, захлопнув за собой дверь в будуар.

Последние лучи заходящего солнца светились золотом в сине-лиловом зимнем небе. Золотистые отблески отражались на оштукатуренных стенах домов и в воде, заполнявшей сточную канаву посреди улицы. Последний дневной свет поблескивал на лакированных боках проезжавших экипажей и горел в стеклах витрин. Аня бросала гневные взгляды на окружавшее ее сияние.

Равель Дюральд мог быть или не быть убийцей, но он несомненно был негодяем. Он занимался с ней любовью, он запер ее в комнате для своего собственного удовольствия, но когда она сбежала оттуда и встретилась лицом к лицу с его любовницей, он тут же примчался, чтобы избавить женщину от возможных неприятностей. Что, он предполагал, она собирается сделать е его любовницей? Обзывать ее грязными словами? Отхлестать ее кнутом? Она не могла поступить так низко, и ей так хотелось сказать ему об этом! Будь прокляты мужчины и их необычайная чувствительность, их убийственные импульсы, из-за которых приходится ходить вокруг них на цыпочках и даже спасать их от самих себя.

На самом деле она не думала, что Равель поставит себя в такое положение, что будет вынужден бросить вызов Эмилю. Она заметила выражение глаз Равеля, когда он увидел молодого человека и уловил его сходство с Жаном.

И все-таки ему не следовало упрекать ее, как будто она была девушкой, воспитывавшейся в монастыре и не знающей обычаев света. Его совершенно не касается, что она делает, кого навещает или кого выбирает себе в провожатые.

Эмиль прикоснулся пальцами к ее руке, которой она вцепилась в его руку.

– Помедленнее, Аня. Ты устанешь, да и люди смотрят.

Она повернула голову и уставилась на него непонимающим взглядом; затем она осознала, что идет по улице очень быстрым шагом, наклонив вперед голову, как будто ей нужно за короткое время пройти большое расстояние. Она спохватилась и замедлила шаг.

– Извини, – пробормотала она.

– Я понимаю, что ты расстроена, но мне кажется, твое расстройство несколько не соответствует тому, что только что произошло. Я чувствую, что за этим скрывается нечто большее, чем ты мне рассказала. Тебе не кажется, что я имею право знать, в чем дело, коль скоро я могу вполне быть убит из-за этого?

– Наверное, – несчастным голосом сказала она.

В этот момент ее внимание было привлечено каким-то резким движением, и она не смогла продолжить свою речь. Они находились в далеко не лучшем районе города: то здесь, то там среди более респектабельных заведений попадались игорные притоны или трактиры. Она заметила быстрое движение: мужчина, стоявший на пороге одного из трактиров и смотревший на нее, внезапно нырнул внутрь. Он был высоким и мощным, одетым в потрепанную обычную одежду, ничем не отличаясь от полудюжины других мужчин, которые болтались вокруг той же двери. Если бы он не двинулся, она прошла бы мимо, даже не бросив на него взгляд, но теперь она уголком глаза заметила красно-рыжие волосы, свисавшие из-под котелка, и сразу же узнана его.

– Вот он! – сдавленным голосом сказала она, остановившись так резко, что ее кринолин и юбки обвились вокруг ног Эмиля. – Вон тот мужчина – главарь шайки, которая пыталась убить Равеля!

– Что? – воскликнул он. – Где?

– Там, внутри! – закричала она.

Не медля ни секунды, Аня подхватила свои юбки и побежала к трактиру, за дверью которого исчез рыжеволосый. Она протолкалась сквозь толпу у дверей, не обращая внимания на их реплики и даже не останавливаясь, чтобы посмотреть, следует ли за ней Эмиль. Она вошла в мрачную комнату с низким потолком. Тошнотворная смесь запахов пива, грязных сырых опилок и нечищенных плевательниц ударила ей в нос. Вдоль стен одна на другой стояли бочки с пивом. В центре комнаты длинные деревянные столы, изрезанные ножами, со следами от пивных стаканов. Вокруг столов расставлены скамьи. У задней стены находилась стойка из досок, положенных на пивные бочки, а за стойкой видны пирамиды стаканов. Справа от стойки она заметила дверь, которая только что затворилась. Аня окинула взглядом комнату, но не обнаружила нужного ей человека. Она направилась к задней двери.

– Аня, подожди! – кричал Эмиль.

Она не обращала на него внимания. Распахнув двери, она вышла и почувствовала, как ее юбки зацепились за грубо обтесанную дверную раму, но у нее не было времени беспокоиться об этом. Она оказалась в шумном и грязном дворе, который, судя по запахам, использовался в качестве уборной. Она услышала чьи-то торопливые шаги и, подхватив свой кринолин за верхний обруч и высоко подняв юбки, бросилась за убегавшим. Обогнув сарай в задней части двора, она увидела арку в стене, которая вела на соседнюю улицу.

За спиной она слышала, как Эмиль зовет ее. Выбегая на улицу через арку, она прокричала ему:

– Сюда!

Улица была пуста. Это была внутриквартальная улица, немощеная, с деревянными тротуарами. Ряды полуразрушенных домов, выходивших на нее, были безмолвны и лишь иногда в окне мелькал свет. Никакого движения не было. Вдруг откуда-то справа до нее донесся визг потревоженного кота. Тут же из боковой аллеи выскочило само животное с выпученными глазами, со стоящей на спине дыбом шерстью и торчащим вверх хвостом. Кто-то выругался, а затем она услышала глухой стук бегущих шагов. Аня, рубашки которой вздыбились над ее кринолином, а юбки развевались, как парус, бросилась туда, откуда донесся звук.

Квартал. Два. За угол налево. Анина шляпка слетела с головы и болталась у нее за спиной, удерживаемая только лентами. Она слышала дыхание позади себя, хотя Эмиль отстал и расходовал сейчас попусту свое дыхание, чтобы остановить ее.

Впереди до нее донеслись хриплые звуки скрипки и шарманки, взрывы смеха. Она увидела огни, которые становились все ярче по мере того, как солнечный свет тускнел и опускались сумерки. Именно туда, где светились огни и откуда доносилась музыка, и направлялся мужчина, которого она преследовала. Корсет сдавливал грудь Ани, но она, едва дыша, заставила себя пробежать эти последние несколько ярдов.

Внезапно она оказалась на свету. Ее зрение вдруг обострилось, и она, замедлив шаги, оглянулась вокруг. В окружавших зданиях, как и во всей улице, было что-то странное. Она не обращала внимания на улицы, которые пересекла, да и вряд ли там были таблички с названиями, но это место ей не нравилось.

Но ее внимание тут же было отвлечено – она увидела главаря шайки, которого называли Редом. Он протискивался через группу мужчин возле двери дома, на балконе которого стояла женщина. Он оглянулся на нее, а затем исчез внутри. С решительным огнем в глазах Аня направилась за ним.

– Стой! – послышалось у нее за спиной. Кто-то с силой схватил ее за руку и развернул, и она оказалась лицом к лицу с Равелем. Какое-то мгновение она удивленно смотрела на него, а затем попыталась вырвать у него свою руку, упираясь свободной рукой ему в грудь.

– Отпусти меня!

– Тебе нужен сторож! – сказал он сквозь зубы. – Какого черта ты здесь делаешь?

– Он вошел в тот дом, главарь шайки, который был в «Бо Рефьюж». Отпусти меня, или я его потеряю!

– И что же ты собираешься делать, если ты его поймаешь? – Он схватил ее и за другую руку и встряхнул.

– Он может сказать нам, кто его хозяин!

– Как ты собираешься убедить его сделать это? Попросить его как следует?

– Ты что, считаешь меня идиоткой? Я хотела разузнать, где он скрывается, и заставить полицию вытащить его оттуда!

От его цепких пальцев ее руки начали неметь. Она не могла вырваться из его рук, и это наполняло ее таким отчаянием, что хотелось кричать. Она с трудом подавляла в себе растущее желание пнуть его ногой, как сделала бы та девчонка-сорванец, которой она была когда-то, или хотя бы выцарапать ему глаза.

– Полиция, – сказал он с сарказмом в голосе, – появляется здесь только при ярком свете солнца и вооруженная до зубов. Оглянись вокруг. Это Галлатин-стрит.

Она перестала вырываться и с сомнением посмотрела на него своими темно-синими глазами. Затем медленно повернула голову.

Вдоль улицы в ряд шли пивные, трактиры и бары, возле дверей которых были рассыпаны грязные опилки. Мужчины, входившие и выходившие из них, были матросы, грузчики, кочегары и, вероятно, фермеры и охотники из глухих отдаленных районов. Их лица были обветренными, грязными, небритыми. От них несло перегаром. Она заметила худое дикого вида существо, на его талии были прилеплены кожаные ремешки, ужасные удавки, которые, как известно, доставляли быструю смерть любому неопытному новичку, рискнувшему по глупости зайти сюда. Женщины, которые расхаживали по деревянным тротуарам, выглядели немногим лучше. У этих женщин с суровыми безжалостными лицами, одетых в кричаще-безвкусные наряды, которые им были явно малы, было только одно имя. Женщина на балконе в том доме, где исчез-главарь головорезов, то и дело принимала различные позы, то поднимая свою и без того короткую юбку чуть ли не до самого бедра, чтобы дать возможность мужчинам, толпившимся под балконом, окинуть быстрым взглядом ее ногу, то наклоняясь к перилам и потряхивая плечами так, что полные груди вываливались из глубокого декольте неряшливого платья и их приходилось заталкивать обратно. Не было никакого сомнения в том, что дверь под балконом вела в бордель.

Аня облизала губы. С трудом придав твердость голосу, сказала:

– Ты мог бы войти и вытащить этого бандита оттуда.

– И оставить тебя здесь одну? Да я не успею отвернуться, как ты окажешься на спине с задранными юбками и выстраивающейся возле тебя очередью.

Она сверкнула на него глазами.

– Со мной мог бы остаться Эмиль. Где он?

– Я послал его за моим экипажем.

– Твоим экипажем? Когда я захочу отправиться домой, я смогу пойти пешком, – По правде говоря, она вдруг почувствовала себя просто измученной этим долгим днем и той ночью, но она не признавалась себе в этой усталости и даже не чувствовала ее вплоть до этого момента. Однако она вовсе не собиралась признаваться в этом во всеуслышание.

– Я не могу, – твердо и окончательно сказал он.

– Ты хочешь сказать, – медленно спросила она, – что ты просто собираешься скрыться отсюда? Ты собираешься дать главарю этих разбойников уйти? Тогда зачем ты сюда вообще пришел? Что ты здесь делаешь?

– Я бежал за тобой, вот и все. Нам нужно кое-что обсудить.

Ее слова были полны гнева, но при этом холодны настолько, что, казалось, были покрыты инеем:

– Я не вижу ничего, что нуждалось бы в обсуждении.

– Правда?

Он отпустил одну ее руку, чтобы помахать Эмилю, который выглядывал из окна приближающегося экипажа, разыскивая их. Аня могла бы вырвать свою руку у Равеля в тот момент, когда его внимание было отвлечено, но какой в этом был смысл? Она неподвижно стояла, прислушиваясь к его твердым спокойным словам, которые звенели у нее в ушах. Чего он мог хотеть от нее? Этот вопрос обеспокоил ее, но не был вполовину таким угрожающим, как остальные, заполнявшие ее голову. Без сомнения, беспокойство Равеля о ее безопасности было преувеличено. Но если так, то почему он позволил скрыться главарю этих бандитов?

Экипаж Равеля был еще достаточно новым, пахло хорошей кожей, лаком и слегка табаком. Он подпрыгивал и раскачивался на рессорах, проезжая по разбитым колеям улицы. Кучер торопился, не желая задерживаться на самой печально известной улице города. Вскоре они выехали на мощеную улицу, и экипаж слегка замедлил ход.

Равель бросил взгляд на Аню. Она сидела, выпрямившись и держала на коленях свою шляпку. Вид ее каменного лица сдавил ему грудь. Он хотел бы знать, что происходит сейчас в ее живом уме, и в то же время он боялся, что слишком хорошо знает это. Она сводила его с ума и была невероятно желанной со своими прядями волос, выскальзывающими из прически, розовыми от гнева и напряжения щеками и мягкими округлыми контурами грудей, которые при каждом ее глубоком вдохе вырисовывались через корсаж платья. Если бы не Жиро, сидевший напротив, он вполне мог рискнуть вызвать ее гнев, прижать ее к кожаному сиденью и целовать до тех пор, пока она не задохнется и не прекратит сопротивление.

Это был единственный способ, с помощью которого он, вероятнее всего, смог бы овладеть ею после сегодняшнего дня. Если, конечно, его авантюра не окупится. Однако он знал, что удача – не леди. Она скорее проститутка, которая тянется к тем, кто презирает ее, и, смеясь, отворачивается от тех, кто нуждается в ней больше всего.

Экипаж подъехал к дому. Наклонившись к ручке дверцы, Эмиль сказал Ане:

– Я провожу тебя.

– Оставайтесь на месте, – сказал Равель твердым голосом. – Мой кучер отвезет вас туда, куда вы захотите. Я сам провожу Аню в дом, поскольку должен поговорить с мадам Розой.

Аня бросила на него быстрый любопытный взгляд, ощущая в его словах какое-то предзнаменование.

– Но, послушайте, – запротестовал Эмиль, – я обязан проводить в дом Аню… мадемуазель Гамильтон. Она находится на моем попечении.

– На вашем попечении?

В вопросе Равеля было столько едкой иронии, что Аня увидела, как брат Жана отпрянул назад. Она протянула руку и слегка прикоснулась к запястью молодого человека.

– Это очень любезно с твоей стороны, но в этом нет необходимости. Со мной все будет в полном порядке.

– Если ты так уверена, – сказал он напряженным голосом, в котором была слышна оскорбленная гордость.

– Я совершенно уверена.

Равель не стал больше ждать, а открыл дверь, вышел наружу и подал руку Ане. Когда она вышла, экипаж по его приказанию тронулся. Он подумал о том, чтобы предложить Ане руку, но вероятность того, что она примет ее, показалась ему очень маленькой. Она вошла под арку, ведущую к дому, и он продолжал идти рядом с ней.

– У тебя действительно есть дело к мадам Розе? – резко спросила Аня, когда они поднимались по лестнице в комнаты верхнего этажа.

– Да, действительно.

Она не могла представить, что бы это могло быть, и у нее даже не было желания думать об этом. Она устала, она так устала! И все же ей необходимо было выполнить еще некоторые обязанности. В салоне горел свет, и она вместо того, чтобы удалиться в свою комнату и оставить Равеля на попечении слуг, чувствовала себя обязанной узнать, сможет ли мачеха принять его.

Мадам Роза сидела на кушетке и читала роман. На носу у нее были очки, которые она иногда надевала, а в руке держала нож для разрезания страниц. Она подняла взгляд на них, когда они вошли в комнату, а затем сняла ноги с табуреточки и села, выпрямившись.

– Я начала беспокоиться… – заговорила она, но затем остановилась, увидев Анин взъерошенный вид. Ее лицо окаменело. Осторожно отложив в сторону нож и книгу, она сняла очки и поднялась.

– Где Эмиль?

Равель сделал шаг вперед.

– Боюсь, что я убедил его предоставить мне возможность проводить Аню в дом вместо него. Надеюсь, вы простите мою самонадеянность и бесцеремонное вторжение, мадам Гамильтон.

– Да, конечно, мсье Дюральд, – ответила мадам Роза.

В словах пожилой дамы было мало теплоты и еще меньше сердечности, но она достаточно владела собой, чтобы быть вежливой. Она пристально и оценивающе посмотрела на него. Равель глубоко вдохнул и сжал свою гордость в кулак.

– Я понимаю, что то, что я должен сейчас сказать, может стать для вас неожиданностью, а, с другой стороны, может и не стать ею. Так или иначе, я уверен, что вы хорошо обдумаете это и вспомните о недавних обязательствах. Я пришел, чтобы попросить у вас, мадам, официально и со всем подобающим почтением, руки вашей падчерицы Ани Гамильтон.

ГЛАВА 13

– Нет!

Ответ был дан не мадам Розой, а Аней. Она не хотела ничего говорить, ей казалось, что она не способна на это из-за той боли, которая забила ключом у нее в груди. Это единственное слово, исполненное гнева и отвращения, повисло в воздухе, пока они смотрела на Равеля, сжав зубы и высоко подняв голову.

Почему? – Его голос звучал опасно мягко, хотя опущенные ресницы скрывали выражение его глаз.

Она открыла рот, готовясь испепелить его, сказать, что она не собирается так легко уступить его жажде мести, но что-то в его виде, в том, как он стоял посреди небольшой элегантной комнаты, остановило ее. Ей было нелегко заставить себя произнести общепринятый ответ, но она сумела это сделать.

– Мы не подойдем друг другу.

– Аня, – сказала мадам Роза с оттенком беспокойства в голосе, переводя взгляд с Равеля на нее, – не торопись. Давайте сядем и все обсудим.

– Здесь нечего обсуждать. Мсье Дюральд сделал мне предложение, как того требует долг, и я ему отказала. Вот и все.

Равель издал звук, который, должно быть, выражал отвращение.

– Долг не имеет к этому никакого отношения, и ты это прекрасно знаешь.

– О да, я знаю, – сказала Аня, глядя на него долгим пристальным взглядом.

Бывают моменты, когда быть джентльменом – большое неудобство, подумал Равель, с трудом сдерживаясь. Он страстно желал либо задушить Аню ее же собственными блестящими волосами, либо перекинуть ее через плечо и унести отсюда туда, где он смог бы держать и ласкать ее до тех пор, пока ее холодные глаза не наполнятся жарким и томным желанием, а сердце и душа не откроются навстречу ему так, как, возможно, они были открыты однажды, в кресле в «Бо Рефьюж». Сегодня его мысли были прискорбно сосредоточены на одном, или так ему казалось. Боже, что с ним происходит? Почему она так преследует его? Она красива, горда, отважна, но таковы еще тысячи женщин. Он безумен: ведь он готов искать унижения, краха тщательно продуманных планов и даже смерти – и все ради нее.

Он повернулся к мадам Розе.

– Ваша падчерица находится в опасности из-за меня. Я хочу, чтобы у меня было право защищать ее, а также хочу должным образом компенсировать тот факт, что я скомпрометировал ее доброе имя.

Мадам Роза повернулась к Ане.

– Мне это кажется вполне разумным.

– Потому что вы не знаете его! – воскликнула Аня.

– А ты знаешь, всего после нескольких дней?

– Настолько, чтобы не хотеть узнать о нем больше.

Аня отвернулась от них, чтобы положить в кресло шляпку и снять перчатки. Вежливость, она должна быть вежливой, сказала она себе, сжав губы. Было бесполезно кричать и бранить его, и, кроме того, она могла расплакаться, а это бы вообще никуда не годилось. Она подумала, каким бы был ее ответ, если бы он пришел со словами любви и желания а не со словами холодного расчета? Подумав об этом, она вздрогнула. Когда дело касалось его, она чувствовала в себе слабость; она вполне могла бы попасться в подобную ловушку.

– Аня, – начал он твердо и одновременно с болью в голосе, которая, казалось, разрывала на куски ее хрупкое самообладание.

– Нет! – Она быстро обернулась лицом к нему, хлопнув перчатками по стоящему рядом маленькому столику. – Нет, я не собираюсь выходить за тебя замуж, никогда! Ты понимаешь меня?

Она презирает его. В таком случае ничто не мешало ему показать себя еще более достойным презрения.

– Никогда – это очень долго. А что, если я скажу тебе: выходи за меня замуж или жених твоей сестры умрет?

Она смотрела на него, и кровь отливала от ее лица. С трудом шевеля губами, она сказала:

– Ты этого не сделаешь.

– Разве?

– Это бесчеловечно. Ты не мог бы убить человека из-за подобной причины, я знаю, что не мог бы.

– Твоя вера весьма трогательна, хоть и ошибочна.

Вера! Именно этого не хватало в ее взаимоотношениях с этим человеком. В нем было нечто такое, чего она не понимала, что, как она подозревала, он прятал от нее. И все же она была уверена, как ни в чем другом, что он не сможет намеренно убить Муррея из-за нее. Он мог бы вызвать его на дуэль в порыве гнева или сразиться с ним на шпагах или пистолетах, если бы это было необходимо, но распространять вендетту настолько далеко было не в его характере. Было просто удивительно, насколько она была уверена в этом, при том что она не была уверена ни в чем другом.

Она приподняла подбородок.

– Это не имеет значения. Эта сделка уже заключена нами, по крайней мере я так думала. Насколько я помню, ты дал слово, что не будешь пытаться вызвать Муррея на дуэль. Если я не могу положиться на твое слово, которое ты дал мне тогда, то как ты можешь ожидать, что я сделаю это сейчас?

Где-то в глубине его сознания неохотно шевельнулось восхищение твердостью ее позиции, ее логикой и тем, как она говорила. Но это восхищение быстро прошло. Он выложил свою последнюю карту, и ему не оставалось ничего, кроме как выйти из игры. Он должен был знать, что все случится именно так, и все же ему трудно было принять тот факт, что физическая близость, которую они разделили, сладость ее подчинения не означали ничего. Его взгляд остановился на твердых изгибах ее губ, и память о прикосновениях к ней, ее вкусе и аромате была как кровавая язва, разъедающая его изнутри.

– Я не ожидаю этого, – сказал он, и в его тихом голосе послышалась сталь. – От тебя я вообще ничего не ожидаю. Но в одном ты можешь быть уверена – это еще не конец.

Дверь за ним закрылась. Аня стояла неподвижно, глядя в пустоту.

Мадам Роза, задумчиво глядя на падчерицу, наконец сказала:

– Ах, chere, было ли это разумно?

С видимым усилием Аня встряхнулась и слабо улыбнулась мачехе.

– Возможно, нет, но это было необходимо.

– Не было ли это также несколько… поспешно?

– Кто знает? – Аня покачала головой, как бы отгоняя от себя мысли о неприятных последствиях, затем вспомнила слова Дюральда, которые поразили ее, и продолжила:

– Что он имел в виду под недавними обязательствами?

Мадам Роза успокаивающе посмотрела на нее.

– Он так сказал?

– Казалось, он ожидал, что это напоминание гарантирует ему ваше одобрение или даже поддержку. Это так?

– Chere! Что ты говоришь? – Голос мадам Розы задрожал от обиды. – Ты должна знать, что я хочу тебе только добра.

Аня вздохнула и потерла глаза.

– Да, я знаю. Простите меня.

Больше они ничего не говорили. Аня медленно вышла из комнаты. Пройдя в спальню, она привела в порядок прическу. Затем ее внимание привлекло мелькание мотылька за стеклом дверей, выходящих на галерею. Аня распахнула двери и вышла на галерею, с которой был виден внутренний двор.

Последний свет сумерек угас, и настала темнота. Окно кухни на нижнем этаже ярко светилось, и оттуда доносились звуки, свидетельствующие о бурной деятельности, а также запахи креветок и устриц, кипящих в пряном соусе, и карамели. Они не вызвали у Ани аппетита. Она подумала, что не сможет выйти к обеду. Она перекусит что-нибудь у себя в комнате после того, как смоет с себя усталость, а потом ляжет в постель и проспит целые сутки.

– Аня, это ты?

Ближайшая к ней пара дверей распахнулась, и из них выглянула Селестина. Она, должно быть, одевалась к обеду, так как на ней был легкий розовый капот, а волосы были распущены. Она выглядела очень молодой, привлекательной и, однако, обеспокоенной.

– Да, chere.

Селестина открыла рот, чтобы что-то сказать, но, увидев выражение лица Ани в свете лампы вместо этого спросила:

– О, что случилось?

– Ничего особенного, – сказала она, криво улыбнувшись. – Тебе что-нибудь нужно?

– Только поговорить с тобой несколько минут.

Аня, заметив, как сестра бросила через плечо быстрый взгляд на свою горничную, поняла, что предмет беседы весьма деликатный. В течение ряда лет Селестина доверяла ей свои девичьи секреты, и сейчас Аня не могла отказаться и не выслушать ее.

– Конечно. Заходи ко мне в спальню после того, как оденешься.

– Ничего, – ответила Селестина, изучая взглядом Анино лицо. – Это не так важно.

– Ты уверена?

– Мы сможем поговорить и утром.

– Завтра Марди Гра, – напомнила ей Аня. Селестина радостно улыбнулась ей.

– Да. Мы все еще собираемся выйти на улицу?

В данный момент Аня меньше всего хотела присоединяться к толпе жизнерадостных весельчаков, но она не могла испортить удовольствие Селестине.

– Да, конечно.

– Прекрасно. Я просто подумала, что ты могла изменить свое мнение после того, как…

– Нет, ничего не изменилось, – сказала Аня, когда Селестина смущенно замолчала.

– Тогда встретимся утром, – радостно сказала сестра.

Аня согласилась и, когда Селестина утла к себе в спальню, повернулась, чтобы сделать то же самое. Она солгала. Все изменилось. Все.


Тремя часами позже Аня лежала в постели, уставившись в темноту. Она слишком устала, чтобы уснуть. Ванная освежила ее, но, хотя она и пролежала довольно долго в горячей воде, ароматизированной розовым маслом, это не помогло ей расслабиться. Она была так напряжена, что мышцы ног подрагивали, и она вынуждена была время от времени заставлять себя разжимать стиснутые челюсти. В памяти снова и снова вставали лица бандитов, которые хватали ее руками в «Бо Рефьюж». Ее заставили почувствовать себя ранимой, неспособной защитить себя, и ей это не нравилось. Она всегда считала себя сильной и самостоятельной, и получение столь явного доказательства того, что это не так, выбило из колеи и вызывало у нее желание сломать или разбить что-нибудь. Равель также был причиной этой ярости. Он показал ей, что она также уязвима в том, что касается потребности плоти, и она не простит ему этого.

Ее жизнь была так проста до того, как все это началось. Ее представление о себе не потрясли ни опасность, ни насилие, ни рискованные чувства. В ее жизни не возникало сложных вопросов о том, что правильно, а что нет, о вине и невиновности, ей не приходилось принимать решения, которые могли стать причиной чьей-то смерти или спасения жизни. У нее не было мужчины, который мог бы навязать ей свою волю или разбудить желания, которым лучше бы не просыпаться.

Бесконечным рефреном в ее сознании звучали слова, сказанные Равелем в салоне, и те ответы, которые она ему дала. Высокомерие и самонадеянность этого человека были просто невероятны. Он хитростью заставил ее потерять свою невинность, стал причиной разрушения ее собственности, попытался взять ее в плен, оскорбил ее на улице на виду у всех, и после всего этого он думал, что она с благодарностью примет его снисходительное предложение брака. То, что она нанесла ему телесное повреждение, держала его в заключении и сделала беспомощным по отношению к его врагам, не имело большого значения; главным было то, что она воздержалась от нанесения ему прямого оскорбления.

В доме повисла тишина. Двор тоже затих после того, как слуги, закончив дела, отправились спать. Где-то пролаяла собака. Время от времени через толстые стены до нее доносился звук проезжающего по улице экипажа. Она слышала, как Селестина и мадам Роза вскоре после обеда отправились спать. Если мадам Роза рассказала Селестине о событиях, происшедших вечером, то у каждой из них наверняка было о чем поразмышлять. Ане вдруг стало интересно, что подумала Селестина о предложении, Вполне вероятно, что сестра на ее месте почувствовала бы себя обязанной принять его – хотя Селестина, которая очень строго придерживалась правил приличий, вряд ли оказалась бы в ситуации, которая потребовала бы подобного предложения.

Брак. Если бы она согласилась стать женой Равеля, то вскоре в, ее жизни бы появились флердоранж и подвенечное платье из атласа, обручальный браслет, корзина со свадебными подарками и благословение священника. Они, возможно, совершили бы свадебное путешествие к каким-нибудь странным дальним родственникам, а затем вернулись бы в дом на Эспланаде. А что потом? Ночи страсти и дни презрения? Жизнь с незнакомцем, который возненавидит свое общественное заключение так же яростно, как ненавидел свою тюрьму в «Бо Рефьюж»?

Но за этим всем стояли причины, мысль о которых беспокоила ее гораздо сильнее. Если она сейчас так уверена в том, что Равель не будет преследовать Муррея, то как же расценивать то, что произошло семь лет назад, когда они с Жаном сражались на шпагах на освещенной лунным светом поляне? Если смерть Жана была не более чем трагической случайностью, если слова, которые она кричала Равелю, были ложью, тогда, возможно, именно ее и следует обвинять в том, каким сейчас он стал. Может быть, именно она и была виновата в том, что случилось с ней.

Она повернулась и прикрыла глаза рукой. Она больше не хотела думать. Она отдала бы все, чтобы не думать об этом. Если она захочет, то сможет найти забвение в любимом напитке мадам Розы из апельсиновых цветов. Еще несколько минут, и она позвонила бы в звонок и попросила горничную принести ей снотворное. Она должна была как-то выспаться.


Кто-то тихо поскреб по стеклу дверей, выходящих на галерею. Аня вздрогнула от неожиданности так сильно, что кровать качнулась. Затем она резко выпрямилась и села. Двери были плотно прикрыты, так как мадам Роза считала ночной воздух опасным для здоровья, но они не были заперты. За дверями кто-то стоял, и в свете луны, заливающем двор, на тонких муслиновых занавесках отражался мужской силуэт. Аня увидела, как мужчина потянулся к ручке двери и нажал на нее.

Стеклянная дверь открылась. Мужчина сунул голову в комнату, а затем бесшумно проскользнул внутрь. Он сделал шаг по направлению к кровати. Еще один. Аня очнулась от парализовавшего ее страха и открыла рот, чтобы закричать.

– Мамзель?

Она облегченно вздохнула.

– Марсель, ты испугал меня до смерти!

– Простите, мамзель, но вы сказали, чтобы я сразу же пришел к вам, как только соберу информацию. Я не знал, будить вас или нет.

– Все в порядке, – быстро сказала она. – У тебя есть новости?

– Думаю, что да, мамзель. Как вы мне сказали, я пошел в конюшню мсье Равеля. Поначалу его люди не хотели мне ничего говорить, но потом я решил поделиться с кучером бутылкой рома. Выяснилось, что каждый вечер в понедельник в течение двух последних месяцев мсье Дюральд приказывает приготовить экипаж к десяти часам, а затем едет по определенному адресу на Рэмпарт-стрит.

– Квартеронка? – спросила Аня, нахмурившись.

Было известно, что на Рэмпарт-стрит мужчины города поселяли своих любовниц, большинство из них были красавицами с четвертью негритянской крови и тремя четвертями белой. Эта практика, известная под названием plaage[24], была объявлена незаконной около восьми лет назад, но результатом этого решения стала не отмена этого обычая, а лишение женщин и детей от этих союзов тех прав, которыми они раньше пользовались.

– Нет, нет, мамзель. В этом доме он встречается с другими мужчинами, их больше двадцати человек. Кучер видел их, когда возвращался за своим хозяином спустя два часа.

– Понятно, – сказала она задумчиво.

– Сегодня понедельник.

Она подняла голову.

– Время?

– Всего лишь половина одиннадцатого.

– Почему ты не поехал за ним? – воскликнула она. Марсель ответил ей с ноткой укора в голосе:

– В этом нет необходимости. Я знаю дом и подумал, мамзель, что, может быть, вы и сами захотите посмотреть.

Она отбросила одеяла.

Конечно же, ты прав. Подожди меня снаружи… нет, найди наемный экипаж. Я не хочу будить весь дом, выводя наш экипаж.

– Экипаж уже ждет, – с достоинством сказал Марсель.

Аня с облегчением рассмеялась, и это облегчение было вызвано как возможностью заняться чем-либо, выяснить что-то о Равеле, наконец так и расторопностью Марселя.

– Очень хорошо. Я буду готова через несколько минут.


Они отпустили экипаж через несколько домов от того дома, в котором проходила встреча. Было очевидно, что мужчины, собравшиеся здесь, сделали то же самое, так как возле дома не стояли экипажи, которые могли бы выдать их присутствие. Сквозь щели в жалюзи окон дома, указанного Марселем, пробивался свет, но оттуда не доносилось ни звука, и рядом с домом не было заметно никакого движения. Сама улица здесь была темной, единственным источником света был фонарь на деревянном столбе в дальнем конце улицы. Те, кто жили здесь или приходили сюда, не были заинтересованы в слишком сильной иллюминации, которая делала бы заметной их передвижения.

И действительно, в этот час улица была настолько пустынна и тиха, что Аня чувствовала себя слишком заметной. Идя рядом с Марселем, она старалась держаться в тени, перебегая из одного темного места в другое. Она не стала надевать корсет и кринолин и надела минимум нижних юбок, поэтому шла твердой уверенной походкой. Приближаясь к нужному дому, они проскользнули между двумя соседними, чтобы подойти к нему сзади. Из-под ступенек прямо им под ноги выскочила кошка, прошипела и метнулась в темноту. Аня, продираясь через огромный куст жасмина, попала в паутину и вынуждена была остановиться, чтобы стряхнуть с лица ее нити, запутавшиеся в ресницах. Марсель наступил на что-то, что показалось им брошенным детским обручем, споткнулся и налетел на Аню. Она протянула ему руку, чтобы поддержать его, но ухватилась за его поврежденное запястье, и он со свистом втянул сквозь зубы воздух, издав при этом болезненный стон. Ее извиняющийся шепот показался ей самой громоподобным криком. Завернув за угол, они отправились дальше. Освещенный дом находился прямо перед ними.

Аня резко остановилась. Она стояла, смотрела на дом и чувствовала, как у нее внутри все холодеет. Ее разочарование в авантюре, которую предприняли они с Марселем, росло с каждой минутой, как только они вышли из экипажа. Шпионить за Равелем казалось ей неблагородным, если не откровенно опасным делом. Но настоящей причиной было то, что она боялась. Боялась того, что они могли увидеть.

Какое это имело значение, в конце концов, чем занимался Равель? Ей не нужно было встречаться с ним, если она этого не хотела; она прожила годы, прежде чем встретилась с ним лицом к лицу. Если она выяснит нечто, порочащее его, перед ней встанет проблема: позволить ему продолжать делать это или самой предпринять что-то. Она не хотела принимать подобное решение.

И все же было бы трусостью отступить сейчас, когда она настолько приблизилась к этой тайне. Предположим, она узнает, что он занимается чем-то нелегальным, что может повредить другим. Как она сможет дальше жить, зная о том, что могла бы предотвратить это? А как она сможет жить с сомнением?

С ощущением, будто ею руководит какая-то высшая сила, она направилась к боковому окну комнаты, расположенной в передней части дома. Марсель, не дожидаясь указаний, направился к задней двери.

Было логично предположить, что у дверей мог быть выставлен сторож, если это собрание было организовано по поводу, который нельзя было назвать честным. Однако никакого сторожа видно не было, и все же Аня вновь оглянулась по сторонам, согнувшись под окном. Не увидев никого, она поднялась в полный рост и стала смотреть в широкую щель между створками разболтанных ставен.

И тут же тихо вскрикнула. Прямо напротив нее сидел Гас-пар, верный кавалер мадам Розы. Сосредоточенно нахмурившись, он наклонился вперед, опираясь ладонями на серебряный набалдашник трости, которой он упирался в пол,поставив ее между ногами. Его присутствие было настолько неожиданным, настолько непонятным, что прошло несколько мгновений, прежде чем Аня смогла заметить что-то еще.

Когда она наконец отвела взгляд в сторону, то увидела, что комната, в которой проходило собрание, была обставлена как салон с несоответствующей этому дому элегантностью. Там стояла мебель эпохи Людовика XIV и хрустальные жирандоли, а стены были обтянуты шелком, и вся голубовато-кремовая цветовая гамма отличалась изысканностью, что и салон мадам Розы или любой другой креольской дамы. В поле ее зрения было девять человек, хотя по гулу голосов она поняла, что их там больше. Некоторые сидели, некоторые стояли, прислонившись к стенам. Равель стоял рядом со столом-комодом, касаясь пальцами одной руки его инкрустированной поверхности рядом с деревянным председательским молотком. Аня увидела, как он взял в руки этот символ власти и лениво вертел его в руках, слушая мужчину, говорившего слева от него.

Затем в этом мужском собрании Аня заметила какое-то движение. Из задней комнаты вышла женщина с серебряным подносом и, грациозно двигаясь, принялась ловко собирать стаканы из-под напитков, которые некоторые мужчины держали в руках, а другие стояли тут и там. Однако она не была прислугой. Надетое на ней шелковое платье было сшито по последней моде, а волосы были убраны со вкусом. Она двигалась по комнате грациозно и непосредственно, как будто бы находилась у себя дома. Что, конечно же, соответствовало истине. Ее кожа имела тот легкий кремовый оттенок cafe au lait[25], который являлся отличительным признаком квартеронок.

Женщина подошла к Равелю и взяла стакан со стола. Она что-то сказала ему, возможно, извинилась за неудобство, так как должна была пройти перед ним. Он повернул голову, чтобы ответить и улыбнулся ей улыбкой, которая, как показалось Ане, была наполнена особым теплом.

Боль сжала железными когтями Анино сердце. Проклятье! Неужели одной любовницы ему недостаточно? Неужели его аппетиты настолько велики, что он должен не только держать под своей защитой актрису и соблазнять каждую женщину на своем пути, но и содержать, кроме этого, красавицу-квартеронку? Он был развращенным, аморальным чудовищем, которое считало себя достойным всего, что могло себе позволить богатство в городе, подобном Новому Орлеану. Она подумала, знает ли Симона Мишель об этой квартеронке и, если знает, то как она относится к тому, что делит с ней любовника.

Анино негодование было так велико, что прошло несколько мгновений, прежде чем дискуссия, происходившая среди собравшихся, стала для нее осмысленной. Слова были приглушенными, не всегда ясно различимыми, но она слышала достаточно, чтобы догадаться об остальном. Сначала заговорил один из собравшихся, потом другой, а потом слово взял Равель.

–…арсенал за Кабильдо. Он плохо охраняется, после полуночи там вообще не бывает подкреплений и почти половина из охранников спит. Оружие и боеприпасы, хранящиеся там, дадут нам несомненное преимущество. То, что мы собираем свои охотничьи ружья и фамильные мушкеты, – это прекрасно, но нам понадобится больше оружия.

Оружие. Именно это искали в «Бо Рефьюж» бандиты. У нее не было времени раздумывать над подтекстом этого воспоминания. Заговорили другие:

– Артиллерия. Ничто, кроме артиллерии, не поможет нам одержать верх.

– Это кажется несколько слишком радикальным средством.

– Такова ситуация. Потребуется много убеждений, прежде чем…

– Вы говорите о большом количестве жертв, мсье.

– Может быть, это неизбежно.

Краем глаза Аня уловила какое-то движение. Она повернула голову. Марсель махал ей рукой сзади дома и звал свистящим шепотом:

– Сюда, мамзель! Быстрее!

То, что она только что услышала, было настолько потенциально важно, что она заколебалась и снова повернулась к Марселю спиной, чтобы в последний раз заглянуть в щель между ставнями.

В этот момент раздался громкий стук в дверь дома. Сразу же за ним последовал крик:

– Полиция! Открывайте!

Мужчины внутри вскочили со своих стульев с выражением испуга на лицах. Через мгновение в комнате началось столпотворение, вызванное тем, что они бросились в разные стороны. Свечи в канделябрах погасли, и в комнате наступила темнота. В последнем отблеске света Аня заметила мужчину, который, прыгнув к окну, за которым она стояла, рванул вверх поднимающуюся раму. Она сделала шаг назад и отвернулась, чтобы побежать. Ставни распахнулись, и мужчина головой вперед выпрыгнул из окна. Он перекувыркнулся в воздухе и пятками ударил Аню в колено. Слабо вскрикнув, она упала на землю. Мужчина что-то удивленно промычал, но не остановился. Вскочив на ноги, он бросился в темноту.

Темные фигуры других мужчин выпрыгивали из окна одна за другой, падали на землю, сталкивались друг с другом, вскакивали на ноги и исчезали в темноте.

Аня отползла в сторону и поднялась на колени. Спереди дома донесся возглас триумфа. Аня повернула голову и увидела, как двое мужчин заворачивают за угол! Свет дальнего фонаря блеснул на их фуражках и дубинках, которые они держали в руках. У нее не было причин бояться полиции, и все же ей нечего было сказать, чтобы ей поверили, что она не имеет никакого отношения к собранию, проходившему в этом доме.

– Мамзель! – закричал Марсель и через мгновение уже стоял рядом с ней, не столько помогая ей здоровой рукой, сколько мешая подняться на ноги.

В темноте позади дома раздалось тихое ругательство, и страх охватил Аню, когда она узнала этот голос. Тут же Равель оказался рядом с ней.

– Сюда! – резко сказал он Марселю, толкая его туда, откуда сам только что появился, затем он развернулся, чтобы схватиться с двумя полицейскими, которые уже приближались к нему. Молниеносным ударом в подбородок он свалил одного из них с ног. Затем он выхватил у него дубинку и, размахнувшись, нанес удар, который заставил второго полицейского с воплем схватиться за локоть. Равель тут же нанес ему удар дубинкой в живот и, когда тот согнулся пополам, в последний раз стукнул его дубинкой по затылку. Схватив Аню за руку, он рванулся вперед.

За спиной у них раздался сдавленный крик, за которым последовал топот бегущих ног. Глухие звуки ружейных выстрелов разорвали ночь. Равель не оглядывался. Аня, все внимание которой было занято юбками, которые она старалась поднять выше колен, чтобы было удобнее бежать, просто не имела возможности сделать ничего другого, кроме как последовать его примеру.

Они увернулись от шеста для сушки белья и обежали вокруг бочки, стоящей на подпорках, прежде чем нырнули в проход между двумя домами. Откуда-то выбежал пес, увязался за ними и лаял до тех пор, пока Равель что-то резко не крикнул ему, после чего пес заскулил и отбежал в сторону. Мужчины и женщины высовывали головы в ночных колпаках из окон своих спален. За закрытыми ставнями вспыхивал свет. А они все бежали, перепрыгивая через канавы и клумбы, перемахивая через низкие ограды и коротко подстриженный кустарник, огибая углы домов и порогов.

Аня дышала с трудом, во время этого бегства ее переполняло чувство страха, радости и ярости, ей казалось, будто она может бежать так вечно. Никакое препятствие не казалось ей слишком широким или слишком высоким, никакой отрезок пустынной улицы или переулка между домами не казался ей слишком длинным. Она стряхнула с себя руку Равеля, которая мешала ей удерживать равновесие, и бежала рядом с ним. Вряд ли имело какое-то значение, куда она бежала или почему, она думала только о том, что она и бегущий рядом с ней мужчина выигрывают, оставляют позади своих преследователей.

Они бежали вдоль стены. Затем завернули за угол, и перед ними открылось отверстие в стене.

– Сюда, – сказал Равель, и она подчинилась ему без колебаний.

Убежище. Тишина. Она охватила их. Аня уже была готова остановиться, но Равель схватил ее за руку и потянул дальше вглубь, и они продолжали свой бег, пока не достигли плакучей ивы, символа траура, которая росла рядом с одной из четырех высоких стен. Она никогда здесь раньше не была. Ее грудь тяжело поднималась и опускалась, и, ловя ртом воздух, она прислонилась к стене, за которой находились ряды погребальных склепов. Подняв голову, она окинула взглядом кладбище, одно из ряда похожих друг на друга кладбищ Нового Орлеана, то самое, которое называли Городом Мертвых.

Надгробные памятники, похожие на небольшие здания, были сделаны из мрамора или оштукатуренного кирпича и украшены плачущими ангелами, крестами, перевернутыми факелами и, подобно настоящим домам, имели фронтоны, колонны и чугунные ограды. Они, казалось, впитывали свет встающей луны, и их белые стены мягко светились в темноте. Они были расположены так близко друг к другу, как бы ища общества, что между ними почти невозможно было пройти, и ходить можно было только по узким тропинкам, похожим на маленькие улицы между рядами могил, и по широкой дорожке, идущей вдоль стен. Фактически там оставалось так мало места, что вряд ли там уже делались новые захоронения.

Традиция строить надгробные памятники и склепы с толстыми стенами была испанской, но она оказалась настолько полезной в условиях постоянно сырой, размываемой дождями почвы, что она прочно закрепилась в Новом Орлеане, и подобные могилы можно было увидеть даже на американских кладбищах.

Аня не была здесь уже много лет. В последний раз она приходила сюда еще ребенком на День Всех Святых с мадам Розой, чтобы помочь ей разложить охапки хризантем у памятников родственникам ее мачехи. Она играла среди могил в прятки и водила своим маленьким пальчиком по надгробным плитам, читая имена и фразы, вырезанные в мраморе: ici repose – здесь лежит; famine А. В. Plauche – семья А. Б. Плош; morte, victime d'honneur – мертв, жертва чести. Мадам Роза никогда не позволяла рассказывать ужасные истории о могилах и злых духах, и поэтому Аня всегда чувствовала, что духи, живущие в подобных местах, если таковые вообще существуют, являются добрыми созданиями с миром в душе.

Однако в душе мужчины, стоявшего рядом, мира не было.

– У тебя дар, – сказал он с сарказмом в голосе, – ужасный дар расстраивать все мои планы и вмешиваться в мои дела. Я не мог поверить своим ушам, когда услышал, что Марсель зовет тебя. Я не мог поверить этому, и тем не менее мне показалось настолько очевидным, где ты будешь находиться и что будешь делать, что это внезапно приобрело ужасный смысл. Я могу понять, какими колдовскими чертами ты воспользовалась, чтобы выследить, где я нахожусь, но если тебе так необходимо было прийти, зачем, во имя всего святого, ты привела с собой полицию?

Аня повернулась и с удивлением посмотрела на него.

– Я не приводила с собой полицию.

– Не лги!

Она подбоченилась и повернулась к нему лицом.

– Я не лгу!

– Кто еще мог привести их туда?

– Привести их? Разве в этом была необходимость? Когда так много людей регулярно встречаются, то время и место встреч должно быть известно сотням человек. Это нетрудно выяснить.

– В таком случае у кого еще, кроме тебя, могла быть причина прислать полицию?

– Откуда я знаю? Может быть, у твоей любовницы-квартеронки. Может быть, у актрисы, которую ты содержишь. А может быть, и у обеих, если они узнали друг о друге!

Прошло мгновение, прежде чем он ответил ей со странной интонацией в голосе:

– У меня нет любовницы-квартеронки.

– Не лги! – сказала она, возвращая назад его собственные слова и произнося их тем же тоном. Он медленно, с расстановкой сказал:

– У меня нет любовницы-квартеронки.

– Я видела ее! Я видела, как она ходила по комнате в шелках и кружевах и улыбалась тебе так, будто не могла дождаться, пока все уйдут. – Она не собиралась говорить все это, но кипевшее у нее внутри возмущение заставило выплеснуть эти слова.

– Ты ревнуешь! – В его голосе послышалось какое-то первобытное удовлетворение, смешанное с радостью.

– Ревную? – воскликнула она. – Я испытываю отвращение. Ты испорченный, развращенный негодяй-убийца и шантажист, который обманом заманил меня к себе в постель и пытался воспользоваться мною, чтобы добиться респектабельности.

– Возможно, – сказал он, подходя к ней и возвышаясь у нее над головой. – Но, находясь в моей постели, ты наслаждалась этим.

– Нет! – дрогнувшим голосом воскликнула она, чувствуя, как ее колотит мелкая дрожь.

– О да, наслаждалась. И даже при том, что ты согласна скорее умереть, чем выйти за меня замуж, при том, что ты хотела бы видеть меня гниющим в тюрьме, ты ревнуешь меня к любой другой женщине, которая, как ты думаешь, могла побывать в этой постели.

Она сделала шаг назад, ощутив при его приближении, что в ней просыпается тревога и что-то еще.

– Это же смешно! Я не имею ничего против тебя!

– Нет, конечно, нет, – сухо и язвительно ответил он. – Кстати, хирург сегодня снял швы и сказал, что моя разбитая голова заживает очень хорошо.

– Это была случайность!

– Ты так сказала. Но это небольшая цена за все, что было сказано и сделано. – Его голос замедлился и стал соблазнительным благодаря своей хрипловатой глубине. – Я предоставляю тебе возможность попытаться разбить мой череп еще раз, если тебе это доставляет удовольствие. Между нами никогда не было ничего, кроме ненависти и недоверия, и лишь иногда яркой вспышкой проносилось… что? Желание? Похоть? Что бы это ни было, оно может служить частичным возмещением того, что мы сделали друг с другом. Если мы позволим это.

У нее за спиной находился угол, где стена поворачивала. Она заметила его боковым зрением, но прежде чем она сделала шаг в этом направлении, Равель преградил ей путь. Между ними в воздухе ощущалось такое напряжение, что ночь, казалось, вибрировала. Она чувствовала сдерживаемую им мужскую силу, ощущала тепло его тела. От сознания этого ее кожа горела так сильно, что это причиняло ей боль. Ее мышцы напряглись, как бы ожидая удара. Она смотрела на него, приоткрыв влажные губы, и лунный свет отражался в ее серебристо-синих глазах.

– Нет, – прошептала она, и этот шепот был похож на слабый призрак голоса.

Он грубо рассмеялся.

– Ты – дочь дьявола, Аня Гамильтон, кара для моей души, моя Немезида, посланная для того, чтобы гнать меня в ад и обратно. Делай со мной что хочешь, но я должен получить тебя. А если я должен, то какое место подойдет для этого лучше, чем это?

Он приблизился к ней, и его жесткие солдатские руки сомкнулись на ее руках выше локтя. Она не знала, что толкнуло его на это – гнев, похоть или отчаяние, – но когда он притянул ее к себе, у нее внутри вспыхнула та же сила. В течение какого-то мгновения она сопротивлялась, стараясь вырваться из его рук, а потом, резко переменив образ действий (подобная перемена крайне шокировала бы ее, если бы она остановилась хоть на мгновение, чтобы задуматься об этом), она бросилась к нему, подняв руки, чтобы обнять его за шею. Она подняла вверх лицо, чтобы встретить его твердые губы, и тихо, радостно вскрикнула, когда почувствовала их обжигающее прикосновение. Ее соски затвердели, как только она прижалась грудью к его твердой груди под атласным жилетом. Она чувствовала, как пуговицы его рубашки больно впиваются в ее грудь, а сквозь юбки ощущала его пульсирующую твердость. Ее охватил какой-то дикий восторг, стерший мысль о времени и месте и оставивший лишь обжигающее ощущение желания и странную, разрушительную радость.

Равель встретил ее ответную атаку, поглощая ее так, как жаждущий мог бы поглощать чистую, свежую жидкость, чувствуя головокружение от ее силы, которая как прекрасный бренди опаляла его глубоко внутри, проникая все глубже и глубже и заставляя все более сильным огнем пылать охватившую его боль. Ее твердые груди, прижавшиеся к нему, тонкий изгиб ее талии и выпуклости бедер под его руками доставляли ему и огромное наслаждение, и одновременно мучение. Никогда не было и никогда не будет другой женщины, которая смогла бы довести его до таких головокружительных высот или так легко сломить его оборону, которая могла бы ранить или исцелить, спасти или разрушить саму его жизнь, если бы она этого захотела, если бы она обнаружила, какой властью над ним обладает. Она была само волшебство – ее вкус, ощущение, ее теплый розово-женский запах, очарование, которого он слепо жаждал, которого не хотел и не мог избежать.

Одежда, разделявшая их тела, была невыносимой преградой. Аня опустила руку и скользнула ею под его сюртук, провела рукой по мышцам его груди, и прижала ладонь к его спине. Медленно прижимаясь к нему волнообразными движениями, она опустила и вторую руку и стала двумя руками расстегивать пуговицы его жилета. Он со свистом втянул воздух сквозь зубы, и это послужило ей одновременно наградой и поощрением, и она принялась расстегивать рубашку. Распахнув рубашку, она прижала свои ладони с чувственным восторгом к густым мягким волосам, растущим у него на груди, а затем нашла его плоские соски и теребила их пальцами до тех пор, пока они не затвердели.

Хрипло вздохнув, он сбросил с себя сюртук и швырнул его на землю. Он потянул ее вместе с собой вниз, и они стали на колени на его шелковой подкладке. Он вынул булавки из пучка, в который она торопливо закрутила свои волосы, когда в спешке собиралась следить за ним. Шелковые пряди упали сверкающим занавесом ей на плечи. Он протянул к ней руки и вновь притянул к себе, чтобы еще раз встретиться с ней губами. Его язык, изгибаясь, переплетался с ее языком, их шероховатые поверхности терлись друг о друга, впитывали вкус друг друга, исследовали друг друга. В то же самое время он исследовал пальцами высокий ворот жакета, надетого на ней, и платья под ним, и обнаружил ряд маленьких пуговок, на которые они застегивались от талии до самого горла. Ловко и терпеливо он начал расстегивать их одну за другой, пока не дошел до ее нежных округлых грудей, где, внезапно обезумев от стоящей перед ним задачи и ее теплого трепещущего тела, он сунул руки внутрь и одним движением разорвал оставшиеся пуговицы, порвав при этом и лифчик, который был надет под платьем.

У Ани перехватило дыхание, когда упругие груди были высвобождены и оказались у него в руках, которые тут же стали их тепло и нежно ласкать. Она тонула в ощущениях и в лунном свете, ее захлестывали темные воды рискованных желаний. Ее кожа горела от напряжения и желания, а разгоряченная кровь пульсировала в венах. Когда Равель наклонил голову, чтобы ощутить вкус абрикосово-розовых сосков, обнаженных им, она сбросила с его плеч рубашку, высвобождая его широкие загорелые плечи, которые казались особенно рельефными в обливающем их лунном свете. Она провела пальцами по его вьющимся волосам и наклонилась к его уху, короткими кошачьими движениями прикасаясь языком к изгибам ушной раковины.

Он с трудом оторвался от нее и выпрямился, чтобы расстегнуть пуговицы брюк. Она протянула к нему руку, но не для того, чтобы помочь, а для того, чтобы кончиками пальцев, в которых она ощущала покалывание, проследить очертания выпирающей изнутри продолговатости, провести вверх по его твердому плоскому животу с тонкой линией темных волос в центре, а затем с поглотившим ее интуитивным восторгом направить их туда, откуда брала свое начало его мужественность.

Он глубоко вдохнул и с силой прижал ее к земле, откинул вверх юбки и снял с нее панталоны, так что ее точеные длинные ноги матово замерцали среди вороха нижних юбок. Очарованный этим зрелищем, он провел рукой по напряженным мышцам ее бедра вниз к колену, а затем по нежным очертаниям икры. Он наклонил голову, чтобы прикоснуться языком в тому чувственному месту, где ее нога сгибалась в колене, затем поднялся выше по нежной внутренней поверхности бедра, и еще выше, к тайному и затененному месту соединения ее ног, где он и задержался.

Она скорчилась в пароксизме желания, поглощенная внезапно налетевшей волной экстаза. Она вцепилась пальцами в его плечи, впилась в них ногтями и притянула его к себе. В ответ на эту молчаливую мольбу он поднялся над ней, изучая своими потемневшими от страсти глазами ее лицо. Она встретила его взгляд своим безоружным, умоляющим взглядом. Он приготовился войти, мягко и нежно проверяя ее готовность. Она схватила его за талию и, тихо вскрикнув, быстро притянула его к себе, заставив его быстро и глубоко войти в нее, желая, ощущая потребность почувствовать его силу и власть. Он понял это желание и безоговорочно выполнил его, твердо и уверенно погружаясь в нее бесконечными движениями. Ее огромное удовлетворение проявилось в том, что она, задрожав, покрылась гусиной кожей. Она поднялась ему навстречу, поддерживая его, покачивая, поглощая его силу с восхитительным неистовством. Их руки и ноги переплелись, дыхание смешалось и, тяжело дыша от усилия, они двигались вместе в этом древнейшем из экзерсисов, по самой бурной из подлунных дорог, ведущих к полуночному утешению. Здесь, в этом месте спокойной и равнодушной смерти, они являли собой пример очаровательного и сильного быстрого движения жизни. Между тем тихим покоем и этим яростным упоением духа, между страстью и болью, которые и составляли жизнь, и этим могильным несуществованием не было никакого выбора.

Ей показалось, что Равель прикоснулся к чему-то сверхчувствительному у нее внутри, еще раз, еще. Она напряглась и, задыхаясь, произнесла его имя, в то время как ее полностью захватило великолепие сверкающего и испепеляющего внутреннего взрыва. Он зарылся лицом в ее волосы, щедро продолжая двигаться, его кожа покрылась капельками пота и блестела от усилий.

– О любовь, – шептал он, – о моя любовь, – и проникал все глубже и глубже внутрь ее существа.

ГЛАВА 14

Спустя некоторое время Равель и Аня покинули кладбище. Они не прошли и трех кварталов, как увидели едущий навстречу экипаж Равеля, на облучке которого рядом с кучером сидел Марсель. Убежав от преследователей, Марсель направился к салуну, возле которого, как ему было известно, кучер Равеля обычно ожидал своего хозяина. Они медленно поехали к месту встречи, чтобы дать время улечься поднявшемуся волнению, и уже дважды объехали этот район в поисках, прежде чем встретили Равеля и Аню.

Аня испытала огромное облегчение, увидев Марселя живым и невредимым. Она боялась, что его сломанное запястье помешает ему ускользнуть от погони. Если бы его схватили, она сделала бы все, чтобы добиться его освобождения, но для того, чтобы умилостивить нужных чиновников, ей могли понадобиться несколько дней и масса усилий.

Полиция, как сообщил слуга, была настолько поражена тем, что от них ускользнул нужный им человек, что так больше никого и не задержала. Даже квартеронку, жившую в этом доме, удалось незаметно увести.

Услышав последнюю фразу, Аня подумала, что Равель говорил ей правду, когда отрицал, что квартеронка является его любовницей. Она достаточно хорошо знала его, чтобы понять, что, если бы он отвечал за эту женщину, то не бросил бы ее в подобной передряге. Она также отметила с досадой, что, слишком сосредоточившись на этом моменте, она забыла задать Равелю главный вопрос.

Какова была цель собрания в доме квартеронки? Почему прибытие коррумпированной полиции показалось Равелю настолько опасным? Когда экипаж остановился у дома мадам Розы и Равель вышел из экипажа, чтобы проводить Аню к галерее, ведущей в ее спальню, она озадачила его этими вопросами.

В течение нескольких долгих секунд он молча смотрел на нее.

– Ты никогда не сдаешься, не так ли?

– Это не в моем характере, – сказала она и с удивлением услышала, что ее голос прозвучал как-то уныло.

– Предположим, я скажу, что это собрание не имело к тебе никакого отношения и не представляло никакой опасности ни для тебя, ни для твоих близких.

– Другими словами, это не мое дело?

– Именно.

Она беспомощно развела руками.

– Я не могу оставить это просто так.

– Почему бы и нет? – спокойно сказал он, но за этим спокойствием в его голосе была слышна стальная твердость. – Почему вопрос о том, чем я занимаюсь, настолько для тебя важен, что может заставить тебя совершить эскапады, подобные тем, что ты совершила сегодня ночью?

Она сама устроила себе эту ловушку. Какой ответ она могла дать на этот вопрос, кроме правды, которая заключалась в том, что она испытывала насущную необходимость узнать и понять его? За этим ответом сразу же последует вопрос: почему? А у нее не было ни малейшего желания обдумывать этот вопрос и тем более отвечать на него.

– Назови это любопытством, – сказала она. Если ее ответ и не удовлетворил его, то он никак этого не показал.

– Любопытство, как известно, – очень опасный мотив. Но существовали и другие мотивы, еще более рискованные.

– Это предупреждение?

– Последствия, – сказал он, тщательно подбирая слова, – могут в следующий раз оказаться хуже.

Последствия. Это была холодная констатация тех порывов, которые они пережили сегодня ночью. Неужели для него были всего лишь последствия, не больше, еще одна маленькая месть? Неужели те слова, которые он произносил, ничего не значили и были только средством обеспечить ее уступчивость?

Подняв подбородок, она сказала:

– Последствия для кого?

– Для нас обоих.

Затем он отвернулся и пошел прочь. Аня смотрела, как он спускается по лестнице, и видела гордый разворот его плеч, его легкую походку и голубые блики лунного света в его волосах. Она смотрела ему вслед и чувствовала, как в ее груди растет болезненная пустота, угрожая поглотить ее всю.

Равель заставлял себя идти, ставя вперед то одну, то другую ногу, хотя он чувствовал судороги в ногах от этого усилия, а его мозги, казалось, горячим студнем плескались в голове. Он ничего не хотел больше, только вернуться и заставить Аню выслушать его, прежде чем она поспешит воздвигнуть между ним и собой преграду из страха и ненависти. Он был близок, очень близки к тому, чтобы снова сделать ей предложение. Но был ли смысл в том, чтобы дать ей возможность снова отвергнуть его? И он должен проглотить это, изящно расшаркиваясь? Будь он проклят, если так поступит! Она принадлежит ему! Он заставит ее понять это, даже если для этого он должен будет уничтожить их обоих!

Ночь почти прошла, прежде чем Аня наконец уснула. Но даже тогда ее бесконечно возвращающиеся к одному и тому же мысли не дали ей отдохнуть, а заставляли время от времени просыпаться. Когда она наконец поднялась поздним утром, у нее под глазами лежали темные тени, а лицо выглядело усталым. Она выпила кофе, но оставила нетронутыми горячие булочки и масло, у нее не было ни аппетита, ни сил, чтобы заставить себя одеться.

Она стояла у открытой двери на галерею с чашкой кофе в руках, глядя во двор, когда услышала тихий стук в дверь, которая соединяла ее спальню со спальней сестры. Дверь тут же открылась, и в комнату вошла Селестина.

– Я не побеспокоила тебя, chere? Ты можешь со мной поговорить?

Аня усилием воли попыталась отбросить плохое настроение и забыть на время о своих проблемах. Она тепло улыбнулась сестре.

– Конечно. Хочешь кофе?

– Я уже выпила свой давным-давно, но не отказалась бы от булочки.

– Пожалуйста.

Не дожидаясь нового приглашения, Селестина присела на край кровати рядом с серебряным подносом, покрытым кремовой льняной салфеткой, небольшим серебряным кофейником и корзиночкой, которая тоже была покрыта салфеткой. Она подняла салфетку, выбрала одну из булочек и надкусила ее.

– Итак, в чем заключается наша проблема? – спросила Аня.

Селестина посмотрела на нее и опустила глаза. Сглотнув слюну, она сказала:

– Я хочу что-то спросить у тебя.

– Ну и что же это?

– Это очень личное, и ты, может быть, не захочешь ответить мне.

– Что тебе на это сказать, если ты еще ничего не спросила?

Селестина подняла на Аню свои карие глаза и открыто посмотрела на нее.

– Я не хочу смущать тебя. Иногда ты становишься чересчур американкой, когда дело касается подобных вопросов.

– А, – сказала Аня, начиная понимать, куда клонится разговор, – эти вопросы. Так что же ты хочешь знать? Я была уверена, что мадам Роза все тебе объяснила.

– Да, конечно, – сказала Селестина, впервые почувствовав неловкость. – Она рассказала мне, что происходит и почему, когда мужчина и женщина занимаются любовью. Она сказала, что Муррей будет руководить мною и я должна стараться доставить ему удовольствие, но она ничего не сказала о том, что чувствует в этот момент женщина.

– Я думаю, что это зависит от женщины.

– Ну, Аня, ты же понимаешь, что я хочу сказать! До меня дошли слухи о том, что ты была близка с Равелем Дюральдом. Это приятно? Мне это понравится? Ты должна сказать мне, потому что я скоро выйду замуж и тогда, если мне это не понравится, будет уже поздно!

Аня, подняв бровь, посмотрела на сестру, не обращая внимания на свой легкий румянец.

– Что? Мнение изменилось?

– Нет, нет, – сказала Селестина, разламывая булочку, которую она все ее держала в руках, и скатывая пальцами шарики из мякиша. – Только мне кажется, так много зависит от мужчины.

– Да, – задумчиво сказала Аня, возвращаясь мыслями к той ночи в хлопковом сарае.

– Тебе понравилось? – настаивала Селестина.

Аня сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, а затем медленно сказала:

– Да.

– Но как все это было? Расскажи мне! Не заставляй меня задавать вопрос за вопросом!

– Это было… – Аня замолчала. Что она может сказать, чтобы заставить понять это другого человека, чтобы объяснить бурю чувств и те глубокие изменения в ней, последовавшие затем? Какие слова она может подобрать, чтобы передать это чудо и одновременно не вызвать у нее тревоги?

– Аня! – В голосе ее сестры послышалось отчаяние.

– Это было ощущение невероятной близости, мы лежали так близко друг к другу, и наши тела абсолютно ничто не разделяло, они, переплетаясь, прекрасно дополняли друг друга. Это было полное, глубочайшее наслаждение, и в то же время оно было волнующим, неистовым и не стесненным никакими правилами.

Селестина слегка удивленно и весьма заинтригованно посмотрела на нее.

– Maman сказала мне, что будет больно.

– Немного, но Равель облегчил эту боль.

Сестра закусила губу.

– Интересно, знает ли Муррей, как это сделать.

– Я уверена, зная, как он относится к тебе, он будет чрезвычайно осторожен.

– Да, я полагаю.

– Не беспокойся. Даже если поначалу что-нибудь будет не так, я понимаю, что это с каждым разом становится все лучше.

– Я только думала…

Селестина замолчала и устремила свой взгляд в пустоту. Озадаченная Аня спросила:

– Что ты думала?

– Готова спорить, что Эмиль Жиро знает. У него, вероятно, был большой опыт за границей.

– Возможно, – согласилась Аня, а затем добавила, вспомнив довольно напыщенные сентенции Эмиля о правилах поведения для девушек из приличных семей: – Хотя я как-то сомневаюсь, что в этот опыт входило общение с неопытными девушками.

Бросив на нее сердитый взгляд и нетерпеливо хлопнув рукой по постели, Селестина поспешила вернуть разговор в исходное русло.

– Но как странно представлять тебя и Равеля Дюральда вместе, так, как ты это описываешь. Вы едва знали друг друга и, конечно же, не были влюблены друг в друга. Как это могло случиться?

Аня отвернулась и направилась к балконным дверям.

– Я не знаю.

– Ты думаешь, что то же самое могло быть с другим мужчиной?

– Нет! – немедленно прозвучал Анин инстинктивный ответ.

– Может быть, – сказала Селестина, глядя на нее расширившимися глазами, – может быть, в конце концов это была любовь, одно из этих внезапных чувств, которое вспыхивает между любовниками в опере.

– Скорее это была просто похоть, – глухо сказала Аня.

– А это возможно?

Она неожиданно сделала руками нетерпеливый жест.

– Откуда я знаю? Мой опыт вовсе не так богат!

Селестина спрыгнула с кровати, подошла к ней и положила руку на плечо.

– Я и не думала предполагать, что это так, правда, не думала!

– Я знаю, что ты не думала, – сказала Аня, поворачиваясь к сестре и порывисто обнимая ее. – Я знаю.

Аня позвонила горничной. Они с Селестиной еще поговорили о других вещах, пока пришедшая горничная-мулатка помогала ей надеть утреннее платье и делала прическу. После обеда они с сестрой наденут свои маскарадные костюмы и выйдут на улицу, но время для этого еще не наступило.

Однако волнение этого дня становилось все сильнее и сильнее, с улицы уже доносились звуки веселья, но они знали, что кульминация наступит, когда начнут опускаться сумерки и по улицам пройдет факельное шествие «Мистической группы Комуса». Именно тогда придет наилучший момент, чтобы на несколько часов присоединиться к зрителям. Они не станут задерживаться на улицах долго, так как получили приглашения на «Комусбал», который начнется в театре «Гэйети» сразу же после шествия. Подобные приглашения жаждали получить все, поскольку бал обещал стать не только самым заметным общественным явлением сезона, но и дать гостям возможность близко рассмотреть участников шествия в костюмах, так как бал устраивали те же люди, которые организовали для города это изумительное развлечение.

День был ясным, золотые лучи субтропического зимнего солнца прогревали воздух. Двери, ведущие из салона на галерею, которая выходила на улицу, были распахнуты, и мадам Роза приказала вынести наружу стол с закусками и напитками и несколько кресел, чтобы желающие могли с комфортом наблюдать за происходящим на улице. Многие из соседей сделали то же самое и теперь приветствовали друг друга с балконов и ходили друг к другу, чтобы выпить стакан вина или попробовать особое печенье или соленье. Почти у всех к этому дню был приготовлен специальный пирог, выпеченный из сладкого дрожжевого теста, облитый разноцветной сахарной глазурью. В него запекалась фасо-лина, которая, как считалось, должна была принести удачу в новом, году тому человеку, которому она достанется в куске пирога.

На улице внизу также хватало развлечений. Рука об руку там ходили люди в костюмах кавалеров и индейцев, священников и пиратов, цыганок и королев, венецианцев, турок, китайцев, обитателей южных островов и эскимосов. Две леди, шедшие очень странной походкой, с исключительной безыскусностью и преувеличенно кокетливыми жестами, одетые в платья с кринолинами настолько большими, что они практически заняли собой всю улицу, явно были переодетыми джентльменами. Вдоль по улице их сопровождали сдерживаемые смешки и громкие цветистые комплименты.

Другая группа женщин была встречена с меньшим шумом, но не меньшим любопытством, по крайней мере со стороны женщин. Покрытые густым слоем косметики, увешанные фальшивыми драгоценностями, нарочито одетые в платья куртизанок с полумасками на лицах или в мужские костюмы щеголей с Канал-стрит, шумных моряков или неопытных владельцев плоскодонок, с вытаращенными глазами, они были легко узнаваемы как женщины из борделей. Они не искали клиентов, а скорее наслаждались единственным днем в году, когда терпимо относились к их присутствию в одной из самых респектабельных частей города. В довершение всего в этот день, когда все переворачивалось с ног на голову, не считалось неприличным для дам отважиться на посещение высококлассного борделя, чтобы удовлетворить полнее свое любопытство. Многие пользовались этим приглашением, хотя все при этом скрывали свои лица под масками или под густой вуалью и редко признавались в этом посещении.

По мере того как день близился к вечеру, народу на улицах становилось все больше. Веселье и радость нарастали. Это был день, посвященный смеху, день, когда можно было отбросить все заботы, сбросить с себя постоянную, ставшую тягостной личность и примерить на время другую – веселую, легкую и свободную. Это был день, когда разрешено все, день чистейшего наслаждения без мыслей о завтрашнем дне.

Многие из находившихся на улице, слегка переусердствовав в подготовке к развлечениям в пивных и трактирах, попадавшихся им по пути, были уже слегка подвыпившими и передвигались нетвердой походкой. Они, а также люди, вышедшие на улицу без костюма или маски, и несколько негров, находившихся на улице, стали мишенями для мальчишек, которые, следуя давней традиции, забрасывали их маленькими бумажными пакетиками с мукой, которые взрывались, попав в цель. Некоторые из мальчишек даже швыряли свои пакетики вверх, на галереи, после чего тут же убегали. Мука, стряхиваемая с костюмов и сметаемая с полов галерей, облачком висела в воздухе, медленно опускаясь вниз и покрывая улицы подобно снегу.

Муррей, который прибыл к чаю, также стал мишенью для уличных мальчишек. Его новый шелковый цилиндр был сбит с головы точным попаданием мешочка с мукой, когда он был уже буквально в нескольких шагах от двери в дом мадам Розы. Мука также осыпала его лицо и плечо, и когда он входил в салон, он все еще вытирал лицо платком и отряхивал рукав.

Аня ушла с галереи. Ей казалось, что она не может проникнуться духом веселья, характерного для этого дня, и кроме того, когда на их сторону улицы упала тень, она почувствовала, что замерзла. В жаровне, которая стояла в салоне, тлели угли, и она, свернувшись в кресле перед жаровней, взяла книгу, которую читала мадам Роза, а затем оставила в кресле. Вскоре в комнату вошла Селестина и отправилась к себе в спальню надевать карнавальный костюм к вечеру, а Аня все еще продолжала читать.

Она в десятый раз повторяла себе, что ей уже тоже пора идти и готовиться к карнавалу, когда в комнату вошел Муррей. Она отложила книгу и грациозно поднялась, чтобы поздороваться с ним. Увидев на нем муку, она настояла на том, чтобы он снял свой сюртук и вместе с цилиндром отдал его горничной, чтобы та их почистила. В то же время она попросила девушку сообщить Селестине, что ее жених прибыл.

– Ты очень заботлива, – сказал Муррей, напрасно пытаясь расправить складки на рукавах рубашки, которые образовались под сюртуком. Казалось, он чувствовал себя немного неловко, что было неудивительно. Джентльмен очень редко появлялся, если это вообще случалось, в рубашке перед дамой, которая не была ближайшим членом его семьи. С внезапной болью она вспомнила, что подобные угрызения совести не терзали Равеля.

– Вовсе нет, – сказала она.

– Ты также являешься, если я могу так выразиться, совершенно необыкновенной женщиной.

Аня настороженно посмотрела на него. Женщиной, не леди. Нарочно ли он употребил это слово? Может быть, она всего лишь вообразила себе это, или в его тоне действительно прозвучала фамильярность большая, чем мог бы позволить себе будущий муж ее сестры? С момента своего возвращения она ожидала услышать что-нибудь в этом роде, хотя и не с этой стороны. Было ясно, что далеко не все поверят той истории, которая была придумана в качестве защиты, но она ожидала больше лояльности, или может быть, большей хитрости в сокрытии правды от жениха своей сестры.

– Понятия не имею, почему ты так считаешь, – сказала Аня тоном, который делал невозможным дальнейший разговор на эту тему. – Мадам Роза и Гаспар на балконе, ты можешь присоединиться к ним, если хочешь.

– Я предпочитаю подождать здесь свой сюртук, если ты, конечно, не хочешь остаться одна.

Что она могла ответить? Она вернулась к своему креслу и села.

– Нет, нет, прошу, садись.

Он сел на кушетку, которая стояла возле жаровни под прямым углом к ее креслу, и расслабленно откинулся назад.

– Я так понимаю, что именно тебя я должен благодарить за то, что моя дуэль с Дюральдом не состоялась.

– Кто тебе это сказал?

Покачав головой, он быстро улыбнулся, так что на его щеках показались и тут же исчезли ямочки.

– Два человека, которые скоро будут едины как один, не могут иметь секретов друг от друга; конечно, мне сказала Селестина. И кроме того, я был особо заинтересован в этом.

– Да, полагаю, что так. В тот момент мне казалось, что… я поступаю правильно.

– Я не думал, что ты так беспокоишься обо мне.

Она пожала плечами как можно небрежнее.

– По правде говоря, я не могу рационально относиться к дуэлям с тех пор, как… ну, с тех пор, как погиб Жан.

– Понимаю.

Понимал ли он ее? В его глазах, обращенных к ней, явно не было ничего больше, кроме теплоты. Она сказала:

– Я просто не смогла бы вынести, если бы счастье Селестины было разрушено по такому ничтожному поводу.

– Этот повод не был ничтожным для меня. Как бы то ни было, все позади. Но, поскольку ты находишься, так сказать, на нашей стороне, то я подумал, не могу ли я попросить тебя оказать мне любезность? Я не могу заставить мадам Розу серьезно обсудить наш предстоящий брак. Она улыбается, кивает, соглашается с тем, что ожидать тяжело, но всегда находит какие-нибудь причины для того, чтобы объявить, что выбранная нами дата не подходит. Не можешь ли ты заставить ее понять, что нам не терпится оказаться вместе?

Она снова бросила взгляд на него, пытаясь услышать намек в его словах. Однако она не могла уловить его; он, без сомнения, существовал только в ее сознании. Аня печально улыбнулась ему.

– Мадам Роза может быть весьма коварной, когда она этого хочет, я знаю, и ее почти невозможно уговорить. Тебе лучше приспособиться к ней, рано или поздно она уступит.

Прежде чем Муррей смог что-либо ответить, с балкона в салон вошел Гаспар. Он поднял брови, увидев их вдвоем перед жаровней, но затем сделал шаг вперед, чтобы обменяться поклонами с Мурреем. Когда формальности остались позади, он озабоченно посмотрел вокруг.

– Мадам Роза прислала меня за своей шалью. Она должна быть где-то здесь.

Аня нашла шаль под креслом, куда та соскользнула со спинки. Она присела, чтобы поднять ее, а затем с шалью в руках повернулась туда, где в центре комнаты стоял друг ее мачехи. Отведя глаза в сторону, Гаспар взял шаль у нее из рук, встряхнул тяжелый шелк, отделанный по краям бахромой, и аккуратно сложил его, прежде чем повесить себе на руку.

Без сомнения, в этот день его поведение по отношению к ней было совершенно непривычным. В ее присутствии он явно ощущал неловкость. Единственным объяснением, которое она смогла этому найти, было то, что он знал, что она увидела его на собрании в доме на Рэмпарт-стрит, и не совсем понимал, как ему теперь вести себя с ней.

Аня, наблюдавшая за его движениями, была поражена тем, с какой непринужденностью он чувствует себя в салоне. Точно так же непринужденно он чувствовал себя в салоне у квартеронки. Это впечатление возникло у Ани не без причины. За исключением цвета салон мадам Розы, со всем его вкусом и утонченностью, был практически точным подобием того, который Аня видела этой ночью. Причину этого было нетрудно обнаружить. Гаспар руководил меблировкой обоих салонов, помогал выбирать материал для обивки стен и драпировок, мебель и безделушки. Его рука была так же заметна в салоне на Рэмпарт-стрит у квартеронки, как и в атом. Единственное различие состояло в том, что он оплатил обустройство первого. Следовательно, квартеронка была его любовницей, а не Равеля.

Не Равеля.

Гаспаротвернулся и вышел на балкон, а Аня продолжала как зачарованная смотреть ему вслед.

– Что-то случилось? – спросил Муррей.

– Нет, – ответила она, внезапно радостно улыбнувшись. – Нет.

– Что могло случиться? – спросила Селестина, которая в этот момент вплыла в комнату в водовороте юбок и подала руку своему жениху. – Сегодня Марди Гра, и ты наконец-то здесь! Я думала, ты никогда не придешь!

– Как я мог подвести такую очаровательную леди? – Муррей взял ее за руку и улыбнулся ей.

В своем придворном платье эпохи Людовика XIV, сшитом из красно-коричневого панбархата и украшенном тесьмой и жемчугом, Селестина была великолепна, и она прекрасно это понимала.

– Такая галантность! Я потрясена.

Аня увидела, как сестра подмигнула Муррею, и ощутила внутри странную напряженность. Эти двое были так молоды, и их практически не затрагивали мрачные события вокруг них.

Их беспокоило немногое. Их ухаживание будет развиваться медленно, шаг за шагом, и через год-два его кульминацией станет великолепное венчание в соборе, за которым последует ночь невинных, девственных открытий. У них будет свой небольшой дом на тихой улице в американской части города, затем появятся дети, и день за днем будет течь спокойная жизнь, состоящая из обычных удовольствий, дружбы и удовлетворения. Они могут никогда не испытать моментов изумительного восторга, но в то же время не испытают и глубочайшего отчаяния.

– Но, послушай, где же твой костюм? – сказала Селестина Муррею. – Я думала, ты пойдешь с Аней и со мной на улицу.

– Вы действительно хотите пойти? Это не место для леди. Недалеко отсюда я видел мальчишку, швырявшего тухлые яйца, и при мне двое хулиганов были арестованы за то, что приставали к женщине и пытались утащить ее в аллею рядом с площадью. Меня и самого обсыпали мукой прямо у вас на пороге.

– Надо было надеть карнавальный костюм – тогда ты был бы в безопасности. А что касается Ани и меня, то у нас будешь ты, чтобы защищать нас. И Эмиль Жиро.

– Эмиль? – спросил, нахмурившись, Муррей.

– Ну же, не хмурься, – сказала Селестина, беря его под руку. – Ане тоже нужен мужчина, на руку которого она могла бы опереться в толпе.

– Я не знала, что ты его пригласила, – сказала Аня с вопросительной ноткой в голосе.

– Он прислал записку сегодня утром, – начала Селестина. Муррей проворчал:

– Он сам себя пригласил, самодовольный парижский хлыщ.

– Mon cher! – изумленно воскликнула Селестина.

– Прости, – сказал Муррей, краснея, – просто он меня раздражает.

– Я этого не знала. Может быть, нам следует послать ему записку, сказать ему, чтобы не приходил? – Селестина беспомощно посмотрела на Аню.

Аня наклонила голову, прислушиваясь к звуку шагов на ступеньках.

– Думаю, уже слишком поздно.

Эмиль вошел в комнату с самодовольным видом, который в точности соответствовал его мушкетерскому костюму. Его черный парик был роскошным, усы лихо закручены, шляпа обильно украшена перьями, а отвороты перчаток расшиты драгоценными камнями. Он отвесил собравшимся глубокий поклон, отставив ногу на носок в сторону и положив руку на шпагу, тогда как шляпой в другой руке он в глубоком поклоне обметал полы, как предписывалось этикетом. Но шпага, на которой лежала его рука, была не игрушкой, а настоящим оружием.

Селестина вышла вперед и сделала реверанс.

– Клянусь, ты сегодня просто прекрасен! Мы вполне подходим друг другу, но что стало с той формой казака, которую, как мы с Аней слышали, ты заказывал? По правде говоря, я ожидала увидеть тебя сегодня отважным русским офицером.

– Я проснулся сегодня утром и как-то не почувствовал себя русским, – сказал Эмиль, сделав рукой широкий жест.

– Ты почувствовал себя д'Артаньяном?

– По меньшей мере.

– Наверное, мы должны быть благодарны, – сказал Муррей, натянуто улыбаясь, – что ты не почувствовал себя Адамом.

Эмиль бросил на Муррея твердый взгляд, который задержался на рукавах его рубашки.

– По крайней мере я не оделся клерком.

На какое-то мгновение в комнате повисла тишина, напряжение в которой ощущалось так же отчетливо, как отчетливо был бы слышен звук случайно задетой струны. Селестина переводила взгляд с одного молодого человека на другого, сцепив руки перед собой, и в ее глазах была ясно видна смесь страха и возбуждения. Аня, перед глазами которой уже встала кошмарная картина еще одной дуэли, тут же решила принять удар на себя.

– Муррей, несомненно, собирается выждать время, прежде чем поразить нас. Это очень досадно, так как он сначала увидит все наши наряды. Думаю, ему послужит уроком, если я тоже решу не переодеваться.

– О Аня, нет, – огорченно и разочарованно пробормотала Селестина.

– Ты совершенно права, конечно же, нет, – успокоила ее Аня. – Я выбрала костюм богини, и я с таким нетерпением хочу надеть его, что собираюсь пробыть божеством так долго, насколько это возможно. Но так как я еще не начала одеваться, у Муррея достаточно времени, чтобы вернуться к себе и переодеться.

– Вряд ли имеет какое-то значение, переоденусь я или нет, – сказал он, раздраженно пожав плечами.

– Конечно, имеет! – воскликнула Селестина.

Эмиль сделал движение по направлению к ней, как будто хотел успокоить ее, но остановился, когда Аня взяла его за руку. Аня отрывисто сказала Муррею:

– Ну же, это неподходящий день для споров. Ты можешь вообще не идти с нами, если не хочешь. Но если пойдешь, то решай скорее: пойдешь ли ты в костюме или нет?

Отправляясь на бал неделю назад, Муррей охотно согласился надеть маскарадный костюм, но сейчас, когда внимание всех присутствующих сосредоточилось на его одежде, он ощутил в себе присущее американцам нежелание показаться смешным или забыть о действительности на достаточно долгое время, чтобы получить удовольствие от переодевания. А может быть, он завидовал способности Эмиля казаться естественным и даже выглядеть щегольски в новом облику.

Эмиль не делал ничего, чтобы исправить ситуацию, может быть, из гордости, а может быть, из неспособности отступать. Он, скорее, стоял в положении «смирно», зажав шляпу под мышкой и положив руку на эфес шпаги, – до кончиков ногтей гордый собой и надменный мушкетер, стоически ожидающий окончания спора.

Неожиданно Аню поразила мысль о том, что ни один из присутствующих молодых людей не похож на Жана. Несмотря на общие с ним черты каждый из них был своеобразным человеком. Она слишком многого ожидала от них, ожидала того, чего никогда не бывает в действительности, – сходства с образцом совершенства, который за прошедшие семь лет стал добрее, мягче и благороднее, чем вообще мог бы быть человек. Она пыталась воссоздать их любовную историю в той связи, которая возникла между американцем Мурреем Николсом и ее сестрой, и вложила в эту связь так много своего, что мысль о том, что Муррей может быть убит на дуэли, была для нее сродни перспективе снова потерять Жана. Возможно, она немного сошла с ума. Сейчас ей казалось, что это было именно так, потому что сейчас она поняла и приняла один непреложный факт: Жан мертв.

Жан мертв, и она чувствовала эту потерю, как слабую сладкую боль, которую она никогда не сможет изгнать из своего сердца. Но она все же была жива. Возможно, Равель был прав: наверное, она хоронила себя, пытаясь спрятаться от себя за постоянной работой, культивируя образ, в котором сочетались черты жизни старой девы и ярость от того, что она не может оплакивать Жана вечно. Если это правда, то теперь все не так. Равель доказал ей, что она – женщина, которая дышит и живет, и она была благодарна ему если не за способ, которым он доказал ей это, то хотя бы за сам факт.

Селестина снова принялась увещевать Муррея с выражением обиды на лице. Ее жених, казалось, готов был уступить ее напору, хотя на его лице все еще оставалась тревога. Эмиль, который вспомнил о такте, заметив огорчение Селестины, принялся внимательно изучать свои ногти.

Внезапно с печальным раздражением Муррей согласился отправиться на поиски костюма, даже если это будет всего лишь «домино». Селестина, улыбаясь и приникнув к его руке, направилась вместе с ним к двери, чтобы проводить его. Казалось, опасность была предотвращена, и Аня со вздохом облегчения, извинившись, вышла из комнаты, бессердечно предоставив Эмилю быть свидетелем примирения влюбленных, в то время как она ушла, чтобы одеться к вечеру.

Ее костюм был доставлен из магазина мадам Люссан аккуратно завернутым в папиросную бумагу. Анина горничная тщательно разгладила два больших куска материи – один из белого льна, а другой из мягкой легкой лиловой шерсти с серебряной ниткой и с пурпурной полосой по краю, – а затем повесила их в шкаф. Пока горничная доставала оба эти куска из шкафа и почтительно раскладывала их на кровати, Аня нырнула в ванну, которая уже ожидала ее. Она не стала задерживаться в ванной, так как не хотела опаздывать, поэтому через несколько минут горничная уже оборачивала вокруг нее белый льняной хитон. Аня посмотрела на себя с разных сторон в зеркало и нахмурилась. Хитон сидел на ней более чем неудовлетворительно. Проблема заключалась в ее белье. Хитон требовал мягких драпировок, которые были несовместимы с корсетом. Хитон также оставлял открытыми ее плечи и руки, и, таким образом, были видны короткие рукава лифчика. Единственным решением было убрать все, кроме панталон.

Наконец она была готова. Хитон мягко очерчивал ее руки, плечи, округлые груди и спадал широкими естественными складками, которые на талии были перехвачены широким сетчатым поясом, сплетенным из серебряных нитей и завязанным серебряными шнурами, которые оканчивались пурпурными шелковыми кистями и свисали ниже колен. Для тепла она задрапировалась в шерстяной плащ-гиматий, который закрывал левую руку, а правую оставлял свободной. На ногах у нее были открытые спереди сандалии. Ее волосы вьющимися прядями свободно ниспадали на спину и были перехвачены на лбу кружевной полоской. Чтобы закрыть лицо, она приготовила серебряную полумаску.

Струящиеся линии наряда придавали ей грациозность, и она чувствовала восхитительную свободу без стесняющего корсета. В то же время она испытывала сомнения по поводу появления на публике в подобном костюме. Ночные сорочки, которые носили большинство женщин, да и она сама, были если и не более скромными, то во всяком случае больше скрывали. Они по крайней мере не вызывали у нее чувства распутного осознания собственной полуобнаженности. Она подняла маску к глазам и попыталась улыбнуться. Ей показалось, что ее глаза заблестели через миндалевидные прорези в маске, а изгиб собственных губ показался особенно соблазнительным.

Она резко отвернулась от зеркала. Это всего лишь костюм.

На улицах будут десятки, если не сотни женщин, которые также не будут обременены корсетами, кринолинами и нижними юбками. На самом деле особенно сильный страх вызывало у нее не то, как другие посмотрят на нее, а то, какое влияние окажет этот костюм на нее саму. Она достаточно много узнала о своих чувственных потребностях, достаточно много для того, чтобы жить, балансируя на грани собственного покоя.


Вскоре после этого они вчетвером, Селестина и Муррей, Аня и Эмиль, вышли из дома. На улицах было гораздо больше людей, чем днем, хотя экипажей стало меньше. Уличные фонари были зажжены раньше, чем обычно, и их желтый свет отражался в муке, которая толстым слоем покрывала тротуары и четкие следы которой вели к порогу каждого дома или лавки. То тут, то там виднелись на мостовой зеленые или розовые пятна, где под ногами гуляющих были раздавлены драже.

Повсюду были яркие цвета, звуки, движения. В свете уличных фонарей стеклянные украшения блестели, блестки сверкали, а костюмы сияли ярчайшими оттенками. Две негритянские женщины, одетые, как маленькие девочки, с волосами, заплетенными в торчащие косички, и юбками, которые были чуть ниже колен, прошли по улице, хихикая, – в этот вечер все слои общества смешались. За ними прошел клоун, рядом с которым прыгала пара арлекинов. Мимо них протанцевала Саломея, которая держала на серебряном блюде исключительно реалистически вылепленную из гипса голову Иоанна Крестителя; сквозь воздушные летящие драпировки просвечивали ее обнаженные руки и ноги. На улицах были молочницы и пастушки, множество испанских сеньорит, достаточно русских сенаторов, чтобы заполнить форум, а также достаточно пиратов, чтобы сформировать целый флот. Мимо них в паланкине пронесли Клеопатру, а затем прошел твердым шагом Наполеон, одной рукой держа под руку Жозефину, а другую сунув за сюртук. На углу улицы пели трубадуры в камзолах и обтягивающих штанах с приколотыми на рукавах лентами, а перед ними лежала шляпа. Еще дальше человек-оркестр, неимоверно фальшивя, пытался выдать сокращенную версию «О, Сюзанна!», а на следующем углу моряк танцевал матросский танец под музыку гармоники-концертино.

В воздухе витала пряная смесь запахов, долетавшая с лотков, на которых продавали арахис и конфеты-пралине, жареных креветок и устриц на хлебе с маслом, апельсины и букетики фиалок, обернутые в гофрированную бумагу. Кроме того, из открытых дверей ресторанов доносились ароматы моллюсков, кипящих в масле или в соусе, тушеной говядины, свиных рулетиков, которые поджаривались на вертелах в сочной, трескающейся от жара шкурке, печенья и хлеба, пекущегося в кирпичных печах. Сестры и сопровождавшие их мужчины отказались от обеда, чтобы вкусить от предлагаемого на улицах изобилия, и поэтому они, гуляя, купили по чашке густого, пряного супа из бамии и коричневые кружки пралине, густо пахнущие молоком, сахаром и орехами.

Небольшая вспышка гнева, имевшая место между двумя молодыми людьми, была забыта, как будто бы ее вовсе не было. Они смеялись, разговаривали, указывали друг другу на костюмы, которые казались прекрасными, странными или гротескными, поддавшись общему возбуждению. Через несколько часов день закончится, и наступит великий пост с его покаянием. Заботы, которые на мгновение были отброшены прочь, снова вернутся к ним. Но сейчас для них существовало только наслаждение этим моментом и радость жизни. Это был побег из скучной рутины жизни, побег от долгов и обязательств, которые есть у каждого смертного. В этот небольшой отрезок времени ничто не имело значения, кроме смеха и веселья, а также возможностей, которые предоставляло принятие другого облика, и приключений, ожидавших за углом. Сейчас, в течение еще нескольких часов, которые им предстояли, был Марди Гра, и этого было достаточно.

ГЛАВА 15

За спиной у них раздался стук копыт, и они были вынуждены отойти в сторону, чтобы пропустить кавалькаду бедуинов, которые в своих развевающихся одеждах проскакали мимо них на лошадях. Они были встречены громкими приветственными криками, отчасти потому, что в течение нескольких лет они были основной приметой этого праздника, а отчасти потому, что они на ходу бросали в толпу полные пригоршни конфет и драже. За ними следовал целый ряд других транспортных средств – от кабриолетов и экипажей до мебельных фургонов, которые ехали на большой скорости и были переполнены людьми. Одетые в маскарадные костюмы, они выглядывали из окон, висели на подножках или рискованно устроились на крышах экипажей. За ними бежала толпа уличных мальчишек, раскрасневшихся от бега и размахивающих руками, которые устраивали драку из-за каждой брошенной в толпу конфеты, а за мальчишками бежала свора дворняг с висящими ушами и хвостами и высунутыми языками.

Муррей отошел в сторону от душа драже, который посыпался на них, а Эмиль умудрился поймать несколько штук и с большой церемонностью вручил их Ане и Селестине. Странно, но миндаль в молочно-сахарной глазури никогда не казался ей таким вкусным, как в день Марди Гра, и когда они пошли дальше, Аня с удовольствием грызла его.

Впереди послышались звуки польки. Это трое бродячих негритянских музыкантов играли на банджо. Вокруг них собралась небольшая группка людей, и несколько пар уже кружились на носочках под чудесную музыку. Эмиль повернулся к Ане и, глубоко поклонившись, предложил ей свою руку. Она восхищенно рассмеялась, присела в ответ и с легким сердцем позволила вовлечь себя в шумный, веселый уличный танец. Бросив взгляд через плечо Эмиля, Аня заметила, как Селестина тоже подталкивает застенчивого Муррея на мостовую.

Эмиль держал ее крепко, его движения были естественными и уверенными, следовать им было легко. Она чувствовала удовольствие от лежащих на ее талии рук Эмиля, от того, что она была частью ночного веселья, от того, что музыка подталкивала ее, поднимая настроение, как капля вина в крови. Прошло много лет с тех пор, как она в последний раз чувствовала себя так весело и беззаботно, и ей казалось, что она никогда еще не была настолько полна жизни, так восхитительно безрассудна.

Музыка закончилась громким бренчанием. Развернувшись в последний раз, Аня и Эмиль остановились рядом с Селестиной и Мурреем. Сразу же за полькой начался более медленный вальс, и Эмиль тотчас повернулся к Селестине и с поклоном предложил ей руку. Девушка бросила взгляд на своего жениха. Муррей кивнул в знак согласия, хотя его улыбка и показалась натянутой. Селестина не стала колебаться, а тут же приняла руку Эмиля, отдавшись музыке и ночи с такой радостью, как это только что сделала Аня. Аня, увидев это, улыбнулась тому воздействию, которое оказывало Марди Гра.

– Потанцуем? – отрывисто спросил ее Муррей.

Аня с удивлением обернулась к нему, так как ожидала, что он с облегчением отойдет на тротуар. Однако она притворно-официально присела в ответ и приняла его руку. Они двигались в безупречном вальсовом ритме, но, несмотря на это, чувствовалось, что Муррей не обладает креольской способностью чувствовать музыку: в его движениях ощущалось что-то механическое, как будто он когда-то выучился вальсировать, считая про себя до трех. Но, возможно, он просто думал о другом, так как через несколько секунд он сказал:

– Как ты думаешь, она ему нравится?

Она проследила за направлением его взгляда и увидела, что он наблюдает за Эмилем и ее сестрой. У нее не было желания стать свидетелем еще одной ссоры, поэтому она легко ответила ему:

– Как ты можешь так думать? Сегодня он мой кавалер.

– Он постоянно крутится возле нее.

– Он давний друг семьи и очень общительный человек. Почему он не должен приходить к нам?

– Я думаю, что твоя мачеха поощряет его. Я бы не удивился, если бы она втайне надеялась, что он овладеет симпатиями Селестины.

– Мадам Роза никогда не стала бы смотреть на подобное сквозь пальцы!

Он посмотрел на нее, и в его светло-карих глазах зажегся скептический огонек.

– Ты думаешь, нет?

– В любом случае все зависит от Селестины. Неужели ты думаешь, что ее привязанность так легко завоевать?

– Не знаю, – сказал он несчастным голосом. – Она так молода. Я бы отдал все за то, чтобы наконец объявить нашу помолвку.

Помолвка не считалась официально объявленной до тех пор, пока это событие не было отпраздновано обедом в кругу друзей и родных. После этого она становилась такой же обязывающей, как и брачный контракт. Практически не было случаев, чтобы кто-то разорвал помолвку на этом этапе.

– Да, она молода, но в ее возрасте многие девушки не только выходят замуж, но и рожают детей. Ты должен доверять ей.

Он вздохнул.

– Да, но это нелегко.

Аня могла только согласиться с этим. Вальс закончился, и они пошли дальше но Аня все еще продолжала думать о мрачной и ревнивой неуверенности Муррея. Она всегда считала его уверенным в себе, счастливым обладателем легкого характера. Возможно, она считала так просто потому, что хотела сделать его похожим на Жана, а может быть, это была просто поза, маска, которую он носил, как и многие другие, включая и ее?

Каждый по-своему скрывался под маской: люди прятали свою боль, слабость, свои пороки и даже свою пугающую силу за тщательно созданными лицами, скрывающими все это не только от окружающих, но и от них самих. Она и сама скрылась за трагической личиной, делая вид, что ей никто не нужен, потому что она так боялась, что ей снова причинят боль. Мадам Роза, чья показная лень не только давала ей возможность избегать того, что ей было неприятно, но и скрывала ее сильную волю, которая позволяла ей руководить жизнями других. Игривая, нежная, невинная Селестина, в которой ощущалась глубоко скрытая чувственность, которая когда-нибудь будет восхищать ее мужа. Гаспар, который был гораздо меньшим денди и дилетантом, чем он хотел казаться, скрывающий свою мужественность за светским фасадом. Эмиль, который за своими утонченными и обходительными манерами был более примитивным и одновременно более доверчивым, чем сам считал. И Равель, Черный Рыцарь, который, несмотря на свое прошлое, был настолько же мягким, насколько жестким, как минимум настолько же щедрым, насколько и своекорыстным и гораздо больше обращающим внимание на условности, чем его изображали.

Где был Равель? Что делал? Она ожидала, что каким-то образом увидит его или по крайней мере услышит что-нибудь о нем. Ей казалось совершенно невероятным, что он оставит ситуацию, сложившуюся между ними, нерешенной. Для нее это было постоянным беспокойством, присутствующим в глубине ее сознания, ноющей болью, которую она старалась игнорировать по мере того, как день продолжался.

Вообще не думать об этом было невозможно. Она снова и снова прокручивала в уме все, что смогла узнать о собрании, свидетельницей которого она стала, но так и не могла прийти ни к какому заключению.

Какова была цель этого собрания? Вероятностей была масса, так как различные клубы – от франкомасонов и благотворительных обществ молодых людей до героического общества добровольных пожарников – были любимым времяпрепровождением мужчин в Новом Орлеане, так как им нечем было больше заняться в течение зимнего сезона.

Кроме того, существовали политические группировки, преследующие различные цели. Демократическая партия, например, находилась в оппозиции к партии «Ничего не знающих», которая сейчас находилась у власти, и, возможно, с той же целью был создан и Комитет бдительности. Существовала еще одна группировка, в существование которой ей верилось с трудом – теневая коалиция влиятельных людей, чьей целью было контролировать торговлю в Новом Орлеане и за его пределами, во всей долине Миссисипи.

Потом существовала «Мистическая группа Комуса», которая развилась в закрытую общественную организацию, известную под названием «Пиквикский клуб» с собраниями в течение всего года. Этот клуб снял для своих собраний большой и красивый дом на Сент-Чарльз-стрит, который служил убежищем и местом сбора для мужчин.

В этом-то и заключалась вся проблема. Из всех группировок и организаций, которые Аня могла вспомнить, не было ни одной, которая не имела бы своего привычного места сбора и. встреч, места, которое не было бы более просторным и удобным, чем дом на Рэмпарт-стрит. Тогда почему мужчины, которых она видела, собрались в этом доме?

Напрашивался простой ответ. Рэмпарт-стрит была тихой, ее обитатели сдержанными и неболтливыми, а приходы и уходы странных мужчин не считались там чем-то необычным.

Тогда основным вопросом, на который она никак не могла найти ответа, становился следующий: какая из возможных групп могла подвергнуться преследованию полиции?

Какая из них вероятнее всего включает в себя членов, которые стали бы быстро исчезать при появлении полицейских?

Ответ, казалось, зависит от той роли, которую полиция играла предыдущей ночью. Если они защищали жителей Нового Орлеана, то тогда, вероятнее всего, к ним поступило донесение о какой-либо преступной деятельности в доме квартеронки. Если они действовали в качестве орудия городского правительства, тогда собрание должно было носить политический характер. А если собрание не преследовало ни криминальных, ни политических целей, то весьма многозначительным становится тот факт, что полиция продемонстрировала свою полную некомпетентность, не сумев задержать ни единого человека из тех, кто присутствовал на собрании.

Равель и Гаспар. Они казались такими маловероятными союзниками. Аня не думала, что они знают друг друга, если не считать самого поверхностного знакомства. Что могло быть у них общего, какую цель они могли разделять? Как она хотела бы это знать!

Анино внимание привлекла женщина в костюме монахини, которая махала ей рукой с противоположной стороны улицы. Аня остановилась, и женщина подошла к ней. Когда она приблизилась, Аня заметила осторожность в ее глазах, блестевших из-под маски, и то, как она автоматически поправила рукой густую вуаль, чтобы та плотнее прикрывала ее лицо.

– Мадемуазель Гамильтон?

– Да?

– Я подумала, что не могу спутать эти волосы, такие сверкающие и не золотые, каштановые или рыжие, а нечто среднее между этими цветами.

Внезапно Аня узнала этот голос. Ясный и тщательно модулированный, он принадлежал актрисе Симоне Мишель, любовнице Равеля.

– Да, а вы…

Женщина тут же перебила ее:

– Могу ли я поговорить с вами по очень важному делу? Вы сможете догнать своих друзей через несколько минут.

Возразить, казалось, было нечего. Кроме того, единственным вероятным предметом для разговора между ними мог быть Равель, а Аня не могла отрицать, что с большим интересом выслушала бы все: что хотела сказать Симона Мишель на эту тему.

– Я скоро вас догоню, – с улыбкой сказала она остальным.

Они пошли дальше, оглядываясь на нее и глядя друг на друга с любопытством. Актриса следила, как они отдалялись. Когда они отошли достаточно далеко, чтобы не слышать их разговор, она отрывисто спросила у Ани:

– Вы сегодня видели Равеля?

– Нет, – также отрывисто ответила Аня. – А вы?

– Нет. Мне не нравится это, что он в последнее время стал исчезать. Распространились какие-то странные слухи относительно его исчезновения на прошлой неделе, слухи, которые касаются также и вас, моя милая леди, но я думаю, что за этим стоит нечто большее.

– Например?

Актриса на мгновение заколебалась, как бы решая, довериться ли ей Ане. Наконец она сказала:

– Я думаю, что то, что он делает, – опасно. Существуют люди, которые хотят его остановить, потому что он игрок, человек, который живет за счет просчитанного риска, естественный лидер. Я не знаю о ваших чувствах к Равелю или о его к вам, но я думаю, что вы должны знать, во что вы вовлекаете себя, поддерживая отношения с ним.

– Мне кажется, тесные отношения с ним не повредили вам, – заметила Аня.

– Я бы так не сказала. Как бы то ни было, я всегда оставалась в тени: видите ли, я понимаю, где мое место. Вы же, очевидно, нет.

Ее место. Его у нее не было, и было маловероятно, что оно когда-либо у нее появится.

– Так в чем же опасность? Чем он рискует?

– Я не могу сказать с уверенностью. Все, что я знаю, – это то, что это незаконно.

– Тогда кто же эти люди, которые хотят остановить его? – «Остановить». Замечательный эвфемизм для слова «убить». Она знала об этой опасности еще с момента пожара в хлопковом сарае, но здесь, на переполненной улице, звенящей от музыки и смеха, это казалось нереальным.

– Я не знаю, не могу сказать с уверенностью. Они очень осторожны и держатся за кулисами.

– Но вы, конечно, могли бы высказать предположение, если так много мне уже сказали.

– Строить догадки – тоже опасное дело.

– Понимаю, – медленно, подчеркнув это слово, сказала Аня. – В таком случае единственной причиной, по которой вы обратились ко мне, было предупредить меня, чтобы я держалась подальше от Равеля Дюральда. Неужели вы действительно думаете, что я так быстро и легко испугаюсь?

Актриса вздернула подбородок.

– Я заметила, что вы втягиваетесь в нечто, о чем не имеете ни малейшего представления. Я предупреждаю вас, потому что… потому что по какой-то странной причине вы мне понравились. А также потому, что, если вы попадете в беду, я буду чувствовать себя лучше, зная, что моя совесть чиста.

Это могло быть правдой. Однако у нее не было возможности проверить, так ли это, потому что актриса уже развернулась и в вихре черных юбок отошла. Аня смотрела, как она смешалась с толпой и исчезла на противоположной стороне улицы, свернув в тускло освещенный боковой переулок, и единственное, что она чувствовала в этот момент, было отчаяние. Она была так близка к ответу на свой вопрос, если бы она только знала об этом, если бы сама не упустила свой шанс, благодаря своему стремлению занять оборонительную позицию. Какова же была причина этого стремления? Ответ был прост. Она завидовала тому, что актриса, казалось, звала о деятельности Равеля, завидовала предполагаемой доверительности, существующей между ними.

Она ревнует. Этого не может, не должно быть. Но это так.

Она ревнует.

И, кроме того, это глупо. У нее не было никаких прав на Равеля Дюральда, да она и не хотела их иметь. Он воплощал в себе все то, что она больше всего не любила в мужчинах. Он был профессиональным убийцей, ищущим славы солдатом, отчаянным игроком, лживым совратителем женщин. Лучшее, что она могла и должна была сделать, – это забыть о. происшедшем, забыть о том, каким был и каким не был этот мужчина. Забыть о том, что он делает и почему. Забыть Равеля. Но может ли она сделать это?

Сможет ли?

Ее мысли были настолько ей неприятны, что она попыталась убежать от них. Она снова шла по тротуару, высматривая впереди Селестину и двоих молодых людей. Их нигде не было видно. Она поднялась на цыпочки, пытаясь всмотреться вдаль поверх толпы. Араб в развевающемся бурнусе подошел к ней сзади и толкнул так, что она потеряла равновесие и споткнулась. Бросив на него беглый взгляд, она отошла, чтобы пропустить его.

Мужчина схватил ее за руку и толкнул к ближайшей двери. Она опустила взгляд и увидела его грязные, изломанные ногти. В качестве маски у него была натянута поперек переносицы густая вуаль, оставлявшая незакрытыми глаза и лоб. Он ухмыльнулся ей поверх маски и снова подтолкнул.

Аня вырвала руку и быстро отошла в сторону, скрывшись от него за проходившей мимо парой мужчин в костюмах обезьян. Она была больше раздражена, чем испугана. Она оказалась на улице без защиты, без мужского сопровождения, слуги или компании подруг, и в вольной атмосфере сегодняшнего дня она, вполне вероятно, могла столкнуться с приставаниями.

Однако, когда она двинулась дальше по улице, мужчина последовал за ней. Она ускорила шаг. Он сделал то же самое. Она проскользнула среди людей, которые показались ей семьей, состоящей из папы, мамы и девяти детей в возрасте от мальчика-подростка, который был выше своей мамы, до грудного малыша, которого несла на руках няня-негритянка. Араб, грубо оттолкнув девочку, одетую в костюм феи, продолжал идти за Аней. Раздраженный папа что-то прокричал ему вслед, но тот не обратил внимания.

Потуже обернув вокруг себя свой гиматий, Аня подняла юбку и перебежала улицу прямо перед телегой, которая везла бочки с виски. Возница выругался и натянул вожжи, но ей удалось проделать этот трюк. Прошло всего несколько мгновений, прежде чем она смогла отдышаться и оглянуться назад, но, когда сделала это, она увидела, что уже два араба переходят улицу, чтобы затем погнаться за ней.

Где же были Селестина, Муррей и Эмиль? Как они могли уйти так далеко от нее? Она беспокойно заглядывала в боковые переулки, проходя мимо, но не видела там никаких признаков красно-коричневого панбархата Селестины или украшенной перьями шляпы Эмиля.

Ее мучил рассказ Муррея о женщине, к которой пристали на улице хулиганы. Мужчины вряд ли сделали бы это прямо на улице. В любом случае у нее не было никаких доказательств того, что они хотели причинить ей вред. Более вероятно, что они просто хотели подшутить над ней. Или ее костюм гораздо больше делал ее похожей на гетеру, древнегреческую куртизанку, чем думала она сама. Она ожидала, что вскоре двое ее преследователей устанут от этой погони, с какой бы целью они ее ни затеяли.

Трое, не двое. Третий мужчина в арабском костюме вышел ей навстречу из боковой улицы. Она отшатнулась, чтобы пересечь улицу по диагонали. Но, сделав это, она поняла, что ее намеренно отсекают от заполненных людьми улиц города. Это ее не устраивало. Она должна как-то вернуться обратно.

Ее дыхание стало прерывистым. Она ощутила тянущую боль в боку. Сандалии натерли ноги. Гиматий все время соскальзывал вниз, и она боялась оступиться. Кисти пояса, которые били по ногам, болтаясь ниже колен, все время запутывались между ногами. Люди в карнавальных костюмах, мимо которых она проходила, поворачивали головы, как бы удивленные ее скоростью, но на их лицах-масках не было никакого выражения, равнодушные взгляды не обещали помощи или поддержки. Если она остановится, чтобы объяснить, что происходит, ее смогут поймать, и никто не придет ей на помощь.

Ей нужно оружие, но чем она могла защититься против троих мужчин? Многоствольный револьвер, который стреляет одновременно из всех стволов? Шпага и умение пользоваться ею? Мачете и сила, чтобы размахивать им? У нее не было ничего, и она не видела ничего вокруг, что могло бы оказаться ей полезным.

Из-за угла прямо перед ней вышел четвертый мужчина. Она еще раз увернулась от них, бросившись наискосок через улицу.

Это не была грубая шутка или случайность. Мужчинам в арабских костюмах нужна была именно она. По всей вероятности, они надели развевающиеся бурнусы из-за того, что подобных костюмов было на улицах очень много. Благодаря этим костюмам они смогли в намеченном порядке приблизиться к жертве, не привлекая в то же время ничьего внимания.

Было что-то пугающее в этих безликих задрапированных фигурах. Они казались нереальными, казались молчаливыми и безжалостными порождениями ночных кошмаров. Она могла думать сейчас только о том, как убежать от них, и бежать все быстрее и быстрее. Она уже не замечала, где находится и куда направляется. Она все еще слышала музыку и шум толпы, доносящиеся со стороны Ройял-стрит, где должен был проходить парад, но эти звуки становились все слабее и слабее. Сердце бешено колотилось в груди. Холодный ветер с реки дул в лицо. Волосы развевались на бегу, и каждый шаг отдавался внутри болью.

Она-таки споткнулась, наступив на сползший край гиматия, зашаталась и вынуждена была ухватиться рукой за чугунный столб, который поддерживал находящуюся у нее над головой галерею. Она услыхала за спиной гогот.

Этот звук! Она уже слышала его раньше, в ту ночь, когда сгорел хлопковый сарай. Мужчины в арабских костюмах не были хулиганами-садистами, преследующими одинокую женщину. Это были те же самые бандиты, которые пытались убить ее и Равеля в «Бо Рефьюж», которые разрушили ее собственность и терроризировали рабов на плантации. То, что они отважились преследовать ее, как гончие кролика, вызвало у нее взрыв гнева, который придал ей силы. Они ее не поймают. Они не дотронутся больше до нее своими руками и не смогут больше обращаться с ней, как с какой-нибудь шлюхой с набережной.

Она услышала грохот кабриолета прежде, чем увидела его. Экипаж выехал из-за угла и направился к ней. Он не был таким старым, как большинство других кабриолетов, и кобыла, которая была запряжена в него, выглядела костлявой, но сильной. Он двигался быстро, но не слишком. Перебросив край гиматия через плечо, Аня бросилась наперерез кабриолету. За спиной у нее раздался крик и послышался топот бегущих мужчин.

Лошадь, пораженная ее внезапным появлением и развевающимися драпировками, попятилась назад и заржала. Кучер натянул поводья и поднялся на облучке, уронив с головы шляпу. Аня нырнула прямо под копыта лошади и, поставив ногу на подножку, быстро взобралась к кучеру.

– Какого черта… – начал он.

Аня не позаботилась о том, чтобы ответить на его вопрос, а вместо этого потянулась через него и выдернула кнут из гнезда, в котором он был установлен. Он был длинным, гибким, с кисточкой на конце. Она схватила его и трижды щелкнула прямо перед носом своих преследователей. Они с криками разбежались. Кобыла рванулась и поскакала галопом. Подскакивая и качаясь, кабриолет понесся по улице, а мужчины в бурнусах побежали за ним. Они кричали и осыпали друг друга проклятьями, постепенно отставая от экипажа. В последний раз Аня щелкнула кнутом над спиной у лошади.

– Ну-ну, зараза! – раздался окрик кучера, пытающегося снова взять под контроль свою кобылу.

Было невозможно понять, обращался ли он к Ане или к лошади, но ей было все равно. Она убежала. Каковы бы ни, были планы бандитов на ее счет, она умудрилась их провести. От волнения ее начала бить дрожь, и она с большим трудом подавила ее усилием воли. Она еще не была в безопасности. Эти бандиты знали, как она выглядит и куда направляется.

Как же они узнали ее в костюме и под маской? Может, они тоже обратили внимание на цвет ее волос? Но как это могло случиться, если, насколько ей известно, они видели ее только ночью или когда ее волосы были прикрыты шляпкой? На самом деле, возможно, они видели ее и в другое время, но мысль о том, что они следили за ней, была Ане настолько неприятна, что она тут же отбросила ее. Но, возможно, они услышали, как Симона Мишель назвала ее по имени?

Актриса не только громко произнесла ее имя, но и отделила ее от ее эскорта. Было ли это совпадением или беспокойство Симоны было таким же фальшивым, как и драгоценности, которые она носила на сцене? Все это было слишком возможно. Актриса не сказала ничего, кроме того, о чем Аня уже знала или догадывалась. Ее нежелание сообщить ей нечто большее могло быть просто притворством, которое должно было сделать это более интригующим.

И все же, если это правда, то какова была цель? Равель действительно провел некоторое время с Аней, но не по своей воле. Близость, которая была между ними, не представляла угрозы для Симоны. Он, очевидно, не порвал отношений с актрисой. Тогда почему? Кроме того, даже если актриса указала на нее, какова могла бы быть связь между Симоной и бандитами, которые были в «Бо Рефьюж»? Как она могла их узнать, чтобы использовать?

Существовала слабая вероятность того, что сегодняшний инцидент и пожар в хлопковом сарае имели между собой нечто общее, но единственная ниточка, которую она могла увидеть, вела к Равелю. Некто, кого называли «боссом», приказал их убить в ту ночь на плантации. Что могло бы произойти с ней сегодня ночью? Может быть, ее изнасиловали бы в переулке, или она исчезла бы в одном из борделей Нового Орлеана подобно сотням других женщин. А может быть, ее труп через несколько дней выловили бы из реки. И все это только потому, что она связалась с Равелем Дюральдом?

У нее не было времени обдумать это. Они были уже на Шартр-стрит, и кабриолет только что прогрохотал мимо собора и Кабаяьдо. Шартр-стрит шла параллельно Ройял-стрит, по которой должен был пройти парад, спускаясь от Сент-Чарлз-стрит и Канал-стрит. На перекрестках можно было видеть толпы людей на Ройял-стрит. Где-то среди них были Селестина, Муррей и Эмиль. Селестина, должно быть, в отчаянии, она беспокоится, куда пропала сестра и почему не догнала их. Аня задумалась, попытаться ли ей найти их или вернуться сразу домой?

Кучер кабриолета решил за нее этот вопрос. То ли из желания увидеть парад, который должен был начаться с минуты на минуту, то ли надеясь найти пассажира в толпе, он повернул экипаж на пересекающую Шартр-стрит улицу и направился к Ройял-стрит.

Кабриолет замедлил ход. На тротуарах толпились люди, а некоторые стояли даже на мостовой. Вдоль самой Ройял-стрит стояли плотными рядами люди, которые, расталкивая друг друга локтями, пытались занять позицию поудобнее, чтобы лучше увидеть парад, который «Группа Комуса» подготовила для них в этом году. Балконы стоящих вдоль улицы домов были переполнены. Шум голосов был похож на жужжание в гигантском разворошенном пчелином улье и практически заглушал отдаленные звуки банджо и концертино. Люди вытягивали шеи, выглядывая на улицу и дюйм за дюймом выходили все дальше на мостовую, пока их не стала разделять только сточная канава.

Кучер кабриолета остановил свой экипаж и обернулся к Ане.

– Ну, моя леди, так в чем все-таки дело?

Он был немолод, и в его голосе был слышен ирландский акцент. На его морщинистом лице вместе с интересом отражалось также сочувствие. Аня сказала:

– Вы видели этих мужчин. Они… Ну, я так благодарна вам за помощь, что даже не в силах это выразить.

– Я бы сказал, что вы едва избежали огромных неприятностей. Вам следует подумать об этом, прежде чем вы решите снова в одиночку побродить по улицам.

– Да, конечно, – ответила Аня, подобрав свои драпировки и готовясь спрыгнуть на землю. – Простите, если причинила вам какое-либо неудобство. Я хотела бы заплатить вам сейчас, но я вышла без кошелька. Если вы подъедете завтра утром к дому мадам Гамильтон…

– Ну-ка, тихо! Мне не нужна плата, но я бы побеспокоил вас, чтобы вы вернули мне мой кнут.

Она все еще держала его в руках. Покраснев и рассмеявшись, она передала его кучеру, а затем спрыгнула на землю. Она поблагодарила его еще раз, а затем повернулась и направилась к толпе.

– Будьте осторожны! – крикнул он ей вслед, салютуя кнутом.

Она помахала ему рукой и там, где у нее внутри был холодный страх, сейчас образовалось маленькое теплое ядро. Несмотря на зло и предательство, существующие в этом мире, в нем все еще оставалось немало добрых людей.

Однако этой ночью их было мало, во всяком случае ей так показалось. Она не прошла и пятидесяти шагов, как снова увидела человека в бурнусе. Он стоял, прислонившись к стене, и наблюдал за ней. Он не сделал никакого движения по направлению к ней, но у нее, тем не менее, перехватило дыхание, и она, отвернувшись от него, в спешке стала проталкиваться сквозь толпу, высоко подняв голову и разыскивая взглядом Селестину и двоих молодых людей.

Их нигде не было. Ей пришло в голову, что их тоже могли окружить и тайно похитить, как, без сомнения, намеревались поступить с ней. Нет, это было глупо. Любая попытка захватить мужчин, подобных Муррею и Эмилю, наделала бы слишком много шума. Но где они могут быть? Где?

Она остановилась. Не было никакого смысла в том, чтобы идти дальше, разыскивать их и заламывать руки. Без сомнения, с ней не могло ничего случиться здесь, в таком большом скоплении людей. На ближайшем углу даже стоял полицейский, который вращал свою дубинку за спиной. Целью его пребывания здесь было поддержание порядка и предотвращение ненужных волнений.

– Он идет! Комус идет! Вот он!

По толпе пронесся крик. Сразу же за ним послышалась негромкая музыка. Она становилась все слышнее и слышнее, и вскоре уже можно было различить звучание духового оркестра и мелодичное пение свирели. Затем стали видны первые проблески яркого света факелов. В их лучах в дальнем конце улицы можно было заметить поверх голов толпящихся зрителей какое-то движение.

Люди двинулись навстречу свету, какприливная волна, старающаяся приблизиться к луне. Дети завизжали от волнения, послышались восклицания женщин. Маленькие мальчишки проползли под ногами у взрослых, чтобы выбраться вперед, но некоторые из них были тут же пойманы снисходительными отцами и водружены на плечи.

Парад подходил все ближе и ближе. Музыка становилась все громче, заглушая звон железных колес и цокот копыт лошадей и мулов. Толпа закричала и зааплодировала.

На улицах людей, стоящих вокруг Ани, были написаны изумление и восторг. Со всех сторон раздавались возгласы радости и благоговейного трепета. Беспокойные жители города ожидали чего-то грандиозного после прошлогоднего парада, на котором были показаны «Демонические персонажи из „Потерянного рая“ Мильтона». В ту ночь более сотни ужасных и гротескных персонажей, возглавляемые обаятельным юным богом развлечений и веселья Комусом и князем тьмы Люцифером, казалось, поднялись в потоках света из-под земли. Среди них были ужасный Плутон и трогательная Прозерпина, три фурии и три гарпии, и еще десятки обитателей ада, вплоть до Харона и Химеры. Зрелище, которое предстало перед жителями Нового Орлеана в этом году, было менее страшным, но гораздо более убедительным.

В этом году, в отличие от прошлого, когда лишь Комус и Сатана ехали на единственной платформе, украшенной диковинными декорациями, тогда как остальные демоны трусили за ними пешком, по улице катились десятки платформ, отделанных как колесницы, на которых представлялась целая серия живых картин. Никогда в истории масленичных карнавалов не было еще в городе ничего подобного.

Во главе процессии двигался огромный транспарант, сделанный из натянутого на раму прозрачного шелка, который подсвечивался сзади лампой с огромным рефлектором. На транспаранте прекрасным летящим почерком были написаны слова:

…Смотрите, вы, путешественники!

Можете отправиться далеко, но больше никогда этого не увидеть!

Смотрите! Перед вами боги и богини!

Сейчас вы увидите, Как они появятся перед вами!

Сразу же за ним следовал другой транспарант, на котором была написана тема парада: «Классический Пантеон».

Впереди, как и надлежало, ехал прекрасный Комус, увенчанный цветами, великолепный король дня, весь в белом и золотом. Следом за ним, одетый в черное и серебряное, ехал Момус, могущественный сын ночи, за которым следовал двуликий Янус в храме, стены которого изображали четыре времени года. За ним дельфины тащили колесницу в виде ракушки, в которой ехал Нептун.

Следом двигалась колесница, запряженная бабочками и оформленная в виде цветочной клумбы, на которой восседала Флора. Волы тащили колесницу Цереры, леопарды – колесницу Вакха. Силен трусил следом за ними на осле. Потом ехала Диана-охотница в колеснице, запряженной оленями, а рядом с ней шла девять муз; за ней следовала Веста со своим алтарем; Судьба на крылатом драконе и Кибела, малоазийская богиня-мать, на колеснице, запряженной львами. И это было еще не все.

Колесницу Юпитера везли орлы, за ним следовала Юнона с павлинами, Иридой-радугой с одной стороны и стооким Аргусом – с другой. Венеру, богиню любви, везли лебеди; Аврора ехала на своем крылатом коне; Аполлона-Солнце, задрапированного в золотую ткань, везло само Солнце; а за ним шел Атлант, держащий на плечах земной шар. Следующим был Геркулес, потом Марс в своей боевой колеснице, а затем Минерва, колесницу которой тащили совы.

Телега за телегой, они появлялись в поле зрения, сверкая золотом, серебром, стеклянными украшениями, приводя толпу в благоговейное восхищение потрясающим эффектом, созданным с помощью папье-маше, ажурно выпиленного дерева, каскадов перьев, атласных и шелковых драпировок, позолоченных листков и целых баррелей краски.

Невозможно было сосчитать, сколько часов работы понадобилось для того, чтобы создать все это, и было легко поверить в то, что «Мистической группой Комуса» было потрачено даже больше денег, чем те двадцать тысяч долларов, слухи о которых ходили по городу.

Вокруг телег прыгали и дурачились фигуры в костюмах сатиров и нимф, фавнов и купидонов. Особенно большая группа их собралась у следующей колесницы, на которой ехал Великий Пан, бог Аркадии, божество любви, покровитель пастушеской поэзии.

На нижней части тела Пана был надет костюм, который состоял из шерсти, покрывающей бедра, и раздвоенных копыт азиатского козла. С плеч у него свисал плащ цвета травяной зелени, который у горла стягивался золотым шнуром, который петлями обвивал броши из драгоценных камней, но его широкая загорелая грудь была обнажена. Маленькие золотые рожки торчали из темных кудрявых волос, падающих ему на лоб, и в волосы были вплетены золотые и зеленые виноградные листья. Его лицо было прикрыто золотистой полумаской, сквозь прорези которой сладострастно и весело сверкали глаза. В отличие от некоторых других богов, которые демонстрировали склонность к полноте, Пан был худым, имел атлетическое сложение, и на его груди рельефно выделялись мышцы. У большинства остальных богов под нарядом одного из их мифологических животных скрывался мул, который и тащил их колесницу, а колесницу Пана везли настоящие белые козлы, которыми он правил, натягивая поводья крепкими мускулистыми руками. То, что он понравился зрителям больше всех, было ясно по радостным крикам, которые сопровождали его вдоль всего пути.

Аня аплодировала вместе с остальными, глядя на Пана. Затем она перевела взгляд, чтобы посмотреть, кто будет следующим, но вскоре снова повернула голову к колеснице Пана, чувствуя, что не в силах отвести от него глаз. Пан смотрел на нее, дьявольски улыбаясь, его взгляд был прикован к ее струящимся волосам. Она затаила дыхание. Это был Равель! Пана изображал Равель. От неожиданного удивления она громко рассмеялась.

Именно в этот момент она почувствовала вокруг себя какую-то толчею, услышала, как какая-то женщина сердито вскрикнула. Мужчина, протолкнувшись сквозь толпу, бросился к Ане. Он схватил ее за руку и потянул за собой. Захваченная врасплох, она споткнулась, и он обнял ее другой рукой, прижав к грубой шерсти своего арабского бурнуса.

Она вскрикнула и подняла руку, чтобы вцепиться ему в лицо. Он откинул голову назад и с силой сжал ее второе запястье так, что ее кости затрещали. Аня наступила ему на ногу каблуком и с удовольствием услышала его проклятья. Прежде чем она смогла снова повторить свой маневр, рядом с ней возник другой араб, а за ним и третий. Они схватили ее за руки и заломили их за спину.

Пытаясь вырваться, она громко крикнула:

– Помогите!

Полицейский на углу повернулся и посмотрел в ее сторону, но так, будто бы был слепым или она была невидимкой. Вокруг нее стало образовываться свободное пространство, по мере того как люди уводили своих детей подальше от опасности. Пожилой джентльмен сделал шаг вперед, подняв свою трость, как бы собираясь отбить ее у арабов. К нему присоединился еще один мужчина, помоложе.

Первый араб подмигнул ее возможным спасителям:

– Не спешите, друзья. Это всего лишь шлюха, которая забыла свое место.

– Нет! Нет!

За спиной у них внезапно послышались шум и какое-то движение, но у них не было времени, чтобы обратить на него внимание. Араб пожал плечами.

– Кому вы хотите поверить?

В разговор включился новый голос, твердый и ясный, звенящий от злой иронии. Этот голос принадлежал Равелю, который сказал:

– Леди – мой друг!

Аня почувствовала, как из ее груди вырвался всхлип облегчения, хотя она и не видела Равеля за мужчинами, которые держали ее. Однако его присутствие было очевидно.

Мужчина в бурнусе полетел в толпу. Затем послышался резкий удар в подбородок, и второй распластался на дороге. Араб, который первым ухватился за нее, вытащил из-под бурнуса нож.

Молниеносным движением Равель схватил его за руку, вывернул ее и прижал к белому шерстистому колену своего костюма козлоногого бога. Послышался хруст, и мужчина дико взвыл. Нож выпал из его руки на тротуар. Равель пнул его ногой, так что он затерялся под ногами у зрителей.

Затем развернувшись, взметнув полы темно-зеленого шерстяного плаща, он протянул руки к Ане и поднял ее. Прямо с тротуара он прыгнул вместе с Аней в ожидавшую его колесницу, поводья которой держал терпеливый фавн.

Он поставил Аню на ноги в беседке из зелени, которая была установлена на колеснице, забрал у фавна поводья, а затем снова повернулся к Ане, чтобы обнять ее и притянуть к себе.

Он смотрел на нее, и на его губах не было улыбки, хотя в глазах горели яркие дерзкие огоньки.

– Ты в порядке?

Она не была в порядке, она больше никогда не будет в порядке. Сердцем она чувствовала огромную мучительную боль, а глаза были затуманены горькими слезами.

Она вся дрожала от странного радостного страха. Она была дурочкой, она влюбилась в бога любви, а судьба не была благосклонна к смертным женщинам, которые отважились на подобное.

Она улыбнулась дрожащими губами и подняла руку, чтобы расправить венок из виноградных листьев, который в ходе борьбы сбился в сторону и сползал теперь ему на левый глаз.

– Твоя корона перекосилась, – сказала она.

Прикосновение ее руки, этот маленький жест заботы и беспокойства заставил кровь, бегущую по жилам Равеля, вскипеть, как если бы это было горячее, пенящееся шампанское.

Он больше не мог противостоять желанию прижать свои губы к нежным изгибам ее губ – с подобным успехом он мог бы пытаться остановить свое сердце.

Вокруг них раздались бешеные аплодисменты, радостные крики, возгласы «ура!» и «браво!».

Равель поднял голову и многообещающим взглядом посмотрел в Анины синие глаза. Затем он повернулся и одной рукой хлестнул поводьями по спинам своих белых козлов. Парад Комуса продолжался.

ГЛАВА 16

Для Ани было бы огромным восторгом проехать все улицы и площади Нового Орлеана до самого финала парада, в костюме нимфы, находясь рядом с Паном – Равелем и выслушивая возгласы восхищенных зрителей на всем пути. Но это было неосуществимо. Следуя античной театральной традиции, мужчины, изображавшие богов и богинь «Классического пантеона», должны были в конце концов собраться в театре «Гэйети», чтобы там сыграть роли в живых картинах, составлявших часть бала Комуса. Участие Ани в этом не было предусмотрено, и трудно было ожидать это от Равеля. Ей пора было вернуться домой, снять свою маску и надеть бальное платье. Маскарад закончился и его нельзя продлить.

Поэтому, когда медленно движущаяся колонна колесниц проезжала мимо дома мадам Розы, Аня попросила Равеля замедлить ход, чтобы она могла соскочить. Он посмотрел на нее и еще крепче прижал к себе. Странно, подумала она, как много скрывается за полумаской, даже если глаза смотрят на тебя.

– Ты можешь не беспокоиться, – сказала она, – здесь я буду в безопасности.

– Ты уверена?

– Что ты хочешь сказать?

Странно, что он не спросил, кто были эти мужчины, которые угрожали ей, и почему они преследовали ее. Она предположила, что это были те же самые бандиты, и действовали они так же, как и прежде, она узнала их главаря, но ведь Равель не знал об этом, если, конечно, он не понимал чего-то, что было ей недоступно. А может быть, он послал их.

Нет, она не будет думать так. Думать так значило бы слишком быстро скатиться с волшебной вершины любви и безупречного взаимопонимания. Если эти мужчины и напали на нее в день Марди Гра на Ройял-стрит во время парада, то только потому, что это была первая представившаяся им после «Бо Рефьюж» возможность отделить ее от сопровождения.

– Я хочу сказать, – начал он медленно, – что тебе стоит задуматься о том, кто выгадает, если с тобой что-нибудь случится.

– Это смешно. Единственная причина, по которой я нахожусь в опасности, это…

– Это? – мягко сказал он.

– Это ты, – закончила она, но с гораздо меньшей уверенностью в голосе. Казалось, что не было вообще никакой связи между Равелем и преследованием, которому она подверглась со стороны арабов. И все же эта связь должна была существовать. У нее не было врагов. Ни единого.

– Я не знаю ни одной причины, по которой моя деятельность, какой бы она ни была, должна была представить опасность для тебя, – сказал Равель.

– Но ведь это были те же самые, кто пытались убить тебя. Я почти уверена в этом!

– Было ли именно это их целью?

– Конечно! Почему ты пытаешься предполагать что-то другое?

– Чтобы защитить тебя, – тихо и язвительно сказал он.

– В таком случае, – сказала она сдавленным голосом, – если это не были те же самые бандиты, твое присутствие оказалось весьма своевременным.

Он ответил ей медленно, тщательно подбирая слова:

– Какой бы соблазнительной ни казалась мне идея помучить и попугать тебя ради удовольствия спасти тебя впоследствии, я все же считаю это слишком радикальным методом ухаживания.

Они приближались к ее дому, и колесница постепенно замедляла ход, по мере того как он все сильнее натягивал своими мускулистыми руками поводья.

– Почему же? Благодарность, несомненно, должна быть для тебя таким же подходящим предлогом для женитьбы, как и все остальные. Ты довольно охотно соглашался жениться на мне всего лишь из чувства долга.

– Ты предпочла бы, если бы я объявил тебе о своей вечной любви и страсти?

Ирония, прозвучавшая в его тоне, показалась Ане в ее ранимом состоянии такой же болезненной, как удар хлыста.

– Да, без сомнения, – сказала она, собрав все силы, чтобы скрыть свою боль за язвительностью, – поскольку какой-то предлог все равно нужно найти.

– Интересно. Если ты уверена, что чувство долга было всего лишь предлогом, то почему же все-таки я хотел жениться на тебе?

– Как и большинство людей: из-за денег и положения.

– У меня достаточно и того и другого для удовлетворения своих потребностей.

– Респектабельность?

– О, это действительно перспектива! Я думал, что респектабельность – это то, что я предлагал тебе.

– Действительно! – гневно воскликнула она. Колесница остановилась, и она подобрала юбки, готовясь спрыгнуть. Он положил свою сильную теплую ладонь на ее руку.

– Я прожил без респектабельности большую часть своей жизни. Почему я должен сейчас страдать из-за ее отсутствия?

– Большинство из нас хотят получить то, чего получить не могут, – сказала она, спокойно глядя на него своими темно-синими глазами.

– Это правда, – сказал он, отпустив ее, и в его тоне проскользнули нотки веселья, – но ты, если подумаешь, можешь найти ошибку в своих рассуждениях.

Она спустилась с колесницы со всей грациозностью, на какую была способна в этот момент. Стоя на тротуаре, она обернулась к нему и, не обращая внимания на любопытные взгляды, ответила уничтожающим тоном:

– Если я ее найду, я дам тебе знать.

– Пожалуйста, – исключительно любезно сказал он и, хлестнув поводьями по спинам козлов, отправился дальше.

У нее не было времени обдумывать то, что он имел в виду, или сожалеть о том, что между ними постоянно возникали ссоры. Не было у нее времени и для того, чтобы серьезно задуматься о причинах нападения на нее. Слуги, которые наблюдали за парадом, высунувшись из чердачных окон, тут же нырнули внутрь и разбежались по дому с криками, что она наконец нашлась. На парадной лестнице ее встретила Селестина, ее покрасневшее лицо было в слезах. Она тут же подбежала к Ане и обняла ее, а следом за ней медленно спускались Эмиль и Муррей.

– Где ты была? – плакала Селестина. – Мы искали тебя везде, но было такое впечатление, будто ты исчезла с лица земли! Мы только что пришли сюда, чтобы посмотреть, не вернулась ли ты уже домой.

Аня как могла объяснила свое исчезновение, постоянно прерываемая восклицаниями ужаса, сочувствия и беспокойства. К тому времени как она закончила свой рассказ, Селестина принялась заламывать руки.

– Но ведь тебя могли убить, или даже еще хуже! Я просто не могу понять, как вышло, что мы так быстро потеряли друг друга. Ведь мы только на минуту отвернулись, чтобы посмотреть на забавную шляпку в витрине магазина, а потом увидели впереди другую женщину в костюме, похожем на твой, и подумали, что ты уже прошла мимо нас. Я говорила Муррею и Эмилю, что это была не ты, что ты не стала бы накидывать край плаща на голову, как какая-нибудь прачка, но они настаивали на своем.

– Тысяча извинений, мадемуазель Аня, – искренне сказал Эмиль, беря ее за руку, – я никогда не прощу себе, что оставил вас и подверг такой ужасной опасности. Но как бесстрашно вы провели их. Я в восторге! Никогда в жизни не слышал ничего подобного!

– Если вы оба собираетесь устроить такую суету, – деловым тоном сказал Муррей, – то могли бы по крайней мере дать ей пройти в салон, где она могла бы присесть.

– Действительно, – сказала мадам Роза, стоя на площадке лестницы. – Я уверена, что она измучена после пережитых волнений. И я думаю, что мы все могли бы немного подкрепиться.

Ей пришлось еще раз рассказать мачехе свою историю, слегка приукрасив ее. Селестина, убитая горем придворная дама, сидела на кушетке рядом с Аней, держа ее за руку, как будто бы собиралась больше никогда не отпускать ее от себя. Мадам Роза заняла солидное кресло, стоявшее рядом, а за спиной у нее стоял Гаспар с крайне обеспокоенным выражением на лице. Муррей снял свое черное «домино», которое он надел поверх обычного костюма. Он сидел по правую руку Селестины, а Эмиль сидел на стуле рядом с кушеткой, опираясь локтями на колени и подавшись вперед. Его перчатки с расшитыми отворотами и мушкетерская шляпа были отброшены в сторону, а каштановые кудри всклокочены.

– Как удачно случилось, что Дюральд смог прийти тебе на помощь, – сказал Гаспар.

– Да, он действительно показал себя героем, – согласился Муррей.

Эмиль ударил себя рукой по колену.

– Я должен был быть на его месте!

Аня опустила глаза и принялась рассматривать стакан с шерри, который ей сунули в руку. В ее ушах звучали слова Равеля о том, что ей следовало бы подумать, кому было бы выгодно ее исчезновение. Было просто невероятно, чтобы кто-либо из находившихся сейчас в комнате мог желать ее гибели. Она так хорошо знала их. Они были самой ее жизнью. За исключением Эмиля, она просто не представляла своего существования без кого-либо из них.

Конечно же могли существовать причины завидовать ей. Она была главной наследницей отца. Законы наследования в Луизиане были основаны на французском Наполеоновском кодексе, который, в свою очередь, был основан на римском праве. Эти законы устанавливали жесткие правила раздела собственности, защищая женщин и детей и делая невозможным для мужчин оставить свою семью без наследства. Собственность, приобретенная в браке, считалась принадлежащей как мужу, так и жене. После смерти любого из супругов половина собственности отходила детям. Таким образом, после смерти матери Аня унаследовала половину «Бо Рефьюж». После смерти отца его вторая жена, мадам Роза, унаследовала половину всех денег, заработанных ее отцом за годы их брака, но оставшаяся половина плантации была разделена поровну между Аней и Селестиной. Таким образом, Аня стала владелицей трех четвертей «Бо Рефьюж» и трех четвертей состояния своего отца. Даже дом в городе был куплен Аней после смерти отца для того, чтобы доставить удовольствие мадам Розе и Селестине. Однако Аня даже про себя называла его домом своей мачехи, так как мадам Роза проводила в нем гораздо больше времени, чем она сама, и она же руководила его оформлением и меблировкой. Но, по правде говоря, можно было сказать, что мачеха и Селестина жили у Ани из милости.

Никто и никогда не выказывал ни малейшего чувства обиды по этому поводу. Она всегда щедро тратила деньги, которые приносила плантация, и в течение многих лет пользовалась здравыми и разумными советами мадам Розы по поводу их вложения. Ни мачеха, ни сестра не имели ни малейшего желания занять ее место. Фактически им было гораздо удобнее предоставить ей возможность выполнять работу, которая давала им средства к существованию.

Что же касается остальных, то Эмиль был просто младшим братом Жана. Он мог затаить зло на Равеля, но это не имело ни малейшего отношения к ней. В действительности она едва знала его: Эмиля очень долго не было в Новом Орлеане, и он редко встречался с ней, но ей нравилось то, что она видела в нем.

Муррей был возлюбленным, женихом Селестины, милым обыкновенным человеком из милой, обыкновенной семьи со Среднего Запада. Он обладал обаянием и скромным честолюбием, работая клерком в адвокатской конторе, намеревался вскоре получить право на адвокатскую практику и упоминал о том, что, возможно, займется политикой. Если он и не обладал присущей большинству креольских джентльменов обходительностью и речистостью, то он нравился Селестине, и уже одно это было достаточной рекомендацией.

Затем был Гаспар, утонченный, элегантный Гаспар, которому не нравился Муррей и который содержал любовницу-квартеронку на Рэмпарт-стрит, продолжая при этом неутомимо играть роль верного и обязательного сопровождающего мадам Розы. Аня просто не могла себе представить, по какой причине он мог бы хотеть ее смерти в огне пожара в хлопковом сарае, но, возможно, он понял, что она знает о его квартеронке, и, может быть, был готов пойти на все, чтобы сохранить это в тайне. Но если это так, то, конечно же, он не стал бы использовать свое любовное гнездо как место для собраний.

Несмотря на все заявления мужчин о том, что женщины неспособны хранить что-либо в тайне, мужчины и сами вряд ли смогли бы сохранить подобный секрет.

Аня рассматривала Гаспара, обдумывая все, что знает о нем, и заметила вдруг, что он смотрит на нее задумчивым и весьма ироничным взглядом. Она отвела взгляд и, подталкиваемая каким-то странным смущением, встала.

– Очень мило с вашей стороны, что вы все так беспокоитесь, но за мной вовсе не нужно ухаживать, как за больной. Я чувствую себя совершенно нормально, уверяю вас. Не пора ли нам уже готовиться к балу?

Селестина не отпустила ее руку.

– Ты уверена, что хочешь туда пойти?

– Я и не думаю о том, чтобы пропустить это зрелище, и я не хочу лишать его кого-либо из вас. Я и так чувствую себя достаточно ужасно, будучи причиной того, что большинство из вас не смогли как следует посмотреть парад Комуса. Это было… просто прекрасно.

– Нам нужно поторопиться, если мы хотим успеть вовремя, чтобы посмотреть живые картины, – сказала мадам Роза.

– Именно это я и хотела сказать, – заявила Аня, в оживлении которой ощущалась легкая напряженность. – Кто-нибудь уже приказал заложить экипаж?

Ее бальное платье из светло-голубого атласа было украшено черным кружевным воротником, черным атласным поясом, подчеркивающим талию, и черными кружевными розетками по всему подолу огромной пышной юбки. У нее не было времени для сложной прически, и она приказала горничной сделать спереди крупные локоны, а оставшиеся волосы уложить на затылке в виде восьмерки и украсить их веточкой из бархатных светло-голубых листьев, перевязанных черными лентами. Из драгоценностей она выбрала гарнитур с аквамаринами и бриллиантами, в который входили серьги, ожерелье и два браслета. Аня стояла, протянув горничной правую руку, чтобы та застегнула браслет, как вдруг до нее дошло, что имел в виду Равель при расставании с ней несколькими часами раньше.

Она обвинила его в том, что он предлагал ей жениться на ней, используя в качестве предлога соблюдение правил приличия, чтобы получить респектабельность, которой он не мог добиться никаким другим путем. Что же она ему сказала? Что-то насчет того, что мы хотим получить вещи, которые нам недоступны? Однако для него целью была не респектабельность, а она сама. Он хотел ее. И все же, жестокая правда заключалась в том, что он уже овладел ею, значит, он предложил брак, чтобы сделать это владение постоянным. Присущим ему особым образом он сообщил ей, что мотивом для того, чтобы просить ее руки, было лишь желание, и ничто больше.

Она не знала, должна ли почувствовать радость, гнев или боль. Однако можно было сказать с уверенностью: несмотря на ее жизнерадостное обещание сообщить Равелю, когда она поймет, что он имел в виду, она не собиралась делать это.

Огромные кринолины, которые в этом сезоне носили под бальными платьями, были складными, но тем не менее в экипаже могли разместиться не более двух леди в подобных платьях. Ради удобства мадам Роза не стремилась к кринолинам такой огромной величины, заявляя, что подобное хвастовство туалетами не приличествует вдове. Однако ее дородность была такова, что ей необходима была как минимум половина сиденья в экипаже, чтобы не чувствовать себя в тесноте. Тогда было обычным ездить в экипаже вчетвером: две дамы и двое мужчин. Компания же Гамильтонов в течение какого-то времени состояла из весьма неудобного количества людей: пять человек, из них три дамы, и поэтому для большинства выездов требовались два экипажа. Обычно они передвигались следующим образом: Муррей и Селестина вдвоем в экипаже Гамильтонов с Аней в качестве дуэньи, а мадам Роза и Гаспар следовали за ними в экипаже, принадлежащим энергичному французу. Добавление к их компании Эмиля повлекло за собой некоторые осложнения. Он совершенно не чувствовал себя лишним, из чего можно было сделать вывод, что он принял на себя обязанности Аниного сопровождающего на весь вечер. Тогда каким же образом нужно было распределять между ними места в экипажах? Казалось, не было другого выхода, кроме как разделить Гаспара и мадам Розу.

В старину все было гораздо проще, подумала Аня, направляясь в салон с вечерней накидкой в руках. Тогда все ходили в бальные залы пешком, а горничные шли сзади и несли коробки с бальными туфлями.

– Как ты быстро собралась, – сказал Гаспар, поворачиваясь к ней от окна, когда она вошла в комнату, – и как ты мила. Нам предстоит ехать в первом экипаже вместе с мсье Жиро. Мы отправимся, как только он вернется, чтобы занять, места в театре для мадам Розы и Селестины. Боюсь, что у нас уже осталось мало времени; театр, должно быть, будет переполнен.

Аня с готовностью согласилась. Возможно, она сама выбрала бы другой порядок следования, но этот был вполне логичным. В комнате повисла тишина. Сделав попытку начать разговор, Аня сказала:

– Мне кажется, сейчас уже слишком поздно, чтобы начинать представление.

– Да, но это из-за того, что поздно начался парад. Прежде чем отправиться на бал, каждый хотел увидеть шествие, и ты должна признать, что оно выглядело более впечатляющим в темноте, при свете факелов.

– О да, без этого был бы совсем не тот эффект.

Ее голос звучал так же неуверенно, как она себя чувствовала. Почему больше никто не идет сюда? Она расправила складки своей вечерней накидки из черного бархата. Внезапно с тревогой подняла голову, заметив, как Гаспар решительно приблизился к ней.

– Нет, мадемуазель Аня, так не пойдет. Мы знаем друг друга слишком долго, чтобы ходить вокруг да около. Вы, очевидно, думаете, что знаете нечто, порочащее меня, и остаетесь болезненно сдержанной. Давайте сядем и обсудим это.

– Вы… вы хотите поговорить со мной об этом?

Он натянуто улыбнулся.

– Я этого не стыжусь, и надеюсь, что ты меня поймешь.

Потому что ее саму нельзя было бы назвать невинной? Нет, ей не следует быть такой циничной. Направившись к кушетке, она расправила юбки так, чтобы их не помять, и села.

– Мне кажется… то есть, я пришел к убеждению, – сказал он, садясь на краешек стула и скрещивая ноги, – что ты видела меня в доме моей любовницы.

Аня наклонила голову в знак согласия.

– Эта женщина находилась под моей опекой с тех пор, как мы были чуть старше, чем дети. Подобные отношения обычно прекращаются, когда мужчина женится, но я никогда не женился.

– Но вы уже в течение многих лет сопровождаете мадам Розу!

– Правда. Но одно не исключает другое.

– Вы хотите сказать, что любите их обеих?

– По-разному, – спокойно согласился он.

– Вот уж действительно.

– Не стоит насмехаться. Одна из них удобная, простая, вполне земная женщина, другая возбуждает ум, но успокаивает душу.

Кто же из них кто? Аня смотрела на него, зачарованная этим коротким проникновением в сложную эмоциональную жизнь мужчины, который казался ей таким простым.

– А что если вы должны будете жениться на мадам Розе?

– Это представляется маловероятным.

– Почему? Вы делали когда-нибудь предложение?

– Как-то все не было подходящего момента.

– Но, послушайте, это же не может служить извинением!

– Может быть, и нет, – согласился он, – но я никогда не стремился подвергать риску свое положение по отношению к ней.

– И поэтому вы ничего не делаете.

– Это кажется трусостью? Уверяю тебя, я и сам думал об этом достаточно часто.

– Такое впечатление, – прямо сказала Аня, – что вы просто не хотите нарушать этот славный порядок, который вы сами для себя создали.

– Я могу понять, почему ты так считаешь, но можешь ли ты сказать мне прямо сейчас, примет ли мадам Роза мое предложение, если я рискну высказать его?

Аня открыла рот, но тут же снова закрыла его и нахмурилась. С удивлением она обнаружила, что не может с уверенностью сказать то, что, по всей видимости, хотел услышать от нее Гаспар.

– Вы не узнаете, пока не попытаетесь это сделать.

– Да, но мое состояние невелико, а дом не так впечатляющ, как «Бо Рефьюж». Что я могу ей предложить, кроме своего почтения?

– Вашу любовь.

– А если этого недостаточно?

– А если да, то что тогда? Как насчет женщины с Рэмпарт-стрит?

– Вот уже в течение пяти лет я не посещал ее по ночам, за исключением тех дней, когда проходили собрания. Она не удивится, если получит расчет, хотя сейчас она прикрывает мадам Розу от злых языков сплетников.

Преданность иногда принимает странные формы. То же касается и доверительных сообщений. Аня не могла найти слов в ответ на то, что она только что услыхала. Она вцепилась в то, что первым пришло ей в голову.

– А эти собрания, какова их цель? Что в них такого, что заставило полицию остановить собрание, проходившее той ночью?

– Я не могу тебе этого сказать.

– Вернее, вы не хотите сделать этого.

– Если тебе приятнее сформулировать это так. Было бы лучше, еслибы ты обратилась за ответом к Дюральду.

Мадам Роза, делая шаги, которые казались маленькими по сравнению с размерами ее фигуры, вошла в комнату и спросила:

– Ответом на что?

– Ах, cherie, исключительно шикарна, как всегда, – сказал Гаспар, неспешно поднимаясь и направляясь к своей возлюбленной. – Ответ? Да на вопрос, что собирается сделать Комус в следующем году, чтобы превзойти сегодняшнее представление.


Поездка в театр казалась долгой. Происшедшие раньше события бросили тень на весь вечер. Оба Аниных сопровождающих – Эмиль и Гаспар – были весьма заботливы и внимательны, но неразговорчивы. Экипаж катил по улицам, усыпанным мукой и конфетти. Карнавал все еще продолжался, но с гораздо меньшим размахом. Женщины и дети по большей части уже разошлись по домам. Люди в карнавальных костюмах, мимо которых они проезжали, были либо молодыми людьми, либо представителями низших слоев.

Экипаж катился из одного круга света, отбрасываемого газовым фонарем, в другой, и их мерцающий свет отбрасывал странные тени на их лица. Аня поймала себя на том, что смотрит на сопровождающего своей мачехи. То, что она услышала от него, нарушило ее покой. Он не спал со своей любовницей-квартеронкой в течение пяти лет. Хотел ли он сказать, что сберегал это удовольствие для мадам Розы? Об этом было очень странно думать, но, оглядываясь назад, Аня думала, что это вполне возможно. Пять лет сдержанности. Пять лет притворства. Течение любви, казалось, не становилось более гладким и спокойным, в то время как человек становился старше. Гордость и упрямство не были привилегией молодых; с возрастом они чаще всего превращались в самые жесткие маски, за которыми можно было спрятаться. Желание уравновешивалось таким же большим и парализующим страхом быть отвергнутым и оказаться в смешном положении.

Но подумать только о Гаспаре – таком вежливом, приятном, безупречно одетом, молчаливо приходящем и уходящем молчаливо доставляющем удовольствие мадам Розе и получающем удовольствие от общения с ней, и при этом скрывающем свою любовь в течение пяти лет. Так много ушедших безвозвратно лет – безопасных, но прожитых только наполовину. И сама мадам Роза, в своем постоянном трауре, довольная своим вдовством и ничего не знающая о его чувствах. Это было весьма трогательно, а всего-то и нужно было, что немного прямоты.

Всего-то?

В отношении сердечных дел ничто не заключало в себе большей опасности, нежели прямота. Она любила Равеля, но для нее было невозможно пойти к нему, не зная, что он сам чувствует по отношению к ней, невозможно просто подойти и сказать: «Я изменила свое мнение, я все-таки выйду за тебя замуж». Не было никакой гарантии, что он все еще желал быть ее мужем, или, если он делал этого, не было уверенности в том, что причина была соответствующей.

Причина. Аня откинула голову на спинку бархатного сиденья и закрыла глаза. Он сказал, что причиной было желание, но было ли все так просто? Не могло ли быть также, что он хотел жениться на ней ради мести, ради приобретения положения в обществе, чтобы исправить зло, причиненное ей, как того требовали приличия, чтобы искупить свою вину в смерти Жана, чтобы взять в свои руки «Бо Рефьюж», чтобы восстановить доброе имя Своей матери, если не свое, возможно даже, чтобы спасти ее от опасности, которую сам на нее навлек?

Когда-то Равель, возможно, был прямолинейным молодым человеком. Но под воздействием прошедших лет он стал суровым наемником, не желающим упускать благоприятные возможности. Он стал богат и приобрел определенную власть. Он вовсе не был изгнанником и парией, как она когда-то считала, а, казалось, смог проложить себе путь в узкие деловые и светские круги американской общины, сокращенным вариантом которых и являлась «Мистическая группа Комуса». Было бы неудивительно, если бы в процессе этого он пришел к выводу, что его дела имеют первостепенную важность и он имеет право любым способом добиваться удовлетворения своих желаний.

Если дела обстояли таким образом, то, возможно, она была права, как бы он ни пытался отрицать это. Возможно, нападение на нее и ее спасение им сегодня вечером случились слишком своевременно. Возможно, предполагалось, что она испугается до такой степени, что изменит отношение к своему защитнику. Как же отчаянно он должен нуждаться в ней, если это так.

Благодарность и раньше часто принимали за любовь; возможно ли, что именно это чувствовала она сейчас, что именно это, как предполагалось, она будет чувствовать?

А если она действительно была неравнодушна к Равелю, если именно любовь причиняла ей сейчас такую боль, то могла ли она позволить использовать себя так, как он этого хотел? Если он снова сделает ей предложение, может ли она выйти за него замуж в надежде на то, что ее чувства по отношению к нему уравновесят все старое зло и предательство, что в пламени страсти, которое может вспыхнуть между ними, они смогут выковать жизнь, достойную того, чтобы ее прожить?

ГЛАВА 17

«Гэйети Театр» Криспа закрылся этой зимой и снова открылся под новым руководством и новым названием. Хотя сейчас он официально назывался «Театр Варьете», жители Нового Орлеана, не привыкшие к изменениям, по-прежнему называли его по-старому. Как бы он ни назывался, в этот вечер туда съехалось огромное количество людей. Количество экипажей было так велико, что было очень трудно даже подъехать к дверям. Толпа, стоящая у входа и требующая, чтобы их пропустили внутрь, несмотря на отсутствие пригласительных билетов (причем в толпе было достаточно много дам в изысканных туалетах, кричавших и размахивавших кулаками, как базарные торговки), была настолько велика, что Аня сочла большой удачей, что билет не вырвали у нее из рук и что им с Эмилем и Гаспаром удалось пробраться в театр, сохранив в целости и сохранности одежду. Истерия у входа была явным доказательством (если таковое было необходимо) того, что бал был самым пышным и великолепным событием светской жизни в этом году.

Но из этого ни в коем случае не следовало, что это был единственный бал. Большинство креольского высшего общества находилось сейчас в «Театр Орлеан», где проходил еще один сверкающий бал-маскарад. «Благотворительное общество молодых людей» также устроило бал-маскарад, на котором, по слухам, члены общества должны были появиться в алых шелковых костюмах китайских мандаринов Поднебесной империи и представить несколько пантомим.

У Гамильтонов была возможность получить пригласительные билеты на оба эти бала, но было решено, что бал Комуса предпочтительнее.

В самом театре веселые мелодии, которые играл оркестр, практически заглушались шумом голосов. Ряды кресел, установленных на деревянном полу, прикрывающем паркет, блестели и сверкали от бриллиантов, драгоценностей, шелка и атласа бальных платьев дам. Очень редко можно было увидеть темное пятно, так как джентльмены либо находили убежище в буфете, либо стояли в глубине лож, предоставляя удобные кресла женам и дочерям. Вдоль рядов белых плеч и сверкающих дорогих туалетов было видно постоянное движение вееров, которыми обмахивались дамы из-за жары, вызванной теплым днем, массой собравшихся людей и потоками горячего воздуха от газовых фонарей.


Кресла, отведенные Гамильтонам в ложе, которая находилась чуть ли не на самой сцене, были, как и опасался Гаспар, уже заняты. Ане показалось невозможной задачей сдвинуть с места сидевших там дородную жену и двух пухлых племянниц американского плантатора с верховий реки, но Эмиль справился с этим с помощью хитрости и своих изысканных манер. Они стали возле ложи, и он принялся небрежно, но довольно громко рассуждать о том, какие места являются лучшими. Рядом с бельэтажем, где огни горят ярче всего, так жарко, не правда ли? Здесь, безусловно, станет душно, когда театр заполнится, и, конечно же, эти места находятся очень далеко от выходов, если вдруг случится пожар или какая-нибудь другая катастрофа. Театры горят просто с ужасающей частотой – необходимо взять себя в руки, чтобы решиться на посещение театра вообще. А помните, совсем недавно, всего лишь несколько лет назад, деревянный пол, настланный поверх паркета, провалился, и несколько молодых леди погибли и получили увечья, а еще несколько были просто затоптаны в панике, потому что оказались слишком далеко от выходов. Sacrebleu[26], но он не думал, что юные леди из провинции слышат его – он ни за что не стал бы пугать их! Но он видел возле окна три свободных кресла. Он лично проводит туда молодых леди, держа каждую под руку, если, конечно, они пожелают взглянуть на них.

Одна из племянниц была некрасивой и похожей на мышку, а другая довольно самоуверенной, с голубыми кукольными глазками, светлыми локонами и склонностью жеманно улыбаться и хлопать ресницами. Но ни одна из них не могла противостоять галльскому шарму, особенно когда он появлялся с таким количеством поклонов и цветистых комплиментов, какое было присуще Эмилю.

Они ушли. Аня и Гаспар заняли свои места. Аня бросила накидку на одно из кресел, а на другое положила веер и театральный бинокль. Она не была уверена в своей возможности даже с помощью Эмиля, долго противостоять решительным попыткам окружающих занять эти места, но она в любом случае намеревалась хотя бы попытаться.

Осада была короткой. Селестина и мадам Роза прибыли очень скоро. Эмиль и Гаспар продолжали разговаривать, указывая на знакомых в толпе, пока леди не устроились на своих местах, а затем они приготовились отправиться в буфет, чтобы восстановить силы. Муррей же намеревался остаться в ложе, пока Селестина не сказала ему прямо, что ему было бы лучше тоже пойти в буфет, чем стоять над ней и мешать доступу свежего воздуха.

Джентльмены еще не ушли, а уже из соседней ложи Селестине помахала рукой девушка ее же возраста, которая ходила вместе с ней в монастырскую школу, и вскоре она уже пришла к ним в ложу, чтобы показать рубиновый обручальный браслет, который она только что получила.

Мадам Роза, воспользовавшись тем, что внимание Селестины отвлечено разговором с подругой, повернулась спиной к дочери. Обратившись к Ане, она сказала:

– Сейчас ты можешь рассказать мне без обиняков, о чем вы с Гаспаром разговаривали в салоне.

Аня принялась лихорадочно рыться в памяти, а затем довольно туманно сымпровизировала:

– Мы разговаривали о Равеле и об этом восхитительном параде.

– Пожалуйста, не увиливай, Аня. Я, возможно, приближаюсь к среднему возрасту, но слух у меня очень острый. Я отчетливо слышала, как вы несколько раз упомянули мое имя рядом со словами о браке.

Гаспар не просил ее об этом, но Аня знала, что он ожидал, что она сохранит сказанное им в тайне. Она очень хотела бы поступить именно так, но мадам Роза была ее другом и доверенным лицом в течение очень многих лет. Ребенком она доверяла ей свои детские секреты, девушкой делилась свадебными планами, став хозяйкой «Бо Рефьюж», стала советоваться с ней по поводу своих стратегических планов, которые должны были заставить плантацию приносить больший доход. Ей было нелегко противостоять.

– Это было неважно.

– Я с тобой не согласна. Меня беспокоит мысль о том, что вы с Гаспаром обсуждали меня за моей спиной.

– Но это было совсем не так. Это была всего лишь… всего лишь пустая болтовня.

– Если это так, то почему ты не скажешь мне, о чем вы говорили?

– Гаспару было бы неприятно. Может быть, было бы лучше, если бы вы сами спросили его? – сказала Аня с ноткой отчаяния в голосе.

– Я спрошу, можешь не сомневаться, но я бы хотела также услышать это и от тебя. Аня нахмурилась.

– Но вы, конечно же, не думаете, что у нас с ним есть какие-то тайны – это слишком смешно!

– Тогда объясни мне, почему мне не следует так думать, – с терпеливой настойчивостью продолжала мадам Роза.

У Ани в голове пронеслась идея, которая либо давала ей возможность выбраться из этой ситуации, либо, как минимум, возможность получить информацию, так нужную ей, в обмен на предательство Гаспара.

– Меня беспокоит одна вещь. Я как-то спрашивала вас об этом, но вы тогда не прояснили вопрос. Возможно сейчас, когда у вас было время подумать об этом, вы могли бы это сделать.

Мадам Роза поджала губы и осторожно сказала:

– Возможно.

– Это касается Равеля и тех слов, которые он произнес, когда пришел просить моей руки. Объясните мне, что он сказал вам тогда, и я расскажу вам, что сказал Гаспар.

Если она надеялась, что мадам Роза станет возражать, чтобы защитить Равеля, позволяя ей таким образом защитить Гаспара, то она недооценила ее. Мадам Роза тут же пожертвовала Равелем.

– Конечно, могу.

– Когда он просил моей руки, – сказала Аня, медленновосстанавливая в памяти всю сцену, – он сказал вам, что он уверен, что вы «помните недавние обязательства», как если бы вы знали, в чем они заключаются, и были обязаны ему чем-то достаточно важным, чтобы заставить вас против вашей воли выслушать его предложение. Лицо мадам Розы окаменело, и ойа почти невольно обернулась на дочь.

– Да, да, я помню.

До тех пор пока снова не подумала об этом, Аня не подозревала, насколько глубоко обеспокоил ее тот инцидент. Внезапно ей показалось важным только одно – узнать поскорее ответ на этот вопрос, невзирая даже на то, какими могут стать ее взаимоотношения с мужчиной, который мог бы стать мужем мадам Розы, невзирая ни на что.

Ожидая продолжения со стороны мачехи, Аня чувствовала, как все сжимается у нее внутри. Когда же продолжения не последовало, она сказала напряженным голосом:

– Так что же?

– Это очень деликатный вопрос, который касается других людей.

– Конечно. – Аня не ожидала ничего другого, но все же нахмурилась, когда мадам Роза еще раз бросила взгляд через плечо.

– Я думаю, ты знаешь, что я не совсем довольна выбором моей Селестины.

– Я знала, что вы попросили ее и Муррея подождать, прежде чем официально объявить о помолвке, – осторожно ответила Аня.

– Я надеялась, их привязанность растает, исчезнет сама по себе, как это часто бывает. Но до сих пор этого не случилось.

– У Селестины нежное сердце.

– Да, а Муррей чрезвычайно внимательный любовник. Она просто уже не может жить без него.

Аня подняла брови.

– Разве это недостаток?

– Немногие женщины назвали бы это недостатком, но я все же не рада тому, что Селестина выбрала именно его.

– Но почему? Что в нем такого, что вам не нравится?

Мадам Роза пожала пышными плечами и криво улыбнулась.

– Не знаю. Может быть, то, что он хочет отнять у меня дочь. Или что он американец, а не креол, и ему не хватает лоска. Может быть, то, что он напоминает мне глупого щенка, бесконечно привязанного, всегда мешающегося под ногами и начинающего жевать и грызть ножки мебели, как только повернешься к нему спиной.

Аня не могла удержаться от смеха.

– Ну, мадам Роза!

– Это все были только фантазии. И все же я думала, что если Селестина увидит своего молодого человека в деликатной ситуации, которая будет требовать смелости и манер настоящего джентльмена, она увидит, что он – не тот человек, которого она хотела бы себе в мужья.

Аня тут же сделала, забежав вперед, очевидный вывод:

– Вызов на дуэль на балу в «Сент-Чарльз Театре»?

Мадам Роза важно кивнула головой.

– Но как вам удалось это организовать? Как вы убедили Равеля сыграть эту роль?

– Эта часть оказалась чрезвычайно простой. Я послала ему записку, пригласив его прийти. Когда он пришел, я рассказала ему, чего хотела бы от него – спровоцировать ссору с Мурреем. Сначала он отказался: это было несовместимо с его принципами. Но потом я сказала ему, что знаю о собраниях, которые они с Гаспаром посещают.

– Вы знаете? – Аня быстро наклонилась и схватила мачеху за руку.

– Chere, мне же больно! Конечно, я знаю.

– И что же это за собрания, какова их цель?

– Гаспар сказал мне, что это собрания Комитета бдительности. У меня нет причин не верить ему.

– «Бдительности»… Конечно. Это группа людей, противостоящих коррумпированной партии «Ничего не знающих». Аню переполнило такое глубокое чувство облегчения, что у нее на глазах навернулись слезы. Мгновением позже они высохли, и она продолжила:

– Я не могу поверить, что Равель позволил себя шантажировать.

– Тем не менее он сделал это. Это была его идея вызвать Муррея на ссору через тебя. Сначала мне казалось, что это следует сделать через Селестину, но он подумал, что если встать на защиту своей невесты для мужчины является естественным, то гораздо более вероятным является уклониться от дуэли из-за сестры невесты, и особенно неродной сестры. Привязанность же Селестины к тебе настолько велика, что она почувствовала бы себя глубоко оскорбленной в подобной ситуации.

Аня кивнула. Таким образом, она узнала, в чем заключались обязательства, а также почему Равель нарушил молчаливый договор, который существовал между ними все эти годы, договор не видеть и не говорить друг с другом. Почему же она не чувствует себя более счастливой?

– Вы ошиблись, – сказала она. – Муррей прекрасно ответил навызов. Он как мог пытался защитить меня.

– Да, – со вздохом сказала мадам Роза.

– Но как вы могли сделать это? По вашей инициативе один из них мог быть убит. Как бы вы дальше жили с этим?

– Я никогда не думала, что у Муррея хватит храбрости на это, и на самом деле никогда не хотела, чтобы дошло до дуэли. Но как только все сдвинулось с места, выяснилось, что остановить это невозможно. Если бы не тот выход, который нашла ты. Ты вмешалась. Ты нанесла рану Равелю и разрушила его репутацию, поставив меня в положение, когда я стала обязана ему еще большим. Как же я могла в таком случае не дать ему своего разрешения обратиться к тебе? Это было невозможно.

– Он сделал это невозможным.

– Ты содействовала ему.

– Я просто не могу понять, почему вы решили, что Муррей трус. Вы только вспомните, как он застрелил мужчину в ту ночь, когда на наш экипаж напали бандиты.

– Очевидно, я была не права, – с необычной резкостью в голосе сказала мадам Роза. – А сейчас ты должна рассказать мне, о чем говорил тебе Гаспар.

Аня колебалась всего лишь мгновение. Она сама предложила это и не могла отрицать, что ей было бы интересно увидеть реакцию мачехи.

– В основном он рассказывал мне, почему никогда не просил вас выйти за него замуж.

– Ему нравится существующее положение вещей, при котором его светская и частная жизнь существуют отдельно друг от друга, причем я нахожусь в одной из них, а его квартеронка – в другой.

– Вы знаете о ней?

– Я же не дурочка.

– Наверное, нет, но вы все же ошибаетесь насчет Гаспара. – Аню охватили угрызения совести за то, что она собиралась сделать. Вмешиваться в жизнь других людей всегда было неразумно.

– Разве?

– Он попросил бы вас стать его женой, если бы думал, что вы примете его предложение. Его квартеронка – не более чем ширма, служащая для защиты вашего доброго имени. Он любит вас.

Аня не могла бы сказать, каких слов или действий она ожидала от мадам Розы. Краснеть или запинаться было настолько же не в характере ее мачехи, как и проявлять бурную ярость или высказывать неискренние угрозы. И все же она ожидала чего-то большего, чем то, что получила.

– Разве? Действительно ли это так? – сказала мадам Роза. С этими словами она отвернулась и, развернув веер, стала лениво обмахиваться им, прислушиваясь к болтовне своей дочери и ее подружки.

Аня осталась наедине со своими мыслями. Равель и Гаспар, члены тайного Комитета бдительности. Действительно ли это было правдой или это лишь история, придуманная для того, чтобы успокоить мадам Розу? Неужели теперешняя администрация, мертвой хваткой державшая город за горло, была настолько обеспокоена деятельностью небольшой группки людей, которую она увидела в доме квартеронки, что послала полицию, чтобы разогнать их?

«Бдительность». Это слово предполагало настороженность, постоянную заботу. Без сомнения, мотивы некоторых членов комитета были самыми возвышенными, и все же это могло оказаться не более чем поводом для того, чтобы вырвать власть из рук публично назначенных чиновников и самим осуществлять ее. Что же в таком случае могло предотвратить нарушение ими самими законов для достижения собственных целей? Можно ли доверять им в том, что они не станут использовать власть, чтобы навязывать собственные предпочтения, чтобы осуществлять свою личную месть, чтобы получить свою личную выгоду? Однако нельзя было отрицать, что наступило время, когда просто необходимо что-то предпринять. В управлении городом был такой хаос, что люди, избранные для того, чтобы управлять городом, занимались как раз всем тем, чем, как она боялась, могут заняться члены Комитета бдительности, только в гораздо больших масштабах. Эти чиновники были по большей части американцами, которые приехали в этот город, чтобы сделать себе состояние в богатейшем морском порту мира. Они использовали суматошную и беспорядочную тактику, присущую северным политикам, чтобы оттеснить креолов, которые видели в общественной деятельности не карьеру, а выполнение своего долга перед обществом. Они пытались взять в свои руки медлительную и основанную на невмешательстве политику управления городом, в основании которой лежали горячие споры за кофе и вином, оканчивающиеся сердечным согласием, подхлестнуть ее и превратить в нечто, больше похожее на шумную, кровавую и лишенную всякого изящества борьбу быка с медведем. А в последнее время они принялись подрезать сухожилия быку, чтобы быть уверенными в том, что победа будет на стороне медведя.

Но если Равель действительно был членом этого тайного комитета, то как объяснить желание тех мужчин убить его? Или ее? Существовала ли связь между бандитами в «Бо Рефьюж» и теми, кто остановил экипаж, в котором она ехала в ту ночь, когда они смотрели Шарлотту Кушман в роли Екатерины? Была ли эта попытка покушения на ее жизнь, как и более позднее нападение на нее арабов?

Нет. Она не должна позволять своей фантазии заходить так далеко. Единственной причиной того первого нападения было ограбление. Оно произошло, потому что они свернули в боковые улицы, стараясь избежать пробки возле театра. Это была простая случайность.

Ее внимание привлек появившийся на сцене мужчина. В течение какого-то времени за закрытым бархатным занавесом были слышны негромкий стук, скрип, шарканье и скрежет. Сейчас все затихло.

Когда публика заметила на сцене высокого мужчину в вечерней одежде, звуки голосов, шепот и шум, производимый большой беспокойной аудиторией, затихли, и сейчас лишь иногда раздавалось негромкое покашливание.

Мужчина поднял к губам золотой свисток в форме флейты и издал длинный мелодичный звук. Изо всех сил он прокричал:

– Когда вы услышите этот звук во второй раз, это будет сигналом к началу полуночной трапезы. Сейчас он извещает об открытии второго ежегодного бала живых картин «Мистической группы Комуса». Будучи капитаном команды Комуса, я приветствую здесь вас всех и желаю вам радости в сезон Марди Гра. Пусть начнется веселье! Смотрите! Боги и богини – на предназначенных им местах!

Сделав широкий жест, капитан покинул середину сцены. Занавес распахнулся, и отовсюду послышались возгласы восхищения, когда перед зрителями предстала великолепно освещенная, сверкающая яркими цветами прекрасная сцена. В этой первой картине, которая называлась «Победа Минервы», были представлены около четверти персонажей в порядке, обратном тому, в котором они шли во время парада, все со своими мифологическими атрибутами и другими символами своей божественности. Позолоченные и отполированные, усыпанные цветами и окруженные ужасными и прекрасными животными, они неподвижно стояли в высокомерных или величественных позах. Над каждым былзакреплен чудесный транспарант с его именем, подсвеченный изнутри.

Занавес продолжал раскрываться, пока одна за другой не стали видны все четыре живых картины – «Полет времени», «Вакханалия» и «Команда Комуса и процессия». Картины были похожи на произведения искусства в натуральную величину, каждое из которых отличалось великолепной композицией и производило максимальный эффект своими цветами и пропорциями, а также сочетанием добра и зла, возвышенного и смешного.

Какие огромные усилия были затрачены, какие невероятные суммы потребовались, чтобы представить эту иллюзию. В зале были люди, которые, качая головами, бормотали себе под нос:

– Сколько денег, сколько денег потрачено напрасно!

Но были и другие, которые смотрели сияющими глазами и всем сердцем воспринимали радость момента, восхищались полетом творческого воображения и были счастливы от того, что являются частью этого чуда.

Мало-помалу в публике снова начался шум, послышались восклицания:

– Смотри, вон летучая мышь, какое чудовище!

– Посмотрите на лебедей!

– Бедный Атлант, ему приходится тащить на себе такую тяжесть!

– Пегас выглядит так, будто действительно может полететь!

– Как они это сделали? Как они это сделали?

Равель находился в предпоследней картине. Аня сидела и смотрела, как он стоит в костюме козлоногого бога Пана, который должен был бы казаться смешным, но который вовсе не казался таковым, и невольная улыбка играла у нее на губах. Какой из него получился прекрасный бог любви – такой же прекрасный, каким и должен был быть этот бог, и в то же время такой неспокойный и выбивающий из колеи, как беспокойна сама любовь. Поза, в которой Равель стоял, была превосходной – одновременно просительной и угрожающей, нежной и похотливой. У него не двигался ни один мускул, а свет лампы над его головой сиял золотом на виноградных листьях, вплетенных в его иссиня-черные волосы, поблескивал на его широкой бронзовой груди среди черных вьющихся волос.

Он не видел ее, так как не мог смотреть никуда, кроме как прямо перед собой, и она была благодарна за это. Почему она должна была полюбить его? Почему один его вид разжигал у нее внутри желание, о котором она даже и не подозревала две недели назад? Она чувствовала, как ее тянет к нему, как будто им нельзя находиться порознь, как будто она никогда на протяжении последних семи лет не была свободна от него. Ей казалось, что они оба были втянуты в нечто, находящееся вне их контроля, возможно, в один из этих древних мифов о любви и ненависти, ревности и разрушении, которые тщеславные боги разыгрывали для собственного развлечения и из которых не было иного выхода, кроме смерти.

Наконец занавес закрылся. Музыка стала громче.

Наступила очередь костюмированного марша. Волнение пронеслось по залу подобно молнии. Сидевшие в ложах дамы, как старые, так и молодые, выпрямились и принялись поправлять прически и разглаживать оборки. Некоторые из них будут выбраны в качестве партнерш членами «Группы Комуса» и вместе с ними в костюмах пройдут парадом по всему залу, а после этого перейдут от марша к танцам. Однако здесь существовали особые правила. В танцевальный зал не мог спуститься ни один джентльмен, одетый в вечернюю одежду, и ни один джентльмен в карнавальном костюме не мог подняться в ложи. Дамы для танцев выбирались следующим образом: капитан громко выкрикивал их имена, так, чтобы они могли спуститься из ложи к мужчине, спрятанному за маской, который и выбрал их.

Большой марш, возглавляемый Комусом, начался. Боги и богини отправились в последний круг по залу, чтобы дать возможность зрителям еще раз полюбоваться их великолепием. Сначала последовала небольшая пауза, а затем было громко названо имя первой дамы.

Когда дамы одна за другой стали занимать свои места, на их лицах можно было увидеть смущение или стыдливые улыбки, услышать крики восхищения или триумфа. Некоторые из них были женами, некоторые дочерьми или племянницами, а некоторые, поскольку члены группы в большинстве своем были молоды, – матерями. Но большинство дам были возлюбленными, и каждая из них пристально и вопросительно смотрела в лицо мужчине, встречающему ее на краю танцевального зала, как бы пытаясь убедиться, что это именно тот, кого она ожидала увидеть. Было очень интересно наблюдать за ними и за смятением членов клуба, которые должны были находить дам, имена которых называл капитан, и которые сновали по всему залу, повторяя имена снова и снова, пока их лица не становились красными от смущения настолько, что, казалось, их вот-вот хватит апоплексический удар. Было также трудно не улыбнуться, видя выражение крайнего беспокойства или нарочитого спокойствия на лицах дам, которые ждали, выберут ли их для парада и танцев, или они останутся сидеть в одиночестве, забытые всеми, когда начнется музыка.

– Мисс Гамильтон! Мисс Аня Гамильтон!

Возглас прозвучал где-то вдали и теперь становился все ближе. Аня замерла. Равель! Она не ожидала этого. Во всяком случае не после их сегодняшнего расставания. Ее имя прозвучало еще раз. Она сидела, как парализованная. О чем он думает, открыто связывая ее имя со своим после всех сплетен? Надежда на то, что люди не узнают его, была очень мала. Можно было сказать, что по сравнению с другими на нем практически не было никакого костюма или маски.

Мадам Роза подтолкнула ее.

– Чего ты ждешь? Выходи.

– Но как я могу?

– Это же карнавал. Как ты можешь отказаться?

Действительно, как? Аня встала и спустилась из ложи вниз. Равель ожидал ее на краю танцевального зала. Увидев его, она тут же почувствовала, что сердце стало биться сильнее. Ее пальцы слегка дрожали, когда она положила их на его запястье, которое он ей официально предложил в соответствии со всеми принятыми нормами приличий.

Он склонил голову, и его взгляд потеплел, когда он увидел легкий румянец на ее щеках и то, как оттенок ее платья отражается в ее глазах, ее гордо поднятую голову и нежную ложбинку на груди, открытую обширным декольте.

Он не был уверен в том, что она спустится вниз; его вовсе не удивило бы, если бы он остался один, без партнерши, после того, как марш уже начался. Он чувствовал себя так, будто одержал победу, хотя не был в этом уверен. Сейчас, если ему только удастся удержаться, чтобы не схватить ее прямо здесь, на глазах у изумленных пожилых дам в ложах, и, между прочим, приемлемо протанцевать в этих проклятых ботинках в виде раздвоенных копыт, он может считать, что Госпожа Удача снова повернулась к нему лицом. Он вывел ее туда, где выстраивалась колонна для парада.

– Полагаю, ты знаешь, – тихо сказала Аня, – что ты только что подтвердил все худшие подозрения у тех, кто слышал в нашей странной эскападе.

– Я думал, что фигурировал в ней как галантный спаситель твоего семейного поместья. Естественно, что увидев, как ты борешься с пламенем в восхитительном дезабилье, я тут же влюбился в тебя!

– Дезабилье? Я была совершенно одета, и ты прекрасно знаешь об этом!

– Я-то знаю, но все эти сплетники с деятельным воображением не имели чести видеть тебя, как я, и считают своим долгом думать самое худшее. Кроме того, лишь благодаря исключительно удачному стечению обстоятельств ты в этот момент оказалась…

– Неважно! Если ты не понимаешь, что это не несет ничего хорошего ни одному из нас, значит, ты не понимаешь. Я убеждать тебя в этом не собираюсь.

– Хорошо. Вместо этого ты можешь рассказать мне, обнаружила ли ты ошибку в своих рассуждениях. И тебе лучше перестать бросать на меня такие жаркие взгляды, иначе ты дашь сплетникам повод для еще более неприличных мыслей.

Она посмотрела на него с улыбкой, сладкой, как патока.

– Я очень скоро поняла, что ты хотел сказать, но мне еще предстоит решить, что хуже: принять предложение, сделанное из чувства долга, или вытекающее из твоих разгоряченных мужских потребностей.

Марш начался. Шедшая сзади пара буквально наступала им на пятки, а они в свою очередь очень близко подошли к идущим впереди, которые отстали от остальных, и поэтому прошло несколько минут, прежде чем он смог ответить. Когда он заговорил, в его тоне было слышно смирение.

– Мне следовало бы знать, что ты вложишь самый худший смысл в любое слово, сказанное мной.

– В этом случае он уже находился там. Но тебе не нужно больше беспокоиться и повторять свое предложение. Ты больше не найдешь союзника в мадам Розе. Я знаю, почему она не отказала тебе в твоей просьбе в тот раз, почему она была на твоей стороне. Подобный шантаж, каким бы искусным он тебе ни казался, не сработает во второй раз.

– А кто, – начал он убийственно нежным голосом, – сказал, что будет второй раз?

– О, так его не будет? В таком случае я буду весьма обязана тебе! – Ее глаза были такими же темными и холодными, как глубины океана.

– Я надеюсь, ты не сообщила Муррею о роли, которую сыграла мадам Роза в нашей с ним ссоре?

– Конечно, нет!

– Хорошо. Я как-то сомневаюсь, что он сможет это правильно понять. Это как раз то самое, что могло бы заставить его броситься ко мне, дыша праведным гневом и настоять на том, чтобы мы продолжили с того места, на котором остановились.

– Лучше бы я разрешила ему встретиться с тобой на дуэли. Сомневаюсь, что ты был бы таким самодовольным сейчас. – Никто не мог довести ее до такого гнева, как этот человек. Никто!

– Да, действительно, – подтвердил он с величайшей готовностью, – при достаточном везении я мог бы даже быть убит.

Марш закончился. Оркестр сразу же начал играть вальс, и стройная колонна проходивших маршем тут же рассыпалась, партнеры повернулись друг к другу, и пары заскользили под музыку. Равель не дал ей шанса отказать ему в танце. Он решительно положил свою левую руку на изящную талию Ани и твердо сжал ее левую руку в своей. Они закружились в вальсе, и их тела исключительно гармонично двигались под музыку.

Убит? Это слово заставило Аню похолодеть. Нет, этого не может быть! Он так полон жизни, он обладал такой силой ума и тела! Казалось невозможным, что все это может закончиться в одно мгновение.

Но это было возможно. Подобно языческому богу, которого он олицетворял, он мог в один момент лишиться всего своего могущества. Не останется ничего, кроме памяти о нем в сердцах некоторых людей и букв, вырезанных на надгробной плите.

А как же тогда любовь, которую она чувствовала, любовь, которая, подобно ее сердцу, билась у нее внутри с такой силой, как будто настойчиво искала выхода?

Она задумалась, что произошло бы, если бы она внезапно сказала: «Я люблю тебя, Равель»? Поверит ли он ей? А если поверит, засмеется ли? Воспользуется ли он ею? Останется ли равнодушным или, что хуже всего, почувствует жалость к ней?

Он не был единственным обнаженным до пояса мужчиной в зале – здесь были также фавны, которые сопровождали его, и сатиры, сопровождавшие Вакха, – но он явно был самым великолепным из них. Половина сидевших в ложах женщин следили за ним в бинокли, и большинство из них с радостью пожертвовали бы своим добрым именем за честь быть вызванной им на этом балу у Комуса.

Почему же женщины, несмотря на всю свою кажущуюся степенность, так обожают повес и распутников? Подобно бабочкам, стремящимся к огню, они наслаждаются близостью опасности. Она не должна быть глупой бабочкой.

– Твоя мать сегодня здесь? – спросила она, еще раз окидывая взглядом лица женщин, сидящих в ложах.

– Я не смог убедить ее прийти сюда.

– Надеюсь, она не заболела?

– Нет, нет. По правде говоря, ее литературный кружок проводит встречу сегодня вечером, и она предпочла отправиться туда. Ее болезнь скорее причиняет ей неудобства, чем препятствует заниматься тем, чем она хочет. Возможно, ее сердце чуть слабовато, но я обнаружил, что оно становится еще слабее, когда она хочет заставить меня что-то сделать.

– Например, остаться в Новом Орлеане, вместо того чтобы отправиться с Уильямом Уокером в Никарагуа прошлой осенью?

– От одной мысли об этом у нее чрезвычайно усилилось сердцебиение. Она очень мудрая леди, хотя и немного хитрая.

Теплота его голоса вызвала какое-то странное ощущение в сердце Ани.

– Я полагаю, твоя мать видела парад?

– Да, и объявила мой костюм вульгарным, но впечатляющим.

– Женщина со вкусом, – притворно-застенчивым голосом сказала Аня.

Конечно же, он был впечатляющим. Находясь так близко к нему в обществе, при том что он был полуобнажен, она чувствовала, что ей становится все жарче. Этот жар, казалось, исходил из нижней части тела, воздействуя на нее так, как если бы Равель действительно был всемогущим Паном.

Равель, бросив взгляд на нежный румянец у нее на щеках, пробормотал:

– Я рад, что он тебе нравится.

Чтобы сменить тему разговора, Аня принялась искать в уме что-нибудь подходящее.

– Мне кажется, я не поблагодарила тебя за то, что ты так доблестно бросился спасать меня сегодня днем. Он покачал головой.

– Ты можешь рискнуть и сделать это сейчас.

– Моя жизнь много значит для меня, и было бы величайшей неблагодарностью не выразить тебе свою признательность.

– Она значит много и для меня.

Она обдумывала эти слова в тишине, в то время как они кружились по залу в вихре ее пышных юбок и волны голубого шелка практически скрывали нижнюю часть его тела.

Зеленый плащ развевался у него на плечах, а в золотом шнуре, стягивающем его, в брошах-застежках, в золотистой маске и короне из листьев отражались блики света, так что вдвоем они представляли собой вращающийся калейдоскоп движения, цвета и ярких золотых бликов.

Постепенно между ними возникло ощущение единения, ощущение того, что ограничения исчезали, а враждебность улетучивалась. Они двигались синхронно, как бы в едином порыве. Как бы много или мало чего-то еще не существовало между ними, этой физической гармонии нельзя было отрицать. Она сама по себе была удовольствием, приносила подлинное удовлетворение.

Его руки были сильными, движения уверенными, а чувство ритма природным. На этот короткий промежуток времени Аня полностью, с безоговорочным доверием отдалась ему. Она знала, что он не подведет здесь ни ее, ни себя.

Легко, без устали, она кружилась, ведомая им, инстинктивно следуя за ним с такой точностью, что Равелю она казалась частью его самого, костью от кости, плотью от плоти, и расстаться с ней значило как бы отрубить себе руку. Он не хотел ее отпускать. Никогда больше в своей жизни.

Это было безупречное, свободное слияние душ, разумов и тел, нечто, направляемое самой судьбой и неосознанным желанием, величественное и великолепное. Это было просто невозможно вынести.

Музыка закончилась. Раздались аплодисменты. Окружавшие Аню и Равеля танцоры стали медленно расходиться к ложам – кавалеры провожали своих дам на их места.

Опьяненные танцем, Аня и Равель неохотно отошли друг от друга. Аня снова положила руку ему на запястье. Она бросила взгляд на свою ложу и увидела, как Селестина сидит, опершись локтями на перила, а на ее лице просто написано страстное желание потанцевать. Мадам Роза сплетничала с одной их своих подруг, а Гаспар стоял позади, в глубине ложи. Муррея и Эмиля нигде не было видно.

Чтобы разрушить напряженную тишину, повисшую между ними, Аня сказала:

– Как жаль, что Селестина не может потанцевать.

– С ней что-то случилось?

– Нет, нет, просто она никого здесь не знает, кроме Муррея и Эмиля, которые одеты в вечерние костюмы и поэтому не могут танцевать.

– Я мог бы вызвать ее.

Она резко посмотрела на него, но его внимание было приковано к затененной нише, по направлению к которой они двигались и в которой скрывались несколько ступенек, ведущих к ним в ложу.

– Конечно, ты мог бы, но было ли это благоразумно?

– Я уже слегка устал от собственного благоразумия.

– Минуту назад я думала, что ты беспокоился насчет праведного гнева Муррея.

– Минуту назад и ты хотела, чтобы я встретился с ним на дуэли. Скажи мне, если это действительно случится, что ты сделаешь на это раз, чтобы спасти его?

– Не говори ерунду!

– Возможно, это вовсе и не ерунда. Возможно, было бы лучше начать с того места, на котором мы остановились, и положить конец всему этому. – Он посмотрел на нее сквозь прорези маски своими темными непроницаемыми глазами.

– Ты пытаешься испугать меня.

– Разве ты испугаешься, Аня?

– Но ведь ты поклялся мне, что не станешь провоцировать дуэль между тобой и Мурреем! – Она почувствовала, что что-то сжалось у нее в груди настолько, что она едва могла дышать.

– А я и не буду этого делать. Все, что я предлагаю, – это вальс или, может быть, полька с дамой, которую до сих пор никто не пригласил танцевать.

– Это самая настоящая провокация!

Он улыбнулся ей с озорным очарованием, хотя в глубине его глаз таилась осторожность.

– Ну, если бы я сейчас обнял тебя и, прижавшись к твоим нежным губам, расстегнул половину пуговиц на твоем прекрасном, но таком стесняющем платье, вот это была бы провокация!

– Это, – сказала она сквозь зубы, – было бы самоубийство. Я убила бы тебя своими руками.

– Может быть, это стоило бы того.

Они приближались к нише. Как бы подчинившись какому-то внешнему импульсу, Аня сказала:

– Равель, ты ведь не будешь на самом деле провоцировать Муррея, правда?

– Предложи мне какую-нибудь альтернативу.

– Что ты хочешь сказать? – Что-то в его тоне насторожило ее, и она мрачно посмотрела на него.

– Пообещай мне другое, более личное развлечение.

Кровь отхлынула от ее лица, как только она поняла, что он имеет в виду. Она ожидала, что у нее внутри вспыхнет гнев, но вместо этого по всему телу разлилась боль. В этом было что-то, чего она не понимала. Его слова, то, как он произнес их, звучали совсем непохоже на него. Ей показалось, что он больше не беспокоится о том, что она может подумать, что он намеренно хочет обидеть и оскорбить ее, и все же за всем этим стояло нечто большее.

Кто же он был на самом деле, что было скрыто за его маской? Золотистая, с металлическим отблеском ткань маски придавала ему жесткий, почти чужой вид, как будто бы она никогда не знала его. Это было похоже на засаду, в которой он прятался и от нее, и от самого себя.

Он почувствовал, как она отстранилась от него, почувствовал всплеск озадаченного гнева у нее внутри, и тут же его пронзило острое сожаление и раскаяние. Он чуть было не протянул к ней руки, но тут же подавил это побуждение, поскольку должен был это сделать. Всего лишь на какое-то мгновение он позволил себе подумать о том, каково это – знать, что ее беспокойство направлено на тебя, а не против тебя, но он не мог долго держаться за эту мечту.

Аня глухо ответила:

– Будь ты проклят, если я это сделаю!

– Ты уже давно сделала это, моя дорогая Аня, поэтому нет никакой необходимости держать себя выше того, что, как мы оба знаем, может доставить огромное удовольствие…

Аня не смогла ничего ответить, но это оказалось и не нужно. Из ниши вышел мужчина, фигура которого до этого была скрыта полумраком. Это был Эмиль. Его лицо раскраснелось, а глаза ярко блестели, но манеры были исключительно вежливыми. Он поклонился.

– Это Дюральд за этой маской, я уверен, и снова надоедает мадемуазель Ане. Вы слишком долго беспрепятственно преследовали ее. Настало время вас остановить.

Глаза Равеля слегка расширились, и он выдохнул проклятье, когда увидел лицо брата Жана. Но спустя мгновение все видимые признаки того, что он был захвачен врасплох, исчезли, и он продолжал непринужденно стоять в своем диковинном костюме. Он спокойно сказал в ответ:

– И вы предлагаете сделать это?

– Если должен.

– Даже зная, что сплетни полностью уничтожат ее доброе имя? Ваше беспокойство за нее невероятно трогательно!

– Ваше продолжающееся преследование будет иметь те же последствия.

– Что вы имеете в виду? – мягко спросил Равель.

– Я имею в виду, что вы недостойны общаться с ней, недостойны вообще никакого приличного общества, кроме общества тех canailles americaine[27], которые поставили сегодня это зрелище, и им подобных.

– Эмиль, нет! – воскликнула Аня, снова обретя голос, который она было потеряла от шока и ужаса.

– Действительно, – послышалось у нее за спиной, когда Муррей быстро спустился по ступенькам и подошел к краю танцевального зала. – Будучи американцем, я так понимаю, что эти слова относились именно ко мне.

Эмиль едва глянул на него.

– Я готов дать вам сатисфакцию после того, как разберусь с этим ренегатом.

На помощь Ане наконец пришел гнев.

– Да не будьте же идиотами, вы все! Не произошло ничего такого, что требовало бы всего этого!

– Я должен попросить вас оставить нас, мадемуазель Аня, – сказал вежливо Эмиль. – Это не для женщин.

– Это должно быть моим делом, поскольку я в этом замешана! Это смешно, это варварство, и я собираюсь стоять, сложа руки, и смотреть, как кто-либо из вас погибает из-за этого и из-за меня!

– Вы не можете предотвратить этого.

Гаспар, очевидно привлеченный их громкими голосами, открыл дверь ложи и спустился по ступенькам, чтобы присоединиться к ним. Он окинул взглядом троих молодых людей и строгим голосом с нотками осуждения произнес:

– Что за безумие? Вы обеспокоите дам, не говоря уже о том невосстановимом ущербе, который вы можете нанести мадемуазель Гамильтон.

– Да, – сказал Эмиль, – пойдемте куда-нибудь.

– Какой в этом смысл? – спросил Муррей. – Мы можем договориться обо всем прямо здесь и сейчас. Вопрос лишь в том, кто первым будет драться на дуэли.

– Ерунда! – раздраженно сказал Гаспар. – Эти вещи так не делаются.

– Я требую сатисфакции, – настаивал Муррей.

У них за спинами послышался крик. Селестина стояла в дверях ложи. Прижав ладони ко рту, она рассматривала напряженные лица людей, стоявших внизу, переводя взгляд с одного мужчины на другого.

Внезапно ее ноги подогнулись, и она упала в обморок прямо на ступеньках, Эмиль рванулся было к ней, но остановился, как только увидел, что на помощь девушке пришла мадам Роза. Он бросил тяжелый взгляд на Муррея и сказал:

– Вы не имеете права требовать чего-либо, мсье. Это право принадлежит Дюральду.

– Совершенно справедливо, – одобрил Гаспар.

– Избавьте меня от формальностей, – сказал Равель Эмилю. – Я не буду драться с вами.

– Полагаю, для этого существует какая-то причина?

– Вы являетесь братом Жана.

– Случайность рождения. Я также являюсь защитником мадемуазель Ани.

– Это не имеет значения.

– Возможно, это приобретет значение, если эту роль возьму на себя я, – сказал Муррей. – Я требую этого в качестве ее будущего зятя. Будете ли вы драться со мной?

– Это невозможно! – горячо возразил Эмиль, поворачиваясь к Муррею. – Если вы хотите сделать вызов, то должны дождаться своей очереди.

– Джентльмены, джентльмены, – вмешался Гаспар, призывая их жестами сохранять спокойствие.

Это был фарс, смертельный фарс. Аня закрыла глаза, а затем снова открыла их, чтобы посмотреть туда, где упала в обморок Селестина. Мадам Роза суетилась вокруг своей дочери, расстегивая ей корсаж и ослабляя корсет под ним. Глаза обеих женщин встретились, и они увидели презрение и отчаяние в глазах друг у друга.

– Если он снова навязывал свое общество мадемуазель Ане, – говорил Муррей, – я был бы счастлив получить возможность наказать негодяя. Если это должно состояться после вашей дуэли, то так тому и быть.

– Это конечно, в том случае, если я останусь жив, – сказал Равель, но за любезностью в его голосе была ясно слышна насмешка. – С другой стороны, меня устроило бы, если бы вы сначала скрестили шпаги или обменялись выстрелами, после чего я бы встретился с тем из вас, кто останется в живых.

Эмиль выпрямился еще сильнее и сказал:

– Это не повод для насмешек, Дюральд, и я не позволю вам избежать дуэли со мной. Если вы не изволите отреагировать на мои оскорбления, тогда я требую от вас удовлетворения за ваше дерзкое поведение с дамой, которая когда-то была помолвлена с моим братом.

– Прекрасно! – внезапно разъярившись, сказал Равель. – Давайте же все обменяемся карточками и любезностями, прежде чем соберем своих друзей, чтобы они посмотрели, как мы пытаемся убить друг друга! Завтра начинается пост. Если мы умрем, то нам не придется обходиться сорок дней без мяса. Если же выживем, то что может быть прекраснее для начала поста, чем настоящий грех, в котором можно будет раскаяться?

ГЛАВА 18

В полночь свисток капитана дал сигнал к снятию масок и началу ужина на втором бале Комуса. Но компании Гамильтонов там уже не было. Придя в себя после обморока, Селестина немедленно начала плакать и уже не могла остановиться. Даже если бы не было никакой опасности привлечь внимание любопытных, окружавшее их веселье казалось грубым и бесчувственным, а нарочитая любезность, которую мужчины проявляли по отношению друг к другу, – просто невыносимой. Марди Гра потерял всю свою привлекательность. Пора было возвращаться домой.

Дома Аня сняла бальное платье, но не стала надевать ночную сорочку, а накинула обычное утреннее платье поверх пары нижних юбок и тут же пошла узнать, как чувствует себя Селестина.

Ее сестра уже лежала в постели, сжимая в одной руке флакон с нюхательной солью, а в другой – скомканный носовой платок, а мадам Роза сидела рядом и поправляла ей волосы, убирая их с ее залитого слезами лица. Она уже почти успокоилась, но, увидев Аню, вздрогнула, и слезы снова потекли по ее щекам. Такое глубокое горе настолько обострило собственные Анины страхи, что ее сдавленный голос прозвучал довольно резко, когда она подошла к кровати:

– Бог мой, Селестина, если бы я не знала точно, то подумала бы, что все уже мертвы! Попытайся хоть немного взять себя в руки!

– Я пытаюсь, но я не ты! – ответила Селестина, закрывшись носовым платком. Ее голос звучал гнусаво из-за покрасневшего и заложенного носа.

– Я ни разу не видела, что, превратившись в фонтан слез, можно помочь какому-нибудь горю, если ты собираешься сделать именно это.

– Да, я знаю! Я иногда задумываюсь, есть ли у тебя вообще какие-либо чувства?

– Перестань, Селестина, – сказала мадам Роза, слегка встряхивая свою дочь и одновременно бросая хмурый взгляд на Аню.

– Это правда! – воскликнула Селестина, вытирая слезы. – Я вообще удивляюсь, как она может смотреть всем в лицо, и тем более стоять здесь с сухими глазами, когда она виновата во всем.

– Я виновата? – повторила Аня.

Селестина бросила на нее взгляд, полный одновременно гнева и отчаяния.

– Они же сражаются из-за тебя, не так ли?

Аня открыла было рот, чтобы сказать Селестине, что именно она была причиной, а мадам Роза инициатором всей этой цепи событий, но тут же закрыла его. Она не могла предать мадам Розу и не могла взвалить этот груз на Селестину.

– Ты не отрицаешь этого. Значит, это правда. Вот куда привело нас твое поведение. Бесстыдница, бесстыдница! Я не знаю, как мы вообще сможем смотреть людям в глаза после всего этого.

– Селестина! – воскликнула мать. – Ты сама не знаешь, что говоришь!

– Знаю. Если Муррей погибнет, или Эмиль, или Равель, то их смерть будет на Аниной совести. Я ненавижу ее, я ненавижу ее!

– Достаточно! – сказала мадам Роза голосом, который заставил наконец замолчать ее дочь, но при этом она снова откинулась на подушки, зарылась в них лицом и принялась рыдать с новой силой. Заглушая шумные всхлипывания и икоту Селестины, мадам Роза сказала Ане:

– Не обращай внимания. Она расстроена и сама не знает, что говорит. Я уверена, что утром она будет тебя умолять, чтобы ты простила ее. А сейчас будет лучше, если ты предоставишь ее мне. Думаю, лучшее, что ты можешь сделать сейчас, – это пойти к Муррею и поговорить с ним. Если хочешь, можешь выпроводить его домой.

Гаспар и Эмиль уже ушли, но жених Селестины все еще ожидал в салоне. Когда Аня вошла, он мерил шагами комнату. Муррей тут же подошел к ней, его лицо было нахмурено от беспокойства.

– С ней все будет в порядке?

– Да, конечно, – ответила Аня. – Это был просто шок.

– Я знаю, у нее такое чувствительное сердце. Мне хотелось бы еще раз увидеть ее, но мне кажется, что при виде меня она начинает плакать еще сильнее.

Аня грустно улыбнулась ему.

– Да, я оказываю на нее точно такое же воздействие. Полагаю, это естественно. Тебе лучше идти домой. Здесь ты ничего не сможешь сделать, и я уверена, что тебе предстоит еще много дел, так как дуэль должна состояться завтра утром.

– Да, да, конечно, – сказал он.

– Я хотела бы пожелать тебе bonne chance[28], – продолжала она, протягивая ему руку. – Я не вижу необходимости в подобных сражениях, но не могу не быть благодарна тебе за то, что ты… действовал, как мой защитник.

– Это ерунда, вопрос…

Чести. Да, я знаю, но все равно с тобой будут моя признательность и молитвы о твоей безопасности.

Он склонился к ее руке, обеспокоенно улыбаясь.

– Я не мог бы просить большего.

Когда он ушел, она закрыла за ним дверь и на мгновение прислонилась к ней лбом, устало вздохнув. Затем она выпрямилась и подошла к лампе, чтобы задуть ее. Когда свет уже гас, она заметила, что край муслиновой шторы зажат между створками балконных дверей, выходящих на улицу. Снова зажигать лампу показалось ей лишним трудом, и она уверенно прошла в темноте к дверям, чтобы открыть их и освободить край шторы. Уже сделав это, она поняла, что в результате всех хождений из дома на галерею и обратно в этот день ставни на дверях остались незакрытыми на ночь. Она, наклонившись, ухватилась за створку и потянула к себе, а затем остановилась, чтобы вдохнуть глоток свежего ночного воздуха.

Ее внимание было привлечено каким-то движением на противоположной стороне улицы. Мужчина, стоявший в тени под балконом дома напротив, быстро отошел к дверям и скрылся в тени навеса над крыльцом. В это же время послышались шаги Муррея, который вышел из арки их дома, находившейся прямо под тем местом, где стояла Аня, и пошел по тротуару под балконом. Можно было бы взять экипаж, но он явно предпочитал пройтись пешком.

Мужчина, наблюдавший за ним, выждал несколько секунд, пока Муррей почти дошел до перекрестка, а затем вышел из-под навеса. Держась в тени на противоположной стороне улицы, он отправился вслед за Муррем. Он не сделал никакой попытки догнать его, а наоборот, старался держаться на одинаковом расстоянии от него.

Нахмурившись, Аня смотрела, как мужчины друг за другом удаляются по улице. Ее первая мысль была о том, что это какой-то хулиган, случайно забредший в эту респектабельную часть города, но она тут же отмела ее. То, как двигался мужчина, шедший за Мурреем, его рост и осанка показались ей знакомыми. Это было совершенно бессмысленно, и все же она могла бы поклясться, что это Эмиль Жиро.

У нее разыгралось воображение, сказала она себе, не иначе. Какая могла быть у Эмиля причина преследовать Муррея? И все же она вышла на галерею, чтобы еще раз проводить взглядом удалявшихся мужчин.

Мудеей подошел к перекрестку и пересек его. Другой мужчина сделал то же самое через мгновение, пройдя под висящим на углу газовым фонарем. Это был Эмиль.

Аня постояла еще секунду. Во всем была виновата она, сказала Селестина, в этой дуэли и во вражде, возникшей между двумя молодыми людьми. Если это хотя бы отчасти было правдой…

Она резко повернулась и вошла в дом, закрыла ставни и двери, и вышла быстрыми шагами, из комнаты. Она уже стояла у себя в спальне, положив руку на дверцу платяного шкафа, когда ей в голову пришла отличная идея. Развернувшись, она обошла комнату Селестины, откуда все еще доносился шум голосов, вернулась в салон и оттуда прошла в спальню мадам Розы. Из шкафа своей мачехи она достала черный вдовий плащ и такую же шляпку.

Выйдя из дома и остановившись на тротуаре, она надела этот позаимствованный наряд. Темный плащ был просторным и слегкакоротковатым, но он прекрасно скрывал ее и был практически невидимым в темноте. Шляпка же не только закрывала лицо с боков, но и имела длинную густую вуаль, которая служила дополнительной защитой от любопытных глаз. Чувствуя себя такой же неузнаваемой, как под карнавальной маской в день Марди Гра, Аня отправилась за двумя мужчинами.

Она двигалась так быстро, как только могла, и отважилась даже пробежать первый квартал, поскольку уже никого не было видно – ни тех, кого она хотела преследовать, ни запоздалых гуляк и весельчаков. Она боялась, что пара, которая была ей нужна, свернула куда-нибудь, и поэтому заглядывала во все переулки, но нигде не видела их! Ей не потребовалось много времени, чтобы переодеться и выйти из дома, но когда кто-нибудь удаляется от тебя по прямой, несколько минут могут иметь большое значение. Она начала спрашивать себя, где они могли остановиться, в какой из домов мог войти Муррей, возможно, для того, чтобы поговорить с одним из своих друзей и попросить его стать секундантом на предстоящей дуэли, когда внезапно она увидела впереди Эмиля. Через мгновение она увидела и цилиндр Муррея. Он как раз в этот момент прокладывал себе путь сквозь шумную группу женщин, одетых в костюмы клоунов, все еще находясь на той же стороне улицы, что и Аня.

Она тут же замедлила шаг, стараясь держаться в темноте и довольно неловко подражая в этом Эмилю. Перед ними находилось ярко освещенное здание, а соседние с ним улицы были уставлены рядами экипажей. Еще через несколько метров стало очевидно, что именно сюда направлялся жених Селестины. Это был «Сент-Луис отель».

В Новом Орлеане было два особенно изысканных отеля. Один из них назывался «Сент-Чарльз отель» и находился на улице с тем же названием. Он находился под опекой англичан и американцев и считался цитаделью американцев. Второй – «Сент-Луис отель» – стоял на углу Ройял-стрит и Сент-Луис-стрит, и в нем останавливались креольские плантаторы со своими семьями, когда они приезжали в город, а также большинство бизнесменов из Франции. Оба эти отеля были роскошными, комфортабельными и исключительно элегантными заведениями. В обоих были великолепные бальные залы, гостиные, бары, отдельные столовые для мужчин и женщин и целый ряд прилегающих магазинов. В «Сент-Луис отеле» в дополнение к этому была еще и ротонда под открытым небом, которая, как говорили, была самой прекрасной во всей Америке. Каждый день с полудня до трех часов на этом огромном открытом пространстве проводилось одновременно до дюжины аукционов, на которых продавалось все: от хлопка, табака и сахарного тростника до целых партий модных товаров, таких как женские шляпки; от собственности и домашней утвари разорившихся плантаторов до самых лучших рабов.

Главный вход в ротонду выходил на Сент-Луис-стрит и на ведущую непосредственно к Канал-стрит Эксчейндж-элли, а двери, ведущие в холл отеля, выходили на Ройял-стрит. Мур-рей направлялся к входу с Ройял-стрит. Он прошел под газовыми фонарями, освещавшими длинный ряд сводчатых окон, которые украшали нижний этаж отеля, и свернул под портик, поддерживаемый четырьмя огромными колоннами с каннелюрами.

Аня увидела, как Эмиль быстро пересек улицу и в свою очередь вошел в отель, с присущей ему беззаботностью помахивая тростью, так что ее серебряный набалдашник поблескивал в свете фонарей. Она с минуту постояла на месте, прикусив нижнюю губу, а затем, опустив на лицо вуаль серо-черной шляпки, направилась за ним.

Она вошла внутрь как раз вовремя, чтобы заметить, как Эмиль поднимается по огромной изогнутой лестнице, которая вела к публичным заведениям, расположенным на втором этаже, а оттуда наверх к комнатам. Слегка наклонив голову, она пересекла вестибюль и тоже стала подниматься по лестнице, проводя кончиками пальцев по ореховым перилам. Она шла, не поднимая головы и сосредоточившись на резных столбиках перил, так, чтобы поля шляпки скрыли от него ее лицо, если он случайно обернется.

Не дойдя нескольких ступенек до площадки, она увидела, что Эмиль стоит перед гравированными стеклянными дверями бара. Было слишком поздно возвращаться назад, так как он уже увидел ее. Однако взгляд его был беглым, без малейшего признака узнавания. Все же было вероятно, что он обратит на нее внимание, если она остановится, и поэтому она продолжала медленно двигаться.

Приближаясь к нему, она затаила дыхание, каждую секунду ожидая, что он внезапно с удивлением узнает ее. Но этого не произошло. Он даже не взглянул на нее, настолько был сосредоточен на том, кого преследовал сам. Она уже почти подошла к нему, как он вошел в бар и направился куда-то в сторону. Проходя мимо дверей, Аня бросила взгляд на заполненную людьми комнату, но не увидела там Муррея.

Дамы в бары не допускались. Но желание узнать, что происходит внутри, почему Эмиль следит за Мурреем, было настолько велико, что Аня уже почти решила отбросить все приличия и запреты. Она была уверена, что ее выпроводят оттуда, но надеялась, что у нее все же будет шанс осмотреться по сторонам и увидеть что-нибудь, прежде чем это случится.

Проблема была в том, что она привлечет к себе внимание. Она не хотела этого не столько из-за приличий, сколько из боязни нарушить естественный ход тех странных событий, свидетелем которых она стала, а также из нежелания показаться смешной, если ее застанут за тем, как она шпионит за двумя молодыми людьми, столь близкими ее семье. Она заставила себя удовлетвориться еще одним медленным проходом перед стеклянными дверями.

Щебечущие голоса нарушили ее погруженность в собственные мысли. Они принадлежали трем женщинам, вышедшим из столовой для женщин и приглашенных ими гостей. Это были женщины среднего возраста, с седеющими волосами и пухлыми пальцами, унизанными кольцами, одетые в бальные платья и с драгоценностями на шеях и запястьях, как будто они только что пришли с какого-нибудь bal de societe[29] . Подойдя к двери бара, они остановились, и одна из них сделала повелительный жест рукой, повернувшись к стеклянным дверям. Из комментариев, которыми они обменялись, было ясно, что они бы уже направились домой, если бы могли оторвать своих мужей от напитков. У них было хорошее настроение, но все же они ожидали своих мужей слегка нетерпеливо.

Аня встала за их спинами и попыталась заглянуть. Она сделала шаг влево, потом вправо. Вот и Муррей стоит у стойки бара рядом с еще одним мужчиной, который выглядит американцем. Мужчины разговаривали, наклонив головы друг к другу, как будто бы не хотели, чтобы их кто-нибудь услышал. Однако Аня увидела, как другой американец полез рукой в карман и вытащил оттуда кошелек. Он подозвал к себе помощника официанта, убиравшего грязную посуду, – мрачного молодого человека с гладкими светлыми волосами и изрытым оспой лицом. Американец что-то сказал ему, а затем дал монету. Светловолосый молодой человек взял ее, а затем направился к двери черного хода, снимая на ходу передник, достававший ему до щиколоток. Затем американец вытащил из кошелька еще одну монету и бросил ее на стойку бара. Они с Мурреем стоя поговорили еще несколько минут, а затем вместе направились к двери.

Между Аней и двумя мужчинами было несколько столиков и достаточно много людей. Она прикинула расстояние до дамской столовой и расстояние до лестницы и выбрала лестницу. Не обращая внимания на взгляды трех леди, ожидавших своих мужей, она скорее торопливо, чем с достоинством направилась к лестнице и спустилась по ней до первого поворота.

Потом она замедлила шаг, хотя все же продолжала двигаться достаточно быстро. Обогнув одну из больших круглых стоек перил внизу лестницы, она спустилась еще на несколько ступенек и вошла в дверь, которая вела к ротонде. Там она замерла, прислушиваясь.

Лицо мужчины, разговаривавшего с Мурреем, показалось ей знакомым, но она никак не могла вспомнить, где его видела. Она была уверена, что не видела его в последнее время и в том, что он не был из числа друзей Муррея, которых она иногда встречала на различных общественных мероприятиях.

Это было странно: обычно мужчины выбирают в секунданты своих друзей, так как они скорее всего позаботятся об их интересах в том, что касается дуэли. Возможно, этот мужчина был хирургом, которого предпочитали американцы? Присутствие хирурга на месте дуэли было необходимо.

Раздался звук шагов двух мужчин, спускающихся по мраморным ступенькам, а затем выходящих через главный вход отеля. Аня с нетерпением ожидала Эмиля. Секунды шли. Что он делал? Она уже вышла оттуда, где пряталась, поставила ногу на ступеньку небольшой лестницы, ведущей в вестибюль, когда услышала, как он торопливо спускается по главной лестнице. Подавив безумное желание расхохотаться, она скрылась и подождала, пока он тоже не вышел из дверей отеля, распахнутых двумя подобострастными швейцарами. Как только он скрылся из виду, она последовала за ним.

Было уже поздно. Большинство балов закончились, и люди уже направлялись по домам. Даже шумные ватаги подонков вроде женщин из борделей и их грубых клиентов разошлись по своим привычным притонам. Время от времени встречались группки пьяных мужчин. Иногда по улице проезжал сияющий экипаж с ливрейным кучером, а иногда скакал верхом на лошади мужчина, небрежно накинув плащ поверх измятого костюма, направляясь домой. Мусор и отбросы усеивали улицу. То тут, то там можно было увидеть мужчину или женщину в лохмотьях, которые рылись в отбросах. Никто не приставал к Ане, никто, казалось, ее даже не видел. Вид вдовы был настолько привычным и уважаемым в Новом Орлеане, что она была почти невидима.

В течение какого-то времени казалось, что Муррей пошел тем же путем обратно, возможно, возвращаясь в дом Гамильтонов. Однако он прошел мимо него, едва бросив на него взгляд, миновал еще два квартала, а затем повернул направо, направляясь к реке. Аня, у которой от ходьбы в бальных туфлях болели ноги, серьезно подумывала о том, чтобы свернуть в собственные ворота и прекратить эту странную охоту. Казалось, в ней нет никакого смысла, но у нее не было достаточно времени, чтобы задуматься об этом. Единственное, что заставляло ее идти по следу, была уверенность в том, что если она сейчас сдастся, то все равно не сможет заснуть, ломая себе голову над тем, чего хотел Эмиль. Любопытство. Равель предупреждал ее однажды на этот счет. Как давно это, казалось, было.

Квартал остался позади. Инстинктивно она почувствовала, что знает, куда направляется. Она проходила здесь совсем недавно. Ее сердце екнуло, и, оглянувшись вокруг, она увидела пивные, трактиры и надписи в окнах, свидетельствующие о том, что в верхних этажах размещались комнаты для азартных игр. Спереди доносились звуки музыки, «пьяные крики и виднелся свет. Если Муррей скоро не остановится, они все выйдут на Галлатин-стрит.

Он не остановился. Муррей и шедший вместе с ним мужчина свернули влево и были поглощены шумной и беспорядочной жизнью самого печально знаменитого района города. Аня увидела, как Эмиль остановился на углу улицы, и в свою очередь тоже притормозила, ожидая, чтобы он пошел вперед. Однако он не отправился тут же вслед Муррею, а стоял, расставив ноги и держа трость обеими руками как оружие, и следил взглядом за двумя другими мужчинами.

Шелковый цилиндр Эмиля, атласные отвороты и тонкий материал фрака блестели в свете лампы, и Аня тут же подумала, как неуместно он выглядит здесь в своем вечернем костюме. Предосторожность, только что предпринятая им, была совершенно естественной для человека, который знал, что ступает на опасную территорию? С другой стороны, Муррей, хотя и был одет практически так же, повернул на Галлатин-стрит, как если бы это была любая другая улица.

Аня нахмурилась. Указывали ли действия Эмиля на то, что ему было известно это место и необходимость держаться здесь настороже, или он всего лишь с опаской относился к улице, известной своей дурной репутацией? Как объяснить явную беззаботность Муррея: ему незнаком теневой характер этой улицы, или, наоборот, он слишком хорошо знал его и поэтому не боялся?

Зачем, во имя всех святых, Эмиль преследует Муррея? Что он надеется узнать? Это казалось глупым, почти таким же глупым, как и то, что она преследовала их обоих, и тем не менее в этом было нечто настолько интригующее, что она не могла заставить себя повернуть обратно, несмотря на то, что внутренний голос давно говорил ей, что пора уже это сделать.

Мимо проехала телега с бочками виски, одна из которых протекала прямо на мостовую. По узкому тротуару шел матрос, обнимающий одной рукой проститутку с жестким, суровым лицом. Он был похож на гору в своей полосатой тельняшке, а на женщине все еще был надет мужской карнавальный костюм, который делал ее похожей на неотесанного деревенского парня. Они, качаясь, обошли Аню, и матрос похотливо улыбнулся ей, сжимая в то же время грудь шлюхи. На противоположной стороне улицы, прямо напротив того места, где стояла Аня, из бара вывалились двое пьяных, державших большие оплетенные бутылки с вином и во все горло затянувших в руках непристойную песню о девчонке по имени Бидди. Они направились вверх, к Галлатин-стрит. Мужчина с пугающими косыми глазами, засунув руку за полу сюртука, как будто бы держал там оружие, завернул за угол и вышел им навстречу на противоположной стороне улицы. Тут же он бросился бежать вприпрыжку, а, увидев пьяных, обогнул их стороной, выбежав даже на мостовую, затем снова вернулся на тротуар и так же бегом исчез в темноте.

Здесь ей нечего было делать. С внезапной решимостью Аня приподняла край юбки, приготовившись повернуться и отправиться домой. Ее остановило внезапное движение двух пьяных. Они неожиданно пересекли улицу в нескольких шагах от нее. Они все еще пели, но, казалось, что их руки и ноги уже действуют гораздо увереннее. Они приблизились в Эмилю.

Брат Жана повернул голову и увидел приближающуюся пару. Он отошел в сторону, чтобы уступить им дорогу, сделав жест, который свидетельствовал не только о хороших манерах, но и о здравом смысле их обладателя.

Они устремились к нему, размахивая бутылками, распевая свою похабную песню и сами же хохоча над ней. Приблизившись к нему, они расцепили руки и, как бы в приливе добродушия, пошатнувшись, обхватили Эмиля руками.

Движение это было слишком резким и уверенным. Пение оборвалось слишком внезапно. Аня открыла рот, чтобы выкрикнуть предупреждение, но было уже поздно. Один из пьяниц с силой ударил Эмиля бутылкой по голове. Он осел между двумя мужчинами, а его раздавленный цилиндр шлепнулся на землю. Один из нападавших вырвал трость из ослабевших пальцев Эмиля. Поддерживая Эмиля с обеих сторон, они поволокли его через улицу в сторону от Ани.

Она рванулась вперед, забыв о грозящей ей самой опасности. Если бы она увидела, куда они его оттащат, она могла бы привести кого-либо на помощь. Сзади послышался шорох. Она уловила запах пива и пота, а затем чьи-то сильные руки поймали ее и поволокли прочь. Объятия, в которых она оказалась, было так же невозможно разорвать, как и стальной обруч, охватывающий бочку. Что-то твердое и острое кольнуло ее в бог.

– Потише, дорогуша, или я распорю тебе брюхо, как рыбе!

Это был моряк со своей шлюхой. Женщина держала нож, а мужчина прижимал ее к своей бычьей, волосатой груди.

– Отпустите меня немедленно! – Аню охватил настоящий гаев, хотя она с трудом дышала в крепких объятиях моряка. Этот гнев был также направлен и на себя за то, что она глупо попалась в ловушку, которая, должно быть, была подстроена с помощью той монеты, которую вручили помощнику официанта.

Женщина расхохоталась. Она махнула головой в сторону Галлатин-стрит, и матрос стал подталкивать Аню в том направлении. Аня остановилась, упираясь, но это закончилось лишь тем, что он поднял ее над землей, еще сильнее сжав стальными клещами рук, так что весь воздух тут же покинул ее легкие. Она почувствовала, как планки корсета и ее собственные ребра согнулись, и черные точки заплясали у нее перед глазами.

Женщина что-то сказала, но Аня не смогла разобрать из-за шума, стоявшего у нее в ушах. Матрос тут же поднял Аню еще выше и перекинул ее через плечо. Кровь темной волной прихлынула к ее голове, так, что заболели нос и глаза и она уже ничего не видела. Она попыталась сделать вдох, но моряк пошел, и от тряски она не могла удержать воздух в груди. С яростной сосредоточенностью она цеплялась за остатки сознания.

Они вошли в дом, поднялись по грубо отесанным деревянным ступенькам, а затем двинулись по коридору, где на полу не было ковра, а стены были побелены мелом. Женщина постучала, и дверь открылась.

– Положите ее здесь, – раздался ужасно знакомый голос, в котором слышались торжествующие нотки.

Ее не слишком вежливо опустили на жесткий деревянный стул. Матрос отошел назад и, повинуясь еще одному краткому указанию, он и женщина вышли из комнаты. Мужская фигура подошла к Ане и рванула ленту, которой была завязана ее шляпка. Бант развязался. Шляпку вместе с темной вуалью закрывавшей лицо, сорвали с головы и отшвырнули.

Она находилась в спальне, если так можно было назвать эту комнату. Из мебели здесь стояли только простая железная кровать, стол с умывальником и стул, на котором она сидела. На окнах не было штор, на стенах украшений, а на полу ковров, которые могли бы смягчить суровый вид комнаты. Так скудно могла быть обставлена либо монашеская келья, либо комната проститутки в самом дешевом борделе.

В комнате находились четверо мужчин. Одним из них был Эмиль. Он лежал на кровати с закрытыми глазами. В его волосах запеклась кровь, а лицо было пугающе бледным. Когда она смотрела на него, ей показалось, что его веки дрогнули, но это, должно быть, был нервный спазм, поскольку он был без сознания. В ногах у Эмиля кровать провисала под весом мужчины, который разговаривал с Мурреем в баре, а рядом с кроватью, прислонившись к стене, стоял человек, в котором Аня, совершенно не удивившись, с обреченностью узнала того рыжеволосого в котелке, которого называли Редом и который заталкивал ее в комнату в хлопковом сарае в «Бо Рефьюж». Прямо перед ней, подбоченившись, стоял Муррей с удовлетворенной ухмылкой на лице.

– Я даже не надеялся, – сказал он, – что ты настолько облегчишь мне эту задачу.

Кровь с силой пульсировала у нее в висках в такт с гулко бьющимся сердцем, и ей было трудно сфокусировать взгляд. Но она была горда спокойствием своего голоса, когда заговорила:

– Уверяю тебя, это не было моей целью.

– О, я в этом не сомневаюсь. Ты постоянно вмешиваешься не в свои дела и этим приводишь в бешенство. Очаровательная, должен признаться, но совершенно невыносимая. Жизнь без тебя станет для меня гораздо легче.

Ее голова начала проясняться: внезапно приступ страха, вызванный его словами, подействовал отрезвляюще. Она посмотрела на него, а затем кивнула.

– Понимаю. Ты думаешь, что сможешь справиться с Селестиной.

– Я знаю это. Она любит меня.

– А мадам Роза – нет.

– В течение некоторого времени она будет убита горем из-за твоего исчезновения, но когда придет в себя, ей понадобится кто-нибудь, на кого она могла бы опереться.

– Я думаю, ты недооцениваешь ее. Он пожал плечами.

– Если она станет доставлять слишком много беспокойства, всегда может случиться сильное пищевое отравление. Она ведь очень любит поесть.

– И ты завладеешь всем «Бо Рефьюж», так как Селестина унаследует его как ближайшая родственница после меня и своей матери.

– Именно.

– Какой из тебя выйдет чудесный любящий муж!

– О да, я буду любить ее. Она создана для того, чтобы ее любить.

Странно, но она поверила ему. Он по-своему был неравнодушен к ее сестре, хотя сначала хотел всего лишь воспользоваться ею в своих целях. Однако это не помешало Ане ужаснуться при мысли о том, что Селестина окажется в руках Муррея.

– Ты еще не женился на ней. Мне кажется, ее привязанность к тебе стала, как бы это сказать, несколько слабее за последние несколько дней.

Муррей ткнул большим пальцем через плечо в сторону кровати, где лежал Эмиль.

– Ты хочешь сказать, из-за него? Я позабочусь об этом.

Подвергла ли она Эмиля опасности своими словами? Конечно, нет. Эмиль, без сомнения, подозревал что-то, иначе он никогда не стал бы шпионить за Мурреем. Только по одной этой причине Муррей не мог дольше вставить его в живых.

Она посмотрела на него.

– Ну что ж, это тоже способ взять верх над соперником на дуэли.

Он небрежно ударил ее по лицу. От удара ее голову отбросило в сторону, и она ощутила на языке вкус крови оттого, что прикусила губу. Она не упала со стула лишь потому, что одной рукой ухватилась за его край.

Использовав край стула в качестве опоры, Аня с яростью в глазах резко поднялась и, сложив кулак так, как когда-то учил ее Жан, нанесла удар в подбородок Муррею. В последний момент он слегка увернулся, но сила удара нарушила равновесие, и он попятился, налетел на кровать и, чтобы не упасть, ухватился за ее спинку.

Рыжеволосый бандит хрипло рассмеялся:

– Я говорил, что с ней надо быть осторожным!

– Ты, сука! – сказал Муррей, медленно поднимаясь и приближаясь к ней.

– Потом, – сказал мужчина из бара. Это единственное слово он произнес холодно и властно. От этого Аня почувствовала гораздо больший страх, чем от Муррея.

Муррей остановился.

– Но, мистер Лилли…

– Нам нужен Дюральд.

Самоуверенность исчезла с лица Муррея. Он не склонился, как раб перед хозяином, но в его глазах появилось выражение покорности.

Мистер Лилли. Крис Лилли. Аня как-то видела его. Это было на политическом митинге. Он был политиком из Таммани-холла, приглашенным сюда демократами, но сейчас он действовал заодно с партией «Ничего не знающих», которая стояла за спиной коррумпированных городских властей. Седеющий, упитанный, похожий на растолстевшего боксера, он сидел на кровати, расставив колени, со скучающим выражением на лице. Прямо под ним, почти под кроватью, валялась ее черная шляпка. Под ее вуалью был едва заметен предмет, показавшийся ей очень похожим на трость Эмиля.

Она зашла за стул, на котором только что сидела и держалась за его спинку. Тихим голосом сказала Муррею:

– Ты обманщик. Ты всего лишь клерк, дерущийся за место под солнцем, но клерк весьма амбициозный. Какова же цена продвижения? Голова Равеля? Ты был готов даже на риск, чтобы получить ее, не так ли?

– Риск был невелик.

– На дуэльном поле?

– Есть способы изменить соотношение сил в свою пользу.

Ответить его заставило тщеславие и, может быть, желание ранить ее словом, если он не мог сделать этого физически. Удар попал в цель. На заре, всего лишь через несколько часов, он встретится с Равелем на дуэли. Каким-то образом она закончится в пользу Муррея.

– Ради чести, – сказала она язвительно. – Что же случится с твоим положением землевладельца, если кто-нибудь узнает об этом? С тобой будет покончено.

– Никто не узнает.

– Равель дрался на дуэлях в Центральной Америке в двух военных экспедициях, побывал в самых опасных боевых ситуациях и сидел в тюрьме рядом с ворами и мошенниками. Ты, пожалуй, столкнешься с тем, что он лучше тебя знает, как изменить соотношение сил в свою пользу. И ты окажешься в большей опасности, чем ожидаешь.

Она ответила ударом на удар. На мгновение в глазах Муррея промелькнул страх. Возможно, мадам Роза была права, возможно, он все-таки был трусом. Почему она никогда раньше не замечала, какой у него вялый рот и какие жесткие, холодные глаза?

Прежде чем она подумала, как получше использовать возникшее у нее подозрение, она перехватила быстрый, задумчивый взгляд Криса Лилли. Она долго не могла понять, что же она сказала такого, что привлекло его внимание. Затем до нее дошло. Равель. Центральная Америка.

Ее глаза буквально засверкали от облегчения и сильнейшего волнения, которое охватило ее. Она вышла из-за спинки кресла, чтобы обвинить одновременно и Муррея, и Криса Лилли.

– Но ведь в этом-то все и дело, не так ли? Именно поэтому вы хотите смерти Равеля, и хотели ее с самого начала. Он представляет опасность для вас. Вас пугает его солдатский и офицерский опыт в кубинской экспедиции и в походе Уильяма Уокера в Никарагуа. Если он использует его, чтобы превратить Комитет бдительности в армию, то вы больше не сможете мертвой хваткой держать этот город. Партия «Ничего не знающих» будет вышвырнута и растоптана в пыли избирателями, которые наконец-то смогут беспрепятственно подойти к урнам для голосования.

– Соображает, не так ли? – заметил рыжеволосый.

Муррей попытался было что-то ответить, но Лилли коротким решительным жестом остановил его. Он встал и, даже не взглянув на Аню, направился к двери. Муррей поколебался, а затем последовал за ним.

– Вы еще вернетесь? – спросил у Муррея Ред и добавил с намеком: – Позже?

– Нет. – Муррей поднял на Аню глаза, которые сейчас были похожи на холодные, потрескивающие мраморные шарики. – Ты знаешь, что делать.

– Для вас важно, что произойдет раньше?

– Ни в малейшей степени. – Жених Селестины холодно улыбнулся, едва шевельнув губами.

Дверь за ними закрылась.

Аня посмотрела на мужчину, который все еще стоял у стены.

– Я хорошо вам заплачу, если вы выпустите нас.

– Да, и потом получите колоссальное удовольствие, наблюдая за тем, как меня повесят.

– Дотронься до меня, и тебя повесят точно так же.

– Может быть. Я всегда хотел леди.

– Готов умереть за это удовольствие?

– Ну хватит! – сказал он, отталкиваясь от стены, и его глаза загорелись от предвкушения, – не мне умирать.

Аня сделала шаг назад, не отводя от него глаз.

– И не мне.

– Разве?

– Можешь заключить пари на это.

– С самим собой?

– Это твой выбор.

Еще чуть-чуть, еще дальше от кровати, дальше от того ее края, где лежала ее шляпка. Он был большим, сильным, и он подкрадывался к ней. Она должна быть уверена. Она скользнула вдоль спинки кровати, проведя пальцами по металлическому пруту сверху.

– Куда ты бежишь? Здесь некуда бежать.

– Разве?

– Ты ждешь, что я просто так сдамся?

– Могла бы. Могла бы обнаружить потом, что так даже лучше.

– И свиньи могли бы летать.

Его зубы обнажились в жестоком оскале.

– Обожаю женщин с хорошо подвешенным языком.

– Правда?

– Правда. Некоторые женщины сопротивляются, и это приносит еще большее удовольствие. Но попытайся сделать со мной что-нибудь вроде того, что проделала с Николсом, и ты будешь рада, если переживешь все, что за этим последует.

– Вы очень добры, что предупредили меня, – насмешливо ответила она.

Он что-то ответил, но она его уже не услышала. Схватившись за металлический прут в изголовье кровати, она рухнула вниз, как разворачивающееся вокруг древка зйамя, и оказалась на полу. От удара голова снова загудела, но она быстро собралась с силами, перекатилась по полу и скользнула под высокую кровать, пытаясь дотянуться руками до шляпки, которая лежала под дальним концом кровати, и трости, которая лежала под вуалью. Трости Эмиля, которая была в то же время и шпагой.

Рыжеволосый выругался и, бормоча угрозы, бросился за ней. Она услышала, как он с гулким стуком опустился на колени рядом с кроватью. Он дотянулся до нее, ухватился за юбки обеими руками и стал тянуть к себе, разрывая их на талии.

Ее пальцы дотронулись до трости, и та откатилась еще дальше. Она попыталась дотянуться до нее, тяжело дыша от усилия, Ее тянули назад. Она подняла голову и увидела веревочную сетку кровати и тонкий матрац, выпирающий между веревками. Действительно ли она увидела, как эти выпуклости движутся, или это ей только показалось? У нее не было времени думать об этом. Рыжеволосый уже вытаскивал ее из-под кровати. Она вцепилась пальцами в веревки кровати, крепко держась за них, лягнула бандита ногой и услышала, как он что-то прорычал, когда ее нога попала во что-то. Болезненное давление юбок на талии немного ослабело, и она снова подтянулась вперед.

Она не могла достать до трости. Вместо этого она попыталась схватить шляпку, ухватилась за вуаль и резким движением дернула ее к себе. Вместе со шляпой к ней подкатилась и трость. Она дотянулась до нее пальцами. Наконец она оказалась у нее в руках.

Ред с силой потянул ее и почти наполовину вытащил из-под ее укрытия. Ее плечо было ободрано о грубый деревянный пол, а с пальцев, которые запутались в веревках кровати, была сорвана кожа. Бандит, должно быть, упирался ногой сбоку в раму кровати. В отчаянии она ухватилась обеими руками за набалдашник трости и повернула его. Ничего не произошло. Она снова попыталась сделать то же самое, как однажды это сделал на ее глазах Эмиль в экипаже. Ничего.

Рыжеволосый бандит уже почти вытащил ее из-под кровати. Его грубые руки уже вцепились в ее бедра. Если эта трость и не была шпагой, то она могла по крайней мере послужить дубинкой, имея такой тяжелый серебряный набалдашник. Когда ее плечи показались из-под кровати, она внезапно согнулась пополам. Ее голова освободилась. Она протянула левую руку к мужчине, сидевшему над ней на корточках, ухватилась за ворот его рубахи и изо всех сил рванула его к себе. Когда он наклонился вперед, она рывком выхватила из-под кровати трость набалдашником вверх и нанесла ему удар в подбородок с силой, которую удвоили боль и ярость.

Она услышала, как тяжелый металл ударился о кость и как его зубы громко щелкнули. Его захват ослабел, и он покачнулся назад. Она тут же оттолкнулась от него и, встав на колени, попыталась выпрямиться, ухватившись рукой за кровать. Она еще не успела подняться, когда он снова ухватился за ее юбки.

Она ударила его, но он парировал удар и чуть было не вырвал трость у нее из рук. Он с ворчанием приподнялся, перехватывая все выше и выше юбки и тем самым притягивая ее к себе. Она взмахнула тростью, чтобы отвлечь его внимание, но он был готов к этому и протянул руку, чтобы схватить ее.

Она уловила позади какое-то движение. Эмиль пришел в себя и с трудом приподнимался на кровати, опираясь на локоть. Он потряс головой, как бы пытаясь прояснить мысли и сфокусировать зрение на Ане.

Он был слаб, слишком слаб, чтобы помочь ей. Аня опустила трость на руку Реда, которой он вцепился в ее юбки, но тот казалось, даже не почувствовал удара. Она уколола его концом трости, и он расхохотался, ухватившись за него. Его пальцы довольно долго сжимали узкий металлический наконечник трости, но она двумя руками сумела вырвать трость.

– Я получу ее, я получу ее, я разобью ею твою симпатичную…

Аня не стала прислушиваться к угрозам. На кровати за спиной у Реда Эмиль протянул к ней руку. Его взгляд был ясным, и в глубине его таилась мольба. Что ему было нужно? Трость? Но что он мог ею сделать, находясь в таком состоянии?

Ред схватил ее за запястье и стал выкручивать его. Через секунду он отнимет у нее трость. У йее остался всего лишь один шанс, чтобы воспользоваться ею. Всего один.

Воспользоваться ею или отдать трость владельцу. Использовать свой последний шанс или дать возможность использовать его Эмилю. Решение надо принимать быстро.

Аня перехватила трость левой рукой. Как только Ред выпустил ее юбки, чтобы схватить ее за эту руку, она метнула тонкую трость в направлении кровати.

Она увидела, как Эмиль подхватил ее, затем ее взор помутился, и она медленно опустилась на колени, принужденная к этому мучительной болью от того, что Ред медленно выкручивал ей запястья у нее за спиной. Сквозь красную пелену в глазах и затуманившееся сознание она услыхала щелчок.

Рыжеволосый издал какой-то хриплый, свистящий звук и замер. Его захват ослабел, руки упали, он медленно покачнулся и упал на пол с глухим стуком. На его шее был совсем небольшой разрез, из которого почти не шла кровь.

Аня посмотрела на трость в руке Эмиля. Оттуда высовывалось шестидюймовое лезвие. Она посмотрела ему в глаза, и он любезно улыбнулся ей. Он сказал:

– Прости меня. Вот здесь на трости есть кнопка.

ГЛАВА 19

Либо потому, что Муррей был слишком уверен в способности главаря бандитов в одиночку справиться с женщиной и мужчиной, который находился без сознания, то ли потому, что сам Ред был настроен слишком оптимистически, за дверью не оказалось никакого сторожа, ни единого человека во всем борделе, кто попытался бы помешать им покинуть его. Женщин, которые помогали бы идти мужчинам, едва переставляющим ноги, здесь можно было увидеть так часто, что на них никто не обратил внимания, если не считать нескольких ироничных взглядов, когда они выходили из борделя.

Основная трудность, как поняла Аня, была в том, чтобы найти средство передвижения. В этой части города не было кабриолетов, и никто не хотел останавливаться и подвозить людей, которые явно были похожи на уличную женщину и ее пьяного клиента. Аня могла бы и пешком добраться до дома, но Эмиль был просто не в состоянии сделать это. Наконец она смогла упросить мясника, чтобы он подвез их на своей телеге, на которой он развозил колбасу в заведения, которые на Галлатин-стрит считались ресторанами. Его телега была покрыта толстым слоем жира и грязи и издавала тошнотворный трупный запах, но он довез их до самой двери Аниного дома.

Мадам Роза, увидев их, ужаснулась. Однако она не стала тратить время на причитания, а сразу же позвонила слугам, и вскоре Эмиль уже лежал в постели в спальне для гостей. Послала также и за доктором, который по прибытии заявил с величайшей твердостью, что мсье Жиро не в состоянии на заре участвовать в дуэли. Встречу необходимо отменить, так как никаких других возможностей просто не существует.

После этого Аня задержалась в доме лишь на то недолгое время, которое понадобилось Эмилю, чтобы написать записку с сожалениями и извинениями. Она переоделась и приказала приготовить экипаж. Оставив Эмиля в заботливых руках мадам Розы и взяв записку, она снова покинула дом.

Нужно было предупредить Равеля, и хотя она могла бы объяснить ему сложившуюся ситуацию и в письме, ее беспокойство и тревога не позволяли ей ограничиться этим.

Во дворе она обнаружила не только ландо, но и Марселя, сидящего на облучке рядом с кучером. Возле него к сиденью был прислонен мушкет. Он не мог позволить ей уехать в одиночестве. Если она так мало беспокоится о собственной безопасности, что считает возможным отправляться в путь так беспечно, как она сделала это несколько часов назад, то в таком случае кто-то должен заботиться о ней.

Аня чувствовала, что у нее просто нет времени на споры, и, кроме того, она была благодарна за это стремление защитить ее. Дав кучеру указания, которых он, казалось, давно уже ожидал, она села в экипаж и откинулась на сиденье.

В доме Дюральда сквозь щели в жалюзи на нижнем этаже поблескивал желтый свет. Аня с облегчением увидела его: ей не нравилась мысль о том, что придется разбудить весь дом, чтобы поговорить с Равелем. Она сделала бы это, но все же предпочитала войти в дом с меньшим шумом.

Марсель подошел вместе с ней к двери и постучал.

Когда дверь распахнулась, Аня почти ожидала увидеть дворецкого или какую-нибудь пожилую экономку, но за дверью стоял сам Равель. За спиной у него горел свет, и поэтому она не могла видеть его лица, но, чувствуя, как он оторопел, она поняла, что она была той, кого он меньше всего ожидал увидеть. Он был без сюртука, а рукава рубашки закатаны до локтя. Волосы были в беспорядке, как будто он постоянно взъерошивал их, а в правой руке он держал перо, на кончике которого были видны чернила.

Он писал завещание или, быть может, последние указания, касающиеся ведения его дел, для своей матери или поверенного. Это было очевидной предосторожностью, которую обычно предпринимали в подобных обстоятельствах, но все равно Аня почувствовала, как сжалось сердце.

– Я подожду вас в экипаже, мамзель, – сказал Марсель и растаял в темноте.

– Что ты здесь делаешь?

Равель думал, что ему удалось на время предать забвению мысли об Ане, отправить их в дальний угол сознания, чтобы сосредоточиться на том, что в данный момент требовало полного внимания. Ее появление на пороге ясно показало ему, каким глупцом он был, если считал подобное возможным.

Ответ Ани прозвучал так же решительно, как и вопрос Равеля:

– Я должна сообщить тебе некоторые вещи. Можно мне войти?

Он неохотно отошел в сторону.

Плотно сжав свои нежные губы, Аня вошла за ним. Свет шел из гостиной, расположенной справа. Она была обставлена, как кабинет. Там было не только несколько стульев и небольших столиков, но и застекленные книжные полки, и письменный стол, столешница которого была обита тисненой и позолоченной испанской кожей. Аня направилась к нему. Равель вошел в комнату следом за ней и закрыл дверь. Подойдя к столу, он уселся на его угол, тогда как она села на стул рядом со столом.

Он сухо сказал:

– Я к твоим услугам.

Маска исчезла. Мужчина, который смотрел на нее, был тем же самым, которого она узнала на короткое время в «Бо Рефьюж». Она была благодарна ему за это даже при том, что в его лице было мало теплоты или приветливости.

– Эмиль не сможет драться с тобой на дуэли сегодня утром, – начала она и, вынув из сумочки доверенное ей письмо, вручила ему. С усилием заставляя себе говорить ровно и спокойно, она рассказала ему, как Эмиль следил за Мурреем, как его ударили но голове, захватили в плен и как он потом сбежал, хотя ее рассказ и был несколько неполным. О своем собственном участии в этих событиях она упоминать не стала. Это не имело никакого отношения к дуэли, и, кроме того, она испытывала стойкое отвращение к необходимости рассказывать о том, как мужчина по кличке Ред чуть было не изнасиловал ее, а также к необходимости выслушивать потом, что ей нужен сторож.

Равель слушал ее молча. Отблеск света в ее волосах и мерцание синих глаз отвлекали его, и он перевел взгляд на носок своего ботинка. Он хмурился все сильнее, а выражение его лица стало сначала хмурым, а потом задумчивым.

Наконец Аня сказала:

– Эмиль не затаил против тебя никакой злобы. Он согласен с тем, что смерть его брата была случайной. Он бросил тебе вызов сегодня вечером потому, что хотел опередить Мур-рея. Он наблюдал за ним и расспрашивал о нем. У него сложилось такое впечатление, что Муррей собирается использовать дуэль каким-то образом в качестве предлога, чтобы убить тебя. Прежде чем он смог поговорить с тобой об этом, он увидел, как на балу Муррей поджидает удобного случая, чтобы бросить тебе вызов. Из-за твоей дружбы с Жаном и тех нескольких уроков фехтования, который ты дал ему, когда он был всего лишь младшим братом, который не отставал от тебя и Жана, он решился сам бросить тебе вызов в качестве отвлекающего маневра, а позже извиниться перед тобой и все объяснить.

Она замолчала и пристально посмотрела в лицо Равеля. Она ожидала от него каких-то комментариев, но так как он продолжал сидеть молча, она сказала:

– Ты не удивлен?

Он коротко взглянул на нее.

– Нет.

– Даже тому, что дуэль с Мурреем будет каким-то образом подстроена так, что должна будет закончиться в его пользу?

– Учитывая все остальное, это кажется логичным шагом с его стороны.

– Что ты собираешься делать?

– Делать? Я собираюсь драться с ним.

– Но ты не можешь! Это все равно что самому идти в ловушку. Ты же не знаешь, как он собирается организовать это.

Он повернулся к ней и с раздражением в голосе сказал:

– Что ты хочешь, чтобы я сделал? Не появился на дуэли? Я не могу сделать этого, во всяком случае не во второй раз подряд.

– Погибнуть с честью, так? Ты готов скорее умереть, чем услышать шепот и смешки за спиной?

Его глаза потемнели. Он сделал глубокий вдох, призывая на помощь все свое терпение. Он специально оскорблял Аню в танцевальном зале на балу Комуса, чтобы избежать сцену, подобную этой, в надежде на то, что вызовет у нее отвращение. Он понял, что такая сцена неизбежно последует, как только увидел, как Муррей следит за ним на балу и ожидает, когда он проводит Аню к креслу. Он мог бы не беспокоиться – сцены все равно не удалось избежать.

– Ты не понимаешь, – сказал он хрипло. – Это не имеет никакого отношения к тому, что будут говорить люди; я связан данным себе самому словом поддерживать определенные правила поведения. Нарушить его – значило бы изменить самому себе. Ты можешь называть это гордостью или глупостью – большинство мужчин согласится и с тем, и с другим. Но кроме того, это кодекс, который определяет, как надо жить.

Это был кодекс, требующий смелости и честности, кодекс, который пренебрегал цеплянием за жизнь любой ценой. Не будь его, остались ли бы мужчины джентльменами? Или все было бы так, как сейчас: некоторые мужчины испытывали бы естественную потребность придерживаться принципов, тогда как другие использовали бы их в своих собственных целях и отбрасывали после того, как те сослужат свою службу?

– Но ведь должно быть что-то, что можно сделать?

– Что ты предлагаешь?

Это, конечно же, был вопрос. Полицию вовлекать в это дело било нельзя, так как она подчинялись партии «Ничего не знающих», чьи интересы как раз защищал Муррей. Отправиться к Муррею и обвинить его в совершенных подлостях было бы бесполезно; он только бы отрицал все и, возможно, стал бы намекать, что причиной этих обвинений является трусость. В действительности существовала всего лишь одна вещь, которую Равель мог сделать, если не собирался уклоняться от дуэли.

– Твои секунданты… – начала она.

– Они тщательно проверят все поле, ты можешь быть в этом уверена. В конце концов Муррей останется со мной лицом к лицу. Нас будет всего лишь двое.

– Это что, утешение? Я видела, как он совершенствовался в фехтовании в Эксчейндж-элли. И кроме того, я видела, как он однажды застрелил в темноте человека – пуля прошла сквозь сердце.

Муррей застрелил бандита в ту ночь, когда остановили их экипаж. «Боже!» – воскликнул другой нападавший, который был очень похож на Реда, и воскликнул он это не потому, что увидел дымящийся пистолет в руке Муррея. Он воскликнул это потому, что ужаснулся, как неудачно они выбрали экипаж, потому что он узнал Муррея.

– Я не знал, – мягко сказал Равель, – что тебе нужно утешение.

Ничто в его лице не показывало, что это имеет для него какое-то значение. Она встала и отвернулась.

– Я… я чувствую себя ответственной. Если бы я не вмешалась…

– Если бы ты не вмешалась, я мог бы быть уже мертв. Если эта дуэль должна быть подстроена, то и первая, наверняка, также должна была быть подстроена.

Она бросила на него быстрый взгляд из-под ресниц, – Странная дуэль, – сказала она с горечью в голосе. – Мадам Роза хотела, чтобы ты помог показать истинное лицо Муррея, но он не стал бы отступать, потому что это была такая чудесная возможность избавиться от тебя. Вы оба, как казалось, ссорились из-за оказанного мне внимания, тогда как на самом деле я не имела никакого отношения к мотивам, которые руководили вами.

– Это не совсем так, – сказал он осторожно. – Я согласился выполнить просьбу мадам Розыпреимущественно из-за того, что это давало мне возможность сделать то, что я давно уже хотел сделать.

– То есть?

– Я подошел к тебе, потому что устал избегать тебя, устал видеть, как ты избегаешь меня.

– Но ты был в маске! – сказала она.

– Так было легче.

Было ли легче сбросить свою социальную маску, надев настоящую? Казалось ли ему менее опасным тайно нарушить их взаимный пакт о том, чтобы избегать друг друга? Если бы не вмешательство Муррея, узнала бы она когда-нибудь, кто был этот мужчина под маской рыцаря?

Когда она ничего не ответила, он продолжил:

– Но ты не должна обвинять мадам Розу в происшедшем. Во всем этом было нечто большее. В интересах Комитета бдительности было избавиться от Муррея Николса, либо принудив его публично отступить, в случае чего его репутация в Новом Орлеане была бы полностью уничтожена, либо сразиться с ним на шпагах или пистолетах. Он слишком глубоко был замешан в делах Лилли и был слишком близок к тому, чтобы утвердиться в креольской общине посредством своего брака с твоей сестрой, чтобы позволить ситуации оставаться неизменной. Я не был невольным сообщником мадам Розы.

Когда-то он в течение недолгого времени думал, что Аня может быть связана с Мурреем и Лилли; то, как она похитила его, слишком хорошо служило их целям. Сейчас мысль об этом была ему просто смешна, хотя не так давно она вовсе не казалась таковою.

Аня повернулась к нему и уловила на его губах отблеск быстро мелькнувшей улыбки. Эта беглая улыбка, а также только что произнесенные им слова несколько охладили ее.

– А если бы я не предотвратила дуэль? Что тогда? Ты сознательно стал бы убийцей?

Убийца. Бессердечный убийца. Он уже слышал когда-то эти обвинения. Он плотно сжал губы, так что кожа вокруг его рта побелела, и когда он заговорил, в его голосе была слышна боль:

– Я никогда не имел чести видеть, как Николс сражается на шпагах или убивает кого-то из пистолета, но я счел своим долгом узнать что-нибудь о нем, включая и его мастерство во владении оружием. Моей целью было и сейчас является вынудить его покинуть город ради собственного блага. В обмен на это он получил бы, или получит сейчас, шанс убить меня.

Отличный шанс, который Муррей еще и надеется увеличить.

– Да, – сказала она, спокойно глядя на него, – но справедливо ли это?

– Использовать ритуал, связанный со старинными рыцарскими традициями, низменным образом ради высокой цели? Нет, но иногда это единственный возможный путь.

– Ты продолжаешь это делать, не так ли? Ты продолжаешь выполнять работу для своего Комитета бдительности, а не просто защищаешь свою честь?

– Очень немногие вещи бывают простыми.

Она долго смотрела на него, переводя взгляд с суровых черт бронзового лица на широкие плечи и по-мужски красивые крепкие руки. Она ощутила внутри порыв, который рос, становился все сильнее и сильнее, и внезапно она поняла, что больше не может сдерживать его. Она подошла к нему, мягко шурша юбками.

– Я тебе предлагаю одну очень простую вещь. Давай уедем вместе, прямо сейчас. К рассвету мы уже будем далеко отсюда, на дороге к Миссисипи или Техасу, если хочешь. И оттуда мы могли бы на пароходе отправиться в Рим, Венецию или Париж. Ты как-то предлагал жениться на мне; я стану твоей женой, если ты сейчас уедешь со мной.

Это был соблазн, подобный которому он не испытывал никогда в жизни. Желание схватить ее на руки и бежать с ней вместе, прежде чем она изменит свое мнение или придумает какую-нибудь чертовски разумную отговорку, разрывало его изнутри подобно дикому зверю с острыми когтями. Ничто из того, что ему когда-либо приходилось делать – ни сражение лицом к лицу с вопящими ордами никарагуанцев, ни мучения в камере пыток испанской темницы – не требовало от него такой силы воли, которая была нужна, чтобы смотреть ей в глаза и казаться равнодушным.

– Какая жертва, – протянул он. – Должно быть, ты очень любишь свою сестричку или, может быть, самого Николса?

– Или тебя.

Он отшатнулся, услышав эти слова, как будто кто-то с силой ударил его прямо в грудь.

– Не стоит! Ты можешь заложить свою бессмертную душу, но это не сможет остановить дуэль. Ничто не остановит ее на этот раз.

Ему не нужна была ее любовь, он не хотел ее. Ее наполнившиеся слезами глаза засияли в свете лампы.

– Ну что ж, прекрасно! Отправляйся на свою бессмысленную дуэль! Сразись с Мурреем и попытайся убить его, если должен это сделать. Но когда упадешь на сырую траву с пулей в груди, вспомни о том, что я предупреждала тебя!

Она резко повернулась, побежала к двери и распахнула ее так широко, что та стукнулась о стену. Через мгновение Аня была уже в холле.

Равель как прикованный сидел и смотрел ей вслед. Затем вскочил.

– Аня!

Ответом ему был грохот захлопнувшейся входной двери. К тому времени как он подбежал к ней и распахнул, экипаж уже тронулся. Он уже почти решил броситься за ней, но потом остановился.

Отчаяние сильной жаркой волной захлестнуло его изнутри, поднялось к глазам и затуманило их. Он издал какой-то тихий звук, и его плечи повисли. Возможно, так даже лучше. Он вошел в дом и закрыл за собой дверь.

Аня сидела в экипаже, выпрямившись, скрестив руки на груди и вглядываясь горящими глазами в темноту. Мысли одна за другой проносились в голове, и они вовсе не были приятными. Экипаж не проехал и двух кварталов, когда она подняла руку, чтобы постучать по крыше. Окошко, через которое можно было поговорить с кучером, открылось.

– Да, мамзель? – спросил Марсель.

– Отвези меня к дому Самсона и Илайджи, – сказала она.

– Но, мамзель! – запротестовал он с нотками беспокойства в голосе.

– Перестань, пожалуйста, – мягко сказала она. Окошко закрылось.


Они остановили лошадей в густых зарослях кустарника, переплетенного диким виноградом. Нужно было спрятаться от посторонних глаз, потому что небо на востоке становилось все светлее с каждой минутой. Их было четверо – Аня, Марсель, Самсон и Илайджа, – и они не разговаривали между собой. Они смотрели на дорогу, покрытую белыми морскими ракушками, раздавленными сотнями колес и потому походившую на длинную бледную стрелу, которая указывала назад, за город. Они смотрели и прислушивались, пытаясь уловить звук приближающегося экипажа. Три экипажа уже проехали мимо. В первом ехал пожилой мужчина с военной выправкой, который, по-видимому, был хирургом. Следом проехал экипаж с Мурреем и его друзьями, которые должны были играть роль секундантов. В последнем ехали мужчины, которые, по всей видимости, были секундантами Равеля.

Аня специально для этой поездки надела широкую кожаную юбку для верховой езды и сюртук, скорее мужской. Это была ее обычная форма одежды для езды верхом. Волосы она подобрала вверх и уложила короной на макушке. Она не ожидала, что ей предстоит драка, но все же хотела быть готовой ко всему, особенно после того, как прошлой ночью с нее чуть не сорвали платье.

Минуты медленно тянулись, а она в это время думала о человеке, которого они ожидали. Ее гнев против него растаял и превратился в печаль и сожаление, которые были настолько болезненны, что она с силой сжимала зубы, чтобы не расплакаться. Она предложила ему себя, свою любовь, а он отказался. Она хотела сейчас, чтобы тогда эти слова не были ею произнесены. Ей следовало бы знать, каким будет его ответ, и она сама поняла бы это, если бы события этой ночи не выбили ее из колеи настолько, что она даже не смогла все обдумать. Он сделал ей предложение из чувства долга. Отклонив его, она освободила его от обязательств. В течение какого-то времени он желал ее чисто физически, возможно, она была даже необходима ему для того, чтобы залечить раны, которые она невольно нанесла ему несколько лет назад.

Ему не понадобилось много времени, чтобы удовлетворить свои потребности. Сейчас она ему была больше не нужна.

Ну что ж, она согласна с этим. Она ранила его, нанесла ущерб его чести, и она же возместила все это таким образом, какой он сам выбрал. Он снова оказался в опасности, отчасти и из-за нее, и она исправит это. После этого все будет кончено. Они вернутся к тому вежливому пакту, который существовал между ними раньше. По возможности они будут избегать друг друга и станут разговаривать только тогда, когда это будет необходимо. Если встретятся, то посмотрят друг на друга и отвернутся, как будто они не были знакомы.

Но иногда, когда он не будет этого видеть, Аня будет наблюдать за ним, за его глазами, прикрытыми густыми ресницами, за изгибом его губ в улыбке, за небрежной грацией движений. Она будет смотреть и вспоминать, и сердце у нее будет обливаться кровью.

Послышался звук приближающегося экипажа. Это был легкий двухместный фаэтон, ехавший с большой скоростью и поднимавший за собой шлейф белой пыли. В экипаже с откинутым верхом сидел всего один человек. Марсель долго вглядывался в него, а затем повернулся, чтобы дать сигнал. Это был Равель. Он сам правил лошадьми. Ожидавшие в кустах четверо взяли в руки поводья. Аня тихо повторила инструкции.

Фаэтон промчался мимо них. Они подождали, пока он отъехал на небольшое расстояние, и двинулись за ним. Они не пытались догнать его, а ехали так, чтобы он постоянно находился в поле зрения. Их окутало облако удушливой белой пыли, но они продолжали решительно двигаться вперед.

Дорога, по которой они ехали, выходила из города и через две-три мили приводила на плантацию Алларда. Здесь, как раз напротив Байю Сент-Джон, росли два старых виргинских дуба, удобно расположенных на расстоянии пистолетного выстрела друг от друга. Они были известны под названием дуэльных дубов. Место для дуэлей, находившееся на разумном расстоянии от города, было тихим, уединенным и достаточно удаленным от жилья, так что несчастные случаи были практически исключены. Именно на этом месте решались все вопросы чести в течение последних двадцати лет. В список мужчин, которые ранили или убили здесь соперника, входило большинство респектабельного мужского населения Нового Орлеана. Те же, чья нога еще не ступала под дубы, просто не принимались в расчет.

Они приближались к заболоченному рукаву реки. Деревья по обе стороны дороги росли здесь гуще, молодые листики, проклюнувшиеся на кончиках ветвей после нескольких последних теплых дней, казались бесцветными, как завитки тумана в сером утреннем свете, тогда как густые заросли кустов и дикого винограда оставались еще темными.

Именно из этого темного укрытия и раздались выстрелы, и в сером небе стали видны красные и оранжевые взрывы пороха. Страх охватил Аню. Она ожидала атаки, какой-то попытки остановить экипаж Равеля, но такого коварного нападения из засады она предусмотреть не могла.

С воплем ярости она бросилась вперед. Всего лишь через секунду после нее Марсель, Самсон и Илайджа сделали то же самое.

Фаэтон не остановился, а скорее стал двигаться еще быстрее. Однако щелканья кнута не было слышно. Лошади просто панически бежали, никем не управляемые. Из гущи кустов показались трое мужчин. Они приникли к своим лошадям, как люди, не привыкшие к седлу, и ногами колотили по бокам лошадей, чтобы заставить их бежать за быстро удаляющимся экипажем. Они либо не заметили Аню и скачущих рядом с ней мужчин, либо решили не обращать на них внимания. Это было их ошибкой.

Находившийся рядом с Аней Самсон выстрелил. В руках у него был не пистолет, а двуствольное охотничье ружье, заряженное пулями весом в унцию. Оно пророкотало, как пушка, и громовое эхо выстрела прокатилось по окрестностям. Один из всадников, вскинув руки, вылетел из седла, как будто кто-то ударил его в спину огромным кулаком. Двое остальных оглянулись через плечо. Один из них выстрелил из пистолета. Пуля просвистела мимо. Илайджа, разъяренно выругавшись, выстрелил из своего ружья. Мужчина с пистолетом свалился с лошади, запутавшись при этом ногой в стремени. Лошадь заржала и попятилась, стараясь освободиться. Он рывком высвободил ногу и оказался в канаве. Третий всадник приник к лошади и только бросал через плечо взгляды, полные дикого страха. Как только деревья слегка расступились, он свернул с дороги и поскакал по вспаханному полю.

Марсель, скакавший верхом с ловкостью жокея, рванулся вперед. Он был все ближе и ближе к фаэтону, затем пролетел мимо него и вырвался вперед, пытаясь ухватить лошадей за упряжь.

Они увидели, как ему удалось сдержать лошадей. Фаэтон замедлил бег. К этому времени Аня поравнялась с кучерским сиденьем. Равель стоял на полу экипажа на одном колене, держась рукой за скамью. Он потерял шляпу, когда бросился в сторону, чтобы избежать пули, проделавшей дыру размером с кулак в кожаной обшивке экипажа как раз в том месте, где он сидел. Сам Равель был невредим и уже управлял лошадьми. Когда фаэтон остановился, он снова сел на сиденье. Аня и все остальные натянули поводья своих лошадей.

Аня не могла говорить. Она бросила взгляд на Марселя. За годы службы он научился сразу понимать, чего она хочет. Он повернулся к Равелю и сказал:

– С вами все в порядке, мсье?

– Как видишь, – коротко ответил Равель. – Скажи своей хозяйке, которая любит совать свой нос в чужие дела, чтобы она отправлялась домой, пока ей не причинили вреда!

– Ах, мсье Дюральд, – с легким упреком в голосе сказал Марсель, – я бы не стал поступать так неразумно. Вы должны сами сообщить ей об этом.

Равель повернулся к Ане. Прежде чем он заговорил, она отрывисто сказала:

– Можешь не беспокоиться. Мы едем, чтобы посмотреть дуэль. Я думаю, ты направляешься туда же. Если наша компания не оскорбляет тебя, мы поедем рядом с тобой.

Он не мог отказаться, чтобы не оскорбить людей, которые только что спасли его. И все же попытался еще раз.

– Не думай, что я неблагодарен, это не так. Мало кто сделал для меня столько, сколько сделала ты. Просто дуэль – не место для женщины.

Она не позволила своему сердцу смягчиться под влиянием его благодарности, – Ты думаешь, я упаду в обморок при виде крови? Я присутствовала при родах, после этого любое кровопролитие во время дуэли – ерунда.

– Хочу напомнить тебе, что если со мной что-то случится, опасность, угрожающая тебе, возрастет.

– У меня есть охранник.

– У тебя или у меня?

– У нас. Это имеет какое-то значение?

Он долго смотрел на нее, прежде чем на его губах появилась легкая улыбка. Медленно и недоверчиво он покачал головой.

– Не думаю.

– Тогда, может быть, поедем?

Они поехали. Через некоторое время они. пересекли заболоченный рукав реки и подъехали к двум дубам. Сквозь прошлогоднюю траву под ними пробивалась свежая зеленая травка, обильно покрытая росой. Окружающие поля были покрыты утренней туманной дымкой, которая также окутывала экипажи, ожидавшие неподалеку.

От двух групп мужчин, каждая из которых стояла под своим деревом, доносились приглушенные голоса. Небо с каждой минутой становилось заметно светлее. Ветерок, скорее похожий на легчайшее дуновение, шевельнул верхние листья на деревьях. Запела какая-то птица, которая затем, не услышав никакого ответа, смущенно смолкла.

Аня и сопровождавшие ее мужчины спешились. Марсель взял вожжи у Равеля, который вышел из фаэтона. Секунданты Равеля направились к нему. Муррей, который стоял, повернувшись спиной к дороге, начал поворачиваться и увидел Равеля.

Аня увидела, как лицо мужчины, который был обручен с Селестиной, сначала побледнело, затем покраснело, как его рот открылся, а затем закрылся так плотно, что губы, казалось, исчезли. Муррей резко повернул голову и посмотрел на дорогу, как бы ожидая увидеть там своих людей. А потом медленно, как бы только что заметив ее присутствие, снова повернулся и уставился на Аню. В его глазах горела злоба, но она не обращала на нее внимания. Гордо подняв голову, она улыбнулась.

Равель почти не обратил внимания на Муррея, и лишь заметил его взгляд, устремленный на Аню. Равель обернулся и увидел ее улыбку, полную гордости и торжества, увидел, как она смотрела на человека, ради спасения которого она пожертвовала столь многим, и оступился. Была ли хоть капля правды в той истории, которую она рассказала ему поздно ночью, или это была просто выдумка, состряпанная для того, чтобы помешать ему появиться сегодня на дуэли? Она назвала его убийцей, и это могло быть ее единственной ошибкой, проявлением ее истинных чувств. Зачем она заговорила о любви, если не для того, чтобы заставить его сделать то, чего хотела?

Но как насчет бандитов, нанятых Мурреем, чтобы улучшить свои шансы? Неужели она обратила их в бегство только из присущей честности? Это вполне возможно: присущее ей чувство справедливости помогало ему и раньше.

Аня и Муррей. Она могла презирать то, чем он занимался, и пытаться остановить его, могла ради Селестины оставить всякую надежду на интимную близость между ними, но она не могла отрицать своих чувств по отношению к нему. Это была ее судьба, судьба многих безрассудно влюбленных женщин.

Начались формальности. Секунданты бросили монету, чтобы разыграть между собой право подать сигнал к началу дуэли. Проигравшим секундантам предоставлялось право выбрать, с какой стороны будет стоять их человек, хотя это и не имело большого значения из-за ровной поверхности площадки и угла, под которым она освещалась солнцем (в этом заключалась еще одна причина популярности этого места). Равелю, поскольку ему был брошен вызов, принадлежало не только право выбора места и времени проведения дуэли, но и право выбора оружия, с помощью которого будет решаться спор. Он выбрал шпаги.

Принесли ящик, в котором лежал комплект из двух небольших шпаг. Клинки были сделаны из толедской стали, искусно гравированы, а эфесы инкрустированы золотой и серебряной арабской вязью.

По традиции право выбора шпаги принадлежало Муррею, поскольку это было оружие, предоставленное Равелем. Он осторожно взял одну из шпаг, прикинул ее вес и несколько раз рассек воздух. Его движения были резкими, а между нахмуренными светло-карими глазами залегла глубокая морщина. Не было никакого сомнения, что он никогда не думал, что дело зайдет настолько далеко.

Анино внимание привлек звук еще одного экипажа, приближавшегося по усыпанной ракушками дороге. Закрытый экипаж остановился неподалеку от них. Из него вышел мужчина и с небрежностью человека, совершающего свою обычную утреннюю прогулку, направился к ней. Это был Гаспар, безупречно одетый во все черное, – этот костюм оказался бы к месту, если бы обстоятельства сложились печальным образом. Аня поприветствовала его натянутой улыбкой.

– Мадам Роза послала меня сюда, чтобы я потом мог рассказать ей, что здесь произошло, – тихо сказал он. – Если бы она этого не сделала, я приехал бы сюда сам. Я чувствую себя таким же ответственным за все это, как и она.

– Вы?

– Мне кажется, что если она должна была выбрать кого-то, чтобы разоблачить Николса, то это должен быть я.

Его гордость уязвлена, подумала Аня. Во второй раз за последнее время она увидела в нем мужчину, а не постоянного сопровождающего мадам Розы.

– Возможно, она слишком высоко ценит ваше общество, чтобы рисковать возможностью потерять его? – предположила она.

Гаспар изучающе посмотрел на нее, как бы опасаясь насмешки. Прошло несколько долгих мгновений прежде, чем он ответил:

– Возможно.

Анино внимание притягивали непосредственно происходящие события, и она отвернулась от Гаспара. Секунданты разводили участников дуэли по местам – Равеля направо, а Муррея налево. Став на положенное место, они больше не могли двигаться, в противном случае секунданты их соперника могли сразить их шпагой или выстрелом из пистолета.

Двое мужчин сняли сюртуки и закатали по локоть рукава рубашек. Они приняли исходные позиции, опустив правую руку вдоль тела и свободно держа в ней шпагу, а левую согнув за Спиной и сжав пальцы в кулак.

Секунданты прошли к своим местам рядом с дуэлянтами, которых они представляли.

Утро разгоралось все ярче. Поднимавшееся солнце посылало свои первые лучи из-за леса на горизонте. Они танцевали на траве и поблескивали в каплях росы. Они заливали желтоватым светом белые льняные рубашки обоих мужчин и сверкали радужным огнем на клинках шпаг, поднятых дуэлянтами в знак приветствия друг друга. Они ярко осветили белый сигнальный платок, который упал на траву, как снежинка, случайно залетевшая сюда из своего времени года.

Клинки скрестились с громким мелодичным звоном. Мужчины осторожно кружили, делая ложные выпады и парируя удары и одновременно изучая силу кисти соперника и его мастерство. Они двигались взад и вперед, оставляя следы на росистой траве. Каждый из них ожидал благоприятного момента, деля в эти первые мгновения внимание между лицом соперника и кончиком его шпаги.

Мало-помалу темп нарастал. Муррей атаковал, Равель парировал его удары, отступал, а затем, демонстрируя мастерство, Заставлял уже Муррея отступать на исходную позицию. Однако он не использовал своего преимущества, а снова отходил назад, оставаясь настороже. Ободренный Муррей снова атаковал, используя одну хитрость за другой. Равель оборонялся, используя соответствующие контрприемы и иногда отражая особенно хитрую уловку приемом настолько блестящим, что он вызывал шепот восхищения со стороны наблюдавших за поединком.

Несмотря на это, Равелю не удавалось завершить свои удары. Казалось, он сдерживает сам себя, не показывает свое мастерство в полном объеме.

Озадаченный Гаспар сказал вполголоса:

– Что он делает?

Аня, задыхавшаяся от волнения, не могла найти ответа на этот вопрос.

Лоб Муррея покрылся испариной. Они оба дышали все тяжелее. В напряженной тишине шорох их шагов в траве казался очень громким. Рубашки, отсыревшие во влажном утреннем воздухе, прилипли к плечам и рукам, а облегающие брюки четко обрисовывали сильные мышцы бедер. Кудрявые волосы Равеля постоянно падали ему на глаза, а он резким нетерпеливым жестом отбрасывал их назад.

На лице сбитого с толку Муррея все сильнее проступала ярость. Он удвоил свои усилия, так что его клинок стал двигаться с быстротой стрелы и буквально запел. Он сделал неожиданный выпад, который Равель парировал в последний момент. Шпаги скрестились с такой силой, что посыпался дождь оранжевых искр. В этот же момент Муррей развернул шпагу, чтобы нанести ответный удар и бросился к Равелю. Равель, почти заколебавшись, сделал шпагой какое-то странное движение, как будто собирался отразить атаку и в последний момент передумал. Когда Муррей вернулся в исходное положение, на рукаве у Равеля появилось кровавое пятно.

Секунданты выбежали вперед, и один из них выбил своей шпагой клинок из руки Муррея, который пытался нанести еще один удар Равелю, чья бдительность уже была ослаблена. Поединок был остановлен, дуэлянты разошлись. Представитель Равеля с поклоном сказал Муррею:

– В соответствии с кодексом, сэр, я должен сейчас спросить у вас, удовлетворена ли ваша честь.

Муррей посмотрел на Равеля, и в его глазах появилось загнанное выражение, а кожа приобрела зеленоватый оттенок. Его победа была просто счастливой случайностью – Равель позволил ему ранить себя, и он знал это. Сейчас его роль заключалась в том, чтобы объявить об удовлетворении своей, чести и, таким образом, закончить поединок. Было очевидно, что он хотел бы поступить именно так, но то ли у него было больше храбрости, чем думали окружающие, то ли он больше боялся прекратить дуэль, нежели продолжить ее. Его ответ прозвучал прямо:

– Нет, черт побери!

Секунданты Равеля обменялись мрачными взглядами, но у них не было выбора, кроме как отступить назад и дать сигнал к продолжению поединка.

Снова замелькали клинки – атака, зашита, ответный удар, продвижение вперед и отступление назад. Но сейчас мужчины сосредоточили все свое внимание на кончиках клинков друг друга. Их дыхание стало хриплым. Однако движения Равеля приобрели сдержанную плавность и гибкость, появляющиеся только в результате долгой практики, и казалось, что он может вечно придерживаться установленного им темпа.

А темп устанавливал именно он. Муррей не был ровней Равелю: если это не было ясно в самом начале, то сейчас в этом не было никакого сомнения. Он был компетентным фехтовальщиком, но он сражался с мастером. Только лишь безумная удача, ошибка, допущенная Равелем, могла принести ему победу. Уже много раз Равель мог ранить или даже убить его, но он все же сдерживал себя. По мере того как увеличивались ярость и страх Муррея, его рука, в которой он держал клинок, дрожала все сильнее и сильнее, а выпады становились все шире и интенсивнее.

Движение было настолько быстрым, что Аня не могла проследить за ним взглядом. Клинки скрестились со скрежетом, который ударил по нервам, скользнув так, что эфесы шпаг со звоном ударились друг о друга. Двое мужчин напряженно стояли рядом, лицом к лицу, запястье к запястью, колено к колену.

Муррей, задыхаясь, спросил:

– Что, по-твоему, ты делаешь, Дюральд?

– Даю тебе сатисфакцию. Разве ты не этого хотел?

– Я хочу твоей смерти!

– Говорят, что раскаяние полезно для спасения души.

Равель бросил мимолетный взгляд на Аню, которая стояла, сжав руки на груди и следя за ними расширившимися глазами. Он не знал, что она нашла в этом испорченном образце представителя сильного пола, но если это будет возможно, он сохранит его для нес. Было бы гораздо лучше, если бы он устранил Муррея, лучше для Нового Орлеана, лучше для Ани. Но ему не хватало храбрости. Не потому, что ему не хватало воли нанести финальный удар – он так легко мог покончить и с дуэлью, и с жизнью Муррея. Но не на глазах у Ани. Он не мог заставить себя убить мужчину, которого она любила, не мог снова заставить себя вынести проклятье в ее глазах.

Было бы гораздо лучше, если бы они с Мурреем были равными соперниками, если бы в этом было больше опасности.

Он проклинал самоуверенность Николса, которая дала ему повод думать, что после нескольких уроков в Эксчейндж-элли он стал фехтовальщиком. Это было то же самое, что так часто случалось с ним в прошлом; мастерство Равеля, отточенное в тысячах упражнений и тренировочных боев с мастером, которым был его отчим, давало ему несправедливое преимущество. Использовать в поединке все известные ему старинные движения, уловки, и хитрости означало превратить дуэль в простой обряд убийства. И хотя удержаться от этого значило предать друзей и цель, которую они преследовали, он должен был это сделать, потому что здесь была Аня. Он не мог играть роль убийцы или даже предназначенную ему роль божьей кары, во всяком случае не тогда, когда она смотрела на него.

Аня встретила взгляд Равеля, такой же быстрый и смертельный, как удар шпаги, и почувствовала, что он поразил ее до глубины души. Она с ужасом увидела таящееся в этом взгляде отчаяние, боль и тщетность усилий. Именно так Равель смотрел на нее, когда она семь лет назад обвинила его в убийстве Жана. Здесь, на этом поле, она была его bete noire[30], напоминанием о прошлом, от которого не уйти. Это было его слабостью, мешало ему проявить все свое мастерство, мешало ему как следует защищаться от человека, который пытался убить его. Неточный расчет, секунда невнимания – и все может закончиться трагически.

Муррей сделал шаг назад, оступился и поскользнулся в мокрой от росы траве. Это движение было настолько знакомым, что у Равеля по спине пробежала дрожь. Именно так Жан поскользнулся на мокрой траве той ночью, здесь, на этом самом поле, под этими старыми дубами, покрытыми свисающим мхом.

Дуэль не может бесконечно продолжаться таким образом. Ее необходимо так или иначе закончить. Он терпеливо ждал, пока Муррей поднимется, а затем, демонстрируя свою блестящую технику, делая скользящие и режущие движения мерцающим, как серебро, клинком, начал надвигаться на своего соперника. Муррей отступил и оборонялся, сжав зубы, пот заливал ему глаза. Но это практически не принесло ему никакой пользы. Рука Равеля была такой же закаленной и гибкой, как его клинок, и их обоих направляла ясная мысль и неумолимая воля.

Ложный выпад, ответный удар. Края клинков со скрежетом встретились. Клинок Равеля, вращаясь, уперся в другой клинок, изгибая и выдавливая его из руки. Пальцы Муррея разжались, и его шпага, завертевшись в воздухе, упала на траву с глухим звоном.

Ритуал снова был соблюден. Всем собравшимся на этом поле было ясно, что Равель мог с такой же легкостью пронзить клинком Муррея. Но когда тот отказался признать свое поражение и снова объявил о том, что его честь не удовлетворена, послышался громкий ропот секундантов и присутствующего на дуэли хирурга. Тем не менее, следуя повелительному жесту Равеля, секунданты подняли шпагу Муррея, вытерли ее насухо и снова вручили ему. Поединок продолжался.

Что сделает Равель сейчас? Ответа не пришлось долго ждать. Клинки звенели, как колокольчики, сверкали, как молнии, скрещиваясь, выравниваясь, и когда мужчины разошлись, другая рука Равеля тоже оказалась окровавленной.

Он снова разрешил сопернику уколоть себя. Но эта рана была глубже, чем первая, так как на рукаве быстро расплывалось алое пятно. Сейчас, конечно же, Муррей не мог отказаться прекратить поединок.

Он мог. И сделал это. Хирург забинтовал руку Равеля, и они снова стали лицом к лицу.

Аня почувствовала, как по ней пробежала дрожь. Затем еще раз и еще. Звуки скрещивающихся клинков действовали на ее нервы так, что хотелось кричать. Сколько еще это может продолжаться? Должно быть что-то, что она могла бы сделать, но что? Что?

Гаспар покачал головой.

– Никогда, ни разу в жизни я не видел ничего подобного. Это великолепно!

Аня повернула голову и посмотрела на него как на сумасшедшего.

– О чем вы говорите?

– Жди. Жди и смотри, – сказал он и тихо восхищенно засмеялся.

Аня отвернулась от Гаспара и продолжала напряженно вглядываться в происходящее. Еще одно ранение, на этот раз в бок, когда Равель, двигаясь назад, отклонился, чтобы избежать сильного удара Муррея. Вопрос был чистейшей формальностью.

Муррей выдохнул свой отказ, но в его глазах светился триумф.

Не обращая внимания на тяжелые взгляды секундантов Равеля, он ожидал момента, когда Равель допустит ошибку в расчетах, ошибку, которая позволит ему прикончить его. Он плотнее ухватился за эфес своей шпаги, и поединок продолжался.

Постепенно Аня начала понимать, что имел в виду Гаспар. Это было так просто и одновременно так хитро, так благородно и так дьявольски ловко, так таинственно и при этом очевидно основано на дуэльном кодексе.

Муррей, казалось, не понимал, что с каждой каплей крови Равеля, которую он проливает, он все быстрее приближается к собственному концу. Это был поединок чести, а не выносливости или мастерства.

Упрямая настойчивость Муррея на сатисфакции перед лицом великодушия его соперника свидетельствовала о том, что он не является джентльменом, так же ясно, как ясно свидетельствовало бы об этом разоблачение его тайной деятельности.

Если целью этой дуэли было дискредитировать Муррея, то Равель успешно добивался этой цели.

Но как далеко заведет его это жертвование собой? Сколько крови он должен потерять, прежде чем сочтет свою задачу выполненной?

С таким количеством ран, как бы малы они ни были, как долго он сможет позволять Муррею колоть себя только в тех местах, которые он сам выберет?

И действительно ли его цель была таковой, какой она казалась, или здесь присутствовал также элемент искупления? Искупления за смерть другого молодого человека здесь, на этом поле, семь лет назад?

ГЛАВА 20

Раны стали прибавляться быстрее – порез в плечо, еще один удар в руку, царапина на щеке чуть пониже глаза. Казалось, теперь места выбирал Муррей, а Равель только уклонялся, чтобы избежать радикальных результатов. Секунданты Равеля с беспокойством подошли к нему, как бы намереваясь прекратить поединок, но он, упрямо покачав головой, остановил их. Его друзья были в растерянности. Этот поединок вышел настолько далеко за рамки дуэльного кодекса, что они в конце концов перестали вмешиваться. Секунданты Муррея, хотя они и должны были присоединиться к секундантам Равеля в попытках прекратить дуэль, были людьми того же сорта, что и Муррей: они стояли под деревом, открыто торжествуя.

Ответные удары Равеля замедлились, его лоб покрылся испариной, а волосы взмокли. Он дышал так же тяжело и хрипло, как и Муррей, и с каждым вдохом кровавые пятна на его рубашке расплывались все шире. Муррей, растянув губы в хищной улыбке, нацелил свой удар в грудь Равеля. Быстрое движение, звон стали, и когда двое мужчин разошлись, рубашка на груди у Равеля была порвана, а на самой груди прибавился еще один небольшой порез, но на этот раз и у Муррея появился порез на шее. Он прижал к нему левую руку, затем отнял ее и с недоверием уставился на свои окровавленные пальцы. Равель сделал шаг назад, опустив шпагу. Внезапно повисла тишина.

– Убийца! Кровавый мясник!

Крики послышались у Ани из-за спины. Она вовремя обернулась, чтобы увидеть, как Селестина, спотыкаясь, бежит к ним от экипажа, который привез сюда Гаспара.

– Матерь Божья! – пробормотал Гаспар. – Я совсем забыл о ней.

Аня побежала наперерез сестре, но Селестина оттолкнула ее и, наступая на подол своих пышных юбок, побежала к мужчинам, которые стояли лицом друг к другу.

– Прекратите! – кричала она. – Прекратите! Я не могу это больше выносить!

Муррей увидел изумление на лице Равеля, забытую им осторожность, и понял, что это его единственная возможность. Он собрался и сделал тихий вдох, незаметно поднимая шпагу.

Ане все это представилось, как живая картина, остановившаяся сцена из истории о жизни и смерти и о тонкой грани между ними. Селестина с залитыми слезами лицом, стоящая практически между двумя мужчинами. Равель, застигнутый врасплох. Муррей, сосредоточившийся на своем преимуществе. Окровавленные шпаги. Старые дубы. Изумленные секунданты. Гаспар, разинувший рот от удивления. Ясный утренний свет.

Как они оказались здесь? Причин было много, но часть вины лежала и на ней. В таком случае она должна постараться исправить ситуацию, насколько это возможно.

Однако ею руководил инстинкт, а не медлительная и рациональная мысль. Прежде чем ответ стал ей ясен, она уже бросилась вслед за Селестиной, крича вслух свое предупреждение:

– Равель, берегись! Убей его! Закончи это, ради бога!

Плечом и рукой она ударила Селестину в спину, и они вместе упали на землю. Ярд поющей смерти пролетел так близко над ее затылком, что она почувствовала, как от движения воздуха зашевелились волосы, и подумала, что Муррей был бы рад, если бы шпага нашла ее.

Послышался громкий звон встретившихся клинков, яростный скрежет и звуки бурной, но расчетливой атаки. Затем последовал хриплый вздох и стон. Аня повернула голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как Муррей покачнулся и распластался на траве. Его рука, все еще держащая шпагу, дернулась, и он замер.

Все было кончено. Аню охватила усталость. Она чувствовала, что не в ее силах пошевелиться. Секунданты столпились вокруг них, и сразу трое мужчин предложили ей руку, чтобы помочь подняться. Она приняла руку того, кто был ближе. Остальные двое подняли Селестину, которая лишь бросила быстрый взгляд на Муррея и затем, всхлипывая, бросилась на грудь Ане. Через плечо сестры Аня посмотрела туда, где стоял Равель. Секундант взял у него шпагу, и сейчас хирург, что-то бормоча, срезал с него остатки окровавленной рубахи. Равель, казалось, ничего не замечал, его темные глаза были устремлены на Аню, и он смотрел на нее с той же сильной, жгучей сосредоточенностью, с какой смотрел на нее до дуэли.

Здесь же стоял Гаспар, отеческими словами он успокаивал и придавал силы, поддерживая Селестину. Он повернулся с ней к экипажу и, подталкивая, стал уводить прочь от места кровавой бойни. Аня поддерживала ее с другой стороны, и им вдвоем удалось усадить убитую горем девушку в экипаж. Затем Гаспар повернулся к Ане.

– Садись, chere, и поехали домой. Твой слуга приведет твою лошадь. Здесь больше нечего делать.

– Да, одну минуту, – ответила она и пошла к мужчинам, стоявшим под дубами.

Хирург уже перевязан самые серьезные раны Равеля, а остальные обработал карболкой. Ее неприятный запах висел в воздухе, перебивая запах крови. Секунданты Муррея уже отнесли его тело в экипаж и готовились к отъезду. При Анином приближении секунданты Равеля отошли назад, продемонстрировав свое участие. Хирург посмотрел на Аню, затолкал бинты в сумку, захлопнул ее и, отвесив поклон одновременно ей и своему пациенту, быстро направился к тому месту, где собрались секунданты.

В ясном утреннем свете стали четко видны темные тени под глазами Ани от недосыпания и беспокойства, но вместе с тем солнечные лучи сделали ее кожу как бы прозрачной и превратили корону волос в сияющий ореол вокруг ее головы. Она стояла перед Равелем, гордо выпрямившись и высоко подняв голову, хотя в ее глазах было видно раскаяние.

– Я прошу прощения, – сказала она.

– За что?

Его тон был почти грубым. Если бы их не окружала столь заинтересованная аудитория, если бы он не был так залит кровью, он схватил бы ее в объятия и впился в нежные губы, прежде чем заставить ее объяснить, почему сейчас, после всего происшедшего, ей не все равно, жив он или мертв.

– За все. За слова, сказанные в горе семь лет назад. За вмешательство между тобой и Мурреем. За мои поступки, о которых я не знаю, но которые заставили тебя дать Муррею возможность изрезать тебя, как…

– Даже, – перебил он, – если я не прошу у тебя прощения?

– Даже так.

Он какое-то мгновение пристально смотрел на нее, изучая темными глазами ее лицо.

– Между нами остался один нерешенный вопрос, который стал еще более настоятельным после сегодняшнего утра. Вопрос о браке.

Боль всколыхнулась у Ани внутри, но она сумела не только ответить ровным голосом, но даже слегка улыбнуться, повторяя ответ, который он сам дал ей так недавно:

– Такая жертва. В этом нет необходимости, во всяком случае не ради меня.

– Мне совершенно не нужны жертвы.

– Я должна поверить в это после того, что здесь увидела? Нет, давай забудем об этом, пожалуйста. Мы причинили друг другу достаточно боли; ничто не требует от нас продолжать делать это. Меня совершенно не волнует общественное мнение, тебя тоже. Таким образом, мы вольны вернуться на исходные позиции. Давай заключим между собой договор: когда встретимся, мы встретимся как добрые, но достаточно далекие знакомые, которые кланяются и улыбаются, но не вмешиваются в жизнь друг друга.

– Скорее я предпочту быть твоим врагом, – произнес он, чуть ли не скрежеща зубами.

Она снова обрела дар речи только через несколько секунд. Чтобы скрыть свое отчаяние, она быстро отвернулась от него и, приподняв подол кожаной юбки, сказала через плечо:

– Как хочешь.

Равель стоял и чувствовал, как судорожно сжимаются его мышцы, в то время как он пытался усилием воли удержаться от того, чтобы не схватить ее и не притянуть к себе. Оставь ее в покое. Именно этого она хотела, не так ли? Она выразила это достаточно ясно.


Селестина вовсе не была безутешна. На самом деле ее настроение улучшалось, а горе исчезало тем скорее, чем быстрее выздоравливал Эмиль. Когда она смогла связно говорить, то объяснила Ане, что она назвала кровавым мясником вовсе не Равеля, а Муррея. Во время бала Комуса, когда Эмиль одновременно бросил вызов и Равелю и Мур-рею, она поняла, что любит именно любезного и галантного француза. Именно это внезапно пришедшее к ней понимание, а также затруднительное положение, заключавшееся в том, что двое мужчин, существовавших в ее жизни, собирались встретиться на дуэли, и заставили ее потерять сознание.

Когда она уже лежала дома в постели, к ним принесли Эмиля с разбитой головой. Мадам Роза, хоть и неохотно, но все же рассказала ей о вероломстве ее жениха. Селестина поняла, каким он был чудовищем и как он пользовался ею.

Она разрывалась между желанием оставаться рядом с Эмилем и необходимостью узнать, будет ли она освобождена от этого ужасного человека, а также пугающе настойчивой необходимостью увидеть, как на него обрушится Божья кара за то, что он сделал с Аней, и с Эмилем, и с ней самой, конечно. Она упросила Гаспара взять ее с собой.

Потом была эта ужасная дуэль. Ей показалось, что Равель просто собрался дать Муррею изрезать себя на куски по какой-то странной причине, должно быть, имеющей отношение к глупому мужскому чувству чести. Она испугалась, что Муррей убьет его в конце концов и получит возможность закончить то, что он начал делать с Эмилем, преследовать и подвергать опасности Аню и даже заставить ее саму выйти за него замуж, как она ему обещала. Она едва не сошла с ума.

Но теперь все позади, и они снова могут жить нормальной жизнью. Эмиль отлично поправляется, и, кажется, ему нравится, когда она сидит с ним, когда читает ему. Вчера он поймал ее руку, поднес к губам и назвал ее своим милым ангелом. Муррей никогда не называл ее ангелом.

Недоверие мадам Розы к Муррею получило осязаемое основание. Однако она не допустила ошибки и не стала разоблачать его перед своими друзьями, чтобы насладиться собственным триумфом, так как для этого потребовались бы некоторые объяснения, которые могли бы запятнать ее собственную дочь той же грязью, которая покрывала и его. Сдержанно и с достоинством она выразила свое сожаление по поводу смерти молодого человека на дуэли. Ее дочь, сказала она, была просто убита горем, но она пыталась забыть о своих печалях, стараясь быть полезной в уходе за больным. Естественно, она всегда находилась под должным присмотром. Ей самой, мадам Розе, будет жаль, когда мальчику Жиро придется покинуть их дом после того, как его рана позволит ему двигаться. Он был таким чудесным пациентом и оказал такое исцеляющее воздействие на Селестину не только тем, что помог ей справиться со своим горем, но и тем, что помог ей стать более зрелой и ответственной. Было чрезвычайно смешно наблюдать, как она убеждает его принять лекарство и отдыхать, как велел врач.

Так как Селестина в основном оставалась в уединении, а Аня отказывалась ог всех приглашений отчасти для того, чтобы не смущать мачеху, но преимущественно из-за того, что она не чувствовала сейчас в себе склонности к веселью и развлечениям, Гаспару пришлось в одиночестве сопровождать мадам Розу на те немногие увеселительные мероприятия, которые приходились на период поста. Казалось, что они, возможно, чуть более открыто выказывают привязанность друг к другу, чуть больше радуются обществу друг друга, но все же никаких признаков более близких отношений не наблюдалось. Очевидно, ничто не могло помешать им продолжать до бесконечности вести тот образ жизни, который они сами для себя установили.

Было очень удачно, как сказала мадам Роза после нескольких выходов, что дуэль и Анино участие в ней случились в первый день великого поста, когда балы и приемызимнего сезона закончились и многие уехали из города. Пересуды были, и бесполезно было ожидать, что их не будет, но они не были и вполовину столь сильными, какими непременно были бы раньше. Большинство людей, казалось, были согласны с тем, что Аня эксцентрична и упряма, если не аморальна, и что вполне вероятно, что ей никогда не удастся найти мужчину, который выносил бы ее дикий нрав. Весьма заинтересовал всех также тот факт, что Равель Дюральд, другой объект ходящих по городу слухов, исчез из поля зрения. Были люди, которые клялись в том, что он уехал из страны, тогда как другие, ссылаясь на свидетелей, присутствовавших на дуэли, говорили, что он настолько изранен, что теперь восстанавливает пошатнувшееся здоровье на каком-то курорте на Севере. Третьи же шепотом сообщали, что он уехал в деревню, где намеревался стать отшельником, как и его отец.

Аня выслушивала приносимые мадам Розой истории и сплетни, касающиеся ее самой и Равеля, но они практически не задевали ее, как если бы они относились к совершенно посторонним людям. Она выслушивала постоянные и многоречивые рассказы Селестины о том, как та относится к Эмилю и Муррею, и была рада, что сестра пострадала вовсе не так сильно, как она опасалась. Она была рада, что Селестина, казалось, нашла свое счастье, но хотела при этом лишь одного – чтобы та говорила о чем-нибудь другом, неважно о чем, лишь бы о чем-то другом. Она испытывала смутное облегчение ог того, что светская жизнь мадам Розы мало пострадала от совершенных ею поступков, что жизнь течет так же, как текла до этого. И все же единственным желанием, которое она испытывала, было разделаться с последними обязательствами, удерживающими ее в Новом Орлеане, и уехать подальше от этой сумятицы, которую она сама же и устроила, от своей страсти к Равелю Дюральду, подальше от своей едва заглаженной вины перед Селестиной, от всего беспокойства о мадам Розе. Она всего лишь хотела уехать прочь.

«Бо Рефьюж» – прекрасное убежище. Это было больше чем название, это был идеал. Аня всей душой желала оказаться там, в покое, который избавил бы ее от страха. Она желала заняться повседневными делами, которые поглотили бы ее и помогли возродиться. Она желала оказаться там из-за той тишины и умиротворенности, которые дали бы ей время для воспоминаний, и из-за тех воспоминаний, которые связаны с этим местом.

Какое-то время она пыталась не думать о Равеле. Она действительно пыталась. Но это было трудно сделать. Она постоянно думала о нем, потому что практически все, что говорилось вокруг, так или иначе относилось и к нему, и даже если в разговорах старались не упоминать его имя, все равно было ясно, что они думают именно о нем. И единственный посетитель, пришедший к ней за неделю, последовавшую за дуэлью, был острым напоминанием о нем.

Она вошла в салон и увидела, что мадам Кастилло стоит посреди комнаты. Мать Равеля была одета в прекрасный костюм для прогулок из серого бархата, а маленькая шляпка из того же материала была надвинута на черные кудри, закрывающие лоб. Однако выражение ее лица было измученным, и на нем проступили новые морщины беспокойства. Аня с безупречной вежливостью подошла к ней, протянула руку, ощутив при этом, как все у нее внутри сжалось, но тем не менее сохраняя на лице безучастное выражение.

– Надеюсь, вы не возражаете против моего прихода, но я должна была увидеться с вами.

– Конечно. Пожалуйста, садитесь. Могу ли я предложить вам что-нибудь выпить, стакан сахарной воды или, может быть, немного вина и пирожное? – Произносимые любезности давали ей время прийти в себя и вернуть утраченное самообладание.

– Благодарю вас, не надо. – Пожилая женщина опустилась на кушетку. В течение какого-то времени она смотрела на свои обтянутые перчатками ладони, которые, сжавшись в кулаки, лежали у нее на коленях, а потом подняла глаза на Аню.

– Я насчет Равеля. Вы не видели его?

– Вы имеете в виду, после дуэли? Нет, не видела.

Мадам Кастилло закрыла глаза.

– Я этого боялась.

– Он… он исчез? – Не спросить было просто невозможно.

– В тот же день, когда утром его принесли домой после дуэли. Я не хотела бы, чтобы вы считали меня беспокоящейся понапрасну, но однажды он уже исчезал подобным образом, и я не видела его потом в течение четырех лет.

«Однажды» – после того, как погиб Жан. Аня беспомощно развела руками.

– Я понимаю, но не имею ни малейшего понятия, где бы он мог быть.

– Я подумала, что он, возможно, намекнул вам о том, куда направляется, или хотя бы как-то связался с вами.

– Нет, – безжизненным голосом ответила она.

– Простите меня, но мне это трудно понять. Мой сын никогда не был безответственным. Даже тогда, когда был моложе, семь лет назад, он оставил письмо для меня. Он всегда думает о тех, кого любит, настолько беспокоится о них, что я совершенно не могу поверить в то, что он не дал бы знать мне или вам, куда уезжает!

Слова звенели в ушах Ани, и она лишь через несколько мгновений сумела уловить их смысл.

– Тех, кого любит? У него нет любви ко мне.

– Не будьте так глупы! – резко сказала мадам Кастилло. – Он любит вас уже много лет, еще с тех пор, как вы были помолвлены с его лучшим другом. Иначе как могли бы слова, сказанные вами в ту ночь, когда был убит Жан, с такой силой уничтожить его?

Аня почувствовала, как что-то поднимается, растет у нее в груди, мешает ей дышать, как биение сердца с грохотом отдается у нее в ушах. Она прошептала:

– Это не может быть правдой.

– Уверяю вас, может. Это и есть правда.

– Но почему он не сказал мне?

– Возможно, по какой-то причине он думал, что это не имеет для вас значения. Но это имеет значение, не так ли?

Ошеломленный взгляд, которым Аня смотрела на нее, был достаточным ответом.

– Если бы вы не пришли, я бы так и не узнала этого.

– Так вы уверены, что он ничего не сказал вам, никак не намекнул, куда он отправляется, когда видел вас в последний раз?

Аня покачала головой, опустив взгляд на свои руки.

Мадам Кастилло нахмурилась.

– Меня это приводит в недоумение. Я слышала, как ночью, за день до своего исчезновения, он разговаривал со своим камердинером. Тогда этот разговор показался мне странным, хотя я к нему почти не прислушивалась. Я не думаю, что это действительно было важно, и даже сейчас не понимаю, каким образом это может навести на его местонахождение, но я могла бы поклясться, что он просил доставить ему шахматы… и цепь.

Аня медленно подняла глаза и встретилась взглядом с пожилой женщиной. Нервная дрожь пробежала по ней, но она подавила ее. Шахматы? Цепь? Возможно ли это? Нет, этого не может быть. Он не поехал бы в «Бо Рефьюж», не из-за любви. Нет, и даже не из-за ненависти: он не такой человек. Не такой?

«Скорее я предпочту быть твоим врагом!»

– Что случилось, chere?

Аня облизала губы.

– Возможно, ничего. Но… может быть, я смогу найти Равеля.


Мадам Кастилло была с визитом после полудня. Сумерки уже начали сгущаться к тому времени, как Аня упаковала вещи, приготовила все для того, чтобы уехать из города, и попрощалась с мадам Розой, Селестиной и Эмилем. Никто не пытался разубедить ее. Они настолько привыкли к ее торопливым отъездам и неожиданным приездам, что почти уже не обращали на них внимания. В любом случае за последние несколько дней она достаточно часто вздыхала о своем «Бо Рефьюж», и они с часу на час ожидали объявления о том, что она уезжает на плантацию.

Прекрасная погода, которой наслаждались в день Марди Гра, не удержалась надолго. В щели экипажа задувал холодный ветер, в котором ощущалось дыхание близкого дождя, хотя луна все еще давала достаточно света, чтобы было видно дорогу. Чтобы не замерзнуть, Аня завернулась в меховое манто и только молилась про себя, чтобы дождь не начался до утра. К тому времени она уже будет дома. К тому времени она узнает, там ли Равель. Она выяснит раз и навсегда, какие чувства испытывает к ней Равель, если он вообще их испытывает.

Возможно, когда-то он и любил ее – это объясняло бы многое. Однако это не означает, что он все еще продолжает любить ее. Было бы удивительно, если бы это было так, после всего того, что она с ним сделала, после всех неприятностей и тревог, которые она ему причинила. Ее побуждения были самыми лучшими, но нельзя было винить его в том, что он не верил этому.

Она подумала о том, каким он был, когда они вдвоем играли в шахматы или когда она торговалась с ним из-за булавки,. вспомнила его улыбку, его поддразнивающий и в то же время ласковый взгляд. Притворяющийся дьявол. Он только делал вид, что является ее пленником. Но как он был красив, и какое удовольствие доставляла ей мысль о том, что он не может сбежать от нее. Если быть до конца честной, то удовлетворение от мести составляло лишь часть ее чувств. Помимо этого она наслаждалась также мыслью о том, что он находится в ее власти, даже когда она со страхом размышляла, как он поступит, когда она его освободит. Люди – странные существа.

Она уже не будет ощущать того же, если окажется в тех же обстоятельствах. Или будет? Если представится случай, и она будет знать, что таким способом можно будет покончить со всей этой неопределенностью, то она, возможно, не устоит перед соблазном снова заковать его в кандалы. Признавшись себе в этом, она почувствовала, что не уверена в том, какой женщиной ей следует считать себя теперь, кроме разве что честной.

Мили пути проносились мимо. Аня вглядывалась в темноту, думая и одновременно стараясь не думать об одном и том же. Время от времени по ней пробегала дрожь. Она не знала, были ли причиной этого холод или волнение, страх или предвкушение встречи.

Она пыталась обдумать все возможности. Если Равель находится в «Бо Рефьюж», будет ли она вежливой и гостеприимной, ожидая тем временем, пока он не выскажется сам? Или будет пылкой и стремительно бросится в его объятия? Или будет скованной и прекрасно помнящей о том, как они расстались, готовой испугаться и слышать в его словах оскорбление, так что ничто не изменится, ничего нельзя будет решить? А если его там нет, сядет ли она на стул и начнет ли рыдать? Или она спокойно поздоровается с Денизой, спокойно поднимется наверх и ляжет в постель, спокойно задует лампу и только потом начнет рыдать?

Боже милосердный, неужели эта поездка никогда не закончится?

Наконец она закончилась. Экипаж покатился по дорожке под раскидистыми ветвями дубов, которые казались черными в этот полуночный час, и остановился перед домом. В доме было темно и тихо. Все, кто находился здесь, уже легли спать, включая и Денизу.

Марсель, который, конечно же, приехал вместе с ней – самый преданный из всех, кого она знает, – спустился с козел и открыл дверцу экипажа. Аня с трудом выбралась из него. Она посмотрела на дом, сжав губы, чтобы они не дрожали. Когда Марсель сказал ей, что проедет с кучером в конюшню, чтобы помочь распрячь лошадей, она лишь устало кивнула. Подобрав юбки, она с трудом поднялась на верхнюю галерею и потянула за шнурок звонка, висящего у двери. Она услышала, как на задней галерее зазвонил колокольчик. Ожидая, пока Дениза подойдет к дверям и впустит ее, она повернулась, чтобы оглядеться вокруг, запахнув поплотнее манто, чтобы защититься от холодного ветра. Внизу Марсель выносил ее багаж и складывал его на нижней галерее. Затем он снова сел рядом с кучером Солоном, и экипаж тронулся в направлении конюшен.

Дениза не выходила. Ане надоело созерцать ночной покой, она снова потянулась рукой к шнурку и в этот момент заметила, что большая входная дверь приоткрыта.

О чем только думает Дениза? Ведь войти может кто угодно! Или задвижка была каким-то образом сломана, когда бандиты, нанятые Мурреем, грабили дом? Она не помнила ничего подобного, но даже если это и было так, то к этому времени ее уже давно пора было починить. Эти гневные тирады отвлекли ее от странной тревоги, охватившей ее.

Это ее дом. Нет никакой причины для того, чтобы в нерешительности топтаться на пороге. Марсель в любой момент может вернуться, и в любом случае ей больше было нечего бояться.

Она распахнула дверь и вошла в главный салон. Когда глаза привыкли к темноте, она в лунном свете смогла довольно четко рассмотреть комнату. Комната была заполнена приземистой мебелью, которая в сумерках казалась бесцветной и призрачной. Лампы нигде рядом с собой она не увидела, и, вместо того чтобы заняться поисками ее, она уверенными шагами пересекла с детства знакомую комнату и вошла в дверь, соединяющую салон со столовой. Там было темнее, поскольку в этой комнате, находящейся в центре дома, не было окон. Она быстро прошла через столовую, лишь слегка прикоснувшись кончиками пальцев к спинкам стульев, выстроенных у стола. Сразу за столовой находилась гостиная, из которой в дверь налево можно было попасть в ее собственную спальню. Аня направилась к последней комнате, как к убежищу.

Ее рука нашла ручку, повернула ее, дверь открылась, и она шагнула внутрь. Ее руки покрылись «гусиной кожей». Она заколебалась, стоя на месте и прислушиваясь. Ничего не было слышно. Сердце гулко билось в груди, а голову как будто сжимал тугой стальной обруч. Свет! Ей нужен свет, чтобы прогнать это волнение и успокоиться. Она направилась к умывальнику, где всегда стояла лампа, рядом с которой лежали спички.

Твердые руки поймали ее за плечи и прижали, а затем подхватили ее под спину и колени. Она брыкалась, изгибаясь, отталкиваясь от груди мужчины, который держал ее. Никакого эффекта. Несколько нетвердых шагов, и ее внезапно уронили.

Она сдавленно вскрикнула, и тут же почувствовала под собой мягкую упругость матраца, лежащего на ее собственной кровати. Она тут же пришла в себя и попыталась скатиться с кровати. Матрац прогнулся, и она почувствовала, как что-то тяжелое навалилось на нее поперек талии. Она ткнула рукой и почувствовала твердое мускулистое плечо и толстый слой бинтов. Она замерла.

Тотчас же ее правая рука была поймана. Жесткие, теплые пальцы легли на ее запястье. Послышался мелодичный звон и резкий щелчок. Что-то холодное и тяжелое охватило ее руку. Тяжесть, давившая на нее, исчезла, матрац качнулся, и она осталась одна.

Она лежала неподвижно, какое-то время не веря этому, затем рывком подняла руку, чтобы убедиться в том, что ее рука действительно закована. Рука поднялась лишь на небольшое расстояние, так как цепь натянулась и глухо звякнула. Цепь была прикреплена к столбу, поддерживающему балдахин кровати.

Она приподнялась на локте, напряженно вглядываясь в темноту, и дрожащим от ярости голосом сказала:

– Равель Дюральд! Я знаю, что ты здесь! Что, по-твоему, ты делаешь?

Раздался легкий треск и желто-оранжевый свет вспыхнул рядом с умывальником. Равель стоял, держа в руке фосфорную спичку. Он потянулся к лампе и, сняв абажур, поднес спичку к фитилю. Вспыхнувшее пламя придало его лицу вид блестящей фарфоровой демонической маски, но это впечатление исчезло, когда он снова надел на лампу абажур, поднял ее и направился к ней. Он поставил лампу на столик рядом с кроватью, прежде чем заговорил с ней:

– О чем ты думаешь?

– Я думаю, что ты сошел с ума!

– Возможно, ты и права.

Он повернулся, чтобы посмотреть на нее, и когда она увидела выражение его темных глаз, по ней пробежала дрожь, ничего общего не имеющая со страхом. Сглотнув слюну, она спросила:

– Как ты сюда попал?

– Дениза впустила меня. Я сказал ей, что я твой гость и что ты можешь вернуться с минуты на минуту. Она предоставила мне возможность ожидать тебя здесь в течение трех последних суток. Она считает, что с твоей стороны весьма невежливо заставлять меня ожидать так долго, и находит, что мое терпение заслуживает похвалы. Все это весьма необычно, но близко к тому, чего она могла бы ожидать от нас обоих.

– Я уверена в этом, – резко сказала Аня. – Ты знаешь, что все думают, что ты исчез, и даже твоя мать? Ты мог бы по крайней мере оставить ей письмо.

Его губы изогнулись в улыбке.

– Все еще беспокоишься о моей матери? Позволь мне успокоить тебя. Я подробно рассказал ей, где я буду и что собираюсь сделать.

– Она… она знает?

– Именно она предложила помочь мне и направить тебя сюда, если ты в течение определенного периода не покинешь город.

Ловушка, и очень заботливо и осторожно расставленная. Какой же идиоткой она была, что поверила хоть единому ее слову!

Он присел на край кровати, подтянув к себе колено и обняв его, стараясь в то же время не закрывать свет, падающий на ее лицо.

– Она также рассказала мне, как позаботится о том, чтобы ты приехала сюда.

Аня смотрела ему в глаза так долго, как только могла. Затем, опустив глаза, сказала безжизненным голосом:

– Правда?

– Существовало много возможностей, много эмоций, на которых она могла сыграть, – сказал он, – среди которых ненависть, месть, раскаяние, сострадание, вина. Но была только одна, которой бы она воспользовалась, только одна. Если бы ты не приехала по этой причине, ты не приехала бы вообще.

Она ничего не ответила, не могла этого сделать, так как у нее перехватило дыхание.

– Скажи мне, почему ты приехала, Аня, – нежно настаивал он.

Она попыталась пошевелить рукой, и звон цепи вызвал у нее слабый приступ гнева, которого оказалось достаточно, чтобы собраться с силами и выказать ему пренебрежение.

– Какое это имеет значение? Ты получил то, что хотел!

– Это имеет значение, милая Аня, да, это имеет значение. – Он протянул к ней руку и дотронулся костяшками пальцев до ее щеки, наслаждаясь прикосновением к гладкой поверхности ее кожи. Его внимание привлекла блестящая булавка, которой была заколота ее толстая коса, и он наклонился, чтобы выдернуть ее и отбросить в сторону. Он провел своей теплой и мягкой рукой по ее волосам, разыскивая остальные булавки, и повторил:

– Скажи мне.

Деваться было некуда. Его воля была непреклонна; и если раньше у нее и были в этом какие-то сомнения, то она своими глазами убедилась в этом под дуэльными дубами. Он требовал не меньшего, чем полной капитуляции. Что ж, он получит ее, но ему придется заплатить за это.

– Я приехала, – сказала она, глотая слезы, – потому что сожалею о том, что сделала с тобой.

– Раскаяние. Нет, это не то. – Он перекинул косы через ее плечи и начал расплетать их, рассыпая пряди волос у нее на груди.

Она положила свободную руку на его плечо, легко коснувшись повязки.

– Потому что я чувствовала твою боль и, зная о том, что являюсь ее причиной, хотела облегчить ее.

– Сострадание, – сказал он и провел пальцами подлинному ряду пуговиц, на которые до самой шеи застегивался ее голубой дорожный костюм. В его прикосновении ощущалась дрожь.

– Потому что когда-то я сделала тебя изгнанником и не хотела, чтобы это снова повторилось сейчас – ведь мои слова могли предотвратить это. Я хотела сказать тебе, что ты неправильно понял: Селестина хотела обвинить в убийстве не тебя, а Муррея.

– Вина. Я носил ее с собой все эти годы, так что теперь могу легко узнать ее. – Он покачал головой.

Под его пальцами пуговицы расстегнулись до талии. Лифчик натянулся на ее груди, которая была поднята туго зашнурованным корсетом. Он сосредоточенно поглаживал их костяшкой пальца, наблюдая за тем, как от этой нежной возбуждающей ласки набухают ее соски.

С трудом дыша, Аня сказала:

– Я приехала потому, что, не сделав этого, дала бы тебе покой, которого ты не заслуживаешь.

– Месть, – сказал он. – Это для меня.

– И потому, что ты отказался соблюдать договор, который я тебе предложила, потому что между нами есть что-то, что существовало в течение долгих семи лет, и не исчезнет!

– Ненависть, – прошептал он.

– Нет, не ненависть, – ответила она и посмотрела на него глазами, полными слез.

– Аня…

В этом тихом слове была такая боль, такое сомнение, что слезы хлынули у нее из глаз и потекли по вискам: Она хрипло спросила:

– Ты ненавидел меня все это время?

Его лицо окаменело, он поймал ее за руки и встряхнул.

– Я любил тебя каждой клеточкой своего существа с тех пор, как впервые увидел тебя, и ты прекрасно это знаешь! Ты была моей мечтой, которую я искал, – чистой, незапятнанной, единственным ярким маяком, который помог мне не сойти с ума и давал надежду в грязной, кишащей клопами испанской тюрьме и в разлагающей жаре джунглей Центральной Америки. Каким бы недостойным я ни был, я не мог оставить надежду получить тебя, хотя бы сама смерть разлучила нас. Ты была моей удачей, моей тайной радостью, моим талисманом, единственным символом, который я почитал, пока ты сама не отдала себя в мои руки. После столь долгого времени как я мог устоять против желания обладать тобой? Но сладость близости с тобой стала моим проклятьем. Не было ничего, и нет ничего, чего бы я не сделал сейчас лишь бы снова и снова владеть тобой, всегда держать тебя в объятиях, как я хранил тебя в своем сердце.

Ей не нужно было большего объяснения в любви.

– Если ты можешь любить меня, то как я не могу любить тебя?

– Можешь. Но ты все равно полюбишь меня, я позабочусь об этом, даже если мне придется приковать тебя к себе до конца твоей жизни.

– В этом нет необходимости, – сказала она, глядя своими ясными темно-синими глазами прямо в его черные глаза. – Я люблю тебя, сейчас.

– Аня, – прошептал он. – Неужели это правда? Ты не обманываешь меня?

– Как ты можешь так думать?

– Как я осмелюсь думать по-другому, если я ждал этого так долго?

Ее глаза, снова наполнившись слезами, заблестели. Она мягко коснулась кончиками пальцев его жесткой щеки.

– О Равель, я тоже ждала, хотя я и не знала об этом. Возьми мою любовь сейчас, пожалуйста, потому что я не могу больше ждать.

Он опустился рядом с ней на кровать, наклонившись над ней слева так, чтобы опираться на свою менее поврежденную правую руку. Было какое-то благоговение и восхитительная нежность в том, как он притянул ее к себе. Он приник губами к ее губам, вкушая чистейший восторг ее полного подчинения.

Шли минуты. Медленно и осторожно он снял с нее всю одежду. Он долго и нежно расточал свои ласки, скопившиеся за долгие годы, насыщаясь сладостью ее кожи, раскрывая ее, чтобы доставить ей наибольшее удовлетворение.

Аню, которая опускалась в бездонную глубину, все же не покидало чувство связанности, ее правая рука была скована цепью, а левая зажата между их телами. Ей трудно было пошевелиться, она извивалась под его восхитительными ласками, и это мешало ей.

Она прошептала на ухо Равелю:

– Это великолепно, но без цепи было бы еще лучше.

– Ты уверена? – сказал он со смешком в голосе, ясно обнаруживая, что он прекрасно сознает, что делает.

– Да.

– Тогда конечно.

Он вынул из кармана маленький ключик и встал с кровати, на миг содрогнувшись от боли, которую доставляли ему ссадины и раны. Вставив ключик в замок и открыв его, он снял с нее цепь и отшвырнул на пол. Затем сбросил одежду и наклонился, чтобы задуть лампу. Когда же он обернулся, то увидел, что Аня призывно протянула к нему руки. Он бросился к ней с нежными словами любви и слепой радости.

Луна, заглянувшая в окно, залила своим холодным светом движущиеся на кровати тела, сделав их подобными резвящимся языческим богам. Затем лунный свет отразился на лежащей на полу цепи и засиял на ее переплетенных звеньях золотым блеском, а бриллианты и сапфиры, украшавшие браслет, рассыпали во все стороны целый ливень радужных искр.

Аня не заметила этого. Но Равелю было все равно.

ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА

Комитет бдительности, описанный в книге, существовал в действительности. Он был образован ранней весной 1858 года в ответ на продажность партии «Ничего не знающих» и насчитывал около тысячи членов. Лидером его был бывший офицер американской армии капитан Джонсон Келли Дункан, тридцати двух лет, а многие члены комитета служили вместе с Уильямом Уокером в Никарагуа. Эта группировка с оружием в руках затеяла ссору с городским правительством Нового Орлеана 2 июня 1858 года, за чем последовало похищение списков зарегистрированных избирателей, осуществленное хулиганами, нанятыми партией «Ничего не знающих», чтобы вычеркнуть оттуда фамилии тех, кто собирался голосовать за оппозиционеров. Возмущенные этим вопиющим актом, члены Комитета собрались в полночь 2 июня на площади Вье Карре, где они захватили Кабильдо – городскую тюрьму и арсенал, находившийся на Сент-Питер-стрит, сразу же за Кабильдо. Они вооружились мушкетами и другим оружием, захваченным в арсенале, выкатили несколько пушек на места, главенствующие над подходами к Джексон-сквер, и устроили баррикады из кип хлопка и камней мостовой.

На следующее утро в газетах были напечатаны призывы к мужчинам присоединиться к Комитету, чтобы наложить «быстрое и примерное наказание на хорошо всем известных и пользующихся дурной славой нарушителей прав и привилегий граждан» и помочь освободить город от «бандитов, преступников и убийц», которые наводнили его.

Уотерман, мэр Нового Орлеана, послал полицию с ордерами на арест членов Комитета, но те отказались подчиниться полицейским. Была сделана попытка мобилизовать военные силы штата, но число людей, откликнувшихся на призыв, было недостаточным, чтобы низложить Комитет. Мэр, признал свое поражение, встретился с капитаном Дунканом и принял требования Комитета, придав ему законный характер тем, что назначил членов Комитета в качестве специальных полицейских сил поддерживать порядок в день проведения выборов. Затем в целях самозащиты Уотерман перенес свою резиденцию в Кабильдо.

Тем временем, собралась огромная толпа «Ничего не знающих» и других хулиганов и бандитов. Городское правительство объявило их специальными военными силами города и разрешило им вооружиться, забрав со склада охотничье оружие. Покружив достаточно долго по Лафайет-сквер и постреляв в воздух, чтобы подбодрить себя, они попытались сломить оборону членов Комитета, но их быстро отбросили.

Тем не менее, ситуация продолжала оставаться опасной. Две группировки вооруженных людей продолжали противостоять друг другу на улицах города, тогда как политики то давали публичные обещания придерживаться определенной политической линии, то аннулировали их, а ораторы то призывали к мирному разрешению конфликта, то требовали войны до победного конца. Погибли одиннадцать человек: пять в различных столкновениях и шесть по неизвестным причинам, возможно, исходившим из обещания Комитета освободить город от нежелательных элементов.

Выборы, состоявшиеся 7 июня, были одними из самых мирных в истории города, хотя в результате их, как и ожидалось, победила партия «Ничего не знающих». Вскоре после этого члены Комитета бдительности сложили оружие и оставили свои посты. Некоторые из них были арестованы и вскоре освобождены, другие покинули город на некоторое время, прежде чем вернуться к своей обычной жизни. Капитан Дункан остался в Новом Орлеане, где развил активную деятельность в качестве гражданского инженера, землемера и архитектора. Когда началась Гражданская война, он присоединился к армии Конфедерации в качестве полковника, но был почти сразу же повышен в звании до бригадного генерала. Ему было поручено командование фортами Джексон и Сент-Филип на Миссисипи под Новым Орлеаном. После падения Нового Орлеана в 1862 году он был взят в плен и через год умер.

Второй парад «Мистической компании Комуса» состоялся 16 февраля 1858 года и проходил в основном так, как это рассказано в книге. Этот парад признан как первая из величественных процессий, из которых позднее развились современные нам парады. Парад Комуса, состоявшийся в предыдущем году, в костюмах персонажей из «Потерянного рая» Мильтона и с единственной повозкой, на которой была представлена живая картина, был его предшественником, но ему не хватало масштабов и великолепия, которые позволили бы назвать его прототипом сегодняшних парадов.

Во втором параде Комуса участвовало более тридцати повозок, на которых были представлены, «языческие боги», как их называли в тогдашних газетах. Среди изображенных там богов был и Пан, хотя имеются некоторые сомнения насчет того, ехал ли мужчина в виде языческого бога любви в повозке или шел пешком вместе со своими фавнами. Так как соответствующие источники отсутствовали, мне пришлось самой придумать костюм Равеля-Пана и беседку из зелени, установленную на повозке, которую везли белые козлы. В большинстве случаев я охотно следую подтвержденным фактам, но, будучи неизбежно романтичной и веря подсознательно в мягкий и снисходительный дух Марди Гра, я надеюсь, что тени участников прошлых карнавалов простят меня за эту подмену и, возможно, даже согласятся, что если что-то и происходило немного не так, то именно так оно и должно выло бы происходить…

Дженнифер Блейк.

Суит Брайер, Китман, Луизиана

Примечания

1

Chere – милая (фр.)

(обратно)

2

Cavalier servante – дамский угодник (итал.)

(обратно)

3

La famille —семья(фр.)

(обратно)

4

Americain —американец(фр.)

(обратно)

5

Place d'Armes —плац(фр.)

(обратно)

6

Ma cherie – моя дорогая (фр.)

(обратно)

7

Maman, pere – мама, отец (фр.)

(обратно)

8

Grand-mere – бабушка (фр.)

(обратно)

9

tante Cici – тетя Сиси (фр.)

(обратно)

10

Таммани-Холл – штаб демократической партии в Нью-Йорке.

(обратно)

11

Salle d'armes – фехтовальный зал (фр.)

(обратно)

12

Nouveaux Codedu Duel – Новый дуэльный кодекс (фр.)

(обратно)

13

Grande toilette – великолепный туалет (фр.)

(обратно)

14

Blanc deperles – перламутровые белила (фр.)

(обратно)

15

Bonjour, mademoiselles – здравствуйте, мадемуазель (фр.)

(обратно)

16

Belle fleurs – прекрасные цветы (фр.)

(обратно)

17

Creme de la creme – сливки сливок (общества) (фр.)

(обратно)

18

Игра слов: Pretty breeches – красивые брюки (англ.)

(обратно)

19

Mon ami – мой друг (фр.)

(обратно)

20

Игра слов: knight – 1) рыцарь; 2) шахм. слон, castle – 1) замок; 2) шахм. ладья (англ.)

(обратно)

21

Saison des visites – сезон визитов(фр.)

(обратно)

22

Maitre d'armes – мастер фехтования (фр.)

(обратно)

23

Comme il faut – приличный (фр.)

(обратно)

24

Plaage– укладка, размещение (фр.)

(обратно)

25

Cafe au lait – кофе с молоком (фр.)

(обратно)

26

Sacrebleu! – Черт возьми! (фр)

(обратно)

27

Canailles americaines – американский сброд (фр.)

(обратно)

28

Bonne change – удача (фр.)

(обратно)

29

Bal de societe —светскийбал(фр.)

(обратно)

30

Betenoire – черная кошка (фр.)

(обратно)

Оглавление

  • ГЛАВА 1
  • ГЛАВА 2
  • ГЛАВА 3
  • ГЛАВА 4
  • ГЛАВА 5
  • ГЛАВА 6
  • ГЛАВА 7
  • ГЛАВА 8
  • ГЛАВА 9
  • ГЛАВА 10
  • ГЛАВА 11
  • ГЛАВА 12
  • ГЛАВА 13
  • ГЛАВА 14
  • ГЛАВА 15
  • ГЛАВА 16
  • ГЛАВА 17
  • ГЛАВА 18
  • ГЛАВА 19
  • ГЛАВА 20
  • ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА
  • *** Примечания ***