КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706105 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272715
Пользователей - 124641

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Тень за троном (Альтернативная история)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах (ибо мелкие отличия все же не могут «не иметь место»), однако в отношении части четвертой (и пятой) я намерен поступить именно так))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

Сразу скажу — я

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Гончарова: Азъ есмь Софья. Государыня (Героическая фантастика)

Данная книга была «крайней» (из данного цикла), которую я купил на бумаге... И хотя (как и в прошлые разы) несмотря на наличие «цифрового варианта» я специально заказывал их (и ждал доставки не один день), все же некое «послевкусие» (по итогу чтения) оставило некоторый... осадок))

С одной стороны — о покупке данной части я все же не пожалел (ибо фактически) - это как раз была последняя часть, где «помимо всей пьесы А.И» раскрыта тема именно

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

Записки следопыта [Никита Федорович Карацупа] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Никита Карацупа Записки следопыта

«КАРАЦУПА ВЕРНЕТСЯ…»

1

Почему я взялся за воспоминания? Только ли потому, что захотелось оглянуться на свою жизнь? В моем возрасте это желание естественное. И все же главная причина — не в этом. Я почувствовал, что сейчас нужна такая книжка…

В книге этой только факты. Может быть, они помогут кому-то непредвзято взглянуть на наше время и понять нас. Мы были искренними. Мы были преданы делу — тяжелому, трудному, которое граничит с подвигом. Хотели мы того или нет, такой была наша жизнь, и нужно было этой жизни соответствовать. А как иначе?

Я написал эту книгу на память российским пограничным войскам, внукам-правнукам, стране своей. На добрую память о нашем поколении. Мы в чем-то могли ошибаться, чего-то могли не знать или не понимать, но Родину свою любили искренне, ей служили и берегли ее, не жалея себя.

Когда оглядываешься на прожитую жизнь, в какие дали далекие приходится всматриваться! Я из эпохи уже другой смотрю в эпоху прежнюю, и обе эти — не чья-нибудь, моя жизнь, жизнь моих сверстников. По мере того, как мы сначала мужали, а потом старели, мы не замечали, как не только для окружающих, но и для самих себя становились легендой. Разводили-разлучали нас дозорные тропы, но и сводили вновь. И вот, свидевшись через много лет, сядем, бывало, тесным кругом за чашкой чая, начнем вспоминать жизнь свою и удивляемся: мы ли это были? Друзья о тебе рассказывают — а ты будто о приключениях героя какого-то слушаешь. И странно это — увидеть себя со стороны…


— Поверишь ли, Никита? С ног сбились, тебя разыскивая! — горячится Фокин, бывший начальник заставы, вспоминая один эпизод нашей общей с ним биографии, когда я вдруг «пропал» на участке его заставы. — Высылаю наряд за нарядом, каждый час соседние заставы обзваниваю, и все напрасно. Ты словно сквозь землю провалился…

— После обеда, — продолжает Фокин, — приехал на заставу комендант пограничного участка Соловьев. Спросил с порога:

— Вернулся?

— Пока нет, — отвечаю и тут же оправдываюсь: — Кого другого тотчас хватились бы, а с Карацупой и раньше такое случалось.

Комендант взглянул на карманные часы.

— Пятнадцать часов прошло! Ну и где же этот знаменитый следопыт? Уж не по ту ли сторону границы?…

Я молчу. И комендант молчит: понимает, что хватил лишку. На границе, конечно, всякое случается, но чтобы Никита впросак попал — это в голове не укладывалось.

— Не волнуйся, Фокин, — как бы меня успокаивая, произнес комендант. — Вернется твой Карацупа, жив и невредим.

Так он до самого вечера и приговаривал.

— Поверишь ли, Никита, — завершает рассказ мой собеседник, волноваться мы волновались, но едва доложил часовой, что ты возвращаешься, все наши страхи надуманными показались. Даже устыдился я: чего попусту всполошились? Ведь это же Карацупа.


Посидишь-послушаешь сослуживцев и задумаешься: так ли оно было? Уже тогда сложилась легенда или сегодня, задним числом, она дописывается — обрастает подробностями, порой невероятными?

Впрочем что же тут невероятного? Взять, к примеру, эпизод, о котором вспомнил Фокин. Более чем через сутки вернулись мы с Ингусом на заставу. Не с пустыми руками вернулись. И для волнений у наших начальников, признаться, были все основания.

2

Ингус насторожился. Что ты, друг мой, учуял? Пес поднял голову, внимательно посмотрел на меня, обнюхал воздух и направился к березовому пню. Покружил вокруг него и сел, меня поджидая. Я подбежал и увидел отпечатки конских подков. Довольно странные отпечатки: двигалась эта «лошадь» не то шагом, не то рысью, и так аккуратно при этом ступала, что у передней кромки следа не было ни малейшей осыпи.

— Вперед, Ингус! — дал я команду, и началось преследование.

В предрассветных сумерках стремительно летели навстречу таежные деревья. Утренняя свежесть овевала лицо. Просыпались птицы. То одна, то другая подавала голос, — будто музыканты, пробующие перед началом концерта какую-нибудь свою скрипку или там флейту-дудочку. Еще минута-другая — и грянет весь их оркестр! Вот и грянул… Я, конечно, слышал все это, но, перескакивая через кочки и коренья, прорываясь сквозь заросли подлеска, был предельно сосредоточен. Не музыкой лесной наслаждался, а вслушивался: не выбьется ли из общего хора испуганный голосок какой-нибудь пичужки?

Мы бежали, почти не останавливаясь. Сколько километров позади — об этом не думал. Другая мысль не давала покоя: «На заставе нас, должно быть, хватились, а как сообщить о случившемся?» Скрытой связи с заставой у нарядов тогда не было. Подавать открытый сигнал я не решился. Выстрел из винтовки или сигнальная ракета известят нарушителя о том, что его преследуют…

Уже два часа Ингус вел меня по следу. Солнышко позолотило сначала вершины, потом стволы деревьев. Впереди забелел утренний туман: след привел нас к болоту. Здесь я дал собаке отдохнуть, напоил ее из своей фляжки. Бока у нее ходили ходуном, язык был высунут, а в глазах — готовность, ни минуты не медля, бежать дальше. «Потерпи, приятель. Устать ты, наверное, не устал, а чутье могло притупиться. Лучше сейчас чуть помедлить, чем вовсе потерять след».

После отдыха Ингус пошел по следу быстро, чутко прислушиваясь и не отрывая головы от земли. Вдруг остановился возле березки на краю болотного озерца. Здесь, в траве, я нашел конские подковы. Находка эта не была для меня неожиданностью. А Ингус мой занервничал. Он виновато повизгивал, потеряв след у воды.

Скажете, глупая собака? А я ему позавидовал. Вот если бы каждый из нас при любой неудаче в первую очередь свою вину чувствовал, мы бы многих неприятностей и бед избежали.

— Ищи, Ингус, — приказал я растерянно глядевшей на меня собаке. Побежал за ней вдоль самой кромки озерца, а сам думаю: «А вдруг нарушитель хорошо знает здешние места? Для постороннего глаза здесь всюду если не вода, то трясина. Но встречаются и спасительные, неприметные глазу тропы. Что если нарушитель именно к такой тропе и стремился, на нее и надеялся? Уйдет он от нас!»

К счастью, опасения мои оказались напрасными. Ингус бежал-бежал и вдруг остановился, завилял хвостом и потянул меня от болота в тайгу. Он нашел след! Теперь это были хорошо видимые отпечатки сапог!

Не один час вел меня Ингус по этому следу: через поле, по тайге, вокруг болота. Выбежали мы наконец к шоссейной дороге, и тут Ингус от усталости опять потерял след.

«Как же так? — погладил я собаку. — Столько мы с тобой сегодня работали, и все зря?»

Я вытер струившийся по лицу пот, огляделся. Невдалеке по пустынному шоссе шел человек. Рубашка военного образца, яловые сапоги, в одной руке — брезентовый плащ, а в другой — суковатая палка, на голове фуражка с зеленым околышем. Лесник? Может быть, но проверить не мешает…

— Стой! — закричал я, и мы с Ингусом бросились к нему.

Человек остановился, лицо его выражало недоумение.

— Что вам нужно? — спросил он, внимательно меня оглядывая.

— Это ваши вещи? — недолго думая, спросил я.

— Где? — незнакомец оглянулся.

— Руки вверх! — навел я на него пистолет, мгновенно выхваченный из кармана.

— Думаешь, я границу нарушил?

— Именно это я и думаю.

Незнакомец продолжал отпираться, но лицо его постепенно менялось. Стиралось наигранное недоумение, и проступали явное раздражение, озлобленность. Я внутренне собрался, чтобы уловить малейшее движение задержанного.

— Ты же видишь, я лесник, — говорил он. — Ну какой из меня нарушитель! С этой-то палкой?

Оно, конечно, вполне правдоподобно звучало, но… по поведению собаки я видел, что это именно тот человек, следуя за которым, мы столько часов плутали по полям, лесам и болотам. Лесники так не ходят.

Я слушал его, а сам соображал, что же мне предпринять. Вести задержанного в поселок? Но там его могут поджидать сообщники. Они-то нас и встретят! А конвоировать на заставу рискованно. Есть у него оружие или нет — это еще вопрос. Обыскивать в такой ситуации тоже непросто. Высокий, могучего сложения и рукопашному бою, вполне вероятно, обучен, — а ну как не справимся мы с Ингусом после такой пробежки?

— Накажут тебя, парень, за незаконное задержание! — крикнул он. — Ты бы хоть документ у меня проверил.

— Вперед! — приказал я и кивком указал на видневшийся вдали лес. — Руки не опускать.

— Может, лучше в поселок? — не унимался задержанный. — Там каждый меня знает. Дом мой на главной улице.

«Опасно, — думал я. — В поселке этом я никого не знаю. Уж лучше на заставу».

Легко сказать — «на заставу». Это сколько же километров нам с Ингусом надо снова пройти! Да еще с нарушителем, от которого только и жди подвоха! К тому же вечереет…

И я решился. Выйдем через лес на другую дорогу, а там нас на машине или, в худшем случае, на телеге до заставы подбросят.

Прошли поле. Спустились в низину, а в ней туман стоит сплошной пеленой. И тут я своего «лесника» потерял. Казалось, только что он был в двух шагах от меня, и вдруг исчез.

Интуиция сработала мгновенно. Я присел, и тотчас раздался выстрел. Бандит промахнулся. А я, открыв ответный огонь, ранил его.

По шуму кустарника я определил направление, в котором незнакомец устремился от меня, и спустил с поводка собаку.

— Дальше болота не уйдешь, — прошептал я и услышал крик бандита, отбивавшегося от Ингуса. Затем — выстрел!

Вот когда собака сыграла свою незаменимую роль! Она подбирается быстро и бесшумно, прыгает нарушителю на спину, сбивая с ног, либо хватает зубами за правую руку, в которой оружие. Застрелить ее можно, когда она еще только приближается, но в таком тумане, к счастью, сделать это трудно…

Когда я подбежал к месту схватки, бандит был уже без оружия и, лежа на земле, пытался отбиться от собаки, а Ингус злобно трепал его.

Я сделал раненому перевязку, поставил его на ноги и, чтобы он не вздумал бежать, привязал к его правой руке веревку, а другой конец взял себе. Не лучший, конечно, для конвоирования вариант, но и дорога неблизкая. А если руки за спиной связать, то дальней дороги, да лесом к тому же, человек не вынесет. Вымотается — хоть на себе его потом неси.

Вот так и двинулся я в обратный путь: в одной руке — на веревке — нарушитель, в другой — Ингус на поводке. Усталость, конечно, давала о себе знать, но против нее было у меня верное, не раз испытанное средство. Первым делом помечтать: о том, как встретят нас на заставе, как Фокину буду докладывать все обстоятельства задержания; еще о том, как Ингуса в вольер определю, вымою его, накормлю; и о том, чем повар меня попотчует. А если уж станет невмоготу, вспоминать надо все прежние пути-дороги: много их было, и самые трудные — те, что пришлось одолевать совсем одному. Нет его труднее, этого одиночества. А мне оно выпало в раннем детстве…

ОДИН В СТЕПИ

1

Передо мной лежала степь — страшная, ночная. Страшная потому, что никого кругом не было. И была зима. А до ближайшего аула неизвестно, сколько нужно идти, и при этом было необходимо не сбиться с дороги, не заснуть, не замерзнуть…

Мне было шесть лет, когда умерла мама, и я начал странствовать по огромной североказахстанской степи.

Степь эта для меня, украинского мальчика, была непонятной и чужой. Когда шел по ней — заснеженной, ночной, — казалось, что я уже в каком-то другом мире, где нет и не может быть людей, и она — чудовище, готовое проглотить меня… Но почему-то жило в душе и чувство, что если я доверюсь ей, то она будет ко мне доброй. В конце концов так оно и вышло.

Мама моя, Марфа Кузьминична, с тремя ребятишками на руках приехала вместе с другими украинскими переселенцами в Казахстан, надеясь, что здесь как-то выберется из нужды. Отца у меня тогда уже не было: он умер еще до моего появления на свет. На новом месте маме удалось купить скот, но приходилось биться из последних сил, чтобы прокормить семью. Словом, жили мы так же скудно, как и на родине своей, в Запорожье.

То мое, самое раннее, украинское, детство помню я смутно. Но предстает оно передо мной все же в образах счастливых и милых моему сердцу. Глубокая, чистая речка Тавричанка и протянувшаяся по берегу деревенька наша, Алексеевка. За лозным плетнем — три вишни и хата под соломенной крышей, на которой успели вырасти не только мох, но и трава, и даже маленькие деревца. Дом построил еще мой прапрадед, так что место это нашим родом было крепко обжито. Оттого, наверное, в одной-единственной комнатке, из которой и состоял весь дом, жилось нам хоть и тесно да бедно, но зато тепло и уютно.

И вот, еще не взметнулись ветры революции, а гнездо наше разметало. Мама, переехав с нами в Казахстан в 1916 году, вскоре умерла от воспаления легких. Мой старший брат Григорий вернулся на Украину, к бабушке, потом попал в банду Махно и погиб. А сестра Фекла вынуждена была идти на заработки. Вышла замуж и тоже исчезла из моей жизни на долгие годы.

После смерти мамы я побирался по дворам и в конце концов попал в Щукинский детский дом. Но, оказалось, ненадолго. Холодно и голодно там было, а главное — никому до нас никакого дела. Вот я и сбежал.

Стал я, неведомо откуда взявшийся украинский хлопец, просить хлеба у казахов в аулах. Кто давал сироте кусок, а кто и нет. Затерянный на холодных степных дорогах, я вспоминал маму и нашу украинскую степь — совсем другую, приветливую, обжитую, крестьянскую. Вот бабушка Софья на своей прялке, которая наверняка была волшебной, ловко выкручивает из овечьей шерсти нить, а потом вяжет нам носки — теплые и мягкие, в которых лютый казахстанский мороз уж точно меня не возьмет. А вот мы едем по привольной нашей степи на дальние озера мочить лен. Укладываем его в чистую озерную воду и оставляем там на полторы недели, не страшась воров, потому что никаких воров тогда не было. Порядок в государстве был строгий, в селе — законы суровые. Не дай Бог появится вор — устраивали самосуд.

Добротная крестьянская основа была уже во мне, маленьком, заложена. Оттого, наверное, относились ко мне по-доброму хозяева в казахстанских аулах. Вообще же с беспризорниками они обращались жестоко: избивали их, раздевали и выгоняли на мороз. Поступали они так с маленькими воришками все по тем же неписаным законам села, не считаясь с тем, что провинившиеся были детьми — осиротевшими, ожесточившимися от голода и лютой своей жизни.

А я не воровал, хоть и трудно, почти невозможно было иначе прожить. В аулах среди казахов, русских, украинцев, конечно, встречались богатые хозяева, но у большинства из живших там, как говорится, не было ни кола, ни двора: так, незавидный какой-нибудь домишко из глины. На милостыню в таких краях не проживешь. И когда мне исполнилось восемь лет, я понял, что мне нужно зарабатывать деньги и жить своим трудом.

Уже шла гражданская война, а я не знал еще и о том, что совершилась революция. Впрочем никто вокруг меня об этом не знал. Оттуда, где уже переворачивалась вся жизнь, с североказахстанскими степями не было никакой связи, и здесь люди жили своей жизнью, не думая о политике.

Богатым хозяевам (их удивительно точно называли «кулаками») нужна была рабочая сила. Им было выгодно брать к себе сильных, физически развитых детей. А я, маленький и слабенький, им не годился. Но все же взяли меня пасти овец: подметили, что я быстрый и ловкий. И я был рад. Хоть и не было у меня своего дома, но нашел я наконец в жизни хоть какое-то место.

2

Да, внушительная это фигура — русоволосый мальчонка, которого и в траве можно потерять, — «хозяин» целой отары овец, существ еще более беззащитных, чем он. Они обступают мальчишку со всех сторон, и он — как самый сильный, самый разумный, — должен их оберегать.

Ловко и уверенно щелкая кнутом, я гоню своих овечек по степи.

С ними я уже не один. Степь, прежде чужая, стала теперь моим домом, а овцы, глядевшие на меня загадочными и добрыми глазами, — самыми близкими мне, хоть и не совсем пока понятными существами. А кем же еще они могли для меня быть в бескрайнем, ветреном доме под звездами?

По ночам я сидел у костра и настороженно прислушивался к темноте, таившей в себе ведомые и неведомые опасности. И становилось как-то легче на душе, словно веяло на меня миром и теплом, когда отблески костра выхватывали из тьмы и золотили овечью шерсть.

Чем ласковее относишься к животным, тем быстрее они к тебе привыкают. Нужно иногда побаловать их; даже если у тебя последний кусок в руке — и тем поделись. А сердиться на животных, кричать на них не следует: крик да палка и делают овцу бестолковой.

Тогда еще, у степного костра, понял я, что общение с животными требует от их хозяина уравновешенности. И начал я в себе это качество воспитывать.

Выходит, природа, открываясь мне так в раннем детстве, направляла меня, словно было заранее предопределено, какую роль и потом ей играть в моей жизни и какой будет моя жизнь.

Именно тогда появилась у меня первая собака. Мне подарил ее старый чабан… Пожалел он незадачливого пастушонка. Я и понятия не имел, что собаки помогают пастухам охранять отару, что у каждого обычно не менее пяти специально обученных псов. Если на отару нападают волки, чабан с тремя собаками бросается на волков, а оставшиеся присматривают за отарой. А мне одному приходилось все время бегать туда-сюда. И все без толку: время от времени волки задирали у меня скот, а за каждую овцу надо было платить.

— Вот тебе Дружок, — приговаривал старик-чабан, отдавая мне щенка. — Помощник.

И объяснил, как Дружка воспитывать, чтобы он ко мне привязался и меня слушался, умел выполнять команды.

— Но, знаешь, тебе понадобится много времени, чтобы добиться успеха, — предупредил старик.

Меня это не испугало. Я так был рад Дружку! Он оказался ласковым, смышленым и так самоотверженно нас охранял! Щенок, он сам еще боялся волков, но яростным лаем их отпугивал.

Я быстро освоил приемы дрессировки: сообразил, в чем тут дело, как установить эту связь — между приказом и выполнением, когда нужно лакомство дать, а когда проявить строгость, наказать. Старый пастух был опытным дрессировщиком, но и он удивился, как быстро мой Дружок стал ученой собакой.

Увидев, что пастуху с таким помощником и легче и надежнее, особенно по ночам, я приобрел и воспитал еще трех щенков.

Дело у меня пошло. Сторожа мои верные — всегда ушки на макушке. Один из них — разводящий. Вот я покормил собак и говорю: «На службу!» Разводящий поднимается, смотрит на остальных и идет. А они — за ним! (Вначале я сам собак разводил. А потом, когда они усвоили, что за верную службу я утром их обязательно чем-нибудь угощу, уже сами, лишь только стемнеет и я скомандую: «На пост!» — расходятся по своим местам.)

А Дружок оставался возле меня. Он стал уже большой и сильной собакой. Если овцы были в опасности, он вместе со мной набрасывался на волков. Конечно, охранникам моим доставалось: волки кусали их, рвали, но верные мои помощники все же одерживали верх.

Я убедился тогда, что собака станет тебе надежным другом и помощником, если ты вложишь частицу души в ее воспитание. С той далекой поры и полюбилось мне работать с собаками. Благодарная это работа. Собака понимает, что ты о ней заботишься. Она, пожалуй, все понимает и никогда тебя не подведет. Став пограничником, я в этом еще больше уверился. Сейчас я и представить себе не могу, как бы я по ночам работал на границе без Ингуса.


Любил я ночные дозоры. И ночную тишину, в которой каждый звук кажется таинственным. Умей только уловить его и понять, и тогда темнота для тебя не помеха.

Идем мы с Ингусом по дозорной тропе, оба в слух обратились, но ничего, кроме собственного дыхания, не слышим. Вдруг невдалеке хрустнула ветка.

— Слушай! — тихонько приказал я Ингусу.

Снова хруст, но уже дальше от нас. Ингус потянул меня в сторону сопок. Побежали. Сначала кустарником, потом лесом.

Я за Ингусом едва поспевал. Но не по этой причине время от времени его останавливал, а для того, чтобы осмотреть траву, прислушаться.

Нарушители (а то, что это не один человек, я понял сразу) были, видно, людьми опытными: двигались быстро, ориентировались уверенно. Бывали в здешних местах? Мы с Ингусом одолели уже не один километр, а незнакомцев этих все не догоним.

Бегать нам с Ингусом — не привыкать, но с первым потом пришла и первая усталость. Превозмочь ее несложно. Я сбросил сапоги и побежал в одних носках. Чуть позже оставил на земле следовой фонарь, а за ним и кожаную куртку. Имея такую собаку, вполне можно себе это позволить. Ингус потом вещи мои найдет.

Бежим дальше. Вот и второй пот — липкий, со слабостью до тошноты. Надо и эту усталость одолеть. А потом придет третья…

В том, что преследование будет долгим, я не сомневался. Судя по темпу движения, нарушители намеревались за ночь как можно дальше уйти от границы, днем отсидеться в тайге, а следующей ночью добраться до железной дороги. Сколько мы пробежали? Пошла почти непроходимая таежная чащоба. И вдруг…

Я остановился, словно натолкнулся на невидимое препятствие. Почувствовал, что где-то рядом люди — не один, не двое даже. Вступать с ними в схватку? Но у меня только маузер, они же все, несомненно, отлично вооружены.

Сколько их все-таки? Я решил определить. Мы с Ингусом тихонько двинулись вперед, пробираясь еловым сухостоем-подлеском. Стволы освещал лунный свет, ковер из еловых иголок позволял ступать мягко и бесшумно. Вот подлесок заметно поредел. Взору открылась большая поляна. И там, впереди, я увидел движущиеся силуэты. Один… Два… Нет, три! Да, нарушителей было трое.

Они перешли на размеренный шаг, видимо, уже не опасаясь погони. Шли спокойно, хотя третий, замыкающий, часто оглядывался. Пока неизвестные пересекали поляну, мы с Ингусом обежали ее стороной. Схоронились за деревом, наблюдаем.

Углубившись в лес, нарушители решили передохнуть. Один из них, самый высокий, держа в руках парабеллум, устало привалился спиной к дереву. Двое других прикуривали, поглядывая на поляну.

Тут я и объявился — из-за дерева громко крикнул:

— Бросай оружие!

Высокий выстрелил в темноту, наугад, и тут же выронил свой парабеллум. Он, словно загипнотизированный, смотрел, как я вышел из-за дерева, целя в него из маузера. Спутники его, побросав папиросы, метнулись в разные стороны.

— За ними! — приказал я Ингусу.

Связав остолбеневшего от неожиданности нарушителя, я поспешил на помощь другу моему. Ингус свалил с ног одного из убегавших. Мне осталось связать его и подтащить к дереву, где уже лежал высокий. Оставив собаку охранять задержанных, я устремился в чащу. Там трещали кусты — это продирался сквозь подлесок третий нарушитель.

Он отчаянно петлял по лесу: свернул к ручью, побежал по воде, но ручей, сделав резкий поворот, как раз и привел его к месту недавнего перекура. Я спокойно поджидал бежавшего, прячась за деревом. Задержать его было достаточно просто.

Теперь нарушителей предстояло обыскать. Держа в одной руке маузер, другой я проверил карманы только что пойманного; отбросив ногой его оружие подальше, я развязал и обыскал второго. Обоим приказал повернуться ко мне спиной и стоять с поднятыми руками. Ингус рычал, следя за каждым движением задержанных. И вот, только я подошел к третьему нарушителю и поставил его на ноги, он, вскинув связанные руки, резким движением обрушил их мне на голову. Я зашатался, перед глазами поплыли круги. Ночные «гости» втроем набросились на меня, нанося удар за ударом. Собрав силы, я вырвался из цепких рук, одному дал подножку, другого ударил наотмашь. И все же силы были неравные.

Что бы я делал, если бы не верный мой Ингус? Увидев, что хозяин попал в беду, он бросился в гущу схватки: кусал, рвал навалившихся на меня бандитов, а они, разъяренные, ожесточенные, будто и не замечали боли. Вот в руке у одного из них сверкнул нож. «Ну все, конец!» — подумал я. И в этот момент нож полетел в сторону, потому что Ингус успел схватить бандита за запястье, потом, прыгнув моему врагу на плечи, вцепился ему в шею. Воспользовавшись моментом, я нащупал в траве свой маузер и выстрелил в упор в одного из нарушителей. Двое других бросились в кусты.

У меня не было сил подняться. Кружилась голова. Волосы, лицо, гимнастерка — все в крови.

— Ингус! — позвал я.

Ухватившись за шею собаки, я кое-как поднялся. «Нарушители уходят! — эта мысль не давала мне покоя. — Нельзя упустить их…»

— След, Ингус! — я пристегнул поводок к ошейнику, и мы побежали, если это можно было назвать бегом.

Одного мы догнали в перелеске. Оглянувшись на треск сучьев, бандит замер на месте. Меньше всего он ожидал увидеть меня живого — такого страшного: слипшиеся от крови волосы, лицо в кровоподтеках.

— Сдаюсь, — прошептал он заплетающимся от ужаса языком.

Я заставил его бежать впереди себя, следом за Ингусом: мне ведь теперь нужно было ловить второго нарушителя. Но, видно, этот не так меня понял. Пробежав сотню метров, он бросился на землю, стал кататься по траве:

— Убивай сразу, дальше не побегу!

Пришлось его связать. Только я с ним управился — услышал треск ломаемых веток. Бросился на звук, и тут прямо на меня выбежал его приятель. А за ним — товарищи мои, пограничники. Они, оказывается, искали нас с Ингусом, шли по нашему следу, потом побежали на выстрелы.

Нужно еще было подобрать тех, других: связанного и убитого. Повернули к поляне. Вот и приметное дерево, где только что оставил я лежать бандита. Примята трава, а его нет как нет. Оглядев место, я обнаружил обрывки веревки и понял, в чем дело: он подкатился к дереву, сломанному бурей, и перетер веревки об острый край расщепа.

Товарищи решили было идти за нарушителем без меня, но я не согласился. Омыл лицо в речке — как будто легче стало. И мы двинулись по следу.

Нарушитель, очевидно, выбился из сил. Он то и дело останавливался, отдыхал, прислонившись к дереву. Вот-вот мы должны были его настичь — и вдруг потеряли след. Как обычно в таких случаях, стали искать по кругу, все время расширяя его. Безрезультатно! Спрятаться нарушителю вроде бы негде. Так где же он?

И вдруг Ингус, круживший между деревьями, залаял, глядя вверх. Я тоже поднял голову и увидел: на ветвях раскидистого дерева недвижно лежит человек.

— Спускайся! — крикнул я и постучал по стволу.

Нет ответа! Может, потерял сознание?

Пришлось лезть на дерево. Лазутчик так и не пришел в себя — ни когда мы его снимали с дерева, ни потом. Его напарник стоял тут же, с усмешкой поглядывая на своего товарища, находившегося в столь плачевном состоянии.

— Чего смотришь? — окликнул его кто-то из пограничников. — Бери друга своего на спину и неси.

На развилке дорог нас ждала подвода. Лишь только мы увидели ее, сзади что-то глухо стукнулось о землю. Приотставший диверсант перебросил через голову обессилевшего напарника, да так, что сразу убил его.

— Ты что! — рванулся я к бандиту.

— Это все он, — закричал тот. — Я не хотел идти, меня заставили!

Я задыхался от ярости и досады. Ведь убитый, и правда, мог быть в группе главным. А может быть, как раз наоборот? Попробуй теперь дознайся…

У подводы сделали привал. Тут только я ощутил, как основательно поколотили меня нарушители: содранная кожа саднит, кости ломит, голова свинцовая. А Ингус? Сидит рядом, поскуливает — тихонько, жалобно. И все время облизывается. Я раскрыл ему пасть и увидел, что друг мой ранен: выбит зуб и язык рассечен надвое. Видно, когда схватил за руку нарушителя, занесшего надо мной нож, поранился.

Так Ингус впервые спас меня.

3

Между пастушеским моим житьем-бытьем и дозорными тропами лежал целый отрезок жизни. Время это оказалось для меня очень важным. Оно именно так, а не иначе раскрыло передо мной жизнь и определило меня в ней.

Революционная гроза полыхнула наконец и над окраинами бывшей Российской Империи. У нас, в североказахстанских степях и аулах, как говорили тогда, гулял Колчак. Ох как гулял! В песнях народных часто сравнивают брань воинскую с пиром: только не вино — кровь льется рекой.

Тяжело приходилось беднякам (а бедняков было большинство), сельским активистам. Из дому уводили людей, и они уже не возвращались. Поэтому лишь только прослышит народ, что колчаковцы идут, все из села разбегались, прятались.

Мне довелось увидеть, как казнили большевиков. У них были такие глаза! Они подвергались страшным издевательствам, но держались мужественно, с таким достоинством, что я в них поверил. Поэтому, когда один мой знакомый (из тех, кто был вынужден уйти в партизаны) предложил мне быть подпольным связным, я согласился. Я был горд этим. И тревожился. Ну какой из меня партизан? Я же еще слишком мал. А если вдруг колчаковцы станут меня пороть, и я не выдержу и все расскажу?

К счастью, колчаковцы меня ни в чем не подозревали: я ведь пас кулацкую отару. Партизаны надеялись на мою ловкость. Они знали, что я быстро бегаю и сумею сделать все, как надо. И я бегал: двадцать пять километров до убежища партизан и двадцать пять обратно — за одну ночь! Я же должен был к утру вернуться в село, чтобы никто моего отсутствия не заметил.

Колчаковцы просто выходили из себя: никак не удавалось им обнаружить партизан. Те ловко уходили от преследования — будто сквозь землю проваливались. Они и в самом деле прятались под землей, отрыли бункеры, выходили оттуда только ночью. Раз в неделю я с ними встречался: приносил им мешок с продуктами, бельем, спичками — со всем, что их жены и матери передавали. Завели обычай, что именно я это все им приношу, а не сами жены, потому что не все были уверены в своих женах. Боялись, если схватят женщину каратели и начнут бить, выдаст она мужа.

Все же один из партизан попросил привести к нему жену. Были приняты меры предосторожности. Место встречи назначили в стороне от бункеров, и мне нужно было провести эту женщину так, чтобы потом она не сумела найти туда дорогу. Ну я и старался. Трижды переводил ее через одну и ту же речку, и она решила, что мы три речки перешли.

Случилось так, что об этой встрече прознали колчаковцы. Кто-то увидел, как жена партизана поздно вечером выходила из села и только утром вернулась. Ее схватили, допрашивали, били плетьми. Потом женщину погнали перед собой верховые, чтобы она показала им дорогу. Да не смогла она ее найти. А меня эта женщина не выдала, сказала, что проводником был кто-то из партизан.

Ночная моя жизнь в качестве связного партизан продолжалась, жизнь дневная тоже шла своим чередом. Я уже не стадо пас, а был батраком. У хозяина моего, Сергея Чурило, было много земли и скота, молотилки, маслобойки, машины для переработки овощей. На него работали крестьяне из соседних деревень.

Поначалу хозяин ко мне присматривался, а потом я стал замечать, что он так все устраивает, чтобы я постоянно был возле него. Вызывает и дает разные поручения, берет с собой кучером, когда отправляется в поездки…

Он имел двух дочерей и сына, Гаврюшу. Этот Гаврюша был азартным картежником. Кроме карт знать ничего не желал, в делах отцу не помогал, в хозяйство не вникал. Чувствовался в нем какой-то внутренний разлад. Юноша часто болел, особенно летом, и, бывало, не спал по ночам. Он замечал, конечно, что ночью я куда-то хожу (не так уж трудно было догадаться, куда), но относился ко мне доброжелательно и меня не выдавал.

Что же касается хозяйских дочерей, то тут история особая. Отец их уже и на семейные обеды стал меня приглашать, всегда сажал между дочками, и со мной обращались весьма ласково. Будто в шутку, хозяин обещал мне подарить двухкомнатный домик (он тут же, на участке, стоял) и орловского рысака.

Шутки эти меня настораживали. Я начал догадываться, в чем дело. Работал я всегда не за страх, а за совесть, и Чурило-старшему это нравилось. Когда я был еще мальчиком, он разрешил мне учиться в школе. А когда я подрос, решил выдать за меня одну из своих дочерей. Стала она мне попадаться повсюду, куда бы я ни шел. И семейные обеды эти…

Некоторые, наверное, сочли бы, что после стольких лет бедствований — вот она, моя удача. Но я рассудил иначе. Преодолевая жизненные трудности, человек становится наблюдательным, и я подметил, живя у Сергея Чурило, что его жена очень злая. Много у них в хозяйстве работало людей, и никто не мог ей угодить. Не дай Бог кто кружку упустит или поломает что-то — ух как она набрасывалась, била даже. Вот я и подумал: дочери, должно быть, похожи на нее, нельзя судьбу с ними связывать.

Подошел двадцать седьмой год, началась коллективизация. Я стал работать в колхозе: на ссыпном пункте принимал хлеб, потом заведовал хлебным складом, работал на элеваторе. Искал, где больше платят, чтобы хоть как-то прожить. У меня ведь никого и ничего не было — ни хозяйства своего, ни родни. Время суровое, в разоренной стране голодно. Попробовал даже поработать заведующим магазином райпотребсоюза, да не могу сказать, чтоб меня это дело увлекло…

КАК Я СТАЛ СЧАСТЛИВЧИКОМ

1

Когда мне исполнилось двадцать два года, я ушел в армию.

Это сегодня многие призывники начинают «пограничную биографию» в школах специалистов службы собак, а некоторые прибывают на границу со своими овчарками, подготовленными в гражданских клубах. К началу моей пограничной службы таких клубов еще не было. Служебное собаководство же в пограничных войсках в то время проходило сложную пору становления.

После окончания гражданской войны предстояло в первую очередь восстановить количество служебных собак. По счастью, почти полностью удалось сохранить петроградский питомник и ряд питомников на периферии.

Дело в том, что еще до революции, в 1908 году, было учреждено первое «Российское общество поощрения применения собак в полицейской и сторожевой службе», а годом позднее были открыты три школы служебного собаководства. За короткий срок школы эти подготовили необходимые кадры дрессировщиков. К началу 1914 года в стране насчитывалось около ста питомников. Не все, конечно, потом, во время гражданской войны, уцелели, но начинать вновь приходилось не на голом месте.

В конце 1922 года Народный комиссариат внутренних дел РСФСР сформировал при уголовном розыске республики Центральный питомник служебно-розыскных собак. Там начали работать курсы по подготовке специалистов — дрессировщиков и проводников. Позже они стали называться Центральной школой служебного собаководства пограничных войск.

Год спустя по приказу Реввоенсовета в подмосковном поселке Вишняки был основан опытный питомник военных и спортивных собак РККА. В качестве дрессировщиков там работали старейший цирковой артист А. Кемпе, а также В. Языков — очень способный специалист, служивший до этого в Ленинградском питомнике уголовного розыска. Позднее Языков более десяти лет руководил учебной работой в Центральной школе погранохраны. Его труды по теории и методике дрессировки собак легли в основу всей отечественной системы дрессировки.

Из старых специалистов, принимавших участие в воссоздании служебного собаководства, назову еще известных дрессировщиков К. Бондаренко, В. Голубева, П. Новикова.

Первый опыт успешного применения служебных собак был отмечен у пограничников северо-западной границы.

Произошло это в 1920 году в Петрограде. На станции Сортировочная из вагонов систематически пропадали крупные партии товаров, а похитителей обнаружить все не удавалось. Тогда решили применить розыскных собак. Где их взяли? В уголовном розыске. По просьбе командования погранохраны на станцию были присланы два опытнейших инструктора с собаками. И тайники, где были спрятаны похищенные товары, и сами похитители были очень скоро обнаружены.

Эта нашумевшая история побудила начальника Псковского губотдела ОГПУ попытаться организовать службу розыскных собак на границе.

Из питомника, расположенного на станции Фарфоровский пост, под Петроградом, был вызван в Псков инструктор Торстер с розыскной собакой Альфой.

Их послали на одну из застав Себежского погранотряда. В день их прибытия пограничники обнаружили ухищренные следы нарушителей, но поиск лазутчиков оказался безрезультатным. Узнав об этом, Торстер решил попытаться разыскать нарушителей. Вместе с ним на поиск вышла группа бойцов во главе с начальником заставы.

Овчарка взяла след с ходу. Пробежав три километра, вывела на проселочную дорогу, где пограничники в предыдущие попытки следы нарушителей теряли. И не удивительно, ведь они искали видимые следы. А собака ориентировалась по запаху. Пробежав вдоль дороги несколько десятков метров, Альфа потянула инструктора в кусты. Продираться сквозь заросли — дело тяжелое. Да и не верилось пограничникам, что собака ведет их по следу нарушителей, а не гонится, скажем, за зайцем. Хотели было бросить дело, казавшееся уже безнадежным, но Торстер убедил их довериться чутью Альфы. Когда одолели еще несколько километров, начальник заставы предложил Торстеру прекратить поиск и возвращаться на заставу. Но инструктор, уверенный в том, что ищейка идет по следу, побежал дальше.

Впереди лежало болото. Альфа потянула туда. Пограничники изумились: неужели не понимает этот Торстер, что никакой нарушитель в такую топь не полезет! Однако инструктор-упрямец продолжал бежать, поощряя овчарку.

Наконец собака потянула вожатого к островку, где стоял стог свежескошенного сена. Торстер, внимательно следивший за всеми ее движениями, засунул руку в сено и вытащил чемодан. В нем оказалась контрабанда на весьма внушительную сумму.

Альфа же рвалась дальше. Торстер по ее поведению видел, что след совсем свежий. Пришлось пограничникам еще потрудиться. В нескольких километрах от стога, на хуторе, поисковая группа задержала трех контрабандистов.

Вот так пограничники убедились воочию, какой это чудесный помощник — специально обученная собака.

2

Какой мальчишка не мечтает о приключениях, о подвигах? И я мечтал, когда еще пас отару. В ночном, бывало, скакал на коне и воображал себя непобедимым красным кавалеристом. Я вырос, а мечта осталась, жила во мне подспудно, чтобы определить дальнейшую мою жизнь.

Я стал проситься в армию еще за год до срока. Добивался, чтобы взяли добровольцем, и непременно в погранвойска. Почему я решил, что мне нужно именно на границу? Тут «виноват» случай. Пришел из армии один пограничник, много рассказывал о том, как служил в Карелии.

Время тогда было горячее, и его рассказы нас, слушавших, не могли ни захватить.

Пограничник этот дал мне почитать книжку — «Полицейская собака» — так, кажется, она называлась. Тоже вроде бы дело случая. Но это был тот самый случай, который помог мне определиться окончательно и бесповоротно.

— На границе трудно! — пытался урезонить меня секретарь сельсовета.

— Хочу служить там, где трудно, — настаивал я.

— Да ты же вон какой — худенький, маленький.

— Ну и что? Кусаться буду, а врага на нашу землю не пропущу!

Ну он, конечно, смеялся, а я на своем стоял. Уговаривал его чуть ли не год, а пока уговаривал, и время мое подошло — призвали в армию.

В назначенный день, окрыленный, влетел я в кабинет военкома и чуть ли не с порога заявил:

— Направьте меня в пограничные войска!

Военком оглядел хилую мою фигуру и, пряча в усы усмешку, сказал:

— С таким-то ростом? — и занялся разложенными на столе бумагами, будто и не было меня.

Что мне делать? От обиды слезы чуть не брызнули из глаз, но я взял себя в руки и решил, что не уйду, пока не добьюсь своего.

— Так это даже лучше, — говорю военкому, — что я мал ростом: нарушители не заметят, когда буду в дозоре.

— Что? — военком поднял голову, внимательно на меня посмотрел и весело, от души рассмеялся: — А ты находчивый, как я погляжу. Находчивый — это хорошо.

Он задумчиво постучал карандашом по бумагам, потом глянул на меня строго и спросил:

— Родители есть?

— Нет. Живу сам по себе.

— Сам по себе… И давно… умерли родители-то?

— Да еще маленьким совсем один остался.

— А как же ты жил?

— Как придется. Батрачил. Был пастухом. В колхозе потом работал.

Военком посмотрел на мои руки, сбитые, огрубевшие от работы, и вздохнул:

— Да, брат. Уважить, видно, нужно твою просьбу. Не подведешь?

Сердце у меня забилось, и я от радости почти закричал:

— Нет, не подведу!

Тут как раз приехал к нам командир отбирать призывников для погранвойск. И меня в свою группу взял. Не знаю уж почему. Или понравился я ему?

Присмотрелся он ко мне и говорит: «Ты, вижу, парень проворный да шустрый. Так вот, если ты на комиссии себя проявишь, то возьмут тебя в погранвойска».

А форма на нем так ладно сидит, весь ремнями перетянут, на голове фуражка зеленая — глядя на него, я еще сильнее влюбился в погранвойска. Так влюбился, что, казалось, уже не мог сплоховать ни перед какой комиссией.

И вот пришел день испытаний. Я прыгал, ползал, бегал. Помню, оказался перед препятствием, а оно гораздо выше меня. Ну где мне до такой вышины руками достать! Не смогу. Опозорюсь. Вместо границы придется опять в деревню — возвращусь, а там засмеют: какой же ты парень, если к воинской службе не годен! Разбежался я, сколько было во мне злости и отчаяния — все включил в этот прыжок, и допрыгнул! Слышу за спиной: «Да он складный! И сильный, оказывается…»

После этого врачи меня осмотрели, простучали, прослушали, и не один раз. Отбор был необычайной суровости, однако выдержал я и это испытание. Да как! Когда завершила работу призывная комиссия, меня даже похвалили.

И потащились мы на подводах на станцию, в казахстанский город Петропавловск. Прибыли — и сразу в эшелон. В товарных вагонах нас разместили, в каждом — по сорок человек. Добротные деревянные нары в два этажа, чисто, уютно даже. Без постели, на голых досках — кулак под голову — и прекрасно спали!

Ехали до Владивостока пятнадцать суток. Хорошо ехали! Из специально оборудованного вагона выдавали нам чай, периодически — чечевичную и гороховую кашу, а иногда и картофельный суп. Все вкусно! И главное, бесплатно. Нас эта забота удивляла и, я бы сказал, согревала.

Ежедневно «поленницами» вносили к нам в вагон душистые буханки. Каждую делили на восемь, а то и на шесть человек. Мне, как правило, давали порцию меньшую, потому что я был меньше всех. Да я не обижался, считал, что так было правильно.

Ехали мы в своем товарняке дружно. И это было главное. Веселились, радовались, пели песни. А по ночам я, счастливый, мечтал — да нет, не мечтал даже, а пытался себе представить, как там будет, в будущей моей жизни, на грозной и таинственной границе.

Мешались в моем сознании прочитанное, услышанное, воображаемое…

И вот — мечтали, сон или наяву угаданное будущее? (Сколько раз потом в жизни моей разыгрывались похожие ситуации!) Вдруг привиделось мне…

К дозорной тропе подступали таежные кедры. Туман мешал ориентироваться. Нарушителям он помогал, а вот мне… Казалось, эта густая молочная пелена поглощала даже звуки. Все же по примятой траве я видел, куда убегали от меня неизвестные.

Несколько минут назад собака моя насторожилась. Приложив ухо к земле, я услышал шаги. Переместился с дозорной тропы так, чтобы нарушители нас не миновали; вроде бы в самый подходящий момент их окликнул…

Ну и реакция у этих двоих! Едва заслышав мой голос — бросились в разные стороны и словно растворились в тумане. За одним из них вдогонку устремилась моя собака, а я…

Проклинал я в душе этот туман, но оказалось, что и нарушителям он не был на руку. Сбил я их с маршрута, заметались они и, слышу, бегут назад. Затрещали кусты, и теперь мне нет необходимости придерживаться видимого следа: судя по звуку, один из нарушителей движется вправо. Я устремился ему наперерез. Пробежал бесшумно несколько десятков метров, лег за пригорком. Вот он, голубчик, бежит прямо на меня, ни о чем не подозревая. И вдруг: «Стой, руки вверх!» — вырос я перед ним, встав из травы.

Он упал, перевернулся, хотел откатиться в сторону, но я навалился на него, ухватил за руку, в которой был пистолет. Однако противник мой вывернулся и цепко схватил меня за горло. Я изловчился, ударил его в висок. Стальные пальцы разжались, враг мой обмяк. Я с трудом свалил с себя здоровенного детину, поднялся, прерывисто дыша.

Слышу лай моей овчарки. Вскочил, связал нарушителя и бросился туда. Ох и сердитый лай! Второй лазутчик лежал, раскинув руки, а пес мой, видом просто волк, ощетинив шерсть, стоял над поверженным врагом и при малейшем его движении злобно рычал…

До сих пор удивляюсь, по какому волшебству привиделась мне тогда, когда я только еще ехал к своему пограничному будущему, столь реалистичная картина? И главное, как это я почувствовал, предугадал тогда, что будет у меня невероятная по своим качествам, знаменитая следопытская собака?

Такого рода предвидение обычно не поддается объяснению, но причины, вызвавшие его, все же можно попытаться истолковать. Открывшиеся мне, пастушонку, в раннем детстве возможности собак казались просто поразительными. Мои собаки понимали человеческий язык, а может, даже и мысли: я просил их принести какую-нибудь вещь, и они приносили. Скажем, летом оставлял я в речке завязанные в кусок кожи продукты. Сам сверток — под водой, а на поверхности — только поплавок. Вот за этот поплавок и вытягивали мои помощники сверток с продуктами из воды и приносили его к костру. Особенно желтый Валет был у меня талантлив. Великолепно поддавался дрессировке, и мне многому удалось его научить. Вполне естественно, отправляясь на границу, мечтал я о том, чтобы рядом со мной там были такие же верные, надежные друзья: с такими любые трудности не страшны.

3

Вот, наконец, и Владивосток — город океанский, город пограничный. На перроне гремит духовой оркестр. Нас, что ли, встречают? А кого же еще могут встречать пограничники! Вот это да, добры молодцы — один к одному, красавцы, сияют улыбками. Подтянуты, чисто выбриты. Одеты отлично: фуражки вогнуты, шинели длинные ремнями перепоясаны, сапоги начищены до блеска, шпоры сверкают. Подумалось: «Какой я счастливый, что попал сюда!»

«Сегодня ночью будете на границе!» — заверили нас встречавшие. А люди такие, ясно, слов на ветер не бросают. В тот же день погрузились мы на военные катера и поздно вечером прибыли в Славянку — там стоял погранотряд. Нас покормили и уложили спать. И вот лежу я и думаю: «Матрасы, простыни, одеяла — живут же люди! Как тут не служить!» Долго не мог заснуть. Ведь завтра будут нас проверять, так вот узнать бы, что именно будут «проверять»? Ну кто бы подсказал или посоветовал, что нужно еще сделать, чтобы не забраковали?

Утром нас распределили по взводам и отделениям. Потом постригли, обмундировали, и после этого мы некоторое время друг друга не узнавали.

И вот — испытания. Ничего вроде бы особенного. Даже кросс на три километра меня не пугал, однако смотрю, а некоторых бегунов уже под руки ведут, чуть живых. Я забеспокоился, но тут дали старт нашему взводу. Я что есть духу припустился и прибежал на финиш самым первым. Ничего не вижу, в глазах темно, слышу только кричат все: «Ура! Маленький да удаленький!»

После кросса пульс у меня проверяли, спрашивали потом, не боюсь ли я коней. Да я же на коне вырос!

Наконец стали зачитывать списки. Я жду, не дышу, но нет, не называют мою фамилию! И только в самом конце слышу: «Карацупа Никита Федорович тоже принят». Я еле удержался, чтобы не крикнуть «ура».

И стали нас обучать. Дали мне такого коня — не то что до седла, до гривы не достать. Ну как нарочно, мне — и такой великан достался. А другого просить я посчитал неудобным.

Выход из положения, казавшегося просто безнадежным, нашел сам: стал подставлять чурбан: встав на него, седлал моего великана тяжеленным, в полном комплекте, седлом. А перед тем, как забираться в седло, левое стремя удлинял, потом, сев на коня, подтягивал его и уравнивал с правым. Командиры к эдакому кавалерийскому приему относились снисходительно, поскольку в седле я оказывался одним из первых. Но однажды чурбан мой пропал. Ох и муки я принял! Зато после этого разрешили мне подобрать коня соответственно моему росту. Я выбрал невысокого и резвого.

Назвал я своего конька Быстрым. И правильно назвал. Мчал он меня, старался. А я берег его — хлебом из своего пайка подкармливал. Паек-то мизерный был, зато, деля хлеб, сроднились мы с моим невеликим коньком. Начну его чистить, а он меня ласково губами прихватывает. Издалека шаги мои узнавал. А подойду к нему — он тихонько ржет и копытами стучит.

И вот начались полевые занятия в конном строю. Нелегко приходилось. Стали как-то вплавь бурную речку преодолевать, вдруг нескольких всадников, и меня в том числе, подхватило течением и оторвало от лошадей. Мой Быстрый тотчас бросился мне на выручку.

Трудно мне было с таким конем расставаться, но пришлось: учеба наша вскоре закончилась. Пришла пора разъезжаться по пограничным заставам.

ТОВАРИЩИ ПОГРАНИЧНИКИ

1

Время, когда я попал на границу, можно назвать эпохой признания и славы служебных собак. В 1923 году на границу была послана первая группа (десятка три) проводников с розыскными собаками.

Результаты сразу же стали для всех очевидными: на участках, где применялись служебные собаки, резко сократилось количество безнаказанных нарушений границы. Но обученных инструкторов и подготовленных собак было еще очень мало. Требовалось срочно эту проблему решать. И тогда при питомнике на станции Фарфоровский пост, как я уже сказал, организовали курсы инструкторов-пограничников. Первый набор состоял из тридцати человек.

Курсы работали в трудных условиях. Главное — не было собак нужных пород. Пришлось закупить в Германии восточноевропейских овчарок. Отсутствовала специальная литература, учились по немецкому учебнику. Но слушатели были увлечены новым делом, они понимали, какая это сила на границе — дрессированная, или, как тогда говорили, ученая собака. А из воинских частей, где с возможностями служебных собак были уже знакомы, шли все более настойчивые просьбы: прислать хотя бы одного-двух инструкторов с подготовленными овчарками.

Все заявки удовлетворить, конечно же, не удавалось. Выпускники первого набора были направлены в Псковский, Себежский и Сестрорецкий пограничные отряды. Было необходимо изучить опыт практического применения розыскных собак в охране границы. И такой опыт, весьма разнообразный, вскоре стал достоянием как организаторов службы, так и широкой войсковой общественности.

Приведу лишь несколько примеров.

Вооруженной группе в количестве шестнадцати человек удалось незаметно проникнуть на нашу территорию и приблизиться к одной из пограничных застав. В случае внезапного нападения перевес сил был бы на стороне нападавших, но их замыслам не суждено было сбыться: овчарка Вотон предупредила часового о приближении неприятеля. Пограничники встретили нарушителей во всеоружии. В завязавшейся перестрелке один из нападавших был убит, двое ранены. Окончательно дезорганизовали налетчиков действия собаки: сбив с ног одного нарушителя, Вотон бросился на другого, потом и на третьего. Даже после ранения овчарка была активной, выполняла все команды проводника.

Сохранилось свидетельство и о другом задержании, весьма показательном. С границы поступил сигнал о прорыве нарушителя. По тревоге на место происшествия прибыли начальник заставы Куликов и проводник Коротков с собакой. Когда началось преследование, полил дождь.

Вскоре собака потеряла след. Случай трудный, но Короткое не растерялся, начал обыск местности. Какое-то время и это не приносило результатов, но вот собака насторожилась, потянула проводника к кустарнику, и там был обнаружен замаскировавшийся нарушитель. Он бросился бежать, но овчарка настигла его и сбила с ног, тогда бандит, быстро повернувшись, выстрелил из двух револьверов и сумел ранить подбегавшего Куликова в ногу. Однако уйти лазутчику не удалось — не страшась выстрелов, на убегавшего опять бросилась собака и вновь сбила его с ног. Бандит был задержан подоспевшим Коротковым.

Еще случай. На дозорной тропе один из пограничников обнаружил весьма необычный след: виден был лишь отпечаток носка. Прибыла тревожная группа с собакой Леди. Несмотря на ухищрения нарушителя, отлично подготовленная собака прошла по его следу около пяти километров и привела пограничников к небольшому хутору, где укрылся неизвестный. Диверсант, вооруженный двумя револьверами, вступил в бой, который, впрочем, очень быстро закончился его задержанием.

Факты успешных действий служебных собак вскоре стали общеизвестными. Популярность четвероногих пограничников, равно как и авторитет их вожатых, в войсках быстро росли. Каждый начальник заставы мечтал иметь проводника с овчаркой, но далеко не для всех эта мечта сбывалась. Проводников и собак распределяли прежде всего на заставы оперативно-важных направлений, либо оставляли при комендатуре, или при отряде. Оттуда их посылали на заставы по вызывам или использовали в оперативно-поисковых группах. В то же время расширяли сеть школ и курсов служебного собаководства.

2

Вот и прибыли мы, новобранцы, на пограничную заставу. Место, куда я попал, было экзотичное: тайга, горы. Еще на учебном пункте намекали нам на трудности службы в горно-таежной местности, а командир взвода лейтенант Иванов рубил по-солдатски: «Вот пошлют тебя в горы — узнаешь, каково!»

Это самое «каково» слегка ощутили мы, когда в сопровождении одного из командиров взводов и трех бойцов-пограничников добирались пешком до заставы. Целый день шли и шли сквозь тайгу, переваливали с сопки на сопку. Короткий привал — и снова в путь. Уж стемнело, когда явились перед нами железные ворота с красной звездой. Они гостеприимно распахнулись, и увидели мы строй пограничников и стоявших рядом с ними жен и детей командиров с красными флажками. На флажках нарисованы погранзнаки, ромашки и написано: «Добро пожаловать!»

Хорошо нам стало — словно домой пришли.

— Пополнение доставлено без происшествий! — отрапортовал командир нашей группы.

— Здравствуйте, товарищи пограничники! — поприветствовал нас начальник заставы.

И тут встречавшие, женщины и дети, обступили нас, подарили каждому новобранцу по флажку. Смешался строй воинов заставы, они протягивали нам сильные, загорелые руки, называли свои имена, кто-то искал земляков…

Повели нас знакомиться с заставой. На кроватях из-под одеял выглядывали белоснежные кромки простыней. На стенах — картины. Особенно понравилась мне одна — «Ночной бой пограничников». Наверное, писал ее местный художник, которому довелось участвовать в таком бою.

Вручили нам оружие, напомнили, что оно любит ласку, чистку и смазку. Принялись мы его чистить. И тут произошел со мной такой казус. Я повесил шинель, почистил винтовку, сдал ее дежурному, и в это время пригласили нас обедать.

Никто, разумеется, не замедлил откликнуться на это приглашение. В столовой встретил нас повар в белоснежном колпаке, поздравил с прибытием на заставу. Сели мы за накрытые столы в торжественной, непривычной для нас обстановке и принялись за еду. Вдруг заходит старшина сверхсрочной службы: видный, подтянутый, сапоги, шпоры горят «яростным» блеском. Входит он и объявляет: «После обеда все на беседу в Красный уголок!» Оглядел сидевших и вдруг спрашивает: «А Карацупа здесь?» Я встал. «Вы после беседы зайдите ко мне».

Я замер, понять не могу, зачем я ему понадобился. Этот вопрос не давал мне покоя.

После обеда в Красном уголке начальник заставы рассказывал нам о том, как живут на границе, о героях-пограничниках, ну и, конечно, о погибших во время столкновений с врагами. Мои товарищи слушали его рассказ, затаив дыхание, потом задавали вопросы, а я как на иголках сижу. Едва закончилась беседа, побежал к старшине. Он грозно посмотрел на меня и спрашивает:

— Вы почему в неположенном месте шинель оставили? Вам, Карацупа, нянька нужна? Это вас на учебном пункте так учили?

Ну, душ ледяной! С прибытием, Никита Федорович! В первый же день «отличился», нечего сказать.

Потом рассказывали нам о здешнем житье-бытье новые наши товарищи. Уж они-то не пожалели красок. Столько интересных, а подчас и невероятных историй мы от них услышали! О горных потоках и обвалах, о знаменитом спуске «Прощай, молодость!». Пограничнику, рассказывали они, на том спуске еще может посчастливиться — сам-то он спустится, но только не лошадь его. Так что вьюки с продуктами приходится «возить» на себе. И совсем уж в духе здешних мест историю поведали. Поединок тут был: в конюшне боец столкнулся… с рысью. И одолел ее. Я, конечно, слушал все эти истории с замиранием сердца. Так они меня захватили, что забыл я о своей недавней оплошности.

Утром следующего дня начальник заставы повел нас на границу, знакомиться с участком. Миновали пограничное селение, подошли к горной реке Ушагоу — вот она, граница! А на той стороне реки — «заграница»: будто мир иной, от берега уходит неведомо куда каменистая, безлюдная равнина.

Мы двинулись на левый фланг. Поднялись на сопку и замерли — дух захватило! Открылся горный хребет с толщей невообразимо белого снега. Горы нам, не видавшим их никогда, показались такими высокими! Хребет был исполосован ущельями, примят седловинами.

Мне вспомнились виденные некогда фотоснимки и кинокадры. Но как убога, сдавленна была там перспектива. И не было в фильмах таких красок. Стало даже страшно: вот ведь, может человек прожить всю жизнь и не увидеть такой красоты, настоящего чуда природы.

— Красиво? — улыбнулся начальник заставы.

— Поднимемся сегодня туда? — загорелись у нас глаза.

— К чему торопиться? — спокойно ответил капитан Никандров. — Изучим сначала отроги этого хребта.

А мне уже хотелось попытать капитана, верно ли я понимаю здешнюю обстановку. У меня сложилось впечатление, что более ответственный — правый фланг заставы. Он почти равнинный: нарушителю легко и удобно тут ходить, и река для него вряд ли могла быть серьезным препятствием.

Вразумил меня капитан Никандров: лазутчики легких путей не ищут. Ясно им, что на равнинном фланге легче организовать охрану границы. В горах у нарушителей больше шансов пройти незамеченными и уйти от погони. Чтобы лишить их этих шансов, исходи-исползай весь горный участок.

И почувствовали мы, что сам Никандров, как здесь все изучил! А вначале-то не произвел на меня начальник заставы особого впечатления: молод очень, из-под фуражки на левую бровь чуб светлый падает, лицо мягкое, — ну такой ли он должен быть видом, таежный волк? Небось, и командовать стесняется? А он спокойно так нам говорит: «Пока весь участок не изучите, границы вам не видать. Старослужащие в наряды ходить будут».

Так и было. И все же пришел тот день, когда назначили меня в первый пограничный наряд под началом проводника с розыскной собакой.

— Смотрите, молодого пограничника не потеряйте! — с усмешкой напутствовал моего старшего Никандров.

Ну и пошли чащобой, распадками. Местность, прямо скажу, труднопроходимая. Я робко спросил:

— Как же тут нарушителей задерживают?

— Так и задерживают! — услышал в ответ.

— Ну ладно еще днем, а ночью? — не унимался я.

— И ночью задерживаем. Пограничники лучше ходят, чем нарушители.

И пошли мы дальше. Что собака, что проводник идут — ни камешка не заденут, а я то камни сбиваю, то на корни налетаю. Собака на хозяина не смотрит, а на меня все время оглядывается. «Ну и пограничник ты, Никита, — думаю. — Даже собака тебя осуждает».

А идти-то все тяжелее. Винтовка — больше меня. Еще патронташ и противогаз. Проводник спрашивает:

— Как чувствуешь себя, товарищ Карацупа?

— Нормально, — отвечаю.

Да, нормально! А если со спины посмотреть, то у меня, наверное, и шинель насквозь промокла. Но об этом я никому не скажу. И виду не подам, что мне тяжело! А ну как подумают: «Слабоват парень» — и, чего доброго, откомандируют в отряд, в какое-нибудь тыловое подразделение!

Вернулись мы. Встретил нас начальник заставы и спрашивает проводника: «Ну как Карацупа?» Все, думаю, вспомнит сейчас проводник, как я камни с дозорной тропы сбивал да о коряги спотыкался. А проводник и говорит:

«Все в порядке с Карацупой: выносливый, старательный, наблюдательный!»

Долго я потом понять не мог: как же он во мне эти качества разглядел.

После первого моего выхода в пограничный наряд я, конечно, мечтал стать проводником, выходить на охрану границы с собакой. Возможно, так и не сбылась бы эта мечта, если бы не удивительный случай.

В мое дежурство позвонили из комендатуры и передали телефонограмму: из числа пограничников-новичков срочно подобрать одного кандидата и направить в школу служебного собаководства.

«Вот это случай! — ахнул я. — Чего бы только ни сделал, чтобы направили туда именно меня!»

Затаив дыхание, доложил о телефонограмме начальнику заставы, а он внимательно-внимательно на меня посмотрел и говорит:

— Хорошая специальность, очень хорошая. Соберите сейчас же всех свободных от службы.

Когда все собрались, он зачитал телефонограмму и спрашивает: «Кто хотел бы поехать?» Тут, конечно, многие подняли руки. Видя это, я упал духом: «Разве попаду?»

Начальник заставы тем временем продолжал: «Нужен человек, который любит и понимает животных. Ловкий, трудолюбивый — таким должен быть наш кандидат. Ему придется много работать. Овладеть такой специальностью — дело очень непростое, — капитан Никандров оглядел нас, и в его глазах вспыхнули искорки: — Мое мнение — нужно направить Карацупу. А вы как думаете?»

«Согласны!» — закричали мои товарищи и все, как один, подняли руки.

Почему именно меня выбрали? Да потому, наверное, что всем было известно, как я отношусь к животным. За мной на заставе закрепили лошадь. Я не просто за ней ухаживал — холил, по давней привычке хлебом с ней делился. Не удивительно, что она ко мне привязалась, выполняла все команды, жесты мои понимала, только что сама не говорила. Конечно, не хотелось с таким другом расставаться, но пришлось, ведь сбывалось то, о чем я мечтал.

ИНГУС

1

Школа служебного собаководства… Тут, пожалуй, самое время рассказать о том, как такие школы создавались.

В начале двадцатых годов в нашей стране был открыт Центральный питомник служебных собак, а при нем — курсы инструкторов розыскных собак, переименованные впоследствии в школу служебного собаководства.

На первых порах школа эта размещалась в подсобных помещениях подмосковного музея керамики в усадьбе Кусково. Начальником школы был командир-пограничник Иван Терентьевич Никитин. Нужные породы собак ввозились из-за границы. В Германию отправилась закупочная комиссия во главе с самим Никитиным, и там приобрели немецких овчарок, доберман-пинчеров, эрдель-терьеров — всего двести семьдесят собак. Для преподавания в кусковской школе пригласили немецких специалистов-дрессировщиков.

В 1924 году первые два выпуска дрессировщиков и обученных собак успешно показали себя в погранотрядах Белорусского и Украинского округов.

В этот же период были созданы питомники в Ленинградском, Белорусском и Украинском пограничных округах, в 1926 году — в Хабаровске, а немного позднее — в Среднеазиатском и Восточно-Сибирском округах.

Работа развернулась масштабная, но тут же дала себя знать «болезнь роста». Выяснилось вскоре, что доберман-пинчеры и терьеры не вполне пригодны для пограничной службы. Отлично зарекомендовала себя немецкая овчарка, но возник вполне резонный вопрос: где же взять столько немецких овчарок, чтобы удовлетворить нужды огромной нашей границы?

В пограничных отрядах в порядке эксперимента попробовали применять «сторожевых собак местных отечественных пород». За внушительным этим названием часто скрывались всего лишь метисы, а проще говоря — обыкновенные дворняги. На первых порах они очень хорошо себя показали: умные, неприхотливые, выносливые. Объясняется это просто: при скрещивании дальнородственных пород у потомства заметно усиливаются важные для служебного применения способности. Одна беда — в последующих поколениях эти качества, как правило, утрачиваются. Словом, дворняжки овчарке не конкуренты, но на начальном этапе они сослужили пограничникам добрую службу. А там и количество немецких овчарок удалось увеличить.

К тридцатым годам уже сложилось такое понятие, как служебное собаководство. Опыт и практика позволили создать пособия, выпустить учебники, и дрессировка розыскных собак-ищеек была поставлена на профессиональную основу, как и обучение проводников-инструкторов.

На рубеже двадцатых-тридцатых годов изменилась и ситуация на границе: все чаще можно было встретить на дозорной тропе пограничника с собакой, особенно в тех случаях, когда надо было вести преследование по обнаруженным следам, — тут без собаки обходились крайне редко. Нарушители границы и те, кто их к нам засылал, вынуждены были изменить тактику действий. В сводках из частей и округов все чаще сообщали о том, как лазутчики пытались избавиться от запахового следа: выбирали для движения заболоченные участки, шли по руслам ручьев и рек, использовали ходули, смазывали обувь специальным составом, посыпали свои следы табаком или химическими препаратами с резким запахом. Иной раз пограничникам приходилось сталкиваться с серьезными загадками.

На участке одной из застав в полукилометре от границы стоял старый, полуразвалившийся сарай. Несколько раз подряд, обнаружив следы, собака приводила инструктора к этому сараю. Покружив возле него, тянула обратно и возвращалась к линии границы. Инструктор поклялся, что он будет не он, если не поймает дерзкого нарушителя.

И вот неизвестный снова перешел границу. Сентябрь, ветер, дождь накрапывает. Примерно в том же месте обнаруживает инструктор следы, начинает преследование, и собака вновь приводит его к сараю.

Когда инструктор вбежал в сарай, порывом ветра резко захлопнуло дверь. Ветхое строеньице дрогнуло, и сверху вместе с ворохом соломы к ногам пограничника упал сверток. Собака бросилась к нему, по ее поведению инструктор понял, что нарушитель только что был здесь. Пограничник возобновил преследование и на этот раз не дал посланному «с той стороны» связному ускользнуть за границу.

Еще один, совсем уж невероятный случай. На песке, у самой линии границы, пограничники заметили подозрительные следы. Срочно вызвали инструктора с розыскной собакой. След был взят, но, к удивлению бойцов, пес потянул их не куда-нибудь в тайгу или в поле, а на территорию заставы. Тут пограничники начали посмеиваться: овчарка перепутала следы, кого-то из бойцов за шпиона приняла. Вспомнили, что накануне на заставу приходил пастух — по его следу, наверное, идем! Вернулись к границе и снова пустили собаку по следу. И она вновь ринулась к заставе, прошла через хозяйственные ворота на задний двор, покрутилась там — и прямиком к конюшне! Инструктор снял с ищейки поводок. Она еще раз обежала конюшню, остановилась возле лестницы и стала повизгивать, оглядываясь на хозяина. Услышав его команду, бросилась наверх, и вскоре с сеновала послышались истошные крики. Потом, на допросе, нарушитель рассказал, что границу он перешел во второй половине ночи. Потеряв ориентировку, случайно забрел во двор заставы. Никем не замеченный, он пробрался на сеновал и там затаился, надеясь переждать до вечера, а с наступлением темноты двинуться дальше. Если бы не собака, не вера инструктора в ее способности, выучку, замысел нарушителя мог бы осуществиться.

Внимание к практике применения служебных собак в охране границы в те годы было всеобщим. Опыт лучших инструкторов обобщался, широко распространялся и закреплялся в соответствующих нормативных актах.

В 1927 году были введены в действие новое Положение об охране государственных границ Союза ССР и Временный устав службы пограничной охраны ОГПУ — емкое обобщение опыта прошедших лет. В Уставе были четко сформулированы основные требования, предъявляемые к службе сторожевых и розыскных собак. Вскоре после этого в войска было разослано Положение о применении розыскных и сторожевых собак. Для розыскной службы предназначались собаки преимущественно испытанных пород и метисы, обладающие необходимыми для охраны границы задатками, для несения сторожевой службы — собаки местных пород и метисы, для этого пригодные.

Раскроем объемный том документов и материалов «Пограничные войска СССР. 1918–1928 годы». В обзоре Главного управления пограничной охраны и войск от 6 марта 1928 года читаем: «… Каждое появление собак на границе производит сильное моральное впечатление на контрабандистов, начинающих более осторожно и конспиративно действовать, а иногда и прекращающих на время пребывания собак на границе свою преступную деятельность».

Всесоюзное совещание начальников пограничных округов в 1928 году единодушно высказалось за расширение службы розыскных собак. Перед Главным управлением погранохраны встал вопрос о переходе к массовому использованию служебных собак в охране границы.

Но он уже решался как бы и снизу: в гуще личного состава само собой зародилось целое движение. Школы-питомники стали разводить и растить молодняк, командование округов поощряло воспитание служебных собак непосредственно в пограничных отрядах. Среди бойцов и командиров появились настоящие энтузиасты этого дела. Некоторые из них самостоятельно пытались дрессировать собак, и самые терпеливые и настойчивые добивались хороших результатов. Призывники, прослышав о том, что на границе стали широко применять ищеек, прибывали в войска со своими собаками.

В 1931 году в одном из пограничных отрядов на дальневосточной границе были организованы краткосрочные курсы по подготовке вожатых сторожевых собак. Опыт этот подхватили и в других частях.

К 1933 году служебные собаки стали непременной принадлежностью каждой заставы, стоящей на оперативно важном направлении. Мастерство в применении собак на границе росло, эффективность их службы становилась все более высокой. Собаки надежно охраняли границу.

2

В Хабаровск, в окружную школу служебного собаководства, я прибыл с опозданием. Не моя в том была вина, но изменить что-либо было теперь невозможно: в школе, оказалось, уже укомплектованы отделения, взводы, роты, все собаки закреплены за курсантами.

Начальник школы собрал нас, опоздавших, и объявил: все, кто остался без собаки, будут откомандированы в свои части.

Для меня это был удар. Я ночей не спал и места себе не находил, но волею судьбы все сложилось не так уж плохо. Откомандировать нас не откомандировали, но оставили в школе для выполнения хозяйственных работ. Я и этому был рад. А тут еще раз вмешался в мою судьбу Его Величество Случай.

Я был дежурным по школе. Стояла летняя ночь. Трещали цикады, помигивали в вышине звезды. Мирно так было: ночь овевала душу глубокой своей тишиной. Терпко, медово пахли ночные цветы. Я вдохнул полной грудью чудесный воздух, прошелся по двору и почему-то решил выйти за ворота.

Вышел — и слышу… Я не поверил своим ушам: без сомнения, это был писк щенков! Я нашел их под мостом, в репейнике, — два пушистых комочка тесно прижались друг к другу, но согреться не могли, да и голод их донимал, наверное.

Я принес щенков в школу и спрятал. Спросил у повара, не осталось ли чего от обеда. Он дал мне супу. Я накормил щенков, после дежурства их проведал и еще раз накормил.

О своей находке по команде решил не докладывать. Только повару во всем признался, и он вошел в наше положение — регулярно снабжал моих питомцев остатками супа. Не очень разнообразный рацион, но все же! При первом удобном случае я отпросился в городской отпуск. Дело это обычное: нужно же приобрести солдату кое-какие необходимые в его жизни мелочи. Но цель моя на этот раз была другой. В городе я договорился с одной старушкой, что она будет продавать мне молоко. Я заплатил ей вперед из той суммы, на которую должен был приобретать необходимые предметы туалета. А дальше действовали мы, как в детективе: старушка эта наливала в бутылку молоко и приносила к забору школы, я перебрасывал через забор веревку, она привязывала к ней бутылку, я тянул веревку и забирал молоко. Так это ловко у нас получалось, что ни разу нас не заметили.

От дополнительного питания щенки мои быстро пошли в рост. Меня это радовало, но и заботило одновременно. Дело тут было вот в чем. Своих питомцев я разместил в заброшенных клетках, где хранился списанный инвентарь. Никто, кроме меня, в те клетки не заглядывал, а я в дневное время только пищу щенкам приносил — выгуливал их, занимался со своими собачками по ночам. Они смышлеными были: быстро усвоили свои клички и уже научились выполнять некоторые команды. Ободренный успехом, я самовольно перевел щенков в вольер, где размещались все остальные собаки, — там были свободные клетки. И их сразу же обнаружил ветеринарный врач. Он каждый день осматривал собак — проверял, здоровы ли. Обнаружив «пополнение», шум поднимать не стал, решив выяснить, кто же нарушил строжайший запрет. Следил днем и даже ночью не поленился устроить засаду. Я же, когда все легли отдыхать, ни о чем не подозревая, подошел к клеткам, вывел щенков и начал с ними заниматься. Тут и возник передо мной наш грозный ветеринар.

Доложил он о своем «открытии» по команде. Вызывает меня начальник школы:

— Кто тебе разрешил принести этих щенков? А если они больны? Если от них все наши собаки заразятся?

На мое счастье, к этому моменту щенки уже прожили в школе двадцать дней, а это — полный карантин. Начальник школы вынес мне порицание, но щенков разрешил оставить. Он и сам видел, да и наш сердитый ветеринарный врач подтвердил, что щенки хорошие. Никого тогда не остановило, что мать моих щенков дворнягой была. В школе нашей, как и по всей границе, породистых собак не хватало. Закупленных за границей восточноевропейских овчарок содержали в питомниках для разведения, а для работы редко кому настоящая овчарка доставалась. Очень многие занимались тренировками с собаками местных пород, то есть с метисами, и даже с лайками. Вот и у меня метисы были, а это вносило элемент неизвестности: что за собаки из таких, беспородных, вырастут? Люди опытные, такие, как начальник школы, в подобных вопросах разбирались, конечно.

— А знаете вы, курсант Карацупа, какой породы щенки? — спросил он меня однажды, и в глазах его я увидел веселые искры, живой интерес, усмешечка тоже там была. — Вы что-нибудь понимаете в экстерьере, в масти?

— Так точно. Понимаю, — ответил я.

— Ах, так! — еще более насмешливо глянул он. — Ну и что же это за порода?

— Помесь восточноевропейской овчарки с кем-то…

— Восточноевропейской? — перебил он, выражая крайнее удивление, но видно было, что начальник школы доволен: действительно в метисах моих была кровь восточноевропейской овчарки, и знатоку нетрудно было это заметить. — А что вы знаете о восточноевропейской овчарке?

Чувствовалось, что разговор вызывает у него все больший интерес. Не успел я и рта раскрыть, как он сам с азартом начал отвечать на свой вопрос:

— Так вот. Восточноевропейская овчарка была завезена в Россию в тысяча девятьсот четвертом году. А в девятьсот пятом, извольте знать, ее приняли уже в войска в качестве санитарной собаки. Шла русско-японская война. Вас тогда еще на свете не было. А я, дорогой мой, очень хорошо это время помню. В тысяча девятьсот седьмом году восточноевропейскую овчарку уже регулярно использовали на границе: тогда у нас в России появилась служба розыскных собак…

Начальник школы увлекся. Это был замечательный знаток своего дела, любивший собак чрезвычайно, — он мог часами о них рассказывать.

— Прекрасная порода! Выше среднего роста, крепкого и сухого сложения, — он вдруг спохватился: — А вы-то что же? Ну-ка, продолжайте.

— Туловище длинное, с крепким, массивным костяком, хорошо развитой сухой мускулатурой, — слово в слово, как написано в книге, отвечал я.

— Ну а морда? Морда какая?

— Морда клинообразная, сильная, с крепкими челюстями, с сухими, неутолщенными, плотно прилегающими губами…

Начальник школы был очень доволен. Разговор этот решил судьбу моих щенков, да и мою тоже. Нас допустили к занятиям.

Но если начальнику школы щенки действительно понравились, то у товарищей я такого понимания не встретил. «Ты с ними только опозоришься», — говорили они. Не обошлось, конечно, и без насмешек.

Чему тут удивляться! Суровое время, суровые люди. Но уважали они тех, кто прошел школу жизни. Помню, как знакомился я с инструктором учебного пункта Ковригиным: загорелое, обветренное лицо, сдержанная сила и обстоятельность в каждом движении.

— Думаешь, с собаками полегче будет? — жестко глянул он на меня — вовсе не статного, даже тщедушного на вид. И как тебя на границу взяли?

Я молчу.

— А ты знаешь, что инструктором с розыскной собакой на границе работать труднее всего? Тут хоть дождь, хоть ураган или, например, темень кромешная, а ты беги по следу — час, два, всю ночь. И уставать нельзя, останавливаться нельзя — нарушитель тебя ждать не будет. А потом еще и брать тебе этого нарушителя придется. Такая жизнь! Да ты хоть следы-то когда-нибудь изучал? Ты о собаке хоть какое-то представление имеешь?

— С шести лет сиротствовал, стадо пас, — отвечаю ему. — Разве пастух без собаки обойдется? Отбившихся овец с собакой искал. Тогда и следы изучать начал.

Он посмотрел на меня пристально и вдруг говорит:

— А ну, покажи руки!

Глянул на мои широкие, задубелые от работы ладони, потом снова на меня, бойца худосочного, посмотрел. И, видно, взгляд мой показался ему тяжелым.

— В глазах у тебя что, льдинки, что ли? — усмехнулся Ковригин. — Ничего себе взгляд! Гипнотизировать, значит, нарушителей будешь? Это годится. Так говоришь, собаку себе представляешь?

— Дружок у меня был, дрессированный, — объяснил я. — Волков не боялся.

— Дружок, значит? — улыбнулся Ковригин. — Имя для дворняжки. Для боевой пограничной собаки нужно кличку построже, покороче — и чтобы окончание звучное было, четко произносилось. Ты, брат, я смотрю, почти готовый пограничник. Может, и по следу с собакой ходил?

— Ходил и по следу, — ответил я.

Ковригин расхохотался. Разгладились суровые морщины на лбу, и глаза его потеплели.

Потом он следил за моими успехами и помогал мне, но так, что я не всегда об этом знал. Позже все это выяснилось. Я уже с границы письма ему писал, благодарил за науку и за поддержку: его поддержка мне тогда понадобилась…

Щенки мои подрастали, крепенькими становились. Они были очень похожи. Я-то их различал, а остальные только по кличкам ориентировались. Одного щенка я назвал Ингусом, другого — Иргусом. Ингус стал вскоре моей собакой, а Иргуса я передал своему товарищу, Косолапову, — у него поначалу собаки тоже не было.

В воспитании Ингуса помогал мне командир взвода Коростылев. Он замечал и старание мое, и любовь к животным, но когда видел моего щенка — уши висят, живот чуть ли не по земле волочится, — улыбался невольно.

— Первое дело, — объяснял он, — приучить собаку спокойно носить ошейник и поводок.

Но Ингус именно этого и не хотел делать. Он визжал, вертелся, валился на землю и все время старался сбросить с себя ошейник. Я терпеливо сносил все его проказы и постепенно добился своего.

Мы, курсанты, выходили на занятия в поле, километров за пятнадцать от нашей школы. Шли пешком, барьеры и все дрессировочные предметы несли на себе или же везли на подводе. Я тогда еще не знал, что собак, а тем более щенков, нельзя кормить перед занятиями. Ингус наедался и быстро, еще в дороге, уставал. Приходим на место, надо работать, а он отказывается. С грехом пополам отзанимается, а обратно я его на руках несу. Все смеются: «Смотрите, смотрите, сыщик сыщика на руках несет». Я насмешки сносил терпеливо. Верил, что будет и на нашей улице праздник.

МЫ СТАЛИ СЛЕДОПЫТАМИ

1

Многое должна уметь служебная собака. И не так-то просто научить ее простейшим приемам — двигаться рядом с хозяином, подходить к нему по команде, садиться, приносить предметы, преодолевать различные препятствия. Ингус мой отличался понятливостью, и не было бы у нас с ним проблем но… В самый разгар занятия он вдруг ложился на спину и предлагал, нет, упрашивал начать с ним игру. Что ты будешь делать! И смех и грех. Тем не менее одолели мы общий курс дрессировки, сторожевую службу и добрались до следовой работы.

В один прекрасный день Ингус увидел на плацу человека, одетого в уже знакомый ему толстенный халат, и был удивлен, не услышав привычной команды «Фас!». Он поглядывал на меня с недоумением. Он даже стал повизгивать, когда человек в дрессировочном халате начал удаляться, а я все медлил. Только после того, как помощник скрылся в кустах, я дал Ингусу понюхать шапку «нарушителя» и приказал:

— Ищи, Ингус! След!

Увы, мой Ингус не проявил ни малейшего рвения. Он обнюхал землю, покрутился-повертелся и смущенно лег возле моих ног.

— Фас! — скомандовал я. — Ищи! Ну вперед же!

Он нехотя поднялся, описал круг и вдруг насторожился: уловил знакомый запах! Предвкушая удовольствие потрепать ненавистный халат, Ингус взвизгнул, поднял хвост и азартно побежал по следу. Увы, это продолжалось недолго. Попав в заросли кустов, Ингус постоянно отвлекался то на шорох листьев, то на пение птиц. Все же мне удавалось вновь и вновь направлять его по следу. К тому моменту, когда добрались до «логова нарушителя», мой помощник, дожидаясь нас, успел заснуть! Тут мы на него и вышли. Увидев стеганый халат, Ингус испугался и попятился было назад.

— Ну как не стыдно? — укорял я его. — Фас!

Он наконец расхрабрился, с яростью кинулся на «нарушителя», вцепился зубами в ватный рукав и принялся азартно трепать его. Как ни пытался мой помощник вырваться, это ему не удалось, а я, в свою очередь, позволил Ингусу натешиться вволю.

Однажды, во время очередной проработки следа, Ингуса увидел начальник школы и не удержался от похвалы:

— Какой агрессивный пес! Неужели это Ингус? Как изменился! Правильно вы его воспитываете. А теперь, Карацупа, добейтесь, чтобы он научился различать индивидуальные запахи.

Для работы с Ингусом мне стали выделять сразу нескольких помощников, и он очень быстро научился отличать в ходе преследования запах «нарушителя» от всех прочих.

Через некоторое время начальник школы вызвал меня к себе: помощники стали жаловаться, что я их загонял, а Ингус привел в негодность все дрессировочные халаты. Разумеется, ругать нас за это не ругали, но в результате нам с Ингусом назначили серьезное испытание.

После того, как я и еще десять бойцов, ступая след в след, прошли примерно четверть километра, мы разделились на две группы и разошлись в разные стороны. Ковригин пустил Ингуса по следу. Тот бросился вдогонку, потоптался немножко на развилке, но быстро отыскал мой след и вскоре, догнав нас, прыгнул мне на грудь.

— Ну что ж, вполне! — сдержанно одобрил Ковригин.

Все же он устроил Ингусу еще одно испытание. На этот раз не я, а мой помощник попытался «затеряться» в большой группе убегающих, но тщетно — Ингус без труда «распутал» след, настиг «нарушителя» и свалил его с ног.

— Теперь можно вас с Ингусом и на заставу! — хлопнул меня по плечу мой учитель.


Застава нас встретила неласково. Не всех пятерых стажеров, которые туда прибыли, а именно меня с Ингусом. Очевидно, потому, что вид мы имели весьма невнушительный: Ингус, в сравнении с другими собаками, казался почти щенком, а я в длиннополой, не по росту, кавалерийской шинели выглядел далеко не бравым воином.

Товарищей моих разместили, как и полагается, и для каждой собаки будку выделили, — всем хорошо, всем удобно. А мне начальник заставы говорит:

— Во-он фанза китайская на пригорке, видите? Там свою собаку и размещайте. Не очень удобно, зато никто не потревожит.

Все засмеялись.

Неприглядная издали, вблизи фанза оказалась и вовсе развалюхой — оконца и дверь в ней, наверное, были когда-то во времена весьма отдаленные.

Да что делать! Оборудовал я для Ингуса мало-мальски сносное место, присел и стал с ним разговаривать. Именно разговаривать, а не сетовать на судьбу. Ведь я считал, и не без основания, что он все понимает, больше даже, чем иной человек. Вот и объяснял я ему, что встретили нас, конечно, не ахти, но мы ведь не к теще на блины приехали и особого уважения пока ничем не заслужили; вот проявим себя в деле, тогда все и увидят, какие мы молодцы, и устыдятся; но это все у нас впереди, а пока надо работать, — уж этой возможности нас никто не лишит.

Внимательно смотрел на меня мой верный Ингус, и ясно было без слов, что он во всем со мной соглашается и готов работать столько, сколько нужно, вот только в фанзе этой не хотелось бы ему одному оставаться. Так уж он просил взглядом, чтобы я взял его с собой.

— Нельзя, друг. Нужно мне на заставу. Ты уж тут без меня не скучай.

Потрепал я его ласково по голове и пошел. А он встал на пороге и смотрел мне вслед, пока я за воротами заставы не скрылся.


Легко сказать «работай». Аесли условия этому не благоприятствуют? Товарищи мои вскоре стали ходить на границу, а меня то дневальным назначат, то дежурным, то на кухню пошлют, то в конюшню. Если и иду на границу, то без собаки. И все же тренировать Ингуса я не прекращал. Вечером следы прокладывал, а ночью, когда все засыпали, вставал и с собакой их прорабатывал. Волей-неволей моему Ингусу приходилось работать по следам большой давности.

Начальник заставы помощников мне не выделял, но я и из этой ситуации нашел выход. Отдавал товарищам свой сахар или табачок, а они прокладывали следы, по которым и работал мой Ингус. Порой я просил их по ходу движения оставлять какие-нибудь предметы, — Ингус их всегда находил. Пограничникам это было интересно, и вскоре многие из них уже сами подходили ко мне, предлагали «за так» помочь. От этих предложений я, конечно же, не отказывался. Целые маршруты им придумывал: «Вон к тому дереву идите, потом на хутор, с хутора — на пригорок, оттуда — на заставу. У заставы бросьте в сугроб коробок спичек». Вскоре Ингус уже уверенно работал по следу трехчасовой давности.

Начальник заставы о наших тренировках, наверное, знал, но вряд ли представлял себе, каких успехов добился мой Ингус. Он мне, бывало, говорил: «Мы тебя с Ингусом держим в резерве». С иронией говорил, но однажды дошла очередь и до «резерва».

Ни одна из собак не смогла взять след нарушителя. Ситуация сложилась безнадежная, и вызвал меня начальник заставы не столько для того, чтобы использовать последний шанс, но больше, чтобы совесть очистить: мол, сделали все, что смогли.

— Садитесь на лошадь, — приказал он, — и поезжайте к линии границы.

— Нет, — отвечаю. — Меня на подводе надо везти.

Начальник заставы удивился. Ему подумалось, что я возомнил себя знаменитым сыщиком, особого отношения к себе требую, о чем он мне и сказал, а я на своем стою. Ведь дело было не в амбициях: если собака устанет еще до того, как до следа доберется, не сможет она в полную силу вести преследование. Об этом и в учебных пособиях говорится, и в инструкции так записано.

Выслушал мои объяснения начальник заставы, усмехнулся и отдал распоряжение дежурному:

— Готовьте подводу.

Когда приехали на место, я дал Ингусу немного погулять, потом его лакомством угостил. А начальник заставы торопит: «Ну давай же, что ты тянешь!» Понять его можно: дорога каждая секунда. Но и я свое дело знаю. Работа предстоит непростая. Погодные условия для ищейки сложные, — поздняя осень, мороз. Да и слишком много людей здесь до нас побывало: два пограничных наряда, инструкторы с собаками; хотели они того или нет, но следы нарушителя затоптали. Столпились все в одном месте, шумят, нервничают, не подозревая о том, что собаке их нервозность передается. Словом, сколько меня ни подгоняли, я прежде добился, чтобы Ингус успокоился, потом попросил всех отойти в сторону, и только после этого начал собаку на след ставить.

Наблюдали за нашими действиями с недоверием. Некоторые, наверное, уже рукой махнули, видя, что мы все дальше отходим от места обнаружения следа. А я нарочно собаку с заслеженного участка увел, и правильно сделал, — Ингус очень быстро след нарушителя обнаружил и потянул меня за собой. Так стремительно мы побежали, что ни инструкторы с собаками, ни начальник заставы на подводе угнаться за нами не смогли, отстали.

Все внимание я сосредоточил на поведении собаки. Ингус работал активно, и я старался ему не мешать. Лишь иногда давал лакомство, подбадривал.

Так прошли мы примерно двенадцать километров. Уже заметно рассвело. Вот показался не хутор даже, а полевой стан. Нарушитель, видимо, хотел здесь укрыться, но ни одна из ветхих построек ему не глянулась. Стороной прошел. По следу его побежали дальше, и, наблюдая за собакой, почувствовал я — догоняем лазутчика.

Впереди завиднелась деревня. То обстоятельство, что нарушителю удалось добраться до населенного пункта, меня не обрадовало. Увеличил темп. Бегу и думаю: как здесь-то управится мой Ингус?

Совершенно напрасной была моя тревога. Пробежав по деревенской улице, Ингус завел меня в один из дворов. Как потом выяснилось, нарушитель увидел нас и спрятался на чердаке, но эта хитрость его не спасла. Ингус потянул меня во двор, пробежал вдоль стены, сел возле лестницы, ведущей на чердак, и, задрав морду, громким лаем известил меня о том, что именно там укрылся тот, кого мы искали. А тот уже не думал ни бежать, ни сопротивляться. По первой моей команде спустился и позволил себя обыскать. Все же на всякий случай я связал ему руки и повел задержанного на заставу.

Иду и не чувствую ни малейшей усталости, хотя пробежали мы никак не меньше пятнадцати километров. Впрочем состояние вполне понятное: я был безмерно счастлив. Как-никак, а настоящего нарушителя задержал.

И в какой ситуации: когда даже самые опытные инструкторы ничего не смогли сделать. Уж теперь-то совсем иначе будут к нам относиться и товарищи, и командиры.

2

Отношение к нам и впрямь изменилось. Каждый день, а правильнее будет сказать, каждую ночь, ходили мы с Ингусом в дозоры. И какую-то неудовлетворенность я испытывал от того, что раз за разом не удавалось обнаружить ни подозрительных следов, ни других признаков нарушения границы. Однако бдительности я не ослаблял, был уверен, что не сегодня, так завтра нам непременно повезет. И вот однажды в ночь (луна то пряталась за облаками, то снова выглядывала) обнаружили мы рядом с дозорной тропой следы. Чтобы на заставе о том не остались в неведении, отправил я туда напарника с донесением, а сам, не дожидаясь подмоги, поставил Ингуса на след и начал преследование.

Перед рассветом, одолев более десяти километров, мы вышли к деревне. Ингус привел меня на колхозный двор. Первое, что бросилось в глаза, — посреди двора на земле лежит человек. Сразу подумалось: мертв. Осмотрел его — да, верно: застрелили старика едва ли не в упор. Я стал кричать, не отзовется ли кто. Нет ответа.

Дал Ингусу команду: «Ищи чужого!» Он повел меня к стогу и принялся лапами разгребать сено. Вместе выкопали мы оттуда мальчонку, до полусмерти перепуганного. Он и поведал о том, какая трагедия здесь разыгралась два часа назад.

Рассказал, что дедушка его, сторож, охранял колхозные постройки. Сам же мальчик сидел в стогу, зарывшись в сено, только голова сверху. Он то дремал, то просыпался, глядя на близкие, тревожно мерцавшие звезды. С дедом он пошел, чтобы тому веселее было нести службу. Ближе к рассвету сморило мальчугана, он с головой в сено зарылся и заснул. Очнулся — видит, какой-то неизвестный к дедушке подошел и стал расспрашивать, — что за деревня, как на дорогу выйти и куда она ведет, какие села по соседству. Особенно подробно человек выспрашивал, как до железной дороги добраться. А потом неизвестный схватил сторожа за воротник, подвел к воротам и там выстрелил в старика из пистолета. Мальчонку убийца не заметил. А тот так был перепуган, что ни крикнуть, ни слова сказать не мог. Это его и спасло.

Слушая хлопца, я не сомневался, что убийца и есть тот самый нарушитель, за которым я несколько часов шел по следу. Нужно было спешить: кто знает, что еще предпримет бандит, кто встретится ему на пути?

Поставил я Ингуса на след, бегу, а на душе смутное предчувствие беды. Оно усилилось, когда километрах в пяти от колхозного двора, в поле, увидел трактор. Подбегаю — рядом с трактором борона лежит, механизмы разные. Никто из деревенских их на ночь так не оставит. Вероятно, ночью тракторист работал или спозаранок сюда пришел. Вот только не видно нигде тракториста. А Ингус дальше тянет. Метров триста по пахоте пробежали и обнаружили тракториста — убитого. Что и как тут произошло, догадаться было несложно. Да и следы на пахоте явно показывали, что поначалу упирался тракторист, а потом, видимо, уже после выстрела, волоком тащил бандит его безжизненное тело.

Мы с Ингусом снова бросились по следу. Как мы спешили! И все же опоздали: не успели спасти еще одного человека.

Уже было совсем светло, и я еще издали увидел на дороге людей. Подбежал. Беззвучно вздрагивая всем телом, девочка лет семи обнимала лежащую навзничь женщину. Я осторожно поднял девчушку, стал расспрашивать, а она ничего сказать не может, только всхлипывает.

Я успокоил ее, как мог, и она рассказала, что шли они с мамой к бабушке, в соседнюю деревню. В этом самом месте девочка в кусты забежала.

«Тут подошел к маме какой-то дядя, — рассказывала она. — Стал ее расспрашивать, и мама показала рукой в сторону деревни. Вдруг раздался выстрел — и мама упала. Я тоже упала — от страха и долго так пролежала. Когда выбежала на дорогу, дяди этого уже не было. А мама лежит. Я ее зову — а она молчит…»

Как ни тяжело было, пришлось оставить девчушку одну на дороге. А что делать? Я уже так решил: жив не буду, а бандюгу этого обезврежу.

Одолев еще несколько километров, вбежали мы с Ингусом в деревню. Уже солнышко поднялось. Сельчане кто в поле выехал, кто во дворе или в огороде работал, и никто не подозревал, какая опасность рядом таится. Впрочем, когда увидели меня, пограничника с собакой, на деревенской улице, никто ни о чем и расспрашивать не стал, да только… Оглянулся я, а мне на подмогу по деревенской улице толпа бежит: кто с ружьем, кто с вилами, а кто-то на телеге, лошадь вожжами нахлестывая, обгоняет бегущих. В таком сопровождении и влетели мы с Ингусом в один из дворов.

Бандит в это время сидел в доме за столом и ел. Хозяина с хозяйкой и их малолетних детей лицом к стене поставил. Увидев нас с Ингусом, пригрозил хозяевам ружьем: «Только пикни кто или шевельнись — пристрелю». Они и стояли, не шелохнувшись, и потом не могли сказать, куда бандит скрылся, когда мы ворвались в комнату. Впрочем Ингус мой без подсказки уже во всем разобрался, лаем дал понять, что нарушитель на чердаке.

Кричу бандиту:

— Выходи! Сдавайся! Все одно не уйдешь.

В ответ ни звука. Только окно в доме хлопнуло — хозяева с детьми в огород выскочили. К этому времени вокруг дома много народу собралось: взрослые, дети… Знают, что вооруженный преступник в доме, однако не расходятся. Все же попросил я подальше отогнать ребятню, а сам думаю: что же делать?

Кто-то лестницу принес, но посылать на чердак собаку я не решился: совершив столько убийств, лазутчик так просто не сдастся, а подставлять Ингуса под пули негоже.

— Дом поджечь, и вся недолга, — посоветовал кто-то.

— Ни к чему поджигать. И так стащим, — возразил я ему.

Тем временем один из сельчан сел на лошадь и поскакал к красноармейцам: в нескольких километрах от деревни располагался их пост.

Раз и другой повторив предложение сдаться и не дождавшись ответа, я решил действовать. Надел на палку свою фуражку и стал поднимать ее. Едва зеленая фуражка показалась в проеме люка, прогремел выстрел. Можно было бы и повторить маневр, но кто знает, сколько у неизвестного патронов.

После выстрела любопытствующие граждане разбежались кто куда. Зато подмога подоспела: передвигаясь короткими перебежками, окружали дом красноармейцы. У каждого винтовка и, что особенно важно, гранаты.

Я взял у одного из солдат гранату и крикнул в чердачный люк: «Если сам не спустишься, брошу гранату!» Не дождавшись ответа, угрозу свою исполнил. Прогремел взрыв. Из чердачного люка повалил дым — и снова тишина. Бросил вторую гранату. Когда рассеялся дым, наверху прозвучал выстрел. Выждал я немного, покричал — никто не отзывается. Только тогда послал Ингуса на чердак, а следом и сам поднялся. Сначала услышал глухое рычание собаки, а потом и бандита увидел — лежит без движения, застрелился.

И тут навалилась на меня усталость. Потому, наверное, что не очень-то радовала эта победа, слишком поздно мы бандита обезвредили.


Разумеется, этот трудный поиск являлся не последним боевым эпизодом моей стажировки на пограничной заставе. Были и ежедневные выходы на охрану границы, ни на день не прекращались и тренировки с Ингусом. Словом, практика оказалась отменной.

После стажировки наше с Ингусом пребывание в школе служебного собаководства продолжалось недолго: с блеском сдали экзамены и получили назначение в Гродековский пограничный отряд, на заставу с красивым названием «Полтавка». Как встретит нас моя «землячка»?

«КАРАЦУПЕ ОПЯТЬ ПОВЕЗЛО…»

1

Не всякую дозорную тропу разглядишь в густых зарослях камыша или тальника, но все они были четко обозначены на карте, что висела в маленьком, уютном кабинете начальника заставы Михаила Яковлевича Усанова. Карта охраняемого участка, как правило, была прикрыта полотняной занавеской, и ни один человек на заставе без ведома Усанова не имел права ее открывать.

Утром дежурный передал мне приказ явиться в кабинет Усанова. В этот ранний час карта была открыта, и начальник заставы водил по ней карандашом, отмечая квадрат за квадратом. Обернувшись, он приветливо со мной поздоровался, осведомился о моем самочувствии и о том, в порядке ли Ингус, которого подранили в одной из стычек с нарушителями. Я ответил, что оба мы в полном порядке. Командир удовлетворенно кивнул, но выражение обеспокоенности не исчезло с его лица. Заметив мой внимательный взгляд, Усанов улыбнулся, бросил на стол карандаш и сказал:

— Сегодня на вас будет возложено дело, связанное с дополнительной нагрузкой, — взгляд его посуровел. — По имеющимся данным, завтра или послезавтра, в ночь, ожидается прорыв через границу группы Рыжего. Личность известная. Известно и то, что для прорыва группа облюбовала участок нашей и соседней застав. Какие будут соображения?

Не столько для того, чтобы освежить в памяти, сколько для того, чтобы сосредоточиться, я, квадрат за квадратом, разглядывал карту. О бандите по кличке Рыжий я, как и все на заставе, был наслышан. Бывший белогвардеец, из отчаянных и ожесточившихся, завербован японской разведкой, хитер и коварен, работает «под ширмой» контрабандиста, но главная его цель — диверсии и шпионаж. Выбор направления для прорыва не случаен. Места эти Рыжему знакомы не только по карте. Его привлекает близость железнодорожной станции. Маршрутов к ней ведет несколько, а наиболее предпочтительный…

— По-моему, он пойдет у нас на левом фланге, на стыке с соседней заставой, — сказал я. — По кабаньей тропе.

— Почему по кабаньей? — спросил начальник заставы.

— Там такие заросли, что можно и днем пробраться незамеченным. А дальше места заселенные, хоженые. Где много народу ходит, там легче следы запутать и оторваться от погони. Я так считаю.

Внимательно меня выслушав, Усанов вздохнул с облегчением, улыбнулся и сказал:

— Ну что ж, наши мнения совпадают. Перекроем все вероятные направления, а вы возглавите усиленный наряд на кабаньей тропе. Что бы ни случилось, Рыжего нужно взять живым. Нам необходимо выяснить его связи, выявить агентов, которые работают у нас в тылу. Брать Рыжего придется вам. Об этом я позабочусь.

Усанов был опытнейшим командиром. Он прошел хорошую школу на одной из таежных застав в Забайкалье; повадки и уловки нарушителей, особенно контрабандистов, изучил до тонкостей. Участок нашей заставы никто так не знал, как он. Поэтому я и не удивился, когда Михаил Яковлевич с такой уверенностью пообещал мне встречу с Рыжим.

Начальник заставы знал, что нарушители будут в течение нескольких дней наблюдать за нашим участком, выявляя систему его охраны, нащупывая уязвимое место. На все вероятные направления прорыва, кроме кабаньей тропы, он каждые сутки высылал по нескольку пограничных нарядов, и каждый наряд по его заданию чем-нибудь себя обнаруживал. Этим нехитрым, но тонко использованным приемом он буквально вынудил группу Рыжего идти по кабаньей тропе, то есть на нас. Все действия моего наряда Усанов расписал как по нотам. Как по нотам мы и осуществили его замысел.

Нарушители шли вчетвером. Рыжий, как и предполагалось, — в середине группы. Мы были к этому готовы. Разместив подчиненных слева и справа от тропы, я, вместе с Ингусом, расположился несколько ближе к границе. Собака чувствует приближение человека на большом расстоянии, поэтому когда Ингус насторожился, я без опаски подал условный сигнал: «Приготовиться!». Спустя примерно минуту услышал шаги, а вскоре показались бандиты. Двигались они быстро, но настороженно и почти бесшумно. Двоих я пропустил, а когда третий поравнялся со мной, громко крикнул: «Стой! Руки вверх!» — и тут же пустил на него Ингуса. Все трое сдались нам без сопротивления, а четвертый, открыв огонь, бросился обратно к реке, но там его уже поджидали заслоны…

2

Дождь — моросящий, занудливый — пошел с вечера, и ко второй половине ночи, когда я с Ингусом и совсем еще молодым бойцом Козловым вышел в дозор, почва под ногами раскисла. Очевидно, нарушители, переходя границу, рассчитывали на то, что дождь смоет их следы. Однако просчитались. Вначале Ингус обнаружил посторонний запах. Приглядевшись, я увидел на земле не совсем четкие, но многочисленные отпечатки подошв. Включив следовой фонарь, принялся тщательно изучать их.

Мой напарник, Козлов, был удивлен тем, что я делал это внешне неторопливо. По неопытности он полагал, что мы немедленно кинемся в погоню. Я, возможно, так и поступил бы, но отпечатки ясно указывали, что нарушителей было не два, не три. Сколько же? На этот вопрос, я так и не нашел ответа, сколько ни рассматривал следы. Однако потеря времени была не напрасной: по характеру следов я понял, что лазутчики двигаются не налегке, но энергично, в довольно высоком темпе. Судя по давности следа, нарушители уже прошли значительное расстояние, и догнать их будет непросто. Но, с другой стороны, удалившись от границы, они будут чувствовать себя в относительной безопасности, темп движения сбавят, а днем наверняка устроятся на отдых где-нибудь в тайге, подальше от посторонних глаз. Это нам на руку. Вот только напарник мой?…

Посмотрел я на Козлова с большим сомнением. В другой ситуации без раздумий послал бы его на заставу за помощью, а тут и время терять нельзя, и в одиночку преследовать большую группу рискованно. Еще раз я к нему пригляделся: парень вроде бы крепкий, и робости в нем не чувствуется — должен выдержать.

Вот мы и побежали. Да не очень быстро. Ингус временами останавливался, прислушивался и принюхивался, почти уткнув в землю нос: след все же был давний. Однако чутье питомца моего ни разу не подвело.

Пробежали мы около десятка километров, и тут у Козлова пошла носом кровь. Я позволил ему немного отдохнуть, напоил его из своей фляги, дал горстку сахара, посоветовав класть его маленькими щепотками в рот и сосать.

Снова мы двинулись по следу. Ингус шел нижним чутьем и уже гораздо активнее. Это означало, что след стал более свежим, — мало-помалу догоняем мы нарушителей! Тут бы прибавить скорости, но напарник мой совершенно выбился из сил. Пришлось сделать еще одну короткую остановку. Тем временем дождь кончился. После отдыха нам пришлось еще быстрее бежать за Ингусом. Какое-то время Козлов крепился, тянулся за мной из последних сил, но я-то видел, что сил у молодого бойца осталось совсем немного. Предложил ему снять верхнюю одежду, сапоги и сложить все у приметного дерева. Дал ему свои запасные носки — толстые, шерстяные — и посоветовал бежать по мере возможности, выдерживая направление, а когда услышит выстрелы, вот тогда, что есть мочи нужно спешить на помощь.

Уже рассвело, всходило солнце.

— На солнце и держи, — приказал я Козлову, а сам за Ингусом побежал, теперь уже без оглядки.

Ингус часто останавливался, прислушивался. Это означало, что нарушители где-то рядом. Казалось, еще совсем немного, и настигнем мы их. Однако только к десяти утра я увидел одного из бандитов. Увидел и сразу сообразил, что это — боевое охранение, а основная группа где-то поблизости расположилась на дневку. В моих интересах было взять этого лазутчика без шума. Попытался скрытно сблизиться с ним, но когда нас разделяло шагов тридцать, грянул выстрел. Бандит промахнулся. Ответным выстрелом я заставил его укрыться за деревом. Завязалась перестрелка.

Вместе со мной от дерева к дереву перебегал и Ингус. Он смотрел на меня вопросительно, ожидая команды. Но я не стал посылать друга под выстрелы. С одним нарушителем я как-нибудь и сам управлюсь, а вот остальных в одиночку не возьмешь. Так что потерпи, Ингус.

Мой противник оказался неважным стрелком, но это меня не успокаивало, ведь время работало против нас. В конце концов бандит допустил оплошность, которой я тут же воспользовался. Оба мы залегли за сосновыми пнями: я выглядывал из-за своего сбоку, а он приподнимал голову над пнем — отличная мишень! Мой выстрел был точным. Неприятель выкатился из-за пня и остался лежать без движения. Поединок закончился, но только для него, меня же впереди ожидало не единоборство даже — сражение с целой группой бандитов. Где они? Заслышав выстрелы, наверняка снялись с места и рванули в таежную глушь. Ни топота ног, ни треска ломаемых сучьев не слышно, значит, времени зря не теряли. И я не стал терять его понапрасну, взял оружие убитого, запасные патроны — и вперед. Ингус шел по следу без поводка, мои команды выполнял безукоризненно. Я, укрываясь за деревьями, от него не отставал. Вскоре увидел лазутчиков — все в хаки, под цвет травы, в черных головных уборах. Хорошая маскировка! Справа от меня за деревьями что-то мелькнуло. Один из бандитов пытался зайти мне в тыл.

Я бросился ему наперерез. Вновь завязалась перестрелка. В этот момент подоспел Козлов. Как только он открыл огонь, бандиты решили, что целая группа пограничников их преследует, и предпочли поскорей скрыться. Их сообщник (тот самый, что пытался зайти мне в тыл) ругался на чем свет стоит. Он-то видел, что нас только двое, и сопротивлялся яростно. Наконец мне удалось совсем близко подойти к нему, и я крикнул: «Бросай оружие!» Он был ранен, но не хотел сдаваться и ответил выстрелами. Одна из пуль зацепила меня, другой легко ранило Ингуса. Теперь уже бандит кричал мне: «Сдавайся!» — и отчаянно ругался. Но ярость в бою не всегда подмога. Мой противник остался без прикрытия, а с выстрелом я не промедлил и промашки не дал.

Мы с Козловым снова кинулись догонять убегавшую банду. Ингус вел нас по следу. Вон они, впереди. Перебегая от дерева к дереву, готовимся к бою. Вдруг нарушители исчезли — если не залегли, то не иначе как сквозь землю провалились. Только один из них мелькнул в подлеске и, заметив меня, открыл огонь из пистолета. Козлов его первым же выстрелом ранил. Подходим — разрешилась загадка. Не знал я, что в этом месте протекает таежная речка — неширокая, но глубокая, с обрывистым берегом, с которого и прыгнули к воде нарушители. Пятеро их было вместе с раненым.

Я подождал, пока подбежит Козлов, и принял решение: лесной опушкой выйти к этой же самой реке ниже по течению и идти по берегу навстречу бандитам. Они, вероятнее всего, пойдут под обрывом, у самой воды, — так для них безопаснее. Но было и сомнение. А если поднялись по откосу и снова ушли в тайгу? Не по себе мне стало от такого предположения. Однако же идем дальше. Вдруг слышу — голоса, все ближе, ближе. Я спрятался за деревом, рядом укрылся Ингус. Затаились. Ждем. И тут над обрывом показалась голова — это был один из бандитов, пытавшийся выбраться, опираясь на плечи своих сообщников. Я дождался, когда он встанет на ноги и крикнул: «Бросай оружие!» Оружие он не бросил и даже попытался выстрелить, но его секундной растерянности мне хватило, чтобы предотвратить этот выстрел.

Не теряя времени, мы с подоспевшим Козловым спрыгнули с обрыва. Бандиты в панике метались у воды. Они посчитали, что пограничники зажали их с двух сторон; и деваться им некуда: справа — крутизна, слева — вода. Снаряжение, оружие — все полетело на землю. Один из нарушителей предпринял отчаянную попытку переплыть реку и скрыться в тайге, но Ингус вынудил его вернуться. Так они и стояли под самым обрывом, с поднятыми руками, — четверо против двоих пограничников с собакой. Пожалуй, именно собаки больше всего они и боялись: она же их выследила и на малейшее движение отзывалась теперь злобным, угрожающим рычанием.

— Ну что, Козлов, — сказал я своему напарнику, — а ты, оказывается, вон какой боец! Надежный парень. Вот только тренироваться тебе нужно, бегать каждый день. И какие вещи необходимо с собой в наряд брать, я надеюсь, ты теперь понял?

Улыбается Козлов. Приятна ему похвала, даже об усталости забыл.

— Ну, пойдем, рассиживаться нам некогда. На заставе, поди, волнуются, а нам еще сапоги твои и шинель отыскать нужно. В каком порядке конвоировать будем? Предлагай…

3

Когда я приводил на заставу очередного задержанного, товарищи мои — кто смехом, а кто и всерьез — говорили: «Опять Карацупе повезло». Они были отчасти правы, отчасти нет. Не был я семи пядей во лбу, ни ростом, ни особой силой среди сослуживцев не выделялся, но все ли мои успехи можно объяснить везением? Нет, это ошибка. Сколько я работал, прежде чем мне в первый раз повезло! А потом разве успокоился? Хотя бы на день?

С первого же дня своего на заставе я начал изучать следы, вначале мои собственные. Кому-то это могло показаться забавным: ходит пограничник по своим же следам. На самом деле занятие это вполне серьезное и даже очень полезное. Известно, что форма и глубина следа меняются при различной скорости движения. А как они меняются? Это надо собственными глазами изучить. А еще присмотреться, на каком грунте как отпечатываются они и как долго сохраняются, как изменяются со временем. Известно также, что нарушители часто имитируют следы животных. А как отличить настоящий след от поддельного? Выход один — надо и к звериным следам приглядываться, изучать их детально. Так я и делал. Некоторые наши бойцы, особенно новички, удивлялись:

— Зачем ему это нужно? Кончилась служба — шагай быстрей на заставу! А он заячьи следы на пыльном проселке измеряет, еще и записывает что-то.

Верно. Если время позволяло, я дорожку заячьих следов найду, всю промерю, результаты на клочке бумаги запишу, а потом эту запись в дневник перенесу. Там у меня немало наблюдений за следами разных животных накопилось. Многое из записанного тогда надежно в памяти осело. В том же дневнике и о повадках различных животных, птиц говорилось. Знать их пограничнику просто необходимо.

Вот иду я с напарником по дозорной тропе. Вдруг с криком птица взлетела. Напарник мне говорит: «Нарушитель!» А я ему: «Ничего, пошли дальше. Это ее зверь спугнул». Потом уже, когда возвращались из наряда, объяснял ему, что птица в наших лесах человека не боится, здесь, в приграничье, человек на нее не охотится. Ей хищник страшен. Конечно, разные птицы ведут себя по-разному. Чтобы не ошибиться, надо научиться их по голосам различать, знать повадки каждой птахи, ее «друзей» и «врагов». То же и с животными. О многом могут рассказать их повадки. Если, например, дикая коза быстро мчится — это хищник ее спугнул. Если временами останавливается и прислушивается — значит, от человека побежала, не очень его боится.

Природа помогает человеку, когда он внимателен к ней, когда с ней осторожен, старается ничего не нарушить своим присутствием. Однажды найти нарушителя мне помогли… лягушки.

Ночь была на исходе, когда в густом тумане я с нарядом подошел к пограничной реке. И тут Ингус сделал стойку, понюхал воздух, чуть слышно фыркнул. И я прислушался. Где-то вдалеке квакали лягушки. А они тоже к человеку и зверю относятся по-разному. Если зверь близко, лягушки молчат, только когда он уже на значительном расстоянии, начинают квакать. А человеку тотчас вслед кричат. Вот по их кваканью я и понял тогда: границу переходит человек.

Ингус нервничал. Я быстро и бесшумно шел за ним по траве, на которую уже упала утренняя роса. Тут следы нарушителя были бы хорошо видны, но их не было. Я лег и, приложив ухо к земле, стал слушать. Шаги нарушителей я сразу же услышал, а лягушки помогли мне определить направление их движения.

Побежали мы не по берегу, взяли в сторону, и, обогнув заросли кустов, выскочили к таежной речушке. Ингус бросился было к воде, чтобы плыть на ту сторону, но я взял его на руки и перенес на противоположный берег. Огляделся. Через луг по росистой траве тянулись две дорожки следов.

Долго мы шли по этим следам, разгадывая хитрости незнакомцев. Какое-то время они коней из себя изображали, прикрепив к подметкам подковы, несколько раз в реку заходили, чтобы прервать дорожку запаховых следов. И все же мы настигли их и задержали: одного в зарослях кустарника, а другого… Долго кружили мы по небольшой полянке, пока я не обнаружил за кустами поросший камышом омут. Ингус сразу бросился в воду, — одна из желтых камышинок качнулась и стала подниматься, а потом из воды вынырнул человек. Он поспешно выплюнул изо рта трубку с надетой на нее камышиной и закричал:

— Сдаюсь! Отгони собаку.

Так задержали мы этих нарушителей. Не без помощи обыкновенных лягушек. Вот и судите, стоит ли присматриваться ко всему живому.

Жаль, не сохранились мои следопытские дневники. В них много было ценного, что пригодилось бы и сегодняшним следопытам.

Но самым лучшим дневником тогда, на границе, были моя память и мой личный опыт, а еще навыки, которые со временем превратились в способности.

Во-первых, я хорошо видел в темноте. Тут было несколько секретов. Перед выходом на границу я никогда не наедался: от обильной еды падает острота зрения. Нельзя также перед выходом в ночной наряд смотреть на яркий свет. Даже посторонние мысли и разговоры ослабляют зрение. Нужна предельная сосредоточенность.

Кроме того, я тонко чувствовал запахи. Был со мной такой случай. Возвращался я с Ингусом из наряда. Вдруг собака моя насторожилась, и в тот же миг я тоже почувствовал запах человека. Действительно, неподалеку, укрывшись опавшими листьями, лежал нарушитель. Обнаружил его Ингус, но и я уловил его запах, притом на значительном расстоянии. Выходит, не напрасно я пользовался любой возможностью, чтобы изучать новые и новые запахи. На заставе их не так уж много. Надежда была лишь на то, что поедет кто-нибудь домой в отпуск, а оттуда привезет необычной марки одеколон или ароматическое туалетное мыло (на заставе пользовались только хозяйственным)… За новыми запахами я и в деревню ходил. Разговариваю с кем-нибудь, а сам принюхиваюсь. Дегтем попахивает от моего собеседника — значит, он колеса у телеги смазывал. Спрашиваю: «Как колеса, не скрипят после смазки?», а он на меня изумленными глазами смотрит: откуда я про все это узнал.

На занятиях, которые мы устраивали с товарищами, друг у друга фуражки нюхали — учились индивидуальные запахи различать. И не только обоняние развивали, но и наблюдательность. Делали так. Раскладывали на столе вещи: фуражку, ремень, носовой платок, еще какие-нибудь предметы. Кто-то из нас за короткий отрезок времени старался запомнить, что и как на столе разложено, а потом, отвернувшись, должен был все по памяти описать. С первого раза мало кому удавалось не допустить ошибки, но постепенно вырабатывалась необходимая пограничнику наблюдательность. И она действовала уже даже интуитивно. Идешь по дозорной тропе, вроде бы и не приглядываешься, но сразу замечаешь боковым каким-то зрением: что-то не так, что-то в этом месте изменилось. Начинаешь искать, что именно, и обнаруживаешь надломленную ветку, неведомо откуда взявшийся камень у тропы, а порой и нечто более существенное.


Как-то летним, солнечным утром возвращался я с границы и уже представлял, как приду на заставу, позавтракаю и лягу спать. А шел я по тропинке вдоль речки, которая в бездождье — ручей ручьем. Впереди показался железнодорожный мост, под мостом удили два рыбака. Картина обычная, можно было бы, кажется, и мимо пройти, но что-то меня насторожило. Что именно? Так сразу и не скажешь: надо присмотреться.

Подошел к рыбакам, поздоровался, поинтересовался, как клев.

— Только пришли, — ответил один из них, светловолосый.

— Да здесь и не поймаете ничего, — заверил я. — Вон туда вам нужно перейти, за теми кустами, в омуте, щуки ого как берут!

— Сначала здесь счастья попытаем, а там посмотрим, — улыбнулся светловолосый.

«Что за люди? — размышлял я. — Среди местных жителей никогда их не встречал».

— Издалека приехали?

— Из Смирновки, — ответил мой собеседник.

Может, кто-то им и поверил бы, но я-то в Смирновке всех знал. Лгут. И рыбачить толком не умеют. Ну кто так нанизывает червяка? А рюкзаки их, огромные, плотно набитые, подвешены к фермам моста.

— С ночевкой на рыбалку приехали? — спрашиваю.

— Да нет, только до вечера. У нас и палатки нет.

Тут второй рыбак, все время молчавший, глянул на своего товарища укоризненно, а мне подумалось: если не палатка, то что же у них в таких огромных рюкзаках?

— Вы бы ведерко достали, — посоветовал я. — Поймаете карася, куда будете пристраивать?

— Когда поймаем, тогда и достанем, — подал голос второй рыбак, коренастый и осанистый, с залысинами, на которых проступили капельки пота.

Тут поплавок у него ушел под воду, и он, рванув удилище, вытащил карася.

— Давайте я вам ведро достану, — с невинным видом предложил я. — В каком рюкзаке?

Коренастый отвернулся и пробурчал:

— Не мешай, боец.

Ох как мне захотелось проверить содержимое их рюкзаков! Тут светловолосый вытащил сазанчика.

— Давайте я вам уху сварю, — вроде как обрадовался я. — Солдатской нашей ухи, небось, не пробовали? Где котелок-то? — И стал собирать ветки для костра, поглядывая, как там ведут себя мои рыбаки.

— Да что тебе, боец, надо? — подошел ко мне коренастый. — Ну чего ты к нам привязался?

— Знаешь, — сказал я ему добродушно, глядя прямо в глаза, — каждый должен хорошо делать свое дело. Если рыбачить, то умело. А вы, как я погляжу, странные рыбаки.

— Это почему же? — опешил он.

А я продолжаю:

— Если стрелять, то без промаха, — и, выхватив из кобуры маузер, прицелился в шмеля, севшего на один из рюкзаков. — Шмеля на рюкзаке видишь? Сейчас я его…

— Ты что! — срывающимся голосом закричал светловолосый. — Рюкзак испортишь! Отставить!

То-то мне показалось, что выправка у него военная. Теперь и словечко «отставить» сорвалось с уст вроде бы вполне гражданского на вид человека.

Между тем светловолосый, пристально на меня глядя, быстро ко мне приближался. Краем глаза я видел, что коренастый обходит меня сбоку, и пожалел о том, что нет со мной Ингуса. При нем «рыбаки» вели бы себя поскромнее, а тут еще, гляди, и коренастый окажется у меня за спиной. Я резко повернулся к нему, наставил маузер:

— Ни с места!

Тут же навел оружие на светловолосого:

— И ты тоже!

Я отступил в сторону так, чтобы видеть обоих, и снова прицелился в рюкзак. Нервы у моих «рыбаков» не выдержали. Коренастый пригнулся и бросился к кустам. Я выстрелил в воздух. Оба «удильщика» тотчас попадали на землю.

— Лежать, не двигаться! — скомандовал им, а сам подумал: «Как теперь быть? Рюкзаки под мостом не оставишь. Заставить «рыбаков» их нести? Боязно…»

В этот самый момент с откоса посыпались камешки, послышались голоса. Это, услышав выстрел, спешили на помощь мои товарищи.

С сумрачными лицами «рыбаки» поднимались с земли.

— Руки назад! — приказал я и тут перехватил взгляд коренастого, брошенный на фермы моста. — Да, голубчики, меня ваши рюкзаки ох как заинтересовали! Ну что, не удалось? Не оттянула вам плечи взрывчатка?

НА ПОГРАНИЧНОЙ РЕКЕ

1

Есть еще одна причина, по которой я не могу согласиться с утверждением, что «Карацупа везучий». На везение я никогда не полагался, но сколько было случаев, когда ни опыт, ни смекалка, ни предусмотрительность не помогали! Только потому не помогали, что противник тоже опытен, смекалист, предусмотрителен, и в противоборстве с ним не знаешь, чья возьмет. Даже сегодня, спустя годы, вспоминаешь ту или иную из своих неудач и не можешь с полной уверенностью сказать, в какой момент ты совершил ошибку, в чем допустил просчет.

На этот остров, густо поросший ивняком, я мог бы и не перебираться. Лежал бы рядом с двумя молодыми бойцами в прибрежном кустарнике, наблюдал бы за водной гладью, и пожелай нарушитель, приплыв по реке, именно этой укромной тропой воспользоваться, задержал бы его без особых хлопот. Но если здраво рассуждать, лазутчик, добравшись с того берега до острова на середине реки, мог затем выбрать другой маршрут, на котором — вот это я точно знал! — не было пограничных нарядов. И выходит, что решение мое — оставить бойцов на берегу, а самому с Ингусом переправиться и осмотреть остров, — было если не единственно верным, то вполне целесообразным.

В камышах у нас была припрятана лодка-долбленка. На ней и переправились через протоку. Когда по бортам снова зашуршал камыш, я услышал отчетливый всплеск — несколько выше по течению. Ингус, прислушиваясь и принюхиваясь, тоже насторожился, но вскоре глянул на меня весело, преданно — мол, все в порядке. Стало быть, ложная тревога: быстрым течением подмыло берег, вот и сорвался в воду ком земли.

Я переждал немного и выбрался из лодки. Перенес Ингуса по мелководью на берег, а долбленку спрятал в ивняке. По обрывистому берегу выбрались наверх. Я лег и прислушался: все тихо. Ингус вел себя спокойно. По звериной тропе мы прошли остров из конца в конец и, не обнаружив следов, двинулись по болотистому берегу, перебрались на другую, обращенную к границе сторону.

Глянул я, раздвинув камыши, на воду и ахнул: от чужого берега к нам приближалась лодка. Ее вел, ловко и бесшумно работая шестом, опытный человек. Он стоял на корме, широкоплечий, огромного роста. Я успокоил Ингуса, проверил оружие и стал ждать.

Причалив к берегу, нарушитель выбрался из лодки и лег на землю. «Ну да, прислушивается. Не новичок», — отметил я. А он, приподняв голову, стал осматриваться. «Тоже следопыт!» — усмехнулся я и вместе с Ингусом переместился в густую тень. Бесшумно поднявшись, нарушитель вошел в воду, и, осторожно ступая, двинулся вдоль берега. Следуя за ним, мы постепенно приближались к тому месту, где я спрятал лодку. Немного не дойдя до него, лазутчик вышел на берег и стал раздеваться. Брюки и рубаху он намотал в виде чалмы на голову, взял в зубы пистолет и снова вошел в воду. «И поплывет себе дальше, прямехонько на наш пост», — подумал я. Когда нарушитель вошел в воду по пояс, я закричал:

— Стой! Руки вверх!

От неожиданности великан оступился и упал в воду. Узел свалился с его головы и утонул. Когда нарушитель, отфыркиваясь, вынырнул из реки, я, не давая ему прийти в себя, снова закричал:

— Выходи! Гранату брошу!

Прокашливаясь и встряхивая головой, он побрел к берегу. Тут, пожалуй, я и допустил оплошность — не разглядел, что в руке у него был пистолет. Подойдя под обрыв, на котором я стоял, нарушитель вдруг метнулся в сторону и побежал по песчаной отмели.

— Фас! — крикнул я Ингусу, и моя ищейка серой тенью устремилась за убегающим человеком. Я видел, как верзила споткнулся и упал. Я уже не сомневался в успехе. Потому, наверное, так поразил меня звук выстрела и жалобный, болью в сердце отозвавшийся визг собаки.

«Ранен! Ингус мой ранен!» — задохнулся я от чувства беды и что есть духу кинулся на помощь другу. А нарушитель не медлил. Он уже вскочил на ноги и, чуть пригнувшись, бежал к густому тальнику. Небыстро бежал, отклоняясь то в одну, то в другую сторону, очевидно, опасался моего выстрела, но никак не Ингуса. А верный мой пес, собрав последние силы, в два-три прыжка настиг лазутчика и попытался сбить его с ног. Увы, силы оказались неравными. Здоровенный, чувствующий свое превосходство над раненой собакой громила, словно кутенка, отшвырнул Ингуса в сторону и продолжил бег.

Вновь острой болью отозвалось мое сердце, когда Ингус, ударившись о землю, заскулил так жалобно и беспомощно, как не скулил даже в детстве. Я понимал, что друг мой нуждается в помощи, но рядом был готовый на все лазутчик, враг, и долг обязывал задержать его во что бы то ни стало. Я кинулся в погоню. Нарушитель бежал к тому месту, где оставил свою лодку. И вдруг я потерял его из виду. Я затаился у дерева, всматриваясь в ночь. Конечно, мой враг тоже за мной наблюдает. Стоит мне двинуться, и прозвучит выстрел. Но это мы еще посмотрим, кто из нас первым себя обнаружит, и кто выстрелит первым!

Прошла минута, другая, и он не выдержал. Едва различимая тень чуть отодвинулась от широкого дерева и снова с ним слилась. И в тот самый момент, когда он выглядывал, я выстрелил. Ни шевеления, ни вскрика, — ни ответного выстрела.

«Промахнулся, — подумал я. — А он бережет патроны. Ждет малейшей моей оплошности, чтобы стрелять наверняка. Будем играть в кошки-мышки?»

На реке послышались голоса, плеск. Товарищи спешат мне на помощь! В другой ситуации я бы попенял им за этот шум, но при таких обстоятельствах… Умышленно, нет ли, молодые бойцы побудили нарушителя к активным действиям. Он перебежал от одного дерева к другому, после паузы повторил перебежку. Я не стрелял и не стремился сократить дистанцию, понимая, что впереди у него открытое пространство: войдет он в него, и я смогу вести более прицельный огонь. Когда он вломился в прибрежные кусты, я совершил стремительный рывок и, миновав заросли, с колена выстрелил, целясь бегущему в ноги. Я приподнялся, и тотчас прогремел ответный выстрел. К счастью, нарушитель стрелял, целясь поспешно: пуля просвистела над моей головой.

Осыпая меня проклятьями, бандит пополз к краю обрыва, обернувшись, дважды выстрелил, но я не собирался подставлять свою голову под пули. Видел, что на пути у него поваленное дерево. И, когда он попытался перелезть через него, я выстрелил еще раз — и не промахнулся. С криком отчаяния и боли бандит покатился по земле и рухнул с обрыва.

Я понимал, что это еще не победа, поэтому не спешил приподнять голову над краем обрыва и глянуть, что там, внизу. Надев на палку шлем, приподнял его. Долго ждать выстрела не пришлось. Дырка в шлеме — сущий пустяк по сравнению с тем, что у нарушителя, по моим подсчетам, оставался всего один патрон. Как вынудить бандита расстаться с ним? Палкой качнул ветку куста. Выстрел! Я поднялся во весь рост и стал спускаться к реке. Увидев меня, противник яростно выругался и бросился в воду. Но навстречу ему к берегу уже шла лодка с пограничниками. Выскочив из лодки на мелководье, они не дали уплыть лазутчику, у которого и в самом деле кончились патроны.

А Ингус? Что с ним? Где он?

Я побежал туда, где оставил своего друга.

— Ингус! Ингус! Ко мне!

Он услышал меня. И даже вышел навстречу, поскуливая, хромая и шатаясь.

Ранен он был очень серьезно. Я достал индивидуальный пакет,перевязал Ингуса и, осторожно взяв его на руки, понес к лодке.

2

Ингуса я выходил. Дни и ночи напролет с ним возился, благо начальство никакой другой работой меня не обременяло. Когда он окреп, пришлось изрядно поработать, чтобы вернуть боевому стражу границы былую форму. Словом, наше возвращение в строй было нелегким и нескорым, но радостным для обоих. Ингус, казалось, искал повод, чтобы показать, до какой степени он мне благодарен и предан. И такая возможность очень скоро представилась.

Ночью мы с командиром отделения Бокуновым и бойцом Шиловым вышли в наряд. Ингус шел впереди на длинном поводке. Ночь стояла лунная, но набегавшие облака и поднимавшийся из низин туман скрывали луну, ограничивали видимость. Собака часто останавливалась, прислушивалась. Тихо все было, спокойно.

Дошли мы до реки Ушагал. На том берегу — китайский город Сончо-гоу, почти посередине реки — принадлежавший нам остров Медян.

Ингус, повернув морду в сторону острова, навострил уши, принюхался, забеспокоился. Стало ясно, что на острове кто-то есть. Но как туда добраться? На отлогом берегу нашли брошенную, рассохшуюся лодку. Я с Ингусом и Шилов на этой лодке отправились к острову, а Бокунов остался, чтобы в случае столкновения с нарушителями прикрыть нас огнем.

В лодку просачивалась вода, и все же до острова мы добрались благополучно. Обследовав его, обнаружили двух бродячих собак, и все. Решили возвращаться.

Как только достигли середины протоки, нас подхватило стремительное течение, и наша лодка начала тонуть, да так быстро, что мы с Шиловым и моргнуть не успели, как оказались в воде.

Ингус, не испытывая никаких затруднений, пустился вплавь и вскоре добрался до берега. Сидит и смотрит, как мы с Шиловым «купаемся».

На всю жизнь запомнил я это «купание». На быстрине, в полном обмундировании, с оружием едва-едва удержался я на поверхности. Сапоги и шинель намокшая так и тянули на дно. Как ни старался, сумел избавиться только от одного сапога. А силы уже были на исходе.

Впрочем Шилову пришлось совсем туго. Видя, что я активно работаю руками и, стало быть, пока держусь, Бокунов разделся и поспешил на помощь Шилову. А кто же меня выручит? Сил почти не осталось, вот-вот уйду под воду. Собрался с духом, кричу:

— Ингус, спасай!

Он с лаем бросился в воду. Каких-то два-три метра нас разделяли, когда я с головой ушел под воду. Невероятным усилием еще раз вынырнул. И в тот же миг Ингус крепко ухватил меня за плечо и потянул к берегу, — я помогал ему слабыми гребками. Наконец ноги мои коснулись дна. Выбравшись на мелководье, хотел обнять своего спасителя, но Ингус бросился спасать Бокунова и Шилова. Ну и силища! Ухватил зубами весло, за которое держались мои товарищи, и поволок их к берегу.

От верной смерти нас спас Ингус. Впрочем не в первый и не в последний раз. И я его, как мог, оберегал, под пули без крайней надобности не посылал. Однако уберечь не смог…

ВСТРЕЧА В ТАЕЖНОЙ ТРУЩОБЕ

1

Оглядываясь на прожитые годы, я часто думаю о том, как много в ходе жизни зависит от нашей к ней внимательности, от понимания того, что открывает она нам в своем течении. Такой опыт я вынес из своего житья-бытья на границе, — оно складывалось так, что внимание по необходимости вошло у меня в привычку: нельзя было ни на миг поверить в пограничную тишину, довериться привычно обыденному ходу вещей — «текучке» нехитрого служебного распорядка. Исхоженный нами и, казалось бы, во всех подробностях известный каждому из нас участок границы приходилось изо дня в день проверять и исследовать заново.

Такое, я бы сказал, постоянно внимательное отношение к повседневности, как пришлось мне убедиться, дает возможность открыть в себе новые возможности, развить способности, которые могут быть восприняты кем-то как необычные. Говорю я сейчас не о себе, а о пограничниках вообще, и ныне продолжающих «носить» ореол легендарности, за которым — суровые будни границы, побуждающие ее неусыпных стражей к нелегкой, бесстрашной работе над собой. То, чему научила меня та моя, боевая жизнь, я бы выразил еще и так: не дозволяй душе лениться, всматривайся в жизнь, изучай ее, и труд твой не пропадет.

Внимательность — дело нелегкое. Мы учились ей и тогда, когда, собираясь вместе, раскладывали друг для друга на столе разные вещи, — нужно было мгновенно зафиксировать их в памяти, а потом так же быстро определить, какой из предметов убрали. Аналогичные занятия проводили на местности. Кто-то из пограничников пройдет по тропе, надломит ветку, уронит спичку, а мы потом, идя следом, все это должны заприметить.

И, как я уже говорил, учила нас внимательности сама жизнь…


Неяркий осенний рассвет высветил дозорную тропу, таившуюся в зарослях терновника. Полуоблетевшие кусты касались рук влажными листьями, царапали шипами; еще не развеявшаяся после ночного дождя сырость стесняла дыхание. Но вынырнувшее из-за небесной хмари солнце озарило приграничье — и возвращавшимся из ночного наряда ребятам зашаталось бодрей…

Тот, кто шел в этот час по дозорной тропе первым, и увидел нитку, свисавшую с тернового шипа. Находка пограничников насторожила: нитка, оставленная неизвестным на мокрой ветке, была совершенно сухой. Кто-то прошел здесь совсем недавно (а может быть — только что?), зацепился за колючий куст и оставил «след».

Н.Ф. Карацупа, 1936 г.
Н.Ф. Карацупа и Ингус, 1936 г.
Пограничный наряд в дозоре, 1937 г. (Н.Ф. Карацупа слева)
Н.Ф. Карацупа на сборах
Н.Ф. Карацупа в группе пограничников-орденоносцев
Н.Ф. Карацупа на охране госграницы, 1955 г.
Сборы инструкторов служебных собак на участке 59-го Хасанского погранотряда, 1939 г.
Н.Ф. Карацупа среди сотрудников секретариата 1-й Приморской краевой конференции ВЛКСМ, 1937 г.
Н.Ф. Карацупа в группе моряков-пограничников
Н.Ф. Карацупа среди участников Всесоюзного совещания молодых дружинников, 1966 г.
Н.Ф. Карацупа в питомнике служебных собак, 1955 г.
Н.Ф. Карацупа проводит занятия в школе служебного собаководства, 1955 г.
А.И. Микоян вручает звезду Героя Советского Союза Н.Ф. Карацупе, Москва, Кремль
Н.Ф. Карацупа с сыном Анатолием и внуком Андреем, 1983 г.
Нетрудно было найти и следы, четко отпечатавшиеся на мокрой земле. Когда мы с Ингусом подоспели на подмогу, пограничники рассматривали их, пытаясь определить, сколько человек в эту ночь нарушило нашу государственную границу. Внимательно изучив отпечатки, я поделился своими опасениями с товарищами. Навряд ли к нам в страну пожаловала очередная группа контрабандистов: нарушителей было слишком много (я определил по следам — одиннадцать человек!). Шли они энергично и быстро, очень быстро, — так можно идти только налегке, контрабандисты же обычно несут на себе большие грузы.

Я не мог скрыть охватившей меня тревоги. Опыт ли или чутье подсказывали мне: в наш тыл направлена хорошо вооруженная диверсионная группа, а проще говоря, бандиты, которым поручено вести подрывную деятельность, совершать террористические акты в промышленных городах, сеять панику в нашем приграничье.

Как видно, нарушители хотели воспользоваться темной, ненастной ночью, но зарядивший с вечера дождь нежданно прекратился, и луна, показываясь в разрывах туч, своим полным светом выбеливала берега пограничной реки, так что видна была каждая травинка. Планы диверсантов и тех, кто намеревался забросить их в наш тыл, были отчасти сорваны. Обычно такие группы составляют из опытных, хорошо подготовленных «специалистов», и гости с той стороны, как видно, рассчитывали не только на темноту ночного ненастья, но и на то, что к утру дождь размоет их следы и пограничники не догадаются, что к нам в страну проникли хорошо вооруженные, крайне опасные враги.

Почему же все-таки они пошли на риск и перешли границу? По-видимому, на нашей стороне их ждали, «гости из-за кордона» должны были прибыть в условленное время, и когда не оправдались надежды на ночной дождь, уже на рассвете, они перешли границу.

Стараясь скрыть свои следы, хорошо видимые на мокром песке, они пробирались зарослями кустарника, спешили поскорей уйти от границы в глубь тайги, почти бежали, и преследовать их в таких условиях было нелегко. Как можно было предположить, они ожидали погони, и, скорей всего, за их отрядом, на некотором расстоянии, шла группа прикрытия. За нами могли наблюдать, забравшись на дерево или затаившись где-нибудь на взгорье, в любой момент могли открыть по нам огонь, и нужно было вести преследование хитро, предприняв меры предосторожности.

Первым делом я послал на заставу за подкреплением. Оттуда сообщат в отряд, но успеют ли придти к нам на помощь, когда мы догоним бандитов и придется (я в этом не сомневался) вступить с ними в бой? Тревога сжимала сердце — или предчувствие беды? Нет, это был не страх — чувство, которое, как не раз приходилось мне наблюдать, в момент опасности невольно испытывает человек, — пограничник, обладающий сильной волей и боевым опытом, преодолевает его мгновенно. Дело тут было не в страхе. Может, сказывалось напряжение погони? А может, томила неизвестность: что ждет нас впереди, что замышляет осознающий опасность враг? Нас, пограничников, в этой лесной чащобе слишком мало — численный перевес на стороне диверсантов…

Мы с Ингусом бежали впереди, оторвавшись от товарищей, — он вел меня по следу уверенно, и по поведению собаки я видел, что мы догоняем нарушителей. Я придержал Ингуса, прислушался. Да, там, впереди, отчетливо слышен хруст веток, — сквозь заросли пробираются люди — не двое-трое, а целая группа — та, что мы преследуем с утра.

Я подал знак подбегавшим пограничникам, и они затаились, вслушиваясь в лес. Стараясь двигаться бесшумно, мы устремились вперед…

И тут навстречу нам прогремел выстрел. Мгновенно определив, откуда стреляли, я открыл огонь, целя в качнувшуюся ветку орешины. И не промахнулся. Раздался крик раненого бандита и, теряя сознание, он вывалился из куста.

Подбежав, мы увидели за орешиной проход, оставленный в таежных зарослях убегавшими нарушителями. Преследовать их по этому пути было слишком опасно: мы оказались бы на виду, и они, прячась в чащобе, в момент всех нас перестреляли бы.

Выручило, что места эти были нам, пограничникам, хорошо известны. Неподалеку дугой огибало заросли разнолесья каменистое русло ручья. Устремившись туда, мы побежали по мелкой воде, спеша выйти бандитам наперерез, — временами мне приходилось брать Ингуса на руки, чтобы он не выбился из сил, чтобы не потерял способности нормально работать, снова взять след…

Мы настигли бандитов на лесной поляне. Скрываясь за деревьями, чтобы не выдать своей малочисленности, мы подобрались к ним совсем близко.

— Сдавайтесь! — что есть силы крикнул я, надеясь, что внезапность нашего появления посеет среди диверсантов панику.

Но не такие это были люди. И не подумав сдаваться, они открыли огонь и оказали нам отчаянное сопротивление. Да, это были матерые лазутчики. Но им не повезло. Отступая, они вышли к тому самому ручью, по которому мы незадолго перед тем к ним подбирались, и оказались снова на открытом месте, служа для пограничников отличной мишенью. Перебегая от дерева к дереву, мы подошли к бандитам совсем близко и они, понимая всю безысходность ситуации, в которую попали, наконец сдались.

При беглом допросе задержанных выяснилось, что их главарь оторвался от отряда еще до того, как начался бой и, выиграв таким образом время, успел скрыться.

С этим я никак не мог примириться. В каком направлении он сейчас уходит от нас?

— Ингус, — позвал я.

Но друг мне не отозвался. Где же он?

Я бросился назад, к тому месту, где только что кипел бой.

— Ингус! Ингус! — кричал я.

Из кустов послышалось жалобное поскуливание. Подбежав, я увидел, что Ингус тяжело ранен.

Как это произошло? Обычно Ингус, даже во время боя, держался возле меня, ложился на землю и не лез под пули, так что навряд ли он попал под выстрел случайно. Нет, тут было что-то другое… Как догадывался я, а точнее, уже был уверен, Ингус вступил с кем-то в схватку, пытался неизвестного задержать, и неведомым этим врагом, оказавшим ему жестокое сопротивление, был тяжело ранен. Кто это был? Главарь?

— Отчего же ты, друг мой, не умеешь говорить! — вздохнул я, глядя в грустные, преданные глаза Ингуса.

Быстро осмотревшись, я утвердился в своих предположениях. Кусты, в которых лежал Ингус, были изломаны — почти вся листва с них упала. Рядом, на раскисшей от влаги земле, я обнаружил следы убегавшего в тайгу человека. Вот за кем устремился в погоню Ингус! Он, как свидетельствовали следы, кинулся на бандита, и уже в прыжке был сражен выстрелом: главарь целил Ингусу в сердце.

Я передал своего раненого друга подбежавшим пограничникам, а сам поспешил по свежим следам вдогонку уходившему главарю. Отпечатки огромных подошв с металлическими подковами были отчетливо различимы на мокром грунте, потом почти терялись в опавшей листве, но я продвигался в направлении следа довольно быстро — интуитивно, напряженным до предела нервами чувствуя, куда уходил враг.

«Поспешат друзья-пограничники, доставят Ингуса еще живым на заставу — и может, удастся его спасти», — думал я на бегу. В душе моей разгорались гнев и боль. Мы одержали в бою безусловную победу, никто из пограничников не был убит. А Ингус… Чего бы мне это ни стоило, я разыщу главаря!

Я вдруг почувствовал, что рядом люди. Я осторожно раздвинул ветки и оглядел открывшуюся просеку. На нее бесшумно выходили из леса пограничники: это прислали из части долгожданное подкрепление. Я доложил знакомому мне майору Кислову о проведенной нами операции. По раскрасневшемуся, выражавшему тревогу лицу Кислова можно было угадать его состояние: он слышал выстрелы, спешил на помощь изо всех сил, и ему было крайне неприятно, что он опоздал.

Майор передал мне приказ выехать как можно скорей на одну из таежных застав, где складывалась тревожная ситуация, — а здесь Кислов должен был принять у меня командование группой задержания.

Что ж, приказ есть приказ. Я указал вероятное направление, в котором уходил главарь диверсантов, и пограничники бросились обыскивать лес. Мне же предстояло пройти болотными, зыбкими тропами несколько километров — до села, где меня должна ждать машина.

Я двинулся вдоль просеки. Осенним огнем горели полуоблетевшие осины. Природа охватила меня глубокой тишиной, казавшейся невероятной после только что грохотавшего боя, после напряжения погони. Слабым вздохом тронул осенний ветер едва державшуюся на ветках листву. Мысли мои были невеселыми. Я всегда был взыскателен к себе и теперь считал, что ранение Ингуса было следствием моей ошибки. Я пытался понять, где ее допустил: ошибок, в общем-то, не было, группа пограничников, которую я возглавлял, действовала смело, энергично и, в то же время, с осмотрительностью. Но главарь-то скрылся, — с горечью размышлял я. Тут-то и был мой недосмотр. А Ингус попытался эту ошибку исправить…

Я свернул с просеки и стал пробираться топкой чащобой — так, напрямую, быстрее. Да и проверить этот глухой участок тайги не мешало. Я ступал по заросшему мхами, пружинившему под ногой торфянику, — из него сочилась рыжеватая, точно с ржавчиной, вода. А дальше начиналась и вовсе непроходимая топь, — я взял левее, углубившись в таежные заросли. Я с трудом пробивался сквозь причудливо переплетавшиеся ветвями кусты, ноги по щиколотку погружались в раскисшую от вечной сырости землю, влажный воздух был насыщен запахом плесени, гнилой листвы…

Я уже жалел, что забрался в такие места. Привалившись к сухому дереву, немного передохнул, огляделся, слушая лесную тишину. Нет, не тишину. Мой напряженный слух уловил доносившийся издалека едва различимый треск сучьев. Точнее, хруст: вот еще и еще раз хрустнул валежник: так он хрустит под осторожной ногой человека.

Кто там? В любом случае надо проверить. Стараясь действовать бесшумно и быстро, я стал пробираться туда, откуда донеслись насторожившие меня звуки. Но как найти человека в такой чаще? Он будет совсем рядом, а ты пройдешь мимо и не заметишь его. Однако знал я и другое. Как бы ни был осторожен неизвестный, он не сможет пройти по тайге, не оставив следов.

«Работала» развитая пограничной службой интуиция, вел многолетний опыт. Свеженадломленная ветка, потревоженный ворох листвы под кустом, кусочек грязи, прилипший к преграждавшему дорогу дереву, — все это сообщало мне, что здесь только что прошел человек. И не просто человек — нарушитель границы; было ясно, что незнакомец таится в чаще по-звериному, именно прячется в таежной трущобе. «Придется, приятель, тебе со мной встретиться, — усмехнулся я. — Посмотрим, каков ты есть, любитель лесной природы!»

Я двинулся дальше и вскоре в открывшейся таежной прогалине увидел незнакомого человека, высокого роста, плотного сложения, одетого в ватник, — на шее у него висел автомат. Словно почувствовав на себе мой взгляд, неизвестный остановился, настороженно озираясь по сторонам.

Я крепко сжал свое оружие. У меня тоже был автомат, еще, конечно, маузер: выхватить его — секунда: мало ли как сложится бой. «Как поступить?» — между тем думал я. Решение, как и всегда бывало в критический момент, пришло быстро. Нужно, таясь, как можно ближе подойти к противнику и только тогда попытаться его обезвредить.

Я снял сапоги, сбросил шинель. Двигаясь стремительно и бесшумно, я, шаг за шагом, сокращал разделявшее нас расстояние, стремясь приблизиться к неизвестному вплотную. В тишине гулко отбивало удары мое сердце…

Таившийся в тайге человек поминутно останавливался и, держа автомат наготове, вслушивался в тревожившие его шорохи. Это была осторожность преследуемого зверя, в такой ситуации особенно опасного, готового к нападению.

Ситуация эта была для меня не из лучших. Мне предстояло одному брать матерого бандита, готового встретить меня автоматным огнем. Но у меня было свое преимущество: чувство долга и неуклонная воля к победе, душа, закаленная в бесчисленных схватках с врагом. Упорно, метр за метром, приникая к деревьям, скрываясь за кустарником, я сокращал расстояние, отделявшее меня от незнакомца. Вот он, совсем рядом!

Незнакомец обернулся. Таясь за ветками, я различал его злые, почти белые глаза. Лицо было бледным от напряжения. Он остановился, оглядывая кусты, прислушиваясь. Как видно, не заметив ничего подозрительного, успокоился, присел на поваленное дерево.

«Брать немедленно!» — мысленно отдал я себе приказ. Еще мгновение — и… Под ногой у меня хрустнул гнилой сучок.

Неизвестный вскочил, вскинув автомат, пригнулся. На какое-то мгновение мы встретились взглядами… Но прежде чем он успел нажать на спусковой крючок, я метнулся в сторону и укрылся за толстым деревом. Его автоматная очередь прогремела одновременно с двумя моими выстрелами, — мой верный маузер меня не подвел: бандит упал. Через мгновение я понял, что он всего лишь легко ранен. Противник мой откатился за корявый пень и приготовился к бою, — сдаваться он не собирался.

Не раз приходилось мне встречаться с таким вот осторожным, готовым на все врагом, и я знал, что победить в таких случаях помогают выдержка, хладнокровие.

Я спокойно сказал:

— Сдавайся, пока тебя не уничтожили. Здесь, близко, мои товарищи.

В ответ прогремела автоматная очередь, пули защелкали по кустарнику, вонзились в дерево, за которым я укрывался, срезанная одной из них острая щепка оцарапала лицо.

Из-за пня доносились ругательства.

— Сдавайся! — повторил я. — На что ты рассчитываешь? Все, конец. Сейчас прибегут на выстрелы пограничники.

— Убирайся отсюда! — исступленно кричал бандит. — Сейчас ты свое получишь.

Я молчал.

— А может, договоримся? — сказал он неожиданно мирным, вкрадчивым тоном. — Слышишь, пограничник?

— Сдавайся! — жестко сказал я. — Предупреждаю в последний раз.

В ответ опять автоматная очередь.

Пора было прекращать этот опасный поединок.

Я снял фуражку и высунул краешек ее из-за дерева. Бандит не замедлил открыть огонь. Я незаметно бросил простреленную фуражку — так, что она покатилась к пню, за которым укрывался мой враг. Но опытный и осторожный противник продолжал лежать в своем укрытии.

Я терпеливо ждал. Должен же он увериться в своей победе. И наконец, на какую-то долю секунды противник мой приподнял голову над пнем.

Точным выстрелом я сразил его наповал. Бандит выкатился из-за пня и лежал недвижимо.

Убедившись, что незнакомец мертв, я присел на пень, отер кровь, сочившуюся из ссадины на щеке. Неужели это тот самый главарь, из-за которого ранен, а может быть, и умер уже мой Ингус? Вот как свел меня с ним случай. А может, не случай?…

Теперь только я услышал, что к месту боя спешат — ломятся по чащобе люди. Это был отряд майора Кислова — увы, опять опоздавшего.

Как показал допрос задержанных, убитый мной неизвестный действительно был их главарем.

2

Исхудавший и грустный лежал Ингус. Я ухаживал за ним, не спал ночей, но рана его заживала медленно. Ветеринарный врач считал, что Ингус не сможет снова работать на границе. На душе у меня было тяжело, и дело не только в том, что лишался я своего незаменимого помощника. Я понимал, как буду без моего Ингуса одинок.

Пограничники за нас переживали и старались меня не тревожить. На границу я выходил редко.

Ингус терпеливо переносил страдания и порой так глядел на меня своими умными глазами, будто бы он, несмотря на боль и слабость, сочувствовал мне — что, вот, я из-за него мучаюсь, — мы на границу теперь не ходим, а как там без нас? То, что именно так понимал я взгляд Ингуса, говорю не для красного словца: я нисколько не стремлюсь своего четвероногого друга очеловечить. Ингус был воспитан как боевой пограничный пес, граница была всей нашей жизнью, и в таких условиях, постоянно находясь рядом, работая вместе со мной, Ингус умел чувствовать и понимать тоньше иных людей.

Не раз мне приходилось убедиться в том, что собаки наделены богатейшими дарованиями, и если их верно понять, в работе с этими удивительными животными можно добиться самых неожиданных результатов. Хоть это очень и очень непросто. Прежде чем применять известные приемы дрессировки, надо к собаке присмотреться, войти с ней в контакт. Это интересное, оригинальное существо. И общение с ней нужно строить разумно. Да, требовать надо, и строго требовать, но ни в коем случае нельзя животное бить. Вообще нельзя грубо с ним обращаться. Собака должна чувствовать доброе к себе отношение. Необходимо ее и похвалить, приласкать. Секрет здесь в том, что она должна трудиться не просто за кусочек сахара, но и стараясь что-то сделать для хозяина: из любви к нему, а не из страха быть наказанной за ошибку или непослушание.

То, что животных нужно воспитывать именно так, я почувствовал, когда пастушонком пас овец. Это чуткие и понятливые существа, и выражение «глуп, как овца» происхождением своим обязано тому, что от резких окриков, тем более от ударов палкой кроткая и восприимчивая овца действительно глупеет: страх мешает ей ориентироваться даже в привычной обстановке.

Животным, как и человеку, необходимо чувствовать к себе любовь. Пусть ваш четвероногий друг что-то неверно сделал, — все равно нельзя его обижать. Чувствуя вашу доброту, он скорее поймет свою ошибку и захочет ее исправить.

В общении с животными действуют, в общем, те же психологические законы, что и во взаимоотношениях с людьми. Говорят же, что любовь творит чудеса. Вот и добейтесь такого от вашей собаки.

Про Ингуса на границе рассказывали немало невероятных историй: пограничники шутили, что собака у Карацупы может даже заговорить. Шутки шутками, но мы действительно говорили с Ингусом по телефону. Жил я тогда уже на квартире, а Ингус, как заведено на границе, обычно находился в питомнике. И вот, скажем, звонят мне из отряда: срочно собирайтесь. Я тут же прошу соединить меня с питомником и говорю пограничнику, который ухаживает за собаками: «Срочно Ингуса к телефону!» И он кричит: «Ингус, тебя хозяин зовет!». И тут моя собака откидывает крючок, замыкающий клетку, выбегает и мчится к телефону.

Нет, конечно «алло!» она не говорит и трубку в лапы не берет, но если без шуток, то подносить трубку к уху для собаки дело невозможное и по другой причине. У нее так развит слух, что раздающиеся в трубке звуки ее просто оглушили бы. Поэтому дежуривший в питомнике пограничник держал телефонную трубку на некотором расстоянии от Ингуса. А я в это время говорил: «Здравствуй, Ингус!». И он мне отвечал — разумеется, по-своему, но я-то его язык прекрасно понимал. И Ингус понимал меня не хуже. А я продолжаю разговор: «Бери поводок и ко мне! Сейчас выезжаем». Он бросается в свою клетку, берет зубами поводок и мчится ко мне на квартиру. Иной раз прибегает Ингус, а свободный конец поводка петлей его опутал, и он не может из нее выскочить. И все равно — скорей, скорей к хозяину! Так он был у меня воспитан.

Очень многое зависит в поведении собаки от того, как ее воспитывают. Можно встретить и такую, что способна загрызть ребенка, наброситься, искусать. Отчего у нее такой характер? А вы понаблюдайте, как обыватели выгуливают собак. Кто-то даже спускает свою с поводка, и она нормально себя ведет, слушается хозяина. А вот совсем иная картина: животное, которое неправильно дрессируют, ведет себя дико, хватает что-нибудь, даже лед, и принимается его грызть. Хозяин выработал у своей собаки нежелательную рефлекторную связь, агрессивное отношение даже к вещам, неодушевленным предметам, и легко себе представить, как она может повести себя по отношению к людям.

Если верно собаку воспитывать, можно добиться от нее и того, что она вместо вас в магазин пойдет. Да, как положено, с деньгами. И будет приносить вам в пакете все, что потребуется, если с продавцом соответствующим образом договориться. Собаку вполне можно этому научить. Но если она сделает что-то не так и вы ее за это ремнем или палкой отходите, больше она для вас никаких чудес совершать не станет.

Поразмыслив над тем, какую помощь может оказать собака человеку в условиях границы, убедимся, что вполне можно назвать ее чудесным помощником. Ведь для человека почти равно чуду совершить то, к чему по природе своей способны собаки: сидеть или, тем более, лежать всю ночь в засаде и не заснуть, — собака тут самый надежный часовой. Если хозяин заснет, то у нее-то один глаз спит, а другой смотрит, и к хозяину она никого не подпустит.

Еще раз скажу, что все это возможно, если собаку правильно воспитать. Бывает, кто-то школу служебного собаководства закончит, присылают его на заставу, а ищейка у него по следу плохо работает. И виноват в таких случаях, конечно, человек: тонкое дело следопытства, дрессировки собаки всецело зависит от умения и желания людей воспитать для себя настоящего помощника.

Ингус же был не просто моим помощником, он был мне другом. Уже не в первый раз выхаживал я его, тяжелораненого: верная моя, отважная собака жертвовала собой, преданно служа хозяину, спасая его от беды. И я для нее старался — тоже совершал чудеса, чтобы вопреки предсказаниям врачей Ингус вернулся в строй. В конце концов я этого снова добился. А пока Ингус поправлялся, я начал выходить на границу без него.

ОКНА С РАЗНЫМИ ЗАНАВЕСКАМИ

Наша застава, именовавшаяся «Полтавкой», была поставлена в местах, имевших свою боевую историю. Прежде была здесь казачья станица с таким же названием. Казаки, осваивая земли сибирского приграничья, в давние еще времена основали на нашей речке сторожевой пост. Став первыми пограничниками, вели они жизнь земледельцев и воинов, как и было установлено в русском государстве.

Как тогда, так и сейчас дело охраны границы на этом участке было весьма хлопотным: он очень удобен для нарушителей. Не только в весеннее половодье, но и после больших дождей воды горной речки широко разливались — тут-то, пользуясь случаем, и прорывались к нам по воде «гости» с той стороны. Удобным являлось для них и то, что было возможно, не оставляя следов, проникнуть в глубь нашей территории по руслам ручьев и речек — притоков пограничной реки. Недалеко — населенные пункты и железная дорога, на одном из наших флангов местность гористая, что, понятно, также привлекало тех, кто хотел тайно проникнуть к нам в страну.

Потому-то и был именно здесь поставлен сторожевой пост. В те уже времена стражам границы много хлопот доставляли контрабандисты. Контрабанда в этих местах имела вековые традиции, наработанные связи. Когда граница стала советской, то поначалу пересекавших ее ходоков с запрещенным грузом это не пугало. Еще не было ограждений, контрольно-следовой полосы, колючей проволоки. Не было на границе и служебных собак. И нарушители ходили через нее довольно свободно. Вводили пограничников в заблуждение весьма примитивными способами: там, где приходилось идти, например, по прибрежному песку, на котором остаются отчетливо видимые следы, они поворачивались и двигались спиной вперед. Увидит пограничник такие отпечатки и решит, что нарушитель с нашей территории на ту сторону перешел, — а он к нам в тыл пошел.

По-настоящему потревожило ходивших через границу контрабандистов появление пограничников-следопытов — инструкторов с розыскными собаками. Ищейку не собьют с толку ведущие в обратную сторону следы. Она пойдет именно туда, куда ушел нарушитель: чутье поведет собаку по следу в направлении усиливающегося запаха. Следопытам с ищейками, однако, приходилось разгадывать все более сложные загадки, которые загадывали изобретательные нарушители: несмотря ни на что, контрабандисты ходили через границу.

Суровая реальность порубежья заставила нас, пограничников, научиться читать следы не только на прибрежном песке, но даже и под водой — оказалось, не так уж сложно найти, например, борозду, оставленную килем причаливавшей лодки. Можно обнаружить след даже на гальке, у самой воды: в сыром воздухе он не высыхает два-три часа и, если смотреть на него против солнца, можно увидеть тень, падающую от края следа на его дно.

Хитроумные действия контрабандистов были для нас, пограничников, школой наблюдательности. Неутомимо ходили «носители» контрабанды туда-сюда через границу. Все новые и новые группы, равно как и отдельные лица, объявляясь в наших краях, уносили за границу русское золото, а к нам несли спирт и опиум. Что толкало людей на столь сомнительное дело, заставляя идти прямо на наши наряды? Контрабандисты то и дело попадались, особенно на участках, где были служебные собаки. Жизнь ли их заставила избрать опасный, но доходный промысел? А может, они просто по характеру своему были отпетыми авантюристами, любителями сомнительных приключений?

Такие в моей пограничной практике бывали случаи, что невольно вспомнишь «шпионское» кино. Однажды я разоблачил благообразного старичка, который перевозил в трости золото. Еще как-то мне пришлось познакомиться с рыбаками, увозившими спирт в баке, прикрепленном ко дну лодки. А потом я волей-неволей стал участником приключенческого сюжета, который постарался разыграть так, чтобы закончился он, как и должно быть в таких историях, победой пограничников.


В деревне, стоявшей у пограничной реки, был дом, в котором, как заметил я, часто менялись занавески. Не подвела развитая за годы службы наблюдательность. Стал я к этому дому еще внимательнее присматриваться, тайком ночью в село приходил. И недаром. Еще больше утвердился я в своих подозрениях. Как только нет в деревне пограничников — сразу белые занавески в доме вывешивают. И в эту же ночь группа контрабандистов переходит границу в таком месте, где нет наших нарядов.

Хозяева дома, старик и старуха, были людьми необщительными; они совсем недавно поселились в наших краях и гостей, судя, по всему, не любили, жили замкнуто. Быть может, потому шла молва, что старик — себе на уме.

К такому и не подступишься, на контакт, как понимал я, он ни за что не пойдет, не даст себя разговорить. И стал я думать, как мне этого старика перехитрить. А когда придумал, пошел к начальнику заставы.

Командир одобрил мой план. Было решено, что сегодня же пограничники выйдут из села — так, чтобы это видели его жители. Наши ребята пройдут мимо дедовых окон к реке, а потом, вдоль берега, — к заставе. Я же должен был возглавить группу задержания, которая, не показываясь в селе, обойдет его и, спрятавшись в лесу, дождется сумерек. Потом мы нежданно явимся к старику…

Засинели в лесу, загустели ранние сумерки. В просвет между укрытыми снегом еловыми ветками было видно крыльцо старикова дома. Вот в его заиндевевших окнах затеплился свет. Занавески там были уже белые, а утром, когда пограничники уходили из села, висели красные!

Спешившись и оставив коня у крыльца, я вошел в дом.

Ну и старик! Видом — могучий великан, он, по всему, сохранял еще необъятную силищу. Смотрит недоуменно: к чему, мол, пограничник в такое время к нему пожаловал? Потом стал меня за стол усаживать:

— Водочки сейчас… Для дорогих гостей!

А я — мимо стола да к окну:

— Что это вы, папаша, чуть не каждый день занавески меняете?

Старик на миг растерялся; такого оборота дела он не ожидал. Но, видно, с характером был, тут же взял себя в руки и с простодушной улыбочкой мне говорит:

— Что поделаешь, старуха все чистоту наводит. Чуть несвежи покажутся ей занавески — сразу в стирку.

— А красные где? — поинтересовался я.

— Красные-то? — пристально глядя на меня, старик молчал, выгадывал время. — Да красные… жена в стирку бросила.

— Нельзя ли на них взглянуть?

— А иди-ка ты! — лицо старика вспыхнуло гневом, глаза зло засверкали. — В чужом белье рыться?

Метнувшись к стене, старик схватил висевшее на гвозде охотничье ружье:

— Сейчас ты узнаешь, где занавески!

— Бросай ружье, дед, — спокойно сказал я. — А ну-ка глянь: кто там на крыльце?

Взглянув в окно, старик увидел моих товарищей-пограничников.

Он выронил ружье. Глаза его как-то сразу потускнели. Могучий великан сник, съежился…

— Где, в какой час контрабандисты сегодня должны перейти границу? — тряхнул я его за плечо.

— Откуда ж мне знать, — принялся он опять за свое.

— Быстро говори. Где, когда? Время дорого.

Старик молчал. Лицо его все время менялось, выдавая внутреннюю борьбу.

— А что будет со мной? — наконец произнес он.

— Поможешь нам — отчасти искупишь свою вину.

В этот момент за окном послышался шум, ругавший пограничников яростный, женский голос. Ребята мои вели к крыльцу упиравшуюся старуху.

— Ох, и лихие ж вы люди! — усмехнулся я. — Бабка твоя зачем в окно выпрыгнула? Контрабандистов побежала предупредить?

— Да испугалась просто она, — хмуро ответил старик. — Ладно, скажу вам.

И опять замолчал. Поникнув головой, старик опустился на стул. На стене тикали ходики. Тикали и тикали…

— Ну говори же! — встряхнул я его.

— В двух верстах от заставы, за мостиком их ждите.

— И ты с нами туда. Одевайся!

Дед вздохнул, поднялся. Взялся за шубу и валенки. Валенок выпал у него из рук.

«Ну чего тебе не жилось по-человечески, — мысленно упрекнул я его, испытывая к старику невольную жалость. — О контрабанде ли в твоем возрасте надо заботиться?»

А сам торопил старика:

— Лампу, лампу на окно поставь — чтоб занавески были видны.

Тревожно помигивали редкие зимние звезды. Мы пробирались по тропинке между высокими сугробами, за которыми мерцали оранжевыми окошками деревенские избы, — светлыми столбами устремлялся в небо печной дым.

— К морозу, командир, — сказал шедший за мной боец и, когда я к нему обернулся, кивнул головой на дымы.

Я глянул на дом старика. В освещенном окне были отчетливо видны белые занавески.

Мы вышли к реке. Мороз, который, по народным приметам, завтра и вовсе будет лютовать, здесь, на открытом месте, уже и сейчас кусался изрядно. За скованной льдом рекой на противоположном, диком берегу чернели скалы, едва прикрытые снегом, и похожие на чудищ кусты. Мы двигались вдоль реки по дозорной тропе, вслушиваясь в тишину.

«Не соврал ли старик?» — думал я. Вот и мостик, где должны мы ждать гостей. Старик обернулся, и мы встретились с ним взглядами.

— Да, здесь, — сказал он. — Небось, думаешь, дурака свалял дед? Будь спокоен, пограничник: в этом месте пойдут.

Мы залегли за прибрежными валунами. Было это не слишком хорошее укрытие.

«Не видно ли нас? — беспокоился я. — Вон как луна высветила снега!»

В кино-то красиво так пограничники на снегу в белых полушубках лежат. На самом же деле в такой мороз ох как неуютно себя в подобном положении чувствуешь. Лежишь и коченеешь, будто ты уже и не пограничник, а сугроб или льдышка, едва дышишь от холода.

Сколько мы уже так лежим? Я с тревогой поглядывал на старика. Мы, пограничники, все же народ привычный, а ему-то на снегу каково? Кабы обманывал меня, давно бы уж признался. Испугался бы одной мысли, что придется по такой холодыни без толку до утра прождать.

Но почему же они не идут? Сколько ни вслушивайся в гулкий морозный воздух — ничего! Засвистел в деревьях, переметнул поземку ветер — и снова тишина. Новый порыв — на той стороне застучала по стволу сломанная ветка.

Может, условленный сигнал? Я взглянул на старика. Тот хмуро молчал.

— Да ветер это! — не выдержал он моего взгляда. — Не слышишь разве?

И в самом деле, ветер утих — стук прекратился. Но ухо мое улавливало уже и другие звуки. Да, это были шаги — легкое поскрипывание снега под ногами троих, нет, четверых человек.

Я придвинулся к деду. Еще, чего доброго, вздумает своих предупредить. Подаст знак, что их тут пограничники поджидают: нам из-за валунов уже были отчетливо видны шедшие прямо на нас контрабандисты.

Но, оказалось, совсем не их судьба заботила сейчас старика. Думал он прежде всего о себе.

— Берите сразу того, что в лохматой шапке, — горячился он. — Это главарь. — И уже совсем еле слышным шепотом добавил: — Очень опасен!

Я почувствовал, что он боится главаря. Не страх ли толкал его на сомнительное дело — страх ослушаться властных и жестоких приказаний. Быть может, главарь знал за ним какие-то давние грехи, и были эти люди связаны еще там, откуда нежданно-негаданно явились к нам в пограничье?

Контрабандисты шли спокойно, почти не таясь. Видно, не в первый раз пользовались они услугами старика и были в нем уверены. Там, в доме над рекой, сияло, будто маяк, окно с белыми занавесками.

И вот тебе на! Выросли, словно из-под земли, из-под камней молодцы-пограничники. Контрабандисты замерли, остолбенели. То на нас, то на деда глядят: почему мы тут, рядом с ним, оказались?

— Стой! — крикнул я, и пограничники схватили метнувшегося было прочь главаря.

— Предатель! — рванулся он к старику. — Так-то дружбу старую помнишь? Я спас тебя тогда, а ты!.. — Он отвернулся и плюнул на снег.

Старик опустил голову и вместе с контрабандистами, под конвоем, зашагал к заставе.

ПОЧЕМУ МОЛЧИТ СОЛОВЕЙ

Когда вспоминаю я дорогую сердцу мою боевую молодость, встает передо мной, во всех подробностях, знакомая картина. По широкой долине, окруженной лобастыми сопками, петляет-крутится пограничная речка. А там, где она выписывает излучину, стоит наша застава. В тени вязов — двухэтажное кирпичное здание. Небольшая наблюдательная вышка: застава стояла на возвышении, занимая на этом берегу господствующее положение, и с нашей вышки на долину открывался отличный обзор. За вышкой — окопы, ряды колючей проволоки. У могучего дуба, старожила здешних мест, — клетки, в которых содержались служебные собаки, дальше — конюшни. В стороне, в глинобитном домике, — Торгсин.

От заставы, даже если не взбираться на вышку, были хорошо видны склоны сопок на том берегу. На одной из них — сумрачные стены и башни древней крепости. Пограничное это место, как видно, уже в древние времена понималось как стратегически важное, ключевое в военных взаимоотношениях соседствовавших здесь народов. За старой крепостью, на сомкнувшихся склонах двух дальних сопок, в гуще кустарника, пестрели крыши и стены маньчжурской деревни. Однако, посмотрев туда с нашей вышки в бинокль, даже неопытный наблюдатель мог с удивлением обнаружить, что ярко раскрашенные хижины вовсе не жилье. Как нам было известно, там дислоцировалась база японской разведки, и оттуда прокладывались тайные тропы на нашу территорию.

Когда Япония оккупировала Маньчжурию, стала там создавать мощную сеть шпионажа для наблюдения за нашими приграничными районами. Особенно интересовала японцев лояльность здешних жителей. Японская разведка стремилась как можно подробнее исследовать положение дел в ближайших к ней районах Союза, и, по возможности, — общее состояние своего могучего соседа — крепнувшей державы, к которой она относилась все более враждебно. Чем ближе ко Второй мировой войне, тем более активизировался шпионаж. На русско-маньчжурской границе нашими пограничниками были задержаны тысячи лазутчиков. Почти все заставы на дальневосточной границе стали именными — в память о героях, самоотверженно охранявших родные рубежи.

Кто же они были, засланные Японией шпионы, успешно или не очень успешно действовавшие у нас в стране? Были это прежде всего русские. Печальный факт! С откровенной ненавистью относились к России бывшие ее сыновья, ставшие пасынками, — эмигранты, покинувшие родину в связи с революцией. Были среди засылавшихся к нам шпионов и просто предатели —»завербованные» из жителей нашего приграничья.

Одним из самых способных и активных агентов японской разведки был некто Березкин — сын кулака, вместе с отцом сбежавший за границу. Человек, лишившийся отечества, потерял в конце концов и имя: «Сергей Березкин» была его кличка.

Ожесточившийся, со сломанной жизнью, он всюэнергию души обращал в изощренную месть: цель своего шпионского ремесла, в котором он становился все искуснее, Березкин понимал как разрушение страны, которую не хотел больше считать своей родиной. Он был крайне жесток к своим бывшим согражданам: если нужно было устранить свидетеля, он не останавливался ни перед чем. Березкин был у японцев агентом номер один. Его засылали к нам после самой тщательной подготовки; на самом высоком уровне прорабатывались операции, в которых он был главным участником.

Уже не раз этот агент безнаказанно переходил границу: в руках пограничников оказывались только его сообщники, лица второстепенные, которые не владели ключевой информацией, однако от них удалось узнать приметы Березкина. Был он сравнительно молод, невысокого роста, но крепкого сложения, со светлыми, почти белыми волосами. Исключительно сильный, выносливый, он отлично владел приемами рукопашного боя, холодным и огнестрельным оружием. К этому перечню необходимых для первоклассного шпиона качеств добавлялась смелость, проявлявшаяся как отчаянная дерзость, когда агент номер один уходил от преследования. Было также известно, что Березкин обладает быстрой реакцией, умеет мгновенно сориентироваться в любой обстановке, быстро бегает. Вот и не удавалось какое-то время пограничникам «угнаться» за таким нарушителем.

Березкин применил несколько неожиданных для нашей пограничной практики приемов. Не каждая розыскная собака могла взять его след, потому что он смазывал обувь особым составом. Он очень умело маскировался, ходил через границу, на разных ее участках, летом или поздней осенью, когда на сухой, равно как и на схваченной морозом земле почти не остается видимых следов. Имел при себе тщательно оформленные японской разведкой документы и, как выяснилось потом, неоднократно предъявлял их в пограничной полосе. При этом японский агент верно и четко отвечал на вопросы пограничников, отлично ориентируясь в нашем приграничье.

Он был родом отсюда, из дальневосточного края, — жили они прежде с отцом в одной из приграничных деревень. И сейчас на нашей территории, среди так называемого антисоветского элемента, Сергей Березкин имел своих людей, а через них — и более широкие связи. Он хорошо знал здешние места. Ему были известны даже фамилии должностных лиц района, горожан и колхозников.

Пограничники владели уже довольно большой информацией о Березкине, но он оставался неуловим. Никто из его подручных не знал точно, когда он объявится, где именно, в какое время. Опытный шпион никогда не переходил границу в одном и том же месте, не брал с собой попутчиков, не пользовался услугами проводников. К тем, кто помогал ему в сборе информации и к своим связным он являлся в последний момент и сразу же уходил за кордон — каждый раз в неожиданном, одному ему известном месте. Опасаясь работавших на границе следопытов с собаками, которые, как было ему хорошо известно, становились в своем деле все искуснее, Березкин, перейдя на нашу территорию там, где это меньше всего было возможно, старался быстрее уйти в наш тыл, затеряться где-нибудь в большом городе.

Японская разведка берегла своего испытанного агента и засылала его к нам в очередной раз после длительного перерыва, когда его появления здесь, как думали японцы, уже никто не ожидал.

Но мы, пограничники, Березкина ждали…


В отряде были получены оперативные данные, что Сергей Березкин на этот раз должен перейти к нам, воспользовавшись весенним половодьем. Время это, когда разливалась наша река, было для пограничников самым тревожным: нарушители могли проникнуть к нам по воде и оторваться от границы, не оставляя следов, поскольку была залита вся пограничная низина. И самым удобным для такого броска был участок нашей заставы.

Перед нами была поставлена задача задержать Березкина во что бы то ни стало. Однако вскоре стало известно, что он все-таки перешел границу и уже находится в нашем тылу, действуя в одном из крупных промышленных центров. Пограничники приняли участие в его розыске, в котором были задействованы многие силы, но Березкин ушел. Перебираясь из города в город, на попутном транспорте, по полевым дорогам и тайным тропам, преимущественно ночью, он вернулся обратно в приграничье, с тем чтобы поскорее уйти за рубеж. Стремясь обезопасить себя, шпион шел на все: при встрече с местными жителями, которые уже были оповещены о его возможном появлении, нападал на них, используя изощренные приемы, а то и оружие. И тут же скрывался.

Березкин понимал, что попал в крайне опасное положение. По-видимому он узнал от своих людей (а их среди жителей приграничья было у него немало), что на границе создан плотный заслон и что пограничники ищут его во всех населенных пунктах. Как видно, ожидая удобного случая, чтобы найти «окно» на ту сторону, а может быть, и изучая ситуацию на отрезке границы, который был ему хорошо известен и который он, несмотря на опасную ситуацию, считал наиболее удобным для перехода, Березкин выжидал, — возможно, таился где-нибудь в тайге или кто-то его прятал; по вечерам, случалось, объявлялся то там то здесь — и тут же опять уходил. И несмотря на то, что он все время был где-то рядом, задержать его не удавалось.

Наконец появился кончик нитки, за которую пограничники тут же ухватились. Березкин был случайно опознан одним из жителей села Георгиевки, когда зашел туда под вечер, чтобы купить хлеба и конфет. Задержать его сельчанин побоялся, понимая, что явившийся с той стороны лазутчик отлично подготовлен и вооружен. Он был наслышан о силе и ловкости Березкина и знал, что тот имеет в селе своих людей. Однако сельчанин побежал к участковому милиционеру, и тот поспешил передать его сообщение к нам на заставу.

Георгиевка была на этом направлении ближайшим к границе селом. От околицы уходил в тайгу глухой, извилистый овраг, укрытый зарослями кустарника. По оврагу протекал ручей, впадавший в нашу пограничную речку. Куда еще и пойти Березкину, как не туда, воспользовавшись единственно возможным путем, чтобы незаметно исчезнуть из села и пробраться в тайгу, — а там, по почти непроходимым зарослям, по разлившейся весенней воде, хоть и трудно, но можно все же пробраться к границе. Потом, оставаясь какое-то время незамеченным, лазутчик мог понаблюдать за нашими дозорами — и, улучив момент, броситься в реку и переплыть на ту сторону.


Я был назначен в ночной наряд вместе с Козловым, Загайновым и Дробаничем. Перед тем, как выходить, проинструктировал их, поделившись с молодыми пограничниками своими предположениями о том, где мы можем встретить японского агента. И мы двинулись к опушке березняка, к Цветочному роднику.

Мне было известно, что путь по скрытой в овраге речушке в одном месте был закрыт почти смыкавшимися над водой скалами. Чтобы их обойти, нужно было подняться из оврага как раз к Цветочному роднику, — другого пути не было.

Такие разведчики, как Березкин, обычно не позволяют взять себя живыми: на крайний случай у них припасена ампула с ядом, которую они зашивают обычно куда-нибудь в воротник. Может матерый шпион, осознав, что попал в безвыходное положение, и застрелить себя. Необходимо было действовать так, чтобы захватить Березкина живым — таков был приказ. Но прежде предстояло найти его в тайге.

Я был почти уверен, что Березкин попытается перейти границу именно в эту ночь, воспользовавшись порой безлуния. По небу, набегая одно на другое, летели плотные облака: лишь изредка пробивался между их разорванными краями слабый свет звезд, — тогда на прогалины падали тревожные отсветы, а дальше, в гуще тайги, таилась черная тьма.

Мы вышли к березовой опушке, и я расположил там троих пограничников, бывших со мной в наряде, назначив старшим Козлова. Сам же с Ингусом отошел к Контрабандной тропе, и мы залегли за большим камнем — там, где тропа начинала спускаться в Скалистое ущелье: туда, изменив первоначальные планы, мог повернуть от Цветочного родника Березкин.

Эта последняя ночь весны выдалась хоть и облачно-темной, но уже по-летнему теплой. В березовой роще и, кажется, где-то в низине, у ручья, пели соловьи. Я прислушался. Певцов было несколько, и одни из них рассыпал свои трели как раз над тем местом, где почти смыкались нависавшие над ручьем скалы.

«Наверное, там, в зарослях чернотала, соловьиное гнездо», — подумал я.

Сколько живу, столько не перестаю я дивиться песне соловья, — она придает весенним ночам какой-то особенный смысл. Недаром эта птаха-певунья так часто упоминается в поэзии, а на Востоке с ней любят отождествлять себя сами поэты. Поет соловей, самозабвенно отдаваясь песне. Связано это, мне думается, с тем, что соловьи мало времени проводят на родине. Уже в сентябре им приходится улетать в теплые края, а возвращаются они лишь в мае. Естественно, что на чужбине удивительные эти птицы гнезд не вьют, птенцов не высиживают и, как выходит, песни в чужой земле не поются: молчит соловей в заморских краях. Стало быть, по родине тоскует…

Думалось мне почему-то об этом, когда, поджидая Березкина, слушал, как поет в родных лесах соловей. Кажется, самозабвенную эту песню ничем не остановишь. Сидит певец где-нибудь на ветке, невидимо, рядом с подругой, высиживающей птенцов… Но знал я также и то, что в паузах, внезапно оборвав трель, соловей чутко прислушивается, и стоит поблизости хрустнуть ветке, зашуршать листве, он тут же перелетает в другое место и начинает петь уже там, отвлекая незваных гостей от своего гнезда.

Вот замолк соловей там, в овраге, — видно, как обычно, прислушивается. Но почему после долгой паузы возобновил он свою песню уже в другом месте? Что вспугнуло ночного певца? Опять долгая пауза. Вот опять на прежнем месте запел… Может, летал добывать корм для подруги, высиживающей птенцов? Мог и ночной хищник напугать.

Приложив ладонь ко рту, я крикнул по-совиному, и вскоре ко мне подполз Загайнов.

— Что там у вас? — прошептал я.

— Пока тихо.

— А почему перестал петь соловей?

— Соловей? — с недоумением переспросил солдат.

— Если кто поднимется из оврага — пропускайте. Крикни филином, а потом все ко мне на подмогу, — подтвердил я прежний приказ.

До утра пролежали мы у оврага, слушая соловьев. А когда уже совсем рассвело, я поднял ребят.

— Что, упустили шпиона? — жестко спросил я.

— Никак нет! — встрепенулся Козлов. — Всю ночь глаз не сомкнули.

Я вздохнул, хлопнул солдата по плечу.

— Да не поднимался он из оврага. Дошел до сдвинутых скал — а дальше пути нет. Выбираться наверх не решился, зная, как ждут его здесь — не дождутся наши пограничники, — я едва сдерживал улыбку. — А ты, Козлов, как бы на его месте поступил?

— Я бы рискнул — выглянул бы из оврага и, не выходя совсем, из-за куста, какое-то время наблюдал бы, как тут, наверху.

— А собака? Березкин отлично знает, как работают на границе наши следопыты с ищейками. Нет, он не стал бы так рисковать.

— Ну прямо детектив какой-то, — воскликнул в сердцах Загайнов, — то соловей не так поет, то шпион заробел, так что и нос из оврага высунуть боится. Да с чего вы, Никита Федорович, взяли, что он сюда приходил? Может, вовсе и не было его в овраге, может, и не собирался он в эту ночь границу переходить.

— Давай, Загайнов, спустимся туда, — предложил я.

— А если он там, у камней? — сразу же перешел на шепот солдат.

Пограничники рассмеялись.

— Тебя, Загайнов, об этом давно бы Ингус предупредил, — добродушно улыбнулся Дробанич.

Дробанич с Загайновым прибыли на нашу заставу недавно, но Дробанич, загоревшись мечтой стать следопытом, выведывал у меня тонкости этого непростого дела, наблюдал за Ингусом. И сейчас ему нетерпелось узнать, что там, внизу, у сдвинутых скал.

Мы спустились в овраг. Ингус насторожился и принялся обнюхивать выступавшие из воды плоские камни. А потом потянул меня вверх по ручью.

Я придержал его. Следы были уже давние, ночные. Побывавший здесь Березкин (а я не сомневался, что это был он) успел уже уйти по ручью в тайгу. Двигался он большей частью по воде, и нам будет нелегко определить то место, где разведчик выбрался из оврага. Зная, как искусно Березкин умеет запутывать следы, можно было предположить, что нам понадобится не час и не два, чтобы разгадать их. За это время Березкин успеет исчезнуть, скрыться в своем тайном убежище.

— А почему мы не проверили овраг тогда, ночью? Вы же встревожились, когда перестал петь соловей, — сказал побледневший от волнения, Загайнов.

— Березкина нужно взять живым, — напомнил я. — А это возможно, если мы, застав его врасплох, нападем внезапно. Спускаясь же в овраг с такой крутизны, почти открыто, мы бы наверняка обнаружили себя. И не просто предупредили бы Березкина о своем присутствии — он получил бы возможность вести по нам прицельный огонь. И будь спокоен, Загайнов: это такой стрелок, который навряд ли бы промахнулся.

— Но вышло еще хуже, — возразил солдат. — Ушел от нас Березкин.

— Нет, не ушел, — спокойно ответил я.

Обнаружив следы Березкина у сдвинутых скал, я был уверен, что он придет сюда опять.


Вернувшись из наряда, я пошел к начальнику заставы. Изложил ему свой план и заручился его поддержкой.

В этот день усиленные наряды, стоявшие по всему участку границы, всеми возможными способами старались выдать свое присутствие. Стреляли из ракетниц. Прочесывали участки тайги. Проверяли ближайшие к границе деревни и села. Делалось это на всех вероятных направлениях, где в принципе мог появиться Березкин — кроме того, где мы лежали в секрете прошлой ночью.

Поздним вечером я с теми же пограничниками вышел в дозор к Цветочному роднику.

— Дурак, что ли, этот Березкин опять соваться туда, где уже наследил, — проворчал, выходя с заставы, Загайнов.

Мы опять пролежали в секрете до утра. Но из оврага так никто и не появился.

Спустившись с Ингусом к ручью, мы убедились, что ночью здесь никого не было. Загайнов уже ничего не говорил, и было видно, что он, как и все мы, переживает неудачу.

— Почему не пришел Березкин? — пытался я понять, пока шли мы к заставе.

Стояло безоблачное, такое мирное утро. И не хотелось думать о том, что где-то здесь, в тайге, таится враг, который, прежде, чем нам удастся его найти, успеет натворить немало бед. Но именно об этом и надо было думать. Где он сейчас, Березкин?

Я прислушался, замедлил шаги. По поведению Ингуса я понял, что где-то рядом — люди. Или… один человек?

Я подал товарищам условленный знак.

Но тут Ингус завилял хвостом и потянул меня вперед. Из-за поворота дозорной тропы вышли нам навстречу пограничники.

Они рассказали, что в первой половине ночи в районное отделение милиции примчался на лошади житель деревни Чернятино Алексей Дунин и сообщил, что вечером некто неизвестный, шедший налегке, появился у дорожно-ремонтного стана и попросил продуктов. Дорожники попытались его задержать, но он, выхватив из кармана пиджака пистолет, ранил двоих и, забрав продукты, скрылся в тайге.

Из милиции эти данные тут же передали пограничникам. С заставы о происшедшем сообщили в отряд, на наш участок быстро подошло подкрепление. Были выставлены дополнительные наряды, перекрывшие все водные пути, дороги и тропы, ведущие к границе.

Это мне многое объяснило. В обострившейся таким образом ситуации хитрый лазутчик, разумеется, не стал рисковать: этой ночью он вообще не выходил к границе. И мы напрасно прождали его у березовой опушки.

Я сказал об этом Козлову, Загайнову и Дробаничу, когда мы, попрощавшись с товарищами, снова двинулись к заставе.

— Зато наслушались соловьев! — улыбнулся Загайнов.

— Слушай их внимательно и в следующую ночь, — серьезно сказал я.

— Опять туда?

— Ну, это как командир решит, — уклончиво ответил я Загайнову.

Начальник заставы, выслушав меня, подтвердил мои предположения. Опытный пограничник, он тоже понимал, что какой-то другой путь, кроме почти непроходимого, залитого водой оврага, Березкин сейчас вряд ли выберет.

В этот день люди в зеленых фуражках не ходили по населенным пунктам, не проверяли у приезжих документы. И на границе больше не стреляли из ракетниц. Создавали видимость, что в наших погранвойсках в отношении Березкина поуспокоились, решив, что он уже ушел за кордон.

Однако дополнительных нарядов не отменяли, а к ночи, тайком, окольными путями, стянули значительные силы к Цветочному роднику.

И снова залегли мои ребята на березовой опушке, а мы с Ингусом, взяв несколько в сторону, затаились так, чтобы контролировать сразу оба спуска, которыми мог воспользоваться японский агент: обратно в овраг и — в ущелье, куда уводила Контрабандная тропа.

— Однако неплохо мы устроились, — про себя усмехнулся я, слушая громогласное, торжественное пение соловьев. — В такую ночь уж точно не уснешь, пролежи в дозоре хоть до утра. Так что, выходит, для нас, неусыпных стражей родных рубежей, но не для Березкина, поют в нашем лесу соловьи.

Шутки шутками, а у ручья, в овраге, видно, действительно соловьиное гнездо: опять на том самом месте поет, выщелкивает свои трели птаха. Она-то — уж точно для нас поет! Предупредит певунья, когда подойдет враг.

А Березкин все не идет. Может, и вовсе ушел из здешних мест? Переждет где-нибудь, а потом на другом участке через границу переметнется.

Вот замолк соловей. Опять запел… Видно, все спокойно там, у ручья. Неужели и в эту ночь не придет Березкин?

— С такими соловьями на свидание девушку поджидать, — невольно улыбнулся я. — А тут — врага ждешь не дождешься. Под такое пение, чего доброго, забудешь, что существуют они на свете, враги…

Отчего-то я вдруг почувствовал тревогу: невольно сжалось сердце. А, там, в овраге, уже минуту стояла тишина. Прошла еще минута, другая. Впереди послышался слабый шорох, и я увидел подползавшего ко мне Загайнова.

— Там, — повернулся он в сторону оврага, — больше не поет соловей.

Мы лежали, напряженно вглядываясь в темноту, прислушиваясь. Чуткий певец отлетел от своего гнезда и разбрасывал великолепные трели уже где-то вдалеке.

Я дал Загайнову знак затаиться. Так мы лежали с минуту, слушая ночную темноту. Впереди, у оврага, ухнул два раза филин: это наши товарищи давали знать, что там все спокойно. И я велел Загайнову перебираться туда.

Но лишь только он отполз, забеспокоился Ингус. Что там? Нет, все хорошо: мой верный друг уже снова тихо лежал в траве. Но вдруг Ингус привстал, повел ушами и насторожился, вглядываясь в ночь.

Теперь я и сам увидел… Из-за куста вышла большая, черная тень. На миг сквозь облака пробился свет звезд, и я смог различить, что это был человек, державший в руках что-то темное. Мелькнула мысль: «Автомат!»

Ингус лежал тихо, но было слышно, как бьется его сердце. Он напряженно сглатывал слюну, чуть слышно причмокивая, и ждал моих команд.

Березкин двигался осторожно, через каждые пять шагов останавливался, приседал, озираясь и прислушиваясь.

Я лежал, затаив дыхание, боясь даже его слабыми звуками выдать себя. Сразу станешь мишенью! Березкин шел прямо на нас.

Внезапно он остановился, взгляд его заметался. Он так же, как и я, слышал глухой стук: то билось сердце Ингуса.

Березкин напряженно прислушивался, — он не мог понять, откуда слышится этот стук.

Он лег на землю, припал к ней ухом. И сразу же определил, где находимся мы с Ингусом. Нельзя было медлить ни секунды.

— Бросай оружие! Руки вверх, — крикнул я.

Мгновенно припав на колено, Березкин открыл огонь из автомата — но промахнулся: еще более быстрым движением я успел опустить голову в траву. Ингуса прикрывал камень, но одна из пуль все же слегка задела его: он слабо взвизгнул.

— Проклятая собака! Выследила меня, — ругался Березкин, посылая в нашу сторону новую автоматную очередь. — Вот тебе! Получай!

— Руки вверх! — раздался за его спиной громовой голос.

Березкин подскочил от неожиданности, обернулся…

И в этот момент на него бросился Ингус. Одним прыжком преодолел он расстояние, разделявшее нас и Березкина, и мертвой хваткой вцепился в его правую руку.

Березкин закричал от боли, повернулся к Ингусу, и в тот же момент его схватили сзади за руки пограничники.

Обыскав Березкина, мы обнаружили во внутреннем кармане его пиджака флакон с ядом.

— Ну, Никита Федорович, вы и тут угадали! — подивился Загайнов. — Правда, все же не ампула, а пузырек…

— Подождите, — успокоил я не в меру развеселившихся парней. — Следующий раз шпиона с ампулой задержим.

Я как в воду смотрел.

ЗАПИСКА ПОГРАНИЧНИКА

В тридцатые годы, как говорил я уже, на дальневосточных рубежах молодого государства было неспокойно. Тревожно жилось в нашем приграничье и его жителям. Знал я среди них немало людей бесстрашных и во многих отношениях замечательных. В большинстве своем потомки казаков, некогда осваивавших суровый сибирский край и ставших на этих землях первыми пограничниками, были это натуры яркие, боевые; внимательное и, вместе с тем, активное отношение к действительности было в среде здешнего населения характерной чертой и воспитывалось самой жизнью. В приграничной полосе никто не был застрахован от опасной встречи с контрабандистами или, и того хуже, с диверсантом, «заброшенным» из-за границы для подрывной деятельности в нашем тылу.

Под постоянной угрозой быть устраненными в качестве невольных свидетелей жили лесники, сторожа, путевые обходчики. Им приходилось работать, приняв меры предосторожности, и часто, оставаясь незамеченными, они обнаруживали, что в приграничье появился новый, неизвестный человек. Я всегда расспрашивал путевых обходчиков, не повстречались ли им незнакомые, подозрительные лица. И они не раз помогали задерживать нарушителей.

Люди в зеленых фуражках были в нашем порубежье главными героями — или, скажем так, основными действующими лицами. К ним относились с нескрываемым интересом и неподдельным уважением. Ребятишки стремились на нас походить, и порой им это удавалось, о чем говорю без шуток: даже дети помогали нам «ловить шпионов» и прочих гостей с той стороны.

Скажу еще, не убоясь высоких слов, что помогали нам жители окрестных деревень не только ради общей безопасности в приграничье: эти люди любили свою родину. Здесь, на крайних ее рубежах, это чувство проявлялось особенно остро, — ведь мы были ответственны за благополучие тех, с кем чувствовали свою незримую связь, — за мирную жизнь своего народа.

Это единило нас, живших в приграничье большой Родины…


Ночь выдалась претемная, в двух шагах — плотная, непроницаемая стена тьмы, за ней — непредсказуемость приграничья. Нам с Ингусом знакома тут каждая тропа, а молодым пограничникам, которые вышли сегодня со мной в наряд, не по себе, приходится пробираться почти наощупь. У них, новичков, еще не привычное к темноте зрение, — мне легче: развил его остроту с помощью специальных приемов и упражнений. Понятное дело, оно у меня не столь великолепное, как у Ингуса, и я не могу проницать темноту, словно рентген, но все же…

А у него, чудесно одаренного существа, не только в этом перед нами преимущество. Зрение для него, можно сказать, дело третье: слух и нюх ведут его сейчас по ночной темноте — в первую очередь они. Уверенно бежит ищейка впереди по дозорной тропе, исследуя путь, — Ингус, мой живой локатор, «улавливает» то, что еще на много-много метров впереди.

Ингус бежал, ныряя в траву, обнюхивал мокрые от росы кусты, и так как его чуткий нос ничего подозрительного пока что не уловил, временами Ингус устремлялся вперед довольно быстро. Я попридерживал его, натягивая поводок, дружески трепал своего верного пса по густой шерсти, едва слышно подбадривал:

— Хорошо. Молодец!

Однако правая моя рука лежала на рукояти маузера. Всего можно ожидать от пограничной тишины. Мне было хорошо известно, что нарушитель может пройти, не оставляя следов, неприметно даже для собаки. Или почти неприметно. Выйдет где-нибудь из реки, после того, как удалось благополучно ее переплыть: хорошо подготовленный лазутчик мог затаиться на дереве или в скалах, выжидая, пока пройдет пограничный наряд…

Начался лес. Темнота придвинулась вплотную, стала почти ощутимой: хоть ножом ее режь… Я внутренне собрался, сосредоточился: ситуация во всех отношениях благоприятная для нарушителей и крайне опасная, ненадежная для нас. Тут всего можно ожидать.

Не успели мы пройти по лесу и сотни шагов, как Ингус забеспокоился, заметался из стороны в сторону, обнюхивая землю, потом рванулся вправо. Взяв его на длинный поводок, я устремился за ним. Ингус зря беспокоиться не станет. Еще не было случая, чтобы он обманулся. И сейчас, я был уверен, он напал на след.

Но тут я вспомнил о своих молодых товарищах. Потеряются по неопытности в такой темноте, отстанут. Фонарики теперь уже включать нельзя, и с дозорной тропы мы с Ингусом свернули. Я придержал рвавшуюся вперед ищейку, остановился, прислушиваясь.

Нет, не отстали. Ко мне подбежали взволнованные ребята. Я шепотом объяснил им ситуацию и отправил обоих на заставу (благо, мы еще не успели от нее далеко отойти), чтобы сообщили о случившемся: оттуда поспешат на помощь испытанные боевые друзья.

Парни исчезли, будто растворившись, в кромешной темноте леса. А нам с Ингусом надо было спешить и спешить…

Я снова взял его на длинный поводок, и он тут же исчез в ночи. Слышен был только шелест веток, когда Ингус пробирался сквозь таежную чащу. Я за ним еле успевал. Дорогу преграждали невидимые в темноте сучья — казалось, это хотела схватить бежавших по тайге сама тьма; бросались под ноги гнилые пеньки и кочки… Сколько это продолжалось? Я уже потерял счет времени.

Наконец лес кончился. Открылось бескрайнее, ровное пространство. И тут только я заметил, что наступает утро. Все ярче наливался теплым светом восток, с каждой минутой становилось светлее. Вдали, над деревенькой, уже вились приветливые дымки: рано поднявшиеся хозяйки затопили свои печи.

Как далеко мы теперь от границы? Точно этого я не мог определить. Километров двадцать, а то и тридцать пробежали мы по следу нарушителя, петлявшего в непроглядной темноте леса. Куда же мы вышли?

Сориентировавшись, я понял, что застава наша отсюда гораздо дальше, чем я поначалу предположил. Мы вышли к широкому тракту, связывавшему приграничные села с городом. А Ингус все рвался вперед, держа след. Я огляделся. Дальнее пространство скрывала утренняя дымка, а здесь, ближе к нам, — ни души. Где же он, нарушитель, за которым мы гонимся уже около пяти часов?

Ингус выскочил на тракт и остановился, обнюхивая землю. Здесь, на дороге, было множество следов, самых разных, и в таких условиях собаке было работать чрезвычайно трудно. Ингус побежал назад, потом снова вперед и закружил на одном месте. Он потерял след.

Я попытался найти свежие отпечатки в дорожной пыли, но они, конечно же, терялись в лабиринте следов, оставленных здесь в разное время разными людьми, к тому же я не знал отличительных признаков интересовавшего меня следа: его формы, размера, не определив в свое время даже типа обуви, в которую был обут нарушитель. Тогда, ночью, Ингус уверенно вел меня по лесу, и я, на мгновение включив фонарик и определив по следу, что от нас убегал по тайге один человек, не стал терять времени на дальнейшие исследования. След был свежим, и пользоваться фонариком было опасно: нарушитель мог затаиться где-то рядом и нас обнаружить.

Быть может, и сейчас он прячется — в придорожных кустах, в диком бурьяне? В такой-то траве, что разрослась на подступах к тракту, укрыться легко. Спуститься туда? Опасно. Но можно пустить туда Ингуса, трава скроет его.

— Отдохнул немного — теперь работай! — сказал я другу, виновато вилявшему хвостом.

Я пустил ищейку обыскивать местность в радиусе нескольких сот метров. Результатов это не дало. Тогда я взял собаку на длинный поводок, и мы вернулись к тропе, по которой прежде выбежали к дороге. Опять начали обыск местности. Стараясь Ингуса ничем не отвлекать, я лишь временами подбадривал его, понуждая собаку работать как можно быстрее.

Испытанный не раз метод не подвел. Ингус рванулся вперед, потянув меня за собой так, что я с трудом за ним поспевал. Мы были снова на большом тракте и мчались в сторону города.

Однако бежать становилось все трудней. Сказывалась усталость. Ноги ломило, они были точно чужие, пот заливал лицо, волосы на голове, рубашка — мокрые. Но сильнее усталости была тревога: где-то впереди — нарушивший границу враг. Он стремится к нашим городам, селам, чтобы взрывать, жечь, убивать, и его надо задержать во что бы то ни стало, ценой любых усилий.

Тревога ли, чувство долга прибавляли сил, заставляли забыть об усталости. Чтобы было легче бежать, я, как делал это обычно в подобных случаях, сбросил куртку и сапоги. Фуражка слетела с головы еще где-то в лесу, поднимать ее не было времени.

Навстречу нам, из-за синевшего на горизонте города, вышло и устремилось ввысь чистое утреннее солнце. Сквозь поредевшую синь тумана все отчетливей вырисовывались контуры городских домов. До города, как показывал дорожный знак, оставалось семь километров. Значит, мы с Ингусом отмахали уже не двадцать, а больше тридцати километров — это если от нашей заставы мерить по прямой; а сколько еще кружили по лесу! И все это пока безрезультатно.

Поднявшийся ветер тронул дорожную пыль. Настал такой час утра, когда в окружающем мире восторжествовало солнце. Оно быстро поднималось, набирая мощь. Его лучи потеплели, окончательно растворив предшествовавший рассвету туман, и их дело довершил ветер. В небе — ни облачка, все, что ни существовало вокруг, проявилось в прозрачном воздухе во всех своих мельчайших подробностях. До самого города все, как на ладони. И…

Что это маячит там, впереди? Человек? Да, и притом спешащий изо всех сил к городу. Он, нарушитель? А кто же еще! В этот ранний час кроме него и нас с Ингусом на дороге — ни души. Человек, стремившийся к городу, тоже заметил меня — пограничника с собакой и, ускорив шаг, переходя уже на бег, то и дело оглядывался. Он надеялся, что успеет раньше, чем мы догоним его, добраться до окраинных улиц и скрыться там: в большом городе легко затеряться. Планы его нетрудно было разгадать. Что ж, пусть помечтает. А мы пока что прибавим скорости. Мы с Ингусом тоже не промах!

Мы уже не то что бежали — летели по дороге. И тут случилось непредвиденное. Мимо, обогнав нас, пронесся грузовик. Занятый преследованием, я отреагировал на него слишком поздно, когда машина нас уже обгоняла, и потому не успел ее остановить. Зато попуткой воспользовался неизвестный. Он поджидал ее у поворота, укрывшись в кустах, и когда грузовик, выписывая крутой вираж, замедлил ход, нарушитель вцепился обеими руками в задний борт и прыгнул в кузов.

Произошло все это в считанные секунды: такого оборота дела я, понятно, не ожидал. А надо бы! Мне, опытному пограничнику, упустить врага, можно сказать, из-под носа! Ну что теперь делать? Только и остается, что вернуться на заставу и доложить: всю ночь преследовал, почти догнал, но в конце концов упустил нарушителя. Нет, такого позора я на свою голову не приму!

Что есть духу — к городу, — мысленно отдал я себе приказ. Там сообщу в милицию, объявят розыск, опросим жителей — в городе поднимется тревога. Не так-то просто будет скрыться врагу. Не жалея ни себя, ни Ингуса, не на втором, а уже на каком-то пятом дыхании я бросился бежать к городу.

Однако это не выход, — думал я на бегу. Нарушитель на грузовике может проехать как угодно далеко — и через весь город, выехать потом из него: неизвестно ведь, куда отправился в этот ранний час на своей машине водитель. Да, задача, в которой одни неизвестные, и я, кажется, без толку ломаю голову, пытаясь ее решить. Что же делать, что делать?

Ход моих мыслей прервал визг тормозов. Переживая, что дал промашку, пытаясь найти выход из критической ситуации, я не заметил на этот раз уже встречной машины, вынырнувшей из-за поворота. Однако ж ее шофер заметил меня, пограничника, что есть духу бежавшего со своей собакой к городу.

— Что случилось? — с тревогой спросил ясноглазый, молоденький парнишка, выглянув из окна.

Я просиял. Вот он, спасительный выход!

— Слушай, друг, — бросился я к шоферу, — смог бы ты догнать машину, с которой только что повстречался? — Я кивнул в сторону города, который теперь был скрыт плотной завесой пыли, поднятой обеими машинами.

— Я бы смог, — ответил, открыто улыбнувшись, паренек. — Да вот куда груз деть? Как-никак полторы тонны. Сам понимаешь, с какой скоростью поползем.

— Давай сгружай!

— У дороги? А кто отвечать будет, если пропадет?

— Никто и грамма не возьмет! — с жаром убеждал я (и был действительно в этом уверен). — Тут дело государственной важности — это каждый поймет. Сгружай быстрей! Времени нет.

Мешки с мукой, крупами и другими продуктами в момент были сгружены и аккуратно уложены у дороги. А к одному из мешков я приколол тетрадный листок с надписью такого содержания: «Кто посмеет взять хоть грамм, будет найден и строго наказан. Пограничник Карацупа и собака Ингус».

Взглянув на надпись, парень мой разулыбался. От сердца у него, видно, отлегло. Он бодро вскочил в кабину и на всю мощность выжал газ. Громыхая по ухабам и трещинам, грузовик помчал нас по тракту к городу.

Но время было упущено. Догнать машину, на которой умчался от меня нарушитель, не удалось. Поехали в гараж «Союзтранса», узнали, кто из водителей только что возвратился из дальнего рейса. И тут — удача! Этот шофер еще не успел уйти из гаража. Мы бросились его разыскивать, и я увидел знакомую машину: тогда, на дороге, следуя профессиональной привычке, я автоматически зафиксировал в памяти номер. Однако водителя возле машины не было.

Мы догнали его уже на улице: он только что вышел из гаража и спешил домой, — как понимал я, мечтая, наконец, отдохнуть после ночи, проведенной в пути. Но увидев меня, человек этот изменил свои планы: он нас с Ингусом тут же узнал — и через несколько минут уже мчал на своей машине к тому месту, где, по его словам, выпрыгнул из грузовика неизвестный.

Проехав километра полтора, мы остановились.

— Вот здесь он спрыгнул, — сказал шофер. — Куда пошел потом, я не видел, потому что сразу же уехал.

— Ладно, не переживай, — пожал я ему руку на прощанье. — Тут со мной знаменитый следопыт, — улыбнулся я и кивнул на Ингуса.

Я пустил собаку на обыск местности. Успевший отдохнуть Ингус работал активно и быстро напал на след. Он стремительно потянул меня к городу, но не по тракту — в обход: по балкам и оврагам. В топкой, заросшей ивняком балке, Ингус закружил у ручья, вытекавшего из пробившегося в песчанике родника.

Этого только не хватало! Неужели нарушитель вошел в ручей и двинулся дальше по воде? Пока будем разгадывать его загадки, опять упустим время.

Нет, он просто остановился у родника, чтобы напиться. Ингус потерял след, потому что вокруг было натоптано: к роднику приходили за водой жители деревни, стоявшей неподалеку. Ну что там? Ингус наконец разобрался в следах и уверенно повел меня дальше.

Выбравшись из балки, я огляделся. До города оставалось совсем немного. Однако ж далеко мы отклонились от дороги! Я обернулся назад и замер — точнее сказать, остолбенел. Там, где водитель высадил нас с Ингусом из машины, теперь появилась толпа людей. Впереди — пограничники с собаками: которые, надо полагать, разыскивали теперь уже меня, шли по моему следу. За ними бежал самый разный народ: те, кто оказался в этот утренний час на тракте.

Я рассмеялся. Действительно забавная картина. Нетрудно было догадаться, откуда это все взялось. Спеша ко мне на помощь, пограничники с нашей заставы и в самом деле всю ночь шли по нашим с Ингусом следам, а утром пришли к тому месту, где лежали кули с крупами и мукой, прочитали мою записку. К тому времени там, как видно, уже успел собраться народ, толкуя о загадочном поступке пограничника и его собаки.

А через какое-то время вернулся из города за оставленным у дороги грузом выручивший меня паренек. Он видел, где высадил нас с Ингусом водитель «Союзтранса», и вот теперь, взяв «на борт» своего грузовичка весь недоумевавший люд вместе с пограничниками, привез всех мне на выручку.

Что ж, может и понадобится мне помощь. Да только надо сначала найти нарушителя. Я выстрелил из ракетницы, чтобы мои товарищи меня заметили. И мы с Ингусом опять устремились по следу — к городу, который теперь близко — рукой подать.

Выбежав на окраинную, глухую улицу, собака повела меня к базару. Там было людно. Завидев нас с Ингусом, встречные пешеходы шарахались в разные стороны. И было от чего. Вслед за оскалившейся овчаркой бежит босой и растрепанный пограничник, держа наготове маузер! Такое редко увидишь.

Ингус несколько раз обежал базар и вдруг, зарычав, кинулся на человека в запыленной одежде. Неизвестный, ловко увернувшись, бросился в толпу и исчез, будто его и не было. Я спустил Ингуса с поводка и побежал следом, расталкивая сновавших в рыночной толчее покупателей и зевак. Опять, во второй раз за сегодняшнее утро, я попал в отчаянное положение. Где нарушитель? Где Ингус?

И тут я не поверил своим глазам, прямо передо мной появились, словно из земли выросли, товарищи мои, пограничники, — Загайнов и Дробанич, держа под руки человека в запыленной одежде — нарушителя границы, которому на этот раз не удалось ускользнуть. Ингус, грозно рыча, норовил ухватить его за полу плаща, но увидев меня, успокоился: нарушитель все же был пойман, чего теперь суетиться.

— А вы, Никита Федорович, были правы, — сдерживая улыбку, сказал Загайнов. — Стало быть, напророчили, когда мы Березкина у ручья поймали. Помните, как вы говорили: «В следующий раз шпиона с ампулой возьмем»? Вот она, смертоносная ампула с ядом! — И Загайнов протянул мне на ладони небольшую ампулу.

Нарушитель рванулся у ребят из рук, но не вышло: держали его крепко. Плащ на груди у задержанного распахнулся, и я увидел, что воротник его рубашки был разорван.

— Вот в этом самом воротнике и была штучка! — сказал Загайнов, заворачивая ампулу в носовой платок.

— Ну хватит, нечего тут спектакль устраивать, — прервал я его, заметив, что вокруг нас собирается народ. Подошли и другие пограничники, а вместе с ними и улыбчивый паренек, шофер: позабыв про свой грузовик, равно как и про мешки, выгруженные у дороги, он тоже поспешил мне на выручку.

— Вот они какие, шпионы! — дружески хлопнул я его по плечу и кивнул на задержанного.

Я оказался прав: как выяснилось потом, это действительно был шпион — агент иностранной разведки. По его показаниям была раскрыта тайная организация, действовавшая в городе.

Таковы были результаты наших с Ингусом трудов. И не только наших. Ведь этого нарушителя, опытного шпиона, задерживали мы, можно сказать, всенародно.

Через несколько дней я встретился вновь с пареньком-шофером, который подвез меня тогда до города. И он рассказал, что нашел свой груз в полной сохранности. Вокруг мешков было множество следов: люди подходили, читали записку — и шли дальше, своим путем. Такие государственные жили в нашем приграничье люди!

СОРВАННАЯ ПРОВОКАЦИЯ

Дело шло ко Второй мировой войне, и на границе становилось все неспокойнее. Участились провокации с японской стороны, в целях шпионажа засылались на нашу территорию все новые и новые группы. К каким только приемам и «изобретениям» ни прибегали засылаемые к нам тайные агенты, диверсанты: переходили контрольно-следовую полосу на ходулях, перепрыгивали ее с шестом; чтобы не оставлять следов, привязывали к ногам небольшие циновки из камыша или же ступали по ним, переметывая «плетенки» по взрыхленной бороной контрольно-следовой полосе. А однажды, в туманную ночь, перелетели границу на воздушном шаре, который затем, опустившись на нашу землю, в буквальном смысле слова растворился, поскольку был сделан из специального вещества.

Работать пограничникам становилось все труднее, в условиях возраставшей напряженности все более незаменимыми становился следопыт со служебной собакой.

Как-то приехал ко мне на заставу Ковригин, мой бывший учитель: он и сейчас продолжал работать инструктором в школе служебного собаководства. Был он по-прежнему осанистым, энергичным — только виски тронула седина. Поражался, каким я стал могучим, несмотря на малый рост, как раздался в плечах: «Ты, брат, словно из железа», — пошутил он. Интуитивно он очень точно определил: за годы службы на границе я необычайно развил свои мускулы.

Ковригин предложил мне стать преподавателем в школе служебного собаководства. Он считал, что я должен передать свой опыт молодежи. Но разве мог я оставить границу? Я не представлял себе, как буду без нее жить.

Ковригин вернулся к себе в школу, а я остался. Но через несколько дней по приказу командующего войсками из школы ко мне были присланы курсанты — перенимать опыт следопыта прямо на границе. И я был рад им — Лобанову, Полежаеву, Гирченко, Кривошееву… Глядя на них, я вспоминал, как и сам учился в школе служебного собаководства, как мечтал служить на границе с собакой.

Курсанты ходили со мной повсюду, их поражала дивная, первозданная природа: здесь, в приграничье, ходили непуганые звери, птицы брали хлебные крошки прямо из наших рук.

Особенно смышленым и любознательным хлопцем был Гирченко: живой, веселый, он так и сыпал вопросами.

— Никита Федорович, а лося здесь можно повстречать? — спрашивал он, когда мы пробирались по болотным тропам, проверяя глухие участки тайги.

— Иному незадачливому пограничнику тогда уж точно не сносить головы, — посмеиваясь, отвечал я. — Бывали случаи, лось убивал копытом медведя (и это было истинной правдой). Когда встретишься с ним, Гирченко, посмотри сразу, какое у лося копыто. Скажу тебе, устроено оно просто чудесно: части его соединены перепонками, благодаря чему оно может «раздвигаться». С такими копытами лось чувствует себя как дома на таежных болотах (тем более что там он почти в полной безопасности). Этот лесной великан отлично плавает, переберется он и через вязкую трясину, несмотря на вес в несколько центнеров.

— С помощью чудесных копыт? — улыбался Гирченко.

— Не только. С невероятной силищей вытягивает он ноги из трясины. Лось может одним прыжком преодолеть овраг четырехметровой ширины, изгородь высотой в два метра. Он не боится волков и медведей и отважно вступает с ними в бой. Однако этот лесной богатырь по натуре своей благороден и добродушен. Он никогда не нападет на тебя, Гирченко, если ты будешь вести себя смирно: встретившись с ним, стой спокойно, не проявляя агрессии, не дергайся, не суетись. Подумай сам: зачем ему на тебя нападать? Лось постоит-постоит — повернется и убежит прочь.

Потом ярассказывал своим подопечным о том, что в древней Сибири лосей использовали как домашних животных. В Швеции их, так же как и лошадей, запрягали в телегу, в сани. Казалось бы, по своим возможностям лось удобен для использования в сельском хозяйстве: силен, неприхотлив в еде, дает прекрасное молоко. Почему же он не стал домашним животным? Как пришлось убедиться, лось, по сравнению с лошадью, не очень вынослив, когда его используют на тяжелых работах. Были проблемы и с кормами.

— А если, например, я захочу приручить лося, — не унимался Гирченко, — чем его надо кормить?

— Лось ест побеги вербы и других ив, поэтому ему так нравятся поросшие ивняком таежные топи. Он не прочь полакомиться молодыми веточками дуба, тополя и особенно осины. Только зачем тебе приручать его, Гирченко? Мудро поступили древние люди, оставив гулять на свободе этого красавца лесов. И наша задача — сберечь его, вместе с лесами, для наших детей и внуков. Вы только представьте себе, друзья, какова будет жизнь на земле, если лишится она своих первозданных богатств, если истощится ее уникальная природа.

Я учил своих спутников понимать голоса зверей и птиц. Мы слушали цоканье белки, а потом и сама она объявлялась, видимо для нас, где-нибудь на сосновой ветке.

— Посмотрите, — объяснял я парням, — шустрая прыгунья встревожена: цокая, она вздергивает хвост. По тому, как ведут себя испуганные звери и птицы, можно определить, кто потревожил их: таежный ли хищник или человек. Людей лесные обитатели боятся меньше, поскольку в пограничной полосе никто не охотится. Однако если под деревом, где пернатые родители растят своих птенцов, или просто поблизости появится человек, они обязательно поднимут тревогу. Пинь-пинь-пинь, — зачастит зяблик. Грээ-грээ, — будет кричать сойка. Уить-уить, — засвистит горихвостка. Все эти тревожные голоса будут означать вопрос: что это такое? А это, как понимаете вы, друзья, может быть и нарушитель.

Мои ученики пытались воспроизводить голоса лесных жителей, поскольку читали в книгах, что пограничники в дозоре иной раз подают друг другу сигналы — ухая, к примеру, как сова. Что правда, то правда, и такие, бывало, при этом выходили звуки, что пограничника от филина не отличишь. И я познакомил будущих следопытов с тонкостями совиного разговора, а заодно и с повадками этого ночного хищника.

Мы слушали его уханье ночью, проходя по тайге тайными тропами. Забавная птица ушастая сова. По натуре своей молчаливая, наблюдательная, она терпеть не может шума и суеты. Вот и спешит укрыться в лесной глуши.

Главный недруг совы — человек. Это он создает в природе фактор беспокойства, от которого уходит, прячется подальше сова. Не потому ли считается она птицей мудрой? Не каждая птаха, подобно сове, находит спасение от варваров, вторгающихся в наши леса и диким своим поведением их уничтожающих.

Ушастая совушка гнездится в дуплах, расщелинах, а то и просто на земле. Она с удовольствием занимает сорочьи, грачиные, вороньи гнезда, на время оставленные хозяевами, а то и с боем отнимает их, перестраивая затем на свой вкус.

По своему характеру сова не только агрессивна, но и любопытна. Тихо-тихо сидит она где-нибудь невысоко на дереве, подолгу наблюдая за человеком, — если только он не совершает резких движений, не суетится. Непуганые птицы приграничья могут даже разрешить себя потрогать.

— Даже сова? — прервал тут мой рассказ Гирченко. — Ну это она, наверное, днем такая — ошалевшая от света, слепая… Прямо мне в руки с дерева и свалится.

— Все это выдумки, — ответил я. — Выдумки, будто сова слепнет от солнечного света и в полете наталкивается на деревья или даже может плюхнуться вам под ноги. Да, охотится она исключительно ночью, но и днем видит ничуть не хуже, чем в темноте.

И, конечно, я учил будущих следопытов читать таежные следы. Вокруг нашей заставы по ночам бродили лисы. Как известно, этот некрупный хищник держится поблизости от человеческого жилья и так и норовит что-нибудь стащить: в курятник ли заберется или в сарай с припасами.

Я находил лисий след, уходивший в тайгу, и мы шли по нему.

— Смотрите-ка, — говорил я, — след идет в одном направлении. Вот он плавно повернул — и опять ложится прямо. Что это значит?

Спутники мои разводили руками.

— Это значит, — сам же и отвечал я, — что лиса шла спокойно, ничем не была встревожена.

И мы двигались по следу дальше.

— Гляди! — говорил товарищу кто-то из парней, и они, низко наклонясь, внимательно рассматривали следы, а потом бойко мне докладывали: — Товарищ Карацупа, что-то запетляла наша лиса!

— И отчего же она вдруг запетляла? — улыбался я.

— Может, добычу искала? — вопрошавший сдвигал на затылок зеленую фуражку.

— Молодец! — ободрял я догадливого следопыта, и мы двигались дальше.

— А здесь, — объяснял я, — лиса увидела куропатку и погналась за ней, однако ее не настигла: вспугнутая птица успела улететь.

— Ну прямо Фенимор Купер! — говорил потрясенный Гирченко. — Вы, Никита Федорович, кажется, всю жизнь тайги можете по следам «прочитать».

— Но главное, что вам необходимо запомнить, — продолжал я, — след лисы, когда она чем-то встревожена, постоянно, и притом довольно резко, меняет направление, лиса мечется, то и дело останавливаясь и прислушиваясь. Меняется и скорость ее движения, что также можно определить по следам.

Так изучали мы книгу природы, и были рядом со мной весьма способные и благодарные ученики.

Но жизнь на границе учила и по-другому…


Произошло это, когда я повел своих учеников, всю группу, на границу. Уже по-летнему припекало солнышко, мы шли таежными зарослями вдоль нашей пограничной речки. Птицы пели, выкрикивали свои трели, свистели наперебой, как и положено им в это время года. На нашей стороне у границы все было спокойно. Молодые люди начали было расспрашивать меня, как устраивают секреты на пограничных тропах, но я их остановил.

— Гирченко, Полежаев, Лобанов! — приказал я, понизив голос. — Наблюдать за тем берегом и — ни звука! Что заметите, сразу же сообщите мне.

Очень довольные, что им доверили настоящее дело, курсанты залегли в кустах и стали наблюдать.

Прячась в густых ветвях, я тоже не сводил глаз с того берега.

Происходило там нечто такое, что вызывало у меня крайнюю тревогу. «Ну и ну!» — с трудом переводя дыхание, прошептал я.

В этот момент ко мне подполз Гирченко.

— На той стороне все спокойно! — бойко отрапортовал он. — Спят, видно, японцы, — добавил Гирченко в обычной своей манере.

Да только мне было не до шуток.

— Смотри на кусты, — прошептал я. — Откуда ветер? А ветка в какую сторону качнулась?

Да, отклонилась она, против всех законов природы, в противоположную сторону. Гирченко наконец понял, в чем дело. Ошарашенный, глядел он на тот берег. То одна, то другая ветка вздрагивала — так бывает, когда их задевают плечом.

— Вон как хитро задумано, — в сердцах сказал я. — Солдат подтягивают. Гирченко! — повернулся я к посерьезневшему курсанту. — Тихо выползайте из зарослей, а потом — бегом на заставу! Поднимайте тревогу. Доложите командиру: я жду приказаний.

Ловкий Гирченко исчез в зарослях. А на другом берегу, между тем, появился грузовик. За ним подъехал второй, потом — еще… Из них выпрыгивали солдаты. Мгновенно на воду были спущены резиновые лодки.

— Ничего себе! — прошептал я и подозвал курсантов: — Кажется десант!

К стоявшим на берегу грузовикам подкатил лимузин. Из него с трудом выбрался толстый японец, офицер, и, подойдя к самой кромке воды, уставился на наш берег.

Тем временем солдаты достали из лимузина треногу теодолита и уложили прибор в резиновую лодку. Офицер поднес к глазам бинокль. Что высматривал он на нашей стороне?

«Может, заметил нас?» — с тревогой подумал я: когда Лобанов раздвигал куст, чтобы лучше видеть происходившее, качнулась ветка. Нет, ничего, — японец опустил бинокль.

Офицер и солдаты вошли в лодки и поплыли к нашему берегу. Открыв фотоаппарат, офицер принялся снимать те самые кусты, в которых скрывался я с курсантами.

Выждав немного, я послал Полежаева к телефону, спрятанному в стволе дуба, чтобы он доложил на заставу о разворачивавшихся на том берегу событиях. На душе у меня становилось все тревожней. Я не был уверен, что Полежаев найдет телефон. Двум другим курсантам я приказал: справа и слева заходить к реке, чтобы была хоть какая-то возможность отрезать японцам путь к отступлению, когда подоспеют с заставы пограничники и здесь, на этом берегу, завяжется бой. Надо обязательно взять непрошеных гостей на нашей территории. Строго-настрого приказал курсантам без моей команды не стрелять.

А лодки противника, между тем, миновав нейтральную зону, вторглись в наши воды и плыли прямехонько к нам!

Первой причалила к нашему берегу лодка, в которой находились офицер и несколько солдат. Офицер невозмутимо вышел на берег и, внимательно оглядевшись, сделал еще один снимок. Солдаты тем временем устанавливали теодолит.

Не спеша, словно он был у себя дома, тучный японец подошел к теодолиту и склонился над ним, глядя в окуляр.

Что же делать? Пока буду ждать приказа с заставы, они пушки и пулеметы с того берега подвезут. Японцы — народ быстрый. В одну секунду окопаются на нашем берегу — как потом их «выкуривать»? Если хоть одна наша пуля будет потом обнаружена на том берегу или окажется в руках десантников, их провокация удастся: японцы смогут предъявить это «доказательство» советской агрессии.

Словно в ответ на мои мысли, офицер оставил свой теодолит и знаками стал вызывать с той стороны новые лодки с солдатами.

Если действовать, то прямо сейчас, — решил я. — Пока не поздно.

Я собрал всю свою волю и поднялся из травы. Тщательно осмотрев и поправив свое обмундирование, я взял наизготовку короткоствольную драгунку и двинулся к офицеру.

Он, не обращая на меня никакого внимания, продолжал делать знаки солдатам, концентрировавшимся на том берегу.

Я подошел к нему совсем близко. Сердце гулко стучало у меня в груди. И тогда я энергично, четко и властно, выступая в данный момент от лица всей страны, произнес:

— Вы нарушили государственную границу. Требую: немедленно убирайтесь с нашей земли.

— Ошибаешься, солдат, — ответил офицер по-русски и, засмеявшись мне в лицо, открыл свой фотоаппарат и заснял меня. — Эта земля уже наша.

Отвернувшись от меня, он снова склонился над теодолитом.

Я не упустил случая и за его спиной сделал необходимый маневр: отошел немного в сторону, выбрав удобную позицию для стрельбы вдоль границы, и снова вскинул свою кавалерийскую винтовку-драгунку:

— Предупреждаю в последний раз: буду стрелять.

Офицер, оставив свой теодолит, снисходительно оглядел меня с головы до ног:

— И вам с того берега ответят пушки. Вы этого хотите? Убирайтесь прочь!

— Срок моего ультиматума истек, — спокойно сказал я. — Руки вверх! Вы арестованы.

Офицер задохнулся от ярости.

— Молокосос! — закричал он. И, повернувшись к своим солдатам, приказал: — Взять его.

Грянул выстрел. Офицер, взмахнув руками, повалился на свой теодолит. Я подскочил к убитому мной японцу и, прикрываясь им, быстро оттащил его в кусты.

Лишившись командира, солдаты растерялись. Какое-то мгновение — и они бросились к своим лодкам, обратившись в отчаянное бегство.

С того берега ударила пушка, застрочил пулемет.

— Не отвечать! — закричал я курсантам. — Быстро ко мне.

Вокруг нас засвистели пули. На том берегу, укрываясь за скалами, рассыпались и залегли цепи японских солдат.

Я оттащил труп убитого подальше от берега и спрятал среди скал. Выпрямился, отер пот с лица.

— Правильное решение! — услышал я за спиной знакомый голос.

Это был начальник заставы. Вместе с ним спешили к месту боя пограничники. Подбежали и оба курсанта.

— Везите труп на заставу, — приказал командир. — Действовали верно, по обстановке. Я принимаю командование. А спектакль скоро кончится. Повезло нашим курсантам: сразу — боевое крещение.

О СЛАВЕ Я НЕ МЕЧТАЛ

1

О славе я не мечтал. Известность меня смущала. В те годы не только я, но и многие пограничники имели на своем счету внушительное число задержанных нарушителей. То, что при прорыве контрабандистов и диверсантов через границу нас с Ингусом вызывали на соседние и даже на отдаленные заставы, казалось мне нормой. И если вдруг в каком-нибудь разговоре звучали в мой адрес слова «самый лучший», «самый опытный», «знаменитый», я, честно признаюсь, чувствовал себя неуютно, терялся.

И вдруг приезжает к нам на заставу Евгений Рябчиков. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что сам командарм Блюхер посоветовал журналисту написать о «знаменитом следопыте» Карацупе. Я — и вдруг «знаменитый»? Тут что-то не так. А Евгений, не обращая внимания на мое смущение, рассказывает, что начальник войск округа предложил ему пожить на нашей заставе три-четыре месяца, и не просто пожить, а надеть форму, получить оружие и вместе со мной ходить в наряды.

Когда я узнал, что расспрашивать меня он не будет, вроде как облегчение почувствовал. Какой из меня рассказчик? Вот в наряды ходить — это пожалуйста. Мне и самому интересно, что это за люди, журналисты, и как поведет себя мой новый знакомец на дозорной тропе.

Евгений оказался и выносливым, и сметливым, и неробким человеком. Много троп мы с ним прошагали, в разных переделках побывали, а в часы досуга, уже без робости и стеснения, я о многом ему рассказал. В итоге написал Евгений обо мне книжку. Занятной она получилась. Чтобы и вы в этом убедились, приведу фрагмент главы, в которой рассказывается о том, как мы с Ингусом задержали девять нарушителей.


«Ночь выдалась на редкость темной. За окнами заставы лил обложной дождь, во дворе свистел ветер, уныло гудели кусты. За пограничной рекой, в глинобитной крепости, тревожно выли собаки и на ветру раскачивались фонари.

Нахлобучив на голову шлем, повыше подняв воротник коричневой кожаной тужурки, Карацупа прошел к клеткам, вывел Ингуса и отправился с ним проверять, как в такую ночь несут службу наряды.

Свернув по тропке к реке, Карацупа прошел с Ингусом над обрывистым берегом. У гнилого пня его встретил наряд:

— Стой! Кто идет?

Карацупа сообщил пароль и, довольный тем, что товарищи бдительно несут службу, взял круче, к тыловой дозорной тропе. По кочкам и рытвинам, через болотце вышел он к разбитому дереву.

— Стой! Кто идет?

Выслушав пароль, чернобровый Козлов, сосед Карацупы по койке, с обидой в голосе заметил:

— Чего стараешься? Не спим. Ночь опасная — того и жди пойдут.

Чем дальше шел Карацупа, тем сильнее секли его ветви и струи дождя. Ноги то скользили, то вязли в глине; за ворот кожаной куртки безостановочно, словно из воронки, поливал дождь. Тьма угнетала, кусты и пни, приобретая фантастические очертания, словно оживали и, казалось, прыгали и шевелились. Нужно было держать в кулаке нервы, не поддаваться галлюцинациям.

Неспокойно было в ту ночь на сердце у Карацупы. Получив задание начальника заставы проверить в три ноль-ноль пограничные наряды, он с особым рвением обходил тропы, засады, секреты — везде бойцы были начеку, и там, где появлялся следопыт, неизменно слышалось одно и то же: «Стой! Кто идет?»

«Что смогут предпринять в такое время нарушители? — спрашивал себя Карацупа. — Смогут ли они перехитрить наряды? Смогут ли проскользнуть мимо засад и секретов?» Карацупа никогда не представлял себе врагов хилыми, трусами и глупцами; по своему опыту он знал, что через границу перебираются специально обученные, дерзкие и сильные шпионы и диверсанты, и с ними можно уверенно бороться, только обладая еще большей силой, ловкостью и смекалкой.

Размышляя о возможных столкновениях с лазутчиками в дождливую, тревожную пору, Карацупа вышел с Ингусом на дозорную тропу и направился по ней в конец левого фланга заставы, где начинался соседний участок.

На месте «стыковки», у сопки, наряды были на своих местах, и Карацупа повернул обратно к заставе.

Дождь чуть стих, и тучи, наползавшие из-за реки, засветились лунными отблесками.

Неожиданно Ингус сделал стойку. В полутьме Карацупа увидел: кусты потревожены. Он зажег смотровой фонарик и направил его луч на землю. В светлом кружке был ясно виден отпечаток сапога, подкованного широкой металлической подковой, потом след мягких сыромятных постолов. «Сколько их?» — лихорадочно думал Карацупа. Он стал определять величину шага, форму отпечатков стопы, линию походки — все, что образует «дорожку следов».

Пограничник знал: при медленной ходьбе длина шага равна семидесяти-семидесяти пяти сантиметрам. Если человек идет обычным «деловым» шагом, то шаг измеряется восьмьюдесятью, а при скорой ходьбе составляет девяносто сантиметров. Тщательно осмотрев следы, Карацупа определил среднюю длину шага в сто сантиметров и даже больше. Значит, нарушители бежали. Следы были стелющиеся, приминавшие стебли трав. У следопыта не оставалось сомнений: быстрым шагом группа нарушителей перешла границу. Теперь они бегом движутся в глубь страны. Нарушители рассчитывают на быстроту передвижения. Над долиной свистел холодный ветер, лил дождь, гудела разбушевавшаяся река, и в такую погоду они не боялись выдать себя шумом от ходьбы и бега.

Сколько же человек перешло границу?

Следы то закрывались один другим, когда нарушители шагали след в след, то сбивались и путались. Но каждый след имел характерный признак, и его нужно было отыскать и запомнить. В одном случае Карацупа заметил подковку с приплющенной шляпкой гвоздя на каблуке, в другом рубец от пореза на гладкой подошве постолов, в третьем вафельную поверхность калош. Освещая тонким лучом фонарика следы, Карацупа подсчитал: девять человек!

Карацупа обратил внимание на несколько изломанную линию походки каждого нарушителя. Такая зигзагообразная линия бывает у стариков, которым трудно передвигаться, у очень полных и тучных людей, у носильщиков груза. Нельзя было предположить, что все нарушители, шагавшие впереди, оказались стариками либо чрезмерно грузными людьми. Значит, люди несли тяжести. Если это так, то заранее можно предсказать, что они недолго смогут бежать, скоро выбьются из сил и захотят отдохнуть.

Важно было и другое: человеку, несущему груз, труднее обороняться, его легче взять в плен. Поэтому Карацупа решил не тратить дорогого теперь времени на вызов наряда, а самостоятельно вести погоню. Он понимал, как ценна сейчас, во время сильного дождя, каждая минута: потоки воды могут смыть следы, а с ними исчезнет и возможность обнаружить врага.

Чем дальше преследовал Карацупа нарушителей границы, тем больше узнавал о них. Следы рассказали ему о главаре: впереди группы шел невысокого роста, сильный человек. От его ног оставались ровные, четкие следы с хорошо вырезанными краями и глубокими вмятинами от каблуков. Шаг у него был короток, тверд, как у невысоких ростом людей, давно привыкших к ходьбе. Он нес немного груза и, очевидно, прокладывал дорогу, командовал и наблюдал за движением группы. Иногда он останавливался, пропускал вперед своих и проверял, нет ли погони, затем снова шел впереди.

Последним, тяжело опираясь на трость, шел старик. Он торопился. При скорой ходьбе трость обычно становится рядом с носком каждого второго шага правой ноги. Короткие, семенящие, слабые шаги выдавали не только старческий возраст замыкающего, но и позволили Карацупе представить его внешний вид: это, должно быть, худощавый, щуплый, злой, истеричный человек. У него длинные, сухие ноги, которые он чуть волочит, и такие же длинные, отвислые руки. Об этом можно было судить и по тому, как он откидывал трость и как ставил ее около ноги.

«Зачем взяли старика? — думал Карацупа. — Может быть, он хорошо знает дорогу, бывал в этих краях и идет как проводник? Но почему тогда он позади? А может быть, старик — главный нарушитель, и его сопровождает вся банда, чтобы охранять и принять из-за него бой, если он будет обнаружен? Возможно, старика вели специально для того, чтобы бросить, если начнется погоня. Пока бойцы-пограничники будут с ним возиться, все остальные скроются. Как бы там ни было, со стариком легче всего справиться, но вот его трость… она явно не простая. В ней, наверное, оружие…»


Вот ведь как получается: не кто-нибудь — я сам рассказывал Евгению Рябчикову об этом задержании, а сегодня без его книги разве вспомнил бы столько подробностей? Сколько было задержаний! А следов изучено и того больше. Где уж тут все упомнить.


И все же на память я не жалуюсь. Этот поединок с девятью опытными, хорошо подготовленными нарушителями был настолько трудным, что многие его эпизоды буквально стоят перед глазами.

Как сейчас вижу: бежим мы с Ингусом примерно час, а расстояние, отделяющее нас от лазутчиков, судя по поведению ищейки, не сокращается. Взглядом я автоматически фиксирую видимые на тропе отпечатки, а мысленным взором исследую участок заставы: здесь вот мы с Ингусом находимся, здесь, вероятно, — нарушители, а впереди у них — узкая и глубокая падь, поросшая невысоким, но густым лесом. Самое время броситься им наперерез, «о нелегко принять такое решение, когда собака уверенно ведет тебя по следу. Опередить нарушителей и устроить им засаду заманчиво, но если они изменят маршрут, обойдут падь стороной? И тогда… Тогда, потеряв столько времени и сил, мне их уже не догнать. Но, с другой стороны, что им делать на левом фланге участка заставы? Наверняка изучали карту, а если проводник их ведет, то тем более знают, что левый фланг от населенных пунктов и дорог удален, да и места там непролазные. «Нечего им делать на левом фланге. Через падь пойдут», — решил я и свернул с тропы.

Сокращать расстояние, спрямляя путь, тоже не просто, ведь пробираться нам пришлось то зарослями камышей, по колено в воде, то раскисшей под дождем, топкой кабаньей тропой. И не пять, не десять минут, а почти целый час. Временами брал Ингуса на руки и нес его, потому что выбившаяся из сил собака по следу работать не сможет, а нам снова предстояло отыскивать следы нарушителей. Если, конечно, я не ошибся в своих расчетах.

Вот, наконец, и выбрались мы из камышовой топи. Еще два-три десятка метров — и войдем в падь. Темнота нас укроет, а шум ливня заглушит наши шаги. Сможем работать без особой боязни быть обнаруженными.

— След, Ингус! Ищи след, — скомандовал я.

Словно в благодарность за то, что я поберег его силы, Ингус принялся активно обыскивать местность: сновал влево и вправо, отходя от тропы, обследовал низкорослый дубняк, затем нырнул в кусты и спустя некоторое время вернулся ко мне ни с чем. Нет следов. Неужели я ошибся? Забрался в эту глухую падь. Не вдруг из нее выберешься. И наряды за левом фланге ни о чем не знают. Напрасно я на заставу не сообщил. Хотел сэкономить время, а в результате…

Отвлек меня от невеселых мыслей Ингус: он сделал стойку и, навострив уши, бросился в заросли. Да, он нашел следы! Внимательно изучив отпечаток за отпечатком, убедился: те самые, — вся группа в полном составе пробирается падью чуть левее тропы. И даже не пробираются они — бредут, измотанные. Вот здесь остановились передохнуть и оглядеться. Четверо сидели, привалившись к стволам деревьев. Старик отдыхал стоя, опираясь на трость, — след от нее, круглая дырочка, уже заполнился водой. Тот, кого я мысленно называл Главарем, прошел вперед — довольно далеко — и вернулся. В месте остановки натоптал он изрядно — очевидно, уговаривая спутников продолжить движение. Они поплелись за ним вяло, с явной неохотой. С таким настроем далеко не уйдут. Хочет того Главарь или нет, а привал им сделать придется. Самое время мчаться за ними во всю прыть.

Я побежал, сбросив куртку и сапоги. Шерстяные носки, тут же размокшие, недолго защищали мои ступни от острых камней, но я не замечал боли. Меня беспокоило другое: дождь, бывший в эту ночь моим союзником, прекратился, и сквозь просветы в тучах все чаще проглядывала луна. В таких условиях легко себя раньше времени обнаружить.

К счастью, Ингус своевременно дал мне понять, что нарушители где-то рядом. Я перешел на шаг и вскоре остановился, услышав за кустами негромкий — так что и слов не разобрать — разговор.

Вот мы и настигли их. Но это еще не все. Далеко не все. Самое трудное впереди. Как же я буду их задерживать? Нападать во время привала — дело безнадежное, они сейчас настороже и так сгруппированы, что способны оказать серьезное сопротивление. Пусть отдохнут, уверуют, что прорыв через границу прошел гладко, и в благодушном настроении продолжают путь. А мы следом пойдем и в подходящем месте, когда луна за облаками спрячется, попытаемся что-нибудь предпринять.

Падь постепенно сужалась. Это означало, что мы приближаемся к вполне подходящему, совершенно открытому месту. Вот только луна, как назло, светит и светит. Кусты и деревья встречаются все реже и реже, мне уже перебежками передвигаться приходится, а она все не скроется никак. Я даже умолять ее начал. А что еще оставалось делать? При лунном свете мне пришлось бы выжидать, пока нарушители минуют открытый участок, а потом настигать их, беспокоясь, не подведет ли вновь небесное светило.

Природа (или судьба?) смилостивилась над нами. Большая, плотная туча закрыла луну. Закрыла надолго. И тут уже я не терял времени. План действий был у меня разработан. Спустив с поводка Ингуса, вместе с ним бросился вперед.

— Стой! Руки вверх! — закричал и тут же принялся отдавать «приказы»: — Загайнов, заходи справа! Козлов, Лаврентьев, слева окружай. Остальные — перед! Ингус, фас!

Ох, какая тут среди бандитов поднялась паника! Послышался душераздирающий вопль Главаря, которого Ингус схватил за ногу. Лазутчик тут же поднял руки вверх, а Ингус, действуя быстро и точно, успел перекусать едва ли не всю группу, вырвал у старика трость… Крики бандитов подхватило эхо. Такой поднялся шум, словно целая рота затеяла перекличку. Нарушители, вышло, сами себя убедили в том, что окружены. На такой эффект я, признаться, и не рассчитывал. Но да не растерялся. Приказал задержанным поднять руки, а сам присел, чтобы на фоне неба лучше видеть их всех. Озираясь растерянно, они покорно подняли руки.

— Загайнов, Козлов, Лаврентьев, — громко перечислял я фамилии, — всех держать под прицелом!

Выхватив из деревянной кобуры маузер, вышел к банде и приказал:

— Бросай оружие, вон в те кусты, быстро! И все, что в руках!

В кусты полетели револьверы и ножи, фонари, а также банки — как потом выяснилось, с опиумом.

Все ли выбросили? Вот Главарь едва заметным движением опустил руку в карман и так стоял, пристально глядя на меня. «Сейчас выстрелит!» — подумал я. И в этот момент на Главаря набросился Ингус, сбил с ног, вцепился клыками ему в запястье. Я достал из кармана поверженного бандита пистолет и быстро начал обыскивать остальных. Подумал: «Сейчас опомнятся», — и тут же пронзительно, истерично закричал старик:

— Обманывают!

В ту же секунду его повалил Ингус.

— Взвод, окружай! — командовал я. — При попытке к бегству стрелять без предупреждения. А вам, бандиты, строиться попарно. Козлов и Загайнов — замыкающие конвоя!

И веря мне, и не веря, бандиты все же выполнили приказ. После команды «Шагом марш!» побрели, озираясь.

В том, что они скоро разоблачат мою мистификацию с многочисленным конвоем, я не сомневался. Но боялся другого — того, что луна, в это время освещавшая местность, снова скроется за тучами. Разбегутся в разные стороны — гоняйся за ними в потемках. И еще одно весьма неприятное обстоятельство удручало меня: обыскать всех нарушителей я не успел, старик помешал.

Бандиты тоже следили за луной. И готовились к схватке: замедлив шаг, пытались перегруппироваться, до минимума сократить дистанцию. Словом, положение осложнялось. В какой-то момент в сознании промелькнуло: «Стоит ли испытывать судьбу? Не лучше ли прямо сейчас открыть по ним огонь? В живых оставить двух-трех, их и доставить на заставу». Логичный вроде бы ход мыслей. Но мне от них стало не по себе. Устыдился, да так, словно уже совершил что-то предосудительное. Отмел смущавшие меня помыслы, собрал волю.

Вовремя справился я с малодушием: и нескольких метров не прошли — спряталась за тучи луна, почти мгновенно.

— Ингус! Порядка не вижу!

Друг мой сообразил, что нужно делать. Перебегая от одного бандита к другому, стал кусать их за ноги, подгоняя, пресекая малейшую попытку приблизиться к кустам, обернуться. Нарушители тоже оценили сообразительность Ингуса, повиновались, заслышав его угрожающее рычание. Впрочем не так они были просты.

Внимательно наблюдая за каждым их них, я еще прежде понял, что бандиты провоцируют Ингуса, заставляют побегать и одновременно дают ему возможность почувствовать себя хозяином положения. Я снова прикрикнул на них, провокация прекратилась, вся группа демонстрировала полное послушание. Теперь я ждал выстрела. И он прозвучал. Пуля просвистела чуть левее виска. А нарушители кинулись врассыпную — кто в кусты, кто вперед по тропе. Не целясь, ориентируясь на треск ломаемых сучьев, я выстрелил и услышал, как кто-то, вскрикнув, упал. Из кустов по другую сторону тропы доносились злобное рычание Ингуса и истошные крики еще одного бандита. Третий, здоровенный, настоящий верзила, хотел навалиться на меня.

— Стоять! Ни с места!

Не окриками — выстрелами пришлось его остановить. Ингус тем временем сбил с ног старика, набросился на Главаря. Отчаянно отбиваясь, тот призывал сообщников поскорей пристрелить собаку. Я поспешил на выручку другу. Прицельно, с крайней осторожностью, выстрелил. Свист пули заставил Главаря на мгновение замереть.

— Стоять! — закричал я во весь голос. — Всех перестреляю, только двиньтесь!

На мое счастье луна вновь осветила падь. Главарь как ни в чем не бывало поднял руки. Его примеру последовали остальные.

И тут раздались выстрелы — вдалеке, потом ближе. Засветились в ночном небе ракеты. Это спешили мне на помощь товарищи — Козлов, Лаврентьев, Загайнов…

Когда об этом задержании рассказал читателям Евгений Рябчиков, пришла к нам с Ингусом известность, а вместе с тем и тяготы славы, ее непредсказуемые последствия…

2

Хорошо помню февраль 1936 года. Вернулся из наряда. Накормил, напоил и почистил Ингуса, поговорил с ним и отправился на свидание с поваром. Насытившись, сижу в столовой, чай пью. Входит начальник заставы Усанов и вместо того, чтобы приятного аппетита мне пожелать, объявляет:

— Товарищ Карацупа, поздравляю. Вы награждены орденом Красного Знамени!

И протянул телеграмму из отряда.

Что творилось в этот день на заставе! Товарищи меня поздравляли, от телефонных звонков отбоя не было, а следом телеграммы, словно из рога изобилия, посыпались. Я и не знал, даже предположить не мог, что столько людей знают о нас с Ингусом, искренне радуются нашим успехам.

Вскоре меня вызвали в Москву. 17 марта в зале заседаний ЦИК СССР состоялось вручение орденов. Среди награжденных было немало пограничников. Моя фамилия прозвучала в конце. И это справедливо, поскольку передо мной получили боевые награды Иван Куцаков, Петр Селезнев, Григорий Усатенко. Имена и фамилии этих опытных следопытов были мне, как и большинству пограничников тех лет, хорошо известны.

На заставе после моего отъезда, как и было условлено, Ингуса передали одному инструктору. Он сумел расположить к себе собаку и в первые же выходы на границу отличился — задержал группу контрабандистов, потом диверсанта. По ту сторону границы тут же отреагировали, и дальнейшие события развивались так: лишь только на берегу пограничной реки появлялся наш боец с собакой, с той стороны открывали по ним огонь. На участках других застав ничего подобного не наблюдалось. Командование отряда сделало вывод: противник охотится за Ингусом. Начальник заставы запретил инструктору выходить к берегу реки и на другие простреливаемые с сопредельной территории участки. На эту разумную меру предосторожности противник ответил более тонким, коварным ходом.

Произошло это ночью. Ингус взял след и потянул за собой инструктора — сначала в тыл участка заставы, а потом к пограничной реке. Немного не доходя до берега, Ингус вдруг зачихал, взвизгнул и, пробежав немного, упал. След был отравлен.

Спасти Ингуса не удалось.

Место для могилы я выбрал на возвышенности, с которой хорошо была видна пограничная река, наши с Ингусом тропы. Долго не мог решиться опустить его в яму, все смотрел на моего друга и вдруг впервые заметил — шерсть на месте заживших ран тронута сединой… Закутал Ингуса в свой плащ, пробитый в нескольких местах пулями, и засыпал землей. На дощечке штыком выцарапал год рождения Ингуса, а дату смерти не смог, рука не поднялась. Под дощечкой на могильном холмике положил зеленую фуражку и, почтив погибшего минутой молчания, сделал несколько прощальных выстрелов из маузера. Вдруг, словно эхо, за спиной громыхнул ружейный залп. Обернулся — чуть поодаль, обнажив головы, стояли мои товарищи. Они тоже пришли попрощаться с Ингусом и, как настоящему воину, отдали ему последние почести.

Долго я переживал эту утрату. Первое время и мысли не допускал, что кто-то может заменить мне Ингуса. Но однажды в школе розыскных собак увидел похожую на него овчарку, стал усиленно с ней заниматься. И вскоре с новым Ингусом вышел на границу. Через год он погиб в бою.

Я стал воспитывать третью собаку, и со временем еще один Ингус стал моим надежным помощником.

Много было впереди дозорных троп: и на западных рубежах державы, и на южных. Много было сложных поисков и жарких схваток. Была война. Для нас с Ингусом — в прифронтовой полосе, где пограничники вели борьбу с вражескими шпионами и диверсантами. Борьбу, в чем-то похожую на повседневную пограничную службу, а в чем-то совершенно на нее не похожую. В послевоенные годы не только сам охранял границу, но и обучал пограничников, многие из которых стали настоящими следопытами. Несколько лет жизни отдано организации служебного собаководства в пограничных войсках. Довелось передавать свои опыт и знания пограничникам Вьетнама, Кубы, Венгрии и других стран.

Каждый из периодов службы по-своему интересен и вполне заслуживает того, чтобы о нем было рассказано подробно. И все же самым ярким, самым важным в своей биографии я считал и считаю период становления — путь к дозорной тропе, первые шаги по ней и службу на первой в моей жизни заставе. Об этом этапе жизненного пути я и поведал. Об остальном, надеюсь, еще расскажу…

В книге этой только факты. Может быть, они помогут кому-то непредвзято взглянуть на наше время и понять нас. Мы были искренними. Мы были преданы делу — тяжелому, трудному, которое граничит с подвигом. Хотели мы того или нет, такой была наша жизнь, и нужно было этой жизни соответствовать. А как иначе?


Оглавление

  • «КАРАЦУПА ВЕРНЕТСЯ…»
  •   1
  •   2
  • ОДИН В СТЕПИ
  •   1
  •   2
  •   3
  • КАК Я СТАЛ СЧАСТЛИВЧИКОМ
  •   1
  •   2
  •   3
  • ТОВАРИЩИ ПОГРАНИЧНИКИ
  •   1
  •   2
  • ИНГУС
  •   1
  •   2
  • МЫ СТАЛИ СЛЕДОПЫТАМИ
  •   1
  •   2
  • «КАРАЦУПЕ ОПЯТЬ ПОВЕЗЛО…»
  •   1
  •   2
  •   3
  • НА ПОГРАНИЧНОЙ РЕКЕ
  •   1
  •   2
  • ВСТРЕЧА В ТАЕЖНОЙ ТРУЩОБЕ
  •   1
  •   2
  • ОКНА С РАЗНЫМИ ЗАНАВЕСКАМИ
  • ПОЧЕМУ МОЛЧИТ СОЛОВЕЙ
  • ЗАПИСКА ПОГРАНИЧНИКА
  • СОРВАННАЯ ПРОВОКАЦИЯ
  • О СЛАВЕ Я НЕ МЕЧТАЛ
  •   1
  •   2