Сама себе враг [Виктория Холт] (fb2) читать постранично, страница - 3

государя, народ снисходительно относился к этой его слабости и даже гордился его подвигами на любовном поприще. «Король – настоящий мужчина», – говорили люди, после чего подмигивали, кивали головами и многозначительно улыбались.

Даже перед самой смертью он был вовлечен в романтическую интригу.

Я узнала об этом от мадемуазель де Монглат, дочери нашей гувернантки; девушка была намного старше меня, и я быстро оказалась на ее попечении. Я звала ее Мамангла, так как сначала она была мне словно мать, а позже заменила старшую сестру, и я любила ее больше всех на свете. Со временем Мамангла сократилось до нежного Мами, и Мами она осталась для меня навсегда.

Все мы очень боялись мадам де Монглат, которая не уставала нам напоминать, что если мы будем дурно себя вести, то у нее имеется высочайшее соизволение нас высечь, ибо раз мы – королевские дети, то и спрос с нас больше, чем с любых других малышей.

Мами ни капельки не походила на свою мать. Девушка тоже считалась чем-то вроде гувернантки, что не помешало ей сблизиться с нами и стать нашей подругой. Она всегда была готова рассмеяться, пересказать нам последние скандальные сплетни и принять участие в наших детских проделках; и если бы о шалостях наших узнала мадам де Монглат, то всем нам пришлось бы туго…

Благодаря Мами я начала понимать, что происходит вокруг и что значит быть ребенком в королевской семье; разобралась я также во всех выгодах и неудобствах своего положения. Мне казалось, что неудобств было больше, и Мами была склонна со мной согласиться.

– Ваш отец любил вас, малышей, – рассказывала она мне. – Он часто говаривал, что все вы такие красивые – и он просто не понимает, как ему и королеве удалось наделать столь прелестных детей. Мне приходилось скрываться у вас, потому что моя мать запретила мне появляться перед королем.

– Почему?

– Потому что я была молода и не уродлива. Мать считала, что я довольно хорошенькая и он может положить на меня глаз.

После этого заявления Мами обычно громко смеялась.

– Таков уж он был, наш король, – заканчивала она.

Я была еще очень маленькой и многого не понимала, засыпала Мами вопросами, хотя и стыдилась проявлять свое невежество.

– Вы были его любимицей, – говорила Мами. – Вы же – дитя его преклонных лет. Понимаете, он этим доказывал, что еще может иметь прекрасных сыновей и дочерей. Хотя вряд ли ему стоило об этом волноваться. Постоянно какая-нибудь женщина объявляла его отцом своего ребенка. Так о чем это я? О… он вас обожал! Он ведь всегда был без ума от хорошеньких малышек, и разве не назвали вас в честь отца… насколько это возможно для девочки?! Генриетта-Мария. Генриетта – в честь Его Величества, а Мария – в честь вашей матери. Два имени, и оба королевских.

От Мами я узнавала дворцовые сплетни – свежие и старые, те, которые мне следовало знать, и те, которые знать вовсе не следовало. От нее я услышала, что, прежде чем обручиться с моей матерью, отец был женат на дочери Екатерины Медичи, королеве Марго, – одной из самых озорных и обворожительных женщин Франции. Но мой отец ненавидел Марго и никогда не хотел на ней жениться. Их брак, по чьему-то удачному выражению, был замешен на крови, поскольку во время свадебных торжеств – в канун дня святого Варфоломея^[9] – произошла ужаснейшая резня; множество гугенотов приехало тогда в Париж на свадьбу сына женщины, которую считали они главой протестантского движения, и католички Марго. Поэтому-то гугенотов и оказалось так удобно уничтожить…

Полагаю, невесту и жениха всегда преследовали воспоминания о той кошмарной ночи. Это счастье, что мой отец спасся. Всю свою жизнь – вплоть до последней ее роковой минуты – он ловко избегал ловушек. Он прожил яркую жизнь, полную опасностей и веселых приключений. Часто не заботясь о своем королевском достоинстве, он непринужденно сходился со многими людьми. Неудивительно, что его так любили. Он сделал очень много и для Франции. Он заботился о народе; он хотел, чтобы у каждого крестьянина по воскресеньям варилась в горшке курица; более того, он стремился примирить католиков и гугенотов,^[10] а это казалось невыполнимой задачей. Когда он понял, что столица никогда не покорится протестанту, то быстро принял католичество – и сказал свою знаменитую фразу о том, что Париж стоит мессы.

Отец был замечательным человеком. Будучи еще совсем ребенком, я часто плакала от боли и обиды: ведь его отняли у меня, не дав нам даже узнать друг друга.

Он был хорошим воином, но никогда не допускал, чтобы что-то мешало его любовным похождениям – пусть даже необходимость сразиться с врагом.

Перед самой смертью предметом его воздыханий являлась дочь коннетабля де Монморанси. Ей было лишь шестнадцать, когда она попалась на глаза моему отцу, однако он сразу же объявил, что сделает ее своим «маленьким другом».

Мами любила про это рассказывать. Она несомненно обладала актерским даром, который любила демонстрировать,