Пасхальное чудо [Елена Жукова] (fb2) читать постранично, страница - 2

странного трюка болонки.

Я пробежала мимо странной парочки, но вскоре не выдержала и оглянулась. Собачонка по-прежнему балансировала на трясущихся от напряжения лапках и упорно смотрела мне вслед. Я оборачивалась еще дважды и каждый раз видела застывший меховой столбик в розовой балетной пачке.

Внезапно надёжное ощущение реальности стало стремительно таять. А взамен явилась театральная отстранённость — словно я следила за происходящим на ярко освещённой сцене из глубины тёмного зала. И девушка в сиреневой худи на дорожке бульвара была то ли я, то ли не я, а актриса со знакомым лицом, фамилию которой я никак не могла вспомнить. Только липкая неотвязная мутота внутри оставалась отвратительно материальной.

Тропинка вильнула вправо к недавно обустроенной площадке для скейтеров и роллеров. На новеньком пластиковом заборе уже успела появиться пачкотня граффити. Угловатые колкие буквы предупреждали: «Не дёргай Бога за бороду!».

Я застыла в шоковой заморозке. Сюр продолжал сгущаться. Процессор мозга завис, тщетно пытаясь постичь смысл высказывания неизвестного райтера. Что это: предостережение? Или невнятный итог размышлений о жизни? Но надпись откровенно цепляла: недостающим кусочком она встроилась в паззл смещённой реальности. Теперь я точно знала: что-то должно случиться. И от этого смутного предощущения усиливалась тошнота.

С молодой осанистой липки на забор перепорхнула синица: повертелась, наклонила вбок белощёкую головку и деловито поточила о пластик роговой клювик — будто зубы почистила перед едой. Жаль, я не догадалась взять с собой хлеба. Впрочем, хлеба дома не было, только Пасхальный кулич, презентованный Родионовой мамашей. Чёрствый, как её отношение ко мне. Но для птицы сгодился бы. Я раскрыла пустую ладонь: извини, птаха, ничего нет. Синичка разочарованно чивикнула, вспорхнула и полетела по своим делам.

Вскоре я дотрюхала до спортивной площадки. Пробежка и разминка были моим каждодневным вкладом в здоровый образ жизни. Но сегодня я без сил рухнула на ближайшую скамью, откинула голову на спинку и подставила бледное после зимы лицо солнечным лучам. Под закрытыми веками сгустилась кровяная краснота, и замельтешили шустрые чёрные мушки. Лениво подумалось: может, ради праздника не стоит насиловать подорванный несвежим кефиром организм?

Внезапно возникло беспокойное чувство, что я не одна. Вскинула голову: на край лавочки подсела женщина. Лицо её было в тени, но лёгкие седые волосы в контровом свете нимбом сияли надо лбом. И было в ней что-то не просто знакомое, а родное. Нет, не может быть! Я задохнулась от счастливого изумления.

— Мама?

Женщина узнаваемым жестом склонила голову к правому плечу. «Птичка-невеличка моя» — так называл её отец. Косой луч солнца озарил половину лица: высветил прозрачность серого глаза и оспинку от фурункула на щеке. Мама!

Она ушла семь лет назад, в июле. И я до сих пор не могла простить себе, что не вызвала неотложку при первой схватке боли. Мама не хотела в больницу, думала, всё обойдётся. И я, послушная девочка, совершила ужасную, непростительную, непоправимую глупость. Когда врачи приехали, было уже поздно — неровные всхлипы угасающего дыхания предвещали скорый конец.

Я помнила отпевание в церкви: костяное лицо в гробу, лишь отдалённо напоминавшее маму, бумажная ленточка на лбу, тяжёлый запах ладана и увядающих роз… Пламя свечи дрожало вместе с рукой, воск густыми каплями стекал на квадратную бумажку. Сквозь линзу слёз я следила за девочкой лет четырёх — дочкой одной из певчих. На крепеньких ножках, обутых в сандалики, малышка протопала ко гробу. Она без страха взглянула в бескровное лицо покойницы, крутанулась на пятке и двинулась по лучу к открытой двери, за которой сиял свет солнечного дня — такого же, как сегодняшний, Пасхальный. И меня тогда утешило, что младенческая чистая душа проводила маму к порогу иномирья.

Как мама оказалась здесь? Я собственными глазами видела, как её мёртвое тело зарыли в землю. И это трикотажное платье с белым кружевным воротничком я лично отнесла в церковь для неимущих.

— Мама, это ты? — осторожно спросила я. Голос отказывался подчиняться, хрустел сухарём. — Откуда? Как?

— Соскучилась. Вот, решила проведать тебя, донюшка (от этого почти забытого нежного имечка внутри стало горячо). Сегодня Пасха. «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ…». И нам, грешным, живот даровал.

— Мама, ты… Ты реальная?

— Смотря что ты называешь реальным, — лучисто улыбнулась она. — Всё, что происходит с тобой, реально. Даже, если это совершается только в твоем мозгу.

Мамина учительская профессия укоренилась привычкой поучительности. «Профессиональная деформация» — смеясь, признавала она. И в подтверждение рассказывала анекдот про коллегу, Валентину Николаевну, которая с комиссией из РОНО поздоровалась накрепко затверженной формулой: «Здравствуйте. Садитесь».

В детстве, когда я агрессивно отстаивала свою