Оценку не ставлю, но начало туповатое. ГГ пробило на чаёк и думать ГГ пока не в может. Потом запой. Идет тупой набор звуков и действий. То что у нормального человека на анализ обстановки тратится секунды или на минуты, тут полный ноль. ГГ только понял, что он обрезанный еврей. Дальше идет пустой трёп. ГГ всего боится и это основная тема. ГГ признал в себе опального и застреленного писателя, позже оправданного. В основном идёт
Господи)))
Вы когда воруете чужие книги с АТ: https://author.today/work/234524, вы хотя бы жанр указывайте правильный и прологи не удаляйте.
(Заходите к автору оригинала в профиль, раз понравилось!)
Какое же это фентези, или это эпоха возрождения в постапокалиптическом мире? -)
(Спасибо неизвестному за пиар, советую ознакомиться с автором оригинала по ссылке)
Ещё раз спасибо за бесплатный пиар! Жаль вы не всё произведение публикуете х)
Все четыре книги за пару дней "ушли". Но, строго любителям ЛитАниме (кароч, любителям фанфиков В0) ). Не подкачал, Антон Романович, с "чувством, толком, расстановкой" сделал. Осталось только проду ждать, да...
возможно, они видели точно то же, что и мы, но им было просто безразлично, или они не видели в этом ничего плохого.
Моя последующая жизнь исследователя в области социологии увела меня в совершенно ином направлении, но мои детские вопросы не давали мне покоя. Я собирал и хранил всевозможные материалы - вырезки из газет, призывы общественных организаций о помощи голодающим, фотографии войн в африканской Биафре и азиатском Вьетнаме, цитаты, названия книг, обрывки разговоров. Моя тайная мечта заключалась в том, чтобы однажды объединить все это в нечто, что я претенциозно назвал «социологией отрицания». Тема, если не претензия, остается прежней: что мы делаем с нашим знанием о страданиях других и что это знание делает с нами?
Казалось само собой разумеющимся, что обычной - возможно, универсальной или даже «естественной» - реакцией является блокирование, отключение или подавление этой тревожащей информации. Люди реагируют так, как будто они не знают того, что в действительности знают. Или же информация регистрируется - нет попытки отрицать факты - но ее последствия игнорируются. Люди кажутся апатичными, пассивными, равнодушными и невосприимчивыми, и они находят удобные объяснения, чтобы оправдать себя. Я настойчиво употреблял термин «отрицание», чтобы охватить весь этот диапазон явлений. Мне никак не удавалось подобрать замену этому слову, хотя его концептуальная двусмысленность была вопиюще очевидна.
Меня не до конца удовлетворял и термин, который я принимал как противоположность отрицанию: «признание». Это то, что «должно» происходить, когда люди активно возбуждаются - думая, чувствуя или действуя – поступающей информацией. Они адекватно реагируют в психологическом и моральном плане на то, что им становится известно. Они видят проблему, что требует их внимания; они расстраиваются или злятся, выражают сочувствие и сострадание; и они что-то делают: вмешиваются, помогают, принимают чью-то сторону.
Поначалу мои ранние южноафриканские вопросы тянули меня только в сторону политическую: страдания, вызванные несправедливостью, расизмом и репрессиями. Позже я стал больше думать о личностных и семейных утратах. Контраст между отрицанием и признанием, казалось, проявлялся повсюду - на улицах, в обращениях благотворительных организаций, организаций поддержки развития или борьбы за права человека, в средствах массовой информации. Даже мои академические предметы - девиантность, преступность, социальный контроль, наказание - стали актуальными в этом плане.
К тому времени моя одержимость проявилась с неожиданной стороны. В 1980 году я вместе с семьей переехал из Англии в Израиль. Однако, мой винтажный радикализм шестидесятых сделал меня совершенно неподготовленным к этому шагу. Почти двадцать лет в Британии мало что изменили в тех наивных представлениях, которые я усвоил, взрослея в сионистском молодежном движении Южной Африки. Вскоре, однако, стало очевидным, что Израиль совсем не такой, каким я его воображал. Ко времени вторжения израильтян в Ливан в 1982 году я уже разочаровался в либеральном движении за мир, к которому, как мне казалось, принадлежал. Я оказался среди тех, кого в израильских терминах называли «крайне левыми» - радикалами среди радикалов.
Я также стал заниматься вопросами нарушения прав человека, особенно пытками. В 1990 году я начал сотрудничать с Дафной Голан, директором по исследованиям израильской правозащитной организации «Бецелем» (B'Ttselem) в исследовательском проекте по заявлениям о пытках палестинских заключенных. Наши доказательства повседневного использования насильственных и незаконных методов допроса подтверждалась различными и многочисленными источниками. Но нас тут же погрузили в политику отрицания. Официальная и мейнстримная реакция была враждебной: от прямого отрицания (такого не бывает) и дискредитации (правозащитная организация является предвзятой, манипулируемой или доверчивой) до подмены понятий (да, что-то происходит, но это не пытки) и неприкрытого оправдания (во всяком случае, оно было морально оправдано). Либералы были встревожены и выражали озабоченность. Но реального возмущения не было. Вскоре послышались даже одобрительные отзывы. Дескать, злоупотребления были продиктованы сложившейся ситуацией; ничего иного нельзя было сделать, пока не найдено политическое решение; что-то вроде пыток иногда может быть даже необходимо; в любом случае, мы не хотим, чтобы нам постоянно об этом напоминали.
Это мнимое умиротворение казалось трудно объяснимым. Доклад имел огромный резонанс в СМИ: были широко воспроизведены схематические рисунки стандартных методов пыток, а табуированная тема стала обсуждаться открыто. Однако очень скоро всеобщая благодать вернулась. Более того, само то, что пытки не попали в новости, уже не становилось новостью. Нечто, существование которого невозможно было признать, теперь считалось не стоящим обсуждения.
Было что-то вроде негласного заговора молчания (или
Последние комментарии
13 часов 13 минут назад
13 часов 14 минут назад
13 часов 22 минут назад
13 часов 30 минут назад
14 часов 28 минут назад
14 часов 47 минут назад