Черта оседлости [Дмитрий Ланев] (fb2) читать постранично, страница - 2

прощаюсь. Позже созвонимся, – сказал он Гернштейну, поднимаясь навстречу.

Анна ворвалась в кафе, как свежий ветерок. Ветерок действительно ей сопутствовал – просочился через открытую дверь.

Потянулась, подставляя щеку, но вспомнила про повязанный платок и рассмеялась.

– Привет!

– Привет!

– Я тебе маску принесла. Надень.

– Зачем? – удивился Старцев.

– А вот сейчас покажу.

– Что тебе заказать?

– Двойной эспрессо и что-нибудь не сладкое.

Пока Старцев заказывал кофе и выбирал круассан без начинки, Анна достала из кармана телефон.

– Вот смотри, подруга прислала из Милана, – она положила голову на плечо Старцева, чтобы и самой все видеть.

Видео было не длинным. На первом снимали из салона автомобиля, который проезжал по парковке возле супермаркета. По периметру парковки на расстоянии метров двух друг за другом стояли люди в масках и с тележками. Иногда незначительно перемещались на несколько шагов вперед.

Второе видео снимали из окна. По пустой улице мимо закрытых жалюзями витрин медленно, со скоростью прогуливающегося пешехода, ехала полицейская машина. За ней шли двое полицейских – каждый по своей стороне улицы. За ними еще трое. Все в масках. Что-то бубнил по-итальянски громкоговоритель, вероятно, с машины. Потрясал темп и пустота. Именно так, наверное, выглядит рай перед побудкой.

– Да, именно рай. И именно перед побудкой, – подумал Старцев, а вслух произнес:

– Впечатляет.

Анна достала из сумки и протянула ему маску со смешным пятачком с дырочками спереди.

Старцев взял маску, повертел в руках.

– Ты это серьезно?

– Очень серьезно!

– А через нее можно разговаривать? Ты сможешь разобрать, что я тебе скажу.

– Не знаю, но должна предупредить, что ближайший месяц мы сможем говорить только по телефону.

– Почему?

– Я буду на самоизоляции. И тебе советую. Всего месяц.

Анна смотрела на кофе и круассан. Она явно не могла решить, пренебречь ли безопасностью и снять повязку, или отказаться от удовольствия. Но все-таки стащила платок на шею. Старцев смотрел на нее, на шелковые завитки возле уха, вспоминал.

Год назад Гернштейн позвал его на концерт, в котором участвовала его родственница. К тому времени прошло уже четыре года, как навсегда ушла Лариса. Четыре года Старцев только работал и занимался дочерью. Вера, окончив школу, тут же записалась на какие-то бесчисленные языковые курсы, трижды в неделю тренировалась ай-ки-до, крутилась в молодежных организациях экологического и культурного толка. Старцев ее возил, встречал, что-то субсидировал, иногда ненавязчиво объяснял пределы. Наконец Вера поняла, кем хочет стать, и подала заявление в соответствующий университет в Англии.

– Папа, ты ведь меня понимаешь? – спросила она Старцева.

Старцев посмотрел на нее – серьезную, высокую и гибкую, с тринадцати лет носящую короткие стрижки. Конечно, он ее понимал.

– Разумеется. Другого быть не может.

Потом подумал и добавил:

– Денег хватит, не беспокойся.

По случаю концерта Старцев сменил джинсы на костюм, завязал галстук. Вера, прилетевшая на каникулы и тоже приглашенная, критически осмотрела его и вынесла вердикт:

– Мама бы одобрила.

Сама она надела темно-синее платье, туфли. Старцев представил, как они будут идти по фойе, и подумал:

– А ведь кто не знает, что дочь, могут подумать черт знает что!

Так оно и случилось. После концерта Гернштейн зазвал всех к себе, включая родственницу-пианистку. С родственницей была подруга – скрипачка. Знакомя их, Гернштейн сказал:

– Николай Иванович Старцев, профессор, кумир молодежи с дочерью Верой.

– Ах, вы дочь! – воскликнула скрипачка.

– Увы, – ответила Вера, – иногда хочется быть просто молодежью.

У Анны оказалось важное для Старцева качество: она умела слушать и задавала вопросы, предполагающие размышления перед ответом и продолжение разговора. Например, она не спросила, было ли холодно, когда Старцев участвовал в лыжном забеге в Университете и сломал лыжу. Тогда пришлось возвращаться пешком и пришлось померзнуть. Она сказала:

– Я на такой случай всегда беру рюкзачок со свитером. На скорость не влияет, а может пригодиться.

Она тоже оказалась лыжницей, и они еще поболтали о том, что если зимы так и будут бесснежными, то придется стать бегунами.

Она также не спросила – через полгода, что его толкнуло тогда с Вертинским – сами стихи, или что-то другое. Она сказала:

– Я думаю, это было страшно. Это ведь был приговор, конец всему. Я бы не смогла.

И подняла на Старцева испуганные глаза. Тогда он и понял, какая она красивая. Как музыка, которую она исполняла. Ею не хотелось обладать, с нею хотелось быть рядом.

В ответ на ее встревоженный взгляд он впервые взял в свои руки ее ладони и, перебирая пальцы, ответил:

– Мне это казалось игрой, серьезной, но игрой. Был расчет на вторую жизнь – задолго до компьютерных игр. Такое было воспитание. В школе проходили «Как закалялась сталь», революционеров помнили по именам. Геройская гибель обещала