Second Hand [Олег Ильич Дарк] (fb2) читать постранично, страница - 3

плохи дела. Все обсуждают за спиной, шушукаются, кто перестал здороваться, кто, наоборот, преувеличенно вежлив и внимателен. В глаза заглядывает, чтобы она, значит, призналась. Администрация давно косо смотрит за несколько устроенных ею тайных выставок, которые ни для кого не тайна. Наушников полно, все следят друг за другом, доносят и друг друга боятся. А тут и вовсе там решили, что она вообще такая. Но она не боится никого. Если бы встретила, убила, если бы у тебя был пистолет, застрелила бы? дурашливо спрашивал Капкин Петр. Сейчас нет, сейчас, конечно, прошло, от-ве-ти-ла Све-та. А тогда? Конечно бы застрелила, очень злая на него.

Упорно. Ходила по городу одна, уже ни на кого не надеясь. И на вокзал, и в ту их столовую, где сразу после было появляться, а тут, видно, понадобилось. И еще в кое-какие места с такими же, она знала, вроде него. Как в воду канул. В училище постепенно забылось, и все пошло своим чередом. То есть с другими, то есть с прежними, обычными проблемами своими. Но она-то знала, что где-то рядом смеется над ней. То соберутся исключать, то опять само собой утрясется. С Катькой пожили и опять расстались, но уже спокойно, без надрыва. Начала пить и тоже бросила. Просто переехала к своему парню, что хоть понятно. У Светы парня не было.

То есть он был, конечно, но не здесь, к нему еще ехать и ехать. Играть не хуже мерзавца, и теперь с гитарой не расстается. С ней за плечом и бродила одна по городу. Но все было напрасно. Родители приезжали: один раз отец, в другой — мать. И она к ним однажды. Не застала, куда-то отъехал в тот раз из города. Теперь жила с тремя молоденькими девчонками-нацменками, в шутку изображающими лесбиянок, что ей тоже в вину. Потому что привыкли уже все, будто бы дурно на них влияет. Ну, рассказывала. Отец в свой приезд сходил к директрисе, чтоб не залупалась, бог знает, надолго ли поможет. Что, дура, взяла? Вот, видишь, какие они стали, совсем обтрепались, показывает на штанины в той же столовой, где познакомились, занял очередь за ней. А она-то думала, кто ей там из-за плеча. Восторг и облегчение испытывает она. Чего молчишь, меня из-за тебя чуть за жопу не взяли.

Во-первых, теперь можно будет наконец бросить гитару. Во-вторых, докончит ту картину, помнишь? до сих пор стоит в углу. В его глазах что-то показывается, показывая. Он никогда не ценил ее живопись и вообще не понимает, как можно ею заниматься всерьез. В-тре Но со стихами было непонятно. Они могут быть отнесены и к тому, и к этому. тьих, летом поедет опять и дождется все-таки Володю, пронося мимо него поднос, а он плетется за ней. Но они же тоже понимают, с кем имеют дело, а ты думала как? Ставя поднос на стол и его разбирая. То я, а то ты. Прямо напротив него, не глядя на него. Я вот стукну тебя по голове, и мне ничего за такую, как ты, не будет. Но я не стукну, обещает он ей, а она думает, что поэтому их на всякий случай продолжит сочинять, а там поглядим.

Она весело глядит на него. А до этого и глаз не поднимала. И зря. История ему очень понравилась прежде всего тем, что почему-то не была литературой. Любя загадки, он задумывается над этой.

Вроде бы все для этого есть: мелодраматический сюжет, противоречивый характер героини, большая редкость, и, наконец, совсем уж необыкновенная в устных рассказах многолинейность повествования. Несомненно, черты письменной, профессиональной литературы, основное значение традиционно придающей действиям и психологии, чем и была ему всегда ненавистна. Даже характеры эпизодических персонажей и те: начинающий юрист, милиционеры, старуха-хозяйка в приотворенной двери…

А ведь именно случайные, на мгновение являющиеся, чтобы тут же исчезнуть, лица делают литературой. Обеспечивают наполнение, фон, на котором все происходит. То есть неприятной мне похожестью на знакомое течение жизни серией сменяющихся картин. Не делается и не обеспечивается. Может быть, потому мне и, может, что нет прохожих, мимолетных разговоров с ними на улице, которые, конечно же, должны были. Намеченная сцена в училище, куда заходят. Непонятно, о чем и, главное, с кем она там встречается. Что могло бы быть, конечно, интересно, а здесь не произошло. Считать недостатком. Но ведь есть же сейчас, где герои как будто существуют в пустом пространстве. Два, максимум три их одновременно в современном романе. Его бессвязность, лиричность. Кроме того, это можно было отнести за счет некоторой торопливости, скоротечности не подготовленного заранее изложения. Так теперь все пишут. Поэтому нас и не читают. Это умел Достоевский в столь же долгих прогулках Раскольникова пьяницы проститутки у кабаков. Даже у едва забрезжащей и трудно различимой (в буквально смысле — лиц) толпы местной шпаны — свои реплики и голоса. Черновое письмо. Дело, конечно, не в том, что мы не умеем строить роман или менее талантливы. О некоторых их взаимоотношениях если не между собой, то с их окружающими можно прямо судить. А потому, что для нашего сознания почти не существует посторонних ему объектов, их шума. Добавьте сюда экзотику