Горбунки [Маруся Апрель] (fb2) читать постранично, страница - 2

расцеловать себя.

– Мать! – грозно окрикнул дед. – Ты чего не сказала-то!

– Так я ж не знала! Вдруг бы не приехали, а ты б ждал, – ласково проговорила бабушка.

– Не знала она. Чего ты только знаешь!

Дед снова замер.

– А это кто с тобой?

– Это Оленька. Подруга моя.

– Ну, Оленька, подойди, дай на тебя глянуть! – приказал дед.

Оля приблизилась.

Дед снял очки, просверлил её своими глубоко посаженными глазами. Положил зачем-то на лоб ей руку. Оленьке подумалось, что сейчас он попросит её открыть рот. Но он опустил руку и сказал вроде бы одобрительно: «Оленька, значит. Ну, с прибытием тебя, Оленька».

– Мать, мы завтракать будем или как? – крикнул он бабе Насте.

– Иду, Лёнечка, не гневись, иду!

И, неся в морщинистых руках обёрнутый в серенькую какую-то тряпочку котелок, вошла баба Настя.

Она поставила его на приготовленную заранее круглую доску, и когда подняла с него крышку, по комнате разнёсся такой аромат, что у Оленьки рот наполнился слюной. Только тогда она вспомнила, что со вчерашнего ужина в поезде они ничего не ели.

Тушёная картошка с мясом оказалась бесподобной. Дедушка Лёня настоял, и бабушка налила им по стопочке какой-то чудесной собственного приготовления наливки, а потом и по второй, и разомлевшая Оленька, никогда в жизни не пившая ничего крепче шампанского, вслушиваясь в беспрерывные расспросы бабы Насти о Катиной работе в больнице, и об учёбе в «медцынском», и как всегда весёлые житейские ответы подруги, думала о том, как же всё-таки здесь хорошо, тепло и уютно.

И все они отчего-то так смеялись, что у Оленьки заболели от смеха щёки.

То ли из-за того, что она не выспалась, то ли из-за какого-то вязкого жёлтого света лампы Оленьке показалось на миг, что всё это ненастоящее – какая-то сказка, из которой ей не хотелось теперь выходить.

После третьей рюмки картинка начала смещаться, и Оленька, уложенная Катей тут же на диванчике, заснула, сквозь сон слыша ласковую перебранку бабушки и внучки за право мыть посуду.

Глава 2

Когда она проснулась, за окнами уже потемнело.

Баба Настя с Катей шептались.

– Когда?

– В аккурат после святок. Хорошо, хоть Генка с Любкой помогли, принесли, чего было. Да печку Генка прочистил.

– Дед знает?

– Что ты, что ты! От греха подальше.

– Ох, бабулечка, партизанка ты у меня!

– А сама-то? Про библиотекаршу чего не сказала?

– Я ж не знала! А ты б марафет наводить стала. Дед говорит, и так вон здоровье ни к чёрту.

– Сама не знаю чё вдруг, то как схватит, аж всё разом, а потом отпускает. – И немного помолчав: – Есть у неё кто?

Оленьке стало неприятно, что она невольно подслушивает и что говорят о ней. Она кашлянула.

Катя тотчас к ней подбежала.

– Ну, ты даёшь, подруга, полдня проспала. Давай, вставай, лежебока! Бабулечка тебе супа оставила.

И был горячий суп-рассольник из печки и снова рюмочка с разговорами.

Катя вспомнила вдруг, что не вручила ещё подарки.

Подмигнула Оленьке, и та принесла из чемодана коробку любимых бабы Настиных конфет.

Катя купила их сама и отдала подруге перед отъездом.

– На, моим подаришь.

От денег отказалась, а в ответ на то, что «места в чемодане нет», провела ревизию и, обнаружив толстый том «Красного и чёрного», конфисковала его «до возвращения» со словами: «Ну уж нет, мы туда не читать едем».

Оленька шутя спросила:

– А что мы там делать будем?

– Жить, Оленька, жить!

Что по-Катиному значило «жить», Оленька не знала.

Баба Настя посмотрела на внучку, будто тотчас поняла всё.

Убрала конфеты в сервант.

– Спасибо, Оля, угодила.

– Бабулечка, а это тебе от меня!

В перевязанном тесёмочкой мешочке из красной органзы лежали жемчужные бусы и такие же клипсы.

Баба Настя промокнула тыльной стороной морщинистой руки уголки глаз.

С клипсами справилась сама. Катя помогла ей застегнуть замочек на бусах.

Оленька, подумавшая было, что жемчуг носят только молодые девушки, залюбовалась на бабушку Настю. Так красиво смотрелись крупные бледно-кремовые горошинки на её тёмной от многолетнего загара коже.

– Зеркальца бы, – попросила баба Настя, и дед, опередив Катю, доскакал до серванта и поставил перед женой круглое на ножке зеркало.

Она поворачивала голову и так и эдак и улыбалась своему отражению.

Потом, заметив, что все на неё смотрят, отложила зеркальце, будто извиняясь.

– Катюша, зачем же ты, дорого ведь?

– Что ты, бабулечка, это ж так… бижутерия. А я зарабатываю.

– Ты б на себя лучше тратила, вон опять целый чемодан навезла!

– Так нечасто ж, – будто оправдывалась Катя, – это – малым Генкиным, это – Любке, а это, деда – тебе. – Катя протянула ему чёрный пакет. – И Генке такой же.

Дед достал из чехла охотничий нож из блестящей стали.

Оленьке показался он огромным.

Бабушка ахнула:

– Опять оружие! Один ружьё оставил, вторая ножи дарит.

– Что за ружьё-то?

– Да кто ж его знает. Вовка летом по банкам стрелял, забирать не стал, зачем, говорит, оно мне в Москве.

– Не ружьё это, Катька, – махнул рукой дед, – так, игрушка