Норито. Сэммё [Автор Неизвестен] (fb2) читать постранично, страница - 2

наконец, третье основание (с нашей стороны это тоже нечто вроде ссылки на мифологический прецедент) — вычленение норито и сэммё из круга ранних текстов следует давней филологической традиции в Японии, начатой еще учеными Национальной школы (Кокугакуха) в XVIII в. и продолженной плеядой исследователей нового времени, из которых прежде всего следует назвать Оригути Синобу (Синобу — псевдоним, настоящее имя Нобуо).

История изучения этих текстов за пределами Японии начинается, по-видимому, с К. Флоренца, который в своей «Истории японской литературы», вышедшей в Германии в 1909 г., посвящает норито отдельную небольшую главу, в которую включает перевод норито великого очищения, норито усмирения огня и отрывки из ритуала пиров на дорогах, выдворения богов, пагубы несущих и добрословия Накатоми. Затем, в 1935 г. в сборнике «Восток» (М., Academia) публикуется перевод трех норито, выполненный выдающимся отечественным исследователем Н.А. Невским. Это норито усмирения огня, богов ветра Тацута и великого очищения, переведенные с удивительным чувством стиля этих текстов и непревзойденным мастерством. Краткое пояснение к переводу представляет собой сконцентрированное исследование, ценность которого нисколько не умалилась с течением времени.

В послевоенное время появилось два английских перевода этих текстов — Доналда Л. Филиппи, известного японоведа, которому принадлежит также и перевод мифологического и летописного свода «Кодзики» («Записи древних деяний», перевод норито Д. Филиппи вышел в Токио в 1959 г.), и Фелисии Г. Бок, которая перевела наряду с норито ряд других свитков «Энгисики» («Кодекс годов Энги»).

Что касается сэммё, то первое упоминание о них и образец переводов трех указов дается в той же работе К. Флоренца 1909 г.; затем одиннадцать (некоторые из них не полностью) переведены Г.Б. Сэнсомом в его статье о сэммё, опубликованной в 1924 г. Полный перевод всех сэммё «Сёку нихонги» (62 указа) на немецкий язык выполнен X. Цахертом в 1950 г. На русском языке специальных исследований и переводов сэммё не предпринималось.

Прежде чем перейти к конкретным характеристикам этих двух разновидностей текстов, стоит, вероятно, объяснить порядок их следования в издании. В самом деле, норито помещены в «Энгисики», памятнике, составление которого было завершено в двадцатых годах X в. Сэммё же входят в состав летописи «Сёку нихонги», датой завершения которой считается 797 г., т. е. рубеж VIII и IX вв. Тем не менее, мы помещаем норито раньше сэммё, исходя из того, что норито, имеющие заклинательный характер, в некоторых своих слоях наделены высокой способностью к консервации и по ряду признаков относятся к гораздо более раннему состоянию языка и культуры, чем X и даже VIII век. В некоторых японских работах отдельные фрагменты этих текстов осторожно датируются V–VI вв. По данным предварительных лингвистических разысканий С.А. Старостина, разработавшего оригинальную методику датировки текстов, норито по языку явно старее, чем летописный свод «Кодзики» (нач. VIII в.), и, согласно глоттохронологической датировке исследователя, могут быть отнесены к III–IV вв., во всяком случае, по ряду фрагментов. Если эти выводы справедливы, тогда норито вообще оказываются материалом, содержащим следы наиболее древнего состояния языка в круге ранних памятников японской письменной культуры.

Интересно, что и К. Флоренц в своей весьма систематической «Истории японской литературы» помещает норито в раздел «архаической прозы древности», а сэммё — в раздел «предклассической литературы» [Флоренц, с. 14, 60].

Собрания норито и сэммё имеют чрезвычайно важное значение в самых разных сферах изучения японской культуры. Пожалуй, их можно считать наименее затронутыми континентальным влиянием по сравнению с другими ранними памятниками японской словесности, историческими и официальными документами. Вместе с песнями кагура, исполняемыми во время камуасоби, «игрищ богов», они, вероятно, и составляют наиболее древний пласт в круге свидетельств об архаической культуре Японии, выраженных словом. В них явственно сохранился тог субстрат, на котором укоренялись развитые учения Китая и Индии — даосизм, конфуцианство, буддизм — и который на протяжении всей истории вносил в адаптируемые учения и нововведения специфическую коррективу, придающую заимствованиям особый тон и колорит. Формотворческая роль этого субстрата сказалась и продолжает сказываться в самых разных областях духовно-практической деятельности японцев. Норито и сэммё помогают представить себе тот архетипический пласт, который отчасти стерт и уж давно перекрыт разного рода наслоениями. Из мира идей и образов этих текстов выводятся объяснения многих исторических, политических, социальных, этнопсихологических, эстетических явлений последующих эпох, наглядно демонстрируя механизмы преемственности культуры. И задачи, предстоящие исследователям этих синкретических по сути своей текстов, тоже оказываются причастными к