Ребра жесткости [Андрей Николаевич Лещинский] (fb2) читать постранично, страница - 2

слове «пенсия» не вспоминались: большинство не доживало. Евгений Викторович ходил сюда нечасто — даже для него было дорого, но сегодня решил не пожалеть копейку: день начался очень хорошо, и хотелось отдохнуть от самого себя, от собственной усталости, слабости и неудовольствий.

Людей было мало. Мужественно небритый человек в черном костюме и белой косоворотке делал пометки на многих листах бумаги. Вдали, у другого входа молча сидели и курили два немолодых тощих иностранца в ярких свитерах, куртках и красных и голубых шарфах, свисавших чуть не до пола. Углом правого глаза Евгений Викторович увидел движение и повернулся, чтобы рассмотреть. К стоявшей у стены арфе шла молодая, скучно склонившая голову к полу женщина. Подошла, быстро положила на пюпитр белую тетрадку нот, сразу заиграла. Какой эффект ожидался, непонятно, стало еще спокойней и унылей. Дрожь утихла, он отвернулся от арфистки, поерзал на мягких подушках, официантка принесла кофе и тарелку с разными сахарами и сливками. Он сделал маленький глоток и привычно удивился тому, что в «Европе» приносят сначала кофе, а потом, минут через десять, еду. Зачем бы так?

Иностранцы зашевелились, шарфы колыхнулись от их движений или от воздушного потока, возбужденного прошедшей мимо них девушкой. Она резко подошла к маленькому столику у стены, сняла с плеча черную сумку на длинном, очень узком ремешке, сняла длинное серое пальто, что-то вроде элегантной интерпретации старинной офицерской шинели, бросила его на одно кресло, сама села на другое, положила ногу на ногу, откинулась на спинку, Евгений Викторович подумал, что сейчас закурит, но нет, курить не стала. О, господи! Она была стройной, длинноногой, ослепительно черной брюнеткой. Волосы были как-то по-особенному пострижены, создавая жесткую блестящую рамку вокруг ярко накрашенного смуглого лица с большими длинными глазами, выпуклыми щеками, скрывавшими скулы, и широкими, немного капризно сложенными губами. Под черной расстегнутой курткой из тонкой кожи он увидел белую ткань, туго обтянувшую тело и узкую линию гладкого загорелого живота. Кожаная юбка не закрывала ног, колготки мягко освещали путь следования взгляда, короткие сапожки с непредставимо длинными, массивными прямоугольными каблуками вдруг вспорхнули в воздух — девушка поменяла ноги местами, теперь правая, ближняя к Евгению Викторовичу, лежала на левой, он подумал, что смотрит не просто неприлично, а даже позорно долго, опустил потяжелевшую, надувшуюся болезненным теплом голову к столу и проглотил большой и твердый кусок ставшего горьким и вонючим кофе.

Потом он подсмотрел, как она заказала сок и булку, называвшуюся на местном жаргоне круассаном, как перекладывала ноги, как ходили вокруг, посматривали и выбирали удобные незаметные места прибывавшие в кафе мужчины, как она достала две сотенные бумажки, потом, чувствуя стук крови в ушах, заплатил, не поднимая головы, встал, повернулся к ней спиной и вышел на улицу.

Четыре года назад Евгений Викторович развелся. Деваться было некуда — в его круге общения жена выудила богатого американца, с трудом говорившего на полузабытом русском языке. Всякий хочет пересесть с российской модели на иномарку. Евгений Викторович остался один, дочку у него тоже отобрали в Америку. Он попил с горя, потом встряхнулся, чего-то заработал, чего-то добился, накопил сколько-то денег и приобрел эту странную дрожь внутри, пелену вокруг и становившуюся все более постоянной трудность при общении, физических контактах и восприятиях чувств, как будто поверхность тела, глаза, уши, губы, сердце, гениталии были не его, кого, неизвестно, а что такое он сам, где он, чего делает и хочет, он не знал и, опасаясь неприятных открытий, не старался узнать. Книги по психологии Евгений Викторович читал, поэтому не удивился воздействию молодой красивой девушки, но противостоять не мог. В ней было то, что надо, — смесь агрессивной черноты и спортивной стройности с мягкими глазами и капризными губами, которыми, он заметил это, она искренне и весело улыбнулась официантке, принесшей счет. Вот он и шел, едва переставляя ноги, как старик, или некто, утомленный болезнью, и ждал, когда станет легче.

Через неделю, в следующую среду, опять в двенадцать часов он снова был на Михайловской. Так вышло случайно. Ему надо было в Ленэнерго, а ехал он из администрации Центрального района, а Большая Конюшенная была закрыта, на Мойке тоже чего-то строили, как раз подходило двести лет Пушкину, вот и вышло, что, кроме Михайловской, другой дороги направо не было. Времени как раз было много, до встречи с коммерческим директором оставалось больше сорока минут, он сказал водителю остановиться, оставил папку и телефон в машине и пошел в «Европу», злясь по дороге на себя за вновь подступившие к голове и сердцу страхи и слабости.

Она сидела за тем же столиком, пила чай и ела фруктовую корзиночку с вишенкой наверху. За неделю потеплело, поэтому пальто не было, девушка была в черных брюках, черной