Два эссе [Генри Миллер] (fb2) читать постранично, страница - 5

найти решение…

Моя близкая дружба с Биллом Дайкером, как вы, разумеется, заметили, оттеснила Гамлета на второй план. Дайкер был Гамлетом по жизни — его я на досуге мог изучать совершенно безболезненно. Теперь мне на ум приходит вот что: показательно, что в тот вечер, когда мы вознамерились «обсудить» Гамлета, последний канул в лету и более никогда никем из нас не был упомянут. И с того дня, думаю, Билл не прочел ни единой книги. Не прочитал даже мою книгу, подаренную ему мной по прибытии в Нью-Йорк, о которой он сказал мне перед отъездом: «Я попытаюсь заставить себя прочитать ее как-нибудь, Генри». Словно я возложил на него тяжкую повинность, от которой, невзирая на нашу давнюю дружбу, он всеми силами постарается уклониться. Нет, не думаю, что он хоть раз открыл мою книгу или когда-нибудь откроет. А я — его лучший и старейший друг. Ну и чудак же этот Билл Дайкер!

Я несколько увлекся рассказом о Билле Дайкере. На самом деле я хотел передать вам мои впечатления от Гамлета, накопившиеся за годы блужданий, годы пустопорожних разговоров, годы метаний. И рассказать, как с течением времени «Гамлет» смешался с множеством прочих книг, прочитанных и забытых, забытых настолько, что нынче сам Гамлет стал совершенно аморфным, абсолютно многоязычным, словом — этаким универсальным элементом. Во-первых, стоит произнести это имя, как перед глазами немедленно возникает картина: полумрак, сцена, а на ней исхудавший юноша с поэтической шевелюрой, в чулках и камзоле, держит речь над черепом в своей простертой правой руке (прошу иметь в виду, что я никогда не видел сценической постановки «Гамлета»!). На заднем плане разрытая могила и земляной холмик подле. На куче дерна — фонарь. Гамлет говорит — несет отборнейший бред, насколько я могу судить. Вот так же он стоял и бредил веками! И занавесу никогда не суждено опуститься. И никогда не прервется монолог. Что там должно произойти после этой сцены, я всегда представлял себе в том же духе, хотя, конечно, этого никогда не было и не будет на самом деле. Посреди беседы с черепом прибывает гонец — наверное, кто-то из этих Розенкранцев-Гильденстернов. Гонец что-то шепчет Гамлету на ухо, но Гамлет, погруженный в грезы, естественно, и ухом не ведет. Внезапно являются трое в черных плащах и вынимают из ножен мечи. «Прочь!» — кричат они, а Гамлет до смешного молниеносно и неожиданно обнажает свой клинок и бросается в бой. В результате короткой схватки нападавшие, разумеется, убиты. Убиты с молниеносной скоростью, будто во сне, а Гамлет стоит, уставившись на окровавленный меч точно так же, как за несколько мгновений до того уставился на череп. Только теперь — безмолвно!

Вот что я вижу, как я уже сказал, когда при мне упоминают имя Гамлета. Всегда одна и та же сцена, одни и те же персонажи, тот же фонарь, те же слова и жесты те же. И всегда под конец — безмолвие. Это, думается мне, после того как я урывками почитал Фрейда, определенно есть исполнение желаний. И я признателен Фрейду за то, что узнал об этом.

Образы — это еще полбеды. Когда я говорю о «Гамлете», приводится в действие иной механизм. Я называю это «вольные фантазии» — и касается это не только Гамлета, но и Вертера, «Освобожденного Иерусалима», Ифигении в Тавриде, Парсифаля, Фауста, «Одиссеи», Inferno (комедия!), сна в летнюю ночь, путешествия Гулливера, «Святого Грааля», Айеши ^[9], Уиды^[10] (просто Уиды, а не какой-то определенной ее книги), Расселаса, графа Монте-Кристо, Эванджелины^[11], Евангелия от Луки, «Рождения трагедии», Ессе Homo, Идиота, Геттисбергской речи Линкольна, упадка и разрушения Римской империи^[12], «Истории европейской морали» Леки, «Эволюции Бога»^[13], «Единственного и его собственности»^[14], «Вместо книги»^[15] и так далее, и тому подобное, включая «Алису в Зазеркалье» — ничуть не менее важную! Когда вся эта солянка сборная начинает бурлить у меня в мозгу, я изо всех сил стараюсь думать о Гамлете. Гамлет в мертвой точке с рапирой в руке. Я вижу призрака — но не Гамлета, а Макбета, — крадущегося по сцене. Гамлет окликает его. Призрак исчезает, и пьеса начинается. Представление вертится вокруг Гамлета. Гамлет ничего не делает — даже не убивает гонцов в финале, как я навоображал, едва заслышав его имя. Нет, Гамлет стоит вот тут, посреди сцены, и каждый норовит ткнуть его или уколоть, как дохлую медузу, распластанную на морском берегу. И так продолжается актов двенадцать, на протяжении которых множество людей гибнут от рук убийц или налагают на себя руки. И все с речами, понятное дело. Самые лучшие монологи всегда произносятся за миг до смерти. Но ни одна из этих речей никуда нас не ведет. Это как шахматная доска Льюиса Кэрролла. Сначала стоишь у ворот замка, и идет дождь — английский дождь, который так способствует росту репы, брюквы и тонкого руна у барашков. Потом гром и молния, и,