Возвращение к легенде [Александр Сергеевич Васильев] (fb2) читать постранично, страница - 56

Хмельницкий. Ему в то время было лет 45, может, немного меньше. Невысокого роста, очень подвижный, жизнерадостный, с бойцами простой и общительный, он даже в бою не менялся. Все подчиненные его очень любили. С начала войны он был почему-то всегда в кожаной куртке — в жару, в дождь, в любую погоду. Воевал лихо, как прирожденный воин. Лично водил нас в штыковые атаки — и под Перемышлем и в Виннице… С таким командиром и умирать было не страшно. А где и как он погиб или как сложилась его дальнейшая судьба, я не знаю…». «Хочу сказать о политруке нашей роты Якубенко. Был он также невысок ростом, сухощавый, чуть сутуловатый. Я никогда не видел его улыбающимся. Но был он справедлив и решителен, На коротких привалах не отдыхал, а читал нам сводки Информбюро, выпускал боевые листки. Воевал он храбро…».

Мне нравится, что Екимов пишет с любовью не о себе, а о других. Ему, я чувствую, очень хочется, чтобы не пропали бесследно, не канули в Лету имена его боевых друзей, совершивших когда-то великий солдатский подвиг, но не заработавших ни орденов, ни славы. Он пишет о подвигах младшего лейтенанта Шпака и рядового Горобца, которые под сильнейшим огнем ездили к горящему складу за боеприпасами, о героях уличных боев лейтенанте Иване Васильевиче Фокине, снайпере Чинчирашвили, старшем сержанте Николае Новикове, который «родился в Тульской области, был с виду неуклюж, ходил вразвалку, но-медвежьи, но в рукопашных схватках был ловкий как черт, фашисты от него летели, как мячики»; о бесстрашных пулеметчиках — Болотове, погибшем в первый день войны, братьях Бахтиевых, дальнейшая судьба которых неизвестна, и Павле Морозе, чей адрес (село Богданы Киевской области) каким-то чудом сохранился в памяти…

И еще Екимов пишет:

«В день контрнаступления 23 июня 206-й стрелковый полк нашей дивизии, отбив железнодорожный мост, форсировал реку и гнал врага еще 7 километров на его территории. Отступили оттуда снова за Сан только к вечеру по приказу командования».

Новая легенда! Неужели мы были на территории врага, пусть на маленьком ее клочке, уже на  в т о р о й  д е н ь  в о й н ы? Я запрашиваю Екимова еще раз, он подтверждает. И добавляет, как тот львовский колхозник: «Не верите — спросите у поляков».

И вот я в Перемышле. Как это случилось? Об этом, пожалуй, стоит рассказать.

Летом 1965 года я жил в Доме творчества в Ялте. В это же время там отдыхали с семьями два моих польских коллеги — журналист Ришард Фрелек и писатель Войцех Жукровский. Мы познакомились, и как-то я поведал им о моем замысле. К тому времени я уже собрал немало фактов, среди них были такие, которые в равной степени относились к обоим нашим народам. Участники боев в Перемышле говорили, что местные жители оказали им огромную помощь. Когда завязывались уличные бои, поляки активно участвовали в боях за вокзал, бросали из окон на головы гитлеровцам тяжелую мебель, утюги, кирпичи из разобранных печей, поливали кипятком. Были поляки и среди ополченцев, некоторые из них погибли…

Мои новые знакомые внимательно слушали, попыхивали своими трубками и кивали головами. «Бардзо интересно!» — изредка говорили они, посматривая друг на друга. Кажется, что-то похожее они где-то слышали… «Мы постараемся для вас кое-что узнать», — сказали они на прощанье. Но, честно говоря, я не очень-то надеялся: оба поляка были люди занятые, со своими творческими заботами. Я воспринимал их внимание ко мне и моим поискам скорее как любезность хорошо воспитанных людей.

Но прошло несколько месяцев, я уже давно забыл о нашем разговоре на ялтинской веранде, и вдруг почтальон вручил мне письмо из Варшавы. Это было приглашение от польского «Союза борцов за свободу и демократию» — организации, доселе мне не известной. «Союз борцов», или, как его зовут сокращенно, «Сбовид», писал, что он «чрезвычайно заинтересован в инициативе написания книги на тему советско-польского воинского братства» и готов оказать мне «посильную помощь». Короче говоря, «Сбовид» приглашал меня в Польшу.

Я приехал в Варшаву в начале зимы: падал первый снег, и деревья на улицах польской столицы стояли приукрашенные, как к рождеству, в кокетливых белых шапочках. Мои новые знакомые, работники «Сбовида», Вацлав Чарнецкий и Збигнев Куницкий, оба маленькие и удивительно подвижные, оба хорошо знающие русский язык, оба ветераны войны, водили меня по городу и наперебой рассказывали о последних варшавских новостях: о предстоящем открытии Большого оперного театра, о жаркой, длящейся уже месяц дискуссии вокруг нового исторического фильма «Пепел», в котором «очень много красивого, но чуть-чуть мало уважения к предкам», о подготовке к празднованию тысячелетия Польши… Предпраздничная Варшава была прекрасна, смотреть на нее — даже просто смотреть! — было наслаждением, но меня тянуло в Перемышль.

…Этот город встретил меня сурово: холодным, пронизывающим ветром, скрипом флюгеров на высоких покатых крышах, насупленными бровями