Дети военной поры [Лев Васильевич Успенский] (fb2) читать постранично, страница - 135

общем, станция Освенцим.

Замерли мы у медной доски около польского барака на месте расстрела фашистами пастора Максимилиана Кольбе. Он был казнен, когда администрация лагеря проводила очередную санкцию, — за побег нескольких узников казнили каждого десятого. Кольбе был девятым, а десятым — плотник, у которого в деревне оставалось восемь детей. Кольбе пошел вместо плотника. На медной доске, установленной потом, только два слова: «Homo hominae» — «Человек человеку»… Потом смотрели фильм, снятый в Освенциме кинооператорами 2-го Украинского фронта сразу после освобождения лагеря советскими войсками. А на следующий день — тоже «Homo hominae» — увидели могилу Николая Быкова, одного из этих кинооператоров. Он погиб при освобождении следующего польского города, Вроцлава, и похоронен там же, на огромном советском военном кладбище.

И, конечно, самое тяжкое — дети Освенцима. Дети в документальном кинофильме — отрядик близнецов, которых фашисты не убили из «научных» целей (немецкие врачи проводили на близнецах какие-то особые опыты)… Детские вещи в витринах — маленькие сандалики, коляски, ночные горшки, чемоданы с распашонками… И почти так же поражают дети коменданта Освенцима, Коха. Он был чадолюбив — жена и дети жили тут же, в лагере, дом их находился как раз напротив печей крематория. Тут вот слева — печи, а тут вот справа — дом коменданта, лужайка, деревья, детский смех, светлые платьица, гости и гостинцы. А между печами и домом, точно посередине, — колодец. На перекладине этого колодца был потом повешен Кох. Вот и его детям не удалось остаться маленькими на войне.

…Как все дети, мой внук любит смотреть кино. Особенно если стреляют, кричат «ура!», побеждают. «Бумбараш» — вот прекрасный в этом смысле фильм. Глубинное, трагическое значение его семилетнему человеку неведомо, а веселья и ловкости — много. Но однажды мальчик случайно остался смотреть телепередачу, посвященную годовщине Нюрнбергского процесса. И увидел кадры, снятые нашими кинооператорами, тем самым Н. Быковым, в 1944-м, при освобождении Освенцима. Ночью он плохо спал. Потом, рисуя войну, бои, самолеты, он совсем перестал чертить такой простенький, такой удобный для изображения знак свастики. Перестал, хоть и не знает, что сорок лет назад его ровесник, Роберт Опрышко, мальчик, которому в 1942 году в Ленинграде исполнилось семь лет, тоже любил рисовать войну. Но рисовал только советские танки. Объяснял просто: «Наши танки сильные, нарядные и звездочки такие красивые, а фашистский знак, у, противный, даже рисовать не хочу!» У этого Роберта советские танки и самолеты всегда рвались вперед.

Прошло сорок лет. Нынешний ребенок увидел краешек той страшной войны, но теперь, сегодня, при слове «фашист» говорит как выстраданное и глубоко, лично понятое: «Ты помнишь, что они сделали с тем человеком? Скелет и на нем живая голова». И еще: «Ты не хочешь, чтобы была война? Я тоже очень не хочу».