Друг мой море [Бронислав Андреевич Волохов] (fb2) читать постранично, страница - 2

свернул в фиорд и заходил в базу. Торпеды достать его там не могли. И тогда командир принял рискованное решение: на предельной глубине подойти к противолодочным сетям, выждать, когда откроют ворота для захода какому-нибудь судну, и вместе с этим судном, чтобы не обнаружили гидроакустические станции, войти во вражеский порт.

Почти в каждом рассказе о каком-то боевом эпизоде Федор Павлович обязательно, как бы для наставления нам, молодым офицерам, подчеркивал, что его командир лодки никогда не был жестким, тем более придирчивым. Людьми управлял силой разумного внушения и личного примера, не панибратствуя и крайне редко прибегая к разным там «фитилям», то есть наказаниям. По части дисциплины он всегда был строг и требователен, а в такой опасный момент, когда рискнул войти во вражеский порт, дисциплина должна была быть крутой, никаких поблажек, даже намек на нерешительность и колебания подавлял мгновенно и беспощадно.

В двенадцать часов ночи «малютка» проскользнула в порт, а на рассвете у пирса, где стоял транспорт с военным грузом, огненным смерчем вздыбился столб воды, и взрыв огромной силы расколол предрассветную тишину. Все четыре торпеды попали в цель.

— Дальше предстояло самое трудное, — рассказывал Федор Павлович. — Мы-то находились в ловушке: ведь выход в море был перекрыт сетями. Никто на лодке не питал иллюзий относительно ожидающей нас всех участи. Но каждый из нас был военным моряком, который, по закону и обычаю, разделяет участь своего корабля, какой бы горестной она ни была. А неуемная жажда жизни не делала нас ни слепыми, ни чрезмерно эгоистичными, ни трусливыми...

Рассказы Федора Павловича для нас, знающих войну только по книгам, были своеобразными уроками. Мы не могли не восторгаться выдержкой и находчивостью командира, который сумел найти выход, казалось бы, из безвыходного положения. Вначале он решил прижаться к берегу с нордовой стороны, надеясь проскочить там. Наверху раздались взрывы сигнальных патронов. Пробует с зюйдовой — то же самое. Пытается поднырнуть под сети, опять ничего не получается.

— Все это было похоже на игру в шашки, — вспоминал Федор Павлович. —Туда нельзя, сюда нельзя, а бить некого. Лодка почти легла на грунт, и все равно уперлась рубкой в железную решетку. Фашистам ничего не стоило уничтожить нас, но они, как хищные звери, ждали живой добычи, считали, что вот-вот мы начнем задыхаться от недостатка кислорода и тогда сами всплывем и руки вверх поднимем.

И снова, как бы ненароком, похвала в адрес командира лодки:

— Выхода, казалось, уже никакого нет, но командир нашел его. Он приказал продуть две цистерны, чтобы облегчить лодку, подвсплыть и на полном ходу проскочить поверх сетей. Правда, боцману приказал взять две гранаты и залезть в трюм, где лежали боеприпасы: если не удастся проскочить поверх сетей, боцман гранатами взрывает боеприпасы, и лодка взлетает на воздух. Так рассудил командир, и мы с ним согласились.

И вот трос заскрежетал под килем — лодка всползла на сети. По глубомеру вижу, что наша рубка торчит над водой (Бусыгин тогда стоял на вахте на горизонтальных рулях). Докладываю командиру глубину, а он спокойно приказывает: «Держи, Бусыгин, рули на всплытие». Моторы работают на полную мощность. Через одну-две минуты получаю команду переложить рули на погружение, и лодка переваливается через сети, ныряет на глубину.

Тут фашисты всполошились. Их противолодочные катера, как коршуны, бросились в погоню за нами. Сверху посыпались глубинные бомбы. От близких разрывов в лодке погас свет, на прочном корпусе разошелся шов, и в торпедный отсек хлынула вода. Вскоре мы выключили электромоторы и притаились на грунте. Фашисты сбросили около двухсот бомб и успокоились в надежде, что лодка потоплена. А мы выждали, когда они утихомирятся, залечили все повреждения и через трое суток пришли на свою базу...

Вспоминая о прошлом, Федор Павлович всегда обращал наше внимание на то, что война — это тяжелая и рискованная работа и что готовиться к ней надо очень серьезно. В раздумьях об этом он философствовал о неистребимости человека, его бессмертии, если этот человек борется за правое дело.

Он часто сравнивал современные корабли с теми, на которых начинал службу.

— Вся история флота, как говорят, на моих глазах, —в задумчивости рассуждал Федор Павлович. — От тральщиков — до атомных подводных лодок, от пушки сорокапятки —до мощных ракет.

При этом с нескрываемым сожалением упоминал, что с учебой где-то помедлил, поэтому не продвинулся по службе, так и засиделся на лодке.

Однажды, как мне показалось, Федор Павлович был не совсем искренним. Мы вышли с ним вместе как-то из казармы и направились в гавань, где грузными темными пятнами виднелись подводные лодки. Накануне свирепствовал шторм. После него все вокруг выглядело уныло. Над морем висели разбухшие тучи. Вдоль берега тянулся серый пустырь, загроможденный камнями, весь словно в обломках скал, сорвавшихся с гранитных сопок. Сырость