Человек-саламандра [Александр Бирюков] (fb2) читать постранично, страница - 2

Дорожная лента в лесу лоснится, блестит и течет антрацитовым потоком. Звук дождя и тревога. Дождь пройдет. Всё проходит. И тревога отступит до поры.

Маленькая комната с нагими каменными стенами. За небольшим квадратным окном, забранным вмурованными прутьями, близкое небо, и поэтому понятно, что комната где-то высоко…

Прутья на окне. Их пять. Толстые, как тяжелый лом, и покрытые мелкими острыми шипами. Такие уплощенные шипы, словно следы щипков, бывают только на стеблях роз.

На каменной лежанке, поджав под себя длинную ногу, сидит худой, костлявый человек в широких штанах из мешковины. Он бледен и очень истощен, но даже теперь видно, что когда-то этот длинный, крепкий костяк обтягивала не только кожа, но и мощная мускулатура.

Человек плетет длинную косицу из чего-то лохматого… Ворох готовой убогой веревки лежит на полу.

И с каждым движением его рук под серой кожей, то резко, то устало, перекатываются сухие желваки. Лицо человека сосредоточенно и жестко. Узник полностью поглощен своим занятием.

Он занят изготовлением веревки. Он истратил на нее матрац, вместе с соломой в нем, и рубаху, изорванную на полоски. Теперь, очевидно, пришла очередь штанов.

Человек сер – под цвет камня. И волосы его серы. Он здесь очень давно. Очень. Он принял это узилище и пропитался им. Узник сам стал подобен камню, окружающему его.

Он сер и наг, и очень терпелив.

Из окна падает луч солнечного света.

В луче кружат пылинки.

На полу – тень. Это увеличенное изображение покрытых шипами прутьев. Символ плена, принятый даже самим свободным светилом.

И на этом увеличенном изображении хорошо видно, что решетка не цельная. В нижней части средних трех прутьев есть разрыв. Они перепилены? Да! Солнце простодушно выдает тайну узника в короткий предзакатный час.

Человек поднимается с каменного топчана, обнаруживая исполинский рост.

Он подходит к окну и подставляет лицо солнцу.

Светило катится к закату.

Далеко-далеко, на вдающемся в море языке суши, виден лайтхаус. Отсюда он похож на одинокую фигуру, застывшую на мысе в вечном ожидании. Словно потерпевший кораблекрушение стоит на вдающемся в море выступе, на высокой скале и смотрит в даль, где может скользить по волнам надежда на спасение. Маленькая фигурка. Но узник знает, что это башня. Высокая башня. Ему нужно туда.

Он закрывает глаза. Веки его трепещут.

Мысленно он приближает башню. Она надвигается на него и закрывает солнце. Она уходит в небо, раздвигает облака головой.

Ему нужно туда. Очень нужно.

Он сгибает долгий и узловатый свой костяк, стягивая штаны, чтобы изорвать их на полоски, и от его спины начинает отслаиваться какая-то тонкая складчатая пленка. Кажется, что она лопается, как сгоревшая на солнце кожа, но нет… Складочки расправляются и…

Над плечами этого странного узника раскрываются две пары узких почти прозрачных, радужных крыльев. Как у жука. Или как у огромной стрекозы.

И теперь оказывается, что этот заключенный не так сутул, как могло показаться, и еще более худ. Но точность и красота линий его тела поражают совершенством. И тонкие пленки крыльев придают ему величие. Даже в сумеречной камере они затаенно и многообещающе переливаются узорами неуловимых оттенков. Вечные бриллианты – ничто по сравнению с этим хрупким творением природы.

Теперь, когда сложенные частыми складками крылья не покрывают его спину толстой пленкой, он выглядит стройным и почти прозрачным. И где-то можно посочувствовать тем, кто заточил это существо в башню. Он смертельно опасен для рожденных ползать.

Крылья огромны и раскрылись еще не вполне. Просто не хватило им в этой келье места.

Но это уже не важно. У него еще и хвост…

Хвост растет из полагающегося ему места и напоминает морщинистую кишку, висящую до пола. Кончик хвоста загибается кверху и нервно подрагивает. Будто хвост тигра, когда тот находится в смятении и раздумывает, как ему поступить: озвереть и наброситься или же гордо удалиться.

Заключенный замка Намхас начинает рвать свои арестантские штаны на полоски. Его веревка станет чуточку длиннее.

Тишина царит над миром. Огромный и мрачный замок на острове будто вымер. Ни огонька, ни звука. Он словно впал в транс вместе со всеми своими обитателями, вольными и невольными.

И только один из них занят бесшумной и неторопливой работой.

Он жил здесь долго.

Тюрьма стала ему домом.

Он мысленно повторял, как заклинание: «Предают чаще всего тех, кто сам склонен к предательству… Тот, кто не любит себя, не может быть любим… Тот, кто хоть раз предал, тот предаст еще… Тот, кто предал себя, тот предаст кого угодно… Обман – предательство… Самообман – предательство себя…»

У берега топкое, скользкое дно.

Тряский, зыбкий ил.

Он затягивает. Не дает опоры. Нет даже иллюзии опоры.

Здесь не глубоко, но изваляешься в грязи по колено, проваливаясь в ил, оскальзываясь и падая, с головой ныряя в вонючую воду.

Чем дальше от берега, чем глубже, тем тяжелее. И чем больше барахтаешься,