Из истории отечественного языкознания 20—40-х годов. Н. Ф. Яковлев (1892—1974) [Александр Александрович Реформатский] (fb2) читать постранично, страница - 2

терминологии — «продуктивного оборота») в неразрывной связи с формированием коррелятивно соотносящейся с ней абсолютной конструкции («непродуктивного оборота»). Системными же соображениями, а именно, отсутствием в переходном глаголе эргативных языков дифференциации форм действительного и страдательного залогов, была продиктована острая критика им популярной в тот период концепции пассивности эргативной конструкции (в то же время он отчетливо осознавал ее семантическую активность). Убежденность в типологической специфике падежной парадигмы представителей эргативного строя заставляла его усматривать здесь оппозицию не именительного и творительного или даже эргативного и именительного, а так называемых «активного» и «именительно-винительного», которая легче обеих первых может быть переведена на метаязык современной теории эргативности. Системное осмысление соотношений между внешне как будто несвязанными языковыми явлениями привело Н. Ф. Яковлева к предположению о неслучайности — типологической мотивированности — комплекса структурных аналогий, существующих между севернокавказскими, чукотско-камчатскими и некоторыми северноамериканскими языками^[3]. Нельзя не отметить, наконец, что постоянные поиски иерархических зависимостей между различными уровнями языковой структуры нашли свое отражение даже в последовательности презентации материала в его грамматиках абхазско-адыгских языков^[4].

Не менее характерным для исследований ученого явилось неизменное понимание языка как исторического по своей природе объекта. Оно отчетливо заявляет о себе не только (и не столько!) в многочисленных диахронических экскурсах, в изобилии встречающихся и в работах многих его современников. Прежде всего оно выступает в осознании им того обстоятельства, что лингвист всегда имеет дело с определенным структурным состоянием языка, находящим свое закономерное место в общей перспективе его исторического развития. Отсюда естественно вытекает его стремление увидеть в «синхронном срезе» языка явления как инновационной, так и остаточной природы (ср., в частности, его замечания о зачатках страдательного оборота в нахских языках или о деградации различения именных форм органической и неорганической принадлежности в адыгейском^[5]). Этим в определенной мере, по-видимому, объясняется и проявляющаяся в работах Н. Ф. Яковлева тенденция к использованию соответствующей — иногда несколько необычной — лингвистической терминологии.

Эпоха, конечно, не могла не наложить своих ограничений на теоретическое наследие ученого. Мы встречаемся в нем и с упором в историческом исследовании на внутреннюю реконструкцию, и с настойчивыми поисками стадиальной схемы языкового развития на основе выдвижения формально-типологических по своему существу критериев, и с нередкими упрощениями в понимании социальной обусловленности тех или иных явлений. Впрочем, все это, будучи подчинено программе творческого поиска объективных закономерностей изучавшихся им языков, никогда не становилось самоцелью исследования.

Всеобщее признание получила работа Н. Ф. Яковлева по созданию новых письменностей, приобретшая особенно широкий размах в 20—30‑е годы. Как ведущий ученый, он участвовал в разработке письма для многих народов Северного Кавказа и Дагестана (кабардинцев, адыгейцев, чеченцев, аварцев, даргинцев, лаков, лезгин и др.), для тюркских, финно-угорских, монгольских языков, а также для языков народностей советского Крайнего Севера.

Теоретические основы, на которые он поставил свое алфавитное и орфографическое творчество, оказались глубоко жизненными и были использованы при создании многих других письменностей, уже без непосредственного участия ученого. Эти основы можно охарактеризовать так: единица, подлежащая передаче на письме — фонема; одно и то же фонемное содержание можно передать разными алфавитными способами; выбор такого наиболее удобного способа определяется «математической формулой алфавита».

Фундаментальным здесь является понятие фонемы. Когда Н. Ф. Яковлев начинал свою деятельность, господствующим было психологическое определение фонемы: фонема — такая единица, которая осознается говорящими как минимальный различитель слов. Такое определение (принятое, например, в работах Л. В. Щербы) было ненадежным орудием в построении письменностей. Обращаться к сознанию говорящих — значит ставить лингвистический анализ в зависимость от многих нелингвистических факторов. Индивидуальное речевое сознание может очень причудливо и неполно отражать языковую реальность.

Л. В. Щерба писал следующее: то, что [ɛ] и [æ] представляют собой разные фонемы, «видно хотя бы из такой пары слов, как [strovɛ] „здоровье“ и [strovæ] „здоровые“. А что здесь дело не в „твердости“ или „мягкости“ [v], а в гласном, этому меня выучил один пьяница, который, будучи в