Филофиоли [Андрей Леонидович Кучаев] (fb2) читать постранично, страница - 3

же бумага — всякие сомнения отпадают, по бумаге не работают такие вещи в такой манере. По бумаге работают акварелью или гуашью с темперой. А тут ощутим мазок, некая лихость подлинной станковой живописи. И откуда у меня такая жажда обладать подлинником, не заплатив ни копейки?

Нет, все-таки репродукция, — материал похож на бумагу, наклеенную на картон. Хотя… «Прожектер!» — обругал я себя.

Впрочем, дело не в жажде дармовщины со свалки, мне важно знать, как далеко отстоит от меня безвестный творец картины. Одно дело, когда в доме присутствует вещь, которой касалась рука художника, и совсем другое дело, если на стене красуется типографский оттиск, один из десятков. Тут нет никакой мистики и оккультизма, тем более фетишизма, здесь есть только желание максимально приблизиться ко всякому предмету, вещи, хранящей память о творце. А что такое память, как не следы на магнитной пленке, фотобумаге, гипсе, мраморе?

«Стоп! — в этом месте я остановил свои защитительные эскапады. — Вот разница — гипсовая посмертная маска или копии с нее?!»

«Разве не кощунство — множить то, что является горестным свидетельством таинств, свершаемых в последние мгновения перед окончательным расставанием?»

«Такое же кощунство — массовое изготовление копий и репродукций! Все эти „Мадонны с младенцем“, существующие в тысячах ларьков в миллионах экземпляров! Рафаэль бы сошел с ума! Леонардо бы удавился! Эль Греко — утопился!»

«Так что же, долой пластинки? Записи на дисках? Музыка — в концертных залах, живопись — в музеях?! Только скульпторам повезло, вместе с архитекторами и авторами военных маршей!»

«А книги? Что же, только авторское исполнение? Или рукопись? Или инкунабула, на худой конец?»

«Чепуха! Носитель информации — экран, диск, типографский оттиск — все это второстепенно! Важен дух художника, его биоэнергетика. Почему же платят такие деньги за подлинники? Тех же авторских клавиров, нот, хотя их не поставить на воспроизводящее устройство? Потому что только подлинник и хранит упомянутую энергию!»

«Биоэнергетика — тоже чушь. Все дело во мне самом! Прав Платон. Все во мне. Но для того, чтобы во мне возникло чувство присутствия высокого искусства, сродни тому, что владело художником во время акта творения, зашифрованное сложнейшим образом на холсте или другом носителе, я должен хоть раз увидеть подлинник. Если же я его никогда не видел, я должен им обладать! В противном случае все — профанация! Я не видел ни разу подлинника моего натюрморта, не знаю даже автора, других его работ, значит, мой восторг — чистый снобизм. Я выдумал сначала „материю прекрасного“, а потом стал свою выдумку претворять в жизнь. Прав не я, а бывшие владельцы натюрморта, выкинувшие его вместе с продавленной тахтой (почему ты не взял ее — свой идеал?) и колченогими стульями».

«Тебя окружают воплощенные свидетельства твоего заблуждения. Твой труд — пустое самоутверждение, исходящее из ложных посылок! Тут и не пахнет подлинным искусством, раз ты не можешь отличить подлинника от дешевки! Больше того, — раз ты способен вдохновляться дешевкой!»

«Только творцы живут в общем пространстве, будучи подключены к какому-то общему источнику. Сколько ни смотри далекий от духа художественности человек, он ничего не увидит ни в Лувре, ни в мастерской художника, ни в альбоме».

«Восприятие — то же творчество, просто на другом уровне. Вот отчего важно, подлинник висит у меня на стене или репродукция! Потому что важно, насколько я одержим жаждой прекрасного, — как всякая жажда, сила ее и есть единственная гарантия грядущего удовлетворения! И грош мне цена, если я завожусь от шедевра с помойки! Если она не раскрывает мне глаз, эта жажда, не делает меня соучастником творчества!»

Рассуждая таким образом, я оказался рядом со «штилльлебеном», взгляд мой упал на прекрасно выписанный стакан с чаем, который я почему-то посчитал китайским. Я ощутил вполне конкретную человеческую жажду. Рука моя потянулась непроизвольно к стакану на картине. Поймав себя на этом жесте, я рассмеялся. «Дошел до точки, теоретик!» — съязвил я.

Что касается упомянутой мной «материи творчества», ее в моем жилище хватало. Стены были увешаны картинами моих знакомых художников. В папках лежали их рисунки вперемешку с моими собственными набросками. Полки были заставлены книгами, многие из которых имели дарственные надписи авторов. Мои рукописи загромождали столы и частично стулья, диваны, лежали даже на полу. Картину довершали компьютер и две пишущие машинки, с русским и латинским шрифтами.

И все это могло оказаться сплошной профанацией, чушью. Такие подозрения у меня были. Во всяком случае в отношении некоторых авторов картин и книг они были явно небезосновательны.

И то, что хозяин был не чужд сочинительству, бросало дополнительную тень на ситуацию.

На стене красовалась среди прочих и злополучная картина с подозрением на репродуцированность. Или на подлинность.

Ни