А ты где был в семнадцатом году? [Вячеслав Михайлович Рыбаков] (fb2) читать постранично, страница - 2

какое-то то сравнение с тем, как из века в век решали еврейский во­прос прогрессивные державы, кровавыми депортациями, гонениями и сожжениями перекидывавшие народ Израилев друг другу, точно рас­калённую головню? И говоришь, что мы ничего не дали миру? Да мы дали, только мир проглядел, ибо ему ни к чему. И ты проглядел вме­сте с ним...

Конечно, сказал бы я, такое письмо в Европе не понравится. Но тут уж надо определяться, мил-человек, для чего пишешь: чтобы по­пытаться улучшить страну проживания или чтоб понравиться её гео­политическим конкурентам.

И так бы это, знаете, помалу, помалу...

Глядишь, у Николая Павловича не начинались бы корчи от одно­го только, пусть даже случайно услышанного в пустяшном разговоре, слова «вольность».

Глядишь, и не понадобилось бы ему Третье отделение.

Глядишь, противники похода против восставшей Венгрии к мо­менту фактического распада Австрийской империи оказались бы не маргиналами, которых кот наплакал и которых всякому государствен­нику даже слушать срамно, потому как они единственно лишь вреда Отечеству желают, а уважаемыми, влиятельными членами кабинета и Сената и удержали бы царя от шалой и губительной для страны аван­тюры? И не напялила бы на себя Россия трагикомический колпак жандарма Европы, каковым её в Европе с тех пор и воспринимают... Глядишь, с освобождёнными-то хлебопашцами русский капитал по­шёл бы в рост чуть не на полвека раньше. Спокойней, уверенней, не­зависимее. Глядишь, к двадцатому столетию на русских заводах рабо­тали бы русские станки, и ресурсы страны принадлежали б не Нобе­лям, а Ивановым-Петровым, и финансовая система России не оказа­лась бы придатком французских банков...

И тогда семнадцатый год век спустя оказался бы памятен разве лишь тем, что в сердечном согласии с союзниками по Антанте рус­ский флаг взвился бы над Проливами. Да и то вряд ли. Потому что на кой ляд Проливы стране, где и так всё в порядке? Хотя, как у всех, у кого всё в порядке, настоящих дел — невпроворот. Вот хоть Севморпуть...

Что же касается того, где и с кем бы я был в том семнадцатом, который и впрямь случился...

Чтобы ответить на этот вопрос по-настоящему честно, надо точно указать, ведомо ли мне будущее.

Если ведомо, то я, хоть и не люблю чужбину, и терпеть не могу мучиться разговором на чужих языках, стиснув зубы, эмигрировал бы. Чтобы не оказаться вынужденным убивать либо белых, либо красных. Либо тех, кто за Россию, либо тех, кто за светлое будущее. Потому что должно быть так: за Россию и за светлое будущее. А в ту пору это оказалось невозможным.

Я бежал бы, куда глаза глядят, лишь бы не оказаться перед необ­ходимостью выбирать, донести ли первым на соседа, коллегу либо со­перника, которые, как мне почему-то кажется, вот-вот могут донести на меня — или рискнуть своей жизнью и жизнями жены и детей, но сохранить чистую совесть. Я бежал бы на край света от перспективы на осенённых кумачовым воплем «расстрелять врагов народа, как бе­шеных собак!» собраниях учёного совета поднимать руку «за» и ви­деть, как сидящие кругом почтенные светочи науки, потрясающие специалисты и эрудиты, добродушные, уверенные в себе и всегда ин­теллигентные мои кумиры, так любящие за чаепитием поговорить о слезинке ребёнка, пряча глаза, делают то же самое. Я добежал бы хоть до кенгуру, хоть до пингвинов, только бы не слышать в райсовете в ответ на элементарную жалобу об отсутствии зимой дров жирный и всесокрушающий ответ: «Вам что, советская власть не нравится?»

Если же грядущее было бы от меня скрыто, как и от всех простых смертных, я бы, конечно, твёрдой поступью шёл в первых рядах строителей нового мира. И если конкретней отвечать на вопрос, за­данный в заголовке, я, естественно, был бы там, куда послала бы пар­тия.

Никто, насколько мне известно, не проводил подобных социоло­гических исследований, да и вряд ли они возможны, но есть у меня подозрение, что такие, как я, составили основную массу ломовых эн­тузиастов очистительной бури. И уже к концу двадцатых оказались почти поголовно вычищены за верность и искренность, обернувшиеся не тем, так другим уклоном.

С одной стороны, простонародная рабоче-крестьянская закваска ещё никуда не делась. Любое начатое дело должно быть хоть кровь из носу, но сделано, и сделано хорошо. Грядку вскопаешь, а уж тогда во­дички попьёшь; пока не вскопал, даже присесть нельзя, совестно, стыдно, зимой ведь жрать будет нечего. Навоз — не грязь, навоз — соль земли, навозом не брезговать, а дорожить надо, без него землица беднеет. Сложный станок драгоценней человека, потому как запчасти к нему в нашем отечестве поди достань, а бездельников вона скока без толку по улицам шляется! И главное: если ты сам не сделаешь, никто за тебя не сделает. Хоть в три смены, хоть в четыре... Помните, как хрипел Урбанский в фильме «Коммунист»? «Людям хлеб нужен, по­нимаете? Хлеб!»

С другой