...И вся жизнь (Повести) [Павел Гельбак] (fb2) читать постранично, страница - 2

делам и только к работникам ЦК. Черная трубка, сохранившая еще тепло руки предыдущего товарища, сжата в моей ладони:

— Алло, товарищ Беркутов? Я пришел, но пропуск не заказан…

— Ждите.

Звяк. Трубка на том конце провода покоится на рычаге. Ничего не поделаешь. Придется ждать. Сажусь на стул у самых дверей. Единственный свободный.

Большинство посетителей ЦК в военной или полувоенной форме. Здесь лейтенанты в гимнастерках с фронтовыми погонами и генералы в парадных мундирах одинаково терпеливо выстаивают в очередях к телефону и окошечкам за пропусками. Стоят работники министерств и директора заводов, председатели колхозов и ученые, писатели и домохозяйки. Одних из присутствующих ждет выдвижение, других — поддержка в смелых начинаниях, а третьих — нагоняй за упущения в работе… Чего ждет от посещения ЦК эта красивая блондинка, сидящая у стены напротив? В руках у нее книга. Но она не читает. Глаза заплаканы. Я не успеваю додумать, что могло привести ее сюда, как слышу громкий голос, называющий мою фамилию. Подхожу к окошечку, протягиваю партийный билет.

Бесшумно скользит лифт. В коридорах величественная, торжественная тишина, шаги тонут в ворсе ковровых дорожек. Двери, двери, на них таблички с фамилиями. Комната 174. Под стеклом фамилия: «Беркутов С. И.» Как же Степана по отчеству? Тогда, в студенческом общежитии, его называли просто Степкой, а как теперь его величать: Иванович, Иосифович? Кажется, Игнатович. Нет, не помню. Придется избегать обращения по имени и отчеству.

— Здравствуйте, вы меня вызывали?

— Да, садитесь.

Беркутов перекладывает с места на место папки, шелестит бумагами. Из кармана он извлекает кожаный футляр, в нем ключ от сейфа. Звякнул замок. Степан достал картонную папку и захлопнул дверцу.

— Товарищ Ткаченко, Павел Петрович, 1916 года рождения, член партии с октября 1940 года.

— Так точно, — поднялся я со стула.

Он встал из-за стола, шагнул к стене, где висела большая карта Советского Союза. Карта была густо испещрена красными флажками, нанизанными на булавки. Они обозначали пути наступления наших войск. Палец Степана пополз мимо Вязьмы, Смоленска, Минска, пересек реку Березину, остановился невдалеке от польской границы.

— Вот здесь, в Западной области, — с нажимом произнес Беркутов, — вам предстоит наладить выпуск газеты на русском языке. Область эта, как вам известно, недавно, перед самой войной, вошла в советскую семью.

Нарушая торжественность минуты, я перебил Беркутова:

— Я просил послать меня на Украину. Там моя родина. Там я получил образование. Первый рассказ написал по-украински…

— Здесь не торгуются, товарищ Ткаченко. Нам виднее, где лучше использовать того или иного коммуниста. Дайте пропуск — отмечу.

— Я не могу сейчас поехать. Тамара тяжело заболела. Ей нельзя вставать с постели. Сегодня привозил профессора Вяткина. Он говорит, что положение серьезное, нужен полный покой.

Глаза Беркутова потеплели, в них мелькнули искорки сочувствия, вспыхнули и тут же погасли:

— Не прячься за объективные причины, Паша, — и, словно испугавшись, что назвал меня по имени, поднялся из-за стола, заученным тоном произнес: — Нам не нужны справки от врачей.

Когда я взялся за ручку двери, Степан робко произнес:

— Что с Тамарой? Плохо? Жаль, очень печально. Передай привет.

3

Против ожидания Тамара встретила новость спокойно, почти безразлично. Это меня испугало. Она лежала на тахте, устремив глаза в потолок.

— Нет, просто слабость. Значит, будем жить на Западе. Помнишь, когда в 1939 году наша армия начала освободительный поход, ты все рвался поехать туда собкором… Говорят, что там очень красивые места. Кто от вас тогда ездил собкором, кажется, Илья?

Я не ответил, уткнулся в какую-то книгу. Возможно, там и красивые места, но я их не знаю. У меня есть свои города, которые с первых дней жизни стали родными — Кировоград, Киев, Харьков, Одесса… Любой город Украины. Там я буду на месте, там смогу принести больше пользы. Трудно делать газету в крае, где тебе все незнакомо: обычаи, литература, искусство, прошлое. Конечно, все это можно изучить. Но нужно время. Наш корреспондент, участвовавший в боях в этом крае, говорит, что там весьма серьезная обстановка.

— Ты чего молчишь?

— Думаю, Томка.

Резко зазвонил телефон. Сергей Борисович раздраженно сказал: — Черт знает что… Я считал, что ты патриот нашей газеты, а ты бегаешь в Цека, работу клянчишь.

— Наоборот, не даю согласия.

— Мне позвонил Беркутов и предложил, чтобы тебя освободили.

— Но ведь он же мне сказал…

— Есть силы — воюй.

Редакционные ночи

В том году — на стыке войны и мира — я вел записи, думая о будущей книге. Однажды вместо «глава вторая» написал «ночь вторая». Нынче, заметив эту описку, от души посмеялся.

Почему ночь, а не глава?

Наверное,