Чемпион [Роальд Даль] (fb2) читать онлайн

Роальд Даль ЧЕМПИОН _{(из цикла «Пёсик Клода»)}

Весь день мы возились с изюмом, нагибаясь над столом в тесном офисе заправочной станции, то и дело отвлекаясь на клиентов. Изюмины разбухли в воде, можно было слегка надрезать кожуру и выдавить сердцевину.

Всего было сто девяносто шесть изюмин, и мы ещё не закончили приготовлений. До вечера оставалось совсем недолго.

— Отлично, — сказал Клод, потирая руки. — Который час?

— Начало шестого.

Через окно мы увидели, как к колонке подъехала многоместная машина. За рулём была женщина, за ней как минимум восемь детей ели мороженое.

— Скоро надо идти, сказал Клод. — Если мы не будем на месте до захода солнца, всё пойдёт насмарку. Он начинал психовать. Его лицо покраснело и глаза почти вылезли из орбит, как было перед собачьими бегами или когда вечером предстояло свидание с Клариссой.

Мы вышли на улицу, Клод залил бензина сколько спросили. Женщина уехала, и он остался стоять посреди дороги. Он щурился на солнце, которое теперь стояло низко, всего лишь на ширину ладони над кромками деревьев по ту сторону долины.

Я сказал:

— Хорошо, закрываемся.

Он пошёл от колонки к колонке, замыкая каждую на висячий замок.

— Лучше сними жёлтый свитер, сказал Клод.

— Это ещё почему?

— Будет сильно маячить в лунном свете.

— Ничего не будет!

— Гордон, послушай меня, сними ты его! Выходим через три минуты.

Он исчез в своём фургончике, стоявшем за заправочной станцией, а я пошёл на станцию и переоделся в синий пуловер.

На нём были чёрные брюки, тёмно-зелёная водолазка и кепка. Козырёк был надвинут на глаза. Всем своим видом он напоминал актёра из ночного клуба, изображающего бандита. Я заметил, как оттопыривается его живот:

— Что это у тебя там?

Он приподнял свитер, и я увидел два тонких, но довольно вместительных белых хлопчатобумажных мешка, аккуратно обвязанных вокруг поясницы.

— Надо же в чём-то нести, — зловеще проговорил он.

— Понятно, — сказал я.

— Ну, пошли.

— Всё-таки, по-моему, лучше на машине.

— Слишком рискованно. Нас могут заметить.

— До леса целых три мили!

— Да? А в тюрягу на шесть месяцев ты не хочешь?

— Что же ты раньше мне об этом не говорил?

— Разве нет?

— Знаешь, не хочу я в это впутываться. Оно того не стоит.

— Вот я и говорю: пошли пешком, Гордон, так полезней для здоровья.

Стоял солнечный тихий вечер; клочья белых облаков недвижно парили в небе, и вся долина была наполнена тишиной и прохладой. Мы двинулись в путь по обочине дороги на Оксфорд, петлявшей между холмами.

— Изюм взял? — спросил Клод.

— В кармане.

— Отлично, — ответил он. — Замечательно.

Через десять минут мы свернули с большой дороги на тропинку c изгородью по обе стороны. Теперь приходилось тащиться в гору.

— Сколько там всего лесников? — спросил я.

— Трое.

Клод выбросил наполовину выкуренную сигарету. Через минуту закурил другую.

— Вообще-то я не одобряю новых методов, — сказал он. — Тут лучше поосторожней.

— Конечно.

— Но на этот раз чувствую: то, что надо!

— Да?

— Можешь не сомневаться.

— Ну, дай Бог.

— Мы открываем новую страницу в истории браконьерства. Но только не вздумай никому рассказывать, как мы всё это провернули. Стоит об этом узнать хоть одной душе, каждый дурак станет делать то же самое, и на весь район не останется ни одного фазана.

— Никто от меня и слова не услышит.

— Ты молодец, — продолжал он. — Умнейшие люди занимались этой проблемой с незапамятных времён, и никто из них до такого не додумался. Почему же ты раньше мне ничего не говорил?

— Да ты же меня и не спрашивал.

И это была правда. Собственно говоря, ещё два дня до того Клод даже и не заговаривал со мной о самом святом: о браконьерстве. Летними вечерами я часто видел, как он в своей кепке выскальзывал из фургончика и исчезал в направлении леса; и иногда, наблюдая за ним из окна заправочной станции, я задумывался над тем, что же именно он предпримет на этот раз, на какие уловки пустится там, в одиночестве, в полной темноте. Он редко возвращался рано, и никогда, никогда не приносил добычу с собой. Но на следующий день, — и я себе не представлял, каким образом, — в сарае за станцией висел фазан, или заяц, или связка куропаток нам на съедение.

Этим летом он проявлял особенно бурную деятельность, а последние пару месяцев вообще ходил по пять раз в неделю. Но дело было не только в этом. Мне показалось, что в последнее время в его отношении к браконьерству произошла таинственная, едва уловимая перемена. Теперь в нём появились целеустремлённость, молчаливость и напряжение, как будто это была не игра, а настоящая борьба, которую Клод вёл в одиночку с невидимым, ненавистным врагом.

Но с кем? Точно я не знал, однако подозревал, что враг был не кто иной, как всем здесь известный мистер Виктор Хейзел, хозяин и земли, и фазанов. Мистер Хейзел был фабрикантом пирожков и колбас, он имел невероятно заносчивый характер. Это был чрезвычайно богатый человек, его владения простирались на многие мили по обеим сторонам долины. Всем этим он был обязан только себе, однако не обладал ни обаянием, ни сколько-нибудь значительными добродетелями. Всех людей скромного достатка он презирал, так как и сам был когда-то одним из них, и теперь изо всех сил старался общаться с приличными людьми, как он это понимал. Он охотился с гончими и без гончих, носил модные жилетки, и по будним дням отправлялся на своём «Роллс-Ройсе» на фабрику, проезжая мимо нашей заправки. Иногда, мельком, мы успевали увидеть за рулём лицо мясника — розовое, как ветчина, рыхлое, воспалённое, оттого что мяса в его диете слишком было много.

Вчера днём, ни с того ни с сего, Клод сказал мне:

— Сегодня вечером я опять пойду к Хейзелу в лес. Хочешь со мной?

— Кто, я?

— В этом году на фазанов последний шанс, — сказал он. — Сезон начинается в субботу, и тогда все они разлетятся по лесу, если вообще останутся.

— Но что так вдруг? — спросил я, подозревая неладное.

— Просто так, Гордон. Просто так.

— Мы ничем не рискуем?

Он не ответил.

— У тебя там спрятано ружьё?

— Ружьё!? — воскликнул он насмешливо. — Фазанов не стреляют, ты разве не знал? Да у Хейзела из игрушечного пистолета стрельнешь, лесники тут же сбегутся.

— А что же ты делаешь?

— Ха! — сказал Клод, и таинственно прикрыл глаза.

Потом выждал долгую паузу и спросил:

— Сможешь ли ты держать язык за зубами, если я тебе кое-что расскажу?

— Безусловно.

— Я этого ещё в жизни никому не рассказывал, Гордон.

— Это большая честь. Можешь мне полностью доверять.

Он повернул голову и уставился на меня блёклыми глазами. Они, большие и влажные, как у быка, были теперь так близко, что в центре каждого я увидел перевёрнутое отражение собственного лица.

— Сейчас я тебе расскажу три лучших в мире способа добыть фазана, сказал он.

— А раз уж ты сегодня гость, то тебе выбирать, каким мы воспользуемся. Ну как, идёт?

— Мне всё это не нравится.

— Успокойся, Гордон, ну в самом деле!

— Ладно-ладно, давай.

— Так вот. Первый секрет. — Он замолчал и глубоко затянулся сигаретой. — Фазаны, — негромко проговорил он, — очень любят изюм.

— Изюм?

— Обыкновенный изюм. У них какая-то изюмомания. Мой отец первый об этом узнал, уже больше сорока лет назад. И он открыл все три способа, которые я тебе сейчас расскажу.

— Ты, кажется, говорил, что твой папа был пьяница.

— Может, и так. Но кроме того, он был великим браконьером, Гордон. Возможно, величайшим за всю английскую историю. Мой папа изучал браконьерство, как настоящий учёный исследователь.

— Да ну?

— Серьёзно, Гордон.

— Верю.

— Между прочим, папа держал целый двор петухов в самом соку, только для экспериментальных целей.

— Петухов?

— Ага. И каждый раз, как придумывал новый способ словить фазана, проверял этот способ на петухе. Так он открыл секрет изюма. И так изобрёл ловлю на конский волос.

Клод замолчал и оглянулся, словно проверяя, не подслушивает ли кто за спиной.

— Вот как это делается, — сказал он. — Для начала берёшь несколько изюмин и оставляешь их на ночь в воде, чтобы они как следует разбухли. Потом берёшь конский волос и режешь его на кусочки по полдюйма. Потом протыкаешь ими изюмины, так, чтоб по обе стороны волос торчал на восьмую дюйма. Понятно?

— Да.

— Теперь, фазан склёвывает такую изюмину. Да? А ты смотришь из-за дерева. И что дальше?

— Наверно, она у него застрянет в горле.

— Это и так понятно. Но вот что удивительно. Вот что заметил мой папа: как только это случится, птица больше не двигается с места! Она как будто к земле прирастает, так и стоит, и в горле у неё как будто поршень ходит, а ты себе спокойно вылезаешь из засады и берёшь её голыми руками.

— Не может этого быть.

— Клянусь, — сказал он. — Если уж фазан заглотил конский волос, у него над ухом можно палить из ружья, он и не пошевелится. Это такая мелочь, которую может заметить только гений.

Он сделал паузу, и глаза его сияли от гордости за гениального отца.

— Это был метод номер один. Метод номер два ещё проще. Всё, что надо, леска и крючок. Ловишь фазана на изюмину, как рыбу. Забрасываешь леску ярдов на пятьдесят и лежишь себе в кустах, пока фазан не клюнет, и вытаскиваешь!

— По-моему, это не твой папа придумал.

— Этот метод популярен среди рыбаков, — сказал он, предпочитая меня не слышать. — Заядлый рыбак, если не может часто ездить на море… Ему это напоминает рыбалку. Только это довольно шумный метод. Когда поймаешь фазана, он орёт, как сумасшедший. Все лесники сбегаются.

— А что же метод номер три? — спросил я.

— Метод номер три ещё лучше. Его папа придумал перед смертью.

— Последний шедевр?

— Вот именно, Гордон. Я даже помню тот день, когда это произошло. В воскресенье утром папа заходит на кухню с огромным белым петухом в руках и говорит:

«Кажется, придумал». Он слегка улыбается, а глаза так и горят. Очень спокойно опускает петуха посреди стола и говорит: «Слава Богу, наконец придумал.» — «Что ты придумал?» — спрашивает мама и поднимает глаза от раковины. — «Хорэс, убери эту дрянь со стола.» На голове у петуха бумажный колпачок, вроде стаканчика от мороженого, только вверх ногами. Папа показывает на петуха: «Потрогай, — говорит, — он не сдвинется ни на дюйм.» Петух хочет лапой содрать колпачок, но не тут-то было — он чем-то приклеен. «Никакая птица с закрытыми глазами не убежит,» — сказал папа и потыкал петуха пальцем. Петух даже не заметил, как его толкают туда и обратно по всему столу. «Этого можешь забрать, — сказал папа, — можешь зарезать его и приготовить обед в честь моего открытия.»

А потом он взял меня за руку и вывел за дверь, и мы пошли через поле в большой лес по ту сторону Хэдденхема, который раньше принадлежал Герцогу Бэкингемскому, и меньше чем за два часа мы там словили пять отличных фазанов так же просто, как будто купили их в магазине.

Клод перевёл дух. Его глаза увлажнились и заблестели, когда перед ними снова предстал чудесный мир юности.

— Что-то не понимаю, — сказал я, — как это он одевал бумажные колпачки на головы фазанам в лесу?

— Ни за что не догадаешься.

— Я в этом не сомневаюсь.

— Тогда я тебе скажу. Выкапываешь в земле небольшую ямку. Потом сворачиваешь из бумаги фунтик и опускаешь его в ямку открытой стороной вверх, как чашку.

Обмазываешь его птичьим клеем, и бросаешь туда несколько изюмин. Потом выкладываешь изюм дорожкой до самой ловушки. Теперь представь — идёт себе фазан и склёвывает одну за другой изюмины, а когда доходит до ямки, то суёт туда голову, чтобы сожрать изюм. Вот и всё! У него на голове бумажный колпачок, и он ничего не видит! До чего только некоторые люди не додумаются! А, Гордон?

— Твой папа был гений.

— Так что выбирай. Как тебе больше нравится, так сегодня и сделаем.

— Всё-таки, тебе не кажется, что все эти методы немного сыроваты?

— Сыроваты? Боже мой! А у кого в доме был жареный фазан почти каждый день последние шесть месяцев, и всё это не стоило ему ни пенни?

Он повернулся и зашагал к дверям мастерской. Его очевидно задело моё замечание.

— Подожди минутку, — сказал я, — не уходи.

— Ты идёшь со мной или не идёшь?

— Да, только я хотел у тебя спросить… У меня есть одна идея…

— Можешь оставить её при себе. Ты в этом ничего не понимаешь.

— Помнишь пузырёк со снотворным, который мне дал док, когда у меня болела поясница?

— Ну, помню.

— Как ты думаешь, подействуют они на фазана?

Клод прикрыл глаза и снисходительно покачал головой.

— Дай договорить.

— Тут нечего говорить, — сказал он, — никакой фазан не станет клевать эти дурацкие таблетки. Разве непонятно?

— Ты забываешь об изюме, — сказал я ему. — Теперь послушай. Берём изюмину.

Размачиваем. Бритвой чуть-чуть надрезаем с одной стороны. Потом немного выдавливаем содержимое. Открываем одну облатку и засыпаем оттуда в эту изюмину весь порошок. Теперь берём иголку с ниткой и очень аккуратно зашиваем надрез, и…

Краем глаза я заметил, как у Клода приоткрылся рот.

— И, — сказал я, — теперь мы имеем обычную с виду изюмину, в которой находится два с половиной грана секонала. И уж поверь мне, от такой дозы вырубится взрослый мужчина, не то что птица.

Я помолчал секунд десять, чтобы не испортить эффект.

— Кроме того, с таким методом мы могли бы достичь серьёзных результатов. Мы смогли бы приготовить хоть двадцать изюмин; вечером, на закате, разбросать их на месте кормёжки и спокойно уйти. Через полчаса можно возвращаться, снотворное начнёт действовать, а фазаны к этому времени рассядутся на ночь на деревьях и начнут засыпать. Никакой фазан, съевший хотя бы одну изюмину, не удержится на ветке. Милый мой, они посыпятся с деревьев, как яблоки, а нам останется только их подбирать.

Клод смотрел на меня, не скрывая восхищения.

— Ого, — прошептал он.

— К тому же, нас никогда не поймают. Мы будем гулять по лесу, роняя по дороге изюм, и даже если за нами станут следить, всё равно ничего не заметят.

— Гордон, — сказал он, положив мне руку на колено и глядя на меня огромными и яркими, как звёзды, глазами, — если это сработает, то произведёт революцию в браконьерстве.

— Очень рад это слышать.

— Сколько у тебя осталось таблеток?

— Сорок девять. В бутылочке было пятьдесят, я принял одну.

— Сорок девять не хватит. Нам нужно как минимум двести.

— Ты с ума сошёл!? — воскликнул я.

Он медленно отошёл к двери и остановился в дверном проёме, спиной ко мне, уставившись в небо.

— Меньше, чем двести никак нельзя, — тихо проговорил он. — Нет смысла возиться, если на двести не наберётся.

«Что за бред, — подумал я, — чего он хочет?»

— Последний шанс перед открытием сезона, — сказал Клод.

— Больше мне их неоткуда взять.

— Ты ведь не хочешь возвращаться с пустыми руками, правда?

— Но зачем так много?

Клод обернулся и посмотрел на меня невинными глазами.

— Почему бы нет? — мягко проговорил он. — Ты что, против?

«Да, — подумал я, — он, кажется, хочет испортить мистеру Хейзелу открытие охотничьего сезона!»

— Достанешь двести таблеток, тогда будет смысл этим заняться.

— Неоткуда.

— Но попробовать-то ты можешь?

Открытие сезона всегда происходило первого октября, и было значительным событием. Изнурённые джентльмены в твидовых костюмах, некоторые титулованные, а некоторые просто при деньгах, прикатывали за много миль в компании своих егерей, жён и детей; и весь день над долиной громыхала ружейная пальба. Фазанов хватало всегда, потому что каждым летом их завозили в лес по много дюжин, что обходилось в невероятные суммы. Как говорили, чтобы вырастить и содержать каждого фазана до охотничьего сезона, нужно было потратить более пяти фунтов (цена приблизительно двухсот буханок хлеба). Но мистер Хейзел не тратил деньги зря. Хотя бы на несколько часов, он становился важной фигурой, и даже генерал-губернатор графства запанибрата похлопывал его по спине и, прощаясь, называл его по имени, если конечно не забывал, как его зовут.

— А что, если бы мы просто уменьшили дозу? — спросил Клод. — Почему бы нам не разделить каждую таблетку на четыре изюмины?

— Можно и разделить, — согласился я.

— А хватит четверти таблетки на фазана?

Его наглостью можно было только восхищаться. Было опасно украсть и одного-единственного фазана. Он же собирался взять всех, что были.

— Четверти хватит с лихвой.

— Ты уверен?

— Посуди сам. Считается по живому весу. И так будет в двадцать раз больше, чем нужно.

— Тогда разделим дозу на четыре части, — сказал он, потирая руки. Он замер на секунду, производя в уме необходимые расчёты. — Выйдет сто девяносто шесть.

— Ты представляешь, сколько это займёт? — сказал я. — Не час и не два.

— Ну и что с того? Завтра пойдём. На ночь положим изюм в воду, пусть размокнет, а завтра у нас будет целое утро и целый день на приготовления.

Так мы и поступили.

Теперь, через двадцать четыре часа, мы шли по дороге. Мы шли уже сорок минут, и приближались к тому месту, где тропинка вела направо через гребень холма к большому лесу, где жили фазаны. Оставалось пройти ещё с милю.

— У лесников, конечно же, ружей нет? — осведомился я.

— У лесников всегда ружья есть, — ответил Клод.

Именно такого ответа я и опасался.

— В основном, от хищников.

— Ага.

— Но, конечно, нельзя гарантировать, что лесник не выстрелит в браконьера.

— Не пугай.

— А чего тут пугать? Стреляют они всегда сзади. Любят засадить по ногам ярдов за пятьдесят.

— Они не имеют права! — возмутился я. — Это же уголовное преступление!

— Так незаконное вторжение — тоже уголовное преступление, — сказал Клод.

Некоторое время мы шли молча. Солнце уже спряталось за высокой изгородью справа от нас, и тропинка была в тени.

— Тебе ещё повезло, что сейчас не тридцать лет назад, — продолжал он. Тогда сразу стреляли на месте.

— Ты этому веришь?

— Я просто знаю. Помню, когда я ещё пацаном был, по вечерам видел на кухне, как папа лежал на столе, лицом вниз, а мама выковыривала у него ножиком из задницы дробь.

— Перестань. Мне это не нравится.

— Ты что, мне не веришь?

— Верю, верю.

— После этого у него оставалось много таких белых шрамиков, он был в шрамах, как в снегу.

— Ладно, хватит уже!

— Это называлось «зад браконьера». Во всём городе не было мужчины, который бы так или иначе не отличился. Но мой папа был чемпион.

— Поздравляю.

— Чёрт, если бы он был жив, — сказал Клод с тоской, — он бы всё отдал, чтобы сегодня пойти с нами.

— Вместо меня, — сказал я, — с удовольствием.

Мы достигли перевала, и теперь был виден весь лес, тёмный, дремучий; солнце опускалось за деревья, и сквозь них сверкало золото.

— Давай изюм сюда, — сказал Клод.

Я передал ему пакет, он бережно опустил его в карман брюк.

— В лесу не разговаривать. Идти за мной, и на ветки не наступать.

Через пять минут мы были на месте. Тропинка подходила к опушке и огибала лес на расстоянии около трёхсот ярдов, отделённая только невысокой изгородью. Клод пролез через неё на четвереньках, и я последовал за ним.

В лесу было темно и прохладно. Солнечный свет сюда совершенно не проникал.

— Тут мрачновато, — проговорил я.

— Шшш!

Клод сильно нервничал. Он шёл прямо передо мной, высоко поднимая ноги и мягко ступая по влажной земле. Он постоянно крутил головой, высматривая опасность. Я пытался делать то же, и вскоре лесники стали мерещиться мне за каждым деревом, и я перестал.

Затем над нами появилось небо. Я понял, что мы были у той самой поляны, о которой рассказывал Клод: в начале июля сюда выпускали молодых фазанов, здесь их кормили, поили и охраняли, и здесь же многие из них оставались по привычке до тех пор, пока не начинался отстрел.

— На поляне всегда полно фазанов, — говорил он.

— И лесников, наверное, тоже.

— Оно конечно, но вокруг везде густые заросли, так что всё в порядке.

Теперь мы приближались короткими перебежками от дерева к дереву, пригибаясь к земле и прислушиваясь. Наконец, мы стали на колени за ольхами, растущими вплотную у самого края. Клод ухмылялся и толкал меня локтем в рёбра, показывая сквозь ветки на фазанов.

Всё было забито птицами. Их было сотни две, не меньше, и они важно расхаживали между пеньками.

— Теперь ты понял? — прошептал Клод.

Перед нами открывался потрясающий вид — сон браконьера наяву. А как близко они были! Некоторые — шагов за десять от нас, не больше. Курочки были светло-коричневого цвета, раскормлены они были так, что перья на груди почти мели по земле. Петушки были стройные, красивые, с длинными хвостами и алыми пятнами вокруг глаз, как будто носили красные очки. Я посмотрел на Клода. Его чем-то бычье, туповатое лицо окаменело в восторге. Рот был чуть приоткрыт, и глаза возбуждённо блестели при виде фазанов.

Мне кажется, все охотники проявляют такую же реакцию в такие моменты. Вот так женщины смотрят на крупные изумруды в витрине ювелира, с тем лишь отличием, что готовы воспользоваться гораздо менее достойными методами. Зад браконьера — ерунда по сравнению с тем, чему женщина может себя подвергнуть ради добычи.

— Ага, вот и лесник, — прошептал Клод.

— Где он?

— Вон там, с другой стороны, у дерева. Посмотри внимательно.

— О Боже!

— Ничего, не бойся. Он нас не видит.

Мы пригнулись к земле, продолжая следить за лесником. Он был небольшого роста, в кепке и с ружьём. Он совершенно не двигался, как столб.

— Пойдём, — сказал я.

Лицо лесника было в тени, но мне казалось, что он смотрит прямо на нас.

— Я здесь оставаться не собираюсь.

— Тихо, — сказал Клод.

Медленно, не отрывая глаз от лесника, он залез в карман и вытащил одну изюмину.

Она лежала у него на ладони. Затем, одним быстрым движением, он подбросил её в воздух. Я видел, как она пролетела над кустами и упала за пару ярдов от двух курочек, стоявших вместе у старого пня. Затем одна из них подпрыгнула и склюнула что-то на земле. Видимо, это и была наша изюминка.

Я снова посмотрел на лесника. Тот не двигался.

Клод бросил на поляну вторую изюмину; за ней третью, четвёртую и так далее.

Лесник повернул голову, чтобы осмотреть лес у себя за спиной. Тут же Клод вытащил пакет с изюмом и набрал полную пригоршню.

— Не надо, — сказал я.

Но он широко размахнулся и забросил всё через кусты прямо на поляну.

Изюм тихо забарабанил по земле, как будто капли дождя ударили по сухой листве.

Каждый фазан на этой поляне это услышал или увидел. Захлопали крылья, и всё пришло в движение.

Лесник опять повернул голову, так быстро, как будто внутри у него разогнулась пружина… Птицы в беспамятстве клевали изюм. Он сделал два шага вперёд, и мне показалось, что он собирается выяснять, в чём дело, но он остановился и задрал голову вверх, осматривая деревья по краям поляны.

— За мной, — прошептал Клод, — и не вздумай подниматься. Он побежал на четвереньках, как обезьяна.

Я последовал за ним. Он нагибался прямо к земле, а его огромные ягодицы торчали кверху, и было понятно, почему задница браконьера стала профессиональной болезнью среди этих людей.

Таким образом мы продвинулись где-то на сотню ярдов.

— Теперь бегом, — сказал Клод.

Мы поднялись на ноги и побежали, и через несколько минут перелезли через ограду и снова оказались на милой безопасной тропинке.

— Лучше и не могло быть, — сказал Клод, тяжело дыша. — Ведь отлично всё получилось!

Его большое раскрасневшееся лицо светилось торжеством.

— Вот уж не сказал бы.

— Что? — воскликнул он.

— Теперь мы никак туда не сможем вернуться. Лесник знает, что там кто-то был.

— Ничего он не знает. Через пять минут в лесу будет темно — хоть глаз выколи, и он потащится домой ужинать.

— Я собираюсь последовать его примеру.

— Ай да охотник, — сказал Клод. Он присел на траву у изгороди и закурил сигарету.

Солнце уже зашло, небо было серо-голубым, c жёлтой поволокой. Позади, в лесу, тени и проходы между деревьями меняли цвет с серого на чёрный.

— Быстро действует снотворное? — спросил Клод.

— Смотри, кто-то сюда идёт, — сказал я.

Лесник появился беззвучно и совершенно вдруг, он был от нас всего за тридцать метров, когда я его заметил.

— Ещё один на нашу голову, — сказал Клод.

Мы посмотрели на лесника. За левым плечом у него был дробовик, а по пятам за ним шёл чёрный лабрадор. Он остановился за несколько шагов, его собака осталась сзади и глядела нас сквозь лесниковы ноги.

— Добрый вечер, — дружелюбно сказал Клод.

Этот был худым и высоким, лет сорока. У него были юркие глаза, жёсткие щёки и тяжёлые, нехорошие руки.

— Я вас узнал, — негромко проговорил он. — Я вас обоих узнал.

Клод на это ничего не ответил.

— Вы же с заправочной станции. Правильно?

Его губы были сухими и тонкими, с какой-то коричневатой засохшей корочкой.

— Ваши фамилии Хобедж и Гоуз, вы с заправки. Правильно?

— Это что, викторина? — спросил Клод.

Лесник смачно сплюнул, я видел, как слюна летит и падает в пыль всего за шесть дюймов от ноги Клода. Плевок, лежавший на земле, был похож на небольшую устрицу.

— А ну, валите отсюда.

Клод сидел на пригорке, курил и глядел на плевок.

— Ну, — сказал тот, — шевелитесь.

Когда он говорил, верхняя губа приоткрывала десну и ряд зубов удивительного цвета — некоторые были чёрные, остальные — светло-коричневые.

— А здесь, между прочим, общественная дорога, — сказал Клод. — Так что прошу не беспокоить.

Лесник перевесил ружьё с левого плеча на правое.

— У вас преступные намерения. Я вас могу арестовать.

— Не можешь, — сказал Клод.

Этот диалог заставил меня сильно забеспокоиться.

— Я за тобой давно слежу, — сказал лесник, глядя на Клода.

— Уже темнеет. Пойдём-ка дальше? — спросил я у Клода.

Он бросил сигарету и неторопливо поднялся на ноги.

— Ну что ж, пойдём.

Мы побрели назад по тропинке, и скоро лесника уже не было видно в сумерках.

— Это главный лесник, — сказал Клод, — его фамилия Кроллек.

— Пойдём отсюда, — сказал я.

— Заворачивай сюда.

Слева от нас была калитка, закрывавшая выход в поле. Мы перелезли через неё и уселись под забором.

— Мистеру Кроллеку тоже пора ужинать, — сказал Клод, — так что можешь не волноваться.

Мы тихонько сидели за забором и ждали, лесник не отправится домой. Показалось несколько звёзд, а с востока над холмами поднималась яркая луна.

— Вот он идёт, — зашептал Клод, — сиди тихо.

Мы следили за ними из-за забора. Лесник шёл, подпрыгивая, за ним бежала собака.

— Сегодня он уже не вернётся, — сказал Клод.

— Откуда ты знаешь?

— Он тебя не станет ждать в лесу, если знает, где ты живёшь. Он будет подстерегать у дома.

— Это ещё хуже.

— Нет, ты же можешь оставить добычу ещё где-нибудь. Тогда он не имеет права ничего сделать.

— Ну а тот, другой, на поляне?

— Он тоже ушёл.

— Ты же не знаешь наверняка.

— Я за этими ублюдками уже не один месяц слежу, Гордон, уж ты мне поверь. Я все их привычки знаю. Нам бояться нечего.

Я нехотя пошёл за ним обратно в лес. Там было совершенно темно и тихо, и звук наших шагов, казалось, разносился повсюду, как будто мы расхаживали внутри собора.

— Изюм кидали вот тут, — проговорил Клод.

Я вгляделся в заросли. Поляна была бледно-молочной в ленном свете.

— Ты уверен, что лесник ушёл?

— Я точно знаю — ушёл.

Я представил себе лицо Клода под козырьком кепки, его бледные губы, мягкие, бледные щёки и большие глаза, горящие от возбуждения.

— Они расселись?

— Да.

— А где они?

— Здесь вокруг. Они далеко не залетают.

— Что теперь делать?

— Ничего. Будем сидеть и ждать. Я вот взял тебе посветить, — добавил он, протягивая мне маленький карманный фонарик в виде авторучки. — Может пригодиться.

Мне стало немного спокойнее.

— Не поискать ли их на деревьях? — спросил я.

— Не надо.

— Интересно посмотреть, как они спят.

— Мы сюда пришли не природу изучать, — сказал Клод. — Лучше помолчи пока.

Мы стояли так довольно долго и ждали событий.

— Я вот чего боюсь, — сказал я. — Если птица может усидеть на ветке во сне, то от снотворного она падать не станет.

Клод тревожно взглянул на меня.

— Всё-таки, — продолжал я, — она не мёртвая, а только спит.

— Её же усыпили, — сказал Клод.

— Всё тот же сон, только крепкий. Отчего ей падать, если она крепко спит?

Настала тревожная пауза.

— Эх, надо было на курах попробовать. Папаша мой так бы и сделал.

— Твой папаша был гений, — сказал я.

В этот момент мы услышали глухое «пум» из зарослей позади нас.

— Эй!

— Шшш…

Мы прислушались.

«Пум.»

— Ещё одна!

Звук был глубокий и приглушённый, будто с высоты плеч уронили на землю мешок с песком.

«Пум.»

— Это фазаны! — закричал я.

— Тихо!

— Это точно фазаны!

«Пум! Пум!»

— Да, ты прав!

Мы побежали обратно в лес.

— Где они упали?

— Вот тут, целых два!

— По-моему, они были с другой стороны.

— Ищи! — прокричал Клод, — они где-то недалеко.

Ещё минуту мы занимались поисками.

— Есть один! — воскликнул Клод.

Когда я подошёл, у него в руках был красивый петушок. Мы внимательно его осмотрели, присвечивая себе фонариками.

— Он обожрался снотворным, — сказал Клод, — ещё живой, я слышу, как у него бьётся сердце, но он обожрался!

«Пум!»

— Ещё один!

«Пум! Пум!»

— Теперь два!

«Пум!»

«Пум! Пум! Пум!»

— Боже мой!

«Пум! Пум! Пум! Пум!»

«Пум! Пум!»

Справа и слева фазаны сыпались с деревьев. Мы забегали в темноте, как сумасшедшие, шаря по земле лучами из наших фонариков.

«Пум! Пум! Пум!» — эти три свалились мне чуть ли не на голову. Я стоял прямо под деревом, когда они падали, и я тут же их подобрал — двух петушков и курочку. Они были мягкими, тёплыми, их перья приятно щекотали ладони.

— Куда их положить? — спросил я. Я держал их за ноги.

— Складывай сюда, Гордон! Бросай всех в кучу, здесь, где светло!

Клод стоял на краю поляны, освещённый лунным светом, и держал в каждой руке по пучку фазанов. Его лицо светилось, глаза были широко раскрыты и горели от восторга. Он радостно смотрел по сторонам, как будто ребёнок, вдруг узнавший, что весь мир — шоколадный.

«Пум!»

«Пум! Пум!»

— Мне это не нравится. Что-то их слишком много.

— Ого! — прокричал он, бросил тех птиц, что были у него уже в руках, и снова убежал на поиски.

«Пум! Пум! Пум! Пум!»

«Пум!»

Теперь их было несложно искать. У каждого дерева лежало по два. Очень быстро я отыскал шесть штук, взял по три в каждую руку и отнёс их в общую кучу. Потом ещё шесть. И ещё. А они всё падали.

Клод был в совершенном экстазе, бегал туда и обратно, как призрак среди деревьев. Я видел луч его фонарика, танцевавший в темноте. Сделав очередную находку, Клод победно взвизгивал.

«Пум! Пум! Пум!»

— Жаль, что этот пидарас Хейзел не слышит! — закричал Клод.

— Не ори, — сказал я, — опасно.

— Что-что?

— Не ори. Нас может услышать лесник.

— В жопу всех лесников! — прокричал он. — Они сидят по домам!

Ещё три-четыре минуты фазаны продолжали падать, затем всё внезапно прекратилось.

— Ищи, — прокричал Клод, — их тут полно валяется!

— Давай закругляться, пока не поздно.

— Ничего, — сказал Клод, — ещё поищем.

Мы посмотрели под каждым деревом на сто ярдов от поляны, на север, юг, восток и запад, и, я думаю, в конце концов, нашли почти всех. Получилась довольно внушительная куча фазанов.

— Это чудо, — говорил Клод. — Чтоб я сдох.

Он смотрел на них, будто в трансе.

— Лучше возьмём по полдюжины и уберёмся отсюда побыстрее, — предложил я.

— Я их посчитаю, Гордон.

— У нас на это нет времени.

— Я обязан их посчитать.

— Ты что, пойдём уже.

— Один.

— Два.

— Три.

— Четыре.

Он считал очень внимательно, поднимая и откладывая каждого фазана в сторону.

Луна теперь была прямо у нас над головами, и вся поляна была отлично освещена.

— Я тут торчать не собираюсь, — сказал я и отошёл в тень, ожидая, пока он закончит счёт.

— Сто семнадцать… сто восемнадцать… сто девятнадцать… сто двадцать! Сто двадцать штук! Это мировой рекорд!

Я нисколько в этом не сомневался.

— Папа один раз принёс пятнадцать, и после этого неделю не просыхал!

— Ты чемпион, — сказал я, — теперь мы можем идти?

— Подожди, — ответил он, задрал свитер и стал разматывать большие мешки. — Это твой, — сказал он, протягивая один из них мне, — набивай быстрее.

Луна светила так ярко, что я смог прочесть написанное у шва мелким шрифтом «Джей Даблъю Крамп. Кестонская Мельница, Лондон Юго-Западный 17».

— А тебе не кажется, что этот ублюдок с чёрными зубами сейчас смотрит на нас из-за дерева?

— Не может быть, — сказал Клод. — Он нас сейчас поджидает у заправки, я ж тебе объяснял.

Мы стали наполнять мешки. Птицы были мягкими, их головы болтались, а кожа под перьями была всё ещё тёплой.

— На тропинке нас будет ждать такси, — сказал Клод.

— Что-что?

— Я всегда возвращаюсь на такси, Гордон, разве ты не знал?

Я сказал, что нет.

— Такси — анонимно, — сказал он, — никто не знает, кто там сидит, кроме водителя. Так меня научил отец.

— А кто водитель?

— Чарли Кинч. Он только рад нам помочь.

Когда всё было закончено, мы забросили мешки на плечи и побрели сквозь тёмный лес к дороге.

— В город я это не потащу, — сказал я.

В моём мешке было ровно шестьдесят фазанов, он весил полтораста фунтов, если не больше.

— Чарли меня ещё никогда ещё не подводил, — сказал Клод.

Мы дошли до опушки и посмотрели сквозь изгородь на дорогу. Клод почти прошептал:

«Чарли, малыш,» — и старик за рулём такси, стоявшего всего за пять ярдов, высунул голову под свет луны и хитро улыбнулся нам беззубым ртом. Мы пролезли через изгородь, волоча по земле мешки.

— Привет, ребята! — сказал Чарли. — Что это у вас?

— Капуста, — ответил Клод. — Открой дверь.

Ещё через две минуты мы были в безопасности, медленно спускаясь в такси с холма к нашему городку. Если не считать криков Клода, операция была завершена. Он едва не лопался от восторга, и то и дело наклоняясь вперёд и хлопая Чарли Клинча по плечу, повторяя: «Ну что, Чарли? Как тебе наш багаж?» — и тот оборачивался, глядел на плотно набитые мешки, валявшиеся на полу, и говорил: «Боже мой, как это вы умудрились?»

— Шесть пар там твои, Чарли, — сказал Клод.

Чарли ответил:

— Фазанов на открытие сезона будет маловато, я так думаю.

— Я тоже так думаю, Чарли, я тоже, — сказал Клод.

— Ради Бога, скажи мне, зачем тебе сто двадцать фазанов? — спросил я его.

— Заморожу на зиму. Положу в морозилку на станции, там где корм для собаки.

— Надеюсь, не сегодня?

— Нет, Гордон, сегодня нет. Сегодня мы их оставим у Бесси.

— У какой Бесси?

— Бесси Орган.

— Бесси Орган!?

— Бесси всегда их мне носит, ты разве не знал?

— Я ничего не знал.

Этого я совершенно не ожидал. Её муж, преподобный Джек Орган, был нашим местным викарием.

— Добычу всегда должна приносить респектабельная женщина, — сказал Клод. — Правда, Чарли?

— Бесси у нас умница, — ответил Чарли.

Мы уже въехали в город, фонари ещё горели, мужчины разбредались из пабов по домам. Я видел, как Уилл Праттли тихонько зашёл в свой рыбный магазин, в то время как голова миссис Праттли торчала из окна наверху, но он ничего не замечал.

— Наш викарий неравнодушен к жареным фазанам, — сказал Клод.

— Он вывешивает фазана на восемнадцать дней, — объяснил нам Чарли, — а потом хорошенько встряхнёт, все перья осыпаются.

Машина повернула влево и влетела в ворота священника. В доме было темно, нас никто не встретил. Мы с Клодом оставили фазанов в сарайчике для угля за домом, и, попрощавшись с Чарли Клинчем, с пустыми руками пошли к заправочной станции.

Светила луна. Я не знаю, ждал ли нас мистер Кроллек у дверей. Я его не заметил.

— Вот и она, — сказал мне Клод на следующее утро.

— Кто?

— Бесси, Бесси Орган.

Это имя он произнёс с гордостью и несколько хозяйской интонацией, как генерал говорил бы о храбрейшем из своих офицеров.

Я вышел на улицу вслед за ним.

— Воон там, — сказал он, указывая на Бесси.

Далеко на дороге я увидел женскую фигурку, двигавшуюся в нашу сторону.

— Что это она везёт? — спросил я.

Клод хитро посмотрел на меня.

— Без риска, дичь можно провезти только в коляске с ребёнком, объяснил он.

— Да-да, — пробормотал я, — ну конечно.

— Там в коляске — Кристофер Орган. Ему полтора года. Это очень славный малыш, Гордон.

Я едва мог разглядеть ребёнка, сидевшего в колясочке с открытым верхом. Издалека он казался маленьким пятнышком.

— Ты только представь себе — под ним фазанов шестьдесят или даже семьдесят, не меньше, — счастливо проговорил Клод.

— В коляску ни шестьдесят, ни тем более семьдесят фазанов не поместится.

— В глубокую — поместится, если вынуть матрас и хорошенько их упаковать, доверху. Потом накрываешь простынкой, и всё. Фазан — он немного места занимает.

Мы стояли у бензоколонок и ждали Бесси Орган. Стояло тёплое, безветренное сентябрьское утро, но небо затягивало тучами и в воздухе пахло грозой.

— Старушка Бесси, вот это наглость — прямо через весь город! — сказал Клод.

— По-моему, она очень торопится.

Клод зажёг вторую сигарету от окурка.

— Бесси никогда никуда не торопится.

— Походка у неё очень уж необычная, — сказал я ему, — посмотри сам.

Клод прищурился, глядя сквозь сигаретный дым. Затем вынул сигарету изо рта и посмотрел ещё.

— Ну как?

— Кажется, и вправду немного спешит, а? — осторожно проговорил он.

— Очень спешит.

После этого настала короткая пауза. Клод не отрываясь смотрел на приближавшуюся фигуру.

— Она просто не хочет попасть под дождь. Точно, в этом всё дело. Она думает, что сейчас дождь пойдёт, и боится, что малой промокнет.

— Почему же она не поднимет верх коляски?

На это Клод ничего не ответил.

— Она бежит! — воскликнул я. — Смотри!

Бесси перешла на спринт.

Клод стоял неподвижно и смотрел на неё. Издалека был слышан детский плач.

— В чём там дело?

Клод молчал.

— Что-то с ребёнком, — сказал я, — слышишь?

Бесси была от нас за двести ярдов и стремительно приближалась.

— Теперь слышишь? — спросил я.

— Да.

— Он орёт, как резаный.

Тоненький голосок был всё громче, ребёнок надсадно орал. Орал, не переставая.

— У него истерика, — объявил Клод.

— Я тоже так думаю.

— Поэтому она и бежит, Гордон. Она хочет побыстрее сунуть его под холодную воду.

— Ты прав, — сказал я, — только послушай, как орёт!

— Если это не истерика, то что-то ещё в этом роде.

— Согласен.

Клод нервно сучил ногами по гальке на дороге.

— С маленькими детьми каждый день тысяча и одна неприятность, — сказал он.

— Конечно.

— Один ребёнок как-то засунул пальцы в колесо коляски. Все пальцы ему так и отрезало.

— Да-да.

— Что бы то ни было, лучше бы она так не бежала.

Длинный грузовик с кирпичами подъехал к Бесси сзади и замедлил ход, водитель высунулся из двери. Бесси продолжала бежать, не обращая на него никакого внимания. Она была уже так близко, что я видел большое раскрасневшееся лицо и широко раскрытый рот, хватавший воздух. Я заметил, что у неё были аккуратные белые перчатки и смешная белая шляпка, подобранная в тон, похожая на гриб.

Тут из коляски вдруг вылетел огромный фазан.

Клод в ужасе закричал.

Дурак в грузовике громко расхохотался.

Фазан нетрезво похлопал крыльями несколько секунд, потерял высоту и опустился в придорожную траву.

За грузовиком остановилась машина бакалейщика и начала сигналить, требуя проезда. Бесси всё бежала вперёд.

Затем, рассекая воздух, из коляски вылетел второй фазан.

За ним третий, и четвёртый, и пятый.

— О Боже, — сказал я, — они просыпаются!

Клод молчал.

Бесси преодолела последние пятьдесят ярдов с огромной скоростью, пока птицы разлетались из коляски во все стороны.

— Чёрт побери, что же это делается? — прокричала она.

— Идите во двор! Во двор! — кричал я ей, но вместо этого она подъехала к ближайшей колонке, и, прежде чем мы успели что-либо сделать, схватила орущего ребёнка на руки.

— Нет, нет! — кричал Клод на бегу, — не поднимайте ребёнка! Положите обратно!

Держите простынь!

Но она ничего не слышала, и, освобождённые от стеснявшего их веса ребёнка, фазаны тучей вырвались из коляски, их было пятьдесят или шестьдесят, не меньше.

Большие коричневые птицы затмили всё небо, неистово хлопая крыльями, пытаясь взлететь повыше.

Мы бегали взад и вперёд по дороге, размахивая руками, чтобы их распугать.

«Убирайтесь,» — кричали мы. «Кыш, кыш!» Но они были ещё слишком сонными, чтобы обращать на нас внимание, и через полминуты все опустились и расселись на моей заправке, как рой саранчи. Всё было покрыто фазанами. Они сидели — крыло к крылу — на краю крыши, на бетонном козырьке над колонками; не меньше дюжины сидело на карнизе окна в офисе. Некоторые расселись на банках с машинным маслом, другие пытались устроиться на капотах подержанных автомобилей. Один петушок с роскошным хвостом величественно расселся на бензоколонке. Довольно много из них просто копошилось у нас под ногами, распушивая перья и моргая маленькими глазками. Они ещё как следует не проснулись.

Через дорогу от нас, за грузовиком с кирпичами и машиной бакалейщика уже успела образоваться небольшая пробка. Люди открывали двери и выходили на дорогу, чтобы получше разглядеть, что происходит. Я посмотрел на часы. Было без двадцати девять. «С минуты на минуту, — подумалось мне, — большой чёрный автомобиль появится на этой дороге со стороны города, и это будет „роллс“, а из-за руля будет выглядывать лоснящееся лицо Виктора Хейзела, фабриканта колбас и пирожков.»

— Они его чуть насмерть не заклевали! — кричала Бесси, прижимая орущего ребёнка к груди.

— Вы идите домой, Бесси, — сказал Клод, бледный, как мел.

— Закрываемся, — сказал я, — повесь табличку. Сегодня заправка не работает.