Не наступите на жука [Марина Львовна Москвина] (fb2) читать постранично, страница - 2

восклицал папа, хлопая в ладоши и потирая руки.

Еду он предпочитал сготовленную мамой от начала и до конца и на дух не переносил пакетики и полуфабрикаты. Пакетики он называл мумией супа. ««Такие пакетики,— говорил папа,— можно найти только в саркофагах фараонов».

А до чего он обожал ветчинный рулет! Как-то раздобыл по случаю батон с названием «Рулет деликатесный»!.. Принес домой, счастливый, держа батон, словно ребенка, прижатого к груди. А когда тот в конце концов кончился, папа по этому поводу выступил на кухне с речью. Он сказал:

«До свиданья, рулет, до свиданья! Приходи к нам еще! Мы тебе всегда рады! Пусть наш холодильник «ЗИЛ» станет для тебя родным домом, а месяц, на протяжении которого мы ели тебя, апрель, отныне будет праздноваться нами каждый год как месяц рулета!..»

До свидания, папа, до свидания. Пусть у тебя там в Приэльбрусье все будет хорошо. Пускай не жмотничают — выделят жилплощадь, а не какое-то койко-место. Пускай рядом с тобой побудет мама. Вдвоем надежней, а то снегопады, лавины, дремлющий вулкан Эльбрус, чем черт не шутит, вдруг проснется. А нам что сделается тут в Москве? Что уж такого здесь в Москве нельзя было бы пережить человеку?

Одно чуть примирило Женьку с интернатом — здоровенный аквариум в школьном корпусе на первом этаже. Там жили рыба-телескоп, пятнистые вуалехвосты, четверо меченосцев, и среди водорослей двигался по дну тритон.

У них с Юриком тоже есть аквариум. Десять огненных барбусиков. Все десять пламенно любили Юрика, во всяком случае, узнавали и явно предпочитали остальным. И снова Женька с надеждой подумала: там, где живет тритон, не может быть СЛИШКОМ плохо.

Общим потоком ребят ее подняло по лестнице на третий этаж и мимо ПРАВИЛ, гласивших: «Будь активным общественником, хорошим товарищем, верным другом! Умей сочетать личные интересы с интересами государства! В карман клади только необходимые вещи! Умей стирать, шить и гладить одежды! Закаляй себя! Не кури!» — внесло Женьку в седьмой класс.

Вместе с другой новенькой она встала у доски тихо и настороженно, как следует вести себя в подобных обстоятельствах.

— Ты приходящая? — спрашивает у Женьки другая новенькая.

— Как это?

— Ну — в интернате учишься, а спишь и ешь дома,— объяснила девочка.— Я — приходящая!

— А я не приходящая,— сказала Женька. Мысль о тритоне уже не согревала.

(обратно)

Глава 2. «Луизиана»

Сперва все ученики Женьке показались на одно лицо. Только один выделялся — мальчик-африканец. Потом, пока не было учителя, Женька стала приглядываться к каждому, в уме составляя словесные портреты. Так она тренировала память на лица.

Ей память нужна была феноменальная, примерно как у бывшего чемпиона мира по шахматам Алехина. Он потом стал следователем уголовного розыска. Алехин знал в лицо сотни преступников, их клички, «почерк» преступлений, их прошлую преступную жизнь. Женька хотела стать инспектором — таким же, как Алехин.

Первый ряд от окна последняя парта: пол женский, телосложение худое, волосы на голове, на бровях и на ресницах белые, рот большой, углы рта приподняты, нос большой, носит очки, левый глаз дергается, по-видимому, нервный тик...

«Пол женский» звали Шуру Конопихину, рядом с ней никто не сидел, и прежде чем перейти к следующей парте, Женька окинула взглядом нарисованный ею словесный портрет и вдруг поняла, что приподнятые углы рта означали улыбку, а броская примета — нервный тик — самое что ни на есть дружелюбное подмигивание.

Странное это действие — подмигивание, малоизученное. Откуда взялось? Куда уходит корнями? Оно протягивает ниточку доверия между совершенно чужими, как бы говоря: «Привет!», «Я с тобой!», «Держи хвост морковкой!»

Одно дружеское подмигивание может сделать жизнь сносной, наобещать каких-нибудь чудесных в будущем событий. Есть еще подмигивание любовное. Но никогда — что-нибудь плохое.

Женька села за парту с Конопихиной.

Вошел учитель.

Он был в синем пиджаке с металлическими пуговицами — двубортном, пуговицы шли в два ряда. В окно било сентябрьское солнце, солнечные лучи ударили по пуговицам, и они вспыхнули на груди у него и на животе так ярко, что потом всю Женькину жизнь учитель возникал в ее памяти в ослепительном пуговичном сиянии.

«Мужчина лет сорока двух,— фиксировала Женька,— рост выше среднего, сутулый, нос выдающийся, блестящая плешь, под пиджаком носит белую водолазку...»

— Здравствуйте, дети! — сказал Григорий Максович и к учительскому столу зашагал легкой мальчишеской походкой.

Шаги учителя были чуть-чуть с запинкой, как и его слова.

— Здравствуйте! — гаркнул седьмой «В».

В том, как все это гаркнули, звучала радость встречи с ним, то же и в его «Здравствуйте, дети!» — довольно сильная радость встречи.

— Не кладите вы так на них свое сердце, — рекомендовала Григорию Максовичу более опытный педагог Оловянникова.— Я на своих клала-клала, а теперь у них чего ни попросишь — ноль всякого внимания.

— А я, Галина