Бронек [Магдалена Тулли] (fb2) читать постранично, страница - 3

затянулся для них на десятилетия.

Подобного рода ущерб был нанесен и нескольким переодетым в мундиры статистам, которые в ключевой сцене селекции выступили в роли судей — они также заглянули за кулисы и видели. Впрочем, их это не касалось: отсюда — гордыня, отсюда — дерзость. Но даже если они тогда и смеялись, это их не спасло. И те и другие захлебнулись в собственных сомнениях — без надежды на избавление, в одиночестве.

Согласно правилам, движение одностороннее. Не предусмотрен случай моей матери, которая в конце жизни повернула и поплыла против течения. Она, как ни в чем не бывало, перешагнула границу миров, и никакие охранники не сумели ее задержать. Очень жаль, что этот фокус никому не удался тогда, в первый раз. После того как мать пересекла платформу и плац в обратном направлении, ситуация могла измениться уже только к лучшему. И дом, и двор вдруг перенеслись в Лодзь, а стояло по-прежнему лето сорок четвертого, вероятно, начало августа. Прислушавшись, мать различала вдалеке грохот советской артиллерии.

Для грохота советской артиллерии в медицине имеется специальный термин — ушные шумы. Было даже какое-то лекарство, которое следовало принимать после еды, но оно, разумеется, не помогло. От такой штуки, как артиллерия, при помощи таблеток не избавишься. На самом деле мать могла тогда слышать только немецкие гаубицы, бившие по варшавским повстанцам при глухом молчании советской артиллерии, стоявшей на другом берегу Вислы. Грохот действительно разносился далеко. Еще до того, как восстание было подавлено, мать, гуляя в парке с внуками, сломала руку и носила гипс, очень ее тяготивший.

— Нам не пора идти в больницу снимать гипс? — спрашивала она каждое утро с тревогой, поскольку забыла, где находится больница. Адрес наверняка знал один из кузенов, тот, что отвел ее туда, его и надо бы спросить. Но мы понятия не имели, где найти кузена. Ведь он был застрелен на улице четыре года назад, в самом начале войны, потому что на рукаве отсутствовал знак.

— Вы правы, — признала моя мать, поразмыслив.

Но удивительно, насколько похож был на него тот, который…

— А может, вовсе не на него? Может, на кого-то другого? — допытывался мой муж. Неважно, матери было не до того. Гораздо важнее другой вопрос. Неизвестно, у кого раздобыть адрес. К тому же больница, несомненно, находилась в Лодзи, там же, где мать и ее квартира. А в Лодзи никто из нас не ориентировался. На чердаке жил с семьей второй кузен, и мать надеялась, что он что-нибудь подскажет.

— Но здесь нет чердака, — заметила я.

— Нет? — удивилась она и пальцем указала вход на чердак — дверцы антресолей. Нечего ломать голову, надо просто открыть их и сходить наверх. Мать подняла глаза и стала внимательно рассматривать дверцы.

— Как они туда забираются? Наверное, приставляют лестницу, — предположила она. Но лестницы не было. Может, они втаскивают ее наверх? Загадка казалась неразрешимой, и мать предпочла о ней забыть. Она устала от выяснений, но как раз в этот момент вдруг все вспомнила. Да ведь в больницу отвел ее Хенрик. Наверняка он. Хенрик, ее старший брат.

Так у нее был брат?

Видимо, был. Но мы не знали, где его искать. Поэтому, когда пришло время снимать гипс, мать согласилась поехать с моим мужем в ближайшую районную больницу, и мы обрадовались, что ее не отправили оттуда в Лодзь.

Хенрик появился в нашей жизни неожиданно, и мы не сразу поняли, откуда он взялся. Это выяснилось лишь в сорок третьем. Была поздняя весна, когда он вернулся из шталага^[1]. Пришел — молодой, чуть за двадцать, небритый, смертельно усталый, — сел на стул и сразу заснул. Он бежал через всю Германию. В польской форме? Нет, по дороге пришлось от нее избавиться, видимо, кто-то дал Хенрику гражданскую одежду, иначе он бы погиб. Безумец, почему не остался в этом шталаге? Оказывается, беспокоился о родных. В Лодзи были мать, отец и четыре сестры. Но откуда вдруг четыре? До сих пор я слышала только о трех. Четыре, точно четыре. Так говорил Хенрик, значит так оно и было.

В квартире появлялись все новые родственники, о которых я понятия не имела.

— Где Анка? — спросила однажды мать.

Я не знала, кто такая Анка. Мать посмотрела на меня изумленно, ведь Анка — дочь одной из теток, самой любимой.

Значит, были еще и тетки.

— А она жива? — спросила я осторожно. Ведь я даже о своей судьбе толком ничего не знала. Жива я или нет? Чтобы выяснить это, следовало сначала узнать, как меня зовут и кто я такая.

— Я ведь разговаривала с ней сегодня утром, — спокойно заявила моя мать. Значит, Анка где-то здесь, возможно в ванной или на кухне. В иные дни дом бывал полон людей. Они бродили по пустым комнатам, совершенно прозрачные, как воздух. Я не удивляюсь, что они потянулись к нам. Январь сорок третьего! Стояли такие морозы! Все приходили погреться. Уже давно ни у кого не осталось ни кусочка угля. Его было не достать ни за какие деньги. Оккупационные власти не видели смысла отапливать наши квартиры. В