Великая и ужасная красота [Либба Брэй] (fb2) читать постранично, страница - 3

поезд, подошедший к вокзалу. Бомбей. Вообще-то это означает «хороший залив», вот только ничего хорошего в этот момент я о нем не думала. Темный плюмаж дыма, выпущенный паровозом, потянулся вверх и коснулся низко нависших тяжелых туч. Матушка следит за ним взглядом.

— Да, холодный и серый…

Она прижимает руку к горлу, пальцы касаются ожерелья на шее, — в центре ожерелья крепится маленький серебряный медальон, на котором изображено всевидящее око над полумесяцем. Его подарил ей какой-то сельский житель, так говорила матушка. Это ее талисман удачи. Я никогда не видела ее без этого медальона.

Сарита осторожно коснулась плеча матушки.

— Пора идти, мэмсахиб.

Матушка отводит взгляд от поезда, роняет руку.

— Да. Идем. Мы чудесно проведем время у миссис Талбот. Я уверена, в честь твоего дня рождения у нее приготовлено замечательное печенье…

Какой-то мужчина в белом тюрбане и плотном черном дорожном плаще налетает на нее сзади, сильно толкнув.

— Тысяча извинений, уважаемая леди!

Он улыбается и отвешивает глубокий поклон, прося прощения за грубость. Когда он склоняется, становится виден молодой человек за его спиной, одетый в точно такой же странный плащ. На мгновение наши взгляды встречаются. Он ненамного старше меня, ему лет семнадцать; кожа смуглая, губы — полные, а ресницы — самые длинные из всех, какие мне только приходилось видеть. Я знаю, что не должна считать привлекательными индийских мужчин, но я ведь видела не слишком много юношей вокруг себя, и потому вдруг обнаруживаю, что загораюсь румянцем. Он тут же отводит глаза и поворачивает голову, рассматривая толпу.

— Вам бы следовало быть поосторожнее, — сердито бросает Сарита старшему мужчине, отталкивая его. — И лучше бы вам не оказаться вором, иначе вам не поздоровится.

— Нет-нет, мэмсахиб, я просто ужасно неловок!

Он вдруг гасит улыбку, а вместе с ней отбрасывает и тон бодрого простачка. И тихо шепчет матушке на безупречном английском:

— Цирцея рядом…

Для меня это звучит бессмыслицей, которую бормочет очень умный вор, чтобы отвлечь наше внимание. Я собираюсь сказать это матушке, но выражение крайнего ужаса на ее лице заставляет меня похолодеть. Она резко оборачивается и начинает оглядывать уличную толпу так, словно ищет потерявшегося ребенка.

— Что такое? — спрашиваю я. — Что все это значит?

Но мужчины уже исчезли. Они растворились среди людей, оставив лишь отпечатки ног в пыли.

— Что этот человек сказал тебе?

Матушка говорит ледяным тоном:

— Ничего. Он явно был не в себе. Нынче на улицах небезопасно.

Я никогда не слышала, чтобы моя мать говорила вот так. Так жестко. И в то же время так испуганно.

— Джемма, я думаю, мне лучше пойти к миссис Талбот одной.

— Но… но как же печенье?

Вопрос был безусловно глупым, но сегодня мой день рождения. Конечно, мне не хотелось проводить его в гостиной миссис Талбот, но мне уж точно не хотелось провести его и дома, в одиночестве, всего лишь потому, что какой-то сумасшедший в черном плаще и его сопровождающий что-то сказали моей матери.

Матушка плотно натягивает на плечи шаль.

— Печеньем можно побаловаться и потом…

— Но ты обещала!..

— Ну да, только это было до того…

Она умолкает.

— До чего?

— До того, как ты меня так раздосадовала! В самом деле, Джемма, ты не в том настроении, чтобы являться к кому-то с визитом. Сарита отведет тебя обратно.

— У меня прекрасное настроение! — возражаю я, и по моему тону можно без труда понять, что это не так.

— Нет, не прекрасное!

Зеленые глаза матушки смотрят на меня в упор. В них светится нечто такое, чего я никогда прежде не видела. Это огромный, пугающий гнев, от которого у меня перехватывает дыхание. Но он угас, едва вспыхнув, и передо мной снова стоит привычная матушка.

— Ты слишком устала, тебе нужно отдохнуть. Вечером мы устроим праздник, и я позволю тебе выпить немножко шампанского.

«Я позволю тебе выпить немножко шампанского…» Это не обещание; это извинение за то, что матушка собиралась сейчас избавиться от меня. Когда-то мы все делали вместе, а теперь не могли даже просто поговорить на базаре, не язвя друг другу. Я смущена и разочарована. Мать никуда не хочет брать меня с собой, не только в Лондон, но даже и в дом к старой деве, которая всегда заваривает слишком слабый чай.

Паровоз снова пронзительно свистит, заставляя матушку подпрыгнуть на месте.

— Вот что, я разрешу тебе надеть мое ожерелье. Давай, надень его. Я знаю, оно тебе всегда очень нравилось.

Я стою, онемев от изумления, пока мать украшает меня ожерельем, которое мне действительно всегда хотелось иметь, — но теперь оно кажется невероятно тяжелой, блестящей и отвратительной безделушкой. Взяткой. Матушка снова быстро оглядывает пыльную торговую площадь, а потом ее зеленые глаза опять останавливаются на мне.

— Ну вот. Ты выглядишь… совсем взрослой.

Она прижимает затянутую в перчатку руку к моей щеке и медлит, как будто