2medicus: Лучше вспомни, как почти вся Европа с 1939 по 1945 была товарищем по оружию для германского вермахта: шла в Ваффен СС, устраивала холокост, пекла снаряды для Третьего рейха. А с 1933 по 39 и позже англосаксонские корпорации вкладывали в индустрию Третьего рейха, "Форд" и "Дженерал Моторс" ставили там свои заводы. А 17 сентября 1939, когда советские войска вошли в Зап.Белоруссию и Зап.Украину (которые, между прочим, были ранее захвачены Польшей
подробнее ...
в 1920), польское правительство уже сбежало из страны. И что, по мнению комментатора, эти земли надо было вручить Третьему Рейху? Товарищи по оружию были вермахт и польские войска в 1938, когда вместе делили Чехословакию
cit anno:
"Но чтобы смертельные враги — бойцы Рабоче — Крестьянской Красной Армии и солдаты германского вермахта стали товарищами по оружию, должно случиться что — то из ряда вон выходящее"
Как в 39-м, когда они уже были товарищами по оружию?
Дочитал до строчки:"...а Пиррова победа комбату совсем не требовалась, это плохо отразится в резюме." Афтырь очередной щегол-недоносок с антисоветским говнищем в башке. ДЭбил, в СА у офицеров было личное дело, а резюме у недоносков вроде тебя.
Первый признак псевдонаучного бреда на физмат темы - отсутствие формул (или наличие тривиальных, на уровне школьной арифметики) - имеется :)
Отсутствие ссылок на чужие работы - тоже.
Да эти все формальные критерии и ни к чему, и так видно, что автор в физике остановился на уровне учебника 6-7 класса. Даже на советскую "Детскую энциклопедию" не тянет.
Чего их всех так тянет именно в физику? писали б что-то юридически-экономическое
подробнее ...
:)
Впрочем, глядя на то, что творят власть имущие, там слишком жесткая конкуренция бредологов...
отбывавших каторгу в Нерчинских рудниках, но был ли среди них Луцкий, неясно.
Зная, что вряд ли он мог хоть чем-то помочь ему и другим солдатам, Бестужев снова начинал думать, где и когда можно было предотвратить гибель людей. Не стоило, конечно, выстраивать их на льду. Надо было бежать прямо к крепости. Но нет! Еще раньше, на площади, следовало попытаться отбить пушки. Предлагал же Корнилович сделать это! И даже после первого выстрела, когда картечь пронеслась над головами, можно было дать залп по артиллеристам. Но кто думал тогда, что пушки ударят по людям? Надеялись, что так и будут стрелять вверх, для острастки. Вот тут-то и упустили последний шанс. Но были ли другие? Если да, то когда и где?
И перед Бестужевым снова и снова вставали картины утра четырнадцатого декабря. Дробный, призывный гром барабанов, грозный топот сапог неудержимой лавины солдат, быстро шагающих, почти бегущих к Петровской площади.[1] Казалось, только ритм барабана сдерживал их от того, чтобы перейти в бег с ружьями наперевес. Какая же могучая сила в сухой, тревожной дроби! Без флейт и труб барабаны звучали, как ни странно, гораздо внушительнее — властно, повелевающе. И там, на площади, после неимоверных трудностей с построением — главная сложность была с солдатами разрозненных рот, командиры которых не вышли на площадь, — барабаны продолжали греметь, крепя и сплачивая строгий квадрат каре.
Порывы ветра колыхали высокие султаны киверов и знамена, развеивали клубы пара от разгоряченного дыхания сотен солдат. Утро было ясное, зловещие отблески неба то и дело вспыхивали на холодных гранях штыков.
И как гордился он, Михаил Бестужев, что ему удалось вывести не только свою роту, но и весь полк, ставший сердцевиной, кристаллом, который начал расти, увеличиваться час от часу: сначала присоединились лейб-гренадеры Сутгофа, затем — более тысячи моряков Гвардейского экипажа, а под конец — еще тысяча солдат Панова, которые штыками пробились к Зимнему дворцу, а потом к Сенату.
Никто и ничто — ни генерал Милорадович, ни атаки конногвардейцев и кирасиров, ни уговоры парламентеров не могли поколебать решимости восставших. Казалось, еще немного — и под покровом сумерек к ним присоединятся преображенцы, кавалергарды, коннонионеры и другие войска.
А вокруг площади сгущалась не менее грозная сила — огромные толпы народа, возбужденные невиданным зрелищем: атаками конницы, взмахами палашей, ответными залпами ружей, сверканием штыков. Строители Исаакия, грузчики и прочий черный люд бросали в кирасиров поленья, камни. И стоило восставшим кликнуть их на помощь, этот призыв искрой воспламенил бы толпу, которая могла бы смять не только солдат, но и конницу и артиллерию. Впрочем, какая там артиллерия — всего четыре пушки. Но именно эти четыре единорога и решили судьбу восстания, извергнув из своих жерл огненный смерч картечи…
…Два зайца промчались со склона горы — кто-то напугал их наверху. Глянув туда, Бестужев увидел — с голых ветвей осинника посыпалась бахрома снега. И тут же в зарослях показался большой изюбр, остановился, оглядел поляну и хотел было продолжать путь, — ах, какие красивые у него рога! — но едва ветерок донес до него запах человека, тут же встал на дыбы и, развернувшись в прыжке, поскакал вверх в чащу. Залюбовавшись изюбром, Бестужев и не подумал выстрелить. Не до него сейчас. Пусть ходит до поры.
Подойдя к заимке, Бестужев увидел у стога множество следов косуль, зайцев, изюбров. Пора вывезти сено, а то совсем съедят, подумал он. Обнаружив, что дверца избушки почти до середины завалена снегом, Бестужев разгреб его концом доски, снял наружный засов и вошел внутрь. Дрова, заготовленные с осени, на месте. Котелок, кружка, кулек соли на столе — все так, как оставил в последний раз. Растопив печурку, он набрал в котелок снега и поставил его на огонь.
В Чите и Петровском Заводе декабристы всегда отмечали этот день, зажигая пять свечей в память повешенных соратников. С годами свечей становилось все больше — погибли Сухинов, брат Александр, Одоевский. В сороковых годах умерли Никита Муравьев, Лунин, Якубович, братья Петр и Павел… В пятидесятых — Панов, Торсон, Фонвизин, брат Николай… Досчитав до семидесяти, Бестужев сбился и вздохнул — на всех не хватит…
— Зажгу четыре свечи своим братьям, — запалив лучину, он поднес ее к свечам. — Это тебе, Саша, ты погиб первым. Это — Павлу, Петру… А это тебе, Николай. Ну вот, братья, мы и вместе. Хочу поговорить с вами…
То ли от движения руки, то ли от сквозняка языки пламени шевельнулись, словно кивая в знак согласия.
— Дорогие мои, так хотелось бы сказать вам — здравствуйте! Но вас уж нет на этом свете…
АЛЕКСАНДР
Михаил долго, пристально смотрел на пламя первой свечи.
Последний раз он видел Александра в Иркутске. Осенью 1827-го Сашу везли в Якутск, а его с братом Николаем — в Читу. Губернатор Цейдлер разрешил встречу, и они втроем провели целую
Последние комментарии
3 часов 27 минут назад
1 день 2 часов назад
1 день 3 часов назад
1 день 3 часов назад
1 день 3 часов назад
1 день 3 часов назад