Мир сотворенный [Арон Тамаши] (fb2) читать постранично, страница - 2

отпрашиваться! — все же решил мальчик.

— Это еще почему?

— Потому что, если он такой нечестный, значит, Ирод он настоящий.

Подумал немного парень, потом спросил, где живет столяр. Попрощались они как положено и разошлись каждый в свою сторону. Лёринц пожалел уже, что так заупрямился и загордился, ведь теперь ему не только характер мешал отпроситься, но и слово связывало. И вдруг он представил себе, что вот придет сейчас домой, одной булкой хозяину в голову прицелится, другой в хозяйку. Он почти видел, как летят и падают румяные булки. И как у хозяина глаза вытаращились, словно злые собаки из ворот выскочили, а у хозяйки веки вздрогнули, как вспугнутые голубокрылые птицы.

Он рассмеялся от удовольствия.

Когда он открыл дверь, хозяин был уже в мастерской. Всклокоченный и веселый. Был он еще в ночной рубахе, но уже успел натянуть зеленые суконные штаны, которые надевал только в те дни, когда просыпался в хорошем настроении. Лёринц с ним поздоровался, а мастер рассмеялся и сказал:

— Отнеси булки хозяйке!

Вошел Лёринц в спальню, а хозяйка еще в постели, густые русые волосы по подушке рассыпала. Она ласково спросила мальчика, восемь ли булок он принес.

— Восемь.

— Положи-ка их сюда.

Положил Лёринц сверток и посмотрел на лежащую хозяйку.

— Булочник велел вам поздравление передать.

— Булочник?

— Ну да.

И оба не знали, как этот разговор о булочнике продолжить. Хозяйка посмотрела на картинку над кроватью, изображавшую мальчика с крылышками, который как раз собирался пустить стрелу. Лёринц вместо швырянья булками еще минуту-другую поговорил о булочнике, даже похвалил его и пошел в мастерскую.

— «Невесту» продолжаем? — спросил он.

— Ее самую, — ответил хозяин.

У соседа-извозчика была двадцатилетняя дочка, которую звали Амалией. Эта самая Амалия собиралась замуж за цирюльника, сына кожевника Лантоша. Им-то они и делали с большим усердием мебель.

То бишь продолжали «невесту».

Мастер работал великолепно, с настроением, да и Лёринц споро расходовал свою наждачную бумагу. А после завтрака в мастерской такой шум стоял от работы, что казалось, самое время, пыхтя, едва поспевает за ними. Постепенно пол застелила стружка, она завивалась, и потягивалась, и шуршала; мастерская словно наполнилась таинственными, нежными зверьками. В их младенческих складочках собирались опилки, будто ветер напорошил мелкого снежку.

И вдруг дверь мастерской открывается и является в мастерскую тот парень, что повстречался Лёринцу утром. Видно, не только милой своей он купил подарочек, но и себя не позабыл, потому что глаза у него сильно блестели, а лицо пылало. Он подошел к мастеру, пожал ему руку, назвал свое имя и говорит:

— Я к этому пареньку пришел.

Он и Лёринцу руку пожал и обнял так, будто давненько с ним не видался.

— Тебя матушка ждет!

— Меня?

— Сын ты ей или нет, ведь вечером сочельник.

Оба посмотрели на мастера, который закуривал сигарету.

— Хочешь, вместе поедем, — предложил парень.

— И господина мастера с собой возьмем, — робко предложил Лёринц.

Снова наступила тишина, столяр сделал затяжку.

— Есть тут одна маленькая закавыка.

— Маленькая?

— Небольшая. На рождество уезжаем мы, а не Лёрищ, — продолжал мастер. — Мы в соседний город едем, к теще, а здесь кому-нибудь нужно остаться.

Парень хмыкнул, потом посмотрел на Лёринца и сказал мастеру:

— И такие люди, что ли, бывают?

— Какие?

— А такие, что в праздник согласия в гости к теще ездят.

В словах его были и укоризна, и правда, потому что дружба сразу кончилась. Мастер невесело стряхнул пепел на верх печурки, Лёринц пнул ногой стружку, а парень надел шапку.

Так и ушел он несолоно хлебавши.

Лёринц с мастером молча принялись за работу. Продолжали «невесту», но видно было, что для них медовый месяц уже миновал.

Оба почувствовали облегчение, почти благодать, когда чуть позже в мастерскую вошла хозяйка. Она была свежа и душиста, немудрено, что и булочнику хотелось такие же булочки печь.

— Пора ехать, Шаму! — сказала она мужу.

Лёринц посмотрел на нее и спросил:

— Поэтому нужно было так много булок?

— Да, на дорогу, — ответила хозяйка.

Мастер бросил работу, стряхнул с себя пыль и вышел с женою в другую комнату. Лёринц посмотрел им вслед и подумал, что, наверно, не останется тут три года. Он выглянул в окно, в вольный мир, где спешили люди, ехали телеги и без всякого на то позволения летели, куда им вздумается, зимние птицы. Он подумал: «У каждого своя судьба». И неотвязно возвращался к этой мысли, словно оса, что беспокойно и сердито топчется на сучковатой веточке.

Потом вошла хозяйка, поставила на пол корзину и сказала:

— Это тебе на праздник, а мы на третий день вернемся.

Когда они уезжали, заглянул к нему и мастер.

— Ничего, на пасху домой поедешь.

И было это Лёринцу обиднее всего. На пасху! Уж лучше бы так и сказал, что подмастерье не