КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706108 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272715
Пользователей - 124645

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

DXBCKT про Гончарова: Крылья Руси (Героическая фантастика)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Тень за троном (Альтернативная история)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах (ибо мелкие отличия все же не могут «не иметь место»), однако в отношении части четвертой (и пятой) я намерен поступить именно так))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

Сразу скажу — я

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

Операция "Хаос" [Пол Уильям Андерсон] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Пол Андерсон «Операция «Хаос»»

Роберту Хайнлайну — первому, кто воплотил магию, — и его собственной рыжей Вирджинии.

Эй, вы, там!

Отзовитесь, если вы существуете!

Хотя, возможно, мы вас так и не обнаружим. Этот странный эксперимент — проверка дикой гипотезы. Но, помимо всего, это наш долг.

Я лежу, скованный сном. Лишь наполовину сознаю существование моего мира. Меня избрали, чтобы послать призыв через потоки времени, потому что то, что случилось со мной много лет назад, оставило заметные следы на моей заурядной натуре и потому, что содержащие послание мысли имеют большие шансы войти в резонанс с вашими, если будут посланы мною.

Возможность неудачи велика. Моя заурядность полностью взяла верх над крошечным остатком маны, курящейся во мне, как слабый дымок. И в любом случае весьма неприятно, что я излучаю мысль в пустоту. Скорее всего это так.

То, что время имеет больше одного измерения, — идея скорее всего чисто философская. Трудно поверить, что могут одновременно существовать различные Вселенные, совершенно чуждые нам или такие похожие, что и отличить невозможно.

(… Почему во сне я разговариваю на этом языке? Это не моя привычная речь. Препараты вызвали странное состояние. Проклятие! Когда завтра проснусь, я буду собой и не только собой. Но сейчас и всю ночь я — это я…)

Земля, где битва под Геттисбергом выиграна Ли,[1] а битва при Ватерлоо — Наполеоном. Или Земля, где религия Митры[2] одержала верх над христианством. Или Земля, где вообще никогда не было Рима. Или Земля, где разум обрели не люди, а другие животные. Или Земля, на которой вообще не развилась разумная жизнь. Земля, принадлежащая к таким областям космоса, где иные законы природы. Для их обитателей возможно то, что мы никогда не сможем. Но они никогда не достигнут того, что мы сделаем без затруднений…

Но должен сказать, что в этой гипотезе есть нечто большее, чем умозрительные рассуждения. Имеется подтверждение в новейшей, слишком абстрактной для меня, физической теории. И есть анекдотические случаи появлений и исчезновений, наводящих на мысль, что возможны телесные перемещения от одного временного потока к другому. Бенджамин Батуст, Каспар Хаузер… То, что случилось со мной, — хотя это не самое важное. Однако именно в этом — причина того, что мы сочли своим долгом отправить послание.

Видите ли, если параллельные миры существуют, то они должны быть тесно взаимосвязаны. В противном случае гипотезу невозможно проверить и она не имеет смысла. Имея одно и то же происхождение, воплотившись в одних и тех же формах, эти миры должны иметь одну и ту же судьбу. Борьба Закона и Хаоса, какие бы разнообразные формы она ни принимала, наверняка идет во всех мирах.

Кое-чему мы научились. Мы обязаны послать вам сообщение, научить и предупредить.

Вам это может показаться всего лишь сном. Мне и самому так кажется. Но все, что мне помнится, произошло на самом деле. Сомнительно, чтобы вы — те, которые окажетесь в пределах нашей досягаемости, — смогли ответить нам. Даже если захотите. Ведь в противном случае мы бы уже получили сообщение откуда-нибудь. Но надеемся, что наше сообщение вы воспримете. Спросите себя — может ли быть обычный сон таким, как тот, что снится нам сейчас?

У нас пока нет определенного представления о том, на что вы похожи. Но предполагаем, что вы — нечто большее, чем ничто. Вы, вероятно, живете в мирах, не слишком отличающихся от нашего. В противном случае связь была бы невозможной. Как бы я мог найти отзвуки в душах поистине чуждых существ? Нет, вы тоже должны быть людьми, обладающими при этом технологической культурой.

Вы должны, как и мы, помнить Галилея, Ньютона, Лавуазье, Ватта. Вероятно, вы тоже американцы. Но в какой-то точке мы разошлись. Был ли у вас Эйнштейн? И если был, над чем он работал после своих ранних публикаций, касающихся броуновского движения и специальной теории относительности? Такие вопросы можно задавать бесконечно.

Разумеется, и у вас возникнут похожие вопросы, касающиеся нас. Поэтому я хоть как-то расскажу вам свою историю. (Этого все равно не избежать, и сумрак окутывает меня.) Несомненно, многое из того, о чем я буду рассказывать, вам и так известно. Может быть, вы уже знаете, как работают электрические генераторы, или чем закончилась Первая мировая война, или еще что-нибудь. Потерпите. Лучше получить слишком много сведений, чем слишком мало. Для вас это может оказаться жизненно важным.

Если вы, конечно, существуете.

С чего начать? Полагаю, что для меня все началось во время Второй мировой войны. Хотя, разумеется, история прослеживается и гораздо раньше.

ГЛАВА 1

То ли нам попросту не повезло, то ли их разведка оказалась лучше, чем ожидали, но последний налет прорвался мимо нашей воздушной обороны и снес к дьяволу палатку корпуса погоды. Проблемы снабжения — это проблемы снабжения. Мы не могли пополнять запасы неделями, а тем временем враг захватил контроль над погодой. Нашему единственному уцелевшему погоднику, майору Джексону, приходилось использовать все, что осталось от его стихии, чтобы защитить нас хотя бы от молний. Так что приходилось принимать все, что им хотелось наслать на нас. Сейчас, к примеру, шел дождь.

Ничто так не обескураживает, как холодный дождь, льющий неделю напролет. Земля раскисает, грязь липнет к сапогам. Сапоги делаются тяжеленные — от земли не оторвешь. Форма превращается в вымокшую насквозь тряпку, липнущую к твоей промерзшей шкуре. Продовольственные пайки отсыревают, винтовки приходится чистить и смазывать по два раза на дню. И все время слышишь, как дождь барабанит по каске… Никогда мне не удастся забыть эту серую, без конца бьющую по телу воду. И через десять лет ветер, сулящий дождь, будет вызывать чувство подавленности.

«Одно утешение, — думал я. — Пока идет дождь, с воздуха хорошую атаку не проведешь. Несомненно, когда они будут готовы атаковать с бреющего полета, облачный покров уберут к черту. Однако, чуть только появятся их ковры, мы поднимем в воздух свои метлы!» А пока что мы тащились вперед. Вся наша дивизия, вместе со вспомогательными частями — Сорок пятая Молниеносная, краса и гордость армии Соединенных Штатов, — превратилась в жалкое скопище людей и драконов, рыщущих по холмам Орегона в поисках оккупантов.

Я шел по лагерю. Вода сбегала с краев палаток и, булькая, стекала в окопы. Наши часовые, разумеется, надели шапки-невидимки, но я видел, как на грязи появляются отпечатки, слышал хлюпанье сапог и унылую ругань.

Вскоре я миновал взлетно-посадочную полосу. Военно-воздушные силы располагались рядом с нами, чтобы сразу оказать поддержку в случае необходимости. Двое, не утруждая себя невидимостью, стояли на страже возле переносного ангара. Их голубые мундиры выглядели такими же замызганными, как и мой, но сами летчики были чисто выбриты, и медные знаки различия — крылатая метла, побеждающая злого врага, — были начищены до блеска. Часовые отдали мне честь, и я лениво ответил им тем же.

Дальше лежали листы брони. Ребята соорудили из них переносное укрытие для зверюг. Я мог видеть только пробивающийся сквозь щели пар и ощущать пакостную вонь рептилий. Драконам дождь ненавистен, и их заклинателям приходилось тратить чертовски много времени, чтобы не выпустить их из-под контроля.

Поблизости расположился отряд окаменителей. В загоне, извиваясь, шипели василиски в защитных колпаках, тыкаясь своими мордами, увенчанными гребнями, в людей, которые их кормили.

Лично мне практическая ценность этого корпуса представляется сомнительной. Нужно подвести василиска вплотную к человеку и заставить змея смотреть строго прямо, пока человек не окаменеет. А отражательные алюминиевые костюм и шлем, которые следует носить для защиты от своих же питомцев, — это же готовая мишень для вражеских снайперов!

Кроме того, углерод человеческого тела, превращаясь в кремний, дает радиоактивные изотопы. Так что вы получите такую дозу радиации, что медикам придется отпаивать вас корнем святого Иоанна, добытым в новолуние на кладбище.

Кстати, если вы не в курсе: кремация отмерла отнюдь не сама собой — ее запретили законом о национальной обороне. Нам требуется множество кладбищ с мертвецами, захороненными по старинке. Так что с прогрессом науки свобод у нас стало поменьше.

Я прошел мимо инженеров, командующих отрядом зомби. Те рыли очередную осушительную канаву. Часовой у палатки генерала, увидев мою эмблему — тетраграмму Разведывательного корпуса и знаки различия на погонах, — отдал честь и впустил меня внутрь.

Я вошел, остановился возле стола и отдал честь.

— Капитан Матучек прибыл, сэр, — сказал я.

Ванбрух взглянул на меня из-под лохматых седых бровей. Это был человек с лицом, похожим на выветрившийся камень. Кадровый вояка на все сто три процента. Но мы любили его, насколько солдаты могут любить старого боевого генерала.

— Вольно, — бросил он. — Садитесь. Разговор займет некоторое время.

Я нашел себе складной стул и сел. Два других стула были уже заняты незнакомыми мне людьми. Один — толстяк с круглой красной физиономией и белой пушистой бородкой. Майор с эмблемой круглых кристаллов Корпуса Связи. А другая — юная девушка. Несмотря на усталость, я уставился на нее во все глаза.

Она того заслуживала. Рослая, зеленоглазая, рыжеволосая. Лицо с высокими скулами. Фигура слишком хороша для униформы женской вспомогательной службы США. И для любой другой — тоже. Капитанские лычки. Паук Кавалерийского корпуса… Хотите официальное название — пожалуйста, не паук, а Слейпнир.[3]

Генерал представил нас друг другу:

— Майор Харриган. Капитан Грейлок. Капитан Матучек. А теперь давайте займемся делом.

Он расстелил перед нами карту. Я наклонился и посмотрел на нее. На карте были обозначены наши и вражеские позиции. Враг все еще удерживал в своих руках половину побережья Тихого океана от Аляски до Орегона, хотя положение значительно улучшилось с тех пор, как в битве при Миссисипи год назад удалось повернуть нашествие вспять.

— Итак, — заявил Ванбрух, — я опишу вам ситуацию в целом. Задание предстоит опасное. Вы вызвались на него добровольцами, но тем не менее я хочу, чтобы вы в полной мере представляли себе его важность…

Ну, я-то добровольцем не вызывался. Меня им попросту назначили. В армии, да еще во время такой войны, как нынешняя, согласия особо не спрашивали. Когда Сарацинский Халифат напал на нас, я был актером средней руки в Голливуде. Мне бы очень хотелось вернуться к прежнему занятию, но сперва нужно было покончить с войной.

— Как видите, мы потеснили их, — продолжил генерал, — и все оккупированные страны встрепенулись и готовятся поднять восстание, как только получат шанс выиграть битву. Британия помогает в организации и вооружении подполья, а сама тем временем собирается форсировать Ла-Манш. Русские готовят наступление с севера. Мы же должны нанести врагу решительный удар, взломать линию фронта и погнать их. Это послужит сигналом. Если мы добьемся успеха, то с войной будет покончено еще в этом году. В противном случае она может растянуться года на три.

Я это знал. Вся армия это знала. Официально пока ни слова не сообщалось, но люди каким-то образом чувствуют, когда предстоит большое наступление.

Генерал неуклюже прочертил пальцем по карте:

— Девятый броневой дивизион — здесь, Двенадцатый Метательный — здесь. Саламандры — тут, где, как мы знаем, сарацины сконцентрировали своих огнедышащих. Моряки готовы высадиться на побережье и захватить достаточно кракенов. Один удар — и мы их погоним.

Майор засопел в бороду и мрачно уставился в круглый кристалл. Шар был мутный и темный. Враг создавал такие помехи для наших кристаллов, что их просто невозможно было использовать. Мы, естественно, отвечали тем же. Капитан Грейлок нетерпеливо постучала по столу безукоризненно наманикюренным ногтем. Она была такая чистенькая и красивая, что я решил отказаться от мысли понравиться ей. Во всяком случае, сейчас, когда мой подбородок покрыт трехдневной щетиной.

— Но, по-видимому, вас что-то беспокоит, сэр, — отважился вмешаться я.

— Верно, будь оно проклято! — рявкнул Ванбрух. — Тролльбург.

Я кивнул. Сарацины до сих пор удерживали этот город — ключ к позиции, оседлавший шоссе № 20 и охраняющий подступы к Салему и Портленду.

— Мне кажется, мы предлагали захватить Тролльбург, сэр, — пробормотал я.

Ванбрух нахмурился:

— Это должна сделать Сорок пятая, — проворчал он. — Если мы опростоволосимся, приятель, враги сделают вылазку, отрежут Девятый и сорвут всю операцию. Кроме того, майор Харриган и капитан Грейлок из Четырнадцатого доложили мне, что у гарнизона в Тролльбурге есть ифрит.

Я присвистнул. Озноб пополз вдоль позвоночника. Халифат, не задумываясь, прибегал к использованию сверхъестественных сил в войне (в частности, поэтому остальной мусульманский мир относился к сарацинам как к еретикам и ненавидел их не меньше, чем мы). Я бы никогда не подумал, что они зайдут так далеко, что решатся сломать печать Соломона. Вышедший из повиновения ифрит может причинить невообразимые разрушения.

— Надеюсь, у них он только один… — прошептал я.

— Один, — у Грейлок был низкий голос, который мог бы казаться приятным, если бы она не говорила так отрывисто. — Они прочесали все Красное море, надеясь найти вторую бутыль Соломона. Но, кажется, эта — последняя.

— Все равно плохо, — сказал я. Усилие, которое потребовалось, чтобы голос звучал ровно, помогло мне успокоиться. — Как вы это узнали?

— Мы из Четырнадцатого, — зачем-то сообщила Грейлок.

Но на самом деле ее кавалерийский значок вызвал у меня удивление. Единственные новобранцы, которые годятся на то, чтобы разъезжать на единорогах, — это унылые школьные учительницы (и им подобные).[4]

— Я просто офицер связи, — торопливо сказал майор Харриган. — Лично я езжу на метле…

Я усмехнулся. Ни одному американскому мужику (если только он не член какого-нибудь святого ордена) не захотелось бы сознаться, что его посчитали способным справиться с единорогом.

Майор свирепо посмотрел на меня и залился краской.

Грейлок продолжала, будто диктуя. Она говорила по-прежнему резко, хотя тон ее голоса несколько изменился.

— Нам повезло, что мы взяли в плен бим-баши штурмового отряда. Я допросила его.

— Эти благородные с-с… сыны пустыни умеют держать язык за зубами, — заметил я.

Время от времени я сомневался в Женевской конвенции, но мне бы не понравилась идея нарушить ее окончательно, даже если неприятель на этот счет не стесняется.

— О, мы прибегали к жестоким мерам, — сказала Грейлок. — Мы поселили его в очень хороших условиях и прекрасно кормили. Но в то мгновение, когда кусок оказывался в его глотке, я превращала еду в свинину. Он сломался очень быстро. Выложил все, что знал.

Я громко расхохотался. Даже Ванбрух захихикал. Но она продолжала сидеть с невозмутимым видом. Трансформация органики — это всего лишь перетасовка молекул. Атомы не изменяются, так что риска получить дозу облучения нет. Но, конечно, трансформация требует хороших знаний в области химии.

Здесь и кроется подлинная причина, почему обычно пехотинец относится к Техническому корпусу с завистью. Как не позавидовать тем, кто может превратить НЗ в отбивную с жареной картошечкой! У квартирмейстеров хватает затруднений с заклинанием обычных пайков, чтобы еще отвлекаться на создание изысканных блюд.

— О'кей, вы узнали, что у них в Тролльбурге есть ифрит, — прервал паузу генерал. — Какими еще силами они располагают?

— Малый дивизион, сэр. Вы бы взяли город голыми руками, если бы можно было обезвредить этого демона, — сказала Грейлок.

— Да, я знаю. — Ванбрух покосился в мою сторону. — Ну, капитан, рискнете? Если вам удастся справиться с ифритом, это означает, по меньшей мере, Серебряную Звезду… Простите, Бронзовую.

— А…

Я сделал паузу, подыскивая слова. Меня больше интересовало продвижение по службе либо полное увольнение в запас. Но, возможно… впрочем, речь идет о моей голове, и это возражение стратегического порядка.

— Сэр, в этой области мои знания чертовски малы. В колледже я чуть не завалил демонологию.

— Эту часть работы выполню я.

Эти слова принадлежали Грейлок.

— Вы?!

Я вернул на место отвисшую до самого пола челюсть.

— До войны я была Главной ведьмой Колдовского агентства в Нью-Йорке, — холодно сказала она.

Теперь я понял, откуда у нее такие повадки. Типичная девица, сделавшая карьеру в большом городе. Да, против нее с генералом не попрешь…

— Я знаю, как справиться с демонами на побережье. Ваша задача — в сохранности доставить меня на место и обратно.

— Да, — кивнул я. — Тогда не о чем говорить.

Ванбрух прочистил горло. Ему не нравилось посылать на такое дело женщин. Но времени было мало, слишком мало, чтобы искать другую возможность.

— Честно говоря, капитан Матучек — один из лучших наших оборотней, — польстил он.

— Ave, Caesar, morituri te salutant![5]

Нет, я подразумевал совсем иное, но не беда. Померев, смогу не спеша придумать что-нибудь получше. Я не был испуган. От страха я заколдован, а кроме того, шансы выжить у меня ничуть не хуже, чем у идущего в огонь пехотинца. Ванбрух не стал бы приносить в жертву своих подчиненных, посчитай он задание безнадежным. Но, честно сказать, настроен я был не совсем оптимистично.

— Думаю, что два ловких человека проберутся незамеченными для стражей, — продолжал генерал. — Затем вам придется сымпровизировать. Если удастся нейтрализовать чудовище, то мы атакуем в полдень. Если до рассвета я не получу известия, что задание выполнено, — мрачно добавил он, — нам придется перегруппироваться и начать отступление, спасая все, что сможем. Вот полученная путем геодезической съемки карта города и его окрестностей.

Он не стал тратить понапрасну времени, выясняя, действительно ли я согласился идти добровольно…

ГЛАВА 2

Я вел капитана Грейлок к палатке, которую делил с двумя братьями офицерами, спасаясь от падающей с небес воды. По длинному откосу мокрых нитей дождя неумолимо ползла темнота. Мы тащились по мерзкой грязи и, пока не оказались под брезентовым покрытием, молчали. Мои товарищи по палатке находились в патруле, так что места для нас хватило. Я зажег огонь Святого Эльма и плюхнулся прямо на промокшие доски, положенные на пол.

— Садитесь, — пригласил я, указывая на единственный имевшийся в палатке табурет. Он был одушевленный, а купили мы его в Сан-Франциско. Не особенно проворный, он все же мог тащить на себе наше снаряжение и подходить, когда его звали. Почувствовав на себе незнакомый вес, он беспокойно заерзал, а потом снова уснул.

Грейлок вытащила пачку «Крыльев» и подняла брови. Я кивнул в знак благодарности, и во рту у меня оказалась сигарета. Лично я курю в походе «Лаки-Страйк» — самовоспламеняющиеся, — что весьма удобно, если спички окажутся отсыревшими. Когда я был на гражданке и мог себе это позволить, моей любимой маркой был «Филип Моррис», потому что возникающий вместе с дымком сигареты одетый в красное эльф может заодно приготовить и порцию виски.

Некоторое время мы молча попыхивали дымом и слушали дождь.

— Ну, — сказал я наконец, — полагаю, что у вас есть какие-нибудь транспортные средства?

— Моя личная метла, — кивнула она. — Эти армейские «Виллисы» мне не нравятся. Я люблю свой «Кадиллак». К тому же я его модернизировала.

— Колдовские книги и снадобья у вас с собой?

— Только немного мела. Любое материальное средство не слишком полезно, когда его используешь против могущественного демона.

— Да? А как насчет воска, которым была запечатана бутылка Соломона?

— Не воск удерживает ифрита в бутылке, а печать. Чары создаются символом. В сущности, надо полагать, что их воздействие чисто психологическое.

Она посасывала сигарету, и на ее щеках образовались ямочки. Я обратил внимание, какие у нее правильные черты.

— У нас будет возможность проверить эту теорию сегодня ночью, — добавила она.

— Ну ладно. Надеюсь, вы прихватите с собой какой-нибудь пистолет, заряженный серебряными пулями. У них, как вы знаете, тоже есть оборотни. Я возьму пистолет-пулемет сорок пятого калибра и несколько гранат.

— Как насчет спринцовки?

Я нахмурился. Мысль об использовании святой воды в качестве оружия всегда мне казалась богохульством (хотя капитан утверждал, будто ее применение против порождений Нижнего мира допустимо).

— Бессмысленно, — сказал я. — У мусульман нет такого ритуала, и они, разумеется, не используют существ, которые ему подчиняются. Мне еще понадобится мой поляризующий фонарик. И вроде бы все.

В палатку сунулся огромный нос Айка Абрамса.

— Не хочется ли вам и леди капитану немного покушать, сэр? — спросил он.

— Конечно, хочется, — сказал я. А про себя подумал: обидно провести свою последнюю ночь в Мидгарде[6] как жвачное животное…

Он исчез, а я объяснил:

— Айк всего лишь рядовой, но в Голливуде мы были друзьями. Мы вместе играли в «Зове предков» и «Серебряном вожаке». А здесь он сам вызвался быть моим ординарцем. Сейчас притащит нам поесть в палатку.

— Знаете, — заметила она, — одно хорошо: ведь не так давно у нас в стране был распространен антисемитизм, причем не только среди немногих психов, но и среди обычных респектабельных граждан…

— Да, в самом деле. По крайней мере, теперь уже никто не верит, будто все евреи — трусы и на фронте их днем с огнем не сыщешь. Теперь, когда для большинства иудеев колдовство под запретом — по религиозным причинам (а ортодоксы магией вообще не пользуются), — евреев в пехоте и в рейнджерах столько, что не заметить этого просто невозможно.

Я-то поустал от того, что герои комиксов и рассказов в дешевых журналах носят еврейские имена. Разве не принадлежим мы все к одной культуре? Но то, что она сказала, — правильно. И это доказывало, что Грейлок была чуточку больше, чем обычная машинка для делания денег. Самую крошечную чуточку.

— Кем вы были на гражданке? — спросил я главным образом для того, чтобы заглушить шум дождя.

— Я уже говорила вам, — огрызнулась она, вновь свирепея. — Служила в Колдовском агентстве. Реклама, объявления и так далее. Чушь и фальшь.

— О, Голливуд весь фальшив настолько, что даже насмешки не заслуживает, — сказал я.

Однако с этим ничего не поделаешь. Эти деятели с Мэдисон-авеню достали меня до печенок. Они стремятся использовать подлинное искусство только для того, чтобы делать рекламу самодовольным ничтожествам. Или для того, чтобы впаривать покупателям очередные штамповки.

«Общество защиты животных от жестокого обращения» борется против того, чтобы русалок дрессировали для создания волшебных фонтанов, и возмущается тем, что молодых саламандр запихивают в стеклянные трубки для освещения Бродвея. Я же по-прежнему полагаю, что это лучше, нежели трубные вопли о духах «Машер», которые на самом деле не что иное, как приворотное зелье.

— Вы не понимаете, — сказала она. — Это часть нашей экономики. Часть всей нашей общественной жизни. Думаете, средний отечественный чародей способен починить, ну, скажем, машину для поливки газонов? Нет, черт возьми! Он скорее выпустит на волю духов воды. И если не будет противодействующих чар, затопит половину города. И тогда нам, ведьмам, придется убеждать гидр, что они обязаны подчиниться нашему волхвованию. Я ведь уже говорила вам, что, когда имеешь дело с этими существами, эффект во многом чисто психологический. Чтобы добиться понимания, я ныряла к ним с аквалангом.

Я покосился на нее с уважением. С тех пор как человечество осознало незначительность действия холодного оружия и принялось развивать магию, мир нуждается в отчаянно смелых людях. По-видимому, Грейлок относится именно к такой категории.

Абраме притащил две дополнительные тарелки с пищевыми пайками. Вид у него был тоскливый, и я пригласил его присоединиться к нам, а после ужина попросил выйти. Задание было секретным, а еще следовало обговорить детали.

Капитан Грейлок превратила кофе в мартини (недостаточно сухой), а годную лишь для собак и пехоты жратву — в бифштекс. Не следует ожидать от женщины излишней душевной тонкости, а еда была, если честно, — лучшая, чем водилась у меня за последний месяц.

После коктейля она невольно расслабилась, и я понял, что ее отталкивающая холодность — просто защита от скользких типов, с которыми ей приходилось иметь дело. И мы выяснили, что зовут нас Стив и Вирджиния.

Но затем снаружи сумерки сменились тьмой, и нам нужно было идти…

ГЛАВА 3

Возможно, вы думаете, что отправить двух людей (из них одна — женщина) в расположение вражеских войск для выполнения такой серьезной задачи — чистейшей воды безумие. Казалось бы, здесь требуется по меньшей мере отряд рейнджеров. Но современная наука изменила войну в той же мере, как и промышленность, медицину, всю обычную жизнь, наконец. Данное нам задание было безрассудно-отчаянным в любом случае, и мы бы особо ничего не выиграли, будь нас намного больше.

Видите ли, хотя практически каждый может научиться некоторым простейшим видам и приемам колдовства — таким, как искусство управлять метлой, химчисткой, токарным станком и так далее, — лишь незначительное меньшинство представителей человечества можно считать подлинными знатоками. На это требуются годы учения и практики. Кроме того, необходимы врожденные способности. Возьмем, например, превращение человека в животное. Если человек относится к тем немногим, у кого есть нужные хромосомы, превращение в присущего ему зверя осуществляется почти инстинктивно. В противном случае необходимо воздействие внешней силы.

Ученые приятели поведали мне, что Искусство заключает в себе понимание Вселенной как набора кантовских бесконечностей. Внутри каждого данного класса часть равна целому и так далее. В нашем деле одна хорошо подготовленная ведьма вполне сможет сделать все, что окажется необходимым. Большой отряд просто-напросто легче засечь, а это значит — впустую рисковать ценными кадрами. Так что Ванбрух был прав, посылая лишь нас двоих. Иногда на собственной шкуре приходится удостовериться, насколько здравы принципы военных действий…

Мы с Вирджинией повернулись спинами друг к другу — чтобы переодеться. Она облачилась в брюки и куртку, я — в эластичную вязаную одежду, годящуюся мне и в волчьей ипостаси. Мы надели шлемы, нацепили свое снаряжение и обернулись. Она прекрасно смотрелась даже в этом одеянии — зеленом и мешковатом.

— Что ж, — сказал я тихо, — пойдем?

Разумеется, страха я не испытывал. Каждый новобранец, вступая в армию, получает прививку от страха. Но то, что нас ожидало, мне не нравилось.

— Думаю, чем раньше мы выедем, тем лучше, — ответила она и, шагнув к выходу, свистнула.

Помело спикировало, приземлившись рядом с нами. Яркое покрытие было с него ободрано для лучшей маскировки, но метла и сама по себе была хороша. Пенопластовые сиденья прекрасно гасили ускорение, а с умом спроектированные спинки походили на те, что использовались в армейских машинах.

Управлял помелом приятель Вирджинии — громадный кот, черный, как непроглядная ночь, и с недобро поблескивающими глазами. Он изогнулся дугой, с негодованием зафыркав. Погодно-предохранительные чары не давали дождю коснуться его, но сырой воздух коту не нравился.

Вирджиния почесала его под подбородком.

— О Свартальф,[7] — прошептала она. — Хорошая киса, эльф мой драгоценный, принц тьмы… Если мы переживем эту ночь, ты будешь спать на воздушных, как облако, подушках, ты будешь пить сливки из золотой чаши…

Котяра навострил уши и заурчал, как мотор.

Я взобрался на заднее сиденье, удобно устроил ноги на стременах и откинулся на спинку. Девушка, сидевшая передо мной, негромко запела, склонившись к метле. Помело резко рванулось вверх, земля провалилась, лагерь скрылся во мгле. Мы с Вирджинией обладали колдовским зрением (если точнее, видели в инфракрасном спектре), так что в освещении не нуждались.

Помело поднялось над облаками. Вверху был виден гигантский звездный свод, внизу — белесый крутящийся сумрак. Мельком я заметил пару описывающих круги «П-56». Патруль. Каждый «П-56» состоит из шести крепко связанных между собой метел, способных поднять груз брони и пулеметов. Мы оставили их позади и устремились на север.

Держа на коленях автомат, я сидел, слушая свист проносившегося мимо воздуха. Внизу смутно виднелись очертания холмов. Я заметил редкие вспышки. Артиллерия вела дуэль. На таком расстоянии невозможно с помощью колдовства сбить снаряд с курса или взорвать броню. Ходили слухи, что «Дженерал Электрик» работает над прибором, способным произнести заклинание в течение нескольких микросекунд, но пока большие пушки продолжали свою беседу, не опасаясь чудес техники.

Тролльбург лежал в каких-то нескольких милях от наших позиций. Я видел его. Город расстилался внизу, затемненный от наших бомбардировок. Как было бы славно, если бы у нас оказалось атомное оружие! Но пока тибетцы вращают свои колеса, молясь о предотвращении атомной войны, такого рода идеи останутся ненаучной фантастикой.

Кот вытянул трубой хвост и мяукнул. Вирджиния наискось направила метлу вниз.

Мы приземлились в гуще деревьев, и она обернулась ко мне:

— Их дозоры, должно быть, поблизости. Я не решилась сесть на крышу. Нас было бы слишком легко заметить. Придется отправиться отсюда.

Я кивнул:

— Годится. Подождите минутку.

Я осветил себя фонариком. Как трудно было всего десять лет назад поверить, что трансформация может не зависеть от наличия луны! Затем Вирнер доказал, что этот процесс — просто результат воздействия поляризованного света с правильно подобранной длиной волны на щитовидную железу. И корпорация «Поляроид» сделала очередной миллион долларов на «линзах превращения». Нелегко идти в ногу с нашим ужасным и удивительным временем, но я бы не сменил его ни на какое другое.

Превращение обычно начинается с того, что ты весь будто покрываешься рябью и начинаешь дрожать. Меня пронзила смешанная с восторгом боль, потом короткое похмельное головокружение. Атомы перегруппировались, образуя новые молекулы. Некоторые нервные окончания удлинились, другие, наоборот, исчезли. Кости на мгновение сделались текучими, мышцы растягивались, словно резиновые. Затем тело стабилизировалось. Я встряхнулся, просунул хвост через клапан облегающих брюк и ткнулся носом в ладонь Вирджинии. Она потрепала меня по шее, позади шлема.

— Ну что, — шепнула она, — в путь…

Я повернулся и нырнул в кустарник.

Многие пытались описать возникающие при превращении ощущения, но все они потерпели неудачу. Ибо нет в человеческом языке подходящих слов. Зрение сделалось менее острым. Очертания звезд над головой расплылись, мир стал плоским и бесцветным. Зато я ясно слышал все звуки ночи. Эти звуки превратились почти в рев; это были сверхзвуки.

Целая вселенная запахов била в ноздри. Аромат мокрой травы и почвы, где кишели спешно спасающиеся бегством полевые мыши. От мышей исходил горячий запах, чуть сладковатый. Отчетливый запах оружия, масла, нефти. Неясная вонь дыма… Бедное человечество, с притупленными чувствами, равнодушное к этому изобилию!

Труднее всего передать, что представляла собой моя психика. Я был волком. Волком, у которого нервы, жилы и инстинкты — волчьи. И волчий же, острый, хотя и ограниченный, разум. Я сохранил человеческую память, и цели мои были целями человека, но все это сделалось каким-то нереальным, грезоподобным. Мне приходилось напрягать всю свою волю, чтобы не пуститься в погоню за первым же попавшимся зайцем. Неудивительно, что в былые времена оборотни заслужили дурную славу. Это было еще до того, как мы поняли, что превращение включает и изменение психики. До того, как оборотням начали с детства давать надлежащее воспитание.

Мой вес — сто восемьдесят фунтов, а закон сохранения материи соблюдается при превращениях столь же строго, как и все остальные законы природы. Так что я был весьма крупным волком. Но я с легкостью скользил сквозь кусты, мчался вдоль лугов и оврагов — тень среди прочих движущихся теней.

Я уже почти проник в город, когда уловил запах человека и приник к земле. Серый мех дыбом встал на загривке. Я ждал. Мимо прошел часовой. Это был высокий бородатый мужчина. Его золотые серьги слабо поблескивали в свете звезд. Обернутый вокруг шлема тюрбан казался огромным на фоне Млечного Пути.

Я дал ему пройти и двинулся следом, пока не увидел следующего караульного. Часовые были расставлены вокруг всего Тролльбурга. Каждый расхаживал по дуге в сто ярдов, встречаясь на ее концах с напарником. Нам будет непросто…

Какой-то неясный шум отозвался в ушах. Я пригнулся, стараясь слиться с землей. Вверху, словно привидение, проплыл один из ковров-самолетов. Я увидел два пулемета и мужчин, сидящих на корточках за ними. Ковер неспешно летел на малой высоте, описывая круг над кольцом караульных. Тролльбург хорошо охранялся.

Как бы то ни было, Вирджинии и мне необходимо было пробраться сквозь эти дозоры. Мне пора было совершать обратное превращение, чтобы использовать всю мощь человеческого разума. Инстинкт волка повелевал мне просто наброситься на ближайшего человека, но тогда в мои покрытые шерстью уши вцепился бы весь гарнизон.

Выждать? Может быть, это действительно необходимо.

Сделав петлю, я вернулся обратно в чащу. Свартальф цапнул меня когтями и пулей взлетел на дерево. Вирджиния Грейлок испуганно вскочила, в руке ее поблескивал пистолет. Затем она расслабилась и несколько нервно засмеялась. Я мог бы и сам, в моем теперешнем облике, использовать фонарик, висящий на шее, но ее пальцы справились с этим быстрее.

— Итак? — спросила она, когда я снова стал человеком. — Что вы выяснили?

Я описал положение дел. Она нахмурилась и закусила губу. Губа, правда, была слишком хороша, чтобы с ней обращались подобным образом.

— Скверно, — сказала Вирджиния. — Я боялась чего-нибудь подобного…

— Послушайте, вы сможете быстро обнаружить этого ифрита?

— О да. Я училась в Конголезском университете и в совершенстве владею колдовским чутьем. Но что из этого?

— Я отвлеку их внимание, нападу на кого-нибудь из часовых и подниму шум… У вас появится возможность незаметно пролезть через линию караула. Оказавшись в городе, вы, надев шапку-невидимку…

— Нет. Их системы обнаружения не хуже наших. Невидимость давно устарела.

— M-м… думаю, вы правы. Как бы то ни было, в темноте будет легче добраться туда, где хранится ифрит. Ну а там уж как повезет. Заранее не угадаешь…

— Я подозревала, что нам предстоит что-то вроде этого, — ответила она и вдруг добавила с поразившей меня нежностью: — Но, Стив, у нас будут некоторые шансы спастись…

— Только не в том случае, если они поразят меня серебром. Правда, их пули в основном — обычный свинец. Расчет они ведут на той же основе, что и мы. В среднем каждая десятая пуля должна быть серебряной. У меня, вероятно, шансов девяносто из ста вернуться целым и невредимым.

— Лжец, — сказала она. — Но храбрый лжец.

Я отнюдь не храбрый. Подмывает иногда помечтать о Кузнечной долине, об Аломо, о холме Сан-Хуан… Или о Касабланке, под которой наша численно превосходящая армия остановила три панцирные дивизии Африканского корпуса фон Огерхауза. Подмывает — но только если ты сам уютно расположился где-нибудь в безопасности.

Предохраняющие от страха чары сползли с меня, в животе заворочался тяжелый ком — однако иной возможности выполнить приказ я не видел. Потерпи наша попытка неудачу, и нас ожидал в лучшем случае военно-полевой суд.

— Когда они пустятся на охоту за мной, я собью их со следа. Собью и постараюсь вновь встретиться с вами.

— О'кей. — Она вдруг встала на цыпочки и поцеловала меня. Впечатление было ошеломляющее. Я замер на мгновение, глядя на нее:

— Что вы делаете в субботу вечером?

Меня чуть-чуть трясло. Она рассмеялась:

— Не забивайте себе голову, Стив. Я из кавалерии…

— Да, но война не может продолжаться до бесконечности.

Я улыбнулся. Улыбнулся веселой, хотя и вымученной улыбкой. Она пристально заглянула мне в глаза.

Мы обсуждали все детали так тщательно, как только возможно. Вирджиния особых иллюзий не питала. Ифрита наверняка хорошо охраняли, да и сам по себе он представлял большую опасность. Рассчитывать, что нам обоим удастся увидеть восход солнца, было слишком наивно.

Я снова принял волчий облик и ткнулся ей в руку. Она взъерошила мне мех, и я скользнул в темноту.

Я избрал часового, удалившегося на некоторое расстояние от дороги (дорогу, разумеется, перегораживала застава). По сторонам от намеченной жертвы виднелись еще люди, медленно расхаживающие вперед и назад.

Скользнув за пень, находившийся почти точно на пути часового, я выжидал.

Он приблизился, и я прыгнул. Успел увидеть глаза и зубы, блестевшие на бородатом лице, услышать его вскрик, уловить исходившую от него струю страха… а затем мы столкнулись. Он опрокинулся, отбиваясь. Я щелкнул зубами, целясь в глотку. Челюсти сомкнулись на его руке, и я почувствовал горячий соленый вкус крови.

Он завизжал. Я понял, что крик услышан на линии охраны. Два ближайших сарацина мчались на помощь. Я разорвал первому глотку и сжался в ком, чтобы прыгнуть на второго.

Он выстрелил. Пуля пронзила тело, оставив зазубрину острой боли. Я зашатался. Но он не знал, как следует обращаться с оборотнем. Ему бы упасть на колено и стрелять безостановочно, пока не настанет черед серебряной пули. В случае необходимости следовало отбиться от меня, пусть даже штыком, и продолжать стрелять. А этот…

Он бежал ко мне, взывая к Аллаху своей еретической секты.

Мои мышцы сжались, и я рывком бросился на него. Проскользнул под штыком, под дулом и ударил сарацина так, чтобы свалить его. Он устоял, вцепился в мое тело и повис. Я полукругом занес левую заднюю лапу за его щиколотку и толкнул. Он упал. Я оказался сверху. Позиция, к которой всегда должен стремиться ввязавшийся в рукопашную оборотень. Мотнув головой, я оставил на его руке глубокую рану и вырвался из захвата.

Но прежде чем я успел расставить все точки над «i», навалились еще трое. Их саперные лопатки заходили взад-вперед, вонзаясь в меня снова и снова. Обучали их вшиво. Я прогрыз себе дорогу из этой «кучи малы» (к тому времени их накопилось уже полдюжины) и вырвался на свободу.

Сквозь запах пота и крови я уловил еле слышное дуновение духов «Шанель № 5». Про себя я рассмеялся. Вирджиния, оседлав метлу, пронеслась в футе над землей, на скорости обогнула свалку и была уже в Тролльбурге. Теперь моя задача — унести ноги и увести погоню. И при этом не поймать серебряную пулю…

Я завыл, чтобы поиздеваться над теми, кто высыпал из стоявших вдали зданий. И прежде чем припустить через поле, дал хорошенько рассмотреть себя. Я бежал не спеша, так, чтобы они не потеряли меня, и делая зигзаги, чтобы в меня не попали. Спотыкаясь и вопя, сарацины мчались следом.

Все, что они могли знать, — состоялся налет десантников.

Их патрули перегруппировались, весь гарнизон был поднят по тревоге. Наверняка никто, за исключением нескольких избранных офицеров, не знает об ифрите. А эти офицеры не осведомлены, что нам известно об их заветной бутылочке. Так что догадаться о наших замыслах невозможно. Может быть, нам удастся осуществить эту труднейшую операцию…

Что-то внезапно устремилось на меня сверху. Один из проклятых ковров! Он пикировал, словно ястреб, винтовки выплевывали огонь. Я кинулся по ближайшей ведущей к лесу тропинке. Под деревья! Дайте мне забраться хотя бы под елочки, тогда я…

Не дали. Я услышал звук прыжков за спиной, учуял едкий запах… и мне захотелось жалобно заскулить. Тигр-оборотень способен мчаться так же быстро, как и я.

На мгновение вспомнился старик-проводник, который был у меня на Аляске. Вот бы его сюда! Он был оборотень-медведь… Затем я развернулся и встретил тигра раньше, чем тот успел наброситься на меня.

Это был огромный тигр, фунтов пятьсот, не меньше. В глазах его тлел огонь, а в пасти сверкали громадные клыки. Он занес когтистую лапу, способную переломить мой хребет. Я кинулся вперед, укусил его и отскочил, прежде чем он успел ударить. Частью своего сознания я слышал, как враги ломились через подлесок, пытаясь отыскать меня.

Тигр прыгнул. Я уклонился и бросился к ближайшим зарослям. Возможно, я сумею пробраться там, где он не сумеет…

Он несся между деревьями за мной, ревя в бешенстве.

Я увидел узкую щель между двумя гигантскими дубами, слишком маленькую для него щель, и кинулся туда. За те полсекунды, что я протискивался, он догнал меня. В голове взорвались и потухли огни…

ГЛАВА 4

Я находился вне времени и пространства. Само мое тело отделилось от меня — а может, это я отделился от тела…

Как я мог осознать бесконечную темноту и холод этой пустоты, коль скоро у меня не было соответствующих понятий?

Как я мог испытывать отчаяние, коль скоро был не чем иным, как точкой, затерявшейся в пространстве и времени?

Нет, даже не так. Ибо здесь не было ничего. Ничего, что можно было бы осознать. Ничего, что можно было бы любить, ненавидеть или бояться. Ничего, о чем можно было бы хоть как-то поведать словами. Мертвец ощущал бы себя менее одиноким, ибо единственное, что существовало во всей Вселенной, — я и мое отчаяние.

Но в то же время, или на квадриллион лет позже, или и то и другое вместе — ко мне пришло что-то еще.

На меня глядел Демиург. Беспомощный, практически ничего не понимающий, я мог лишь прикоснуться к его сознанию. Такому бесконечному, что не оставалось места даже надежде. Я вращался в бурных течениях его мыслей, слишком чужих, слишком огромных и непонятных, чтобы надеяться на спасение. Будто слышал урывками рев Ледовитого океана, в котором тонул…

Опасность. Этот и те двое. Определенно, они могут быть крайне опасны. Не в данный момент, когда они всего лишь способствуют уничтожению плана. Великий план, в котором эта война — всего лишь первая страница… что-то в них предостерегает, пусть и слабо, об опасности…

Если бы только я мог более ясно видеть во времени!..

Их нужно устранить, уничтожить. Необходимочто-то предпринять до того, как возникнут и возрастут их потенциальные возможности. Но сейчас я еще ничего не могу. Может быть, как это случается на войне, их убьют. Если нет, мне следует запомнить их и попробовать сделать что-нибудь позднее. Сейчас у меня слишком много иных дел, я должен сохранить семена, насаженные мною в этом мире. Вражеские птицы летят во множестве на мои поля… голодные стаи. И с ними орлы, охраняющие птиц со все возрастающей дикой яростью. Вы попадетесь еще, птицы, в мои ловушки… и Тот, кто выпустил вас!

Так велика была под конец сила его ярости, что я оказался выброшенным на свободу…

ГЛАВА 5

Я открыл глаза. И какое-то время чувствовал лишь ужас. Меня спасла физическая боль. Она прогнала мысли об уже полузабытых кошмарах прочь, в обычное их обиталище. Теперь мне просто казалось, что после удара я какое-то время пробыл в бреду.

Человекозверь — в своей звериной ипостаси — не настолько неуязвим, как полагает большинство людей. Кроме таких штучек, как серебро, которое является биохимическим ядом для процессов метаболизма оборотня, нас может убить повреждение жизненно важного органа. И ампутированные конечности тоже не восстанавливаются — если, конечно, поблизости не окажется хирурга, который пришьет ампутированное обратно до того, как отомрут клетки.

Мы, однако, крепкая порода. Вероятно, я получил удар, который сломал мне шею. Однако спинной мозг не был безвозвратно поврежден, и все заживало с обычной для оборотня скоростью.

Беда была в том, что они взяли и тут же превратили меня в человека с помощью моего же собственного фонарика — до того, как повреждения зажили. Я попытался встать, но мне это не удалось. Меня вырвало.

— Вставай!

Меня пнули под ребра.

Шатаясь, я поднялся. Все мое снаряжение тут же убрали подальше, в том числе и фонарик. Несколько человек держали меня под прицелом своих ружей. Рядом стоял человек-тигр. В своем человеческом обличье он достигал почти семи футов роста и был чудовищно толст. В глазах мутилось от боли, но я все же разглядел на нем знаки различия эмира. В те времена это было скорее воинское звание, чем титул, но, как бы то ни было, он был весьма важной персоной.

— Пойдемте, — сказал эмир и пошел впереди, а я — подталкиваемый — следом.

Я увидел ковры в небе, услышал вой их оборотней, рыщущих в поисках других американцев. Но меня слишком шатало, чтобы заботиться еще и об этом.

Мы вошли в город, направляясь к центру. Тротуары глухо звучали под нашими сапогами. Тролльбург был город небольшой. Возможно, некогда в нем насчитывалось тысяч пять населения. Улицы в большинстве были пусты.

Я увидел несколько отрядов сарацин, палящих в небо из противовоздушных орудий. Мимо тяжело и неуклюже прополз дракон; повсюду располагались бронебойные пушки. Гражданского населения след простыл. Я знал, что с ним случилось. Привлекательные девушки угодили в офицерские гаремы. Остальные мертвы либо сидят под землей, ожидая отправления на невольничьи рынки.

Когда мы добрались до отеля, где располагался вражеский штаб, головная боль утихла. Мозг снова стал ясным. Хотя при данных обстоятельствах это было сомнительным везением. Меня провели по лестнице в номер-люкс и приказали встать перед столом. Эмир сел за стол, рядом расположился юнец-паша из разведки. Вдоль стен выстроились с полдюжины охранников.

Эмир обернулся к паше, сказав ему что-то (как я предположил, следующее: «Вести допрос буду я, а вы наблюдайте»).

— Итак, — заявил он на хорошем английском, — у нас есть несколько вопросов. Пожалуйста, назовите себя.

Я механически заявил ему, что меня зовут Шерринфорд Майкрофт, капитан армии США, и назвал свой номер.

— Это не настоящее имя, не так ли? — спросил он.

— Разумеется, нет, — ответил я. — Мне известна Женевская конвенция. Вам не удастся околдовать меня с помощью моего же имени. «Шерринфорд Майкрофт» — это мой псевдоним.

— Халифат не подписывал Женевскую конвенцию, — спокойно сказал эмир, — и когда джихад требует крайних мер… В чем состояла цель вашей вылазки?

— Не стоит ожидать моего ответа, — сказал я. Можно было бы помолчать, все это давало выигрыш во времени Вирджинии. Но все же молчать было хуже.

— Возможно, вас удастся уговорить, — эмир задумчиво глядел на меня.

Происходи дело в кино, я бы ответил, что вышел на луг собирать маргаритки. Я безостановочно острил бы, пока они плющили в тисках мои пальцы. Но в реальной действительности их методы были слишком реальны.

— Ладно, — сказал я, — меня послали в разведку.

— В одиночку?

— Нет. Нас было несколько. Надеюсь, они удрали. Возможно, это займет его ребятишек на некоторое время. Пусть порыщут…

— Лжете, — быстро сказал он.

— Если вы мне не верите, ничем не могу помочь, — пожал я плечами.

Его глаза сузились:

— Скоро я выясню, говорите ли вы правду. Если нет, то пусть тогда вас милует Иблис.

Я не смог с собой справиться и вздрогнул. Лоб покрылся бисеринками пота. Эмир рассмеялся. Это был неприятный смех — какой-то рык с завыванием, ворочающийся в жирной глотке. Как у тигра, забавляющегося с добычей.

— Обдумайте свое решение, — посоветовал он и углубился в изучение расположенных на столе бумаг.

В комнате сделалось совсем тихо. Стражники замерли, словно отлитые из бронзы. Сонная физиономия юнца в тюрбане. За спиной эмира в окно глядела тьма ночи. Громко тикающие часы и шорох бумаг. Казалось, это только усугубляло тишину.

Я вымотался, голова болела, в пересохшем рту — мерзостный привкус. Я не имел права упасть, и от усилий моя крайняя физическая измотанность усугубилась еще больше. Мне пришло на ум, что эмир, должно быть, боится нас, если приложил столько сил, чтобы захватить одного-единственного пленника. Честь и слава американцам. Но меня это мало утешало.

Мои глаза изучали обстановку. Особо смотреть было не на что: обычная гостиничная обстановка. Эмир загромоздил свой стол множеством всякой всячины: круглый кристалл (бесполезный, потому что мы тоже создавали помехи), прекрасной работы алмазная ваза (выкраденная из чьего-то дома), набор отличных хрустальных рюмок, коробка для сигар из кварцевого стекла, графин, наполненный чем-то, что выглядело хорошим шотландским виски. Я решил, что эмиру нравится все хрустальное и прозрачное.

Он захотел попотчевать себя сигарой, мановением руки открыл сигарницу, и «гавана» вплыла ему в рот и самовоспламенилась. Одна за другой лениво тащились минуты. Пепельница время от времени воспаряла вверх, чтобы получить очередную порцию пепла. Все, что эмиру было сейчас нужно, — вот так медленно поднимать и опускать пепельницу. Такой толстяк, пребывая в шкуре огромного оборотня, нуждался в комфортабельном отдыхе.

Было очень тихо. С потолка сиял ослепительный свет. В нем было нечто чудовищное, неправильное. Наши обычные, добрые огни Святого Эльма производства «Дженерал Электрик», сверкающие над увенчанными тюрбанами головами…

Я уже начал отчаиваться, когда неожиданно блеснула идея. Способа воплотить ее в жизнь я пока не видел, но хотя бы для того, чтобы быстрее прошло время, начал составлять заклинание.

Вероятно, прошло с полчаса (хотя мне показалось, что прошло полстолетия), когда открылась дверь и трусцой вбежал фенек — африканская пустынная лисичка. Оборотень скрылся в темной кладовке, чтобы совершить превращение. Эмир проводил его взглядом.

Вошедший, естественно, оказался карликом, едва ли в фут ростом. Он простерся ниц и затараторил прерывистым фальцетом.

Эмир медленно развернул свой подбородок ко мне:

— Мне сообщили, что не найдено никаких признаков следов, кроме ваших. Вы лгали.

— Разве я не сказал вам? — спросил я. В горле у меня словно провели наждаком. Чужое было горло. — Мы применяли сов и летучих мышей. Волком был только я.

— Лжете, — сказал он невыразительно. — Я знаю не хуже вашего, что летучие мыши-оборотни могут быть только вампирами, а все вампиры — как это у вас называется? — белобилетники.

Это была правда. Вампиры непригодны к военной службе. Некоторые кабинетные генералы без конца вопрошают, почему бы не создать подразделение Дракул. Ответ тривиален. Вампиры слишком уязвимы и легкомысленны, они не выносят солнечного света. Если не получат без перебоев своей порции крови, то способны наброситься на своих же товарищей, и их невозможно использовать там, где есть солдаты-итальянцы. Я проклял себя, но мой разум слишком оцепенел, чтобы придумать выход из этого затруднительного положения.

— Полагаю, кое о чем вы умалчиваете, — эмир махнул рукой графину и рюмкам. Графин вылил из себя порцию виски, которое эмир принялся неторопливо потягивать.

Правящая Халифатом секта еретична еще и своим отношением к спиртным напиткам. Главари секты утверждают, что, хотя Пророк и запретил вино, насчет пива, джина, виски, коньяка и рома он ничего не говорил.

— Придется использовать более действенные меры, — сказал наконец эмир. — Я надеялся избежать этого.

Он кивнул охране.

Двое держали меня за руки. А обрабатывал паша. У него это хорошо получалось. Фенек-оборотень наблюдал с жадностью. Эмир попыхивал своей сигарой и продолжал заниматься бумагами.

Через несколько долгих минут он приказал прекратить. Меня отпустили, даже поставили рядом стул — он мне действительно был крайне необходим.

Я сел, тяжело дыша. Эмир мягко поглядел на меня.

— Я сожалею, — бросил он. — Мне это не доставило удовольствия…

Странно, но я ему поверил.

— Нам бы хотелось надеяться, что вы проявите благоразумие, и нам не придется повторять эту процедуру. Кстати, не хотите ли сигару?

Отлупите человека, чтобы на нем живого места не оказалось, а потом продемонстрируйте ему свою доброту. Вы изумитесь, как часто он после этого, разрыдавшись, ломается.

Сигару я взял.

— Нам необходимы сведения о вашей армии и планах командования, — сказал эмир. — Если вы согласитесь сотрудничать и примете истинную веру, вы сможете занять среди нас почетное место. Нам в Халифате по душе хорошие люди. — Он улыбнулся. — Когда война кончится, вы, если того пожелаете, сможете набрать гарем в Голливуде.

— А если я не расколюсь? — пробормотал я.

Он развел руками:

— Тогда у вас никогда не появится желания завести гарем.

— Дайте подумать. Это все нелегко…

— Пожалуйста, думайте, — вежливо ответил он и вернулся к бумагам.

Я сидел, расслабившись, и гнал дым сквозь глотку, с силой выдувая его обратно. Их техники могут снять чары армии только в том случае, если я дам добровольное согласие. А мне его давать не хотелось.

Предположим, окно за спиной эмира означает для меня шанс упасть с высоты двух этажей на мостовую. Скорее всего я просто разобьюсь насмерть. Но это более предпочтительно по сравнению со всеми другими предоставленными мне возможностями.

Я повторил про себя составленное мною заклинание. Настоящий специалист должен знать по крайней мере один мертвый язык — латынь, греческий, классический арабский, санскрит, древненорвежский и так далее, согласно общепринятым основаниям симпатических наук. С помощью обычных, повседневных слов на сверхъестественные феномены особо не повлияешь — не считая некоторых обыденных штампов того минимума, который необходим, чтобы управиться с окружающими нас в повседневной жизни механизмами. Я в этой области специалистом не был.

Тем не менее я очень неплохо знал один экзотический диалект. Я не знал, сработает ли он, но решил попытаться. Я решился. Мышцы мои напряглись и дернулись. Столбик пепла моей сигары обломился, я ткнул окурок в пепельницу, и когда я поднял сигару снова, на ней собралось немного пепла от сигары эмира. Я повторил про себя рифмы, поднес сигару ко рту и пробормотал заклинание:

О огонь, ты чист и светел,
Ты горишь неутомимо,
Жаркий пепел, чистый пепел,
Отправляйся в глаз эмира!
Потом зажмурил правый глаз и поднес пылающий кончик сигары прямо к веку. Эмирская «Эль Сумо» подскочила и воткнулась в его правый глаз. Он завизжал и опрокинулся на спину.

Я вскочил и прыгнул. Фенек-оборотень оказался в зоне моей досягаемости. Тыльной стороной ладони я врезал ему по тощей грязной шее и содрал болтающийся на ней фонарик.

Охрана взвыла и скопом ринулась на меня. Я перелетел через стол и, прихватив по дороге графин, оказался рядом с эмиром. Обезумев от боли, он вцепился в меня. Его глаз превратился в страшную рану, на которую нельзя было смотреть без ужаса.

Замахнувшись графином, я завопил:

Я свободен, словно свет,
Для меня преграды нет,
И, лишившись всех преград,
Я свободе страшно рад!
Стишки были вшивые и могли не сработать, если бы эмир осознал, насколько они вшивые. Но я высвободился и запустил графином в охрану.

А затем и шар, и пепельница, и чаша, и рюмки, и все остальное отправилось вслед за графином. В воздухе было не продохнуть от битого стекла.

Стоило бы подождать и посмотреть, что получилось, но я не собирался этого делать. Наоборот, я вылетел из окна, словно дьявол, которому сказали: «Изыди!» Приземлился мячиком на обочину, подскочил, и давай бог ноги!..

ГЛАВА 6

Солдаты были повсюду. Вслед мне дождем сыпались пули. Я наверняка поставил рекорд, пока мчался до ближайшего переулка. Колдовским зрением усмотрев открытое окно, я, извернувшись, нырнул туда и, скорчившись за подоконником, слышал, как мимо несется погоня.

Это была подсобка разграбленной бакалейной лавки. В ней было достаточно темно для того, что я собрался сделать. Я повесил фонарик на шею, направил его на себя и совершил превращение. Преследователи могли вернуться в любую минуту, и мне следовало сделаться неуязвимым для свинца.

Став волком, я принюхался и поискал другой выход. Задняя дверь была приоткрыта. Я скользнул туда. Двор, забитый старыми упаковками и ящиками, был хорошим убежищем. Я залег там, стараясь совладать со своей волчьей натурой — ужасно подмывало напасть на сарацин, ползающих совсем рядом.

Они ушли, и я попытался обдумать создавшееся положение. Велико было искушение бежать из окаянного места, задрав хвост. Вероятно, я мог бы это сделать — ведь с формальной точки зрения свою часть поставленной перед нами задачи я выполнил. Но в действительности дело еще не закончено, и Вирджиния теперь один на один с ифритом (если она еще жива), и…

Когда я попытался вспомнить, как она выглядит, в памяти всплыл образ: волчица с приятно пахнущим мехом. Я яростно затряс головой. Усталость и отчаяние волнами захлестывали мой разум — верх брал инстинкт зверя. Если я собираюсь что-то делать, то делать надо быстро.

Я поразмыслил, принюхался. Город был полон сбивающих с толку запахов. Но я уловил слабое, отдающее серой дуновение и осторожно затрусил в том направлении. Я держался тени, и, хотя был замечен дважды, меня не окликнули. Вероятно, они полагали, что я из их шайки. Резкий запах серы делался все сильнее.

Они хранили ифрита в здании бывшего городского суда. Хорошее на вид, прочное и солидное строение. Тщательно внюхиваясь в приносимые ветром запахи, я прошел сквозь разбитый перед зданием маленький парк. А затем стремглав перебежал улицу и понесся вверх по ступенькам. На площадке валялись тела четырех солдат, в глотках — раны. Возле двери припаркована машина-метла. Одна из деталей управления метлой представляет собой острый двенадцатидюймовый стержень, и Вирджиния успешно использовала его в качестве оружия.

Моя человеческая составляющая не избавилась еще от ложных романтических бредней и отшатнулась бы в ужасе, но волк оскалил зубы в довольной усмешке. Я ударил всем телом в дверь. Замок вылетел, дверь открылась. Я сунул нос в щель и едва успел отпрянуть, пока не признавший меня Свартальф не вцепился когтями мне в морду. Узнав меня, кот резко дернул хвостом, и я проследовал мимо него в вестибюль. Едкий запах лился с ведущей наверх лестницы. Нащупывая путь в глухой тьме, я взобрался по ней.

В помещении на втором этаже горел свет. Я толкнул неплотно закрытую дверь и вошел. Вирджиния была здесь. Задернув занавески, она как раз зажигала огни Святого Эльма и была весьма занята своими приготовлениями. Глянув на меня испытующе, она не перестала работать, при этом напевая заклинания. Я улегся около двери и принялся наблюдать.

Она нарисовала мелом обычную для таких случаев фигуру — вроде вашингтонского Пентагона. Внутри ее начертила звезду Давида и поместила в центр бутыль Соломона. Бутыль выглядела до смешного просто: старая посудина из необожженной глины. Ее полая ручка загибалась вверх и уходила внутрь бутылки. Всего-навсего «бутылка Клейна» с горлышком, запечатанным красным воском. На воске стояла Соломонова печать. Вирджиния распустила волосы, и они летучим рыжеватым облаком окружили ее бледное лицо.

Волчья часть моего сознания подумала, что сейчас бы лучше всего схватить сосуд и смыться. Но человек напомнил волку, что эмир, без сомнения, принял меры предосторожности (магические, конечно), чтобы бутылку нельзя было раскупорить за пределами этой комнаты или вынести из комнаты. Мы обязаны вывести демона из строя, обязаны сделать это любой ценой. Но, увы, нам слишком мало известно об ифритах.

Вирджиния закончила петь. Из посудины, кипя, повалил дым, и ведьма едва успела отпрыгнуть — так стремительно вырвался на волю ифрит. Я поджал хвост и заворчал. Вирджиния тоже была испугана. Она изо всех сил старалась не показать этого, но от нее пахло страхом. Ифрит, чтобы уместиться под потолком, согнулся почти вдвое. Это было чудовищное создание с кожей серого цвета, более или менее человекоподобное, но имевшее крылья, рога и длинные уши. У него были громадные клыки и горящие глаза. К тому же он был совершенно голый. Боевыми качествами ифрита были сила, быстрота и неуязвимость.

Выпущенный на волю, он мог отразить любую атаку Ванбруха. И нанести ужасающие потери нашим войскам, как бы старательно мы ни окапывались в обороне. Главная проблема — загнать его потом обратно в бутылку. Он может превратить в пустыню всю страну. Но с какой стати это должно заботить сарацин? Ифрит должен сражаться на их стороне — вот и все, что они потребовали бы от него в качестве платы за освобождение.

Он проревел что-то на арабском. Из его рта, свиваясь, вылетали клубы дыма.

Вирджиния на фоне полуразвернутых крыльев, похожих на крылья нетопыря, выглядела совсем крохотной. Ее голос звучал не так спокойно, как ей того хотелось бы:

— Говори по-английски, Марид. Или ты слишком невежественен?

Демон вознегодовал и обиделся:

— О отродье тысячи бабуинов!

От его громового голоса у меня чуть не лопнули барабанные перепонки.

— О ты, бедная и трусливая, не верующая ни во что тварь! Тварь, которую я могу убить одним мизинцем! Приблизься ко мне, если смеешь!

Я был испуган не столько тем, что он сейчас примется крушить все подряд, сколько производимым им шумом. Ифрита было слышно, наверное, на четверть мили.

— Замолчи, проклятый Богом! — ответила Вирджиния.

Это его чуточку потрясло. Как и большинство порождений ада, он не мог перенести упоминания Святого имени. Но чтобы это всерьез подействовало, нужны были условия, которых мы воспроизвести не могли.

Вирджиния, подбоченясь, задрала голову навстречу огненному взгляду, направленному на нее сверху:

— Вижу, что Сулейман ибн Дауд не напрасно заточил тебя! Возвращайся в свое жилище и никогда не выходи из него снова, иначе гнев небес поразит тебя!

Ифрит презрительно усмехнулся.

— Знай, что Сулейман-мудрый уже три тысячи лет как мертв! — парировал он. — Долгие и долгие годы провел я в тесной темнице. Я, для которого не было преград ни на земле, ни в небе! И вот сейчас наконец я получу свободу, и узнают мощь моей мести хилые потомки Адама!

Он указал на невидимую преграду. Невидимую, но в несколько миллионов «пси». Она надежно удержит его до тех пор, пока кто-нибудь, сведущий в этих делах, не сотрет линии.

— О ты, бесстыжая, обнажившая свое лицо распутница, с волосами как пламя ада! Знай, что я — Рашид Могучий, дробящий скалы! Приблизься ко мне и сразись, как мужчина!

Я пододвинулся ближе к девушке, шерсть на моем загривке поднялась дыбом. Ладонь, коснувшаяся моей головы, была холодной.

— Параноидальный тип, — шепнула Вирджиния. — Большинство этих вредоносных порождений Низших Миров — психопаты. А этот вдобавок глуп. Надо как-нибудь схитрить — это наш единственный шанс. У меня нет никакого волшебства, которое напрямую заставило бы его подчиниться. Но… — уже громко и ифриту: — Замолчи, Рашид, и выслушай меня. Я тоже принадлежу к твоей расе и требую соответствующего ко мне отношения.

— Ты? — он фальшиво и громко расхохотался. — Ты из рода Марида?! Ты, обладающая лицом, похожим на рыбью морду? Если ты подойдешь ближе, я докажу, что ты не годишься даже на…

Остальное он изобразил жестом. Жест я воспроизводить не буду — это было бы не по-джентльменски.

— Выслушай меня, — сказала девушка. — Смотри и внимай!

Она сделала пассы и произнесла формулу. Я узнал заклинание, которое не позволяет произнесшему его солгать во время важного для него разговора. В наших судах этот способ не используют, но я знал, что он применяется во время судебных разбирательств в других странах.

Демон тоже понял, что это такое. Я сообразил, что сарацинские эксперты накачали его английским (это повышало боевую эффективность) и добавили обрывки сведений о современном мире.

Ифрит угомонился и начал слушать внимательно.

Вирджиния сказала подчеркнуто твердо:

— Теперь я не могу говорить ничего, кроме правды. Ты согласен, что предмет и его обозначение — есть одно и то же?

— Да, — прогрохотал ифрит. — Это общеизвестно.

Я почуял ее облегчение. Первое препятствие взято! Его не обучали принципам научной магии! Хотя, разумеется, имя находится в симпатической связи с предметом (на этом основаны заклинания и многие другие методы колдовства), но Коржибский уже в текущем столетии доказал, что слова и обозначаемые ими объекты не идентичны.

— Прекрасно, — сказала Вирджиния. — Мое имя Джинни.

Он уставился на нее в изумлении:

— Это действительно твое имя?

— Да. Будешь ты теперь меня слушать? Я пришла дать тебе совет. Ты знаешь, я обладаю могуществом, и я отдаю его на милость Аллаху Всемогущему, Всезнающему, Сострадающему.

Ифрит сердито сверкнул глазами. Но, раз уж он согласился, что Джинни принадлежит к его роду, ему приходилось сдерживать свою грубость. И даже проявлять готовность быть галантным.

Она не могла лгать, давая ему совет. Ему и в голову не пришло, что ей достаточно было кое о чем умолчать, и совет превращался в западню.

— Ладно, продолжай, если хочешь, — прорычал он. — Известно ли тебе, что завтра я отправляюсь в поход, чтобы уничтожить сонмище язычников? — Сказанное подстегнуло его мечты о славе. — Я разорву и растопчу их в мелкий порошок, я освежую их! Они узнают мощь Рашида яркокрылого, яростного, безжалостного, мудрого…

Вирджиния терпеливо ждала, пока он перечислял все эти эпитеты, потом мягко сказала:

— Но, Рашид, зачем ты должен убивать, разрушать и вредить? Ты не получишь взамен ничего, кроме ненависти!

В его рыке прорезался скулежный визг:

— О да, ты говоришь правду! Весь мир ненавидит меня! Все злоумышляют против меня! Никогда Сулейман не пленил бы меня! Что бы я ни пытался сделать, всему препятствовали завистливые злопыхатели. Да, но завтра придет день расплаты!

Вирджиния недрогнувшей рукой зажала сигарету и выпустила дым в ифрита:

— Как можешь ты доверять эмиру и его приспешникам? Он тоже твой враг. Все, что он хочет, — чтобы ты сделался послушным оружием в его руках! А затем — обратно в бутылку!

— Почему… почему?! — Тело ифрита распухло так, что заскрипел искривлявший пространство барьер.

Из ноздрей его с треском вылетели молнии. Сказанное Вирджинией не приходило ему в голову. Особым умом его раса не отличалась. Но, разумеется, грамотный психолог способен был понять, к чему приведет параноика его логика.

— Разве ты не ощущал вокруг себя враждебность на протяжении всей своей долгой жизни? — быстро продолжила Вирджиния. — Вспомни, Рашид, вспомни! Чем встретил тебя этот злобный, завистливый мир — это была жестокость, разве не так?!

— О да… Так и было.

Похожая на человеческую голова склонилась, голос упат до еле слышного шепота.

— Меня ненавидели с самого детства… Увы, моя собственная мать ударила меня крылом так, что сбила с ног!

— Возможно, это вышло нечаянно, — предположила Вирджиния.

— Нет! Она всегда больше любила моего старшего брата… Деревенщину!

Вирджиния села, закинув ногу на ногу.

— Расскажи мне об этом, — попросила она. В ее голосе звучало сочувствие.

Я почувствовал, как ослабела страшная сила, изнутри распиравшая барьер. Ифрит опустился на свои окорока, глаза его были полузакрыты. Он вновь разворачивал в памяти происшедшее за миллионолетие. А вела его, направляя, Вирджиния. Я не понимал, что она задумала. Она наверняка не успела бы провести монстру полноценный психоанализ всего лишь за ночь. Но…

— Ах… мне было всего лишь три сотни лет, когда я упал в яму… наверное, ее вырыли враги!

— Но ведь ты вылетел из нее? — мурлыкнула Вирджиния.

Ифрит завращал глазами. Физиономия его дернулась и покрылась морщинами, став еще уродливей.

— Я сказал, что это была яма!

— Но, во всяком случае, не озеро? — сочувственно спросила Вирджиния.

— Нет! — С его крыльев посыпались молнии, грохнул гром. — Но, хоть и не эта распроклятая мерзость… нечто темное, мокрое… нет, даже не мокрое. Это был какой-то обжигающий холод.

Я смутно понял, что девушка ухватила путеводную нить. Она опустила бледные ресницы, чтобы скрыть внезапный блеск глаз. Я не мог не понять, каким потрясением было случившееся для эфирного демона, как шипели его огни и превращались в пар, пока он тонул. И как после этого он, должно быть, внушал себе, что ничего подобного не было. Но сможет ли использовать это Вирджиния?

В зал молнией влетел Свартальф и затормозил, упершись всеми четырьмя лапами в пол. Шерсть на нем стояла дыбом, мученические глаза уставились на меня. Он прошипел что-то и снова вылетел за дверь. Отмечу, что я там оказался раньше его.

Из вестибюля доносились голоса. Я выглянул и увидел, что внизу носятся солдаты. Вероятно, они пришли выяснить, что за шум, и увидели убитых стражников. Должно быть, поскольку их было немного, они уже послали за подкреплением.

Что бы там ни пыталась сделать Джинни, ей нужно было время…

Одним прыжком я выскочил и вцепился в сарацинов. Образовалась вопящая и бурно шевелящаяся масса. Она меня чуть не расплющила, но челюсти оставались свободными, и я пользовался ими вовсю. А затем с тыла на них набросился оседлавший метлу Свартальф.

Кое-что из оружия сарацин мы затащили в вестибюль (челюсти пригодны и на это) и уселись ждать. Я решил, что пока останусь волком. Иметь руки хорошо, но еще лучше быть неуязвимым для большинства тех штучек, которыми располагали сарацины. Свартальф задумчиво обследовал пистолет-пулемет, приладил его на подпорке возле стены и согнулся над ним.

Я не спешил. Каждая минута, которую проведем мы с ним вот так, каждая минута, которую мы продержимся, отражая приближающуюся атаку, — это минута, выигранная для Джинни. Я положил голову на передние лапы и замер. Скоро, слишком скоро я услышал грохот мчащихся по тротуару солдатских сапог.

В приближающемся на подмогу отряде насчитывалась, должно быть, целая сотня сарацин. Я увидел, как они колышутся темной тучей, уловил отблеск звезд на стволах оружия. На короткое время они сгрудились вокруг ликвидированных нами охранников. А затем внезапно завопили и кинулись, атакуя, вверх по лестнице.

Свартальф уперся, как мог, и застрочил из автомата. Отдача отбросила его, и он с воем прокатился через вестибюль. Но двоих уложить успел. А остальных в дверном проеме встретил я.

Удар, укус, прыжок… Сметай их, полосуй, рычи, рви их рожи! Они уже не спешили, неуклюже сгрудившись у входа. Еще один короткий вихрь, устроенный моими зубами, и они отступили, оставив на месте с полдюжины убитых и раненых.

Я выглянул в дверное окошко и увидел моего приятеля эмира. Глаз его скрывала повязка, но он тяжеловесно носился вокруг своих людей, побуждая их к действию. Такой энергии я от него не ожидал. Небольшие группки откалывались от главного отряда и мчались куда-то в сторону. Не куда-то, а к другим входам и окнам.

Я взвыл, когда понял, что помело мы оставили снаружи. Теперь никто не сможет спастись, даже Джинни! Негодующий вой превратился в рычание, я услышал звон стекол и грохот сбивающих замки выстрелов.

Этот Свартальф оказался умной киской. Он снова взялся за свой пистолет-пулемет и ухитрился (ведь лапы его были с когтями) открыть огонь по вспышкам. Затем мы отступили к лестнице.

Сарацины вслепую наступали на нас в темноте. Они кишели вокруг, нащупывали дорогу.

Я не мешал им, но первый, кто нащупал ступени, умер бесшумно и быстро. У второго хватило времени взвизгнуть. И вслед за ним поперла вся банда…

Они не могли стрелять в такой темноте и давке без риска уложить кого-нибудь из своих. Обезумев, они атаковали лишь с помощью кривых сабель И этим саблям я ничего противопоставить не мог. Свартальф вел продольную стрельбу по ногам, а я рвал их, как мог, — вой, крики, треск, лязг… Аллах акбар, так сверкайте, зубы, в ночи!

Лестница была узкой, это помогло. Да и их раненые мешали нападающим. Но силы были слишком неравные. На меня одновременно лезло около сотни храбрых мужчин, и мне пришлось отступить на шаг, потом еще и еще. Не отступи — и они окружили бы меня. Но я успел добавить к тем, что уже полегли, еще более дюжины. За каждый фут, что приходилось отдавать, мы добавляли еще несколько. И выиграли время!

У меня не сохранилось отчетливых воспоминаний об этой битве. О таких вещах редко помнишь. Но, должно быть, минуло около двадцати минут, прежде чем они, разъяренно вопя, откатились. У подножия лестницы стоял эмир. Он хлестал хвостом по своим полосатым бокам.

Я постарался сбросить с себя усталость и крепче уперся лапами в пол, готовясь к последней схватке. Вверх по ступенькам на нас медленно надвигался одноглазый тигр. Свартальф зашипел. Внезапно он прыгнул через перила, за спину громадной кошки, и исчез во мраке. Что ж, он позаботился о целости своей шкуры…

Мы уже почти сошлись нос к носу, когда эмир занес лапу с выпущенными когтями и ударил. Я кое-как увернулся и вцепился ему в глотку. Все, чего я добился, — это полная пасть отвисавшей шкуры. Но я повис на ней и постарался вгрызться глубже.

Он взревел и потряс головой. Я мотался из стороны в сторону, словно маятник. Потом зажмурился и сжал челюсти еще крепче. Он полоснул длинными когтями по моим ребрам. Я дернулся, но зубы остались на прежнем месте. Он сделал выпад и подмял меня под себя. Челюсти его лязгнули. Боль пронзила мой хвост. Я взвыл и отпустил его.

Одной лапой он пригвоздил меня к месту. Занес другую, готовясь переломить мне хребет. Каким-то чудом, обезумев от боли, я извернулся и высвободился. И ударил снизу вверх. На меня глядел, ослепительно сверкая, его неповрежденный глаз — я вышиб этот глаз из глазницы!

Он взвыл и взмахом лапы отшвырнул меня, как котенка, к перилам. Я рухнул, почти теряя сознание, и уже готовился испустить дух. Ослепший тигр тем временем метался в агонии. Зверь возобладал в нем над человеком, и он скатился по ступеням, учинив страшное побоище своим же собственным солдатам.

Над свалкой со свистом пронеслась метла. Добрый старый Свартальф! Он удрал только для того, чтобы вернуть нам средство передвижения. Я видел, как он подлетел к двери, за которой находился ифрит, и как он поднялся, покачиваясь, готовый встретить следующую волну сарацин.

Но они все еще пытались совладать со своим боссом.

Я согнулся, обрел дыхание и встал. Смотрел, обонял, слушал. Мой хвост, казалось, горел в огне. Половины хвоста как не бывало.

Пистолет-пулемет завел свою прерывистую песню. Я услышал, как клокочет кровь в легких эмира. Он был силен и умирал долго.

«Вот и тебе конец, Стив Матучек, — подумал сидевший во мне человек. — Они сделают то, с чего должны были начать в первую очередь. Встанут внизу и начнут поливать тебя огнем. А каждая десятая пуля — серебряная…»

Эмир упал и, разинув пасть, испустил дух. Я ждал, когда его люди очухаются и вспомнят обо мне.

Над лестницей на помеле появилась Джинни. Ее голос доносился откуда-то издалека:

— Стив! Сюда! Скорее!

Я ошеломленно помотал головой, пытаясь понять, что означают эти слова. Я был слишком измотан, был слишком волком. Она сунула пальцы в рот и свистнула. Это до меня дошло. С помощью ремня Джинни втащила меня себе на колени и крепко обхватила. Управлял помелом Свартальф. Мы вылетели в окно на втором этаже и устремились в небо.

На нас набросился оказавшийся поблизости ковер-самолет. Свартальф добавил скорости, наш «Кадиллак» оставил врага далеко за кормой, и тут я отключился…

ГЛАВА 7

Когда я пришел в себя, то лежал ничком на койке в больничной палате. Снаружи сиял яркий дневной свет. Земля была мокрая и дымилась. Когда я застонал, в палату заглянул медик.

— Привет, герой, — сказал он. — Лучше пока так и лежи. Как ты себя чувствуешь?

Я подождал, когда ко мне полностью вернется сознание. Потом принял от него чашку бульона.

— Что со мной? — прошептал я (меня уже, разумеется, превратили в человека).

— Можно считать, что твои дела не так уж и плохи. В ранах завелась кое-какая инфекция — стафилококки, — та разновидность, что поражает и человека, и собакообразных. Но мы вычистили наглых зверушек с помощью нашей антибиотической техники. Помимо этого — потеря крови, шок и застарелое нервное истощение. Через неделю-другую будешь в полном порядке.

Я лежал, размышляя. Мысли тянулись медленно и лениво. И в основном касались того, как восхитителен на вкус этот бульон. Полевой госпиталь не может таскать с собой оборудование, от которого дохнут бактерии. Зачастую у госпиталя нет даже добавочных анатомических макетов, на которых хирург мог бы отработать симпатические операции.

— Какую технику вы имеете в виду? — спросил я.

— У одного из наших парней Злой глаз. Он смотрит на микробов в микроскоп.

Дальше я не спрашивал. Знал, что через несколько месяцев «Ридерз Дайджест» посвятит этому случаю лирическую тянучку. Меня мучило другое.

— Атака началась?

— Ата… А, это! Она состоялась два дня назад, уважаемый Рикки-Тикки-Тави. Тебя в это время хранили под одеялом. Мы швабрим их по всему фронту. Последнее, что я слышал, — то, что они уже добрались до линии Вашингтона и продолжают драпать.

Я вздрогнул и провалился в сон.

Меня не мог разбудить даже голос врача, который что-то громко диктовал своей пишущей машинке…

Джинни пришла на следующий день. На ее плече ехал Свартальф. В открытую дверь палаты бил солнечный свет, и поэтому волосы Вирджинии отливали медью.

— Здравствуйте, капитан Матучек, — улыбнулась она. — Как только освободилась, сразу же пришла узнать, как вы себя чувствуете.

Я приподнялся на локтях. В воздухе мелькнула сигарета, которую предложила мне Вирджиния; затем сигарета оказалась у меня в зубах, и я медленно сказал:

— Брось эти церемонии, Джинни. Мы с тобой, конечно, пока не на свидании, но, думается, мы знакомы в достаточной степени.

— Да.

Она присела на койку и погладила меня по голове. Это было восхитительно. Свартальф замурлыкал, и мне захотелось ответить тем же.

— Что с ифритом? — спросил я после паузы.

— По-прежнему в бутылке. — Она рассмеялась. — Сомневаюсь, что удастся когда-нибудь извлечь его оттуда. Если даже предположить, что кому-нибудь этого захочется.

— Но что ты сделала?

— Просто применила на практике принцип дедушки Фрейда. Если когда-нибудь об этом напечатают в газетах, на меня ополчатся все приверженцы Юнга, сколько их есть в нашей стране… Но это сработало. Я копалась в его воспоминаниях, разбиралась в иллюзиях и скоро обнаружила, что у бедного ифрита гидрофобический комплекс. Не водобоязнь, связанная с бешенством, а просто страх воды, мой Пират…

— Можешь называть меня Пиратом, — проворчал я, — но если назовешь Фидо, тогда гладь по голове.

Она не спросила, с какой стати я настолько самонадеян, что претендую и далее на ее ласку. Это меня воодушевило. Правда, она залилась румянцем, но тем не менее продолжала:

— Получив ключ к его личности, я нашла простой способ сыграть на этом комплексе. Я объяснила ему, насколько распространено это вещество — вода — и как трудно от него избавиться. Он приходил в ужас все больше и больше. Когда я сказала, что тела живых существ, включая его собственное, содержат около восьмидесяти процентов воды, — дело было сделано. Он заполз в бутылку и впал в полную прострацию.

Она помолчала и добавила задумчиво:

— Мне хотелось оставить его у себя. Я бы поставила бутыль на каминную полку. А так я просто напишу небольшую статью об использовании психиатрии в военном деле…

— Неужели бомб, драконов, использования вервольфов и прочей придуманной нами дряни еще недостаточно? — с тоской спросил я.

Бедные, незатейливые стихийные духи! Мы их считаем злодеями, но им следовало бы поучиться у человеческой расы!

Что касается меня, то я мог представить, с какими неудобствами сопряжена женитьба на ведьме, но…

— Поцелуй меня…

Что она и сделала…

* * *
У меня не очень-то много осталось сувениров от этой войны. Это поганое время, и лучше о нем не вспоминать. Но один подарок на память все-таки со мной: когда я превращаюсь в волка, хвост у меня обрубленный… А когда я человек, то при сырой погоде стараюсь не садиться.

За это я получил «Пурпурное солнце»!

Не много, черт возьми…

ГЛАВА 8

Теперь мы добрались до одной из интермедий. Я проскочу по ней быстро. По остальным (позже) — тоже. Зачастую они были для нас — для Джинни и меня — более интересными и важными, чем те эпизоды, когда на сцену выступает Враг. Подлинное дело человека — не борьба, не опасности, не мелодрамы. Подлинное дело — работа. Особенно если человеку повезло и то, что он делает, доставляет ему удовольствие. Подлинное дело — это отдых и развлечения, встреча с любовью, создание семьи и неожиданные, но приятные маленькие приключения.

Однако то, что случилось с нами в этой области, вряд ли вас особенно заинтересует. У вас своя жизнь. Кроме того, тут многое касается только нас и никого более. И еще одно: для передачи сообщения у меня есть всего одна ночь. Еще чуть-чуть, и напряжение, возможно, станет слишком сильным. Не знаю, но без нужды рисковать не буду. Этому я научился там.

В конце концов, интермедии используют для того, чтобы вкратце изложить некоторые эпизоды.

Первый эпизод, о котором я сейчас вам расскажу, случился примерно два года назад.

Мы с Джинни оставались на службе еще в течение нескольких месяцев, но непосредственного участия в сражениях не принимали. Мы с ней не виделись, что было плохо для нас обоих. Все новые командировки и перемещения бросали нас то в одну, то в другую сторону.

Война продолжалась не слишком долго. Носящие халаты оценили вкус сепаратизма. И Халифат распался, как бьется брошенное на землю стекло. Революция, бунты, расколы, кровная месть, банды и постоянные военные поражения. Америке и ее союзникам не понадобились вооруженные силы, чтобы занять оставшуюся у врага территорию. Враг сам просил, чтобы его оккупировали для восстановления порядка, прежде чем наступит мор и голод. Благодаря нашим особым талантам мы — Джинни и я — пересекли почти полмира, но… не вместе.

Мы потратили попусту уйму времени. Тем не менее мне понадобилось немало времени, чтобы взаправду решиться сделать ей предложение. И хотя ее ответное письмо было нежным, в нем не было «да». Джинни очень рано осиротела и, повзрослев, превратилась в женщину, нуждающуюся в любви. В женщину с нерастраченными запасами любви. Эта сильная духом и телом девушка не позволит, чтобы ее будущая любовь кончилась неудачей. Она не выйдет замуж, если не уверена, что это — на всю жизнь.

Почему-то меня демобилизовали раньше ее, и я вновь стал восстанавливать связи, прерванные войной. Следов войны в Соединенных Штатах осталось на удивление мало. Хотя захватчики заняли почти половину территории, они продержались там очень недолго. А потом мы погнали их, и сарацинам было не до того, чтобы причинять значительные разрушения.

Пострадали только такие долго удерживаемые завоевателями городишки, как этот несчастный Тролльбург. По пятам за армией следовали гражданские чиновники, действовавшие быстрее и эффективнее, чем я ожидал. А может, просто сама цивилизация оказалась достаточно устойчивой. Точно так же оправляется земля от вызванных опустошений, порожденных технологией.

Так что я вернулся в мир, который, если не считать нехватки некоторых продуктов (да и это вскоре прекратилось), казался вполне знакомым. Я имел в виду внешнюю сторону. Психология же сделалась какой-то иной. Люди были до глубины души потрясены случившимся. Потрясены, я полагаю, более глубоко, чем они сознавали сами, и значительная часть населения была выбита из равновесия. От немедленных социальных потрясений нас спасло, несомненно, само обилие появившихся эксцентрических течений. Слишком много оказалось демагогов, самозваных пророков, ложных чародеев. Сумасбродов от религии, политики и науки. Психов с религиозным фанатизмом, проповедующих новые диеты и новый образ жизни. И один Бог знает, кого еще. Все они старались изничтожить друг друга. Некоторые — например, церковь иоаннитов, большинство приверженцев которой предпочли сохранить анонимность, — скоро приобрели зловещий характер.

Однако все это не привело к революционному взрыву. Тех из нас, кто сумел не заразиться фанатизмом (а мы составляли большинство), происходившее беспокоило мало. Мы полагали, что государству нужно будет или пережить этот разброд, или пресечь его. А тем временем мы вернулись к повседневной жизни, — мы жили день за днем, и дни шли своим чередом.

Что касается меня, то я вернулся в Голливуд. Вновь начал играть волка-оборотня для «Метро-Голдвин-Майер». Результат оказался разочаровывающим. Надевать поддельную кисточку поверх обрубленного хвоста мне казалось отвратительным. Работникам студии этотоже не нравилось.

Кроме того, они не были уверены, что я хорошо играю свои роли. И я в этом тоже не был уверен. При съемках я не получал полного удовлетворения от своей игры в «Дракуле», «Франкенштейне», «Человеке-Волке» и в «С кем встречался Парацельс».

Не то чтобы я свысока стал поглядывать на чисто развлекательные картины, но обнаружил, что у меня появилось стремление сделать более серьезное дело.

Так что и с той и с другой стороны появились намеки, что мне пора в отставку.

Отсрочку кризису дали, вероятно, мои медали. Но героев войны было хоть пруд пруди. Кроме того, всем известно, что проявленная на войне храбрость — это в значительной мере вопрос подготовки и дисциплины. Немалое значение имело также и заклинание против страха. Но это воздействие снимается перед уходом в отставку, ибо гражданскому человеку приличествует скромность. Сам я не претендую на нечто большее, чем обычная доля свойственной человеку храбрости.

Примерно в это время Джинни демобилизовалась и сразу же навестила меня. Наш союз был полностью восстановлен. Правда, она не сразу согласилась на мое повторное предложение…

— Пока нет, Стив, дорогой. Нам обоим сперва нужно увидеть, что мы представляем собой в мирной жизни…

Через несколько дней у нас неожиданно состоялся очень серьезный разговор. Джинни вытянула на поверхность мои подлинные мечтания — покорить Огонь и Воздух, создать антигравитационные чары, достаточно сильные, чтобы можно было достичь иных планет. Если честно, мне всегда хотелось стать инженером. Но уже на первом году обучения деньги кончились, и кое-кто, видевший меня в любительских спектаклях, решил, что я талантливый парень… В общем, одно цеплялось за другое. Подобно большинству людей, я плыл по течению.

Джинни не походила на остальных, однако и ей пришлось сейчас задуматься. Она получила приглашение вернуться в Колдовское агентство. Но сомнительно, чтобы ей действительно хотелось работать для большой организации. Независимое консультативное агентство, где она будет сама себе хозяйкой, — разве оно не дает свободу действий и возможность разрабатывать собственные идеи? Ей нужно было расширить свои позиции в чародействе, и очевидный путь к этому — получение степени доктора философии.

Деньги, накопленные за время нашей армейской службы, позволили нам вернуться к учебе.

Окончательно все решилось, когда после некоторой переписки университет Трисмегиста[8] предложил ей должность преподавателя. Ведь Джинни уже получила в Конго степень магистра гуманитарных наук. Одновременно с преподаванием Джинни могла продолжать учебу. Я тут же подал заявление на инженерный факультет Трисмегистовского университета и был принят.

Несколько недель спустя Стивен Матучек и «Метро-Голдвин-Майер», вежливо рыдая, распрощались. А затем упомянутый Матучек, вместе с Вирджинией Грейлок, вступили на борт суперковра, отбывающего на Средний Запад.

Сперва все шло хорошо, как по маслу. Мы подыскали недорогие, но вполне приличные комнаты поблизости друг от друга. Занятия были интересными. Свободное время мы проводили вместе. Главным образом мы часами гуляли. Ее нежелание раннего замужества слабело такими темпами, что я видел — к Рождеству она согласится. А к концу весны я надеялся сыграть свадьбу.

Но затем мы получили неожиданный удар под дых.

Мы знали, что большую часть преподавательского состава подмял под себя президент, Бенгт Мальзус. Это было напыщенное ничтожество, главным достоинством которого было то, что он вертел попечителями университета, как хотел. Все, что Мальзус предлагал, как правило, не затрагивало работников, находящихся на более низком уровне. По крайней мере, не слишком затрагивало. Но за год до этого Мальзус предписал, чтобы весь преподавательский состав, без малейшего исключения, принес магическую клятву повиновения правилам университета до тех пор, пока контракт остается в силе.

Несколько человек наотрез отказались. Однако в основном правила были самые обычные. Новые обязательства предписания были нацелены на то, чтобы как-то преодолеть мятежные, психопатические и откровенно нигилистические настроения, в последнее время пугающе распространившиеся не только среди студентов, но и среди профессорско-преподавательского состава. А потому Джинни их подписала.

Прошло около двух недель, как кто-то заметил, что мы все время гуляем вместе, и насплетничал. Джинни вызвали в кабинет президента. Он продемонстрировал ей правила. Напечатанную мелким шрифтом фразу, которую ей и в голову не пришло прочесть: «Студентам и работникам университета, включая преподавателей, не разрешается встречаться во внеурочное время». — В этот вечер при встрече настроение у нас было мрачное. Естественно, на следующий день я, разметав клерков и секретарей, прорвался в кабинет Мальзуса. Но все было бесполезно. Он не собирался ради нас менять свои правила. Правило било наповал, поскольку клятва не допускала никаких исключений. Не разрешались встречи и со студентами других учебных заведений, так что мой перевод в другой университет ничего бы не дал.

Единственное решение — пока не истек срок контракта Джинни, я выпадаю из ее поля зрения. А она проявляет железную волю и не интересуется мною. Но потерять целый год?! Кто я, волк или мышь? По этому поводу мы с ней немедленно, прямо на людях, поцапались. А когда можешь встречаться лишь случайно либо на официальных мероприятиях, выясняется, что не так-то просто кончить дело миром и поцелуями.

О, конечно, мы по-прежнему оставались добрыми друзьями. Виделись иногда в курилке, на некоторых лекциях… Настоящая «сладкая жизнь». А тем временем, как отметила Джинни с ледяной логикой, мы остались людьми (я-то знал, что эта логика — способ самозащиты, но ничего поделать не мог). Время от времени она появлялась в обществе с каким-нибудь молодым сослуживцем. И я, бывало, ухаживал за какой-нибудь случайной девушкой.

Вот так и обстояли дела у нас к ноябрю…

ГЛАВА 9

Небо было заполнено метлами. Полиция теряла голову, пытаясь справиться с движением. Игры выпускников университета всегда вызывали большой наплыв публики. Мой довоенный «Шеви» еле плелся за огромным, в двести драконьих сил, «Линкольном», рукоятка небесно-голубого цвета, полиэтиленовые прутья, плюс радио. Пассажир «Линкольна» принялся скалить зубы, но к вешалке для метел я прорвался первым. Сунув ключ в карман, я слез с метлы и принялся мрачно слоняться в толпе.

На все время игр Бюро погоды оказало нам любезность. Воздух был прохладен, свеж и звонок. Над темными зданиями университетского городка желтой тыквой поднималась полная луна. Мне подумалось, что там, за городом, — поля и леса Среднего Запада. Там пахнет мокрой землей и струится туман. И волчьей составляющей моей натуры захотелось бежать отсюда и оказаться там, чтобы гоняться за кроликами. Но по-настоящему тренированный оборотень может контролировать свои рефлексы, и поляризованный свет вызывает у него не более чем приятную нервную почесуху.

Что касается меня, то порыв скоро угас в унылых раздумьях. Джинни, любимая! Если бы она оказалась сейчас рядом! Я представил ее лицо, узор изморози на длинных рыжих волосах. Да, единственная моя спутница — нелегальная фляга в заднем кармане. Какого дьявола я вообще явился на эти игры?

Миновав Дом союза «Тет-Каф-Самет», я обнаружил, что нахожусь уже на территории университетского городка. Трисмегистовский университет был основан, когда родилась современная наука, и сей факт был отражен в его планировке. Самые большие здания принадлежали факультету языкознания — экзотические языки необходимы при создании более мощных, чем обычные, заклинаний. Вот почему так много студентов приезжает сюда из Африки, Азии — изучать американский сленг.

Но есть здесь и два английских здания — искусствоведческий колледж и колледж инженерного стихосложения. Поблизости — здание Торбантропологического факультета, где всегда демонстрируются интересные выставки, посвященные иностранной технике. В этом месяце — техника эскимосов, в честь приезда шамана антекоков, доктора Айингалака. В стороне — заботливо обнесенный пятиугольной оградой факультет зоологии. За забором были помещены длинноногие бестии, которые вряд ли могут быть названы приятными соседями.

Медицинский факультет обзавелся великолепным новым исследовательским центром — дар фонда Рокфеллера. Из этого центра уже вышло такое изумительное изобретение, как поляроидные фильтрующие линзы, дающие возможность тем, кто поражен дурным глазом, вести вполне нормальный образ жизни.

И это только начало!

Юридический факультет казался безлюдным. Юристы всегда работают в ином мире.

Я пересек бульвар, миновав мрачное здание корпуса физических наук. Меня поприветствовал доктор Грисволд. Он медленно спускался вниз по ступенькам — маленький высохший человек с козлиной бородкой и веселыми голубыми глазами. В блеске этих глаз таилось смешанное с болью недоумение. Он походил на ребенка, который никак не может до конца понять, почему никто, кроме него, не интересуется игрушками.

— А, мистер Матучек, — сказал он. — Пришли поприсутствовать при игре?

Я кивнул (не особенно любезно). Но мы шли вместе, и приходилось быть вежливым. Он вел у меня занятия по физике и химии, но это как раз неважно. Мне просто не хотелось обижать милого и одинокого старого чудака.

— Я тоже, — продолжал он. — Насколько понимаю, организаторы что-то задумали. Впервые ожидается нечто захватывающее.

— Вот как?

Он дернул головой и по-птичьи посмотрел на меня:

— Быть может, у вас проблемы, мистер Матучек? Если в моих силах помочь вам… Знайте, я сделаю все, что смогу.

— Все прекрасно, — соврал я. — Во всяком случае, благодарю вас, сэр.

— Человеку зрелого возраста нелегко вернуться к учебе. Да еще когда его окружают хихикающие юнцы. Я не забываю, как вы помогли мне в этом… м-м… инциденте в прошлом месяце. Поверьте, я вам очень благодарен.

— О, пустяки, черт возьми. Я здесь, чтобы получить образование.

Мне не хотелось перекладывать груз своих забот на его плечи. У него был достаточный запас собственных.

Грисволд вздохнул. Очевидно, он чувствовал мою отчужденность.

— Я часто ощущаю себя таким беспомощным, — сказал он.

— Что вы, сэр, — ответил я, старательно имитируя искренность. — Как стала бы в Мидгарде алхимия практической наукой, не основывайся она с начала и до конца на ядерной физике? Ведь в противном случае алхимик мог бы неожиданно для себя получить смертоносный радиоактивный изотоп. Или вещество, которое уничтожило бы половину округа.

— Разумеется, разумеется… Вы прекрасно все понимаете. Вы знаете многое о нашем мире. Во всяком случае, больше, чем я. Но студенты… ладно, думаю, что это естественно. Им хочется сказать несколько слов и получить то, чего желаешь. Именно таким образом. Не докучая себе ни изучением санскритской грамматики, ни периодической таблицы. Они не понимают, что никогда нельзя получить что-то из ничего.

— Поймут. Они повзрослеют.

— Даже администрация в этом университете просто не понимает потребности физической науки. Как раз сейчас в Калифорнийском университете установлен философский камень на биллион вольт. А здесь… — Грисволд пожал плечами. — Извините меня. Жалость к себе вызывает только презрение.

Мы вышли к стадиону. Я отдал свой билет, но отказался от очков ночного видения. У меня сохранилось колдовское зрение, полученное во время базисного обучения. Мое место оказалось в тридцатом ряду, между студенточкой с мордочкой первокурсницы и старшекурсником. Мимо проплыл одушевленный лоток, и я купил горячих сосисок и взял напрокат хрустальный шар. Но шар был мне нужен не для того, чтобы в деталях видеть игру.

Я побормотал над ним, заглянул внутрь и увидел Джинни. Она сидела напротив меня, в пятидесятом ряду. На коленях у нее покоился черный Свартальф. Вызывающие огненные волосы Вирджинии выделялись ярким пятном на бесцветном фоне окружающей ее толпы. Это колдовство, эта ее особая магия была чем-то более древним и более сильным, чем Искусство, но в нем Джинни была искушена.

Ее отделяло от меня поле, в руках у меня был всего лишь дешевый стеклянный прибор, и все же сердце мое екнуло. В тот вечер с ней был доктор Алам Аберкромби, ассистент-профессор сравнительной магии: холеный, красивый блондин, светский лев. Он обхаживал Джинни изо всех сил. А я кипел…

Думаю, что Свартальф ставил мои моральные качества не выше, чем у Аберкромби. Я искренне намеревался хранить верность Джинни, но… Узкая улочка, ты ставишь на стоянку метлу, и к тебе прижимается хорошенькая девушка. В этом случае желтые круглые глаза, сверкающие с ближайшего дерева, как-то сковывают и окончательно отрезвляют. Я скоро сдался и посвящал вечера учебе или пил пиво.

О-хо-хо… Я плотнее запахнул плащ. Под свежим ветром меня пробирала дрожь. В воздухе пахло какой-то бедой.

«Вероятно, — подумал я, — во всем виновато мое скверное настроение…»

И все же я чуял — в недалеком будущем быть беде.

От воплей старшекурсников чуть не лопнули барабанные перепонки. В лунном свете показались команды — «Трисмегистские грифоны» и «Чародеи Альберта Великого». Глубокие старики недовольны тем, что в наше время в командах так много измученных образованием очкастых коротышек. Такие игроки кажутся им бесполезными в американском футболе. Вероятно, до эпохи магии команды комплектовались из динозавров. Но, разумеется, неотъемлемая и основная составляющая Искусства — интеллект, и он придает спорту характерную окраску.

В этой игре были интересные моменты. «Чародеи» взлетели над землей, и их защитник превратился в пеликана. Душанович, в образе кондора, закогтил его на нашей двадцатке. Андриевский был лучшим в линии оленей-оборотней (он входил в большую десятку). Он держал их так, что мяч дважды оказывался вне игры.

На третий раз мячом завладел Пилсудский, тут же превратившийся в кенгуру. Его игра была изумительной. Как он увернулся от игрока, пытавшегося отобрать мяч! (Малый был в шапке-невидимке, но можно было наблюдать по отпечаткам его ног, как он несся вперед.) И отпасовал мяч Мстиславу.

«Чародеи» опустились пониже; они ожидали, что Мстислав превратится в ворона, чтобы забить мяч с поля. Но это было как гром среди ясного неба! Он превратился в… свинью. В жирного борова! (Естественно, это были мелкие превращения. Быстрый жест — и игрок превращается в заранее намеченное животное. Там не использовались те великие и страшные слова, которые мне, бывало, приходилось слышать в предрассветной мгле.)

Чуть позднее явная грубость с нашей стороны стоила нам пятидесяти ярдов. Доминго случайно наступил на афишу, которую ветер занес на поле, и затоптал несколько имен «Чародеев». Но большого ущерба наши не потерпели, а «Чародеи» получили точно такой же пенальти, когда Троссона в азарте вынесли с поля, да еще метнули вслед молнию.

К концу первого периода счет был 13:6 в пользу «Трисмегистских грифонов», и толпа чуть не разнесла от восторга скамейки.

Я надвинул шляпу на лоб, бросил на старшекурсника нелюбезный взгляд и уставился в кристалл. Джинни проявляла больше энтузиазма, чем я. Она подпрыгивала и вопила и, казалось, не замечала, что Аберкромби облапил ее за плечи. Или, может, она не против? Я обиделся и надолго приложился к фляге.

На поле высыпали ликующие люди. Им понадобилось устроить парад. Дудя и барабаня, совершая в воздухе сложные, тщательно продуманные эволюции своими инструментами, они двинулись маршем туда, где восседала Королева Красоты студенческого городка. Было бы не менее традиционно, если бы она встречала их верхом на единороге. Но по некоторым причинам данный номер был в этом году опущен.

… У меня волосы встали дыбом. Я ощутил слепой инстинктивный позыв поменять кожу на шкуру. Едва успел вовремя заставить себя остаться человеком и упал на сиденье, обливаясь холодным потом. В воздухе вдруг отчетливо завоняло опасностью. Неужели никто больше не ощущает этого?!

В поисках источника опасности я сфокусировал кристалл на скандирующей команде и краем сознания смутно услышал приветственные выкрики:

Алеф, Бат, Далет, Хи, Ва!
Комини, домини, ура, ура, ура!
Протыкай их, жарь в огне!
Славная еда!
Трисмегистов ждет победа
Ныне и всегда!
Макилрайт!
— Эй, мистер, что с вами?

Студентка отпрянула от меня, и я понял, что рычу.

— Ох… ничего… я надеюсь, ничего, — я старался овладеть своим лицом, не дать ему превратиться в волчью морду.

Толстый белокурый мальчишка среди тех, внизу, не казался страшным, но я чувствовал, что его будущее окутано крутящейся грозовой тьмой, пронизанной ударами молний и раскатами грома. Мне уже приходилось сталкиваться с ним. Хотя я не донес на него в свое время, но это именно он чуть не уничтожил химическую лабораторию Грисволда.

Зеленый первокурсник, забавник, не злой по натуре — он представлял собой опасное сочетание природной способности к Искусству и крайней безответственности. Студенты-медики славились веселыми выходками (такими, как оживший скелет, врывающийся, приплясывая, в женскую спальню). Макилрайту хотелось приобщиться к этим проделкам как можно раньше.

Грисволд показывал студентам, как обращаться с катализаторами, и Макилрайт тут же забормотал заклинание. Он хотел сыграть на каламбуре и создать в пробирке кота. Но ошибся в расчетах и получил саблезубого тигра.

Дитя каламбура — тигр — был совершенно безмозглым, но все же это была злобная, вызывающая ужас тварь. Я тут же нырнул в темную подсобку и там с помощью фонарика совершил превращение. Став волком, я выпрыгнул в окно и шмыгнул под деревья, чтобы дождаться, пока кто-нибудь вызовет людей из департамента Изгнания бесов.

Поняв, что все это сотворил Макилрайт, я как-то, улучив момент, отвел его в сторону и предупредил, что если ему вздумается снова показать класс, то я его сожру. Сожру в самом буквальном смысле этого слова. Шутка есть шутка, но не следует шутить за счет студентов, которые действительно желают учиться. Как и за счет тех милых, почтенных окаменелостей, которые пытаются учить студентов.

Предводитель парада взмахнул рукой, и из нее выскочил столб многоцветного пламени. Столб поднялся на высоту человеческого роста. Затем еще выше. Скачущее сияние, блеск красного, голубого, желтого, и все это окружал крутящийся вихрь из искр. Я сощурился и сумел разглядеть в пламени гибкое пестрое тело. Оно походило на тело ящерицы.

Студентка взвизгнула.

— Гермес трижды благословенный! — закудахтал старшекурсник. — Что это, демон?

— Нет, Дух Огня, — тихо заметил я. — Саламандра. Чертовски опасная тварь, если учесть, сколько дураков ее окружает…

Я не отводил глаз от поля. Огненная тварь начала свои штучки. Прыгала, кувыркалась, что-то бормотала, выбрасывала длинные языки пламени. Да, рядом с ней находился пожарный — в полном церковном облачении. Он совершал свои пассы, не давая саламандре причинить вреда. Все должно быть о'кей. Вроде бы…

Я закурил сигарету. Меня трясло. Скверно это — вызывать порождения Локи.[9] Вонь опасности била мне в ноздри. Ядовитый, кислый запах…

Со стороны все это выглядело красиво, однако… В кристалле вновь появился Аберкромби. Он хлопал в ладоши. Но Джинни сидела хмурая, с озабоченным видом. Между зелеными глазами залегла морщинка. Ей все это нравилось не больше, чем мне. Я переключил шар обратно на Макилрайта. Нашего шутничка Макилрайта.

Я был, вероятно, единственным из присутствующих, кто заметил, что произошло.

Макилрайт взмахнул своим жезлом, и у саламандры выросли крылья. Толстяк-пожарник, жестикулируя и раскачиваясь взад и вперед, оказался, естественно, на пути взмаха ее крыльев. Это было подобно столкновению с паровым котлом.

— А-а-а!

Пожарный пулей взмыл в небо. Саламандра заколыхалась. Мгновенным прыжком, утоньшаясь вверх, выросла, сделавшись выше стен. Мы увидели мельком нечто вращающееся, ослепительно блестящее, с расплывшимися очертаниями — и тварь исчезла.

Моя сигарета вспыхнула, превратившись в огонь. Я отшвырнул ее. Почти ничего не соображая, догадался заодно выкинуть и фляжку. В мгновение ока она раскалилась добела, водка вспыхнула голубым пламенем.

Толпа завыла. Все отбрасывали прочь сигареты, хлопали по карманам, где воспламенялись спички, отшвыривали бутылки. Королева городка пронзительно визжала, ее тоненькое одеяние охватило пламя. Скинув платье (как раз вовремя, чтобы избежать ожогов) и вопя, она голая помчалась по полю. Возможно, это зрелище могло бы меня заинтересовать — но при других обстоятельствах.

Саламандра прекратила свои беспорядочные метания и материализовалась в воротах. Столбы задымились. Невыносимое сияние, рев и пылающая трава. Выкрикивание заклинаний тушения огня было бессмысленно. Пожарник бросился к саламандре. Из ее пасти выскочил язык пламени.

Я отчетливо услышал ее дикий хохот, и тварь снова исчезла. Диктор, которому следовало бы успокоить зрителей, истошно закричал, когда огонь вспыхнул перед его будкой. В мгновение ока пять тысяч людей, царапаясь и кусаясь, топча друг друга, кинулись к выходу. Началась давка. Люди были охвачены слепым стремлением вырваться отсюда.

Прыгая по скамейкам и головам, я скатился на поле. Эта бушующая на ярусах давка означала смерть.

— Джинни! Сюда, Джинни, здесь безопасно!

Она не могла расслышать меня в этом грохоте, но сама догадалась. За руку она тащила обезумевшего от ужаса Аберкромби. Мы взглянули в лицо друг другу. Вокруг — огонь и разрушение. Джинни вытащила из сумочки свой жезл.

Из своей раздевалки опрометью вылетели кипящие «Грифоны». Кипящие в прямом смысле этого слова. Саламандра, материализовавшись, игриво обернулась вокруг водопроводной трубы.

Загудели сирены, и, освещенные луной, над нами засновали полицейские метлы.

Полиция пыталась обуздать панику. Одну метлу тут же подожгла саламандра. Наездник снизился, соскочил. Пылающий транспорт с грохотом рухнул в траву.

— Боже! — закричал Аберкромби. — Саламандра вырвалась на свободу!

— Да что вы говорите? — фыркнул я. — Джинни, ты же ведьма! Ты можешь что-нибудь сделать?

— Я могла бы погасить эту скотину. Но для этого нужно, чтобы она была рядом, пока я читаю заклинание, — сказала она. Распущенные рыжие волосы обрамляли бледное, с высокими скулами лицо и в беспорядке падали на плечи. — Это наш единственный шанс уничтожить породившие ее чары… И она знает это!

Смятение захлестнуло меня. Но тут я вспомнил о нашем приятеле Макилрайте, бросился к нему и схватил его за шиворот.

— Совсем свихнулся? — заорал я.

Он, задыхаясь, разинул рот:

— Я ничего не делал!..

Я тряс его так, что зубы лязгали:

— Не болтай попусту! Я все видел!

Он рухнул на землю.

— Это была всего лишь шутка, — простонал он. — Я не знал!

«Что ж, — подумал я мрачно, — вот тебе, без сомнения, вся правда. Ведь вот в чем беда с Искусством, беда с любой неразумной силой природы, которой овладел человек — будь то огонь или динамит, атомная энергия или магия. Любой остолоп, нахватавшись знаний, пытается что-нибудь сделать. Начать-то он может… Сегодня остолопов ужасно потянуло на колдовство. Но не всегда его последствия удается легко прекратить».

Как и в любом другом учебном заведении, в «Трисмегисте» постоянную проблему представляли студенческие шалости. Обычно они были безобидными. Например, надеть шапку-невидимку и пробраться в женскую спальню. Или выставить в окнах украденные у девушек принадлежности нижнего белья. Иногда шутки бывали, пожалуй, и забавными. Например, как-то раз оживили статую прежнего президента (это был достойный и заслуженный человек), и она промаршировала по городу, распевая непристойные песни. Часто шутки были довольно меткими. Как, например, когда декана Уорсби превратили в камень, и дня три никто этого даже не замечал.

Но сегодняшнее происшествие уже ни в какие рамки не лезло. Саламандра могла сжечь весь город.

Я обернулся к пожарнику. Тот весь изнервничался, напрасно пытаясь остановить какое-нибудь полицейское помело. Вокруг прыгали тусклые огни, полицейские не замечали его.

— Что вы полагаете предпринять? — спросил я его.

— Необходимо послать служебный рапорт, — отрывисто сказал он. — И считаю, нам понадобится Дух Войны.

— У меня есть опыт работы с гидрами, — предложила свои услуги Вирджиния, — так что я могу оказаться вам полезной.

— Я тоже, — сказал я медленно.

Аберкромби сердито уставился на меня:

— Вы-то что можете сделать?

— Я оборотень! — рявкнул я. — Когда я волк, огонь мне не страшен. Полезная штука, не правда ли?

— Прекрасно, Стив! — Джинни улыбнулась. Старая, такая знакомая нам обоим улыбка.

Недолго думая, я сгреб ее, привлек к себе и поцеловал.

Нельзя сказать, что оплеуха была недостаточно энергичной. Апперкот, и я оказался прямо на земле.

— Нельзя! — коротко сообщила Джинни. — Это, черт бы их побрал, проклятые чары.

Я видел, что в глазах ее металась боль. Как зверь в клетке. Но ее разум вынужден был повиноваться придуманным Мальзусом правилам.

— Это… э-э… здесь не место для женщин, — забормотал Аберкромби. — Для такой очаровательной женщины, как ты… Разреши, я провожу тебя домой, дорогая.

— Я должна это сделать, — сказала она нетерпеливо. — Что, черт возьми, творится с этими легавыми? Нам нужно убираться отсюда!

— Тогда я тоже иду с вами, — заявил Аберкромби. — Я немножко знаком с проклятиями и с благословениями. Хотя боюсь, что сегодня мои знания не бог весть что. Во всяком случае, департамент Сокровищ поглядывает на мои сокровища без одобрения.

Даже в это мгновение, когда ад разверзся на земле, оглушенному буйствующими раскатами грома, мне было радостно видеть, что Джинни не обратила ни малейшего внимания на его пресловутое остроумие. Она отрешенно нахмурилась. Неподалеку скорчилась Королева городка, завернутая в чей-то плащ. Джинни, усмехнувшись, махнула рукой. Королева сбросила плащ и помчалась к нам.

Через минуту приземлились три полицейские метлы. Пожарный что-то им прокричал, и вся наша группа тут же поднялась по спирали и влетела в путаницу улиц.

Взлет был быстрым, но за короткое время я увидел три охваченных пламенем дома.

Саламандра разгулялась…

ГЛАВА 10

Изможденная и вымазанная сажей, с отчаявшимися лицами, вся наша компания оказалась в управлении полиции округа. Здесь уже находились шефы полиции и пожарные. Возле коммутатора бесился какой-то офицер. Джинни, завернув по дороге к себе, захватила свою метлу. Теперь у нее на плече ехал Свартальф, под мышкой — том «Руководства по алхимии и метафизике». Аберкромби стращал и без того перепуганного Макилрайта. Под конец я сказал Аберкромби, чтобы он это прекратил.

— Мой долг… — завелся он. — Я, как видите, исполняя обязанности воспитателя…

Нет, наверно, детекторы магии в университете необходимы. Чтобы студенты не обращали воду в самогон и не вызывали к себе в комнаты нимф. Опять же, каждый год кто-нибудь да попытается протащить на экзамен свое животное-помощника, чтобы тот подсказывал ответы из-под пиджака. И все-таки не люблю я профессиональных стукачей.

— Разберемся с ним позднее, — сказал я, пинком выставив парня за дверь. — Возможно, здесь скоро появится саламандра.

Весьма раздраженный, в комнате возник Мальзус и тут же требовательно проорал:

— Что все это означает?

Над его толстыми щеками подпрыгивало пенсне.

— Как вам известно, сэр, я был занят подготовкой к очень важному предприятию. На завтра намечен официальный завтрак членов «Клуба Львов» и…

— Возможно, не будет никакого завтрака, — хрюкнул, обрывая его, полицейский, — пока у нас имеется вырвавшаяся на свободу саламандра…

— Сала… Нет! Это полностью противоречит всем правилам! Это строго запрещено!..

Офицер у коммутатора оглянулся на нас:

— Она сейчас подожгла католическую церковь на углу Четырнадцатой и Эльма! Боже мой, все наше оборудование уже задействовано!

— Невозможно! — завопил Мальзус. — Демон не может приблизиться к церкви!

— Насколько глупым делается человек на нашей работе, — не скрывая злости, прошипела Джинни. — Это не демон! Это Дух стихии!

Когда ей удалось вновь овладеть своей яростью, она медленно продолжила:

— Не стоит слишком надеяться, что гидра сможет победить саламандру. Но мы должны вызвать ее, чтобы она могла бороться с пожарами. Саламандра все время будет опережать нас, но, по крайней мере, не весь город окажется уничтоженным.

— Если только саламандра не окажется слишком сильной, — влез Аберкромби. Его лицо побледнело, губы еле двигались. — Достаточно сильной, чтобы испарить гидру.

— Вызовите двух! — заикаясь, приказал Мальзус. — Вызовите сотню! Я не буду требовать поданного по всем правилам официального заявления на разрешение использо…

— Эта возможность ограничена, сэр, — сказал Аберкромби. — Есть условие: в зависимости от общей массы сдерживающие силы должны возрастать по экспоненте. В этом городе, вероятно, не найдется достаточно подготовленных специалистов, чтобы удержать под контролем двух Духов одновременно. Если пробудить к жизни четырех, то городу будет грозить затопление, а саламандра просто перенесется куда-нибудь в другое место.

— Алам… — Джинни положила «Руководство» на стол, веером перелистала страницы.

Аберкромби склонился поверх ее плеч. При этом не забыл заботливо положить ладонь на ее бедро. Я проглотил все, что хотел сказать.

— Алам, ты можешь вызвать для начала одну гидру и заставить ее бороться с огнем?

— Разумеется, моя прелесть! — он заулыбался. — Это элементарная задача.

Она обеспокоенно взглянула на него и предупредила:

— С гидрами бывает так же трудно справиться, как и с Духами огня и воздуха. Одного знания теории мало.

— У меня есть некоторый опыт, — он излучал самодовольство. — Во время войны… Когда все это кончится, давай зайдем ко мне, чуть выпьем, и я тебе расскажу.

Его губы коснулись ее щеки.

— Мистер Матучек! — завизжал Мальзус. — Прекратите, пожалуйста, отращивать клыки!

Я, взяв себя в руки, справился с яростью, действующей на меня так же, как и лунный свет.

— Послушайте, — сказал начальник полиции, — мне нужно знать, что будет дальше. Все эти неприятности — из-за ваших длинноволосых, и я не желаю, чтобы ваши действия еще больше затрудняли обстановку.

Я вздохнул, понимая, что Джинни и ее красавец, в конце концов, действительно заняты, и, вытащив сигарету, предложил:

— Разрешите, я объясню. Во время войны мне пришлось немного узнать о таких делах. Дух стихии — это не то же самое, что демон. Любой демон — это отдельное существо, обладающее, скажем так, индивидуальностью. Дух стихии есть всего лишь часть одной из основополагающих сил. Саламандра возникла из первичной энергетической матрицы и обрела временную индивидуальность. Она вернется в эту матрицу, если удастся покончить с ней. Это как пламя. Когда костер погасят, пламя вернется в первоначальные формы существования. Пусть будет разожжен новый костер, пусть даже он горит на недогоревших поленьях первого костра, но полученное пламя не будет идентично первоначальному. Так что легко понять, почему Дух отнюдь не стремится к первоначальному состоянию. Когда Духу удается вырваться на свободу, как это произошло с саламандрой, он готов на все, чтобы увеличить свою мощь.

— Но как саламандра могла поджечь церковь?

— Потому что у нее нет души. Она просто физическая сила. Всякое обладающее подлинной индивидуальностью существо, будь то человек или еще кто-либо, находится под сдерживающим влиянием… э-э… определенных моральных законов природы. Так, демон не выносит вида святых символов. Поступающий неправильно человек, живя на этом свете, испытывает угрызения совести. И предстает перед Судом на том свете. Но о чем заботиться пламени? А саламандра и есть не что иное, как громадный язык пламени. Она всего лишь флюктуация физических законов нашего, то есть нормального и паранормального мира.

— Так как же ее… погасить?

— Это могла бы сделать соответствующая по массе гидра. Произошло бы взаимное уничтожение. Или саламандру могла бы погрести под собой Земля. Или мог бы сдуть оказавшийся поблизости Воздух. Трудность в том, что Огонь — самая быстрая стихия. Он перескочит в другое место до того, как ему успеет повредить какой-нибудь другой Дух. Так что у нас остается лишь одна возможность — заклинание, возвращающее саламандру к первоначальному состоянию. Но оно должно быть произнесено в ее присутствии. И занимает около двух минут.

— А когда она услышит, что начали произносить заклинание, то испепелит заклинателя или удерет. Очень мило! Что же нам делать?

— Не знаю, шеф, — сказал я. — Одно знаю — это все равно что пытаться поцеловать в морду кобру, — я вздохнул. — Действовать надо быстро, потому что каждый пожар, зажженный тварью, служит ей пищей и добавляет новый запас энергии. Она делается все сильнее. Существуют определенные ограничения — например, закон кубического возрастания, — но, пока он сработает, саламандра может стать слишком сильной, чтобы человечеству удалось с ней справиться…

— И что же тогда произойдет?

— Всеобщая гибель… Нет, я подразумеваю не совсем это. Люди, естественно, призовут на помощь сильных противодействующих Духов. Но только представьте себе, с какими трудностями будет сопряжен контроль над ними. Подумайте о случайностях и опасностях, которые невозможно предвидеть. Халифат по сравнению с ними — пустяк!

Джинни, разогнувшись, отошла от стола. Аберкромби начертил мелом на полу пентаграмму. Исходящему слюной Мальзусу было поручено простерилизовать на спичке карманный нож. Вся идея состояла в том, чтобы взять у кого-нибудь немного крови. Кровь могла бы заменить обычно используемые снадобья, поскольку она содержит точно такие же белки.

Девушка положила ладонь на мою руку:

— Стив, мы потратим слишком много времени, если попытаемся собрать всех местных экспертов. Боюсь, что то же самое справедливо и по отношению к полиции штата или Национальной гвардии. Бог знает, что натворит саламандра, пока чиновники, которых ты здесь видишь, будут взывать о помощи. Но мы с тобой сможем по крайней мере проследить за ней. Подвергаясь при этом меньшей опасности, чем остальные. Рискнешь?

Я был согласен:

— Конечно. Саламандра не может повредить мне, если я буду волком. Особо повредить… Не сможет, если я буду осторожен. Но ты будешь держаться на заднем плане.

— Ты когда-нибудь слышал о клятве, приносимой членами нашего ордена? Пойдем.

Выходя за дверь, я бросил на Аберкромби самодовольный взгляд. Он надрезал свое запястье, начертил кровью магические знаки, а затем начал творить заклинание. Я ощутил, как по комнате пронесся влажный вихрь.

Снаружи была осенняя пора, высоко в небе стояла луна. Сразу в дюжине мест металось багровое ослепительное сияние. Зубчатыми силуэтами на его фоне виднелись крыши, и в ушах выли сирены. В вышине, освещенные мерцанием маленьких, безразличных ко всему звезд, носилось что-то, напоминающее ворох сухих листьев. Это, оседлав метлы, спасались бегством люди.

Свартальф прыгнул на переднее сиденье «Кадиллака» Джинни. Я поместился сзади. И мы со свистом взмыли в небо.

Внизу под нами зашипело, плюясь, голубое пламя. Городские фонари погасли. По улицам хлынула вода. Она неумолимо ревела, и в ее потоке подскакивал смахивающий на поплавок президент Мальзус.

— Черти полосатые! — ахнул я. — Что еще случилось?

Свартальф резко повел помело вниз.

— Этот идиот, — простонала Джинни, — дал гидре растечься! Короткое замыкание…

Она сделала несколько быстрых пассов своим жезлом.

Поток успокоился и вошел в берега. Образовалась круглая заводь. Ее десятифутовая глубина мерцала в лунном свете. Из воды выскочил Аберкромби и побрел, хлюпая, к ближайшему очагу пожара.

Я расхохотался:

— Сходи к нему на квартиру и послушай, что он тебе расскажет о своем огромном опыте…

— Не бей лежачего! — мгновенно огрызнулась Джинни. — Ошибка сделана не без твоего участия, Стив Матучек.

Свартальф вновь повернул метлу вверх. Мы неслись над дымовыми трубами. Неужели она действительно влюбилась в этого дьявола? Точеный профиль, вкрадчивый голос, ловко подвешенный язык. Полный джентльменский набор… Я подавил приступ боли, искоса глянул вперед, пытаясь определить, где находится саламандра.

— Туда! — перекрывая свист воздуха, пронзительно завизжала Джинни. Свартальф задергал хвостом и зашипел.

Район университета старательно пытался скрыть свою бедность. Старые, псевдоготического стиля, отделанные деревом пещеры. Нечто среднее между особняками и меблированными комнатами. Район уже начал гореть. В темноте между уличных фонарей вспыхивали многочисленные красные звезды.

Приближаясь, мы заметили, как одна звезда взорвалась и обратилась в клуб белого пара. Гидра, должно быть, сорвала патрубок пожарного крана и смылась. У меня мелькнула еретическая мысль, что саламандра окажет обществу услугу, уничтожив этот архитектурный нонсенс. Но ведь речь идет также о жизни людей и судьбе их имущества…

Громадный ужасный Дух раскачивался над пожираемым домом. Саламандра уже вдвое увеличилась в размерах, и на ее раскаленную добела сердцевину невозможно было смотреть. Вокруг узкой головы метались сполохи пламени.

Свартальф затормозил. Мы отлетели на несколько ярдов и теперь парили на высоте двадцати футов, на одном уровне с алчной пастью. Дико было видеть выгравированное на фоне ночи, освещенное ярким сиянием лицо Джинни. Она плотнее вдвинула ступни в стремена и принялась читать заклинание:

— О, Индра, Люцифер, Молох, Гефест, Дони…

Ее голос был почти не слышен в грохоте обрушившейся крыши.

Саламандра услышала. Огненные глаза обратились на нас. И немедленно она прыгнула.

Свартальф взвизгнул, когда от жара скрутило его усы (возможно, ущерб был причинен только его тщеславию), и развернул помело. Мы помчались прочь. Саламандра зарычала. Ее голос был похож на треск сотни одновременно горящих лесов.

Внезапно жар, опаляющий наши спины, исчез. Тварь материализовалась перед нами.

Закрыв лицо Джинни, я свое собственное спрятал за ее спиной, и мы пролетели сквозь стеклянную стену «Пивного парка». Вслед нам метнулся огненный язык. Метнулся и свернулся кольцом. Оставшаяся снаружи саламандра бушевала.

Мы скатились с метлы, огляделись. Пивная была пуста. Темно, повсюду следы огня. Никого не было. Увидев стоящий на прилавке доверху налитый стакан пива, я выпил его залпом.

— Мог бы предложить и мне выпить, — сказала Джинни. — Алам бы предложил…

И прежде, чем я успел решить, язвит она или просто шутит, Джинни продолжала быстрым шепотом:

— Она пыталась удрать. Собирается с силами. Она уверена в себе и надумала убить нас!

Даже в эту минуту мне хотелось сказать, что рыжие и спутанные волосы и пятна на ее аристократическом носу выглядят, как ни странно, очень даже очаровательно. Но случай не казался подходящим.

— Она не вернется сюда, — выпалил я. — Все, что она может сделать, — это с помощью теплового излучения подпалить здание, а на это ей понадобится время. Пока что мы в безопасности.

— Но… ну да. Конечно, пни плохо горят. Мне говорили, что все пивные бары университета построены из пней, армированных железом.

— Да.

Я выглянул в разбитое окно. Саламандра кинулась мне навстречу, и цветные пятна заплясали у меня перед глазами.

— Наша гостья показывает характер, — сказал я. — Ну, говори быстро свое заклинание.

Джинни покачала головой:

— Она просто отлетит за пределы слышимости. Но, может быть, удастся поговорить с ней. Понять, как…

Она подошла к окну. Корчащаяся вдоль бара саламандра вытянула шею и зашипела. Я стоял за спиной своей девочки и чувствовал себя беспомощным и бесполезным.

Свартальф, вылизывающий с прилавка пролитое пиво, поглядел на нас и насмешливо фыркнул.

— Эй, Дочь Огня! — крикнула девушка.

Рябь прошла сверху вниз по спине саламандры. Ее хвост безостановочно хлестал из стороны в сторону, поджигая растущие вдоль дороги деревья. Я не в силах описать ответивший Джинни голос. В нем был и треск, и рев, и свистящее шипение. Голос, порожденный огненными мозгом и глоткой.

— Дочь Евы, что ты можешь сказать такой, как я?

— Именем Высочайшего я приказываю тебе смириться, вернуться к своему подлинному состоянию и перестать вредить этому миру!

— Хо!.. О-хо-хо-хо! — Тварь уселась на свой зад (асфальт пошел пузырями) и прерывисто захохотала прямо в небо. — Ты, созданная из горючего материала, приказываешь мне?!

— Я располагаю силами такими могущественными, что они затушат тебя, маленькая искра. Эти силы вернут тебя в ничто, из которого ты пришла. Смирись и повинуйся, так будет лучше для тебя же.

Мне подумалось, что саламандра на мгновение действительно была поражена.

— Сильнее, чем я? — она заревела так, что пивная затряслась. — Ты смеешь утверждать, что существуют силы могущественнее Огня?! Чем я, которая явилась пожрать всю Землю?!

— Более могущественные и более прекрасные. Сама подумай, о Мать Пепла, ты не можешь даже войти в этот дом. Вода тебя гасит, и лишь воздух способен поддержать твое существование. Лучше сдайся, не медли…

Я вспомнил ночь охоты на ифрита. Джинни наверняка попытается выкинуть тот же фокус — разобраться в психологии бушующей и мечущейся твари. Но на что она может надеяться?

— Более прекрасные? — Хвост саламандры забился, оставляя на мостовой глубокие борозды.

Из тела саламандры вылетели огненные шары, посылая дождь красных, голубых и желтых искр. Прямо как Четвертого июля. Мелькнула сумасшедшая мысль: так бьется об пол ребенок в припадке истерики.

— Более прекрасные! Более могущественные! Да как ты смеешь… А-а-а! — в метнувшемся языке пламени сверкнули раскаленные добела зубы. — Посмотрим, какой ты станешь, когда я сожгу тебя! Ты умрешь от удушья!

Голова саламандры метнулась к разбитому окну фасада. Она не смогла проникнуть сквозь железную ограду, но начала высасывать воздух. Вдыхать его и выдыхать. Волна пышущего, как из топки, жара отбросила меня назад. Я задыхался.

— Боже мой… Она хочет сожрать кислород! Оставайся здесь!

Япрыгнул к двери. Джинни пронзительно закричала. Выскочив наружу, я услышал ее слабое:

— Нет!..

На меня лился слабый лунный свет, от которого я затрепетал. Вокруг беспокойно плескались огни пожаров. Я припал к горячей обочине и содрогнулся, когда мое тело начало изменяться.

Я был волком. Волком, которого не сможет убить враг. По крайней мере, я на это надеялся. Укороченный хвост ткнулся изнутри в брюки, и я вспомнил, что некоторые раны не поддаются излечению, даже когда я принимаю звериный облик.

Брюки! Черт, будь они прокляты! В горячке я забыл о них. А вы когда-нибудь пробовали стать волком, если на вас напялена рубашка, штаны, нижнее белье — и все это рассчитано на человека?

Я изо всех сил заработал своим влажным носом. Подтяжки соскользнули и обмотались вокруг задних лап. Передние лапы запутались в галстуке, а пиджак радостно превратился во что-то, напоминающее узел.

Обезумев, я катался и рвал одежду клыками. Вдруг передо мною выросла саламандра, ее хвост хлестнул меня по спине. Мгновенная опаляющая боль — и вместе с одеждой вспыхнула шерсть и кожа. Но тряпье сгорело, и я оказался свободен. Мобильные молекулы моего тела самовосстановились в считанные секунды. Полагая, что я выведен из строя, саламандра уже не обращала на меня внимания. Едва понимая, что делаю, я подхватил зубами свалившуюся с уменьшившейся ступни туфлю, приставил к ближайшему, раскаленному добела пальцу ноги саламандры и обеими лапами стал изо всех сил натягивать.

Она взревела. Развернулась кругом, готовая снова напасть на меня, и разинула пасть. Она могла перекусить меня пополам. Я быстро отскочил в сторону. Чудовище остановилось, оценило разделяющее нас расстояние. Вспыхнув, исчезло и материализовалось прямо передо мной.

Теперь мне бежать было некуда. Я вдыхал огонь, сжигающий мое отяжелевшее тело, и корчился в агонии. Я весь превратился в пламя…

ГЛАВА 11

… Одиночество. Его никак не нарушало глядящее на меня лицо. У меня нет слов, чтобы описать его. Только одно — лицо было огромным, и его глаза были глазами трупа. Но тогда я не видел его. Как и не чувствовал холода, более сильного и более мучительного, чем когда-либо прежде. Потом я услышал голос.

Я не знал его до тех пор, пока он не настиг меня, прошедший вне времени и пространства, но он потряс до основания мои чувства и разум, которых у меня не было. И меня покинула всякая надежда и всякая вера.

— Гордись, Стивен. Я лично потрудился, чтобы тебя и твоих спутников настигла смерть. Для этого я сам возбудил в голове дурака мысль о шутке, зная, что лишь такой путь обеспечит благополучное завершение проводимой мной в мире работы. Задача имела свои тонкости, и я не мог доверить ее никому. И хотя всеобщее уничтожение — это приятно, но подлинная цель — вовсе не причинять материальных бед человечеству. На самом деле мои действия по извлечению гибели на вас двоих могут оказаться хорошим аргументом, если мои слуги поддались провокации. Если они хотят вступить в отношения с тем, Другим… Но опасность, которую вы представляете, станет ясной для всех лишь тогда, когда настанет для этого время. Я не знаю, когда это произойдет, не знаю, как можно будет определить это время. Но я знаю, что ты для нас опасен уже не будешь…

То, чем я был, съежилось от ужаса. Оно было ничтожнее, чем самая малая часть ничего.

— И все же, — мерно гремел во мне голос, — тебе не обязательно умирать, Стивен. Я предчувствую, что эта женщина, Вирджиния, может оказаться худшим врагом, нежели ты. Да, я предвижу, что, лишившись ее, ты — не угроза Плану. Но она без тебя будет представлять не меньшую опасность, если не большую. Прими во внимание ее ловкость и сноровку, ее таланты. Она, в отличие от тебя, дважды попавшего в ловушку, не попалась ни разу. Прими во внимание также силу ее духа. Желание отомстить за тебя может побудить ее к выяснению истинной подоплеки случившегося. Или, может быть, она предпримет еще что-нибудь. Не могу сказать, что именно. Но я вижу, что, хотя ты и горишь, она в ловушке еще не полностью. Хочешь ли ты жить? Хорошо жить, Стивен?..

Что-то более слабое, чем свет, дошедший от самой дальней звезды, вспыхнуло во мне.

— Что я должен для этого сделать?

— Служить мне. Подчиняться моим чарам. Саламандра выпустит тебя, не причинив непоправимого вреда. После того как раны заживут, тебя ждет одно — долгая и счастливая жизнь. Это гарантируют мои чары. Показав, что ты свободен, вызови девушку из дома. Будешь усыплять ее бдительность до тех пор, пока над нею, как над тобою раньше, не материализуется саламандра. Если ты не согласишься, то возвращайся обратно и сгори заживо…

Нечто большее, чем неизмеримая бесконечность, отделяло меня от Вирджинии. У меня не было тела, которое могло бы ответить «да» или «нет». Но точка, которой я сделался, представила, что Вирджиния испытывает ту же, познанную мною, муку. И от этой мысли откуда-то из иного безвременья вырвалась неимоверная ярость, сплавленная с неимоверной ненавистью, и все, что происходило (или этого не было?), взорвавшись, кануло в породившую его пустоту…

Думаю, что бешенство настолько пересилило муку, что я вновь стал сражаться.

Я так думаю. Мне рассказывали, что я сцепил клыки на некотором месте, которым уселась на меня бестия. Говорили, что я кусался и пытался удержать ее на месте. Но боль была слишком сильной, чтобы я мог помнить что-нибудь, кроме самой боли.

Потом саламандра исчезла. Улица была пустой и темной. Лишь луна и вдали — уцелевший уличный фонарь. И неровный красный отблеск горящих зданий. Тихо, если не считать хруста и блеска пожаров. Когда я очнулся настолько, что вернулось обоняние, первое, что я уловил, был кислый запах дыма.

Это продолжалось несколько минут. Несожженной ткани едва хватило, чтобы восстановить остальные. Когда здоровье вернулось, моя лохматая голова лежала на коленях Джинни. Похожим на пересохший ремень языком я слабо лизнул ее руку. Будь я человеком, я предпочел бы сохранить позу, приданную мне Вирджинией. Но я обладал волчьим инстинктом и потому, приложив максимум усилий, приподнялся и издал слабый хриплый вой.

— Стив… Боже Всемогущий, Стив, ты спас нас! — шептала Джинни. — Еще несколько минут — и мы бы задохнулись. У меня и сейчас словно песок в горле…

Спрыгнув с прилавка и мяукнув, к нам гордо подошел Свартальф. Он выглядел так самодовольно, как только может выглядеть кот с подпаленными усами и бакенбардами. Вирджиния прерывисто рассмеялась и объявила:

— Но ты должен этому деятелю пинту сливок или еще что-нибудь в этом роде. Как ты склонил чашу весов в нашу сторону, так и он сделал для тебя то же самое. По крайней мере, подсказал способ помочь тебе.

Я навострил уши.

— Он открыл пивные краны, — сказала она, — а я начала наполнять кувшины и бросать их в саламандру. Это обеспокоило ее, она стала уворачиваться. Видимо, ее уже ослабило действие пара и давление, когда ты пустил в ход свои челюсти. — Джинни ухватила меня за шею. — Эти секунды, пока ты удерживал ее… это же настоящий подвиг!

Пиво! Качаясь, я поднялся на ноги и потащился в глубь пивной. Ничего не понимающие Свартальф и Джинни следовали за мной. Я закусил губу и показал мордой на ближайшие стаканы.

— О, понимаю, — Джинни щелкнула пальцами, — ты хочешь пить… Ты же обезвожен.

Она налила литровую кружку. Захлебываясь, я вылакал ее и показал, что хочу еще. Джинни покачала головой:

— Ты заставил саламандру убраться, но нам еще предстоит иметь с ней дело. Пока не управимся, ничего, кроме воды, не получишь.

Метаболизм моего тела перераспределял влагу. Я почувствовал, что окончательно выздоровел. И первая, по-настоящему хорошая мысль — надо надеяться, что в дальнейшем пиво не будет тратиться на драку с Духами. Вторая мысль — что бы ее слова ни означали, нам следует заняться этим как можно скорее.

За все приходится платить. Беда оборотней в том, что, приняв иной облик, они, естественно, обладают звериными мозгами. Лишь сверху — неглубокий поверхностный слой человеческой личности. Или, говоря проще, будучи волком, я по человеческим меркам отличался редкостной тупостью. Я был способен понять лишь одно: будет лучше, если я снова превращусь в человека. Поэтому я вышел через открытую дверь на лунный свет и приступил к превращению.

Вы когда-нибудь видели ухмыляющегося кота? «Господи!» — взвыл я и начал превращаться обратно.

— Подожди-ка, — решительно сказана Джинни. Она сбросила с себя обгоревшее, хотя вполне еще пригодное к носке, отделанное мехом пальто.

Сомневаюсь, чтобы когда-нибудь кого-либо одевали быстрее. Пальто очень жало в плечах, но было достаточно длинным, если я вел себя осторожно. Ночной ветер холодил мои голые колени, зато лицо по-прежнему жгла саламандра.

Это одна из причин, по которым среди моих тревог отсутствовала мысль о встреченном мною видении. Другая причина — непосредственно угрожающая нам опасность. Опасность сиюминутная, реальная. Кроме того, уж очень неправдоподобно было пережитое мною. Сознательная реконструкция расплывшегося воспоминания о случившемся причиняла просто физическую боль. Даже более сильную, чем когда я вспоминал о предыдущем случае. И, наконец, не уверен, что мне хотелось думать об этом.

В голове мелькнуло: дважды, когда я умирал, терял сознание, у меня были схожие видения. Может, следует обратиться к психиатру? Нет, это было бы глупо. Увиденное — не более чем идиосинкразическая реакция на травму. Скорее всего подобного рода травм в моей жизни больше не будет.

И я забыл обо всем этом и торопливо спросил:

— Куда теперь? Проклятая тварь может быть где угодно.

— Думаю, она околачивается возле студенческого городка. Там ей достаточно места, где разгуляться, а она не слишком торопится. В путь.

Пивной зал тлел. Джинни принесла метлу, и мы взмыли в небо.

— Итак, — сказал я, — мы ничего не добились, лишь потеряли время.

— Нет, не совсем так. Я немного разобралась в ее психологии.

Под нами проносились крыши. Джинни обернулась ко мне:

— Саламандру породили заклинания, и я не знала точно, что она собой представляет. При создании стихийного Духа можно получить практически что угодно. Но, очевидно, руководитель парада был убежден, что саламандра должна знать английский. У нее есть даже рудиментарный интеллект. Учти при этом изменчивую природу огня. И что мы в результате получаем? Ребенка!

— Ничего себе ребеночек! — проворчал я, поплотнее запахиваясь в пальто.

— Нет, нет, Стив, это важно! Ей присущи характерные черты, отличающие ребенка. Ограничивающие его черты. Непредусмотрительность, беззаботность, бездумность… Умная саламандра не бушевала бы. Она втихомолку и постепенно накапливала бы силы. А эта даже не понимает, что ей не следует сжигать всю планету. Либо просто не задумывается о такого рода вещах. Потому что откуда она возьмет после всего этого кислород?! Вспомни также ее фантастическое тщеславие. Она пришла в неописуемую ярость, когда я сказала, что существуют силы более могущественные и прекрасные, чем она. Причем замечания, касающиеся могущества и красоты, разозлили ее одинаково сильно. У нее нет способности надолго задерживать на чем-либо свое внимание. До того, как начать беспокоиться о причинении нам сравнительно незначительных неприятностей, она могла бы сперва убить тебя, либо Свартальфа, либо меня. И могла бы, когда ты вцепился в нее, стиснуть зубы, немного потерпеть и не слезать с тебя до тех пор, пока ты не погибнешь…

Ее голос дрогнул, и она торопливо продолжила:

— В то же время, пока ее внимание не рассеивалось, пока ничто не отвлекало ее, она концентрировалась только на одном исходе. Она забыла, что она лишь часть большого целого, и исключала все возможные результаты.

Джинни задумчиво кивнула.

— Должен существовать какой-то способ воздействия на ее психику.

Я, между прочим, и сам довольно тщеславен.

— Я не был сравнительно незначительной неприятностью… — проворчал я.

Джинни улыбнулась и, дотянувшись, погладила меня по щеке:

— Все хорошо, Стив, все прекрасно. Я рада, что ты такой же. Я убедилась, что ты будешь хорошим мужем.

Эта фраза здорово ободрила меня, но хотелось бы точно знать, что она хотела этим сказать.

Мы обнаружили саламандру. Там, внизу, она поджигала театр. Но пока я смотрел на нее, она, полыхнув, исчезла и вновь появилась на расстоянии мили, возле медицинского исследовательского центра. Не выдержав жара, кирпич стал покрываться стекловидной пленкой. Мы приблизились, а саламандра тем временем с раздражением ударилась о стенку. Потом она вновь исчезла. Невежественная, импульсивная… ребенок. Адское создание.

Развернувшись над студенческим городком, мы увидели свет в окнах административного корпуса.

— Вероятно, здесь устроили штаб, — сказала Джинни. — Сейчас узнаем новости.

Свартальф приземлился на бульвар перед зданием. Мы, спотыкаясь, побрели вверх по ступеням.

Дверь охраняли вооруженные противопожарным снаряжением легавые.

— Эй, вы! — Один из них преградил нам дорогу. — Куда вы направляетесь?

— На совещание, — Джинни пригладила волосы.

— Вот как? — Полицейский взглянул на меня. — Одет и взаправду для совещания… Все, что творилось этой ночью… — Хохот полицейского переполнил чашу терпения. Я превратился в волка и тряхнул легавого за штаны. Он замахнулся дубинкой, но Джинни превратила его в маленького боа-констриктора. Я снова превратился в человека и предоставил копам самим решать возникшие у них проблемы. Мы прошли в зал.

Зал совещания преподавательского состава был набит битком. Мальзус собрал всех своих профессоров. Мы вошли, и я сразу же услышал его звучный голос:

— Позор! Власти не захотели прислушаться к моему мнению. Джентльмены! Город выступил против университета! Мы обязаны защищать честь…

Мальзус замигал, увидев меня и Джинни со Свартальфом. Его лицо приобрело пурпурный цвет, когда он заметил мои голые колени, торчащие из-под пальто. Да, должно быть, смотрелся я впечатляюще. Пальто с норковым воротником и щетинистый подбородок…

— Мистер Матучек!!!

— Он со мной, — отрывисто бросила Джинни. — Пока вы тут заседаете, мы сражались с саламандрой.

— Возможно, чтобы ее победить, требуется нечто большее, чем мускулы, — улыбнулся доктор наук Алам Аберкромби. — Даже больше, чем мускулы волка. Как я вижу, мистер Матучек остался без штанов в самом прямом смысле этого слова…

Джинни холодно глянула на него:

— Я полагала, что ты руководишь гидрой…

— О, у нас уже достаточно специалистов, чтобы использовать одновременно трех водяных Духов, — сказал Аберкромби. — Рутинная работа. Я понял, что мое место здесь. Скоро мы без труда справимся с пожарами.

— А саламандра тем временем запалит новые, — отрезала Джинни. — И с каждым пожаром она делается все сильнее и сильнее… пока вы здесь сидите и разглагольствуете.

— Ну, моя дорогая, спасибо на добром слове, — он рассмеялся.

Я до боли стиснул зубы. Джинни в ответ на смех улыбнулась. Улыбнулась на самом деле.

— К порядку! К порядку! — гудел президент Мальзус. — Мисс Грейлок, садитесь, пожалуйста. Хотите ли вы что-нибудь добавить к дискуссии?

— Да. Теперь я понимаю, что представляет собой саламандра.

Она заняла место за дальним концом стола. Это был последний свободный стул. Так что мне пришлось с несчастным видом болтаться на заднем плане. Ах, если бы на ее пальто было больше пуговиц!

— Так вы знаете, как ее можно уничтожить? — спросил профессор алхимии Линден.

— Нет, но я поняла ее образ мышления.

— Нас больше интересует, как ею можно управлять, — скривился Линден. — Как мы можем, наконец, от нее избавиться? — Он прочистил горло. — Очевидно, прежде всего нам нужно понять, какой процесс позволяет ей быстро передвигаться.

— Ну, это просто, — пыхнул трубкой Грисволд.

Его голос был заглушен басом Линдена:

— Процесс, в основе которого лежит, конечно, общеизвестное свойство взаимодействия огня со ртутью. Поскольку, в сущности, в наши дни в каждом доме есть, по меньшей мере, хоть один термометр…

— При всем моем уважении, дорогой сэр, — прервал его астролог Витторио, — должен сказать, что вы говорите сущий вздор. Дело просто в том, что Меркурий и Нептун, совпав с созвездием Скорпиона…

— Вы не правы, сэр, — возразил Линден, — крайне не правы!

— Давайте справимся в «Ars Thaumaturgica»..!

Он пошарил руками в поисках книги, но та куда-то пропала.

Чтобы найти книгу, алхимику пришлось пропеть адаптированный вариант заклинания, используемого племенем добу при поисках бататов.

А Витторио тем временем вопил:

— Нет, нет и нет! Совпадение со Скорпионом, если учесть, что им противостоит Уран в своем восхождении, что я могу легко доказать… — он подскочил к доске и принялся чертить на ней диаграмму.

— Ну вот, поехали! — вмешался метафизик Джаспер. — Не понимаю, как вы оба можете так ошибаться! Как было доказано мной в докладе, прочитанном на последней конференции «Тройственных англосаксов», внутренняя природа матрицы…

— Это было опровергнуто еще десять лет назад! — закричал Линден. — Средство…

— Ding an sich…

— Уран…

Я украдкой подобрался к Грисволду и дернул его за рукав. Он последовал вслед за мной в угол зала.

— Ладно, как же действует эта окаянная тварь? — спросил я.

— В основном ответ дает квантовая механика, — прошептал он. — Согласно принципу неопределенности Гейзенберга, существует определенная вероятность нахождения фотона в какой-либо точке пространства, чтобы изменить свои пространственные координаты обычного дифракционного процесса. Наблюдается пси-переход. В результате саламандра переходит от точки к точке, не пересекая разделяющее пространство и не появляясь в нем. Это очень напоминает скачок электрона, хотя, если быть точным, аналогия не совсем корректная, ибо меняется влияние…

— Ладно, это неважно, — вздохнул я. — Наш разговор делается чуточку беспорядочным. Не лучше ли нам…

— Заняться первоначально поставленной целью, — согласился подошедший к нам Аберкромби.

Вместе с ним к нам присоединилась Джинни.

Тем временем Линден успел подбить глаз Витторио, а Джаспер забрасывал их обоих кусками мела.

Наша оставшаяся вне схватки группа отошла поближе к двери.

— Я уже нашел ответ, — сказал Аберкромби. — Но мне нужна помощь. Волшебство трансформации. Мы превратим саламандру во что-то иное, с чем мы можем легко справиться.

— Это опасно, — возразила Джинни. — Понадобятся действительно сильные заклинания, а это такая вещь, что результаты могут оказаться обратными. Что тогда случится, предсказать невозможно.

Аберкромби выпрямился и уставился на нее с благородной болью:

— Ради тебя, моя дорогая, я готов встретить любую опасность…

Она посмотрела на него с восхищением. Меня всего скрутило.

— Пойдем, — сказала она, — я тебе помогу.

Грисволд схватил меня за руку:

— Не нравится мне это, мистер Матучек, — поведал он. — Искусство трансформации слишком ненадежно. Должен, наверное, существовать какой-то иной метод, основанный на законах природы. На законах, которые можно было бы выразить качественно.

— Да, — печально сказал я. — Но что это за метод?

Я пошел к сблизившимся над книгами головам Джинни и Аберкромби. Рядом вышагивали Грисволд и Свартальф, сердито мотающий хвостом. Профессора ничего не замечали, они были слишком заняты собой.

Мы вышли и проследовали мимо полицейских. Копы были злы, как черти, но остановить нас не посмели — мы их хорошо запугали.

На химическом факультете были все необходимые нам вещества. Мы вошли в отозвавшуюся эхом темноту.

Вот и наша цель. Лаборатория первого курса. Длинная комната, рабочие столы со скамьями, полки и тишина. Грисволд включил свет.

Аберкромби осмотрелся:

— Так, нам придется затащить саламандру сюда. Она обязательно должна быть здесь, иначе мы ничего не сможем сделать.

— Действуй и будь наготове, — сказала Джинни Аберкромби. — Я знаю, как заманить сюда эту бестию. Небольшая трансформация.

Она подготовила пробирки, заполнила их различными порошками и нацарапала на полу символы. Уже были подготовлены к работе увенчанные шарами волшебные палочки.

— Что вы надумали? — спросил я.

— Ох, не путайся под ногами! — вскрикнула Джинни.

Я сказал себе, что это вызвано просто слабостью и отчаянием. Но все равно было обидно.

— Мы используем тщеславие саламандры. Я приготовлю ракеты для фейерверка. Выпустим все это в воздух, и, естественно, она явится продемонстрировать, что способна сотворить еще более эффектные штучки.

Грисволд и я забились в угол. Начиналась большая игра. Если честно, мне было страшновато. Костлявые колени крошки-ученого стучали друг о друга, выбивая марш. Даже Джинни… Да, на ее гладком лбу выступили бусинки пота. Если задуманное удастся, мы, вероятно, приговорены. С нами покончит либо саламандpa, либо непредвиденная отдача заклинания. И вообще неизвестно, не сделалась ли тварь слишком большой, чтобы ее удалось трансформировать.

Подготовив свою пиротехнику, ведьма подошла к раскрытому настежь окну и высунулась наружу. Голубые и красные шары, рассыпая потоки искр, с шипением унеслись в небо и там взорвались.

Аберкромби закончил чертить свои диаграммы. Улыбаясь, обернулся к нам:

— Прекрасно! Все под контролем. Я обращу энергию саламандры в материю. Как вам известно, Е равняется МС в квадрате. Матучек, зажгите бронзовую горелку и поставьте на нее мензурку с водой. Грисволд, выключите свет и включите поляроидные лампы. Нам понадобится поляризованное излучение.

Мы повиновались, хотя мне неловко было смотреть, как старый заслуженный ученый исполняет обязанности лаборанта при этом паяце.

— Вы полностью убеждены, что это сработает? — спросил я.

— Разумеется! — Он улыбнулся. — У меня есть опыт. Во время войны я был в интендантском корпусе.

— Так, — сказал я, — но одно дело — превратить грязь в солдатские пайки, а другое — трансформировать это чудовище!

Мне вдруг сделалось тошно. Я вспомнил, как он напортачил с гидрой. Я понял правду. Аберкромби был так самоуверен и ничего не боялся только потому, что знал слишком мало!

На минуту я буквально оцепенел. Грисволд ковырялся в каких-то приборах. В былые дни он, кажется, использовал их, когда проводил с первокурсниками эксперименты. Он пытался научить их обращаться с химическим оборудованием. Боже, это было так давно, кажется, миллион лет назад…

— Джинни! — Я, спотыкаясь, кинулся к окну, возле которого стояла Вирджиния. За окном в воздухе зависла радуга. — Господи, дорогая, остановись…

Грянул гром, и в комнате появилась саламандра. Полуослепший, я отшатнулся назад.

Ужасающе выросшая саламандра заполняла всю противоположную часть лаборатории.

Поверхности столов и стульев начали дымиться.

— Ах так! — от огня чуть не лопнули барабанные перепонки. Свартальф взвился на верхнюю полку и опрокинул на паразитку бутылку с кислотой. Она этого не заметила.

— Та-ак! Маленькие влажные букашки, вы пытались превзойти меня!

Аберкромби и Джинни подняли свои волшебные палочки и выкрикнули несколько коротких слов. Заклинание трансформации.

Припав к полу в углу, я пытался хоть что-нибудь разглядеть сквозь клубы вонючего пара. И увидел: Джинни пошатнулась, а затем, спасаясь, отпрыгнула в сторону. Она явно поняла, что результат оказался не тот, которого ожидали.

Раздался дробящий все взрыв, в воздух полетели осколки стекла…

Меня прикрывало тело Грисволда, и волшебство всего лишь превратило меня в волка. Джинни стояла позади скамейки на четвереньках. Она была почти без сознания, но невредима. Благодарение, вечное благодарение охраняющим нас Силам! Невредимая…

Свартальф… на полке тявкал пекинес. Аберкромби исчез. Зато к двери мчался, скуля, шимпанзе в твидовом костюме.

На пути обезьяны грохнул взрывом огненный шар. Она завертелась, завизжала и отскочила от поднявшихся клубов пара. Саламандра изогнула спину и заревела.

Это она смеялась.

— Так вы хотели испробовать свои штучки на мне? Всемогущей, Ужасной, Прекрасной?! Ну, вы попрыгаете… как вода на раскаленной сковородке! И я, я — та сковородка, на которой вы будете поджариваться!

Почему-то речь саламандры, отдающая низкопробной мелодрамой, не казалась нелепой. Это была обладающая детским разумом, хвастливая, бесчувственная, алчная тварь, которую выпустили на Землю, чтобы она обратила в пепел и дома человека, и самого человека.

Оказавшись под поляризованным светом, я вновь превратился в человека и вскочил на ноги. Грисволд открыл водопроводный кран и, прижав струю воды пальцем, направил ее на саламандру. Саламандра раздраженно зашипела. Что ж, вода по-прежнему вредила ей, но потушить саламандру мы не могли, у нас было слишком мало жидкости. Теперь для этого понадобилось бы целое озеро.

Голова саламандры качнулась. Она разинула пасть, целясь в Грисволда, и дохнула огнем.

«Суета сует…»

Я перекатился к бунзеновской горелке, на которой кипела никому не нужная мензурка. Глаза Джинни блестели сквозь упавшую на лоб обгорелую челку. От жара перед глазами все плыло, с меня потоками лил пот. Нет, не было у меня никакого озарения, мною руководил голый инстинкт и беспорядочно кувыркающиеся воспоминания.

— Убей нас! — крикнул я. — Убей, если смеешь! Наш слуга более могущественен, чем ты. Он разыщет тебя на краю света!

— Ваш слуга? — Взвились языки пламени.

— Да… Я всерьез говорю! Да, наш слуга: огонь, который не боится воды!

Зарычав, саламандра немного отступила. Она еще не настолько окрепла, чтобы страшное имя Воды не заставило ее колебаться.

— Покажи мне его! — она дрожала. — Покажи… Я посмею…

— Наш слуга… маленький, но очень могущественный, — скрежетал я. — Он ярче и прекраснее тебя! И ему не страшна стихия Воды! — Я, шатаясь, добрался до банки, где лежали обломки металла. Щипцами вытащил пару кусков. — Осмелишься ли ты посмотреть на него?

Саламандра рассвирепела:

— Осмелюсь ли я? Спроси лучше, посмеет ли он сравниться со Мной?

Я глянул искоса. Джинни поднялась на ноги. Она уже схватила свою палочку, глаза ее сузились.

Тишина повисла в комнате, словно в ней сконцентрировалась тяжесть всего мира. И пропали, сгладились все оставшиеся на свете звуки — и треск огня, и невнятное обезьянье бормотание Аберкромби, и негодующее тявканье Свартальфа. Щипцами я взял узкий и длинный кусок магния, затем поднес его к пламени горелки.

Металл вспыхнул голубовато-белым пламенем. Я отвернулся. Глаза не выдерживали ослепительного фиолетового сияния. Даже саламандра сверкала менее ярко. Зверюга было попыталась сравниться с ним, но этот подвиг был ей не под силу… Она отпрянула.

— Смотри! — Я еще выше поднял пылающий кусок. Из-за спины донеслось быстрое бормотание Джинни:

— О, Индра, Абадонна, Люцифер…

Детский разум, не способный охватить более одного объекта в один промежуток времени… но как долго протянется этот промежуток? Я должен полностью владеть вниманием, нам нужно всего две минуты.

— Огонь… — саламандра была обеспокоена. — Всего лишь еще один огонь. Крохотная часть породившей меня силы.

— Способна ли ты на подобное чудо?

Я сунул кусок в мензурку. Из воды вырвался клуб пара. Вода зашипела, пошла пузырями. Но металл продолжал гореть.

— … abire ex orbis terrestris…[10]

— Реакция магния с водой дает оксид магния и водород… — благоговейно шептал Грисволд.

— Это какой-то фокус! — завизжала саламандра. — Это невозможно, если этого не могу даже Я! Нет!

— Оставайся там, где стоишь! — гаркнул я в лучших армейских традициях. — Ты все еще сомневаешься, что мой слуга настигнет тебя всюду, где бы ты ни скрылась?!

— Я убью это маленькое чудовище!

— Вперед, подруга! — согласился я. — Не хочешь ли устроить поединок на дне океана?

В поднятый нами шум вплелись пронзительные свистки. В окнах появились полицейские.

— Я вам покажу! — рев едва не перешел в рыдание. Толкнув сперва Грисволда, я нырнул под лавку. На то место, где я стоял, обрушился фонтан пламени.

— Цып, цып, цып! — звал я. — Все равно не сможешь поймать меня! Ты же боишься, кошка драная!

Свартальф кинул на меня негодующий взгляд.

Пол затрясся, когда Дух кинулся на меня. Саламандра не огибала столы и скамейки, а просто прожигала себе дорогу сквозь них. Раскаленный жар вцепился в меня, впился когтями в глотку. Извиваясь, я катился во тьму.

И все кончилось.

Джинни вскрикнула с триумфом:

— Amen!

И в опустевшем воздухе грохнул разряд грома.

Пошатываясь, я встал на ноги. Джинни рухнула мне на руки. В лабораторию полезла полиция. Грисволд проверещал, что нужно позвонить в департамент Огня и Пожаров, пока все здание не обратилось в дым.

Свартальф соскочил с полки. Он забыл, что пекинесам не присуща кошачья ловкость. В итоге в его выпученных глазах закипело глубокое и праведное негодование…

ГЛАВА 12

Снаружи, на бульваре, было прохладно. Мы сидели на росистой траве. Я смотрел на луну и думал о том, как это здорово — жить!

Нас разделяли чары постановления, но лицо Джинни светилось нежностью. Мы едва ли обращали внимание на тех, кто бежал мимо, крича, что саламандра исчезла. Мы почти не слышали трезвона церковных колоколов, возвещавших новость людям и небу.

Пробудил нас своим лаем Свартальф.

Джинни тихо рассмеялась:

— Бедняга! Как только смогу, сразу же превращу его обратно. Но сейчас у меня более неотложные дела. Идем, Стив.

Грисволд, убедившийся, что его бесценная лаборатория в безопасности, следовал за нами, тактично сохраняя дистанцию. Свартальф остался на месте. Полагаю, что у бедняги попросту отнялись лапы. Его слишком потрясла мысль о том, что есть дела более важные, чем превращение его в кота.

Доктор Мальзус встретил нас на полдороге, как раз под одним из фонарей Святого Эльма. В лунном свете его лицо казалось белым. Пенсне блестело.

— Моя дорогая мисс Грейлок! — начал он. — Неужели вы в самом деле отвели от общества нависшую над нами угрозу? Ваши действия в высшей степени заслуживают внимания. В славные анналы этого славного заведения, в котором я имею честь быть президентом…

Подбоченясь, Джинни обернулась к нему и пригвоздила на месте ледяным взглядом, с каким он наверняка никогда не сталкивался.

— Похвалы следует адресовать мистеру Матучеку и доктору Грисволду. Так и передайте прессе. Не сомневаюсь, что у вас возникнет желание выделить ассигнования на имеющие громадное значение исследования доктора Грисволда.

— Ох, но, право… — заикаясь, начал ученый, — я не…

— Замолчите, вы, простофиля! — шепнула Джинни. И громко: — Лишь благодаря проявленной им смелости и дальновидности, лишь благодаря его приверженности к основополагающим современным теориям, глубокому знанию законов природы… Мальзус, остальное вы сможете добавить сами. Если вы и далее будете держать возглавляемый доктором Грисволдом отдел на голодном пайке, думаю, это не добавит вам популярности.

— О… действительно… в конце концов… — президент расправил плечи. — Я уже собирался внимательнейшим образом обсудить высказанную вами идею. Точнее, она будет рекомендована к утверждению на ближайшем заседании правления.

— Я поддержу вас в этом, — сказала Джинни. — Далее — это дурацкое правило, ограничивающее отношения преподавателей и студентов… Мистер Матучек в недалеком будущем станет моим мужем и…

Вот это да! Я аж задохся от неожиданности.

— Дорогая мисс Грейлок, — забрызгал слюной Мальзус. — Правила приличия, пристойность… вы хотя бы взгляните на его внешний вид!

Я с ужасом понял, что в суматохе каким-то образом потерял пальто Джинни.

Появились двое легавых, они тащили кого-то волосатого, бьющегося в их руках… Третий нес свалившуюся с шимпанзе одежду.

— Простите, мисс Грейлок, — это было сказано чрезвычайно почтительным тоном. — Мы нашли эту потерявшуюся обезьяну и…

— Ах да, — Джинни рассмеялась. — Нам придется вернуть ей прежний облик, но не прямо сейчас. Стиву эти брюки нужнее.

Я нырнул в штаны, словно змея в нору. Джинни обернулась с ангельски сладкой улыбкой к Мальзусу.

— Бедный доктор Аберкромби, — вздохнула она, — вот что бывает, когда имеешь дело со сверхъестественными силами. Полагаю, сэр, что у вас нет правил, запрещающих представителям профессорско-преподавательского состава проводить исследования?

— О нет, — сказал президент дрожащим голосом. — Разумеется, нет. Наоборот, мы надеемся, что наши сотрудники в своих публикациях…

— Ну, конечно, полагаю, что наиболее интересные исследовательские проекты предусматривают изучение трансформации. Допускаю, что это немного опасно. Волшебство трансформации может привести к нежелательным результатам, как это случилось с доктором Аберкромби.

Джинни оперлась на свой магический жезл, задумчиво глядя куда-то вдаль.

— Может случиться… да, есть вероятность, что в обезьяну превратитесь вы, дорогой доктор Мальзус. Или, например, в червяка. В длинного скользкого червяка. Но мы не позволим, чтобы эти обстоятельства препятствовали развитию науки. Не так ли?

— Что?! Но…

— Естественно, — мурлыкала ведьма, — если бы мне предоставили возможность общаться с моим женихом так, как мне хочется, то у меня не было бы времени на подобного рода исследования.

Чтобы признать поражение, Мальзусу пришлось потратить лишних пятьдесят слов. Покосившееся величие — он не сдавался до тех пор, пока над студенческим городком не погас последний отблеск фонаря.

Джинни неторопливо скользнула по мне взглядом:

— Правило не может быть официально отменено вплоть до завтрашнего утра, — шепнула она. — А тогда… ты сможешь пропустить несколько лекций?

— Ки-ки-ки! — проверещал доктор Алам Аберкромби.

Но тут появился негодующий Свартальф и загнал его на дерево…

ГЛАВА 13

Сейчас — короткая интермедия. Первый учебный год для нас закончился. Джинни гордилась моими сплошными пятерками по шаманистике и математическому анализу. Она помогала мне, когда возникали сложности с колдовскими языками (а Грисволд — по электронике). Поскольку мы решили сыграть свадьбу в июне, Джинни пришлось кое-что изменить в своих учебных планах.

Вы спросите — как высокооплачиваемая нью-йоркская ведьма могла сохранить невинность? Конечно, у Джинни был огненный темперамент. Приобрела она и своего рода опыт. Однако специализировалась она в тех областях Искусства, где, помимо упрямой верности и чистоты характера, требуется также и девственность. Естественно, что специалистки такого рода оплачиваются соответственно. А теперь моей девочке, которая соединила в себе лед и пламень, придется сделаться всего лишь еще одной новобрачной. Ну и что из этого? Не пройдет и года, как она приобретет необходимые знания и с лихвой возместит, что утратила при замужестве.

Мы не могли скрыть от средств массовой информации нашу роль в тушении саламандры. Но Мальзус, оглушительно трубящий, что университет спас этот прекрасный городок от гибели, всячески старался с нами подружиться. И с его помощью мы ухитрились сбить газетчиков с толку. Так что скоро общественность перестала нами интересоваться.

Грисволд чуть не тронулся, получив ассигнований больше, чем он, по его мнению, заслуживал.

Заодно его возмущало, что мы получили меньше, чем заслуживали.

Это продолжалось до тех пор, пока он не узнал, что деньги нам необходимы лишь для того, чтобы остаться наедине. Кроме того, нам хотелось быть уверенными, что правило, касающееся свиданий, так и останется аннулированным. И что наша жизнь в «Трисмегисте» останется сносной и в прочих отношениях.

Так что пришлось заключить с Мальзусом молчаливое соглашение о сотрудничестве: в свою очередь мы должны были не дать налепить на него клеймо труса и, напротив, способствовать восстановлению его чувства собственного достоинства.

Вот так протекли зима и весна. Все было чудесно и изумительно.

Я мог пропустить весь этот период, но не могу удержаться, чтобы не остановиться на… на, по крайней мере, одном моменте.

* * *
— Нет, — сказал я партнеру и другу моей невесты. — Медовый месяц мы проведем без тебя.

Он прижал уши и возмущенно сказал:

— Фрр-мяу!

— Ты прекрасно проживешь в этой квартире. Управляющий обещал кормить тебя каждый вечер. В то время, когда он ставит молоко для домового. И не забывай, на домового охотиться нельзя! Ты делал это уже три раза подряд, когда мы с Джинни уходили обедать. После последнего случая добрый народец превратил наш мартини в сладкую воду.

Свартальф сверкнул желтыми глазами и принялся хлестать себя по бокам хвостом. Да, в самом деле — как прикажете коту обходиться с теми, кто величиной с мышь и бегает, как мышь? Естественно, с ними будут обходиться как с мышами.

— Он будет приходить сюда, чтобы стирать пыль и менять тебе песок, — напомнил я самым непреклонным тоном. — Захочешь подышать свежим воздухом — пожалуйста. В любую минуту бери метлу и лети в дымовую трубу. Но домовой неприкосновенен — запомни это, прохвост! И если я, вернувшись, узнаю, что ты гонялся за ним, то превращусь в волка и загоню тебя на дерево, понял?

Свартальф еще раз мотнул хвостом и вызывающе задрал его кверху. В комнату вошла Вирджиния Грейлок, которая несколько часов назад (до сих пор не верится!) стала миссис Матучек. Я увидел ее: высокую, изящную, тонкую, в белом платье, увидел ее прекрасное лицо и облако рыжих волос, падающих на плечи. Ее голос звучал слаще симфонического оркестра. Я даже не сразу понял, что она сказала, так что ей пришлось повторить:

— Дорогой, ты абсолютно уверен, что мы не можем взять его с собой? Это такое испытание для его нервов!

Я очухался достаточно, чтобы ответить:

— У него нервы из оружейной стали. Все прекрасно, но он непременно хочет спать с нами в одной постели… Когда мы вернемся — еще куда ни шло, но если во время медового месяца у меня на животе будет спать кот весом в пятнадцать фунтов… Кроме того, что еще хуже, он предпочитает твой живот…

Джинни залилась румянцем:

— Будет непривычно и странно, если я, после стольких лет, останусь без него. Он мой близкий друг. Если он обещает вести себя хорошо…

Свартальф, успевший забраться на стул, терся о ее бедро и мурлыкал. Мне захотелось сделать то же самое. И все же я был намерен твердо стоять на своем.

— Он не способен вести себя хорошо. К тому же он тебе не понадобится. Мы же собирались забыть обо всем на свете, так ведь? Я не буду штудировать никаких текстов, не стану навещать моих товарищей-оборотней. Мы даже не посетим семейство койотов-оборотней из Акапулько, которые нас приглашали в гости. Ты не собираешься заниматься колдовством и посещать шабаши. Мы с тобой будем вдвоем, и я не хочу, чтобы твоя мохнатая штучка… — я моментально осекся.

Но Джинни не заметила. Она лишь вздохнула и, кивнув, принялась печально гладить кота.

— Хорошо, дорогой, — сказала она. Но тут в ней пробудилась былая строптивая ведьма, и она ехидно заметила: — Что, решил сделаться главой семьи? Ну что ж, поиграйся, пока вольный!

— Я позабочусь о том, чтобы так было всегда! — заявил я.

Она вздернула голову:

— Всегда? — Потом поспешно добавила: — Ну ладно, нам пора. Вещи уже собраны.

— Что ж, супруга, поехали! — согласился я. Она показала мне язык. Я погладил Свартальфа:

— До свиданья, дурачок. Надеюсь, ты не в обиде?

Он легонько куснул мою руку, заявив тем самым обратное.

Джинни крепко обняла его, затем схватила меня за руку и торопливо повлекла к двери.

Дом, в который нам предстояло потом вернуться, находился вблизи «Трисмегиста». Наша квартира находилась на третьем этаже. Состоявшаяся утром свадьба была тихой и скромной. Несколько друзей в церкви, потом завтрак дома у кого-то из них. А затем мы сказали им: «До свидания». Нью-йоркские родственники Джинни и мои — в Голливуде — были богаты. Они скинулись и подарили нам персидский ковер. Подарок нас несколько потряс, но каким новобрачным не хочется роскоши?

Ковер лежал на лестничной площадке под лучами солнца, его краски пылали. На заднем краю громоздился багаж. Мы уютно уселись бок о бок на подушках из полимеризованной морской пены. Джинни прошептала слова команды. Ковер двинулся так плавно, что я и не заметил, как мы поднялись в небо. Ковер уступал в скорости спортивной модели помела, но триста драконьих сил вынесли нас из города за считанные минуты.

Под нами развертывались бесконечные равнины Среднего Запада. Здесь и там, словно серебряные ленты, блестели реки. Мы неслись, и порывы ветерка не проникали за защитный экран. Джинни выскользнула из платья. Она была одета только солнцем, и теперь я понял теорию защитного переноса. Отсутствие чего-то имеет столь же реальное значение, как и наличие.

Мы летели на юг и купались в солнечном свете. Когда наступили сумерки, мы остановились и поужинали в очаровательном ресторанчике. Нам не хотелось останавливаться в помело-отеле, и мы полетели дальше.

Ковер был мягкий, толстый и уютный. Я хотел было поднять откидной верх, но Джинни сказала, что, если мы спустимся пониже, там будет теплее. И она оказалась права.

Небо было усеяно звездами. А потом встала большая желтая луна, и в ее свете половина звезд растаяла. Воздух был наполнен шепотом, внизу простиралась темная земля, и мы слышали, как звенит дружный хор кузнечиков. И все, что будет потом, нас не интересовало…

ГЛАВА 14

Я знал, куда нам надо. Мой фронтовой друг, Хуан Фернандес, нашел хорошее применение приобретенным в армии знаниям. Он служил в секции пропаганды и создал там немало превосходных сценариев. Теперь он готовил уже не насылаемые на врага кошмары, а сонные серии.

Передачи пользовались популярностью, и заказчики хорошо платили Хуану. По сути, все любили Хуана, если не считать психоаналитиков. Теперь, когда научные исследования привели к созданию противомагийной техники, психоанализ устарел. Хуан в прошлом году соорудил в стране своих предков дачный домик. Домик был выстроен почти на самом побережье Соноры — это одно из наиболее красивых мест Мидгарда.

Фернандес пригласил меня сюда на этот месяц, и мы с Джинни запланировали на этот срок нашу свадьбу.

В полдень следующего дня мы пошли на посадку. К западу от нас сиял лазурью Калифорнийский залив. Выглаженная прибоем широкая полосапесчаного пляжа, громоздившиеся ярус за ярусом утесы и, наконец, вся разворачивающаяся к востоку страна — сухая, неподвижная, жутковатая… А наш домик, возвышающийся над склоном, был окружен зеленью.

Джинни захлопала в ладоши:

— О, я никогда бы не поверила, что такое возможно!

— Вы, жители восточных штатов, не знаете, как велика наша страна.

Я был полон самодовольства.

Она заслонилась от слепящего солнца и указала:

— А что там такое?

Я не мог оторвать глаз от ее руки, поэтому пришлось просто вспомнить. Над утесами, примерно в миле к северу от нашего домика и на несколько футов выше, виднелись полуразрушенные стены, окруженные грудами камней. В северном углу хмуро встречала ветер башня, торчащая обломанным зубом.

— Ла-Форталеза, — сказал я. — Построена испанцами в семнадцатом веке. Какого-то дона осенила идея разбогатеть, разрабатывая этот край. Он воздвиг замок в качестве опорного пункта и резиденции. Привез жену из Испании. Но дела у него не заладились, и замок вскоре оказался покинутым.

— Давай обследуем его!

— Хорошо, если тебе хочется.

Джинни положила руку мне на плечо:

— Стив, почему у них не заладились дела? Что им помешало?

— Да не знаю. Я не особенно интересовался Форталезой. Даже будучи человеком, я ощущал там что-то враждебное. Однажды, приняв волчий облик, я отправился туда после наступления темноты, и… это было омерзительно. Причем ощущалось не столько физически, сколько… А, не будем об этом.

— Испанцы в те времена обращали туземцев в рабство, — сказала она задумчиво, — не так ли? Вообрази, сколько человеческих смертей повидал этот замок! И смерть оставила на нем свой след. Но это было давным-давно. Мы осмотрим его. Руины очень живописны и выглядят отсюда потрясающе. Если тебя действительно беспокоят привидения…

— Дорогая, забудем об этом! Я не подвержен суевериям!

И мы поселились в домике, действительно забыв об этом.

Дом был построен в испанском стиле — белые стены под красной черепичной крышей окружали внутренний дворик, где весело играл фонтан. Дом был окружен садом. Зелень травы и листьев, красный, белый, пурпурный, золотой узор цветочных клумб завершал красоту дома. Мы были совершенно одни. Почва была насыщена Землей и Водой — следовательно, в уходе не нуждалась. Две другие стихийные силы кондиционировали в доме воздух. Кроме того, чистота там тоже поддерживалась волшебными силами (дорогостоящее это удовольствие — заклинание чистоты!).

Поскольку Джинни временно выбыла из магической деятельности, она приготовила завтрак по-мексикански из привезенных нами припасов Она была так прелестна в шортах, купальнике и переднике с оборочками, что у меня не хватило духу вылезти с предложениями поучить ее готовить. Когда грязная посуда сама собой полетела на кухню, Джинни радостно взвизгнула. И на всякий случай пошла следом — вдруг какая-нибудь из тарелок захочет упасть вместо воды на пол.

— Это самая современная посудомойка, о которой я когда-либо слышала! — воскликнула Джинни.

Во второй половине дня у нас было много свободного времени, и мы отправились купаться в прибое. Когда солнце село, мы вскарабкались по желтой скале обратно. Эта скала была как лестница, ведущая в небо. Мы проголодались, и я поджарил на углях бифштексы. Во время еды мы молчали. Потом ушли в патио и оттуда, сидя на сбитых из досок стульях, любовались морем и держались за руки, и звезды высыпали на небо, чтобы приветствовать нас.

— Давай, когда взойдет луна, сменим кожу на шкуру и чуть порезвимся, — предложил я. — Из тебя выйдет очаровательная волчица. Я бы, гм… ну, неважно!

Она покачала головой:

— Я не могу, Стив, дорогой.

— Ты наверняка сможешь! Конечно, понадобится пустить в ход волшебство, но…

— В том-то и дело. У тебя человеко-волчьи гены. Все, что тебе нужно для изменения, — это поляризованный свет. Но для меня изменение означает большую трансформацию и… Не знаю. Я чувствую, что не смогу этого сделать. Даже не могу сейчас вспомнить формулы. Вообще ничего не могу вспомнить. Все, что я знала, смешалось и улетучилось даже в большей степени, чем я ожидала. Мне придется заново пройти курс обучения по самым элементарным вещам. А сейчас… меня может изменить только профессионал.

Я вздохнул. Ведь я надеялся, что мы вместе превратимся в волков. Нельзя по-настоящему узнать мир, обладая только человеческими чувствами и разумом, не используя ощущения, присущие зверю. А ведь Джинни, разумеется, часть этого мира… Что ж!

— О'кей, — сказал я. — Тогда сделаем это позднее, когда ты вновь станешь специалистом.

— Конечно. Мне очень жаль, дорогой. Но если хочешь пробежаться в волчьем облике сам — беги.

— Без тебя — нет.

Она тихо рассмеялась:

— А вдруг у тебя появятся блохи?

Затем наклонилась, чтобы укусить меня за ухо.

И тут мы услышали шаги.

Я вскочил на ноги. То, что я бормотал при этом, особым гостеприимством не отличалось. Под бархатным небом, по тропинке, змеей уходящей в глубь страны, к нам приближалась какая-то тень.

«Что за черт, — подумал я. — Кто-то из расположенной отсюда в десяти милях деревни? Но…»

Когда я человек, мой нос очень нечуток по моим же волчьим стандартам, но запах, который я уловил, мне не понравился. Не то чтобы это был неприятный запах. Наоборот, от его острого аромата полускрытое сумерками лицо Джинни сделалось еще прекраснее. И все же что-то во мне противилось.

Я шагнул навстречу входившему в патио незнакомцу. Он был среднего для мексиканца роста, то есть ниже меня. Вдобавок он двигался так грациозно, что производил шума меньше, чем струйка дыма, и я подумал: «Может, это ягуар-оборотень?» Его гибкое тело было облачено в безукоризненно белый костюм. Сверху — темная накидка, лицо затенено широкой шляпой. Пришелец снял шляпу и поклонился. Лицо его оказалось в луче падающего из окна света.

Я никогда не встречал такого красивого человека. Выступающие скулы, греческий нос, заостренный подбородок, широко расставленные глаза с зеленоватым оттенком, в которых прыгали золотые искры. Кожа белее кожи моей жены плюс гладкие, светлые, пепельного оттенка волосы. Мексиканец ли это? Скорее, последний представитель некогда существовавшей, а теперь начисто забытой расы.

— Buenos noches, senor, — грубовато сказал я. — Pardon, pero no hablamos Espanol.[11]

Это была не совсем правда, но мне не хотелось разводить вежливую болтовню.

Я не мог сказать, был ли ответивший мне голос тенором или контральто, но в любом случае в нем звучала музыка:

— Поверьте мне, добрый сэр, я владею всеми языками, какие мне могут понадобиться. Молю, простить меня, но увидев издали, что дом освещен, я взял на себя смелость предположить, что вернулся его хозяин. И я решил навестить его, дабы по-соседски поприветствовать.

Выговор был столь же архаичен, как и построение фраз. Гласные, например, звучали по-шведски, хотя в предложениях отсутствовал присущий шведскому ритм. Сейчас, однако, я был удивлен сказанными словами.

— По-соседски?

— Обстоятельства сложились так, что мы — я и моя сестра — живем в том древнем замке.

— Что? Но… — Я остановился.

Фернандес не упоминал ни о чем подобном, но, с другой стороны, он и сам не был здесь много месяцев. Он купил несколько акров у мексиканского правительства, которому принадлежали и Форталеза, и окружающие земли.

— Вы приобрели этот замок?

— Несколько комнат замка обеспечили нам вполне комфортное существование, сэр, — уклончиво ответил он. — Мое скромное имя — Амарис Маледикто.

Его рот был так четко очерчен, что было трудно заметить, как полные губы искривились в улыбке. Если бы не запах, бьющий мне в ноздри, я был бы окончательно покорен.

— Вы и ваша леди являетесь гостями сеньора Фернандеса? Добро пожаловать.

— Мы временно поселились в этом доме…

Джинни говорила как-то по-детски, задыхаясь.

Я украдкой бросил на нее взгляд и в желтом, падающем из окна свете увидел, что ее глаза блестят и что она пристально смотрит ему в глаза:

— Нас… Нас зовут Вирджиния… Стивен и Вирджиния Матучек.

С каким-то холодным недоумением я подумал, что новобрачным почему-то кажется, что если они теперь именуются «миссис», то это должно производить впечатление. «Миссис такая-то…» — и с этой уверенности их не сдвинешь.

— Это очень мило с вашей стороны, что вы навестили нас… Пешком в такую даль… Ваша сестра тоже придет?

— Нет, — сказал Маледикто. — И, честно говоря, ей было бы неприятно ваше общество. Весьма вероятно, что ее уязвило бы зрелище такой красоты, как ваша. Ваша красота породила бы у нее тоску и зависть.

Ночь была наполнена ароматами цветов. Над головой, над вершинами острых утесов, сверкали звезды; внизу шумело, окутанное туманом, громадное море. И, как ни странно, речь Маледикто не казалась ни дерзкой, ни надуманной. Я увидел, что Джинни залилась румянцем. Она отвела взгляд от глаз Маледикто. Ее ресницы затрепетали, словно птичьи крылья, и она смущенно ответила:

— Вы так добры. Не хотите ли присесть?

Он снова поклонился и мягко опустился на стул, перелившись, словно вода. Я дернул Джинни за рукав, подтолкнул ее к дому и зашипел с яростью:

— О чем ты думаешь? Теперь этот тип застрянет тут на час, если не дольше!

Она, не обращая внимания на сказанное, стряхнула мою руку с таким гневным жестом, которого я не помнил со времен нашей последней ссоры.

— Не выпьете ли немного коньяка, сеньор Маледикто? — спросила она, улыбнувшись ему своей лучезарной улыбкой. — Я принесу. Или, может быть, хотите сигару? У Стива есть «Префектос».

Я сидел, пока она суетилась внутри дома. Какое-то мгновение я был слишком разъярен, чтобы выговорить хоть слово, но первым заговорил Маледикто:

— Очаровательная девушка, сэр. В высшей степени восхитительное создание.

— Она моя жена! — взорвался я. — Мы приехали сюда, чтобы провести наш медовый месяц в одиночестве…

— О, прошу вас, не подозревайте меня в дурных намерениях! — его самодовольный смех смешался с бормотанием моря.

Он сидел в тени, и я мог разглядеть только нежные, расплывчатые очертания — черное и белое.

— Я все понимаю и не осмеливаюсь испытывать ваше терпение. Не исключено, что позже, когда вы познакомитесь с моей сестрой, вам доставит удовольствие…

— Я не играю в бридж.

— Бридж? А, верно, вспомнил. Это новая карточная игра, — он небрежно отмахнулся. — Нет, сэр, мы ни других, ни себя не должны заставлять делать то, чего они не хотят. И с другой стороны, мы должны прийти с визитом туда, где существует некто, желающий — пусть даже и невысказанно — нашего появления. И теперь я не в силах ответить на вежливое приглашение вашей леди неблагодарным отказом. Не беспокойтесь, сэр, мой визит продлится очень недолго.

Что ж, как всегда, вежливость смягчает гнев. Маледикто мне по-прежнему не нравился, но теперь я мог анализировать свои мотивы, и моя враждебность по отношению к нему уменьшилась. Ярость превратилась в какое-то громадное неприятное чувство третьего лишнего. Что-то исходящее от него — возможно, его духи — заставляло меня желать Джинни более, чем когда-либо прежде.

Но ярость вновь вспыхнула, когда принесшая коньяк Джинни начала вертеться вокруг него. Она щебетала слишком громко и слишком много смеялась и, наконец, принялась настойчиво зазывать его к нам завтра пообедать.

Я угрюмо прислушивался к их беседе. Он говорил гладко, вкрадчиво, остроумно, но ни разу не ответил прямо на касающиеся лично его вопросы. Я сидел и про себя повторял все, что скажу Джинни, когда он уберется.

Наконец он поднялся:

— Не смею больше вас задерживать. Кроме того, дорога на Форталезу проходит по скалам, а я знаком с ней недостаточно хорошо. Так что для того, чтобы не сбиться с пути, придется идти немедленно.

— Но это может быть опасно! — Джинни обернулась ко мне. — Ты должен проводить его до дома.

— Не осмелюсь позволить себе доставить вам подобное затруднение, — возразил Маледикто.

— Это минимум того, что мы можем для вас сделать. Я настаиваю. Это не займет у тебя много времени, Стив. Ты говорил, что тебе хочется пробежаться в лунном свете? Глянь — луна почти поднялась.

— О'кей! — весьма нелюбезно рявкнул я.

Действительно, на обратном пути я смогу превратиться в волка и несколько сбить свою злость. Если же я попытаюсь с нею спорить прямо сейчас и выскажу все, что чувствую, остаток ночи будет… Это будет уже не ссора, а целый Армагеддон.

— Пойдемте.

Он поцеловал ей руку. Она попрощалась таким нежным, таким дрожащим голоском, словно влюбленная в первый раз школьница.

У Маледикто был фонарик, который бросал на дорогу маленькую прыгающую лужицу света, выхватывая из сгущающейся перед нами темноты то камни, то кусты полыни. Лунное зарево над восточным кряжем разгоралось все ярче. Я чувствовал, как звенят мои натянутые нервы. Какое-то время мы наискось поднимались по склону. Тишину нарушало лишь поскрипывание наших туфель.

— Вы не побеспокоились взять с собой светильник, сэр, — сказал наконец Маледикто.

Я хмыкнул. С какой стати говорить ему о колдовском зрении? Я также ничего не сказал ему о том, что я волк-оборотень, которому, чтобы переменить обличье, не всегда нужно использовать фонарик.

— Итак, вам придется взять мой, — продолжал он, — в противном случае обратный путь может оказаться чрезвычайно опасным.

Я знал это. Обычный человек был бы подобен слепому на этой тропе — даже при ярком лунном свете. Тропа почти стерлась, разглядеть ее было трудно, и все вокруг сделалось искривленным и заполнилось тенями. Если человек потеряет голову, он будет бродить, сбившись с пути, до самого рассвета или скорее всего свалится в пропасть и разобьет себе череп.

— Я зайду за ним завтра вечером, — Маледикто удовлетворенно вздохнул. — Ах, сэр, ваше прибытие сюда — это такое редкое счастье! Новобрачные так переполнены любовью, а Сибелита томилась, пылая, столь же долго, как и Амарис.

— Ваша сестра? — спросил я.

— Да. Не хотите ли, если вас не затруднит, встретиться с ней этой ночной порой?

— Нет.

Снова воцарилась тишина. Мы спустились в окруженное утесами ущелье. Там было темно, как в утробе. Я уже не видел ничего, кроме тусклого отблеска воды и лунного сияния наверху. В свете холодных и очень далеких звезд я рассмотрел утесы, что возвышались надо мной. Утесы походили на клыки. Казалось, что мы с Маледикто — последние люди на земле, оставшиеся в живых.

Он остановился. Его фонарик вдруг потух.

— Доброй ночи, синьор Матучек! — крикнул он и звонко расхохотался. В его очаровательном смехе звучала злобная радость.

— Что? — Сбитый с толку, я заморгал, всматриваясь в мрак. Тьма сомкнулась вокруг меня. — Что вы имеете в виду, черт побери? Мы еще не дошли до замка!

— Согласен. Отправляйтесь туда, если вы того хотите… и если сможете.

Я услышал, как он отправился по тропинке обратно. Камешки под его ногами уже не хрустели. Шаги были мягкие, быстрые, словно прыжки зверя. Он направлялся к нашему дому.

Мгновение я стоял, словно вылитая из свинца статуя. Я слышал малейшее движение воздуха, шорох полыни. Слышал океан. Затем грохот сердца заглушил все другие звуки.

— Джинни!!! — завизжал я и кинулся вслед за ним. Ноги соскользнули со скалы, я упал, разбив до крови руки. Шатаясь, поднялся. Отвесные утесы и обрывы швырнули обратно мои проклятья. Спотыкаясь, я спустился вниз по откосу, продираясь сквозь кустарники и кактусы. Потом споткнулся обо что-то. Снова упал. На этот раз я ударился головой о булыжник. Удар не был серьезным, но боль пронзила все тело, в глазах взорвались огни, и минуты две-три я лежал без сознания.

ГЛАВА 15

И тогда я почувствовал в ночи чье-то присутствие. Сквозь безнадежность одиночества, что струилась отовсюду и захлестывала мою душу, я различал натянутую струной надежду.

Мой пристальный взгляд скользнул по переходящему в пропасть откосу. За пропастью тускло мерцало море. Рассудок мой большей частью вернулся. Маледикто искусно убрал меня со сцены. Вероятно, и убил бы, не будь моей тренировки, не принадлежи я к особой разновидности homo sapiens. На это он не рассчитывал. У меня было в запасе чуть больше, чем он догадывался. Например, колдовское зрение.

Я пробормотал формулу и почувствовал, как сетчатка глаз изменилась. Теперь я мог видеть на мили. Разумеется, то, что я видел, было нечетким, расплывшимся. Человеческий глаз не может должным образом сфокусироваться в лучах инфракрасного света. Но я начал узнавать местность, затем приблизительно определил путь и помчался к дому.

Было жутко. Я бежал слишком медленно, а Маледикто передвигался с недоступной для человека скоростью.

Над холмами поднималась луна. Было почти полнолуние. Изменение произошло раньше, чем я осознал, что хочу этого. Я не стал останавливаться, чтобы раздеться, — на ходу сорвал с себя одежду и понес ее в пасти. Побывавшая в волчьих челюстях, она тут же превратилась в лохмотья. Остались лишь шорты. Впрочем, в тот момент я об этом не задумывался.

Глаза волка не позволяли видеть далеко. Но обоняние вело меня по собственному следу на утоптанной траве.

Вдруг до меня долетела мысль врага. Мысль более ужасная, чем любая боль:

«Успех в моих руках. С третьей попытки… Оба. Он погибнет, а она будет совращена. Раскаяние сломит ее… Угроза, которая назревала в них, как в грозовой туче, отведена… Наконец-то безопасность…»

Маледикто не смог бы так воздействовать на нее сам — во всяком случае, не так сильно… Не мог сломить ее любовь, гордость, порядочность… Нет, мою девочку вынудил так действовать сам Искуситель…

Я не знал, какое задумано зло. Но мгновенной вспышкой я увидел ее наедине с Маледикто — и это сожгло все остальное: боль, слабость, здравый смысл, даже память о глумящемся наблюдателе. Я взревел от ярости и отчаяния и рванулся вперед.

Мной овладело безумие берсерка. Я не сознавал, что делаю. Несомненно, и это было предусмотрено. Я должен был упасть со скалы и разбиться насмерть. Но полузвериные инстинкты и рефлексы охраняли меня. Думаю, что это было именно так. Внезапно я ощутил, что вымотался. Мне пришлось остановиться. Эта вынужденная пауза дала возможность рассудку справиться с эмоциями. Я огляделся и не обнаружил ни замка, ни нашего дома.

Затем нашел тропу и ощутил еще один запах. Теперь я знал, что скрывается за непонятным благоуханием Маледикто.

Демон.

Прежде я подобного запаха не встречал, но моему волчьему мозгу не было интересно, к какой разновидности принадлежит демон. В моем тесном черепе оставалось пространство лишь для ненависти и спешки.

В поле зрения появился наш домик. Я прыгнул к патио. Никого не было. Выходящее на море окно спальни было открыто навстречу лунному свету… Он держал ее в своих объятиях. Она еще сопротивлялась, отталкивала его. Но глаза ее были закрыты. Она слабела.

— Нет… — шептала Джинни. — Нет. Помогите, не надо… Амарис, Амарис… — Ее руки коснулись его головы и соскользнули на шею.

Она притянула его лицо. Обнявшись, они упали вниз. Мрак окутал спальню.

Я коротко взвыл, прыгнул и вонзил в него зубы. На вкус его кровь не была похожа на человеческую. Она была как вино, и теперь она горела и пела во мне. Я не посмел укусить его снова. Еще один такой глоток, и я, наверное, лягу, как собака, у его ног и буду просить приласкать меня.

Я пожелал превратиться в человека.

Трансформация заняла не больше времени, чем понадобилось ему, чтобы отпустить Джинни и обернуться ко мне. Хоть он и был удивлен, но рычать мне в ответ не стал. В зыбком лунном свете вырисовывалось его волшебное лицо, в глазах горели золотые искры. Он смеялся.

Я с размаху ударил его в лицо. Гладкая, медлительная плоть человека! Ей ли вступать в битву с быстрой как ртуть жизнью, порожденной Воздухом и Тьмой? Резким, точно вспышка, движением Маледикто отскочил. Его просто не было на прежнем месте. Я врезался в стену и упал. Надо мной звучал его смех.

— Разве сия хныкающая тварь достойна обладать такой милой девицей, как ты? Молви хоть одно слово, Вирджиния, и я пинками загоню его в собачью конуру!

— Стив…

Она съежилась, вжалась в угол. Она не кинулась ко мне…

Я перекатился, вскочил на ноги. Маледикто ухмыльнулся.

Обхватив Джинни за талию, привлек ее к себе. Она задрожала, пытаясь оттолкнуть его. Он поцеловал ее, она порывисто вскрикнула. И снова жест сопротивления превратился в жест любви. Маледикто толкнул меня свободной рукой, и я тяжело упал. Он поставил ногу мне на голову, надавил.

— У меня нет большого желания ломать тебе кости, — сказал он. — Но если ты достаточно вежлив, чтобы уступить желанию леди…

— Желанию?! — Джинни вырвалась из его рук. — Силы небесные! Изыди!

Маледикто рассмеялся:

— Если моя жертва призывает святое имя вполне искренне, я должен исчезнуть, — его голос походил на журчание. — Тем не менее я, как видишь, остался здесь. То, что сокрыто глубоко внутри тебя, томится желанием ко мне, Вирджиния!

Она схватила вазу и запустила в него. Он ловко поймал ее, грохнул об меня и направился к окну.

— Да будет так, — сказал он. — Сейчас чары рассеялись. Но не бойся. Когда наступит более благоприятный час, я вернусь…

Мгновение, и он перепрыгнул через подоконник. Я пополз следом. Белое патио залило лунным светом. Пусто.

Я сел и поднял голову. Рядом опустилась на пол Джинни. Медленно текли минуты. Наконец я встал, включил свет. Нашел сигареты и тяжело сел на кровать. Возле моих колен распростерлась ничком Джинни. Я даже не стал прикасаться к ней.

— Кто это был? — спросил я.

— Инкуб.[12]

Ее голова была опущена, я видел лишь рассыпавшиеся по ее спине рыжие волосы.

Пока мы с Маледикто отсутствовали, она надела свою самую нарядную ночную рубашку.

Для кого?

Ее голос был тихим и слабым:

— Он, должно быть, обитает в развалинах. Поселился в замке вместе с испанцами… Возможно, именно он — виновник постигшей их неудачи.

Я затянулся.

— Почему он не появлялся раньше? — спросил я громко и глупо. — Ах да, у него ограниченные возможности действия. Фамильное проклятье. Он не мог выйти за пределы своих владений. А здесь с давних пор никто не появлялся.

— До тех пор, пока мы… — продолжила она шепотом.

— Хуан со своей женой здесь бывали редко. — Я неистово дымил. — Ты же ведьма! Ты должна знать! Инкуб — демон разврата. Скажи, почему он никогда не беспокоил Фернандеса?

Она снова заплакала, тихо и безнадежно. Мне подумалось, что это отчаяние вызвано также и потерей ведьмовской силы. Она уже не волшебница… Мне все стало ясно.

— Потому что святые символы защищают тех, кто действительно хочет защиты, — сказал я. — Думаю, тут он сказал правду. Хуан и его жена — добрые католики. Они не появятся здесь, не развесив на каждой стене по распятию. Ни у нее, ни у него не возникает желания изменить друг другу…

Она подняла лицо. Выражение его было диким:

— Ты думаешь, что я…

— О, не сознательно! Если бы мы догадались сразу же по прибытии развесить кресты… Если бы сотворили от чистого сердца молитву, мы тоже были бы в безопасности. Никогда нельзя знать заранее, будешь ли окружен инкубами! Но наши головы были слишком заняты, а сейчас — поздно. Полагаю, что подсознательно ты забавлялась мыслью, что маленький отход от неукоснительной моногамии — это не так уж и плохо…

— Стив! — Она с трудом поднялась на ноги. — В наш медовый месяц! Как ты мог сказать такое!

— Смог… — я затушил сигарету. Жаль, что не о лицо Маледикто. — А как иначе ему бы удалось опутать тебя своими чарами?

— И ты, Стив… Стив, я люблю тебя. Только тебя!

— Что ж, будет лучше, если ты сядешь на ковер и дашь полные обороты. Лети в Гуйамас — это ближайший город, достаточно крупный, чтобы в тамошней полиции нашелся экзорцист.[13] Расскажи там все и попроси помощи, потому что, если я помню что-то из демонологии, раз ты попала под влияние инкуба, он последует за тобой куда угодно.

— Но между нами ничего не было! — вскрикнула она, как будто я ее ударил.

Что ж, в определенном смысле это и был удар.

— Да… Не хватило времени. В этот раз. Конечно, обладая своей колдовской силой, ты могла бы изгнать любого демона с помощью чисто светского искусства. Но сейчас у тебя этой силы нет. Пока ты не пройдешь курс повторного обучения, каждый час, когда ты находишься вне Церкви, тебя должен охранять экзорцист, если только не…

Я встал.

— Что? — Близкая к безумию, она вцепилась в меня ледяными пальцами.

Я стряхнул ее. Ярость слепила меня. Мое мужское достоинство было уязвлено вдвойне. Маледикто одолел меня в драке и чуть было не соблазнил мою жену!

— Стив! Что ты задумал?!

— Я могу сам избавиться от него.

— Не можешь! Ты не колдун, а он — демон!

— А я волк-оборотень. Может быть, это уравняет наши шансы.

Шаркая, я протащился в ванную и перебинтовал там руку. Раны, впрочем, были поверхностные. А вот суставы пальцев распухли.

Джинни попыталась помочь, но я указал ей на дверь. Я понимаю, что был тогда не прав. Но уж слишком распирала меня боль и ярость. Я только смутно понимал, что должен отправиться в Форталезу, куда, по-видимому, вернулся Маледикто. Став волком, я буду так же силен и быстр, как и он. Разумеется, кусаться я не осмелюсь. Но если представится случай превратиться в человека, использую приемы рукопашного боя, которым меня обучали в армии…

План был абсолютно безнадежен, но меня подстрекал мой собственный демон. Джинни все понимала. Может быть, колдовские способности частично вернулись к ней, а может, это у нее врожденное. Безжалостное сияние огня Святого Эльма высвечивало ее абсолютно белое лицо. Она дрожала и судорожно глотала слюну.

Но вот она кивнула:

— Если ты иначе не можешь, то пойдем вместе.

— Нет! — в моем горле заклокотал рык. — Отправляйся в Гуйамас, говорю тебе! Мало мне из-за тебя бед? Оставь меня одного. А потом я решу, хочу ли я, чтобы ты вернулась ко мне!

Какое-то мгновение она пристально смотрела на меня. Не дай мне бог когда-нибудь еще увидеть подобный взгляд! Потом она исчезла.

Я вышел из патио и превратился в волка. В воздухе висел запах демона. Я пошел по следу. След вел в гору…

ГЛАВА 16

Земля была залита ослепительным лунным светом. Нос чуял запахи пыли, шалфея, кактусов, осоки и бурых водорослей. Уши слышали ультразвуковой писк летучих мышей, панический топоток американского зайца. Мое естество больше не корчилось в муке. В волчьем черепе вмещаются лишь простые мысли хищника, жаждущего крови. Я как бы переродился. Известно, что некоторые психиатры добивались хороших результатов, временно превращая своих пациентов в животных.

Какое-то время спустя на фоне луны обрисовались изъеденные временем очертания сторожевой башни. Каждым своим нервом готовый к атаке, я вошел в то, что когда-то было воротами, и остановился посреди пустого двора. Песок, наносимый сюда в течение столетий, сорняки, пробившиеся между плитами, отколовшиеся камни облицовки, валяющиеся под ногами. Ближе к центру громоздились руины — тут когда-то стояло здание. Ниже — отверстия погребов. Я осмотрел их, вернее, небрежно заглянул туда — неглубоко, — но логовища инкуба не обнаружил.

Я завыл, бросая вызов противнику.

Кто-то шевельнулся у двери, ведущей в башню. Одетый во все белое, он шагнул вперед. Я тут же отпрыгнул. Мелькнула дикая мысль: если первым же укусом я порву ему шейную вену, то тогда я наглотаюсь этой пьянящей, как вино, крови. Но он уже будет мертв.

Смех, мелкие, легкие шаги. Из тени выступила девушка.

Неправдоподобно белая на фоне черных заплесневелых стен, она стояла под водопадом льющегося сверху лунного света.

— Добрый вечер, прекрасный юноша. Я не смела надеяться на такое счастье!

Исходящий от нее аромат проник в мои легкие, в мои жилы… Я зарычал. Рык превратился в поскуливание. Я завизжал. Я завилял обрубком хвоста. Она подошла ко мне, почесала меня за ушами. Я лизнул ее руку — вкус был ошеломляющий. Где-то, как в грохочущей громами пустыне, родилась мысль: сейчас мне ни к чему оставаться волком. Тело пронизал ток изменения. Я стал человеком.

Она была такого же роста, что и Амарис, и такая же красивая. То же самое странное лицо с заостренным подбородком. И глаза, светящиеся в лучах луны. Облако пепельных волос ниспадало ниже пояса, и одета она была в платье, сотканное, очевидно, скаредными на паутину пауками. Платье облегало ее фигуру, которая… Ладно, фигуру ее описывать бесполезно, не буду и пытаться. Думаю, секрет наполовину объяснялся движениями девушки.

— Сибелита, я полагаю… — выдавил я охрипшим голосом.

— А ты, видимо, Стивен, — узкая изящная рука упала на мою руку и осталась там. — Добро пожаловать!

Я облизнул губы.

— Э-э… Ваш брат дома?

Она подвинулась ко мне:

— Какое это имеет значение?

— Я… э-э… — Идиотская ситуация: невежливо объяснять женщине, какое дело у тебя к ее брату, если хочешь убить его.

— Послушайте, — выпалил я, — вы с ним… вы должны оставить нас в покое!

Сибелита мягко улыбнулась:

— Ах, твоя печаль — это моя печаль, Стивен. И, кроме того, неужели в твоей душе не отыщется жалости к нам? Известно ли тебе, в чем на самом деле заключаются вечные муки? Быть созданием, в котором существуют, не смешиваясь, первичные стихии — Огонь Вожделения, Воздух Порыва, Вода Изменчивости и Темное Могущество Земли… И, имея такое естество, быть обреченной прятаться, подобно крысе, в этих руинах, выть в пустое небо… И голод, голод на протяжении многих лет. Если ты погибаешь от истощения, а двое прохожих рассыпают те малые крохи, которые без труда могут тебе уделить?

Я пробормотал что-то насчет ложности аналогий.

— В этом нет зла, — молвила она и подвинулась еще ближе. Ее руки легли мне на плечи, грудь легко коснулась моей груди. — И нет в этом злого умысла. Это — необходимость, Стивен. Вы, смертные, тоже не безупречны. Ни один демон не осмелится приблизиться к вам, будь вы святыми, у которых не возникает нечистых мыслей. Нас влечет к тем, кто схож с нами.

— А… это… да… — мне нечем было дышать. — Тут две стороны вопроса… Я хотел сказать: одна сторона… да…

Сибелита рассмеялась снова.

— Не надо, прекрасный юноша! Вот я стою в лунном свете, обнимая обнаженного, самого прекрасного в мире мужчину…

— О Господи! — Я вспомнил, что все мое обмундирование — лишь нижнее белье. Поскольку она не отпрянула — мое восклицание, должно быть, не было воспринято как молитва.

— … Способного рассуждать на материалистические темы! Нет, вы переполнены любовью и щедры! — Сибелита отпорхнула в сторону. — У меня не должно быть перед тобой преимущества. Пусть мы будем в одинаковом состоянии…

Она щелкнула пальцами, и платье исчезло. Не то чтобы это сильно изменило ситуацию, разве что морально. Но мораль казалась не относящейся к делу.

— А теперь иди ко мне, мой дорогой. Мой волк, мой первый в жизни «loup-garou»[14]… He надо бы тратить столь много времени на женщину, но я предчувствую так много нового… Иди ко мне!

Она снова бросилась мне на грудь.

Не могу сказать точно, что заставило меня ответить на ее поцелуй. Это было так, словно вокруг закружил окрашенный розовым вихрь.

Каким-то образом мне удалось собрать остатки моей воли:

— Нет! У меня есть жена!

В смехе Сибелиты послышались неприятные нотки:

— Ха-ха! Как полагаешь, чем занят Амарис с того момента, как ты оставил девку одну?

Я издал короткий визгливый звук.

— Это уже произошло, — мурлыкала Сибелита, — и что сделано, то сделано. Не порицай свою жену. Она всего лишь смертная. Можешь ли ты возвыситься над своим состоянием смертного?

Передо мной на минуту мелькнуло видение Ада. Затем, едва сознавая, что происходит, я резко привлек Сибелиту к себе. Целуя, я легонько укусил ее губу и почувствовал вкус демонской крови.

— Пойдем… — напевала она. — Мой любимый, отнеси меня в башню.

Я поднял ее и пошел через двор.

— Стив! — Крик Джинни впился в меня, словно нож.

Я выронил прекрасную ношу. Сибелита шлепнулась на землю своим прекрасным задом и выпалила несколько неприличных слов. Я изумленно уставился на Джинни. Она лежала, свесившись с ковра, парившего над разрушенными воротами. Рыжие волосы ниспадали в беспорядке на голые колени. И хотя я знал, что она для меня потеряна (ибо ее отнял Амарис и прежнего между нами уже никогда не будет), мне стало ясно: кроме Джинни, мне не нужно никого.

Сибелита поднялась. Она была совсем белая в лунном свете. Я более не желал ее. Пошла она к черту!

Она презрительно усмехнулась Джинни, повернулась к ней спиной и раскрыла мне свои объятия, сказав:

— Защищайся!

Я превратился в волка.

Сибелита уклонилась от моего выпада. Я снова услышал доносившийся будто из другого мира крик Джинни. Все мое внимание было привлечено к суккубу. Тело Сибелиты задрожало, посерело, и она тоже превратилась в волка. Она бесстыдно улыбнулась мне. Аромат самки ударил меня, словно дубинкой.

Я не дал ей времени на попытку обольщения и вцепился в ее глотку. Мы покатились, сплелись в драке. Она была сильна, подвижна, упорна, но не тренирована в тонкостях рукопашного боя оборотней. Я не забываю приемов дзюдо, даже превращаясь в зверя. Я поднырнул под ее челюсти и сомкнул зубы там, где намеревался.

Кровь дьявола была сладка и отвратительна на вкус. Теперь она уже не могла возбудить мои желания — слишком сильна была овладевшая мною любовь к жене. И ненависть к существу, с которым я сражался. Если предпочитаете современную научную терминологию — в моих железах накопилось достаточно тестостерона и адреналина, чтобы подавить все остальные содержащиеся в ней гормоны.

Я убил ее.

В последний миг я услышал — но не с помощью слуха — пронзительный вопль демона.

Отвратительный дух! Я ощутил нервами, как взвихрилось пространство, когда демон пытался сопротивляться изменению шредингеровской математической формулы и формы функции, вылетая в породивший его нижний континуум и оставляя в этом мире лишь массу обмена.

Быстро и безжалостно действовали мои клыки. Тело погибло, и не обладающий душой демон исчез.

Я лег возле трупа волчицы. Я задыхался. Тело демона страшно корчилось. Менялась последовательность: волчица, женщина, мужчина, хвостатый и рогатый сатаноид.

Когда исчезли последние связующие силы, она задымилась и превратилась в клуб пара.

Медленно, шаг за шагом, возвращался мой изодранный в клочья разум. Я лежал на коленях моей дорогой Джинни. Наверху дружелюбно мерцали звезды, и на нас лился прохладный лунный свет, и замок был не чем иным, как грудой камней. Я снова превратился в человека и обнял ее.

— Все хорошо, любимая, — выдохнул я. — Все хорошо. Я прикончил ее. Теперь я убью Амариса.

— Что?! — Ее мокрое лицо оторвалось от моей груди, коснулось моих губ. — Разве ты не знаешь? Ты же убил!

— А?

— Ну да. Мои познания частично вернулись ко мне… после твоего ухода, — она прерывисто вздохнула. — Инкубы и суккубы — это одно и то же. Они меняют свой пол, когда это требуется. Амарис и эта шлюха — одно и то же!

— Ты хочешь сказать, что не… он не… — я испустил вопль, который наверняка зарегистрировал сейсмограф в Байя-Калифорнии.

Этот вопль — самая благодарственная молитва, которую я когда-либо возносил Богу.

Не то чтобы я не был готов простить любимую. Я ведь на себе испытал мощь демона. Но когда я узнал, что прощать-то ее не за что, у меня словно гора с плеч свалилась.

— Стив! — воскликнула Джинни. — Я тебя тоже люблю, но ребра у меня не железные…

Я вскочил на ноги.

— Мы прошли через это! — сам себе не веря, шептал я. — Мы действительно прошли через это! Мы действительно выиграли!

— О чем ты? — спросила она. Спросила по-прежнему робко, но глаза ее уже сияли светом.

— Что ж, — сказал я, — думаю, мы получили хороший урок смирения. Теперь мы знаем собственное подсознание куда лучше, чем знает его обычный человек.

Мгновенный озноб пронзил меня. Я подумал, что никогда обычный человек не оказался бы так близко к гибели, как мы. На вторую ночь свадьбы! Но и сами по себе мы могли бы оказаться на краю гибели. Нам противостояло нечто большее, чем притязание мелкого демона. Не случайно мы оказались в его логовище! Кто-то хотел нас уничтожить.

Теперь я полагаю, что Сила, желающая погубить нас, тогда еще лишь наблюдала. Она не могла сама нанести удар. Никого, кто бы смог попытаться снова совратить нас, поблизости не было. И, во всяком случае, мы были очень сильно настроены против них. Враг не мог вновь использовать глубоко кроющиеся в нас ревность и подозрение. И не мог натравить нас друг на друга. От подозрений и ревности мы были свободны, как никто из смертных. Мы очистились от них.

Но враг был терпелив и хитер, он выволок наружу все еще оставшееся в нас зло… И освободимся ли мы от тоски и боли? И оставит ли он нас в покое?

Не знаю. Но знаю, что внезапно мне открылись великолепные ночи и что меня захлестнула волна любви к Джинни, не оставившая места ни для чего другого. А когда много дней спустя мне вспомнилось то, что произошло на высившемся над морем утесе, — это воспоминание было таким же смутным, как и все предыдущее, и я отмахнулся от него, небрежно подумав: забавно, что, получив по башке, я всегда вижу одну и ту же галлюцинацию…

* * *
— В итоге, любимая, я узнал, как сильно ты за меня боишься. Когда я сказал, чтобы ты спасалась, ты последовала за мной, не зная, что может произойти…

Она потерлась взъерошенной головой о мое плечо:

— И я узнала то же самое, Стив. Я рада.

Мы ступили на ковер.

— Домой, Джеймс, — сказал я. И, когда Джеймс взмыл в воздух, добавил: — Подозреваю, что ты смертельно устала.

— Ну, не особенно. Я еще слишком взвинчена… Нет, черт возьми, слишком счастлива…

Она сжала мою руку:

— Но ты, любимый мой, бедный мой…

— Я чувствую себя прекрасно, — ухмыльнулся я. — Завтра можем встать попозже. Выспимся как следует…

— Мистер Матучек, о чем вы думаете?

— О том же, о чем и вы, миссис Матучек.

Догадываюсь (в лучах луны плохо было видно), что она залилась румянцем.

— Понимаю, и очень хорошо, сэр. Все вышло так, как мы это и предвидели…

ГЛАВА 17

Мы вернулись домой. На лето устроились на работу и уволились, когда осенью вновь начались занятия. Ничего особенно серьезного, но, например, когда Джинни забеременела, нам пришлось продать ковер. За эти два года семейной жизни с нами не происходило ничего экстраординарного.

А потом сиделка подвела меня к кровати, на которой лежала моя любимая. Ее лицо, всегда такое румяное, сейчас было белым от перенесенных страданий. Волосы огненным пламенем разбросаны по подушке, а зеленые глаза никогда еще не сияли так ярко.

Я наклонился и поцеловал ее так нежно, как только мог.

— Эй, ты… — прошептала она.

— Как ты себя чувствуешь? — единственное, что пришло мне в голову.

— Прекрасно, — она рассмеялась, а потом принялась меня рассматривать. — А вот ты выглядишь так, будто вся эта чушь имеет под собой основания.

Действительно, многие акушеры во время родов укладывают отца в постель. Но наш врач следовал наиболее распространенному мнению, что максимум симпатической помощи жене я оказываю, когда потею в приемной. За последние месяцы я с таким остервенением изучал все относящееся к этому вопросу, что стал чуть ли не специалистом. Первые роды для такой высокой и худощавой женщины, как Джинни, должны быть трудными. Она восприняла это со своим обычным хладнокровием. В предсказании обратила внимание только на то место, где руны указывали пол ребенка, ибо, зная его, мы не опростоволосимся с выбором имени.

— Как тебе наша дочка? — спросила она.

— Она великолепна.

— Лжец! — она тихо рассмеялась. — Еще не было на свете мужчины, не ужаснувшегося, когда ему сказали, что теперь он должен именоваться отцом сморщенного комка красного мяса, — ее рука потянулась к моей. — Но она еще станет красивой, Стив. Она такая беспомощная. Для нас она самая прекрасная на свете!

Я сказал себе, что не стоит орать прямо здесь, в палате полно матерей.

Спасла меня нянька:

— Я думаю, вам лучше пока оставить вашу жену в покое, мистер Матучек. И доктор Акман предпочел бы побыстрее разобраться с делами. Ему пора домой…

Доктор ждал меня в помещении записи новорожденных. Я вошел, звуконепроницаемая дверь захлопнулась, и нянька запечатала ее, оттиснув на воске звезду Давида. Это была современная больница, здесь принимались все положенные меры предосторожности.

Томас Акман был седой угловатый человек шести футов росту. Он напоминал собой скалу. Я заметил, что под украшенным знаками зодиака халатом медика на нем были белые парусиновые брюки и рубашка без галстука. Не считая, конечно, амулета. Мы пожали руки друг другу.

— Все идет хорошо, — заверил он. — Получены результаты лабораторных анализов. Как вы понимаете, поскольку в роду матери не было человеко-зверей, ваши дети не станут прирожденными волками-оборотнями. Но так как девочка унаследовала от вас комплекс рецессивных генов, она будет легко поддаваться заклинаниям трансформации. Это — определенное преимущество, особенно если она, подобно матери, изберет профессию волшебницы. Но это не означает, что не следует принимать некоторых предосторожностей. По сравнению с другими она будет более уязвима для сверхъестественных влияний.

Я кивнул. Мы с Джинни наверняка неподобающе часто принимали участие во всех нежелательных для нас приключениях.

— Выдайте ее замуж за подходящего человека, — пошутил Акман, — и ваши внуки будут волками-оборотнями!

— Если она окажется похожей на мою старуху, — сказал я, — то, Боже, помоги тому бедняге, которого мы заставим на ней жениться. — Говоря это, я чувствовал себя полнейшим идиотом. — Послушайте, доктор, мы оба устали. Давайте оформим документы новорожденной и покончим с этим…

— Согласен.

Он сел за стол.

На пергаменте уже были написаны имена родителей, дата рождения и официальный порядковый номер, под которым ребенок числился среди других новорожденных.

— Как вы решили ее назвать?

— Валерия!

— Что ж, я предполагал, что ваша жена выберет что-то вроде этого. Ее идея, не так ли? А второе имя?

— Э-э… Мэри. Мое решение, в честь моей матери…

Я понял, что снова бормочу чушь.

— Хорошая мысль. Если ей не понравится причудливое «Валерия», она будет называть себя вторым именем.Хотя подозреваю, что ей понравится.

Он сунул пергамент в машинку, впечатал оставшиеся сведения. Вздохнув, передал документ мне (при этом просыпал на него пепел из пепельницы) и очень торжественно сложил пополам первичное свидетельство с отпечатками пальцев моей дочери.

— А подлинное имя?

— Виктрикс.

— Как-как?

— Это имя всегда нравилось Джинни…

Валерия Виктрикс. Последний римский легион в Британии. Последняя сила, противостоящая Хаосу, как сказала Джинни в одну из тех редких минут, когда была совершенно серьезна.

Акман пожал плечами:

— Ну, не думаю, чтобы девочка когда-нибудь назвала себя так.

— Надеюсь, что не назовет никогда.

Акман окунул орлиное перо в чернила, сделанные из дубовых орешков.

— Во имя птицы, олицетворяющей твою родину, и древа Молнии, — он возвысил голос, — под их и Божьей защитой, дитя сего дня, да будет твое подлинное имя, известное на всей земле лишь твоим родителям, твоему врачу и тебе самой, когда ты достигнешь совершеннолетия, — Виктрикс. И пусть оно принесет тебе добрую славу и счастье. И носи его, пока не истекут отведенные тебе годы… Амен!

Он вписал имя, присыпал доставленным из Галилеи песком и снова встал:

— Этот документ я зарегистрирую лично.

Он зевнул.

— О'кей, это все.

Мы повторно пожали друг другу руки.

— Сожалею, что вам пришлось принимать младенца в такой неурочный час.

— Мы, врачи, ко всему готовы, — ответил он. Сон его оставил. Он пристально взглянул на меня. — Кроме того, я ожидал этого…

— А?

— Я уже слышал кое-что о вас и о вашей семье. И кое-что выяснил самостоятельно. Погадал на рунах. Возможно, вы этого не знали, но ребенок был зачат во время зимнего солнцестояния. И, не говоря уже о наследственности, результаты гадания показывают еще что-то. Не могу понять что. Но я был совершенно уверен, что она родится именно в эту ночь, потому что сегодня — Великое полнолуние. Я буду наблюдать за ней с неослабевающим интересом, мистер Матучек. И советую вам особо оберегать вашу дочь. А теперь — доброй ночи…

ГЛАВА 18

В следующие три года ничего примечательного у нас не происходило. Вернее, так подумали бы вы. Но ведь вы как-то отличаетесь от нас. А что касается нас, то это было время, когда перед нами открылся весь мир. И одновременно — дрогнула земля под ногами.

Начну с того, что мы не ожидали рождения Валерии. Позднее мы выяснили, что Свартальф вновь принялся гоняться за домовым. В отместку Добрый Народец превратил противозачаточные таблетки Джинни в аспирин. Много позже мне подумалось, не крылось ли за этой случайностью нечто большее. Ведущие нас Силы ставят нас в положения, служащие Их целям…

Сперва Джинни намеревалась жить и далее соответственно нашим первоначальным планам. Хотя бы с того времени, когда наша маленькая подрастет, чтобы на день ее можно было оставлять под присмотром приходящей няни. Она получила в Аркане степень доктора философии. Ей предложили великолепную работу. Но поскольку в нашей семье появилась дочь и от этого никуда не денешься, эмансипацию мамы пришлось отложить. Мы не могли доверить Валерию какой-то наемной неряхе! Пока не могли. Ни тогда, когда она впервые научилась улыбаться, ни тогда, когда она начала ползать, ни когда звуки, напоминающие бульканье и птичий щебет, превратились в настоящий смех… Позже, позже.

Я не протестовал. Был совершенно со всем согласен. Но это означало подчиниться — временно, если не навсегда — следующему: ловко устроившись, молодая чета, имевшая жирный доход (нас двое), поселилась в очаровательном месте и занимается полной ерундой. У меня появилось было намерение возобновить голливудскую карьеру, но я изумился бы, пожелай Джинни выслушать хоть слово об этой идее.

— А ты вообрази на полсекунды, — заявила она, — что мне бы захотелось стать заурядной актрисой. Сыграть в «Серебряном вожде и девушке», когда бы из меня вышел чертовски хороший инженер?!

Лично я не думал, что все сыгранное мною в кино так уж плохо, но в целом ответ ее меня утихомирил.

Не станет же новоиспеченный бакалавр заниматься сложными исследовательскими проблемами? Мне пришлось начать с более простого. К счастью (как мы тогда подумали), работа оказалась неожиданно хорошей.

Корпорация предсказаний «Источник Норн»[15] была одной из тех появившихся во время последнего бума компаний, которые взяли на себя обслуживание бизнеса Информации и так далее. Первоначально маленькая, она росла как на дрожжах. Помимо производства, она занималась исследованиями. И в конце концов туда был приглашен и я.

Помимо интересной работы, это был первый (и неплохой) шаг на пути профессиональной деятельности. Кроме того, просвещенная администрация подстрекала нас к дальнейшему приобретению знаний. Жалованье было хорошим. А мой босс, Барни Стурлусон, вскоре стал моим другом.

Главный недостаток заключался в том, что нам с Джинни пришлось остаться в этом, во всех отношениях скучном городе. Но мы арендовали за городом комфортабельный дом, что утешало. Мы оба обладали друг другом, и у нас была маленькая Валерия. Это были хорошие годы. Точнее — в них не было ничего из ряда вон выходящего.

Вы совершенно правы, если считаете все это малозначительным. Полагаю, что человека всегда привлекало то, где таится гибель. И будет привлекать впредь. Однако иные времена заставляют вспомнить древнее китайское проклятие: «Чтоб тебе пришлось жить в эпоху перемен!»

Ни Джинни, ни я не поддались на пропагандистскую болтовню, что коль скоро злой и безнравственный Халифат разгромлен, то впереди — вечное торжество мира и счастья. Мы знали, что наследие, оставленное человечеству войнами, вечно. Кроме того, мы знали, что этот конфликт был не столько причиной, сколько симптомом навалившегося на мир недомогания. Не будь христианский мир расколот, враг не смог бы захватить большую часть восточного полушария и Соединенных Штатов. По существу, Халифат был не чем иным, как секуляризованным оружием мусульманской еретической секты. Среди наших союзников было немало верующих в Аллаха.

Разумным казалось ожидать, однако, что теперь человечество осмыслит полученный им урок и отставит в сторону религиозные распри, приступив к восстановлению и созиданию. В частности, мы надеялись, что будет окончательно дискредитирована и захиреет Церковь Иоаннитов.

Правда, ее приверженцы тоже сражались с Халифатом. Правда и то, что они сыграли ведущую роль в движении Сопротивления на оккупированных территориях. Но они бросили вызов старым убеждениям и верованиям, всему, на чем основывается западное общество. Так кто же в первую очередь раскалывает и ослабляет нашу цивилизацию?! И не они ли подали пример поднимающей голову идеологии Халифата, не они ли подтолкнули взрыв безумия на Среднем Востоке?

Теперь я знаю, что ожидать от человечества разумных действий не очень-то разумно.

Вопреки всеобщему мнению, угроза возникла отнюдь не внезапно. Некоторые предупреждали о ней с самого начала. Они указывали, что иоанниты сделались доминирующей силой в политике уже нескольких стран и что эти страны тут же начали относиться к нам не особенно дружелюбно. И что, несмотря на это, иоанниты постепенно обращают в свою веру всю Америку.

Но мы их, в общем-то, не слушали. Мы были слишком заняты восстановлением причиненных войной разрушений. Мы решили, что те, кто трубит тревогу, — реакционеры и мечтающие дорваться до власти тираны (кстати, не исключено, что среди них были и такие). Теология иоаннитов, возможно, идиотская, говорили мы, но разве первая поправка не гарантирует свободу проповеди и вероучений? Вероятно, из-за них, иоаннитов, у петристских церквей[16] появились определенные трудности — но разве это не их собственная проблема?

Действительно, в наш век говорить об опасности, исходящей от религиозно-философской системы, якобы искусно повсюду распространяемой, системы, подчеркивающей свое стремление к миру почти так же неуклонно, как квакеры, системы, превозносящей заповедь любви к ближнему своему превыше всего прочего… Пожалуй, насквозь светское общество и наша опутанная ритуалами вера лишь выиграют, восприняв кое-что из того, что проповедуют иоанниты.

Движение и его влияние разрастались. Каким-то образом организованные демонстрации все чаще и чаще стали превращаться в свирепые бунты. Не санкционированные профсоюзами забастовки, выдвигавшие все менее осмысленные требования, сделались явлением повсеместным. Агитация парализовывала один студенческий городок за другим. И человек за человеком начинали умно толковать, что необходимо сломать безнадежно коррумпированный порядок, а на его развалинах построить Рай Любви.

Но мы, то есть большинство народа, его вечное большинство, не желали ничего, кроме того, чтобы нас оставили в покое и дали возможность возделывать свои персональные садики… Стоит ли удивляться, как это страна сразу, буквально за одну ночь, скатилась к гибели?

Ребята, это случилось не в одну ночь. Даже не в одну Вальпургиеву ночь…

ГЛАВА 19

В тот июньский день я вернулся домой рано. Наша улица, окруженная могучими вязами, была тихой и спокойной. Повсюду — старинные огни Святого Эльма. Дома и газоны купались в солнечном свете. Я заметил нескольких соседок, летящих верхом на метлах. В седельных сумках у них — покупки из бакалейной лавки и привязанные к детским сиденьям один-два ребенка. Этот способ передвижения был наиболее популярен среди молодежи нашего округа. Его предпочитали хорошенькие молодые хозяйки (кстати, в теплую погоду они надевали только шорты и лифчики). Эта залитая солнцем сцена не улучшила моего плохого настроения.

Меня переполнял гнев. Я только что выбрался из разыгравшейся около завода заварухи. А здесь было тихо. Показалась моя крыша. Там, под ней, — Джинни и Валерия. Мы с Барни выработали план, как справиться с начавшимися вчера вечером неприятностями. Я даже развеселился, представив наши дальнейшие действия. А пока что я — дома.

Я влетел в открытый гараж, снизился и повесил свой «шеви» рядом с «фольксбесом» Джинни. Когда я вышел из гаража, направляясь к парадной двери, что-то, будто пушечное ядро, просвистев в воздухе, ударило меня в грудь. Я крепко обнял дочку. Вьющиеся желтые волосы, громадные голубые глаза.

— Папа! Папа!

Не потомок, а произведение искусства!

На ней был костюм херувима, и мне пришлось вести себя осторожно, чтобы не помять крылья.

Прежде, когда она летала, принимались меры предосторожности: привязывали к столбу плюс присмотр Джинни. Каким образом ей удалось освободиться?

О! Сделав разворот на помеле, из-за угла вылетел Свартальф. Спина изогнута, хвост трубой. Он ругался. Очевидно, Джинни доверила ему присматривать за Валерией.

Несомненно, он вполне мог последить за ребенком. Кот должен был не выпускать девочку со двора, оберегать ее от всяких неприятностей… что он и делал, пока она не увидела, что пришел папа.

— О'кей. — Я рассмеялся. — Хватит. Давай войдем в дом и скажем «Ау-у» маме.

— На свинке?

В прошлую осень, на день рождения Валерии, я наскреб денег на дорогостоящее колдовство. Превращала меня Джинни. До того, играя с ребенком, я превращался в волка, а вот прокатиться на толстой, украшенной цветочками свинье?.. Вся местная ребятня до сих пор обсуждала этот случай.

— Извини, нет, — пришлось ответить мне. — С такими летными качествами тебе бы следовало обратиться в Военно-воздушные силы, — и я схватил ее, пронзительно визжащую, и понес за лодыжки, а пока нес, пел: «В небе птенчик маленький, в небе вверх тормашками»…

В комнате, выйдя из подсобного помещения одновременно с нами, появилась Джинни. Заглянув ей за спину, я понял, почему ей пришлось передоверить присмотр за полетами: вал стирки. Трехлетний ребенок пачкает массу одежды, а мы не могли позволить себе пользоваться услугами фабрики самоочистки.

Джинни приходилось одушевлять каждую по отдельности, а потом следить, чтобы они не завязывались узлом во время стирки и полоскания, плясать вокруг них, пока они самовысушиваются, и так далее. И поскольку такого рода представления неотразимо привлекательны для любого ребенка, она вынуждена была отправить Валерию куда-нибудь в другое место.

И тем не менее, не безрассудно ли доверить опеку дитяти животному? До сих пор Джинни занималась стиркой, пока Валерия спала. Свартальф уже неоднократно доказывал, что он заслуживает полного доверия. Но, несмотря на все сидящие в нем сверхъестественные силы, он оставался большим черным котом. Всего лишь котом. Следовательно, на него нельзя было слишком полагаться в скучных повседневных делах. Но потом я подумал: «Какого черта! С тех пор, как Джинни перестала быть практикующей ведьмой, у бедной зверюги не так уж много развлечений. Он даже не может погоняться за другим котом, потому что никто из соседских не осмеливается драться с ним. Это поручение он, вероятно, воспринял с радостью. Джинни, как всегда, знает, что делает, и…»

— И я, идиот, попусту торчу здесь, теряя время, — сказал я, загребая ее в объятия.

— Что такое идиот? — спросила с пола Валерия. И, поразмыслив над этой проблемой, добавила: — Папа хороший идиот…

Свартальф глянул на нас скептически и задергал хвостом.

Рядом с Джинни я немного расслабился. Она пропустила сквозь пальцы мои волосы.

— Р-р, — пробормотала она. — Чем вызвано такое поведение, тигр?

— Сегодня можешь называть меня тигром, — сказал я, чувствуя себя все более счастливым с каждой минутой. Джинни кинула на меня хитрый взгляд:

— Хорошо, котенок…

— Ну, подожди немного…

Она пожала плечами. Рыжие локоны качнулись:

— Если ты уж так настаиваешь, Хромой Вор с Вайнганги…

Валерия строго посмотрела на нас и сказала: «Когда вы штукаетесь головами, убирайте их, чтобы не было больно»…

В этом была своя логика. Пока мы извлекали херувима из его одежды, времени объясняться не было. Потом наш отпрыск, перевернув вверх дном всю гостиную, устроился смотреть мультики по магическому кристаллу. И я, наконец, оказался на кухне, наблюдая, как Джинни готовит ужин. Появилась возможность побеседовать.

— Почему ты вернулся домой так рано? — спросила она.

— Как тебе понравится, если сегодня вечером мы попытаемся возродить кое-что из былого?

— Что именно?

— «Матучек и Грейлок»… Нет — «Матучек и Матучек — Странный Сигнал Тревоги». Патент взят компанией «Чертова Нелепица».

— Что случилось, Стив?

— Увидишь в передаче по кристаллу. Наступают новые времена. Они уже не просто пикетируют, они пошли дальше. Они блокируют все входы. Нашим служащим пришлось выбираться через верхние окна. В них швыряли камнями.

Джинни была удивлена и возмущена. Но сохранила хладнокровие, которое выказывала миру за пределами этого дома.

— Вы вызвали полицию?

— Конечно, вызвали. Я участвовал в переговорах вместе с Барни — Роберте решил, что у ветерана войны могут быть толковые идеи. Что ж, в крайнем случае полиция действительно может оказать нам помощь. Демонстранты вторглись в чужие владения. Окна разбиты, стены заклеены непотребными лозунгами… и так далее. С точки зрения закона, наш случай вполне очевиден, но… От хлопот избавлена только оппозиция. А у нас хлопот будет полон рот. Они будут сопротивляться любой попытке разогнать демонстрацию. Помнишь нью-йоркский скандал в прошлом месяце? Многие из этих типов тоже студенты. Представь себе заголовки: «Жестокая полиция против идеалистических настроений молодежи!», «Нападение на мирную демонстрацию!», «Полиция пустила в ход дубинки и Колдовство»… Пойми, вот ведь в чем самое дерьмо.

Предприятия, связанные с «Источником Норн», производят снаряжение для армии и полиции. Такое, как флюоресцирующие колдовские опознавательные метки или глаз василиска. Контракт обязывает нас вести исследования в этом направлении. Но полиция и вооруженные силы служат истеблишменту. Истеблишмент есть зло. Поэтому «Источник Норн» следует уничтожить.

Начальник полиции сказал нам, что официальное вмешательство с целью пресечь вторжение будет означать кровопролитие. А тогда вероятны волнения на Мерлин-авеню… Бог знает, куда это может завести. Он попросил оставить работу до конца недели. Может, тогда гроза нас минует. Мы, вероятно, сделали бы это в любом случае. Некоторые наши служащие уже сказали инспекторам, что боятся возвращаться на работу. Такие вот дела…

В глазах Джинни искрами сверкнула с трудом сдерживаемая ярость.

— Если вы уступите, — сказала она, — они перейдут к следующему номеру своей программы.

— Вот именно! Мы все это понимаем. А вот как насчет мученичества? Священники иоаннитов готовы провести еще одну ханжескую церемонию, посвященную невинно пролитой крови. Крови, во всем подобной крови Агнца. В стране полно исполненных благих намерений простаков, которые задумаются, а не ошиблись ли они действительно в петристской церкви, если общество, которое на ней основывается, использует насилие против членов Церкви Любви. Кроме того, давай, дорогая, смотреть в лицо фактам. Против гражданского неповиновения насилие еще никогда не помогало…

— Ты вспомни, что бывает после того, как заговорят пулеметы.

— Да, конечно. Но кому захочется убеждать правительство, что последняя надежда — кровопролитие? Да скорее я сам стану иоаннитом! Итог: «Источник Норн» не может просить полицию, чтобы та очистила его владения.

Джинни резко повернула ко мне голову:

— Не похоже, чтобы тебя это особенно печалило…

Я рассмеялся:

— Нет, мы с Барни поразмыслили некоторое время над этой проблемой и кое-что придумали. Я сейчас действительно в определенном смысле доволен. В последнее время жизнь стала слишком скучной. Вот я и спрашиваю — не хочешь ли ты принять участие в одной забаве?

— Сегодня вечером?

— Да. И чем раньше, тем лучше. Подробности я тебе расскажу, когда наша юная надежда уляжется спать.

Появившаяся было улыбка Джинни увяла:

— Боюсь, что не смогу так быстро найти няньку для присмотра за ней. На этой неделе в школе выпускные экзамены.

— А если не найдешь, тогда как насчет Свартальфа? Там твой приятель тебе не понадобится. А здесь он способен делать элементарные вещи: может нести охрану, а если у нее разболится животик, то он сбегает к соседям и разбудит их всех…

— Она может проснуться и захочет нас увидеть, — возразила Джинни, хотя и не очень твердо.

Возражение я опроверг, напомнив, что мы, когда Валерии вроде бы стали сниться кошмары, купили ей охранитель сна. Маленький деревянный солдатик, с мушкетом на изготовку, стоял возле ее кровати, готовый прогнать из снов все страшное. Я не особенно доверял приборам, призванным заменять родительскую любовь и вообще родителей, но все же иногда они полезны.

Джинни согласилась. Я увидел, что в ней ключом бьет энергия. Хотя она и смирилась на время с ролью домашней хозяйки, чистокровную скаковую лошадь не заставишь всю жизнь пахать землю…

Вот таким образом мы сделали первый шаг на нашем пути в Ад…

ГЛАВА 20

Ночь была безлунной, звезды скрывала легкая дымка. Собирались мы недолго.

Мы оба надели черные свитера и брюки. Мы летели, выключив фары и пользуясь колдовским зрением. Это было противозаконно, но зато безопасно. Летели над городом, где созвездиями светились окна и уличные фонари. Наконец помело пошло вниз. В этом районе расположились промышленные предприятия. Здесь было еще темнее, еще более пусто, чем обычно в эти часы. Возле магазинов и пакгаузов я не видел практически ни одного мерцавшего здесь крохотного голубоватого огонька. Добрый народец всегда пользовался предоставленной ночью возможностью, пока вокруг нет людей, заглядывать, удивляясь и восхищаясь, в окна. Сегодня что-то спугнуло их, и это что-то было на земле «Источника». В воздухе билось тревожное, яркое, словно пламя рассвета, зарево. Когда мы приблизились, утихший было ветер вновь усилился и донес до нас запах плоти, пота и ладана, отдающего кислотой и электрической энергией сверхъестественного. У меня волосы встали дыбом. Импульс был так силен, что мне пришлось приложить все усилия, чтобы не превратиться в волка-оборотня.

Вокруг главного здания собралась огромная толпа. Скверик, где в хорошую погоду завтракали наши рабочие, был вытоптан и усеян окурками. Я прикинул: здесь собралось около пятисот человек. Свободного места не осталось, приземлиться было невозможно. В целом толпа оставалась на месте, но движение отдельных людей создавало непрерывную рябь. Волнами катились слитные звуки голосов и шарканье ног.

У гаража было посвободнее. Здесь и там виднелись люди, собравшиеся перекусить или выспаться, забравшись в спальные мешки. Все они держались на почтительном расстоянии от установленного в дальнем конце сквера переносного алтаря. Время от времени кто-то из них преклонял колени и кланялся алтарю.

Я протяжно присвистнул:

— Эта штука появилась уже после моего ухода!

Рука Джинни еще теснее сомкнулась вокруг моего запястья.

Службу вел иоаннитский священник. С высоты мы не могли ошибиться, увидев его белую мантию и молитвенную позу, в которой он мог оставаться часами. Руки широко раскинуты, точно крылья у орла. Мы услышали печальное высокое песнопение.

Позади алтаря поблескивал высокий Т-образный крест. На самом алтаре четыре талисмана — чаша, скипетр, меч и диск. Два псаломщика размахивали кадилами, в воздухе пахло сладковатым и, как ни странно, морозным дымком.

— Что он делает? — пробормотал я.

Я никогда не утруждал себя изучением обычаев новой церкви. Не то чтобы мы с Джинни были совсем уж невежественными и не знали о новых научных открытиях, доказывающих реальность Божества и всего прочего, вроде абсолютного зла, искупления и загробной жизни. Но у нас создавалось впечатление, что это лишь отрывочные сведения и за ними скрывается что-то еще. И что Бог имеет такое множество проявлений, что они едва ли доступны ограниченному человеческому пониманию.

Так что мы смело могли именовать себя унитарианцами.

— Не знаю, — ответила Джинни. Голос ее был мрачен. — Я что-то читала насчет доктрин и обрядов, но это всего лишь вершина айсберга, да и было это несколько лет тому назад. Во всяком случае, нужно быть послушником… Нет, много больше — посвященным. Надо быть адептом, и лишь тогда можешь сказать, что понимаешь значение этого обряда.

Мне стало не по себе.

— Может он сбить нас?

С наступающим беспокойством я смотрел на неровное свечение, не имеющее, казалось, источников. На всю эту широкую, развернувшуюся передо мной сцену. Вокруг здания стояли дородные, одетые в синее полицейские. Несомненно, их коробило от летящих в их адрес язвительных замечаний.

Кроме того, в большинстве они, вероятно, принадлежали к традиционным церквям. Они уж точно были бы не против арестовать проповедника вероучения, утверждающего, что их собственная вера должна исчезнуть.

«Нет, — ответил я сам себе. — Не может быть. Иначе легавые тотчас же упрятали бы его в холодную. Может быть, сейчас он предает нас анафеме. Полагаю, он мог бы это сделать, учитывая, что у нас свобода религии и что человек не может указывать Богу, а может лишь просить его милости. Но вдруг он действительно творит заклинания, вызывает вредоносные колдовские силы?»

Громкий голос Джинни прервал мои размышления.

— Когда имеешь дело с этими гностиками, — сказала она, — трудности в том, что неизвестно, где кончаются их молитвы и начинаются заклинания. Идем на посадку, пока что-нибудь не случилось. Происходящее сейчас мне совсем не нравится…

Я кивнул и направил помело к главному корпусу. Иоанниты меня не слишком-то беспокоили. Священник, в общем, тоже. Вероятно, они служили свою эзотерическую мессу лишь для того, чтобы воодушевить демонстрантов. Разве его церковь не заявляла, что она — Церковь Вселенской Любви? Может быть, она, будучи выше всего земного, действительно не нуждается в насилии? Время Ветхого Завета, время Сына — было временем искупления. Время Евангелия от Иоанна, время Духа Святого — будет временем любви и раскрытием тайны. Невзирая ни на что…

Полиция запретила полеты в непосредственной близости от места проведения демонстрации. Исключение делалось лишь для тех, кто хотел улететь отсюда.

Иоаннизм — это общественное движение. Но лишь чернь, лишь выходцы из самых низов становились иоаннитами. Для значительного большинства из них идея об отречении от этого, достойного лишь презрения грешного материалистического мира означала не что иное, как вошедшее в моду требование уничтожения этого мира. Искушение взлететь на небеса и швыряться оттуда бутылками с зажигательной смесью для многих просто-таки непреодолимо.

Естественно, мы с Джинни могли бы настаивать, что имеем право явиться сюда. Даже с эскортом в случае необходимости. Но это могло бы вызвать то, чего нам хотелось избежать, — взрыв. В общем, лучше всего для нас было проскользнуть сюда незамеченными. Незаметно как для врагов, так и для друзей. Но сноровка, отличающая нашу команду, несколько поблекла. Нам следовало как следует собраться…

Это нам удалось. Метла, привидением скользнув по небу, влетела в гараж. Через все здание, от первого этажа до крыши, проходила вентиляционная шахта. В обычных условиях наши работники входили и выходили через двери. Но сегодня двери были перекрыты дважды: кордонами пикетчиков и нашими защитными полями. Чтобы снять эти поля, требовалось усилие высококвалифицированного чародея. Технари агентства Пинкертона колдовали не так надежно, как нам бы хотелось.

Все окна первого этажа были прикрыты ставнями. Сквозь вентиляционные отверстия доносился снизу невнятный говор, молитвенное пение.

Положив метлу, я чуть слышно шепнул на ухо Джинни (ее волосы щекотали мои губы, и это было восхитительно):

— Знаешь, это к лучшему, что у них появился священник. До этого они весь день распевали народные песни…

— Бедняжка… мой любимый… — Она крепко стиснула мою руку. — Давай посмотрим, что там еще.

Мы заглянули в выходящее в холл и на лестницу окно, где вызывающе горел свет. И решили зайти. В пустом холле наши шаги звучали слишком мрачно и громко, и мы почувствовали облегчение, когда добрались до кабинета Барни Стурлусона.

Огромная туша Барни возвышалась над письменным столом.

— Вирджиния! — прогрохотал он. — Какая приятная неожиданность! — И, явно колеблясь: — Но, э-э… опасность…

— Не заслуживает внимания, как объяснил мне Стив, — перебила Джинни. — У меня впечатление, что вы собираетесь пустить в ход первосортную магию?

— Конечно, собираемся…

Я заметил, что некрасивое лицо Барни осунулось от усталости. Это он настоял, чтобы я вернулся домой и отдохнул. На тот случай, чтобы, если дела пойдут совсем плохо и на нас нападут, я мог превратиться в волка и держать оборону, пока не подоспеет полиция. Барни оставался у себя. В подчинении у него находились несколько добровольцев, и он был уже не просто исследователь — он был босс.

— Стив объяснил вам, что мы задумали? — продолжал Барни. Он мгновенно сообразил, что стоит принять предложенную Джинни помощь. — В таком случае надо удостовериться, что наиболее дорогостоящее оборудование не пострадает. Я не говорю об уже уничтоженных приборах… Вы только вообразите, сколько времени и денег уйдет на то, чтобы заново все настроить! От рудоискательной рогульки до вечного двигателя! Я уверен, что все надлежащим образом защищено, но независимая проверка, конечно, не помешает. Потом пройдитесь возле цехов и лабораторий и посмотрите, что я мог проморгать. Там, где нужно, поставьте защиту.

— О'кей.

Она бывала здесь достаточно часто, чтобы знать, что где находится.

— Что мне будет нужно, я возьму на складе. А если понадобится помощь, попрошу мальчиков из отдела алхимии. — Она помолчала. — Подозреваю, что вы двое будете сейчас очень заняты.

— Да, я собираюсь дать им последний шанс убраться отсюда, — сказал Барни. — А если кто-то из них чрезмерно разъярится, то будет лучше, если рядом окажется Стив. Он хороший телохранитель.

— А я по-прежнему полагаю, что ты сам себе хороший телохранитель, — фыркнул я.

— Несомненно, ты прав. Как всегда, прав, — тут же согласился Барни, — но не забывай о том, что нам нужно соблюдать законность. Я не владелец данного участка земли, я всего лишь владелец расположенного на нем предприятия. Мы действуем по инициативе наших работников. И после того, как дирекция согласилась поддержать наши действия, Джек Роберте весьма одобрил предложенный план. Кроме того, владельцы мы участка или нет, но, применив против вторжения колдовство, мы поступаем менее жестоко, чем если бы было пущено в ход огнестрельное оружие. То, что мы сделаем, — это не приносящие вреда оборонные меры, направленные на защиту наших людей и нашего имущества.

— Но если мы подвергнемся прямому нападению… — начал я.

— А вот именно это мы и пытаемся предотвратить, — напомнил он. — Во всяком случае, поскольку существует закон, нужно, чтобы будущей свидетельнице, которой предстоит остаться в этом здании, все это было совершенно ясно.

Я пожал плечами и стащил с себя верхнюю одежду. Под ней был надет эластичный, без швов, костюм. Человека в таком костюме вполне могли бы арестовать за неприличный вид, но зато, когда я становился волком, он не стеснял движений. Лунный фонарик, словно диковинный амулет, уже висел на моей шее.

Джинни крепко поцеловала меня и шепнула:

— Береги себя, тигр!

У нее не было особых причин для беспокойства. У осаждающих нас не было никакого оружия, если не считать кулаков, ног и, возможно, пронесенной под полой дубинки или арматурины. То есть у них не было ничего, чего бы я мог бояться, сменив кожу на шкуру. Даже нож, пуля или клыки могли причинить мне лишь временный вред. Да и то нужны были бы особые, я бы сказал редкие, условия, вроде тех, при которых я потерял половину хвоста во время войны. Кроме того, вероятность, что начнется драка, была очень невелика. С какой стати пикетчики станут нападать на нас? Полиции бы их хватило на один зуб, а под флагом затеи с мученичеством прикрыть наш завод было бы гораздо легче… Несмотря на это, голос Джинни звучал не совсем ровно, и, пока мы шли через зал, она смотрела нам вслед. Смотрела, пока мы не завернули за угол.

— Подожди секунду. — Барни открыл шкаф, извлек оттуда одеяло и перекинул его через руку. — Если ты захочешь сменить облик, я наброшу его на тебя.

— С какой стати? Снаружи нет солнечного света, только огни эльфов. А их свет не препятствует трансформации…

— После того как появился священник, свет изменился. Для полной уверенности я проверил спектроскопом. Сейчас там достаточно много ультрафиолета, так что у тебя могут возникнуть трудности. Это результат охранительных заклинаний — на случай нашего нападения.

— Но мы не нападем…

— Разумеется, нет. С его стороны это демагогический прием чистейшей воды, который выставляется напоказ. Но прием умный. Фанатики и наивные детишки, входящие в эту банду, увидели, что вокруг нас установлено защитное поле, и тут же заключили, что это было необходимо. Это еще раз подтвердило, что «Источник Норн» — их враг. — Он покачал головой. — Поверь мне, Стив, этими демонстрантами управляет, словно марионетками, кто-то более сильный.

— Ты уверен, что священник сам установил поле?

— Да. Все их священники — маги. Вспомни, это входит в курс обучения, и хотел бы я знать, чему еще их обучают в этих никому не доступных семинариях… Давай попытаемся поговорить с ним.

— Он проповедует? — я был удивлен. — Высшие иерархи иоаннитов не раз заявляли, что если члены их церкви и вмешиваются в политику, то делают это исключительно как частные граждане.

— Ну да, ну да. А я — император Нерон…

— Нет, действительно, — настаивал я, — эти их темные теории… Все это слишком просто, чтобы быть правдой. То, что мы видим, — это общественное волнение, недовольство людей, какие-то неопределенные изменения…

Мы вышли к главному входу. Еще недавно дверь обрамляли мозаичные стеклянные панели. Теперь они, как и окна, были разбиты вдребезги, но никто не догадался заложить дыры. Наши защитные чары могли действовать беспрепятственно. Разумеется, на нас они не действовали. Мы вышли на лестничную площадку — прямо к тем, кто хотел заблокировать нас в здании.

Дальше нам идти было некуда. Ведущие вниз ступеньки были плотно забиты людьми. Пока на нас никто не обращал внимания. Барни похлопал по плечу тощего бородатого юнца.

— Извините, — прогремел он с высоты своего башенного роста. — Разрешите?

Он выдернул из немытой руки юнца плакат, навесил на него одеяло и, подняв как можно выше, замахал этим импровизированным флагом. Флаг был ядовито-зеленый.

Похожий на дуновение ветра перед штормом вздох пробежал по толпе. Я видел лица, лица, лица… Лица рядом со мной, лица внизу, выплывающие из мрака, куда не доходил колеблющийся свет; думаю, что виной было то, что я торопился, или мое предубеждение, но только создавалось жуткое впечатление, будто все лица — совершенно одинаковы. Всем приходилось слышать о длинноволосых мужчинах и коротко подстриженных женщинах, об их немытых телах и изношенной одежде.

Все это наличествовало в избытке. Естественно, я обнаружил и обязательных в таких случаях седобородых радикалов, и их прихвостней из студенческих общежитии, и хулиганов, и тунеядцев, и вандалов, и правдоискателей, и так далее. Но было здесь много чистых и хорошо одетых, ужасно серьезных мальчиков и девочек. У всех у них был удивленный вид, как будто они совершенно внезапно обнаружили, что участвуют в пикетировании.

И у всех у них — у богатых, бедных, гетеросексуальных или гомосексуальных, способных в одних отношениях и тупых — в других, обладавших бесконечными и неповторимыми наборами своих воспоминаний, мечтаний, надежд, страхов и привязанностей, — у всех у них были свои души.

Нет, они показались одинаковыми лишь вначале, из-за своих плакатов. Трудно было сосчитать, на скольких, наподобие спортивных табло, указывался счет, с которым выигрывает святой Иоанн, на скольких были тексты, что-то вроде «Возлюби ближнего своего» или просто «Любовь». Впрочем, различий в текстах было мало, они повторялись. Были и другие лозунги, менее миролюбивые, — «Дематериализуйте материалистов!», «Фабриканты оружия, рыдайте!», «Прекратить снабжать полицию рогами дьявола!», «Убивайте убийц, ненавидьте ненавидящих, уничтожайте несущих уничтожение!», «Закрыть это предприятие!»

И казалось, будто лица… нет, хуже, сами мозги этих людей сделались не чем иным, как набором плакатов, на которых были написаны эти лозунги.

Поймите меня правильно. Я считаю, что человек, который в юности никогда не стремился врезать под дых богу существующего порядка, немногого стоит. Очень плохо, что большинство людей, старея и жирея, теряет интерес к подобным вещам. Истеблишмент зачастую нестерпимо самодоволен, ограничен и глуп. Его руки, которые он заламывает столь ханжески благодаря благочестивости, слишком часто обагрены кровью.

И все же… все же… Есть что-то, что будет отличать наше время от грядущих Темных времен, которые продлятся, пока не возникнет новый и, вероятно, еще худший истеблишмент, который восстановит порядок. И не обманывайте самих себя, думая, что ничего подобного не случится. Свобода — прекрасная вещь, пока она не превратится в нечто иное — в свободу вламываться в чужие дома, грабить-насиловать, порабощать тех, кого вы любите. И тогда вы с восторгом встретите того, кто въедет на белом коне и начнет обещать, что перевернет и изменит вашу жизнь. И вы сами вручите ему кнут и саблю…

Так что наша лучшая ставка — хранить то, чем мы уже обладаем. Разве не так?

Однако, как ни печально, такое положение налагает на нас определенные обязанности. И это — наше. Оно формирует нас. Мы можем сами не слишком хорошо сознавать это, но когда-нибудь мы поймем. Это лучше, чем что-то для нас чужое и незнакомое. И если мы будем упорно трудиться, упорно думать, проявим чутье и добрую волю, мы сможем доказать это.

Вы не повторите нашу ошибку, не будете надеяться, что вашу жизнь смогут улучшить злобные напуганные теоретики. Они лишат вас вашего богатства, приобретенного в муках жизненного опыта. Вы не станете слушать речи вещающих догматиков. Их предел — реформистские движения, которые чего-то там добивались то ли два поколения, то ли два столетия тому назад.

Отвернитесь от студентов, уверяющих, что у них есть ответ на все социальные вопросы, над которыми ломали головы и разбивали вдребезги сердца такие люди, как Хаммурапи, Моисей, Конфуций, Аристотель, Ксаверий, Платон, Фома Аквинский, Гоббс, Локк, Вольтер, Джефферсон, Линкольн и тысячи других.

Но хватит об этом. Я не интеллектуал, я всего лишь пытаюсь думать самостоятельно. Мне тягостно видеть, как полные благих намерений люди делаются орудиями в руках тех немногих, чья цель — обвести нас вокруг пальца…

… Они едва не задохнулись от изумления. Горловой звук вздоха быстро сменился рычанием. Ближайший мужчина сделал один-два шага в нашу сторону.

Барни взмахнул своим флагом.

— Подождите! — воззвал он. Громоподобный бас перекрыл все остальные звуки. — Перемирие. Давайте начнем переговоры! Приведите сюда вашего руководителя.

— Нам не о чем говорить с тобой, убийца! — завизжала усеянная прыщами девица и замахнулась на меня своим плакатом.

Я успел мельком увидеть на нем надпись: «Мир и братство». Дальше читать я не стал, был слишком занят, оберегая свой череп. Кто-то начал скандировать лозунг, который быстро подхватили остальные: «Долой Диотрефа, долой Диотрефа, долой Диотрефа»…

Меня охватила тревога. Хотя Диотреф лишь мимоходом упоминается в третьем послании Иоанна,[17] современные иоанниты превратили его в символ, противостоящий движению их церквей (несомненно, их посвященные адепты подразумевали под этим именем и какие-то другие объекты).

Неверующие, то есть просто бунтари (они составляли большинство иоаннитов), не беспокоились о том, чтобы разбираться в таких тонкостях дела. Для них Диотреф сделался нарицательным именем ненавистной им светской власти. Или кого угодно еще, кто стоял им поперек дороги. Этот призыв уже не раз гипнотизировал толпы, приводя их в сокрушительное неистовство.

Защищая глаза от когтей девицы, я отобрал у нее плакат, извлек свой фонарик, но внезапно все изменилось. Зазвучал колокол. Послышался чей-то голос. Низким был и звон, и голос, и в них звучало что-то, что перекрывало растущий гам.

— Мир! Храните любовь в ваших сердцах, дети! Успокойтесь, ибо здесь присутствует сам Святой Дух!

Нападающие попятились. Наше окружение распалось. Люди начали опускаться на колени. Стон прошел по толпе, он все усиливался. Это был почти оргазм, и вдруг он смолк, сменившись тишиной. Подняв глаза, я увидел, что к нам приближается священник.

Он шел, держа в руке колокол, а над головой его, вознесшись вверх, плыл ранее стоявший за алтарем Т-образный крест. Так что вместе с ним шествовал сам пригвожденный к кресту Тайны Христос.

«Ничего тут нет страшного, — мелькнула дикая мысль, — если не считать, что другие церкви назвали бы все это кощунством — придать главному символу веры подобную форму и подействовать на него, как на какую-то метлу, с помощью антигравитационных заклинаний…»

Однако в целом зрелище было чрезвычайно внушительное. Это было как бы олицетворением всего гностицизма. Я всегда относился к «невыразимым тайнам» иоаннитов, как к невыразимому пустословию. Теперь я кое-что понял. Здесь было нечто большее, чем обычные сверхъестественные эманации. Я ощущал это каждым унаследованным от волчьей ипостаси нервом. Мне казалось, что эта сила исходила не от Всевышнего. Но тогда от кого же?

Священник остановился перед нами. Выглядел он вполне нормальным человеком. Маленький, тощий, и его мантия была ему не слишком впору. На пуговке носа криво сидели очки. Его седые волосы были такими редкими, что я едва мог понять, где начинается его тонзура — полоса, пробритая через макушку от уха до уха. Рассказывали, что такую тонзуру ввел Симон-волхв.[18]

Сперва он повернулся к толпе:

— Разрешите мне без ненависти поговорить с этими не знающими любви джентльменами. Возможно, это послужит торжеству добродетели, — в его голосе звучала какая-то странная убежденность. — Тому, кто любит, не может быть неведом Бог, ибо Бог есть любовь.

— Амен… — забормотали иоанниты.

Когда маленький священник повернулся к нам, я внезапно понял, что он действительно принимает всерьез это изречение. От его слов не пахло ложью.

Враг хорошо знает, как использовать преданность своему делу и искренность. Но теперь я относился к нему с меньшей неприязнью.

За стеклами очков священника обозначился человек. Он улыбнулся нам и наклонил голову:

— Добрый вечер. Я — посвященный Пятого класса, Мармидон. К вашим услугам.

— Это… э-э… ваше церковное имя? — осведомился Барни.

— Разумеется. Прежнее имя — есть первое, что следует оставить в этом мире, проходя через Врата Перехода. Если это вызывает у вас насмешки, то они меня не волнуют, сэр.

— Нет-нет, у меня ничего подобного и в мыслях не было.

Барни представился.

Потом представил меня. Этим простым способом он выказал наше желание наладить мирные отношения, поскольку и без того было легко определить, кто мы такие.

— Мы пришли, поскольку надеемся заключить соглашение.

Мармидон засветился:

— Великолепно! Изумительно! Как вы сами понимаете, я не официальный представитель. Демонстрация организована комитетом Национальной добродетели, но я буду рад оказать вам услугу.

— Беда в том, — сказал Барни, — что наши возможности в выполнении ваших основных требований весьма ограничены. Как вы понимаете, мы не против мира во всем мире и всеобщего разоружения. Но это дело международной дипломатии. А решать, когда нужно положить конец оккупации ранее враждебных нам стран и сколько нужно затратить средств на повышение социального благосостояния в нашей стране, должны президент и Конгресс.

Амнистией всех участвовавших в беспорядках должны заниматься городские власти. Вводить ли в школах курс философии и истории гностицизма, обязаны решать специально для этого назначенные представители правительства. Что касается всеобщего равенства и искоренения материализма, лицемерия инесправедливости… — Он пожал плечами. — Для этого нужно, по меньшей мере, ввести поправку в Конституцию.

— Вы, однако, можете оказать немаловажное влияние на процесс достижения этих целей, — возразил Мармидон. — Например, вы можете пожертвовать определенную сумму в фонд Комитета Общественного Просвещения. Вы можете способствовать выдвижению на выборах достойных кандидатов и помочь финансировать их кампанию. Вы можете разрешить прозелитам обращать в истинную веру ваших служащих. Вы можете прервать отношения с дельцами, все еще проявляющими упорство. — Он распростер руки. — И если вы сделаете это, дети мои, вы спасетесь от вечного проклятья!

— Ну, может быть. Хотя пастор Карлслунд, из лютеранской церкви Святого Олафа убеждал меня в обратном, — сказал Барни. — Но в любом случае перечень слишком велик, чтобы провернуть все это за один день.

— Само собой, само собой! — Мармидона затрясло, так его переполняло рвение. — Мы достигнем поставленных целей постепенно, шаг за шагом. «Но пока в вас есть свет, вы можете быть т детьми света». Таков единственный результат нашей сегодняшней беседы.

— Трудности в том, что вы хотите, чтобы были аннулированы подписанные нами контракты, за которые мы уже получили аванс. Вы хотите, чтобы мы нарушили данное нами слово и подвели тех, кто нам доверяет…

Сказанное никак не подействовало на Мармидона. Он выпрямился во весь рост, твердо посмотрел на нас и отчеканил:

— Эти воины Духа Святого требуют, чтобы вы прекратили производство снаряжения для армии, несущей угнетение другим странам, и полиции, несущей угнетение нашей стране! Сейчас мы не просим вас ни о чем большем. И не согласимся ни на что меньшее. Данный вопрос — вне обсуждения.

— Понимаю. Ничего иного я от вас не ожидал. Но я хотел бы при свидетелях разъяснить вам ситуацию. Я хочу предостеречь вас.

Те, кто слышал эти слова, зашебуршились. Одни свистящим шепотом передавали услышанное другим. Я понял, что напряжение снова возрастает.

— Если вы используете насилие против тех, кто пришел сюда, чтобы просто выразить свой протест, — объявил Мармидон, — они либо обрушат на вас силу закона, либо окончательно убедятся, что закон есть выражение интересов крупных предпринимателей… которые, говорю вам, есть, в свою очередь, порождения Сатаны.

— О нет, нет, — заверил Барни. — Мы пониже сортом, хотите — верьте, хотите — нет. Но вы вторглись в чужие владения. Вы помешали нашей работе как раз тогда, когда нам не хватает ни времени, ни рабочих рук. Мы обязаны выполнить вытекающие из контракта обязательства, и мы попытаемся сделать для этого все от нас зависящее. Сейчас будет проводиться эксперимент. Он может оказаться опасным. Пожалуйста, ради вашей же безопасности, очистите территорию предприятия…

Мармидон застыл.

— Если вы задумали изгнать нас с помощью смертоносных заклинаний…

— Ничего подобного. Сейчас я подробно расскажу вам, что мы задумали. Мы намерены испробовать новый метод транспортировки жидкостей. Прежде чем внедрить его, мы обязаны удостовериться в его безопасности. Если система не выдержит испытания, те, у кого нет защиты, могут пострадать.

Барни повысил голос (хотя мы знали, что полицейские и так ловят каждое слово):

— Я приказываю и предупреждаю, я прошу вас. Прекратите вторжение, очистите территорию компании. В вашем распоряжении полчаса.

Мы повернулись и ушли в здание. Исчезли с их глаз раньше, чем опять поднялся шум. И пока мы шли через зал, пока не достигли благословенной тишины главной алхимической лаборатории, слышали летящие нам вслед проклятия, насмешки, ругательства. Слышали звериный вой иоаннитов.

В лаборатории собрались с дюжину ученых, техников и рабочих, отобранных Барни из числа добровольцев. Они сидели, курили, пили сваренный на бунзеновских горелках кофе. Негромко переговаривались. Когда мы вошли, нас встретили аплодисментами. Сидевшие в лаборатории наблюдали за нашими переговорами по видеошару.

Я поискал глазами заведующего товарными складами Айка Абрамса. Я еще со времен войны знал его как толкового парня и впоследствии предоставил ему работу на нашем предприятии.

— Все в порядке? — спросил я.

Он показал большой палец:

— Что касается меня, капитан, — более чем в порядке. Мне уже не терпится!

Мгновение я рассматривал его:

— Ты действительно готов применить ЭТО против тех людей?

У него стал такой вид, будто ему плюнули в лицо:

— А вы бы не применили, будь вы на моем месте?

«Да, на твоем, а также на месте множества людей, но особенно — на твоем, Айк, — да!» — подумал я.

Будучи рационалистом, я питал отвращение к иррациональной сущности гностицизма. Будь я набожным христианином, я мог бы предъявить церкви иоаннитов длинный счет. Тут и ее стремление вытеснить все прочие церкви, и отрицание всякого права этих церквей на дальнейшее существование…

И еще в большей степени, вероятно, — эзотеризм иоаннитов, отрицающих, что Бог изливает свою милость на все человечество. И рационалист, и верующий равно могли бы протестовать против извращения церковью иоаннитов Евангелия от Иоанна, не только самой мистической, но и самой прекрасной книги Священного Писания.

Но если вы еврей, иоанниты вам непременно сунут в нос изречение вроде: «Много есть в этом мире людей, которые не признают, что Иисус Христос явился к нам во плоти. Такой человек обманщик и антихрист». И вы понимаете, что возрождается древний кошмар антисемитизма…

Чуть смутившись, я обернулся к Биллу Харди, нашему главному Парацельсу. Он сидел, покачивая ногой, на лабораторном стуле.

— Сколько вы получили вещества? — спросил я.

— Около пятидесяти галлонов, — ответил Билл.

— Ого! Без всякой алхимии?

— Абсолютно без всякой. Чистая и честная реакция Берцеллиуса. Допускаю, что нам просто повезло, что у нас в запасе оказалось много исходных компонентов.

Я содрогнулся, вспомнив ужасный пример, приведенный им, когда обсуждался план.

— Как это отзовется на Мидгарде?

— Ну, в департаменте производства… полным-полно всяких распоряжений. Например, от маслопроизводителя требуют принятия многих мер против прогорклости. С процессом вы знакомы. Мешало то, что вы отказались сперва провести реакцию в пробирке, чтобы потом с помощью симпатических чар получить сколько угодно тонн этого вещества. Правительство может попытаться взять под контроль популяцию скунсов в западных штатах и… — он замолчал.

Вошла Джинни. Ее глаза блестели. Магический жезл сверкал у нее в руке, словно меч валькирии.

— Приступим, мальчики!

В ее голосе слышался лязг металла.

— Пойдемте.

Барни оторвал от стула свое объемистое туловище.

Вслед за ним мы пошли к контейнерам. Это были самые обычные одногаллонные канистры, такие, в каких продается жидкая краска. Но на воске, запечатавшем завинчивающуюся пробку каждой канистры, была оттиснута печать Соломона, и я подсознательно ощутил, как напряжено поле сверхъестественных сил вокруг этих посудин. Казалось невероятным, чтобы ученым удалось погрузить их на тележку и вывезти.

Вместе со мной в мой отдел вошли Айк и его команда. Наспех смонтировали аппаратуру, которая тоже не производила особо внушительного впечатления. Честно говоря, это было спаянное на скорую руку чудовище: большой, работающий на бензине электрический генератор в обрамлении катушек и пучков проводов. Для эксперимента иногда требуется больше энергии, чем способны дать заботливо экранированные силовые линии общего пользования.

Чтобы эта халтура заработала, мне пришлось снять с генератора магнитные экраны. Поэтому все, что мы сейчас имели, — это куча железа. Никакими чарами в непосредственной близости от генератора и не пахло. Айк, весь день пребывающий в своей стихии, взвалил на себя тяжеленный генератор и неуклюже потопал за мной следом. Он протащил генератор через все залы и комнаты и затормозил, лишь поднявшись по лестнице.

Без сомнения, ему иногда хотелось, чтобы люди никогда не открывали способа воздействовать на сверхъестественные силы (влиять на них мы научились вскоре после конца бронзового века). Он не был ортодоксальным евреем. Его вера не запрещала ему иметь дело с колдовством. Но он не был ни реформатором, ни неохасидом. Он был иудеем традиционного толка. То есть мог использовать предметы, приведенные в повиновение с помощью колдовства кем-то другим. Но сам творить чары не имел права. Нужно отдать ему должное: невзирая на это, он и сам работал успешно, и пользовался уважением своих подчиненных.

Он ухитрился дотащить никак не приспособленное к переноске устройство, вместе со всем добавочным оборудованием, до гаража. На его плоской крыше уже собрались все остальные. Джинни предстояло отправить канистры по назначению именно отсюда. Канистры покачивались в воздухе там, где их могли достать создаваемые генератором искажения магнитного поля.

Мы втащили машину наверх. Затем осторожно установили возле светового люка. Барни обошел агрегат кругом. Из-за генератора мы не могли подняться к нашим друзьям ни с помощью метлы, ни с помощью заклинаний. Пришлось подниматься по веревочной лестнице.

— Готовы? — спросил Барни. В тусклом тревожном свете на его лице поблескивали бисеринки пота. Если наша затея окончится неудачей, отвечать за непредвиденные осложнения придется ему.

Я проверил все соединения:

— Как будто ничего не отошло, но дай мне сперва осмотреться.

Я подошел к стоящей у низкого парапета Джинни. Внизу мутным потоком бурлила толпа, мелькали плакаты и исполненные ненависти лица. Они заметили парящие над ними контейнеры и поняли, что решающий момент близок. Склонившись над алтарем, что-то делал посвященный Мармидон. Я понял, что он усиливает поставленное им защитное поле. До меня донеслись незнакомые слова:

— … Хелифомар, Мабон, Сарут, Гефута, Эннуас, Сацинос… Заклинание перекрывало угрюмое бормотание осаждающих. Огни эльфов вспыхнули ярче. Насыщенный энергией воздух потрескивал, кипел, пахло грозовым ветерком озона.

На губах моей любимой появилась слабая задумчивая улыбка.

— Как бы это понравилось Свартальфу! — сказала она.

Барни неуклюже подошел к нам.

— Можно начинать, но я дам им последний шанс…

Он прокричал те же предупреждения, что и прежде. В ответ раздались пронзительные вопли. В стену застучали объедки и камни.

— О'кей, — сказал Барни. — Хватит ждать.

Я шагнул к генератору и запустил мотор. Включил ток. Генератор запел, прерывисто задрожав. Я вдохнул отвратительный дым — и мне стало радостно. Хорошо, что мы не полагались на двигатели внутреннего сгорания. Мне приходилось видеть так называемые автомобили — они были построены около 1900 года, незадолго до полета первой метлы. Поверьте мне, помещения, где хранятся автомобили, не стоит называть музеями. Гораздо точнее — «Хранилища ужасной нелепицы».

Громкий голос Джинни отвлек мое внимание. Она отправляла канистры в предназначенное для них место. Я их уже не видел. Теперь, равномерно распределенные по всей площади, они плавали в десяти футах над головами толпы. Джинни взмахнула волшебной палочкой. Я щелкнул главным выключателем.

Нет, чтобы очистить принадлежащую «Источнику» территорию, мы не использовали колдовство… Ток, пройдя по обмотке генератора, породил такое магнитное поле, что в радиусе ста ярдов прекратилось действие как наших, так и их чар.

Все приборы, которые могли быть повреждены, мы упрятали в помещение, обитое изнутри изолирующим материалом. Мы повторно предостерегли толпу, что проводим эксперимент с транспортировкой жидкостей, возможно, являющийся опасным. Ни один закон не мог требовать от нас, чтобы мы добавили, что эти жидкости — находящиеся под большим давлением намеренно испорченные нами консервы. Настолько испорченные, что готовы взорваться в любую секунду. И взорвутся, когда исчезнут силы, поддерживающие защитное поле.

На самом деле мы намеренно преувеличили опасность. Мы пытались свести на нет или, по крайней мере, уменьшить вред, который будет причинен захватчикам. Ничего страшного в контейнерах не было. Может быть, присутствовал слабенький токсин в такой концентрации, что и говорить об этом не стоило. Хотя нормальное человеческое обоняние сочло бы ее достаточной, чтобы забить тревогу…

Просто безобидная смесь таких веществ, как бутил-меркаптан, трупные запахи и ароматы гниения… М-да, у всей этой органики великолепная проникающая способность. И если хоть несколько капель попадет на кожу человека, вонь не исчезнет в течение недели, а то и двух.

Донесся первый истошный визг. Настала минута моего торжества. Затем нахлынула волна зловония. Я забыл надеть противогаз, забыл, что, даже когда я человек, мой нос все же достаточно чувствителен. Одно слабое дуновение — и я задохнулся. Меня вырвало, содержимое моего желудка разлетелось по всей крыше. Запах, в котором смешалась вонь скунса, прогорклого масла, сгнившей спаржи… Это было гниение, гибель, колесница Джаггернаута, вымазанная лимбургским сыром… Короче, это неописуемо. Я едва сумел натянуть маску.

— Бедный Стив!

Рядом стояла Джинни.

— Они убрались? — выдавил я.

— Да… Вместе с полицией. А с ними, похоже, и половина квартала.

Я вздохнул с облегчением. Была в нашем плане слабая точка: мятежники могли не разбежаться, а, возжелав нашей крови, вломиться в уже не защищенные двери. Но теперь, узнав на собственном опыте, каково им пришлось, я уже не думал, что такое возможно. Свою задачу работники лаборатории выполнили лучше, чем сами надеялись.

Вряд ли следует ожидать, что они захотят вернуться. Если тебя арестовали или ты сложил голову в борьбе за общее дело — ты герой и твой пример вдохновляет всех прочих. Но если ты просто-напросто воняешь так, что не можешь поговорить с лучшим другом (потому что последний не решится приблизиться к тебе на расстояние слышимости), то, видимо, твоя борьба за правое дело закончилась неудачей…

Я схватил Джинни, прижал к себе и принялся целовать. Черт, снова забыл о противогазе! Она распутала хоботы масок.

— Мне лучше идти. Пока эта гадость не разошлась по всему городу, надо уничтожить ее, — сказала Джинни. — Выключи свою машину и заэкранируй ее.

— А-а… да, — мне пришлось согласиться. — Мы планировали, что завод возобновит работу уже утром…

Обнаруживалось то одно, то другое, и еще пару часов мы были заняты. Когда закончили, Барни раздобыл несколько бутылок, и до самого рассвета мы отмечали победу. Небо в восточной стороне вспыхнуло розовым заревом, и лишь тогда мы с Джинни, шатаясь и икая, взобрались на нашу метлу.

— Домой, Джеймс.

Нас обвевал прохладный воздух, высоко над головой разворачивался купол небес.

— Знаешь что? — сказал я через плечо. — Я люблю тебя.

— Мур-р…

Она потерлась щекой о мое плечо. Ее руки скользнули по моему телу.

— Бесстыжая девка, — констатировал я.

— Предпочитаешь что-нибудь в другом роде?

— Да нет… Но могла бы и подождать немного. Я тут с тобой чувствую себя все более развратным с каждой минутой и не имею никакой возможности удовлетворить похоть…

— О, возможность есть, — пробормотала она мечтательно. — Даже на помеле. Забыл?

— Не забыл. Но, черт побери, здесь, как и на других воздушных линиях, вот-вот все будет запружено. Зачем лететь в поисках уединения несколько миль, когда у нас рядом есть великолепная спальня?

— Верно, твоя идея мне нравится. Всего пятнадцать минут — и нам обеспечено уединение в собственном доме… Наддай, Джеймс!

Метла резко ускорила полет.

Меня переполняло счастье, и моим счастьем была Джинни.

Она первая почувствовала признаки сверхъестественного. Я понял лишь, что ее щека оторвалась от моей спины, руки отпустили мою талию, а ногти сквозь рубашку вонзились в тело.

— Какого Молоха!

— Тс-с! — выдохнула она.

Полет. Молчание. Легкий, но пронизывающий рассветный ветерок. Наконец она заговорила. Голос ее звучал напряженно, он был каким-то ослабевшим, растерянным:

— Уже некоторое время я чувствую что-то неладное. Возбуждение и все такое… я только сейчас это осознала.

У меня все дрогнуло внутри, как будто я готовился к превращению в волка. Магия и сверхчувства стали ощупывать пространство. Повседневная магия плюс кое-что полученное в армии плюс более чем солидная инженерная подготовка. Но у человеко-волков есть еще и прирожденные инстинкты и знания.

Наконец я понял.

Вокруг веяло ужасом…

Помело устремилось вниз. Мы уже поняли, что ЭТО случилось в нашем доме.

Мы соскочили с метлы на газоне перед домом. Я повернул ключ, ворвался в дверь. В доме было темно.

— Вэл! — закричал я. — Свартальф!

Замки не были сломаны, стекла целы. Мечи и камни, охранявшие проходы, по которым к нам могло проникнуть сверхъестественное, находились на прежнем месте.

Но стулья были опрокинуты, вазы сметены со столов и разбиты, пол, стены, ковры — вся квартира забрызгана кровью…

Мы вбежали в комнату Валерии. Когда же увидели, что малютка спокойно спит в своей кроватке, то обнялись и расплакались.

Наконец Джинни удалось заговорить:

— Где же Свартальф? Что случилось с ним?

— Я поищу. Он совершил подвиг.

— Хорошо.

Джинни вытерла глаза.

Она оглядела царящий в детской беспорядок. Взгляд ее сделался жестоким.

— Почему она не проснулась? — спросила она голосом, какого я никогда раньше не слышал.

Я уже начал поиски. Свартальф нашелся на кухне. Линолеум был залит кровью. У кота оказались переломаны кости, разорвана шкура, распорото брюхо. И все же он хрипло дышал. Я не успел рассмотреть, какие у него еще повреждения, как раздался пронзительный крик Джинни. Я галопом помчался обратно.

Она держала ребенка на руках. Из-под спутанных золотистых локонов тускло и тупо глядели голубые глаза. Лицо Джинни так осунулось, что, казалось, кости скул сейчас прорвут кожу.

— С ней что-то случилось, — с трудом выдавила Джинни, — не знаю что, но случилось…

Я постоял мгновение, чувствуя, как вдребезги разлетается Вселенная, потом шагнул в туалет. Там темно, а мне сейчас нужна была темнота. Сорвал с себя одежду и пустил в ход фонарик. Превратившись, подбежал к ним. Нос волка впитывал запахи. Я сел на задние лапы и взвыл.

Джинни выронила то, что держала.

И пока я совершал обратное превращение, она неподвижно стояла возле кроватки.

Снова приняв человеческий облик, я сухо сказал:

— Надо позвонить в полицию, — я не узнал собственного голоса. — Это не Вэл. Это вообще не человек…

ГЛАВА 21

Я не могу вспомнить в подробностях, что происходило в течение нескольких следующих часов.

К полудню мы оказались в моем рабочем кабинете. Начальник местной полиции почти сразу понял, что дело выходит за пределы его компетенции, и убедил нас известить ФБР. Работники Бюро тщательно, дюйм за дюймом, обследовали дом и весь участок. Лучшее, что мы могли сделать, — не путаться у них под ногами.

Я сидел на кровати, Джинни — на краю вращающегося стула. Время от времени кто-нибудь из нас вскакивал, ходил по кругу, произносил какую-то бессмыслицу и падал обратно. Густо висел туман табачного дыма. Пепельница переполнилась окурками. В голове было пусто. Взгляд Джинни был обращен глубоко внутрь себя. В окнах — солнечный свет, трава, деревья. Все это теперь казалось нереальным.

— Тебе правда нужно что-то поесть… — сказал я бог знает какой раз. — Подкрепи силы.

— Поешь сам, — ответила она, глядя в никуда.

— Я не голоден.

— Я тоже.

Нас снова охватило отупение.

Резкий телефонный звонок сорвал обоих с места.

— С вами хочет поговорить доктор Акман, — сказала трубка. — Будете говорить?

— Во имя самого Господа, да! — вырвалось у меня. — С видеоконтактом!

На мгновение я лишился рассудка и никак не мог сконцентрироваться на ожидании разговора с человеком, с чьей помощью Валерия вступила в этот мир. Мой разум закрутился вокруг принципов устройства телефона. Симпатические вибрации, когда оба абонента чарами заклинают один и тот же номер. Если пожелать — видеоконтакт с помощью магического кристалла, частичное вселение души в аппарат для передачи речи…

Рука Джинни обхватила мое запястье. Ледяная рука. Это привело меня в чувство.

Лицо Акмана выглядело почти таким же изможденным, как и лицо Джинни.

— Вирджиния, Стив… — выговорил он, — у меня для вас сообщение.

Я попытался ответить. Не смог.

— Вы были правы, — с явной усмешкой произнес Акман. — Это гомункулус.

— Почему исследования заняли столько времени? — спросила Джинни. В ее голосе не было уже той силы. Просто хриплый суровый голос.

— Потому что случай беспрецедентный. Об оставленных колдунами подменышах до сих пор говорилось только в легендах. Ничто в имеющихся данных даже косвенно не указывает на причину, по которой нечеловеческий разум украл ребенка… и каким образом это было сделано. И, в-третьих, нам неизвестно, почему этот гипотетический похититель оставил вместо ребенка голема… — Он вздохнул. — Вероятно, нашей науке известно меньше, чем мы полагали.

— Что вам удалось обнаружить? — В голосе Джинни вновь зазвучала решимость.

Я пристально посмотрел на нее.

— Вместе со мной, — вновь заговорил Акман, — исследования вели: полицейский хирург, специалисты из криминалистической лаборатории, а позднее — патологоанатом из больницы университета. Вернее, я вместе с ними. Я ведь домашний врач. Несколько часов мы потратили на проверку предположения, что Валерия заколдована. Сами понимаете — подобие полное.

Данное существо не имеет разума. Линии электроэнцефалограмм практически ровные… Но оно идентично вашей дочери во всем, вплоть до отпечатков пальцев. Однако она… оно не смогло отреагировать на все наши терапевтические заклинания. Что привело нас к мысли, что это тело — имитация. Стив, мы втолковывали это вам с самого начала. Наш вывод подкреплен целой серией тестов. Например, недостаточное процентное содержание солей в тканях. Окончательно вопрос был решен, когда сделали инъекцию радиоактивной святой воды. Метаболизм и отдаленно не схож с человеческим…

Нам помогло, что он говорил таким сухим тоном.

Ужас постепенно начал приобретать пусть туманные, но очертания. Колесики мозга со скрипом пришли в движение. Как найти способ вступить в бой с похитителем?

— Что сделают с подменышем? — спросил я.

— Полагаю, что власти предпочтут сохранить ему жизнь. В надежде, что… что удастся что-нибудь узнать. Понять и что-то сделать. И если больше ничего не случится, он перейдет в собственность государства. Не питайте ненависти к нему. Это всего лишь несчастное существо, созданное для какой-то злой цели. Но ответственности за это оно не несет.

— Если не возражаете, не будем терять времени, — резко сказала Джинни. — Доктор, у вас есть какие-нибудь идеи, как вернуть Вэл?

— Нет. И это угнетает меня. — Он нахмурился. — Хотя я только медик… Что я еще могу сделать? Скажите, что? Я начну немедленно.

— Можете начать прямо сейчас, — тут же отозвалась Джинни. — Вы, конечно, слышали, что мой кот защищал Вэл и был очень сильно изранен. Сейчас он у ветеринара, но я хочу, чтобы им занялись вы.

Акман не скрыл удивления.

— Что? Но, право же… послушайте, я не могу спасти жизнь животному, если этого не может даже специалист!

— Здесь нет проблемы. Свартальф выкарабкается, но я хочу, чтобы он выздоровел как можно скорее. Для этого необходимо оборудование, предназначенное для людей. Но ветеринар не подготовлен для работы с ним. У него нет и самого оборудования. Если же у вас нет нужных зелий или заклинаний, узнайте, как их найти. Деньгами можете не ограничиваться…

— Подожди, — остановил ее я, — сколько с меня высосут эти пиявки?

Она тут же оборвала меня:

— Счет оплатит «Источник». Или правительство. У них денег хватит. С подобным они еще не сталкивались. Возможно, страну ожидают страшные потрясения.

Она выпрямилась. Мрачный взгляд, свисающие прямые волосы, одежда та же, что была прошлой ночью… и все же она снова была капитаном Грейлок из Четырнадцатого кавалерийского полка Соединенных Штатов Америки.

— Я не спятила, доктор. Поразмыслите, что вытекает из того, что вы обнаружили, — продолжала она. — Не исключено, что Свартальф может дать какую-нибудь информацию о том, с чем он столкнулся. Конечно, в том случае, если он был без сознания, он ничего знать не может — но, в конце концов, и мы обязаны быть хорошими товарищами и помочь ему всем, чем только можем.

Акман поразмыслил с минуту.

— Хорошо, — наконец согласился он.

Он уже собирался закончить разговор, когда дверь кабинета открылась.

— Подождите-ка! — приказал чей-то голос.

Я мгновенно (да только куда теперь-то спешить?) развернулся на каблуках. И увидел твердое коричневое лицо и мускулистое тело Роберта Сверкающего Ножа. Глава местного отделения ФБР сменил современный деловой костюм на рабочую одежду. Его головной убор из перьев доставал чуть не до потолка. Смахивающая на полицейскую дубинку бутыль из выдолбленной тыквы похлопывала по заду при каждом шаге. Одеяло, наброшенное на плечи, и щеки были разукрашены изображениями орлов, солнечного диска и бог знает чего еще.

— Вы подслушивали, — обвиняющим тоном заявил я.

Он кивнул:

— Нельзя упускать ни одного шанса, мистер Матучек. Доктор Акман, вам придется соблюдать абсолютную секретность. Никаких, как вы намеревались, консультаций с не умеющими держать рот на замке шаманами и знахарями.

Джинни вспыхнула:

— Послушайте…

— Вашего кота вылечат, — тем же самым, не допускающим возражений резким тоном пообещал Сверкающий Нож. — Сомневаюсь, что он может оказаться чем-то полезен, но нельзя упускать ни единой возможности. Счет оплатит Дядя Сэм. Доктор Акман по-прежнему может руководить работой своей группы. Но я хочу, чтобы все ее члены понимали — хорошенько понимали, черт возьми! — что им следует держать язык за зубами. Задержитесь в своем кабинете, доктор. В течение часа к вашей группе присоединится оперативник.

Врач рассвирепел:

— Сколько же времени ему понадобится, чтобы убедиться, что все приглашенные мной специалисты — самые благонамеренные американцы?

— Это займет у него очень немного времени. Вы удивитесь, как много он уже о них знает. Вас также удивит, как много будет неприятностей у того, кто будет настаивать на своем праве поведать прессе или даже своим друзьям, как пойдут дела дальше. — Сверкающий Нож саркастически усмехнулся. — Впрочем, я убежден, что мои предупреждения излишни. Вы наверняка патриот и умеете держать язык за зубами. До свидания.

Телефон понял его правильно и отключился.

— Можно, я закрою окно? — спросил Сверкающий Нож и закрыл его, не дождавшись разрешения. — В наши дни подслушивающая техника достигла таких высот…

Дверь он оставил приоткрытой. Было слышно, как его люди бродят по дому и о чем-то вполголоса говорят друг другу. В комнате почему-то чувствовался сильный кислотный запах.

— Сядьте, пожалуйста.

Сверкающий Нож привалился спиной к книжному шкафу и окинул нас внимательным взглядом.

Чтобы овладеть собой, Джинни понадобилось заметное усилие.

— Вам не кажется, что вы действуете, как уличные грабители?

— Обстоятельства вынуждают, миссис Матучек.

Джинни закусила губу и кивнула.

— Может, перейдем к делу? — попросил я. Суровая жестокость ненужной маской слетела с лица Сверкающего Ножа.

— Мы осведомлены, что у вашей жены есть определенные подозрения, — сказал он с таким выражением, что подумалось, будто речь идет о его собственной дочери. — Она ведьма и уже все поняла. Но не желает допускать эту мысль, пока есть хоть какая-то надежда, что ответ может быть менее ужасен. Это не обычное похищение.

— Конечно же!

— Подождите. Я сомневаюсь, относится ли вообще данный случай к категории «похищений». Возможно, он выходит за пределы юрисдикции моего Бюро. Однако, как справедливо сказала ваша жена, здесь в большой степени затронуты интересы национальной безопасности. Я свяжусь с Вашингтоном, пусть там решают. В конечном счете — хоть сам президент. А пока мы не должны раскачивать лодку.

Я перевел взгляд с него на Джинни. Снова бесформенный ужас. Снова — не конкретное существо, с которым можно сражаться, а просто обстановка кошмара.

— Пожалуйста… — прошептал я.

Угол рта Сверкающего Ножа быстро и страшно дернулся. Он заговорил ровной бесцветной скороговоркой:

— Мы установили, что вся кровь принадлежит коту. Обнаружены слабые следы ихора, то есть крови сверхъестественного существа. Не сам ихор, но пятна, вероятно возникшие вследствие его воздействия. Больше нам дало изучение оставленных на полу пятен и царапин. Эти отметины мы идентифицировать не смогли, они не принадлежат ни одному из известных нам существ как обычного, так и сверхъестественного мира. И поверьте мне, идентификаторы в нашей конторе хорошие! И еще. Как ни удивительно, судя по внешним признакам, в дом никто не входил. Мы проверили все возможные способы проникновения… и, опять-таки, нам их известно множество. Ничто не сломано, не снято, не просверлено. Нет ни признака воздействия на символы и предметы охраны. Их поля работают на полную мощность, надлежаще настроены, ловушки в порядке, нигде ничего не нарушено. Поэтому никто и ничто не могло пролететь в дымовую трубу, просочиться в щель, материализоваться, пройти сквозь стену. Или чарами заставить присматривающего за ребенком кота впустить его. Столь же многозначителен тот факт, что никто по соседству не видел и не слышал ничего, вызывающего тревогу. Вспомните о так называемом втором зрении сторожевых собак. Вспомните, как быстро распространяется среди них тревога. Появись на вашей улице с враждебными целями какое-нибудь сверхъестественное существо — поднялся бы гам, перебудивший всех на три квартала вокруг. Вместо этого ваши ближайшие соседи сообщили только, что слышали что-то напоминающее шум кошачьей драки…

Помолчав, Сверкающий Нож закончил:

— Наверняка наши знания в области магии неполны. Однако мы знаем достаточно о применении магии в преступных целях, чтобы сказать с уверенностью: никакого насильственного проникновения в дом не было.

— Так что же в таком случае это было? — закричал я.

Вместо него ответила Джинни:

— Это пришло к нам из Адской Вселенной…

— Теоретически это могло быть и существо небесного происхождения. — Сверкающий Нож коротко и натянуто улыбнулся. — Но с философской точки зрения… это исключено. Девочку похитил кто-то из слуг дьявола.

Джинни упала на стул. Ее лицо было безжизненным, руки безвольно лежали на коленях, глаза полузакрыты. Она забормотала, будто в бреду:

— Подменыш прекрасно подтверждает вашу теорию, не так ли? Согласно современной науке, перенос материи из одного пространственно-временного континуума в другой требует соблюдения известных физических законов. Психическое излучение вполне может проникать из континуума в континуум. Отсюда — видения, соблазны, вдохновение и так далее. Тут действует принцип неопределенности. Но к объектам реального мира это не относится. Если осуществляется перенос из одной реальности, из одной Вселенной в другую, необходимо объект переноса заменить другим предметом. В нем должно содержаться точно такое же количество материи. Точно так же должно в точности совпадать на момент переноса и строение обоих объектов…

Лицо Сверкающего Ножа выражало тревогу.

— Сейчас неподходящее время ссориться со Всевышним, — пробормотал он.

— У меня не было и нет такого намерения, — вяло возразила Джинни. — Он всемогущ. Но могущество его слуг ограничено. Для них наверняка легче перенести предмет, не меняя его естественной формы, учитывая, что в нем содержится неисчислимое количество имеющих разную скорость атомов. Гораздо легче обеспечить подобие предмета заменой. Вероятно, то же относится и к обитателям Нижнего Континуума. У них отсутствует творческое начало. По крайней мере, так утверждает петристская церковь. Насколько я понимаю, вероучение иоаннитов включает элементы манихейства. Демон мог перейти из своей Вселенной в любую точку нашего дома, поскольку естественная форма его существования — хаос. Ему для перехода не нужно было ничего, кроме обладающих высокой энтропией грязи, пыли и мусора. Выполнив задуманное, он, вероятно, вернул все это на место. Не исключено, следы этого можно заметить. Я знаю, что во время драки все в доме было перевернуто вверх дном, но было бы полезно произвести лабораторный анализ содержимого помойного ведра, песка для кота и так далее.

Фэбээровец поклонился:

— Мы уже подумали об этом и обнаружили, что содержимое всюду одно и то же.

— О, вы-то как догадались подумать об этом? При таких обстоятельствах… — глаза Джинни раскрылись, и голос ее зазвенел, как медленно вытаскиваемая из ножен шпага: — Наша дочь в Аду, сэр, и мы намерены вернуть ее.

Я подумал о Валерии. Она одна, а вокруг визжащее и кривляющееся нечто, жестокий и безымянный ужас. Она кричит, зовет папу и маму, а они не идут…

Я сидел на кровати, меня окружала ночь, которой не было конца, и слушал доносящиеся с другого конца спальни, будто из опасной пропасти шириной во многие световые годы, слова моей любимой:

— Давайте не будем тратить время на эмоции. Я продолжу дальнейшую реконструкцию случившегося. Если ошибусь — поправьте. Демон (возможно, их было несколько, но я принимаю, что он был один), так вот, демон вошел в наш космос в виде рассеянного скопления материи, но тут же собрался воедино компактной массой. Путем обычной трансформации он принял избранную им форму. Можно принять как истину, что ни Враг, ни любой из его прислужников (если верны утверждения петристов) не стал бы мешать демону и он мог бы принять облик какого-либо реально существующего создания. То, что вам не удалось его идентифицировать, ничего не означает. Это существо могло быть порождено уже забытой мифологией или придумано кем-то, наделенным особо богатым воображением. Может быть, даже на другой планете. Наша семья не особенно набожна. Если бы мы попытались возвести вокруг себя защитную стену из религиозных символов, это было бы лицемерием, а потому оказалось бы бесполезным. Кроме того, несмотря на прежние наши схватки с демонами, мы не ожидали, что один из них вторгнется в обычный пригородный дом, принадлежащий обычной средней семье. В легендах не приводится ни единого подобного случая. Так что вторжению демона ничто не препятствовало. Он располагал всего несколькими фунтами массы. С ним мог бы справиться любой человек, сохранивший присутствие духа. В крайнем случае, обратил бы его в бегство. Демону было бы уже не до выполнения его грязного дела, а мы тем временем успели бы вызвать экзорциста. Но в ту ночь ни одного взрослого человека здесь не было. Свартальф говорить не умеет, а никакого иного средства позвать на помощь у него, очевидно, не было. В принципе, он мог бы одержать победу, но не справился с существом, сплошь состоящим из клыков, когтей, шипов и брони. В конце концов, победив Свартальфа, демон схватил Вэл и унес ее в Нижний Континуум. Предназначенной для обмена массе была придана форма нашей дочери. Я права?

Сверкающий Нож кивнул:

— Полагаю, да.

— Что вы намерены теперь предпринять?

— Честно говоря, сейчас мы не можем сделать много. Мы ничего не можем сделать. Мы не знаем, зачем было совершено преступление. Его мотивов.

— Нам стало известно о них прошлой ночью. Мы приобрели могущественного и опасного врага. Полагаю, что заявления иоаннитов, будто их адепты владеют тайными знаниями, — истина. Эзотерика всегда ассоциировалась не столько с божественным, сколько с дьявольским. Я предлагаю начать поиск с собора.

Лицо Сверкающего Ножа, несмотря на покрывавший его слой краски, явно выразило страдание:

— Я уже объяснил вам, миссис Матучек, когда вы впервые догадались, кто может быть ответственным за преступление, что это очень опасно — предъявить обвинение, не имея серьезных улик. Сейчас сложилась крайне деликатная ситуация. Кто может это понять лучше, чем вы? Мы не вправе допустить новых беспорядков. Кроме того… скажу, не скрывая, — это вторжение, возможно, означает начало чего-то гораздо более страшного. Гораздо более худшего, чем похищение вашей дочери…

Я приподнялся.

— Куда же хуже? — тихо сказал я.

Он не обратил на это никакого внимания. Он понимал, что сейчас главная из нас — Джинни.

— Наши знания об Адской Вселенной практически равняются нулю. Я сейчас выдам вам то, что сохраняется в глубокой тайне, потому что подозреваю, что вы и так докопаетесь до правды на основании незасекреченной информации. Лишь очень немногие из гражданских волшебников знают то, что вы сейчас услышите. Армия предприняла несколько попыток проникнуть туда, в Адскую Вселенную. Успех был не больше, чем у института Фауста триста лет тому назад. Пробыв там считанные минуты, люди возвращались в состоянии крайнего психического шока. И не могли рассказать, что с ними случилось. А записи приборов оказались бессмысленными.

— Если только не принять гипотезу Никельсона, — уточнила Джинни.

— Какую гипотезу?

— Гипотезу, что в той Вселенной пространство-время, в отличие от нашего, является неевклидовым и что его геометрия меняется от точки к точке, — сухо пояснила Джинни.

— А, да, мне говорили, что армейские исследователи пришли к такому выводу… — Он увидел торжество, вспыхнувшее в глазах Джинни. — Черт, ловко вы меня поймали в ловушку! — И опять непреклонным тоном: — О'кей. Вам придется понять, что мы не имеем права действовать вслепую и опрометчиво, когда в действие по непонятным причинам вовлечены неизвестные силы. Результаты могут оказаться катастрофическими. Я намерен доложить обо всем самому директору Бюро. Я уверен, что директор тут же доложит обо всем президенту. И равным образом уверен, что президент прикажет нам не терять бдительности, но, пока мы не узнаем больше, — носа не высовывать…

— А как насчет Стива и меня?

— Насчет вас — все так же. Запомните, если понадобится, с вами свяжутся. Возможно, им нужен выкуп.

— Сомневаюсь. Какой выкуп может потребовать демон?

— Тот, кто наслал демона.

— Повторяю вам, займитесь иоаннитами!

— Займемся. Мы займемся всеми, кто попал в наше поле зрения. Пусть это и не очень разумно, ведь понадобится время.

— А пока что Валерия находится в Аду!

— Если вам понадобится священник для очистки душ, наше Бюро располагает священнослужителями практически всех вероисповеданий. Если хотите, я вызову сюда священника.

Джинни покачала головой:

— Спасибо, не надо. Попросите их, чтобы они помолились за Вэл. Вреда от этого не будет. Правда, сомневаюсь, что это принесет пользу. Но, конечно, никакой священник не может помочь Стиву и мне. Все, что мы хотим, — это получить возможность вернуть свою дочь.

Мое сердце забилось. Оцепенение спало. Я встал.

Сверкающий Нож обхватил себя за плечи руками:

— Я не могу, конечно, допустить этого… хотя вы двое совершили в прошлом почти неправдоподобное. Но ставки сейчас слишком велики, чтобы доверить игру дилетантам. Если вам угодно меня возненавидеть — пожалуйста. Мне будет больно, но, если это послужит вам хоть каким-нибудь утешением… Но я не позволю вам рисковать ни собственной жизнью, ни интересами общества. Вы останетесь здесь. Под стражей…

— Ты! — Я уже почти кинулся на него, но Джинни оттолкнула меня.

— Прекрати, Стив, — жестко сказала она. — Не создавай дополнительных трудностей. Мы — ты и я — сделаем вот что. Если это не помешает следствию, поедим через силу и выпьем сонного зелья. И перестанем дергаться до тех пор, пока не обретем снова способность думать.

Сверкающий Нож улыбнулся:

— Спасибо. Я был уверен, что вы проявите благоразумие. Я пойду потороплю на кухне, так что вы скоро сможете поесть.

Я закрыл за ним дверь. Я весь трясся от ярости.

— Какого черта нужно было разыгрывать этот фарс? — разбушевался я. — Если он полагает, что мы будем сидеть и ждать, пока чиновники изволят прогоготать свое разрешение…

— Тихо. — Она прижала губы к моему уху и зашептала: — Думаешь, эта поганая стража будет для нас что-нибудь значить?

— О-хо-хо! — в первый раз за все время я рассмеялся. В изданных мной звуках не было ни веселья, ни мелодичности, и все же это было нечто вроде смеха…

ГЛАВА 22

Нельзя сказать, что мы оказались под домашним арестом. Приставленный к нам хорошо воспитанный молодой человек обеспечивал нашу безопасность. И, когда нужно, помогал по хозяйству. Но он дал ясно понять, что, если мы попытаемся выйти из дома или передать кому-нибудь весточку, он вдруг обнаружит, что мы замыслили заговор против Всеамериканской комиссии по торговле. Тогда, как ни печально, ему придется нас арестовать. Очень жаль, но…

У парня была неплохая колдовская подготовка. Агент ФБР должен иметь ученую степень в какой-либо отрасли волшебства или магии, не считая точных наук, таких, как математика, например. Его начальство хотело быть уверенным, что мы не попытаемся выкинуть что-нибудь отчаянное. Для начала Джинни ухитрилась вытянуть из него нужную информацию. Никогда не пойму, как ей удалось это сделать. Не думаю, что она пустила в ход против него чары (я имею в виду чары Искусства).

Ее чары относились скорее к другой области. И против них не мог устоять ни один мужчина с нормально работающими железами внутренней секреции. Но вот что мне по сию пору кажется невозможным — она разговаривала, улыбалась, расцвечивала искрами остроумия какую-то очень ей идущую, чисто женскую, строго отмеренную грусть.

Помахивая ресницами, она постепенно подводила его к рассказам о его былых подвигах… а между тем каждый угол дома вопил о том, что здесь нет Валерии, что Валерия исчезла!

Сославшись на усталость, мы рано покинули гостиную. И действительно, мы очень устали и были крайне измотаны.

— Он хорошо подготовлен в колдовстве, — шепнула моя любимая во мраке нашей спальни. — Но не в практической магии. Постараемся обвести его вокруг пальца. Возьми накидку.

Я понял ее намерения. Кончились эти часы несвободы. Во мне забурлила холодная радость. Я содрал одежду и, натянув волчий костюм, надел ее снова поверх него. Достал шапку-невидимку, без пользы валявшуюся уже годы… Всего лишь, казалось бы, сувенир времен войны.

Джинни подошла и крепко прижалась ко мне всем телом.

— Любимый, будьосторожен! — Ее голос дрожал, и я ощутил, что губы Джинни соленые.

Ей нужно было остаться. Ей придется развеивать возможные подозрения и действовать, если вдруг поступит требование выкупа. Джинни досталась более трудная часть задачи.

Я надел плащ. Закрывавший лицо капюшон пах плесенью. Если точно — не шапка-невидимка, а плащ-невидимка. Маленькие пятнышки видимости показывали, где поработала моль.

Нужно было просто-напросто сбежать из дома, а потом мы надеялись, что представится возможность незаметно вернуться обратно. Слишком много средств разработано в наши дни против шапки-невидимки. Для серьезного дела она уже не годится. Тут и детекторы, работающие на инфракрасных лучах, и банки с краской, взрывающиеся, если сделаешь неверный шаг, и так далее. У нашего, всегда дружелюбно относившегося к нам соседа, несомненно, установлены приборы, которые поднимут тревогу, если поблизости обнаружится изменение поля невидимости.

Джинни вполголоса бормотала заклинания и еще что-то. Все необходимое она принесла в комнату еще днем. Объяснила это тем, что хочет как можно надежнее защитить нас от враждебного нашествия.

Следующий пункт нашего плана был столь же прост. Сверхъестественные силы действуют, пока не очень велик магнетизм Земли. Магнетизм — вот тут и появляются возможности воздействия на эти силы и их изменения. Но сила магнитного поля Земли постоянна. Поэтому обычные поисковые магические приборы не предназначены для обнаружения малых количественных изменений. Джинни придумала хитрую штуку: слабое поле шапки-невидимки постепенно усиливалось по интенсивности вдвое. Теперь по мере моего удаления от дома интенсивность столь же постепенно будет снижаться вплоть до первоначального значения. Когда я вернусь, Джинни уничтожит всякие следы этой проделки.

В теории все было просто, а вот на практике… Как выяснила Джинни, в доме были установлены приборы слежения. Понадобилась вся ее сноровка, чтобы они не сработали.

Наше бедное старое ФБР! Оно понятия не имело, что имеет дело с Джинни и что нельзя принимать в расчет лишь уровень образования и наличие оборудования. У нее, помимо этого, был еще и Дар!

Она подала сигнал, и я выскользнул в окно.

Ночной воздух был сырой, промозглый. На газоне, в колдовском сиянии уличных фонарей, блестела роса. Я услышал рычание собаки. Вероятно, она почуяла запах моего плаща. И, несомненно, весь наш участок находится под наблюдением… Да, мое колдовское зрение тут же обнаружило прячущегося в тени фонаря Святого Эльма по ту сторону дороги какого-то мужчину. Я старался двигаться как можно быстрее и тише. Шел посередине мостовой. Так меньше вероятности, что меня засечет подлец-караульный или сработает сторожевое поле.

Пройдя несколько кварталов, я оказался на безопасном расстоянии — возле местной школы. Свернув, я запрятал плащ-невидимку на помойке, неподалеку от спортивной площадки. Теперь я мог идти открыто — ничем не примечательный законопослушный обыватель, направляющийся куда-то по своим делам. Ночь близилась к концу — следовало позаботиться, чтобы меня не узнал кто-нибудь из прохожих.

Из первой же телефонной будки я позвонил в дом Барни Стурлусона. Он сказал, чтобы я приходил прямо сейчас. Такси я брать не стал, предпочел маршрутный ковер, ибо понимал, что, затерявшись в толпе пассажиров, легче остаться неузнанным. На ковре я и добрался.

Барни открыл дверь. Прихожая была освещена. Желтый свет падал на широкие плечи хозяина.

Он тихо присвистнул:

— Я понимаю, что тебе лучше побыть сегодня дома, подстригая кустарник. Но, Стив, ты выглядишь так, будто наступил конец света. Что случилось?

— Твои родные не должны нас слышать, — прошептал я. Он тут же развернулся на каблуках и провел меня в кабинет. Указав мне на обитое кожей кресло, Барни запер дверь, налил две здоровые порции шотландского виски и, наконец, сам опустился в кресло напротив меня.

— Итак?..

Я рассказал ему. Никогда прежде не приходилось мне видеть на его лице подобной боли.

— Нет, нет… — шептал он.

Затем он встряхнулся, как медведь, готовящийся кинуться в драку, и спросил:

— Что я могу для вас сделать?

— Прежде всего одолжи мне метлу.

— Постой… Я чувствую, что ты действуешь опрометчиво. Куда ты задумал отправиться?

— Я собираюсь лететь в Силоам и выяснить там все, что удастся.

— Я так и думал. — Барни зашевелился, кресло скрипело под его весом. — Стив, это не шуточки. Силой проникнуть в собор иоаннитов… Наверное, попытаться выбить признание у какого-нибудь священника… Нет. Ты только накличешь новые беды на ваши головы. И это тогда, когда Джинни нуждается в каждой крохе твоих сил и возможностей. Пусть следствие ведет ФБР. Там работают профессионалы. Допустим, улики действительно существуют. Но, гоняясь за ними, ты их скорее всего попросту уничтожишь. Взгляни фактам в лицо, и ты придешь к тому же самому заключению… — Барни внимательно поглядел на меня. — Добавь к этому моральные соображения. Ты был возмущен, когда вчерашняя толпа пыталась настаивать на своем праве устанавливать свои собственные законы! Теперь же ты сам претендуешь на обладание таком правом?

Я сделал маленький глоток, прислушиваясь к ощущению! Виски приятно обожгло горло.

— У нас с Джинни было время все обдумать, — сказал я. — Мы знали, что ты будешь возражать. Но не мешай нам. Я им покажу, где раки зимуют! Не хочу показаться напыщенным, но разве может с нами случиться что-нибудь худшее? Добавь любое число к бесконечности, сколько угодно… — мне пришлось остановиться, чтобы сделать еще глоток, — и ты получишь ту же самую бесконечность. Насчет того, что у ФБР больше возможностей… Мы не собираемся метаться, словно бык в загоне, — лишь бы что-нибудь делать. Поверь, у нас тоже есть мозги. Наверняка Бюро уже давным-давно имеет своих агентов среди иоаннитов, досье на лидеров их церкви и так далее — все, что полагается в таких случаях. Но вспомни, как несколько лет назад проходило судебное разбирательство преступлений другой церкви. Помнишь, та, что именовалась аббревиатурой ХСУА? В обвинительном заключении, предъявленном церкви генеральным прокурором, не нашлось ни единого веского доказательства. И это несмотря на то, что они открыто отрицали традиции и законы Америки.

— Иоанниты широко проповедуют свои взгляды, — проговорил Барни. — Черт возьми, я и сам согласен с некоторыми их утверждениями! Наше общество сделалось слишком мирским, слишком любящим жизненные блага! Все слишком заняты деланием долларов и погоней за наслаждениями. Все увлечены сексом, и ни у кого нет времени на любовь. Огрубелые, бессердечные люди не обращают никакого внимания на неимущих…

— Барни! — рявкнул я. — Ты пытаешься отвлечь меня, расхолодить, но это со мной не пройдет. Либо ты поможешь, либо я получу то, что мне нужно, но в другом месте…

Он вздохнул, нащупал трубку в кармане своего твидового жилета и принялся набивать ее.

— О'кей. Продолжай. Если мой друг не может найти защиты от незаконных… от ведущих к гибели действий руководителей иоаннитов, разве это не доказательство, что иерархи этой церкви служат дьяволу? Или, может, они просто ничего не знают?

— Гностики хвастают, что обладают силами и знаниями, более никому не подвластными. Каким-то образом они привлекают на свою сторону все больше людей. И все ближе подводят страну к социальным потрясениям, ведущим к… Ладно. Главное вот что — кто еще, кроме них, может быть связан с тем, что случилось? Возможно даже, они ввязались в это дело непреднамеренно. Полагаю, именно так и было. Но с тем, что случилось, они связаны.

Я наклонился к нему:

— Послушай, Барни. Сверкающий Нож признал, что торопиться с расследованием он не будет. А Вашингтон придержит на привязи эту свору еще крепче, чем хочет сам Нож. Нет сомнения, завтра он разошлет агентов расспросить иоаннитов. И, как водится, ничего не узнает. Чтобы получить ордер на обыск в церкви, нужно иметь очень веские доказательства. Особенно если так много людей верят, что эта церковь несет им последнее Слово Божье. И опять-таки, ведь храм представляет собой лабиринт, секрет которого знают лишь посвященные различных степеней. Даже если кому-нибудь и удастся произвести обыск, что он выяснит? Тут не какая-нибудь заурядная задача. Обычные тесты на наркоманию и тому подобное неприменимы. А будь я Верховный Агент Зефира, я бы сам пригласил фэбээровцев. Пусть смотрят, где им угодно. Всюду, где это допустимо с религиозной точки зрения. Что ему стоит?

— А чего ты можешь добиться? — вопросом ответил Барни.

— Вероятно, ничего. Но я намерен действовать сейчас, а не через неделю. И ни законы, ни общественное мнение меня не остановят. У меня есть кое-какие особые способности и есть опыт борьбы со злом. И еще — они меня не ждут. И — чтобы закончить наш спор — если там есть что искать, то лучшие шансы найти это — у меня.

Барни, нахмурясь, разглядывал меня.

— Что касается моральной стороны дела, — сказал я, — ты, может быть, и прав. С другой стороны, я не собираюсь зверствовать, словно мнимый агент особого назначения, супердетектив Ви-Ноль-Ноль. И несмотря на все опасения Сверкающего Ножа, я, честно, не понимаю, как я могу спровоцировать серьезное вторжение со стороны Нижнего Мира. Это вызвало бы вмешательство Всевышнего, а Враг не пойдет на открытое столкновение. Что хуже, Барни, — незаконное вторжение в чужие владения… может быть, осквернение святынь… или оставленный в Аду ребенок?

Он с маху поставил стакан на край стола.

— Ты прав, — вырвалось у него, и я в удивлении захлопал глазами. — Кажется, я разбил дно у этого стакана…

— Закончили. Мне пора.

Мы встали вместе.

— Тебе нужно оружие? — предложил Барни.

Я покачал головой:

— Давай не будем впутываться в уголовщину. Против того, с кем мне придется столкнуться, оружие, вероятно, не поможет.

Я решил, что не стоит сообщать ему, что за пазухой у меня спрятан нож, а когда я превращусь в волка, оружия у меня будет полная пасть.

— Ах да, — спохватился я, — договоримся, чтобы все было ясно. Я был у тебя. Без сомнения, это может быть установлено, если хорошо постараться. Но я взял у тебя метлу и снова исчез неизвестно куда.

Он кивнул:

— Верю, что тебя ждет удача. Мое помело не такое быстрое, как какая-нибудь спортивная модель, зато летит почти бесшумно. Я отрегулировал его только вчера.

Он постоял мгновение, размышляя. Сквозь окна сочилась тишина, темень.

— Тем временем я тоже начну изыскания. Билл Харди… Янис Вензель, он работает в библиотеке… Гм, мы можем привлечь к работе твоего доктора Акмана. А как насчет профессора Грисволда из университета?.. Я найду и еще людей, способных держать язык за зубами. Тех, кто с радостью захочет нам помочь и готов нести любую ответственность. По крайней мере, мы соберем все незасекреченные данные, относящиеся к Нижнему Континууму. Может быть, добудем что-то из засекреченного. Мы сможем составить уравнения, выделим сведения, предположительно относящиеся к решению нашей проблемы. Потом пропустим весь массив через вычислительную машину и отсеем неработоспособные идеи. Ну, я приступаю к работе прямо сейчас…

Что можно сказать такому парню? Только «спасибо»!

ГЛАВА 23

Похоже, это было вполне в характере церкви иоаннитов. Свой собор (единственный на весь Средний Запад) они воздвигли не в Чикаго, не в Милуоки и вообще не в городе, а в совершенно пустынном месте.

Даже от нашего скромного городка его отделяло миль сто. Местоположение собора олицетворяло и символизировало отношение гностиков к этому миру как ко злу.

Идея спасения с помощью тайных ритуалов и оккультных знаний…

В отличие от петристского христианства, христианство иоаннитов само не придет к вам. Оно возводит лишь маленькие угрюмые часовни, размером едва ли больше тех будок, в которых стоят караульные. Вы сами должны прийти к христианству иоаннитов.

Вызов такого рода кажется очевидным, и поэтому, подумал я, он, вероятно, неверен. Все, что относится к гностицизму, всегда на самом деле иное, чем кажется. Вероятно, так много народу тянется к иоаннитам в наши дни потому, что весь их гностицизм состоит из загадок. Под одной маской у него обнаруживается другая, а внутри лабиринта — другой лабиринт.

Традиционные церкви создали простую и ясную теологию.

Эти церкви четко определяют смысл своих мистерий (хотя тут нужно отметить общеизвестное — что смертные, то есть мы, не могут постичь все проявления Всевышнего). Они заявляют, что, поскольку этот мир дан нам Создателем, значит, в своей основе он добрый, хороший мир. Многие его недостатки вызваны человеком, и наш долг — стремиться к совершенствованию.

Все это слишком неромантично. А иоанниты апеллируют к мечтам и грезам человека, к ребенку, всегда сидящему внутри нас. Они обещают, что, познав тайну, человек станет всемогущим, а одна из частей этой тайны — отрицание существующего общества.

Я относился к данному утверждению с высокомерной насмешкой, но в то же время… верил, что в нем есть большая доля правды. Однако чем больше я размышлял, тем больше мне казалось, что это утверждение мало что объясняет.

У меня было время и желание подумать. Я летел в ночи, над головой сверкали россыпью звезды, внизу — почти такая же россыпь столь же далеких огней деревень и ферм. Вокруг свистел становившийся все холоднее воздух. Он насквозь пронизывал меня. Теперь я понимал, как мало знаю, как был ленив в учебе — не ленился лишь получать стипендию.

Но я начал понимать и другое. Факты, уже забытые мной, всплывали в памяти и начинали складываться в единую картину. Я чувствовал, что скоро буду понимать больше. Я летел и мрачно размышлял о том, что мне известно о церкви иоаннитов.

Был ли это просто идиотский культ, появившийся то ли два, то ли три поколения назад? Культ, взывавший к чему-то, глубоко погребенному в душе человека Запада? Или он действительно так древен, как утверждают иоанниты, — основан самим Христом?

Другие церкви отрицали это. Само собой, католиков, православных и протестантов нельзя рассматривать как единую общность петристов. Но общественное мнение их такой общностью тем не менее считало. Эти церкви одинаково интерпретировали слова, с которыми Иисус обращался к своим ученикам. Они все признавали особо важную роль, которую играл Петр. Хотя, разумеется, между ними были разногласия (включая вопросы о старшинстве апостолов), но все они совершенно одинаково признавали двенадцать учеников Иисуса.

И еще… и еще… Эти странные слова в последней главе Евангелия от Иоанна:

«Петр же, обратившись, видит идущего за ним ученика, которого любил Иисус, и который на вечери, приклонившись к груди Его, сказал: Господи! кто предаст тебя?

Его увидев, Петр говорит Иисусу: Господи! а он что? Иисус говорит ему: если Я хочу, чтобы он пребыл, пока прииду, что тебе до того? ты иди за Мною. И пронеслось это слово между братиями, что ученик тот не умрет. Но Иисус не сказал ему, что не умрет, но: если Я хочу, чтобы он пребыл, пока прииду, что тебе до того? Сей ученик и свидетельствует о сем и написал сие; и знаем, что истинно свидетельство его».

Мне были непонятны эти слова, и я не уверен, что их понимают и ученые-библеисты (безотносительно к тому, что сами они утверждают). Конечно, именно здесь берет начало легенда, что Господь наш совершил нечто, чего никто, кроме Иоанна, не знал. Совершил что-то, о чем не поведал другим церквям — петристским и схожим с ними. Это деяние в конце концов станет известно людям и поведет человека к новому помыслу Божьему. Возможно, нынешний культ иоаннитов целиком и полностью зародился в текущем столетии. Но иоанниты трубят, что этот культ тайно существовал уже две тысячи лет.

Это утверждение почти неизбежно ассоциируется с миром потустороннего.

Гностицизм, меняя название, существовал издавна. И всегда считался еретическим течением. В своей первоначальной форме (вернее — формах) он представлял собой попытку растворить христианство в мешанине тайных восточных культов, неоплатонизме и колдовстве. Предание возводит его возникновение к Симону-магу, упоминавшемуся в Восьмой главе Библии и воспоминания о котором приводят ортодоксов в неподдельный ужас.

Современный иоаннизм обрел сомнительную честь, воскресив это древнее, от зари времен, религиозное течение и заявляя, что оно не было ошибкой, а напротив, несло людям высшую истину. Собственно, они утверждают, что Симон-волхв был не извратителем Библии и религии, а пророком.

Насколько вероятно, что все это правда? Может быть, мир действительно стоит на пороге царства Любви? Не знаю. Откуда я могу знать? Но, поразмыслив (причем петристская церковь сыграла не меньшую роль, чем мои эмоции), я решил, что учение иоаннитов — ложь. То, что иоаннизм приобрел такое широкое распространение, я просто отнес на счет столь свойственной человеку тяги к иррациональному.

Так же проста община правдоискателей, исполняющая свои ритуалы и предающаяся различным размышлениям там, где им ничто не помешает. Община притягивает пилигримов, которые нуждаются в крове, заботе и пище. В том же нуждаются священники, псаломщики и другие. Храму (это более точное название, чем «собор», но иоанниты настаивают на «соборе», чтобы подчеркнуть то, что они являются христианами) необходимы денежные поступления.

Как правило, поступают значительные пожертвования, и эти деньги оказываются в умелых руках. Зачастую вокруг первоначально уединенного храма вырастает целый город. Так возник и Силоам, куда я направлялся.

Просто. Банально. Почему у меня возбуждают беспокойство сведения, известные любому читателю ежедневной прессы? Может, я размышляю над этим, просто чтобы не думать о Валерии? Нет. Чтобы как можно лучше разобраться в том, что бесконечно туманно и запутано.

Что-то там есть еще, что-то за этим кроется… Неужели мне это не кажется, неужели я начинаю понимать их? Но если и так, то что именно я начинаю понимать? Я подумал о нетерпимости иоаннитов. О бунтах и мятежах, вечно устраиваемых иоаннитами. Я вспомнил, как они откровенно признают, что адепты повелевают силами, о которых и вообразить трудно. Ведь это еще более разоблачает их!

Я вспомнил рассказы об отступниках, не продвинувшихся, против их ожиданий, до высших ступеней… Что же такое страшное случилось с ними? Не было ничего преступного, ничего противоречащего нормам морали. Ничего, что щекотало бы нервы. Просто было что-то безобразное, плачевное и что-то подобное ненависти.

Я думал о теологии гностиков. Вернее, о той ее части, что они не скрывали. Какая-то ужасная смесь апокалипсического откровения и логики.

Иоанниты извращенно отождествляли своего Демиурга с Богом Ветхого Завета.

Я подумал об Антихристе…

Но тут меня не хватило. Слишком мало, как я уже говорил, я знал о таких вещах. Пришлось остановиться на том, что думать об этом бесполезно. Ибо Всемогущий и сам справится с ним в любом случае, какое бы обличье он ни принимал… Где-то далеко, чуть ли не на другом краю прерии, замерцали огни. Я был рад, что полет близится к концу, а что дальше случится — неважно. Хватит с меня размышлений.

Силоам — обычные улицы, обычные дворы и дома. Под Главной Аэролинией, возле границы города, написано:

«НАСЕЛЕНИЕ 5240 ЧЕЛОВЕК».

Другая вывеска возвещала, что члены «Клуба Львов» встречаются в ресторане «Котел кобальта».

В городе имелось с пару маленьких предприятий, муниципалитет, начальная и средняя школы, пожарная часть, порядком замусоренный парк, гостиница. И больше ремонтных мастерских, чем необходимо для такого городка. В деловой части города находились универсальные магазины, пара кафе, банк, клиника, кабинет дантиста, аптека… Все как в любом американском городе.

Эта обыкновенность подчеркивала, насколько чуждо все остальное. Хотя близилась полночь, в городе было как в могиле. Улицы пустынны, никто не прогуливался, не шел, взявшись за руки, не было молодых пар. Кое-где виднелись редкие полицейские метлы. И лишь кто-то один, закутанный в мантию, с капюшоном на голове, медленно брел вдоль улицы.

Дома отгородились друг от друга и от остального мира закрытыми ставнями. Горожане спали. А где не спали, там, вероятно, не смотрели магический кристалл, не играли в карты, не пили спиртное и не занимались любовью. Скорее всего они молились или штудировали свои книги в надежде достичь более высокой религиозной степени, овладеть большими знаниями и мощью, обеспечить спасение своей души…

В центре города стоял собор. Он возвышался над плоским городом, точно гора над равниной. Ничего преступного в этой картине не было. Ровные, белые, как слоновая кость, стены вздымались к небесам, а над ними — огромный купол. Издали окна походили на ногти.

И на каждом этаже — один ряд окон. Но затем я увидел еще два витражных, каждое в половину фасада, окна. Мрачными тонами на них были изображены тревожащие душу рисунки. На западном окне — Мандала — священный символ буддистов. На восточном — Око Божье. На западной же стороне вздымалась одинокая башня. На фотографиях она не производила внушительного впечатления, но теперь было видно — она едва не достигала звезд.

На стенах собора играли огни, окна тускло светились. Я услышал молитвенные песнопения. Откуда-то, словно из-под толщи льда, доносились мужские голоса. С ними переплетались голоса женщин. Мелодия была мне незнакома. А слова… Нет на Земле такого языка.

«… Хельфиот Аларита арбар Нениото Мелито Тарасунт Чанадос Умия Тейрура Марада Селисо…»

Мелодия звучала так громко, что ее было слышно, наверное, и на окраинах города. И она была нескончаемой. Хор пел беспрерывно. Всегда под рукой были священники, прислужники, псаломщики, пилигримы, чтобы заменить уставшего певца или певицу. Любого и любую из участников хора.

Мне стало не по себе, как подумал, что дни и ночи напролет людям приходится слушать гимны. Если человек живет в Силоаме, пусть даже он не иоаннит, вероятно, его сознание скоро перестает воспринимать это пение. Но разве не будут постоянно проникать эти звуки в его думы, сны, грезы? Наконец, в саму душу?

Я не мог объяснить, что я сейчас чувствовал. Словами этого не выразишь. Но с каждым ярдом ощущение делалось все сильнее. Ощущение враждебности… или истины, которую я просто не способен воспринять?

Привратник у входа был приятным на вид молодым человеком. Волосы как пакля и голубые глаза. Таких американцев любил описывать Уолт Уитмен.

Я припарковал метлу (участок был огромен, пуст и погружен во тьму), подошел к нему и спросил, можно ли войти. Мгновение он рассматривал меня, потом осведомился:

— Вы не причастник, не так ли?

— Н-нет.

Я был несколько ошеломлен.

Он захихикал:

— Знаешь, чего я тебе скажу? Они уже дошли до «Эльфуэ». Погоди, пока закончат молиться Марии, и входи.

— Извините, я…

— Все, ладно. Веди себя тихо, никто на тебя и не взглянет. В теории ты все равно проклят. Сам-то я в это не верю. Знаешь, чего я думаю? Моя девушка — методистка. Священники тянут волынку, не разрешают мне жениться на ней. Но все равно не поверю, что ей гореть в аду…

Тут он понял, что слишком распустил язык.

— Чего это ты явился так поздно? — спросил он. — Туристы обычно бывают у нас в дневное время.

Я решил, что он не принял обет, просто вольнонаемный. И не более фанатичен, чем обычный средний христианин. Короче говоря, принадлежит к тому большинству, какое есть в любой организации, в любой стране.

Я был готов к такому вопросу и ответил:

— Я путешествую по делам. Получил указание посетить ваш город сегодня рано утром. Задержался и прилетел сюда только сейчас. Ваш хор так знаменит, что не хотелось бы упускать случая послушать его.

— Спасибо. — Он протянул мне брошюру. — Правила знаешь? Входить и выходить через главный вход. Займешь место в языческом… э-э… туристском приделе. Не шуметь, не фотографировать. Когда захочешь уйти, иди тихо тем же путем, которым пришел.

Я кивнул и пошел к двери. Мощеный двор, в нем — вспомогательные здания, выстроившиеся квадратом вокруг собора. Там, где здания не соединялись впритык, между ними поднимались стены, оставляя лишь три прохода с решетчатыми воротами. Учрежденческие, жилые, складские здания выглядели одинаково. Точнее — однообразно. Кое-где виднелись фигуры неспешно идущих куда-то людей. Мужчин трудно было отличить от женщин. И на тех и на других были одинаковые рясы с затеняющими лица капюшонами.

Мне вспомнилось, что иоанниты никогда не были замешаны в любовных скандалах. И это при том, что они практиковали как секс, так и безбрачие. Их монахи и монахини не просто прошли посвящение. Они посвященные. Иоаннизм превзошел баптизм и оставил далеко позади обычные ритуалы и элементарную перемену имени (последнее соответствовало принятой в петристских церквях конфирмации. Кстати, прежнее имя оставалось и использовалось во взаимодействиях со светскими властями).

Годами посвященные умерщвляли плоть, дисциплинировали дух, занимали свой мозг тем, что их святые книги называли «божественным откровением», а неверующие, принадлежавшие к другим церквям, именовали претенциозной чепухой. Нередко это «откровение» считали нераспознанным дьяволопоклонством.

«Да провались оно все…» — подумал я.

Мне необходимо сконцентрироваться на том, что я обязан сделать. Нет сомнения, что эти тихие унылые фигуры в рясах в случае нужды будут действовать быстро и энергично.

… Невозможно отрицать подавляющее впечатление, производимое вблизи собором. А доносившееся из него песнопение заставляло думать, что оно заполняет всю ночь…

Сохранившиеся у меня чувства волка начали отказывать. И хорошо, потому что окружающая обстановка и так угнетала и пугала чуть ли не до смерти. Кожа покрылась едким потом, его холодные капли струйками сбегали по телу, и резкий запах пота бил в ноздри. Весь мир окутался дымкой нереального, весь мир заполнила безжалостная мелодия.

Но Валерия оставалась в Аду…

Я остановился там, где смутный колеблющийся свет был сильнее всего, и прочитал брошюрку. В ней меня вежливо приветствовали и излагали те же правила поведения, о которых мне поведал привратник. На задней обложке был начерчен поэтажный план базилики главного здания. Других схем не было, но я понимал, что на всех этажах как северной, так и южной стороны есть еще много помещений. Есть они и в башне, и даже в куполе. Не составляло секрета, что под собором располагались обширные подземелья. Там проводились обряды. Некоторые обряды, во всяком случае.

Что я еще знаю? Чем выше духовная степень, тем больше тайн святилища открывается посвященному. А в самые тайные святилища вход открыт только адептам, и лишь они знают, что там происходит.

Я поднялся по ступенькам собора. Огромные двери были открыты. По обеим их сторонам торчали два здоровенных монаха. Монахи стояли неподвижно, глаза обыскивающе скользили по мне.

Длинный, с низко нависшим потолком, стерильно чистый вестибюль был совершенно пуст, если не считать купели со святой водой. Ни крикливой доски объявлений, ни приходских извещений, ни корявых рисунков, сотворенных учениками воскресных школ. Посредине вестибюля стояла монахиня. Она указала мне на коридор, ведущий налево. Другая, стоявшая рядом с ней, выразительно покосилась на коробку с надписью: «Пожертвования». Пришлось опустить туда пару долларов.

В воздухе носилось что-то странное. Не только пение, запах ладана, пристальные взгляды — что-то неосязаемое, какие-то силы, от которых напряглись все мышцы моего тела.

Я вошел в боковой придел собора. Он был огражден канатами. Скамьи в несколько рядов. Очевидно, придел предназначался для посторонних. Я был здесь один. С минуту я осматривался. Предел был огромен и производил потрясающее впечатление. Я сел. Еще несколько минут я потратил на то, чтобы постичь окружающее, в чем потерпел неудачу.

Эффект превосходил всякое понимание. Геометрия голых белых стен, колонн, свода — ее просто не с чем было соизмерить. Человек оказывался как бы в бесконечно тянущейся куда-то пещере. И в густом сумраке господствовал собор. Око Божье над алтарем и Мандала над возвышением, где находился хор. Но и они казались нереальными, они были где-то за орбитой Луны, а редкие свечи мерцали, будто звезды. Пропорции, изгибы, пересечения — все служило созданию впечатления, что человек оказался в бесконечном лабиринте.

Раньше на краю неба виднелись фигуры полдюжины служек, теперь они исчезли, но, может быть, это были просто прихожане. Церковь иоаннитов намеренно унижала свою паству.

У алтаря стоял священник. Рядом — два прислужника. Взглянув на их белые мантии, я понял, что они посвященные. На расстоянии они казались совсем крохотными. Только священник почему-то не казался маленьким. У него была белая борода, на плечах — черно-голубая ряса. Высокого роста. Адепт. Он застыл, неподвижно раскинув руки…

Мне стало страшно, я боялся его. Он молился, а может…

Кадила раскачивались, я задыхался от их дыма. Над головой хор все вел свою монотонную мелодию. Никогда в жизни я не чувствовал такого страха.

Отведя взгляд, я принудил себя внимательно оглядеть окружающее. Так, будто это вражеская крепость, в которую необходимо проникнуть. Что бы со мной сейчас ни творилось, не здесь ли скрываются виновники того, что произошло с моей девочкой?

При мысли о Валерии во мне проснулась ярость. Ярость тут же сделалась такой сильной, что ко мне вернулась смелость. Колдовское зрение помочь мне здесь не могло. Тут наверняка приняты все меры против подобных магических штучек. Оставалось обычное зрение. Глаза постепенно адаптировались к полутьме. Все мои чувства, не только зрение, были мобилизованы и напряжены до предела.

Место, отведенное для тех, кто не принадлежит к иоаннитской церкви, было расположено как можно дальше от алтаря. По левую сторону собора, справа от меня, до самого нефа тянулись ряды скамей. Слева, вдоль северной стены, оставался проход. На возвышении, прямо надо мной, громоподобно ревел хор. Впереди, где обрывались ряды скамеек, висел, скрывая большую часть поперечного нефа, занавес, украшенный черными звездами.

Я подумал, что ничто из увиденного не подсказывает, как проникнуть, куда мне надо.

Мягкими шагами прошел мимо меня монах. Поверх рясы на нем был длинный стихарь, расшитый каббалистическими знаками. На полдороге к поперечному нефу он остановился у плиты, на которой горели свечи, зажег еще одну и простерся на полу. Пролежав так несколько минут, он встал, поклонился, отступил на несколько шагов и обернулся ко мне.

Я видел такое одеяние на фотографиях. Так одевались те, кто пел в хоре. Очевидно, его только что сменили, и он, вместо того чтобы тут же снять это одеяние, предпочел сперва приобщиться к Божьей милости.

Когда монах миновал меня, я направился за ним следом. Между стеной и скамьями оставалось свободное место. Нависший сверху балкон для хора отбрасывал такую густую тень, что я едва заметил, как монах проскользнул в дверь, открывшуюся в ближнем ко мне углу.

Идея блеснула, словно молния. Я сел, внешне совершенно спокойный, на деле же я был напряжен до предела. Оглядел из конца в конец базилику. Никто не обращал на меня внимания. Вероятно, священник и служки не видели меня. Тут все было спроектировано так, чтобы навязчивые язычники мешали службе как можно меньше. Сквозь громкое пение я слышал шаги монаха, но мои уши не уловили поворота ключа в замке. Путь был свободен.

А что дальше? Этого я не знал. Да это меня и не особо заботило. Если меня сразу сграбастают — я турист-остолоп. Выругают и выкинут пинком под зад, а я попытаюсь найти какой-нибудь другой способ проникнуть внутрь. Если меня схватят, когда я достаточно глубоко проберусь в глубины собора… — что ж, я готов рискнуть.

Я подождал еще триста миллионов микросекунд. Я ощущал каждую из них. Надо дать монаху достаточно времени, чтобы он успел убраться отсюда. И пока длились эти секунды, я опускался на колени и сгибался все ниже и ниже, до тех пор, пока меня совершенно не скрыла спинка скамейки. И наконец я встал на четвереньки. Пора!

Я поспешно, хотя и не очень быстро, пополз в залитый тенью угол. Поднявшись на ноги, оглянулся. Адепт стоял в прежней позе и походил на мрачное привидение. Прислужники производили какие-то сложные манипуляции со священными предметами. Хор пел.

Кто-то бил себя в грудь, покидая собор через южный придел. Я подождал, пока он уйдет, затем взялся за дверную ручку. От нее исходило странное ощущение. Я очень медленно повернул ее. Дверь заскрипела, но ничего не случилось. Заглянув внутрь, я увидел цепочку тусклых голубых фонарей.

Я вошел.

И оказался в прихожей. Отделенное занавесью, за ней находилось помещение больших размеров. И там, и здесь было пусто. Но такая удача не могла продолжаться долго.

Всего занавесей было три. За второй открывалась спиральная лестница, откуда доносились звуки гимна. За третьей тянулся коридор. Большая часть его была заставлена вешалками с висящими на них стихарями.

Очевидно, иоаннит, получив наставление где-то в другом месте, должен был надеть здесь стихарь и затем уже подняться на возвышение, где пел хор. Кончив петь, он возвращался тем же путем.

Если хор состоит из 601 певца, меняться поющие должны достаточно часто. Возможно, сейчас, ночью, когда хор состоит в основном из священников, более тренированных, чем энтузиасты-миряне, смены проходят не так часто. Но в любом случае мне лучше здесь не оставаться.

Костюм будет мешать, если я превращусь в волка. Снять его и оставить под этими свитерами-распашонками? Однако, если кто-то случайно увидит меня босого, в плотно прилегающей к телу одежде — костюме «волчья шкура», — ему будет трудно поверить в мои добрые намерения.

Я вытащил из-за пояса ножны, достал нож и сунул его в карман куртки. И отправился в путь…

ГЛАВА 24

Коридор тянулся вдоль всего здания. В стенах его было множество дверей. В основном там, видимо, размещались обычные кабинеты и канцелярии. Что-нибудь в этом роде. Двери были закрыты, свет погашен. На матовом стекле виднелись надписи. Так, например, «Пост пропагандиста. Отдел 12».

Что ж, отсюда брались под контроль обширные территории. Проходя мимо одной из дверей, я услышал стук пишущей машинки. Я как-то привык слушать одно бесконечное песнопение, и вдруг — стук машинки. Это так испугало, будто я услышал стук челюстей скелета.

Планы у меня были смутные. Очевидно, Мармидон — священник, участвовавший в демонстрации у предприятий «Источника», — получает указания из этого центра.

Выполнив поручение, он вернулся сюда, чтобы собратья очистили его от греха общения с язычниками. Сложные, тщательно разработанные заклинания очистят его быстрее, чем это произошло бы естественным путем. В конце концов, я мог ориентироваться только на Мармидона. Если он ни при чем, я могу угрохать на поиски в этом крольчатнике дней десять. Причем без всякой пользы.

От коридора ответвлялись идущие то вверх, то вниз лестницы. Куда они вели, указывали надписи на стенах. Я на это рассчитывал. Сюда, должно быть, являлось множество мирян и пришлого духовенства, у которых были какие-то дела в канцелярии и кабинетах собора — в незасекреченных отделах, конечно. Вот и он: «Мармидон — 413».

Он посвященный Пятой степени, а этот ранг расценивался достаточно высоко. Еще две ступени — и он становится кандидатом на Первую степень, то есть — на получение звания Адепта. Поэтому я решил, что он не простой священник, капеллан или миссионер, а, скорее, принадлежит к руководящей верхушке собора. Но тут мне пришло в голову, что я не знаю, в чем состоят его обычные обязанности…

Я шел теперь с удвоенной осторожностью. На площадке третьего этажа путь преградили ворота из сварной стали. Они были заперты. «Неудивительно, — подумал я. — Добрался туда, где обитает высшее духовенство». Ворота были не настолько высоки, чтобы ловкий человек не смог перелезть через них.

Помещение, куда я попал, внешне не отличалось от предыдущих. Но по коже пробежали мурашки — так много было здесь энергии сверхъестественного.

Четвертый этаж не походил на Мэдисон-авеню. Коридор здесь был облицован кирпичом, с цилиндрического свода свисали масляные лампы, имеющие форму чаши Грааля. По коридору метались огромные тени. От стен отражалось эхо песнопения. Воздух пах как-то странно — кислотой, мускусом, дымом. Комнаты, должно быть, были здесь очень большие, так как двери, выполненные в виде стрельчатых арок, находились на значительном расстоянии друг от друга. На дверях были лишь таблички с именами, никаких номеров, но я решил, что порядок нумерации здесь такой же, как и всюду.

Одна дверь на моем пути оказалась открытой. Оттуда лился неожиданный здесь яркий свет. Я осторожно заглянул туда и увидел множество полок с книгами. Некоторые книги казались древними, но большинство были современными… Да, эта толстая, должно быть, «Руководство по алхимии и метафизике», а вон та — «Энциклопедия таинственного», а вон та — переплетенная подборка «Души»… Что ж, каждому ученому нужна своя подручная библиотека. Но наверняка здесь проводятся очень странные исследования. Это уж такое мое счастье, что кто-то продолжал работать так поздно ночью.

Я рискнул посмотреть поближе. Скользнул к косяку. В комнате находился мужчина. Один. Он был громаден, выше Барни Стурлусона. Но он был стар, очень стар. Ни волос, ни бороды у него не было. Лицо… такое лицо должно быть у мученика или у мумии Рамзеса.

Старик был облачен в рясу Адепта. На столе перед ним лежала книга, но он не глядел в нее. Неподвижны были его глубоко посаженные глаза, а руки медленно двигались по странице. Я понял, что он слеп. Книга, однако, была обычной, это не был шрифт Брайля.

Свет, вероятно, включался автоматически. А может, за полками работал еще кто-то. Я тихо скользнул мимо дверей.

Кабинет Мармидона оказался несколькими ярдами дальше. Под его именем и рангом на латунной дощечке было обозначение:

«ЧЕТВЕРТЫЙ ПОМОЩНИК — ЗВОНАРЬ».

Ради всего святого, этот недомерок, он что — звонит в колокола?

Дверь была заперта. Я мог бы вывинтить задвижку или шурупы, на которых держались дверные петли, для этого у меня был нож. Но лучше подождать, пока рядом совсем никого не будет. А тем временем я, пожалуй, суну нос в…

— Кто тут?

Я мгновенно обернулся. В дверях своего кабинета (того, который выходил в библиотеку) стоял Адепт. Он опирался на посох. Но его голос звучал как-то странно, так что мне не верилось, что он вообще нуждаетя в опоре. Меня охватила тревога. Я и забыл, каким могуществом обладают маги. А он — маг.

— Пришелец — ты кто? — припер меня к стене грохочущий бас Адепта.

Я облизал пересохшие губы.:

— Сэр… Ваша Просвященность…

Посох поднялся, указывая на меня. На нем был изображен главный символ иоаннитов: крюк, перекрещенный Т-образным крестом. И это была не просто палка со знаком, это был волшебный жезл.

— От тебя веет падалью, — сказал Адепт. — Я слеп, но чувствую это. От тебя веет опасностью. Назови себя.

Я коснулся ножа в кармане и фонарика превращения за пазухой. Сейчас эти предметы были для меня бесполезны. Но когда пальцы ощутили их, они сделались для меня как бы талисманами. Я мог воспользоваться ими, если подвернется случай. Во мне вновь проснулись воля и разум. Ударами пульса прозвучала мысль: мне везет больше, чем я мог рассчитывать. Он сам заговорил со мной. Он — жуткий старик, этот сукин сын, но он — человек. Какие бы силы ни повиновались ему, я держу его в поле зрения.

Тем не менее мне пришлось пару раз откашляться, прежде чем он смог услышать от меня пару слов. Слова мои, как мне показалось, звучали скомканно и неуверенно:

— Я… я прошу прощения у Его Просвященности… Он появился так неожиданно. Не будет ли он так любезен сказать мне, где сейчас находится Посвященный Мармидон?

Адепт опустил свой посох. Это было его единственное движение. Его мертвые глаза неподвижно уставились на меня. Лучше бы он действительно был зрячим.

— Какое у тебя к нему дело?

— Извините, Ваша Просвященность. Секретное и неотложное дело. Как узнали Ваша Просвященность, я э-э… не совсем обычный посланец. Могу признаться, что собирался поговорить с посвященным Мармидоном в связи с э-э… трудностями, возникшими по делу компании «Источник Норн». Выяснилось, что это гораздо более важно, чем сперва казалось.

— Это я знаю. И знаю, конечно, когда вернется Мармидон. Я вызывал… Узнавал. Достаточно. Это тот сдвинувшийся с места камень, который может вызвать лавину.

У меня возникло дикое ощущение, что эти слова предназначались не мне, а кому-то другому. И почему это дело заставило тревожиться и его тоже? Но я не осмелился потянуть время для раздумий.

— В таком случае Ваша Просвященность поймет, почему я так спешу и почему не могу нарушить клятву никому не разглашать порученное дело. Никому, даже Его Просвященности. Если он даст мне возможность узнать, где келья Мармидона…

— Провинившийся живет отдельно от братии. Он плохо выполнил свой пастырский долг и навлек на себя гнев Святоносного. На него наложена епитимья. Пока над ним не совершат обряд очищения, можешь не искать его. — И неожиданно резко: — Ответствуй мне! Откуда ты явился? Чего добиваешься? Как это может быть, что от тебя несет опасностью?

— Я… не знаю, — заикаясь, пробормотал я.

— Ты не освящен?

— Видите ли, Ваша Просвященность… если вы… если он, ну, возможно, тут имеет место недопонимание. Меня… мое начальство приказало мне связаться с Мармидоном. У входа мне сказали, что я могу разыскать его здесь, и дали ключ от ворот.

В эту скромную фразу мне удалось вместить куда больше наглой лжи, чем я мог надеяться. Великолепное вранье! Учитывая, что он тоже сопричастен.

Он растерялся. Что делать дальше? Удивляться?

— Полагаю, что это, может быть, была их ошибка.

— Да. Низшему духовенству, естественно, ничего не сообщили…

Маг задумался.

— Если Его Просвященность скажет, куда мне идти и к кому обратиться, я больше не буду беспокоить его.

Он принял решение:

— Секретариат ночного аббатства, комната 107. Спроси посвященного Хезатоуба. Из тех, кто сейчас там находится, ни один не обладает достаточной информацией по делу Матучека. Проконсультируйся с ним.

По делу Матучека?..

Пролепетав слова благодарности, я едва ли не бегом удалился. И пока шел по лестнице, беспрерывно чувствовал между лопатками пристальный взгляд невидящих глаз. Прежде чем снова перелезть через ворота, я позволил себе на мгновение остановиться, чтобы опомниться.

Я знал, что едва ли располагаю временем. Адепт, может, несколько дряхл, но только несколько. Вряд ли он особо обеспокоен моим появлением. Но если он решит выяснить побольше? Тогда, возможно, он не ограничится телефонным звонком брату Хезатоубу. Если у меня действительно есть шанс узнать что-то, надо спешить.

Куда, однако, мне идти? Как идти? На что я рассчитывал? Пора сознаться, что эта рискованная затея слишком уж отдает донкихотством. Пора смываться.

Ну, нет! Пока есть возможность, нужно атаковать самую большую ветряную мельницу. В работу включился мозг. Нет сомнения, что верхние этажи и подвалы собора предназначены для священников самого высокого ранга. В древности приверженцы древних культов проводили главные обряды под землей. Пожалуй, лучше всего мне поискать Мармидона в подземельях собора.

Я ощутил, как на лице сама собой появилась судорожная улыбка. Ему вряд ли стали облегчать наказание, заклинаниями лишив его запаха. Вот еще одна причина полагать, что он упрятан в подвал. Упрятан слишком далеко, чтобы его можно было отыскать с помощью даже обоняния.

С помощью человеческого обоняния!

Я вернулся на первый этаж и поспешно начал спускаться вниз. Все шло как по маслу. Было уже далеко за полночь. Чародеи, наверное, поглощены своими делами. За немногим, быть может, исключением.

Я уже спустился двумя этажами ниже. Здесь, видимо, помещались склады и кладовые, где хранился дворницкий инвентарь и тому подобное. На одном из этажей я увидел монашку, драившую пол голыми руками. Обычная ее работа? Искупление вины? Самоуничижение? Она была единственным человеком, которого я встретил здесь. Она меня не заметила.

Дальше по пути мне снова встретились запертые ворота. По ту сторону, за ними, лестница делалась круче. Вокруг был уже не бетон, а грубо отесанный камень. Я уже углубился в скштьное основание собора. Стены были холодными до озноба, влажными. Холодным был и воздух. Современного освещения здесь не было, оно осталось там, позади. Путь мой освещали только свечи, вставленные в далеко стоявшие друг от друга железные подсвечники. Свечи были оплывшие. Снизу тянуло сквозняком. В тусклом свете прыгали уродливые тени. И я наконец-то был избавлен от этого бесконечного песнопения. А лестница все вела вниз!

И снова бесконечно вниз.

Но вот лестница кончилась. Я ступил на пол созданной природой пещеры. Редкие голубые огни выхватывали из колеблющегося мрака очертания сталагмитов и сталактитов. Над входами в тоннели были укреплены Руки Славы. Я знал, что высшие иерархи иоайнитов пустили в ход все свое влияние, чтобы получить разрешение полиции на эти приборы. Действительно ли они понадобились иоаннитам для проведения исследований?

Из одного тоннелд доносился шум бегущего под землей потока. Из другого сочился тусклый свет, несло ладаном, слышался чей-то дрожащий голос. Молитва, бдение, чародейство или еще что-то?

Я не стал задерживаться, чтобы выяснить, что там такое. Быстро скинул с себя одежду и обувь. Спрятал все это в расщелине скалы. Нож заткнул за эластичную резинку трусов.

Направив на себя линзу, я трансформировался. При этом постарался, конечно, не слишком поддаваться квазисексуальным ощущениям и вбил себе в голову, для чего я совершаю превращение. Чувства и мышцы зверя должны служить поставленной человеком цели.

Поэтому, как я заметил, превращение проходило трудно. Чтобы закончить его, мне понадобилось вдвое больше времени по сравнению с тем, сколько это обычно занимало. Несомненно, влияли антиколдовские заклинания. Вероятно, мне не удалось бы стать волком, если бы не мои хромосомы.

Но мне это удалось. Никакого сомнения. Я снова стал волком!

И без того слабый свет потускнел так, что только мешал. Волк не так зависит от зрения, как человек. Уши, ноги, язык, каждый волос моего тела и прежде всего нос — впитывали поток информации. Пещера перестала быть местом, где я мог бы оступиться. Любую пещеру теперь я мог постигнуть сразу.

И… да, это не ошибка. Из одного тоннеля слабо тянуло запахом тухлого мяса — отвратительным запахом. Я едва успел подавить вой вышедшего на охоту волка и затрусил к тоннелю…

ГЛАВА 25

Проход был длинным, извилистым, пересеченным множеством других тоннелей. Не веди меня мое обоняние, я бы скоро заблудился. Путь освещали испускавшие огонь Руки — над каждой выбитой в скале кельей. Но кельи встречались редко. Общеизвестно, что кандидат на первую ступень посвящения должен в одиночестве провести здесь сутки, но лишь в отдельных случаях после этого на него снисходило благочестие и святость. Утверждали, что так душа вознаграждается за творимые без помех молитвы и размышления. Но я подозревал, что на них нисходит отнюдь не святость…

Некие запахи, едва уловимые даже моим волчьим обонянием… от них шерсть на загривке становилась дыбом.

Через некоторое время все эти запахи были заглушены другим, след которого и вел меня. Когда наконец я добрался до источника запаха, пришлось на время задержать дыхание. Так, не дыша, я и заглянул в келью.

Тусклое голубое свечение, льющееся с пальцев над входом, давало света вряд ли больше, чем ночник в большой палате. На соломенном тюфяке спал Мармидон. Чтобы было теплее, он укрылся рясой. Столь же грязной, как и его кожа. Помимо рясы, у него был сухарь, жестяная банка с водой, чашка, иоаннитская Библия и свеча, чтобы можно было читать Библию. Должно быть, он покидал келью только тогда, когда нужно было посетить расположенную дальше по тоннелю каморку с люком. Но и если бы он вообще не выходил из кельи, особенной разницы не было.

Ф-фу!

Отступив немного, я превратил себя в человека. В этом облике зловонные испарения действовали на меня не так сильно. Да и вновь обретенный человеческий разум человека взял верх над инстинктом зверя. Кстати, Мармидон, несомненно, даже не замечал зловония.

Я вошел в его жилище. Опустившись на корточки, я потряс его за плечо. Свободной рукой вытащил нож.

— Вставай, ты!

Он забарахтался, проснулся и, увидев меня, застыл с разинутым ртом. Должно быть, я представлял собою весьма зловещее зрелище. На голое тело надето местами что-то черное и облегающее, а на лице нет и тени милосердия. Впрочем, и его лицо с ввалившимися глазами выглядело тоже неважно в этом мертвенном свете. Он не успел закричать — я зажал ему рот ладонью.

Щетина на небритой физиономии кололась. Тело посвященного колыхалось, как тесто.

— Тихо, — произнес я выразительно. — Или я выпущу тебе кишки.

Он показал знаками, что согласен, и я отпустил его.

— М-м-мистер Матучек… — шептал он и, съежившись, все старался отползти от меня, пока не наткнулся на стену.

Я кивнул:

— Пришел потолковать с тобой.

— Я… Как… О чем, во имя Господа?

— Верни мне мою дочь в целости и сохранности.

Мармидон чертил в воздухе кресты и другие знаки.

— Вы сошли с ума? — Он нашел в себе силы внимательно посмотреть на меня и сам ответил на свой вопрос. — Нет. Я могу сказать это твердо…

— Я не одержим демоном! — прорычал я. — И я не сумасшедший. Говори!

— Н-но мне нечего сказать. Ваша дочь? Я и не знал, что у вас есть дочь!

Мир закружился. Я попятился назад.

Он не лгал. Он не мог лгать в таком состоянии.

— А?.. — только и мог выдавить я.

Он немного успокоился, пошарил вокруг в поисках очков.

Нащупав, нацепил их и, опустившись на тюфяк, вновь взглянул на меня.

— Это святая правда, — сказал он настойчиво. — Почему у меня должны оказаться сведения о вашей семье? Почему кто-то из вашей семьи должен оказаться здесь?

— Потому что вы сделались моими врагами!

Во мне опять закипела ярость.

Он покачал головой:

— Мы никогда не враждуем с человеком. Как мы можем сделаться его врагами? Мы используем Евангелие Любви.

Я фыркнул. Он отвел глаза.

— Что ж, — голос его дрогнул. — Все мы — сыны Адама. Мы тоже, как и любой другой, можем впасть в грех. Признаю, что тогда меня охватил гнев… когда вы выкинули… этот фокус… когда ваша хитрость заставила нас… заставила те невинные души…

Я взмахнул ножом. Лезвие сверкнуло..

— Прекрати болтать чепуху, Мармидон! Единственная невинная душа в этом деле — трехлетняя девочка. Ее похитили. Она в Аду!

Его рот широко открылся, глаза выпучились, как у лягушки.

— Говори! — приказал я.

Какое-то время он не мог выдавить из себя ни слова, а потом в совершеннейшем ужасе просипел:

— Нет! Невозможно! Я бы никогда… никогда!!!

— А как насчет твоих дружков-священников? Который из них?

— Никто! Клянусь. Этого не может быть…

Я кольнул его острием ножа в кадык. Он содрогнулся:

— Пожалуйста, разрешите мне узнать, что случилось. Разрешите мне попробовать помочь вам.

Я убрал нож; пошатываясь, прошел пару шагов, сел; хмурясь, потер лоб. Все это расходилось с тем, что я думал сперва.

— Послушайте, — начал я обвиняющим голосом, — вы сделали все от вас зависящее, чтобы лишить меня смысла моего существования. А когда вся моя жизнь пошла под откос, что я должен подумать? Если вы невиновны, вам лучше представить мне убедительные доказательства этого…

Посвященный сглотнул слюну:

— Я… Да, конечно. У меня не было намерения причинять какой-либо вред. То, что вы сделали…. делаете… это грех. Не обрекайте себя на вечное проклятие. И не толкайте других на такой же путь греха. Церковь не может оставить это без внимания. Ее служители… большинство из них… помогут вам во всем, что только от них зависит.

— Кончайте проповедь! — приказал я. Помимо всего прочего, я не хотел, чтобы возгоравшийся в нем пыл пересилил его страх передо мной. — Придерживайтесь фактов. Вы были посланы натравливать на нас ту банду. Вы их подстрекали!

— Нет… Хорошо, я вхожу в состав добровольцев. Когда происходили те события, мне разрешили принять в них участие. Но не для того, чтобы… чтобы сделать то, о чем вы говорите… нет, чтобы оказать помощь, помощь советом, осуществлять духовное руководство… ну, и обеспечить защиту против возможного с вашей стороны колдовства… Ничего более! Вы же сами напали на нас.

— Конечно, конечно. Это мы начали пикетирование, а когда оно не сработало, силой вторглись на чужую территорию, установили блокаду, учинили факты вандализма, терроризма… Ха-ха! И действовали вы исключительно в качестве частного лица! Правда, когда вы потерпели неудачу, то нашли поддержку и утешение у вашего руководства. И уже вернулись к исполнению своих обычных обязанностей.

— На меня наложена епитимья за то, что я согрешил гневом, — заявил он.

Легкая дрожь пробежала у меня по позвоночнику. Ну вот, теперь мы добрались до главного.

— Вас поместили сюда не просто потому, что вы рассердились на нас. Что вы сделали на самом деле?

Его снова охватил ужас. Он воздел бессильные руки.

— Пожалуйста… Я не могу… Нет!

Я поднес нож к его лицу.

Мармидон нахмурился и быстро сказал:

— Разгневался на вашу жестокость, упрямство… и наложил на вас всех проклятие. Проклятие Мабона. Посвященные отцы… Не знаю, как они узнали о том, что я сделал, но Адепты наделены даром… Когда я вернулся, мне сказали, что последствия могут оказаться гибельными. Ничего больше я не знаю. Пока я находился здесь, мне никто ничего не говорил. Никто не приходил сюда… Что, действительно были какие-то последствия?

— Как сказать… Что это за проклятие?

— Это не заклинание. Вы понимаете между ними разницу, не так ли? Заклинания, используя законы волшебства, вызывают к действию сверхъестественные силы или призывают нечеловеческие существа. Это, мистер Матучек, то же самое, что нажать спусковой крючок или свистнуть собаке. Это — как использование любого инструмента. Молитва — другое. Это мольба, обращение к Всевышнему. Проклятие — не что иное, как формула, в которой содержится просьба… ну, наказать кого-то. Всевышний либо его ангелы выполняют просьбу, если увидят, что человек должен быть наказан. Лишь им дано судить…

— Повторите его.

— Да вы что! Это опасно!

— Вы только что утверждали, что само по себе оно безвредно…

— Разве вы не знаете? Молитвы иоаннитов не то же самое, что молитвы петристов. Нас осеняет особая милость Божья, его особый промысел. Мы обладаем особым знанием, мы — возлюбленные дети его. Наши молитвы могущественны сами по себе. Я не могу предсказать, что случится, если я произнесу эти слова… Пусть даже у меня нет никаких намерений, но в подобных условиях… когда нельзя проконтролировать…

«Очень может быть…» — подумал я.

Сущность гностицизма в древние времена состояла в поиске силы и власти с помощью древних знаний. В овладении мощью, превышающей мощь самого Бога. Несомненно, Мармидон будет искренне утверждать, что его церковь возродила эту идею, но он еще не получил статуса Адепта. Самые конечные тайны от него сокрыты. Без особого энтузиазма я подумал, что непохоже, чтобы он был способен совершить преступление. Этот коротышка в душе был неплохим человеком.

Меня осенило. Еще полсекунды я обдумывал эту мысль. А если логически продолжить ее… Предположим, что основоположники современного гностицизма сделали какое-то открытие, вооружившее их до сих пор неизвестной мощью. Результаты убедили их, что они оказывают воздействие на самого Бога.

Предположим далее, что они ошиблись… были введены в заблуждение. Потому что, пропади они пропадом, идея, что смертные хоть как-то могут влиять на Всемогущего, не имеет никакого смысла. Какой вывод следует из всех этих предположений? Следующий.

Вне зависимости, знают ли они об этом или нет, благословения и проклятия иоаннитов являются в действительности не молитвами, а особо искусным, имеющим чрезвычайную силу колдовством!

— Я могу ознакомить вас с текстом. — Мармидон весь дрожал. — Вы можете прочесть его сами. Он не относится к числу запретных.

— Ладно, — согласился я.

Он зажег свечу и раскрыл книгу. Мне приходилось издали видеть иоаннитскую Библию, но никогда не выпадало случая хоть полистать ее. Иоанниты заменили Ветхий Завет чем-то таким, что даже неверующие вроде меня сочли богохульством. Обычно текст Нового Завета сопровождался множеством апокрифов, добавлением других произведений, источник которых не мог определить ни один ученый.

Трясущийся палец Мармидона коснулся отрывка в последнем разделе. Я сощурился, пытаясь разобрать мелкий шрифт. Текст на греческом шел параллельно с переводом на английский. Отдельной строчкой шли пояснения смысла слов вроде тех, что были в распеваемом наверху гимне.

«Свят, свят, свят. Во имя семи гномов. О, Мабон, праведный, безмерно Великий Ангел Духа Святого, надзирающий над изливающими гнев и хранящими тайну бездонной Бездны, приди ко мне на помощь, излей горе на тех, кто причинил зло мне, чтобы могли и они познать раскаяние и дабы не страдали больше слуги скрытой от очей человеческой Истины и Царства, которое грядет. Словами этими призываю тебя, Гелифомар, Мабон Сарут Эннанус Сацинос.

Амен, амен, амен…»

Я закрыл книгу:

— Не думаю, чтобы такого рода заклинания чего-нибудь стоили, — медленно сказал я.

— О, можете повторить это вслух, — выпалил Мармидон. — Вы — можете. И обычный церковный причастник тоже может. Но я — звонарь, или, как вы говорите, — заклинатель. Не слишком высокого ранга, не слишком искусный, но и мне дарована определенная милость.

— Ах так… — Я с болью начал понимать истину. — Ваша повседневная работа состоит в том, чтобы вызывать демонов и руководить ими…

— Не демонов. Нет, нет! По большей части — обычных существ сверхъестественного мира. Иногда — ангелов низшего разряда.

— Вы имеете в виду существо, сказавшее вам, что оно — ангел?

— Но оно и есть ангел!

— Неважно! Так вот что случилось! Вы говорите, что разгневались до безумия, прокляли нас. Прочли эту молитву темным силам. Я утверждаю, что, сознательно или нет, но вы занимались колдовством. Поскольку детектором ничего не зафиксировано, этот род колдовства еще неизвестен науке. Это был призыв к кому-то, живущему за пределами нашей Вселенной. Что ж, вы, иоанниты, кажется, ухитрились наладить связь с иным миром. Вы верите, большинство из вас верит, что этот мир — Небеса. Я утверждаю, что вас обманывают. На самом деле этот мир — Ад!

— Нет… — застонал он.

— Помните, у меня есть основания для этого утверждения. Вот куда попало мое дитя — в Ад!

— А может быть, и нет? — с надеждой возразил Мармидон.

— Демон отозвался на ваш зов. Случилось так, что из всех служащих «Источника Норн» лишь мой дом оказался не защищенным от нападения демона, так что месть обрушилась на нас.

Мармидон расправил хилые плечи:

— Сэр, я не отрицаю, что вашего ребенка похитили. Но если девочку украли… в результате моих опрометчивых действий, вам не следует бояться.

— Когда она находится в Аду?! Предположим, мне вернут ее сию же минуту. Какой страшный след оставит на ней пребывание там?

— Нет, честное слово, не бойтесь. — Мармидон похлопал меня по руке. И попал как раз по ослабевшим суставам пальцев, обхвативших рукоятку ножа. — Если она сейчас находится в Нижнем Континууме, действия по ее возвращению сопряжены со временем. Вы понимаете, что я имею в виду? Сам я не очень-то хорошо разбираюсь в таких вещах, но Адепты глубоко проникли в их суть, и некоторую их часть они передают посвященным, начиная с Пятой степени и выше. Математическая сторона осталась вне пределов моего понимания. Но как я понимаю, Адская Вселенная отличается особо сложной геометрией пространства и времени. Будет не особо трудно вернуть вашу дочь в ту же секунду, из которой ее похитили. Точно так же, как и в любой другой момент времени.

Нож вывалился из моей ладони. В моей голове гудели колокола.

— Это правда?

— Да. Церковный обет не позволяет мне сказать большего.

Я закрыл лицо руками. Слезы бежали у меня между пальцами.

— Я хочу помочь вам, мистер Матучек. Я раскаиваюсь в том, что поддался гневу.

Подняв взгляд, я увидел, что он тоже плачет. Через некоторое время мы нашли в себе силы приступить к делу.

— Разумеется, мне не следует вводить вас в заблуждение, — объявил он. — Когда я сказал, что можно одинаково легко войти в любую точку времени, это не значит, что у вас нет проблем. Я просто хотел, чтобы, успокоившись, вы все же увидели, как обстоят дела. На самом деле существуют такие препятствия, что преодолеть их могут лишь наши верховные Адепты. Никто из ныне живущих геометров, пусть даже он гений, не сможет самостоятельно отыскать дорогу сквозь эти измерения. К счастью, однако, этот вопрос перед нами не стоит. Возможно, ваша дочь была действительно похищена в результате моего проклятия. Тогда понятна немилость, проявленная ко мне моим руководством. Но если даже так, она находится под защитой ангелов.

— Докажите, — потребовал я.

— Попытаюсь. Я снова нарушаю все правила, если учесть, что на меня наложили епитимью, а вы — неверующий. Однако я могу попробовать воззвать к ангелу.

Мармидон застенчиво улыбнулся.

— Кто знает, если вы отречетесь от своих заблуждений, возможно, девочка будет возвращена немедленно. Обращение в истинную веру человека, обладающего вашими способностями и энергией, — это было бы чудесно. Возможно, все, что случилось, соответствует цели Божьей.

Мне не очень-то понравилась идея с этим зовом. Если честно, у меня озноб пробежал по коже. Мармидон может сколько угодно думать, что явившееся к нему существо — небесного происхождения. Я же так не думаю. Но, вступив на этот путь, я был готов встретиться лицом к лицу и с чем-то худшим, чем дьявол.

— Приступим.

Он открыл Библию на новой странице. Текст был мне незнаком. Преклонив колени, он начал песнопение. Пронзительная, скачущая то вверх, то вниз мелодия била по нервам.

По туннелю порывами пронесся ветер. Огни не угасли, но темнота сгустилась. Казалось, будто я умираю. И вдруг я оказался в пронизанной свистом тьме. Я был совершенно один. А вокруг — нескончаемая ночь.

Внезапно появилось памятное мне бесконечное отчаяние. Никогда прежде оно не было таким сильным — ни в предыдущие три раза, ни когда похитили Валерику ни когда умерла моя мать.

Поскольку кончилась для меня всякая надежда, я постиг тщетность всего сущего. Любовь, радость, честь — значили меньше, чем горстка пепла… их никогда не было. И во всем пустом мироздании существовал только я — совершенно опустошенный я…

Где-то в неизмеримой дачи вспыхнул свет. Он двинулся ко мне. Искра. Звезда. Солнце. Он двинулся ко мне. Я увидел громадное, напоминающее маску лицо. Заглянул в лишенные жизни глаза.

И УДАРАМИ ЗАЗВУЧАЛ ВО МНЕ МЕРНЫЙ ГОЛОС:

— Час настал. Несмотря на ифрита, саламандру, инкуба, вопреки действиям смертных, твоя жизнь не оборвалась, Стивен. Вопреки моей воле и моим замыслам. Я предвижу, что в этом цикле развития мира среди моих злейших врагов окажешься и ты. Предвижу опасность, которую ты будешь представлять для моего нового замысла. Я не желаю знать причины, по которой ты пытаешься уничтожить дело рук моих, — бездумный ли призыв одного дурака или поспешное повиновение другому.

Но теперь ты имеешь возможность проникнуть в мою сокровенную твердыню. Страшись, Стивен.

Сам я не могу и коснуться тебя, но у меня есть могущественные слуги, и я пошлю их навстречу тебе. Более могущественные, чем те, с которыми ты сталкивался прежде. Если ты и дальше будешь идти против меня, значит, ты пойдешь навстречу собственной гибели. Возвращайся домой. Покорно, как подобает сыну Адама, смирись со своей потерей. Породи других детей.

Перестань вмешиваться в дела, касающиеся всего человечества. Занимайся исключительно своими собственными делами. Тогда тебя ожидает довольство, здоровье и богатство. И долго продлятся дни твои. Но все это — если ты заключишь со мной мир. Если же нет — ты погибнешь, и погибнут все, кто поддерживает и любит тебя. Страшись меня!

Видение, голос, тьма — исчезли. Мокрый от пота, воняющий страхом, я тупо уставился на Мармидона. Мерцали свечи… Не знаю, как я устоял на ногах. Мармидон излучал довольство и потирал руки. Мне едва удалось понять его.

— Вот! Разве я не был прав? Вы удовлетворены? Разве он не великолепен? Будь я на вашем месте, я бы пал на колени, восхваляя Бога за милосердие.

— Ч-ч-что? — выдавил я.

— Ангел! Ангел!

Я взял себя в руки. Ощущение, будто я выбрался из мутного потока. И — пустота в сердце. Но разум по инерции продолжал работать. Повинуясь разуму, губы выговорили слова:

— Возможно, мы по-разному видели одно и то же существо. Что видели вы — увенчанную короной голову, сверкающие крылья?

Он чуть не пел:

— Ваша дочь в безопасности. Она будет возвращена вам, когда вы окончательно раскаетесь. И поскольку на нее пало благословение в ее смертной жизни, она будет причислена к лику Святых истинной церкви…

Что ж, это, без сомнения, происходило не в первый раз. Враг использует в своих целях людей, искренне верящих, что они служат Богу. Как там было у Джонатана Эдварса, жившего в давние времена в Новой Англии? «Земля в Аду вымощена черепами некрещеных детей»… Кто на самом деле был тот Иегова, которому он поклонялся?

— А что испытывали вы? — спросил Мармидон.

Нужно или нет скрывать то, что открылось мне? Вероятно, нет. Что бы это дало хорошего?

Но тут наше внимание привлекли новые звуки — шум приближающихся шагов и голосов.

— Что, если его здесь нет?

— Подождем два-три часа.

— В этой гробнице?

— Все в руках Божьих, брат…

Я окаменел. Шли двое — монахи, судя по звуку их шагов (их выдавали сандалии) — огромного роста и веса. У встреченного мною наверху Адепта, видимо, возникли подозрения, или где-то зарегистрировали заклинание Мармидона и появление «ангела», а может и то, и другое вместе. Если меня намерены схватить — я предупрежден. А сейчас моя жизнь бесценна, ибо я должен вернуться домой со сведениями, которые помогут возвращению Валерии.

Я направил на себя фонарик. Изменившись, расслышал хныканье Мармидона. Хорошо, что мне некогда. Я был волк, и мои эмоции были эмоциями волка. Будь время, я бы порвал ему глотку за то, что он сделал, но…

Серой молнией я выскочил из кельи. Густой сумрак помог мне. Монахи не замечали меня, пока я не оказался почти рядом с ними. Двое, очень мясистые. У одного была палка, у другого — автоматический пистолет 45-го калибра. У этого второго я проскочил между ног. Он, не удержавшись, покатился. Его приятель с треском опустил мне на спину свою дубину. На мгновение движения мои замедлились. Должно быть, сломано ребро… Пистолет выстрелил, и в камень рядом со мной ударила пуля. Если в обойме пистолета есть серебряные пули, попадание означает смерть. Нужно бежать!

Я взлетел вверх по лестнице. Монахи остались где-то позади. Но впереди уже подняли тревогу — мелодию гимна прорезал звон колоколов. Может, у моих преследователей был каменный шар-переговорник? Созданный на предприятиях, принадлежащих «Источнику Норн»?

Я ворвался в прихожую первого этажа. Здесь должны быть другие двери, но я не знал, где они находятся. Волк может развивать скорость, с которой распространяются плохие новости. Я проскочил занавес, отделяющий ризницу, где пел хор, прежде, чем из канцелярии успел выглянуть кто-либо работающий в ночную смену или появиться какой-нибудь заспанный монах.

Церковь бурлила. Под моим телом с треском распахнулась дверь в боковой придел. Достаточно было одного взгляда. Песнопение продолжалось, но по нефу, крича, бежали люди. Как раз в этот момент двое закрывали ведущую в вестибюль дверь. Бежать было некуда.

Послышалось топанье ног по коридору. Иоанниты не знали, куда я делся. И, конечно, были обескуражены внезапно поднятой непонятной тревогой. Тем не менее времени у меня было мало — лишь до той поры, пока кто-нибудь не догадается заглянуть сюда.

Мне пришло в голову, как нужно действовать. Не знаю причин этого недоступного волчьему мозгу озарения. Видимо, повинуясь инстинкту, я передней лапой щелкнул выключателем на моем фонарике. Голубые огни, горевшие в помещении, не мешали моему превращению в человека. Кинувшись обратно в ризницу, я схватил стихарь и натянул его через голову. Он оказался мне почти до пят. Ноги остались голыми, но, может быть, этого никто не заметит…

Поднявшись за рекордное время на возвышение, где пел хор, я остановился под аркой входа, чтобы оценить ситуацию. Мужчины и женщины были сгруппированы по голосам. У каждого или каждой в руках были сборники гимнов. Несколько таких книжек лежало на столе. Вид отсюда был потрясающий. Я не стал тратить зря ни мгновения. Выбрал себе группу, взял книжку и торжественно двинулся вперед.

Мне бы не удалось выйти сухим из воды, будь вокруг нормальная обстановка. Но хористы были слишком возбуждены, а их внимание приковано к суматохе, что бурлила внизу. Мелодия, сбиваясь, неуверенно прыгала. Я нашел себе место на краю группы баритонов и открыл сборник на той же странице, что и сосед.

Лучше будет, если я начну издавать похожие звуки. Это не репетиция, которая проводится с мирянами. Я не мог даже правильно произнести большинство этих слов и заботился только о том, чтобы не очень выпадать из тона.

Сосед искоса взглянул на меня. Это был осанистый, дружелюбный на вид священник. Должно быть, он подумал, что, имея такое странное устройство ротовой полости, мне не следовало бы становиться рядом. Я одарил его слабой улыбкой.

— Тхатис эталетам тете абеска русар, — подчеркнуто интонируя, пропел сосед.

Я ухватился за первую же попавшуюся мелодию, имеющую сходство с той, что напевал сосед. Уставившись в книжку, я как можно неразборчивей начал:

«А перед смертью моряк мне сказал:
Не знаю, быть может, ублюдок соврал…»
В общем контрапункте это сошло, не говоря уже о гамме внизу. Критик отвел взгляд.

Так мы и продолжали: он — гимн, я — «Большое красное колесо».

Полагаю, что за проведенный здесь час мне должны проститься многие грехи. Час, решил я, как раз то не вызывающее подозрения время, которое может провести здесь певец-мирянин. А тем временем — ушки на макушке и взгляд украдкой — я пристально следил, как продвигается охота за мной.

Обширные размеры и запутанная планировка собора здорово сыграли мне на руку. Я мог находиться где угодно. Разумеется, при поисках было пущено в ход колдовство. Но у колдунов было мало зацепок, помимо того, что рассказал обо мне Мармидон…

Я был под защитой чар одной из лучших ведьм Гильдии — Джинни. Перед моим уходом она сделала все, что только от нее зависело. Выследить меня было бы не таким простым делом даже для тех существ, которых могли позвать на помощь наиболее могущественные Адепты.

Но долго выжидать я не мог. Если я вскоре не выберусь отсюда — я мертв или со мной случится нечто худшее, чем смерть. А какой-то частью своего сознания я радовался. Видимо, опасность мобилизовала мои силы. Отчаяние, порожденное встречей с исчадием Ада — там, в подземелье, — исчезло полностью. Главное — я жив, и я сделаю все, на что только способен. Я убью каждого, кто станет между мною и моими любимыми!

Через некоторое время главный ход опять открыли. Хотя и под присмотром монахов. Я придумал план, как обвести их вокруг пальца.

Выбравшись из хора и сняв стихарь, я опять превратился в волка. В северном коридоре снова было пустынно. Не повезло бы иоаннитам, которые бы там мне встретились. Конечно, они выставили охрану у каждой двери… но после этого их страсть к охоте поостыла. Разумеется, поиски продолжались, но уже без шума: спокойно и методично, чтобы не нарушать религиозную атмосферу собора. Мне удалось не попасться на глаза поисковикам — ведь у меня были чувства волка. И я стал искать окно.

На нижних этажах в комнатах либо кто-то был, либо комнаты эти были заперты. Я поднялся на шестой этаж. Здесь веяло такой враждой, что я едва смог вытерпеть. Но я нашел то, что искал: выходящее наружу окно в коридоре. Я прыгнул (что мне помогло, решимость или отчаяние?..). Разбившееся стекло оставило на моей шкуре глубокие раны, но эта боль была ничто по сравнению с болью, когда я грохнулся на бетонную площадку.

Но я был волком-оборотнем, так что повреждения не были смертельными, и калекой на всю жизнь я тоже не стану. Оставшееся от меня кровавое месиво зашевелилось, вновь становясь единым целым. Вокруг меня все было залито кровью, не подвергшейся регенерации. Я чувствовал слабость и головокружение. Ничего, разок хорошо покушать — и все будет в порядке.

В небе все еще мерцали звезды. Видно было плохо. И, конечно, привратники у входа уже оповещены. Им известно многое, а может быть, и все. Руководители иоаннитов очень хотели как можно скорее справиться с этим хлопотным делом.

Зубами я содрал с себя остатки одежды. Оставил только фонарик — его хорошо скрывали складки шкуры вокруг шеи — и потрусил к воротам, через которые вошел в собор.

— Здравствуй, песик! — приветствовал меня юный привратник. — Откуда ты взялся?

Я покорно вытерпел его ласку и смылся…

В окутанной тьмой деловой части Силоама я совершил новое преступление. Разбил еще одно окно, на этот раз в кладовой бакалейного магазина.

Позднее я смогу компенсировать ущерб владельцу. «От неизвестного». Я нашел несколько фунтов бифштексов и съел все это. Но главное — мне нужно было какое-нибудь транспортное средство. Превратившись в человека, я обнаружил, что у меня нет ни единого цента. Более того, я абсолютно гол. Мне пришлось позвонить Барни.

— Прилетай и забери меня, — сказал я. — Буду, обернувшись волком, ждать тебя где-нибудь в одном из этих мест…

Я назвал ему примерно с полдюжины, на случай, если охота на меня не ограничится стенами собора.

— А что с моей метлой? — тревожно спросил Барни.

— Оставил ее на месте парковки. Завтра можешь заявить свои права на нее.

— Сгораю от нетерпения услышать о твоих похождениях…

— Ну, я тебе скажу, это была и ночка!..

ГЛАВА 26

Проскользнув домой, я подробно отчитался перед Джинни. Я был туп от усталости, как бревно. Она лежала бок о бок со мной и настойчивым шепотом требовала, чтобы я рассказал ей все немедленно. Ее вопросы вытянули из меня все до последней детальки, даже то, что пролетело мимо сознания, на что я не обратил внимания.

Уже было утро, когда Джинни приготовила завтрак и позволила мне отдохнуть. Я сразу уснул и проспал целые сутки. Иногда просыпался, ел, сонно озираясь, и засыпал снова.

Джинни объяснила нашему фэбээровцу, что мое состояние вызвано нервным истощением. И это не было такой уж неправдой. Заодно она убедила его и его непосредственного начальника (Сверкающий Нож находился уже в Вашингтоне), что, если они хотят сохранить происшедшее в тайне, им не следует держать нас под замком — кое-что знали соседи, и уже поползли слухи.

Конечно, слухи можно было быстро пресечь, но до наших друзей и деловых партнеров они дойдут. И если наши знакомые встревожатся, их ворожба может принести кучу неприятностей.

В итоге нам разрешили принимать гостей. Когда к нам залетела миссис Делакорт, чтобы одолжить пинту серы, мы представили фэбээровца как кузена Луи и мельком упомянули, что, пока ищут проникших к нам грабителей, мы отослали Вэл из города. То ночное происшествие оказалось почти не замеченным, лишь ежедневная газета поместила заметку на одной из внутренних страниц. Как бы то ни было, мне снова позволили работать, а Джинни — выходить за покупками. Нам назвали номер, по которому мы могли звонить, если потребуется.

Но ничего, конечно, не сказали о тех, кто тенью следовал за нами по пятам. «Хвосты» были подготовлены отлично, и, если бы не некоторые наши ухищрения, мы бы их вообще не заметили.

Итак, на третий день утром я явился в «Источник». Проинформировал Барни Стурлусона. Он подыскал мне на этот день работу «не бей лежачего». И в своем кабинете я расхаживал, курил, пускал кольца (мой язык уже напоминал высушенный кожаный ремень) и накачивался кофе, пока он не потек у меня из ушей. Так я проводил время, ожидая назначенной после обеда встречи. Я знал, что эта встреча действительно может многое решить. Когда по интеркому известили, что совещание начинается, я совсем потерял голову. С трудом вспомнил, что мне тоже надо туда идти… встретиться с теми, кто решит нашу судьбу.

Комната, где должно было состояться совещание, находилась наверху. Она была заколдована как против промышленного шпионажа, так и против властей.

Во главе стола громоздилась туша Барни. Воротник расстегнут, сигара дымится. Собрались одиннадцать человек — это в какой-то степени гарантировало, что среди нас не затаился Иуда…

Кроме Барни, я знал троих — Грисволда, Харди, Яниса Вензеля и немножко еще одного — доктора Нобу, метафизика, с которым мы иногда консультировались. Остальных я не знал. Один оказался адмиралом в отставке Хью Чарльзом, специалистом по разведке. Другой — математик Фалькенберг. Третий — пастор из церкви, прихожанином которой был Барни.

Все они выглядели усталыми. Им пришлось работать, как галерным рабам. Работу они закончили буквально минуту назад. У последних двоих вид был свежий. Абсолютно ничего примечательного в их внешности не было, если не считать того, что у одного из них имелся небольшой чемоданчик, который владелец аккуратно поставил на пол.

Прежде чем представить нас друг другу, Барни сделал несколько пассов и произнес заклинание.

— О'кей, — удовлетворенно пророкотал он. — Поле секретности опять на полной мощности. Заходи и присоединяйся к шабашу.

Он улыбнулся мне:

— Стив, познакомься с мистером Смитом и мистером Брауном. Они — представители компании, деловые предложения которой сегодня ставятся на ваше обсуждение.

Фигуры и лица Смита и Брауна заколебались, расплылись и опять сделались четкими. Наваждение кончилось. В падающем из окна свете волосы Джинни отливали мерцающей медью. Доктор Акман открыл свой чемоданчик. Из него выскочил Свартальф. Уже выздоровевший, большой, черный — и наглый, как всегда. Потянулся, разминая затекшие мышцы, и ворчливо муркнул.

Пастору захотелось погладить котика, и он протянул руку. Предостеречь я не успел. К счастью, Акман всюду таскал с собой аптечку.

Свартальф уселся рядом с Джинни и принялся умываться.

— Как вам это удалось? — спросил с профессиональным интересом адмирал.

Джинни пожала плечами:

— Очень просто. Как вы знаете, Барни связался с доктором Ахманом. Они назначили время, доктор отменил прием. Потом Акман сходил в ветеринарную лабораторию и принес оттуда Свартальфа. Мой кот, когда нужно, умеет вести себя тихо, даже если лежит в чемодане. Мы уже убедились, что «хвоста» за доктором не было.

Свартальф самодовольно дернул хвостом.

— Тем временем в город вышла я, — продолжала Джинни. — У Барни сегодня распродажа. Затеряться в толпе проще простого. И кто может заметить, если я чуточку подколдую? Изменив свою внешность, я встретилась с доктором Акманом и изменила внешность ему.

Свартальф задумчиво уставился на доктора.

— Потом мы пришли сюда. — Джинни слегка улыбнулась. — Барни точно знал время нашего прихода и понизил активность поля, чтобы наша маскировка не развеялась.

Джинни открыла сумочку (которой с помощью несложного заклинания был придан вид чемодана), вытащила косметичку и посмотрелась в зеркальце. Неяркая косметика, скромное платьице — в ней трудно было заподозрить ведьму высокого полета, если только не заметить, что вся эта скромность несколько нарочита.

— Перейдем к делу, — сказал Барни. — Мы немедленно проинформировали собравшихся о том, что тебе удалось обнаружить, Стив. С чисто научной точки зрения, твое открытие (с учетом того, что мы выяснили) имеет чрезвычайно важное значение. Можно сказать, что наша совместная работа имеет революционное значение. — Он сделал паузу. — Но это значит, что мы вмешиваемся в политику.

— Или в религию, — вставил Янис Вензель.

— Сомневаюсь, — заметил пастор Карлслунд, — есть ли в этом случае между ними какое-то различие.

Пастор был высокого роста светловолосый мужчина с внешностью настоящего ученого.

— Если иоаннитская церковь действительно есть порождение дьявола… — Грисволд поморщился. — Мне бы очень не хотелось верить в это. Я не согласен с ее догматами, но утверждение, что это вероучение не просто ошибочно, но создано Злом, все-таки чересчур серьезно. Вы уверены, мистер Матучек, что вы действительно встретились с Врагом?

— Во всяком случае, с одним из его наиболее высокопоставленных приближенных, — кивнул я, — или, если предпочитаете, с одним из наиболее низкопоставленных. То, что я увидел и пережил, теперь полностью укладывается в целостную картину.

— Э-э… полагаю, вы испытывали тогда значительной силы стресс. Галлюцинации могут быть очень реальными… если ожидаешь что-то увидеть.

— Если иоанниты действуют в рамках закона, — оборвала моя жена, — то почему они молчат? Личность Стива ими установлена. У них было достаточно времени, чтобы связаться с ним или подать властям жалобу. Но будто ничего не случилось. Служащий Барни, посланный забирать метлу, взял ее там, где она была оставлена, и никто не задавал ему никаких вопросов. Утверждаю, что они не могут пойти на риск судебного разбирательства…

— Может быть, они пытаются вступить в контакт с потусторонними силами, чтобы вернуть вашу дочь? — без убеждения произнес Харди.

Адмирал Чарльз фыркнул:

— Как же! Не сомневаюсь, что Врагу уже хочется, чтобы ничего из случившегося вообще не было. Но как это сделать? Вы говорите, мистер Матучек, что можно вернуть вашу дочь, сведя к нулю время ее пребывания в аду? Это поразительно. Но как бы то ни было, не могу представить, что можно изменить прошлое. Время, прожитое без нее, уже прошло…

— Если мы будем вести себя тихо, это может помочь ее освобождению, — сказал Харди. — Молчание будет расценено как выкуп.

— Какой человек согласится вступить в такого рода сделку? — возразил адмирал.

— В любом случае никакие соглашения с Нижним миром невозможны, — констатировал Карлслунд. — Соглашение подразумевает согласие и намерение поддерживать достигнутую договоренность. Будучи сам нечестным, дьявол не способен поверить, что человек не попытается в свою очередь обмануть его.

— Да, — согласился Чарльз, — освободив Валерию, он ничего не выиграет, зато теряет ценного заложника.

— Он уже добился определенного успеха, разобщив силы добра, — с горечью проговорил Акман. — У меня создается впечатление, что наша встреча — на самом деле заговор и акт неповиновения правительству. Умно ли мы поступаем?

— Как я понимаю, вы считаете, что нам нужно открыться Дяде Сэму и решение полностью передоверить ему? — криво усмехнулся я.

— Сравните, какие возможности у нас и у властей, — настаивал Акман. — Правильно ли мы поступаем, скрывая собранные нами сведения? От них зависят благо и жизнь всего общества.

— Разрешите мне ответить на этот вопрос, — вмешался Барни. — У меня имеются связи в Вашингтоне, и… адмирал Чарльз, у которого таких связей еще больше, подтвердил мое предположение о том, как там будут развиваться события. Исходным моментом является следующее: официально акт похищения скрывается. Глава нашего ФБР — человек неглупый. Он сразу понял, какая будет проводиться политика, и начал действовать в соответствии с ожидаемыми директивами. Причины такой политики сложны и запутанны, но основными являются два пункта.

Первый: об Адской Вселенной почти ничего не известно. Это один из немногих… может быть, единственный случай прямого нападения, произведенного миром демонов. Не вмешательство, а нападение. Никто не знает наверняка, что оно предвещает. При таких обстоятельствах необходимо действовать осторожно. Государственный департамент доказывает, что истинная подоплека нам полностью неизвестна.

Люди из Министерства обороны утверждают, что нам не следует связываться и связывать себя какими-либо решениями до получения новой информации, и особенно пока не увеличены расходы на военные нужды. Президент, кабинет министров, руководящие деятели Конгресса единодушны в том, что сейчас не следует поднимать шума. Из этого следует, что информация не должна доводиться до сведения широкой публики, чтобы не вызвать общественного беспокойства.

Второй момент касается иоаннитской церкви. Эта проблема, может быть, носит менее угрожающий характер, и тем не менее она обязательно должна быть разрешена. США — демократическая страна. Многие избиратели являются либо истинными иоаннитами, либо полагают, что иоаннизм — простовероучение.

К тому или иному разряду относится значительное число людей, занимающих видное положение в обществе. Вспомните историю с расследованием, которое пытался провести комитет Конгресса. Сколько из-за этого было вони и шума. Инцидент, из-за которого мы собрались, наводит на мысль, что правы те, кто утверждает, что церковь иоаннитов порождена Падшим в качестве средства восстановления всех и каждого против каждого.

Чего правительство не хочет ни в коем случае, так это заново поднимать всю бучу, которая может завершиться неизвестно чем. Соблюдение секретности позволит пока сохранить мир и спокойствие. И выиграть время…

Барни остановился, чтобы разжечь потухшую сигарету. В комнате было очень тихо. Пластами плавал голубой дым, воздух был тяжелым и душным. Мы с Джинни обменялись через стол отчаянными взглядами. Вчера мне нужно было спуститься в подвал, поменять перегоревшую пробку. Джинни пошла со мной, потому что в последнее время мы старались держаться вместе. В подвале на полке лежали старые вещи Валерии — она вышла из того возраста, когда они ей были нужны, но выбросить их тогда мы не успели. Неиссякаемая бутылочка с молоком, зубное кольцо Уробороса, самокормящая крылатая ложка, горшок с радугой вместо ручки… Мы просто сбежали оттуда. Поменять пробку пришлось просить фэбээровца.

Лежащие на столе кулачки Джинни были крепко стиснуты. Свартальф терся спиной о ее руку — мягко, ненавязчиво, не претендуя на ответное внимание.

— Вывод заключается в том, — продолжил Барни, — что, есть для этого возможность или нет, правительство сейчас не хочет переходить к активным действиям. А может, и не только сейчас, но и вообще. Что касается нас, то наше право и обязанность — сделать все, что от нас зависит. Поймите, доктор, с чисто формальной точки зрения мы не делаем ничего незаконного. Стив не был арестован. Он имел полное право покидать свой дом и возвращаться обратно, и, если ему того хотелось, — через окно и в плаще-невидимке, ни перед кем не отчитываясь. Я имел полное право одолжить ему помело. Собор открыт для посещения посторонней публикой. Если Стив в поисках необходимых ему сведений проник в закрытую часть собора, он допустил, самое большее, гражданское правонарушение. Он виноват? Пусть руководители церкви преследуют его в судебном порядке. И не забывайте, что он может ответить обвинением в разбойном нападении. Для защиты собственности нельзя применять смертоносное оружие, а в него стреляли и избивали дубинкой. Соответственно, поскольку никакого преступления Стивом совершено не было, нас нельзя считать соучастниками либо укрывателями. Никто из нас не замышляет ничего преступного и не участвует в заговоре. Заверяю вас, что скоро будет принят Закон о национальной безопасности. И все остальное, что президент сочтет необходимым принять. Тогда нам трудно будет действовать так, как мы действуем сейчас. Но пока наши действия не ограничены никакими официальными запретами. А по Конституции запрет обратной силы не имеет.

— Гмм… — недоверчиво протянул Акман.

— Что касается сокрытия важной для правительства информации, — продолжал Барни, — то пусть вас это не беспокоит. Ничего подобного мы не делаем. Сейчас мы тщательно анализируем собранную информацию и, как честные граждане, не хотим, чтобы нас обвинили в том, что какому-то аспекту не было уделено нужного внимания. И мы позаботимся, чтобы обнаруженное нами попало по нужному адресу.

— Надо ли так торопиться? — возразил Ахман. — Если девочка может быть возвращена в то же мгновение, когда исчезла… не лучше ли будет, если мы предоставим действовать в ее интересах правительству? Пусть оно действует медленно и осторожно, но разве это не лучше, чем вообще ничего не добиться? Мы, плохо подготовленные и не имеющие нужного оборудования и снаряжения, можем все испортить.

Натянутое лицо адмирала Чарльза потемнело.

— Честно говоря, — процедил он, — не думаю, чтобы власти пожелали действовать, если не произойдет дальнейших инцидентов. Когда в недружелюбно относящихся к нам странах сажают в тюрьмы, грабят и убивают наших граждан (в том числе и официальных лиц), правительство ограничивается протестами. С чего вы взяли, что оно пойдет на смертельный риск, чтобы выручить из Ада маленькую девочку? Сожалею, мистер Матучек, но дела обстоят именно так!

— Как бы то ни было, — взглянув на Джинни (лицо моей жены было ужасно), торопливо заговорил Фалькенберг, — насколько я понимаю ситуацию, наши враги сейчас в растерянности. Действия мистера Матучека оказались для них полной неожиданностью. Очевидно, Враг не может сейчас оказать им прямой помощи, не может помочь советом или даже сообщить что-либо, или считает такого рода помощь неблагоразумной, поскольку это может спровоцировать вмешательство Всевышнего. Несомненно, заклинания иоаннитов способны творить чудеса. Но они не всезнающи и не всемогущи. Они не могут знать точно, что нам удалось сделать и что мы намерены предпринять. Но дайте время, и период растерянности кончится, защитные меры будут усилены, и, вероятно, будут предприняты какие-то ответные действия.

Лицо Джинни превратилось в лик Медузы Горгоны.

— Что бы вы ни решили, — заявила она, — мы со Стивом не будем сидеть сложа руки…

— Нет, будь оно все проклято! — вырвалось у меня. Свартальф прижал уши, между бакенбардами сверкнули клыки, шерсть на нем встала дыбом.

— Видите? — обратился Барни к собравшимся. — Я этих двоих знаю. Их невозможно остановить, разве только бросить в тюрьму. И я не уверен, что существует такая тюрьма, из которой они не смогли бы выбраться. Наверное, помешать им можно, только убив их. Допустим ли мы, чтобы такое случилось, или поможем им, пока это еще в наших силах?

Голоса сидящих вокруг нас сорвались на крик, взметнулись руки. Громче всех кричал Янис Вензель:

— У меня у самого есть дети, Вирджиния!

Взгляды всех обратились на Акмана. Он покраснел:

— Я не собираюсь предавать вас. Просто все это было для меня слишком неожиданно. Я был обязан высказать то, что думал. И я не верю, что, подстрекая родителей Валерии к самоубийству, вы чего-нибудь добьетесь. Их смерть не принесет ей ничего хорошего…

— Что вы имеете в виду? — спросил Барни.

— Разве я неправильно вас понял? Разве вы не намерены послать Стивена и Джинни… в Адскую Вселенную?

Меня обдало холодом. Я был готов ко всему. Я бесился, я сгорал от желания действовать, но это было так неожиданно, как будто я оказался на краю бездны. Я взглянул на Джинни. Она кивнула.

Все — кто в большей, кто в меньшей степени — оцепенели от ужаса. Потом поднялся ропот, погасший под движением руки Барни. Я едва воспринимал окружающее. Наконец в комнате воцарилось молчание.

— Я должен извиниться перед собравшимися, — сказал Барни. Его голос звучал колоколом — размеренно и низко. — Задача, которую я поставил перед вами заключалась главным образом в сборе и анализе всей, доступной нам информации о Нижнем Континууме, чтобы выяснить пути спасения девочки. Вы великолепно справились с работой. Получив информацию о том, что удалось обнаружить Стиву, вы сделали большой шаг вперед в своих исследованиях. Вами разработана концептуальная сторона, и, вероятно, мы близки к выработке методики. Но большой объем работы не позволил всем увидеть, что кроется за непосредственным выполнением задания. Вам трудно было представить, что это не просто теоретическое исследование и что на деле оно не ограничивается выдвижением гипотез. В конечном счете исследование заключалось в поисках путей защиты против возможных нападений со стороны Адской Вселенной. Сказанное касается большинства присутствующих, но они точно так же, как и те, чья деятельность заключалась в рассмотрении политических и религиозных аспектов программы, не видели, как близко мы подошли к тому, чтобы непосредственно вступить в схватку с Нижним Континуумом. Равным образом я и сам прежде не понимал возможных результатов нашей работы. Но миссис Матучек тайно встретилась со мной. Я обрисовал ей всю картину, и мы подробно обсудили ее и наметили план действий…

Барни отвесил короткий поклон в сторону Акмана:

— Примите мои поздравления. Вы очень проницательны, доктор.

«Она все знала…» — мелькнуло у меня.

И, однако, никто не подозревал этого, даже я. Никто ничего не подозревал вплоть до той минуты — потому что она так хотела. И еще обрывок мысли: «Приходилось ли другим мужьям когда-либо сталкиваться с подобными неожиданностями?»

Джинни подняла руку:

— Положение дел таково, что шансы на успех имеет только маленькая, специально подготовленная группа. — В ее голосе звучала хорошо памятная мне решимость. — Большая группа, состоящая из не владеющих нужной сноровкой людей, не имеет никаких шансов. Нет сомнения, что такая обладающая большой подвижностью группа сможет преодолеть препятствия, недоступные для армейского подразделения или целого отряда фаустов.

— Смерть, увечье, плен в Аду — со всеми вытекающими отсюда последствиями… — прошептал Акман. — Вы допускаете, что Стивен пойдет на это?

— Я знаю Стива достаточно хорошо, чтобы не пытаться остановить его… — ответила Джинни.

Ее слова в какой-то мере помогли мне вновь овладеть собой. И не настолько я был растерян, чтобы не заметить, с каким восхищением глядели на меня собравшиеся. Но основное мое внимание сейчас было направлено на то, что говорила Джинни.

— Лучшей группы, чем Стив, я и Свартальф, найти невозможно. Если у кого-нибудь и есть надежда добиться успеха, так это у нас. Вы все поможете нам должным образом подготовиться и будете ждать нашего возвращения. Если мы не вернемся, у вас останется уже собранная информация. Не растеряйте ее, потому что она имеет важное значение для всего общества. Согласитесь, что дело касается не только нашей дочери. Далеко не только ее… Вот главная причина, по которой вы обязаны помочь мне. Сделайте все от вас зависящее, чтобы ваши дети и внуки не унаследовали гораздо худший мир, чем тот, в котором живете вы.

Джинни полезла в сумочку.

— Черт, сигареты кончились!

К ней потянулись пачки. Она предпочла мою, и наши руки на мгновение встретились. Акман, сцепив пальцы, неотрывно смотрел на нас. Внезапно он встал и, выдавив какое-то подобие улыбки, произнес:

— Ладно, я приношу извинения. Вы должны понять, что моя реакция была естественной. Но вы, вероятно, правы, полагая, что найдете способ проникнуть в Ад и вернуться обратно. Я помогу вам всем, что в моих силах. Но могу я узнать план ваших действий?

Барни слегка расслабился. Затушил окурок сигары и закурил новую.

— Можете, — кивнул он. — Особенно потому, что мы должны объяснить то же самое и остальным присутствующим. Разрешите, я сначала изложу план вкратце. Затем вы сможете, в зависимости от того, в какой области науки вы являетесь специалистом, развить и дополнить его. Наша Вселенная характеризуется прямолинейной геометрией пространства, за исключением обладающих необычными свойствами точек, таких, как, например, ядра белых карликов. Демоны могут передвигаться в нашем мире без всяких затруднений. Более того, они способны выкидывать фокусы со временем и пространством, что в былые дни создало им репутацию сверхъестественных созданий. Способны они на это потому, что их собственная Вселенная устроена слишком сложно и структура ее постоянно меняется. Современные исследования открыли способ войти в эту Вселенную. Но никому не известно, каким законам подчиняется там движение, как можно в ней передвигаться и как можно выйти оттуда. Выйти целым, невредимым и сохранившим рассудок.

Что ж, Стив выяснил, что по времяисчислению Ада можно войти в любую точку времени. Это открывает выход из тупика. Перед нами появилась возможность установить, как соотносятся наш и Нижний Континуум, и это соотношение может быть математически описано. Доктор Фалькенберг составил системы уравнений и уже приступил к их решению. Исследования доктора Грисволда позволили наметить, как реализуются в той Вселенной физические законы.

Билл Харди делает то же самое в области химии и атомной физики. О, работа только начата, и полученные результаты еще не подвергались экспериментальной проверке. Но, по крайней мере, мы — доктор Нобу, метафизик, и я, инженер-практик, — получили возможность приступить к созданию заклинаний.

Сегодня утром мы закончили нашу работу. План предусматривает посылку в Ад экспедиции (наше волшебство обеспечит ей там определенную защиту) и быстрое возвращение ее обратно.

Такой грандиозной цели прежде никто никогда не ставил…

— План неудовлетворительный, — возразил Харди. — У вас не может быть описания Вселенной Ада. Ведь мы не в состоянии описать даже наш собственный космос.

— И абсолютно невозможно предвидеть, — подхватил Чарльз, — по каким сумасшедшим законам меняется там матрица в каждой точке.

— Верно, — согласился Барни.

— Следовательно, защитные меры, годные для одной точки пространства-времени, могут оказаться совершенно непригодными для всех прочих точек…

— Но не в том случае, если перемещение в пространственно-временной конфигурации будет подобрано…

— Что?! Но это же невозможно! Такого рода работа… ни один смертный…

— Верно, — спокойно подтвердила Джинни. Мы изумленно воззрились на нее.

— Ключ к решению дает то, что удалось узнать Стиву в подземельях собора, — заговорила она. — Ваше замечание абсолютно правильно, адмирал. С такой работой ни один смертный человек справиться не может. Но величайшие геометры, каких знала история, уже мертвы…

Над столом повисло удивленное молчание…

ГЛАВА 27

Наколдовав соответствующее наваждение и запихнув Свартальфа в чемоданчик, мы покинули здание «Источника» на принадлежавшем компании ковре.

Время близилось к четырем. Если наша тень из ФБР не увидит нас дома к пяти-шести часам, у нее могут возникнуть подозрения. Но с этим я ничего не мог поделать.

Сперва мы приземлились у церкви Святого Олафа. Пастору Карлслунду нужно было кое-что оттуда забрать. Сидевший позади нас Янис Вензель нагнулся вперед и зашептал:

— Может быть, я невежда, но разве мольба, обращенная к святым католической церковью, не будет действенней, чем мольба, обращенная к святым лютеранам?

Этот вопрос на нашем заседании не поднимался. Карлслунд удовлетворился тем, что провел ясное различие между молитвой — мольбой к Всевышнему — и заклинанием, которое должно привлечь внимание тех, кто добровольно захочет помочь нам, с одной стороны, и некромантией, то есть попыткой заставить действовать души умерших согласно нашему желанию, — с другой. (Последнее законом запрещено, что объясняется, главным образом, уступкой общественному мнению. Нет достоверных сведений о том, что удалось хотя бы раз вызвать душу умершего. Этот запрет — проявление очередного религиозного предрассудка и суеверия.)

— Сомневаюсь, что принадлежность к той или иной церкви имеет какое-нибудь значение, — заметила Джинни. — Что такое душа? Никто не знает. Исследователи получили веские доказательства ее существования, но результаты противоречивы и не поддаются воспроизведению в контролируемых условиях. Как обычно, когда дело касается феноменов сверхъестественного…

— Что, однако, — вмешался доктор Нобу, — в свою очередь, есть причина такого быстрого развития магии. Мы достигли сути практического понимания волшебства: в отличие от физических силовых полей — гравитационного, электромагнитного и так далее — действие силовых полей парафизики — таких, как поля подобия, поля следствия, — не ограничивается скоростью света. Следовательно, они могут, в принципе, перемещать энергию из одной части мироздания в другую. Вот почему ввод исчезающе малой мощности на входе может дать бесконечно большую мощность на выходе. Отсюда следует, что для овладения этими процессами понимание качественных аспектов имеет гораздо большее значение, чем количественных. И после того как мы узнали о непостоянстве адского времени, можно с определенной долей уверенности утверждать, что наши новые чары окажутся работоспособными. Что касается души, я склонен полагать, что она скорее всего относится к явлениям парафизического, а не сверхъестественного мира.

— Я так не считаю, — возразила Джинни. — Я бы назвала душу энергетической структурой параполя. Она формируется телом, но продолжает жить и после смерти этой исходной матрицы. Освободившись от тела, она может без труда переходить из одной Вселенной в другую. И что такое привидение, как не лишившаяся тела душа, по неизвестной пока нам причине остающаяся возле какого-нибудь определенного места? Что такое перевоплощение, как не проникновение души в только что оплодотворенную яйцеклетку? Что есть спасение? Это когда Всевышний позволяет душе занять место возле него. Что есть вечное проклятие? Это когда притяжение Падшего оказывает на душу грешника большее влияние.

— Неужели? — притворно удивился Янис.

Джинни прерывисто рассмеялась.

Барни, сидевший на месте водителя, обернулся:

— Насчет вопроса, возникшего у нас на этом совещании. Хотя вы высказали его только сейчас. У лютеран нет обычной молитвы святым. Но это не значит, что они отрицают их вмешательство в людские дела. Иногда такое вмешательство имеет место. Возможно, католический священник или неохасидский раввин лучше знают, как просить святых о помощи. Но не могу не заметить, что я решил привлечь Джима Карлслунда к сотрудничеству потому, что знаю его долгие годы. Говорить о пасторе как о… э-э…

Все натянуто рассмеялись, потому что как раз в эту минуту из дверей церкви появился пастор с охапкой церковной утвари.

Мы снова взвились в воздух, продолжая свой путь к университету Трисмегиста. Памятные мне здания, рощицы, лужайки были залиты золотом солнечного света. Сейчас, в перерыве между весенним и летним учебными семестрами, народу здесь было мало. Над студенческим городком висела тишина, ее подчеркивал далекий шум города. Казалось, века прошли с того времени, когда здесь учились мы с Джинни. Это было когда-то давно, в другом цикле развития мироздания.

Я искоса взглянул на Джинни, но выражение ее лица осталось непроницаемым.

Послышался шум крыльев. Следом за нами летел ворон. Предзнаменование? Что он предвещает? Мы приземлились, ворон сделал вираж и, хлопая крыльями, исчез вдали.

Мы вошли в здание факультета физических наук. Коридоры и лестницы, заполненные эхом, тонули во мраке. Сейчас здесь никого не было, и поэтому мы выбрали именно это место. Вторая причина заключалась в том, что у Грисволда были ключи от всех лабораторий и кладовых.

Карлслунд предпочел бы часовню, но было слишком много шансов, что там нас заметят. Кроме того, Джинни и Барни, посоветовавшись, решили, что религиозная сторона нашего предприятия является второстепенной.

Нам нужен был кто-нибудь, чья молитва была бы искренней и бескорыстной одновременно. В противном случае ни один святой, вероятно, не пожелает на нее отозваться. Впрочем, по сравнению с числом молитв, ежедневно возносящихся к Небу, святые редко отвечают на просьбы. Всевышний ожидает, что мы сами справимся со своими проблемами. Мы полагались на то, что нам зачтется наше знание того, как проникнуть в царство Врага (по крайней мере, мы надеялись, что мы это знаем), и наша непреклонная решимость использовать это знание на деле. Слишком уж сильно в этом деле были затронуты и интересы Неба, чтобы оно могло проигнорировать нашу просьбу. Мы надеялись…

Все качалось и плыло. Борясь с головокружением, я подумал, что, если сейчас нас постигнет неудача, нам, наверное, запретят вторую попытку…

Для молитвы мы выбрали философскую лабораторию Беркли. Она размещалась в недавно построенном флигеле, примыкавшем к древнему убогому зданию, где до инцидента с саламандрой находился отдел Грисволда. Лаборатория была большой и великолепно оборудованной. Здесь выпускники и старшекурсники физического факультета учились, как использовать сверхъестественные и паранормальные силы при проведении естественно-научных исследований. Так что тут имелось все, что могло нам понадобиться.

Главное помещение лаборатории представляло собой обширный зал с высоким потолком, где вдоль стен чинно тянулись шкафы и рабочие столы. Сквозь готические окна с темно-зелеными стеклами прохладными потоками лился солнечный свет. На выкрашенных в глубокий голубой цвет потолках светилась золотом схема атома Бора, окруженная зодиакальными символами. Невозможно было найти место, более далекое по духу от собора в Силоаме. В лаборатории работали такие же люди, как я. Я чувствовал, что стены этого помещения благотворно воздействуют на мою психику.

Грисволд запер дверь. Джинни сняла наваждение и выпустила Свартальфа. Кот бесшумно пробрался в угол. Хвост его дергался, словно метроном. Карлслунд расстелил на столе алтарное покрывало и расставил на нем распятие, сосуды со священным хлебом и вином. Остальные принялись за работу под управлением Барни. Приняли обычные меры против соглядатаев и установили защитное поле. Мы готовились открыть дверь в другую Вселенную.

Это всего лишь расхожее и ничтожное выражение. На самом деле нет никаких дверей, просто человек переходит из одного континуума в другой. И, в конечном счете, переход не зависит от какой-либо аппаратуры.

«Приборы» — Библия, открытая на определенной странице, семисвечник (его огромные свечи были зажжены огнем, полученным от кремня и железа), пузырек с чистым беспримесным воздухом, колба, наполненная священной землей из Иордана, арфа Пифагора — имели не столько магическое, сколько символическое значение.

Мне хотелось особо подчеркнуть все это. Данный факт малоизвестен, между тем он заслуживает, чтобы о нем знали все. Тут кроется одна из причин притягательности гностицизма. Догматы петристской церкви согласуются с принципами нехристианских вероучений и открытий, сделанных современной наукой. Не в наших силах принудить к чему-либо Небеса. Небо слишком велико, но на него можно оказать влияние, если будет на то воля Всевышнего. Влияние возможно, если Он сам того захочет.

Наша молитва была выражением горячей мольбы, которую Бог уже прочел в наших сердцах. В известном смысле ее цель заключалась в том, чтобы убедить нас самих, что мы действительно хотим сделать то, что задумали. Точно так же и наши заклинания лишь указывают путь какому-то Духу, который захочет помочь нам. Но заклинание не заставляет его оказывать нам помощь. Суть в том, что мы должны просто сделать все, от нас зависящее, чтобы он этого захотел.

Ад — совершенно иное дело. В физическом смысле — это Вселенная, лежащая на более низком энергетическом уровне по сравнению с нашей. В духовном смысле Враг и его слуги не заинтересованы в оказании нам какой-либо помощи, если только ее конечным результатом не является шанс на нашу погибель. Силой колдовства (если обладаешь достаточной мощью) можно было принудить демонов вступить на этот путь и даже способствовать спасению Валерии.

Формулы призыва помощи Неба не относятся к числу общеизвестных, но и тайными они не являются. Их можно найти в соответствующих справочниках. Заклинание адских сил — нечто совершенно иное. Я не стану подробно описывать эти заклинания. Поскольку мы, конечно, знаем, что вызов сил Ада сопровождается своеобразным молитвенным ритуалом (все делается наоборот), отмечу, что тут необходимы: один из апокрифов, «Liber Veneficarium»,[19] факел, пузырек с воздухом, взятым из урагана, немного праха мумии, тридцать капель крови, меч… Не стану утверждать, что перечень точен.

Мы не думали, что нам понадобится весь этот хлам (а если и понадобится, то не сразу). Кроме того, надо было дать Джинни возможность ознакомиться с этими предметами. И даже при ее отточенной интуиции нужно было время, чтобы понять, как правильно расположить их. Весь этот зловещий набор был под рукой и служил еще одним доказательством серьезности наших намерений.

Колокольчик Карлслунда позвал нас. Он был готов. Мы собрались перед импровизированным алтарем.

— Сперва я должен освятить это место, — заявил он, — и как можно более полно провести обряд богослужения.

Я взглянул на наручные часы — черт возьми, почти пять! Но возражать не осмелился. Необходимо, чтобы служба была проведена должным образом.

Пастор раздал молитвенники, мы открыли их. У меня возникло странное ощущение. Как уже упоминалось, я не верил в превосходство каких-либо догм над другими — по крайней мере, ровно придерживался агностицизма. В церкви я бывал редко, но считал, что красочные ритуалы у приверженцев епископального направления интереснее.

Это меня вполне устраивало. И сейчас я чуть не шепнул сперва Джинни: «Эй, это тайное богослужение или секретная служба?» Но вскоре желание шутить у меня пропало вместе с породившим это желание возбуждением. От этого простого ритуала на меня снисходил покой и невыразимое словами благоговение. Мои мысли обращались к Богу. Так вот что это такое — религия… Не то чтобы в этот момент началось мое обращение, но мне казалось, что перед нами открывается какая-то сторона Его могущества.

— Приступим к молитве.

— Отче наш, иже еси на небеси…

Стук в дверь! Сперва я даже не обратил внимания на него, но стук раздавался снова и снова, и сквозь тонкие филенки просочился голос:

— Доктор Грисволд, вы здесь? Вас просят к телефону. Мистер Сверкающий Нож из ФБР. Говорит, что у него очень срочное и важное дело…

Пол едва не поплыл у меня под ногами. То, что я ощутил в душе, исчезло. Ноздри Джинни раздулись, и она так сжала молитвенник, как будто это было оружие.

Карлслунд запнулся.

Грисволд, тихо ступая, подошел в двери и сказал привратнику, или кто там был:

— Передайте ему, что я провожу важный эксперимент и не могу прервать его. Пусть он оставит свой номер, и примерно через час я ему перезвоню.

«Спасибо тебе, спасибо! — кричала одна половина моего сознания. Вторая корчилась, опутанная холодными кольцами непонимания: — Где же милосердие Божье? Ты захотел, чтобы это случилось… но что есть Твоя воля?.. Не может быть, чтобы все это было на самом деле… или люди — всего лишь марионетки в жестокой игре-головоломке?..»

Бог не мог желать крушения наших планов… нашего путешествия. Он не мог хотеть, чтобы маленькая девочка осталась в Аду. Он сделал это нечаянно, читая полицейские новости… Но жертвы преступлений уже освобождены смертью, им уже дано утешение. По крайней мере, так утверждают все церкви. Но откуда церковники знают? Может, нет ничего, кроме игры случайностей, взаимодействия слепых сил? А может, Всевышний и Падший — одно и то же? А может… Нет, это в тебе говорит отчаяние, с которым ты уже сталкивался прежде, — отчаяние Ада. Держись, Матучек! Не сдавайся! Выводи своим неправильным баритоном: «Вперед, Христа Солдаты»… А если не сработает, мы попробуем что-нибудь другое.

Прилагая все усилия, мы с трудом добрались до конца службы. Благословение. Затем Карлслунд, с трудом выговаривая слова, произнес:

— Я не уверен, что нам еще что-нибудь удастся. Необходимое благоговение утеряно.

Неожиданно ему ответил Харди:

— Пастор, ваша церковь основное значение придает вере. Но для нас, католиков, не менее важны дела.

Карлслунд не стал спорить:

— Что ж, ладно… Можно попытаться. О какой помощи вы просите?

Барни, Джинни и все прочие обменялись озабоченными взглядами. Я понял, что в спешке они забыли договориться об этом. Точное определение не казалось им настолько необходимым, ибо Небо не так ограничено, как Ад.

Барни откашлялся:

— Э-э… Идея состоит в том, что настоящий ученый, например математик, и после смерти будет заниматься исследованиями, повышать квалификацию, приобретать все новые знания. Там он может достигнуть таких высот, что нам и представить трудно. Нам необходим математик, занимавший ведущие позиции в неевклидовой геометрии.

— Таким обычно считают Римана, — сказал Фалькенберг, — но он, как правило, опирался на работы других. Например, Гамильтона. Мы не знаем, как далеко продвинулся несравненный Гаусс, ведь он опубликовал лишь обрывки своих размышлений. В целом я предпочитаю Лобачевского. Он первый доказал, что геометрия не теряет внутренней согласованности, если откажется от аксиомы о параллельных прямых.

Насколько я помню, это произошло примерно в 30-40-х годах XIX века, хотя я никогда не увлекался историей математики. Все, что было сделано позднее в области неевклидовой геометрии, берет свое начало в идеях Лобачевского.

— Выбираем его, — решил Барни. — При этом примем во внимание, что остается неизвестным, можем ли мы вообще уговорить какую-либо великую душу стать нашим союзником. Вообще какую-либо, вот ведь в чем дело, — добавил он упавшим голосом и обратился к Фалькенбергу: — Вы займитесь чарами, а мы приступим к составлению молитвы…

Все это тоже потребовало времени, зато мы оказались слишком заняты, чтобы сходить с ума, а ведь только этим мы и занимались с той минуты, когда служба была нарушена. Мы делали пассы, произносили заклинания, напрягали волю и ощущали, как нарастает поток энергии, устремившийся к точке прорыва. Давление энергии достигло неописуемой силы. Это было не повседневное чародейство, это была вершина современного научного волшебства. Неизвестно откуда поползли тени. Они делались все гуще. Окна напоминали тусклые, горящие в ночи фонари. Пламя семи свечей сделалось неправдоподобно высоким, но не давало света. Символы на потолке засверкали ярче, начали медленно вращаться. На пальцах наших поднятых рук, на волшебной палочке Джинни засветились огни Святого Эльма. Такие же огни потекли, потрескивая, с шерсти стоявшего на плече Джинни Свартальфа, с ее распущенных волос. Арфа заиграла сама собой, ее струны вторили протяжной музыке сфер, свивая взад и вперед рисунок танца.

Я не увидел в темноте, кто из нас семи медленными размеренными шагами вышел из ряда, лишь услышал крик:

— Алеф!

Много позже:

— Зайн!

При этом выкрике все мы замерли.

Арфа смолкла. Нас окутало вечное молчание бездонного космоса. Знаки зодиака вращались все быстрее и быстрее, пока не слились, образуя Колесо Времени. Карлслунд встал и воздел руки перед алтарем.

— Услышь нас, о Господь Бог, обитающий на Небесах, — воззвал он. — Тебе известно, чего мы жаждем; молим Тебя, пусть эти желания будут чистыми. Ты видишь, вот стоят перед Тобой этот мужчина Стивен и эта женщина Вирджиния. Они хотят поразить врагов Твоих и избавить от заточения невинную девочку. Если Ты позволишь им это, они готовы претерпеть все муки Ада. Нет у них никакой надежды, если Ты не поможешь им. Мы просим Тебя, пусть в диких дебрях Ада будет у них тот, кто сможет руководить ими и советовать им. Если мы не заслужили, чтобы Ты послал к нам ангела, то молим Тебя, пошли к нам умершего слугу Твоего, Николая Лобачевского, или кого-нибудь еще, кто, будучи живым, занимался научными исследованиями в той же области знаний. Молим во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Амен!

Снова воцарилось молчание. Затем распятие на алтаре вспыхнуло ярким солнечным светом. Послышался тонкий пронзительный звук. И меня охватила волна радости, которую можно, и то отдаленно, сравнить лишь с радостью первой любви.

Но сразу же раздался другой звук. Он походил на шум штормового ветра. Свечи погасли, оконные стекла сделались темными, пол заколебался у нас под ногами. Свартальф отчаянно взвыл.

— Джинни! — услышал я свой крик.

И одновременно с этим криком меня закрутил водоворот образов, воспоминаний… Увенчанная похожими на луковицы куполами церковь посреди беспредельной равнины. Грязная дорога между рядами низких, крытых соломой домов. Звякающий амуницией, с саблей у пояса всадник, едущий по этой дороге. Ледяная зима, в конце которой — оттепели и блеск разливающихся вод. И возвращение птичьих стай, и покрывающиеся робкой зеленью буковые леса. И беспорядочные нагромождения рук, книг, лиц, снова рук и лиц… Женщина, которая была моей женой. Сын, умерший слишком рано. Казань — половина ее объята пламенем. Холерный год. Письмо из Геттингена.

Любовь. Неудачи. Слепота, медленно подкрадывающаяся день за днем. И все это было чуждым…

Наши зубы громко стучали. Ветер прекратился, и снова стало светло. Пропало ощущение нависшей над нами грозной силы… Ничего не понимающие, мы снова очутились в привычном для нас мире.

Джинни бросилась в мои объятия.

— Любимая! — крикнул я ей по-русски. — Нет… Любимая… — по-английски. — Господи, помилуй! — снова по-русски…

Перед глазами вихрем вращался калейдоскоп чужой памяти. На столе стоял Свартальф. Спина выгнута, хвост трубой. Его трясло не от ярости — от ужаса. Язык, зубы и шея кота странно дергались. Звуки, на которые не был способен ни один кот… Свартальф пытался заговорить.

— Почему не получилось? — загремел Барни. Джинни удалось овладеть собой. Она махнула рукой тем, кто стоял ближе.

— Карлслунд, Харди, помогите Стиву! — крикнула она. — Док, обследуй его! — Я отрывочно слышал ее голос сквозь наваливающийся хаос. Друзья, поддерживая меня, довели до стула. Я рухнул на него. Приходилось прилагать усилия, чтобы дышать.

Помутнение сознания продолжалось недолго. Воспоминания об иной стране, об ином времени остановили свое беспорядочное коловращение. Они ужасали, но лишь потому, что находились вне моего контроля и были чужими.

Русское «мир» звучало в моем мозгу одновременно с английским «peace»… и я знал, что это одно и то же. Ко мне возвращалось мужество. Я чувствовал, что могу мыслить самостоятельно. Но в голове звенела чужая мысль, и в ней обертонами я ощущал странную смесь сдержанности и сострадания:

— Прошу прощения, сэр. Это перевоплощение смущает меня не меньше, чем вас. У меня не было времени осознать, насколько велики различия, обусловленные разницей более чем в сто лет, и тем, что я оказался в совершенно другом государстве. Полагаю, будет достаточно нескольких минут для предварительного ознакомления, чтобы обеспечить информационный базис для выработки приемлемого для вас modus vivendi.[20] Остается заверить вас, что я сожалею о своем вторжении и постараюсь свести его к минимуму. Со всем должным уважением могу добавить: то, что мне пришлось узнать о вашей личной жизни, не имеет особого значения для того, кто давно лишился земной плоти…

До меня дошло: Лобачевский!..

— К вашим услугам, сэр. Ах да… Стивен Антон Матучек. Не будете ли вы так добры… Извините, мне необходимо ненадолго отвлечься.

Этот диалог, а также последующее взаимодействие наших разумов (это трудно описать словами) происходили уже на границе моего сознания. А оно снова било тревогу — слишком уж жутко было все происходящее.

Пробормотав: «Со мной все в порядке», я движением руки отодвинул Акмана в сторону и уставился на разворачивающуюся передо мною сцену.

Свартальф находился в состоянии истерики, приближаться к нему было опасно. Джинни схватила чашку, зачерпнула из раковины воды и выплеснула ее на кота. Он взвизгнул, соскочил со стула и припал к полу, разъяренно сверкая глазами.

— Бедный котик, — успокаивающим тоном говорила Джинни. — Извини, пришлось.

Она разыскала полотенце.

— Иди сюда, к своей мамочке, и давай вытремся.

Он позволил ей подойти к себе. Джинни присела на корточки и протерла коту шерсть.

— Что это в него вселилось? — недоумевающе спросил Чарльз. Джинни подняла взгляд. Рыжие волосы подчеркивали, как побледнело ее лицо.

— Хорошо сказано, адмирал. Что-то вселилось… Вода вызвала у него шок, и возобладали кошачьи инстинкты. Вселившийся Дух утратил контроль над телом. Однако он по-прежнему находится там. Как только Дух разберется в психосоматике Свартальфа, он попытается восстановить контроль и сделать то, для чего он явился.

— Какой Дух?

— Не знаю. Нам лучше не мешать ему.

Я встал:

— Нет, подождите. Я могу это выяснить. Взгляды всех присутствующих обратились ко мне.

— В меня, видите ли… э-э… вселился Дух Лобачевского.

— Что? — изумился Карлслунд. — Душа Лобачевского вселилась в ваше… Не может быть! Святые никогда…

Я отмахнулся, встал возле Джинни на колени и зажал голову Свартальфа между ладонями.

— Успокойся, никто не хочет причинять тебе вреда. Тот, кто вселился в меня, думает, что понимает, что случилось. Соображаешь? Его имя — Николай Лобачевский. Кто Вы?

Мышцы кота напряглись, сверкнули клыки, комната заполнилась громким воем. Свартальф снова был близок к истерике.

И снова во мне зазвучал чужой голос:

— Сэр, с вашего разрешения, у меня есть идея. Он не Враг. Я бы знал, если бы он был Врагом. Случившееся приводит его в замешательство, он смущен, а для того, чтобы мыслить, он располагает лишь кошачьим мозгом. Очевидно, ваш язык ему незнаком. Разрешите, я попытаюсь успокоить его?

С моих уст полились журчащие и шипящие русские звуки. Свартальф вскочил, потом я почувствовал, как он понемногу расслабился под моими ладонями. А потом… он смотрел и слушал так внимательно, с таким наслаждением, будто я был не я, а мышиная норка.

Когда я замолчал, он покачал головой и мяукнул.

— Итак, он не русский, но, кажется, понял наши намерения.

«Посмотрите, я знаю английский, вы понимаете этот язык, Свартальф тоже знает его. Почему же этот… ну, тот, который вселился, в отличие от вас, английского не понимает?»

«Уверяю вас, сэр, кошачий мозг в данном случае не годится. В нем нет структуры, хотя бы немного схожей с той, что управляет человеческой речью. Вселившейся душе и так приходится использовать чуть ли не каждую работоспособную клеточку мозга вашего Свартальфа. Но она без затруднений может использовать весь накопленный им опыт. Даже у этого маленького млекопитающего есть хорошая способность к запоминанию и огромный запас памяти. Нам нужно только воспользоваться языком, на котором говорила при жизни эта душа».

«Понятно, — подумал я. — Но вы недооцениваете Свартальфа. Он долгое время прожил в нашей семье. Его с рождения воспитывала и обучала ведьма. И поэтому он гораздо разумнее обычного кота. Кроме того, атмосфера колдовства, в которой он прожил всю свою жизнь, не могла пройти для него бесследно».

— Прекрасно. Говорите ли вы по-немецки? — теперь я обратился к коту. Свартальф с жаром кивнул.

— Ми-йа, — сказал он с выраженным акцентом.

— Добрый вечер, милостивый государь. Я — математик Николай Иванович Лобачевский, старший советник Российского Казанского университета. Рад приветствовать вас, милейший.

Последняя фраза была сказана по-французски — по всем правилам вежливости XIX столетия.

Лапа Свартальфа со скрежетом царапнула пол.

— Он хочет писать, — от изумления глаза Джинни широко распахнулись. — Свартальф, послушай… Не сердись. Не бойся. Не мешай ему делать то, что он хочет. Не сопротивляйся, помоги ему. Когда это все кончится, у тебя будет больше сливок и сардин, чем ты сможешь съесть. Обещаю. Ты же хороший котик.

Она пощекотала ему подбородок.

Непохоже было, что Свартальф полностью примирился с тем, что в его теле поселился Дух ученого. Но ласка помогла — он замурлыкал.

Пока Джинни и Грисволд были заняты приготовлениями, я сконцентрировался на обмене мыслей с Лобачевским. Остальные, потрясенные случившимся, столпились вокруг. Неизвестность дальнейшего мучила их. Я обрывками слышал, о чем они переговаривались.

— Черт возьми, никогда даже не слышал, чтобы Святые являлись подобным образом! — удивлялся Чарльз.

— Адмирал, прошу вас!.. — возмутился Карлслунд.

— Что ж, это верно, — согласился Янис. — Демоны вселяются в одержимых. Но Святые, в отличие от демонов, никогда не вселяются в чужое тело.

— Может быть, и вселялись, — возразил Грисволд. — Мы иногда с пренебрежением относимся к доказательствам существования взаимного переноса масс при пересечении Континуумов.

— Они не дьяволы, — сказал Карлслунд, — они никогда не делали этого в прошлом!

— М-м-да, — вмешался Барни. — Давайте подумаем. Дух или мысль из одной Вселенной в другую может переходить без помех. Может быть, Святые всегда так возвращаются к людям — не в телесном облике, а как Духи?

— А может, некоторые все-таки возвращались и во плоти? — предположил Карлслунд.

— Я бы предположил, — заговорил Нобу, — что Святые могут использовать для создания своего тела любую материю. Ведь в воздухе (добавьте несколько фунтов теплосдерживающей пыли) имеются все необходимые атомы. Вспомните, что такое Святой. Насколько мы знаем, это взятая на Небо душа. Так сказать, душа, находящаяся рядом с Богом. Занимая такое высокое духовное положение, она наверняка приобретает многие замечательные способности. Ведь она может черпать из источника всякой силы и творчества.

— Но тогда им вообще не о чем беспокоиться, — заметил Чарльз.

— Господа, — сделав шаг вперед, произнесло мое тело, — прошу вас простить меня, поскольку я еще не совсем освоился с тем, что мне приходится делить с господином Матучеком его тело, — вы окажете мне честь, вспомнив, что это совсем не то, что владеть телом собственным. Я еще не знаю в подробностях, что именно заставило вас просить о помощи. И поскольку я сейчас нахожусь в человеческом теле, у меня нет средств лучших, чем у вас, чтобы узнать, кто этот господин, вселившийся в кота. Тем не менее мне представляется, что я знаю цель его воплощения, но давайте, если у вас нет возражений, подождем и вынесем решение на основании более точной информации…

— Ух ты! — Барни выдохнул воздух. — Как ты себя чувствуешь, Стив?

— Неплохо, — ответил я, — и с каждой минутой — все лучше… — Это было весьма неточно сказано. Когда мы с Лобачевским достигли согласия, я ощутил, наряду со своими, его эмоции и мысли. Их мудрость и доброта превосходили всякое воображение. Разумеется, я ничего не мог узнать ни о его земной жизни, ни о том, что делается в сонме Святых.

Мой смертный мозг и заполненная унынием душа не могли постичь этого. Самое большее, что я мог уловить, — нечто вроде едва различимой песни, в которой звучали непрекращающийся мир и вечная радость. Все же попробую объяснить, чем стало для меня присутствие Лобачевского. Представьте себе, что вы общаетесь со своим самым старым, самым лучшим другом, — и это будет примерно то же.

— Мы почти готовы, — обернулась к нам Джинни.

Вместе с Грисволдом она установила на столе доску Сунуя — простейший письменный прибор для тех, у кого вместо рук лапы. Джинни уселась на краю стола, болтая ногами. У нее былиочень стройные ноги. На это обратил внимание даже Лобачевский, хотя это вылилось у него в основном в то, что он принялся составлять уравнения, описывающие их форму.

Свартальф занял место возле прибора. Я, готовый задавать вопросы, склонился над столом с другой стороны. Тишину нарушало лишь наше дыхание. Планшетка двинулась. К ней был пристроен кусок мела, заколдованный тем же заклинанием, которое приводит в движение помело.

Написанную фразу прочли все.

«Я — Янош Больян из Венгрии».

— Больян! — задохнулся Фалькенберг. — Господи, я совершенно забыл о нем! Неудивительно, что он… но как…

— Это для меня большая честь. Ваши работы вдохновляли меня, — с низким поклоном произнес Лобачевский.

Ни Больян, ни Лобачевский не желали уступить друг другу в любезности. Кот встал на задние лапы, поклонился, затем отдавал честь по-военному. Планшетка снова пришла в движение, выписав строку цветистых французских комплиментов.

— Кто это все-таки? — прошипел за моей спиной Чарльз.

— Я… я не помню его биографию, — так же шепотом ответил Фалькенберг, — но помню, что он был восходящей звездой на небосклоне неевклидовой геометрии…

— Я посмотрю в библиотеке, — предложил Грисволд. — Похоже, что этот обмен любезностями может продолжаться еще долго…

— Похоже, — шепнула мне на ухо Джинни. — Нельзя ли их чуть поторопить? Мы с тобой уже давно должны быть дома. Если зазвонит телефон — жди очередных неприятностей.

Я изложил все эти соображения Лобачевскому, который в свою очередь объяснил их Больяну. Тот написал, что, когда возникла необходимость, он стал военным и посему, как имперский офицер, научился действовать решительно. И что он и сейчас намерен действовать решительно — в особенности когда к его чести взывает такая очаровательная девушка. И что он без страха и упрека поддерживал и намерен поддерживать впредь свою честь на любом поле сражения. Он уверяет, что за свою жизнь ни разу ее не посрамил…

У меня нет желания насмехаться над великим человеком. Просто для того, чтобы мыслить, его душа располагала лишь кошачьим мозгом и воспринимала мир через органы чувств Свартальфа.

Поэтому его человеческие недостатки предстали перед нами в явно преувеличенном виде. И именно поэтому ему так трудно было выразить свой гигантский интеллект и свое рыцарство.

Грисволд обнаружил о нем кое-что в энциклопедиях и работах, посвященных истории математики, и мы познакомились с биографией Больяна, пока он обменивался любезностями с Лобачевским.

Янош Больян родился в Венгрии в 1802 году. Тогда Венгрия была лишь одной из провинций Австрийской империи. Его отец, видный математик, близко знакомый с Гауссом, обучил Яноша технике вычислений и математическому анализу, когда ему не было еще и тринадцати.

По совету отца Янош в пятнадцать лет поступил в Королевское инженерное училище в Вене. В двадцать лет он стал офицером инженерных войск.

Он хорошо играл на скрипке, прекрасно владел саблей — встретиться с ним на дуэли было опасно. В 1823 году он послал отцу наброски своей «Абсолютной теории пространства». Некоторые из них были использованы Гауссом в носящих философский характер работах.

Сам Больян об этом так никогда и не узнал. В «Абсолютной теории пространства» юный венгр сделал первую серьезную попытку построениия неевклидовой геометрии. На самом деле все же он первым доказал, что аксиома о параллельных прямых не является логически необходимой.

К несчастью, его труд был опубликован только в 1933 году, и то в качестве приложения к двухтомной работе его отца. Работа была написана по-латыни и носила чудовищное название. Между тем независимо от Больяна сходные результаты были получены Лобачевским. Труды Больяна остались незамеченными.

Похоже, что его это охладило. Он поселился вместе с отцом, преподававшим в Реформистском училище Марты-Базареди.

Умер в 1860 году. Время его жизни совпало с эпохой нарождавшейся венгерской революции Кошута 1848 года, ее поражением и последовавшей за этим реакцией. Но в обнаруженных нами статьях ничего не говорилось о его участии в революции или хотя бы отношении к ней. Он видел отмену военного положения в 1857 году и рост либерализации. Правда, его страна не достигла полной национальной независимости, оставаясь в рамках двуединой монархии. Независимость была достигнута лишь через семь лет после смерти Больяна.

Хотел бы я знать, не подождала ли его душа этого события, прежде чем унестись в другие Вселенные?

Куда больше сведений нам удалось обнаружить о Лобачевском. Он родился в 1793 году в Нижнем Новгороде. Его мать овдовела, когда ему было семь лет. Они переехали жить в Казань. Семья отчаянно нуждалась, и все же матери удалось дать сыну хорошее образование. В возрасте восьми лет, сдав вступительные экзамены, Николай поступил в гимназию. В четырнадцать был зачислен в местный университет. В восемнадцать получил ученую степень.

В двадцать один был назначен ассистентом профессора, а в двадцать два сам стал профессором.

В его ведении оказались университетский музей и библиотека. Разницы между ними, в общем-то, не было — и там и там царили запустение и беспорядок. Ассигнования были очень малы. Лобачевскому пришлось немало потрудиться, но через несколько лет музеем и библиотекой гордилась вся Россия. Можно добавить, что при царе Александре в его обязанности, по-видимому, входила слежка за студентами. Он ухитрялся обходиться без доносов. И правительство было удовлетворено, и студенты обожали его. В 1826 году он стал главой университета, ректором. Он сам строил свой университет. Строил в буквальном смысле слова. Он так изучил архитектуру, что смог самостоятельно заниматься проектированием зданий. В 1830 году, когда разразилась холера, он принял более усиленные меры по поддержанию санитарии, чем это делалось по Казани в целом, поэтому смертность среди студентов была невелика.

В другой раз, позднее, половина города была уничтожена пожаром. Обсерватория и важнейшие здания университета оказались разрушены. Но Лобачевский смог спасти приборы, инструменты и книги. Двумя годами позже все утраченное было восстановлено.

Уже в 1826 году он начал разрабатывать неевклидову геометрию. Весть о его открытии того, что аксиома о параллельных прямых не является логически необходимой, распространялась по Западной Европе настолько медленно, что менее терпеливый человек уже полез бы на стену, но Лобачевский был слишком занят своими делами. Между тем весть все же распространилась. Когда она дошла до Гаусса, она произвела на него такое впечатление, что он рекомендовал Лобачевского в члены Королевского научного общества в Геттингене. Это произошло в 1842 году. А через четыре года Лобачевский был отстранен от должности ректора. Ему разрешили заниматься преподавательской деятельностью — и не более. Возможно, причину этого нужно видеть в его независимости и злобной подозрительности царского режима ко всему чужестранному.

Убитый горем, он искал утешения в том, что целиком ушел в занятия математикой. Зрение ослабло. Умер сын. Лобачевский работал, мечтал и диктовал свою «Общую геометрию». Эта книга — венец всей его жизни — была закончена незадолго до смерти. Умер он в 1856 году.

Разумеется, он был Святым.

— Нет, Стивен Павлович, не надо преувеличивать мои заслуги. Я уверен, что немало и ошибался, и грешил. Но милость Господня не имеет границ. Я был… это невозможно объяснить. Пусть будет так. Мне было позволено и дальше заниматься своим любимым делом…

На доске появились новые фразы. Янош временами стирал написанное, и мел скрипел снова. Те, кто знал французский (русский и венгр сочли, что этот язык им подходит больше, чем немецкий), постепенно начинали понимать, что происходит. Однако лишь я, деля с Лобачевским общее тело, понимал все в достаточной степени.

И по мере того, как росло мое понимание, я все более ощущал необходимость передать его остальным. А время летело.

Лобачевский отвечал:

— Нужно торопиться, и поскольку я согласен, что час поздний, а опасность ужасна, я буду вынужден использовать современную отрывистую манеру разговора…

Когда был получен ответ на последний вопрос, я подозвал присутствующих к себе. Все они, если не считать Джинни (а она сейчас выглядела весьма эффектно) и сидящего у ее ног Свартальфа, представляли собой довольно жалкое зрелище. Усталые, потные, осунувшиеся. Галстуки либо ослаблены, либо просто сняты. Прически растрепаны. У большинства в руках сигареты. Я сидел на стуле, глядя на них. Возможно, у меня был вид еще более ужасный. То, что сообщил мне влезший в мое тело Святой, было поразительно. Нет, это было просто кошмаром.

— Теперь все ясно, — заявил я. — Мы ошиблись. Бог ничего не приказывал своим Святым и ангелам. По крайней мере, в нашем понимании — не приказывал. Появление Святых объясняется нашей молитвой. Пастор, вы-то понимали все это и раньше. Но сознательно или нет, мы полагали, что являемся более значительными персонами, чем есть на самом деле, особенно по сравнению с силами Зла.

Лобачевский тут же поправил меня:

— Нет, для Него равно важно все. Но должна быть свобода выбора — даже для сил Зла. Более того, существуют соображения, в силу которых… Ну, думаю, тут не совсем подходит этот термин — «политика невмешательства». Не знаю, существует ли подходящая земная аналогия… Грубо говоря, ни Бог, ни Враг не желают своими действиями спровоцировать чрезмерно ранний Армагеддон. В течение вот уже двух тысяч лет они избегают прямого вторжения на… э-э… территории друг друга: Небо и Ад взаимно неприкасаемы, и такая «политика» в обозримом будущем не подлежит пересмотру…

Наша молитва была услышана. Лобачевский — Святой в прямом смысле этого слова. Он не мог сопротивляться нашей мольбе, да это ему и не запрещалось. Но и помогать нам в Аду он тоже не мог. Это запрещено. Он вправе, оставаясь в моем бренном теле, отправиться с нами туда, но лишь как наблюдатель. Только как наблюдатель, ничего более. Он очень сожалеет. Каждый Дух должен идти своим собственным путем, ибо… Неважно. В общем, в наш Континуум и в мое тело он вошел, преследуя иные цели.

Больян — другое дело. Он тоже услышал наш призыв. Ведь молитва была так свободно построена, что вполне могла быть обращена и к нему. Далее, он не приобщен к сонму Святых. Он говорит, что его душа находилась в чистилище. Подозревая, что мы понимаем это место лишь умозрительно, он объяснил, что это место, где душа не может непосредственно воспринимать мудрость Господню, но может самостоятельно добиваться своего совершенствования.

Во всяком случае, хотя пока он не взят на Небо, но он и не проклят. Таким образом, ему не запрещено принять в борьбе активное участие. Похоже, у него появился шанс на выигрыш. Он, понял, о чем мы просили в нашей молитве. Понял все, даже то, что мы не высказали словами. И, как Лобачевский, выбрал для воплощения мое тело. Но Лобачевский не знал о его намерениях.

Будучи святым, он обладал большей мощью и успел воплотиться на какое-то мгновение раньше…

Я остановился, чтобы закурить. Чего мне действительно хотелось, так это осушить галлон крепкого сидра. Глотка моя была словно высушена и забита пылью.

— Очевидно, в случаях, подобных нашему, Дух должен поступать согласно определенным правилам. Не спрашивайте меня почему. Уверен, что, если бы вам стали известны причины, вы бы нашли их достаточно вескими. В частности, полагаю, чтобы предохранить нашу смертную плоть от чрезмерного потрясения и перенапряжений. Одно из правил вполне очевидно. Больян, не обладая силой святости, не смог создать сколь-нибудь пригодное тело для воплощения. Помните, доктор Нобу, вы предполагали это недавно. Вероятно, даже если бы мы приготовили все нужные вещества, он не смог бы воспользоваться ими. Единственная для него возможность открыть себя людям — это войти в чье-то живое тело. Есть еще правило — душа не может перескакивать из одного тела в другое. Она должна оставаться в нем, пока не закончится то, из-за чего она вернулась на Землю. Больяну нужно было молниеносно принять решение. Мое тело было уже занято. Правила приличия не позволяли ему войти в тело э-э… женщины. А если бы он вселился в кого-то, кто не собирался вместе с нами отправиться в Ад, пользы от этого было бы немного. Хотя об этом в молитве и не упоминалось, в ее обертонах он уловил, что в экспедиции должен участвовать третий член мужского пола. И Больян устремился в его тело. Он всегда действовал быстро. И слишком поздно обнаружил, что вселился в тело Свартальфа.

Могучие плечи Барни обмякли:

— Значит, из задуманного нами ничего не вышло?

— Не обязательно, — возразил я. — Джинни — сильная ведьма. Больян полагает, что, если она поможет увеличить мощь кошачьего мозга Свартальфа, он справится. После смерти он провел много времени, исследуя геометрию Континуумов. В том числе таких странных и жутких, что не может поведать о них даже намеком. Идея налета на Ад ему понравилась.

Свартальф качнул хвостом, усы его встали прямо, бакенбарды распушились.

— Значит, получилось! — закричала Джинни. — Ура-а! Улю-лю!

— В определенной степени да… — решимости у меня было не меньше — меньше было энтузиазма. На мрачный лад меня настраивало узнанное от Лобачевского. Я предчувствовал, что в нашем плане кроется много трудностей. Вряд ли бы Враг позволил нам так просто добиться успеха. Против нас будет направлена вся его сила, вся его хитрость.

— Так… — с растерянным видом произнес Карлслунд. — Так, так…

Джинни прекратила свой боевой танец.

— Может, вы лучше позвоните Сверкающему Ножу, доктор Грисволд? — напомнил я.

Маленький доктор кивнул:

— Я сделаю это из своего кабинета. Вы оставайтесь здесь, будете все видеть и слышать.

Я чуть не выругался. Законно ли это? По-видимому, в какой-то мере… не запрещается.

Несколько минут нам пришлось подождать. Я крепко прижал к себе Джинни. Остальные — кто негромко переговаривался о постороннем, кто в бессилии опустился на стулья. Бодрость хранил только Больян. С помощью Свартальфа он удовлетворял свое ненасытное любопытство обследованием того, что было в лаборатории.

Ведь на самом деле перед нами был один из лучших ученых-математиков, когда-либо живших на Земле. Ему было чертовски интересно, как обстоят дела на нашей планете. А когда Янис разыскал ему подшивку «Всемирной географии», он пришел в полный восторг.

Телефон ожил, звякнул. Мы видели все, что делал Грисволд. Я со свистом втянул воздух между зубов. Сверкающий Нож действительно вернулся.

— Извините, что заставил вас ждать, — сказал профессор. — Раньше позвонить никак не мог. Чем могу быть вам полезен?

Фэбээровец назвал себя, предъявив удостоверение.

— Я пытаюсь разыскать мистера и миссис Матучек. Вы знакомы с ними, не так ли?

— Ну… э-э… да. Давно их не видел, правда… — врун из Грисволда был плохой.

— Пожалуйста, выслушайте меня, сэр. Сегодня днем я вернулся из Вашингтона. Был там в связи с их делом. Это чрезвычайно важно. Я опросил своих подчиненных. Миссис Матучек исчезла, и обнаружить ее не удалось. Ее муж, по крайней мере, некоторое время находился в защищенном от любого надзора конференц-зале. Но после окончания рабочего времени его никто не видел. Я послал своего человека разыскать его, но он его не нашел. Наши люди сделали фотографии всех, кто входил в здание. Сотрудники криминалистической лаборатории среди других участников встречи опознали вас. Вы все еще уверены, что Матучека у вас нет?

— Н-нет. Их нет… Что вы хотите сделать с ними? Обвинить в уголовном преступлении?

— Пока они не окажутся в нем замешаны — нет. У меня на руках специальный приказ, предписывающий не допустить некоторых действий, которые Матучеки, вероятно, захотят предпринять. Всякий, кто окажет им помощь, в той же степени подлежит аресту, что и они.

Грисволд оказался молодцом. Он преодолел испуг и, брызгая слюной, затарахтел:

— Честное слово, сэр, меня возмущает подтекст вашего заявления. В любом случае ваше предписание должно быть предъявлено тем, кого оно касается, то есть — Матучекам. Без этого оно не имеет никакой законной силы и не ограничивает ни их действий, ни действий их сообщников.

— Верно. Не возражаете, если я приеду осмотреть помещение, в котором вы сейчас находитесь? Возможно, они все-таки там. Без вашего ведома…

— Нет, сэр, возражаю. Вам не следует приезжать сюда, — отрезал Грисволд.

— Будьте благоразумны, доктор Грисволд. Помимо всего прочего, наша цель состоит в том, чтобы защитить их от самих себя.

— Такого рода намерения весьма присущи теперешней администрации, и мне они очень не нравятся. До свиданья, сэр.

— Эй, подождите! — Голос Сверкающего Ножа сделался тише, но тон его был весьма недвусмысленным. — Вы не являетесь владельцем здания, в котором находитесь.

— Но я несу за него ответственность. «Трисмегист» является частным владением. Я могу осуществлять управление этим зданием по собственному усмотрению и запрещаю вам доступ в него. Вам и вашим подчиненным.

— Но не в том случае, если они прибудут с ордером на обыск, профессор.

— Тогда я вам советую поскорее получить его…

И Грисволд оборвал магическую связь.

Мы, оставшиеся в лаборатории, поглядели друг на друга.

— Сколько у нас времени? — спросил я.

Барни пожал плечами:

— Не более пятидесяти минут. Фэбээровцы уже в пути.

— Стоит ли нам пытаться удрать отсюда? — спросила у него Джинни.

— Я бы не стал пробовать. Все вокруг, вероятно, было взято под наблюдение еще до того, как Сверкающий Нож попытался дозвониться до Грисволда. Думаю, он выжидал просто для того, чтобы узнать, чем мы тут занимаемся. Видимо, ему приказали перейти к решительным действиям только в крайнем случае.

Джинни выпрямилась:

— О'кей. Тогда мы отправимся в Ад. — Ее верхняя губа слегка дернулась. — Нельзя упустить эту возможность! Готовиться некогда.

— Ык! — Барни хрюкнул, как будто его ударили под дых. — Нет, вы сошли с ума! Без подготовки, не имея нужного снаряжения…

— Обойдемся и тем, что имеется здесь, — отрезала Джинни. — Воспользуемся советами Больяна. Лобачевский, пока мы здесь, тоже имеет право помочь нам. Мы выиграем. На нашей стороне эффект внезапности. Демоны не успеют организовать свои силы. Повторяю, наше вторжение будет для них неожиданностью. А раз мы выйдем из сферы действия американского законодательства, разве у Сверкающего Ножа будут основания волшебством заставить нас вернуться? Прекращение вашей помощи, возможно, означало бы нашу смерть. Это будет убийство. Кроме того, подозреваю, Сверкающий Нож на нашей стороне. Он не в восторге от того, что ему приходилось делать. И он не станет мешать нам. Скорее предложит нам свою помощь.

Она подошла к Барни, обеими руками взяла его руку, заглянула снизу вверх в его изрезанное морщинами лицо.

— Не удерживай нас, дружище, — попросила она. — Нам необходимо ваше согласие.

Было больно смотреть, как мучается Барни. Но вот он крепко выругался и отдал приказ. Люди сразу же принялись за работу.

В зал вошел Грисволд.

— Вы уже… О, вы не можете отправляться прямо сейчас!

— Не можем не отправляться! — уточнил я.

— Но вы же… вы даже не пообедали! Вы ослабеете и… Ладно, знаю, вас не остановишь. Иногда работа продолжается допоздна, и на этот случай у нас в лаборатории имеется холодильник с провизией. Пойду посмотрю, что там есть…

Вот так мы и отправились штурмовать твердыню Ада.

Янис отдал Джинни свою сумку (из тех, что носят на ремне через плечо), а Барни вручил мне куртку (она была мне велика, и рукава пришлось немного подрезать). Сумка и карманы куртки были набиты до отказа бутербродами с арахисовым маслом для нас, консервами для Свартальфа-Больяна и четырьмя банками пива.

ГЛАВА 28

Кое-какое снаряжение у нас было. В основном оно лежало в сумке Джинни. В том числе и принесенное Акманом свидетельство о рождении Валерии. Собственно, его пригласили на совещание именно ради того, чтобы он объяснил, как извлечь максимальную пользу из этого свидетельства. Джинни положила документ в собственную сумочку и пристегнула ее к поясу.

Никто, включая наших геометров, не знал наверняка, какие средства окажутся в Аду действенными, а какие — нет. Лобачевский смог только сказать, что религиозные символы не обладают там силой, которую имеют здесь. Их действие основано на благости Всевышнего, а всем известно, что никто из обитателей Ада не способен любить. Кое-что, однако, нам могло дать язычество.

Языческие понятия о чести и справедливости ничего не значили там, куда мы собирались, а вот понятие силы и искупительной жертвы — значили. Минуло уже немало веков с тех пор, как последний раз отправлялась служба языческим богам, в их символах еще сохранилось достаточно силы и могущества.

Джинни, как обычно, заколола отворот платья булавкой с изображением совы: знаком того, что она — дипломированная ведьма. Грисволд вручил нам миниатюрную нефритовую пластинку, изготовленную ацтеками. На ней было вырезано гротескное изображение скалящей зубы змеи, покрытой перьями.

Я прикрепил пластинку к своему превращательному фонарику и спрятал под рубашку. Немного стесняясь пастора Карлслунда, Барни выудил из кармана серебряный брелок в форме молота Тора — традиционного амулета викингов. Брелок принадлежал его жене, но таскал его с собой сам Барни — на счастье. И теперь он надел цепочку на шею Свартальфа.

Тащить с собой огнестрельное оружие не было смысла. Мы с Джинни весьма неплохо стреляли, но это — в евклидовом пространстве. Если из-за переменной гравитации траектория пули меняется самым непредсказуемым образом, об огнестрельном оружии приходится забыть. Мы вооружились, пристегнув к поясу мечи. У Джинни был тонкий, современного производства, золингеновский клинок. Он предназначался главным образом для ритуальных действий, однако и кромка, и острие его были хорошо отточены. Мой меч, более древний, тоже обладал магической силой. Тяжелое, надежное оружие. Он побывал и в плавании — служил абордажной саблей самому Декатуру.

Воздух для дыхания тоже мог оказаться проблемой. Все знают, что в Аду жутко воняет. В запасе у нас были дыхательные аппараты — из тех, что используют для подводного плавания. Чтобы избежать столкновений с русалками или иными шкодливыми подводными созданиями, лучше всего заручиться содействием мага или колдуньи, у которых в помощниках, к примеру, тюлень. Но специалистов такого рода немного, поэтому баллоны и маски делаются разных размеров, с расчетом на животных. Мы разыскали комплект, подходящий Свартальфу. И еще один я прикрепил к своему запасному баллону — для Валерии, если нам улыбнется удача.

На этом перечень нашего снаряжения заканчивался. Будь у нас время, мы смогли бы подготовиться лучше. И еще мы могли бы взять с собой не пару метел, а дракона, даже двух, и нагрузить на них несколько тонн всяческого груза, чтобы во всеоружии встретить хотя бы те неожиданности, которые смогли предвидеть наши теоретики. Однако армия уже пыталась действовать подобным образом и потерпела неудачу. У нас были сведения, которыми не располагали военные, и еще у нас был единственный в своем роде советник. Может быть, это сработает.

Пока мы вместе с несколькими помощниками торопливо готовились, Барни и Нобу тоже завершали приготовления к переброске. В последнюю минуту я попросил их сделать кое-что, и как можно скорее.

В центре пола была начертана фигура (не буду говорить, какая именно). Ее обрамляли расставленные пятиугольником освященные свечи. Под потолком висел наготове вакуумный колокол. Колокол предназначался для выброшенной из Адской Вселенной массы обмена. Возможно, это будет какое-то живое существо или ядовитый газ. Короче, нечто опасное.

— После нашего переноса, — распорядился я, — сразу же поместите под колокол несколько фунтов какого-либо вещества. Конечно, если не окажется, что внутрь соваться опасно.

— Что? — в изумлении переспросил Барни. — Но тогда это даст возможность преследователю совершить переход без затруднений!

— Что бы здесь ни оказалось, оно не сможет выйти за пределы пентаграммы, — напомнил я. — Мы будем действовать очень быстро. Будьте наготове, пустите в ход все свое волшебство, чтобы оно не вернулось обратно. Не знаю, что нам удастся обнаружить. Возможно, все это будет иметь большое научное значение, а людям необходимо побольше знать об Аде. Хотя скорее всего наша добыча будет равна нулю. Но все же подготовьте замену.

— Ладно. Для сумасшедшего ты рассуждаешь разумно. — Барни вытер глаза. — Что-то глаза слезятся — аллергия у меня, что ли?

Когда мы прощались, глаза остались сухими лишь у Яниса. И в мозгу моем, размеренно и печально, звучала чужая мысль:

«Стивен Павлович, Вирджиния Вильямовна, Янош Фаркасович и кот, наверняка обладающий своей собственной душой, я больше не могу помогать вам. Теперь я обязан стать простым наблюдателем. Только наблюдателем, удовлетворяющим свою собственную любознательность. Не буду отягощать вас горем, которое вызывает у меня эта необходимость. Вы более не будете ни сознавать, ни ощущать моего присутствия. Прощайте! Да благословит вас Бог!»

Я почувствовал, как он уходит из моего сознания. Как сон, который обесцвечивается, когда вы, проснувшись, пытаетесь вспомнить его. И вскоре от него осталось лишь ощущение чего-то хорошего, происходившего со мною в течение двух-трех часов. Или нет, не совсем так. Подозреваю, что своим спокойствием в последующие минуты я обязан его незримому присутствию. Он не мог не помогать. Он был Лобачевским…

Рука об руку, держа свои метлы, мы с Джинни вступили в фигуру связи. Впереди шествовал Свартальф. В центре фигуры мы остановились, поцеловались, шепнули друг другу последние слова, а потом медленно натянули маски. Оставшиеся приступили к волшебству.

Зал снова окутался тьмой. Я ощутил, как скапливается энергия. Прогрохотал гром, заходил пол под ногами. Фигуры товарищей как бы отдалялись, и я уже висел над их головами. Сквозь усиливающийся грохот я расслышал, как моя ведьма начала читать то, что написано на пергаменте. Там стояло и имя «Виктрикс», и теперь силы природы переносили нас туда, где она находилась. Переносили сквозь дьявольское пространство-время.

Зал, звезды, Вселенные — весь мир начал вращаться вокруг нас. Мы находились в центре урагана. Все быстрее и быстрее вращался мир. Он превратился в одну гигантскую мельницу, а потом остался лишь рев громадного водопада. Нас крутил, топил, засасывал бесконечный водопад и водоворот. Последний проблеск угасавшего со страшной скоростью света… и когда мы достигли конца бесконечности, свет умер. А в самом конце нас ждал такой ужас, что мы никогда бы не осмелились встретиться с ним.

Никогда, если бы не наша дочь, Валерия-Виктрикс…

ГЛАВА 29

Должно быть, я на минуту потерял сознание. На минуту, а может, на миллион лет. Внезапно, как будто щелкнули выключателем, — и я начал понимать, что наше путешествие окончено и мы куда-то прибыли. Куда-то, что бы это такое ни было.

Я привлек Джинни к себе. Мы смотрели друг на друга, ощупывали дрожащими пальцами. Никаких повреждений. Свартальф также был в полном порядке. Он не требовал, чтобы на него обращали внимание, — значит, с ним все в порядке. Больян тут же заставил его пуститься бегом по расширяющейся спирали, чтобы выяснить обстановку.

Я осторожно сдвинул маску, вдохнул воздух. Он был ужасающе холодным. Дул ветер, пронизывающий до самых костей, но воздух казался чистым. Если быть точным — стерильным.

Стерильность. Все здесь было пропитано ею. Небо было абсолютно, беспредельно черным. Но каким-то образом мы видели звезды и жуткие, испепеленные планеты, движущиеся по хаотичным траекториям. Это были пятна еще более глубокой тьмы, тьмы, которая была не отсутствием, а отрицанием света.

Мы стояли посреди голой равнины — серой, плоской, словно залитой бетоном. Ничего вокруг не было, если не считать рассыпанных повсюду камней. Среди камней не было двух одинаковых, но все они были одинаково уродливы.

Свет исходил от почвы. Бледный, бесцветный, не дающий теней свет. Что находилось вдалеке — не было видно. Но равнина, казалось, тянулась бесконечно — ни горизонта, ни препятствий. Не было ни движения, ни звука, ни сторон света — лишь тоскливый свист ветра.

Всякие мерзости мне приходилось видеть, но такое… Нет, ужаснее всего, что было и будет, — подменыш в кроватке нашей дочери…

Джинни тоже сняла маску и, как и я, повесила ее на свой баллон. Она вся дрожала, крепко обхватив себя руками.

— Я думала, что нас в-встретит пламя, — сказала она. Нелепое высказывание. Впрочем, в исторических случаях только такие и делаются.

— Данте описал седьмой круг Ада как место, где властвует холод, — медленно ответил я. — По-видимому, он что-то знал… Где мы?

Не знаю. Если волшебство удалось, если вообще удалось волшебство имени… мы на какой-то планете. Если только слово «планета» имеет тут какой-нибудь смысл. Вэл должна быть где-то здесь. Не слишком далеко отсюда. Вернее, будет…

Мы, естественно, приложили все усилия, чтобы оказаться здесь раньше ее.

— Не похоже на то, о чем докладывали предыдущие экспедиции.

— Да. У них был иной способ переноса. У нас с ними были разные ритуалы. К тому же мы двигались против течения времени. Возвращаться будет легче.

Свартальф скрылся за ближайшим камнем. Мне это не понравилось.

— Kommen Sie zuruck! — закричал я, перекрикивая свист ветра. — Retouniez-vous![21]

Я не без замешательства понял, что перед переносом Лобачевский запечатлел в моем мозгу знание немецкого и французского. Ей-богу, и русского тоже!

— Мурр! — раздалось сзади.

Я обернулся.

— Что за черт?

Кот исчез совсем не там, а сейчас он шел к нам прямо с противоположной стороны.

— Искривленное пространство, — констатировала Джинни. — Смотри, Свартальф ставит лапы твердо, но движется по кривой, будто пьяный. И ведь он был всего в нескольких ярдах от нас. А что же будет на расстоянии нескольких миль?

Я прищурился и огляделся:

— Все выглядит прямолинейным.

— Так и должно быть, пока ты не двигаешься. Бр-р. Сделаем, чтобы потеплело.

Она вынула из сумки свой раздвижной жезл. Звезда на конце жезла не сверкала, лишь тлела. Но тем не менее благодаря ей одна-единственная зажженная спичка, которую Джинни поднесла к нашим подписям и отпечатку лапы Свартальфа, согрела нас мгновенно. Если честно, стало, пожалуй, даже слишком жарко. Я вспотел. Видимо, Адская Вселенная обладала такой высокой энтропией и процесс термодинамического распада зашел так далеко, что и минимальное тепловое воздействие вызывало сильный эффект.

Свартальф уже был рядом с нами. Оглядывая с беспокойством равнину, я пробормотал:

— Что-то все прошло чересчур гладко…

— Нам благоприятствовали два обстоятельства, — ответила Джинни. — Первое — колдовство переноса оказалось действительно эффективным. Его влияние еще не закончилось. Оно охраняет нас, и в какой-то степени благодаря ему обстановка кажется схожей с земной. Второе — демоны заранее хорошо знали, где и когда им ждать предыдущие экспедиции. У них было достаточно времени для подготовки всяких грязных фокусов. Мы же прокрались незаметно. — Она откинула прядь волос со лба и твердо добавила:

— Но думаю, что и у нас, когда мы тронемся в путь, проблем будет полон рот.

— А что, надо будет куда-то идти?

— Да, конечно. С какой стати похититель вернется именно сюда, в пустыню? Мы и не могли сразу оказаться в нужном месте. Помолчи пока что, я определю направление.

Джинни подняла вверх пергамент с именем «Виктрикс». Пропела заклинание. Жезл уверенно развернулся в определенном направлении. Но магический шар оставался мутным. Ни намека на то, сколь долгий предстоит нам путь и что нас ждет впереди. Слишком чуждым здесь было пространство-время.

Мы поели, напились, отдохнули несколько минут и отправились в путь. Джинни, со Свартальфом на седельной луке, летела впереди. Я держался чуть сзади и справа. Метлы работали плохо, двигались медленно. Защитный экран приказал долго жить, и мы остались открытыми дующему справа ветру. Но зато мы успели подняться и выровнять наш полет до того, как он сделался достаточно сильным.

Сперва начались зрительные искажения. Я смотрел, и рука моя все крепче сжимала рукоять рычага управления. Свартальф, моя красавица Джинни, камни внизу — все пошло рябью, волнами, начало сужаться и растворяться, потекло. Все сделалось непристойно карикатурным. И одна грязная карикатура тут же сменялась другой — еще худшей.

Казалось, с тела сшелушивались комки мяса, обвисали каплями, утоньшались, вытягивались, а потом срывались и пропадали. Звуки изменились тоже. Пронзительный свист перешел в какофонию. Вопли, гул, жужжание — будто бы угрожающая скороговорка. Я почти понимал их. Они вибрировали ниже порога восприятия, я не слышал их, но мое тело слышало. И я отвечал им, содрогаясь от ужаса.

— Не обращай внимания! — закричал я. — Это оптический эффект Доплера…

Но мой крик не смог пробиться сквозь этот хаос.

Внезапно моя любимая стала удаляться. Она неслась от меня, вращаясь, словно сорванный ветром лист. Я попытался лететь за ней следом, прямо в поры ветра, выбивающего из глаз слезы, но чем больше я отклонял курс метлы, тем быстрее уносилась от меня Джинни.

— Больян, помогите! — закричал я, пытаясь докричаться в пустоту.

И пустота поглотила меня.

Я скользил вниз по какой-то невозможно бесконечной кривой. Метла никак не могла выйти из штопора.

«Нет, — старался я перебороть страх, — я не разобьюсь! Нет. Полет скоро выровняется. Выровняется, когда я буду над теми…»

Гряда камней, к которой я наискось падал, оказалась вовсе не грядой камней — это была горная цепь.

Буря смеялась над моими усилиями. Метла подо мной тряслась. Я тянул на себя рычаг управления, мычал заклинания, но ничего не мог поделать. Мне не удастся сесть, я разобьюсь об утесы…

Видимо, я пролетел несколько тысяч миль. Не меньше — ведь иначе я бы увидел эти горные пики посреди бесконечной равнины. Джинни погибла… Вэл погибла… Возможно, и меня ждет смерть. Но я не имел права терять надежду…

— Ию-у-у! — прорезалось сквозь шум и хаос.

Я крутанулся и чуть не свалился с седла. Ко мне неслась Джинни. Развевающиеся волосы пылали огнем. Звезда на волшебной палочке вновь сияла, словно Сириус. Управляли помелом когтистые лапы Свартальфа, то есть — Больяна. Желтые глаза горели, белые клыки сверкали. Морда кота походила на морду пантеры.

Они подлетели вплотную. Джинни перегнулась ко мне, и наши руки встретились. Словно ток пробежал по мне от ее ладони. Я смотрел, как управляет кот, и делал то же самое. Дома такой пилотаж привел бы к аварии. Но здесь мы лишь развернулись и начали набирать высоту.

Как это объяснить? Предположим, вы — плоскостник, вымышленное существо (если на свете бывают существа, которые можно назвать вымышленными…) Так вот, вы — плоскостник, живущий в пространстве двух измерений. Двух, не более. Вы живете в поверхности.

Все правильно, именно «в», если это плоскость, геометрию которой мы изучили в средней школе. Параллельные линии не пересекаются, кратчайшее расстояние между двумя точками есть отрезок прямой, сумма углов треугольника равна 180 градусам, и так далее.

Но теперь вообразите, что какой-то трехмерный гигант вытащил вас оттуда и опустил на поверхность, имеющую форму. Например, это может быть сфера. Вы обнаружите, что пространство вдруг изменилось самым фантастическим образом. В сфере линии определяются как меридианы и параллели, что подразумевает наличие у них конечной длины. Расстояние между двумя точками тем меньше, чем ближе линии измерения к дуге наибольшей окружности. Сумма углов треугольника оказывается меняющейся величиной — она всегда больше 180 градусов, и так далее. Возможно, вы тут же свихнетесь. А теперь вообразите конус, гиперболоид, тела, полученные вращением логарифмических и тригонометрических кривых, тело вращения ленты Мебиуса. Вообразите себе все, что можете.

А теперь представьте себе планету, состоящую из воды. Жидкую планету, где бушуют непрерывные бури, где не действуют обычные законы физики. В каждой отдельной точке поверхность имеет свою форму, которая даже не остается постоянной во времени. Превратите два измерения в три, затем в четыре. Еще одно измерение — ось времени. Возможно, и темпоральных осей понадобится несколько — так полагают многие философы. Теперь добавьте гиперпространство, в котором действуют паранормальные силы. Пусть в этом пространстве действуют законы хаоса и ненависти. И вы получите некоторую аналогию с тем, что представляет собой Адская Вселенная.

Мы тогда попали на гребень волны, и Джинни понесло в одну сторону, а меня — в другую. Наши курсы разошлись потому, что такой была кривизна пространства. Моя попытка догнать ее была хуже чем бесполезной. В области, где я находился, линии пространства круто изгибались совсем в другом направлении. Я заблудился, и меня бросало от одной геометрии к другой. Оказавшись внутри громадной складки пространства, я помчался навстречу гибели.

Ни один смертный не смог бы избежать участи, которая была уготована мне. Но Больян уже не был смертным. Его дух более ста лет назад высвободился из бесценной для каждого человека, но такой ограниченной плоти. И к его природному гению добавились знания и мастерство, приобретенные за это время. Математику удалось достичь взаимопонимания с Джинни, воспользоваться ее помощью. И поэтому тело Свартальфа превратилось из ловушки в оружие, которым он мог распоряжаться по своему усмотрению. Больян мгновенно оценил, как меняется окружающее пространство. Составлял и решал в уме его уравнения, рассчитывал, каковы должны быть его свойства, безошибочно предвидел дальнейшие варианты кривизны пространства. И все это в мельчайшие доли секунды. Он лавировал в вихре измерений, словно футболист, рвущийся к заветным воротам.

И он победил. Не имея другого голоса, он запел песню, которую поют коты после драки с соперником или совокупления с самкой. Круто меняя курс, мы понеслись над горами и устремились к нашей цели…

Наш путь был не сахар. Мы должны были ни на мгновение не терять бдительности. Реагировать приходилось молниеносно. Нередко мы ошибались, что едва не приводило нас к аварии. Мне пришлось отпустить руку Джинни. Ее помело снова улетело в сторону. Потом, на повороте, мы едва не столкнулись: под действием мощнейшего гравитационного поля пространство резко прогнулось, и наши метлы чуть не врезались друг в друга.

От рывка глаза вылезли на лоб, а желудок подскочил к горлу. Внезапно исчезла сила тяжести, мы завертелись волчком и, пролетев сквозь сгусток пространства (вместо того чтобы обогнуть его), оказались в совершенно ином месте. Мы попали в область, где в гиперпространстве было так мало энергии, что метлы перестали работать. Выбрались мы оттуда только за счет набранной скорости и использования аэродинамических свойств метел… Сейчас я уже не могу вспомнить все то, что случилось.

До сих пор нам хватало сил, чтобы справиться с полетом. Мы увидели, что равнина кончается. А за ней виднеется гряда утесов; на многие мили простирались груды скелетов, между ними и утесами разверзлась пропасть, в которой, казалось, нет дна. А прямо перед нами начиналось море лавы, над которой вспыхивали языки пламени и поднимались столбы дыма.

Мы поспешно натянули маски, пока этот едкий дым не сжег нам легкие. Но до границы равнины было еще далеко. Теперь лететь было сравнительно легко. Полет не требовал всего нашего внимания. Мы этим воспользовались. Джинни достала шар. Бледное, разгоравшееся сияние показало, что мы близки к своей цели.

Я выпустил ее руку (мне не хотелось этого делать, но наши руки уже болели от напряжения. Не сцепи мы их тогда, нас бы разбросало). Некоторое время мы летели в тишине и осматривались.

Ветер остался где-то позади. Никто и ничто не нарушало тишину — только шорох разрезаемого метлами воздуха. Все более крепчал кладбищенский запах. Мы глотали тепловатый, пронизанный мерзостью воздух и задыхались. Все же дышать было можно. Небо по-прежнему было черным, а на нем — чернее самой черноты — медленно ползущие планеты. Иногда почти над нашими головами пролетали огромные метеориты. Скорость их полета была ненамного выше нашей. Они пролетали, выходили за пределы узкой атмосферы этого не имеющего горизонта мира и исчезали.

Изредка вспыхивало пламя разрыва, и сумрак заполнялся перекатывающимся грохотом.

Наш путь по-прежнему освещало лишь испускаемое почвой унылое свечение. Мы уже летели над окраиной болота — огромного, как и все, что мы видели в этом мире. Где-то вдали виднелись другие болота, пруды, озера. И там, где на них вскипала пена гниения, поверхность тускло блестела. Высились толстые, искривленные стволы деревьев.

Их ветви переплетались. Над водой, где плавали обломки деревьев, преклоняли колени мрачные кипарисы. И мертв был тесно росший вдоль берегов камыш. Сквозь сумрак ползли желтые испарения. Центральные области болот были полностью покрыты этим туманом. Туман медленно вскипал и выбрасывал все новые языки.

Далеко впереди тревожными красноватыми отблесками вспыхивали низко нависшие облака. Внезапно пространство содрогнулось, двинулось, и мы оказались над ними.

Нас оглушили звуки, буря звуков. Вопли, грохот барабанов, вой труб. В облаках открылся просвет. Там горел высокий, словно башня, костер. От него исходил страшный жар. Мне показалось, что на нас нацелен гигантский мясницкий нож. В пламени корчились и визжали какие-то существа, но я не мог разглядеть, какие именно.

Вокруг костра плясали люди — черные, тощие, как мумии, и голые. Они увидели нас, и прерывистый рев огня прорезал оглушительный крик. Тамтамы начали слитно выбивать: бум-ба-да-бум, бум-ба-да-бум! С безлистых деревьев сорвалась стая птиц. Размером и окраской они напоминали ястребов, но их черепа и лапы, с безжалостными изогнутыми когтями, были лишены плоти.

Свартальф вызывающе зашипел, дал ускорение, и птицы остались позади.

Внезапно в нескольких милях впереди тоже начали бить барабаны. А за ними вдали — уже совсем тихо, еще и еще — бум-ба-да-бум, бум-ба-да-бум!

Джинни махнула мне, и я подлетел к ней поближе. Вид у нее был мрачный.

— Если не ошибаюсь, — прокричала она, — это «говорящие барабаны», и весть о нас передается все дальше и дальше.

Моя левая рукаопустилась на рукоять меча.

— Что будем делать?

— Изменим направление. Попытаемся подлететь туда с другой стороны. Только быстро!

После страшного жара того костра ветер, вызванный полетом, показался почти приятным. Теперь это был прохладный, чистый, уже без зловоний воздух. Мы пролетели над строем стоячих камней, и воздух мгновенно снова сделался холодным. Под нами простиралась голая вересковая пустошь. Там сражались две армии. Должно быть, они занимались этим уже не одно столетие.

На многих были кольчуги и остроконечные шлемы, остальные были одеты в кожу и грубо выделанные ткани. Оружием им служили мечи, топоры, копья. До нас донесся звон металла, топот ног, чавкающие звуки металла, врубающегося в плоть. Но не было слышно ни криков, ни рева труб, ни даже надсадного, как скрежет напильника, дыхания. Устало и безнадежно мертвецы продолжали сражаться. И этой войне не было конца.

Миновав поляну, мы повернули и снова устремились к своей цели. Пронеслись над лесом виселиц и над рекой — она текла с плеском, похожим на плач. Порывами ветра до нас донесло брызги. Они были теплыми и солеными на вкус. Нам пришлось вытерпеть жар и ядовитые испарения, поднимавшиеся над системой дорог, по которым ползли какие-то механические повозки.

Нос каждой повозки почти упирался в задний конец предыдущей. Дороги достигали нескольких метров в ширину. Не знаю, какой они были длины, как и не знаю цели, для которой их построили. Потом мы пролетели над холмами, изрытыми окопами и оставшимися после разрывов воронками. Здесь ничего не сохранилось, если не считать заржавевшей пушки и знамени, установленного в знак победы. Знамя давно выцвело. Теперь его цвет был серым.

Холмы тянулись бесконечно. Они громоздились все выше, и очередная их цепь была так высока, что нам пришлось надеть маски. Мы летели вдоль ущелья, увертываясь от падавших камней. За горами перед нами развернулась новая картина. Опять бесконечная, усеянная вулканами равнина. Далеко впереди высились гигантские черные башни. На таком расстоянии они казались игрушечными. Магический шар ослепительно вспыхнул. Волшебная палочка подпрыгнула в руках Джинни, указывая на башни.

— Клянусь Гекатой, — воскликнула Джинни, — вот оно!..

ГЛАВА 30

Мы летели бок о бок. Воздух по-прежнему был холодным. Он выл и стонал, проносясь мимо нас. В его запахе было что-то сродни запаху серы и мокрого железа. Наши метлы развернулись, набрали высоту. Нога Джинни касалась моей, и наши движения были точно согласованными.

Мы глядели в шар. Свартальф-Больян вывернул голову из-под руки Джинни и тоже смотрел в него. На таком близком расстоянии, да еще когда пространство имело почти земную геометрию, магический кристалл работал хорошо. Джинни настроила шар на замок. Замок был совершенно черного цвета. Размеры и форма его были чудовищными.

Да и имел ли он форму?

Он расползался во все стороны, тянулся вверх, подвальные этажи глубоко уходили под землю. Остальные его части ничто не объединяло — ничто, кроме уродства: то поднимающийся над кубической башней тонкий кривой шпиль, то купол, словно усеянный вздувшимися прыщами, далее — громадный каменный зубец, нависший над неправильными очертаниями ворот. Целые квадратные мили сооружений были воздвигнуты без всякого плана. И в них, словно черви, кишели толпы дьяволов.

Мы попытались заглянуть сквозь стены, однако проникли недалеко. Мы разглядели только похожие на пещеры извилистые лабиринты коридоров, но слишком уж все здесь было насыщено силами зла. И то нам повезло, учитывая, что хоть и смутно, но что-то мы увидели.

Вдруг из замка к нам донеслась мысль. Нет, не мысль, а волна такой муки, что Джинни громко вскрикнула, а у меня из прокушенной губы потекла кровь. Мы выключили шар и, обнявшись, ждали, пока не пройдет дрожь.

— Не поддавайся, — проговорила Джинни, высвобождаясь. — Времени у нас мало!

Она вновь включила магический кристалл и произнесла заклинание предвидения.

В нашей Вселенной это колдовство срабатывало редко, но Лобачевский теоретически доказал, что координатная изменчивость Нижнего Континуума дает определенные шансы. Изображение в шаре поплыло панорамой, остановилось, придвинулось крупным планом. Мы увидели какой-то двор, имеющий форму неправильного семиугольника, окруженного зданиями с искривленными башнями.

Посреди двора стояло невысокое строение с бугристыми комковатыми стенами, без окон, с единственной входной дверью. Над домом возвышался шпиль, напоминающий безобразную черную поганку. Шпиль возносился над всеми окружающими зданиями, тень его пересекала весь вымощенный камнями двор.

Мы не смогли заглянуть внутрь этого дома по той же причине, что и раньше. Создалось, однако, такое впечатление, что там никого нет. И мне показалось (от одной мысли по телу поползли мурашки), что дом этот каким-то извращенным образом соответствует нашей часовне.

— Это недвусмысленно и определенно означает, что она скоро окажется здесь, — сказала Джинни. — Нужно быстро решать, что будем делать.

— Действовать придется быстро, — отозвался я. — Дай-ка все это крупно.

Джинни кивнула. Изображение в шаре изменилось. Теперь мы смотрели сверху. Я снова увидел, как многочисленны заполняющие замок толпы. Всегда ли они так мельтешат? Наверняка нет. Мы сфокусировали кристалл на одной из групп демонов. Среди них не было двух одинаковых. Аду в высшей степени свойственно тщеславие: у одного все тело было покрыто шипами и иглами; другой — динозавр со щупальцами; неряшливого вида толстяк, соски которого представляли собой крошечные скалящие зубы головки; свинья с крыльями; беспрерывно меняющая свои очертания клякса; голый мужчина со змеей вместо пениса; демон с лицом на животе; чудище с коротким туловищем, на тончайших, футов десяти, ногах, и другие, вид которых описать почти невозможно.

Мое внимание привлекло то, что большинство демонов были вооружены. Огнестрельное оружие им, по-видимому, знакомо не было, однако и холодное может наделать в бою немало хлопот…

Меняя настройку, мы видели другие такие же группы. Всюду царил совершенно неправдоподобный беспорядок. Ни дисциплины, ни хотя бы уважения друг к другу. Они метались — так бестолково носится курица, когда ей отрубят голову. Каждый орал что-то свое. На бегу демоны сталкивались — и тут же завязывалась драка. Ежеминутно откуда-то из внутренних помещений замка доставлялось оружие. Все чаще гротескно выглядевшие твари взлетали в воздух и начинали там описывать круги.

— Поднята тревога. Все ясно, — констатировал я. — Барабаны…

— Не думаю, что они знают, чего ожидать, — низким голосом прервала меня Джинни. — В направлении, откуда мы прилетели, никакой особой охраны не выставлялось. Разве Враг не сообщил насчет нас?

— Похоже, что он избегает лично вмешиваться в это дело, как и Лобачевский, и, видимо, по тем же самым причинам. Самое большее, он может послать какую-нибудь мелочь для наблюдения. А сами демоны не могут знать наших возможностей. К тому же мы сумели оказаться здесь вовремя.

— Учти еще, что дьявольское воинство всегда отличалось тупостью. Злу не присущи ни ум, ни созидательные способности. Их предупредили о том, что нужно ждать нападения, — и погляди на эту сумятицу!

— Но не следует и недооценивать их. Идиот тоже может убить.

Я поразмыслил.

— Вот что мы сделаем, если ты согласишься. Лети прямо туда. Попробуй сделать так, чтобы нас не видели, хотя это вряд ли получится. В таком случае придется действовать быстро. Пространство здесь близко к нормальному, метлы работают хорошо, хотя… Прямо во двор мы спуститься не можем, нам преградят дорогу. Видишь тот дворец — допускаю, что эта уродина должна изображать дворец… слева, с колоннами по фасаду, похожими на кишки? Должно быть, он принадлежит важной шишке. Атакуем его. В последний момент разворачиваемся и мчимся к нашей подлинной цели. Ты влетаешь внутрь, устанавливаешь паранормальную защиту и готовишься к колдовству возвращения. Я охраняю дверь. Когда появляется Вэл, ты протыкаешь мечом похитителя и хватаешь ее. Годится?

— Да. Ох, Стив… — Слезы медленно поползли по ее лицу. — Я люблю тебя!

Там, в небе, мы поцеловались в последний раз, а затем бросились в атаку.

Выл разрезаемый нашими метлами воздух. Мчалась навстречу мрачная твердыня Ада. Я услышал вопль Свартальфа — крик вызова — и крикнул в ответ. Страха не было. Прочь, легионы тьмы, мы пришли сюда за нашей дочерью!

Нас увидели. Карканье, кваканье, вой, встреченный снизу воплями других демонов. В воздухе замельтешили крылатые демоны.

Их становилось все больше, и вскоре их стаи совсем заслонили черные звезды — в воздухе были сотни крыльев. Но скудный разум демонов не смог сообразить, что делать дальше. Мы подлетали все ближе и ближе. Стены замка росли — они были словно граница, и мы пересекли ее!

Все силы Джинни уходили на отвращение их колдовства. Рассыпая голубые искры, в защитное поле ударила молния. Грянул гром, запахло серой. Несущие смерть облака газа вырвались из демоновых труб, окутав нас плотным шаром, и рассеялись. Я не видел, не слышал этого, но нисколько не сомневался, что на нас дождем сыпались проклятия и заклинания, что вокруг вертелись призраки и привидения — то страшные, то искушающие. Все это отскакивало от созданной Джинни защиты.

Но она была уже на пределе. Краем глаза я увидел ее белое осунувшееся лицо. Волосы прилипли ко лбу и щекам, залитым потом. Губы беспрерывно шевелились, творя заклинания. В одной руке — магический жезл, вторая делает пассы. На переднем сиденье метался Свартальф-Больян. Еще несколько минут — и они просто не выдержат!

Но магия сделала свое дело, достать нас колдовством было немыслимо. Кинувшиеся в атаку твари в конце концов, видимо, поняли это. Их нападение застопорилось.

А на нас стремительно пикировал орел размером с лошадь и с головой крокодила.

Я выхватил меч, поднялся на стременах и, заорав: «Не выйдет!» — ударил.

В мече пробудилась былая сила. Удар попал в цель, да так, что мне самому чуть не вывихнуло руку. Из отрубленного крыла струей брызнула кровь. Дьявол взвыл и камнем упал вниз.

Вокруг моей правой руки обвилась змея с крыльями летучей мыши. Она не успела вонзить зубы — свободной рукой я схватил ее за шею. Я — волк, даже когда остаюсь человеком. И я откусил ей голову! И тут же — едва успел вовремя, чтобы разрубить напавшего на Джинни двухвостого ската.

Мы пронеслись, я оглянулся. Скат упал, и из брюха у него вывалились внутренности. Потом нас попыталась перехватить крылатая собака. Вскинув меч, я достал ее острием.

Завыли трубы. Хлопая крыльями, каркая, испуская пронзительную вонь, стая отступила. Началась обычная для них сумятица.

Наша стратегия сработала. Все они, и летающие, и нелетающие, — все отступили на защиту дворца. Как и было намечено, оказавшись в пределах замка, мы пролетели еще метров сто. Дворца уже не было видно. Его сплошь закрыли своими телами и крыльями дьяволы. Подавая сигнал, я поднял меч. Мы развернулись вправо и, со свистом рассекая воздух, помчались вниз. Сзади поднялась буря криков.

Посадка была жесткой. Окруженный стенами дворик, нависавшие макушки башен и вырисовывающаяся в сумраке «часовня» выглядели грудой камней. Я соскочил с седла, кинулся к двери, схватился за ручку. Дверь со скрипом открылась, и мы ворвались внутрь.

В здании была только одна комната. Пусто, лишь посередине — алтарь. Влажные каменные стены. Открытое сверху помещение было невелико и залито непроглядными, образовавшимися от башен тенями. Над алтарем — Рука Славы, из которой лился тусклый голубой свет. На полу — начертанная пентаграмма, такая же, какую мы использовали для переноса. И алтарь — такой же.

Сердце, гулко стукнув, замерло.

— Вэл! — воскликнул я.

Пытаясь остановить, Джинни вцепилась в меня. Ей бы не удалось этого сделать, если бы не Свартальф, кинувшийся мне под ноги.

— Стой! — Джинни задыхалась. — Не двигайся! Это подменыш.

Я захлебывался, вдыхая воздух. Но как мне было вынести это зрелище стоявшей перед алтарем детской кроватки? Золотые локоны… и пустые, бессмысленные глаза. Не менее дико было видеть валяющуюся рядом с колыбелькой массу обмена, прихваченную из нашего дома: пыль, содержимое Свартальфовой коробки с песком, кофейную гущу, использованные салфетки, бумажки, жестянку с надписью «Суп Кемпбелла»…

Во двор хлынул кипящий поток дьяволов. Они лезли через стены, врывались в ворота. Я захлопнул дверь и опустил засов вполне приличной прочности.

Возможно, он поможет нам выиграть несколько минут… Сколько нам нужно продержаться?

Я попытался представить происшедшее. Похититель был, несомненно, слабоумным — даже по критериям Ада. Он услышал проклятие Мармидона. Многие демоны, должно быть, слышали это проклятие, но никто из них не видел возможности использовать его. Лишь этот заметил уязвимое место.

— Ага! — сказал он и кинулся добывать себе славу.

Советоваться с теми немногими демонами, которые способны думать, он не стал. Они бы могли отговорить его. Его поступок раскрывал связь между Адом и церковью иоаннитов. Таким образом, весь план Врага по уничтожению религии и общества оказался под угрозой. План, над которым он работал с тех пор, как удалось ввести в заблуждение первых приверженцев.

Будучи тупоумной, эта тварь никак не могла понять, как решить проблему импульса и количества движения переносимого тела. Масса обмена должна быть практически подобна по своему строению оригиналу — иного пути он не видел (сам по себе демон мог без помех перейти из одной Вселенной в другую). Тогда он выработал план.

Появиться в нашем доме, выяснить, как выглядит Валерия (она в это время спала), возвратиться сюда, создать ее подобие и вновь возвратиться за нашей дочерью. На выполнение первой части плана ушли считанные секунды, но Свартальф оказался предупрежден. Само похищение должно было произойти столь же стремительно, однако кот был уже настороже и кинулся в драку.

В это мгновение (если это понятие вообще имеет смысл для различных Вселенных) и начался бой, в котором Свартальф ценой своей крови пытался защитить Валерию.

Мое горло сжалось, и я нагнулся к Свартальфу.

— Мы все опоздали, кроме тебя, — прошептал я и нежно погладил кота по покрытой гладкой шерстью голове.

Он досадливо дернул ушами. В данных обстоятельствах у него не было никакого желания предаваться сантиментам. Впрочем, уши эти в равной степени принадлежали также и Яношу Больяну.

Джинни мелом начертила вдоль стен пентаграмму, создавая защиту против колдовства демонов. Ни в коем случае нельзя было повредить алтарь, колдовской знак на полу или что-нибудь еще. Они необходимы для возвращения демона. Если они не будут повреждены, пока он находится в нашей Вселенной, достаточно будет просто прочесть нужное заклинание. Точно так же, как аналогичные символы и алтарь в лаборатории Грисволда необходимы для нашего возвращения. Так сказать, спасательный трос. Один Бог знает, что случится, если похититель обнаружит, что не может вернуться обратно. Ведь у него в руках наша дочь…

Оставив подменыша, он уже покинул вместе с ней наш дом. Это — само собой разумеется. Но у нас не было ни малейшего намека на то, как именно происходит это возвращение и где он сейчас находится. Один наш неосмотрительный шаг — и у Врага появится шанс осуществить свой план.

Шум снаружи нарастал. Топот, удары, звон, вой, свист, хрюканье, стоны, выкрики, какой-то плеск, шипение, лай, мычание. Дверь затряслась. В нее били кулаками, ногами, копытами. Мне пора было превращаться. Я сбросил акваланг и верхнюю одежду; оставил лишь куртку Барни, обмотав ее вокруг левой руки. Лязгая зубами, сквозь стену проплыла шестифутовая пасть. Я завопил. Свартальф зашипел, заплевался. Джинни схватила волшебную палочку и выкрикнула заклинание изгнания бесов. Пасть исчезла. Но оставалась опасность, что она появится вновь.

Джинни необходимо было установить защиту против проникающих сквозь стену демонов. Лишь потом она могла приступить к волшебству возвращения. Этот обряд нельзя было прерывать по крайней мере до тех пор, пока между этой «часовней» и оставшейся на Земле лабораторией не установится хотя бы слабое поле. В противном случае волшебство окажется бесполезным.

Установив первоначальный контакт, Джинни могла не спеша определить, как должны соотноситься Вселенные, и создать такой же баланс, чтобы мы смогли перенестись обратно. Но сейчас о «не спеша» не могло быть и речи. В результате ее защита действовала слабо и медленно.

Гвалт снаружи несколько уменьшился. Я слышал, как кто-то пролаял команду. Послышались глухие удары и жалобные вопли — видимо, отставших подгоняли дубинками. Стук усилился, и дверь затряслась. Били тараном.

Я встал сбоку. При третьем ударе дверь соскочила с петель. Передний дьявол, выронив бревно, кувырком влетел внутрь. Он несколько походил на гигантского, величиной с человека, таракана. Быстрым ударом я рассек его пополам. Уже разрубленный, он продолжал молотить конечностями. Судорожный взмах его лапы сбил с ног следующее существо, обладающее громадными оленьими рогами. Я воспользовался нежданной помощью и без труда прикончил упавшего.

Демоны оттащили перекрывающее узкий проход бревно, но тела убитых по-прежнему мешали им. Мрак снаружи еще более сгустился — так плотно столпились у входа демоны. Шума было поменьше, но воняло все так же отвратительно.

Вперед выступил демон, похожий на гориллу с человеческими ногами. Он замахнулся топором, соответствующим его росту, и рубанул меня сверху, словно пытался расколоть полено. Я стоял в боевой стойке и легко увернулся. Топор врезался в дерево, полетели щепки. Мой меч запел свою песню. Топор упал, и у гориллообразного оказались отрублены пальцы. Взвыв от боли, он набросился на меня. И с гулом воткнулся головой в стену, я же полоснул его по ахиллесову сухожилию. Демон грохнулся, но я стал добивать его. Пытаясь отползти, он мешал остальным наброситься на меня. Кровь звонко стучала у меня в ушах.

Следующим было существо, вооруженное щитом и мечом. В течение двух или трех минут мы обменивались ударами. Это был хороший боец. Я парировал, а часть ударов принимал на куртку. Она была уже вся изрезана. Я никак не мог достать его из-за этого щита.

Лязг металла перекрывали сумасшедшие вопли снаружи. В сумраке вспыхивали искры. Я уже задыхался. Он теснил меня. Потом я заметил валявшийся на полу топор, дождался замаха сверху и снова присел, чуть не достав своего противника. Он повернулся. Схватив левой рукой топор, я просунул топорище ему между ног и дернул. Он грохнулся, открыв незащищенную шею, и я ударил.

Вскочив, я метнул топор в следующего монстра. Тот повалился. Стоявший сзади попытался ткнуть меня копьем. Перехватив древко, я рубанул демона по голове.

Больше желающих не было. Пока что не было. Ожесточенно переругиваясь, они крутились возле двери. Я сознавал, что долго так не выдержу. Единственный шанс — принять облик менее уязвимый — волка. Я отбросил меч и направил на себя фонарик.

И сразу же почувствовал, что превращение идет плохо и медленно. Адское излучение препятствовало трансформации — это была пытка. Какое-то время я был совершенно беспомощен — ни то, ни другое. Я корчился. Дьявол с пушистой петушиной головой радостно закудахтал и, подняв кинжал, кинулся на меня. Даже будь я волком, такой удар означал бы смерть… Мимо молнией пронесся Свартальф, прыгнул демону на плечи и выцарапал ему глаза.

Готово! Я снова занял свой пост, уже в волчьем обличье. Кот трусцой убрался обратно. Демонов наконец осенила идея, что воевать можно на расстоянии. В меня полетели камни, ножи, копья — все, что попадалось им под руку. В основном они промахивались. Ад — не то место, где можно было набить руку в метании. Иногда мне все же попадало. Короткая боль — и только. Серьезно ранить они меня не могли.

Бомбардировка вскоре кончилась. Доведенные до состояния крайней истерики, демоны попытались взять нас штурмом. Пошла уж совсем сумятица. Дьяволы падали, кувыркались, вскакивали, орали. Возможно, они бы задавили нас количеством, но Джинни покончила с установлением паранормальной защиты и пришла ко мне на помощь. Ее меч без промаха разил демонов, пытающихся перебраться через груду иссеченных тел.

Уже многие были убиты, многие ранены, когда наконец их волна откатилась. Я сел на задние лапы. Вокруг кровь, трупы, стоны. Не было даже сил пошевелить языком. Я сидел и жадно глотал воздух. Полусмеясь, полуплача, Джинни взъерошила мне шерсть. Кое-где дьяволы добрались когтями до ее кожи. Из царапин сочилась кровь, а изорванное платье походило на боевое знамя. Спасибо Свартальфу. Лишь благодаря его помощи неприятель не смог нанести Джинни серьезных повреждений. Я глянул на него. Свартальф играл с чьим-то оторванным хвостом, делая вид, что это мышка.

Что было действительно важно, так это начертанные на полу мягко светящиеся линии. Конечно, они не защищают от прямого физического воздействия, но колдовство нам теперь не страшно. Чтобы разрушить воздвигнутые Джинни невидимые стены, демонам понадобится много времени, гораздо больше, чем мы останемся здесь.

— Стив, Стив, Стив… — Джинни наконец справилась со словами. — Я, пожалуй, займусь приготовлениями к нашему возвращению.

— Halt![22] — раздалось из темноты.

Голос был хриплый, в нем чувствовался жуткий гипнотический ритм. Ритм, который не успокаивал, а напротив, пробуждал ярость и слепую энергию:

— Waffenstillstand. Parlamentieren Sie mit uns.[23]

Дьяволы, даже те, которые лежали ранеными, сразу затихли. Шум прекратился.

Стало почти совсем тихо. Те, кто мог отползти, скрылись во мраке. Я понял, что голос принадлежит главному демону, хозяину замка. Судя по тому, как беспрекословно повиновались ему эти сумасшедшие твари, он занимал высокое место среди приближенных Врага.

По плитам двора звонко простучали сапоги. Перед нами предстал главарь демонов. Меня удивило избранное им обличье.

Не только голос, но и облик у него был совсем как у человека. Облик, в котором не было ничего примечательного. Он был среднего роста, может быть, чуточку ниже. Нервное, немного одутловатое лицо. Усики щеточкой, темная челка. На нем было что-то вроде военной формы коричневого цвета без знаков различия, но к чему тогда красная нарукавная повязка с древним знаком свастики?

Свартальф прекратил свои забавы, ощетинился. Сквозь вонь дьявола я уловил исходящий от Джинни запах страха. Обхватив себя руками, Джинни подошла поближе. Она была выше дьявола и поэтому смотрела на него сверху вниз.

— Was willst du?[24] — спросила она самым высокомерным тоном.

Обращение на «ты» Джинни употребила намеренно. Она хотела оскорбить дьявола. Сама она немецкий знала плохо, но, пока Больян находился в теле Свартальфа, могла бегло изъясняться на этом языке. Ведь у нее со Свартальфом была постоянная мысленная связь. (Почему князь Ада предпочитал говорить по-немецки? Здесь кроется тайна, разгадки которой я так и не нашел.) Я сохранил в себе достаточно человеческого, чтобы следить за разговором.

— Я спрашиваю у вас то же самое, — ответил дьявол. Местоимение «вас» можно было толковать двояко, но дьявол говорил тоном, не допускающим возражений.

— Вы вторглись на землю нашей отчизны. Вы попрали наши законы. Вы убили и искалечили наших доблестных воинов, пытавшихся осуществить право на самозащиту. Своим гнусным присутствием вы осквернили Дом Посланий. Что вы можете сказать в свое оправдание?

— Мы пришли сюда за тем, что принадлежит нам.

— Вот как? Продолжайте.

Я предостерегающе зарычал, но Джинни в предупреждениях не нуждалась.

— Если я скажу больше, вы сможете найти способ помешать нам. Но, однако, хочу заверить, что мы не намерены долго оставаться здесь. Мы скоро закончим нашу миссию. — На ее лбу блестели капельки пота. — Мне… Мне кажется, что если вы ненадолго оставите нас в покое, это послужит выгоде обеих сторон.

Дьявол топнул сапогом:

— Я должен знать! Я требую! Это мое право!

— У побежденных нет прав, — зло усмехнулась Джинни. — Подумай. За оставшееся время вы не сможете ни проникнуть сквозь волшебную стену защиты, ни взломать ее силой. Единственное, чего вы добьетесь, — это новые потери. Не могу поверить, что Верховный правитель будет доволен таким расточительством.

Дьявол начал жестикулировать, его голос возвысился почти до крика:

— Я не допущу поражения! Что касается меня, то мое поражение не имеет права на существование! Если меня победят, то только потому, что предатели нанесли удар в спину. — Дьявол на глазах впадал в транс. Его речь превратилась в грубое, но каким-то образом завораживающее пение. — Мы прорвем железное кольцо! Мы уничтожим весь мир! Нас ждет победа! Нет капитуляции! Нет соглашению! Наши предки зовут нас! Вперед!

Вся банда чудовищ подхватила призыв и приветственно завопила:

— Хайль!

— Если хотите предложить нам что-нибудь — предлагайте, — прервала его Джинни. — В противном случае убирайтесь. Мне некогда.

По лицу дьявола прошла судорога, но он быстро овладел собой:

— Мне не хотелось бы допустить уничтожения этого здания. В эти камни вложено много труда и колдовской силы. Сдавайтесь добровольно, и я обещаю вам хорошее обращение.

— Какова цена вашим обещаниям?

— Мы можем обсудить, например, какие мирские блага в качестве вознаграждения получит тот, кто служит правому делу.

Свартальф мяукнул. Джинни стремительно обернулась. Я, почувствовав новый запах, тоже обернулся. Это материализовался похититель. В его лапах лежала Валерия. Она как раз просыпалась — открыла глаза, повернула голову и поднесла кулачок ко рту.

— Папа? — пробормотала она тоненьким сонным голоском. — Мама?

Похитившая нашу дочь тварь была действительно невелика и на вид легковесна, но закованное в броню тело было в когтях и шипах, и две гиббоньих руки также заканчивались смертоносными когтями. У твари была крошечная головка с чем-то отдаленно напоминающим лице.

Из многочисленных ран демона капала кровь, на обвислых губах пузырилась пена, но пока демон не видел нас, он все скалился в кретинской ухмылке.

А потом он увидел Свартальфа. И, завопив по-английски: «Хозяин, на помощь!», бросил Валерию и попытался спастись бегством. Свартальф преградил ему дорогу. Демон занес лапу. Кот увернулся. Тут демона и настигла Джинни, ногой припечатав гадину к полу. Я услышал хруст. Демон истошно завопил.

Я снова был на посту. Хозяин замка попытался незаметно проскользнуть у меня за спиной. Я вырвал неплохой кусок из его икры. Он и на вкус очень походил на человека. Ретировавшись, он скрылся во тьме, где мельтешили его приведенные в ужас сподвижники.

Перекрывая их вой, он завизжал:

— Я отомщу! Я пущу в ход секретное оружие! Пусть Дом будет разрушен! Наша гордость требует удовлетворения! Мое терпение истощилось!..

Я приготовился к новой битве, и она действительно едва не началась. Но князь Ада ухитрился усмирить свою ораву. Он переорал их. Джинни была права — он не мог и дальше нести бесполезные потери.

В моем волчьем мозгу мелькнула мысль:

«Хорошо, что он не знает, что сейчас они могут оказаться небесполезными, ибо Джинни уже не могла бы прийти ко мне на помощь…»

Она торопливо передала дочь Свартальфу. Девочка вцепилась в волосы Джинни, и, чтобы отвлечь ее, кот принялся танцевать, шутливо подскакивать, мурлыкать. Я услышал радостный смех. Смех, в котором звенел серебряный колокольчик и журчал теплый дождик, какой бывает только весной. И еще я услышал, как Джинни начала читать заклинание.

Заклинание нельзя было прерывать. Чтобы восстановить первоначальный контакт с Землей, Джинни нужно было около пяти минут. Потом она сможет передохнуть. И снова — время, необходимое на то, чтобы определить точную конфигурацию векторов и собрать требуемое количество паранормальной энергии, и затем — возвращение.

Завопил какой-то невидимый во тьме демон. Пущенный наугад камень попал в меня. Камень был брошен просто так, от злости. Я застыл в дверях. Успеем ли?

Воздух содрогнулся от грохота. Земля затряслась. Мелькали тени, и пронзительно выли демоны. Я слышал панический топот их ног. Они убегали. Страх ледяной рукой сжал мое горло. Самое трудное, что было в моей жизни, — это когда я заставил себя в тот раз остаться на посту.

Замок затрясся до самого основания. С зубчатых стен соскользнули сдвинувшиеся с места глыбы, грохнулись оземь, раскололись. В стенах здания прорезались щели. Оттуда выбивались языки пламени. Я задыхался в клубах дыма.

Потом дым рассеялся, и на смену ему пришел запах древнего праха.

— …In nomine Potestatis, fiat janua…[25] — торопливо читала за моей спиной заклинание Джинни.

Задевая головой небо, возле башни замка встал гигант. Он был выше, чем самый высокий шпиль твердыни, у стен которой лежала его могила. Он был черен, и в этой тьме померкли звезды Ада. Трясущейся ногой гигант ударил в стену замка.

Стена с грохотом обрушилась. Громадными столбами взвилась к небу пыль. Земля вздрогнула. С морщинистой кожи с шумом сыпался дождь песка, грязи и камней. Его тело поросло мертвенно-бледными фосфоресцирующими грибами и плесенью. Из глазных впадин выползали и падали вниз черви. Нечем было дышать — так силен был исходящий от него запах гниения. Разложение породило жар, и гигант был весь испещрен тлеющими огнями. Он был мертв, но тело его повиновалось воле демонов.

— …saeculi aeternitatis.[26]

Джинни ни разу не прервалась.

Она остановилась лишь тогда, когда это можно было сделать без опасения повредить колдовству. Вот какая у меня была Джинни! Но теперь она упала на колени рядом со мной.

— Любимый! — расплакалась она. — Ведь почти получилось!

Я нащупал свой фонарик. Гигант поворачивал голову из стороны в сторону, будто мог видеть. Изъеденное лицо замерло, уставившись прямо на нас.

Я сдвинул переключатель. Превращение. Я снова человек. Гигант поднял ногу. Те, кто управлял им, старались причинить замку как можно меньше разрушений. Медленно, осторожно гигант перенес ногу через стену.

Я привлек к себе мою девочку. Моя вторая девочка смеялась и шумно возилась с котом. Зачем причинять им лишние муки…

— У нас нет шансов?

— Н-не успеваем… первичное поле установлено, н-но телесный перенос невозможен, пока я не закончу. Я люблю тебя, люблю…

Я сжимал в руке меч Декатура. Его лезвие слабо поблескивало в испускаемом Рукой свете.

«Что ж, вот и конец нашей жизни, — подумал я. — Нам предстоит умереть здесь. Так не лучше ли встретить смерть, сражаясь? Может быть, хоть наши души сумеют выбраться отсюда?»

Души! Я схватил Джинни за плечи и отстранил, чтобы увидеть ее лицо.

— Нам могут помочь! — вырвалось у меня. — Не смертные, не ангелы — им это запрещено. Нет. Но, но… Ты ведь уже установила контакт и… энергетическое состояние этой Вселенной… Для этого не требуется многого… Существуют создания, которые… Они не принадлежат Небу, но все равно они враги Аду!

Глаза Джинни вспыхнули. Она резко выпрямилась. Схватив волшебную палочку и меч, вскинула их кверху и начала выкрикивать заклинания.

Нога гиганта опустилась на плиты двора. Дьяволы, те, кого не раздавила ступня, нечленораздельно вопили от ужаса. Громадные пальцы сомкнулись вокруг шпиля.

Не знаю, на каком языке было это заклинание, но закончила его Джинни выкриком на английском:

— Вы, которые знаете человека! Вы, враги Хаоса! Святостью символа, который мы носим, призываю вас! И говорю вам, что дорога с Земли открыта!

Часовня качнулась. Со стен посыпались камни. Шпиля больше не было — его сорвала ладонь гиганта. Поток обломков похоронил оставшихся в живых демонов. Их было много — раненых, не сумевших вовремя спастись бегством. В небе показались льющие черное сияние созвездия. Гигант на ощупь шарил по двору.

И тут пришло спасение…

Не знаю, кто они были. Возможно, их подлинный вид отличался от того, что мы видели… Стороны света, о которых я говорю далее, — это умышленно допускаемые мною условности. Ведь говорить о сторонах света в Аду бессмысленно. И вот самое простое объяснение. На призыв Джинни отозвались какие-то существа, которые были рады возможности вторгнуться в царство Врага. Может, они были родом из нашей Вселенной, может, из какой-то другой, но, очевидно, он был и их Врагом.

Мост, выстроенный Джинни, был еще слишком хрупок, чтобы выдержать человеческое тело. Но, как мне кажется, уровень энтропии Нижнего Континуума дал возможность паранормальным и сверхъестественным силам действовать так, как это было бы невозможно в любом другом месте.

А в общем, объяснение ищите сами. Какое вам нравится. Но вот что я видел.

На западе появилась фигура царственного вида женщины. Она была одета в белое с голубой оторочкой платье. Глаза ее были серые, черты лица поражали ледяной красотой. Темные локоны венчал украшенный гребнем шлем. Острие копья мерцало лазурью — так сияют в ночи земные звезды. На левой руке — продолговатый, выпуклый щит. К щиту была прикреплена голова еще какой-то женщины, вместо волос — змеи, лицо искажено мукой. То была Афина, воинственная богиня мудрости.

С юга ползла гигантская змея. Мертвец по сравнению с ней казался маленьким.

Глаза змеи сверкали, подобно солнцам, зубы походили на белые сабли, на голове — плюмаж всех цветов радуги. Плюмаж колыхался под порывами ветра, поднимаемого ею. Там, где она ползла, шел дождь, и капли его сверкали, как драгоценные камни. Вдоль спины росли излучающие сияние перья. Чешуя — коралловая, щитки на брюхе покрыты золотом. Змея свивала кольца, хлестала хвостом. Она походила на гигантскую молнию.

Это был Кецалькоатль, воинственный бог мудрости, земледелия и ремесел. Изначальный бог грозы и молнии.

С севера в колеснице, влекомой двумя козлами, мчался мужчина. Огромный, рыжебородый, облаченный в шлем и кольчугу. На нем был железный пояс и рукавицы. Правил он стоя, в левой руке держал поводья, а в правой сжимал молот на короткой рукояти. Его плащ развевался. Это был плащ-буря. Грохот колесницы разносился по всему небу. Смеясь, краснобородый раскручивал молот и бросал его. Там, куда он падал, вспыхивал огонь и воздух содрогался раскатами грома. Потом молот возвращался обратно к краснобородому. Это был Тор, воинственный бог грома.

Все трое казались такими громадными, что едва умещались на небе. Ад затрепетал при их появлении. Дьяволы пустились в бегство. Когда удрал главарь, искусственная жизнь покинула тело гиганта. Его падение сопровождалось таким грохотом, от которого я сам, не удержавшись на ногах, полетел наземь. Упав, гигант уничтожил большую часть замка. Наши спасатели не стали задерживаться, чтобы сровнять с землей остальное, и без промедления кинулись в погоню. Не думаю, что многим удалось спастись.

Мы не стали дожидаться конца этой битвы. Джинни закончила читать заклинания и схватила Валерию. Я сунул меч Декатура в зубы — да будь я проклят, если оставлю его здесь! Посадив Свартальфа на сгиб локтя, свободной рукой я поднял с пола за шиворот демона — похитителя Валерии, у которого была сломана нога.

— Хозяин, не убивай меня, я исправлюсь, я все скажу, я скажу все, что вы хотите! — безостановочно скулил он. Злу незнакомо чувство чести.

Джинни выкрикнула последнее слово, сделала последний пасс.

Перенос!..

ГЛАВА 31

Этот перенос полностью отличался от предыдущего. Мы возвращались во Вселенную, откуда мы родом. Силы космоса не препятствовали, а наоборот, способствовали перемещению. На мгновение мир пришел во вращение, и вот мы — дома.

Команда Барни по-прежнему ждала нас в лаборатории. Они отшатнулись, когда увидели нас под колоколом. Крик, плач, всхлипывания, благодарственные молитвы. Оказалось, мы отсутствовали всего лишь около двух часов. А может, и по адским меркам прошло не больше времени? Нельзя было сказать наверняка, потому что наши часы остановились еще во время первого переноса. Казалось, будто миновали столетия. Но, взглянув на Джинни с Валерией, мне почудилось, что и этих двух часов не было, не было даже секунды…

Девочка недоуменно огляделась и заморгала огромными небесно-голубыми глазами.

Меня пронзила мысль, что ужасный вид похитившей ее твари мог сильно испугать ее, повредить психику.

Дрожа, я нагнулся над ней:

— Радость моя, с тобой все в порядке?

— О, папочка! — она расплылась в улыбке. — Это было так весело! Давай еще раз.

Джинни отпустила ее, усадила. Склонившись, я привлек свою маленькую к себе. Она недовольно оттолкнула меня:

— Хочу кушать!

Я выпустил пленника. Когда колокол подняли, он попробовал уползти, но не смог выбраться за пределы пятиугольника. Кроме того, по моей просьбе Джинни наложила на него чары, не дающие ему вернуться в Нижний Континуум без нашего разрешения.

Сверкающий Нож все же получил свой ордер. Он тоже ждал нас во главе целой банды фэбээровцев. Широко шагая, раздвигая мешавших, он вошел под колокол и поднял демона за здоровую ногу. Демон казался гротескно крошечным по сравнению с ним.

— Хозяин, не убивайте! — молила тварь. — Я все расскажу… Не мучайте…

Позже мы обнаружили, что наша масса обмена, перенесенная сюда из Адской Вселенной, представляла в основном скопления щебня, грязи и так далее… Почему-то в ней содержалось значительное количество атомарной серы, дегтя и производных нефти — легких углеводородов. Харди и Грисволд провели немало времени, занимаясь их классификацией и определяя конфигурацию. Все они относились к разряду взрывчатых и горючих веществ. Потом по моей просьбе вся эта взрывчато-горючая дрянь была основательно перемешана с обычными земными веществами.

Это было сделано, чтобы обезопасить нас на тот случай, если обмену подвергнется лишь небольшая часть всего этого (и действительно, как вы понимаете, конечная масса обмена составила всего несколько фунтов).

Все суетились, выбирая на память грязь, бутылки с сильными кислотами, ружейные патроны, бритвенные лезвия и прочую дребедень.

Барни впоследствии соорудил управляемую фотоэлементами штуковину, которая воспламенила вещества массы обмена точно в момент выхода из нашей Вселенной. Полагаю, что той части Ада, где эта масса материализовалась, сильно не поздоровилось.

С возвращением Валерии от подменыша, разумеется, и следа не осталось. Бедный комок плоти, надеюсь, что тебе позволили умереть!

Но тогда я не думал об этих вещах. Убедившись, что с нашей дочерью все в порядке, мы с Джинни кинулись друг другу в объятия. Наш первый поцелуй был прерван взрывом такой радости, такого счастья, что эхо его никогда не замолкнет в нас. «Я свободен! Отче наш…» И когда мы снова нашли в себе силы взглянуть на этот мир, Свартальф уже был только Свартальфом…

В моем мозгу раздался полный доброты голос:

«Да, за этот подвиг Янош Больян удостоился святости, и ему позволено занять место рядом с Богом. Как я рад! И как я рад, друзья мои, что мы победили и нанесли поражение врагам Всевышнего, а также что Валерия Стивеновна спасена! Признаюсь, что у меня есть для радости и собственные эгоистические основания. Увиденное в этом путешествии подсказало мне некоторые новые теоретические анализы… обработка…»

Я понял желание, которое Лобачевский постеснялся высказать откровенно, и сам предложил:

— Вам бы хотелось задержаться здесь еще на некоторое время?

«Честно говоря, да. На несколько дней. Потом я действительно должен вернуться обратно. Это было бы замечательно — заниматься исследованиями, став как бы снова не просто душой, а обычным человеком. Это было бы очень интересно, Стивен Павлович. Было бы крайне любопытно посмотреть, на что ты способен, оказавшись вновь человеком. Умоляю вас, уважаемый друг, не рассматривайте сказанное как просьбу. Ваша жена и вы сами рисковали своей жизнью, испытывая такие лишения. Вы находились под страхом потери того, что значит для вас больше, чем даже ваша взаимная любовь. Вы, конечно, хотите отпраздновать вашу замечательную победу. Но, поверьте мне, я бы никогда себе не позволил такое неделикатное отношение…»

Я нежно и чуть задумчиво глядел на Джинни и мысленно отвечал:

«Я понимаю, что вы подразумеваете, Ник. Я всегда готов на это — «праздновать» со своей Джинни. Я хочу, чтобы вся наша жизнь стала сплошным праздником, каждая мельчайшая ее секунда. И пусть так и будет, пока мы совсем не состаримся. Но вы забываете, что наша грешная плоть ограничена не только духовно, но и физически. Джинни нужно как следует отдохнуть. Да и мне не мешало бы. Но мне и хочется увидеть, как то, что вы напишете, появится в каком-нибудь соответствующем издании. Это будет здорово способствовать нашей популярности…»

Вот так и случилось, что сквозь Хаос Ада нас вел Больян, но первый отчет о происшедшем был опубликован за подписью Лобачевского…

Не могу утверждать, что вся наша дальнейшая жизнь складывалась абсолютно счастливо и безмятежно. Вам бы понравилось стать знаменитыми? Возможно, вам знакомо все это. Репортеры, интервью по магическому кристаллу, ежедневные тонны писем, статьи, охотники за фотографиями и автографами, воинственно настроенные забулдыги, идиотские телефонные звонки, непрошеные посетители, подхалимы…

Все правильно, ну а далее перечисляйте сами. Я получил в фирме хорошую должность. Лучше, чем я, вероятно, заслужил. Джинни открыла собственную студию — об этом она всегда мечтала. В общем, особого общественного интереса мы уже не представляли. А тем временем Валерия достигла того возраста, когда начинают дружить с мальчиками. Нам казалось, что кавалер нашей дочери недостоин ее. Говорят, что такие ощущения знакомы каждому, у кого есть дочь. Все проходят через это, но я был слишком занят другими делами, чтобы беспокоиться слишком сильно…

Вот и вся история. Публичная лекция-исповедь демона привела к эффектному развалу церкви иоаннитов. Конечно, оставалось еще некоторое число самых твердолобых ее приверженцев, но особого вреда они уже причинить не могли. Впоследствии образовалось ее реформистское ответвление — во главе с моим старым знакомым Мармидоном. Эта обновленная церковь объявила, что Евангелие Любви — такое же Евангелие, как и остальные, а их вера — одно из вероучений в числе прочих. Поскольку ни гностицизм, ни тайный сатанизм не проник туда, не думаю, чтобы святой Петр или старый добрый святой Иоанн стали бы особенно возражать.

Перед тем каквознестись из моего мозга на небо, Лобачевский продемонстрировал мне доказательства нескольких теорем. Я ничего не понял. Те, кто хоть как-то мог разобраться, утверждают, что теперь эффективность волшебства, созданного людьми Барни в те давние минувшие времена, может быть повышена вдвойне.

Нашему приятелю, Бобу Сверкающему Ножу, пришлось немало потрудиться, подготавливая почву для распространения новых научных взглядов. Но действовать ему пришлось осторожно, и работа предстоит еще большая. Нельзя безоговорочно доверяться каждому старому чудаку, наделенному от природы выдающимися способностями. И все же теперь правительству Соединенных Штатов (и не только ему) известно, как можно вторгнуться в Ад, если он вынудит нас к этому.

Маловероятно, чтобы армия Земли смогла завоевать Нижний Континуум, но бед неприятелю она может доставить предостаточно. Итак, у нас нет оснований опасаться еще одного прямого нападения со стороны Врага.

Со стороны человека — да. Потому что есть еще люди развращенные и испорченные, подверженные искушению и соблазну. Люди-лжецы и люди-предатели. Но думаю, что если мы сохраним свою честь незапятнанной, а порох сухим — нам не придется испытать слишком много бед.

Оглядываясь назад, я часто не могу поверить, что это было на самом деле, что через все это прошли, со всем справились рыжеволосая ведьма, волк-оборотень с обрубленным хвостом и надменный черный кот. И тогда я вспоминаю, что Враг лишен чувства юмора. А Бог наверняка любит посмеяться…

Примечания

1

Роберт Эдуард Ли — главнокомандующий армии южан во время Гражданской войны в США. Его армия была наголову разбита северянами в битве при Геттисберге (1863 г.). Это сражение стало переломным моментом в истории США.

(обратно)

2

Митра — древнеиранское божество. Его культ был очень распространен в Римской империи в первые века н. э. и конкурировал с христианством.

(обратно)

3

Слейпнир — в древнескандинавской мифологии — восьминогий конь Одина (отсюда и «паук»).

(обратно)

4

Имеется в виду, что единороги подчиняются только девственницам. Или девственникам…

(обратно)

5

«Здравствуй, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя!» — обращение римских гладиаторов перед боем.

(обратно)

6

Мидгард (сканд. миф, буквально — «Средиземье») — здесь — мир живых.

(обратно)

7

Svartalf — «черный эльф» (древненорвеж.)

(обратно)

8

Гермес Трисмегист («Триждывеличайший», греч.) считается покровителем магии и эзотерики.

(обратно)

9

Локи — трикстер скандинавского пантеона, породивший множество чудищ.

(обратно)

10

… Выйти из круга земного… (лат.)

(обратно)

11

Добрый вечер, сеньор. Извините, мы не знаем испанского (исп.)

(обратно)

12

Инкубы, суккубы — демоны разврата — соответственно мужского и женского пола.

(обратно)

13

Экзорцист — специалист по изгнанию бесов.

(обратно)

14

Оборотень (фр).

(обратно)

15

Норны — у древних скандинавов — богини Судьбы.

(обратно)

16

Большинство христианских церквей базируется на вероучении, восходящем к Петру и Павлу.

(обратно)

17

Имеется в виду следующий стих: «Я писал церкви, но любящий первенствовать у них Диотреф не принимает нас» (3-е Иоан., 9).

(обратно)

18

Персонаж Писания, предлагавший апостолам деньги за то, чтобы они поделились с ним своей властью передавать Духа Святого (Деян., 8;9-24).

(обратно)

19

«Книга отравителей» (лат.)

(обратно)

20

Modus vivendi — здесь — способ существования (лат.).

(обратно)

21

Возвращайтесь! (нем., фр.).

(обратно)

22

Стоять! (нем).

(обратно)

23

Перемирие. Мы желаем вступить в переговоры (нем.).

(обратно)

24

Чего тебе надо? (нем).

(обратно)

25

Во имя Силы, да будет дверь (лат.).

(обратно)

26

Во веки веков (лат.).

(обратно)

Оглавление

  • Пол Андерсон «Операция «Хаос»»
  •   ГЛАВА 1
  •   ГЛАВА 2
  •   ГЛАВА 3
  •   ГЛАВА 4
  •   ГЛАВА 5
  •   ГЛАВА 6
  •   ГЛАВА 7
  •   ГЛАВА 8
  •   ГЛАВА 9
  •   ГЛАВА 10
  •   ГЛАВА 11
  •   ГЛАВА 12
  •   ГЛАВА 13
  •   ГЛАВА 14
  •   ГЛАВА 15
  •   ГЛАВА 16
  •   ГЛАВА 17
  •   ГЛАВА 18
  •   ГЛАВА 19
  •   ГЛАВА 20
  •   ГЛАВА 21
  •   ГЛАВА 22
  •   ГЛАВА 23
  •   ГЛАВА 24
  •   ГЛАВА 25
  •   ГЛАВА 26
  •   ГЛАВА 27
  •   ГЛАВА 28
  •   ГЛАВА 29
  •   ГЛАВА 30
  •   ГЛАВА 31
  • *** Примечания ***